По следам Палленальере. Том II: Град Саринтен

Информация

Хоть древняя война с драконами уже давным-давно закончилась, человек не перестал разрушать. История циклична, и кровопролитная бойня началась вновь. Два могущественных альянса, схлестнувшись, начали очередное глобальное противостояние. Империя Ковенант, – жестокое авторитарное государство, и Восточная Коалиция, – объединившая всех желающих свергнуть тиранию запада, обеспечив «мир во всем мире». Времена не меняются, короли и придворные крысы до сих пор вонзают друг другу кинжалы в спину и подливают в вино яд, а низшие сословия находятся в очень ужасном, нищенском положении. Вместе со всем этим начинает пробуждаться древнее и могущественное зло…

Данная книга является продолжением истории первой книги цикла. Варатрасс Валирно’орда, встретившись с храбрым Джерумом фар’Алионом, держит свой путь на север, по следам Палленальере.

Все совпадения с реальностью случайны и не несут какого-либо скрытого смысла. Автор опирался на другие произведения и вселенные, поэтому похожие вещи и отсылки уместны.

Нити судьбы множества героев поневоле переплетаются воедино вокруг алого камня Палленарьере. Камня, чей свет и блеск затмевает собой Суур в безоблачный полдень.

Стоило разобраться со своими проблемами, как появляются новые. Объединившись, герои путешествуют по следам утерянного осколка Ока Архаэля, что бесследно пропал после смерти правителя Империи нордов. Держась за тоненькую нить, они идут дальше, ещё не зная, что одних ждут осуществлённые амбиции, а других полнейший крах, падение и смерть.

1. «Кинжал во тьме»

2. «Ночь Грёз»

3. «По следам Палленальере»:

Том I: Тишь Заземелья

Том II: Град Саринтен

Том III: Пяст Перволюдей

4.«Блик разбитого меча»

Введение в повествование

Обрушился тяжёлый удар по неогранённому камню… Удар, дрогнувший земную кору нестабильной на те времена Лофариан, обрушивший волнение на всех, кого она держала нерушимой хваткой. Подобное – немыслимо. Подобное – не было предсказано, а уж тем более, – не было ожидаемо. Сама идея воздействия на него – апогей безумия и самодурства Мастера. Но Тифаринтор-тзарк Ара-Абаль не верил в страх, рука Первоэльфа не дрогла. Камень, треснув в центре, раскололся на четыре равные доли.

Каждое касание голыми руками поднимало дыбом все волоски на его смертном теле. Но Величайший кузнец непоколебим. Каждая грань, отлетевшая от осколка Ока Архаэля на пыльный стол – шипела, показывала своё сопротивление. Искры, вымещаемые из-под зубила, озаряли ночное небо, создавая иллюзию секундного дня. Волшебный драгоценный камень потихоньку начинал принимать задуманную форму, начинал отблёскивать сотней уже сотворённых острейших и идеально ровных граней. Пять самых больших отслоённых камней, а также шестнадцать, что в разы меньше, отложены в стекларову колбу.

Двадцать лет кропотливой работы, тысячи сломанных ювелирских инструментов и сотня лопнувших от воли Алого Камня квадрантов, приближали рождения самого главного творения в жизни Мастера, что уже нарёк оное на родном языке воистину выдуманным словом – Палленальере.

Алой заговорённой пыли, настоящего хрустального стекла, становилось всё больше и больше. По желанию Мастера колющие гранулы станут нерушимой закалкой его будущих произведений кузнечной мысли.

Шло время, работа подходила к заветному окончанию. Была скована покоряющая чрез глаз душу цепь и крупный стекларовый, покрытый чистейшим золотом кулон с сотнями инкрустированных частиц Ока Архаэля и иных изумительных глубинных камней. Выгравированная надпись на тыльной стороне отражалась под тусклым, по сравнению с лежащим под рукой Палленальере, магическим свечением. Гласила она: „Сильнейшая воля очарует Небесное Величие“.

С каждым движением работа давалась труднее. Положив огранённый самоцвет в ложу, кузнец навсегда закрепил его семью равномерно расположенными крапанами. Гений магии Фауканора скрепил и закалил Амулет материей и хаосом. Любой, кто увидел бы подобное, тут же провалился в состояние неопределённости, удовлетворения и экстаза.

Работа была окончена, но не всё так просто. Тифаринтора мучил вопрос, на который не мог дать ответ ни он, ни его уважаемые кровные братья. Кому же даровать Амулет Власти? Кто достоин, и кто нуждается?

Сначала выбор эльфа-кузнеца пал на славного потомка его старшего брата. Но Тифаринтор недолго проносил эту мысль в голове, покуда тот и не имея Амулета Власти был любимым в народе и неоспоримым всеми правителем.

Младший брат Мастера, Фауканори-Илäн Ара-Абаль, сам отказался от дара, то ему неинтересно, да и без того тот велик.

Сам кузнец не имел права брать подобное, то ему не нужно. В тот момент взгляд его устремился за свирепые волны Великоэльфийского моря, за могучие горы Водамина… Устремился к Северу, к варварам-налётчикам, что не способны существовать в мире между собой… К земле волевых северных нордов…

Ступив на их землю в одиночестве, укатанный тёплым мехом, Первоэльф нашёл самое большое их селение, центр объединённого государства, зарождающееся королевство. И прибыл он на пир, ставший аудиенцией, хоть слово это и не было знакомо варварам. Северяне изумились, ибо не видывали их глаза раньше подобных эшау, но приняли щедрый дар. Алиронт Юстиан взял из его рук невиданное ранее по красоте творение и преклонил колено, что не зрил ни один из его соплеменников до этого момента. И при всех поклялся Алиронт беречь наречённый им Амулетом Перволюдей златой камень, неосознанно запустив цепь несомненно значимых для всех обитателей Лофариан событий, не зная истинную природу и назначение инкрустированного вовнутрь Палленальере. Началась вечная история божественного Кровавого осколка…

Том второй

Прибытие в город Саринтен. Построение плана и отплытие в ледяные воды Хладоморя.

Глава I: Прибытие в лагерь

Во Междуцарствии годах,

Горит-пылает пламя битвы,

Когда короны на главах,

Блестят, но власти камни биты.

Во Междуцарствии, в горах,

Бушуют штормом Сквара мужы,

И, столкнувшись на мечах,

Cгорит костёр судьбы и догорят их души.

Империя, встречая крах,

Умоет лико алой кровью,

Когда станцуют на костях,

Всё те, кто утопает властью.

Они, короны водружая страха,

Народ бросают в смерть, в убой,

И, питая алым знамя,

Корону делят меж собой.

Империя природой нестабильна,

Сломаться было где-то суждено,

Когда последний волей Бога,

Её правитель был жестоко умервщлён.

Но истина, иль небылица?

Не каждый верит в грешные слова…

Что императора муки и кончина,

Пришлись на руку Лонруса раба…

И каждый, расстилая к небу знамя,

Претензий ложных взяв на горб,

Идёт вперёд, войска сопровождая,

Считает, что другой король – поныне лорд.

И, лишь ярый бред внимая,

Молчит Совет, коль умер государь.

Идёт туманом, года перебирая,

Багряная заря, что закалила сталь.

– баллада «Второе Междуцарствие»

В высоких зарослях, смягчённых мраком и дыханием земли, звенели и попискивали ночные твари. Кузнечики, словно осыпанные светом созвездий, перекликались где-то слева, а справа, в завихрении трав и корней, невидимые стрекозы били крыльями, будто крохотные волшебные молоточки по стеклянной мембране мира. Всё жило, дышало, колыхалось под полуночным небом, как будто сама планета вспоминала себя до рождения городов. Башня кеварийцев – исполинская, безмолвная, окованная рунами и тысячами шестерёнок – теперь осталась где-то позади, как исполинское воспоминание, исчезающее за складками холмов и воспоминания.

Арликино Манасхар, не обронив ни звука, шагнул за черту её врат и… исчез. Не растворился, нет – скорее, вывернулся из пространства, как если бы его вытолкнула обратно сила, которой он сам был частью. Магия, почти неощутимая, словно касание чьего-то влажного пальца к шее, прошла по воздуху. Ветер вздрогнул. Пыль поднялась на миг, закружилась и легла обратно, как если бы только что присутствовало нечто невозможное.

– Что теперь делать, а? – прохрипел Транг, стараясь держать голос твёрдым, но тот ломался. Он был будто остывшим металлом – тяжёлым, неподатливым, внутренне разбуженным. – Ты ведь понимаешь, что…

Его глаза, прищуренные, полные боли, блуждали по небу, по линиям леса, как будто искали чего-то утерянного: знакомого сигнала, понимания, точки опоры. Он, в отличие от даранта, уже снял повязку, но мир был слишком ярким. Суур, даже отражённый от облаков, бил по зрачкам, как молот по тонкой серебряной чаше. Боль в глазах будто прорастала из глубин черепа, доходя до затылка и снова возвращаясь в лоб тяжёлой нитью.

– А чего ты его не остановил сам-то? – устало бросил Варатрасс.

Он шёл чуть впереди, не поворачиваясь, и голос его был груб, но не сердит – скорее, тянулся из глубины раздражённого сердца, где каждый нерв был натянут.

– Сейчас совсем не время находить на жопу подобные неприятности. Всё рушится, всё дрожит, и ты бегаешь за иллюзией.

– Сейчас-сейчас… сейчас… – Транг запнулся, будто сам испугался звучания этого слова. – А что сейчас-то? Что идёт? Какой день?.. Месяц?.. Какой, к едрёному праху, час?

– Eashu fead zrashar?1 – прошептал Энлиссарин, будто сквозь решето.

Его голос звучал не как вопрос, а как предчувствие, как восклицание, вложенное в дыхание умирающего леса.

Он поправил повязку, едва заметно дёрнув подбородком. Полоса ткани, некогда белая, теперь серая от пыли и пота, снова легла на его лицо. Даже в этом жесте сквозила эльфийская грация – осторожность, будто он нёс на себе сосуд с заклинанием.

– Да, мне это важно, таахарские ёлки-иголки! – с надрывом бросил Транг, словно защищаясь от призраков непонимания. – Я… я должен знать, где мы, когда мы, кто мы… иначе всё плывёт, как гниль в тёплой воде.

– Сегодня первиус, семнадцатое число Последнего урожая. – отчеканил Джерум.

Его голос прозвучал, как удар ножа в дерево, без эмоций, но с уверенностью.

– Ты… – Варатрасс изумлённо обернулся. Его брови чуть приподнялись, и в уголках губ проскользнула сухая усмешка. – Ты что, всё это время вёл счёт? Под землёй?

– Да. – Джерум не стал добавлять больше.

Он просто шёл. Его шаг был упрям, тяжёл, будто каждое движение было шагом сквозь ил и сталь. Он знал, что если отпустит счёт времени – отпустит себя.

Он шёл как тот, кто несёт в себе внутреннюю ось мира.

И Варатрасс, хоть и не сказал ничего больше, понял. Внутри него, где-то на уровне сердца, эта точность вызывала уважение, сродни горечи.

Впереди, за дымкой, над залитым туманами изгибом долины, виднелась вершина холма – Саринтенов холм, опоясанный рекой, как кость венами. Там, под ним, должен был стоять город – Саринтен2, последняя твердыня Тремаклийской веры, столица Королевства Западной Тремаклы, залатанная, как доспех старого воина. Им оставалось лишь дойти, добраться, добежать.

И тогда… тогда всё начнётся по-настоящему.

Из-за поворота, сквозь травы, пробили шум и хрип колес. Повозки. Две, три… нет, пять. Скрип, топот, тяжёлое дыхание. Пыль взметнулась. Ветер донёс запах мёда, смерти и пота.

– Эт… наши? – глухо выдохнул Транг, остановившись как вкопанный.

Его голос будто бы потонул в собственном дыхании, едва донёсшись до спутников, растворяясь в вязком сумраке наступающего утра. Он щурился, с трудом различая очертания процессии, мерцающей сквозь пыль и полусонный туман над равниной. Взгляд его дрогнул, точно цепляясь за реальность, которая то обретала чёткие грани, то рассыпалась призрачными тенями в дыхании мёртвой травы.

Мрангброн поднял голову, тяжело повёл взглядом вслед. Его глаза были пустынны, неподвижны, будто вырезаны из камня. Он следил не за повозками – за их следами в пыли, за роями мух, ползущими по воздуху, за дрожью тени, скользящей по щитам и раненым.

Кареты медленно плыли по дороге, скрипя своими колёсами, словно жалуясь самой земле. Каждая везла в себе тела погибших – завёрнутых в ткани, залитых кровью, или вовсе ничем не прикрытых, чтобы не скрывать правду. Рой трупных мух – густой, как сгусток вины, – сопровождал их, кружась над плотью, улавливая последний запах солдатского страха и смерти.

Из-под одного покрывала свисала рука – изломанная, тёмная от засохшей крови, неподвижная, с ладонью, всё ещё застывшей в жесте, будто пытающейся что-то схватить: клинок, щит, веру, жизнь. Всё впустую.

У одного из павших броня была расстёгнута – на груди всё ещё висела простая медная цепочка с полустёртым кулоном. На нём была гравировка. Джерум заметил её, но не смог прочесть. Он и не пытался.

Броня сопровождающих воинов блистала в блеклом свете раннего утра. Да, это были западные норды – их изящество, заклёпки, скосы наплечников и стальные гофры в локтевых зонах выдавали авортурскую школу. Но цвета… цвета стали чужими. Не привычное золото Ингмара Второго, не бело-синие эмблемы легионов, а резкие снежно-фиалково-багряные линии, будто раны, рассечённые прямо по латам. Печать новой эпохи. Эпохи, что не знала жалости.

Каждое их движение было тяжёлым, замедленным, словно даже воздух давил на них. Воины шли как призраки, как остатки чего-то забытого. Ни один из них даже не взглянул на героев. Они не заметили их. Или же просто были слишком выжжены изнутри, чтобы что-то ещё замечать.

– Нет, Транг. – тихо сказал Джерум, не поднимая головы. – Это не наши. Это не воины Торальдуса. Наши союзники носят чёрно-алые элементы.

Он не осуждал. Он констатировал. Голос его звучал, как сухая хроника, как строчка, вписанная в протокол перед казнью. Без эмоций. Без сожаления. Только факт, вытянутый из раскалённой действительности.

– Это… противоположная сторона этого дурацкого конфликта. – добавил Варатрасс, сплёвывая в траву. Его голос был сдержан, но внутри клокотал – не гнев даже, а усталость. – А, может, и не совсем. Может, это уже даже не Совет. Может, кто-то новый. Кто отвалился, вырос, пустил корни в крови. Здесь теперь много таких.

Он говорил, глядя не на дорогу, а сквозь неё – вглубь равнины, где уже не было видно ни башни, ни повозок, только мягкое жжение горизонта.

Это была лишь малая часть того, что грядёт. Эхо настоящего. Предчувствие будущего.

Не исключено, что где-то недалеко уже пронеслась очередная битва, и в ночи хрипели умирающие. Или только собирались. Знамёна поднимались, клинки затачивались, речи произносились в шатрах с картами. Всё это было слишком близко – словно дыхание волка, стоящего за спиной.

Гражданская война. Второе Междуцарствие. Слово, которое знали уже даже дети, и которое горело в сердцах как заточенный кинжал. Страна разрывалась между Первым Советом, держателем престола без короля, и бесчисленными претендентами – королями, лордами, авантюристами, магами и фанатиками, каждым из которых двигало лишь одно: желание дотянуть до себя обрывок тронной ткани и сделать его знаменем.

Лоскутная империя. Ветхая скатерть. И каждый тянет её в свою сторону, не глядя, кто уже упал под ногами.

В этом шуме, в этом марше мёртвых и живых, четверо героев стояли как молчаливые узлы судьбы – среди руин государства, среди следов погибших, среди песен, которых уже не поют. И только ночь, звенящая насекомыми и тяжестью неба, слышала их.

Прошло время. Потихоньку начинало светать, близилось прекрасное утро – если, конечно, можно было называть утром эту сизую, медную зарю, что еле пробивалась сквозь нависшую над равниной пелену дыма и испарений. Воздух стоял густой, тягучий, напоённый запахами сгоревших трав, металла, навоза, копоти и далёкой, уже разложившейся крови. Герои, миновав три знаком обитых распутья, близились к равнине, где тёмными плавниками в полутьме дрожали очертания военного лагеря.

Из-за холма начинал блистать тусклый свет факелов, расставленных по периметру и цепочечно уходящих вдаль, туда, где сквозь дымку мерцали зубчатые силуэты городских стен – стен Саринтена, столицы, опоясанной чёрной, гнилой водой, что вяло колыхалась под мостами и дамбами. Шатры, раскинувшиеся вокруг, уходили вглубь пелены, будто армия пришельцев из другого века застыла в момент перед пробуждением. Они были самых разных видов: простые серые палатки с холщовыми входами, промокшие и просевшие, как спины стариков; палатки-командные, с гербами и знаками – выцветшими, изодранными, но всё ещё гордыми; лазареты с полуоткрытыми пологами, откуда несло вонью гари, зелья и смерти. Некоторые шатры были связаны между собой верёвками, на которых сушились перевязочные тряпки, шлемы, кальцоны, цепи и даже искалеченные, смытые дождём флаги.

Стук молота по наковальне то и дело разрывал предрассветную вязь. Там, где стояли кузнечные палатки, всё ещё работали. Один из кузнецов, одетый в наспех подогнанный кожаный жилет и закопчённый фартук, что-то выкрикивал своему подмастерью, уронившему багровый кусок раскалённого железа в золу. Рядом лошади тянулись к ведру с грязной водой, фыркая и беспокойно переступая копытами. Они чувствовали запах смерти, повисший в воздухе.

Пыль смешалась с жиром. Сапоги солдат, снующих по лагерю, оставляли глубокие следы в рыхлой почве, пробитой дождями и кострами. Многие двигались без слов. Их глаза были уставшими, лица покрытыми сажей, щетиной и недоверием. Один раненый воин сидел на деревянном ящике, завёрнутый в одеяло, держась за бок, из-под которого сочилась старая, пропитанная бинтами кровь. Медик в остроконечном капюшоне прижимал к его ране раскалённую скобу, и тот даже не кричал – только стиснул зубы и посмотрел в сторону, на светлеющее небо, как на избавление.

Пахло всем и сразу: отваром фрумиска, горелым луковым корнем, потом, прокисшей кашей, костями, дымом, перепревшими травами. Вдалеке, у главной дороги, стояли тяжёлые обозные телеги, накрытые брезентом, на которых лежали груды тел – как живых, так и мёртвых. Некоторые шевелились. Их никто не трогал. Слуги, прислужники, повозочные – все сновали по своим делам, бросая взгляды на чужаков лишь краем глаза, с опаской, без желания связываться. Лагерь жил своей тяжёлой, прерывистой жизнью, словно гигантское раненное животное, которое продолжает дышать, не в силах ни бежать, ни умереть.

В центре, ближе к восточной кромке лагеря, возвышался шатёр с гербом чёрно-алой лилии – его навершие было украшено латунным шипом, а изнутри пробивался слабый магический свет. Там, судя по всему, размещался штаб. Возле него стояли часовые – высокие, крепкие, с мрачными лицами, в наплечниках, похожих на пластины панциря кеварийских машин. На щитах у них вроде бы были нарисованы знаки, свидетельствующие о принадлежности к Торальдусу – грозному союзнику. Но всё же… всё расплывчато… Их взгляды скользнули по фигурам приближающихся героев, но они не сдвинулись ни на шаг.

Шатры, удаляясь на сотни окелъров вдаль, плавали на тонкой поверхности сумерек, местами доходя до самих стен Саринтена. Изредка слышался глухой голос: кто-то пел похоронную песню, сквозь мрак и усталость. У ворот в сторону города стояли телеги, гружённые ящиками с маналюмином, зачарованным оружием и алхимическими капсулами. Из-за пологов одной из палаток вылетел светляк – искусственно созданный дух, его крылышки вибрировали с тонким звоном, разгоняя мрак на пядь вокруг себя.

Не зная наверняка, их ли это лагерь, герои с предостережением подходили к нему, вглядываясь в флаги, в фигуры, в холодное, едва озарённое пространство, где слились в одно грязь, сталь, магия и уставшее людское тело. Живот урчал от голода то у одного, то у другого. В любом случае им придётся столкнуться с гарнизоном – это было ясно. Но в их походке уже не было сомнений: путь завершался. А вот что начиналось – этого пока никто не знал.

Впереди их кто-то, не думая обращать внимания, осторожно шёл в сторону лагеря. Незнакомка несла корзину, наполненную самыми разными цветами.

«Синий и фиолетовый паслён, бесов гриб и волчий корень. – промелькнуло у Варатрасса, когда он вгляделся в содержимое корзины, покачивающейся в руке незнакомки. Пёстрая, неестественно выразительная комбинация, будто нарочно подобранная, чтобы пробуждать опасения. Он замедлил шаг, чуть отстав от остальных, уловив вкрадчивым чутьём алхимика нечто зловещее, знакомое, болезненно точное. – Запросто способна повалить здоровую лошадь, если растворить каплю в воде или вине… – шевельнулась в нём старая осторожность. – Или, если судить по фиолетовому паслёну… не яд вовсе, а часть какого-нибудь низкого колдовства. Зелье памяти? Противозаклятие? Или – сон на двенадцать лун…»

Она шла медленно, почти нарочито неторопливо, словно всё вокруг не касалось её ни в малейшей степени: ни война, ни лагерь, ни предрассветная усталость. Голубой пелисон, сшитый из дорогого, благородного сукна, сидел на ней безукоризненно, с тем изяществом, что бывает лишь у одежды, пошитой для одного-единственного тела, для фигуры, привычной к роскоши. Капюшон был наброшен высоко, скрывая лицо, но шёлковые алые рукава с позолоченными узорами – чуть вытершимися на сгибах, но всё ещё сияющими при свете факелов – выдавали её безошибочно: не местная. Не крестьянка, не лекарка, не жрица, не бродяга. Не с этих равнин. Не с этих троп.

Ткань играла лёгкими волнами при каждом шаге, переливаясь от алого к багровому, словно кровь, влитая в пламя. Её силуэт был странно неподвижен внутри движения, как бывает у тех, кто слишком хорошо знает, куда и зачем идёт – и даже если замедляется, делает это с замыслом, с безмолвной точностью.

Транг бросил на Варатрасса взгляд, короткий, почти угрожающий в своей тревоге. Но в ответ получил лишь лаконичное пожатие плеч – невольный жест, который не столько умывал руки, сколько подчёркивал общее недоумение. Незнакомка продолжала идти, совсем близко. Им оставалось несколько шагов.

– Руби? – окликнул Джерум.

Она остановилась, словно этот голос, вышедший из сна, дотронулся до глубин её памяти. Плавно, без суеты, она обернулась. Капюшон, соскользнув, открыл её лицо – усталое, прекрасное, будто выгравированное в фарфоре. Мягкий свет факелов поймал прядь её волос, сверкнувшую медным отсветом.

– Джерум, милый… – губы её едва тронула улыбка, слабая, печальная, неживая, как роса на мраморе. – Рада тебя видеть, хоть, признаюсь, совершенно того не ожидала.

Он узнал её. Безошибочно. Даже если бы глаза не увидели – походка, манера держать корзину, изгиб запястья. Только у неё. Только у Руби. Он шагнул к ней быстро, будто из-под ног ускользала сама земля, а эта женщина была единственным якорем.

Напарники остались стоять. Варатрасс вскинул руку, остановив Энлиссарина, тот уже потянулся вперёд, но резко замер, не сбрасывая повязку. Дварф почесал затылок, не зная, куда смотреть, в то ли на шепчущие тени шатров, то ли на странную встречу.

– Он её знает, Варатрасс?! – Транг прошептал с таким напряжением, будто сдерживал не только гнев, но и страх. – Что, чёрт подери, происходит?

– Откуда я могу знать, знает он её или же нет? – отозвался Варатрасс, устало. – Я встретил старика чуть раньше, чем мы встретили с ним тебя и Энлиссарина, понимаешь? Да и… что для тебя измениться, будь знает, будь нет?

Транг насупился. Его пальцы сжались в кулак, а голос стал резче, грубее, с ноткой уязвлённого упрямства:

– Тогда бы он не стал кликать незнакомцев на дороге. Вот и все пироги.

В животе у следопыта тут же загудело. Протяжно, предательски.

Варатрасс склонил голову набок, перевёл взгляд на дварфа и криво усмехнулся:

– Ты гений, Транг, честно… – выдохнул Варатрасс, чуть склонив голову, будто признавая в этом упрямом дварфе странный, неуместный, но всё же блестящий здравый смысл. – И почему мы не встретили тебя раньше?

Эльф едва заметно улыбнулся, чуть приподняв уголки губ, и всё его лицо на миг осветилось внутренним теплом – как треснувший камень, из которого просочился свет. Мрангброн вздохнул, ссутулившись, будто с плеч его скатилась тяжесть, невидимая, но давящая, и он, как всегда, понял: его слова, брошенные без расчёта, вновь были не к месту. И вновь обернулись против него – мягкой насмешкой, лёгкой подколкой, укутанной в иронию. Всё, как всегда. И всё равно – неизбежно.

А тем временем Рубия Фенрир – та, что шла столь невесомо, будто и не ступала по земле вовсе – сделала шаг вперёд. Свет от далёких факелов лагерьного полога пробежался по её лицу, застывшему в лёгкой, хрупкой, едва заметной гримасе. Усталость струилась с неё, как невидимая вуаль – не физическая лишь, но душевная, глубокая, та, что не лечится сном. Даже линии под глазами, даже дрожь в ресницах, даже напряжение в пальцах, сжавших ремешок корзины – всё выдавало её с головой.

Она выглядела так, словно слишком долго держалась на ногах только по привычке, как будто не могла себе позволить упасть.

– Ты выглядишь слабой, очень уставшей… – Джерум говорил тихо, почти шёпотом. Слова ложились между ними, как пласты инея на тонкое стекло. – Как ты себя чувствуешь?

Она сделала глубокий вдох, почти с надрывом, как человек, которому нечем дышать в собственном теле, но который не может позволить себе показать это слишком явно. Потом медленно выдохнула – и её голос, глухой и чуть хриплый, прозвучал, как затонувший колокол.

– Могу сказать, что это всё… не идёт мне на пользу. – губы её тронула кривая усмешка, без радости. – Но я, как и всегда… как-нибудь справлюсь.

Молчание, будто остывшая руна, повисло между ними, и только ветер, пробегающий сквозь высокие травы у лагеря, тревожно шептал чужие имена.

– Мы не виделись… практически год, Руби. – Джерум сделал шаг ближе, почти неосознанно. Его голос звучал тише, будто боялся, что её образ рассыплется, стоит ему повысить тон. – Где ты была всё это время?

Она подняла на него глаза – в их глубине плескалась сдержанная печаль, будто она видела слишком многое, чтобы об этом просто говорить.

– То там, то сям… – голос её был рассеянным, как у той, кто пытается не впустить воспоминания слишком близко. – Где я только не успела побывать за минувший год… Долетала даже до восточных ящеров. Но, признаюсь, не нашла там ответа.

Она на миг прикрыла глаза, будто пытаясь выровнять дыхание, вернуться в своё тело, покачнувшееся где-то меж миров.

– Наракод-шорас3… – продолжила она, почти вкрадчиво. – или, как его со временем прозвали обратившиеся, Наракс-Империас… Он отказался говорить со мной, хоть и признал. Просто отвернулся. Как будто я была для него… отражением. Или тенью. А Транис-Син’тарог… даже не попал в моё зрение.

Имена падали, как заклинания, и от каждого из них веяло чем-то древним, чуждым, отдалённым, будто она выговаривала не слова, а открывала двери, за которыми стояли не боги – но обломки божественного.

Варатрасс, до сих пор сохранявший отстранённость, медленно подошёл ближе. Его шаги были осторожны, будто он ступал не по земле, а по льду. То, что услышал – сбивало дыхание. Слишком много слоёв. Слишком много намёков. Подозрение закручивалось в его груди, как узел из света и тьмы. Подошёл – и не сказал ни слова. Просто стоял рядом, чуть склонив голову, вглядываясь в эльфийку, будто где-то её уже видел.

За ним, как по цепной реакции, двинулись и остальные. Шорох одежды, приглушённые шаги. Энлиссарин шёл всё так же молча, не снимая повязки, но напряжение его чувствовалось даже сквозь воздух – как натянутый канат. А Мрангброн, почесав затылок, тяжело вздохнул, будто не знал, стоит ли говорить что-либо, или лучше просто отступить.

– Как вижу, ты не скучал без меня. – голос её прозвучал почти лениво, но под кожей этой фразы пряталась искорка внимания, ревности, тонкого испытания.

Она скользнула взглядом по его одежде – по потёртой тунике, измятому плащу, белёсым следам пыли и влажного песка, что вбился в складки ткани на груди и локтях. Пыль скитаний, соль дорог, сажа разбитых костров, кровавые следы от древних ран, ещё не заживших до конца – всё это кричало о времени, что он провёл вдали от неё.

– Друзья – твоё всё.

– Ошибаешься, дорогуша. – тихо, почти с хрипотцой выдохнул фар’Алион. Он не поднимал глаз, будто бы голос её уже был достаточным, чтобы вспомнить каждую черту, каждое движение. – Ещё как скучал.

Он протянул руку вперёд с некоторой неуверенностью – словно опасался, что она исчезнет, будто мираж или тень от миража. Эльфийка, почти не колеблясь, шагнула навстречу, позволив тяжести мгновения лечь на её хрупкие плечи.

– Запачка… – начал было он, бросив взгляд на её сверкающее одеяние, но не успел закончить.

– Мне всё равно. – твёрдо. Почти шёпотом, но с тоном, что не допускал возражений.

Её руки обвили его, как опавшие крылья птицы, что вновь обрела гнездо. Джерум ответил ей медленно, но крепко, осторожно проводя ладонью по её спине, чувствуя под тканью напряжённые мышцы, холодок дороги, пропитанный её телом.

И вдруг что-то потонуло внутри. Глухо и тяжело. Словно из глубин сердца поднялся древний, забытый камень. На душе наплыла волна тоски – не та, что рвёт и душит, а та, что безмолвно ложится на плечи, как плащ, сотканный из прошлого. Её тепло, её запах – всё это возвращало слишком многое.

– Я наслышана о том, что ты сумел спасти деревушку Кильтенривер. – её голос звучал, как будто издалека. – Поветрие было уничтожено, долг отдан.

– Верно. – кивнул он медленно. – Я справился.

Она подняла голову. Тонкие пальцы едва заметно коснулись его груди, будто хотели ощутить, не стучит ли там что-то иначе. Её взгляд углубился в его, и в этом взгляде была усталость, укор и – неизбежность.

– А дети?

Он закрыл глаза. Мгновение длилось вечность.

– Дети… – наконец выдохнул. – Арисс и Делисса сейчас в Коллегии, на Тау’Элуноре. А Матин… Матин принял для себя путь… не самый лёгкий. Он ищет себя. Один.

Молчание на секунду стало абсолютным, как если бы время и ветер сдержались, уступив место горечи. Где-то позади зашелестела чья-то шагнувшая нога.

– Кхм-кхм… – Варатрасс, откашлявшись в кулак, привлёк их внимание.

Они не разъединялись, просто повернули головы, не спеша, как будто их объятия были храмом, где даже голос друга – вторжение.

– У тебя есть дети? – спросил Варатрасс.

Он сам удивлялся, что задал этот вопрос. Это вырвалось, как дыхание, вырванное ветром. Ему всё ещё не укладывалось в голове, что этот человек, собранный, точный, живущий будто по единому внутреннему манускрипту, оказался отцом.

– Разумеется, у меня есть дети, приятель. – голос Джерума прозвучал спокойно, но не без лёгкой усмешки.

Словно он давно знал, что подобный вопрос когда-нибудь всплывёт, и заранее приготовил на него ту самую безупречно будничную интонацию. Почти с нежностью. Почти со вздохом, в котором слышался далёкий, пыльный путь, где детский смех глушится топотом войны.

Он и Рубия переглянулись, и в этой короткой молчаливой связке было слишком много невысказанного. Взгляд между ними длился меньше секунды, но успел сказаться более выразительным, чем сотня фраз: они делили между собой тайную память, своё прошлое, обоюдную вину, и что-то ещё, не поддающееся переводу на человеческий язык. Смех вырвался у обоих – млёгкий, но полый, как пустая раковина, выброшенная к старому причалу. Ни один из них не смеялся по-настоящему. Они скорее отпускали напряжение, чем веселились.

Варатрасс, наблюдая за этой реакцией, ощутил в горле странную сухость. Во взгляде Рубии вдруг прорезалась не просто усталость или даже ироничная снисходительность – а нечто иное, древнее и скользкое, как ртуть. Под непроницаемой гладью её глаз затаилось величие. Могущество, выточенное веками, и скрытое с поразительной филигранностью – точно заточенный клинок, сокрытый в шве алого одеяния. Она больше не казалась просто эльфийкой. Её осанка, её походка, её голос – всё подсказывало: она нечто иное. Не киельэшау… Истинная. Не маска, не притворство, а обнажённая суть.

Даже Транг, который до сего момента, морща лоб, был почти уверен, что перед ними одна из высокородных… дарнаток, начал сомневаться. Его брови чуть дрогнули, и взгляд, которым он вчитывался в её черты, стал иным – более внимательным, менее грубым.

– Но всё же ты пришла сюда. Почему? – Джерум шагнул чуть ближе, а в голосе его промелькнула мягкая тревога. – Ты мне, и уж тем более им, ничем не обязана, Рубия.

Её ответ был таким же лёгким, как шелест осеннего листа в утреннем тумане:

– Конечно же, мне неинтересен этот сюр. – она посмотрела в сторону горизонта, где сквозь неясный покров дымки угадывались купола и башни. – Я пришла уведомить тебя о том, что путь обязуется быть тяжёлым.

– Врёшь. – тихо, без укора. – Ты же знаешь, что я справлюсь… Как это было и всегда.

Он не усомнился в этом ни на миг. И она тоже. Поэтому она только кивнула, почти незаметно, как бы соглашаясь не с ним, а с самой собой. Но в этом кивке всё же таилась тень тревоги.

Наконец, нехотя, как будто последняя капля тепла вытекла из её пальцев, Рубия покинула его объятия. Сделала шаг в сторону, грациозно повернулась, словно бы только теперь вспомнив о присутствии других, и представилась голосом вежливым, почти дипломатичным:

– Рубия Фенрир.

– Варатрасс Валирно’орда. – показал рукой на себя, чуть склонившись.

В голосе его ещё теплился вопрос, ещё не заданный.

– Энлиссарин-зари Т’Диалиэль. – он плавным жестом указал на эльфа.

Тот, едва услышав своё имя, чуть повернул голову, словно стряхнул забытое воспоминание, и ответил улыбкой, прозрачной, как весенний лёд. Поднял руку в приветствии.

– Транг Мрангброн, сын Трада. – хмуро буркнул дварф, не отводя взгляда от Рубии.

Голос у него прозвучал сдержанно, но в глубине чувствовалась странная смесь недоверия, уважения и… притихшего волнения.

– Приятно познакомиться. – кивнула она. – Пойдём, Джерум фар’Алион. Нас наверняка уже ждут.

Дальнейшее разворачивалось медленно, как вступление к давно забытой балладе. Герои двинулись за ней. Позади остались редкие деревья, поросшие чахлым кустарником, гарнизон с полуоткрытыми воротами, за которыми возвышались стены, и следы от чьих-то копыт, уже запёкшиеся в грязи. А впереди, между складками надвигающейся темноты, начинали разгораться огни лагеря.

Он будто вырастал из самой земли, словно бы металлом, светом и потом покрылись гребни холмов. Огоньки шатров дрожали, как звёзды в зыбком мире, отразившись в тёмной глади сырой земли. Всё пространство было пронизано движением. Там, между рядами, шли воины: кто с мечами на плече, кто с бочками, кто с носилками. Кровля шатров звенела от ветра, и в каждом свисте чувствовался неуют.

Целое войско стянуто к стенам Ильтур вар Саринтена. Над шатрами развевались флаги Торальдуса: чёрный и алый, цвета сгущённой угрозы. На фоне мрака расползался силуэт дракона – не из тех, что живут в преданиях с чешуёй и золотом, а из тех, что вырываются из угольного праха после падения королевств. Повсюду копья, знамёна, гравированные доспехи, нарукавные нашивки с символами союзных домов. Звенели молоты. Стук кузнечных наковален дробно перекликался с лязгом доспехов. Горящие кузни плавили бронзу и уголь, а от стен отскакивали искры, сливаясь с вечерним дымом.

Но за всем этим что-то гнило. Что-то скрывалось под плотью. Варатрасс, идя впереди, то и дело косился на лица. Воины не улыбались. Их движения были отточены, но неестественно нервными. Повара готовили пищу молча. Оружейники перебирали стрелы, не глядя друг другу в глаза. Больше всего его насторожило то, что каждый второй держал при себе меч, а то и два. Будто не ожидали удара извне, а скорее – изнутри.

Что-то происходило.

Неужели сам Саринтен… отказал в гостеприимстве? Или игра идёт по другим, глубоко зарытым правилам?

Повозки, нагруженные провизией, зельями, даже стрелами и щитами, двигались туда-сюда по главной дороге лагеря, будто не было порядка, будто не было ясного приказа. Мулы хрипели, кареты скрипели, люди переругивались тихо, глухо, сквозь зубы. В некоторых шатрах шёл спор – слышались имена, взрывались проклятия.

Воздух лагеря был густым, не только от дыма, но и от чего-то, что невозможно было вдохнуть до конца. И каждый шаг по этой земле отзывался глухим чувством – будто они идут не к стенам, а к краю.

– Что что-то здесь нечисто. – прошипел Мрангброн, поводя взглядом по рядам солдат. – Этот привал мне больше напоминает готовящуюся осаду, чем отдых…

Слова дварфа прозвучали как-то особенно глухо в этом месте – словно даже звуки здесь не желали быть свободными.

– Вот и он. – отозвался Джерум.

Он внезапно свернул с выжженной, утоптанной тропы лагерной улицы и направился в сторону большого шатра, возвышающегося над остальными словно центр чьего-то властного разума, затянутый в тёмные ткани с красными оторочками. Остальные поспешили за ним, словно подчиняясь не приказу, но притяжению.

У входа стояли четверо – не просто воины, а нечто иное. Они не смотрели, они фиксировали. Их взгляд… неподвижный, скользящий, стеклянный, как у каменных стражей. Броня их не блестела, а будто пила свет. Она сегментированная, неровная, с тканевыми вставками и капюшонами, тянувшимися со шлемов до самых плеч. Шлемы – барбюты с узкими прорезями – скрывали черты, превращая их в символы самих себя. Сюрко были серо-алые, приглушённые, как засохшая кровь. На груди у каждого открытый рунический глаз, перекрещённый двумя булавами. Символ Коллегии Магов, но искажённый, усиленный, как знак предупреждения или кары. Под ним были ряды мелких, почти незаметных символов, будто ожогов на ткани.

На поясе каждого висела стекларная палица – оружие редкое и хрупкое на вид, но смертоносное, если знать, как держать. Вместе с нею были запечатанные трактаты, обмотанные зачарованными цепями: книги, которые нельзя читать, но можно вызвать. Их мантии исписаны знаками отличия, что скользили, будто дышали – чужие, дрожащие, почти живые. Они были одного роста. Не просто схожие… словно одинаковые. Будто вырезаны из одной души разными клинками.

Когда они увидели Рубию и Джерума, то расступились – не как стражи, но как стены, открывшие путь. Словно знали, как велит порядок. Но когда трое спутников шагнули вслед, то путь был преграждён без угрозы, но с безупречной отточенностью, почти хищной.

Варатрасс сделал шаг ближе. Его взгляд, неровный, тёмный, колючий, упёрся в глаза ближайшего боевого мага, как сталь в лёд. Ни один не отступил.

– Они с вами, господин Исполнитель? – произнёс один из аколит-шариниаров, не громко, но так, словно за его голосом стояло эхо трибунала.

Джерум, не оборачиваясь полностью, лишь скользнул взглядом через плечо, придерживая ширму входа в шатёр.

– Они со мной, Ансиур. – его голос был твёрд, почти излишне деловит. – Адультар ждёт всех нас. Всех. Не только меня.

Маг кивнул молча и отступил вбок. Остальные, будто по неслышному знаку, синхронно повторили его движение. Их шаги не звучали как обычные шаги – скорее, как отголоски чьей-то воли, чуждой спешке, но исполненной внутреннего порядка. Воздух в проёме изменился. Изнутри повеяло не ветром, а чем-то невидимым, ощутимо холодным. Этот холод не касался кожи, он проникал глубже, как будто тело входило в иную плотность реальности. Пространство шатра будто подчинялось иным правилам, за порогом уже не действовали привычные законы мира.

– Адультар. – тихо выдохнул Джерум, будто имя само по себе открывало нужный проход.

Из-за дальнего стола поднялась фигура, но до того, как он успел что-либо сказать, вперёд шагнула Рубия, взгляд её потеплел, а голос стал неожиданно мягким, почти лукавым.

– Привет, малыш Тирэльзар!

Он поднял голову, замер на секунду, словно не был готов услышать это имя в голосе, к которому привык в других обстоятельствах. Уголки губ его дрогнули. Не притворная усмешка, а подлинная эмоция, скрытая за долгими месяцами расчёта и ответственности.

– Ну не при всех же, Руби! 

Она хмыкнула в ответ, не отводя взгляда.

Шатёр был обставлен как полевой штаб, но каждый предмет хранил на себе след прикосновения мага. Полдюжины столов, заваленных свитками, зачарованными картами, артефактами, книгами в толстых переплётах, чаровальные приборы с рунами, которые мерцали даже при взгляде краем глаза. Вдоль стены висели две мантии. Первая – пурпурная, основная, увешанная знаками колдовского ранга, с нашитым символом: две руки, между ними кровоточащее Око. Вторая – ало-чёрная, более тяжёлая, – латная с большими наплечниками, словно предназначенная для боя.

Сам Адультар был облачён в полу-кольчужный доспех нового образца. Металл был лёгким, с гладкими пластинами, покрытыми заклинаниями отражения. Через плечо шла широкая шёлковая перевязь, вплетённая в ткани колдовской эмблемой. Палица Казрум висела на поясе – стекларовая, покрытая зазубринами, будто каждая из них хранила воспоминание о переломленном черепе. Рядом лежали перчатки с кольцом-фиксатором на ладонях – артефактные, гибрид ритуального и боевого инструмента. На спинке кресла лежал васхельм, обитый жаккардом с фиолетовой подкладкой.

– Что так долго? – спросил он, не повышая голос, но каждое слово будто звенело в шелковой тишине, пронзая её до основания.

Вопрос прозвучал не как приказ и не как формальность. В нём не было гнева, лишь усталое, выстраданное ожидание того, кто несёт с собой ответы, но приходит, когда пламя уже почти догорело. Пауза зависла, и только лёгкий шелест чаровальных пергаментов напомнил, что здесь, в этом шатре, время всё ещё течёт – каплями, медленно, по спирали.

Джерум стоял у входа, но его голос, ровный и глуховатый, как от долгих скитаний, прозвучал сдержанно и спокойно:

– Пришлось задержаться. – спокойно пояснил фариец. – Мы по воле случая провалились в Заземелье.

Это объяснение не потребовало подробностей. Оно само по себе было, как будто нож, оставленный на столе: не вопрос, не угроза – просто факт, с которым теперь всем придётся считаться.

– Вот как? – Адультар чуть приподнял бровь, и выражение его лица будто замерло между скепсисом и молчаливым уважением.

Его глаза стали внимательнее, но не выдали ни удивления, ни радости. Будто он ждал подобного. Будто всё это уже где-то было.

Пока они говорили, остальные, за исключением Энлиссарина, стоящего в полутени, с затаённой улыбкой, осматривались. Внутри шатра царила полупритушенная тишина, напряжённая, как предгрозье. Воздух здесь казался тяжелее, чем снаружи – словно насыщен рунами, знаками, словами, не произнесёнными вслух.

По периметру были расставлены столы – добротные, в полтора рост человека длиной, с заломленными углами и врезанными в поверхность гнёздами для амулетов и артефактов. Один из столов был завален до предела: свитки, рассыпанные метки, книги на серебряной застёжке, перья, чернила, подсвечники, из которых тянулись струи тонкого дыма, пахнущего хвойным ладаном и чем-то глубже – алхимической тревогой.

У дальней стены висели очередные две стойки. На одной – аккуратно, с почти священной педантичностью – висела мантия самого Адультара, главного контрразведчика Коллегии: пурпурно-серая, с тканью, в которую были вшиты огненные заклинания, едва мерцавшие при взгляде наискось. На другой – более массивной и явно новой – покоилась другая роба, будто предназначенная для встречи с кем-то гораздо опаснее, чем простые враги. Её плечи были укреплены стальной чешуёй, а на подоле вышит дублирующий символ Ока, дополненный древними, позабытыми письменами.

Дварф отошёл чуть в сторону. Его взгляд прилип к стоящему у центра шатра чаровальному столу. Он был другим… будто не принадлежал этому времени. Поверхность была из чёрного зеркального камня, рассечённого трещинами, внутри которых пробегали мерцания. На нём пульсировали знаки, вычерченные тёмной медью, живые, как кровь. Мрангброн шагнул ближе, но тут же застыл, как вкопанный: от артефакта веяло чем-то… безымянным. Он не сводил с него глаз, пока за его спиной не раздался знакомый звук.

Голоса. Далеко. Но с каждым словом – ближе, прорываясь сквозь плотную ткань внешней ширмы.

– Это говорю тебе я, Ортаксис! Дело не дойдёт до этого!

– Господин Ортаксис! Вы…

– Не сейчас!

– Дай нам пройти, Ансиур!

Ширма дрогнула, вздулась, как парус, и вдруг, с хлёстким звуком, была откинута вбок. В проём шагнул первый: тяжёлая поступь, броня, шлемы в руках, дыхание, как от дракона, распаривающее вход. Это был Маругус Кулак Шора, руководитель Секретного отделения боевых магов им. Валиркатария Суурского первый мастер-шариниар, маг, чьи руки будто выкованы из проклятого железа. За ним – тень, молчаливая, скользящая, но не слабая: Сирио Фаринг, глава Внутреннеорганизационного отделения боевых магов первый мастер-шариниар.

Оба вошли не как гости, а как воины, пришедшие проверить, жива ли ещё дисциплина. Их силуэты, освещённые огнём магических светильников, будто вырезались из воздуха.

Они увидели собравшихся. Замерли на пороге, словно только сейчас осознали, что война начинается не на поле – а вот здесь, в пределах этого шатра, где от света ламп тени играют на лицах, где книги дышат, а молчание гулко, как звон пустого шлема.

На мгновение всё остановилось.

Абсолютная тишина.

Ни скрипа, ни дыхания. Только ощущение, что в воздухе повисло напряжение, свернувшееся в клубок между всеми – из пульса, недосказанных слов, и слишком громкого взгляда. Было в этой тишине что-то… смертное. Что-то неотвратимое.

– Джерум, Рубия и… – начал Маругус, но слова его замедлились.

Недоумение накатило на него с такой скоростью, что он почти захлебнулся в нём. Его взгляд перескочил с лица на лицо, цепляясь за каждого. И всё же, в какой-то миг, он просто остановился. Как зверь, уставившийся в темноту.

– Приветствую вас… – нарушил молчание Сирио, его голос скользнул, как лезвие. В нём чувствовался не столько интерес, сколько проверка – как будто сам воздух между словами мог выдать предателя. – Мы ждали вас, Джерум.

Фариец кивнул им, сухо и почти равнодушно, словно приветствие для него давно уже было формальностью, не более чем привычным жестом в поле. Варатрасс и Транг ничего не сказали. Они предпочли тишину – как щит. Они слушали.

Рубия, будто всё это не касалось её и вовсе, мягко подошла к столу, где тёмная бутылка отражала свет свечи, и налила в тонкостенный бокал тремаклийского вина. Аромат сухого янтаря, терпких трав и отдалённого дыма раскрылся в воздухе, как аллюзия на вечерний костёр в мёртвом лесу. Она облокотилась о край стола – грациозно, уверенно, будто это её кабинет, её армия, её сны ведут этот поход. Глядя на карту, она пила вино – медленно, почти лениво, один глоток за другим, как бы давая понять: торопиться глупо. Всё уже происходит.

– О чём вы сейчас говорили, Сирио? – её голос прозвучал непринуждённо, но в нём витало ощущение, будто она уже знает ответ. – До чего не должно дойти… что?

– Осада. – процедил Маругус, словно швыряя слово на стол между ними. Он с глухим звоном бросил оба шлема на ближайшую поверхность. – Есть вероятность, что нам придётся брать Саринтенов град силой.

– Я так и думал!.. – обрадованно, почти с вызовом, рыкнул Мрангброн.

Его рука непроизвольно дёрнулась, будто он вот-вот ухватится за молот. Его глаза сверкнули – не яростью, нет. Ожиданием.

– Что, в самом деле?! – возмутился фар’Алион, отступив на шаг и резко повернувшись к ним. – Вы в своём уме? Равенхей сделал всё, чтобы треклятый Тремус Саринбьёрн оставался нам верен!

Фар’Алион недоволен раскладом. Он махнул рукой в сторону карты, будто хотел стряхнуть с неё весь этот идиотизм, как пыль. Его голос кипел, но не сорвался – он держал себя, но тяжело. В нём чувствовалась усталость бойца, который знает, что вот она, новая битва, ещё одна, и снова по вине глупцов.

– Мы здесь не для этого, Джерум, успокойся. – вмешался Тирэльзар, осторожно опускаясь в массивное кресло, словно тот, кто уже многое понял и не ждёт ничего хорошего.

– Я спокоен, друг! – ткнул в него пальцем Джерум. – Уж не надо меня успокаивать и тешить! Коллегия вне политики. Нас интересует лишь возможность в кратчайший срок разыскать Алый Камень.

– Верно, милый. – подтвердила Рубия, не оборачиваясь, всё ещё смотря на карту. – Ты уже наигрался в солдатиков, так пусть же молодые проливают ради чужих амбиций кровь.

– Не говори так! – Джерум резко развернулся к ней, ткнув пальцем в бокал. – Вино стреляет в твоих устах.

Она лишь усмехнулась, даже не моргнув.

– И всё же, – вздохнув, продолжала Рубия. – мы следуем совершенно другим целям.

– Именно поэтому вы в полной готовности? – бросил фар’Алион, указав на доспехи. – Аж броню нацепили, проклятие… Ладно.

Он разжал кулаки, вдохнул. Несколько мгновений и голос его стал холоднее:

– У меня есть одна хорошая новость. И одна – ужасная. С какой начать?

Маругус и Сирио уже почти не слушали. Пока один достал из ящика карту, другой склонился над ней, шепча, указывая, шевеля пальцами, будто играл на чём-то невидимом. От них повеяло сосредоточенностью, такой плотной, что можно было почувствовать, как в воздухе зашевелились руны.

– Давай с хорошей, Джерум. – пробормотал Адультар, не глядя.

– Это Транг Мрангброн и Энлиссарин-зари Т’Диалиэль. – Таро представил своих спутников, показывая рукой. – Они теперь помогают нам, дальше мы идём вместе. Ну а с Варатрассом ты, кажется, уже знаком.

– Приятно познакомиться. – прищурился дварф, будто проверяя, стоит ли им доверять.

Эльф, не произнеся ни слова, поправил повязку, затянул бинт чуть туже – и слегка кивнул. Молчание было красноречивее слов.

– Взаимно. – отозвался волшебник. – Я Адультар, а это мои заместители, Ортаксис и Тризтанус. – показал рукой на двух мужей, что, не отвлекаясь, подняли лишь руки.

Мужи лишь приподняли руки в молчаливом приветствии, не отвлекаясь от своих дел. Они были словно части машины, идеально вписанные в окружение – ничто в них не требовало внимания, и потому они вызывали тревогу.

Как понял фар’Алион, Сирио Фаринг теперь тоже имеет маго-имя. Только вот имеет ли это всё смысл? В любом случае Тирэльзар не делал бы этого просто так.

– Перед вами верхушка Коллегии Магов.

– Здорово! – буркнул Мрангброн.

И в голосе его – ни страха, ни почтения. Только искреннее любопытство. Он слышал о них. Но видеть – другое.

– Что там за ужасная новость у тебя, друг?

Голос Тирэльзара прозвучал спокойно, но в нём дрожала та едва уловимая нотка, которая возникает перед открытием запечатанного свитка, найденного среди руин – ты не знаешь, принесёт ли он свет или бедствие. И всё же – знаешь, что прочтёшь.

– Вот. – глухо произнёс Джерум.

Он шагнул вперёд, его сапоги мягко скрипнули по ковру, под которым что-то тихо звякнуло – может, булавка, забытая кем-то, может, крошка стекла. Фариец вытянул руку к нагруднику, и пальцы, будто нащупав что-то давно знакомое, выудили из-под застёжки тяжёлый предмет. Это была книга.

Книга, от которой несло жаром – не физическим, но тем, что полыхает изнутри, когда ты знаешь: здесь что-то запретное, неуместное, невозможное.

Кожа обложки была исцарапана, будто её держали в когтях. Переплёт – обвит золотыми нитями, сплавленными в форму завитков, напоминающих старые письмена, те, что нельзя произносить вслух. По центру – вдавленная руна, не драконья, не кеварийская, не человеческая… какая-то иная.

– Ознакомься, будь так добр. – добавил Джерум, будто отстраняясь от книги, словно она всё ещё жгла его ладони.

Тирэльзар не сразу протянул руку. Он будто почувствовал вес книги прежде, чем прикоснулся к ней. В воздухе что-то замерло – как перед началом заклинания, когда стихия уже чувствует твою волю.

Он принял трактат. Ощутил тяжесть – не только физическую. Пальцы его замерли на корешке. Он перелистнул первую страницу. Затем вторую. И в следующий миг… опустился, медленно, беззвучно, на край ближайшего столика. Словно ноги его подломились – но не от усталости, а от невозможности поверить.

В шатре стало ещё тише. Вино в бокале Рубии замерло, будто подчиняясь чему-то большему. Кто-то кашлянул – коротко, нервно. Ткань стены шевельнулась от ветерка, которого не было.

– Это… – прошептал Тирэльзар. – Это не может существовать. Такой подробной книги… о быте отдельно взятого города… кеварийцев… её просто не может быть. Кто вообще мог…

Он провёл пальцем по строчке, как будто боялся, что она исчезнет. Потом понюхал страницу. Тонкий запах. Свежая смола, чернила, пыль… кровь? Но этим чернилам – не больше нескольких дней. Ритуальные метки, дата фиксации – всё указывало на последнее время.

– Кто только сумел… написать это? Чернилам не больше нескольких дней. – голос его стал тише. – Как это вообще возможно?

– Тут ты совершенно прав. – медленно кивнул Джерум. Его лицо было спокойным, но в глазах блестело напряжение. – Сейчас всё расскажу. Как было.

Словно призванные безмолвным зовом, от карты оторвались оба боевых мага. Их взгляды стали внимательнее, сосредоточеннее. Без слов, но с интересом, они подошли ближе. Тирэльзар, не проронив ни слова, передал книгу Сирио. Тот взял её обеими руками, как священный артефакт, и тут же начал листать. В шорохе страниц слышалось отголосок опасности.

– Погоди… – выдохнул он, нахмурившись. – Это же… не только кеварос. Тут вплетены драконос и… нордос, вперемешку с глубинным языком. Кто писал это, знал больше, чем должен. Большем, чем возможно.

– Это и настораживает. – тихо приметил Тирэльзар, не сводя взгляда с бумаги. – Кеварос – мёртвый язык. Единицам под силу его хоть как-то разобрать. А тут… он комбинируется, будто автор владел тремя слоями реальности.

Последнее слово отразилось от стен, как эхо из трещины. Воздух стал плотнее.

– На равнине У’у… – начал Джерум, его голос был сух, будто в нём больше не осталось влажного воздуха. – Мне пришлось столкнуться с аномалией. Сначала – еле заметное искажение, на люпиновом поле. Цветы вели себя странно. Пульсировали.

Он сделал шаг, словно желая не просто говорить, а направлять их вниманием, как маг – заклинанием.

– Я встретил эфиростакса. Или то, что сначала принял за него. Он… двигался легко, словно сквозь трещины. Как будто пространство больше не было ему врагом.

– Значит, это был не эфиростакс. – глухо вставил Маругус, наклонившись, чтобы заглянуть через плечо Сирио. – Им это не свойственно.

– Лишь… в исключительных случаях. – поправил Тирэльзар. Его голос звучал, как звон хрусталя, слегка дрожащий, но ясный. – Продолжай, пожалуйста.

– Это и был исключительный трэ-эфирастакс. – глухо сказал Джерум. – Он без труда вселился в стра’акза. Это была только первая стадия. Я думал, это предел… Но нет.

Он замолчал. На мгновение. Будто не хотел говорить дальше. Будто слова, которые должны прозвучать, слишком весомы, чтобы просто их выговорить.

– Затем, уже у самой башни Заргнагзрог Кевари… он перезоэфировал 4 в тело мёртвого дарната.

Все присутствующие почувствовали, как в шатре стало холоднее. Не от ветра. Не от чар. А как будто где-то рядом, в одном из складов тени, зашевелилось что-то, чего не должно быть.

Глава II: Хтай Но’ордот

Адультар чуть приподнялся с места. Пальцы его вздрогнули – будто волна уже подступала к берегу. Он открыл рот, намереваясь заговорить – возможно, бросить ремарку, поставить под сомнение услышанное, или напротив, обернуть всё в приказ, потому что тишина становилась слишком живой. Но, прежде чем он успел выдохнуть хоть слово, Джерум без резкости, но с пугающей решимостью поднял ладонь. Прямо перед ним. Жест был прост – и потому непререкаем. Простой, как меч, опущенный на горло.

Движение разрезало воздух, словно затвор слов, и слова не случились.

В шатре воцарилась глухая, плотная тишина, в которой слышно было не только дыхание, но и пульс каждого из присутствующих – тонкий, местами дрожащий, будто ртутная нить.

– Но этого было уже потом. – продолжал Джерум, будто перелистывая страницу не в книге, а в собственной памяти. Голос стал глубже, медленнее, как будто сам воздух мешал ему говорить. – В злополучной дарнатской усыпальнице на пласте равнины У’у мне в кульминации аномалии встретился и Вален Дарт.

Имя прозвучало, как эхо из глубинных трещин – не обвинение, не молитва, но предупреждение. Шёпот, упавший в чашу кипящего зелья.

– Я думал, он убил тварь. Но нет. Она выжила. И… прицепилась ко мне.

Слово прозвучало обыденно, но за ним сквозила реальность, которую не хотелось знать. Воздух стал суше, свечи дрогнули. Бумаги на столе, будто услышав, что речь теперь о вещах, которых не касается закон, едва заметно зашевелились.

– Лихо вас занесло… – медленно, словно с усилием отрываясь от строк, прошептал Сирио.

Он перевернул страницу книги, не глядя, как слепец, у которого остались только догадки. Взгляд его метнулся к Таро, но тот лишь стоял, не шелохнувшись, словно стал статуей, вырезанной из собственной тени.

– Вселившись в камень, – продолжил Джерум. – эфиростакс обрёл тело. Да какой к чёрту это эфиростакс, Тир…

Он вздохнул. Глубоко. Усталое, прожжённое изнутри дыхание.

– Это был никак иначе, как Арлак.

– Что?! – отпрянул Тирэльзар, глаза его вспыхнули, как будто кто-то в темноте сорвал с фонаря чехол. – Арлак?

В этот миг всё вокруг застыло. Даже шорохи. Даже внутренние мысли. Даже звук вина, медленно сползающий по стенке бокала, застыл в моменте.

Каждый из присутствующих повернулся к Исполнителю СМЕРВРАКа. Те, кто не знал, что скрывается за этим именем, почувствовали: это имя знает их.

Даже Рубия, на миг погружённая в тягучую сладость тремаклийского вина, поставила хрусталь обратно. Осторожно. Будто бокал мог отреагировать на имя. И разбиться.

– Он представился мне, – тихо, но отчётливо сказал фариец. – как Арликино Манасхар Нарисä-Трисариэль Фӥль’Манагус, покровитель Маны и кузнец заклинаний. Вдобавок он назвал себя учеником Джеггохара.

Имя Джеггохара прозвучало, как всполох света, пробежавший по углам шатра, затопив закатной тенью стены. Кто-то невольно перехватил взглядом у Сирио, тот лишь кивнул – еле заметно, словно признание вины.

– И где он теперь? – глухо, будто нехотя, выдавил Маругус.

Голос у него стал ниже, как будто разбудили тяжёлую, тёмную ноту.

– Где-где… – Джерум развёл руками. – Где-то. Я не в силах был удержать его. Он ускользнул, как вода сквозь пальцы. Но, уверяю вас, он не представляет какой-либо угрозы.

– По крайней мере – сейчас. – резко добавил Варатрасс.

В его голосе звенел лёд, звенела интуиция и слышалось предчувствие, вырезанное из старых снов.

– Да, волшебство ему даётся с трудом. – влез Транг, фыркнув. – Он очень странный… Неуклюжий. Когда на нас напала кеварская железяка, тот чуть не сдох, когда сотворил какое-то там заклинание.

– Он пытался выхватить душу из камня пожирателя. – спокойно добавил Джерум, не глядя на Транга. – Он не мог знать о том, что автоматроны вообще устроены подобным образом. Не знал, как мы.

– Его удел – бабочек в камни превращать. Бабочек в камни и обратно. – бросил Транг, пожимая плечами.

– Это сейчас, Транг. – твёрдо поправил следопыт.

– Н-да… – Адультар провёл рукой по уху, нахмурившись. – Сначала Ночь Грёз, учинённая коварными некромантами и слугами Зандраэльха, затем появление дракона в небе… – он бросил взгляд на Рубию, короткий, цепкий, и те, кто не знал, почувствовали, что в этом взгляде скрывается много несказанного. – А теперь пропажа Палленальере и… непонятное появление нового Арлака…

Некоторое время никто не отвечал. Слова сами застревали в гортани, как пепел древнего языка.

– Это априори не связанные друг с другом события. – сдержанно уточнил Джерум.

– Появление на Лофариан, Тир. – вставил Маругус, опираясь на стол. Его голос звучал как раскат: медленно, низко. – Это совершенно разные вещи. Нужен иной подход к делу.

– Появление Арлака лишь подтверждает: моя теория имеет право на существование… – Адультар выдохнул, будто сам не до конца верил в произнесённое. Голос его стал мягче, почти задумчивым, но в интонации чувствовалась скрытая усталость, как будто всё это было произнесено не впервые – а уже сотни раз, про себя, в полусне, в исчерпанной надежде. – В любом случае – Палленальере в приоритете для нас.

Он повернул голову, медленно, словно не желая давить взглядом. Его глаза нашли Рубию Фенрир – стоящую чуть поодаль, в тени от факела и свечей. Она будто не услышала слов – а может, просто не придала им значения. Как актриса, давно выучившая текст, но не желающая вступать в сцену раньше положенного.

Только спустя мгновение она чуть изогнула бровь, будто пробуждаясь.

Затем, не торопясь, потянулась к бокалу, стоявшему на резном столике. Свет от свечей, повешенных под парусом шатра, скользнул по стеклянной поверхности, заиграл в вине багровыми тенями, словно кровь, смешанная с малиновым соком. Рубия взяла хрусталь двумя пальцами – лениво, элегантно, почти беззвучно – и подняла к губам.

– Нет. – отозвалась она, так спокойно, что в этом слове не было ни лжи, ни досады, ни беспокойства. Оно прозвучало как свершившийся факт, как выпад карты, уже положенной на стол. – Мой визит, малыш, – она мельком взглянула на Таро, в уголках губ мелькнула полуулыбка, почти насмешка, почти нежность. – носит исключительно символический характер.

Джерум приподнял бровь. Он ожидал этого ответа – и всё же что-то в нём кольнуло.

– Значит, мы идём в город. – произнёс он, делая шаг вперёд, ощущая вес собственных слов. – Уже есть те, кто преуспели в этом куда лучше нас. И если Торальдус ищет союзников здесь, стоя под вратами Ильтур вар Саринтена, то мы ищем любую информацию, которая поможет нам в этом нелёгком деле.

– Преуспели лучше нас? – задумчиво переспросил Варатрасс, глядя мимо всех, в угол шатра. – Значит, ты хочешь сказать, что… не одни мы разыскиваем Палленальере?

Тишина вновь сгустилась. Из-за стола, не торопясь, вышел Адультар. Он подошёл к одному из ящиков у стены – резной, чёрный, имперского производства – и, порывшись внутри, извлёк тонкую записку. Бумага чуть хрустнула от прикосновения. Он развернул её, скользнул взглядом по строкам.

Маругус, стоявший рядом, тем временем аккуратно, с почти отеческой заботой, вложил увесистую книгу в глубокий отсек стола и запер его на крошечный, почти игрушечный ключ. Затем провёл ладонью над замком – медленно, как будто накрывая что-то живое. Послышался тихий, щёлкающий звук. Всё. Закрыто.

– Конечно, мы не одни. – промолвил Адультар. – Больше скажу… – он чуть приподнял записку, но не стал её показывать. – их круг поиска сужен гораздо лучше, нежели наш. Точнее. И если мы знаем, куда нам нужно идти…

– Куда идти? – резко перебил его Транг, уставившись на волшебника с такой прямотой, будто хотел пробить его взглядом.

Тирэльзар не обиделся. Он даже не заметил интонации дварфа. Просто мягко кивнул, как учитель, объясняющий что-то неразумному ученику.

– На север, – сказал он. – к Просторам Вечных или даже к пластам льда Драконьей Мерзлоты. И если мы знаем, куда нам нужно идти, то они знают, где именно его искать. Мы лишь следуем за отблеском.

В шатре зашуршали ткани. Где-то за пределами тентового круга лаяла собака. Жара чуть спала, но воздух всё ещё был насыщен запахом пепла, масла и соли.

– И что делать в этой ситуации? – следопыт водрузил руки на пояс.

– Выбор у них невелик. – сказал Адультар. Он смотрел в глаза следопыту открыто, без притворства. – Они ещё не знают о том, что и мы ищем Палленальере. Как только узнают – отступят. Без сомнений.

– Уступят… – повторил Джерум, но голос его потемнел. Он чуть отступил назад, будто проглотил яд старого воспоминания. – Как же я ненавижу это слово… „Уступят“…

Слово повисло в воздухе, тягучее, горькое. Как проклятие, сказанное шёпотом.

– Ну раз не уступят… – произнёс Ортаксис с тягучей, почти ледяной уверенностью. Он медленно выпрямился, расправив плечи, положил ладони на стол, глядя на собравшихся так, словно видел перед собой уже не союзников, а шахматные фигуры, расставленные на доске. – Мы заставим их уступить.

Никто не ответил сразу. Тишина словно впиталась в деревянные столбы шатра, в парусиновый потолок, в остывающее стекло бокалов. Тонкая пыль дрожала в сууровом луче, пробившемся сквозь складку ткани, будто сама взвешивала сказанное.

Фариец усмехнулся, едва заметно, искоса, как тот, кто уже слышал такие слова – и слишком часто. Не в их положении вести осады, думал он. Не в их беде, не с их кровью. Всё, что у них есть – это воля, тень от славы и хрупкая, зыбкая надежда, что Палленальере ещё не погребён в забвении, что он не стал чьей-то игрушкой, чьей-то руной на шее, чьей-то последней ошибкой.

Торальдус… он играет высоко. Слишком высоко. И слишком один.

– Антариус скажет, куда вам нужно идти, чтобы с ними встретиться, как только вы попадёте в город. Пойдёмте. – проговорил Адультар.

Голос его звучал глухо, как будто издалека, сквозь вату сомнений.

– Где он сам? – спросил Варатрасс.

Его голос прозвучал тише обычного, почти рассеянно, как будто он уже знал, что ответ не будет полным.

– Где-то в лагере. – отозвался волшебник.

Он не стал уточнять. Быть может, потому что и сам не знал точно. А быть может, потому что знал слишком много.

Сделав пару шагов в сторону улицы, Таро обернулся. Девушка кивнула ему. Последовала секундная улыбка. Адультар пошёл с ними, а двое волшебников и Рубия Фенрир, остались в шатре.

Потратив с десяток минут, они приблизились к закрытым вратам, застывшим в каменном безмолвии, как будто сама скала запечатала этот город. Надо рвом, спящей рекой и запылёнными каменными стенами высилась деревянная трибуна – спешно возведённая, неуклюжая, но надменная. У подножия её толпились люди Торальдуса. Их лица были хмуры, напряжённы, многие – молоды и впервые оказались перед настоящей стеной настоящего города. Доспехи тёрлись друг о друга, кольчуги позвякивали, сапоги месили пыль. Ни у кого не было короны на голове, хотя когда-то, по заслугам и положению, каждому можно было бы её надеть.

Герои, разделившись, затерялись в этой массе. Варатрасс шёл рядом с дарнатом, внимательно вглядываясь в каменные зубцы башен. Под ногами затоптанная глина, смешанная с опилками, хрустела. Суур медленно поднималось, пробивая облака розовато-стального цвета. Свет был холодным и тревожным, будто луч сомневался, стоит ли сегодня озарять поле возможной резни.

Занавес шатра распахнулся с тихим хлопком. Торальдус шагнул наружу, словно выброшенный из недр бури. На нём был тяжёлый доспех, угрюмый и глухой, с едва заметными гравировками в форме трещин. Через плечо перекинута алая лента. В кулаке – тяжёлый меч, искривлённый и тёмный, как обломок легенды. Шлем с рогами, будто голова дракона, висел у бедра, покачиваясь при каждом шаге. Он медленно, почти церемониально, поднялся по скрипящим доскам трибуны. Скрип был долгий, глухой, будто сама трибуна стонала под тяжестью сказанного ещё до того, как оно было произнесено.

Он остановился. Поднял голову.

И заговорил.

– Крах Олафсианской Империи доказал нам, что империям не суждено быть!

Голос его был хриплым и тяжёлым, словно прокатился по ржавым трубам, пронёсся сквозь воронки старых полей и вернулся. Он бил в грудь, не громом – тяжестью. Он не требовал внимания. Он его врезал.

– Они шаткие, как гнилые стропила, падают от дыхания ветра! Падают, складывая в траурные пирамиды головы своих верных сыновей!

Никто не двинулся. Даже лошади затаили дыхание. Даже ветер.

– Этот ужасный и неминуемый крах доказал нам, что не суждено королю потыкать другим королям, или же им не суждено приказывать ему! Эти ряженые псы думают, что короны на их головах – божественный символ власти, что дал им право отречься от идеалов, которым испокон веков следовали наши предки! Но нет, чёрт меня подери! Король должен быть один!

Он достал корону. Низкая, суровая, покрытая налётом времени. Свет Суур, пробившись сквозь облако, скользнул по ней, как по лезвию.

– Не может существовать хоть какой легитимности в государстве, состоящем из множества государств! Лишь один король, один верный ему народ, одна судьба, и никак иначе! Пора заставить клятвопреступников ответить за своё непростительное деяние! Они в своём бреду забыли, что эту корону водрузило на голову Алиронта Юстиана не благословение Великого мейстера Восьмерых, что уже наверняка успел получить каждый из них, а кровь и сила! Кровь, убийства и война станут мне судом перед Богами, а Палленальере, став истинным благословлением, закрепит это право!

Последние слова он почти выкрикнул, и они будто отразились в стенах города. Где-то высоко на башне кто-то дёрнул флаг – тяжёлый, цвета засохшей крови, он повис безжизненно. Молчание длилось несколько дыханий.

Торальдус передал корону помощнику. Сошёл с трибуны. Сделал несколько шагов вперёд – по мосту Тралусса, ведущему к воротам Ильтур вар Саринтена. Мост был пуст и напряжён, как струна. Врата были закрыты, неподвижны, как сама смерть. Каменные, с металлической герсой, чёрной и узорчатой… Они казались не створками, а маской – и за ней ничего, кроме пустоты.

Стража показалась почти сразу. Шесть человек в доспехах, лицо каждого – щит. И в этот миг воздух свистнул.

Болт вонзился в землю, прямо у ног Торальдуса. Камни раскололись, пыль поднялась. Кто-то охнул. Кто-то прижал руку к эфесу.

А Торальдус не сдвинулся. Лишь глянул вверх – прямо в глаза, которых даже не было видно. И крикнул. Крикнул так, что стены задрожали.

– Ты обманул меня, Тремус Саринбьёрн!

Каждое слово было как удар молота. Пауза. Гул за спиной. Сердца в горле.

– Ты обещал мне верность, но подло закрыл ворота на входе! Неужели и твоё слово – пустой звук?! Неужели оно – летний ветер, что стоит грош?!

Торальдус стоял на Мосту Тралусса в ожидании ответа. Перед ним и его соратниками возвышаются главные ворота столичной крепости, где-то в глубине души, внушающие трепет и величие. Варатрасс просочился через толпу чуть вперёд. Мощные, изваянные из тёсаного камня и защищённые спереди толстопрутной герсой, Врата Тралусса хранят вековую историю этих земель, помнят все неудачные осады и тех, кто положил голову в тихом течении кровавого Ильтур. Только пройдя через эти массивные двери можно попасть в тремаклийский город. По обе стороны от них, устремляясь к кромке неба, возвышаются грандиозные башни, увенчанные зубчатыми парапетами. Помпезность вызывает благоговейное восхищение. Величественный мост через глубокую реку ведёт прямо к этим могучим, внушающим трепет вратам, словно, с одной стороны приглашает войско вступить в сердце могущественной цитадели, а с другой – уже ожидает встретить гостя в штыки. За ними мелькали острые углы сотен крыш, но стояло такое жуткое затишье, словно город всецело беден на людей.

Донёсся грохот упавших брёвен. Балка, удерживающая главные ворота с внутренней стороны, была сброшена, а герса начала медленно подниматься вверх. Усилиями пятерых приложивших плечи часовых Врата Тралусса открылись наружу. Тремаклийские стражники окружили Торальдуса в полукруг, отчего его верные соратники, почуяв неладное, выдернули из ножен свои мечи. Осмотревшись и лишь подняв руку, благородный воин велел им не предпринимать лишних действий. Он всё держит под контролем. Мечи были убраны. Начало доноситься цоканье отбитого башмака. В парадном одеянии, что блестело поверх надетой брони, к ним, под защитой гарнизона замка, осторожно и неспеша спускался Тремус Саринбьёрн, – в прошлом исполнительный городской лорд, а поныне король новообразованной Западной Тремаклы. Лучи поднимающегося Суур отскакивали от инкрустированных в корону камней. С мечом наперевес за ним шагал его оруженосец. Расступившись, стража главных врат пропустила своего правителя. Оторвав прикованный к ногам взгляд, он посмотрел на Торальдуса, импульсивно сжимающего лезвие меча под гардой.

– Корона… – норд, увидев монарший атрибут, улыбнулся. – Каждый потаённо вожделеет видеть себя на троне с этим золотым обручем на голове! Но далеко не все из их числа задумываются о том, сколько же голов было оставлено в его основании и сколько костей легло под ступени, став пылью!

Тремус взмахнул рукой. Мантия, тяжёлая и богатая, затрепетала, как знамя перед грозой.

– Ты пришёл с войском Торальдус Олафсон! Я обещал поддержать тебя, но не давал слова отправлять людей на убой с тобой или вместе с тобой! Ты не вправе был!..

В небесах раздался карканье. Одинокий ворон, чёрное пятно на бледном фоне восхода, проплыл над полем, косо глядя вниз. Никто, кроме Варатрасса, не придал ему значения. Но он почувствовал – это знак. Пусть ничтожный и хрупкий, но в чём-то древний, первородный.

– Не вправе был?! – загремел голос Торальдуса. Он шагнул вперёд, и слова его стали ветром. – Не вправе идти на этот шаг полукровки Ковенанты и Олафсоны, Тремус Саринбьёрн! Они, очернив древние устои нордского общества, не вправе были занимать Трон Перволюдей!

– Мало на свете добра, мало правды и, уж тем более, нет истины, Торальдус Олафсон. Ты это знаешь. Вдобавок, ты и сам олафсианской крови отроду.

Ветер рванул его мантию, подняв алый край, как языки пламени. Его меч в ножнах почернел в свете, отражённом с отточенного лезвия.

– Брак был матрилинеен, Тремус. Ты глубоко ошибаешься в словах, которые говоришь мне. Долгое время никто не смел знать этого.

– Знать чего? О чём это ты?

В отличие от Джерума, его отряд постепенно подтянулся. Адультара не было рядом. Ни его мантийного силуэта, ни знакомого запаха магического травяного дыма. Исчез. Растворился. И только ветер, обдувающий плечи, напоминал, что в этом мгновении исчезает многое.

Торальдус сделал полшага вперёд. Сууровый свет, пробившийся сквозь зубцы башен, задел его щеку, блеснул на металле брони. Его лицо, суровое, почти каменное, тронуло едва заметное пламя решимости.

– Я – Торальдус Юстиан, сын Тольсура Олафсона и Калисты Юстиан. – заговорил он, словно прокладывая мост через пропасть времени. – Кровь моя – нить, тянущаяся к Хальварду III Юстиану, последнему королю законной династии. К династии, державшей в руках судьбу государства до тех пор, пока Ковенанты не разорвали её своими мятежами.

Слова сперва прозвучали просто громко. Но с каждым мгновением голос его становился плотнее, насыщеннее, точно сквозь него говорил кто-то древний, забытый.

– Эти корни уходят дальше. К Алиронту Юстиану, к тому, кто под знаменем света собрал народы в единую волю! Народ должен быть един. Народ должен быть сплочён! Под моей рукой! Под моей судьбой! Я повелеваю тебе, Тремус Саринбьёрн – сними корону! Я велю тебе это, ибо властен этим от самого рождения!

Голос его, набрав ярость, ударил в стены и башни, отражаясь от каменных тел построек, как от колоколов. Ветер, будто встревоженный, рванул вверх края мантии Тремуса. Звенья кольчуги под ней дрогнули, звякнули, словно тоже почувствовали, как старый порядок трескается по швам.

Толпа на мосту застыла. Даже в рядах гарнизона Ильтур вар Саринтена дыхание стало ровным, единым, словно сам воздух замер в ожидании приговора.

– Я не в твоей власти, и ты не можешь ни на что претендовать, Отступник! – крикнул Саринбьёрн, с отчаянием бросая слова, как копья. Он вскинул руку, будто отгоняя заклятие. – Кто бы ни был твоим предком – время всё стёрло! Всё! Ни к чему ты не имеешь права!

Резкий жест. Его плащ взметнулся, и, казалось, даже сама трибуна дрогнула от напряжения. Но Торальдус не шелохнулся. Не дрогнул ни лоб, ни плечо. Только губы сжались. Только глаза потемнели.

– Как ты смеешь!..

Торальдус начинал злиться. Голос его стал тише. Но с каждым словом в нём слышалась нарастающая гроза. Тяжесть, будто отдалённый рокот грома, прокатывалась в глубине гортани, и лица стражей на стенах невольно содрогались. Кто-то отвёл взгляд. Кто-то прищурился, будто защищаясь от слишком яркого света. Кто-то просто зажмурился.

Торальдус выпрямился до предела. Тень от меча пересекла мост, как черта.

– Ты стоишь перед ветром, что больше не будет дуть в спину. Ты стоишь перед стеной истории, которую сам отверг. Запомни это, Саринбьёрн…

Небо затянуло, точно над миром накинули саван древнего предзнаменования. Порыв с северной стороны взметнул края плащей, наполнил паруса штандартов, заставив их греметь на ветру, будто варварские барабаны. Ветер нёс в себе ледяную память севера, как будто сам воздух узнал голос мёртвых королей и явился явить их волю.

– И раз ты прибыл сюда со своим войском лишь ради трактования этих сказок… – сдержанно бросил Тремус, обернувшись, но уже сдерживая дрожь в голосе. – То мне жаль…

Он медленно развернулся. Камни под сапогами хрустели, как кости под сапогом старого правосудия.

– …что наш разговор – окончен! Осаждайте до потери памяти!

Слова его, как щелчок по лбу великана, прозвучали резким приговором, и он, не проронив более ни слова, двинулся прочь в сопровождении своих гарнизонных рыцарей. Мантия его взлетела, словно чёрное крыло, а кольчужные плечи стражи сомкнулись, образуя щит непроницаемой воли.

Юстиан не двинулся. Он лишь сжал кулак. Меч, упёртый в доски моста, не шелохнулся. Его рука сжимала гарду, как будто сам меч врос в мост, стал его продолжением, оброс волей, которая не нуждается в движении. Он молчал, но это молчание было тяжелее всех проклятий. Оно казалось грозой, которую ещё не отпустили небеса.

– Джерум фар’Алион Таро! – выкрикнул Торальдус.

И в этом крике не было просьбы. Это был вызов, призыв, звуковая печать, открывающая врата древней славы. Мост дрогнул от голоса, и все, кто стоял близ него, словно непроизвольно прижались к земле взглядами.

– Джерум, прозванный за свои деяния Доблестным Грационалири!

Имя, сказанное громко, прокатилось над головами, как рокот барабанов войны. Лица обратились. Люди, стоявшие плечом к плечу, оттолкнулись друг от друга, словно вдруг осознали, что среди них – легенда.

– Джерум фар’Алион? – оглянулись одни, пытаясь найти великого воина-фарийца. – Грационалири? – повторили другие. – Джерум фар’Алион Таро? Тут?

Голоса сливались, как ручьи перед паводком. Толпа начала рябить – не от движения, а от ожидания. Все головы обернулись, глаза метались, пытаясь найти один взгляд, один облик, что мог бы вобрать в себя столько славы, чтобы эта слава не сломала человека, а возвысила его.

– Свидетель ли ты моей чести, – гулко продолжил Торальдус. – моей доблести и истинности моих слов?

Тремус, уже шагнувший в полутьму ворот, замер. Его спина дрогнула. Он обернулся, как если бы чья-то рука, неведомая и безмолвная, схватила его за ворот и притянула назад. Он не смог не посмотреть. Он не мог не обернуться.

Он увидел лицо, которого не ожидал. Лицо, о котором знал из песен, хроник, военных рассказов. Протолкнувшись через рыцарей и знамёна, отделявшие его от правды, Джерум вышел вперёд. На его лице не было ни позы, ни гнева – только простая, страшная решимость человека, чья слава уже не принадлежала одному ему, но в то же время никогда не покидала его плеч.

Транг Мрангброн, стоявший чуть в стороне, обмяк. Он вцепился в древко знамени, словно бы только оно и держало его сейчас. Его взгляд не отрывался от Джерума. Несколько лордов, старых воинов и один бывший король чуть склоняли головы – не в покорности, а в уважении, которое нельзя было вымолить ни мечом, ни золотом.

Джерум остановился у края мостового пролёта. Суур отразилось в его наруче, разметав вокруг едва видимую радугу из капелек тумана. Он не смотрел ни на кого, кроме Тремуса.

– Да. – произнёс он. И в этом слове было всё: кровь, знание, путь и безжалостное понимание истины. – Я подтверждаю это.

Наступила тишина. Плотная, как ткань, накрывшая весь мост. И только сердце города билось где-то в глубине, за закрытыми воротами.

– Тогда я… – голос Торальдуса стал величественным, будто в нём заговорили духи всех павших монархов. – имея законные претензии на этот титул…

Он шагнул вперёд, и лезвие его меча резануло воздух, как знак свершения.

– Объявляю тебе Хтай Но’ордот, Тремус Саринбьёрн!

Ветер поднялся, и знамёна рванулись к небу. Всё застыло. Все рты были закрыты. Все взгляды – в центр этой сцены.

И тут откуда-то из глубины толпы, от пехотинцев, верных Торальдусу, от знаменосцев, магов, бывших вассалов Юстианов – раздался топот. Ритмичный, тяжёлый, железный. Мечи начали ударять по камню. Сотни лезвий, сотни рук. И вслед за этим, в один гулкий голос:

– Зисс харк анайра’от!

– Что они говорят?! – дварф завертел головой, будто искал глазами подтверждение своим наихудшим догадкам. Его густые брови дёрнулись, как щетина потревоженного зверя, а в горле глухо хрюкнуло тревожное. – Что это за… что они вопят?!

– ЗИСС ХАРК АНАЙРА’ОТ!

Клич разнёсся, будто раскат далёкого горного грома, срывающий снежные лавины на склонах Престарого Хребта. Мечи вновь ударились о камень мостовой, ритмично, с возрастающей яростью. Металл отзывался, как барабан костей.

– Зисс харк анайра’от! Победа или смерть! – произнёс кто-то гулко и чётко, переводя чужой язык с благоговейной торжественностью, как будто это было не просто пояснение, а присяга, сказанная древним духом.

Торальдус, до сих пор мрачный, выпрямился. Его лицо озарила хищная, неожиданно светлая улыбка. Она была как отсвет стали в пещере – мрачной, но не лишённой надежды.

– Таков путь великого воина. – сказал он почти шёпотом, но все стоящие рядом услышали. Мгновение спустя, он прищурился, будто сквозь плотный туман мыслей прорезалась ясность.

– Поединок один на один. – тихо продолжил Валирно’орда. – Старый Суд Севера. Позабытый, как и всё, что было благородным прежде.

– Зисс харк анайра’от! – крик толпы ударил в грудь, как удар щита.

Кто-то из солдат сдержанно всхлипнул – не от боли, но от предчувствия великого.

Тремус, понимая, что отступать уже поздно, а бежать – позор, сжал зубы так, что скулы будто треснули от напряжения. В его глазах металась ярость, подогретая толпой, временем, тенью короны, тяжестью предков. Он откинул мантии назад, и выкрикнул:

– Меч!

Оруженосец едва не выронил ножны от неожиданности. Тяжёлый эспадон с лязгом и снопом искр вышел на свет, как древний зверь из клетки.

Торальдус шагнул, но на его пути встали двое воинов – рыцари Западной Тремаклы, в броне, не знающей гравировки, но носящей суровое достоинство.

Он остановился, не ударяя, но взглянув с таким презрением, что воздух между ними задрожал. Взгляд Юстиана, не лишённый королевской породы, глядел как суд.

И тут шагнул вперёд один из рыцарей – широкий, статный, закованный в тяжёлый доспех. Плащ его колыхался, словно знамя, пытающееся оторваться и взлететь. Он поднял забрало шлема – под ним была маска. Череп, выкованный из чёрной стали с отблеском ртути, глядел в лицо каждому.

– Сир Арториас Лондо, Ваше Величество. – голос у него был низкий, сдержанный, как у человека, привыкшего говорить только в нужный момент. – Я давал клятву вашему отцу и был учеником вашего дяди, Торасса Юстиана.

Ветер с запада пробежал по мосту. Откуда-то за спиной донёсся стук древка, ударившего по камню, как знак.

Торальдус чуть обернулся, едва-едва. Он знал этого рыцаря, как знают глыбы скал – по очертаниям. По весу присутствия.

Около шести фэрнов отделяло их, но они стояли, как на одной линии. Один – в чёрной броне с багровыми лентами, другой – в сверкающем латнике с мраком в руке.

Арториас держал меч – широкий, без единой драгоценности, с лезвием, исписанным знаками крови. Доспех его был украшен намётом в чёрно-красную полосу, из-под шипованных наплечников извивались гербовые ленты Дома Лондо, будто змеи преданности. Но он не делал шагов, а только ждал приказа, готовый схлестнуться с кем бы то ни было.

Торальдус не улыбнулся. Он лишь слегка качнул головой, будто признавая старого друга и меч, готовый быть вырванным из ножен мира.

– Всё под контролем, сир Арториас Лондо. Это лишнее, не требуется.

Слова были спокойны, но за ними стояла скала. Арториас кивнул. Не убирая меч, он отступил: не трусливо, а с достоинством, как тень, отступающая в ночь.

Тогда снова заговорил Тремус.

– Прочь с дороги! – рявкнул он, отбрасывая руки своих стражей. – Не сметь мешать!

Воткнув клинок в доски моста, с хрустом и треском, будто пронзая кость вековой сосны, Торальдус опустил руку к пряжке. Тяжёлый меч слегка качнулся от вибрации и остался торчать, точно указующий перст древнего суда. Воин медленно, почти торжественно, расстегнул застёжки на поясе и, не спеша, снял с себя шлем. Он осмотрел его на миг, как будто глядел в зеркало прошлого, и затем надел на голову, упрямо вдавив в седую копну волос. Лязг застёжек был чётким, как щелчок трибунала.

Сдвинув шлем так, чтобы забрало легло на место, он ещё раз повернул голову в сторону оппонента. Взгляд скользнул, хищно, остро, будто кинжал, по фигуре самопровозглашённого короля, всё ещё стоявшего с открытым лицом. Тот не шелохнулся. Не надел доспешную маску. Не скрывался. Только корона, как изысканная насмешка, покоилась на его голове, будто призрачная защита от стального рока.

Торальдус выдернул меч. Протяжный, почти болезненный скрежет прошёлся по доскам, а затем – характерный тхонг, когда металл отозвался резонансом в рёбрах. Он поставил его перед собой – под острым углом, почти сорок пять градусов, как учат старинные школы. Хват – жёсткий, как поступь гнева.

Тремус, отозвав жестом оруженосца, сделал то же. Лезвия затаили дыхание. По мосту прошёл холод. Не ветер – именно холод. Словно сама река под ними, чёрная и тёмная, начала напевать древнюю песнь.

Оба стояли. Неподвижные. Равновесие лязга и воли. Два фигуральных изваяния, два зова крови. Никто не дышал. Толпа молчала. Даже военные животные под знамёнами утихли, лишь раздувая ноздри. Врата и стены Саринтена, казалось, накренились к мосту, будто стараясь не упустить ни мгновения.

Варатрасс, стоявший чуть поодаль, не сводил глаз. Внутри всё напряглось, словно сердце скрутилось в кулак.

«Давай, здоровяк. – промелькнула у него мысль, словно отблеск холодной стали. – Нанеси ему сокрушительное поражение!»

Из-под шлема Торальдуса вырвался долгий, тягучий выдох. Он превратился в тонкую струйку пара – почти как молитва в утреннюю стылую зарю. Смыкание век… будто последний знак примирения с миром.

И в следующую же долю секунды – выпад.

Рывок был внезапным, резким, как раскат молнии на абсолютно тихом небе. Но Торальдус не отступил – он поднял меч одной рукой, без напряжения, без страха. Удар Тремуса скользнул, сменив траекторию, но был перехвачен обеими руками с такой силой, что дерево под ногами издало жалобный стон.

Саринбьёрн нарастал, как шторм. Он двигался – шаг за шагом, без рывков, без криков. Каждый выпад – как раскат барабана. Каждый шаг – как набат. Сталь встречалась со сталью, скрежещущей, поющей, ревущей. Ноги скользили по мосту, доски стонали, у кого-то задрожали пальцы.

Они казались равными. Двое, выточенные из разных эпох, сражающиеся будто в иной реальности.

Торальдус, сделав ложный выпад, поднырнул под защиту и нанёс мощный боковой. Эспадон Саринбьёрна пошатнулся, сорвался с линии и – вот оно! – почти вылетел из пальцев. Уловив это, Юстиан сжал рукоять обеими руками и вложил в следующий удар всё: кровь, долг, происхождение, пепел истории.

Ветер прошелестел сквозь проёмы в доспехах. В этом шелесте – суд. В этом мгновении – весь Север.

Удар. Сталь встретилась со сталью. И в этом столкновении что-то не выдержало. Звук – не звон, а треск, ломкий, режущий, как хруст раздавленного позвонка.

Секунда. Две. Все застыли. Меч Торальдуса остановился у шеи Тремуса. Клинок дрожал. Но не от неуверенности – от напряжения.

Скрежет.

И боль стали.

Эспадон Саринбьёрна разломился. Где-то близко к гарде – точно там, где опора переходит в пустоту. Отломок лезвия, ещё шершавый от давления, упал у ног его владельца и звук был не падением, а приговором. Глухой, как барабан смерти.

Зрачки Тремуса сузились. Лицо его окаменело, и он словно перестал быть человеком – только оболочка с застывшим комком в горле.

– Победил. – почти шёпотом произнёс Транг. Он щурился, будто сууровый свет ударил в глаза, хотя Суур не было вовсе.

Толпа молчала. Даже кони. Даже флаги. Даже время.

Тремус ещё стоял. Но не долго. Он отпустил рукоять обломка, словно она обожгла. Опустился на одно колено. Пыль с досок поднялась лёгкой волной, смешавшись с дыханием поражения.

– Я, Тремус Саринбьёрн, сын Тремма III Саринбьёрна… – его голос был не дрожащим, но не громким. – перед лицом неминуемой смерти присягаю вам на верность, Торальдус Юстиан.

Он поднял глаза. В них не было ни умоления, ни злости – только долг и пустота. Перед ним лишь холодное, полуопущенное забрало, за которым, казалось, билось не сердце, а осколок империи.

– Я, отрекаясь от всех титулов, поддерживаю ваши обоснованные пиритизации на эти земли. Отныне… я готов принять смерть с честью и оправится в Чертоги Шора.

Повернув меч плашмя, клинок отражающий утренний свет, словно поток застывшей молнии, Торальдус с неторопливой торжественностью опустил его на плечо Тремуса. Движение было мягким, не лишённым достоинства – не как удар судьи, а как прикосновение судьбы.

– Драконы мертвы… – произнёс он, глядя на склонённую фигуру. – Ковенант тоже мёртв. Но грядут иные войны, и в них нам нужны будут воины великие.

В его голосе звучал не приговор, но власть. Не жестокость, но признание. Речи шли не от стали – от сердца, из глубин той памяти, что хранит каждый правитель: о подвигах, долге, падениях и вновь восстающих.

– В этот смертный час, – продолжил он. – я дарую тебе имя своего рыцаря, Тремус Саринбьёрн, ибо меч твой ещё не сказал последнего слова.

Тремус приподнял взгляд. Он хотел было что-то сказать, что-то возразить – быть может, напомнить о поражении, о гордости, о чём угодно, что держит человека на коленях.

– Но…

Торальдус не дал ему договорить. Он лишь шагнул ближе, вознёс руку и спокойно, почти с отеческим одобрением, приложил её к другому плечу.

– Так встаньте же, сир.

Лёгкий удар: ни звук, ни сила, но знак. Завершение Суда. Не казни. Признание.

Встав, как будто с трудом поняв, что может, Тремус смотрел на него так, будто, наконец, увидел в этом человеке не врага, а что-то большее – древнюю силу, правду крови, пепел предков. Его лицо было взволнованным, напряжённым, словно внутри кипела буря, а снаружи – только остаточный шлейф её ветров.

Торальдус вновь воткнул меч в доски моста, как жрец погружающий скипетр в алтарь. Снял с головы тяжёлый шлем – неспешно, почти торжественно – и повесил его на пояс. Лицо его теперь было открыто, и, казалось, даже небо позволило себе немного света, чтобы рассмотреть черты победителя.

– Я нарекаю вас Верховным лордом Тремаклийского Простора. – произнёс он медленно, выговаривая каждое слово, будто чертя их огнём по воздуху. – И дарую обязательное право нести власть здесь, в Ильтур вар Саринтене, от моего имени. Это – моя воля.

Торальдус похлопал его по плечу. Для Тремуса вся его жизнь переменилась в один миг.

– Ваше Величество… – только и смог он прошептать, в груди сражаясь со старым „я“, что ещё не готово было сдаться, но уже чувствовало: поражение оказалось милостью.

– Моё войско останется здесь, на привале. – спокойно добавил Торальдус, обращаясь ко всем и никому одновременно. – Проследуем же в тронный зал Замка Саринтена, верлорд Саринбьёрн? Всё обсудим уже там.

– Да, государь… – выдохнул Тремус. – Как вы только прикажете.

Он не кланялся. Он не ронял голову. Но в этих словах уже не было сопротивления. Только готовность. И благодарность, что вырастала из пепла унижения, как трава после битвы.

Торальдус махнул рукой. Из-за его плеча выступили бойцы отряда Джерума. Их шаг был уверенным, тяжёлым, как в дождь.

Сир Арториас Лондо, до того застывший словно статуя из чёрного железа, наконец позволил себе выдох. Он отпустил плечо, зацепив свой меч за закованный крючок с замысловатой гравировкой.

– Сир Арториас Лондо. – обратился к нему Торальдус, не оборачиваясь, но явно чувствуя его присутствие за спиной.

– Я слушаю вас, Ваше Величество. – низко склонив голову, отозвался рыцарь.

Ленты на наплечниках дрогнули в резком порыве ветра, и его черно-красный намёт отбился, словно знамя на границе нового мира.

– Передай моему сыну, сиру Тольсуру Юстиану, – сказал Торальдус. – что командование войском возложено на него до тех пор, пока я нахожусь в Саринтене. Вы поступаете в его распоряжение.

– Будет исполнено, Ваше Величество! – прозвучал отчётливо уверенный ответ.

Стража у врат молча раздвинулась, и огромные створки, скрипнув, распахнулись внутрь. Их встречал город, Саринтен, что ещё вчера был чужим, а сегодня – впустил нового господина.

По ту сторону стены не было ни фанфар, ни песнопений. Лишь тихий шорох улиц, редкий лай пса и колебание утреннего воздуха, как дыхание утомлённого великана.

Тирэльзар, будто растеряв нить происходящего, так и не подоспел. Всё случилось без него.

А история уже сдвинулась с места.

Глава III: Белый мрамор белоэльфийского замка

Город, готовящийся к осаде, дышал пустотой. Его улицы, обычно живые и многолюдные, теперь казались лишь тенью своего прошлого – редкий звук шагов отдавался глухо в перекрытых арках, а окна, подёрнутые пылью и страхом, смотрели на проходящих, как глухие и уставшие глаза. Камень мостовой, отполированный веками и эльфийскими ногами, теперь оставался сухим и бесследным – как будто сами жители, как и эльфы-творцы, исчезли вглубь стен, растворились в башнях, в кельях, в тревожном ожидании.

Герои шли медленно, поначалу теряясь в бесчисленных поворотах, улочках, тупиках и переходах, которыми славится старая планировка Саринтена. Они миновали медные ворота Ронка5, затем глухие ряды аристократических усадеб, затянутые паутиной виноградников и высокой крапивы, и вышли наконец к главному сокровищу города – к площади фонтанов.

Здесь, у подножия дворцового плато, где начинался подъём к замку, время словно теряло ход. Открывалось зрелище из иных эпох: целый водный храм, созданный не богами, но рукой эльфийской, вдохновлённой до одержимости. Пространство простиралось широким каменным ковром, по которому текли звуки падающей воды, всплесков, переливов, хороводов брызг, тончайших мелодий, рождаемых струями. И воздух – напитанный этой влагой, лёгкий, как дыхание первого утра. Пахло серебром, цветами и гладким известняком.

Фонтаны здесь были не просто фонтанами – каждый был отдельной повестью, отдельной метафорой, отдельным телом воды. Некоторые из них возносили свои струи высоко, подобно копьям богов, пробивающим небесный свод. Другие рассыпались низко и широко, словно водяные занавесы, за которыми могли бы скрываться древние нереиды. Были среди них и те, что лились, как слёзы каменных титанов, и те, что вращались вокруг оси с таинственным рокотом подземных механизмов. По самым скромным подсчётам, их здесь было двести шесть – двести шесть индивидуальностей, двести шесть замерших мгновений, пойманных в поток.

Их дополняли четыре огромных каскада, ниспадающих с террас Ронка, пронзающих воздух сверкающими лентами воды, словно небесные лиры. По ночам, говорили, здесь загорается призрачная подсветка, питаемая магией древних линий, и тогда весь комплекс поёт – не в переносном, а в самом прямом смысле: струи начинают вибрировать на разных частотах, и площадь становится залом оперы, где поют только вода и тишина.

Но даже днём, даже в тревожный день, когда весь город замер в ожидании дальнейших приказов и перемен, фонтаны продолжали своё служение красоте. Они не ведали страха. Они не осуждали. Они были бессмертным сердцем этого города.

Энлиссарин остановился на самом краю площади. Он дрожал.

Медленно, почти с опаской, он откинул капюшон – тот соскользнул с головы, как шелестящий лепесток. Затем дрожащими пальцами снял тёмную повязку, долгое время скрывавшую его взгляд от окружающего мира. Лицо его озарил свет, но не как благословение – как испытание. Суур, проникая сквозь пелену облаков, обрушился на его глаза с беспощадной прямотой. Он моргнул, отшатнулся чуть назад, точно от удара. Казалось, каждый суурский луч вонзался в его зрачки остриём, вскрывая сознание, будто вскрывают древние письмена на камне.

Он стиснул зубы, удерживая себя на месте. На мгновение в нём боролись две воли: первая – вновь укрыться в темноте, вернуть ткань, отвернуться от мира; вторая – остаться здесь, под этим светом, который сжигает, но и исцеляет. Он выбрал вторую. И выстоял.

Рядом тихо кашлянул Транг.

– Ты как? – спросил дварф.

Ответа не последовало – лишь кивок, как печать на внутреннем усилии. Энлиссарин выдохнул не воздух, а пережитую боль. Его аметистовые глаза, теперь впервые открытые миру, были как глубокие воды в сумерках – блестящие, ясные, но с намёком на давнюю бурю. Они не искали сочувствия. Они искали путь.

Тишина между ними была не молчанием, а, скорее, обрядом. Остальные участники похода медленно обернулись, один за другим, заметив перемену в дарнате. И, как будто ничего не случилось, продолжили путь – уже чуть медленнее, чуть тише, с новым уважением.

Фонтаны пели им вслед. А ветер, пройдя сквозь кольца воды, шептал слова, понятные лишь тем, кто пережил слепоту.

Варатрасс, перестав смотреть на ступени, словно сбившись со счёта, вдруг остановился и поднял голову.

Замок Саринтена – или, как его именуют в песнях далёких стран, Восьмигранный Владыка Ветров – нависал над всей площадью фонтанов, не просто замыкая её собой, но словно бы вбирая её внутрь, становясь финальной, господствующей нотой всей этой каменной симфонии. Башни его, вытянутые, будто заточенные перья, терялись в серых верхах неба. Их было восемь – восемь белоснежных монолитов, стоящих не строго симметрично, а с древним знанием, вписанным в геометрию звёзд.

Каждая башня была словно отдельный светильник эпохи. Углы замка, словно края шлифованного кристалла, не сходились с друг другом – вместо этого они плавно, как водоструи в водовороте, сливались в трёхуровневый центральный массив, в сердце всего комплекса. Тот, надстроенный позже самими солэшау, был отделан мрамором с мерцанием инея, и потому даже в летний полдень казался замороженным, изваянным не из камня, а из плотного снега, что не тает с тысячелетиями.

Между башнями, на верхней платформе, именуемой Верхним уровнем Ронка, раскинулись восемь парков – восьмилепестковый венец, окружающий ядро цитадели. Их деревья, редкие, но ухоженные, тянулись к свету среди клумб с алыми тирансами, синим рендаллем и вечноцветущей селиней. С высоты же весь этот порядок зелени, башен, арок и дорог складывался в точную схему тайвурского небосвода – древнюю диаграмму звёзд.

Каждый парк носил имя, отсылающее к своей соседней башне: Аурелийский, Сар’Ренирий, Дар’Малорий, Интраний, Вирель-Суут, Калинар, Туран’Элли и последний – безымянный, за которым, по слухам, и вовсе прячется усыпальница. Удивительно, что завоеватели не стали переименовывать их…

Белый мрамор фасадов, безупречный, молочно-чистый, будто выбеленный ветром и временем, покрыт был полустёртыми резными символами эльфийской школы зари. И даже спустя столетия не оставалось сомнений: строили этот замок не люди. Узор линий, причудливые переплетения арочных галерей, обманчивые перспективы и световые колодцы, по которым полуденный луч пробегал к самым тайным вратам – всё это было наследием тех, кто строил не ради защиты, а ради вечности. Архитекторы, пришедшие из времён, когда ещё не существовало даже самой Тремаклии.

С тех пор многое изменилось. Город вырос, сместился, исказился под весом войн и поколений. Башни рушились и восстанавливались, фасады – теряли смысл. Остался один лишь Замок – и то лишь по милости камня. Остаток ушедшей цивилизации. Последний фрагмент белоэльфийского великолепия, сохранившийся, как выбитый символ в сердце истории.

Особенно завораживал шпиль центрального зала. Он не просто возвышался – он будто разрывал ткань неба, вонзаясь в облака с упрямством молчаливого проклятия. Его вид был знаком тем, кто, скитаясь по землям, искал свидетельство былого величия. И когда с севера дули ветры, он завывал.

Главный вход во владение королей находился между первой и второй башней, где бастионы уступали место продолговатому залу, выполненному в духе старых орденов. Там тянулась галерея – тонкая, как шпага, без окон, но с высокими проёмами, сквозь которые пробивался сууровый свет, будто лениво падающий на гладкий мрамор пола.

Именно здесь, между величием и безмолвием, Варатрасс остановился. Мир будто замедлился. Он смотрел вперёд, но видел – не настоящее.

На миг он утратил ощущение времени.

Свернув с хрустящей под сапогами тропы, Варатрасс отделился от остальных и направился к одиноко стоявшему дереву. Оно росло вдали от лагерного костра, подобно стражу на краю мира – широкоствольное, с изломанной корой, покрытой мхами и чешуйчатым лишайником, и с тяжёлой, поникшей кроной, словно оплакивающей собственную тень. Его корни, выбухшие, с наростами и глубокими щелями, как жилы на руке древнего великана, врастали в холмистую землю, будто впивались в саму плоть земли, храня под ней то, что не должно быть найдено.

– Ты куда, Варатрасс? – раздался голос Транга сзади. В нём сквозило настороженное беспокойство. – Что-т стряслось?

Следопыт не обернулся. Его голос был ровным, но как будто чуть тусклым:

– Нет. Пойдём со мной, Джерум. Нужно кое-что обсудить.

Фар’Алион кивнул, не спрашивая лишнего:

– Ну, раз нужно… то пойдём.

Транг и Энлиссарин, видя, что разговор не для них, уселись неподалёку, прямо на разогретую Суур траву. Их тени вытянулись вбок, смешались с пятнами света, проникавшего сквозь листву.

Варатрасс приблизился к дереву, обошёл его неспешно, будто прислушиваясь к дыханию земли. Там, у подножия, в неглубокой лощине под покрытым мхом насыпным холмиком, едва угадывалась форма – ровная, вылепленная временем и дождями. Следопыт опустился на корточки и осторожно отодвинул листья, пыльцу, ветки, словно совершал обряд. Пальцы его двигались тихо, уважительно, как будто касались не земли, а памяти.

Он глубоко вдохнул, склонившись над тем, что раскрылось – потемневшая крышка из досок, обшитая железными скобами, некогда обработанными маслом. Постучав по ней костяшками, он прислушался к звуку. Глухо, но не влажно. Дерево ещё держалось.

– Сама судьба привела меня в это место… знай же… – произнёс он тихо, почти молитвенно. – Жаль, что этот миг упал на это далёкое утро. Но нельзя было спешить.

 Сев на корточки, Валирно’орда осторожно стряхнул веточки и убрал небольшой слой грунта с деревянной крышки. Постучав пальцем, он убедился, что доски ещё не успели отсыреть и прогнить.

– Нужно было время, чтобы всё встало на круги своя.

– Верно. – ответил Варатрасс. – Смею ли полагать, что оно настало сейчас?

Приподняв пальцами, он открыл крышку, положив ту рядом с собой, и достал завёрнутые в ткань вещи. Развернув её, герой взял в руки мешковатые коричневые штаны и пронизанную буфами и разрезами такого же цвета накидку, с элементами тёмно-зелёного и бордово-красного оттенков. Под ней, на самом дне ящика, лежало четыре мешка, набитые кровавыми златом. Скинув ножны и свою сумку с плащом, следопыт достал из-за пояса архкатану и, положив её на землю, начал снимать с себя многочисленные портупеи и элементы брони. Расшнуровав обувь и вкинувшись в старое, но не убитое по сей день временем, тряпьё наёмника, Варатрасс убрал потёртую броню Лаоса в тесноватый ящик. Джерум молча наблюдал за ним, перенеся после свой взгляд в стрекочущую даль. Положив поверх брони взятый из сумки мешочек с самоцветами, следопыт сел неподвижно.

– Когда холодный ветер обрушится в тёплые летние дни на мою шею… и хлёсткий дождь не сможет смыть с рук кровь…

Закрыв глаза, Варатрасс осторожно закрыл крышку тайника, окончив фразу неуловимым шёпотом и на этом оставив всё своё кровавое прошлое на самый тёмный день, который, как он искренне надеется, никогда уже не наступит. Практически всё золото, которое тот заработал, находится здесь.

– Прошлое осталось здесь… – посмотрел на Джерума. – Этот гнилой ящик сделал древо стражем филактерия моего зла…

Застегнув последние верхние пуговицы, Валирно’орда вытащил пышный ворот чёрной рубашки-буфа. Поправив его, герой снял с пальца волшебное кольцо Квангорака, ещё думая, что с ним делать дальше.

– Демоникос знаешь?

– То есть Арлакос, в твоём понимании?

Осматривая кольцо, Варатрасс не мог прочитать и буквы, что выгравированы иероглифом на внутренней стороне.

– Да, именно.

Не беря в руки, Джерум стал приглядываться к кольцу. Хм… Если это то кольцо, о котором он думает, то заклинание способно временно заточить оружие в своё эфирное пространство, принимая его форму при каждом использовании.

– Никакой опасности, конечно же, эти слова не должны представлять, и ты не отдашь при их прочтении Арлаку во служение душу, но всё же.

– Знаю. Произносил.

Джерум сквозь брови воззрел на героя. Собеседник наверняка прочитал их неправильно, ох какое же это великое безрассудство.

– Тогда это действительно столь необходимо сейчас?

– Да.

Не думая об их смысле, фар’Алион взял палочку и вывел ей на земле то, как слова заклинания произносятся на всеобщенордосе. „Нарат тиз тару’Унагг орам“ – звучало оно на языке людей.

– Что ж…

Взяв саи архкатаны в руки, перед этим надев кольцо, герой задумался. Лишь отпустив все мысли и закрыв глаза, следопыт впустил эти порочные слова в свою голову. Словно услышав ответ, он обернулся, но тот звук оказался чересчур далёким, лишь ему слышимым. Как пыль в тёмном углу, саи и саму саблю начало сдувать играющим ветром. На месте архкатаны появился кинжал. Тот самый, который при каждом использовании материализовывался в крепкой хватке. Герои изумились. Кольцо, что должно было нести волшебную копию Эфир-кинжала, являлось сосудом, содержащим оригинал.

– Интересно… – промолвил фар’Алион. – Я думал, кольца Квангорака действуют иначе.

– Вздор… Я тоже думал, что он сделает магическую копию…

– Никогда не приходилось встречать камни-пожиратели, предназначенные для заточения неодушевлённых объектов.

Варатрасс взял кинжал. Он был лёгким, как кость птенца, но при этом несбалансированным, упрямым, как будто внутри него ещё билось что-то древнее. Отблеск металла напоминал сгущённую зелень глубинного мифрила, чуждого нашему миру.

Воткнув его в землю, следопыт продолжил застёгивать портупеи. Заканчивался ритуал возвращения. Возвращения к тому, кем он когда-то был…

Сознание вернулось к нему не сразу. Мир всё ещё был тусклым, дрожащим, будто завёрнутым в пыльную вуаль сна. Но стоило пальцам нащупать знакомый холод металла – амулет, висевший у груди на потёртом шнуре, – как нечто глубоко внутреннее щёлкнуло, отозвалось, отоземлилось. Старое коснулось нынешнего. И, как вода, влилась в него та часть памяти, что всегда спасала: не прошлое – опора.

Варатрасс расправил плечи. Его дыхание стало ровным, а взгляд точным. Всё вокруг вновь обрело очертания. Пространство больше не колебалось.

А вот Транг, замерший в стороне, всё ещё ощущал тяжесть. Тяжесть чужих взглядов. И не просто чужих – недобрых, оценивающих, вымеряющих, будто линейкой, их несоответствие месту. Они были лишними. Дарнат и дварф – не те, кого ждали на торжестве. И не там, где ждали. Здесь, в священном сердце Белоэльфийского замка, в зале, где проходило заседание правящей касты Западнотремаклийского государства, их присутствие было подобно ссоре в храме.

Но Торальдус знал: это только на руку. В этом напряжении – возможность. В этом чужом свете – простор для манёвра. И уж он, человек, вылепленный из ветров и обломков великих домов, упускать момент не станет. Ни ради гордости, ни из деликатности.

Перед ними с глухим гулом распахнулись ворота. Тяжёлые створки, инкрустированные потемневшим серебром и вставками из светлого орийского стекла6, отступили в стороны, открывая доступ внутрь.

Проход к тронному залу напоминал процессичный коридор памяти: по обе руки от Варатрасса тянулись постаменты – по пять с каждой стороны. На каждом покоилась древняя броня, уложенная на стойках из чёрного дерева, высотой с двуокелъра. Металл, некогда отполированный до зеркального блеска, теперь тускнел в полумраке, будто стеснялся своей истории. Рядом со стойками стояли часовые – высокие, неподвижные, словно статуи, вылепленные из самой воли. Их лица, затенённые забралами, не выражали ни страха, ни сомнений – только готовность. И только нечто в их позах, чуть напряжённая прямая линия плеч, выдавало, что они наблюдают.

Между постаментами, в проёмах, висели старинные картины, окружённые тяжёлыми рамами из обожжённого дерева. Одни изображали битвы – бурные, хаотичные сцены, где броня встречалась с кожей, копья с мольбой. Другие – парадные портреты, лики королей, смотревших со стен с утомлённым величием. Белоэльфийские глаза, высокие скулы, тонкие линии рта – порода благородства, усталая от самой себя. Свет люстр – капли воска и аромат благовоний – дрожал на холстах, словно сам воздух тут был слишком наполнен духом древнего.

– Тремус Саринбьёрн, первый своего имени!.. – начал звучать голос: предельно ровный, дрожащий в старческой груди, но несущий в себе попытку удержать порядок.

Его произносил седой десница, танн Варриг сар Нариасс, преданный служитель и доверенное лицо короля.

– Король Тре!.. – тянул он, собираясь развить речь в восхваление.

Но голос был прерван. Резко. Без гнева, но и без уступки.

– Достаточно слов, танн Варриг сар Нариасс. – сказал строптивый Тремус. – Я больше не король этим людям и этой земле.

Эти слова упали в зал, как кусок льда – и разбились о камень. Молчание стало напряжённым. В нём слышались не звуки, но реакции: качания голов, тяжёлые вздохи, шёпот, будто сорвавшийся со сводов. Возмущение разрасталось, поднималось, как надвигающаяся волна.

Отряд Джерума, движущийся следом за Торальдусом, вступил на вычищенный алый ковёр. Ткань под ногами будто пружинила, утапливая их в цвет крови. Миновав коридоры и многочисленные боковые проходы, ведущие в другие крылья дворца, они приблизились к следующему, ещё более высокому проёму.

За спиной короля шагал одинокий фигурант – старец, облачённый в броню столь же тяжёлую, как и у самого Торальдуса. Его движения были неспешны, но не слабые – за ними ощущалась сила, терпение и внутренняя цельность.

Это был Верховный лорд-мейстер Наррансар Неопалённый. Его имя вызывало вопросы, споры, страх. Он был не только основателем, но и духовным лидером полурадикальной общины, рождённой из гнева. Гнева на Восьмерых. На старую Веру. Его последователи, те, кто называл себя Мейстерами Раскола, требовали отставки Первого Совета, низвержения Великого мейстера при Обители Октоколлис, давно ославленного греховным.

И вот он – тень новой эры – шёл рядом с Торальдусом. И вместе они несли в тронный зал не только шаги, но и перемены.

– Торальдус Юстиан, первый своего имени!.. – заголосил Наррансар Неопалённый.

Он говорил, не выпуская из рук тяжёлую книгу, перевязанную железными пряжками, и одновременно придерживал гарду меча, покоящегося в ножнах. Его голос, натренированный, властный и в то же время преисполненный внутренней верой, ударил по тронному залу, как колокол на рассвете. В нём звучали сразу и надежда, и приговор, и начало эпохи.

Потолки зала терялись во мраке высоты, словно нависшие над головами богов. Меж стен, затянутых роскошными, почти чёрными от времени гобеленами, теснились гости – больше сотни человек, включая вассалов, советников, клириков, старейшин домов, высших офицеров и прибывших из других округов эмиссаров. Воздух был густым от ладана и пара. Свет утреннего Суур, ломаясь сквозь три исполинских витража за троном, дробился на пыль и золото, проливаясь на пол узорчатым многоцветием. Камни в мозаике вспыхивали, будто улавливая последние отблески уходящей эпохи.

В этом сиянии, разрезая лучи, шёл он – Торальдус Юстиан. Его шаги по красной дорожке отдавались эхом не столько от плит, сколько от сердец. Тяжёлые сапоги в кольчужных поножах оставляли за собой не следы, а почти кровавые тени – но алый ковёр скрывал их без остатка. За его спиной двигались лишь дыхание и история.

– …Верховный правитель Нордских королевств, праведный король скварнов, нордов и тремаклов, Защитник Нтуросского Госудаства и Трона Перволюдей! – провозглашал Наррансар.

Зал дрогнул. Слова, словно цепи, срывались с его языка, несясь по сводам, отражаясь в витражах и исчезая в глубинах коридоров. Придворный гарнизон, стоящий у врат, молча закрыл двери. Лязг защёлок прозвучал как печать.

Некоторые из сидящих на дубовых скамьях вскинулись. Кто-то вздрогнул. Кто-то отвернулся. В присутствии варвара-норда, в тяжёлом доспехе и с руками, что пахли кровью не церемоний, а сражений, торжественность обрела горький привкус. Но никто не посмел нарушить эту тишину первым.

Под взглядами – тяжёлыми, брошенными из-за полуопущенных капюшонов, с балконов, из-под шёлковых вуалей – Торальдус дошёл с Тремусом до трона. Ещё не павший, но уже склонённый, последний замер. Он, подняв глаза на витражи, будто ища знак в небесах, встал на колено напротив своего трона. Ему предстояло быть отринутым и провозглашённым. И Юстиан знал: это нужно сделать здесь и сейчас, на глазах у всех. Без промедления. Торальдус обошёл Тремуса, встал перед ним.

Вслед за ним, не шумно, как призрак веры, Наррансар Неопалённый подошёл к подлокотнику трона и замер, как часть его тени.

Джерум с отрядом незаметно отделился, направившись к массивной двери в левой части зала. Дружинники Торальдуса, в чёрных доспехах с серебряной насечкой, выстроились у противоположной стороны, под куполом барельефов.

Шаг за шагом Торальдус поднялся по ступеням. Их было семь – в раз по числу лордов, некогда предавших народ, и каждый шаг звучал, как обет. Остановившись над склонённым Тремусом, он вынул его меч из-за пояса – тот сверкнул и отразил витражный свет в глаза залу. Лезвие было покрыто выбитыми на древненордосе словами: „Пока стою, не падёт земля“.

– Клянёшься ли ты, Тремус Саринбьёрн, – проговорил он, и голос его был спокоен, но властен. – на глазах у своих подданных, вассалов… присягнуть мне, как своему единственному королю, на верность?

Молчание зала стало вязким, как смола.

– Клянусь. – ответил Тремус. – Боги – истинные свидетели моих слов.

– Обязуешься ли ты сохранить порядок, сделать всё во благо Нтуросского трона и благополучия его граждан, не следуя своим корыстным амбициям и целям?

– Обязуюсь. Боги – истинные свидетели моих слов.

– Готов ли ты поднять меч против подлого червя, что год назад кичился тебе союзником, звался братом, а в самый роковой момент для нашей Родины, обернулся предателем и кровавым узурпатором, посягнувшим на основы государственной целостности?

Тремус взглянул ему в глаза – не опуская головы, без страха.

– Готов. Боги – истинные свидетели моих слов

На миг ничего не происходило. Меч повис в воздухе.

– Тогда, – сказал Торальдус, и в его голосе прозвучал металл. – по праву крови, по праву восхождения, по праву, дарованному мне богами и народом, я нарекаю вас, Тремус Саринбьёрн, Верховным лордом Тремаклийского Простора. Несите службу достойно, праведно и честно, верлорд. Этот порядок станет фундаментом идеи всеобщего мира и процветания.

Он опустил меч – не для удара, а как знак завершения обряда.

– Благодарю, Государь… – прошептал Тремус. Он поднялся медленно, с затаённой торжественностью, будто весь зал следил за движением его локтя, его взгляда, его тяжёлого вдоха. – Это большая честь для меня.

– Это безумие! – голос, сорвавшийся в крик, разрезал воздух, как брошенный в пруд камень.

Один из лордов, сидевших недалеко от витража, взвился с места, будто само пламя возмутилось бы тенью, упавшей на трон. Клинок вырвался из ножен с характерным металлическим визгом, и вспышка света отразилась в его глазах.

– С чего мы должны следовать за тобой, нордская подстилка?! – зарычал он. – Тремаклийцы тебе не какие-нибудь трусы-тимерийцы, в страхе склонившие голову перед бесхребетными эльфами во времена Эры Зарождения!

Слово, как пламя, прыгнуло от языка к разумам, и вспыхнули мечи. Один за другим. В блеске холодной стали отражались свечи, витражи, а главное – лица. Сомнение. Гнев. Страх. Ревность.

Один из глашатаев попытался что-то сказать – но его голос потонул в лязге металла. Мечи держали те, кто имел на это право: гарнизон Саринтена, ближайшие вассалы, старые командиры, преданные ещё прежним тронам.

Но и за Торальдусом стояли не молчаливые тени. Его стража, его спутники, его рыцари, исповедующие ту же непоколебимую волю. Их руки тоже легли на эфесы. И на миг воздух стал слишком плотным. Казалось, сама каменная кладка зала затаила дыхание.

Юстиан лишь взмахнул рукой – жестом, в котором не было ни сомнения, ни спешки. Его люди тут же повиновались. Один за другим мечи были опущены, сталь вернулась в ножны. И, спустя миг, также поступили и охранники нового верлорда.

Торальдус начал медленно спускаться по ступеням трона. Джерум и его напарники сжимали оружие. Варатрасс осматривал каждого из потенциальных противников.

Тяжесть доспехов Торальдуса звучала, как удары по раскалённому наковальню. Каждый шаг был мерой власти. Гулким эхом его поступь врезалась в умы собравшихся, вытесняя из них хаос, подменяя страх ожиданием. Он не смотрел по сторонам. Не поднимал голос. Но именно это и заставляло сердца биться чаще.

– Хм… – задумчиво произнёс он, вглядываясь в лицо того, кто столь дерзко выкрикнул первое. – Отец говорил, что вассала, поднявшего меч на своего сюзерена, ждёт позорная смерть предателя.

На лицах присутствующих застыло напряжение. Мелькнули взгляды на Тремуса – станет ли он жертвовать своим человеком, тем, кто столь неосмотрительно бросил вызов?

Но Торальдус приподнял подбородок. Уголок губ дрогнул, почти незаметно.

– Хм-м-м… Но, несомненно, вы хотели принести свою клятву в моём присутствии, что вызывает моё уважение. Смелый поступок: говорить, когда говорю я. Несомненно, вы хотели поддержать нас в это непростое время, не так ли?

Несогласный побледнел. Его руки дрожали. Но он не отступил. И, как положено, встал на колено, опустив меч перед собой, остриём к земле.

– Да… Государь…

– Встань. – голос Юстиана был спокоен. – И пусть это будет твоим обрядом посвящения.

Меч остался на месте. Но его авторитет – был воткнут в пол зала.

Торальдус развернулся к остальным. Лица снова вздрогнули, взгляды метались между скамьями, витражами, гобеленами. Потревоженное состояние равновесия сменилось ожиданием грозы.

– Вы думаете, это просто так? – зазвучал его голос, обволакивая зал. – Вы думаете, всё просто так? Вы думаете, я пришёл сюда для красоты? Для слов, записанных в летописи? Нет.

Он указал в толпу. Молчание. Движение. Один из лордов, пойманный взглядом, встал.

– Откуда вы? – спросил Торальдус.

– Лорд Хартир Бъёриссон, Государь. Из древнего Дома Бъёриссонов.

– Лорд Трезубья, плодородной земли близ крепкой крепости, охраняющей один из истоков Энгиаса, я прав?

– Да, Ваше Величество, мой дом сотни лет служит пограничным барьером Империи и охраняет Старшую Энигму и море Крови и беспорядков от вторжений с Востока.

– Нет больше никакой Империи, лорд Бъёриссон. – голос Торальдуса был спокоен, но в этой тишине он звучал как молот, падающий на гранит. – Нет и никогда больше не будет на этой земле.

Словно от этих слов сама каменная кладка зала содрогнулась в своих основаниях. Порыв тишины, густой, как гарь после пожара, на мгновение окутал тронное пространство. А потом, будто взорвался хрупкий сосуд, вспыхнули голоса.

Споры, недоверчивые выкрики, перешёптывания и сдавленные ахи захлестнули толпу, словно чёрная вода – низкие и высокие, злые и встревоженные, заговорщицкие и испуганные. Смятение, как пелена, опустилось на собрание.

Кто-то вскочил, другой – привстал и осёкся. Один из стариков, дрожащей рукой опирающийся на посох с резным навершием, пошевелил губами, будто борясь с неуверенностью, и сипло промычал, словно забыв, где он и перед кем стоит:

– Н-н-но… как же-же быть?

Слова, едва сорвавшись с языка, повисли в воздухе, как прядь паутины в затхлом зале.

– Как возмутительно! – резко, с укоризной, отозвался Наррансар Неопалённый. Он стоял неподвижно, как высеченный из чёрного гранита истукан, лишь палец его, словно жало скорпиона, медленно вытянулся вперёд. – Следует представиться, когда обращаетесь к Королю!

Старик судорожно дёрнулся, будто кеварский ток пробежал по его позвоночнику. Попытался подняться, опершись о посох, но пальцы подрагивали, суставы не слушались. Всё же выпрямился насколько мог.

– П-п-простите меня, Г-г-государь. – голос его был тонким, срывающимся. – Я сир Ютунг Храсс, по-по-полководец.

– Известно мне это имя. Почему вы заикаетесь?

Сбоку, с этой же лавки, неторопливо поднялся мужчина средних лет – его движения были уверенными, но почтительными, а взгляд – вежливым, хотя и натянутым. Он не спешил, но вставал, словно поднимая на плечах бремя лет.

– Сир Юрас Храсс, бывший член Военсовета Тремаклы, а ныне Лорд Каменнолесья. – сказал он с поклоном. – У моего отца была перенесена тяжёлая травма, Государь. Он прошёл множество войн, несколько раз бился бок о бок и с вашим отцом, Тольсуром. Он герой, Ваше Величество.

Торальдус молча смотрел на Ютюнга, потом перевёл взгляд на сына. Тот выдержал его.

– Я не отрицаю этого, лорд Храсс. – голос был ровным, холодноватым. – Но, будьте добры и напомните, где находиться славное Каменнолесье. Это не граница ли с бывшим Юстиановым Королевством, близ Юстора Приюта? Я, конечно же, считаю себя истинным знатоком земель, которыми мне суждено править, но, во имя факторов человеческих, не могу знать всё наверняка.

– Ваши предположения верны, Ваше Величество. Каменнолесье – самый запад Верховного лордства Тремаклийского Простора. Огромная торговая артерия и приют славных воинов.

Торальдус чуть заметно кивнул, словно в раздумье, не то прощая невидимую вину, не то внутренне завершая какую-то древнюю арию. Взгляд его задержался на собеседнике, будто тот был ещё не человеком из плоти и воли, а глыбой неотёсанного гранита, из которой лишь предстояло вытесать облик будущего лорда. Он разглядывал Юраса Храсса как ваятель – тускло мерцающий потенциал, забытый век назад в сыром карьере.

– У вас ещё есть какие-то… – голос был безукоризненно ровен, но в каждом слоге ощущалась плотность свинца. – наводящие вопросы по поводу моего визита сюда, Лорд Храсс?

– Нет, Государь, вопросов нет. – поклонился тот, отвёл взгляд в пол, а потом сдержанно опустился на скамью рядом с отцом, касаясь рукой его костлявого локтя, будто хотел незаметно передать тёплую искру поддержки.

В зале вновь повисло тревожное равновесие, как перед первым раскатом грома на гребне грозовой тучи.

– Есть у кого-либо ещё вопросы? – раздался отчеканенный голос Торальдуса, и тишина, в которую он обратился, была почти театральной.

Несколько голов покачнулись, но никто не отозвался. Он дождался ещё пару мгновений, вымеряя их внутренними часами полководца.

– Отлично, – коротко бросил он, как будто закрывая каменную плиту. – тогда я продолжу.

Но в этот момент из тени, как непрошеный ветер с задворок переулка, к Варатрассу приблизился Транг. Он двигался с нервной скрытностью, словно тайный попрошайка, которому вдруг надоело молчать. Его пальцы вцепились в край плаща, задёргали с настырностью ребёнка, рвущегося к игрушке.

– Варатрасс… – шипел он, растягивая гласные, как будто в нехотя быть услышанным, но уже не способный молчать. – Варатрасс, блин!..

Следопыт с трудом подавил желание резко дёрнуться, мысленно посылая Транга на дно какой-нибудь карстовой впадины. Он изогнул шею и медленно склонился вниз, как изворотливый хищник, которому мешают наслаждаться охотой.

– Что ты хочешь, Транг? – его голос был тугим, как струна. – Неужели дело ну вот совсем не может подождать хотя бы с десяток минут? Серьёзно?

– Не может. – процедил дварф, чуть наклоняясь ближе.

Его глаза бегали.

– Вещай.

– Когда мы отправимся за Палленальере? – почти зарычал он, но шёпотом. – Мне вся эт придворная суматоха поперёк глотки, как не разжёванная кость!

Тяжело выдохнув, будто через песчаную маску, Варатрасс с усталой решимостью протёр лоб. Его пальцы скользнули по впалым вискам. Он шагнул в сторону, не желая слушать дальше, и оставил Транга у ног молчаливого эльфа. Энлиссарин, недвижимый, как живой обелиск, и взглядом, и всем своим обликом хранил сосредоточенность – внимал Торальдусу, хоть и понимал, быть может, лишь крупицы.

Тронный зал тем временем будто начал подрагивать от ритма слов.

– Как вы уже все знаете, Палленальере бесследно пропал…

Голос Торальдуса звучал не как констатация, а как приговор, вложенный в железную оправу. Он говорил не громко, но слово его, как хлыст, касалось каждого.

Несомненно, большинство из собравшихся уже слышали эти вести, но в том-то и сила повторения, когда оно исходит из королевских уст. Это не просто напоминание. Это – фиксация судьбы.

Толпа, как собравшаяся на утреннем морозе река, затрепетала. Кто-то переминался, кто-то напряг губы в судорогах. Дёрнулся глаз у одного из лордов – нервный тик, едва заметный, но отчётливо разоблачённый светом витража. В зале становилось прохладнее, хотя за окнами горело лето. Что-то было не так – и каждый чувствовал это.

Серебряный меч на поясе Варатрасса, мелькая с каждым его движением, отдавал странным отражением. Он сверкал, как знак – предвестник тревожной вести. Как щель в грядущем, через которую уже проникает иная реальность.

По коже у него прошли мурашки – не от страха, нет, а от странного, нематериального ощущения, будто он переступает невидимую черту. Он провёл взглядом по толпе – там, за бликами света и тенями, лица казались размытыми, как в дрожащем стекле. Но он ничего не сказал. Он просто выдохнул… долго и тяжело, и вновь сосредоточился на голосе короля.

– Он может оказаться, как и у иных нежелательных и заинтересованных в этом личностей… – голос стал глуше, злее. – так и у гнусных ублюдков, готовых расколоть этот последний кусочек мира и повергнуть весь Лофариан и окружающий его Этеро в хаос.

И тут он обнажил силу.

– Именно поэтому моё могучее войско, возглавляемое пятью акколадами, стоит пред не менее могучим старинным Саринтеновым Холом. Каждый из командиров моих акколад и отрядов – в прошлом лорд иль же верлорд лояльных или мятежных поныне земель, а каждый двенадцатый из числа их верных воинов – в прошлом послушник Монастыря Повелителя Неба 7 . Их обучали вовсе не акколиты, а самые что ни на есть мастера своего дела. Этот кулак воинов прошёл неописуемо неподвластный большинству путь, сумел услышать тех, чей шёпот по природе своей сотрясает толстые стены и бьёт самый крепкий стеклар, разбивает в гранулы стекло и навсегда лишает возможности слышать.

Он резко поднял подбородок, взгляд его пронзал зал, как копьё.

– Сколько учеников или Детей Неба у Первого Совета? – он требовал ответа, взглядом отсекая слабых от сильных.

И никто не ответил. Молчание осело, как пепел от сожжённого храма.

Зал будто выдохся. Опустел до предела. И в этой опустошённости, как в часовне, где свечи прогорели до стеклянных языков воска, повисло одно только эхо. Скупое, как отброшенное перо на алтаре. Оно дрожало в куполе тишины, преломлялось от сводов, медленно гасло. А взгляды тех, кто до сих пор не осознал, что услышал, застыли. В них отражалось не понимание – предчувствие.

– Столько кровавых палачей лжегосударств постигло Возглас, спрашиваю я вас? – голос Торальдуса, низкий и ровный, упал как чугун на алебастр. – Ответ не требуется, вопрос, по сути своей, риторичен. – он не дал вставить ни слова. – Наш путь будет не менее кровавым, к сожалению, но то ли дело наполнять ей чашу собственного тщеславия и гордыни, возвеличивая эго правителя, а совершенно другое – наполнять чашу кровью тех, кто воспротивился становлению справедливости и всеобщего миропорядка. Ради порядка. Ради справедливости, что требует жертвы, а не горделивого самоугождения.

Голос его распластался по камню, как тень крыльев великой птицы. И в том голосе было всё: и усталость, и железная решимость, и знание тех бездн, в которые ещё только придётся заглянуть.

– И уж поверьте, мои товарищи… – медленно повёл он рукой. – без нашего с вами присутствия Второе Междуцарствие ещё успеет дать нам проблем и перерастёт в катастрофу. Оно вызреет в чудовище, которое разрушит не только то, что ещё держится, но и саму ткань Лофариана. И что тогда? Пламя сожрёт карты, сожмёт границы, выжжет имена. То, что последует, затмит собой даже Ночь Грёз…

Краем зала прокатилось беспокойство. Лорды начали перешёптываться, сперва тихо, затем всё громче, словно тяжёлый дождь начал барабанить по крышам за окнами. Смятение кралось сквозь них – не как страх, но как осознание того, что рушится привычное.

И тут Торальдус, с прищуром, будто выжидая, бросил взгляд в сторону. Голос стал на миг почти ироничным:

– Верно, господин Адультар? Может, всё же удостоите нас своим присутствием?

Словно раскат грома, вызванный жестом руки, тишина зала треснула – и в трещину проникло нечто иное. Из самого воздуха, как из недр зачарованного круга, возникло ощущение иной воли. Тяжёлой. Незыблемой. Древней.

И когда шагнул вперёд он – Адультар, глава СМЕРВРАК, маг высшей школы, тот, кто сдерживал Коллегию Тау’Элунора так же, как берега сдерживают прилив, – присутствующие, не скрывая, задохнулись от удивления.

Сам он, как всегда, невозмутим. Облик суров, речь неспешна, движения – точны, как зарубки на рукояти меча.

– Уже семь претендентов жаждут получить в свои алчные руки Алый Камень… – проговорил он, как будто продолжая давно начатый разговор.

– Каким образом независимая Коллегия Тау’Элунора стала причастна к тому, что происходит с нтуросскими народами? – вырвалось у верлорда Саринбьёрна, тяжеловесного старого воина, чьё лицо иссечено битвами. – Вас никогда не интересовала эта возня, но теперь… Что стало предпосылкой этого явления?

– Коллегия бы и дальше оставалась в стороне, не будь всё настолько серьёзно. – спокойно ответил маг. – Вы сейчас видите ситуацию как верхушку айсберга, а нам же всё ведомо глубже, поколе ситуация затронула отнюдь не одни магхарраклингские8 народы. Для нас происходящее – целый континент льда. И он трещит. Он рушится. Второе Междуцарствие может положить начало ужаснейшему диссонансу, по сравнению с которым Ночь Грёз покажется нам проданной партией в карты за дешёвым столом.

Он замолчал. А после добавил:

– Близится заря. Заря новой Эры. И то, какой она будет, напрямую зависит от окончания Междуцарствия… За нами, затаив дыхание и не смея вмешиваться, наблюдает весь остальной мир.

И тут – звук. Не голоса, не магии. А шагов.

Один… другой. Тяжёлые удары об камень, будто кто-то несёт на себе всю тяжесть принятого решения. Металл по камню – как молоты судьбы. Ровно, в ногу. Гарнизон расступается и он, кто доселе сторожил врата, теперь лишь провожает взглядом.

Двери, огромные створы из белой древесины и стали, распахнулись.

И в зал вошли они.

Первым – принц Тольсур Юстиан. За ним, как мрачная тень, сир Антариус Ронаг Равенхей, в полной броне, с арметом в руке, на котором вился пучок перьев эрин-птицы9, кроваво-алых, как знамение битвы. Геральдика сияла серебром. На груди – эмблема Юстианского дома. У Тольсура в руке – лишь один меч. Простой, но отточенный, как честь. Серебряный. Его нёс наперевес, но не угрожающе – уверенно.

– Его Высочество, принц Тольсур Юстиан! – громко, но с благоговейной чёткостью произнёс Наррансар, склонив голову.

И зал, словно по воле невидимого дирижёра, замер, а затем, один за другим, присутствующие склонили головы. Все. Кроме короля – и тех, кто стоял за ним. Варатрасс, Транг, Джерум, Энлиссарин.

Тольсур был высок. Широкоплеч. Подтянут. В нём было всё от отца: и нордская стать, и выраженные черты лица. Но главное – белые, как иней под луной, волосы. Густые. Наследие рода Юстиана. А в глазах необъятное море. Бурное. Глубокое. Голубое, как океан в шторм.

Он прошёл Возглас. Учил великий и волевой Язык Севера. И теперь… стоит здесь, в самом сердце грядущего.

– Тольсур… – сдержанно прошептал Торальдус. Говоря не имя, а смысл.

Он перевёл взгляд медленно, тяжело, почти церемониально – с сына, стоящего, как древо, полное сока, силы и холодной уверенности, на рыцаря, чья броня звенела глухой памятью войны.

Проследовав по дорожке, где узоры мерцали в сууровом свете, как рунные письмена на алтарях Вершителей, принц и рыцарь ступали синхронно. Вышитые кисточки у краёв ковра слегка покачивались, словно кланялись их шагам. Молчание зала, обволакивающее, тягучее, впитывало каждый звук, каждое движение – как если бы само пространство пыталось замедлить их приближение к королю.

– Теряем время, мой Король… – заговорил Равенхей низким, словно сквозь шлем голосом, в котором скрипели сдержанные гнев и тревога. – Пир обязует состояться уже этим вечером.

Торальдус, нахмурившись, качнул головой, будто что-то внутри него решалось заново, будто тяжесть дней падала на грудь.

– Тогда мы должны выдвигаться немедля, Антаро. – проговорил Джерум, тихо, почти наотмашь, поправляя меч, висевший на бедре, словно был частью его самого. – Увеселение не должно позволить упустить нашу компанию.

– Не легче приказать их задержать? – бросил Торальдус, почти хрипло, уставившись в пол, как будто там, в камне, было скрыто решение. – Окружить таверну, или что там у них? Послать внутрь лучших из лучших и обезвредить конкурента грубой силой, не прибегая к излишнему такту. 

– Они не дураки, друг мой. – отозвался Джерум, взгляд его стал жёстче, и в голосе сквозила та боль, что копится у разведчика, знающего цену каждой секунды. – Никто тебе ничего не скажет в этом случае, а подобный жест развяжет прямую конфронтацию с Восточной Тремаклой.

Торальдус резко махнул рукой, как будто отгоняя невидимую стаю назойливых теней.

– Осколки Ковенанта по сей день в состоянии прямой конфронтации, уважаемый Джерум Таро! – воскликнул король, и в этом возражении звучало отголоском всё бурлящее варево Второго Междуцарствия. – Каждая упущенная секунда, каждый шаг без меча и решения… ведут нас к поражению!

Торальдус, склонившись вперёд, будто стремясь прорезать время собственным дыханием, произнёс не громко, но с той мрачной силой, что принадлежит только тем, кто несёт на плечах миры. Сквозь сжатые зубы, почти рычаще, он выдохнул сдержанную ярость. Пальцы на миг дрогнули – и один из них взметнулся вперёд, словно указывая не просто на просьбу, а на приговор, на неотменимое решение.

– Мне нужно два отряда, Ваше Превосходительство… – произнёс сир Равенхей, шагнув вперёд.

Его голос был твёрдым, как броня, в которую он был облачён, но в нём слышалась тревога – не за себя, а за весь предстоящий путь.

Торальдус не ответил сразу. Он повернул голову медленно, будто и сам только что увидел во всей полноте контур того будущего, что грядёт. Его взгляд, острый и туманный одновременно, как зарево грозы над морем, нашёл лицо сына.

Он молча поднял руку и положил её на плечо Тольсура. Жест – не просто отеческий, не просто царственный. Это было прикосновение эпох. В этом касании заключались бури, войны, проклятия и надежды, весь древний гул крови Юстианского рода.

Молчание затянулось. Оно было плотным. Оно давило на грудь, как груз судьбы, оставляя лишь слышное биение пульса – в венах, в стенах, в самом камне зала.

– Ты слышал его, принц Тольсур. – Торальдус наконец проговорил, и каждое его слово звучало, как выбитый молотом глас на печати времени. – С этого момента я назначаю вас десницей Королевства. Моя рука, мой голос, моё пламя.

Он отступил на полшага. Свет Суур пробился через арочное окно, и на миг сапфир в кулоне Тольсура вспыхнул, как фрагмент самого неба. Юстиан не сразу понял, что должен сделать, но, ведомый силой ритуала, снял кулон с шеи – старинное украшение, тяжёлое и обманчиво простое. Оно хранило в себе не только красоту: оно было знаком веры, символом преемственности, якорем для тех, кто шёл по зыбкому льду власти.

– Прикажи кузнецам перековать этот кулон в брошь десницы. Пусть она будет не просто украшением, а напоминанием… и предостережением.

– Но… – выдохнул Тольсур, голос его дрогнул.

Он был юн, но в этом „но“ было всё: и страх, и честь, и то чувство, когда на плечи впервые ложится вес, от которого гнутся и корни древних деревьев.

– Я прибуду в порт через пару часов, после чего отправлю письмо. – ответил Торальдус, уже отворачиваясь. – Я буду готов поведать тебе план дальнейших действий только при таких обстоятельствах.

И тогда… как будто время сжалось в горсть, волшебник шагнул вперёд. Адультар двигался неспешно, грациозно, как зверь из иных эпох, как кто-то, чья власть не нуждается в объяснении. Его пальцы, как танцующие клинки, разрезали воздух, и неслыханное, безмолвное слово сорвалось с губ – не как заклинание, но как ключ, повернувшийся в замке мира.

Пространство колыхнулось. Как ткань, как поверхность воды под дождём. Не было ни света, ни грохота, ни ритуальных эффектов. Просто – исчезли. Адультар. Торальдус. Транг. Энлиссарин. Варатрасс. Джерум. Антариус. Они словно не стояли здесь и никогда не ступали по этим плитам. Ушли в мгновение. Без предупреждения. Без следа.

Возможно так и исчез волшебник под личиной Манасхара в те далёкие годы, когда иные имена звучали с высот башен.

И теперь, в опустевшем зале, под куполом, что всё ещё помнил эхо королевского голоса, остался только Тольсур Юстиан.

Один. Но не покинутый.

Ему предстояло выслушать всех, кто ещё не решился заговорить при короле. Разгребать наслоения старых счётов и свежих амбиций. Внимать, судить, терпеть. И, быть может, впервые – осознать, что значит быть Десницей.

Глава IV: Древняя башня нлэндра Эльварреле

Ох, как давно прошла война,

Убиты были все драконы,

Но истина, день ото дня,

Коверкалась, лишь порождая споры.

Ох, как тогда восстал тот норд,

Воспеты где-то песни и баллады…

Но истина ли то, что он…

Взял меч, чтоб мстить, ключом свободы став от правды?

Ох, кто бы вспомнил эльфа-мага…

Того, кто норду правду дал.

Но истина та, руки обжигая,

Велела взять ему кинжал…

Ох, сколько вызнал ты,

Когда всё „боги-ящеры“ скрывали…

Но истина открылась вся тебе,

Чем выбора не оставляла вопреки.

Ох, маг… перерезая себе горло,

Ты знал, потомок встретит лик.

Но истинно лишь чарам суждено,

Всё это сквозь века пустить, когда наступит миг.

– Истина

Никуда не шагая, Валирно’орда вдруг осознал – он больше не стоит на гладком полу тронного зала, не вдыхает запах воска, вина и человеческого пота, не слышит приглушённого шепота лордов, не чувствует даже тяжести собственного тела. Его выдернуло. Мгновенно. Без толчка, без вихря, без предупреждения. Прежний мир, как сброшенный плащ, соскользнул в пропасть. Всё исчезло – даже мысль о том, что оно было.

Он оказался в иной реальности.

Пространство, куда его ввергло, пульсировало вкрадчивым молчанием, будто дыша сквозь собственную ткань. Оно не было темнотой – оно было глубже. Мягкая вязкая бесконечность растекалась во все стороны, но не звала идти. Здесь нельзя было сделать шаг – можно было только быть.

Первой пришла память. Вдруг, ярко, беззвучно – как удар хлыста в рассудок. Он вспомнил… Андерлор. Ледяной мир за Гранью, куда лишь однажды, на короткое дыхание, затянул его Ильтар Лаос – с той надменной бессловесной грацией, какой обладают только убийцы, общающиеся с Пустотой. Тогда он ощутил, как плоть звенит от холода, как сквозь кости проходит обнажённый ужас, как сама душа начинает крошиться по швам. Но сейчас… не то.

Нет холода.

Нет боли.

Но и не спасение.

Пространство вокруг было лишено горизонтов. Его не окружала пустота – оно содержало её. Плавные изгибы эфирной геометрии витали на периферии сознания. Мириады огоньков, похожих на звёзды, не просто мерцали – они жили, горели с разумом, будто следили. Между ними струился свет – вязкий, серебряный, проникающий под кожу, под ногти, в зрачки и внутрь костей.

Его тело не разрушалось, как это обычно случается при контакте с необузданной материей подпространств. Казалось, сама бесконечность решила принять его. Или, хуже того, удержать.

– Нарил ту Тариль… – выдохнул он сам не зная почему.

Язык, забытый, как старое оружие, вернулся в его уста.

И тут – волнение. Как кеварийский импульс, пробежавший по коже. Волна дрожи поднялась изнутри. Не было ни ветра, ни касания – но мурашки охватили его плечи, живот, затылок. Что-то здесь… чувствовало его.

– Варатрасс!.. – раздался голос. Женский. Высокий, тонкий, искажённый, будто сквозь воду или стекло. – Варатрасс!

Он обернулся резко, рука уже на рукояти. Но за спиной – ничего. Лишь то же скользкое серебро, сияющее, как расплавленная луна, и густая звёздная вата, клубящаяся в невесомости. Он повернулся в другую сторону. Лево. Право. Над собой. Ни тени, ни силуэта.

Он выхватил Тариль туль Ара-абаль.

Меч в ту же секунду отозвался – резко и яростно. Тяжесть хлынула в ладонь. Центр тяжести сместился, и клинок будто бы ожил, изогнулся внутри себя. Он не вибрировал – он боролся. Материя пространства мешала ему быть. И всё же он вспыхнул – не светом, но глухим ритмом, как древний барабан, забытый в недрах мира.

– Ĝraɲɲ ef üɲ diɲser…10 – прошипело нечто.

Где-то внутри него, или вокруг, или в клинке.

– Чёрт…

Здесь, в этом месте, не было эха. Не было логики. Но голос был. Он не был воображением. Он был реальным.

Варатрасс сжал меч сильнее. Остриё дёрнулось, словно стремясь оттолкнуть то, что приближалось.

Он взглянул вверх.

И вдруг осознал, что небо – не небо.

Там, высоко, серебро складывалось в знаки. Плывущие, бесформенные, переливающиеся руны, язык которого он не знал – и знал одновременно. Он чувствовал, как внутри груди, там, где сердце сливается с волей, вспыхивает тревога, затуманенная древним признанием. Эти руны звали. Не голосом. Не словами. Сущностью.

И всё же не к ним он был обращён.

Он смотрел на меч. А меч смотрел на него.

Мгновение растянулось.

Сквозь шёпот эфира, сквозь затаённое биение Пустоты, он услышал собственное имя – уже не оттуда, не из-за спины, а как будто… изнутри.

– Варатрасс…

Здесь кто-то есть.

Но не бог. И не человек.

Здесь кто-то ждёт…

И тут – движение.

На самом краю поля зрения, за сотнями звёзд, среди пузырящейся воронки света, словно выплывая из расслоившейся ткани мироздания, возник силуэт. Он не шёл. Он плыл, дрожал, вибрировал в ритме нездешней гармонии. Сначала – пятно. Потом уже и контур. Вытянутый, высокий, пропорционально тонкий, как отражение в ртутной глади. Он светился. Нет – горел изнутри, но не светом, а осознанием.

Глаза или провалы глядели в его сторону. Лицо было… половина лица. Остальное – будто обожгло реальность, испепелило материю, выжгло форму.

И Варатрасс побежал.

Без мысли. Без расчёта. Он просто рванул – как ребёнок, увидевший мать, как утопающий тянется к воздуху, как память хватается за то, что не желает отпускать. Его шаги не звучали. Колени не ощущали сопротивления. Воздуха не было. Но он двигался – с каждым усилием, с каждым ударом сердца пробивая пространство, тянущее его назад, вниз, внутрь.

– Эй! – выдохнул он, срываясь на хрип. – Кто ты?! Стой!

Силуэт не шевелился. Лишь становился ярче, ближе, ощутимей – как жар над раскалённым металлом, как боль в костях перед бурей. Лицо – то, что от него осталось – начало расплываться… но казалось знакомым. Но никак не называлось. Ни одним именем. Ни одним воспоминанием. Лишь ощущением… утраты. Мираж сна…

И ещё – страха.

Он почти добежал. Почти. Рука, пробивая эфир, дрожащая от усилия, протянулась вперёд. Кончики пальцев… ещё немного и коснутся чужого силуэта.

И в тот момент, когда рука почти прикоснулась…

…всё разорвалось.

Реальность, как зеркало, взорвалась внутрь.

Мир вывернулся. Свет исчез. Взвизгнула ткань времени. Гравитация рухнула. Крик застрял в горле, не родившись.

Тело не упало – его не стало.

Меч дёрнулся, как будто сопротивляясь исчезновению.

– Варатрасс?.. – голос был будто бы издалека, как перекличка птицы в чужом лесу, сперва тонкий и расплывчатый, будто сквозь вату. – Ты чё меч достал-то? В своём хоть уме?

Следопыт медленно моргнул. Всё вокруг дрожало, как отражение в чёрной воде – зыбкое, неуверенное, не до конца реальное. Воздух был тяжёлый, насыщенный древней пылью, застывшей между эпохами, между гниением и бессмертием. Башенные стены стояли, как молчаливые монахи, хранившие какую-то тайну, древнее и самих слов.

Он не сразу понял, где они. Ощущение, что тронный зал и пронзённая звёздами пустота ушли в иное измерение – растворились, оставив от себя лишь давящее послевкусие, липкое и влажное, как мрак перед грозой. Он медленно опустил меч, словно тот стал тяжелее на порядок. Клинок дрожал в руке, а кожа ладони, всё ещё вспоминая прикосновение к Тарилю, будто чувствовала призрачный отпечаток кого-то… или чего-то.

Полу пустая проходная комната – одна из башен Белоэльфийского замка. Высокая, склепообразная, холодная. Стены здесь обтянуты паутиной времени. Шкафы и серванты – потемневшие от веков, с выцветшими интарсиями, покрыты слоем тонкой серой пыли, как саваном. Их дверцы приоткрыты, будто кто-то в последний миг торопливо искал что-то важное – знание, спасение, смысл.

– Не бери в голову, Транг. – глухо проговорил Варатрасс, наконец заставив голос прорваться сквозь ватную завесу. – Всё пучком.

Транг подошёл к двери в следующее помещение, хмурясь. Массивная, почерневшая от времени, она возвышалась перед ним, будто обугленный язык старого бога, запечатавшего свою исповедь на тысячи веков. Он протянул руку – короткие пальцы уже коснулись ржавой кованой ручки, когда…

– Постой. – голос Джерума прозвучал твёрдо. – Там может быть ловушка.

Дварф остановился как вкопанный. Склонил голову, не сразу отдёргивая ладонь. Взгляд его метнулся в сторону волшебника.

Адультар молча кивнул, даже не пошевелив складками мантии. Варатрасс в последний раз осмотрел меч, после убрав оный за спину.

Тогда Джерум шагнул вперёд сам. Без суеты, без позы. Просто подошёл – и лёгким движением приподнял засов. Треск старого железа отозвался эхом в сводах, будто башня вновь узнала голос живого. Он приоткрыл дверь, медленно, с нажимом, как будто отворял не проход, а страницу из книги проклятых.

Из щели повеяло чем-то затхлым, томным. Воздух, сперва мёртвый и сухой, вдруг потяжелел – будто выдохнул кто-то, давно лишённый тела, но не памяти. Пространство за дверью шевельнулось. Не от сквозняка, а от присутствия. Старого, упрятанного, забывшего своё имя, но не утратившего силу.

Впереди раскинулась комната – широкая, тёмная, с обвалившимися фрагментами потолка и покосившимися полками. Паутина вековая, слой серой пыли, закопчённые стены. Свет из-за спин слабо коснулся центра помещения – и они замерли.

Там, на выцветшем кресле с высокой резной спинкой, сидел скелет. Высохший, обвисший в старой солэшау-мантии, он словно всматривался в них сквозь пустые глазницы. Голова чуть наклонена, ладони аккуратно сложены на коленях, как у внимательного слушателя или терпеливо ожидающего совета мага.

Молчание сгустилось.

Адультар шагнул вперёд, взгляд его стал пристальным. Он прошёл через пыль и щепу, подошёл к покойному и остановился у самого кресла. Рука колдуна легла на край его одеяния, едва касаясь.

– Это не просто мёртвый. Он умер здесь… – медленно проговорил он, словно озвучивая суть происходящего. – Осознанно. Сознательно. С чем-то, что охранял.

Он посмотрел на доски, что подпирали вторую дверь в конце зала.

– Чары. Мощные. Но… странно молчаливые.

Транг уже хотел что-то ляпнуть, но не решился.

Из-за приоткрытой двери туда, за спину скелета, продолжало веять. Не ветром – ощущением. Будто чьё-то дыхание перекатывается по мёртвым камням, дотрагиваясь до щиколоток и поднимаясь вдоль позвоночника.

Варатрасс молчал. Только сжал кисть в кулак, всё ещё не до конца отпуская тень того пространства, в котором недавно оказался.

Взгляд Торальдуса скользнул к оконной арке, завуалированной вековой пылью и туманом полумрака. Он прищурился, приблизился и, выдохнув, провёл ладонью по хрупкому витражу, оставив на стекле расплывчатую дорожку. За ней открылся бесконечный горизонт – и только тогда стало ясно, на какой высоте они находятся.

Башня вздымалась значительно выше крыши замка, над всеми шпилями и фронтонами, над арками и залысенными балюстрадами, что сливались внизу в паутину выцветшего камня. Это было как сердце, спрятанное выше тела, как тайна, вознесённая над воспоминаниями. Ни одна из уличных перспектив, ни один взгляд снизу вверх не выдавал её существования.

– Её не было видно с улицы… – глухо, почти с обидой сказал Джерум, стоя у другого из высоких витражей. Суур просвечивал сквозь цветное стекло неохотно, разливаясь багровыми пятнами на полу. – Её здесь не было, я точно в этом уверен.

Слова фар’Алиона повисли в густом воздухе, смешавшись с пылью, что танцевала в неподвижных лучах. Герои молчали. Каждый из них словно боялся потревожить чужое уединение. Мебель – мёртвые силуэты, шкафы, распухшие от времени, серванты с осевшими створками, рассохшиеся столы. Всё хранило дыхание эльфийской старины, погребённой в этой башне, как в стеклянной урне памяти. Даже Транг, обычно нетерпеливый, остановился в своём жесте – он уже поднял руку к потемневшей полке, но замер, так и не дотронувшись.

Только Адультар двигался, осторожно, как тень. Его шаги были едва слышны на потрескавшемся камне. Он скользил взглядом по пространству, словно выискивал нечто, что не поддаётся логике, не было описано в ни одном из учебников Коллегии. Он чувствовал присутствие. Оно не имело формы, не шевелило воздух, но дышало вместе с ними – то затаённо, то тяжело.

– Её не было видно очень давно… – наконец, тихо проговорил Адультар, опускаясь на корточки рядом с останками.

Его пальцы коснулись выцветшего, но всё ещё сияющего знака на потускневшей ткани мантии.

Это был символ. Но не из тех, что ставят на дверях или обложках книг. Это был знак, что врезался в саму магическую ткань мира – эмблема давно исчезнувшей, могущественной организации Эшау Ошаль-Рониес. Стеклянный цветок из восьми лепестков – каждый из них витраж, каждый хранил в себе цвет и принцип одной из древнейших Школ Волшебства.

Адультар замер. Он ощутил, как тишина сгустилась, словно сама магия напряглась, вспомнив имя и долг.

Он ведь выбрал это место не случайно. Почувствовал. Ещё до входа в башню, почувствовал отклик – зов памяти, как лёгкое покалывание в висках, как зов предков, что пронзают кровь. Он искал уединения, и был уверен, что здесь, под этим куполом, никто не помешает. Ошибся.

Рядом со стулом валялись два предмета, покрытые тонкой плёнкой времени, но всё ещё несущие на себе ауру. Один – стекларный кинжал, почти прозрачный, как слеза, готовая прорезать воздух. Другой – древний посох, потемневший от прикосновений веков, но всё ещё дышащий силой.

Скелет, чей череп был слегка склонён в сторону, указующим пальцем вытянутой руки показывал на стену – прямо на отполированную временем и плесенью кладку, что рядом с заколоченной дверью казалась особенно тусклой. Никаких надписей. Никаких символов. Только камень, в чьей тишине жила чья-то последняя воля.

– Разумеется, что всё неспроста. – шёпотом, будто не желая тревожить воздух, отозвался Транг, склонившись к дарнату.

Его голос утонул в пыльной тишине, как капля в стоячей воде.

– Shreai'ish zuny…11 – прошептал Энлиссарин.

Слова его будто растаяли в тени, как дымка на поверхности безветренного озера.

– Я больше ничего трогать не буду. – проворчал дварф, сдержанно отводя руку от ближайшей полки, где магическая пыль казалась живой.

Волшебник, нахмурившись, провёл взглядом по заплесневелой, едва блестящей во влажном полумраке кладке стены. Он подошёл. Его пальцы коснулись воздуха рядом с ней, словно прощупывая его плотность. Он почесал за ухом, хмуро.

Хитроумная ловушка, скрытая в заклинании? Вряд ли – структура слишком стара, но в то же время жива. Потайная ниша с золотом или реликвиями? Нет. Это было нечто иное.

– Костяк заклинания… – задумчиво произнёс Адультар, и его голос пронёсся по комнате, будто отозвавшись эхом в каменных сводах. Он медленно распрямился. – Все подойдите ко мне. Ближе…

Он жестом позвал остальных к себе. Не спеша, сдержанно. Его глаза, отражающие тусклый свет витражей, были полны сосредоточенности, но в их глубине плескалась тень тревоги.

– Живее, я сказал. – повторил он уже строже, чувствуя, как нарастает внутреннее напряжение пространства.

Они приблизились. Один за другим. Равенхей первым, как всегда – в безмолвной готовности. За ним осторожно шагнул Транг и Варатрасс, Джерум остался чуть в стороне, наблюдая. Энлиссарин словно скользил сквозь воздух. Даже Торальдус, обычно сдержанный, подошёл почти беззвучно, как в храме.

Волшебник вытянул руки, медленно, почти церемониально. Начал водить ими в воздухе, описывая мягкие круги, как если бы гладил гладь зеркального озера. Движения были выверены, как у часовщика, касающегося сердца старого механизма.

Это будет трудно. И попытка – лишь одна. Заклинание требовало точности, будто речь шла не о словах, а о самих струнах мироздания. Он перебирал в уме древние фразы – шёпоты из далёких, забытых диалектов. Ни одно из слов не ложилось. Все казались чужими, вырванными из контекста, как листья из чужой книги. Он чувствовал – это язык не просто старый, не просто чужой… это солэльфирос12, шифрующий манический диалект эльфийского языка.

– В этом нет необходимости, если ты не уверен в себе. – тихо сказал Джерум, подходя ближе, коль знал, на что готов пойти волшебник, стоит тому угодить в тупик.

Голос фарийца был негромким, но в нём звучал металлический сдержанный резонанс.

– Нет смысла перебирать слова незнакомого тебе языка. Ведь это даже не эльфирос, это солэльфирос.

Он положил ладонь на плечо волшебника, и их взгляды на миг пересеклись.

Вздох. Мгновение безвременья.

И тогда Адультар – с почти незаметным движением – прошептал иное. Не заклинание, не команду… но фразу, в которой закрутились дыхание рун и холод судьбы.

Мир дрогнул.

Свет стеклянных витражей замер, словно застыл внутри самой материи. Пыль в воздухе зависла, как сотни застывших комет. Всё в этом пространстве остановилось – но не умерло. Оно ждало. Как сердце, затаившее удар.

– Сама судьба привела нас сюда, друг… – прошептал волшебник, не оборачиваясь. Его голос был глух, но странно далёк, будто звучал сквозь толщу веков. – Все случайности неслучайны.

– Бред. – отрезал Джерум, хмуро, с мрачной прямотой, что умела резать тоньше лезвия.

Он не терпел тумана, вуалей, пророческих оборотов, речей с налётом обречённости. Всё должно быть ясно, как линия лезвия. Логика, сталь, факт и ничто более.

Тирэльзар отвёл взгляд. Случайно, краем глаза, он глянул в косое, треснутое зеркало, забытое в углу комнаты. Отражения там не было. Там пылал Первоогонь Оларакса – пульсирующее, живое пламя, багровое и неистовое, словно застывшее в кристалле божественное сердце.

Волшебник не удивился. Он сдержал слово. Сделал так, как требовал и как просил Владыка Огня. И Оларакс, как и прежде, отреагировал сдержанно – молчаливым предупреждением, почти дружелюбной угрозой. Кольцо Огнештормноса по-прежнему покоилось при нём. Пока что.

– Зачем подбирать слова, если МОЯ сила способна повернуть в НИЧТО его жалкие эльфские чары?! – гремел глас Оларакса внутри сознания. Его гнев был жарче магмы.

По рукам Адультара пошёл пот. Кипящий, едкий, будто кожа касалась ядра мира.

Но тут…

Мир внезапно задрожал, замерцал, и на миг показалось, будто каменная кладка у стены начала плавиться. Но нет… То были глаза. Десятки мутных, жёлто-стеклянных, пузырящихся глаз Эресс-Астралла, что медленно и безмолвно открылись в пространстве башни.

Он пришёл. Он наблюдал.

Но лишь Адультар видел его. Лишь он ощущал ту зыбкую вибрацию, что подёргивала реальность. Иллюзия, наложенная или Арлаком, или самим волшебником, скрывала всё – и жар Первоогня, и бездну арлакских глаз. Для остальных всё происходящее лишь тень за плечом, лёгкий укол в виске.

– Шар Прозренья… – прошипел Эресс-Астралл в глубине его черепа, с тем самым ужасающе шёлковым тембром, что, казалось, капает в мозг капля за каплей. – Никогда не думал, что Сариус-сор Ара-Фауканори13 усопнет здесь, сгинув из зоны обзора всех существ и тех, кто намного выше и ниже, сквозь такое… жалкое, столь простое, для моего, разумеется, пониманья… но хитрое заклинанье…

Джерум, скосив взгляд, вдруг напрягся. Он что-то почувствовал. Какую-то чужую силу, бесплотную, но тягучую, как масло. Его глаза впились в пространство перед собой – и он увидел взгляд. Один. Потом – второй. Потом – ещё десятки, как бы слизанные с другой стороны мира. Они смотрели на него, на волшебника, на отражение Первоогня, пульсирующее в зеркале, и на стену, куда всё ещё указывал иссохший палец древнего скелета.

– Наша сделка сыскала конец, Эресс-Астралл. – глухо проговорил Адультар, и его слова словно обожгли пустоту, в которой жил Арлак. – Ты получил Шар и часть знаний, сокрытых в моей голове.

Он привлёк внимание остальных, но все молчали.

– Я лишь хотел предложить тебе помощь, смертное созданье. – с масляной тягучестью отозвался Эресс. – Ты бессильно здесь. Эльф знал слова, что неподвластны и никогда таковыми не станут для ныне живущих. Само величье Фауканора текло в его крови, что уж говорить о вас… А вы… всего лишь… вы.

– Это услуга, Эресс-Астралл. – голос Адультара стал твёрже, металл в нём нарастал. – Корыстная помощь называется услугой. А за услугу приходится платить услугой. Но, я полагаю, эти слова стали неподвластны и арлакским цепким лапам, не так ли?

Пауза. И из неё, с вязкостью гари, раздался ответ:

– Будь осторожен в слове. Нари-и’Инсара лила арисс. Оно оказалось таковым лишь частично и то лишь потому, что так захотел я сам.

Слова исчезли. Как и он. Глаза закрылись. Иллюзия рассосалась. Эресс-Астралл, договорив, таинственно исчез.

– Инсара – нарекание в эльфийском языке, Тирэльзар. – раздался новый голос. Оларакс.

Он всё ещё был рядом.И теперь говорил сдержанно, как родитель, обращающийся к дерзкому ученику.

– Ложь Арлака погубит тебя, хоть ты прежде и сумел как-то обмануть его, сокрыв свои мысли, не нарушая сделки. Ты знаешь, что это не магический диалект, ты знаешь, что это не заклинание.

– Ты ведь сумеешь сжечь хаос? – хрипло спросил Джерум, не сводя взгляда с Адультара.

– Хах! – гортанно усмехнулся Оларакс Ильтурон, и его смех, пылающий, как хохот лавы, раздался только в голове волшебника. – Твой дружок так уверен во мне. В этом он совершенно прав. Прав. Но… стоит ли игра свеч?

Всё вернулось на круги своя – но не сразу. Пространство, исказившись на грани восприятия, словно потянулось назад, в себя, как ткань, натянутая через чёрную дыру времени. Воздух в помещении будто на миг сжался, хрустнул, а затем отпустил, выбросив обратно всех, кто стоял здесь, как зрителей древнего откровения. Свет витражей чуть дрогнул. Линии узоров – сложных, герметичных, эльфийских – на мгновение исказились, будто бы вспоминая свою истинную форму.