Пока держишь за руку

Глава 1

Я закрыла дверь, натянула капюшон и в который раз проверила: документы на месте, направление, бутылка воды, наушники. Всё при мне. Ритуал, отточенный до автоматизма. Где каждый элемент воспринимается мной как щит. Или оберег. Сердце билось ровно, но глухо, будто внутри кто-то поставил шумоизоляцию и стучит оно через вату. Больницу я давно перестала воспринимала как нечто страшное. Скорее как обычную смену на работе: прийти, отсидеть, сдать и уйти. Не вовлекаться, не надеяться, не чувствовать. Без истерик, без надежд.

Я шагнула на лестничную площадку, уже готовясь мысленно к анализам и дежурной улыбке медсестры – и застыла.

У двери напротив стоял человек. Спиной. Я уже хотела пройти мимо, но дыхание пропало. Это он. Это Максим.

Людмила Сергеевна, хозяйка квартиры напротив, что-то объясняла, передавая связку ключей. Он кивал, послушно, рассеянно. Пока не обернулся – и не увидел меня.

На миг я подумала, что это галлюцинация. Может, побочка от препаратов? Но нет.

– Алиша?.. – голос. Тот самый. Забытый, но слишком знакомый. В нём промелькнуло всё: изумление, тревога, нежность, будто мы не на лестничной клетке, а где-то среди старых лет, недожитых слов и недосказанных снов. – Алиша, это ты?

Я медленно выпрямилась. Слишком быстро захотелось уйти, или проснуться.

– Максим? Привет, – только и сказала я. И даже себе показалась чужой.

– Я не верю… Алиша, привет! Как же я рад тебя видеть, – он шагнул ближе и улыбнулся. По-настоящему, искренне. Улыбка не изменилась. Только в глазах было что-то новое. Или старое, но теперь читаемое. – Ты здесь живёшь?

– Уже год, – кивнула я и бросила кисть в сторону двери. – А ты?

– Только сегодня переехал, – он провёл рукой по затылку. Всё тот же жест. Смущённый, мальчишеский, совсем не по его возрасту. – Сколько мы уже не виделись?..

Я не ответила. Не могла. Не хотела. Молчание повисло между нами, густое, как старая пыль, поднятая с полки слишком резко, которую не трогали с прошлого века.

– Вы знакомы? – удивлённо спросила Людмила Сергеевна, переводя взгляд с него на меня.

– Да… мы… друзья, – с лёгкой заминкой сказал Максим.

«Друзья?» Какое горькое слово. Он что, решил лейкопластырем закрыть глубокий и не зажитый шрам?

– Отлично, – улыбнулась хозяйка. – Тогда ключи я отдала, а Алина, если что, поможет, да?

– Конечно, Людмила Сергеевна, – отозвалась я автоматически. Как робот. Но глаза мои всё ещё смотрели в его. В те самые глаза. Такие же слишком выразительные, такие же слишком опасные. Он всё ещё улыбался. Как будто ничего не было. Словно не было тех ночей, когда я не могла дышать от боли. Словно не было измены. Не было его ухода. Молчания. Пропажи. Словно он не предавал. Где кольцо? Почему он один? Почему здесь?

– Как ты здесь оказался? – спросила я.

– Я… мм… – он запнулся, потёр подбородок. – Алиш, может, мы… зайдём к тебе или ко мне и поговорим? Хоть немного.

– Я сейчас ухожу. Вернусь через три часа, – я сказала это ровно, без тени прошлого, не поддаваясь.

– Понял, – он кивнул, пытаясь сохранить что-то между нами. Что? Иллюзию? Тень? – Я подожду. Только… скажи, где тут ближайший продуктовый?

Я замерла на секунду. А потом сказала:

– Пойдём, мне по пути – покажу.

Мы вышли вместе. Молча. И только внизу, у почтовых ящиков, я впервые позволила себе украдкой взглянуть на него. У него появилась небольшая седина по бокам, и блин, как ему это чертовски идёт. Он стал… мягче? Тише? В нём больше не было той дерзости. И всё равно – он был для меня эпицентром землетрясения, которое началось когда-то давно. Я всё ещё не знала: это возвращение – шанс или новая боль.

Глава 2

Я вернулась ровно через три часа. Коридор встретил меня запахом свежего дерева, краски и новой мебели. Значит, Максим уже успел распаковать часть вещей. Или хотя бы открыть коробки. Голова чуть кружилась – то ли от усталости, то ли от мысли, что он за этой дверью. Здесь. Рядом. Так близко, что, если положить ухо к стене, можно, наверное, услышать, как он дышит. Но я всё равно остановилась у двери напротив. Того, что хотела услышать от него, я не знала. Но понимала: рано или поздно нам всё равно придётся поговорить. Он же ничего не знает про меня. И вопрос даже не в прошлом. А в том, как мне теперь с этим быть. Что рассказать. Чего не говорить. Надо ещё подумать хочу ли я ему рассказывать. Стою, как перед пропастью, и в голове крутится: «А надо ли вообще?». Может, пусть всё так и останется – на расстоянии двух дверей и трёх лет молчания? Может, пусть просто уйдёт снова. Но он вернулся. Ладно нужно сначала узнать, что он здесь делать. Я стою перед его дверью.

– Давай, Алиш, соберись.

«Алиша..», хм, меня так уже никто не называет. Даже медсёстры в больнице зовут по фамилии. Имя звучит как звонкая монета в заброшенном фонтане. Как память, которую больно трогать. Как же это тяжело. Я выдохнула и нажала на звонок. Звук поворачивающегося ключа возник почти сразу. Дверь приоткрылась. И – вот он.

– Привет, заходи, – сказал Максим, и голос его был живым, тёплым. Он выглядит радостным, как ребёнок, который ждал кого-то важного и всё-таки дождался. – Я тут немного приготовил и купил к чаю, ты на работе была?

Я кивнула, не уточняя.

– Ага, вроде того.

– Ну, проходи, – он отступил, открывая дверь шире.

Квартира почти такая же как у меня, только пустая, гулкая, ещё не обжитая. Пара коробок на полу, ноутбук на подоконнике, рядом открытый блокнот. Мы прошли на кухню. Он быстро налил мне чай, поставил чашку на стол передо мной. Запах ромашки. Почему-то это тронуло.

– Так, почему ты здесь, Максим? – спросила я, глядя прямо в его глаза.

Он сел напротив. Сцепил пальцы на столе, как делал, когда нервничал. Я заметила, что и плечи были напряжены. Взгляд упал куда-то в сторону, он явно искал слова.

– Алиш, я, – он говорил медленно. Я подумала, что он боится, что его любое слово может оказаться последним. – Я не хотел, чтобы у нас всё так вышло.. Я правда этого не хотел.

Он сделал паузу.

– Где-то полгода назад выяснилось, – он замолчал, будто собирался с духом. – Что Оля не моя дочь.

Я не отреагировала. Просто слушала.

– Аня… она солгала. Всё это время. А я… я уже успел всё разрушить. С тобой.

Я молчала. Чай в чашке стыл, а воздух в кухне становился всё тяжелее.

– Знаешь, как узнал? – он поднял глаза. – Оля попала в больницу, обычная простуда, ничего серьёзного. Но при анализе врач удивился: сказал, что при нашей с Аней группе крови у ребёнка просто не могло быть такой.

Он вздохнул.

– Я сначала не поверил, но после впервые задумался. Пошёл, сдал ДНК. Три дня ходил кругами, как безумный дурак. А потом… потом бумага. Всё чёрным по белому. Не мой ребёнок. Ни по крови, ни по генам, ни по клеткам, ни по правде.

Он провёл рукой по лицу, будто хотел смахнуть то, что накопилось за всё это время. Хотел стереть с него усталость, память, себя прежнего.

– Я хотел уйти сразу. Не получилось. Всё было завязано – квартира, быт, работа. А потом мне предложили место здесь. Проект на год, может больше. Начальником участка на стройке нового жилого комплекса. И я согласился, ни минуты не раздумывал. Просто собрал вещи и уехал.

Он посмотрел на меня – впервые по-настоящему. Глаза, как тогда. Только с оттенком вины. Ни жалости, ни гордости. Только тишина. И раскаяние.

– Я не знал, что ты живёшь здесь, – продолжил он уже тише. – Честно. Просто… совпало. Или не совпало. Но я рад тебя видеть. Очень.

Я впервые посмотрела на него в упор. Я смотрела на него. И вдруг память выдала кадры воспоминаний:

…как он учит меня парковаться на пустой стоянке у супермаркета…

…как мы едим пиццу прямиком из коробки, сидя на полу…

…как он целует меня в висок, а я смеюсь, размазав на его лице акриловую краску…

Я смотрю на него и вижу, как он и правда стал выглядеть ещё старше. Чуть потухший взгляд. Но в нём всё ещё был тот Максим, который учил меня водить машину, который смеялся, когда я пачкалась в краске, который когда-то целовал меня в щёку – как что-то хрупкое и нужное.

– У тебя больше нет кольца, – говорю я едва слышно. – Вы всё ещё в браке?

– Я никогда не был женат. Ни дня. Ни на ней, ни на ком, – он усмехнулся горько. – Только почти стал отцом. Почти стал человеком, который всё потерял.

Я отвела взгляд. Тишина. И чай. Остывший, как и всё, что когда-то было тёплым между нами.

– А ты, Алиша? Как ты? Как родители? – спросил он вдруг.

Голос его был осторожным, но он спросил это по-настоящему. Я не знала, как ответить. Что сказать? Что у меня рак? Что я живу по часам, в промежутках между химией, анализов, капельник и прочих процедур? Что моих родителей больше нет? Что я осталась одна? Что единственное, что держит меня в этом мире – слабость, из-за которой я не могу покончить с собой?

– Они разбились в ДТП полтора года назад, – выдавила я.

Максим замер. Полностью застыл. Потом медленно сжал руки на коленях. Он хотел что-то сказать, но не смог. И, наверное, это было хорошо. Мне не нужны были слова. Мне и так тяжело дышать.

Мы пили чай молча. Впервые за три года – вместе. И в этой тишине, без громких фраз и сломанных обещаний, что-то медленно, едва слышно, начало меняться. Внутри. И между нами.

Глава 3

Утро началось как обычно: с тупой головной боли и знакомого заторможенного сигнала в груди – чувство схожее на то, будто внутри кто-то медленно сжимает сердце в кулак. Организм, как и всегда, напоминал, кто тут главный. Я не спорила. Выпила таблетку, плеснула в лицо холодной воды, чтобы прийти в себя, и посмотрела на себя в зеркало. В зеркале знакомое отражение. Похудевшее лицо, усталые глаза, синеватые круги под ними, кожа бледная, почти прозрачная. Но я всё ещё живая. Значит, утро уже победила, осталось победить и день.

Стиралась тёмная одежда, которую я носила почти постоянно. Я вынимала мокрое бельё из стиралки и аккуратно развешивала одежду, когда раздался стук в дверь. Не звонок, не требовательный удар, а именно вежливый, лёгкий и немного неуверенный, почти стеснительный стук.

Я открыла. На пороге стоял Максим. С коробкой в руках и чуть виноватой улыбкой.

– Привет… извини, что с утра. Не поможешь? – голос мягкий, почти извиняющийся.

– Да, с чем? – спросила я и поставила тазик с одеждой на пол.

– Я не могу найти, где здесь платёжки от ЖКХ лежат. И ещё не разобрался, как тут платить – через приложение или надо куда-то идти. Людмила Сергеевна сказала, ты в курсе.

– В курсе, – кивнула я. – Проходи.

Он зашёл осторожно, боясь что-то нарушить или ненароком задеть что-то хрупкое. Осмотрелся по сторонам. Взгляд скользнул по стопке листов в углу, по книгам в шкафу и по подоконнику с горшком, где тянулись вверх помидорки. Он на секунду замер, будто не решался присесть. Я рукой указала на стул. Сама повернулась и открыла верхний ящик тумбы у двери, где у меня лежали квитанции. Аккуратная папка, всё подшито и разложено по месяцам – не потому, что я педант, а потому что мне нужно чувствовать порядок хоть где-то. Вытащила несколько этих аккуратно сложенных квитанций.

– Вот, – подала я ему квитанции. – Всё тут. Я обычно оплачиваю онлайн через приложение. Мне так удобно, но можно и в ближайшем терминале, он вон в том магазине за углом, если тебе так удобнее.

Он взял бумаги, бегло пробежал глазами и кивнул.

– Спасибо. Я бы без тебя тут точно запутался.

– Да брось. Обращайся если что, – и я, неожиданно для себя, улыбнулась ему, по-настоящему.

Он тоже чуть улыбнулся в ответ, неловко, но искренне. В уголках глаз – тонкие лучи морщинок. Мне от этого вдруг стало очень тепло. Он такой милый. Такой родной.

– Ты злишься на меня? – спросил он вдруг, глядя мне прямо в глаза.

Я не сразу ответила. Только смотрела на него спокойно. В глаза, в лицо. В человека, который когда-то держал мою руку как нечто драгоценное, а потом просто отпустил.

– Нет, – сказала я наконец. – Я слишком устала, чтобы злиться. Да и… смысла нет. Всё уже случилось.

Я чуть опустила взгляд и выдержав паузу сказала:

– И злилась я не на тебя..

Он опустил взгляд, тоже немного помолчал, выдохнул и тихо сказал:

– Я был дурак.

Простая фраза. Без оправданий, без пафоса, просто факт.

Снова тишина. Он смотрел на мои руки – тонкие, почти прозрачные. Я почувствовала это – как его взгляд скользнул по моей тонкой коже и чуть заметном шраме от катетера, не до конца скрытый рукавом. Я заметила, как его глаза на мгновение остановились, но он ничего не сказал. Я знала, что он понял, я это увидела – он чуть нахмурился и поджал губы. Но он ничего не спросил. Спасибо, что промолчал.

– Я видел, как ты с детьми гуляешь, – проговорил он спустя пару секунд. – Нянчишь?

Я кивнула.

– Да. У соседей, из пятнадцатой. Хорошие ребята. Я к ним уже привыкла.

Он кивнул, задержал взгляд на мне, о чём-то задумался.

– А ты рисуешь?

– Да, как и раньше. Иногда заказы беру. Портреты, иллюстрации, обложка для книги.

Он смотрел на меня ещё какое-то время, словно что-то считывал. После встал, чтобы уйти. Уже взялся за ручку, но остановился в дверях.

– Если тебе что-то будет нужно… – он чуть замялся, вздохнул. – Я рядом. Любая помощь. Правда.

Я кивнула, без слов. А когда дверь за ним закрылась – села обратно на стул, уперлась локтями в колени, уставилась в окно и долго не могла сосредоточиться. Дети играли на площадке, качели скрипели от ветра, старушка сидела на лавке и листала газету, сжимая в руке пакет с хлебом. Обычный день, обычная жизнь, но внутри было что-то не то. Не знаю, чего в его взгляде было больше – сочувствия, вины или надежды. Или чего-то ещё. Но почему-то внутри всё отозвалось. Я не знала, что именно я почувствовала в этот момент. Не жалость, не боль, не гнев. Что-то другое. Что-то, что заставляет сердце трепетать, но тут же замирать от страха. Максим вроде вернулся. И, кажется, что он действительно рядом. Но я уже совсем другая. И моё «рядом» теперь – совсем не про расстояние.

Глава 4

Двор был наполнен светом – тёплым, мягким, почти невесомым. Солнце пригревало, будто ласковая ладонь, и дети реагировали на него, как цветы: расправлялись, оживали, становились громче. Они радовались так, как будто солнце разрешало им всё: бегать, падать, пачкаться, смеяться, кричать и визжать. Топот, песок в волосах, грязь на коленях – и всё это кажется не шалостью, а обычным ритуалом жизни. Я сидела на деревянной лавке, укутанная в старый вязаный кардиган серого цвета, который уже давно сбился катышками, но он был тёплым и знакомым, как объятия, которых мне не хватало. Я смотрела, как Лёва строит в песочнице дорогу из сырого песка – с кочками, поворотами и мостиком, а Катя рядышком делает вид, что печёт пироги из земли, аккуратно перекладывая мокрую грязь с ладошки на пластиковую тарелку и закрывая свою грязевую начинку листом подорожника.

Я следила за ними – не как строгий взрослый, а как человек, которому временно доверили самое ценное. Эти дети не были моими, но именно в их беззаботности я нашла остров, на котором могла дышать. Здесь мне позволяли быть просто – нужной. А иногда этого достаточно, чтобы снова почувствовать пульс жизни.

Максим подошёл почти бесшумно. Он появился со стаканом кофе в одной руке, а второй придерживал тонкую крышку, чтобы ничего не пролилось. Просто подошёл, молча поставил кофе рядом со мной и сел рядом на эту же лавку, на самый край, но всё же это было близко. Я не удивилась. Он уже трижды за неделю «случайно» оказывался на площадке. То якобы просто «шёл мимо», то с пакетом фруктов, то «случайно» проходил с бутылкой воды, теперь вот с кофе. Мне даже казалось, что он научился чувствовать, когда я бываю здесь, а может и вовсе выслеживал. Но мне это нравилось.

– Ты каждый день так рано встаёшь? – спросил он, не глядя на меня, а наблюдая за детьми.

Я пожала плечами, сделав глоток. Кофе был ещё горячим.

– Сегодня попросили утром погулять. Соседям нужно срочно по делам. Ну, а я не против.

Он кивнул. Минуту молчал. Я привыкла к его молчанию. Оно не было тяжёлым – наоборот, в нём было больше уважения, чем в любых словах.

– Слушай, Алиша… – начал он, но чуть тише. – Я всё думаю, стоит ли извиняться снова. Или уже нет смысла.

Я повернулась к нему, взглянула на его лицо. Он не играл, не давил. Его голос был тихий, ровный. Говорил просто, не наигранно, без попытки вызвать жалость, без драматизма.

– Не надо, – сказала я. – Мы – это то, что осталось. Всё остальное давно распалось.

Он улыбнулся едва заметно, наверное, больше даже глазами, чем губами.

– Я рад, что хоть что-то осталось. Пусть даже так.

Мы снова замолчали. Лёва с разбегу влетел в Катину «кухню», уронил её тарелки, развалил башню из формочек. Катя заревела – громко, отчаянно, как будто конец света. Я вздохнула, встала и пошла разнимать их. Подняла Лёву, вытерла сопли Кате и пообещала печенье после ужина и новый комплект формочек. Через две минуты они уже снова смеялись. Всё как обычно. Раньше мне казалось, что я не создана для материнства. А теперь это – единственное, где я чувствую себя сильной.

Когда я вернулась к лавке, Максим смотрел на меня так, словно что-то понял.

– Ты хорошо справляешься, – сказал он.

Я уселась рядом, подняла рукав кардигана повыше, чтобы не мешал, и сказала:

– Это они хорошие. Я просто… временный взрослый. Как вожатый в лагере – рядом, пока это нужно.

Он будто воздух проглотил. Повернулся ко мне.

– Ты хочешь детей? – он спросил это почти не вслух. Похоже было, что случайно сорвалось с языка.

Я задержала дыхание. Сначала сделала глоток, кофе уже под остыл. Вопрос попал в больное место.

– Хотела. Когда-то.

Он понял. Или почти понял. Но в любом случае посмотрел в сторону и вжал губы в тонкую линию.

– Прости.

Я не знала, за что именно он просит прощения. За себя, за прошлое, за то, что не спросил раньше. Или за то, что снова рядом. Но я ничего не сказала. Просто продолжала смотреть, как Катя угощает «грязевым печеньем» какого-то нового мальчика и пила кофе.

– У тебя сейчас кто-то есть? – спросила я, и удивилась себе: зачем?

Он качнул головой.

– Нет. После того… ну, после той истории, я никому не верю. Да и себя не выношу.

Он помолчал.

– Потом как-то… работа, дни, дорога. А теперь вот – ты. И будто всё началось с начала. Или не началось, не знаю.

Я вслушивалась в его голос. В этот сдержанный, чуть хрипловатый тембр. И не знала, что чувствую. Не боль, не надежду. Получается, что просто – присутствие. Я посмотрела в небо. Оно было ясное, голубое, будто по заказу. Пронзительное. Такими бывают только первые летние утра – ещё без жары, но уже с предчувствием.

– Я не готова к началу, – тихо сказала я.

– А к продолжению?

Я не ответила. Просто снова посмотрела на детей. Он понял. Не настаивал. Не приближался ближе, чем я позволяла. И этого пока было достаточно.

– Давай сходим в кино или погулять? – предложил он. Сказал это почти буднично и легко. Без намёков.

А я не раздумывая сказала:

– Давай.

Глава 5

Кино выбрал он. Я даже не спросила, что именно – просто сказала «да», и позволила себе впервые за долгое время не думать, не контролировать. Просто быть. Просто идти рядом.

Мы вышли на улицу и молча двинулись по знакомому маршруту – вдоль домов, под арками, через сквер. Слова были лишними. Мне не хотелось говорить. И, кажется, ему тоже. Мне нравилось это. Эта тишина не напрягала, не была пустой. В ней жило что-то особенное: редкие пересечения взглядов, тепло в полушаге друг от друга, ветер, поднимающий над асфальтом лёгкий, летящий пух, как серебристые следы забытых одуванчиков и шаги в такт. Всё было каким-то лёгким. Непривычно лёгким.

– Не помню, когда в последний раз так просто гулял, – сказал он, когда мы шли через парк. Его голос был почти шёпотом, как бы не желая разрушить эту тонкую ткань момента.

– Ты же всегда был загруженный, – ответила я, чуть усмехнувшись. – Телефоны, встречи, стройки.

– А ты – вечная с кисточкой, – усмехнулся он в ответ. – Или с чаем.

– Или с простынями на голове, помнишь?

Он засмеялся. И этот смех прозвучал легко, искренне, будто из другого времени.

– Когда ты сказала, что хочешь стать привидением, чтобы не сдавать курсовую?

– Я была абсолютно серьёзна, – усмехнулась я, глядя на него из-под бровей.

И мы оба рассмеялись, как дети, которые поймали случайную радость.

***

Фильм был странный. Французская драма, снятая будто сквозь стекло с лёгкой пылью. В пастельных тонах, где все молчали больше, чем говорили. Лица на экране казались затуманенными, как старые фотографии, а музыка звучала редко, точечно, как дождь по стеклу. Это подходило мне. Я чувствовала себя героиней той картины: с тенью на лице, с тайной в груди, которую нельзя выговорить. И с последней уставшей весной под кожей. Максим сидел рядом, молча. Он не пытался шутить или комментировать, не тянулся за рукой – просто был. И этого мне было достаточно.

Когда свет в зале включили, мы долго не вставали. Мне не хотелось выходить обратно в реальность, в город, в этот вечер. А может, наоборот – хотелось остаться только в этом вечере, где есть только мы, и ничего до и после.

***

На улице уже были сумерки. Город светился мягко, по-летнему, будто лампы на столах в старом доме. Неонов не было, лишь тёплое свечение окон, редкие фонари, жёлтые пятна света на асфальте. Лёгкий ветер едва шевелил мои волосы. Максим молчал, потом медленно протянул мне руку. Не как жест романтики – как опора, как мост, как тихое: «я здесь, держись». Я посмотрела на его ладонь – большую, чуть загрубевшую, тёплую, надёжную. И без раздумий взяла её. Без слов, без мыслей, просто взяла. Потому что хотелось, потому что могла.

– Поужинаем? – спросил он после короткой паузы.

Я чуть улыбнулась, глядя вперёд, не отпуская его руку.

– Лучше ко мне. У меня есть суп и хлеб. И печенье.

Он не возражал. Ничего не сказал, только кивнул, и мы пошли, не отпуская руки друг друга. Не торопясь. Не думая о том, что было или что будет. Как будто так и было всегда. Как будто так и должно быть.

***

На кухне было тихо. Не той пустой тишиной, что звенит в одиночестве, а мягкой, наполненной. Мы ели молча, и каждый из нас знал: если начать говорить, то можно разрушить это хрупкое, которое едва оформилось между нами. Вкус еды почти не ощущался, но в самой её простоте было что-то тёплое. Он ел медленно, и мне казалось, что он не хотел, чтобы этот момент закончился.

После он встал, не спрашивая, собрал тарелки и понёс их к раковине. Вымыл посуду тщательно, как человек, привыкший к порядку. Всё это – просто, буднично. Но сердце стучало иначе. Оно наконец вспомнило, как это – когда рядом кто-то свой. Не ради драм, не ради героизма. Просто рядом.

Когда он вышел из кухни, я услышала, как шуршит бумага. Он открыл мою папку с рисунками – ту, которую я обычно прятала. Не из стыда, нет. Просто она была личной. Там были не только заказы, но и то, что я рисовала для себя.

– Можно? – спросил он, но голос его звучал неуверенно, почти шёпотом. Он будто понял, что заглянул в слишком личное.

– Уже открыл, – ответила я, подходя ближе.

Он смотрел на мои рисунки. Там были пейзажи: море в разное время дня, сосны, серые скалы под дождём, окно с чашкой и свечой. Много воды. Мне всегда было легче рисовать воду – текучую, непостоянную, живую. Она меня успокаивала. Он знал это.

– Ты всё так же чувствуешь мир, – тихо сказал он. – Через свет, через тени.

Я не ответила. Только стояла рядом, глядя на знакомые штрихи, как на что-то далёкое и чужое – ведь рисовала я это тогда, когда ещё верила в “потом”.

– Ты устала? – спросил он через мгновение. В этом вопросе не было жалости, только забота. Старая, узнаваемая.

– Всегда, – тихо сказала я.

Он чуть-чуть дотронулся до моей руки – осторожно, спрашивая разрешения прикосновением.

– Можно я побуду рядом? Просто. Без планов.

Я кивнула. Этот момент был важнее любых обещаний.

Он остался. Не рядом в постели, не в тишине под одним пледом. Он остался на кухне, с книгой в руках, тихо перелистывая страницы, пока я села у окна и снова взялась за кисти. Рисовала почти наугад – линии ложились легко. Просто потому что он был.

Мы не были вместе. Но мы были рядом. И этого было достаточно. На тот вечер. На то сердце. На то «сейчас».

Глава 6

За окном моросит дождь. На кухне горит приглушённый свет. Я сижу за столом с чашкой чая. Он позвонил днём. Голос был немного уставший, но знакомый до дрожи.

– Можно к тебе заглянуть вечером? Очень хочется просто поговорить.

– Конечно, приходи, – ответила я, почти с радостью.

Никита – мой друг из больницы. Мы познакомились в одном из самых страшных периодов жизни. На третьем курсе химиотерапии, когда всё было как в тумане: кислые капельницы, стерильные стены, чужая боль по соседству. Он оказался рядом – немного дерзкий, с вечно тёплым пледом и глупыми шутками. Мы тогда обменивались книгами, масками для сна и молчанием, которое не нужно было объяснять. Он знал, как болит, и как страшно по утрам. И знал, как отвлечь от этого – честно, по-дружески.

После выписки мы не потерялись. Переписывались, делились анализами, новостями, редкими фото из жизни. Виделись мало, но связь жила – крепкая, как нитка, прошедшая через боль.

Я испекла яблочный пирог – это была моя форма заботы, тёплая и безопасная. Привычка, которая заменяла мне слова, когда слов было слишком много или совсем не было. Он пришёл с коробкой зелёного чая и бананами – всё так же, как в больничные дни. Обнял меня в прихожей – крепко, будто боялся, что я растаю.

– Живёшь, значит, – сказал он с улыбкой, глядя в глаза.

– Стараюсь, – ответила я.

Мы сидели на кухне. Пили чай. Говорили о книгах, о тех, кого уже нет, о том, как странно быстро забываются страх и терапия – и как при этом всё внутри помнит. Он смеялся – заразительно, искренне. И я смеялась тоже, впервые за долгое время по-настоящему – не из вежливости, не чтобы не пугать других, а потому что рядом было по-настоящему легко.

– Ты снова рисуешь? – спросил он, заметив блокнот на подоконнике.

– Да, но иногда. Когда есть силы.

Он кивнул.

– Это хорошо. Значит, ты ещё дышишь. Но выглядишь ты… усталой. Но по-другому. Как будто не от боли, а от слишком большого количества мыслей.

– Ты всегда всё видишь, – я криво улыбнулась. – Да, я… думаю. Много. Слишком.

Я немного повременила и снова заговорила.

– Хочешь услышать старую историю? Только без осуждения, ладно?

– Конечно. Я же не судья. Я – слушатель.

– Тогда слушай, – я вздохнула. – Максим, мой бывший. Мы были вместе. Вдвоём против всего. Мы познакомились столкнувшись в магазине. Я тогда только в вуз поступила, а он уже был состоявшийся мужчина если так можно сказать про человека в тридцать. Но он стал ухаживать. Я влюбилась, мы стали встречаться. Я тогда думала, что так будет всегда. У нас была своя тишина, свои коды, свои странные привычки. Он знал, как я пью чай. Я знала, на каком плече он засыпает быстрее. А потом… Он ушёл.

– Ушёл?

– Да. Просто собрал вещи и сказал, что «так будет правильно». А через две недели я узнала, что он был с другой, – я замолчала на мгновение. – Измена – это не самое страшное. Страшнее – то, как легко он сдал нас. Как будто мы были не историей, а временной остановкой, – у меня сорвался голос. – Я простила ему измену. Серьёзно. Это можно объяснить. Слабостью. Страхом. Человеческой глупостью. Но я не простила уход. Не простила, что он молча выбросил всё, что мы строили.

– И ты всё это держала в себе?

– Годами. Я лечилась, разбиралась с собой, строила новую жизнь на руинах той. И вот теперь… Он живёт… – я слабо улыбнулась. – …в соседней квартире.

– Серьёзно? – спросил он даже громко.

– Да, абсолютно. Мы снова видимся. Почти каждый день. Он пригласил меня в кино, а я согласилась и пошла. Потом мы ещё гуляли и ужинали у меня. Он смотрит так, как будто ждал меня всё это время. А я… Я не знаю, что делать. Во мне живёт всё сразу: и любовь, и обида, и нежность, и злость.

– Он говорил, зачем вернулся?

– Нет. Он случайно тут оказался. Он просто… рядом. Словами не давит. Ничего не требует. И это, наверное, самое страшное. Потому что я снова хочу доверять. Снова хочу верить глазам. А внутри – всё ещё лежит старая, тяжёлая тень. Мне кажется, если я сейчас открою ему дверь полностью – и он уйдёт во второй раз – я не встану.

– Ты всё ещё его любишь?

– Да, – ответила я тихо, почти шёпотом. – Но я не уверена, люблю ли его сейчас… или всё ещё люблю того, когда мы были вместе. Ты знаешь, он стал другим. Спокойнее. Терпеливее. Он сам прошёл сквозь предательство или просто обман. Он ушёл только потому, что та, с которой он переспал, сказала ему, что беременна от него. А через два года оказалось, что вот эта дочь не от него. И всё равно – я боюсь.

Никита подумал и сказал:

– Может, это и есть любовь? Не когда ты не боишься. А когда всё равно выбираешь шаг навстречу – даже дрожа.

– А если я ошибусь?

– Ты уже не та, кем была тогда. Теперь ты умеешь встать. Даже если упадёшь. Главное – не забывай себя на этом пути. Не жертвуй собой ради чьего-то присутствия. Любовь – это не только «держать за руку», но и «не отпускать себя».

Я тяжело вздохнула.

– Сложно, когда сердце просит одного, а страх шепчет другое.

– Слушай обоих. Но решай ты. Ты сильнее, чем думаешь. А если что – я рядом. Даже если просто на кухне с чаем.

Я улыбнулась кривой улыбкой, в которой был упрёк самой себе и которая тотчас же прогнала последний признак раздумий.

Мы замолчали. На улице дождь. Тихий, как фон для новых решений. Я смотрю в окно, потом – в чашку. Внутри всё ещё бурлит, но уже не так тревожно. Уже – немного светлее. Ближе к ночи он собрался. В коридоре мы снова задержались. Свет был приглушён, тишина – густая. Он обнял меня – долго, спокойно. Так, как умеют только те, кто держал чью-то руку в реанимации. Я уткнулась носом ему в плечо – на секунду, как будто проверяя: всё ещё можно быть собой.

И в этот момент дверь напротив приоткрылась. Максим. Он стоял, опершись рукой о дверной косяк. Мы встретились взглядами. В его глазах – ни упрёка, ни ярости. Но что-то дрогнуло. Сдержанно, тихо, но ощутимо.

– Привет, – сказала я, спокойно. – Это Никита.

– Добрый вечер, – вежливо кивнул Никита, отпуская меня.

– Я… хотел узнать, не нужна ли помощь, – произнёс Максим, чуть тише обычного.

– Спасибо. Пока справляюсь, – ответила я.

– Ну, если что – я рядом, – тихо добавил он и вернулся в квартиру.

Никита, чуть прищурившись, усмехнулся.

– Он волнуется.

– Я знаю.

– Ты впустишь его?

– Потихоньку, – сказала я, не отворачиваясь от двери.

Когда Никита ушёл, я ещё долго сидела на кухне с пустой чашкой в руках. Пирог остыл. Чай выдохся. Но внутри жило ощущение какого-то странного предвкушения. Воздух сгустился – перед грозой, перед решением, перед новым витком.

***

Мы с Максимом снова начали общаться, как будто ничего не произошло. О детях на площадке, о погоде, о закатах. Только его взгляды задерживались на мне чуть дольше, чем раньше. А в сообщениях между строк появилось нечто, что невозможно было назвать напрямую.

И вот как-то вечером, когда он помогал донести из магазина тяжёлый пакет, мы остановились у моей двери, и он вдруг спросил:

– А Никита… он тебе парень?

Я замерла на секунду. Не от удивления – скорее, от того, что чувствовала: вопрос этот давно витал в воздухе. Просто теперь его озвучили.

Я посмотрела на него. В голосе – не ревность. Больше тревога. Нежная неуверенность, которую я раньше в нём не слышала.

– Нет, Максим. Он просто друг. Мы познакомились в больнице. Он один из тех, кто понимает, не спрашивая.

Он кивнул. Медленно.

– Понятно. Прости, если полез не в своё. Просто… мне важно знать.

Я улыбнулась.

– Мне приятно, что тебе важно.

Вечер был тёплый. И внутри – тоже. Словно кто-то потушил старую тревогу. И зажёг маленький фонарик где-то глубоко в груди.

Глава 7

Быт – странное слово. Пугающее и уютное одновременно. Как старая рубашка отца: чуть велика, чуть потерта, но пахнет домом. В нём что-то неуловимо важное. Простое и тихое. Ведь настоящая близость не в признаниях под луной, а в том, кто вынесет мусор или подаст плед, когда тебе зябко.

Мы как будто начали с конца. Не с цветов, не со свиданий, не с первых робких касаний. А с супа, который я варю через день, чтобы было, чем согреть вече. С чая, который он приносит молча, не спрашивая и зная какой я люблю. С того, что однажды, пока я была в больнице, он просто пришёл с лейкой – поливать мои помидоры черри. Без просьб, просто знал, что я не успела, поэтому пришёл и сделал.

***

Мы гуляли вечером. Лёва всхлипывал, он упал на площадке и ударился коленкой. Я несла его на руках, он прятал своё лицо в моё плечо. Максим шёл рядом, нёс Катину сумку и говорил что-то про супергероев, которые не боятся боли. Дети залипли, слушая его. Он умел это – возвращать безопасность голосом. Говорить так, что становится чуть легче дышать. Как будто его голос сам по себе является бронёй.

Когда мы вернулись домой, Катя вдруг вслух спросила, уверенно, как умеют только дети:

– Дядя Максим, а вы теперь с Алишей живёте?

Он смутился и немного растерялся. Я – тоже. Но он быстро собрался и мягко ответил:

– Пока в разных квартирах, но на одном этаже. Так что мы почти соседи-семья.

Катю это устроило. А вот у меня что-то кольнуло в груди. Почти семья. Слово «почти» может быть таким тёплым и таким холодным одновременно.

***

Он теперь иногда ужинал у меня. Иногда просто сам приносил продукты, хлопал дверцей холодильника и говорил:

– Есть идея – сделать ужин из всего, что найду.

А однажды он пришёл с корзинкой малины и сияющими глазами сказал:

– Не смог пройти мимо. Смотри, свежая малина. Ты же любишь?

Люблю. И он помнит.

Мы ели малину с творогом, лениво смотрели какой-то глупый фильм про школьников и время. Потом он взял мой альбом и просто начал листать. Бережно. Пальцами по краю, как будто боялся смазать нарисованные линии. Спрашивал редко. Только если чувствовал, что за картиной стоит что-то большее.

– А этот? – он показал портрет женщины со спущенными волосами и острым, почти надломленным профилем.

– Мама. За пару дней до аварии. Рисовала по памяти.

Он ничего не сказал. Я тоже молчала. Иногда бывает молчание, которое важнее любого «прости», и в котором больше сочувствия, чем в тысячах слов.

***

Он починил розетку у меня на кухне. А потом повесил полку, ту самую, которую я год откладывала, и она всё просто стояла у стены. Когда закончил, вытер ладони и сказал, не глядя:

– Не хочу быть мужчиной на выходные. Хочу быть полезным – каждый день.

Я не знала, что ответить. В горле встало комом что-то тёплое. Поэтому просто молча заварила чай. Мы сидели на кухне, слушали, как за окном барабанит дождь. В комнате было полутемно и спокойно. Он не уходил до позднего вечера. Не смотрел на часы, не проверял телефон. Просто был рядом, как тёплый свет из другой комнаты, который ты замечаешь только тогда, когда гасишь его.

***

И каждый вечер, когда я оставалась одна, то задавала себе один и тот же вопрос: «Сколько ещё времени у меня есть, чтобы жить вот так просто? Чтобы не объяснять, не рассказывать, не готовить кого-то к тому, что потом всё может рухнуть.». Пока не говорю ему. Пока просто запоминаю – его голос, его руки, как он смеётся над моими кривыми блинами, как открывает банку с огурцами через полотенце, как смотрит на меня, когда думает, что я не замечаю этого, как кладёт руку на спинку стула – чуть ближе ко мне, но не касаясь… Всё, что между нами сейчас – будто чашка, полная воды. Хрупкая. Но пока целая. И я держу её двумя руками. Изо всех сил. Чтобы не уронить, не пролить и не разбить.

Глава 8

Максим принёс плед и термос с чаем. Я принесла булочки в бумажном пакете. Как будто, мы тайно сбежали от всего мира: без записок, без объяснений, без планов на возвращение. Сбежали просто на крышу.

– У тебя правда есть ключ от выхода на крышу? – прищурилась я, недоверчиво, но с интересом.

Он усмехнулся, как мальчишка, у которого есть секрет.

– Я в хороших отношения с Людмилой Сергеевной. Помогаю ей с проводкой, а она помогает мне с романтикой.

– Романтикой? – переспросила я и подняла бровь.

– Ну… – он сделал вид, что смутился, а сам довольно улыбнулся. – Если назвать это «вечер на крыше с булочками».. не знаю, звучит ли достаточно возвышенно. Но мне нравится.

Я слышала, как его шаги позади звучат уверенно и спокойно, будто весь вечер был уже давно решён и просто ждал нас. Мы поднялись по лестнице. Стены здесь очевидно недавно красили, был сильный запах краски. Мы вышли на крышу. Было тепло. Солнце уже клонилось к горизонту. Город внизу шумел – машины, музыка, отдалённый лай собак. Но здесь.. здесь всё было иначе: тише. Пространство, где можно дышать, будто на головой всё раздвинулось, как раскрывается ладонь. Небо огромное, мягкое. Воздух отдавал запах горячего железа и цветущих балконов снизу.

Я села на плед, закинув ноги под себя. Он сел рядом, близко. Термос щёлкнул крышкой, и он налил нам чай в крышечки, как в походе. Всё как в кино. Только без сценария. Просто мы. Просто вместе.

Мы молчали. Долго. Смотрели, как небо окрашивается сначала в тёплое золото, потом в розовый, а потом в сине-фиолетовый, как чернила. Ветер трепал мои волосы. Я чувствовала, как он рядом дышит – ровно, глубоко. Чувствовала его тепло, его тишину. Он просто рядом. Он не задавал вопросов. И я не чувствовала боли. Не думала о болезни. Не думала о будущем. Только о том, как здесь хорошо и страх, что сидит глубоко внутри: «а вдруг это ненадолго?» и я всё это потеряю..

– Знаешь, – сказал он вдруг. Его голос прозвучал мягко, но чуть хрипло. – Я всё думаю. Если бы тогда… если бы я остался.

Я повернулась, смотрела на него спокойно.

– Ты бы всё равно ушёл, – сказала я. – Ты бы взял ответственность над ребёнком. Ты всегда хотел быть хорошим.