Мы все нарциссы? Феномен нарциссизма от мифологии до патологии
Введение
Аутоэротический механизм, в большей или меньшей степени, свойствен всем душам.
Карло Эмилио Гадда,«Адальджиза. Миланские зарисовки»
Мы все нарциссы, но не в равной степени. И не все страдаем нарциссическим расстройством личности. При написании этой книги я преследовал две цели: показать на примерах различные формы нарциссизма и исследовать пограничную зону между характером с выраженными в большей или меньшей степени нарциссическими чертами и нарциссическим расстройством. Это важная территория, именно на ней состояние, при котором человеку просто нравится нравиться, превращается в мучение – очень часто для самого человека, почти всегда для окружающих. «Цветок любви, – пишет Гарсиа Лорка, – и боль моя. Все та же боль. Нарцисс»[1].
Эквилибрист самооценки, нарцисс ходит по канату, натянутому между здоровым самолюбием и патологическим торжеством самолюбия. Где-то между этими крайними точками располагается и наш нарциссизм, нарциссизм повседневной жизни, обусловленный культурным контекстом и уверенно растущий. Оттенки и виды нарциссизма многочисленны – настоящий архипелаг всевозможных форм. Существуют грандиозный нарциссизм и уязвимый нарциссизм, которые часто сожительствуют в одном человеке без его ведома. Более тридцати лет назад английский психоаналитик Герберт Розенфельд предложил различать «толстокожих» (thickskin) и «тонкокожих» (thinskin) нарциссов. Соответствующие два вида нарциссизма противоположны в проявлениях, но оба свидетельствуют о проблеме регулирования самооценки, неспособности достичь равновесия между самоутверждением и признанием важности другого человека.
Известно, что наша биология влияет на контекст, а контекст, в свою очередь, влияет на проявления нашей биологии. Все расстройства личности представляют собой попытку решить проблему на стыке темперамента и воспитания, биологии нашей личности и истории ее развития в семейном окружении. Когда психотерапевту и пациенту удается установить контакт с проблемой – то есть признать ее еще до того, как они ее познают, – начинается процесс лечения.
Плавание по нарциссическому архипелагу – одновременно захватывающее и пугающее путешествие, которое предполагает встречу с русалками и морскими чудовищами, остановки на множестве островов. Такая одиссея может закончиться нарциссическим кораблекрушением, ведь задача очень амбициозна. При подготовке к путешествию по архипелагу Н я изучал разные карты, но особое внимание уделял своим клиническим знаниям о других и самом себе. Не пренебрегая иными атласами (мифологией, достижениями психотерапии, произведениями искусства), я доверюсь своему опыту отношений. Потому что, сколь бы подробны ни были диагностические справочники, именно в стиле отношений мы ощущаем нарциссическое пространство – как свое, так и чужое. Есть нарциссизм, который прельщает, и тот, что отталкивает. Каждому свое: для кого-то это часть повседневной жизни, а для кого-то – телеобраза. Как я уже говорил, а точнее – как говорил Розенфельд, все дело в толщине кожи.
Вернувшись с похорон, коллега признался мне, что ни секунды не думал о подруге, потерявшей сестру:
Я люблю ее, мы выросли вместе. Но я не мог перестать думать о себе, о своих делах, о том, как продвигается работа, а продвигается она, надо сказать, отлично. Возможно, меня пригласят на должность в министерство.
Неспособность переключить внимание с себя на другого – яркая черта некоторых нарциссов. Ее можно называть по-разному. Например, эгоцентризмом, при котором человек попадает в ловушку собственного взгляда на мир и теряет такие важные измерения человеческих отношений, как любопытство и эмпатия. Чтобы превратить особенность личности в ее расстройство, одного эгоцентризма недостаточно, но, если мы прибавим к нему постоянный поиск восхищения со стороны окружающих, ожидание особого обращения, преувеличенное чувство собственной важности и склонность использовать других, диагноз становится весьма вероятным.
В начале онлайн-презентации блестящего романа ведущий просит трех приглашенных докладчиков ограничить свое выступление пятнадцатью минутами, чтобы оставить время для итогового обсуждения, и передает слово первой докладчице, известному литературному критику. Не обращая внимания на всеобщее недоумение, синьора говорит три четверти часа, причем больше о своих профессиональных достижениях (с длинным четким «я-я-я»), чем об обсуждаемой книге.
Насколько важен я? Чего я сто́ю по мнению других? Два типа нарциссов, которые мы недавно разделили по толщине кожи, можно также назвать скрытыми и явными: первые застенчивы и замкнуты, вторые горделивы и, сами того не замечая, требуют, чтобы все внимание было приковано к ним. Оба стоят на краю пропасти самооценки и в этом неудобном положении ощущают, что на них смотрят другие. Вот только сами они этих других плохо видят, воспринимают их как публику: пытаются завоевать ее или боятся ее осуждения. Они обесценивают или идеализируют окружающих. Это относится и к психотерапевту: поначалу он может стать для них зеркалом, удваивающим их сияние, а потом быстро разочаровать их и оказаться списанным за некомпетентность.
Одержимые завистью, возбужденные деспотизмом, поцелованные успехом, окруженные харизмой, лишенные нравственного сознания, задавленные тенью депрессии, наполненные пустотой, терзаемые неудовлетворенностью, способные низвести любовь до садизма, а манипулирование другими до психопатии, – нарциссические личности разнообразны, они значительно отличаются друг от друга, и их следует рассматривать как разные точки континуума тяжести заболевания. Одна и та же характеристика – скажем, отсутствие эмпатии – по-разному проявляется в личностях художника, одержимого собственным талантом, академика-карьериста и серийного убийцы-садиста.
Нарциссизм поражает своей гипертрофированностью, грандиозностью и властностью. Менее заметен, но столь же распространен молчаливый нарциссизм, тонкая кожа которого покрывает чувства неудовлетворенности, несоответствия, недостойности, боязнь оказаться невидимыми, страх осуждения. Все это защитные реакции на травмы развития. Но не любой нарциссизм – патология. Существует и здоровая любовь к себе, объединяющая удовлетворенность и навыки заботы, которая, конечно, не исключает некоторой обеспокоенности тем, каковы мы и какими нас видят другие. Это необходимая составляющая нашего самосознания, которая позволяет нам наилучшим образом сделать шаг от я к «ты». Это любовь к себе без самолюбия, шаткое равновесие заповеди «возлюби ближнего своего, как самого себя». Не больше и не меньше – именно «как». Как писал Фрейд:
Подобное требование легко выдвинуть, но трудно исполнить[2].
Мой опыт общения с нарциссами заставляет меня думать, что они несчастны даже тогда, когда не замечают этого, потому что не могут получить истинное удовольствие от того, что делают. Одна моя пациентка, очень творческая личность, писала блестящие литературно-критические очерки, но считала их дилетантскими, никогда не оставалась довольна своими текстами, почти стыдилась их. Она не могла полюбить собственный талант, и так было не только с ее текстами, но и с ее чувствами, которых она также не принимала. Другой пациент обладал довольно посредственными художественными способностями, но считал себя гением до тех пор, пока однажды его не окатило из холодного душа: он принял участие в небольшой групповой выставке и оказался там единственным, кто не продал ни одной картины (этот случай не повлиял на его тщеславие, но по крайней мере привел на психоанализ, где он собирался жаловаться на участь непризнанного гения). В процессе работы с еще одним пациентом я понял, что некоторые изощренные формы доброты рождаются из нарциссического страха не быть оцененным. Конечно, не все заботливые люди нарциссы, но некоторые да. В их внимании ощущается оттенок мазохизма или недовольства. Как будто конечная цель, истинная причина их любезности – не сделать добро, а быть уверенными, что их оценят по заслугам.
Настоящая литература умеет оживлять наши психологические наблюдения. Гадда, например, пишет о существовании двух я. Одно из них – «дерзкое… гордое… украшенное всевозможными атрибутами… багровое, и пернатое, и напыщенное, и надутое… как индюк… в раме из инженерных дипломов, рыцарских титулов… исполненное семейной славы…».
Другое я – «угрюмый горец с недоверчивым взглядом глубоко запавших глаз, с напряженным от жадности сфинктером, покрасневшим от кишащих на нем гнид… темно-красное… кельтское, укрывшееся в чаще между гор… теневое я, животное, лесное я… очень красное, очень потное… я с потными ногами… с подмышками, еще более потными, чем ноги…». Критик Эмилио Манзотти пишет о них как о показном я и теневом я: «я-командор и я-калибан, разные, противоположные, но объединенные головой-монадой, защищенной панцирем от всякого внешнего воздействия, непроницаемой для разума».
Неуверенность, страх, зависть, гнев, стыд, точно дикие звери, постоянно нападают на нарциссов; они живут в непрерывном сравнении себя с другими. Некоторые из них безнадежно смотрят на остальных снизу вверх, другие – презрительно взирают сверху вниз, третьи мучительно раскачиваются между этими состояниями, как на качелях. Сила давления нарциссизма на нашу личность зависит от исследуемых, но не в полной мере известных условий: семейной истории, образования, полученного воспитания, родительских ожиданий, конфликтов с братьями и сестрами, а также от непостижимого взаимодействия генетической предрасположенности, нейронных цепей, жизненного опыта.
Вслед за удачной формулой Кристофера Лэша, в конце семидесятых создавшего концепцию «нарциссической культуры», мы склонны приписывать обществу и его виртуальным разработкам значительную часть ответственности за нашу растущую нарциссизацию. Ее причины мы видим в ослаблении связей и солидарности между людьми, определенном поощрении культа я, проявляющемся в одержимости собственной уникальностью, финансовым успехом, пластической хирургией. Нарциссизм (в полном соответствии со своей миссией) привлек внимание средств массовой информации. И уже давно проник в политику. Мы живем в эпоху, способствующую развитию представления о собственной хрупкости, которое приводит к страху перед длительными отношениями, ужасу перед старением и обманом, бегству от своей уязвимости, поиску оценки, которую легко получить (лайки), и постоянному самопоказу (селфи). В целом повышение самооценки и желание внимания – это неплохо. Проблема лишь в том (и именно здесь проходит водораздел между умеренным нарциссизмом амбиций и самоуверенности и обжигающим нарциссизмом грандиозности и бесчувственности), ищутся ли они вместе с другими или в ущерб им.
От удара пандемии Covid-19 нарциссическое зеркало нашего психологического и социального благополучия треснуло. Большая часть населения продемонстрировала взрослую реакцию и способность адаптироваться к объективно сложной ситуации. Но были и проблемные реакции, и они, кажется, исходили из самых показательных составляющих нарциссизма: защиты всемогуществом и отрицанием («Я не заболею ковидом, следовательно, ковида не существует») и защиты депрессивным отступлением и фобией («Ковид не пощадит никого», «Как можно выходить из дома?», «Держитесь от меня подальше!»).
Число людей с патологическим нарциссизмом растет? Если верить желтой прессе и криминальной хронике, может показаться, что так и есть. Но будьте внимательны: любое расстройство личности описывается по биопсихосоциальной модели, и «социальное» в ней всего лишь треть. Остаются темперамент и семейные отношения, текущие и прошлые. Жизни не так-то просто заставить нас преодолеть порог, отделяющий обычный нарциссизм повседневной жизни от злокачественного нарциссизма, который отравляет рабочую среду, личные отношения, политическую жизнь.
Хотя эгоцентрик по определению ставит в центр внимания собственное я, это я (да простит меня Гадда) не всегда настолько сосредоточено на самом себе. В психоаналитической традиции Я (будь оно написано прописной или строчной) рассматривается как функция, регулирующая отношения между внутренним и внешним, желанием и реальностью, законом и импульсом. Можно сказать, что это я – управляющий домом. Домом, который, в силу сложности его устройства, мы можем назвать другим словом, вошедшим в историю психоанализа, – «Самость». Монотеисты психоанализа пишут его с прописной буквы и употребляют только в единственном числе. Я политеист и обычно (за исключением случаев, когда имею в виду понятие грандиозной «Самости», которое имеет определенные корни в психоанализе) предпочитаю писать это слово со строчной буквы и часто употребляю во множественном числе. «Самости» – это мы, ведущие переговоры с самими собой и гарантирующие себе (с большим или меньшим успехом) непрерывность существования. Это подлинное, но гибкое сердце, способное адаптироваться, не теряя своей самобытности. Если бы меня попросили сформулировать одну из сегодняшних проблем, я бы сказал так: мало веры в я, слишком много в эго, мало усилий ради «самости», слишком много ради селфи. Ничего общего с щедрым нарциссизмом некоторых нарциссов, так хорошо описанным в посвящении одного поэта другому – в стихотворении Витторио Серени об Умберто Саба:
- Все время о себе он говорил, но никого
- я не встречал, кто, говоря о себе,
- и у других прося при этом жизни,
- ее в такой же, даже в большей мере
- давал бы собеседникам[3].
Нарциссизм заставляет нас избавляться от вопросов, на которые нам не хочется отвечать. Сто́ю ли я чего-то? Насколько важна для меня оценка других? Нужно ли мне ощущать себя важным? Очень ли я завистлив? Использую ли я других в своих целях? Презираю ли их, обольщаю их, боюсь их? Служит ли мой альтруизм моей самооценке? С детства воюя с этими вопросами, беззастенчиво и с нежностью подменяя их любящим взглядом, который (не) знает нас, мы рискуем, повзрослев, стать грандиозными нарциссами, высокомерными и лишенными эмпатии. А также рискуем стать нарциссами робкими, боящимися осуждения, уязвимыми для критики, стыдящимися того, кто мы, завидующими тому, чего у нас нет.
Чтобы рассказать об архипелаге нарциссизма, я собрал множество материалов: образы из мифов, кино и литературы; попытки психоанализа объяснить, как и почему становятся нарциссами; коварное разнообразие проявлений диагноза, которое одновременно привлекает и отталкивает клиницистов; истории из криминальной хроники. Также я уделил внимание биологии темперамента и вкладу нейробиологии в понимание нарциссической личности.
Путешествовать по целому нарциссическому архипелагу лучше всего под «Парусом»[4]. Чтобы бороздить коварное море самооценки, я направил свой психологический секстант на два созвездия – классическое и клиническое. Во время моего путешествия мне иногда казалось, что я вхожу в мифическое измерение повествования на языке символов, доступном всем. Именно поэтому я решил начать свой рассказ с Овидия, чтобы потом перейти к современным мифам психиатрии и психоанализа. Текст, который вам предстоит прочесть, разделен на две части: «Мифическая история» и «Клиническая история». Они отражаются друг в друге, и, я надеюсь, отражаются не нарциссически, а диалогически, и в этом диалоге каждая сохраняет свой голос.
Я не могу отправиться в путь, не открыв томика стихов, поэтому взял в руки книгу Рильке и наткнулся на стихотворение о зеркалах, то есть непосредственном истоке разговора о нарциссизме:
- Зеркала! Никто еще
- не описал
- вашей сути в своем бытие. <…>
- Иногда
- вас наполняют картины —
- кажется, некие образы входят в вас смело,
- других
- вы отсылаете прочь боязливо[5].
Последние строки этого стихотворения кажутся наполненными спокойствием и не лишенными загадки, за ними видится итог размышлений того, кто лично сражался с нарциссизмом:
- Но красота остается,
- Пока
- по Ту Сторону в цельные щеки
- вдруг не ворвется
- чистый свободный Нарцисс[6].
Счастливого плавания!
Архипелаг нарциссизма
И еще более глубокий смысл заключен в повести о Нарциссе, который, будучи не в силах уловить мучительный, смутный образ, увиденный им в водоеме, бросился в воду и утонул. Но ведь и сами мы видим тот же образ во всех реках и океанах. Это – образ непостижимого фантома жизни; и здесь – вся разгадка[7].
Герман Мелвилл, «Моби Дик, или Белый кит»
Примечание автора: в книге я использую мужской род («пациент», «взрослый», «психотерапевт» и т. д.) не для укрепления сексизма в языке, а из соображений удобства (чтобы не перегружать текст упоминанием лиц обоих полов: «пациент или пациентка», «взрослый или взрослая» и т. д.) и соблюдения правил итальянского языка, актуальных на сегодняшний день[8].
Глава 1
Мифическая история
Овидий, «Метаморфозы», Книга III, 425–426[9]
- Жаждет безумный себя, хвалимый, он же хвалящий,
- Рвется желаньем к себе, зажигает и сам пламенеет.
В себя влюбленный, от любви умру.
Педро Кальдерон де ла Барка, «Эхо и Нарцисс»
Пророчества и отражения
Все началось с насилия и пророчества. Затянутая в водоворот богом реки Кефисом нимфа Лириопа родила от него ребенка необыкновенной красоты, который, как пишет Овидий о его появлении на свет, «был любви и тогда уж достоин». Мать назвала мальчика Нарциссом и вскоре отвела к прорицателю Тиресию, чтобы узнать будущее сына, спросить, доживет ли он до старости. Тиресий – познавший тайны жизни, после того как превратился на девять лет в женщину, – ответил бессмысленным на первый взгляд, но сбывшимся впоследствии пророчеством: «Коль сам он себя не увидит». Говоря другими словами, Нарцисс умрет, если познает себя. Таким образом, пророчество Тиресия противоположно надписи на входе в храм Аполлона в Дельфах «Познай самого себя»; противоположно, но в то же время дополняет его, потому что оба они указывают, что путь к познанию лежит через некий предел. Ведь дельфийское изречение на самом деле призывает познать себя в своей конечности (как показывает memento mori на мозаике в римских термах Диоклетиана: на ней изображен лежащий скелет, а под ним дельфийская надпись γνῶθι σεαυτόν – «Познай самого себя»). О том же пишет Блаженный Августин:
…вне себя не выходи, а сосредоточься в самом себе, ибо истина живет во внутреннем человеке[10].
Пророчество Тиресия, предвещающее смерть, раскрывает эту истину: самопознание требует прекращения нарциссического обмана, то есть осознания и принятия потери инфантильного всемогущества, прославляющего собственное я. Нарцисс, который живет, не зная себя, будучи заложником своей иллюзии, остается равным самому себе, не меняется. То есть пророчество Тиресия – это «познай самого себя» наоборот. Ту же мысль я нахожу в пронзительном стихотворении Гарсии Лорки «Нарцисс»:
- Я на дне увидел розу
- с речкой маленькой в бутоне[11].
Что такое анализ, если не сопровождение человека туда, где он сможет соприкоснуться с тем, с чем раньше столкнуться не мог? Старина Гастон Башляр прав, когда пишет о грезах Нарцисса над водной гладью: «Медитируя о своей красоте, Нарцисс медитирует о своем будущем»[12]. Исследователь античной философии Джорджо Колли отмечает, что зеркало – это «символ иллюзии, потому что того, что мы видим в зеркале, не существует в реальности, это всего лишь отражение», но в то же время оно является «символом познания, потому что, глядя на себя в зеркало, я познаю себя». В Индии со времен первых Вед вода считается проявлением божественной сущности. Погружение в воду означает приближение к тайне майя, высшей тайне жизни. Когда мудрец Нарада просит открыть ему эту тайну, Вишну не дает ему ответа, он просто указывает на воду. «Безграничные и бессмертные, космические воды одновременно являются чистейшим источником всех вещей и их ужасной могилой».
Нарцисс не просто влюблен в себя. Психоанализ отдает предпочтение именно этому прочтению (мы еще встретимся с ним в дальнейшем), но, как и любой миф, миф о Нарциссе содержит бесконечное множество вариаций и интерпретаций. В романе, цитату из которого я выбрал эпиграфом к этой книге, Мелвилл видит в Нарциссе «образ непостижимого фантома жизни» и «всю разгадку». Вода, будучи одновременно зеркальной поверхностью и глубиной, давая отражение и погружение, – это не просто холодное зеркало без собственной внутренней жизни. Вода также является источником, текучей формой души, зовом истоков.
«Баб Азиз. Принц, созерцающий свою душу» – это фильм тунисского режиссера Насера Хемира. Баб Азиз проводит свои дни в пустыне, сидя над лужей и пытаясь увидеть душу в своем отражении в воде. «Принц действительно отражается в воде, – говорит режиссер, – но, в отличие от Нарцисса, не видит своего лица, потому что тот, кто видит только собственное отражение, не способен любить. Принц смотрит на то, что невидимо». Мы подобны айсбергам: только десятая часть нас видна, остальное скрыто в глубине моря. Идея фильма пришла к режиссеру, когда он увидел иранскую иллюстрацию XII века, на которой принц смотрит в воду на берегу водоема, с подписью: «Принц, который созерцает свою душу».
Нарциссические иллюзии – это патологический путь выживания, но необходимо, чтобы терапевт умел смотреть на них, в числе прочего, как на попытки договориться со своей внутренней болью. В 1921 году во время эмоционального кризиса Поль Валери написал короткое стихотворение в прозе «Ангел», к которому затем вернулся в 1945 году, за несколько недель до смерти. В нем говорится об ангеле, который в отражении собственного лица видит лицо человека в слезах:
Ангел сидел на берегу ручья. И в отраженье своем рассмотрел человека в слезах; ангел был поражен чрезмерно тем, что предстал перед собой в водной глади обнаженным, жертвой бесконечной печали <…>. Так и остался он в вечности жить, зная, но не понимая.
По предположению психоаналитика Стивена Митчелла, нарцисс всегда является художником, «который из иллюзий черпает вдохновение». Башляр пишет: «Зеркало источника – хороший пример открытого воображения», склонившись над водой «…Нарцисс ощущает, что его красота длится, что она представляет собой нечто незаконченное, что она требует окончательной отделки»[13].
Импульс и оцепенение
В шестнадцать лет Нарцисс уже воспламенял сердца юношей и девушек. Все страстно желали его, все пытались его обольстить, но «гордость большая была» «под внешностью нежной»: никто не вызывал в нем ни малейшего интереса. Холодный и отстраненный, он думал только о себе. Больше всех воспылала любовью к Нарциссу Эхо – «звонкая нимфа», наказанная Юноной за то, что «ее отвлекала предлинною речью», чтобы скрыть измены Юпитера с другими нимфами. Наказание Юноны оставило голосу Эхо только одну способность – повторять. Нимфа не могла больше ни начать разговор, ни рассказать о себе, могла лишь вторить голосу другого. Как-то раз Нарцисс отбился от своих спутников и, оставшись в одиночестве, позвал их: «Здесь кто-нибудь есть?» «Есть», – ответила нимфа. Когда она вышла к нему и попыталась обнять, Нарцисс закричал на нее: «От объятий удерживай руки! Лучше на месте умру, чем тебе на утеху достанусь!» Презрение Нарцисса уничтожило бедную Эхо: она скрылась в лесах и иссохла там от обиды и тоски, так что «одни остались лишь голос да кости». Никто не видел ее больше, лишь слышал повторяющий чужие слова голос. Эхо и Нарцисс, зависимая девушка и контрзависимый юноша, пара, в которой одному никогда не суждено прикоснуться к другому.