Он останется
Пролог
.
Гемоксин
Сначала его совершенно не замечали.
Газ, без цвета и запаха, появился в отчётах океанографов как небольшое отклонение от нормы. Где-то в южной части Тихого океана, в глубоководной впадине, фиксировались редкие, но регулярные выбросы соединения нового типа. Гемоксин – так его назвали несколько позже. В начале же XXI века никто не придал этому значения.
На Земле прошли десятилетия. Количество хронически больных начало расти в арифметической прогрессии. Исследования связывали это с меняющимся климатом планеты, с загрязнением окружающей среды, с образом жизни человечества. Только ближе к 2080-м годам стало ясно, что все проблемы были связаны с водой, а точнее – с испарениями с её поверхности. Дожди стали приносить не влагу, а болезни. Повышалась тревожность, сбои иммунной системы, ухудшалась репродуктивная функция. Все это происходило хоть и медленно, но неотвратимо.
Учёные доказали, что Гемоксин накапливается в гидросфере и затем рассеивается в атмосфере. И самое страшное – он не был побочным продуктом человеческой деятельности. Это была часть неизвестного природного цикла, начавшегося в глубинах океана.
Земля переставала быть безопасной. Правительства реагировали на изменения с большим запозданием. Лишь в 2095 году Объединённый научный совет объявил об ускоренной программе терраформирования Венеры и Марса. Меркурий и спутники газовых гигантов пока не подходили для этого.
Каждая из выбранных планет предлагала решить человечеству небывалые до сих пор задачи. Марс был первой целью. Жидкое ядро планеты практически не вращалось, отчего магнитосфера отсутствовала как таковая. Венера же, несмотря на свою кислотную атмосферу, сохраняла плотную оболочку и потенциально пригодную геологию. Начались первые миссии на эту планету. Станции парили в верхних слоях атмосферы Венеры и благодаря достижениям в материаловедении, исследовательские зонды и дроны спускались всё ниже и ниже, приближаясь к самой её поверхности.
Именно тогда, в рамках одной из экспедиций к южному хребту, и был найден Купол.
Глава 1. Венера
Золотисто-зелёные облака Венеры раскинулись под брюхом челнока, как океан гниющей пены. Тяжёлые, ядовитые, они текли волнами, накатывались друг на друга, скручивались, оставляя воронки и плотные завихрения, будто кто-то невидимый, чудовищный, ворочался под серной кожей планеты.
Рафаэль Лем сидел в кресле рядом с иллюминатором. Он не смотрел вниз – его взгляд был направлен только вперёд. Его глаза привыкли к подобным видам: к плотным завесам Юпитера, к ледяным иглам Европы, к медным бурям Марса. Венера не пугала его, но почему-то сильно раздражала и при этом притягивала, как магнит.
Челнок нырнул в облака, и за иллюминатором всё стало мутным, словно кабину окунули в молочный раствор с ртутью. Только лампы на обшивке давали понять, что челнок всё ещё движется. Где-то вдалеке завыл стабилизатор, и корпус завибрировал.
Рафаэль вытащил из кармана разрешённый для применения ингалятор – короткий цилиндр с чередой маркировок, среди которых выделялись три буквы: ПТСР. Он прижал мундштук к губам, вдохнул. Привкус был горьковатый и чуть металлический. Сразу стало легче. Мысли выровнялись.
– Чёртова планета, – проворчал пилот, наклонившись к приборам. – Не люблю летать сюда. Каждый раз – как последний.
Рафаэль не отреагировал. Он уже давно убедился в том, что большинство пилотов болтливы в те моменты, когда нервничают. Особенно здесь, у этой планеты.
– Видели когда-нибудь, как станция уходит под облака? – продолжал тот. – Говорят, был случай с Калисто III. Электростатический пробой, отказ реакторов… и всё, плавно вниз, как по лестнице в ад. Месяц искали, пока кислотой всё не сожрало.
Рафаэль слабо усмехнулся, не отрывая взгляда от панорамного экрана. Там, сквозь завесу, начал проступать тёмный силуэт. Вначале он был едва заметный, как пятно на стекле. Потом стал проявлятся всё отчётливее. Станция.
"Калисто VI" висела в атмосфере, как нечто древнее и полузабытое. Её конструкция напоминала гигантский дирижабль XIX века: обтекаемый корпус, продольные рёбра, гондолы, тянущиеся вниз, как сталактиты. Антенны, сенсоры, подвижные купола и балки торчали во все стороны, будто механические шипы. Некоторые участки оболочки были заклеены – их явно ремонтировались наспех.
– Приёмная зона под нами, – сообщил пилот. – Через две минуты стыковка.
Рафаэль посмотрел на него. Молодой, с подрагивающими руками.
– Сколько ты работаешь на этом маршруте?
– Полгода. Уже пять рейсов. Этого хватает, что бы расшатать нервную систему.
– И всё ещё летаешь?
Пилот пожал плечами, не глядя.
– У меня контракт. У вас, вроде как, он тоже особенный. Поговаривают, вы прибыли прямиком с Марса. Оттуда, где археологи раскопали что-то в кратере, от чего весь ученый мир с ума сошел.
Рафаэль не ответил. Вместо этого достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист – старая распечатка спектрограммы. На ней видна куполообразная структура, полуразмытая, окружённая вуалью теней. Он пригляделся к ней в очередной раз, хотя уже знал каждый пиксель наизусть.
Когда Рафаэль впервые увидел это изображение, он не поверил своим глазам. Из-под слоя пыльных отложений, словно вылепленный из янтаря, поднимался полусферический объект, вопреки всему сохранивший идеальную форму.
– Это не может быть созданием природы, – тихо сказал он тогда, касаясь пальцами гладкой поверхности.
Купол был цел и невредим. На его поверхности ни трещин, ни следов эрозии. Пески Венеры, вечно движущиеся под давлением и жаром, словно обходили его стороной. Как будто он появился здесь не давным-давно, а словно он вообще существовал вне времени.
Пилот прищурившись бегло взглянул на изображение.
– Это оно? То, что вы пришли искать?
– Не совсем, – сказал Рафаэль. – Я пришёл искать то, что под ним или внутри него.
Челнок дёрнулся – магнитные замки сработали четко и они пристыковались. Послышался стук, шипение уплотнителей. Над головами мигнули лампы: "стыковка завершена".
Рафаэль убрал лист обратно в карман, снова взял привычным движением ингалятор, но через мгновение передумал. Вместо этого сказал, почти шепотом:
– Если под этим куполом есть история… я её вытащу. Даже если она будет кусаться.
Пилот молча посмотрел на него. Он явно не знал, как отреагировать на услышанное.
Предупредительный желтый сигнал на панели сменился зелёным. Дверь шлюза с щелчком мягко открылась всторону. Внутрь потянуло тёплым воздухом и чем-то резким – как запах раскалённого железа и озона после грозы.
Рафаэль поднялся, поправил куртку, надел очки с фильтрами. Он входил в самое сердце "Калисто VI". И где-то, в сотнях километров ниже, под облаками, в полной темноте и под огромным давлением, в тени древнего купола, что-то уже ждало его.
Вентиляторы шлюзовой камеры гудели на полную, но едва справлялись со своей задачей. Стены покрывали пятна копоти, в углах виднелись наспех прикрученные панели. Под ногами скрипели решётки настила, и каждый шаг Рафаэля отзывался глухим эхом вглубь коридора.
Станция жила, но дышала тяжело – будто организм на грани воспаления.
Он шёл молча, следуя за высоким человеком в тёмно-синем комбинезоне без знаков различия. Тот даже не обернулся – просто кивнул на выход из шлюза и двинулся вперёд, как будто Лем не гость, а лишний элемент системы, который нужно как можно быстрее передать по назначению.
У поворота их ждал ещё один человек – худощавый, с костистым лицом и точёными чертами. Его глаза – серые, не мигающие, – встретились с Рафаэлем.
– Доктор Рафаэль Лем, – сказал он без какого-либо приветствия. – Я координатор проекта Синклэйр.
– Просто Лем, – ответил тот. – Я не в академическом штате.
– Это мы заметили.
Синклэйр жестом указал в сторону бокового коридора.
– Прежде чем вы сядете рыться в отчетах в отрыве от реальности, вам стоит ознакомиться с обстановкой. Последние сорок часов у нас происходит полный бардак.
Они пошли через узкий переход, где от потолка до пола тянулись трубы, кабели и пустые крепления. Свет дрожал. Где-то в глубине глухо щёлкнуло реле. Запах сгоревшей проводки усилился.
– Станция построена пятнадцать лет назад, – произнёс Синклэйр, не поворачивая головы. – Тогда ещё была мода на возврат к модульным дирижабельным конструкциям. Надо сказать, дизайн и материалы оказались устойчивыми к воздействию планеты и времени. Кислота его не жрёт. Но ресурсы у нас на пределе, а аномалии учащаются.
– Какие именно?
– Электростатические выбросы, отклонения в гравиметрии, резонансные всплески. Зонды теряем один за другим. Последний ушёл с рапортом: "Температура упала. Объект движется".
– Объект?
Синклэйр бросил на него сухой взгляд.
– То, что вы называете "куполом". Мы зафиксировали его месяц назад – на глубине восемьдесят семь километров под нами. Абсолютно симметричная структура, явно не природного происхождения. Состав – сплав неизвестной плотности. Эмиссия – нулевая. Мы не можем даже просветить его.
– И всё же вы решили меня пригласить.
– Я не приглашал. Ваш контракт заключён через иную службу. У нас лишь приказ – оказывать содействие. Но не рассчитывайте на особое отношение.
Они вошли в ангар.
Это было просторное помещение с пологими стенами и сводчатым потолком. В центре, под матовыми лампами, стоял батискаф – сферическая кабина с длинными захватами и креплениями, чёрная от нагара и кислотных следов. Его правая сторона была пробита – будто что-то изнутри рвануло наружу.
– Это "Кассандра", – сказал Синклэйр. – Судно осуществило единственный спуск на глубину ниже шестидесяти километров. Первый и последний пилот Льюис Торн пропал. Все это произошло три дня назад.
– Как – пропал?
– Сигнал оборвался через двадцать минут после входа в нижние слои атмосферы. Затем аппарат всплыл. Пустой.
Рафаэль подошёл ближе. Обшивка батискафа была искорёжена. На стекле – тёмные потёки, как следы ладоней. Он не стал разбираться, снаружи они или изнутри.
– Дело не в людях, – сказал кто-то за его спиной.
Он обернулся. Это был молодой техник, в сером комбинезоне с разорванной биркой. Он держал в руке планшет, но смотрел не в него.
– Всё оборудование сходит с ума. Навигация сбивается, датчики дают помехи, как будто их кто-то глушит. Я сам видел запись. Купол… он пульсировал. Как будто дышал.
Синклэйр резко обернулся.
– Эванс, выйди из ангара.
– Но я только…
– Вон.
Тот полушно ушёл, прижав планшет к груди.
Рафаэль проводил его взглядом. Потом снова посмотрел на обгоревший батискаф.
– Я хочу спуститься.
Синклэйр промолчал. Лишь подбородок его дрогнул.
– Здесь не акватория, Лем. Это Венера. На такой глубине давление – почти сотня атмосфер, температура – четыреста семьдесят градусов. Даже сверхпрочный батискаф держится там с трудом, а людям в скафандрах…
– Я видел ситуации и похуже.
Синклэйр сжал губы.
– Подготовка займёт сутки. И не думайте, что получите большой штат – я не намерен вот так просто рисковать своими людьми.
– Мне большой и не нужен.
Они стояли над чёрной глыбой останков когда-то совершенной техники. Станция тихо стонала, и где-то за её стенами, под слоями кислотных облаков, купол словно ждал человека.
Рафаэль чувствовал это – кожей, нервами, шрамом на щеке, – что там находилась до сих пор неизвестная история Солнечной системы. История, о ходе которой человечество даже не догадывалось.
***
Комната для брифинга была тёмной, как гортань зверя. Только проекторы, вмонтированные в стол и стены, отбрасывали бледный, синий свет. Экран дрожал, пиксели сходили с ума – в этом мерцании уже угадывалось невидимое напряжение, как от грозы.
Рафаэль стоял в стороне, держа руки за спиной. Он так и не присел, игнорирую пригласительный взмах руки Синклэйра.
Синклэйр пожал плечами и провёл рукой по сенсорной панели. На экране появилась видеопроекция: гладкий, чёрный купол, уходящий в пелену кислотного тумана. Камера медленно облетала его сверху, фиксируя чёткую симметрию – идеальная полусфера, почти девятьсот метров в диаметре. Ни трещин, ни пор, ни следов эрозии. Будто выточена гигантом по чертежу неизвестного архитектора.
– Кратер Бартон, – сказал Синклэйр. – Доступ только при условии стабилизации давления. Атмосфера нестабильна, электромагнитное поле – аномальное.
Он переключил ракурс.
Теперь экран показывал тепловую карту. Вокруг купола расходились беспорядочные волны тепла, словно он не отражал, а искажал температуру.
– Мы называем это "радиоактивной тенью". На его куполе – полное радиомолчание. Но по периметру идут всплески, будто кто-то сканирует с обратной стороны.
Рафаэль молчал.
Следующим было спектральное изображение. В нём купол светился изнутри – тонкой пульсацией, как сердце, бьющееся в медленном ритме.
– Состав – кремниево-углеродная матрица, с вкраплениями тяжёлых элементов. Магний, церий, возможно – изотопы, которых у нас нет в таблице. Мы пытались сделать срез… но, ничего не вышло. Последний зонд записал исходящий импульс…
Он коснулся панели, и раздался низкий, гудящий звук. Он не был похож ни на сигнал, ни на музыку. Это было что-то между эхом и биением сердца.
Рафаэль сделал шаг ближе. Приглушённый свет отразился в его глазах. Он всматривался не в купол, а в то, что было за ним – в смысл.
– Что вы видите? – спросил Синклэйр.
Лем наклонился над голограммой. Его пальцы коснулись изображения краёв купола. Он очертил дугу. Потом вторую, внутреннюю.
– Здесь. Видите? Эти линии – как на табличке из коллекции Джал-Каар. Они тоже были вырезаны, будто лазером, какой-то из неизвестных культур. Символ назвали "текар-дан". В дословном переводе: "пасть глубин". И нечто похожее мы нашли… на Церере.
Он выпрямился.
– Я туда спущусь.
Комната замерла.
– Мы не отправляем людей вниз, – сказал Синклэйр. – Мы даже зондов больше не отправляем. Это против протокола безопасности. Здесь не Земля, Лем. Здесь давление, кислотный шторм и нестабильная плазма в воздухе. Это уже не археология – это настоящее самоубийство.
– Я не прошу разрешения.
Рафаэль достал из внутреннего кармана идентификационный модуль и положил его на стол. На дисплее зажёгся герб "АЭОН", подписанный главой вневедомственной комиссии.
– Я – независимый исследователь с правом доступа к незарегистрированным структурам в зонах повышенного риска. Согласно Уставу 12–Н, я могу вести индивидуальную разведку при наличии личной страховки. Страховка у меня есть.
– Устав 12–Н действовал до последней редакции правил исследования планет, – сказал Синклэйр. – Вы идёте по краю пропасти.
– История не живёт в комфортных коридорах. Она лежит там, внизу. И если вы хотите знать, кто построил этот купол, то я единственный, кто принесёт вам ответ.
Он поднял планшет, на экране которого всё ещё горела мерцающая полусфера. Приглушённый свет скользнул по его шраму. Глаза Рафаэля были тёмными и полными уверенности. Он не вел торгов и не играл в дипломатию.
На секунду все замолчали.
Где-то далеко за стенами станции раздался глухой, раскатистый треск – как если бы небо раскололось. Свет на потолке моргнул. Потом снова дёрнулся, как в судороге. Одна из ламп взорвалась с лёгким щелчком. Электрические сполохи прошли по металлическим панелям.
– Вот оно, – сказал Рафаэль негромко. – Оно уже рядом.
Он развернулся и вышел, унося планшет.
Двери за ним закрылись, и в брифинг-зале снова воцарился полумрак. Только изображение купола продолжало пульсировать на экране, как чужое сердце под толстыми венерианскими облаками.
Каюта, выделенная Рафаэлю, была узкой и низкой, как отсек субмарины. Металлические стены обшиты термопанелями, воздух пах технической смазкой и старым пластиком. Не было ни единого окна, только вентиляционные жалюзи за которыми раздавалось едва ощутимое гудение. Свет ламп освещал тесное пространство с легким зеленоватым оттенком, свойственным станциям, дрейфующим в нижних слоях Венеры. В этом свете кожа казалась бледнее, чем была на самом деле, а глаза – темнее.
Рафаэль Лем сел на койку и оперся локтями на колени. Перед ним лежал планшет старого образца, покрытый царапинами, а краска на корпусе местами совершенно стерлась. Он не смотрел на экран. В его руке была тонкая почти выцветшая фотокарточка.
На фотографии застыла женщина, стоящая на фоне разрушенного купола, засыпанного марсианским песком. Волосы растрепаны, хотя под защитным сооружением, накрывшим немаленького размера археологическую находку, ветра быть не должно. На ней – защитный костюм, расстёгнутый у горла. Улыбка едва заметна, но зато она настоящая, искренняя. Справа, вдалеке, видны очертания руин – узкие колонны, оплавленные, будто их лизал огонь самого Солнца. На обороте – надпись маркером: "Сектор XII. Внутри – зеркала. Вернёмся – расскажу тебе всё. – М."
Он провёл пальцем по лицу на фото. Движение было почти машинальным, но в нём сквозила осторожность, как будто прикосновение могло стереть последнее воспоминание.
– Если это действительно оно… – пробормотал он.
Голос его прозвучал глухо в металле каюты.
– Тогда у меня больше шансов найти ответы под землёй, чем в этих белых лабораториях.
Он поднялся, прошёл к панели у стены и коснулся сенсора. Над кроватью выдвинулся тонкий, квадратный ящик. Внутри – элементы снаряжения: кислородная маска, магнитные фиксаторы, перчатки, наладонный сканер, изолированный контейнер с герметиком. Всё это – стандартный набор для венерианского десанта. А рядом обшарпанная кобура с плоским резаком. Устаревший инструмент, не входившее в действующие протоколы научной станции.
Рафаэль вытащил планшет, активировал запись.
– Черновик. Защита по голосу. Код: Лем–Аргонавт–восемь.
Система пикнула, подтверждая включение.
Он сел обратно, фотография всё ещё лежала рядом.
– Сообщение. Временная метка. Калибровка: двадцать два ноль семь по станции Калисто шесть. Если я не выйду из купола в течение шестидесяти двух часов – считайте меня пропавшим без вести. Настоятельно прошу – не высылайте спасательную команду. Повторная попытка проникновения приведёт к тем же результатам.
Он замолчал, глаза медленно скользнули по стене, по вентиляционной решётке, по узкому светильнику.
Рука его зависла над клавишей отправки. Он смотрел на неё несколько секунд. Потом, вместо нажатия, выключил запись и сохранил как черновик. Назвал файл просто: "Аргумент-62".
Система снова пикнула. Файл ушёл в буфер, но не был передан. Никто не получит его, пока он сам не прикажет.
Рафаэль откинулся на спинку койки. Потолок нависал низко, словно пытался придавить. Рафаэль прикрыл глаза. В памяти всплыли руины на Церере. Хрупкие таблички, покрытые символами. Те самые, которые никто не смог прочесть. Но он помнил, как она стояла рядом с ними, указывая на те же изгибы символов, что были замечены на венерианском куполе.
– Я же говорил тебе, – заговорил он с той, что была на фотографии, словно с живой. – Всё начинается с изгиба. Угол – это буква. А когда оно пульсирует – это уже речь.
Стук в дверь выдернул его из воспоминаний.
– Лем? – прозвучал молодой женский голос.
Похоже, это была девушка из технического отдела по имени Лана, если он не ошибался.
– Что?
– Батискаф готов. Спуск через сорок минут.
Он не ответил. Только перевёл взгляд на фотографию и аккуратно вернул её в чехол планшета и плотно застегнул клапан.
Когда он встал, лицо его было совершенно спокойным. Шрам на щеке, казалось, потемнел в зелёном свете. Он надел перчатки, пристегнул снаряжение, взял резак и вышел в коридоры станции, где воздух вибрировал от напряжения, а стены словно ждали, когда кто-то снова попробует проникнуть сквозь облака к сердцу планеты.
Металлический переход скрипел под ногами. Рафаэль шёл быстро, не оборачиваясь. Он знал дорогу, каждый поворот, каждый люк – словно они были частью его собственной памяти. Здесь обычно меньше людей, чем в остальных секторах станции. Тут происходило только редкое мельтешение силуэтов техников, спешащих куда-то по своим делам с инструментами в руках, и жужжание кабелей, натянутых вдоль стен, как лианы в мёртвом лесу.
Он свернул в седьмой боковой шлюз. За ним находилась гермозона, окрашенная в стандартный чёрный цвет с крупными белыми номерами поверх. Надпись над дверью гласила:
"ОТСЕК D-9: СПУСКОВАЯ ПЛАТФОРМА / ДОСТУП ОГРАНИЧЕН".
Рафаэль без колебаний потянул рычаг на стене и дверь открылась с сухим шипением.
Перед ним открылся освещённый прожекторами ангар. Пол усеян фиксирующими зажимами, кабелями и грузовыми платформами. В центре, на магнитной подушке, покоился батискаф. "Охотник-9" – представитель старой, но очень надёжной серии. Его корпус был почерневшим, с небольшими вмятинами и царапинами – следами предыдущих миссий. Иллюминаторы были бронированные, затянуты защитной плёнкой. В носовой части находился открытый массивный люк, напоминающий раскрытую пасть подводного чудовища.
У обшивки, с планшетом в руках, стоял оператор. Невысокий, поджарый, в сером комбинезоне. Он не поднял взгляда, пока Рафаэль не подошёл совсем близко.
– Вы и есть Лем? – спросил он наконец.
– Судя по всему.
Оператор кивнул, глядя на его снаряжение, как техник оценивает чужой выбор инструмента.
– Вы спуститесь один?
Рафаэль задержался с ответом. Он провёл рукой по корпусу батискафа – металл был холодным, как океанская вода. На мгновение он прислонился к нему лбом, закрыл глаза.
– Нет, не один, – сказал он. – Мы спускаемся с командой согласно протокола.
Оператор не стал переспрашивать и уточнять. Он нажал на панель, вызвал меню запуска. Механизмы зашипели – медленно, шаг за шагом, шасси батискафа выдвинулись, корпус наклонился. В грузовом шлюзе вспыхнули красные огни сигнала подготовки к выкатке спускаемого аппарата.
Рафаэль вскинул взгляд на экран рядом с выходом. Там шёл прямой эфир с внешней камеры станции. Изображение было мутным, едва прорывавшимся сквозь пелену облаков. Венерианская тьма нависала над горизонтом, желтовато-зелёная, размытая, как в зыбком сне. Но сквозь неё, словно сквозь толщу воды, пробивался контур его цели.
Купол.
Он лежал на дне кратера, чёрный, гладкий, идеально правильной формы. Одна его половина тонула в вязкой атмосфере, вторая – отражала вспышки молний. Вокруг купола простиралась размытая тень, которая дрожала, как испарение над пламенем. Ни одна камера не могла захватить его полностью – что-то в структуре экранировало сигнал.
Рафаэль смотрел на изображение, не мигая.
Буквально за секунду по куполу прошло мерцание. Не вспышка, а именно мерцание. Как будто под гладью структуры пробежала волна.
– Вы видели это? – спросил он.
Оператор мельком взглянул на экран, пожал плечами.
– Здесь всё волнуется. Атмосфера. Электростатика. Нервные люди.
Рафаэль слегка усмехнулся.
Справа, по наклонной платформе, уже поднимались остальные. Первым подошел связист, по выражению лица которого было видно, что новичок в этом деле. Следом подтянулись техник-инженер, отвечающий за систему жизнеобеспечения и два биоспециалиста. Все в скафандрах, с кислородными касками в руках, и абсолютно молчаливые. Рафаэль знал их имена, но пока что они были для него всего лишь функциями. Он не собирался делить с ними купол. Только путь к нему.
Он шагнул внутрь батискафа. Закрыл за собой люк, повернул внутренний замок. Раздалось мягкое гудение, обозначившее, что система жизнеобеспечения активировалась, вокруг стало тише, большинство звуков куда-то ушло. Рафаэль занял место второго пилота. Приборы перед ним были старыми, с аналоговыми шкалами и он чувствовал себя среди них как дома.
Рафаэль включил бортовой журнал. Отметил: "Вход в аппарат. Старт – по готовности и команды со станции."
Снаружи, за стеклом, двигались тени. Техники. Кран.
Пошел последний этап проверки. Рафаэль положил ладонь на панель.
– Если ты ждала там, под пеплом… – прошептал он, – то я иду.
На экране перед ним купол вспыхнул вновь и теперь уже куда как отчетливее. На его поверхности, на краткий миг, проступил геометрический узор. Линии, пересекающиеся, как письмена. Затем всё исчезло.
Рафаэль пристегнулся. Взгляд был направлен только вперёд.
– Погружаемся.
И за стенками станции, за слоями облаков и кислотного дождя, Венера ждала.
Глава 2. Купол
Батискаф "Охотник-9" потрескивал швами, как старый сундук, погруженный глубоко под воду. За бронированными иллюминаторами бушевала золото-зелёная бездна: облака аммиака, сернистые потоки и вспышки серо-белых разрядов, похожих на разрывы молний в вязкой жидкости. Венера дышала, жила, ворочалась под бронёй тумана, и Рафаэль Лем ощущал её кожей – точно кто-то большой и древний наблюдал за ними с безмолвным вниманием.
Он сидел в тесном кресле, слегка откинувшись назад. Лицо было затемнено полутенью, освещаемое лишь колеблющимся светом индикаторов. Слева разместился пилот Дрейс, молчаливый технарь с лицом механического хищника. Справа, в соседнем кресле, маячила беспокойная фигура связиста – того самого юноши, имя которого Рафаэль уже забыл. Это было сейчас совершенно неважно. Но он запомнил главное: страх в его глазах, когда давление прыгнуло на треть в момент входа в нижние слои атмосферы.
– Проклятое место, – пробормотал пилот. – Здесь всё либо плавится, либо навсегда исчезает.
Рафаэль не ответил. Его пальцы машинально сжались на ремне. В этот момент в памяти всплыло лицо Марины на фоне багровых марсианских колоннад. Марина улыбается, указывая на трещину в песчаной плите. Она как-то сказала: "Истории дышат. Просто слушай".
Рафаэль прищурился.
"Если ты была права, Марина, – я сейчас на самой границе её дыхания."
Батискаф содрогнулся. Раздался скрежет – как будто тысяча игл прошлись по обшивке. Индикаторы на мгновение мигнули. Всплеск электростатики срезал внешний контакт, и в наушниках на секунду возникла полная тишина. Ни слова с орбиты до них не доходило. Ни даже эха.
– Что это было? – выдохнул связист дрожащим голосом. Он схватился за подлокотник, словно тот мог его спасти. – Мы должны немедленно подняться!
– Спокойно, – сказал Рафаэль. Тон его был ровным и невероятно спокойным. – Ты здесь не для того, чтобы паниковать.
– Мы не знаем, что это! Мы даже не знаем, что за сигналы были на спектральном приемнике! Может, это… может, это вообще живая форма!
Рафаэль обернулся. Его голос стал жёстче:
– Если оно живое, тем интереснее. Сосредоточься лучше на приборах. Займи мозг работай и думай, а не кричи на весь батискаф.
Юноша прикусил губу и откинулся в кресло. Его глаза теперь не отрывались от монитора.
В этот момент приборы словно сбесились.
– Зафиксирована аномалия, – прошептал пилот. – Четыре спектра. Инфракрасный, ультрафиолет, электромагнитный и… что это?
На центральном экране появилось нечто. В пелене, в просвете между двумя грозовыми слоями, вспыхнула полусфера. Тёмная, идеально гладкая, будто из стекла. Она появилась буквально на долю секунды и потом исчезла.
– Вот он, – прошептал Рафаэль. – Купол.
Батискаф входил в кратер. Давление возрастало. Иллюминаторы мерцали. Снова затрясло корпус аппарата.
Но Рафаэль больше не замечал ни шума, ни вспышек. Перед его внутренним взором вновь встала Марина, и её голос эхом звучал в черепе:
"История дышит. Просто слушай."
Он смотрел вниз, туда, где старая Венера хранила свою правду – под слоями серной бури, под пеплом миллиардолетних ветров.
"Охотник-9" опустился с едва уловимым толчком. Тонкие стабилизаторы зацепились за вязкую поверхность, оставляя за собой хлюпающий след. Рафаэль слышал, как за бортом шипит – возможно, испарения от внутреннего жара машины или сама Венера пробовала их на вкус. Привычного воздуха тут, естественно, не было – только кислотный пар, вязкий, как сгусток тягостного сна, и такой же тяжёлый.
Рафаль вышел первым. Скафандр отозвался легким стоном гидравлики, искажённым через внутренний канал связи. За ним последовали остальные – пилот, молчаливый и уверенный, связист-юнец, сжавшийся под тяжестью аппарата, один из биологов и инженер Гайо, тяжёлый и мощный, как домкрат, с множеством приборов, свисающих с пояса.
Под ногами – нечто среднее между грязью и стеклом. Почва подрагивала при каждом шаге, пружинила. Всё было цвета обугленного янтаря, но без тёплого блеска: только холодное отражение чего-то давнего, выжженного.
– Давление стабильно, – буркнул Гайо. – Но эта дрянь не то, что бы настоящая почва. Это почти гель какой-то.
Рафаэль ничего не ответил. Его взгляд был прикован к центру кратера.
Купол. Он высился, как замерший пузырь из древнего стекла – идеально полусферический, почти 900 метров в диаметре, и весь в мягком, колеблющемся мерцании. Цвет у него был неуловимый, как у старой пленки – серо-дымчатый с лёгким отливом зелёного. Границы казались расплывчатыми, и сам купол будто дышал, каждый миг меняя плотность, пульсируя в унисон с чем-то невидимым под почвой.
– Он живой что ли? – пробормотал биолог.
Рафаэль шагнул вперёд.
– Или был таковой когда-то очень давно.
В двадцати метрах от купола лежал обломок – тёмный, погнутый, покрытый копотью.
– Зонд, – произнёс инженер. – Один из наших. Мы потеряли с ним связь три дня назад.
Они подошли к обломкам ближе. Рафаэль опустился на корточки, глядя на то, что осталось от аппарата. Корпус был выжжен изнутри. Металл выглядел словно оплавленным температурой. Но поверхность не почернела, как от огня, а стала стеклянной, волнообразной, с крошечными спиральными узорами, будто кто-то оставил отпечатки на жидком зеркале.
– Это не плазма, – пробормотал инженер. – Вряд ли оружие. И точно не геохимия. Я вообще не знаю, что это.
Рафаэль провёл пальцем в перчатке по выжженной кромке.
– Местная система отвергла постороннее тело.
Он выпрямился. Купол переливался, как дыхание чего-то огромного и пока ещё спящего. Тени ползли по нему, но не от их тел в скафандрах, а от света, идущего снизу, из глубины. Рафаэль ощутил, как сжимается в груди, но не от страха, а от предвкушения получить ясные ответы на давно волновавшие его вопросы.
– Мы входим, – сказал он.
Инженер напрягся:
– Лем, мы даже не знаем, как и на каких приципах это… работает. У нас нет анализа данных, нет даже официального допуска для входа. Это не по протоколу.
– Протокол не нашел бы таблички на Церере. Протокол никогда не расшифрует надписей на них. Протокол не ведает, что перед нами сама история.
Он смотрел вглубь полусферы, как в зеркало чужой памяти.
– Я шёл к этому почти двадцать лет. Не могу же я повернуть назад у самого порога.
Биолог шагнул назад.
– А если он… не пустой?
Рафаэль обернулся:
– Значит, будет еще интереснее.
Он первым приблизился к поверхности купола. Та колебалась, как пар, но не оттолкнула его и он прошёл сквозь неё, как сквозь водяную пелену, и исчез с глаз остальных.
Оставшиеся члены команды переглянулись, ворочая тяжеленными скафандрами. Инженер выругался и прошел сквозь оболочку. Связист с биологом некоторое время стояли в нерешительности и все же шагнули следом.
Позади остался жёлто-зелёный туман кратера. Впереди их ждала тишина древней формы, ожидающей прикосновения живого.
***
Поверхность купола не звенела, не издавала шума. Когда Рафаэль протянул руку, она дрогнула, как ртуть, нарушенная касанием иглы. Стеклянная дымка на долю секунды стала вязкой и полупрозрачной – и втянула его, словно вода поглотила камень.
Переход длился мгновение. Тело обдало холодом, но не температурным – внутренним. Рафаэль почувствовал, как на миг исчезает – теряется вес, слух, даже мысли, как будто купол снял с него нечто лишнее, ненужное, суетное.
Он шагнул вперёд и оказался внутри.
Позади мембрана бесшумно затянулась. Затем вынырнули остальные. Первым – Гайо, потом биолог и молодой связист, который едва не упал на колени, с силой сжав шлем обеими руками.
– Пульс учащён, – прохрипел он. – Я… я чуть не потерял себя там. Как будто меня кто-то… отсканировал.
Рафаэль стоял, не двигаясь.
– Ты не потерялся. Ты просто почувствовал, что не один.
Он говорил почти шёпотом, не из-за опасений потревожить нечто враждебное, но из-за грандиозности пространства, которое разворачивалось перед ними.
Внутренность купола оказалась целым миром.
Циклопические арки, уходящие в темноту наверху, были покрыты тонкими линиями, похожими на письмена или неровные узоры. Стены – если это можно было назвать стенами – были чередой колоссальных колонн, между которыми висел туман, переливающийся мягким зелёно-голубым светом, как морская вода на рассвете.
Потолка почти не было видно. Где-то на самом верху что-то двигалось, отбрасывая колеблющиеся тени. Пол был сухой, чуточку пыльный, но не земляной. Он был сделан из плит, идеально подогнанных, испещрённых круговыми впадинами, похожими на древние печати.
– Это не может быть творением природы, – сказал инженер. – Это настоящая архитектура. Древняя, чёрт возьми, и невозможная. Тут миллионы тонн висят без всякой поддержки.
Рафаэль посмотрел на табло анализатора, потом медленно снял шлем и понюхал воздух. Сухой, как в музее. Запах камня, которому миллионы лет.
– Гравитация… – начал было биолог, смотря на свои приборы. – Она не венерианская. Она больше походит на земную.
Он несколько раз попрыгал, словно не доверяя полученным показаниям. Рафаэль кивнул.
– Преднамеренная настройка. Под кого-то или под что-то.
Сканеры в руках инженера мигали совершенно бессистемно. Одна из антенн вдруг взяла и совершенно обуглилась сразу после активации, другая зафиксировала сигнал, который тут же исчез. Экраны показывали то пустоту, то значения, выходящие за пределы диаграмм.
– Это невозможно. Пространство не совпадает с топографией. Купол должен быть меньше. Мы будто внутри совершенно другого места, – пробормотал Гайо.
Рафаэль присел у одной из колонн. Поверхность была гладкой, но покрыта символами – не письменами в человеческом смысле, а чем-то похожим на сплетения мыслей. Знаки напоминали те, что он видел на табличке с Цереры – те, что ученые назвали дорегистрированными, потому что они существовали до любой известной человечеству маркировки.
– Они знали, как растягивать пространство. Как формировать атмосферу. Как хранить прошлое, – произнёс он. – Но зачем?
Сзади послышались шаги – один из членов команды пробовал записывать на камеру, но техника глохла, аккумуляторы моментально разряжались. Рафаэль не обращал на это никакого внимания. Он положил ладонь на колонну и почувствовал легкое пульсирующее эхо, будто рука коснулась не мрамора, а кожи.
Внутри было… присутствие. Не разумное… или, по крайней мере, не человечески разумное. Что-то наблюдало за ними, но не как отдельное существо. Скорее это делала сама структура купола.
Рафаэль поднялся.
– Мы здесь не первые. Но, вполне возможно, что мы – последние, кому было позволено сюда войти.
Впереди коридор без крыши уводил команду в сердце купола. В полумраке, за арками, что-то мерцало – возможно, просто камень. Возможно, нечто иное.
Рафаэль не стал ждать. Он пошёл первым.
Центральный зал распахнулся перед ними, как чрево мёртвого гиганта.
Тут не было света, но всё было хорошо видно, но исключительно в серых тонах, как будто пространство само излучало приглушённое сияние. Потолок, казалось, исчез. Колонны уходили во мрак, как стволы древних деревьев в лесу. Воздух был неподвижен, почти вязок. Пространство давило, но не массой, а своей очевидной значимостью. Смыслом, которому не находилось слов.
Рафаэль шёл медленно и торжественно, как по храму.
Центр зала был завален обломками – массивные куски перекрытия образовали пологий склон, заваленный пылью, чёрным песком и плоскими плитами. Но прямо посреди этой разрушенной симметрии возвышался пьедестал. Он был сделан из другого материала – не того тусклого, пыльного камня, как всё остальное, – а из чего-то гладкого, с мягким свечением по граням.
Но главное – на нём лежал клинок.
Рафаэль почувствовал в нем не просто оружие. Это было мыслью, застывшей в металле. Искривлённый, тёмный, будто сделанный из обугленного стекла, он не отражал свет – он его поглощал. Остриё загнуто, само лезвие изогнуто, как язык змеи. Ни одного шва. Ни единого признака ковки. Он словно был выращен на этом пьедестале.
Рафаэль остановился. Команда встала позади него и затаила дыхание.
– Не трогай его, – прошептал кто-то.
Рафаэль не ответил. Он шагнул вперёд и не раздумывая протянул руку. Пальцы коснулись рукояти и в тот же миг купол загудел.
Это нельзя было назвать звуком в привычном для человека смысле. Это было давление в костях, в нервах, в сознании. Низкое, как дрожание земли, как зов глубин. Рафаэль пошатнулся, но не отпустил рукоять.
Образы водопадом хлынули в его разум. Они не были визуальными, скорее это были ощущения, передаваемые через все органы чувств одновременно. Водоворот, воронка времён. Все те же знаки, похожие на письмена с Цереры, но подвижные, изменяющиеся, словно начертанные внутри жидкости. И голос. Точнее, не голос – мысль, но переданная как звук: язык без звуков, речь без слов. Рафаэль чувствовал не фразы, а приказы, запреты, надежду.
"Путь закрыт. Путь откроется."
Он стиснул пальцы ещё крепче.
Биолог крикнул что-то, но его голос звучал отдалённо, как из-под воды.
Купол откликнулся.
Потолок начал мигать мягкими, плавными огнями – в нишах, в арках, в самых тенях. Тускло, будто кто-то разжигал лампы, которые горели когда-то, миллионы лет назад.
Вдалеке словно что-то зашевелилось.
Сначала это был просто звук: тяжёлое металлическое эхо, глухое, размеренное. Потом вибрация пошла по полу, словно земля вздохнула. Рафаэль поднял глаза. За колоннами, где ещё мгновение назад была пустота, мелькнул силуэт.
Он резко выпрямился, сжимая клинок обеими руками.
Глаза его стали дикими, от вдруг пришедшей полной ясности в сознании. Он прошёл точку невозврата. Он прекрасно знал, что сделал только что. И так же прекрасно знал, что клинок – не вещь, а его пригласительный билет.
– Назад, – сказал он. – Всем назад к стене.
– Что ты сделал? – спросил Гайо.
Рафаэль взглянул на него с тенью улыбки.
– Я… постучался в дверь.
Глава 3. Переход
Центральный зал дрожал в своём каменном безмолвии, как натянутая струна перед разрывом. Над головой Рафаэля на колоссальном своде мерцали древние символы, бледные, как тлеющие угли. Сквозь полупрозрачные своды купола просачивался тусклый свет – возможно, отражение плазмы, клокочущей в верхних слоях атмосферы. Стены дышали, медленно, едва заметно – или это было лишь ощущение дыхания, внесённое в реальность тяжестью артефакта в руке.
Рафаэль стоял в центре зала, стискивая чёрный клинок. Его истинная форма ускользала от взгляда – он то казался прямым, то изогнутым, то почти невидимым. От него исходило вибрационное пульсирование, неуловимое ухом, но ощутимое в груди, в лёгких, в самом позвоночнике.
Позади замерла группа исследователей. Они не решались подойти – ни Гайо, ни биолог, ни связист со сканером. Все они отошли к границе купола, наблюдая сквозь появившийся дымчатый барьер, как Рафаэль ступил туда, где история переставала быть мёртвой.
– Рафаэль, отступаем, – раздался по внутренней связи вдруг прорвавшийся сквозь помехи голос Синклэйра, резкий и испуганный. – Купол фиксирует нарастающие колебания. Выключи всё, выбрасывай это чёртово лезвие и выходи. Ты нас погубишь!
Рафаэль не ответил. Он не мог. Височная кость вдруг вспыхнула болью, как будто кто-то вбил в неё иглу. Он стиснул зубы, инстинктивно сделал шаг назад, но под ногами дрогнула древняя плита, и по полу побежали тонкие нити света, вплетаясь в узоры, пробегающие вдоль колон.
Они будто включались одна за другой, как пробуждающаяся от сна электронная схема. Купол громко зазвучал – не звуком грома, но чем-то похожим и иным одновременно. Звук был низким и обволакивающим, похожим на дыхание огромного спящего организма. Шум разросся внутри черепа, как набегающий водоворот. Рафаэль опустился на колено. Клинок в его руке завибрировал, и с его поверхности сорвалась пелена черноты, как капля, втягивающая свет.
– Что ты… что ты наделал… – пробормотал кто-то из тех, что стояли поодаль.
Рафаэль попытался что-то сказать, но губы не слушались. Тело стало ватным. Он снова почувствовал этот голос, что говорил без языка, без звука. Он был как внутренний зов. Воронка реальности затянула его буквально за секунду – резкое сжатие, как будто его сдавили в трубку, затем вращение, уносящее вперёд и вниз, вглубь, туда, где не существовало ни времени, ни имени.
Мир подернулся звездной пеленой. Свет погас. Кровь стала не кровью, а огненной нитью, а кости – звукопроводами. Он падал не вниз, а внутрь. Тело рвалось на части, выворачивалось и складывалось вновь. Казалось, он стал вспышкой, летящей сквозь волны времени, и каждый миг был как шрам, оставляющий свой отпечаток.
Он хотел закричать, но не было рта.
Он хотел освободиться, но не было рук.
И тогда всё замерло.
Одно мгновение – и мрак сменился светом. Тёплым, влажным. Воздух был солёным. Вода – реальной. Он ощутил её, как ребёнок ощущает первое прикосновение к жизни. Рафаэль вдохнул и с хрипом открыл глаза.
Он был внутри. Где-то ещё. Где-то раньше.
Через некоторое время, если о времени вообще было уместно вспоминать, началось пробуждение. Рафэль начал чувствовать. Сначала появилась только вода. Тёплая, плотная, как будто более вязкая, чем должна быть. Рафаэль медленно всплывал из темноты, словно сквозь гель, насыщенный светом и солью. Он не понимал, где находится. Тело дрожало, каждая клетка отзывалась чужеродным импульсом, как будто кто-то незнакомый пытался освоиться в его скелете.
Он закашлялся, и изо рта вырвался пузырь. Над ним плавно распахнулись полупрозрачные створки – не то двери, не то органические заслонки резервуара. Его тело медленно поднялось, как будто всплывало, и через тонкий слой воды он увидел потолок – керамический купол с гравировками, сплошь покрытый узорами, похожими на сплетёные цепи.
Рафаэль задышал неестественно глубоко, как будто его лёгкие были шире, или давление воздуха более высоким. Влага будто проникала в него через кожу. Он открыл глаза и всё увидел по-новому. Контуры стали чуть размазанными по краям, цвета стали гораздо насыщеннее. Свет проникал в зал сквозь полупрозрачные ткани, свисавшие со стен и потолка, и сам воздух казался подвижным: он струился, как медленно текущая вода, невидимо колебал занавеси, заставлял их ласково шептать.
Рафаэль, если это имя всё ещё принадлежало ему, медленно поднял руку и посмотрел на нее. Она выглядела чужой. Кожа – тёмная, с глубокими оттенками бронзы и зелёного. Пальцы – длинные, сильные, с загрубевшими подушечками. На внутренней стороне запястья пульсировал тёмный символ, похожий на те, что он видел в руинах купола. Он будто светился изнутри, но без излишней яркости – скорее, как тепло, проникающее сквозь плоть.
Он попробовал пошевелиться – движения давались с усилием, но не от слабости, а от инаковости. Мышцы откликались по-другому, нежели раньше, суставы казались словно чуть смещёнными. Его тело двигалось с плавностью, как будто было создано для среды, наполненной гравитацией несколько меньше от привычной.
Он наклонился к поверхности воды – гладкой, как зеркало, – и увидел лицо.
Оно не было его. Не Рафаэля.
Высокие скулы. Глубокие, немного удлинённые глаза, в которых отражались занавеси. Тонкий рот. Волосы – длинные, собранные в плотный жгут. Шрамы, больше похожие на узоры, пересекали висок и шею. И взгляд, который не отражал страха, а только глубокую память.
И тут в его голове раздалось имя. Не голосом, не языком, а просто знанием, которое было всегда при нем, но таилось до этого времени в глубине сознания.
"Т’Шад."
Как будто кто-то в тех же глубинах сознания поставил точку и сказал: "вот, кто ты теперь".
Рафаэль попытался сопротивляться, удержать прежнее "я", но это было похоже на удержание дыхания – инстинкт требовал отпустить и сделать вдох.
На нём была одежда – тонкая, как плёнка, сплетённая из металлосодержащего волокна. Она прилегала к телу, меняя оттенок при каждом движении – от тёмно-серого до переливающегося синего. По груди шла тонкая полоса символов – не обычное украшение, а, возможно, обозначение роли. Или касты. Или его функции.
Он сидел в странной тишине, где присутствовали только звук воды, только его дыхание.
За завесами послышалось движение. Раздался звук мягких шагов, словно кто-то проходил мимо. Что ж, по крайней мере он не один в этом необычном мире.
Рафаэль – Т’Шад – сделал первый глубокий и спокойный вдох новой жизни.
Шаг за шагом он поднимался по влажному каменному настилу, выходя из комнаты, где находился резервуар. С каждой ступенью воздух становился ярче, гуще, насыщеннее. Завеса колебалась позади, отражая бледные огни внутри, и мягко закрылась, словно ткань с вшитой памятью.
Он оказался в галерее, ведущей к открытому пространству. Просторные арки, перетекающие одна в другую, были не вырезаны, а как будто выращены из полированного материала, переливающегося синим и серым. Окна были похожи на раскрытые лепестки цветов – полупрозрачные, текучей формы, мягко пропускающие свет.
Рафаэль… Т’Шад… вышел на балкон. И остановился пораженный видом.
Перед ним простирался океан совершенно не похожий на земной. Вода была тягучей, с лёгким отливом меди, и в ней отражались три луны, висящие в бледно-синем небе. Солнце было крупнее, чем он помнил, и его свет был белым с золотым – почти осязаемым.
Скалы, обрамлявшие берег, были покрыты плотным, мшистым налётом, переливающимся как слюда. Волны мягко разбивались о камень, испуская аромат соли и чего-то древнего – запах времени, о котором никто уже не вспоминал.
Комплекс, частью которого был этот балкон, не имел прямых линий. Стены стекали, переходили в колонны, те – в потолки, и всё это словно дышало, как будто здание существовало не как замершая архитектурная форма, а живой организм. Поверхность камня отливала перламутром, и в его глубине скользили узоры, словно растущие изнутри.
Слева, из другой арки, появилась женщина.
Высокая, с чётко очерченными чертами. Волосы собраны в узел, украшенный металлическими нитями. Кожа её была цвета утреннего золота. Она остановилась, глядя на него, и глаза её прищурились с лёгкой тревогой.
– Т’Шад… – произнесла она, как будто имя должно было объяснить всё.
Он посмотрел на неё. Внутри что-то дёрнулось: не воспоминание, но как бы их эхо. Отголосок чего-то едва узнанного.
– Ты… – начал он, но слова вырвались на языке, который он не знал и при этом все же понимал.
Она подошла ближе, коснулась его руки. В её взгляде было сочувствие.
– Ты долго был в резервуаре, – сказала она. – Я говорила, что подводный переход может оставить след. Но ты словно… не здесь. Как будто ты… – она замолчала, беспокойно всматриваясь в его лицо. – В тебе что-то изменилось.
Он хотел ответить, но сознание подсказывало, что именно сейчас лучше слушать, нежели говорить.
– Совет ждёт тебя, – сказала она мягко. – Решение принято. Клинок будет отправлен в Хранилище Врат, как ты сам предложил. Конфликт с Диаспорой обостряется, и мы не можем позволить, чтобы они получили к нему доступ.
Слова звучали знакомо и в то же время – как шёпот из снов. "Клинок. Хранилище. Диаспора."
– Ты вернёшься к себе, Т’Шад, – добавила она. – Я уверена. Просто… вспомни, кто ты. Ты был опорой. Тем, кто держал Переход открытым. Не потеряй себя.
Рафаэль стоял молча, глядя на океан и луны над ним. Чужое тело, чужие слова, чужой мир – и внутри всё же что-то откликнулось в ответ. Что-то, связанное с клинком. С куполом. С тем, что осталось на поверхности Венеры в другой эпохе.
Он всё ещё был археологом. Просто теперь он оказался на другой стороне раскопок.
Рафаэль присел на край балкона, спиной к залитому солнцем заливу. Камень под ним был тёплым, чуть пористым. Воздух – влажный и насыщенный, с примесью соли и сладкого, почти анестезирующего аромата, исходящего от висящих над перголой лиан.
Он опустил голову, вновь глядя на свои руки. Да, ему не показалось – это были не его руки. Темнее, жилистее. Сами кости казались чуть длиннее. Пальцы – мозолистые, с рельефом, словно после долгой работы с металлом или камнем. На запястье – уже знакомый символ, выгравированный прямо под кожей, как ожог, тот же, что был на чёрном клинке в куполе.
Рафаэль провёл пальцем по знаку, и тело отозвалось внезапной дрожью – резонансом. Он резко встал, не в силах оставаться на месте. Он шёл по коридорам дворца, всё быстрее, всё беспокойнее, пока не оказался в круглом зале под высоким сводом. В центре раскинулся мозаичный пол, исписанный концентрическими кругами символов. Он узнал их сразу – точно такие же были в куполе.
Он видел эти же узоры, вырезанными на колоннах. Помнил, как сканер скользил по ним, выдавая сбои один за другим. Теперь же они ожили. Здесь они не были тайной за семью печатями. Это был язык. Обычные надписи.
Он ступал по ним, и образы поднимались в сознании, будто вытесненные тени прошлого пробивались сквозь трещины.
…Битва. Гулкие удары в водной тьме. Гигантские корабли, словно раковины, изрыгающие свет. Падающие дома. Вой голосов, говорящих на непереводимом языке.
Он схватился за голову, но видения продолжались.
…Совет. Полукруг лиц. Он – Т’Шад – стоит перед ними и поднимает клинок. Его голос звучит тревожно, но сам он внутренне спокоен. "Мы не победим их силой. Но мы можем пережить".
…Погружение. Огромные механизмы замирают в толщах океана. Резервуары с телами, с воспоминаниями. "Когда будет найден Клинок – начнётся Сдвиг".
Рафаэль зашатался. Опёрся о стену. Камень был живым, тёплым, как кожа. Он выдохнул и прошептал вслух:
– Это все же не сон.
Внутри не было страха – только холодное осознание произошедшего. Он не просто попал в прошлое, но само его сознание было втянуто через клинок. Это была не технология в привычном смысле. Это было наследие. Живая память цивилизации, последняя обратная связь перед исчезновением – нечто, способное перенести себя вперёд, сквозь время, в чужой разум.
Он вспомнил купол. Как он пульсировал. Как сканеры сходили с ума. Как все приборы зафиксировали скачок энергии в тот самый момент, когда он взял клинок.
– Я не активировал артефакт, – сказал он себе. – Я стал его продолжением.
Он медленно выпрямился, глядя в мозаичный пол.
И впервые за всё это время почувствовал не отчуждение, а предназначение.
Тени начали сгущаться раньше, чем положено. Едва солнце коснулось кромки залива, небо потемнело, как будто влага, что всегда витала в этом мире, собралась в одну точку и застыла.
Рафаэль – или уже Т’Шад – стоял у восточного окна дворца. Ровный балкон выходил прямо на океан. Волны ещё плескались внизу, но их ритм стал неестественно медленным, отдавался гулким шумом. Воздух дрожал, как перед бурей, но не было ни ветра, ни криков птиц, ни обычной вечерней жизни.
– Т’Шад, – раздался голос за спиной. Один из стражей, в темных доспехах, стоял прямо, будто в ожидании приказа. Лицо его оставалось непроницаемым. – Хранитель Глубин поднялся. Лаурис ждет.
Слова прозвучали тихо, но Рафаэль ощутил, как в груди будто провалилось что-то тяжёлое. Образ из чьей-то чужой памяти вспыхнул в голове: гигантская фигура, поднимающаяся из чернильной бездны, закрывающая собой свет. Что-то древнее, спящее в толще океана, по какой-то причине вдруг начавшее шевелиться.
Он молча кивнул и повернулся к нише в стене зала. Там над подставкой парил в воздухе клинок. Лишь на вид он был оружием, а по сути он был знаком, печатью, ключом. Изогнутый, чёрный, будто вытесанный из самой ночи. Он пульсировал лёгким светом, точно откликаясь на происходящее за стенами.
Рафаэль протянул руку, но не коснулся клинка. В груди билось не его сердце, но он чувствовал его ритм. Он знал: цикл, забытый тысячелетиями, не завершился, но он ждал.
И теперь он начнётся снова.
– Я – носитель, – прошептал он.
Клинок отозвался легким дрожанием воздуха. Вдалеке, из-под земли, донёсся гул – медленный и глубокий, как дыхание планеты.
Рафаэль закрыл глаза и его сознание куда-то уплыло.
Глава 4. Т'Шад
Рафаэль открыл глаза и целое мгновение не понимал, где находится. Потолок над ним был изменчивый, с виду органический – полупрозрачная мембрана, в которой медленно двигались золотистые прожилки, как в растущем листе. Мягкий влажный свет проникал сквозь неё, окрашивая комнату в перламутрово-зелёный цвет. Воздух был густым, насыщенным запахом соли, водорослей и чего-то сладкого, цветущего.
Он лежал на поверхности, напоминавшей кожистое ложе – упругое, тёплое, слабо покачивающееся, как будто под ним пульсировала вода. Всё это казалось сном, но телесные ощущения были слишком отчётливы и реальны.
В голове плавала слабая боль, словно виски сжимала тонкая петля. Он медленно сел, машинально прикасаясь к коже – она все еще была другой. Темнее, грубее. Он знал это тело… знал, но не принимал его.
Рафаэль встал. Пол апартаментов мягко пружинил под ногами. Биолюминесцентные водоросли, вплетённые в стены, отреагировали на движение всполохами света, будто приветствуя его пробуждение. Из стены вытянулся щупальцеобразный манипулятор, дотронулся до руки Рафаэля и из этого удивительного устройства заструился тёплый пар. Рафаэль понял, что начался ритуал омовения.
Он целиком встал в образовавшийся туман. Запахи сменились и теперь его обоняние уловило мяту, минералы, сухие травы. Влага осела на коже и мгновенно впиталась. Это была привычка Т’Шада, но и Рафаэль чувствовал её, как свою собственную.
Где-то со стороны раздался негромкий звук, и из стены выдвинулась полукруглая ниша. В ней вибрировали тонкие мембраны – "акустические плёнки". Рафаэль подошёл и поднёс руку. Плёнка ожила, распространив резонансный импульс. В воздухе возник голос – негромкий, как дыхание, говорящий на языке, который он не знал, но прекрасно понимал.
Оказалось, что передавали новости. В них говорилось о приливных потоках, нестабильности в архипелаге Яш’Ма, колебаниях в слоях биооболочки над городами Диаспоры. Упоминалась и отправка клинка к Хранилищу Врат. Голос менялся, ритмически вибрируя, как пение китов. Рафаэль слушал, затаив дыхание, стараясь не показать даже самому себе, насколько чужим это казалось.
В дверь постучали и он вздрогнул. Руки на мгновение сжались в кулаки и тут же снова расслабились. Остатки памяти подсказали, что это вполне обычное утреннее приветствие. Он коснулся стены, и та разошлась.
Вошла высокая женщина в одежде из почти прозрачных тончайших переливающихся нитей. На её щеке был знак в виде двойной спирали, ничуть не портивший е облик. Она мягко и приветливо улыбнулась.