Падение Куракина

Глава 1: Камень с неба и камень на душе

Зареченск. Город, словно выдохнувшийся и застывший где-то на переломе девяностых. Кривые улочки с покосившимися деревянными домами чередовались с серыми пятиэтажками-«хрущевками», чей облупившийся бетон был похож на старую кожу. Воздух пах пылью, бензином от вечно чихающих «жигулей» и вечной же безысходностью.

Степан Куракин плелся по знакомой дороге от автовокзала. Плечи горели после двенадцатичасовой смены разгрузки вагонов на станции. Работа тяжелая, грошовая, но хоть какая-то. Руки, привыкшие к грузу, болтались плетьми – сегодня был особенно тяжелый день, завалили углем. Лицо его, не старое еще – двадцать пять всего – но уже обветренное и усталое, было неподвижно. Только глаза, серые и глубоко посаженные, смотрели куда-то сквозь дорогу, сквозь время, туда, где не было ни угольной пыли, ни вечного гула неисправных холодильников в их «двушке» на четвертом этаже, ни тягостного молчания за столом с отцом.

Отца… Николай Куракин. Когда-то неплохой слесарь, а теперь – живой памятник собственному поражению. Бутылка стала его единственной отрадой после смерти жены, матери Степана. Сын давно перестал ждать от него чего-то, кроме кислого перегара да редких вспышек пьяной агрессии. Дом не был домом. Он был склепом, где двое мужчин тихо ненавидели обстоятельства и, возможно, друг друга, но не хватало духу разорвать эту порочную связь.

Степан свернул к своему подъезду, но вдруг остановился. Из открытого окна первого этажа доносился сдавленный плач и голос старушки Марфы Семеновны, их соседки. «…да куда же вы денетесь, милок? Кредит же… крыша течет… пенсии не хватает…» – всхлипывала она в телефонную трубку. Степан замер. Он знал, что сын Марфы Семеновны, «удачливый» предприниматель из областного центра, давно забыл дорогу в родной дом. Степан потрогал в кармане последнюю пятисотрублевку – деньги на хлеб и макароны до получки. Он тяжело вздохнул, развернулся и зашел в крошечный магазинчик «У Люды». Через пять минут он стучал в дверь Марфы Семеновны.

«Бабонька, держите, – он протянул ей пакет с гречкой, тушенкой и пачкой дешевого чая. – В долг дали, у меня пока лишнее». Старушка, с красными от слез глазами, смотрела на него с таким немым благодарным ужасом, что Степану стало неловко. «Степа… родной… да как же я…» – залепетала она. «Да ладно вам, – он махнул рукой, стараясь говорить бодро. – Поправитесь, вернете. Всего доброго». Он ушел быстро, не дожидаясь новых слез. В кармане гулял ветер. Теперь ужин – чай и хлеб. И молчаливый, осуждающий взгляд отца. Но в груди почему-то стало чуть легче. На миг.

Вечер был унылым, как всегда. Отец дремал у телевизора, бутылка пива на столе. Степан сидел на кухне, грызя хлебную корку и глядя в закопченное окно. На душе – тот самый камень, тяжелый и холодный. Камень безысходности. Он мечтал? Конечно. Как любой парень. Улететь отсюда. Стать кем-то. Сделать что-то важное. Но реальность была как бетонная стена. Зареченск засасывал. Он чувствовал, как медленно, но верно превращается в своего отца – озлобленного, пьющего, проигравшего. Мысль была настолько страшной, что он резко встал. «Пойду… подышу», – бросил он в пространство. Отец хмыкнул что-то невнятное.

Он вышел за город, на старую заброшенную свалку за железной дорогой. Здесь было тихо и пустынно. Можно было крикнуть, и никто не услышит. Можно было просто сесть на ржавый каркас от «москвича» и смотреть на редкие звезды, пробивающиеся сквозь дымку городского света. Он смотрел вверх и чувствовал, как камень на душе давит все сильнее. Бежать? Куда? Чем платить? Что умеет? Только спину гнуть.

И тогда небо взорвалось.

Не громко. Не как в кино. Скорее, как глухой, мощный ухххп, сотрясший землю под ногами. Степан едва удержался на ногах. Над лесом, в нескольких километрах к северо-западу, резко вспыхнуло ослепительно-белое пятно, на миг превратив ночь в день. Оно погасло так же быстро, оставив после себя багровое зарево и медленно поднимающийся в небо столб дыма или пыли. Тишина, наступившая после, была оглушительной. Потом где-то далеко залаяли собаки, замигали огни в дальних домах.

Степан стоял, оцепенев. Метеорит. Должно быть. Такое в Зареченске не каждый век случается. Сердце колотилось где-то в горле. Страх? Да. Но и дикое, первобытное любопытство. Он должен был посмотреть. Сейчас же.

Он побежал. По кочкам, через кусты, к месту падения. Бежал долго, пока легкие не горели огнем. Зарево становилось ярче. Наконец, он ворвался на небольшую поляну в лесу. В центре ее зияла воронка метров пять в диаметре. Земля вокруг была обуглена, деревья повалены веером, как спички. Воздух пахло гарью и чем-то… острым, электрическим. В центре воронки, глухо потрескивая и дымясь, лежал черный, неровный камень размером с баскетбольный мяч. Он был необычный – не гладкий, а словно оплавленный, с тускло мерцающими прожилками какого-то минерала.

Степан осторожно спустился в воронку. Жар от камня ощущался кожей. Он протянул руку, не касаясь. Странное ощущение – легкое покалывание, будто от статического электричества, но сильнее. И вдруг… камень шевельнулся. Треснул громче. Из трещины брызнул сноп искр, одна из которых чиркнула по открытому запястью Степана. Боль! Острая, как удар раскаленной иглой! Он вскрикнул, отдернул руку. На запястье остался маленький, но глубокий ожог в виде причудливой звездочки. Камень потух окончательно, став просто черной глыбой.

Степан, проклиная свою глупость, вылез из воронки и побежал обратно. Рука горела. Голова кружилась. Дома он промыл ожог водой, замотал бинтом и рухнул на кровать, чувствуя себя разбитым и идиотом. Из-за какого-то камня чуть не спалился, еще и обжегся. Типично.

Но ночью его начало трясти. Сильнейший озноб, как при лихорадке. Температура взлетела под сорок. Все тело ломило, кости горели изнутри. Он метался в бреду, видел вспышки света за закрытыми глазами, слышал странный гул в ушах. Отец, заглянув утром, буркнул: «С похмелья, стервец?» и ушел. Степан не мог встать три дня. Есть не хотелось. Только пил воду литрами. Ожог на руке странным образом затянулся почти полностью, оставив лишь тонкий, светлый шрам в форме звезды.

Когда жар наконец спал, Степан почувствовал себя… другим. Не просто выздоровевшим. Он встал с кровати – и чуть не ударился головой о притолоку, хотя всегда спокойно проходил. Он потянулся за стаканом на столе – и сжал его в крошево одним неловким движением. Он взглянул в маленькое зеркальце – глаза… глаза горели непривычным, слишком ярким светом. Он подошел к шкафу – тяжеленному, советскому, который еле двигался – и без малейшего усилия отодвинул его одной рукой, как пустую картонную коробку.

Сердце бешено заколотилось. Не страх. Нечто большее. Предчувствие. Безумие? Он вышел на балкон. Утро. Город просыпался. Внизу, на детской площадке, мальчишки гоняли мяч. Степан посмотрел на свои руки. Посмотрел в небо. Чистое, прохладное, бескрайнее. Желание, чистое и необоримое, как инстинкт, заполнило его.

Вверх.

Он перегнулся через перила. Никто не смотрел. Он глубоко вдохнул. И толкнулся ногами от бетонного пола балкона. Не прыгнул. Толкнулся. С силой, на которую раньше был не способен.

И устремился вверх. Стремительно. Неудержимо. Бетонка под ногами превратилась в маленький квадратик, затем в точку. Дома поплыли вниз. Ветер засвистел в ушах, хлестнул по лицу. Он летел! Без крыльев, без мотора. Просто так! Над крышами Зареченска, над дымящими трубами заводика, к низким облакам.

Восторг! Чистый, дикий, всепоглощающий восторг! Он закричал – крик свободы, крик победы над серой реальностью! Он парил! Он был сильнее гравитации, сильнее Зареченска, сильнее своей жалкой жизни!

Но потом… он посмотрел вниз. Глубина. Огромная, зияющая, смертельная. И восторг сменился леденящим, первобытным ужасом. Что, если… что, если это кончится? Сейчас? Сию секунду? Что держит его в воздухе? Какая-то непонятная сила в его костях? Она может исчезнуть так же внезапно, как пришла! Сердце бешено колотилось уже не от радости, а от паники. Он замер в воздухе, дрожа всем телом. Липкий холодный пот выступил на спине.

Он медленно, очень медленно, как боясь разбить хрупкое заклятие, начал снижаться. Каждый метр вниз был мукой ожидания падения. Но он опускался плавно. Коснулся ногами крыши своей пятиэтажки. Твердо. Стоял. Дышал. Жив.

Степан Куракин стоял на крыше своего старого дома, глядя на просыпающийся городок, который вдруг стал казаться игрушечным. Восторг и ужас боролись в нем. Он обрел нечто невероятное. Но он уже знал: эта сила – не только дар. Это пропасть, над которой он теперь завис. И первый шаг в эту пропасть он уже сделал. Камень с неба упал. Камень на душе… начал трескаться, открывая нечто ослепительное и пугающее. Что же дальше?

Глава 2: Взлет зареченского Сокола

Солнце, уже высоко поднявшееся над Зареченском, казалось Степану Куракину другим. Оно не просто светило – оно играло на осколках битого стекла во дворе, на ржавых крышах гаражей, на мокром после ночного дождя асфальте. Он стоял посреди своей крохотной комнаты, разглядывая руки. Обычные руки. Сильные, с выступающими венами, в царапинах и мелких шрамах от работы. Но вчера… вчера они отодвинули шкаф, словно пустую коробку. Вчера они держали его в небе.

Ощущение полета – дикий восторг и леденящий ужас – все еще пульсировало в его груди, смешалось с остатками лихорадочной слабости. Он подошел к окну. Город жил своей обычной, сонной жизнью. Баба Клава вывешивала белье. Мужики копошились у открытых капотов «девяток». Дети с криками носились по лужам. Никто и не подозревал, что вон в той «хрущевке», на четвертом этаже, живет… что? Кто?

Кто он теперь? Феномен? Чудо? Урод? Мысли путались. Страх – страх потерять силу, страх быть обнаруженным, страх неизвестности – грыз изнутри. Но был и другой страх – страх вернуться в прежнюю жизнь. В безысходность. В грузчика, который отдает последние деньги соседской старушке, потому что больше не может смотреть на ее слезы. Эта сила… она была выходом. Шансом. Но как им воспользоваться? Просто летать над городом? Вызывать панику? Стать цирковым аттракционом?

Степану нужно было понять границы. Он не мог просто прыгнуть с балкона снова – слишком рискованно. Работа на станции была через день. Он решил использовать это время для… тестов. Тайных, осторожных.

Первые эксперименты прошли в лесу, за свалкой, подальше от любопытных глаз. Он поднимал валуны, которые не сдвинул бы и лебедкой. Один неловкий толчок ногой – и он пролетел метров двадцать, едва не врезавшись в сосну. Скорость… она была ошеломляющей. Он пробежал по заросшей просеке быстрее, чем когда-либо ездил на своем велосипеде. Дыхание оставалось ровным, мышцы не болели. Он прыгнул вверх – и завис на несколько секунд на высоте трехэтажного дома, сердце бешено колотясь не от усилия, а от неверия.

Неуязвимость? Осторожно ударил кулаком по стволу старой березы – кора треснула, а на костяшках не осталось и царапины. Сильнее – по камню. Камень раскололся. Рука – цела. Он набрал полную грудь воздуха и выдохнул – ничего, кроме обычного дыхания. Значит, не все как у того самого героя из комиксов. Но и этого… этого было невероятно много. Слишком много для одного Степана Куракина из Зареченска.

Возвращался он домой затемно, чувствуя себя одновременно опустошенным и переполненным. Сила была реальна. Она жила в нем, как вторая кровь. Но что с ней делать? Вопрос висел в воздухе тяжелее любого валуна.

Ответ пришел сам собой. Через два дня, когда Степан возвращался с ночной смены. Было поздно, город спал. Он шел по тихой улочке недалеко от хлебозавода, усталость валила с ног, несмотря на силу. Вдруг резкий запах гари ударил в нос. Не обычный запах костра или печки – едкий, химический. Он поднял голову и увидел багровое зарево, рвущееся из окон одноэтажного старого дома на углу. Огонь! И уже сильный.

Крик сорвался с губ Степана прежде, чем он осознал: «Пожар! Люди!» Он бросился вперед. Окна дома пылали, дым валил густыми клубами. На крыльце металась пожилая женщина, тщетно пытаясь открыть захлопнувшуюся изнутри дверь. «Моя внучка! Там! Спит!» – закричала она, увидев Степана, голос сорвался на истерический визг.

Степан замер. Огонь ревел. Жар пек лицо. Он знал этот дом. Там жила Галя, дочь погибшего шахтера, со своей маленькой дочкой и старенькой матерью. Мысли смешались. Вызвать пожарных? Они приедут через 15 минут – будет поздно. Ломануть дверь? Обычной силой? Но люди начнут собираться, увидят… Увидят что? Парня, который выбивает стальную дверь с одного удара?

Время остановилось. Он услышал слабый детский плач из-за двери. Плач пересилил страх. «Отойдите!» – рявкнул он старушке, отталкивая ее в сторону. Он встал перед дверью, собрался… и ударил. Не кулаком, а всей мощью своего нового тела, плечом вперед, как таран.

Дверь не просто открылась. Она сорвалась с петель с оглушительным треском и улетела внутрь горящего прихожего, как картонная. Пламя и дым хлынули наружу. Степан не думал. Дыхание он задерживал инстинктивно, ныряя в ад. Жар обжигал, но не прожигал кожу. Дым резал глаза, но он видел – четче, чем ожидал. В глубине, в маленькой комнатке, на кроватке, захлебываясь плачем, металась маленькая фигурка. Огонь уже лизал дверной косяк комнаты.

Степан рванул вперед, сбивая языки пламени с пути просто движением тела. Он схватил девочку, завернул в одеяло, прижал к себе. Обратный путь был кошмаром. Потолок в прихожей загорелся, горящие обломки сыпались вниз. Он прикрыл ребенка собой, почувствовав тупые удары по спине и голове – больно, но терпимо. Выскочил на улицу, передавая девочку бабушке, которая рыдала, обнимая их обоих.

Люди уже собирались. Кто-то кричал, кто-то бегал с ведрами воды, кто-то тупо смотрел. Степан откашлялся от дыма, чувствуя, как адреналин бьет в виски. Он видел их взгляды: шок, недоверие, страх. Они видели, как он выбил дверь. Видели, как он вышел из огня, почти невредимый, с ребенком на руках. Он должен был уйти. Сейчас же.

«Степан? Степан Куракин?» – окликнул его чей-то голос из толпы. Он узнал соседа снизу, Петровича.

Степан не ответил. Он развернулся и побежал. Просто побежал, не включая сверхскорость, но так быстро, как только мог на обычный взгляд. Свернул за угол, в темный переулок, остановился, прислонившись к холодной стене гаража. Сердце колотилось, но не от бега. От ужаса разоблачения. Его узнали. Теперь все знают. Что будет? Лазарет? Лаборатория? Тюрьма? Он чувствовал себя загнанным зверем.

На следующий день Зареченск гудел. Не о пожаре – о нем. «Слышал? Куракин, грузчик тот… дверь выбил, как щепку!» «Говорят, он прямо сквозь огонь прошел!» «Да он весь обгорел? – Нет, царапина на щеке всего!» «Силач… нечеловеческая сила!» «Мутант, после того камня!» Сплетни множились, обрастали невероятными подробностями. На станции все смотрели на него как на пришельца. Начальник вызвал к себе: «Степан, ты чего там вчера учудил? Дверь снес… как? Народ говорит…». Степан бормотал что-то невнятное про адреналин, панику, удачу. Начальник покачал головой, но уволить героя, спасшего ребенка, не решился. «Ладно… только без фокусов больше, а? Работай».

Но «фокусы» не кончились. Они только начались. Сила требовала выхода. И Степан не мог больше игнорировать боль вокруг. Он не искал приключений – они находили его. Или он находил их.

Он задержал пьяного водителя, едва не врезавшегося в автобус с детьми – просто встав перед машиной и остановив ее руками на капоте. Свидетелей было немного, но хватило. Он поймал грабителя, вырывавшего сумку у женщины – пробежав за ним квартал за пару секунд и прижав к стене одним пальцем. Он поднял упавшую на рабочего балку на стройке – замер в последний момент, не давая ей рухнуть, пока парня не оттащили. Каждый раз он старался действовать быстро, незаметно, исчезать до того, как соберется толпа. Но Зареченск – маленький город. Его видели. Узнавали. Шептали: «Это он. Куракин. Чудо-человек».

Появилось и прозвище. Сначала в насмешку: «Ну ты и сокол, Степан!» – крикнул кто-то после случая с грабителем. Но оно прижилось. Оно звучало… правильно. Городское. Простое. «Зареченский Сокол». Сначала шепотом, потом все громче. Газетенка местная, «Зареченский Вестник», вышла с кричащим заголовком: «ГЕРОЙ СРЕДИ НАС? Загадочный спаситель или новый городской миф?» Статья была осторожной, полной «по словам очевидцев» и «неподтвержденных данных», но имя Степана Куракина было там. И фото – старое, со станции, где он стоял у вагона.

Степан читал статью, сидя на кухне, чувствуя, как холодеют руки. Отец, Николай, молча взял газету. Он давно следил за слухами, хмурился, но ничего не говорил. Теперь он прочитал статью медленно, водя пальцем по строчкам. Потом бросил газету на стол. Лицо его было багровым.

«Герой?» – прошипел он, и запах перегара стал гуще. – «Сокол? Да ты просто… урод! После того камня!» Он ткнул пальцем в сторону леса. «Сила? Да это болезнь! Скоро сдохнешь, как крыса! Или в психушку упекут! Или…» Он встал, шатаясь. «Ты позор на семью навлек! Все пальцами тыкать будут! Мутант! Фрик!» Слюна брызнула изо рта. «Убирайся! Слышишь? Чтобы духу твоего здесь не было!»

Степан встал. Он смотрел на отца – жалкого, злого, сломленного человека. Раньше его слова ранили. Сейчас… они казались писком из глубокой ямы, в которой отец сидел добровольно. Сила внутри Степана напряглась. Он мог… одним движением… Но он не сделал ничего. Только сказал тихо, но так, что отец отшатнулся:

«Я уйду. Сегодня же. Но запомни: я не мутант. И не фрик. Я – Степан Куракин. И я помог людям. А ты… ты просто спиваешься в своей яме. Жаль тебя.»

Он вышел из кухни. Отец орал ему вдогонку что-то невнятное, ругательства, перемешанные с рыданиями. Степан собрал вещи в старый рюкзак. Немного. Главное он уносил с собой. Он вышел из квартиры, хлопнув дверью, и больше не оглянулся. Воздух на улице показался ему удивительно чистым.

Он не знал, куда идти. Просто шел. К центру города. К площади у ДК «Шахтер». Там было людно. И именно там его увидели.

Сначала он услышал визг тормозов, грохот, крики. На перекрестке, у самого ДК, грузовик с лесом, видимо, сломав тормоза или потеряв управление, на полной скорости врезался в остановку, где ждали автобуса люди. Удар был страшным. Остановка – хлипкая металлоконструкция – сложилась как карточный домик. Люди попадали. Под колеса. Под обломки. Крики боли и ужаса пронзили воздух.

Степан действовал на автомате. Ранее сомнения, страх огласки – все испарилось. Осталась только ясная, холодная цель: спасти. Помочь. Он рванул вперед со скоростью, которая заставила воздух свистеть в ушах. Мир замедлился. Он видел все: перекошенное лицо водителя грузовика, придавленного рулем; женщину, пытающуюся вытащить ногу из-под металлической балки; старика, лежащего в луже крови; девочку, зажатую между исковерканными сиденьями разрушенного автобусного павильона.

Первым он бросился к балке, придавившей ногу женщины. Схватил ее – тяжелый, массивный профиль – и поднял одной рукой, отбросив в сторону, как спичку. Женщину выдернули подбежавшие люди. Потом – к водителю. Дверь кабины была смята. Степан вцепился пальцами в металл и разорвал его, как консервную банку. Вытащил водителя – живой, но без сознания. Старика… старика он взял на руки аккуратно, увидев неестественный излом ноги и кровавый рот. «Держись, дед», – прошептал он, передавая его кричащим медикам, которые уже подбегали. Потом – к девочке. Она плакала, зажатая. Металл был сложен так, что резать автогеном было опасно. Степан нашел точку опоры, уперся плечом и подал конструкцию вперед, освобождая пространство. Кто-то выхватил ребенка.

Он действовал минуты. Три, может, четыре. Но для собравшейся толпы это было вечностью, наполненной невероятными образами: парень, поднимающий балку одной рукой; рвущий металл голыми руками; переносящий людей со скоростью ветра; стоящий посреди хаоса с подтеком чужой крови на рубашке, дышащий ровно, а глаза… глаза горели странным, нечеловеческим светом.

Когда приехали пожарные и скорая, основное было сделано. Степан отступил в тень, пытаясь слиться с толпой. Но его заметили. Указали. «Это он! Сокол! Зареченский Сокол! Он всех спас!» Крики нарастали. К нему потянулись руки, телефоны с камерами. Его окружили. Он стоял, растерянный, в центре людского кольца, чувствуя на себе сотни взглядов – восхищенных, шокированных, испуганных.

«Степан! Степан Куракин!» – пробился сквозь шум женский голос. К нему протиснулась молодая девушка с диктофоном и фотоаппаратом. Он узнал ее – Лена Соколова, репортер «Зареченского Вестника», автор той первой статьи. Ее глаза горели азартом. «Степан! Это правда? Это вы? Как вы это сделали? Вы… вы супергерой?»

Вопрос повис в воздухе. Весь город, казалось, замер в ожидании ответа. Степан посмотрел на нее. На толпу. На разбитую остановку, где медики еще оказывали помощь. На свое имя, которое уже не принадлежало только ему. Страх снова сжал горло. Но был и другой импульс – гордость. Уверенность. Он сделал это. Он спас. Он был нужен.

Он не стал отвечать на ее вопрос. Вместо этого он медленно поднял руку – не в геройском приветствии, а скорее, успокаивающе. И сказал громко, четко, так, чтобы слышали все:

«Я – Степан. Я из Зареченска. И я просто… помог. Как мог.»

Потом он сделал шаг назад, и прежде чем толпа опомнилась, он двинулся. Не побежал, а именно двинулся – с такой плавной, неестественной скоростью, что превратился в размытый силуэт и исчез в ближайшем переулке, оставив после себя гул изумления, щелчки камер и легенду, которая только что родилась наяву.

Зареченский Сокол взлетел. Теперь ему предстояло научиться летать. И не упасть.

Глава 3: Мировая арена

Спасение на площади в Зареченске стало точкой невозврата. Видео, снятое на десятки дрожащих телефонов, разлетелось по Рунету со скоростью лесного пожара. «РУССКИЙ СУПЕРМЕН СПАСАЕТ ДЕСЯТКИ ЖИЗНЕЙ!», «ЧУДО В ЗАРЕЧЕНСКЕ: ЧЕЛОВЕК НЕВЕРОЯТНОЙ СИЛЫ!», «ЗАГАДОЧНЫЙ СТЕПАН КУРАКИН – КТО ОН?». Зареченск, о котором раньше знали лишь по сводкам о закрытии шахт или пьяных разборках, оказался в центре мирового внимания. Аэропорт областного центра захлебнулся от репортеров, фотографов и просто любопытных, рвущихся в захолустный городок.

Степан первые дни прятался. У друга детства, Сергея, в полуразрушенном гараже на окраине. Гараж пахло машинным маслом и пылью, но здесь было тихо. Здесь его не находили. Сергей, коренастый автомеханик с вечно грязными руками, смотрел на него как на привидение.

«Степа… ну ты даешь, – качал головой Сергей, листая новости на потрепанном ноутбуке. – Весь мир про тебя трещит. Представляешь? Америкосы, китайцы… все! Говорят, кремль уже шевелится».

Степан молчал. Он сидел на старом покрывале, подложенном на верстак, и смотрел на свои руки. Те самые руки, которые рвали металл и поднимали балки. Они казались обычными. Но мир вокруг уже не был обычным. Его телефон (дешевый, кнопочный) разрывался от звонков с незнакомых номеров. Журналисты. Телевизионщики. Какие-то «агенты». Даже мэр Зареченска звонил, запинаясь от волнения, предлагая «встретиться для обсуждения вашего… э-э-э… статуса в городе». Степан не отвечал. Он чувствовал себя загнанным зверем, на которого вывели облаву. Единственное, что его держало – звонок от Лены Соколовой, той самой репортерши.