Тьма во мне

Глава 1 Серебряная завеса

Может ли бессмертное умереть? Казалось бы, заложенное внутрь противоречие лишает вопрос всякого смысла. Но вот о чем стоит подумать: может ли душа человека пасть во тьму так глубоко, что ее уже нельзя будет извлечь оттуда никакими средствами? Где пролегает та грань, переступив которую, невозможно вернутся назад? Убийство, кровавый росчерк на пергаменте дьявола, зависть, ненависть, отчаяние, страх? Который из этих пороков – самый страшный порок? Который из этих порогов – порог невозврата? Который из этих атрибутов греха сулит окончательное падение в бездну? Мне предстояло пройти каждый из них, каждый из кругов моей личной преисподней, преодолеть витки лестницы, ведущей к неизбежному концу. Что ж, можете всегда положиться на убийцу в отношении затейливости повествования. Но что ожидает там, за последней чертой? Мне предстояло узнать и это. Там, сидит вовсе не дьявол. Там, подобно надежде, погребенной на дне шкатулки под всеми бедами мира, находится подлинное раскаяние, прощение и освобождение. Но дойти до них нелегко. Долог и тернист путь к чертогам света, он полон ошибок и тупиков, развилок и капканов. Как выбрать правильную дорогу? Как идти по ней в темноте, не видя маяка, не зная, ждет ли тебя спасение? Как жить, если в тебе осталась одна только ненависть? Если только ненависть одушевляет тебя, если без нее ты превращаешься в тряпичную куклу, лишенную всяких других чувств, лишенную даже самой души? Раньше мне казалось, что я без труда убью всех, кого ненавижу, всех по очереди, и рано или поздно доберусь до себя.

Из воды, темной и зеленой, похожей на какой-нибудь травяной отвар, на меня смотрел юноша. Белая кожа, как бы вырезанное из мрамора лицо без румянца и загара бледнело, как никем нетронутый снег. Нос слегка вздернут. Тонкие бескровные губы не улыбаются. Золотистые волосы, похожие на взбитую вилами солому, сильно взъерошены. Такой светлый, такой чистый и свежий, как весеннее утро, облик. Ему нарисовать бы небесно-голубые или травянисто-зеленые глаза, но нет. Эти глаза были большими и темными, как ночь, как два агата. Что-то детское и наивное было в этом распахнутом, как будто удивленном взгляде. Я не знал, насколько это лицо красиво, но я знал, что это лицо мое.

Я улыбнулся. Не потому, что был повод, но просто, чтобы посмотреть, украсит ли меня улыбка. Итог не порадовал. Улыбка получилась вымученной, болезненной и совершенно неискренней. Она не только не украшала лицо, но портила его, превращая в странную гримасу, не то злую, не то страдающую. Без улыбки лучше. Увы, но зеркала не умеют льстить.

Люди говорят, что зеркало может отразить душу. Наверно, пустое суеверие. Неужели это и есть моя душа: бескровная, неулыбчивая и такая юная? Сомневаюсь, что у нас и наших душ одно и тот же портрет. Говорят еще, горе и обиды старят нас, и если так, то в душе я был уже совершенным стариком, хоть и выглядел всегда моложе своих лет. Скоро мне исполнится шестнадцать, впрочем, никто не мог дать мне и четырнадцати. Слишком худой, слишком бледный, среднего роста, с маленькими, детскими чертами лица. За исключением глаз. Они у меня большие, темные, и потому, прежде всего, привлекают чужой взгляд. Такая вот шутка природы, впрочем, с самого моего рождения она любила смеяться надо мной. Но об этом позже.

Моя ладонь коснулась холодной воды и одним размашистым движением разбила четко отразившийся образ, как бы желая стереть его навеки. Но он вскоре вернулся, как возвращается все в этом мире. От себя не убежать. Не в силах больше смотреть туда, я отвернулся.

Шел последний месяц лета, поэтому погода еще стояла теплая, и все же туман почти каждое утро накрывал окрестности густой белой пеленой. Солнце не баловало наши края. По-настоящему жаркая и светлая пора была коротка, проходила стремительно и заканчивалась неожиданно, как счастье. Королевство Норденхейм было самым северным в округе, а потому самым холодным и самым суровым. Оно одиноким стражем стояло словно на смой границе обыкновенной природы, за пределом которой уже начинались владения вечной зимы. Здесь, у нас, сезоны еще сменяли друг друга по кругу, но в отличие от соседей, живших на плодородных равнинах, в низовьях широко разливающихся рек, наш народ занимал предгорья. Чуть дальше, за лесом, возвышались горы, где люди трудились в глубоких шахтах, добывая драгоценную руду. А уже за горами раскинулись снежные пустоши, тянувшиеся до самого побережья бескрайних северных морей. Оттуда к нам приходили холодные ветра, несшие снега и стужу, и даже горная гряда не могла защитить нас от них. Весь Норденхейм был высечен из холодного грубого камня, и люди здесь были такими же холодными, серыми и твердыми, словно камень. На своих плечах они могли нести груз самой тяжелой работы.

Одна их половина, как уже было сказано, горбатилась на рудниках, другая – вела хозяйство: пахала, сеяла, разводила скот. Этим и ограничивалось все разнообразие местных занятий. В городе жили умелые кузнецы, кожевники, даже ювелиры имелись, но их было мало, а новые люди никогда не стремились сюда. Кому охота жить в такой холодной и неприветливой стране?

Впрочем, была еще военная служба. На юге и на востоке рассеялись пригоршни мелких государств, таких же, как Норденхейм. В прежние времена стычки с ними очень изматывали народ, однако нынешнему королю удалось сгладить все конфликты. И вот уже многие годы люди Норденхейма живут в мире и спокойствии.

Нужно отдать ему должное. Король Родвард правил сурово, но смог усилить оборонные позиции королевства. Жестокость не затмевала его острый природный ум, и потому он никогда не стремился владеть чужими землями. Он не был завоевателем. Ему вполне хватало власти над собственным королевством и собственной семьей. Я знаю, о чем говорю, ведь я его сын. Вернее, один из сыновей – младший. Мой старший брат Хьюго – молодая копия отца. Он является первым наследником трона, я следующий на очереди. Впрочем, власть никогда меня не привлекала и, в первую очередь потому, что с ней об руку шла громадная ответственность за судьбы многих людей. Я же не чувствовал своей готовности нести столь тяжкую ношу.

Наши с братом отношения не были сложными, все было предельно просто и понятно каждому. Мы ненавидели друг друга. Я не любил его не потому, что завидовал его статусу. Нет, зависти во мне не было по причинам, которые уже были озвучены. Однако меня бесконечно злило то, с каким небрежением он относится ко мне. Как будто я не часть их королевской семьи, а проходимец, недостойный зваться сыном короля. Меж тем, причин для этого, кроме его собственной гордыни, не было вовсе. Но, в конце концов, мы всего лишь отражения наших родителей. Вот и Хьюго просто брал пример со своего… моего… нашего… отца, который всегда и во всем поддерживал только первенца.

В замке было мало интересных занятий. Я имею в виду, интересных, для меня. В его толстых стенах я порой, задыхался, и только уютные лесные чащобы, необозримые раздолья полей, недоступные вершины гор позволяли мне дышать свободно. Как можно меньше времени я старался проводить взаперти, и потому выглядел дикарем в глазах большинства людей. Но диким я вовсе не был. Тихие вечера я мог проводить в обществе старых книг, которые любил больше людей. Но книги – это не стены, они также просторны, как леса, долины, далекие недостижимые скалы. Книги – это земля, это деревья и цветы, а еще это море, которое я никогда в своей жизни не видел. Какими красочными, порой, были описания путешественников, какие переливчатые, волнующие картины рисовало мне мое растревоженное воображение, и какая серая пыльная действительность вдруг окружала меня, когда я по какой-либо причине отвлекался от страницы.

Я был одним из немногих посетителей нашей библиотеки. Слуг грамоте не обучали, и они заходили сюда только во время уборки. Хранитель библиотеки, старый писарь, в свои преклонные годы уже почти ослеп, а его молодых учеников библиотека привлекала куда меньше, чем какая-нибудь городская таверна. Хьюго же, хоть и был наравне со мной образован, здесь не появлялся никогда. Видимо, поэтому я и выбрал себе это убежище. Здесь не было брата, здесь не было никого, кто мог бы причинить мне зло. Абсолютное одиночество, как великое счастье, царило в этом месте, и то, что я, как бездомный кот, сторонился людей, здесь уже не могло казаться таким странным.

Но у этого логова имелось двойное дно, и я прятался там, в самой глубине своих фантазий, уводящих меня в неведомые края, в дальние дали, полные приключений и чудес. Здесь никто не мог меня осудить, кроме мудрецов древности, да и те не осуждали, а, скорее, направляли и подсказывали. Однако чтению я посвящал только свои вечера. Большую же часть жизни, так мне, по крайней мере, казалось, я проводил в лесу.

Не было у меня другого, более преданного друга, чем он. Он стал моей надежной крепостью, стены которой не были замкнуты. Они сходились и расходились, словно по моему желанию, как чьи-то живые объятия. Они могли укрыть сенью зеленых сводов или распахнуть просторы бескрайних полей за своими пределами. Лес необъяснимой силой заманивал меня вглубь, и всякий раз, как я приходил, откликаясь на его немой зов, меня преследовало очень сложное чувство. Лес казался мне божеством, которое, будто наделяло и меня неограниченной властью над предметами, и потому я, оказываясь в его пределах, под его зачарованными сводами сам становился богом. Ну, или хотя бы маленьким божком своего замкнутого дикого рая. Также как это происходило с книгами, сюда я мог сбежать от людей и остаться наедине с собой, купаясь летом в холодных озерах, что пополнялись талой горной водой, исследуя тайные звериные тропы, наблюдая за птицами, охотясь, фехтуя.

Меня и Хьюго обучали военному делу. Нас тренировали лучшие фехтовальщики Норденхейма, и я был весьма хорош, впрочем, уступал брату пусть не в ловкости, но в силе и в той неистовой смелости атак, которые требовал меч. Вот еще одна причина, почему отец не воспринимал меня всерьез. Да, я был быстр, ловок, но Хьюго даже внешне имел царственный вид: высокий, мускулистый, черноволосый юноша – настоящее подобие нашего короля. Не то, что я – худой, жилистый и нескладный, с мамиными большими глазами и ее же соломенными волосами. Даже частые тренировки не могли изменить мое природное сложение. Единственное, в чем я превосходил брата, так это в меткости.

Да, я стрелял не просто хорошо. Я мог стрелой сбить орех с самой верхушки дерева. О, к этому у меня был настоящий талант. Рано меня научили превосходно обращаться с луком, стрелами и ножами, снимать шкуры и разделывать тушки зверей. Я не боялся крови. Позже, охотясь самостоятельно, я отладил свои умения и возвел их в наивысшую степень мастерства. Охота для меня была больше, чем просто страсть. Она стала своеобразным ритуалом, способным распутать узел самых запутанных мыслей. Это была моя религия, нет, вовсе не жестокая. Я поклонялся жизни, а жизнь невозможна без смерти.

Задумывался ли я об убийстве людей? Конечно. Более того, я считал себя способным на это. Ранняя смерть, несправедливая смерть, страшная смерть была в наших краях не редкостью. Однако пока мне, к счастью, не представилось возможности проверить свою решимость. Я, если хотите, в отношении убийства, да и в любом другом отношении тоже, был исключительно невинен. Между прочим: если когда-нибудь я совершу всерьез убийство – отметьте это «если» – на кону должно стоять не меньше, чем вся моя жизнь.

Во всяком случае, я так думал, ведь я не считал себя кровожадным чудовищем, я не любил и не терпел бессмысленную, ничем не оправданную жестокость. Мои жертвы не испытывали боль перед тем, как умереть. Несколько раз мы с Хьюго участвовали в отцовских кавалькадах, но эти воспоминания мне хотелось искоренить из памяти, словно сорняк, который душит остальную рассаду. Стоит ли представлять десяток людей с оружием, на превосходных скакунах и свору собак, которая пытается загнать одну несчастную лань, лисицу или зайца? Вот этакая травля мне и представлялась проявлением настоящей пусть не безумной, но бездушной жестокости. Я чувствовал страх жертвы, вдруг оказываясь на ее месте. Мне было жаль и ее, и себя. Каким беспомощным я чувствовал себя тогда, каким неспособным дать отпор врагу. Я бежал и бежал, не оглядываясь, но скрыться не мог. И вот когда челюсти собак вонзались в мое… ее горло, я не мог разделить всеобщего восторга. Я чувствовал боль, страх и приближение смерти.

Но вот, стоило мне остаться наедине с собой и с природой, стоило вернуть власть над лесом, как вдруг смерть преображалась, и все обретало иной вид. Когда я прекращал чью-нибудь жизнь без боли и мучений, охота становилась священной. Когда стрела пронзала тело птицы, и та замертво падала на землю, что-то удивительное и прекрасное было в этом горе. В тот момент любые вопросы о смысле жизни переставали иметь значение. Никогда больше я не ощущал такой сопричастности с чем-то огромным и непостижимым как в эти драгоценные мгновения. Обретая власть над чьей-то жизнью и смертью, я вдруг с какой-то особой ясностью понимал, что власти над собственной жизнью или смертью у меня нет, и не было никогда. И если я могу резко и неожиданно оборвать чей-то полет, то кто-то способен также резко и неожиданно оборвать полет моей судьбы. Будет это человек, Бог или я сам, не важно, а важно то, что все мы летим, чтобы рано или поздно упасть от чьей-то стрелы.

Я не голодал, мне не приходилось кормить голодающих, а потому охота моя была, по сути, всего лишь развлечением. Такая маленькая трагедия природы странным образом успокаивала меня, направляла мысли в нужное русло и позволяла на некоторое время отвлечься от той действительности, в которой я пребывал ежедневно. Я мог бы проводить время в лесу и без этого, однако мне нужен был предлог, чтобы оправдать свое постоянное бегство от людей. И охота была превосходным поводом.

Сегодня моей добычей стали три дикие утки, которые я уже ощипал. Домой возвращаться не хотелось. Слишком хорошо было здесь, в зеленой тиши, среди золотистых, объятых теплым светом, стволов. Легкий ветерок, который освежал землю после жаркого дня, разносил повсюду запах лесных озер и сырой земли. Те лучи солнца, которые попадали сюда сквозь густую листву, отбрасывали на стволы деревьев трепещущий узор.

Я так часто здесь бывал, что выучил каждое дерево на многие мили вокруг, и теперь мог наизусть прочесть эту великую поэму. Вот липы, дубы, хвоя, вот поляна папоротников. Помню, как в детстве, представляя себя царем эльфов, я лазал, прятался среди ветвей, и это было мое живое царство, мой народ, мой дворец и мой единственный храм, в котором без всяких идолов и обрядов я чувствовал присутствие милостивых богов. Я так подружился с этим лесом, что он ни разу не завел меня на неверную тропу, откуда нет возврата, и я неизменно находил обратную дорогу, как бы далеко в чащу мне не приходилось зайти. Забавно и грустно, что за всю жизнь моими настоящими друзьями стали только книги, деревья и стрелы. У иных предметов душа, порой куда шире и добрее, чем у людей.

Дав себе и лесу, твердое обещание вернуться, я отвязал коня и пошел домой. Нет, не так – пошел из дома обратно в свою темницу. Буран, мой серый конь в яблоках, цветом своим и скоростью напоминал облако снежинок, подхваченное порывом ветра, и потому, еще когда он был жеребенком, а я маленьким мальчиком, я дал ему это имя. Мы росли вместе и были даже большими братьями, чем с Хьюго.

Сейчас я никуда не спешил, а потому решил пройтись пешком, ведя коня под уздцы, тем более что дорога была не длинной. Но только здесь я, будучи самим собой, позволял себе петь без стеснения и страха, что кто-нибудь может услышать и осмеять меня, поскольку петь я не умел. Меня и брата не учили – ни музыки, ни пению, внушая нам мысль о том, что все это бесполезное развлечение глупых девиц. И все же как часто мне здесь вспоминались и напевались сами собой чудесные баллады о природе и любви. Однако, пусть отец и не находил в этом пользы, но как мне самому порой было приятно напеть какой-нибудь старинный куплет:

«Деревья, как древние маски,

Не тронем их сна.

Свои первозданные ласки

Нам дарит весна.

Здесь воздух прозрачен и влажен,

На мягкие мхи,

Давай, мы с тобою приляжем,

Не будет тоски!

О, как же прекрасна с утра ты

В рассветных лучах!

Давай же оставим утраты

В тревожных ночах.

О том, что в ненастную полночь

Была ты одна,

Об этом ты больше не вспомнишь,

Теперь нам видна

Дорога в рассвете лучистом,

И виден приют.

И в небе высоком и чистом

Пусть птицы поют.

Пусть песни их звонко прольются,

Нежны и горды,

В хрустальное зыбкое блюдце

Озерной воды…»

Как только лес обрывался, обрывалась и песня. Выйдя на холм, я увидел наш город, окруженный кольцом каменной стены. Собрание узких улочек, между теснящимися, как заключенные в одной камере, домами, походило на тонкую паутину. И какая-то повозка, въехавшая через открытые ворота в город, в моем воображении вдруг превратилась в мошку, попавшуюся в капкан паука.

Замок моего отца стоял отдельно, на соседнем холме. Рваные тучи, местами пропускали яркий закатный свет, словно золото и сталь разливались в небе, не смешиваясь в единый сплав, отчего крепость покрывали резкие тени, рисуя ее совершенно непривычно и пугающе. Она стояла как раз против света, и внезапно показалась мне самкой чудовища, которая высиживает громадные яйца и однажды скормит своему страшному выводку ничего не подозревающий город.

Подойдя ближе, я увидел, что все не так уж и плохо. Королевство кипело своей разнообразной жизнью. В эти дни как раз подходила к концу уборка полей, после которой обычно начинались многие торжества. Город нынче весь украшен гирляндами разноцветных тряпичных флажков. В честь наступающего праздника урожая отец мой устраивал рыцарский турнир, который состоится через неделю. Я тоже приму в нем участие.

Это будет мой первый турнир. Рад ли я? Не знаю. Будучи старше меня на год, Хьюго уже участвовал в прошлогодних состязаниях, более того, он оказался в числе победителей. Отец был чрезвычайно доволен. И теперь ответственность ложилась на меня тяжким грузом, потому что в этом году мне предстоит выступить и против Хьюго.

Мы с Хьюго различались всем, чем только можно, начиная с внешности. Мой отец жил с убеждением, что его мужественные черты непременно должны передаться всем сыновьям, и Хьюго действительно их получил, а я нет. Я с рождения был так похож на маму, и поговаривали, будто отец даже подозревал, что мама могла понести меня от кого-то другого. Однако признать это, значит открыто признать и неверность жены, а на это он пойти не мог, и теперь только гордость не позволяла ему официально отречься от меня. Нужно сказать, что это его предубеждение было совершенно неоправданным и несправедливым, однако он так и не простил его ни мне, ни маме. И если бы я не был похож и на нее тоже, он, наверняка, убил бы меня еще в колыбели. Моя внешняя схожесть с матерью была и остается единственным моим оправданием, единственным аргументом для отца, что я принадлежу к их роду. Это была моя защита, данная матерью. В конце концов, он не отрекся от меня, признал своим сыном, и я имел все права, пользовался всеми привилегиями, которые положены члену королевской семьи. Я ел за общим столом, я учился вместе с Хьюго и другими придворными ребятами, меня не обделяли ничем. Ничем. Кроме любви.

Не могу сказать, что в моем положении не было совсем никаких солнечных сторон. То, что отец большую часть времени был равнодушен к моей судьбе, возлагало на меня меньшую ответственность и давало больше свободы. Вне замка мне дышалось легко, и я не чувствовал на себе той тяжести общего семейного презрения, которую отец и брат не намеривались облегчать.

Вернувшись в замок, я первым делом отправился в кухню, чтобы отдать повару своих уток. Там привыкли, что я иногда приношу из леса свежую дичь. Никто не смотрел на меня косо или с неприязнью, и мне нравились эти простые работящие люди, с которыми можно было поговорить о повседневных делах, перекинуться шуткой. И все же как равного себе они меня принять не могли. Ни по одну сторону меня не хотели воспринимать наравне, и, в этом смысле, я стоял обособленно, каким-то одиноким столбом на развилке двух происхождений – высокого и низкого.

На кухне я перекусил свежим хлебом и сыром. Затем, оставив дичь в распоряжении старшего повара, упитанного добродушного мужчины, который напоследок пожелал мне доброго вечера, я решил переодеться и немного привести себя в порядок, однако сделать это мне не удалось.

– Элли. – Раздался за спиной такой до боли знакомый, низкий, приятный и оттого еще более противный мне голос брата. Я его прекрасно расслышал, но не откликнулся, не остановился, никак не показал, что готов отвечать. Причина для этого у меня имелась вполне основательная: терпеть не мог, когда он зовет меня «Элли», словно я какая-то маленькая девочка. Тысячу раз я просил его не называть меня так, но он взял это за правило лишь затем, чтобы сделать неприятное мне. Более того, он не только оскопил мое имя, но, унизительно раздев его до нага, выставил на всеобщее обозрение, и теперь каждый, кому не лень, звал меня «Элли», не со зла, но в силу устоявшейся привычки. И больше всего меня злило то, что я не мог отплатить ему той же монетой. Хьюго – само это имя, казалось, было твердым и незыблемым, как скала, и его никак нельзя было обстрогать.

– Элли, стой. – Голос его сделался настойчивым. Он не понял причину моего молчания, или только сделал вид, что не понял, а бежать от неприятностей – ниже моего достоинства. Я остановился и обернулся с немым вопросом в глазах.

– Хорошо, что я тебя встретил. – Сказал он.

– Я же просил тебя, не называть меня так.

– Ох, не будь занудой, Элли. – Словно и не заметив моей злости, как ни в чем не бывало отмахнулся он. – Пойдем со мной.

– Куда? – Спросил я тоном, который красноречивее любых слов говорил, что мне совсем не хочется куда-либо с ним идти.

– Отец звал. – Коротко объяснил он.

– Отец? – Удивился я. – Меня?

– Нас. – Отрезал Хьюго.

– Чего он хочет?! – Слишком резко, особенно, если речь идет о нашем отце, спросил я. Я переступил грань приличия, каюсь. Виной тому, должно быть, усталость.

– Он твой король! – Осадил меня Хьюго. – Чего бы он ни захотел, ты это исполнишь!

На этом разговор закончился. Мы шли, молча, бок о бок, на расстоянии в локоть друг от друга, однако стена немого напряжения висела меж нами, мешая сблизиться духовно. Взгляд мой то и дело невольно скользил влево, изучая и оценивая брата. О, сколько раз я видел эту высокую, мощную фигуру, превосходящую меня где-то на пол головы, и это притом, что я был не коротконогим, а хорошо сложенным, юношей. Но Хьюго выдавался шириной плеч, крепостью рук, несколько резкими, но мужественными и красивыми чертами лица: прямым носом, высоким лбом и волевым подбородком. Бледное лицо его казалось еще бледнее на форе черных бойких завитков его коротких волос.

Всякий раз, когда мне доводилось вот так пристально разглядывать его, меня без конца посещала одна и та же странная фантазия. В своих мыслях я пытался примерить этот образ на себя, словно костюм, и оказывался во власти непривычного чувства, как если бы я смотрел в зеркало, и видел там кого-то другого, совершенно незнакомого человека. Затем я снимал этот костюм, и мне становилось стыдно за то, что я пытаюсь казаться кем-то другим. Хьюго несет в себе черты отца, однако моя внешность – это единственное теперь напоминание о маме, которой давно уже со мной нет. И я дорожил этими воспоминаниями, как не дорожил больше ничем.

Я хорошо помнил черты ее лица, но в моих воспоминаниях эти черты как бы выплывали из теплого молочного света, и потому были слегка размыты. Вся ее фигура с тонкими, похожими на лилии, руками, изящной мраморной шеей, была окружена божественным ореолом, и потому она виделась мне существом, сотканным из вечно сияющего эфира, звездным лебедем, плывущим в бескрайней синеве небес. Я хорошо помнил ее голос, но слышал его теперь несколько отвлеченно. Она никогда не говорила со мной в моих мыслях, только пела, колыбельные, старинные баллады о любви или о приключениях. О, сколько песен она знала, пока была жива.

И ведь ни одного темного пятна не было в этом уголке моей памяти. Однако стоило выйти оттуда, и багровая тьма сразу обволакивала все вокруг. Вспышки отцовского гнева, его постоянные побои, от которых она закрывала меня своим хрупким телом, ее частые болезни, ее самоубийство. Как, должно быть, ужасна была ее жизнь, что она выбросилась из окна, решившись оставить меня одного. Сама ли она это сделала? Этот вопрос до сих пор мучил меня. Сомнения, как неразбавленный уксус, разъедали душу, лишая ее спокойствия. Но даже, если она сделала это сама, я не винил ее. Наоборот, я всякий раз оправдывал этот ее поступок, ведь виновата была не она, виноват был отец.

Я был еще слишком мал, чтобы замечать, насколько тяжелы их отношения, но от меня невозможно было скрыть всей правды. И с возрастом, изучая свои воспоминания как бы со стороны, словно сидя у муравейника и глядя на его обитателей, я постепенно прозревал, постигал страшную истину, но ничего уже не мог изменить. Я, например, не помнил, чтобы Хьюго был также близок с матерью, как я. Хотя мама любила его не меньше, но отец не давал им сблизиться. Он сразу взял его под свою опеку, оторвал от нас и с малых лет лепил по своему образу и подобию. И это положение вещей нам приходилось принимать, как должное. Хьюго привык получать то, что хотел, а желания его росли, как на дрожжах, и качество их с каждым разом менялось. Власть, которой он уже обладал, будучи еще маленьким несмышленым ребенком, превратила его в ненасытное чудовище. О, нет, еда здесь не причем. Чревоугодие не входило в список его пороков. В конце, концов, Хьюго воспитывали, как будущего воина, и это единственное, в чем отец не давал ему спуску. Он думал, что никто не знает о его пристрастии к сладкому, которое он пытался тщательно скрывать в том числе и от меня. Но порой я замечал, как он тайком от всех крадет сладости со стола. О, да, сладкое он всегда любил, и, взрослея, он обнаружил удовольствия куда более изощренные, нежели кража печенья или издевательства надо мной. Он мог силой взять какую-нибудь служанку в темном коридоре, и она не имела возможности ему отказать. Впрочем, многие из них, как я полагал, с большой охотой отдавались ему сами, ведь помимо высокого статуса, Хьюго обладал очень красивой внешностью, перед которой трудно было устоять. Родовитые невесты выстраивались в очередь, не догадываясь о той черной сути, которая скрывалась за прекрасным мужественным лицом. Они мечтали о нем, а их отцы мечтали подобраться к трону.

Быть может, Хьюго и не терялся на черно-белых просторах книжных страниц, как это делал я, но глупцом он тоже не был. Он ясно видел правду, умел трезво оценить себя и знал, как относятся к нему люди. А потому охотно принимал игры всех девушек с тем, чтобы в итоге обыграть их и развлечься. Его никогда не заботили чужие чувства, он наслаждался игрой, собирая разбитые сердца, словно драгоценности, в свою мысленную сокровищницу.

Он мог, например, тысячу раз поклясться в своей страстной любви, пообещать корону и целый мир в придачу. Он говорил так убедительно, как будто сам верил своим словам. Однако никогда его искренняя любовь не длилась дольше одной ночи, и с зарей таяла, как роса на траве. Отцу это доставляло немало хлопот. Ему приходилось сглаживать следовавшие за похождениями сына скандалы, искать дочерям лордов более-менее выгодные партии. Он всякий раз отчитывал Хьюго и объяснял ему, насколько важна короне поддержка богатых землевладельцев. Но моего брата ни разу не коснулось действительно серьезное наказание. Мне даже казалось, что отец втайне гордится сыном. Полагаю, в молодости он был таким же и теперь считал, что юноше следует в полной мере насладиться этой живой и скоротечной порой. Единственное, что и в самом деле могло беспокоить короля – это появление нежеланных детей. Впрочем, с этим, как я слышал, лекари разбираются без особого труда, заваривают какие-то травы, и ребенок уже никогда не появится на свет. Меня это отчего-то пугало. Не представляю, какая женщина окажется достаточно смелой, или жестокой, или отчаявшейся, чтобы убить жизнь внутри себя. Осуждать их не берусь, но испытываю страх, представляя, как умирает младенец в утробе.

Мне неизвестно, приходилось ли тем девушкам, с которыми Хьюго проводил ночи, когда-нибудь принимать такой отвар. А если да, то, сколько детей моего брата уже давно погибло? Знает ли это об этом он сам, сожалеет ли? Иногда мне казалось, что Хьюго вообще не умеет сожалеть. Он всегда жил в свое удовольствие, не думая о будущем. Впрочем, я и здесь не завидовал ему, потому что, как мне казалось, я разгадал его секрет, который даже он сам не мог разгадать. Все эти случайные связи были попытками слепого найти путь в неизвестном ему мире. Мир этот назывался жизнью, а путь – любовью. Но он искал, попросту не зная, что такое любовь, ведь материнскую любовь он отринул, а отцовской так и не нашел, и потому в душе был несчастен так же, как и я. И так же, как и я, он искал убежище. Но так уж устроен мир, что не бывает убежища общего, для всех сразу. У каждого оно свое. И он находил утешение в случайных связях, а я в единственном доступном мне роде убийств. Неужели во мне больше зла, чем в нем? Удивительно, ведь я всегда думал, что моя душа не так слепа. Она не блуждала впотьмах, а тихо шла по узкой сияющей тропе, похожей на единственный солнечный луч в мире абсолютного мрака. В отличие от Хьюго, я любить умел.

Миранда. Имя ее означает «достойная похвалы», и она в самом деле была достойна самых высоких похвал. Ее отец малефик лорд Хагамар был одним из ближайших союзников нашего короля. Он обладал силой, ведал тайны земли, воды, огня и ветра, мог заговаривать раны и общаться с душами мертвых. Пусть дочь не унаследовала его дар, зато ей передалась отцовская любовь к книгам. В отличие от многих своих сверстниц, занятых неглубокими мыслями о нарядах, украшениях и балах, она умела рассуждать. Она словно стояла на ступень выше всех остальных, более того, знала об этом, но в ее поведении, в ее манере держать себя с людьми не было и намека на высокомерие. А, кроме того, она была красива.

Сейчас уже не вспомню, когда именно я понял, что люблю ее, и как это произошло, но теперь я знал это наверняка, как знал и то, что никогда не смогу стать достойным ее. Я находил в ней то совершенство души, которое не находил в себе или в ком-то другом. Миранда многим отличалась от остальных девушек нашего круга, которые когда-то бывали в замке. Например, она обладала независимостью суждений и собственными взглядами на жизнь. Хагамар воспитывал так всех своих детей, но Миранда отличалась какой-то своей врожденной мудростью, которая была такой понятной, такой по-житейски простой, и которая возводила ее обаяние на недосягаемую высоту. Миранда умела не только нравиться людям, она могла заставить мужчин считаться со своим мнением, чего не могла сделать ни одна другая девушка, умела находить аргументы в спорах, ее трудно было смутить или застать врасплох. И эта ее внутренняя сила, привлекала одних и отталкивала других. Впрочем, я знал, что беспокоит их не Миранда вовсе, а собственная слабость и глупость, которые, порой, так ясно проступали в людях, находящихся рядом с ней.

Знала ли она о моих чувствах? Нет. Я никогда не стал бы докучать ей своими признаниями. Я боялся этих признаний, и не потому, что боялся отказа. Меня больше пугала взаимность. Мне думалось: смогу ли я быть достаточно сильным, достаточно разумным, достаточно смелым, чтобы всегда быть рядом с ней? Возможно, когда-нибудь, когда я совершу подвиг достаточный, чтобы гордиться им и собой, я признаюсь ей. Но до тех пор, моя любовь останется тайной и далекой, как звезды. А если опоздаю, что же, значит, так тому и быть.

Сколько раз я наблюдал, как Хьюго пытается сделать ее очередным своим трофеем, но все его попытки были сродни волнам, разбивающимся о непреступную скалу. Миранда не была одной из тех скудоумных и дешевых пустышек, которые составляли большую часть побед моего брата. Она знала себе цену, и попытки Хьюго соблазнить ее, казались ей смешными и неуклюжими. Она единственная из девушек умела ставить его на место. Только ради нее я старался быть лучше, чтобы хоть как-то приблизиться к той нравственной высоте, на которой стояла она. Именно любовь к ней помогала мне прощать и Хьюго, и отца, и судьбу.

Занятый своими мыслями, я даже и не заметил нашей дороги, а меж тем мы проделали почти весь путь.

– И все-таки, зачем отец нас позвал?

– Откуда мне знать? – Огрызнулся Хьюго. – Придем, и ты сам у него спросишь, если смелости хватит.

– Он разве тебе не сказал? – Удивился я.

– Нет. – Бросил Хьюго в ответ, и по его до предела раздраженному тону я понял, что отец и в самом деле ничего ему не рассказал, что удивительно, ведь обычно Хьюго был осведомлен обо всех важных делах.

Кабинет короля находился в одной из башен. Мы подошли, и брат негромко постучал железным кольцом, словно боясь потревожить погруженного в государственные дела правителя. Мне был хорошо знаком этот издавна заведенный порядок. Отец не любил, когда кто-то входит к нему без стука, даже если он сам приглашал.

– Войдите. – Донесся его низкий голос.

Хьюго отворил дверь и вошел первым, я последовал за ним. В кабинете еще было светло. В открытые окна, обращенные на запад, проникало уходящее солнце, и внутри падающего на пол луча была хорошо видна принесенная ветром пыль. Золотистая, она летала в воздухе, оседая на шкафах и книгах. Она казалась фантастическим туманом, который сверкал, как звезды, падающие с небес. Коврик света лежал на полу под окном, однако там, куда не могли допрыгнуть последние солнечные зайчики, уже залегли сумрачные тени, смягчая очертания предметов и двух людей, находящихся в комнате. Слева от окна был массивный прямоугольный стол, заваленный грудой бумаг, в которых сейчас разбирался отец. Он что-то перечитывал, пересчитывал и был так поглощен этим занятием, что не заметил, как мы вошли. Он даже не посмотрел в нашу сторону и никак не выказал сыновьям своего радушия.

В стене справа от окна находился большой, но пустой сейчас камин, а рядом с ним был круглый столик поменьше, на одной ноге, за которым стояли два кресла. В одном из этих кресел сидел и тоже просматривал какие-то свитки человек, присутствие которого меня удивило и обрадовало. Это был Хагамар.

Если отец – это крепость, разросшаяся от многочисленных пристроек, бугрящаяся каменными мускулами на плечах и руках, мощная и неприступная, надменно взирающая на раскинувшиеся у своего подножия владения, то Хагамар был маяком, высоким, стройным, холодным и одиноким, окруженным одними только первозданными стихиями. И также как на вершине маяка всегда сияет фонарь, в голове Хагамара был разум, светлее которого я не знал. Как маяк помогает морякам найти дорогу во тьме, так и он мудрым советом был способен помочь любому человеку найти верный путь. И, несмотря на свою пугающую внешность и род занятий, я никогда не встречал человека добрее и справедливее.

Дело в том, что Хагамар был малефиком, а так в нашем краю называли тех, кто занимался темным чародейством. Но слово «темным» в этом контексте означает вовсе не «злым» или «вредоносным», а, скорее «тайным», то есть «неизведанным», а следовательно, «сокрытым тьмой». Но Хагамар никогда не обращал свою силу во зло людям. С отцом они были знакомы еще с молодости, и дружба с Хагамаром во многом помогала королю удерживать власть и сохранять мир в королевстве. То, что отец прислушивался к советам малефика, было великим счастьем для всех нас, и меня иногда душила какая-то по-детски наивная обида за то, что я родился не в его семье.

Такое странное лицо, как у Хагамара, невозможно пропустить даже в самой густой толпе. Щеки его были настолько впалыми, а скулы острыми, что напоминали мне скулы черепа, поднятого из могилы. Бледный лоб обрамляла грива черных волос, собранных в тугой хвост. Лишь одна седая прядь на левом виске, выбившись из общей массы, ниспадала на костистое плечо. На фоне этой почти демонической внешности его бледно-голубые глаза казались особенно светлыми, прозрачными, похожими на два замерзших озерца, со дна которых поднимается таинственный призрачный свет.

Выходец из низов, Хагамар теперь владел землями восточнее столицы, там же находилось и его поместье, некогда подаренное ему моим отцом за верную службу и ставшее с тех пор его родовым гнездом. На правах первого советника он часто жил в замке, порой вместе с детьми, и вот прибыл сюда в очередной раз. Хагамар не был аристократом по крови. Простолюдин по рождению, малефик, он все же сумел стать первым советником при дворе моего отца, и все благодаря своему исключительному уму. То была какая-то давняя история, которую в подробностях нам никто не рассказывал. Лишь Хагамар вскользь упоминал, что как-то случайно спас моего отца в их далекой юности.

Когда мы вошли, он поднял голову и приветливо улыбнулся нам. Я с улыбкой кивнул в ответ. Хьюго просто сухо кивнул, и мы застыли возле двери, ожидая, когда отец сам начнет говорить. Но он даже и не думал отрываться от своего занятия. Хьюго, и так находившийся в несколько раздраженном состоянии, первым не выдержал, кашлянул и заговорил. Голос его, тем не менее, был тихим и вежливым. Пожалуй, отец наш был единственным человеком, которого Хьюго боялся.

– Отец, ты просил меня вернуться с братом.

Король нахмурился, и я подумал, что сейчас он примется отчитывать меня за мое бесцельное и бесполезное гуляние по лесу, за столь долгую отлучку, за то, что заставил его ждать, за то, что вообще родился на свет таким никчемным, за то, что погода сегодня слишком жаркая, но этого не произошло. Нехотя, как будто мы помешали его, без сомнения, важным королевским размышлениям, он заговорил.

– Завтра еще до рассвета вы оба должны быть собраны в путь. Возьмите с собой плащи и зимние вещи

– Зимние вещи? – Удивился Хьюго. – Мы идем в горы?

Король очень не любил, когда с ним спорили, обсуждали его приказы или задавали ненужные, по его мнению, вопросы. Обычно он начинал злиться, и здесь не было исключений даже для Хьюго. Однако сейчас он лишь безучастно ответил.

– За Серебряную Завесу.

Не знаю, что меня поразило больше, сама новость или то, каким равнодушным голосом отец ее произнес. Серебряная Завеса была тем местом, куда люди не ходили ни добровольно, ни по принуждению, а непослушных детей пугали ею по ночам. Те же редкие смельчаки, которые, говорят, рискнули пойти туда без сопровождения какого-нибудь малефика, не вернулись обратно.

Серебряная Завеса была, пожалуй, самым удивительным, но и самым жутким явлением в нашей округе. Если уйти от города на северо-восток, то можно дойти до кривой горной расщелины. Дорога туда была самой, что ни на есть, безопасной, но вот за расщелиной начинался мир старинных легенд, страшных преданий, вымысла, переплетенного с пугающей действительностью. Уже только подойдя к узкой и черной пасти земли, дно которой терялось во тьме, издалека можно было заметить тонкую мерцающую стену, как бы зависшую между небом и землей. То был дождь, который не прекращался вот уже несколько веков. Люди не помнили, когда он возник, и потому считали, будто Завеса была там с самого начала времен, отделяя мир живых от мира мертвых, и что за ней живут демоны и злые духи, неспособные выйти наружу. Кто-то даже полагал, что там находятся врата в преисподнюю. Хагамар, однако, утверждал, что далеко не все слухи правдивы. Например, он рассказывал, что Завеса появилась не на заре времен, а не так уж давно, если говорить о человеческой истории в целом, и что создали ее древние малефики. Говорил, что никаких врат ада за стеной дождя нет, а есть какая-то таинственная библиотека, в которой одни только чернокнижники находят приют. Не будучи суеверным, я предпочитал доверять Хагамару, а не людским сплетням, и потому новость о предстоящей поездке туда не напугала меня, но взволновала и даже обрадовала.

До сегодняшнего дня нам категорически запрещалось пересекать линию обрыва, но мне доводилось наблюдать завесу издалека. С виду ничего особенного, дождь, как дождь, даром, что вечный. Манила даже не столько сама Завеса, сколько тайна, скрытая ею от людских глаз.

– За Серебряную Завесу?! – Не удержался от восклицания обычно спокойный, как удав, Хьюго. – Зачем нам туда идти? Это же проклятое место.

– Что в моем приказе тебе не понятно? – Спросил отец, начавший потихоньку терять самообладание.

– Я хотел показать это место Ториэну. – Мягко вступил в беседу Хагамар. – Его Величество считает, что вам тоже было бы полезно там побывать.

– Да, отец, мы будем готовы. – С легким, несколько издевательским поклоном отрапортовал Хьюго, но короля это устроило, и выражение его лица вновь сделалось каменным и безучастным.

– Идите. – Сказал он, и мы покинули его кабинет.

Дверь закрылась, и между мной и Хьюго вновь образовалась невидимая, но глухая стена взаимного недоверия.

– Хагамар приехал так внезапно, без предупреждения. Разве что-то случилось? – Спросил я у брата, когда мы шли по коридору обратно.

– Почему что-то непременно должно случиться? – Съязвил Хьюго. – Разве он не желанный гость в нашем доме? Разве не имеет права приехать сюда, когда ему захочется? Кроме того, разве праздник урожая не достаточный повод, чтобы ему погостить у нас? И почему вдруг ты решил, что он приехал без предупреждения? Или это тебя он должен был заранее поставить в известность?

Я равнодушно пожал плечами.

– Просто я ничего не знал о его приезде, вот и все. Ты мне ничего не рассказываешь.

– Я что, твой посыльный? И потом, когда ты вообще бываешь в замке, интересуешься его внутренней жизнью? Вот если бы ты не бегал целыми днями по лесу, как заяц, то знал бы, что он приезжает, и встретил бы его сегодня вместе с нами.

– А он приехал один? – Как бы невзначай спросил я и наткнулся на резкий выпад брата.

– Элли, ты что оглох? Тебе же сказали, что Хагамар хочет показать Ториэну Завесу, естественно, он приехал с ним. Редерик, кстати, тоже с нами пойдет.

– А… – Уже, было, хотел спросить я, но передумал и замолк, однако до отвращения проницательный Хьюго все понял сам.

– Миранда? – Спросил он, и на лице его появилась хищная улыбка. – Да, она тоже приехала, но с нами, она, конечно же, не пойдет. Если ты хочешь ее повидать, то не стоит.

– Это почему же? – Удивился и несколько ощетинился я. С какой стати брат посягает на мою личную свободу передвижения?

– Потому что она устала с дороги, – тоном родителя, объясняющего глупому ребенку простые житейские истины, сказал он, – и просила ее сегодня не беспокоить.

Это другое дело, если она сама просила, я не посмею нарушить ее покой.

– Ладно, – сказал я, – увижусь с ней завтра.

– Ты, я вижу, потерял остатки всякого разума. – Презрительно бросил мне брат. – Ты не увидишь ее завтра, потому что завтра мы уйдем задолго до того, как она встанет, а вернемся, скорее всего, уже после того, как она ляжет.

Моя попытка в очередной раз взбунтоваться была задавлена массивностью его железных доводов, и я почувствовал себя ужасно глупо.

– Элли, соберись и начни думать головой. Потому что если ты и завтра будешь таким же рассеянным, то вообще можешь не вернуться. – И прежде, чем свернуть в соседний коридор, он выстрелил в меня последней ядовитой стрелой. – Впрочем, не думаю, чтобы это хоть кого-нибудь волновало.

Этот стилет попал в самое сердце, и яд, которым был смазан его наконечник, назывался правдой. В самом деле, кто по-настоящему будет горевать обо мне, если я не вернусь? Отец, который меня ни во что не ставит, Хагамар, которому я даже не сын, Миранда, для которой я просто друг и ничего больше? Хьюго, иное дело, его любят все.

Сегодня я никуда не пошел, а помылся, заранее приготовил одежду и рано лег спасть с тем, чтобы завтра встать до зори.

С утра, умывшись и одевшись, а затем наскоро позавтракав, я первым оказался на конюшне и принялся готовить коня к предстоящему пути. Я умел седлать коней, и потому предпочитал делать это самостоятельно. Хьюго явился не один, а вместе с Ториэном и Редериком, сыновьями Хагамара и братьями Миранды. Но, несмотря на принадлежность к одной семье, братья были столь же различны, как исповедь и заповедь. Открытый, веселый Редерик был старшим сыном, и потому являлся первым наследником земель Хагамара. Однако он ни в одной своей черте не имел сходства со своим отцом. Волосы его не чернели и не вились, а топорщились коротким рыжеватым ежиком. Лицо его не выдавалось такими выразительными скулами, и было не вытянутым, а квадратным и чуть расходящимся вширь. Он уже имел не по-юношески волевой подбородок, ростом и обхватом мощной груди превосходил даже Хьюго, а его светло-зеленые глаза, единственные зеленые в их семье, были настолько обыкновенными, что в них невозможно было разглядеть признаки хоть какой-то родовой магии. В них не было того зачарованного свечения, которое отличало голубой взор Хагамара. Внешностью Редерик пошел в кого-то с материнской стороны, хоть на мать он тоже не был похож.

Другое дело – Ториэн, серьезный и молчаливый, младший в семье, приходящийся ровесником мне, именно он был истинным сыном своего отца. Волею судьбы ему передался не только дар Хагамара, но и его внешность. Ториэн, как и Хьюго, словно был слепком своего отца в молодости, правда, пока лицо его не обрело ту пугающую резкость, которую имел старший малефик. Возможно, состарившись, годами занимаясь темным колдовством, он обретет такое же сходство с черепом, однако сейчас черты его лица были мягкими и привлекательными. Впрочем, самого Хагамара нельзя назвать некрасивым, в самом привычном понимании этого слова. В темноте или, особенно, в резком мерцании факелов, он скорее походил на создание иных опасных миров. Однако на свету, правильные черты его лица соотносились друг с другом в какой-то своей удивительной гармонии. Сам он походил на загадочную книгу, под мрачным кожаным переплетом которой скрывались белые страницы, полные удивительных глубоких мыслей. Узнавший малефика поближе понимал, насколько внешность его обманчива, и как разнится она с его добрым и честным характером.

Но вот Ториэн, имел вид не просто человеческий, но красивый, и даже очень красивый. На вытянутом лице линия скул была только слегка очерчена. Нос, имевший небольшую горбинку у самой своей вершины, далее устремлялся ровной стрелой по направлению к тонким, но четко очерченным губам, на которых не часто появлялась улыбка. Бледная кожа, темные волосы, которые он, подражая отцу, уже начал отращивать. Правда, их еще не тронула седина. И в этой удивительной, не приторной красоте ощущалась необъяснимая сила, которая привлекала внимание, вызывала доверие и вместе с тем какую-то примесь страха неясной природы. Проницательный взгляд таких же голубых, как у Хагамара, глаз никогда не бегал бесцельно по сторонам, был устремлен всегда прямо, и вместе с этим как бы вглубь себя. Какие тайны мира видит он этими глазами? И все же, несмотря на звенящую синеву и живущую в Ториэне волшебную силу, в глазах его отсутствовало то едва уловимое свечение, которое я так часто видел в глазах Хагамара, и которое сразу выдавало в темном малефике его светлое нутро.

Впрочем, Ториэн всегда мне нравился, также как и Редерик. Оба они так различались и внешностью, и характером, что казалось, будто им никогда не найти общий язык. Но, в отличие от нас с Хьюго, они его находили всегда. Я удивлялся этой их семейной сплоченности и пытался разгадать секрет. Ведь Редерик – факел, легко зажигающийся новыми идеями, дарящий свет и тепло всем вокруг, любящий пустую трескотню и также легко гаснущий. Ториэн же – лед, этакий холодный принц, о котором мечтают девушки особо томной, поэтичной натуры. Он не любит тратить себя на всякие мелочи, зато если уж возьмется за какое-нибудь дело, то выполнит его основательно и непременно доведет до конца. Порой, подначиваемый братом Ториэн мог оживиться, и даже очень, разозлится, или же перенять беззаботное настроение Редерика. И тогда он развлекал нас фокусами, рассказывал удивительные истории из книг, недоступных нашему пониманию. Это были книги из личного собрания Хагамара, книги на древних, вымерших языках, которые можно было перевести только с помощью магии.

Сначала, мне казалось, зависти меж ними нет потому, что те части наследства, которые Хагамар собирался оставить им, равны в своей ценности. Редерик получает все материальные богатства, скажем, замок, земли, титул. Уделом Ториэна являются знания, умения и сила Хагамара, чего уже не мало. Находись все в руках одного из детей, второй непременно затаил бы обиду. Кроме того, мне казалось, что Миранда, рожденная в середине, служит как бы опорой, уравновешивающей эти две такие разные чаши весов. А потом я понял, что ответ куда проще, и никакого особенного секрета здесь нет. Просто Хагамар любит всех своих детей одинаково, и тем никогда не приходилось сражаться друг с другом за его внимание, признание и одобрение, как молодым росткам за лучи солнца. И в детях Хагамара не было той заносчивости, которая так часто бывает в людях высшего сословия. Человек, плохо знакомый с этим семейством, мог бы принять за высокомерие некоторую отстраненность Ториэна, но это была только глубокая задумчивость мыслителя, пытающегося уразуметь тайный смысл бытия. Вот и сейчас Редерик и Хьюго о чем-то оживленно переговаривались, о чем именно, я не обратил внимания. Ториэн же в разговоре не участвовал, а просто, молча, шел рядом.

– Элли, ты уже здесь! – Воскликнул Редерик, увидев меня. – А я-то думал, мы пришли рано.

Я ничего не ответил, устал бороться с ними за право быть Элиндером, а не Элли.

– Какой-то ты сегодня мрачный. – Не унимался навязчивый Редерик. – Волнуешься?

– Да он всегда такой. – Буркнул Хьюго и принялся готовить коня.

В битвах с братом, какого бы сорта эти битвы ни были, я неизбежно проигрывал, а потому мне приходилось все переносить безропотно, не отвечая на колкости, которыми он осыпал меня, словно гвоздями, пытаясь задеть и ранить. Этот путь я выбрал сознательно, когда понял, что Хьюго крепче меня телом и сильнее духом. Это была моя броня, мой щит, единственный, способный уберечь меня от постоянных ударов и полного разрушения.

– А что же мы все-таки будем там делать? – Спросил я у Ториэна, который никого никогда не задирал, и потому был, пожалуй, самым приятным собеседником.

– Мы посетим библиотеку древних малефиков. – Ответил он, глядя на меня. Его ловкие пальцы живо управлялись с креплениями и застежками на седле, не требуя участия глаз. – Это мое посвящение. Отец обучал меня и теперь считает, что я готов ее увидеть.

– Я понимаю это, но зачем туда едем мы? Разве нам положено?

Мой брат, который явно встал сегодня ни с той ноги, вновь вмешался в беседу.

– Отец посчитал, что мне, как будущему королю, полезно узнать, с каким злом мы живем рядом сотни лет. А вот, что там делать тебе, и в самом деле, непонятно.

– Может быть, он решил, что без моей помощи ты не сможешь прочесть ни одного заглавия?

Я знаю, это жалко. Все равно что, вооружившись иглой, выходить на бой против каменных великанов. Но брат не упускал возможности напомнить мне мое место. Такие вот замечания, порой, были единственным моим оружием. Хьюго помрачнел еще больше, а разозлившись, он вполне мог ответить не словом, а кулаком. Однако сейчас, ему это сделать не дали.

– Если кто и лишний в этой компании, так это я. – С улыбкой вмешался Редерик, который, похоже, решил меня поддержать. – Отец до последнего момента не хотел брать меня вместе с вами, но я напросился, сказав, что иначе пойду следом и, наверняка, сгину за Серебряной завесой без присмотра. Он был недоволен, но позволил мне ехать.

– Я и сейчас недоволен. – Раздался высокий благородный голос за нашими спинами. К нам приближался Хагамар, одетый во все черное. Черный кожаный дублет, черный плащ, черные штаны и черные сапоги, только шпоры, пряжка ремня и застежка плаща в виде скрученной в кольцо змеи, укусившей себя за хвост, были серебряными. Волосы его убраны в тугой конский хвост, и лишь седая прядь все также одиноко падала на ключицу. На плечах он нес тяжелую кожаную суму.

– Я рассчитывал на то, что со мной поедет один только Ториэн, – продолжал малефик, – а не вы всей гурьбой. Я пытался убедить короля, что для вас это опасно, но он посчитал иначе. Я полагаю, Ториэн уже рассказал вам цель нашей поездки.

– Да, папа. – Ответил Редерик и весело подмигнул мне. – Он вообще у нас такой разговорчивый.

Ториэн ответил ему кислой улыбкой.

– Тем лучше. – Безучастно отозвался Хагамар. – Добираться туда не так долго, после обеда уже прибудем. Пару часов проведем там, но вернемся, скорее всего, только утром. Слушайте меня внимательно, когда мы пройдем сквозь завесу, вы должны выполнять все, что я скажу, без вопросов и возражений. Вам ясно? Там уже не ваше королевство, и все, что вам привычно, останется далеко позади, поэтому только я смогу защитить вас в случае опасности.

– Мы и сами можем себя защитить! – Довольно резко возразил Хьюго.

– Да? – Удивился Хагамар. – И как же?

– Мечом. – Ответил Хьюго, обнажив часть клинка, но встретил лишь снисходительный взгляд малефика.

– Поможет ли тебе меч против ведений, против таинственных чар, одурманивающих разум, против голосов, ведущих в самую пропасть? Ты силен, но не всякую опасность может отразить сталь. Так вот за Серебряной завесой много бездонных расщелин, поющих голосами мертвых. Остерегайтесь этих голосов. Понятно?

В ответ донеслось глухое молчание. Хагамар усмехнулся.

– Вот, и отлично. По коням!

Он вскочил на своего вороного коня, пришпорил его и возглавил наше паломничество. Мы отправились на северо-восток. Дорога постепенно уходила вверх. Вдали белели снежные шапки гор, и черный камень в проемах меж ледниками, был похож на чернильные кляксы, оставленные неловким писцом на поверхности чистого пергамента.

Мы двигались по просторной открытой местности, не вспаханной и не засеянной. Все пахотные земли, все поля находились с южной стороны Норденхейма. Люди боялись сеять и растить хлеб в такой близости от завесы, поэтому здесь были только дикие некошеные луга, зеленевшие высокой травой, сейчас еще не высохшей от росы. Она уже потеряла ту свежесть и сочность, которую может иметь трава только в раннюю весеннюю пору. К осени она окончательно пожухнет, затем посереет, и к зиме мир вновь потеряет все свои краски. Но сейчас он по-прежнему одет в зеленое, розовое и золотое.

Солнце только поднимало голову с облачных подушек у своего восточного изголовья. Слева от нас находился лес. Деревья вдали возвышались ровной, мощной стеной, и казалось, что ни одна каменная крепость по прочности не сравниться с этим деревянным бастионом, который растянулся на многие мили, и за которым жила и безраздельно правила вечная непроглядная тьма.

Мы чуть повернули, взяв еще восточнее. Вот и полдень встретил нас огнем и золотом. Теней здесь не было вовсе, даже наши собственные тени сморщились и высохли под солнцем, как черный виноград. Растительность постепенно исчезала, почва становилась все более каменистой. Желтый шар перевалил на западную часть небосклона, и медленно покатился к лесу. Горы выросли, будто перестали сутулиться, расправив, наконец, свои могучие плечи. Вблизи четче стали видны все выступы и впадины, все морщины на их безглазых лицах. Снег искрился и напоминал горностаевые подбой в черных пятнах каменных выступов. И вот уже не горы, а древние короли в меховых шубах вставали перед моим живым воображением.

«И горы безмолвно стояли, они возвышались так близко,

Как будто атланты застыли, увидев глаза Василиска.

Вершины, что мерно тонули в белесой жемчужной ванили

Надменной своей недоступностью многих несчастных манили.

О, боги ушедших времен! Это здесь, пред глазами, они ли?»

Неожиданно вспомнилось стихотворение неизвестного автора, прочитанное мною когда-то.

Горные пейзажи всегда меня завораживали. Льдистые вершины казались недоступными, непостижимыми и чистыми, как мечта. И думалось мне, стоит забраться на самую высокую из них, и весь мир, открывшись глазам до самого своего края, сможет уместиться на ладони. Но, к сожалению, эти вершины, да и весь мир, были недосягаемы для меня.

Солнце чуть перевалило за полдень, время близилось к обеду, но Хагамар и не думал устраивать привал. Он продолжал гнать лошадь вперед, и мы мчались вслед за ним. Наконец, путь наш резко оборвался, и мы оказались перед узкой, но глубокой пропастью, причем настолько длинной, что конца ей не было видно ни с одной из сторон. Она тянулась с востока на запад изломанной дугой, как бы очерчивая серп, края которого с обеих сторон терялись где-то в горах. Сколько раз я видел эту бездну издалека, и сколько раз боялся в нее заглянуть. Мне казалось, стоит подойти чуть ближе, и она затянет меня против моей воли. Что-то колдовское ощущалось во мгле, клубящейся там, внизу. О, сколько водопадов низвергалось в ее нутро, что удивительно, совершенно беззвучно, ибо звук их падения попросту не долетал со дна.

Что упадет туда, исчезнет навеки. Но вот за расщелиной, расстилались просторы, поросшие невиданной зеленью, неувядающей в любое время года. Там открывались взгляду горные склоны, прорезанные сотнями ручьев, быстрых и медленных, а еще чуть выше скалистые пики вздымались к небу, вспарывая животы непомерно раздувшимся, как пиявки, чернильным тучам, и как бы расступались, подобно каменным занавесям, открывая ее.

Она была сродни едва различимому тонкому мареву, появляющемуся на дороге в знойный полдень, которое как бы повисает между небом и землей, но не принадлежит ни тому, ни другому. Это был обыкновенный дождь, и необыкновенный в то же самое время. Несмотря на яркое солнце, которое все еще сияло над нашими головами, завеса серебрилась чем-то лунным, чем-то потусторонним и волшебным, не то, излучая собственный слабый свет, не то, отражая часть солнечных лучей.

– Вот она. – Сообщил Хагамар, но это было излишне. Ее невозможно спутать с чем-то другим. Завеса была уникальна, неповторима и прекрасна. Самое удивительное явление, которое мне когда-либо доводилось видеть.

Каким бы сильным ни был ветер вокруг, в какую бы сторону он не дул, эти тучи никогда не покидали своего горного логова, и дождь никогда не менял своего направления. Неизменно он шел под прямым углом к земле, что доказывали многочисленные наблюдения людей и малефиков.

– Нам нужно еще немного проехать вдоль обрыва. – Сообщил Хагамар. – Дальше будет мост.

Мы вновь взяли вправо. Обрыв уходил вдаль ломаной черной линией, которая казалась узкой только из-за своей непомерной длины. На самом же деле в ширину пропасть могла достигать и ста шагов, которые не перейти, не перепрыгнуть и не перелететь. Эта кривая беззубая усмешка была усмешкой старухи, такой же древней и дряхлой, как сама земная твердь. Чудовищную пасть мучила вечная жажда, и она пила и пила воду, проливающуюся с небес, не в силах остановится.

Мост показался очень скоро, вот только назвать его мостом было трудно. Какие-то детские подвесные качели из веревок и досок, протянутые меж двух краев огромной, непостижимой и смертоносной пропасти. Не мост даже, а насмешка над путником.

– Лошади не смогут пройти. – Сказал Хьюго, и впервые в голосе его я услышал тревогу. На мост он смотрел мрачно, недовольно и недоверчиво. Впрочем, недоверие ясно сквозило в глазах каждого из нас, всех, кроме Хагамара, выглядевшего все также спокойно и безмятежно.

– Мы оставим их здесь. – Сказал он. – Дальше пойдем пешком.

– Ага, пойдем. – Согласился Редерик. – Если только не полетим вниз, и мост нас выдержит. Да он же прогнил насквозь.

– Ничего, – заверил Хагамар, – Этот мост еще свое не отслужил.

– Отслужит, – настаивал Редерик, – как только мы всей гурьбой ввалимся на его хлипкую спину.

– Пойдем по двое. – Скомандовал Хагамар. – Я первый, Элиндер сразу за мной, потом Редерик с Хьюго. Ториэн, тебе я доверяю замыкать шествие.

Младший сын покорно кивнул. Мы отвели коней к стройным молодым тополькам, росшим недалеко, и привязали их.

– Оденьтесь теплее, а сумки оставьте здесь. – Приказал малефик. – Дальше пойдем налегке. Оружие тоже оставьте под камнями, здесь люди не ходят, так что его и коней никто не украдет. А лучше возьмите что-нибудь съестное, да перекусите на ходу. Останавливаться у нас времени нет. Как я уже говорил, по ту сторону завесы мечи бесполезны, а нам лучше всего показать, что мы пришли с добрыми намерениями.

– Показать кому? – Удивился Редерик.

– Древним силам, которые там обитают. – Мрачно ответил ему отец. – Редерик, возьми это и помоги донести до завесы.

Хагамар указал на свой заплечный мешок, самый большой и самый тяжелый из всех наших грузов, который он снял и аккуратно прислонил к стволу дерева. Редерик взбунтовался.

– Ты говоришь нам оставить все вещи, а сам берешь этакую тяжесть?

– Я тебя идти сюда не заставлял. – Осадил его Хагамар. – Ты сам этого захотел, так что теперь не спорь, а помогай. Раз я этакую тяжесть беру, значит, так нужно.

По лицу Редерика было видно, как он хотел бы сказать, мол, «вот сам ее и неси», но говорить такое отцу, способному переписать завещание, было опасно. А уж говорить такое малефику было опасно вдвойне. Поэтому он смолчал, и гнев его моментально, как это свойственно легкому переменчивому его характеру, тут же сменился любопытством.

– Интересно, что там. Амулеты, травы, атрибуты каких-то секретных ритуалов?

– Никаких секретов. – Бойко заверил его отец. И жестом пригласил сына посмотреть. Редерик откинул отороченную мехом крышку сумы, и лицо его исказила гримаса разочарования.

– Еда? – Спросил он, проникнув руками в кожаное нутро мешка и производя там ревизию. – Копченое мясо, сыр, овощи, яблоки и груши, гречка, бобы, сколько же тут всего! Хлеб: белый, черный, бутыль молока. Даже вино взял. Мы что, неделю там жить собираемся?

– Это не нам. – Холодно отозвался Хагамар.

– Ах, да, конечно, – состроив серьезную мину, продолжил препираться Редерик, – мертвецам же еда нужна больше всего.

– Быть может это подношение, – с холодной язвительностью заметил Хьюго, – чтобы демоны тебя не съели.

– Тобой, таким ядовитым, они точно побрезгуют. – Улыбнувшись во все лицо, не уступил ему Редерик, чем вызвал ответную улыбку моего брата.

– Ториэн, как ты считаешь, покормим мы сегодня нежить? – Спросил Редерик.

– Да, такая практика существует. – Совершенно серьезно, как бы ни обратив внимания на шутку, ответил Ториэн. – Но вот полный мешок еды… Там, должно быть, целая орда.

– Орда не то слово! – Вмешался развеселившийся Хагамар. – И ей одного мешка не хватит. Вас всех на съедение отдать, и того будет мало. Но мертвецов сегодня мы угощать не будем, все куда проще. В библиотеке живет хранитель и никуда оттуда не выходит. Ториэн еще не знает, но существует правило. Если малефик посещает библиотеку, он непременно должен взять с собой еду для хранителя. Ведь чем-то же старику питаться нужно.

– Но он же не успеет все это съесть. – Резонно отметил я. – Продукты испортятся прежде.

– В библиотеке ничего никогда не портится. – Основательно утвердил Хагамар. – Все, теперь нет времени ждать. Редерик, бери суму, если устанешь, пусть Хьюго тебе поможет, и только попробуй что-нибудь оттуда стащить.

Редерик ему не ответил. Глядя в спину отца, он показательно вынул из сумки копченый куриный окорок, зубами отхватил от него здоровенный кус и также показательно стал его пережевывать. Но не успел он сделать и пару шагов, как споткнулся о невесть откуда взявшуюся кочку и грохнулся на землю. Хьюго покатился со смеху, подошел к другу, чтобы помочь ему подняться. А когда они встали, никакой кочки не было и в помине, зато окорок, который так удачно не коснулся земли во время падения, все еще победоносно, как военный трофей, был зажат в ловкой руке Редерика.

Мы соблюдали очередность, назначенную Хагамаром. Сам малефик шел по мосту с ловкостью и легкостью кошки. А когда я вступил на шаткую, жуткую, качающуюся конструкцию, мне показалось, что голова моя готова в любой момент отделиться от тела и упасть на дно пропасти.

– Не смотри вниз! – Кричал мне в спину Редерик.

– Да, нет, уж посмотри! – Весело вторил ему голос брата. – А там, между прочим, бездна. Элиндер, ты можешь двигаться быстрее? А то мы вовек до Завесы не доберемся.

– Молчать! – Рявкнул Хагамар, и все голоса моментально смолкли.

На том краю он подал мне руку и помог сделать последний шаг. Я был жив, мост не обрушился у меня под ногами, и теперь я переживал не за себя, стройного и легкого, я переживал за Редерика, и без того самого тяжелого среди нас, так еще и нагруженного мешком. А следом за ним, не дождавшись его прохода, на мост взошел Хьюго, крепкий и весящий тоже немало. И теперь они вместе шли, а мост под ними держался из последних сил. Шальная мысль поразила меня как молния: «Что, если старые веревки оборвутся, и мой брат полетит вниз, а там и отца хватит удар после известия о гибели любимого сына». Будь Хьюго на мосту один, я, быть может, и пожелал бы ему такой участи, но Редерик этого не заслуживает, а потому я заглушил в себе злобу. Кроме того, если мост оборвется, как же мы тогда вернемся назад? Вот Хагамар принял их, помог сойти на твердую землю, и они оба встали подле него.

А Ториэн, самый младший из нас и такой же легкий, как и я, не перешел, а, можно сказать перепорхнул через пропасть с легкостью бабочки. О, как же удивительно и приятно было на него смотреть, когда он почти бегом, цепляясь за веревки, преодолел это препятствие в два раза быстрее любого из нас. При этом движения его были стремительны, легки и точны, как полет стрелы, будто он ежедневно совершал этот подвиг. Его обычное размеренное спокойствие на сей раз обрело неистовую направленную силу, и он сам словно превратился в копье, брошенное твердой рукой воина, и без всякой помощи Хагамара выбрался на твердь.

Мы пошли дальше, но Завеса отказывалась приближаться. Она как будто обрела свойство горизонта, который, стоит сделать шаг ближе к нему, сам отдаляется на это же расстояние. Только мы оказались по эту сторону расщелины, как солнце тут же потеряло свою силу. Вроде бы и колдовские тучи находились дальше, но мир уже потускнел, потерял свое обыкновенное летнее сияние и тепло. Повеяло холодом поздней осени, видимо от завесы, и я понял, зачем отец так настаивал на теплых вещах. По дороге, я перекусил хлебом и водой.

Пологие склоны были укрыты коврами зеленых лугов, и зелень эта еще не потеряла своего звенящего весеннего цвета. Повсюду были цветы, самые разные, и беглый взгляд не мог увидеть в них ничего чрезвычайного. Взгляд же более пристальный, различал странные особенности: изменение формы листа или его оттенка. Здесь были, например, лужайки четырехлистного клевера, от которого Редерик пришел в полный восторг и сорвал себе один, на счастье. Были папоротники, зацветшие небольшими бледными, а иногда большими красными цветами. Они взбудоражили Редерика не меньше клевера. Он изъявил отцу свое желание найти клад возле такого цветущего папоротника, но Хагамар ответил, что сейчас у них на это нет времени, впрочем, Редерик может в любой момент сюда вернуться один и проверить удачу, которую принесет ему клевер. Только пусть зря себя не обнадеживает.

Я же смотрел на низкорослые кустарники, где на одних и тех же ветвях разом расцвели самые разные, самые непохожие друг на друга цветы, как, например, розовый шиповник, желтый ракитник, голубые незабудки, и все это пестрело вместе, единым организмом, густо и ярко, создавая удивительные переливы цвета.

– Как это возможно? – Тихо удивился я. Хагамар услышал мой вопрос и ответил.

– Завеса влияет на окружающую ее природу. Вода имеет свойство хранить мысли, намерения, посыл, добрый или злой, в общем, все то, что составляет сущность любой магии, а затем отдавать это жизни, питаемой ею.

– Это прекрасно. – Сказал я, все еще глядя на удивительное цветение.

– Ты считаешь? – Вопросил Хагамар, и в этом вопросе я почему-то услышал грусть. – А если бы у человека вдруг выросли ослиные уши или змеиный хвост? Или, скажем, из опухоли в половину лица вдруг прорезалось новое, чужое лицо, ты и это посчитал бы прекрасным?

Я молчал, почему-то охваченный страхом, и заметил, как все наши спутники с удивлением и тревогой смотрят на Хагамара.

– Тогда научись видеть суть вещей. – Продолжал он. – Посмотри, как резко меняется наша точка зрения при взгляде на самих себя. Все хорошо на своих местах. Пусть это всего лишь цветы, не человек, но природа задумала их иначе. А значит то, что ты наивно принимаешь за красоту, на самом деле болезнь, отвратительные изменения, лежащие в самой глубинной, в самой мельчайшей основе естества.

Слова Хагамара, открывшие правду, не произвели во мне никакой серьезной перемены. Они не смогли изменить моего взгляда на эту искаженную действительность. Да, быть может, увидев человека с ослиными ушами или двумя лицами, я испытал бы отвращение, но глядя на эти цветы, я различал только красоту и ничего не мог с этим поделать.

– Не знаю, как там, на счет хвоста, – сказал я, – но вот если бы у человека выросли крылья, я не нашел бы в этом ничего омерзительного.

Хагамар улыбнулся, и тон его стал мягче.

– Что ж, крылья – это, пожалуй, не плохо.

– Главное, чтобы крылья не выросли у коров. – Сказал Редерик, чем вызвал громкий гогот моего брата.

– Говорят, крылатые кони когда-то были, – сказал я, – и один из них даже стал символом вдохновения.

– Интересно, символом чего могла бы стать летучая корова? – Мечтательно вопросил Редерик.

– Твоих низкопробных шуточек. – Весело отозвался Ториэн.

– Да без моих низкопробных шуточек, вы все давно бы померли от скуки. Уж лучше помереть от хохота, в радости и счастье.

– Сомнительное счастье. – Отозвался Ториэн, но Редерик ничего не ответил, он лишь одарил брата блистательной гордой улыбкой, а затем обратился к отцу.

– Папа, а что эта магия сделает с нами? Не вырастут ли у нас ослиные уши?

– У тебя они порой таковыми бывают и без всякой магии. – Отозвался Хагамар. – Но не пугайтесь, краткое соприкосновение с ней не будет нести в себе какой-нибудь действительной угрозы. И все же, я не советую вам пить здешнюю воду.

– Какие же книги хранятся в той библиотеке? – Продолжал терзать отца неугомонный Редерик.

– О, всякие. – Отвечал Хагамар, совершенно не отягощенный назойливостью сына. – Книг там столько, что не сосчитать. На протяжении веков малефики прятали там самое разное чародейство. Завеса мешает ему высвободиться и навредить людям.

– А ты, часто бывал там? – Спросил я.

– Приходилось. – Уклончиво отвечал малефик.

– Хагамар, правдивы ли слухи, которые ходят об этом месте? – Спросил Хьюго, и мне показалось, что он задал этот вопрос нарочито скучающим голосом, чтобы скрыть истовый интерес и волнение, которые, должно быть, переполняют его сейчас.

– Какие именно слухи? – Спокойно отозвался малефик.

– Что сам Дьявол обитает в тех местах.

Хагамар вдруг разом потерял всю свою беззаботность, лицо его сделалось серьезным, пристальный взгляд обратился к Хьюго.

– Зло, – вкрадчиво произнес он, – выбирает места куда более уязвимые.

На этом беседа оборвалась. Дальше разговаривать не хотелось. Каждый из нас, словно оказался в личном коконе осознаний, которые последовали за мрачными словами, и в эти сокровенные мысли не было доступа остальным.

Тем временем, спустя примерно час пешего хода, луга и берега живописных ручьев кончились, уступив место вековому камню, который не могла размыть никакая влага. Земля стала странной, ее прорезали глубокие длинные борозды, как бы естественные водостоки, сквозь которые вниз могла уходить дождевая вода. Каменные же выступы, по которым мы продолжали свой путь, походили на спины гигантских змей, которые прорезав горную породу, легли продольно друг рядом с другом. Завеса, была уже близко.

– Как же умно распорядилась природа! – Говорил я, повышая голос, чтобы перебороть утробный рокот дождя и бегущей в канавах воды.

– Что ты имеешь в виду? – Поинтересовался Хагамар. Его голос был тверд и слышен, и казалось, что он для этого не прикладывает никаких усилий.

– Королевство ведь находится ниже Серебряной Завесы. Не будь меж ними расщелины, его бы давно смыло.

– Это не природа. – Спокойно возразил Хагамар. – Это работа великих умов древности, создавших Завесу и предусмотревших ее влияние на окружающий мир. Они заклинали своих богов защитить их знания от людей и людей от их знаний, и тогда с неба пролилась вода, которая отделила два таких разных мира. Малефики ограничили ее власть небольшим участком, оставив людям другие земли, но здесь место их силы, их природы, их законов. Мы все здесь смиренные гости, и не нужно забывать об этом.

Воде уже не хватало места в прогалинах. Мы шли по узеньким тропам, рискуя в любой момент поскользнуться и упасть в ручей, течение которого было таким бурным, что не оставило бы нам ни одной возможности спастись. Идти было опасно, но все же мы шли, потому что нельзя было повернуть назад, нельзя было проявить слабость перед этой древней силой, испытывающей наши души.

И вот она, наконец, выросла перед нами сплошным водопадом, потоком расплавленного серебра. Она грохотала так, будто горы плясали под музыку божественных труб. От нее шел нестерпимый холод, готовый, казалось, заморозить все живое. Брызги поднимались от земли на высоту в три, а то и четыре наших роста, а затем, обрушивались, жаля нам лица и руки, словно ледяные пчелы. И эта стена воды была такой плотной, что за ней я не мог разглядеть ничего, ни земли, ни скал. Были только они, струи, хлеставшие камни серебряными плетьми. Воды здесь было в избытке, но камень, бывший, вероятно, прочнее любого алмаза, не смогло бы разбить ни одно растение, и жизнь в этой воде зародиться уже не могла.

Завеса никого не оставляла равнодушным. Ториэн и Редерик смотрели на нее восхищенно, даже Хьюго оставил привычное высокомерие и был как завороженный, словно, наконец, осознал свое подлинное одиночество в этом мире. Хотелось бы мне знать, какие мысли поднимает в нем эта стихия. Она пугала и отвращала от себя, но вместе с тем была прекрасна и привлекательна, и во мне вдруг в одно и то же время зародилось два противоположных чувства: мне хотелось бежать от нее со всех ног, и вместе с тем, окунуться в нее с головой.

– Нет времени останавливаться! – Закричал Хагамар. Теперь и он прикладывал усилия, чтобы преодолеть громоподобный рев воды. – Идти под дождем сложнее, поэтому держитесь рядом, а лучше за руки, чтобы не потеряться! Какие бы люди, твари или голоса вам ни мерещились, не поддавайтесь им!

Хагамар надел капюшон плаща, шагнул туда и моментально пропал из виду. Завеса поглотила его, как бездна океана, вдруг вставшая на дыбы, подобно вселенскому коню. Сыновья первыми последовали за отцом, и мы с Хьюго единственные остались на этой стороне. Он посмотрел на меня и спросил:

– Элли, тебе страшно?

Я не знал, зачем он спрашивает меня об этом, быть может, хочет снова посмеяться. Но только что-то необъяснимое, какое-то понимание его собственных чувств, заставило меня откликнуться и честно кивнуть в ответ. Впервые он не стал насмехаться над моей слабостью, а лишь согласно склонил голову, и я увидел в нем ту же неуверенность, какая была во мне. Нить понимания на мгновение протянулась меж нами, но он тут же оборвал ее, преодолел себя, надел на лицо маску решительности, а на голову капюшон и шагнул сквозь завесу. Недолго думая, я отправился следом.

Глава 2 Шепот среди книг

Стена воды холодной тяжестью обрушилась на меня – словно небо опустилось на плечи древнего героя. И в первую минуту, как я пересек этот колдовской барьер, мне ничего не удавалось понять. Мир преобразился до неузнаваемости. Привычное ощущение пространства исчезло вместе со всеми его ориентирами. Я не видел ничего, кроме сплошной мглы и серости, словно небо, земля, право, лево и все стороны света разом перестали существовать, оставив меня одиноким парусником дрейфовать вне времени и жизни. Потом я узрел, что земля здесь все-таки есть, и это позволило мне твердо встать на ноги.

Я ожидал, что ярость зачарованной стихии внутри будет самой неистовой, что дьявольский дождь, отзываясь гулом тысячи дикарских барабанов, прибьет меня к земле и не позволит встать. Но он почему-то совершенно не ощущался, был невесомым словно туман. Он поглощал и свет, и звуки, и потому внутри завесы царила пугающая тишина. Ткань моего плаща сильно намокла, и только так я понимал, что дождь идет, он окроплял мне лицо частой мелкой моросью, но в остальном был на удивление незаметен. Лишь здешний воздух искажала его серая рябь, которая словно наполняла собой всю бесконечность космоса, и в ней я с трудом различал очертания своих спутников, которые отдалились от меня всего лишь на несколько шагов.

Когда же зрение мое привыкло, а голова перестала кружиться, я смог увидеть все более подробно. Я увидел необходимые ориентиры, которые так неожиданно потерял в самом начале. Я разглядел небо, затянутое плотными, похожими на кипящую грязь, тучами, я разглядел землю, уже не прорезанную бороздами, а ровную, будто высеченную искусственно, сплошь залитую бегущей водой, слой которой был мне по щиколотку. Спасали только высокие кожаные сапоги.

Я поспешил догнать Хагамара, но двигаться под таким дождем оказалось и в самом деле очень трудно. Ноги словно увязали в воде, как в болотной трясине, их приходилось усилием отрывать от скользких камней. Даже темнота здесь была особенной, словно имевшей плотность. Я будто бы шел по дну озера, продираясь сквозь толщу не то воды, не то загустевшего воздуха, и явь неожиданно превратилась в тот самый сон, когда пытаешься бегством спастись от ночного кошмара, преследующего тебя, а ноги отказываются подчиняться, и бег никак не удается, превращаясь в мучительное сражение с собственным телом.

Я заметил, что тучи не висят на месте, а медленно плывут, но плывут не в согласии с ветром, а своим внутренним движением, складываясь в огромную спираль, как если бы в небе вечно собирался и хотел обрушиться на землю ураган. И чем ближе к центру они находились, тем гуще и темнее становилась их масса. А уже там, в самой их среде жила подлинная тьма. Где-то под этим демоническим оком в темно-серой ряби едва проступали неясные размытые дождем очертания каменных глыб. Это могла быть обыкновенная скала, но что-то в ней показалось мне ненатуральным, должно быть ее одиночество, отстраненность от других скал. Ясно разглядеть ее отсюда было невозможно, но поскольку мы все шли именно к ней, я мог предполагать, что это и есть та самая искомая библиотека.

Чем больше я медлил, тем дальше уходили мои спутники. Оставалось только дивиться, как это у них получается идти так быстро, если я с трудом отдираю ноги от земли. Преодолевая себя, я, как мог, ускорил шаг, и поспешил за темными фигурами. Они удалялись, а я все никак не мог их нагнать.

– Подождите меня. – Крикнул я им в след, но никто не остановился, не обернулся и даже не ответил.

Не то я привык, не то хватка заколдованной воды ослабла, но идти вроде бы стало легче. Скользкие камни не позволяли мне бежать, но шаг мой стал быстрее. Я боялся потерять друзей из виду, но их силуэты словно и не собирались исчезать, как бы далеко они не уходили. Но как только я догнал одного из них, как мне показалось – Хьюго, как только тронул его за плечо, со страху сильнее, чем хотел, фигура моментально растаяла, словно дым на сильном ветру. И только за мгновение, как она исчезла, я заметил, что это не мой брат, а кто-то плоский, безликий, лишь прикинувшийся человеком. И вот тогда меня объял ужас, равного которому я не испытывал со времен отцовских припадков гнева. Я остался один в чужом, незнакомом месте, в окружении черных призраков, которые теперь со всех сторон надвигались на меня, безмолвные, бесшумные, как сама пропасть, откуда они выбрались.

Они окружили меня медленно сжимающимся кольцом. От страха я не мог сдвинуться с места, но бежать все равно было некуда. И в тот момент, когда я уже совсем, было, отчаялся, когда неожиданные слезы беспричинной грусти, поднятые какой-то внутренней душевной волной, стали подступать к глазам, чья-то массивная рука сама опустилась на мое плечо. Вздрогнув, я обернулся, и увидел бесстрастное лицо брата, будто вырезанное из камня. Стоило мне вновь обратить взгляд по сторонам, и тени исчезли, как если бы их не было вовсе. Мираж рассеялся, а я вдруг испытал горечь униженного человека.

– Ты ведь шел впереди меня, как же ты оказался сзади? – Все еще тяжело дыша, спросил я Хьюго.

Лицо брата посуровело еще сильнее, и он, посмотрев на меня как на глупца, сказал:

– Ты отстал от нас, мало того, шел в обратную сторону, и мне пришлось вернуться. Элли, право же, соберись, я не буду нянчиться с тобой весь вечер.

Я хотел, было, спросить его о видениях, но вовремя прикусил язык. Судя по тому, как со мной разговаривал брат, сам он ничего не видел, а я не хотел опуститься в его глазах еще больше. Молча и угрюмо, я поплелся за ним. Вскоре мы догнали Хагамара с сыновьями и уже вместе продолжили путь.

– Все в порядке? – Спросил он меня. Я нашел в себе силы только безмолвно кивнуть в ответ, но Хагамара это не удовлетворило.

– Ты ведь что-то видел, не так ли? – Продолжал он допрос. – Это были тени людей?

Я снова только кивнул, не зная, как описать окутавший меня морок. Хьюго посмотрел на меня сурово, серьезно, и… неужели я увидел тревогу в его глазах? Если так, то боится он не за мою жизнь, а за мой рассудок, за тот урон, который может нанести репутации нашего отца возможное безумие младшего сына. Но Хагамар оставался бесстрастным.

– Вот почему сюда нельзя ходить в одиночку. Глупцы, решившиеся на это, станут жертвами своих же потаенных страхов или желаний. Они будут обмануты собственным разумом. Тени – еще не самое страшное, что может пригрезиться в этом дожде. Чудовищные иллюзии затуманят им взор, исказят здешнюю действительность, души погибших возлюбленных будут звать их к себе, ибо завеса не подпустит к библиотеке тех, кто слаб духом.

Не знаю, как именно слова Хагамара подействовали на остальных, но Хьюго слушал малефика настороженно, с особенным вниманием, которое его складу характера не было свойственно. Даже Редерик, в минуты страха скрывающийся за глупыми шутками, не мог вымолвить ни слова, и был подавленным и унылым, как будто тяжкий груз внезапно лег на его плечи. Один только Ториэн, которому все это, наверняка, было известно и раньше, шел себе, как ни в чем не бывало. Меня же слова Хагамара обидели и потому привели в чувства.

– Ты хочешь сказать, я среди вас самый слабый?

– Нет, – с улыбкой ответил он, – ты единственный слишком далеко отошел от меня.

Такой ответ должен был меня успокоить, но не успокоил. Хьюго ведь тоже отошел от Хагамара вслед за мной, но с ним ничего не случилось. Я не стал продолжать этот разговор, боясь нового подтверждения своей слабости. Тем временем по обе стороны от нас появились кривые отроги, высокие, изогнутые, похожие на челюсти дракона или когти чудовищной руки. Они вздымались, словно незамкнутые наверху арки, построенные безумным архитектором преисподней, который решил слегка расширить границы подземного царства. Мы шли сквозь их пугающую анфиладу, а как только достигли конца, мне показалась, что неминуемая смерть ощерилась в нашу сторону. Из мрака на меня скалили зубы сотни пенящихся, словно у бешеных собак, пастей, взирали тысячи пустых глазниц, как бы слезящихся от вечного холода. Их рога, когти, высокие острые хребты, шипы и шпоры, похожие на лезвия сабель, вспарывали воду, словно ткань, которая каскадами струилась с их чешуйчатых спин и сложенных за спиной перепончатых крыльев. Немыслимые чудовища все как будто готовились к прыжку, но отчего-то не прыгали. Они застыли в этом положении, как если бы их навечно заковали в камень. Так и было, они сами были статуями, составленными в нелепую громадину.

Кольцами они сидели на спинах друг друга, словно обороняя своими неживыми телами сооружение, вздымавшееся чуть ли ни к самым тучам – башню, чью крышу невозможно было разглядеть из-за адских скульптур. Изваяния были самыми разными, некоторые с руками и ногами, подобные громадным людям с головами ужасных зверей, другие сами как звери, порожденные лоном какой-нибудь смертоносной богини. Снизу находились самые большие чудовища, и каждый новый ярус сокращался, превращая башню в конус, в тысячеглавую гору, не имевшую ни окон, ни дверей.

Оказалось, что дверь все-таки есть, каменная, как и все, что здесь находилось. Но я не заметил ее, потому что огромная голова, как бы составленная из двух половин, выступала на поверхности ее створок. Барельеф этой бычьей морды с громадными, во всю высоту двери, рогами, был столь же пугающим, как и другие застывшие стражи этого места. Тяжелое кольцо в ее носу оказалось неделимым и потому намертво запирало двери.

Мы подошли ближе и прямо над дверью я различил табличку, где буквами римского алфавита было высечено одно короткое слово «sofos». Заметил его не один только я.

– Софос? – Прочел Редерик. – Что это такое?

– Так Малефики называют это вместилище мудрости. – Ответил Хагамар.

– Оно вперед читается точно также, как и назад. – Заметил я.

– Ты наблюдательный. – Похвалил Хагамар. – А теперь заметь еще кое-что. Если его перевернуть вверх ногами, форма каждого знака не изменится, и слово не утратит свой смысл.

– И в самом деле! – Приглядевшись, удивился я. – Также как если перевернуть любую букву в отдельности, не трогая остальные.

– Правильно. – Улыбнулся Хагамар.

– Как же мы попадем внутрь? – Спросил Редерик.

– Постучим. – Ответил Хагамар, жестом приглашая сына сделать это. Редерик не обрадовался такому предложению. Несколько нерешительно, всячески пытаясь скрыть обуявший его страх, он подошел к рогатой голове, протянул к ней дрожащую не от холода руку и трижды стукнул кольцом в дверь. И в этот момент жуткая пасть каменного изваяния раскрылась, обнажив острые зубы. Редерик, которому показалось, что демон хочет откусить ему руку, в ужасе отпрянул, а голова заговорила, и зычный неживой голос разнесся по округе подобно раскатам грома.

«Первый – небесный египетский бог,

Второй – сладкий плод с бахчи.

Совмести, и один из грехов

Получи!»

Такими были ее слова, а мы все от изумления застыли, не зная, что делать дальше.

– Загадки? – Удивился я.

– Неверно! – Тут же прогремела голова, видимо, принявшая мой возглас за ответ. – Вторая попытка!

Хагамар поднес палец к губам, дескать, если не знаешь разгадку, лучше помалкивай.

– Ратыква! – С детским восторгом в глазах возопил Редерик и озарил сие мрачное царство своей солнечной улыбкой.

– Неверно! – Бесстрастно ответила голова, похоже, не посчитавшая шутку Редерика остроумной. – Последняя попытка!

Ториэн, видимо согласный со здешним привратником, только закатил глаза.

– Гордыня. – Спокойно произнес он, на что голова одобрительно сказала:

– Правильный ответ! – Она вновь застыла, кольцо в ее носу разомкнулось, упало к ногам Ториэна, и тяжелые каменные створки сами собой разошлись в стороны, отворяя высокий полукруглый проход.

Ториэн подобрал удивительное, за столько лет не поржавевшее от воды кольцо и повернулся к Редерику, все еще сиявшему от радости.

– Ра, к твоему сведению, никогда не был богом небес.

– Скажи еще солнце не на небе? – Нисколько не смутившись, возразил Редерик.

– Представь себе, не там. И сейчас не время для твоих глупостей. – Упрекнул Ториэн брата, но тот, как будто стал еще веселее.

– Не будь такой букой, Торри!

– Не будь такой бякой, Рикки!

– Заходите. – Прервал их Хагамар и подтолкнул сыновей к входу.

– А если солнце не на небе, то где же? – Спросил я, крайне озадаченный этим.

– Далеко за ним. – Ответил мне Ториэн. – Парит в глубине мироздания, также как и наш мир.

Хьюго, приосанившись, первым зашел внутрь, Хагамар с детьми за ним, так вышло, что я перешагнул порог последним, и был рад уже тому, что, наконец-то, оказался под крышей. Однако внутри меня ждала картина не менее пугающая, чем снаружи.

Глаза, всюду были глаза. Сверкая радужным огнем, они – красные, желтые, синие и зеленые – таращились на меня со всех сторон, сверху, снизу, будто и стены, и пол были частью головы огромного всевидящего существа. Они пугали и завораживали, словно пронзали насквозь меня и все мои потаенные мысли. Но они оказались не настоящие. Это была всего лишь керамическая плитка в форме глаз, облитая сверху разноцветной глазурью, и ею было облицовано все помещение. Она блестела подобно драгоценным камням в какой-нибудь сокровищнице, но здесь ее озарял свет не лампад или факелов. Высоко над моей головой, подобно разбухшим донельзя светлякам, сами собой парили оранжевые шары, отдававшие стенам свой теплый приятный свет, похожий на свет настоящего огня.

Холл, в который мы попали, был долог и похож на два рукава, объявших толстую вертикальную трубу. Внешние стены башни, видимо, служили лишь укреплением, и внутри имелось еще одно помещение, где и размещалась библиотека. Этот узкий коридор кольцом огибал внутренние стены, и, судя по тому, что сводчатый потолок находился значительно ниже всей высоты здания, над нами тоже были расположенные какие-то комнаты. Однако, кроме той двери, через которую мы вошли сюда, других дверей я здесь больше не видел.

– Надеюсь, это не тупик? – Спросил Редерик.

– Или нам предстоит разгадать еще одну загадку, чтобы новая дверь появилась? – Поддержал его Хьюго.

– Нет, разумеется. – Бойко отозвался Хагамар. – Наша дверь с обратной стороны, нужно обойти по кругу.

– Направо или налево? – Спросил Редерик?

– Как хотите. – Ответил Хагамар. – С какой бы стороны мы не пошли, это займет одно и то же время. Наверно.

– Пойдемте налево. – Предложил Хьюго.

– О, ну тогда я, направо. – С улыбкой ответил Редерик.

– Что, не хороша компания? – Спросил его Ториэн.

– Нет, – ответил Редерик, – просто мне нравится поступать не так, как другие.

– Ну, хорошо, – ответил ему Ториэн, – тогда я иду с тобой, чтобы ты ненароком не заблудился.

– Здесь невозможно заблудиться. – Усмехнулся Хагамар.

– Он найдет где. – Возразил отцу Ториэн, и Хагамар, пребывавший сегодня в очень хорошем расположении духа, не стал возражать.

Так и решили. Братья свернули вправо, а мы с Хагамаром пошли в левую сторону, и вскоре обе группы потеряли друг друга из виду.

Стена изгибалась ровной дугой. Здесь не было ни окон, ни дверей, одни только керамические глаза продолжали смотреть на меня с каким-то немым упреком, что ли, угрозой или даже ненавистью. Конечно, они не живые, а значит бесстрастны. Это всего лишь пустышки, и мое воображение рисует то, чего никак не может быть. Но никакие уговоры не могли уменьшить тот страх, который внезапно объял меня, такой же холодный, как и поверхность этих глаз. Рука моя невольно скользила вдоль стены, ощупывая гладкий удивительно приятный рельеф, а коридор все длился и длился, отказываясь кончаться. Мне показалось, что мы идем вот уже второй круг, когда я, наконец, решился спросить об этом у Хагамара.

– Не волнуйся, – ответил мне он, – Здесь это не страшно. Пространство, каким бы прочным и твердым оно тебе ни казалось, всего лишь иллюзия. А библиотека, создавая одни иллюзии, рушит другие.

– Как же тогда разобраться, где правда, а где ложь?

– Доверять себе и своим друзьям. – С улыбкой ответил Хагамар. – Тем более что мы уже пришли.

И действительно, дверь возвышалась перед нами, уже не похожая на чью-то пасть. Высокая, богато украшенная, она была словно королева на балу. Всю ее покрывала удивительна резьба – огромное ветвистое древо, на котором вместо листьев росли, будь они прокляты, очередные глаза, новые их десятки. И в каждый из них вместо зрачка были вставлены мрачные изумруды, кровавые и синие яхонты, желтые опалы. Ториэн и Редерик уже поджидали нас.

– Вижу, вы не заблудились. – Вновь приветствовал их Хагамар.

– Чего не скажешь про вас! – Удивленно воскликнул Редерик. – Почему так долго? Мы уже устали здесь стоять, а ведь шли не быстро.

– Наша половина оказалась длиннее. – Ответил малефик.

– Половина не может быть длиннее. – Резонно возразил Редерик. – Это же половина.

– Здесь может. – Спокойно ответил сыну отец, но недоверие в глазах Редерика не исчезло.

Ни ручек, ни кольца в этот раз не было. Хагамар легко толкнул массивные створки, и они разошлись так, будто ничего не весили. Глазастое древо разделилось на две одинаковые части, и открывшаяся арка изнутри озарилась золотым светом. Мы вошли, и я остолбенел.

То, что сейчас открылось моему взгляду, превосходило все чудеса, виденные ранее. Ни зыбкое серебро Завесы, ни ее черные призраки, ни закаменевшие тела чудовищ, ни живые керамические глаза не могли сравниться с величием и великолепием этого зала. Он был не просто огромен. Должно быть, пространство и впрямь показывало здесь удивительные фокусы, ведь помещение, казалось, превосходило своими размерами саму башню. Словно мы вошли внутрь, но попали не в здание, а в новый удивительный мир, жителями которого были не люди, а книги, каждая со своей неповторимой душой. У этого мира было хрустальное небо, явившееся прозрачным куполом, сквозь который можно было увидеть первозданную тьму, окружавшую его. Но это не страшно, ведь под ним кружились оранжевые созвездия волшебных фонарей, дарующих теплый свет. Иногда они спускались вниз, словно кометы, освещая высокие стеллажи, которые лесом вырастали посреди зала. У этого мира имелись и свои горы – крутые стены, упиравшиеся в небосклон и замыкавшие эту отдельную планету, превращая ее в нетронутую, недоступную чужакам среду. Они, наравне со стеллажами, служили пристанищем бесчисленному количеству книг. Тонкие лозы деревянных лестниц, проросшие к самым вершинам, оплетали их везде, но казалось, если какой-нибудь смельчак, рискнувший покорить эти высоты, проиграет и не удержится, его ждет неминуемая гибель.

Зайдя внутрь, я увидел не библиотеку, а новую природу со своими богами, законами, вращением планет и жизнью, пусть и недоступной другим очам. Я видел ту самую природу из древних приданий, где обитали эльфы, лесные призраки, таинственными огнями заманивавшие путников в самое сердце болот. Мое воображение преобразило каждый предмет, и теперь даже книги виделись мне какими-то крылатыми созданиями, сейчас уснувшими своим зачарованным сном. Но как же легко представить, что они просыпаются и, словно стая диковинных птиц, устремляются в небо. Сколько же лет понадобилось, чтобы все их написать? И сколько же лет понадобится, чтобы все их прочесть?

Мы делали нерешительные шаги, словно боялись разбудить дракона, спящего где-то в глубине, и я видел, с каким восхищением мои друзья осматриваются вокруг. Хагамар предложил нам снять промокшую верхнюю одежду и повесить ее на высокую дубовую вешалку, стоящую возле двери, как одноногий рогатый страж. Когда плащи были развешаны, она стала похожа на дерево висельников, чем неприятно изумила меня. Одежда под плащом тоже намокла, но воздух здесь был таким сухим и теплым, что я уже начал потихоньку сохнуть. Все тепло в этом месте производили три больших камина, которые мы потом обнаружили в разных частях единой здешней стены. Я подошел к одному из них, желая убедиться, что глаза меня не обманывают. Так и есть. Камин был высоким, выше моего роста, и великолепным. Его украшала скульптура дракона, как бы зацепившегося за левый верхний угол очага, словно за кусок скалы. Пасть была разверста, крылья сложены за спиной, а длинный хвост вился по всему камину, словно дракон только что опустился на отвесную гору, завидев где-то свою добычу. Казалось, еще мгновение, и он неистовый и свободный, как сама природа, спрыгнет со своего уступа и воспарит над этим миром.

Но даже не столько красота искусной работы привлекла и удивила меня, сколько необыкновенное пламя, которое горело в камине без всяких дров. И было оно лилово-синим, как отблески заката в воде. Во втором камине, украшенном фигурками тысячи каменных ящериц, это я видел даже отсюда, горело изумрудно-золотое пламя.

– Папа, – неожиданно услышал я голос Редерика, – а нам эти книги можно читать, или они только для вас с Ториэном?

– Здесь много книг на древних языках, которые ты не сможешь понять, – ответил сыну Хагамар, – но каждый человек, стремящийся к знаниям, желанный гость в этом месте. Поэтому, да, вам всем можно смотреть и читать эти книги. Только если что-то будете брать с полок, обязательно потом ставьте на место. Это касается всех. Ториэн сегодня останется подле меня, но вы можете разойтись. Только будьте очень осторожны, книги – хрупкие создания, их легко повредить. Не обрывайте им крылья, они этого не заслужили.

– Ты говоришь так, будто они живые. – Усмехнулся Редерик.

– Душа, – серьезно пояснил Хагамар, – это чей-то животворящий посыл, записанный в виде сплетения незримых сил. А эти книги полны всякого посыла, как созидательного, так и разрушительного. Именно поэтому вы должны соблюдать осторожность. Жизнь – это не только то, что бегает, летает и ползает.

– Надо же, он совсем не жжется. Я чувствую холод. – Сказал мой брат. Он сидел на корточках возле последнего камина, и рука его по локоть ушла вглубь широкой ниши. Я подошел ближе, но не разделил его восторга. Камин этот был уже не красив, а страшен. Нет, мастерством исполнения он не то, что не уступал, но даже превосходил двух своих собратьев. Но его украшали, если такое слово здесь вообще применимо, фигуры скрюченных, корчащихся от боли и ужаса голых людей, выставивших на показ все, что только можно было выставить. Лица их были чудовищно искажены, рты раскрыты в немом крике. Скульптор изобразил их так, до неприличия, правдиво, что, глядя в эти переплетенные каменные тела, я испытывал и сострадание, и отвращение сразу. Пламя, которое горело внутри камина, было совершенно черным, но в то же время имевшим неправильное, как бы обратное свечение. Белизна превращалась в черноту, и было в этом что-то ужасно извращенное, я бы даже сказал, непристойное, словно насмешка над самой жизнью. Оттого камин этот, казался уже не камином вовсе, а сооружением куда более страшным. Наверняка, как раз об этом в народе ходили слухи. Не удивительно. Любой человек, мог принять этот чудовищный очаг за врата преисподней.

– Да, – согласился Хагамар, – этот огонь и в самом деле бывает холодным, как лед. Но я бы на твоем месте не погружал в него руку.

Хьюго, не обратив никакого внимания на совет малефика, продолжал зачарованно смотреть внутрь темного пламени и водить над ним рукой, словно ждал ответного рукопожатия или какого-нибудь пророчества, которое в нем отразится.

– Как вы уже и сами, наверняка, заметили, – продолжал малефик, – огни, что горят в этих очагах, необыкновенные. Изваяния, которыми украшены камины, красноречиво говорят о происхождении каждого огня. Вон тот сиреневый огонь, например, был зажжен дыханием дракона, зеленый разгорелся из маленькой искры, высеченной двумя чешуйками саламандры, а черный был поднят из самых глубин преисподней.

Надо было видеть лицо Хьюго, когда он услышал эти слова. Таким удивленным и испуганным никогда прежде я не видел его. Руку он тут же одернул, но сам потерял равновесие и опрокинулся на пол. Глядя на него, я засмеялся довольно громко. Поднимаясь, он бросил на меня бешеный взгляд, затем посмотрел на Хагамара, но и тень улыбки не скользнула по губам малефика. Хагамар мог подшутить над нами, он часто делал это, но его шутки всегда были добрыми и не обидными. Теперь же он говорил совершенно серьезно.

– Каждое пламя, горящее здесь, опасно по-своему. Магия, родившая их сильна. Завеса сдерживает эту силу, но за ее пределами, лишенная всякого контроля и маленькая искра может обратиться лесным пожаром, который не погасит ничто, даже вода. Пусть огонь кажется тебе холодным сейчас, но стоит подобрать к нему заклинание, и он сможет спалить не только плоть, но и душу. Будь осторожнее впредь.

Хьюго, не любивший, когда его отчитывали, как ребенка, глянул на Хагамара с обидой, но ничего не ответил. Я же оставил их, решив углубиться в лабиринт стеллажей, в этот диковинный лес полный секретов и неизведанных чудесных уголков. Как странно преобразила нас библиотека. Из взрослых юношей, почти рыцарей, мы превратились в маленьких детей, которых привели в новую игровую комнату.

И вот я вошел, в чащу деревьев с удивительными, сказочными прямоугольными стволами, чья кора как бы состояла из множества кожаных корешков. В маленьких дуплах меж ними лежали пергаментные свитки, деревянные скрижали и золотые пластины с неведомыми надписями. Моя рука легкими касаниями изучала поверхности, чувствовала дерево и кожу, но не решалась пока достать что-нибудь и углубиться в поиски. Книг было столько, что я и до конца жизни не смог бы решить, которую из них мне взять первой. Я уходил все дальше. Грибами здесь вырастали круглые столики, заваленные всякой всячиной, и низкие табуреты с мягкими бархатными сидениями. На столах в беспорядке лежали разноцветные кристаллы, перья для письма, чернильницы, баночки с какими-то порошками и травами, золотые, серебряные, железные и стеклянные приборы всякого вида и назначения. Я видел, среди прочего, маленькие весы, песочные часы разных размеров, но были и такие предметы, вид которых был мне незнаком, и потому названия их я тоже не знал.

На высоком восточном столике, изукрашенном масляной живописью – тончайшим геометрическим рисунком, лежала большая рогатая раковина. Помню, однажды, Хагамар, вернувшись из дальнего путешествия, собрал нас всех вместе и каждому раздал по одному подарку, кому что. Миранда получила ожерелье из розовых кораллов – чудесных животных, которые после смерти превращаются в каменные деревья, растущие посреди моря. Подарком Ториэну стало удивительное синее перо с золотым оком посередине, принадлежавшее райской птице, у которой на хвосте была целая сотня таких вот глаз. Редерику досталась пугающего вида маска из черного, как ночь, дерева, от которой он пришел в совершенный восторг и долго носился в ней полураздетый, изображая дикаря. Хьюго принял золотую заморскую монету тонкой чеканки, а мне достался, наверное, самый необыкновенный подарок.

Хагамар, извинился за то, что не смог привезти мне целое море, о котором я так мечтал, зато привез его шум. Он протянул мне простенькую шкатулку, в которой я обнаружил ракушку, показавшуюся мне тогда просто огромной. Единственные ракушки, которые я знал до этого, принадлежали улиткам и были размером с ноготь. Эта же не умещалась на ладони. Она белела, как кусок известняка. Малефик сказал мне приложить ее к уху, и я, в самом деле, услышал море, которое никогда не видел. Долгое время я думал, что Хагамар своим колдовством спрятал шум внутри раковины, и думал: «Как же это море осталось там безголосое, немое?» – и думал так до тех пор, пока Хагамар не объяснил мне природу этого звука.

Раковина, которую я держал в руках сейчас, была рыжей и не умещалась в двух ладонях сразу. Вокруг ее витой спирали росло множество рогов, и я задумался, как же выглядело то существо, которому она долгое время служила домом. Наверное, не очень красиво. Не удержавшись, я поднес ее к уху и вслушался в мерный гул, доносившийся из ее нутра. Она была тяжела, но я держал и слушал, а взгляд мой считал цифры, которые тянулись вдоль спирали, нанесенной на поверхность столешницы. Они начинались с середины, и постепенно уходили к самым краям. Это была еще очень редкая в наших окрестностях восточная система исчисления, но Хагамар как-то ознакомил меня и с ней, и я помнил ее, во всяком случае, достаточно хорошо, чтобы заметить нестройность этой цепи. Ноль, один, один, два, три, пять, восемь, тринадцать, двадцать один, тридцать четыре, и так далее.

Я считал до тех пор, пока еще мог понимать значения символов, дальнейший счет по ним был мне уже незнаком. Но этого хватило, чтобы увидеть пробелы, которые становились тем больше, чем дальше от центра спирали они уходили.

Я был озадачен, но понимал, что здесь не может быть обыкновенной ошибки. Числа написаны так намеренно, и меня крайне заинтересовала эта головоломка. Не сразу, но глядя на спираль, затем на раковину у меня в руках, я вспомнил, как однажды Хагамар, на примере все той же подаренной мне ракушки, рассказал нам о красоте и о том, что такое подлинное совершенство. Посмотрев вокруг себя, я увидел, что меня всюду окружают спирали. Спиралью выстроены здесь стеллажи с книгами, огромной черной спиралью вращаются тучи, создающие завесу. И теперь, мне казалось, но в этом я не был уверен, что и каменные чудовища стоят вокруг башни не отдельными ярусами, а единой спиралью. Даже парящие огни под куполом, и те вращались по спирали, как собрание всех звезд небосклона, которое Хагамар тогда назвал галактикой. Великолепная сверкающая дорога, которая протягивается по ночам через все небо. Хагамар сказал, что и ракушки, и галактики имеют схожую форму, которая подчиняется единому числовому закону вот этой самой последовательности. Потом он удивил меня еще больше, показав на цветущий подсолнух, и рассказав, что его семена располагаются подобным же образом, что многие растения также служат этому единому воплощению абсолюта, и даже человеческое тело имеет в своей основе эти же самые отношения.

«Природа совершенна» – говорил он, – «И в каждом из вас есть частица божественной сути». После этого, всякий раз глядя на звезды, я думал, что, быть может, однажды моя душа, пройдя по великой небесной дороге, будет вот так же сиять среди них. Суждено ли этому случиться?

Говорят, в далеких землях придумали линзу, способную приблизить звезды. О, как бы мне хотелось в нее заглянуть, хоть краем глаза подсмотреть, какие тайны скрывает эта бездонная ночная синева. Быть может, в библиотеке таковая имеется? Впрочем, даже если она здесь есть, звезд отсюда все равно не разглядеть.

– Дай-ка мне тоже посмотреть. – Шепнул в мое свободное ухо Редерик, который подошел сзади так незаметно, что я вздрогнул от неожиданности.

– Что? – Спросил я. Он потянулся к ракушке и бережно принял ее из моих рук.

– Какая прелесть. – Заключил он, но не стал ее слушать. Вместо этого, он осмотрел ее со всех сторон, с какой-то особой нежностью прошелся пальцами по ее гладкому, словно дорогой фарфор, нутру. Эта сторона его особенно заинтересовала, что моментально проявилось в хитрой улыбке, растянувшейся на его лице. Глаза его озорно сверкнули, и он тут же вернул ракушку мне, оставшись вполне довольным. Я не понял, что именно так его взбудоражило, но что-то в его поведении показалось мне не слишком пристойным, и потому спрашивать я не захотел. Раковину я просто вернул на место.

– Как много здесь книг. – Попытался я начать отвлеченный разговор.

– Да. – Согласился Редерик. – Здесь собраны книги на всех языках мира, даже на тех, которые вымерли больше тысячи лет назад. Не представляю, кому они могут пригодиться. Вот посмотри на ножки этого столика. Думаешь, это продолжение растительного рисунка? Как бы ни так. Это надписи на фарсидском языке?

– На персидском языке? – Переспросил я.

Редерик задумался.

– Я точно слышал, как отец говорил: «Фарси». – Протянул он.

– И что же здесь написано? – Спросил я, решив не спорить.

– Почем мне знать? – Ответил Редерик. – Я не говорю на этом языке. Только видел его в отцовских книгах, которые он когда-то привез из Персии. Знаешь, там пишут не как мы, а справа налево.

– Удивительно. – Только смог вымолвить я.

– А вот, например, шелковый свиток, – Редерик взял с полки и развернул небольшой кусок ткани, свернутой в рулон, – он точно из Китая, страны, которая лежит далеко на востоке. Их письменность называется иероглифами, где каждый символ означает отдельное слово. Представляешь? Они все пишут только на шелке или бумаге, и пишут вертикально, складывая предложения в столбцы. Как видишь, и там все не по-людски.

Я усмехнулся.

– Знаешь, – продолжал он, как ни в чем не, бывало, – говорят, в Китае до сих пор водятся драконы. Я слышал, один из них, самый длинный дракон, лежит на границе страны. Тело его так огромно, что тянется на многие мили по холмам и долинам, а его хребет отделяет Китай от других стран, и пока никто не смог одолеть эту преграду. Еще говорят, для того чтобы дракон защищал их землю, один жестокий император скормил ему тысячи рабов.

– Это папа тебе рассказал? – Недоверчиво спросил я, но Рик, чрезвычайно довольный своей историей, только усмехнулся.

– Это мне рассказал один путешественник, который привез папе редкие книги и гостил у нас какое-то время.

– А что Хагамар? – Спросил я, желая непременно узнать мнение малефика.

– А что Хагамар? – Передразнил меня Рик. – Хагамар сказал, что это не дракон вовсе, а всего лишь стена, обыкновенная стенка, представляешь, и что нет там никакого дракона. Что все это байки, а жертвы, которых якобы дракону скормили, были строителями, погибшими при возведении стены.

Редерик говорил это таким тоном, будто сама мысль о рукотворном строении казалась ему не то, что не состоятельной, но даже оскорбительной.

– Вот, в это я поверю охотнее. – Хмыкнул я.

– И ты туда же! – Обиженно воскликнул он. – Мой отец там никогда не был, а путешественник был. Стал бы он врать, окажись дракон и в правду какой-то стенкой?

– А ты не думал, что над тобой подшучивают?

– Зачем? – Искренне удивился друг. – Тем более что путешественник видел в небе его дыхание.

– Как то, которое в камине? – Спросил я.

– Нет, что ты. – Мечтательно протянул Редерик. – Он описывал его совсем по-другому. Он говорил, что огонь дракона гремит, как во время грозы, и рассыпается тысячами разноцветных искр, как если бы звезды падали с неба, но были так близко, что до них можно было дотянуться, встав на самую высокую крышу.

Он замолчал и глубоко вздохнул.

– Да, этот свиток из Китая. – Повторил он, и вдруг новая догадка пришла ему в голову. – Или из Японии.

Выражение глубокой задумчивости застыло на его добром широком лице.

– Они тоже пишут иероглифами, и я никогда не умел различать их языки. Но Япония лежит еще дальше Китая, и нет ни одной страны в мире восточнее. А вот, известно ли тебе, что тамошние жители живут на спине гигантской рыбы, которая заснула посреди моря, и никуда не плывет вот уже несколько столетий. Каждый вечер она проглатывает Солнце, а каждое утро выплевывает его на небосклон. Поэтому Солнце всегда встает на востоке.

Лицо его расплылось в широкой улыбке, и он, довольный, что открыл мне целых два чуда, важно сложил руки на груди.

– Это тебе рассказал тот же самый путешественник.

– Ага. – Щурясь, словно холеный кот, закивал он.

– Но, если рыба заснула, и спит ни одну сотню лет, как же она может ежедневно глотать и выплевывать Солнце?

Улыбка медленно сошла с лица Редерика, и великая работа мысли отразилась в его застывшем, устремленном куда-то мимо меня взгляде. Но шестерни быстро заклинило, и эта тема в один момент перестала его интересовать.

– Да какая разница! – Воскликнул он. – Лучше посмотри вот на это.

Он подозрительно огляделся вокруг, проверяя, нет ли кого поблизости. А затем, с лицом хитрым, словно задумал какую-то мелкую гадость, он выудил из-за пазухи мягкую тонкую книжку и протянул мне.

– Это из Индии. – Сказал он. – О, я и прежде слышал об этой книге, но даже не думал, что сегодня мне посчастливится найти ее здесь. А она, знаешь ли, будто сама прыгнула мне в руку. Волшебство, да и только! Там их целый сборник, но лишь в этой книге есть интересные картинки. И какие интересные! Открывай же, открывай.

Но, даже не открывая, а глядя просто на обложку, я уже понял, о чем эта книга. В красивой узорчатой рамке я увидел изображение мужчины и женщины. Нарисованы они были просто, но детально, и все было видно. Более того, глядя на них и на позу, которую они приняли, не оставалось сомнений в том, чем именно они заняты. Внутри же, на белых бумажных страницах, новеньких, словно только что изготовленных, горели цветастые букеты самых разнообразных позиций. Рядом имелись надписи, вероятно, комментирующие каждую картинку, но в них не было никакой нужды. Миниатюры говорили более чем красноречиво, и любой, видевший их, не испытывал необходимости учить санскрит, чтобы все понимать. Понимание приходило без всяких слов.

– Что это? – Удивился я.

– «Ка-ма-су-тра». – Вспоминая иноземное слово, по слогам произнес он. – Как-то так.

– Это многое объясняет. – Съязвил я, листая страницы.

– В переводе «Искусство любви». – Пояснил Редерик. – Знаю, это кажется необычным, но говорят, в Индии этому делу посвящены не то, что книги, но и целые храмы со скульптурами. Вот бы там побывать.

– Да, уж. – Протянул я, не зная, соглашаюсь сейчас или нет. – Их здесь много.

– Шестьдесят четыре. – Сказал Редерик. – Я уже подсчитал.

Дело в том, что книжка эта вызвала во мне череду странных размышлений. Плотские сношения были мне знакомы только с посторонних рассказов и того, что я урывками мог прочитать в некоторых книгах. Сам я в свои шестнадцать лет ни разу не был с женщиной, что давало моему брату новые поводы для обидных шуток. Но сколько бы он ни пытался меня этим задеть, я считал, что телесные отношения между мужчиной и женщиной должны быть таинством. Их не нужно выставлять напоказ в картинах, скульптурах или хвастливых разговорах, которые так часто можно было услышать от Хьюго. Он, вероятно, сказал бы, что это рассуждения девственника, но столь откровенные изображения привели мои чувства в странное смятение. Ни восторга, ни любопытства, которые просто излучал сейчас Редерик, я не испытал. Мне стало неприятно.

Вспомнился брат, собирающий свою живую коллекцию, вспомнились все непристойные шутки, и жесты, и действия, рассказанные, показанные и совершенные пьяными мужчинами на пирах. А ведь это все были благородные люди, рыцари. Но благородство – это не более чем условность, которая, будто соль, моментально растворяется в крови или вине. Благородный мужчина на войне или на пиру, одержимый жаждой убийства или жаждой выпивки, превращается в тупое зверье, которое свои желания ставит выше любого закона. Сдается мне, что людской род со всем его разумом, со всеми достижениями на самом деле не так уж далеко ушел от животного царства.

Мне вспоминались и девки, которые прислуживали за этими столами, и которые пили не меньше мужчин, а потом без всякого стыда обнажали грудь, позволяли трогать себя везде под одеждой. И как я, маленький и испуганный, еще не знавший, что это такое, бежал из пиршественного зала, лишь бы только не видеть. И как Хьюго, всего лишь на год меня старше, не бежал вместе со мной, а оставался смотреть, а на следующий день смеялся и обзывал меня трусом. И как я плакал, обиженный его словами, и как отец бил меня за эти слезы. О чем он только думал, позволяя нам быть на тех пирах?

Похоть, она была повсюду, она сорняком могла прорасти в любой почве, пробиться в любую щель, чтобы расцвести своим густым алым цветом. И сорняк этот невозможно было искоренить. Он душил те немногие ростки настоящей любви, которые хотели прорасти в людских сердцах, он цвел и в храмах, и в борделях, где священники проповедями и молитвами спасали души блудниц, пока те в это же самое время ублажали тела самих священников, и вместе они достигали райских блаженств на земле. Надо подумать, кто из них более свят.

Я не знаю, быть может, автор этой книги хотел воспеть влечение тел или, подобно мудрому наставнику, дать указания молодоженам, которые еще не опытны в вопросах естественной близости. Быть может, я понимаю все превратно, но воспоминания мои были столь ужасны, что я захлебнулся ими.

– Что с тобой? – Обеспокоился Редерик, глядя на меня.

– Все в порядке. – Тихо ответил я, пытаясь глубоко дышать. – Голова закружилась что-то.

– Пойдем. – Сказал он. – Там дальше будут стулья. Ты слишком долго стоял, видимо. Впрочем, от этой книжки, и у меня голова кругом.

Я отдал ему книгу. Он по-свойски одной своей громадной ручищей сгреб в охапку оба моих хрупких плеча, и повел меня дальше по проходу.

– Где Хагамар? – Спросил я, чувствуя, что внезапная слабость проходит, и силы возвращаются ко мне.

– Они с Ториэном заняты чем-то очень, о-о-о-о-очень важным. – Он непомерно растянул букву «о», как бы смакуя это слово «очень» и наслаждаясь произведенным эффектом. – Не советую тебе их отвлекать. Когда я их оставил, папа водил маятником над каким-то старым свитком, и над ним сгущалась сиреневая туча. Как будто здесь туч мало! Мне было бы наплевать на всю их магическую ерунду, но я вынужден постоянно жить рядом с ней. И, если честно, я побаиваюсь их обоих, и ты лучше держись от этого подальше. Знаешь, постоянное хождение по тонкой грани двух миров кого угодно сведет с ума.

Редерик многозначительно покрутил пальцем у виска.

– Неужели, Хагамар так часто ездит сюда? – Спросил я.

– Я говорю не о Серебряной завесе. – Ответил Редерик, став внезапно очень серьезным, что было не свойственно его натуре, и потому насторожило меня. – Просто иметь такой дар, как у папы или Ториэна, это значит двигаться по лезвию ножа, постоянно видеть смерть и то, что за ней. Когда-то я завидовал братишке, но это прошло. Теперь я даже рад, что мне не достался отцовский талант. Ведь так легко оступиться и упасть туда, за черту смерти. Нет, они оба знают свое дело, но если бы ты провел с ними столько же времени, сколько провел я, то увидел бы, что темная магия оставляет свои следы. Ладно, не хочу говорить об этом. Ну, надо же!

Внимание его вновь так резко изменило свое направление, что я даже не успел заметить, как это произошло. Все равно, что следить за полетом стрекозы, все равно, что пытаться поймать ее за тонкое прозрачное крыло. Вот она села на ветку, ты потянулся к ней рукой, а в следующий миг она уже в небе, где тебе ее никогда не достать. Мне всегда требовалось больше времени, чтобы забыть о чем-то грустном и развеселиться. Но Редерик, снова был весел и взволнован, словно это ему ничего не стоило. Мы вышли на следующий виток спирали и здесь увидели уже не просто обыкновенный письменный стол, а настоящее произведение искусства.

Если это и в самом деле мебель, то чудовищным преступлением, непростительным грехом было бы использовать ее по назначению. Нет, этим предметом необходимо любоваться, его необходимо хранить, как сокровище. Не потому ли, это единственный стол во всей библиотеке, возле которого нет ни одного стула. И действительно, зачем? Кто рискнет сесть за него, чтобы начать рукопись, или хуже, трапезу? Кто рискнет поставить стул и заслонить хоть малую часть этого торжества художественной мысли?

Откуда бы начать описание? Наверно, лучше всего снизу. Итак, золотая фигурка черепахи была облачена в настоящий, и это стоит подчеркнуть, настоящий панцирь. И где только мастер нашел такой огромный образец? В каких глубинах далеких морей пришлось ему рыскать, чтобы поймать столь невероятное существо ради его брони? Того самого панциря, на котором теперь покоились три слона, вырезанные из цельных кусков слоновой кости, не пожелтевшей от времени, а все еще сверкающей своей чуть приглушенной кремовой белизной. Дорогая инкрустация украшала их. Бивни окольцованы золотом, на голове у каждого слона красуется золотая шапочка, усыпанная мелкими бриллиантами, точно звездами. На лбу у каждого по одному искрящемуся самоцвету: зеленому, красному и синему.

А вот уже на спинах слонов покоится сама Земля. Двойная столешница темного дерева, застекленная сверху, открывала на дне рукотворную карту всего мира. Здесь и континенты, и проливы, и реки, и наша родная местность. Норденхейма, конечно же, не видать, зато видны наши горы, а за ними широкие пустоши, а за ними северные моря, а за ними то, что вот уже тысячи лет как не существует: некогда цветшая посреди ледников, как райский сад, легендарная Гиперборея.

«Мы хранители последних крупиц наследия давно ушедших цивилизаций» – говорил Хагамар однажды, когда я спросил его, кто такие малефики.

Она, круглая, защищенная стеной непреступных гор, имевшая четыре реки, ведшие когда-то к самому ее сердцу, находилась в центре карты, на самом полюсе, точно королева, окруженная свитой всех остальных континентов и островов.

Одинокий кораблик размером не больше подсолнечного семечка, но сделанный с ювелирной точностью, застыл где-то посреди южных морей. А над ним, точно маленькое прозрачное небо, находилось стекло, куда едва заметными серебристыми линиями была нанесена роза ветров.

– Удивительно. – Прошептал я, охватив целый мир одним взглядом.

– Вот, смотри, – ткнул пальцем нетерпеливый Редерик, – Китай находится здесь, на этой границе лежит дракон, а Япония находится восточнее. О, а вот как раз Индия. Похоже, кораблик только что покинул ее берега.

Я почти не слышал его торопливых взволнованных слов. Карта захватила мое воображение, которое устремилось вдаль. Все эти далекие, жаркие, красочные страны, все эти невиданные места и ненайденные тропы виделись мне живым воплощением детских сказок. Сказок о путешествиях, сказок о приключениях, сказок о необыкновенных опасностях, которые преодолеваешь с легкостью, доступной только волшебным героям.

– Вот бы оказаться на этом корабле. – Сказал я.

– Так иди на север, за горы и пустоши. Там на побережье и флот есть. – Раздался сзади голос моего брата. Я обернулся, и сказка кончилась. Греза развеялась, как дым на ветру. Губы Хьюго кривились в усмешке, но глаза, глядящие исподлобья, темнели злобой. – Как знать, может, эта работенка как раз по тебе. Только помни, идти на край света очень долго. А знаешь ли ты, что голодные моряки делают во время дальнего плавания с такими юнгами, как ты?

– Неужели едят? – Усмехнулся я, хоть и понял весь отвратительный подтекст его вопроса и его цель. Но разве мог я выйти в открытую борьбу против Хьюго? Не мог. И потому мне приходилось притворяться, в надежде, что разговор повернет в другое русло. Но брат мой отказывался менять его направление. Ему здесь, видимо, стало скучно, и он задался намерением добить меня.

– Да, нет. – Протянул он, и вдруг взгляд его упал на книжку в руках Редерика. – А ну-ка?

Он бесцеремонно отнял книжку у своего друга, и улыбка его стала еще шире.

– Да, вот же, – показал он мне на обложку, – смотри, это капитан корабля, а это ты.

Такое открытое унижение я стерпеть уже не мог. Но ни слезинки не было в моих глазах. Обида превратилась в сухую ярость, и я бросился на него с кулаками, но он без всяких усилий перехватил мою руку, заломил ее и бросил меня на пол, лицом вниз.

Когда же я повернулся, надеясь, быть может, бесплодно, попытать удачу еще раз, массивная фигура Редерика уже стояла меж нами.

– Шел бы ты отсюда. – Дружелюбно, без даже малого намека на угрозу, сказал он моему брату, опустив свою руку ему на плечо.

Хьюго лишь усмехнулся, но повернул и скрылся за стеллажами. Редерик – единственный, кто побеждал Хьюго в рукопашном бою. Он протянул мне руку помощи, и в этот момент я почувствовал, что слезы вот-вот появятся в моих глазах. Он защитил меня, унизив тем самым еще больше, сильнее уязвив перед братом. Лучше бы он позволил Хьюго избить меня, я тогда бы не чувствовал себя таким жалким, таким зависимым от чужого покровительства. О, как бы мне было легче, останься он равнодушным. Но я не имел права упрекать его за доброту, которую он всегда проявлял. Поэтому я принял его руку и встал на ноги без слез.

– Не бери в голову. – Сказал он. – Хьюго может быть той еще сволочью. Ты заслуживаешь и счастья, и жизни, о которой мечтаешь.

– Спасибо. – Ответил я, чувствуя, как его доброта все больше давит на меня, словно зажимая сердце в тиски. Вдруг я испытал чудовищный страх, и природа его была мне не ясна. Что заставляет меня бояться чужого милосердия? Затем причина открылась, как ледяная гора в рассеявшемся тумане. Я разучился доверять людям и боялся не их милосердия, но предательства, которое может последовать за ним.

– Побудь здесь, – продолжал Редерик, – посмотри карту, подумай, куда она может тебя привести. А я, пожалуй, пойду. Если меня не обманывает чутье, а оно меня редко обманывает, то наверху, за книжными полками, должны быть другие комнаты. Найду себе какой-нибудь тихий уголок, где смогу остаться наедине со своим сокровищем и уйти в чтение до конца этой ночи. Если ты понимаешь, о чем я.

Редерик озорно подмигнул мне, и тут уж я больше не мог грустить. Его суждения, его безумные выходки, на которые никогда не решился бы рассудительный Ториэн, могли развеселить даже больного, стоящего на пороге смерти. Его настроение менялось подобно ветру, но этот ветер подхватывал чужие горести, обиды и злость, точно опавшие листья, и уносил их прочь. Этот ветер мог задать направление всем кораблям в гавани, и вот мы уже думали, как он, смеялись, как он, над ним, вместе с ним, плыли в направлении, которое он указал. И Редерик, опытный капитан, легко и непринужденно управлял всеобщим весельем в море, где постоянно бушевали шторма раздоров, и, словно штыки, вырастали острые скалы недоверия.

– Ты ведь ни слова не поймешь! – Уже смеясь, крикнул я ему вслед.

– Я все пойму преотлично! – С притворным вызовом ответил он и скрылся из виду.

Вот я остался один, и тот пузырь легкости, который вечно окружал Редерика и на некоторое время захватил и меня, ушел теперь вместе с ним. Меня вновь охватило щемящее чувство грусти и одиночества. Впрочем, оно, вероятно, явилось просто следствием контраста, и также быстро прошло, ведь я привык оставаться один. Это было мое естественное состояние.

Опершись о край столешницы, я вновь склонился над картой, вглядываясь в извилистую паутину линий, в сотни нехоженых дорог, на которые мне не суждено попасть. От Хагамара я узнал, что легенды врут, и что Земля не плоская, что она похожа на шар. Какими мудреными были его объяснения, когда он рассказывал, почему это на другой стороне люди ходят вверх ногами и не падают в небо. Хьюго не верил малефику в силу своей вредности или гордыни. Его вполне устраивал плоский, лишенный всякого объема и воображения мир, но я надеялся, что мой мир другой, что он круглый и сложный, что он полон загадок, которые я могу раскрыть первым. Ведь если это так, значит, у Земли нет края, а я так не хотел, чтобы она хоть где-то кончалась.

И вдруг, должно быть, какая-то магия жила там, карта стала оживать и расцвечиваться. На плоском рисунке появился объем, а сухая одноцветная графика обрела радужную палитру живописи. Синева океанов разлилась во все стороны, горы поднялись вверх, долины раскинулись и зазеленели, и я, глядя на это, внезапно ощутил себя творцом мира, взирающим сверху на свое произведение. И казалось мне, может быть, не напрасно, что именно мой взгляд – пристальный взгляд стороннего наблюдателя, полного веры в чудо, заставил это чудо произойти. Словно целая планета развернулась сейчас передо мной, и я видел облака, сгущавшиеся под стеклянной крышкой, слышал клекот тысячи птиц, а на корабле, который тронулся с места в далекий путь, я (но, быть может, мне это лишь показалось) неожиданно увидел себя самого. Рокот моря становился громче, и в этот миг я понял, что слышу уже не далекие волны, а что-то другое. Воздух вокруг меня до краев заполнился шепотом множества голосов.

Шелест был слышен отовсюду, выползал из каждой щели, как непомерная стая стрекочущей саранчи, словно вокруг меня с незримых деревьев опадали листья, способные говорить. Только слов их я разобрать не мог, слишком уж тихими были неведомые голоса. Я не испугался, нет, скорее удивился. Сначала я подумал, что призраки этого места ведут здесь свой разговор. Я уже хотел позвать Хагамара, но странное ощущение обреченности и бессилия охватило меня. Мне показалось, что в библиотеке больше никого не осталось, что все меня бросили и ушли. Но ведь этого не может быть. Да, Хьюго мог поступить так, но остальные меня не оставят. Вот только давящее чувство совершенного и неисправимого одиночества отказывалось меня покидать. Значит ли это, что я вдруг оказался за какой-нибудь мистической чертой невозврата и более не принадлежу своему миру? Что это за странное чародейство? Или же я все просто выдумал?

Но шепот я выдумать не мог. Вот он струится, подобно невидимой реке, звучит все также громко, звучит вокруг меня, внутри меня, в ушах, в голове. Я понял, что сходит он с книжных полок, будто все книги разом заговорили со мной. Одно потерянное мгновение, секундная отвлеченность, и магия карты рассеялась. Море и горы вновь стали коричневыми и плоскими, и среди чужеродного шума, как странствующий монах из белой дымки, вдруг явственно проступил голос, который был сильнее и громче всех остальных голосов.

«Ты этого никогда не получишь!» – Говорил он. – «Ты никому не нужен, и твои мечты никому не нужны! Тебе не дадут уйти! Только я помогу тебе! Позволь мне помочь! Я дам тебе силу! Впусти меня! Убей! Убей! Убей!»

Это последнее хриплое страшное слово прозвучало с четкостью ударов молота о наковальню.

– Кто ты? – Спросил я, умом понимая, что со мной говорит вовсе не друг. Но ответа не было, совершенная тишина воцарилась вокруг, словно я оказался в склепе. Я уже не слышал далеких голосов Хагамара и Ториэна, стих даже шепот, и вот именно это непроницаемое безмолвие напугало меня больше всего. Мне хотелось, чтобы вернулся хоть кто-то, пусть Редерик, пусть Хьюго, пусть даже этот жуткий хриплый собеседник, лишь бы не оставаться здесь одному.

Библиотека вдруг стала такой неуютной. Я не мог более оставаться на одном месте. Я побежал по спирали, пытаясь выйти, пытаясь найти хоть кого-нибудь. Огибая столы, чуть не роняя стулья и табуреты, я уходил все дальше, все глубже в лес книжных шкафов. Руки мои то и дело касались полок и корешков, словно пытались вновь оживить здешние книги, заставить их поговорить со мной. Которая из них оказалась самой настойчивой? Которая из них предложила мне свою страшную помощь? Кого она просила меня убить?

Последний вопрос тревожил меня, пожалуй, больше всего. Убить брата или Хагамара, кого из них я должен принести в жертву, чтобы получить обещанную силу? Какую же силу я обрету такой чудовищной ценой? О, разве могу я пойти на столь страшное преступление? Ведь ни одна мечта, купленная чужой кровью, не принесет счастья.

Наконец, змеей свернутый проход кончился, и его непомерный кишечник изверг меня в самую середину библиотеки. Я стоял, окруженный кольцом высоких стеллажей, будто на арене древнего театра, где на зрительских местах сидели не люди, а книги, безмолвно и пристально взирая на меня. Мое же внимание привлек удивительный предмет, которому здесь было не место. Среди старинных рукописей, свитков, принадлежностей для письма он казался лишним, чуждым и совершенно бесполезным. А, впрочем, какие колдовские тайны хранила его тяжелая рама, какие непостижимые места видала его серебристая, уходящая в темную глубину поверхность?

Это было высокое, выше моего роста, зеркало в деревянной раме, изукрашенной узорами и всяческими чудовищами, переплетенными друг с другом, словно корни огромного древа. Я подошел ближе, глядя на себя, взъерошенного, взволнованного, взмокшего от бега и душевного напряжения. Быть может, на мой разум вновь нашло какое-то затмение, и не было на самом деле никаких голосов? Возможно ли, что это очередная иллюзия, сродни черным призракам, напавшим на меня еще во время пути?

Положив ладони на стекло, я закрыл глаза, и все мое внимание, вся моя жизнь, вся моя душа оказалась сейчас на кончиках пальцев, ощутивших ледяной холод. А когда я разомкнул уставшие веки, то в зеркале стоял уже не один.

Кроме меня там находилось существо, похожее на хранителя лесов, восставшего из земли. Он был сплошь облачен в грубую кору, корни и ветви. Стоит вообразить мой испуг в тот момент, когда его высокая фигура бесшумно возникла прямо за моей спиной. Я тут же обернулся и прижался к стеклу, как будто надеялся скрыться по ту сторону зеркальной глади, но сделать этого не мог.

Передо мной стоял старик высокий и худой, с ног до головы закутанный в плотную серую ткань, но одежда бесформенным мешком свисала с его узких костлявых плеч. Это был не призрак, а человек, живой, но похожий на мертвеца. На бедрах балахон его был прихвачен не поясом, а обыкновенной веревкой. Этот старик вызывал у меня неприязнь. Две половины его лица так сильно разнились между собой, что казалось, будто принадлежат они двум чужим, незнакомым людям. Длинная седая борода ниспадала к самому полу. Старик и в самом деле был похож на дерево, прожившее ни одну тысячу лет. Тонкий и удивительно прямой для его возраста, даже несколько горделивый стан был похож на ствол, который не смогла сломить ни одна житейская буря. Его руки такие же тонкие, жилистые и узловатые оканчивались несоразмерно большими кистями, где разветвлялись уже на длинные, скрюченные, словно веточки, пальцы. Складки его одежд и его глубокие морщины напоминали бугрящуюся кору, огрубевшую от многочисленных невзгод. Вот он, леший, единственный страж этой мифической чащобы.

В левой руке старец держал длинный, потрескавшийся от времени деревянный посох, увенчанный оправой, куда был вставлен маленький шар темного стекла.

– Что ты тут делаешь, мальчик? – Тихо просипел он, и мне стоило бы ответить, но я не мог вымолвить ни слова.

– Тебе здесь не место. – Коротко объявил он и, возможно, был прав, но я по-прежнему не мог с ним заговорить.

Я съежился под его прямым прожигающим взором, в котором темнела не столько явная угроза, сколько неясное вещее предзнаменование беды. Его взгляд показался мне сначала безумным, но я скоро сообразил, что ошибаюсь. Это было не безумие, но мудрость недоступная моему пониманию, мудрость, взращенная разумом, помнившим целую жизнь, а то и не одну, помнившим вещи, которые не дано помнить ни одному из смертных. Один его глаз, застланный преогромным бельмом, был слеп, но казалось, что старик видит им даже лучше, чем зрячим своим глазом. Его белое око словно взирало вглубь времен и видело события не то давно минувших, не то грядущих дней. Оно как будто проникало мне в голову, читая мысли, как строчки какой-нибудь книги.

– Что здесь происходит? – Спросил малефик. Он появился внезапно в проходе между шкафами. Голос его был серьезен, но не строг.

– Ох, Элли, что ты опять натворил? – Подхватил сзади Хьюго, и очередная возможность меня отчитать вновь заставила его оживиться.

– Зачем ты привел сюда этих детей? – Проскрежетал старик, обращаясь к Хагамару.

– Мы не дети! – С вызовом и отвращением глядя на старика, вдруг воскликнул Хьюго.

– Помолчи! – Резко осадил его Хагамар, теперь голос его стал действительно суров. Хьюго поджал губы, зло сверкнул глазами, но ничего не сказал.

– Это наше право, находиться здесь. – Вновь спокойно обратился к старику малефик.

– Твое право, Хагамар, не их. Они здесь чужие.

– Я услышал тебя, страж, – покорно склонил голову Хагамар, – Приношу свои извинения. Мы немедленно покинем твою обитель.

– Что я пропустил? – Сияя, как медный чайник и на ходу завязывая пояс штанов, воскликнул появившийся в боковом проеме Редерик.

– Ты где был? – Удивленно глядя на него, спросил Хагамар.

– Э… в уборной. – Ответил Редерик.

– Что, зачитался? – Покатился со смеху Хьюго.

Старик посмотрел на Хьюго, затем на Редерика так, словно хотел пристукнуть обоих своим посохом, но сдержался и, ничего никому более не сказав, ушел. Хагамар тоже недобро посмотрел на сына, затем перевел взгляд на меня.

– Элиндер, все в порядке? – Спросил он.

Я лишь кивнул, не в силах что-то сказать. Дело в том, что я вдруг испугался. Ни старика, ни голосов, а себя самого, ведь когда мене предложили совершить убийство, и предложил ни какой-нибудь близкий друг, но пугающий таинственный незнакомец, я ощутил в себе готовность совершить его. Не потому ли этот незримый чужак обратился ко мне? Ни к Редерику или Торину, и даже ни к Хьюго, а ко мне. Значит ли это, что во мне больше зла, чем в них? И был ли этот голос на самом деле? А если был, тогда откуда он взялся? Из книг? Из таинственного черного огня? Или откуда-то со дна моей собственной истерзанной и озлобленной души?

– Пойдемте. – Сказал Хагамар.

– Развлекся со своей книжкой? – Шепнул Хьюго на ухо Редерику. Тот расплылся в широченной улыбке.

Мы вернулись к началу.

– Собирайтесь, уходим немедленно. – Приказал малефик.

– Хагамар, прости. – Сказал я. – Из-за меня вам пришлось закончить раньше.

Хагамар улыбнулся.

– Ты не виноват. Я знал, что брать сюда вас всех было ошибкой. Ничего, Ториэн достаточно увидел для первого раза, его посвящение завершено.

– Поздравляю. – Редерик ткнул в бок своего брата.

– Что нам делать с едой? – Спросил Ториэн.

– Я разобрал сумку. – Сообщил Хьюго.

– Хорошо. – Сказал малефик. – Хранитель сам ее уберет, куда нужно.

– Сколько же лет он здесь? – Спросил Ториэн.

– Вечность. – Ответил Хагамар.

– Оно и видно. – Сказал Редерик. – Будто вековая мумия вдруг ожила. Неприятное зрелище.

– У тебя нет права его судить. – Сурово осадил сына Хагамар. – Библиотека сама выбирает Хранителя. Она дарует ему долгую жизнь, но жизнь эта полна лишений и одиночества. Та жертва, которую он принес во имя людей, неоценима. Он единственный из всех, кто может противостоять…

Малефик в задумчивости замолчал.

– Противостоять чему? – Спросил я и в страхе замер, вспомнив бестелесный голос, призывающий к убийству.

– Не важно. – Небрежно, даже как-то раздраженно, отозвался Хагамар. – Силам, которые хотят вырваться отсюда. Жизнь хранителя священна среди нас, малефиков. Он открывает двери библиотеки всем, кто желает получить знания, и не важно, как эти знания будут использоваться за пределами завесы. Он никогда не вмешивается в дела по ту сторону. Но здесь, в библиотеке, даже злейшие враги обязаны заключить перемирие. Убить хранителя – это значит, объявить войну всему нашему ордену. Я вижу вам страшно, но не бойтесь, мы уже покидаем это место. На сегодня с вас достаточно приключений. Ториэн, возьми пустую сумку, и одевайтесь. Все. Быстро.

– Уже готовы. – Объявил Редерик, накидывая плащ.

– Прежде чем мы уйдем, положи на место то, что взял. – Приказал Хагамар строго, но без упрека. – Книги нельзя выносить из библиотеки, даже самые безобидные.

– Но я не… – Начал, было, оправдываться Рик, но Хагамар прервал его одним лишь взглядом.

– Рик, живо!

Разочарование и сожаление отразились на лице юноши. Он достал из-за пазухи полюбившуюся книжку и положил ее на ближайший стол. Хьюго захохотал, даже Ториэн усмехнулся. Мне же смеяться не хотелось. Этот день оставил в моем разуме глубокую рану, которая еще кровоточила. Я улыбнулся только для того, чтобы ко мне не приставали с лишними вопросами о моем самочувствии, но улыбка эта была лишь видимостью.

Когда мы выходили, я напоследок еще раз оглядел все это царство мудрости и покоя. На первый взгляд, там ничего не измелилось, словно мы и не заходили туда вовсе. А вот я изменился. В чем именно, что во мне надломилось, я пока и сам не понимал, но знал, что библиотека перевернула мой разум. Не то открыла во мне какое-то новое качество, не то наоборот, закрыла что-то, что уже было открыто в моей душе. Двери сомкнулись, и зал исчез, как безумный сон, а глаза коридора теперь смотрели на меня иначе. Не так, как смотрят на чужака. Они пристально вглядывались, словно тоже пытались оценить перемены, произошедшие во мне. Словно библиотека сама пыталась понять, какое влияние на меня оказала. Как же это было странно.

Только очутившись возле порога, я понял, как мне не хочется покидать это место, спокойное, безопасное, полное тепла, книг и одиночества. Понял, как мне не хочется вновь выходить под этот проливной дождь. Под все эти проливные дожди, которые посылала мне судьба. Но остаться было нельзя.

Я вновь ступил на прочный вековой камень, лишенный всяких растений, всякой жизни, сплошь залитый слоем стерильной воды. Дверь закрылась, Хагамар вставил кольцо обратно в нос замершего чудовища, и то сомкнулось, запечатав библиотеку вместе со всем ее содержимым.

Я шел чуть позади остальных, чувствуя себя чужаком среди них, разбившихся на пары. Ториэн с отцом возглавляли наш ход, призывая и нас не отставать. Хьюго и Редерик не слушали их, они были веселы и, казалось, совсем не замечали дождя. Их смех разносился по безмолвной печальной, округе, как нечто чуждое и враждебное всему этому месту.

– Неужели тебе книги могут заменить настоящих женщин?! – Подшучивал мой брат над Редериком. – Берешь пример с Элли? Он тоже вечно проводит время за книгами.

Ох, опять я! Везде я! Будто кроме меня и поговорить больше не о чем! Впрочем, я уже так привык к его уколам, что давно перестал чувствовать от них настоящую боль. Зато, похоже, они в этот раз задели Редерика. Обругав моего брата самыми последними словами, он послал его, куда следует, с чем я был полностью согласен. Дальнейший их разговор мне был уже не слышен. Он растаял в дожде, звуки которого вновь превратились в шепот, неясный и неразборчивый. Я обернулся, только на сей раз увидел уже не тень, а свет – словно маяк зажегся вдали. Впрочем, нет, не так уж и далеко.

Этот свет был неизъяснимо знаком и почему-то успокаивал все мои страхи. Он был подобен надежде, обещавшей спасение в мире совершенного зла. Я не мог противиться его зову, не мог уйти, не узнав, что же этот такое. Я направился туда, забыв обо всех наставлениях Хагамара. Этот свет был важнее любых правил, и что-то внутри него призвало меня по имени. И я услышал голос, в существование которого мне трудно было поверить. Это был тот самый незабвенный голос, все еще живший в глубине моей памяти. И когда я подошел ближе, то увидел…

Нет, в это никак нельзя было верить, но она стояла передо мной такая, какой я ее помнил, окутанная золотым сиянием, со смазанными чертами лица, как бы съеденными этим самым светом. И голос ее был прежним, звонким и прекрасным. Она не говорила, она пела колыбельную.

– Мама. – Прошептал я и потянулся навстречу, желая прикоснуться к ней, проверить, ни обман ли это, но оступился и понял, что передо мной разверзлась бездна. Чьи-то сильные руки схватили меня за край ворота и потянули обратно. Равновесие я все-таки потерял и упал на спину, распластавшись в воде.

Страх, смятение, отчаяние, горечь. Я ничего не соображал, ничего не мог понять. Что со мной произошло? Мама, пропасть, спасение. Что из этого было на самом деле? В следующее мгновение я осознал, как близко находился от смерти, и внутренности мои скрутило узлом. Лишь чудо не позволило мне шагнуть в гибельную пасть. Нет, не чудо, а брат, который высился теперь надо мной, словно смотровая башня. В момент его сменил Хагамар, который вдруг превратился в громадную тень, став по-настоящему страшным. Его обычно стройная фигура, лишенная каких-то особых признаков физической мощи, вдруг разрослась до богатырских размеров и стала способна поднять такого маленького и хрупкого Элиндера. Он схватил меня за грудки, одним легким движением поставил на ноги, и я увидел его разгневанное лицо.

– Я ведь приказывал не отставать от меня! – Воскликнул он, и голос его был подобен раскату грома. – Вот, куда ты пошел?! Ты хоть понимаешь, что мог разбиться насмерть?!

Да, теперь, глядя в черноту, я это хорошо понимал.

– Если бы я не успел тебя спасти… – вновь попытался отчитать меня Хьюго, но в этот раз я не намерен был терпеть очередные его упреки. Возможно, близость смерти придала мне уверенности и сил, но я ответил ему так резко, как не отвечал никогда прежде.

– Так не спасал бы! – Закричал я. – Только не надо делать вид, будто тебе не все равно, что со мной станет! Если ты думаешь, что я теперь буду обязан тебе по гроб жизни, то ошибаешься!

Хьюго, не ожидавший моего сопротивления, сдал позиции и замолчал. Выражение гнева на лице Хагамара моментально исчезло. Его сменила озабоченность.

– Что ты видел? – Спросил он.

– Не важно. – Отмахнулся я.

– Нет важно. – Отрезал Хагамар. – Что ты видел?

– Я видел маму. – Со злостью ответил я.

Больше я не хотел, чтобы ко мне лезли с вопросами, даже забота Хагамара казалась мне сейчас чрезмерно назойливой. Взгляд брата сверкнул любопытством, но выражение его лица как-то смягчилось. Хагамар мягко тронул меня за плечи и покачал головой.

– Мне жаль, – сказал он, – но это была не она.

– Я знаю. – Ответил я, едва сдерживая слезы. Быть может в дожде их никто бы и не заметил, но я не хотел быть слабым. Не хотел этого для себя, а не для других.

Над пропастью уже никого не было, но Хагамар все равно извлек из кармана горсть серебряного порошка, бросил его в воздух, и тот вспыхнул огненной россыпью, которая, отражаясь в каплях дождя, заиграла еще ярче, а затем бесследно погасла.

– Прости меня. – Тихо сказал я Хагамару, но тот вновь покачал головой.

– Ты прости, что я допустил это. Мне полагалось лучше следить за вами. Теперь мы с Ториэном пойдем позади, а вы все идите вперед.

Пока мы шли, Хьюго поравнялся со мной и шепнул на ухо:

– Поздравляю, Элли, ты только что во всех смыслах сел в лужу.

Он пошел дальше, к Редерику, а я мрачно поглядел ему вслед, чувствуя досаду и глубокое разочарование в самом себе. Я даже не мог ему возразить, Хьюго был совершенно прав. Да, я сел в лужу. Но что же со мной не так, если видения и голоса преследуют только меня одного?

Когда мы пересекли завесу, была уже глубокая ночь.

– Как это возможно? – Удивился Редерик. – Мы ведь были там не так уж и долго, не более двух часов, а сейчас темнеет поздно. Но, судя по луне, дело близится к полуночи.

– Да. – Согласился Хагамар. – Но я ведь предупреждал, что Завеса искажает пространство внутри себя, а пространство и время в основе своей имеют общую сущность.

Домой мы вернулись еще до рассвета. Я был так измотан всем пережитым, что сил у меня хватило только на то, чтобы добраться до кровати. И все-таки, перед тем как лечь, раздевшись, я залез в старый сундук. На самом дне, под грудой всякого тряпья, нашлось мое маленькое сокровище. Шкатулка, а в ней белая витая ракушка. Я лег в постель, укутался в одеяло и заснул, вслушиваясь в далекий шум моря.

Глава 3 Знать свое место

«Убей! Убей! Убей!»

Я проснулся оттого, что приказ этот в очередной раз разорвался в моей голове подобно кожаному мешку, напичканному гвоздями. Море мне в эту ночь не снилось. Хотя, засыпая, я надеялся увидеть именно его, омывающего дальние берега, золотые и розовые города. Увидеть корабли с высокими мачтами и десятками белых парусов, которые, словно крылья, распахнулись над их лебяжьими телами. Но, выходит, то, чего ты никогда не видел наяву, не придет к тебе и во сне. Как жаль. Не вернулась и библиотека со всеми ее чудесами. Один только голос, пронзительный, хриплый, повелевающий, просочился в царство моих ночных грез, словно змея в узкую щель, и зазвучал откуда-то из черноты.

Когда я проснулся, мрачное эхо продолжало пульсировать у меня в ушах, но теперь я сомневался в его существовании. Возможно, мне приснился лишь мой собственный страх, поселившийся в душе после возвращения из библиотеки.

Мне было душно, шея вспотела, отчего подушка вся намокла и была неприятно-липкой. За окном даже не начало светать. Как же мало я спал. Перевернув пуховую объемистую тушу, я вновь опустился на ее теперь уже сухую, прохладную сторону. Я знал, ощущения эти недолговечны, и что скоро матерчатое, набитое перьями брюхо станет таким же теплым и влажным, как брюхо изнывающего от жары толстяка. Но, несмотря на духоту летней ночи, я зарылся в одеяло с головой, как постоянно делал, когда мне снилось что-то плохое. Давным-давно в какой-то детской сказке я прочел, что ночные кошмары проникают к нам в голову через уши. Ерунда, конечно, однако на меня маленького эта идея произвела сильное впечатление. С тех пор я всегда натягивал одеяло на уши, когда просыпался посреди ночи. Прошло уже столько лет, но этот ритуал, это превращение в кокон и сейчас помогало мне справиться со страхом, даруя чувство надежности и защиты. Ни один дурной сон, прилетевший из темноты подобно черной бабочке, не пробьется сквозь него. Вскоре я вновь заснул и этой ночью больше ничего не слышал.

Утро же мое началось с непонимания и суматохи. Второй раз проснулся я оттого, что в дверь постучали, причем довольно настойчиво. Одеяло я, разумеется, обнаружил сбитым в ноги. Ночная духота взяла верх над страхами и предубеждениями, и я скинул его с себя во время сна. Спросонья не сразу поняв, что происходит, я слез с кровати и отворил дверь, думая, что увижу слугу, пришедшего по какому-нибудь вопросу, например, принесшего мне завтрак прямо в комнату. Я и в самом деле увидел своего слугу, но он был без завтрака и не один. Кроме него, в дверях стоял незнакомец очень странного вида. Это был одетый дорого, с иголочки светловолосый молодой бородач. Поверх белой, как душа новорожденного, отделанной кружевом рубашки был надет голубой расшитый камзол. Вместо сапог, в которые обувались буквально все благородные лица мужеского пола, бывшие в замке, на ногах его красовались туфли на невысоком каблуке. В руках он держал скрученный в трубочку лист бумаги, из-за уха торчало острие серебряного карандаша.

– Долго же вы спите, Ваше Высочество. – Несколько фамильярно бросил он и прошел в комнату, как к себе домой.

– В чем дело, вы кто такой? – Удивился я и глянул на слугу, который тут же извинился и принялся объяснять.

– Это господин портной, – несколько задыхаясь от волнения, проговорил служка, – леди Миранда велела мне немедленно отвести его к вам и просила попенять вам за долгий сон. Прошу прощения, но господин портной торопится, а остальных уже померили. Только вы остались.

– Кого остальных, как это померили? – Ничего не понимал я. – Причем тут Миранда?

Портной, который, впрочем, был недоволен этим словом и настоятельно велел называть себя модистом, прозвищем, которое, вероятно, выдумал он сам, объяснил, что леди Миранда заказала его мастерской четыре мужских праздничных костюма для своих друзей. Господин модист, как было условлено, прибыл в замок сегодня утром, чтобы снять мерки с означенных друзей, и уже снял со всех, кроме четвертого, который изволил почивать до полудня.

«Неужели полдень?» – подумалось мне. Если так, то выспался я преотлично. Что ж, сегодня мне не зазорно вдоволь отдохнуть. Слуга отдернул штору, и в комнату неудержимым потоком хлынул яркий солнечный свет.

– Надеюсь, Ваше Высочество просит меня за вторжение и позволит, наконец, снять мерки.

Я позволил и не стал больше задавать никаких вопросов, надеясь позже все подробнее узнать у самой Миранды. Сняв с шеи матерчатый измеритель с вышитыми на нем серебряными делениями, господин модист, видимо, слишком дорогой, чтобы быть обыкновенным портным, принялся кружить надо мной, как пчела над цветком. Он измерил меня всего, буквально с головы до ног, измерил даже длину стопы. Вероятно, Миранда заказала для нас не только костюмы, но и подходящую к ним обувь. Производимые замеры портной, я упорно не хотел называть его модистом, тут же записывал на лист пергамента, где до этого уже были сделаны какие-то записи, вероятно, габариты всех моих друзей. Делалось это не чернилами, а тонким карандашом, который он лихо выудил из-за уха, словно какой-то смертоносный стилет. Слуга в это время заправлял мою постель. Когда оба они закончили и собрались уходить, слуга спросил, желаю ли я позавтракать здесь, в покоях, но я отказался и отпустил его.

В умывальнике была вода. Я ополоснул лицо и выглянул в окно. Небеса были чисты, как совесть праведника, и ни единого облачка не было в них. Последний месяц лета горел зноем, и я без памяти влюбленный в эту беззаботную пору, хотел насладиться ею прежде, чем слезы дождей смоют весь румянец с лица природы.

Одевшись, я спустился к завтраку, но оказалось, что встал я позже всех, и в обеденном зале уже почти никого не осталось. Напрасно я надеялся застать Миранду. Она проснулась одной из первых и потому давно позавтракала, а, кроме того, уже успела переделать сотню дел. За столом сидели только Ториэн и Редерик. Они, видимо, тоже отсыпались после вчерашнего похода. Хотя, было видно, что сидят они здесь довольно давно, поскольку тарелка Редерика была пуста, и он догрызал большое зеленое яблоко. Ториэн ел неспешно, но только из-за того, что все его внимание было поглощено книгой, которую он читал.

– Доброе утро! – Как всегда весело и оживленно воскликнул Редерик.

– Рановато явился. – Скучающим голосом поприветствовал меня Ториэн.

– Разбудили ни свет ни заря. – Поддержал я шутку и прошел в помещение – Что это за история с портным?

– Если наш модист услышит, как ты его сейчас обозвал, он повесит тебя на своей измерительной ленте. – Хохотнул Редерик.

– Они и тебя сумели найти? – Вопросил Ториэн, не отрываясь от книги. – Это очередная идея нашей сестры. Сегодня бесцеремонно подняла нас и принялась измерять. Хочет приодеть всех нас к празднику, а с ее воображением, я думаю, отцу это обойдется в кругленькую сумму.

Я улыбнулся и сел за стол. Подняв серебряный колпак, я обнаружил в глубокой чашке пшенную кашу с молоком и медом, которая, правда, уже остыла, затем взял себе несколько ломтиков хлеба, обжаренного в яйце. Из напитков был сильно разбавленный яблочный сидр.

– Довольно о развлечениях Миранды. – Воскликнул Редерик. – Вчера у нас совсем не было времени поделиться друг с другом впечатлениями. Понравилась ли тебе библиотека?

Мои впечатления. С чего бы начать? Сначала на меня напала целая орда голодных теней, затем стеклянные глаза смотрели так, будто хотели уничтожить, затем недобрый голос приказал мне убить кого-то, а затем я и сам чуть не умер, пойдя за призраком матери.

– Понравилась, не то слово! – Ответил я. – А где Миранда?

– Не знаю. – Рассеяно пожал плечами Рик.

– Она что, даже не спускалась к завтраку? – Удивился я.

– Спускалась, конечно. – Отозвался Рик, кладя яблочный огрызок на тарелку. – Всех извела своею примеркой. Но уже ушла.

– К счастью. – Закончил за брата Ториэн.

– А куда, не сказала?

– Вроде, нет.

– Разве? – Задумчиво спросил Ториэн, не отрывая взгляд от книги. – А, по-моему, она сказала, что собирается погулять возле южной стены замка.

– Почему именно там? – Удивился я.

– Кажется, она хотела посмотреть на строительство арены для турнира. – Все также отстраненно сообщил Ториэн.

– Вот, как? – Наивным, каким мог сказать только он, голосом выразил свое удивление Редерик. – Не думал, что ей это интересно?

Ториэн пожал плечами.

– Иногда, мне кажется, она интересуется всем подряд, без разбору.

– А Хьюго? – Зачем-то спросил я.

– Он… тоже ушел и точно не сказал куда. – Ответил Редерик. – Тебе он нужен?

– Нет. – Сказал я, доедая последнюю гренку и допивая молоко. – Он мне точно не нужен, просто спросил. Ладно, пойду, тоже пройдусь возле южной стены. Быть может, встречу Миранду. С тех пор, как вы приехали прошло уже два дня, а я так до сих пор и не видел ее.

– Эл, – окликнул меня Рик и бросил мне сочное яблоко из корзины, – это тебе в дорогу.

Я поймал налитый плод налету, благодарно улыбнулся и вышел из зала, надкусив сочную мякоть. Яблоко оказалось зеленым и кислым, но я с удовольствием продолжил его грызть.

Ворота замка были обращены на север, мне пришлось обойти всю крепостную стену снаружи, чтобы попасть на южную сторону. Свежий воздух пах душистыми травами, полуденное солнце, что удивительно, не палило, а нежно касалось кожи. Даже отсюда было хорошо видно, как народ готовится к празднику. В город съезжались бродячие артисты и рыцари со всей округи, желающие принять участие в турнире. Юго-западнее замка, на невысоком пологом холме, полным ходом шло строительство ристалища, окруженного посадочными местами. Над ними на высоких шестах были натянуты разноцветные полотняные тенты. Каждый год эту площадку возводили заново, а после праздников разбирали. В некоторых странах турниры могли даваться по нескольку раз в год, и поводы для их проведения были самыми разными: будь то чья-нибудь коронация, рождение наследника, свадьба или обыкновенное желание развлечься. Мой отец не мог позволить себе такие расходы слишком часто, а потому у нас состязания проводились один только раз в конце лета, после уборки урожая, пока погода позволяла устраивать игрища на открытом воздухе. Зато, если отец и брался за устройство праздника, то старался организовать все наилучшим образом. В наших краях холодает рано. Частые дожди начинались уже в первой половине осени и продолжались с короткими передышками вплоть до прихода зимних морозов. А потому в остальное время деревянная арена была бесполезна, и дерево ее могло попросту разбухнуть и сгнить за довольно короткий срок. Куда выгоднее было разбирать ее и держать в сухом месте до наступления следующего турнира. А если что-то и портилось, то восстанавливать приходилось лишь малую часть.

На ристалище проводились состязания в стрельбе из лука, битвы на мечах и на копьях, последние считались особенно интересными. Два всадника с разбегу должны были ударить друг друга тупыми копьями, и за точные попадания присуждались очки. Но главной задачей было, конечно же, выбить противника из седла. Эта часть турнира была яркой демонстрацией военной силы и ловкости. Другие же виды состязаний были уже не столь значимы и не так ценились зрителями.

Турнир был делом добровольным, но для меня, королевского сына, он становился повинностью, которую мне предстояло исполнить по достижении шестнадцати лет. Мне полагалось участвовать хотя бы в одном виде соревнований, и по окончании турнира, если я, конечно, смогу одержать победу, меня должны посвятить в рыцари, как это в прошлом году произошло с моим братом. Стрелять из лука я умел безукоризненно, однако этого мало, чтобы снискать одобрение отца. Не таким уж замечательным я был фехтовальщиком, но теперь думал записаться в состязания на мечах, лишь бы только избежать боя на копьях, самого опасного из всех поединков. Никогда не признался бы вслух, что боюсь, но я боялся. Сколько рыцарей нашли свою гибель, упав с коня. Тупые наконечники копий не могли ранить смертельно, но удар ими способен нанести увечья, от которых люди умирали куда медленней. Уж лучше сразу сломать себе шею, упав с коня, чем страдать несколько дней перед тем, как все равно испустить дух. Доспехи защищали, но не могли уберечь от роковой судьбы.

Мое телосложение не годилось для такого рода испытаний. Нужно быть крепким, сильным и выносливым, как мой брат, чтобы удержаться в седле и вытерпеть удар несущегося на тебя копья. В худых людей, как я, попасть сложнее, но если уж попадут, то выбьют из седла сразу же, а какими страшными последствиями может закончиться такое падение, я и думать не хотел.

Очень надеюсь, что отец и в этот раз будет ожидать победы от Хьюго. Пусть мой брат побудет для меня тем щитом, за которым я смогу спрятаться от отцовского и всеобщего внимания. Пусть он будет на виду, пусть он получит эту победу, которая мне без надобности, ибо я не хочу разбиваться вдребезги, в попытках что-то доказать нелюбимым людям. Миранда? Победить ради нее или бесславно погибнуть ради нее? Какое счастье этим я ей доставлю? Нужна ли ей моя победа или поражение? Хьюго сказал бы, что я рассуждаю, как трус. Пусть так, но страх порой не затмевает разум, а проясняет его, и мне думалось, что я вижу все куда чище других, рассуждаю, как человек разумный, как человек, который не хочет рисковать жизнью и здоровьем, когда нет действительной опасности, ради увеселения глупой и падкой на всякую жестокость толпы.

Миранда действительно была на углу южной и западной стен, стройная и статная, сама как одинокая башня. Зеленое, цвета надежды, платье с короткими рукавами обнажало ее тонкие белые руки, которыми она все поправляла свои густые волосы, подхваченные летним ветром. О, как бы я хотел быть этим ветром, и вот также играть с ее чудными темными распущенными волосами.

«…И птицы, и травы, и воды,

Теперь нам родня.

С тобою мы дети свободы

Под куполом дня.

Встречая прозрачное утро

И ясные дни,

Мы, слившись с природой, как будто

На свете одни.

И в прошлом оставив тревоги,

Ни ночью, ни днем

Мы с нашей счастливой дороги

Уже не свернем.

Пред чувствами нынче ликуя,

Хоть чувства тихи,

Но все их теперь облеку я

С любовью в стихи!»

Лишенный дара сочинять стихи, я готов был декламировать ей чужие, лишь бы донести свою любовь. Но всякий раз страх возобладал над решимостью и стискивал мое горло, лишая возможность петь. Стоя спиной ко мне, она глядела на равнину, туда, где в окружении зеленых лугов и золотых полей, частично убранных и бугрящихся высокими стогами, на одном из холмов возводилось ристалище.

Я подошел к ней сзади, бесшумно, как научил меня лес, и положил руки ей на глаза. Она вздрогнула, но не стала отнимать моих ладоней от своего лица. Даже не глядя, я почувствовал ее улыбку.

– И кто это может быть? – Весело прощебетала она.

      Я только промычал в ответ. Она разомкнула мои руки, ловко, словно кружась в танце, развернулась и… обомлела. Ее лицо вытянулось в изумлении.

– Элиндер? – Воскликнула она. О, какой же красивой она была, и красота ее не казалась чрезмерной, приторно-сладкой, какую часто ищут мужчины в молодых девушках, а поэты воспевают в балладах, которые я, порой не мог слушать без смеха. В ней не было ничего от тех ангельских описаний, которые я так часто встречал на страницах старинных любовных историй. Ее волосы не золотились, лицо не пленило своей мягкой округлостью, ее красота не сияла и не ослепляла всех вокруг. Она была сдержанной, таинственной, неуловимой и благородной. Это красота не сверкающих наглой белизной алмазов, но изумрудов, как бы поглощающих солнечный свет, уводящих его в неизмеримые темные глубины. Черные и густые, как ночь, волосы делали ее лицо, с этими бледными высокими скулами, прямым носом, несколько резкими чертами, еще выразительней. Она имела сходство и с Хагамаром, и с Ториэном, но, что удивительно, и с Редериком тоже, как бы объединяя всю свою родню. Потому лицо ее было волевым, и за ним чувствовался сильный, даже упрямый характер. Она выглядела чуть старше своего возраста, чуть опытней, чем была на самом деле, словно уже переступила порог своего детства и превратилась в молодую женщину. Она была ровесницей Хьюго, и потому рядом со мной смотрелась несколько странно, тем более что я, как раз наоборот, выглядел младше своих лет. Зрительно меж нами, как пропасть, словно пролегла большая разница в возрасте, хоть на самом деле она была всего лишь миражом.

Ее глаза, вот, что меня всегда восхищало больше всего. Именно ей, не Ториэну, передалось то удивительное свечение, которое я так часто примечал во взгляде ее отца малефика и долго считал признаком волшебных сил. Пусть сил она не имела, но, видать, и в ней жило какое-то волшебство, раз глаза ее излучали это дивное сияние, похожее на свет далеких, холодных и прекрасных звезд, который, как недоступная мечта, освещает жизненный путь в темноте, но не способен согреть душу мрачным зимним вечером. Впрочем, быть может, Миранда обладала одной необъяснимой способностью – способностью нравиться всем и очаровывать всех, кто только видел ее. Отчего-то сейчас из этой синей бездны выплыл испуг.

– Ты не рада меня видеть? – Спросил я, встревожившись.

– Ну, что ты. Просто я не ожидала тебя здесь встретить.

Испуг ее прошел. Я успокоился.

– Я пришел повидать тебя. А ты ведь кого-то ждала?

– В наблюдательности тебе не откажешь, ты и в самом деле охотник. Я ждала Хьюго, это он зазвал меня сюда погулять.

Хьюго, вот как. Только его мне сейчас не хватало!

– И где же он сам? – Спросил я, бегло осмотрев открытую и совершенно пустую местность, где полное оцепенение нарушал лишь ветер в траве, да суетливые строители арены вдалеке.

– Не знаю. – Ответила Миранда. – Он ушел раньше. Может быть, он решил осмотреть ристалище поближе. Но я рада, что ты присоединился к нам.

«К нам» – как же мне не нравился такой оборот речи, ведь присоединиться я хотел только к ней и уж никак не «к ним».

Она взяла меня за руку и покачала головой.

– Что-то не так? – Спросил я.

– У тебя холодные руки. – Сказала она и, по-свойски взяв их в свои теплые ладони, принялась растирать.

– Ты всегда это говоришь. – Усмехнулся я.

– Потому что они у тебя всегда холодные. Не понимаю теперь, как же я сразу тебя по ним не узнала, когда ты закрыл мне глаза.

– Ты решила, что я – это Хьюго?

– Да, но твои руки тебя выдают. Сейчас лето, посмотри, какая теплая погода. Не время, чтобы мерзнуть.

– Да мне, в общем-то, не холодно. – Пожал я плечами.

– Честно говоря, – сказала она, – я на тебя немного обижена. Я надеялась, что ты навестишь меня в первый же день, как мы приехали, раз уж ты не встретил нас вместе со всеми. Мне сказали, что ты охотился, как всегда.

– Я даже не знал, что вы приезжаете. Меня никто не предупредил. Хьюго, видимо, нарочно ничего мне не рассказал.

– Да, но ты мог хотя бы вечером выйти в общий зал, мы все там были.

– Неужели? – Процедил я. – А что это за история с костюмами и этим странным портным?

– Модистом. – В притворной обиде поправила она. – Я хочу тебе сказать, Элиндер, что ты непозволительно долго спишь.

– Будь же снисходительна. – Попросил я. – Я ведь перед этим непозволительно долго не спал.

– Что ж, ладно. – Согласилась она. – Костюмы, это мой вам подарок к турниру, тебе, Хьюго и моим любимым братьям. Оплачивает, разумеется, папа, но я займусь всем остальным: выбором тканей, цветов и фасонов. Модиста, как видишь, я уже нашла. Ты, надеюсь, готов мне в этом довериться.

– Полностью. – Честно ответил я.

– Я рассказала ребятам о своей идее в тот вечер, когда мы приехали. Они сначала не соглашались, но я смогла их убедить.

– Ты умеешь убеждать. – Наигранно-серьезным голосом подтвердил я.

– Ты бы тоже принял участие в обсуждении, если бы присоединился к нам. Почему ты не пришел? Я просила Хьюго тебя позвать.

– Он передал мне совсем другое, – отозвался я, – что ты устала с дороги и просила тебя не беспокоить.

– Вот как? – Улыбнулась Миранда. Эта новость ее как будто совершенно не смутила, а даже наоборот, развеселила. – Это все объясняет. Значит, нас обоих разыграли. Потому что мне он сказал, что это ты устал после охоты и решил лечь пораньше, чтобы встать еще до рассвета. Я даже удивилась, что ты не смог найти для меня и пяти минут.

– Пяти минут? – Воскликнул я. – Миранда, я готов все годы жизни своей отдать тебе.

Она улыбнулась, словно принимая годы моей жизни, но ничего не сказала.

– А, может, нам его не ждать, а пойти прогуляться самим? – Предложил я.

– Заманчиво, отплатить ему той же монетой, – ответила Миранда, – но это будет некрасиво с нашей стороны.

– А с его стороны было красиво обманывать нас?

– Справедливо. – Согласилась она. – Но, это не значит, что нам следует поступать также и обманывать его ожидания.

– Он все время пользуется чужой порядочностью.

Миранда улыбнулась и посмотрела мне в глаза.

– Значит, нам следует подать ему хороший пример.

– Это его не тронет. – Возразил я.

– Тогда это будет его выбор, не наш. – Ответила Миранда. – Простим его, ведь прощение – это великая сила. А пока мы ждем, расскажи мне о библиотеке, какая она?

– Разве братья тебе еще не рассказали? – Удивился я.

– Конечно, рассказали. – Подтвердила она. – Но теперь мне интересно увидеть библиотеку твоими глазами. Каждый из вас видел ее с разных сторон, и так, фрагментами, у меня складывается более полное впечатление.

И я пересказал ей события вчерашнего дня, опустив некоторые пугающие подробности. Я, например, не хотел говорить о бестелесном голосе, который разговаривал со мной. Пришлось умолчать и о шепоте, слетевшем со страниц всех книг сразу. Мой рассказ касался только внешнего описания библиотеки и тех приятных моментов, которые запомнились мне больше всего. Я рассказал ей о ракушке, о спиральных закономерностях, которые обнаружил. Новостью для нее стало и упоминание о чудесном столе с оживающей картой. Эти детали, замеченные только мной, никто больше не мог ей пересказать. Она слушала, улыбаясь, но ближе к концу рассказа выражение ее лица стало серьезным, даже тревожным.

– Редерик сказал мне, как ты вчера чуть не упал в пропасть.

– Я не хочу говорить об этом. Мне неприятно это вспоминать.

О призраке мамы я тоже не хотел говорить. Слишком горьким было это воспоминание. Но она ничего более не спросила, только понимающе кивнула.

– Я рада, что ты не погиб.

– А я рад, что тебя это радует.

Она засмеялась, и наш разговор вдруг как-то оборвался. Повисло неловкое молчание, та самая пауза, когда совершенно теряешься и не знаешь, что сказать, а всякие глупости болтать не хочется. Раньше я очень переживал, оказавшись внутри одной из таких пустот, которая образовалась посреди интересной беседы, но Миранду они совершенно не тревожили. Она считала, что хорошо лишь то общество, в котором приятно даже молчать. Вскоре и я перестал суетиться, стесняться, научившись получать удовольствие от совместного молчания. С Мирандой мне было хорошо и спокойно даже в тишине.

– Так, значит, больше всего тебе понравилась та оживающая карта? – Вновь начала она разговор, но попыталась в этот раз вывести его на светлый путь.

– Откуда ты знаешь? – Удивился я ее проницательности.

Она усмехнулась.

– Элиндер, я знаю, как ты мечтаешь увидеть море. Все это знают. Разве трудно угадать, какое впечатление на тебя произвела его малая копия?

– Знаешь, – сказал я, – когда-то я придумал себе такую игру: я представлял, что вся эта равнина – и есть море, а холмы – это высокие волны. Такое не сложно вообразить ветреным весенним днем, когда еще зеленые колосья шевелятся, приводя все эти просторы в какое-то удивительное движение. Сейчас пшеница уже убрана, но посмотри вон туда, на мельницы вдали. Я всегда представляю, что это поднимаются мачты кораблей, такие вот толстые мачты, с четырьмя парусами наверху. Крылья их начинают вращаться быстрее, и они улетают высоко-высоко. Летучие корабли.

Миранда склонила голову на бок, следуя за моими мыслями, и рассеянный взгляд ее наполнился восторгом и непониманием сразу.

– Какой ты смешной. – Улыбнувшись, сказала она.

– Смешной? – Весело переспросил я. – Нет, ты только представь. Гуляя в лесу, я часто вижу, как легко и красиво парят кленовые летучки. Они так похожи на крылья мельниц. А теперь подумай, что такие же только огромные крылья можно приделать и мачтам кораблей. И если, каким-то образом заставить их вращаться быстрее ветра, то ведь и корабль сможет взлететь.

– Даже малефикам не дано летать. – С грустной улыбкой, сказала Миранда. – Небо доступно только птицам и воздушным змеям. Но ты мог бы заняться своей идеей и сделать что-то подобное. Может, у тебя и получится твой летучий корабль.

– Хьюго скажет, что я занимаюсь ерундой.

– Ты слишком много думаешь о том, что скажет Хьюго. Пусть он переживает, что скажешь про него ты.

– Ему плевать на других людей, но с его мнением считаются.

– Так заставь людей считаться и с твоим.

– Я не такой, как он. Это не просто.

– Не просто, как и летать. – Возразила Миранда. – Да, это правда, ты не такой, как Хьюго, но тебе и не нужно быть таким, потому что ты ничем не хуже. Кто знает, быть может, однажды ты станешь первым из смертных, кто поднимется выше облаков.

Представив это, представив себя капитаном летучего корабля, плывущего по облакам, как по волнам, я вдруг испытал странное детское счастье, лишенное всяких условностей.

– А ты согласилась бы тогда полететь вместе со мной? – Спросил я с надеждой, но она не поняла всей серьезности вопроса. Ее ответ был сказан небрежно и легкомысленно.

– Ой, что ты, я ужасно боюсь высоты.

Детское счастье тут же лопнуло, как пузырь, вновь уступив место неловкой паузе.

– Брат мой что-то к тебе не торопится. – Сказал я через какое-то время, надеясь все-таки убедить ее уйти, но опоздал.

– Вот, он уже идет. – Кивнула она куда-то в сторону турнирного плато. И действительно, маленькая человеческая фигура спускалась с холма, идя в нашу сторону. Это точно был Хьюго. Одним своим появлением он умел испортить даже самый прекрасный момент. Что это, может быть, тоже какая-то темная магия, проклятие, лежащее на нем. Или на мне.

Завидев нас вместе, он как бы раскинул приветственные объятия, но лицо его расплылось в хищной, совсем недоброй улыбке. Порой мне даже казалось, что он попросту не умеет улыбаться по-доброму.

– Элли, как мило, что ты выбрался. Ты сегодня не охотишься?

– Нет. – Буркнул я.

– Надеюсь, вы не скучали без меня.

– Нисколько. – Заверила его девушка. – Мы с Элиндером как раз обсуждали, какой ты непорядочный человек.

Она никогда не сокращала мое имя, даже не называла меня Элом, как это иногда делал Ториэн. Она знала, что я люблю свое имя только во всей полноте его звучания.

Хьюго махнул рукой.

– Тоже мне, нашли тему. Моя непорядочность – это уже сто лет, как не новость.

– И ты гордишься собой? – Спросила Миранда.

– Не то слово! – Воскликнул Хьюго, и злая улыбка его никуда не делась, но Миранду этим было не пронять.

– Так зачем ты позвал меня сюда? – Спросила она.

– Надеялся на свидание, конечно же. Однако не ожидал, что Элли к нам присоединится. Элли, ты не хочешь погулять где-нибудь в другом месте?

– Не хочу. – Мрачно отозвался я. – Мне и здесь хорошо.

– Мне тоже здесь хорошо. – Подхватила Миранда. – Я тоже никуда не пойду.

– Согласен, здесь мило. – Продолжал мой брат. – Что же, давайте тогда побудем втроем. Я как раз только что осматривал ристалище. Крайне интересно, должен вам сообщить.

– Что же там интересного? – Спросила Миранда. – Каждый год одно и то же.

– Я предпочитаю все осматривать заранее, – ответил Хьюго, – ведь турнир – это большая ответственность.

– Вы, мужчины, все равно, что дети. Вы никогда не вырастаете из своих игрушек, просто ваши игрушки растут вместе с вами.

– Ты не права. – Возразил Хьюго. – Это не игрушки, это показ военной силы и доблести. Ведь когда ты с большим копьем на перевес, на полном скаку…

– Да, да, да. – Весело и небрежно перебила его девушка. – Я говорю именно об этом. Вы, так любите мериться своими, э, копьями, мол, у кого больше, тот и прав. А приглядишься, не такое уж оно и большое, да и скачка так себе, на средней скорости.

– А ты так много об этом знаешь? – Осведомился брат.

– Не пытайся меня уязвить. – Строго осадила его Миранда. – Я об этом знаю достаточно, чтобы делать свои выводы. Так, в каких состязаниях будешь участвовать ты?

– Не хочу размениваться на мелочи. – Снисходительно заявил Хьюго и посмотрел на Миранду свысока, но морально она все равно стояла выше него. – Я буду состязаться только на мечах и копьях.

– Понятно. – Ответила Миранда.

– Ну а ты, Элли, в чем ты хорош? – Неожиданно обратился ко мне брат.

– Я меткий стрелок. – Ответил я.

– Ах, да… – протянул Хьюго. – Ты же охотник. Не забывай, это твой первый турнир, здесь важно не опозориться. Впрочем, если стрельба – это твой потолок, то, я даже не знаю, чем тебе помочь.

– Элиндер не нуждается в твоей помощи. – Многозначительно утвердила Миранда. – Я считаю, что каждый должен заниматься своим делом, к которому есть талант, и лежит душа. Все остальное – лишь пустая похвальба. Не нужно ни перед кем красоваться.

– Тебе ли об этом говорить! – Воскликнул Хьюго. – С твоей внешностью, ты не сможешь не красоваться, даже если очень захочешь.

– Благодарю. – Засмеялась Миранда. – Но мне, пожалуй, пора.

– Как? – Удивился Хьюго. – Ты нас уже покидаешь?

– Если ты надеялся на свидание, дорогой, – обратилась она к моему брату, – то тебе следовало поторопиться, а не заставлять девушку ждать. Благодари Элиндера, это он меня нашел и не дал заскучать, иначе я бы тебя вовсе не дождалась и поссорилась бы с тобой.

– Не уходи. – Попытался я остановить ее, но она была непреклонна.

– Нет. – Сказала Миранда. – Я не останусь. Я должна посмотреть ткани, которые пойдут на пошив ваших новых костюмов, а вам нужно побыть наедине и помириться. Сколько можно ссориться друг с другом? Вы же братья. Дальше так жить нельзя. Спасибо за чудную прогулку, но я запрещаю вам меня провожать.

Послав нам напоследок воздушный поцелуй, один на двоих, она развернулась и упорхнула, как майская бабочка. Я не собирался оставаться наедине с Хьюго. Мы никогда не проводили время вместе, как настоящие братья, и сейчас я не видел никаких причин, чтобы начинать наши семейные отношения с чистого листа. Миранду я тоже догонять не стал, все равно утро было безнадежно испорчено, и виной всему Хьюго. Я стал спускаться с холма, надеясь уйти, неважно куда, лишь бы подальше от брата, но он окликнул меня. Я нехотя обернулся, и весь мой вид ясно давал понять, как не хочется мне продолжать разговор. Хьюго это, однако, не остановило, и он спустился следом за мной. Обычно брат предпочитал не замечать меня. Он обращал ко мне свое внимание, только если хотел как-то посмеяться или унизить. Стоит ли удивляться, что я всячески старался избегать его общества. Судя по всему, и этот наш разговор обещал быть неприятным.

– Что? – Буркнул я.

– Да, вот хотел узнать. Ты, значит, решил только пострелять из лука на турнире?

– Почему ты так думаешь? – Удивился я. – Пока что я выбираю, в каких боях мне участвовать.

– Ну, я надеюсь, ты не собираешься состязаться на копьях?

– А если и собираюсь, то что? Или ты меня боишься?

– Не говори глупостей. – Скривился Хьюго. – Посмотри на себя. Ты слабак, а в турнире примут участие бывалые воины. Тебе не победить ни меня, ни кого-то другого. Только представь, какой урон это нанесет чести нашего отца.

– Не понимаю, о чем ты. – Спокойно ответил я.

– Все ты понимаешь. – Разозлился Хьюго. – Не путайся под ногами, постарайся быть незаметным. Не смей позорить меня или отца в такой важный день. Ты и так большая ошибка нашей семьи. Ты все равно проиграешь, и твоя главная задача, сделать так, чтобы никто не обратил на это внимания. А если ты будешь много выступать, я сам, слышишь, сам раздавлю тебя как мошку, и сделаю это показательно, на глазах у толпы. На глазах у Миранды. Думаешь после этого, она будет воспринимать тебя всерьез?

– Ты мне угрожаешь? – Сердито спросил я.

– Нет. – Ответил Брат. – Угрожают врагам, а ты – пустое место, и никогда не забывай об этом. Я будущий король, а ты неудачник, которого даже отец отказывается считать сыном. ЗНАЙ СВОЕ МЕСТО!

Последнее предложение он отчеканил так, чтобы каждое слово звучало, как удар молотка по долоту, выбивающему эти слова прямо на поверхности моего сердца. Но я ведь не каменный истукан, и сердце мое – не булыжник, валяющийся у дороги. Оно кровоточит, оно живое, а потому каждый удар причинял мне новую боль, а каждое высеченное слово саднило свежими ранами. Но обиднее всего было то, что он прав. О, я хорошо знал свое место, и ни один человек не давал мне забыть о нем. Но даже на своем месте у меня оставались те крупицы самоуважения, которые Хьюго не мог отнять. Пусть они выглядели, словно гроши у бедняка в дырявом кармане, но это были мои гроши и мой дырявый карман.

– Я никогда не посягал на чужое. – Сказал я брату так тихо, что эту слабость голоса можно было принять за равнодушие. Но равнодушным я вовсе не был. Это тихая ярость закипала во мне. – Возможно, у меня в жизни не так много вещей, которые я мог бы назвать своими. Но я не так слаб, как ты думаешь, и если ты попытаешься отнять у меня то, что мое по праву, я тебя уничтожу.

Эти слова не произвели на Хьюго особого впечатления.

– Я тебя предупредил. – Усмехнувшись, сказал он, развернулся и пошел прочь. А я остался стоять, опустошенный до самого дна.

И ведь сначала я и сам думал поступить именно так, быть незаметным, уступить всю славу и внимание брату. Ни заговори Хьюго со мной об этом, ни начни он меня оскорблять, я никогда бы не изменил этого решения. Но теперь, после тех унизительных слов, которые он вылил на меня, словно расплавленное железо, все мое существо взбунтовалось против штиля и тишины. Я больше не хотел быть его смирной тенью. Я хотел стать лучше, больше, значительней себя прежнего. Но не знал, хватит ли у меня сил победить.

Глава 4 Рыцарский турнир

Ристалище и окружающие его трибуны были установлены еще до начала самих состязаний, и теперь там устроили настоящий полигон для тренировок. К нам в город съехались рыцари со всей округи, а также из соседних королевств. Они представляли герольдам, избранным для проведения состязаний, свои документы, заверяющие их принадлежность к высшему сословию, ибо простолюдины к турниру не допускались. Они разворачивали свитки с родословной и записями о подвигах своих предков, а затем начинали тренироваться, устраивать на потеху публике показательные бои на мечах, но не более того. Копья в ход не пускались, их следовало оставить до начала основных поединков. Впрочем, и тренировки воинов вызывали большой интерес у зрителей, которые собирались на трибунах, чтобы посмотреть. Кто-то выходил на арену, многие тренировались в стороне, но все проходило шумно и весело, увеличивая азарт и нетерпение, как наблюдателей, так и самих участников.

Многие воины, особенно те, которых публика и так хорошо знала, старались заранее показать все свои умения, удаль, силу, чтобы напугать противников или подогреть дух соперничества. Так и Хьюго участвовал в битвах с разными людьми и был действительно великолепен. Как ловко он орудовал мечом, как стремительно атаковал, какое восхищение вызывал у всех, кто его видел. Но я считал это большой глупостью с его стороны. Гордыня не позволяла ему увидеть, какой вред он наносит самому себе. У всех, даже у Хьюго, есть слабые места, и он раз за разом показывал их внимательным соперникам. Пусть сейчас он побеждает, пусть ему, порой, позволяют побеждать, но уж коли дело дойдет до настоящей битвы, он рискует проиграть ее.

Я внимательно следил за тренировками и порой замечал много неточностей в боевой технике воинов. Впрочем, видеть – одно, а использовать эти слабости в бою – совсем другое. Но все, что я мог сделать пока, это не выставлять свои ошибки на всеобщее обозрение.

Хьюго был молод, неопытен и горяч, однако он тоже наблюдал за своими соперниками. Он отслеживал их сильные стороны и вдруг начинал умело уклоняться, но никогда не бил, если видел, что противник уязвим. О, вот и он, тот Хьюго, которого я знал. Кому же, как ни ему, извлекать выгоду из чужих слабостей? Он умел это делать превосходно и, наверное, потому выиграл прошлый турнир. Сейчас он претворялся, будто ничего не замечает, с тем чтобы впоследствии ударить по самому незащищенному месту. И теперь, мне казалось, что ни одной настоящей погрешности он соперникам не показал. Как же я сразу не разгадал его замысел, его удивительную тактику! Он был притворно рассеян, он изображал слабости там, где на самом деле их не было, он обманывал и вводил соперников в заблуждение. Он оказался куда умнее, терпеливее и опаснее, чем я сначала о нем подумал.

Я тренировался возле круглых мишеней и считал это самым безопасным для себя занятием. В конце концов, хороший ты стрелок или плохой, твою же стрельбу никто не сможет обернуть против тебя. Пока я стрелял, кое-кто из старших воинов даже обратил на меня внимание. Небольшая компания их что-то одобрительно заговорила в мою сторону, и это могло бы потешить самолюбие, если бы внимание их не оказалось таким кратковременным и таким мимолетным. Хьюго до меня не было никакого дела, что, в общем-то, радовало.

Далее я метал ножи возле деревянных столбов в человеческий рост, куда были навешаны маленькие круглые мишени, условно изображающие голову, горло и сердце. И снова все попадания.

Затем я фехтовал в отдалении от арены с каким-то молодым оруженосцем. Мы познакомились, когда он оценил мои ловкие броски и зазвал биться с ним на мечах. Но он быстро победил меня, потом я, потом победа еще несколько раз осталась за ним. В конце концов, мне это наскучило, и я вернулся в лагерь.

Еще за несколько дней до начала состязаний мы все перебрались из замка в лагерь, который был разбит вокруг плато и на соседних холмах. У меня с Хьюго был один шатер на двоих, также как у Ториэна и Редерика. У нашего отца имелось отдельное спальное место, впрочем, сейчас оно пустовало, так как отец продолжал работать в замке, и тренировки не посещал. А Хагамар так и вовсе отказался от шатра, предпочитая обустроенные покои походным военным удобствам. Редерик в первый же день нашел меня и чуть ли не со слезами принялся уговаривать, чтобы я уступил ему свое место, а сам перебрался к Ториэну. Дескать, он боится ночевать в одном шатре с посвященным малефиком. Я, однако, сразу понял, что делает он это не для себя, а для меня. Ведь оставшись наедине, мы с Хьюго в первую же совместную ночь непременно перегрызли бы друг друга, как два паука, попавшие в одну банку. Он не удержится и обязательно скажет мне что-нибудь неприятное, а я не удержусь и отвечу ему тем же. А дальше кто-то из нас разозлится, первым сорвется, и все кончится дракой. Поэтому я без раздумий, с удовольствием и благодарностью принял предложение друга и не стал нарушать правила его игры, сделав вид, что верю его такому неубедительному, но все-таки благому обману.

Вечер мы, однако, встречали все вместе, сидя за одним костром. Мой брат, уставший за целый день от тренировок, не выходил за рамки приличий и вел себя со мной так, будто по-прежнему не замечал моего присутствия. Он рано ушел отдыхать, я же прогулялся перед сном, а позже отправился ночевать к Ториэну. Да, Ториэн жил теперь вместе с нами, хотя в турнире участия не принимал и мог бы остаться в замке. Ему просто нравилось проводить время на природе и в нашем обществе.

Хагамар хоть и не был благородных кровей, но волей моего отца уже давно принадлежал к высшему кругу общества. Потому-то оба его сына имели право на участие в турнире без каких-либо ограничений. Сам Хагамар, получивший знания внутри своего таинственного ордена, военному делу был не обучен и в турнирах не участвовал никогда. Всякого рода бойцовские состязания были ему чужды и неинтересны. Я не был знаком с другими малефиками, но полагал, что и они, подобно Хагамару, не очень-то владели военным ремеслом. Другое дело – Ториэн и Редерик, которые воспитывались также, как и любые другие мальчики из благородных семей. Редерик был отличным бойцом, могучим юношей и в турнирах не уступал ни Хьюго, ни кому бы то ни был еще. Ториэн не мог сравниться с братом в военном мастерстве, но все же и он, при желании, мог бы помериться силами с другими бойцами. Вопросы чести этики и справедливости могла вызвать только его магия – слишком опасное преимущество для любого турнира.

Из уважения к Хагамару мой отец предлагал сделать для его младшего сына исключение, если тот поклянется не использовать магию во время поединков, но юноша сам отказался, не желая ставить короля в такое неловкое положение. Хотя мне думалось, что истинная причина отказа была в том, что Ториэн, также как и его отец, попросту равнодушен ко всем этим военным игрищам. Хотелось бы и мне иметь возможность – вот так вот запросто отказаться. Но мне было нельзя.

Сон мой, тем не менее, был крепок и спокоен. Никакие посторонние и, в особенности, потусторонние голоса более не тревожили мой разум, и я даже поверил, что все дьявольские бедствия мои наконец-то закончились, а впечатление, оставленное коварной библиотекой, прошло. Раны на поверхности души затянулись, я вновь был бодр, воодушевлен и полон сил. Пусть турнир – опасный вид развлечений, но это не место для убийств, во всяком случае, умышленных. И я никого убивать не собираюсь. Не собирался.

Когда я встал и вышел из своего шатра, утренний ветер объял мое вспотевшее тело. Как оказалось, я проснулся слишком рано даже по меркам лагерной жизни. Лагерь только начинал пробуждаться и как раз находился в том чудесном, сонном промежутке времени, когда еще не напоминал огромный муравейник, наполненный бесконечной суетой. Наш с Ториэном шатер находился на самой окраине, на вершине холма, чему я был чрезвычайно рад. Ночевать внизу я очень не любил, ведь снизу труднее заметить приближение хищника и спастись от него.

Однако отсюда, сверху, весь лагерь был виден как на ладони. Яркие разноцветные палатки напоминали пряничные домики какого-нибудь сказочного сладкого городка. И чем богаче был рыцарь, тем ярче, больше и причудливее был его шатер. Большие и маленькие эти шатры стояли, словно дамы в самых дорогих парчовых платьях на королевском балу, и каждая пыталась перещеголять других пышностью наряда и количеством украшений.

Они, точно гигантские грибы из зачарованного леса эльфов, вырастали здесь год за годом. Все рыцари без исключения душным и тесным комнатам городских постоялых дворов предпочитали ночевку на свежем воздухе. И теперь повсюду развивались красочные знамена, висели щиты с гербами, поодаль находился загон для лошадей. Еще немного и откроется ярмарка, где самые разные торговцы будут предлагать публике самые разные товары – от всяческой еды, до одежды, тканей, доспехов и коней.

Но это все потом, а пока вокруг раскинулась широкая равнина, холмы, вдали поросшие лесом. По их пологим зеленым и пока еще влажным склонам стелился утренний туман. Он смягчал и сглаживал их резкие очертания, превращая незыблемую земную твердь в нечто мягкое, призрачное и тающее, в утреннее море, которое я никогда не видел, и которое уходило в необозримую даль, где на востоке начинало светиться каким-то колдовским светом. Там бледно-желтые лучи зари окрашивали небесную лазурь в удивительный изумрудный, а иногда бирюзовый цвет. Таких цветов не должно быть на небе, но они были. Или это все еще сон? Такое удивительное, голубовато-зеленое утро приводило душу в состояние полной безмятежности и даже некоторой грусти, вызванной только осознанием скоротечности этого времени. Мысли о страшных снах, предстоящем турнире, Серебряной Завесе, уходили, отступали, как демоны перед молитвой, и хотелось остановить это мгновение навсегда, остаться в едином моменте, здесь и сейчас, слиться с этой прекрасной мимолетностью.