ЭХО 13 Род, Которого нет. Книга 2

Глава 1

Тишина – это миф. Даже если выключить звук у телевизора, он продолжает говорить – глазами дикторов, нервными жестами рук, фальшивыми улыбками. Закроешь ноутбук – интернет всё равно просочится сквозь щели памяти, как сквозняк через неплотное окно, и зашепчет заголовками.

После событий у завода прошло четыре дня. Четыре дня, за которые я убедился: тишина умеет рождать новые виды шума, и все они – обо мне. Кто-то с жаром переписал мою биографию, которой у меня никогда не было; кто-то насчитал доли в наследствах, о которых я слышу впервые; кто-то выложил список моих будущих любовниц и политических врагов; кто-то уверенно нарисовал схему дворцового переворота, в котором я, оказывается, играю на флейте на крыше и отдаю приказы через голубей.

Жёлтая пресса соревновалась с розовой, белая делала вид, что она серая. Аналитики цитировали «надёжные источники», а интервью с людьми, якобы знавшими меня «в детстве», крутили блоком – сразу после прогноза погоды и перед рекламой эхо-пасты для зубов.

Иногда это было смешно. Иногда – чуть тревожно. Я успел пожить в мире без магии, потом в мире, где магия – банальность, но такого размаха коллективного воображения не видел нигде. Здесь реальность перестала что-либо значить. Любая тень на стене дома мгновенно становилась «доказательством». Любой стук за окном – «подтверждением». Слухи множились сами, как слизни после дождя.

Я ловил себя на том, что слушаю не ради веры, а из любопытства: насколько далеко они зайдут. И понял – до куда угодно. Уже ходили версии, что я внебрачный сын Императора, что мой род всегда был императорским, но «скромничал», что я женат на собственной тени, и тень эта – иностранка.

Чем громче раздавались эти истории, тем сильнее я отстранялся. Ни одного документа о заводе я не открывал, ни одной сцены у ворот не перебирал в памяти. Каждый раз, как мысль делала шаг в ту сторону, я перекрывал ей путь. К концу четвёртого дня это стало привычным дыханием: вдох – тренировка, выдох – бумаги, вдох – двор, выдох – кухня.

И вот этим утром я решил хотя бы на полчаса позволить себе самое мирное из возможных развлечений – кофе на кухне.

За последние дни я туда выбирался не часто. Чаще оставался в кабинете, где на столе вместо скатерти лежали слои бумаг, заметок и распечаток. Там же я пил кофе – не потому, что он был вкуснее, а потому, что каждое утро меня встречала куча вопросов, которые требовали разбирать здесь и сейчас.

Эти дни были как рассыпанная колода: не поймёшь, какую карту возьмёшь, с той и придётся играть. Завод и всё, что с ним связано, я сознательно держал в стороне, но параллельно разбирал накопившееся. Почему граф и барон решили у меня забрать завод? Что делать со свадьбой, в которую я согласился влезть, толком не успев понять, как это произошло? Я ведь не был женат ни здесь, ни в прошлой жизни. Там, в моём мире, сам факт брака был результатом долгих встреч, разговоров, выбора. Здесь – всё иначе. Пара слов, ритуал, и на тебе – союз, который вроде как всерьёз. Я не привык к таким скоростям, и тем более к тому, что брак заключается без привычных мне оснований.

Думал и о камне. Хранить его? Прятать? Искать способы применения? В его узоре Эхо были вещи, которые я ещё не понимал, и от этого он притягивал сильнее. И ещё – форма дружины. Какую выбрать, чтобы не стыдно было выйти в город и при этом удобно работать? Моих пятидесяти пяти тысяч, заработанных на монстрах, хватит, чтобы закрыть вопрос по снаряжению, но траты должны быть точными.

Сегодня я решил, что можно позволить себе выйти из кабинета. Подняться, выпрямиться, вдохнуть прохладный воздух, пройтись по коридору. И попасть туда, где пахнет хлебом и и вкусным кофе, а не бумагой и старыми книгами.

На втором этаже я толкнул дверь маленькой кухни – и увидел Марину. Она стояла у плиты, но повернулась, как только услышала шаги.

– Доброе утро, молодой господин, – Марина отложила лопатку и чуть приподняла бровь. – Неужели вы решили выбраться из своего кабинета?

– Доброе утро, тётя Марина, – я подошёл ближе, чтобы забрать у неё кружку. – Сегодня решил, что пора немного развеяться.

– Заботливый у нас господин, – проговорила она с лёгкой улыбкой, уже ставя на плиту турку. – Что желаете? Кушать? Кофе? Всё, что хотите, молодой господин, только скажите.

– Кофе, – кивнул я.

– Я уже начала переживать, – она поставила на стол чистую чашку. – Вас ведь несколько дней не видели ни в столовой, ни здесь. Я, конечно, носила вам еду, но пару раз… – она развела руками, – забирала тарелки нетронутыми.

– Извини, тетя Марина, – я сел и упёрся локтями в стол. – Много мыслей, много идей, много событий. Всё это нужно разложить, прежде чем браться за новое.

– Ну да, понимаю, – она кивнула, наливая густой, пахучий кофе. – А тем временем в городе жизнь идёт. И… – в её голосе появилась та интонация, с которой люди сообщают новости, не зная, будут ли они тебе приятны, – слухи идут тоже.

– Какие на этот раз? – спросил я, чуть улыбнувшись.

– На рынке говорили, что вы когда-то были придворным магом и бежали из дворца, – она усмехнулась. – И теперь тайно готовите переворот. Один мужик даже уверял, что у вас есть собственный отряд шпионов в Империи.

– Удивительное воображение, – я сделал глоток и чуть покачал головой.

– Это ещё не всё, – Марина поставила передо мной тарелку с хлебом и сыром. – А ещё двое спорили на всю лавку. Один клялся, что вы – внебрачный сын Императора, и потому у вас всё всегда по-особенному. Второй уверял, что вы – заграничный шпион, приехавший из азиатских стран, чтобы следить за Императором… и в подходящий момент убить его.

– И чем спор закончился? – спросил я, отламывая ломоть хлеба.

– Тем, что оба разошлись уверенные, будто победили, – вздохнула она. – У нас это называется «ничья с повышением самооценки».

– А журналисты? – я поднял взгляд от чашки. – Не пытаются домогаться?

Марина усмехнулась.

– После пары разговоров с нашими дружинниками, особенно с Максимом Романовичем, журналисты перестали вообще подходить к тем, кто выезжает из поместья. Но стоят у ворот. Ждут вас. Хотят, чтобы вы вышли и дали свои комментарии.

Я молча допил кофе, ощущая, как в голове начинает выстраиваться сетка мыслей. Надо будет собраться, разложить всё по полочкам и выйти к ним. Потому что эти не уйдут, пока не получат ответ. И чем дольше молчать, тем жирнее будут их фантазии.

Телефон на столе коротко вздрогнул, прорезав утренний уют. Новое письмо. От какого-то аристократа. Приглашение на бал. За последние дни таких пришло с десяток: званые ужины, деловые вечера, предложения «взаимовыгодных союзов». Были и откровенные нелепости – один упрямый сосед пытался «назначить войну», но законы Империи устроены так, что объявить её в порядке личной переписки не получится, как бы он ни старался.

Я отметил приглашение в списке «разобрать позже» и отложил телефон. Сейчас не время. Но где-то на краю сознания уже крутился вопрос – кто из этих зовущих тянет ко мне мост из дружбы, а кто расставляет его как ловушку.

Выйдя из кухни и поблагодарив Марину за кофе и утренние новости, я направился к себе в кабинет. На повороте меня уже ждал Яков. Стоял у стены, сливаясь с тенью так, что заметил его только тогда, когда он чуть склонил голову. В руках – аккуратно подшитая папка, как будто из архива музея.

– Молодой господин, – лёгкий кивок, безупречная осанка. – Рад видеть, что вы наконец покинули своё уединение.

– Вынужден был, – ответил я, скользнув взглядом к папке. – Опять бумаги?

– Всего лишь несколько, – он подал их с той осторожной точностью, с какой переносят старинные часы. – Документы, касающиеся вашего ближайшего… социального положения.

Мы вошли в кабинет. Я привычно обошёл стол и опустился в кресло, чуть откинувшись, а Яков начал медленно проходить вдоль стеллажей, проверяя, всё ли на местах.

– Социального? – я приподнял бровь.

– Помните, я говорил, что Милена вас не предаст? – в его голосе звучало ненавязчиво подтрунивание, словно он уже видел финал разговора. – Так вот, время подтвердило мои слова. И, полагаю, настало оно ещё раньше, чем вы думаете.

Он сделал паузу, чуть развернувшись, чтобы видеть моё лицо.

– У вас будет свадьба и с Миленой, молодой господин. Ритуал – такой же, как с Ольгой. Разница лишь в том, что он был совершен раньше. Я решил… – он чуть склонил голову, – сделать вам небольшой подарок. Сыграть сразу две свадьбы.

– Щедро, – протянул я, положив папку на стол, но не открывая.

– Обе, заметьте, были совершенно необязательны, – уточнил он с той самой вежливостью, которая превращала любое заявление в факт. – Но, раз уж обстоятельства сложились столь удачно, было бы расточительством не воспользоваться.

– Значит, необязательны… – я прищурился. – То есть ты меня просто заставил? Мягким, но настойчивым способом подвёл к этому?

– Молодой господин, – Яков чуть развёл руками, как будто отводя удар, – вы о чём? Я лишь упомянул, что это брачный ритуал.

– Ага, а я сам, по-твоему, внезапно решил, что надо сыграть свадьбу?

– Позвольте напомнить, – он даже не моргнул, – вы сами отдали распоряжение начать подготовку. Я всего лишь выполнил приказ.

– Приказ… – я тихо фыркнул. – То есть, по-твоему, я виноват, что у меня теперь две свадьбы?

– Я не смею делать выводы, господин, – уголок его губ чуть дрогнул, – но замечу, что редкому мужчине доводится столь удачно совместить полезное с… полезным.

– Полезное, говоришь? – я вскинул бровь.

– Разумеется. Обе госпожи происходят из весьма древних родов. Да, это не тринадцать старших, но их фамилии всё же несут вес, историю и… определённые уникальные эффекты, – он сделал лёгкую паузу, как будто балансируя между дипломатией и откровенностью. – С учётом вашего происхождения, дети получатся просто… замечательные.

– Ты сейчас серьёзно? – спросил я, но сам почувствовал, как уголки губ предательски дрогнули.

– Исключительно, – ответил он с почти незаметной тенью веселья. – Иногда стратегические союзы рождаются не за столом переговоров, а… иными, куда более приятными способами.

Я покачал головой, откидываясь в кресле. Этот разговор явно шёл не туда, куда я изначально собирался его вести. И снова – то самое чувство: Яков меня обыграл.

Не потому, что он умнее. В логике, стратегических схемах и чистой аналитике я мог разложить любую ситуацию быстрее любого. Но там, где я опирался на формулы и тысячи прочитанных книг, он действовал иначе. Вёл беседу, как опытный фехтовальщик, меняя траекторию удара так мягко, что я оказывался в нужной ему точке, даже не успев понять, когда именно потерял инициативу.

Мой ум – сверхскоростной вычислитель, способный просчитать любое уравнение за доли секунды. Яков – тот же вычислитель, но с десятками лет практики в реальных переговорах, в тысячах сделок и миллионах психологических движений, которые невозможно описать в учебниках. Он не просто знал, как люди действуют, – он видел это и умел использовать.

В итоге мы были на одном уровне по глубине восприятия… но в играх, где ставки – не числа, а люди, он был впереди. И это раздражало. И восхищало одновременно.

Я положил папку на стол и несколько секунд просто смотрел на неё, прокручивая в голове всё, что мы обсудили. Яков стоял у стеллажа, руки за спиной, как будто ожидал, пока я задам нужный вопрос.

– Яков, – поднял я взгляд, – ты мне ничего не хочешь рассказать? Кто убил того монстра?

Он посмотрел прямо, но без тени эмоций, только с той самой спокойной уверенностью, которая всегда делала его слова весомее.

– Не важно, кто его убил, молодой господин, – произнёс он ровно. – Важно, что от него осталось, и как это поможет вашему Роду.

Он сделал лёгкую паузу и добавил:

– А сейчас вам, Романов Аристарх Николаевич, нужно решить вопросы с журналистами и принять то, что произошло у завода.

Мое полное имя, фамилия и отчество опять – отдалось вибрациями в ЭХО. И так каждый раз, когда он их произносит.

Он чуть кивнул, как бы ставя точку, и, не дожидаясь ответа, направился к двери. Движения были выверенные, почти ритуальные. Дверь закрылась за ним бесшумно.

Я остался один. Внутри всё ещё шли быстрые вычисления, и на этот раз результат был однозначен: это был он. Других вариантов просто не существовало. Даже события у завода говорили в пользу этой версии – слишком много деталей, которые сходились только на нём. Никто, кроме нашего Рода, не мог бы претендовать на такую добычу.

Сколько бы я ни пытался отложить эту тему, она всё равно догоняла. Можно было убегать ещё день, два, четыре… но развязка всё равно придёт. Вернее, уже пришла. Вероятнее всего, она была запланирована ещё до того, как я появился в этом мире. Я просто не ожидал, что резонанс будет таким.

Глава 2

Яков закрыл за собой дверь, и тишина легла на комнату, как плотное одеяло. Его слова ещё звенели в голове: «Пора принять произошедшее и разобраться с журналистами».

Я прошёлся по кабинету, остановился у окна, всмотрелся в двор. Сколько бы ни хотелось отодвинуть этот момент, уже ясно – не получится. Чтобы разобраться с настоящим, придётся вернуться в прошлое.

«Надо сначала вспомнить всё, что произошло в тот день. Я не забыл, но лучше ещё раз связать в памяти каждую деталь, чтобы сделать правильные выводы».

Я закрыл глаза, и картина тут же ожила.

Поездка – ничего примечательного. Обычная дорога, гул мотора, привычные мысли, которые крутятся в голове сами по себе. Остановились у завода, вышли из машины. Всё это казалось пустыми кадрами, не стоящими внимания.

Но у ворот началось то, что действительно имело значение.

Журналисты. Слишком много лиц, слишком мало порядка. Всё выглядело так, будто людей собрали в спешке, по звонку: «срочно, надо быть на месте». Никакого постановочного света, ни софитов, ни выверенной сцены – только хаос, сжатый в полукруг. В глазах – сонная усталость и азарт. Я заметил молодую корреспондентку, симпатичную, но явно не готовую к эфиру: волосы растрепаны, макияж сбился. Скорее всего, её подняли чуть свет, сообщили о «грандиозной новости», и она сорвалась сюда, даже не успев привести себя в порядок. Такие события случаются редко, и редакции бросают людей в бой, какими бы они ни были.

И всё же я не сомневался: часть прессы здесь была не просто ради сенсации. Возможно, не сами журналисты, но уж точно каналы и издания, за которыми они стояли, получили щедрое приглашение – быть свидетелями «правильной версии» происходящего.

А потом взгляд зацепился за помост. Сбитый кое-как, доски ещё сырые, торчащие гвозди – всё говорило о том, что его соорудили в спешке. Это не подготовка недельной давности, а решение, принятое буквально накануне, вечером. Я почти видел, как это происходило: имперские скупщики выкупают у нас туши, и кто-то из тех, кто должен был быть неподкупен, вдруг решает иначе. Информация о том, что маленький, почти вымирающий род сумел одолеть восьмого ранга, уходит туда, где её тут же превращают в оружие.

И барон с графом ухватились за неё с жадностью. Им нужно было всего одно – стать первыми. Если они объявят о победе раньше меня, моё слово будет выглядеть как опровержение, как протест, а не как правда. А правда в Империи мало кого интересует: там верят тем, у кого есть армия, деньги и власть.

Их речь звучала напыщенно, но в ней не чувствовалось веса. Фразы падали одна за другой, не отточенные, не выверенные – будто написаны на коленке за час до выхода. Там не было той холодной отшлифованности, которую обычно придают имперские сценаристы. Это была импровизация, замаскированная под торжественность.

А когда речь зашла о «подарках», всё стало очевидно. Квартира в Москве – слишком жирный кусок, чтобы быть частью расчёта. Это было эмоциональное решение, сделанное наспех: бросить блестящую игрушку, рассчитывая, что я схвачу её и успокоюсь. Не стратегия, а импульс, попытка закрыть вопрос щедрым жестом.

В тот миг я уже был на пределе – раздражение и напряжение копились, мысли путались, и каждое новое слово с помоста только усиливало этот внутренний разлом. Максим, выполняя заранее данное ему распоряжение Якова ещё в поместье, вложил в мою ладонь ядро убитого монстра. Для него это был подготовленный шаг: Яков понимал, что финал этой сцены потребует не только слов, но и чего-то большего.

Ядро отозвалось сразу. Потоки Эхо рванули наружу, но это было не сияние заклинаний, к которому привыкли зрители. Вокруг меня заклубились тёмные, густые струны, как живая ткань, прорывающаяся сквозь воздух. Позже дружинники говорили, что это выглядело как представление – «тёмное шоу», по их словам. Но на деле всё было куда глубже и опаснее.

В этом мире струны Эхо почти никто не способен различить. Лишь редкие маги, да и те не из боевых школ, а из более мирных направлений, могут видеть их, и то не всё. Но здесь их увидели все. Даже простые люди без малейшего дара. Это не укладывалось в привычную картину и потому впечаталось в память каждого, кто стоял у завода.

С камнем я буду разбираться позже. Сейчас важен не он, а сами события того дня.

После «тёмного шоу» воздух вокруг завода натянулся, как струна. Толпа шумела, журналисты перешёптывались, камеры тянулись вперёд, готовые схватить каждое слово. Я видел, как несколько репортёров уже раскрывали рты, чтобы засыпать меня вопросами. Ещё миг – и этот шквал обрушился бы на меня.

Но тогда зашумели моторы. На территорию въехали они – имперцы. И всё вокруг переменилось.

Вот с этого момента стоит вспомнить всё ещё раз, шаг за шагом. Не кусками, не обрывками, а целиком. Я хочу рассмотреть каждую деталь.

Я погрузился глубже – отпустил лишние мысли, выровнял дыхание, и день вновь пошёл передо мной как живой: звук, движение, лица, запах горячего железа у ворот.

Шум толпы оборвался сам собой, когда на площадку выкатилась чёрная машина. Она даже не свернула к парковке – остановилась прямо перед воротами, заслонив людей. Им это позволено: Империя всегда играет по своим правилам, и никто не спорит.

Первым вышел водитель. Тёмная форма, но с иными знаками различия на плечах – не военные погоны, а аккуратные нашивки ведомства, говорящие о ранге внутри канцелярии. Двигался без суеты, уверенно; это точно был не «просто шофёр», а человек с весом и полномочиями.

Он распахнул дверь – и на свет шагнул тот, ради кого стихли разговоры.

Не мундир и не парадный костюм – строгая, выверенная форма Империи. По ней нельзя было угадать происхождение: дворянин он или человек «из людей». Держался, однако, так, что вопрос терял смысл: ни высокомерия, ни робости; чистое равновесие, спокойная власть в каждом шаге.

Камеры опустились, микрофоны стихли, словно их вырезали из воздуха одним движением ножа. Вся площадка застыла, обращённая к человеку в чёрной форме.

Я перевёл взгляд на Игоря Ивановича Румянцева и Сергея Петровича Корнеева. На их лицах мелькнуло удивление, тут же сменившееся предвкушающей улыбкой. Они были уверены, что Империя явилась за ними, что награда за «их» восьмёрку уже близка.

Но первая же фраза рассеяла их надежды. Голос имперца прозвучал холодно, ровно, будто он зачитывал выдержку из официального протокола:

– Согласно сведениям, в данном месте должен присутствовать барон Станислав Мечев. Подтвердите своё нахождение.

Толпа вздрогнула. Кто-то резко обернулся к соседу, кто-то склонился ближе – зашёлестели перешёптывания, хриплые вдохи, короткие вопросы: «Кто это?..», «Слышал такое имя?..». Никто не осмеливался говорить громко – вес Империи давил, и каждый звук рождался вполголоса, будто шёпот сам по себе был вызовом.

Я вдохнул глубже и шагнул вперёд. Сквозь плотное кольцо людей пробиваться было тяжело: локти, плечи, недовольные взгляды. Но дорогу всё равно уступали – не мне, а Империи, которая назвала моё имя.

Только теперь я заметил конверт в руках имперца. Тёмная бумага будто светилась изнутри, струны Эхо вились плотным коконом, охватывая печать. Письмо, что присылали церковники, и рядом не стояло с этой защитой. Этот конверт был иным. Он хранил в себе вес куда больший, чем простая бумага.

Я вышел к представителю империи, расправил плечи и произнёс твёрдо, так, чтобы слышали все:

– Барон Станислав Мечев. Я здесь.

Имперский служитель кивнул, разломил печать и произнёс ровно, без тени пафоса:

– По высочайшему указу Его Императорского Величества Олега Рюриковича я обязан огласить следующее письмо.

Указ Его Императорского Величества

Да будет известно всему народу и всем домам Империи.

Дом Романовых, изначально стоявший при Троне в чине княжеском среди Древних Тринадцати, по прежним постановлениям был низведён в достоинство баронское и от того времени носил имя Мечевых, дабы сохранить линию крови и уберечь остаток дома от пресечения.

Понеже родовое Эхо в указанном доме угасло и более шестисот лет не являлось и не пробуждалось, по обычаю и по закону Империи было наложено завесою забвения: летописи опечатаны, записи изъяты из общего сведения, а дети впредь до нового явления Эхо вносились в книги не под истинными именами, но под мирскими, данными родителями. Ибо истинное имя утверждается лишь тогда, когда Эхо засвидетельствовано надлежащим порядком.

Ныне же свидетельствуем: родовое Эхо дома Романовых явлено и подтверждено оценщиками Его Величества и людьми присяжными. Последним, в ком сиял дар рода, был Николай Романов. В силу преемства сего и по закону о наследии Эхо постановляем и повелеваем:

Станислав, известный доныне как из дома Мечевых, отныне именуется своим истинным именем и отчество получает по последнему держателю Эха: быть ему Аристархом Николаевичем Романовым, законным главою восстановленного дома.

Дому Романов сохраняется нынешнее звание баронское; при том дом сей от сего дня возвращается в древний свой чин между Тринадцатью домами, стоящими при Троне, с правами и обязанностями, коих требует порядок Империи.

Все записи, родословные, грамоты и акты, что были прежде изъяты или заключены под печати, снять из-под завесы; в срок ближайший возвратить в летописи и объявить к общему сведению. Всякое упоминание об удалении и забытьи дома Романов считать отныне недействительным.

Так сказано, так записано, так да будет.

Сего числа – скреплено печатью Империи.

Толпа застыла. Ещё мгновение назад слышались перешёптывания, где-то щёлкали затворы камер, но теперь всё будто обрушилось в тишину. Люди смотрели на меня так, словно земля под их ногами качнулась.

Барон Румянцев и граф Корнеев стояли с выпрямленными спинами, но на лицах застыло неумелое выражение: смесь неверия и растерянной ярости. Ещё недавно они видели себя победителями, но одно письмо перечеркнуло их триумф.

Журналисты, напротив, ожили первыми. В воздух взвились руки с микрофонами, камеры снова ожили, стараясь поймать каждый мой жест, каждое движение губ. Кто-то даже полез выше на плечи соседа, чтобы разглядеть лучше.

И в тот миг, когда имя прозвучало во весь голос – Аристарх Николаевич Романов – Эхо содрогнулось. Не гул толпы, не вспышки камер, а сама ткань мира дрогнула вокруг меня. Тонкая вибрация пробежала по воздуху, отозвалась в сердце и ушла куда-то вглубь.

Я понял: теперь всё окончательно. Моё имя зафиксировано. Род вернулся. Эхо будто ждало этого момента – и теперь признало его.

Толпа не выдержала – шёпот хлынул по рядам, как волна.

– Романовы?.. – недоумённо спросил кто-то. – Но ведь древних всегда было двенадцать. Откуда взялся этот тринадцатый?

– Я… я где-то читал, – попытался возразить другой.

– Да врёшь ты, – перебили его. – Нигде ты не читал! Сам слышал – все упоминания удалены!

– Шестьсот лет! – выдохнул третий. – Шестьсот лет прошло, и за это время – ни единого слова. Как такое вообще возможно? Род, стоявший рядом с Императором, – и будто его никогда не существовало…

– Значит, Империя вправду скрывала, – подытожил кто-то с дрожью в голосе. – И мы действительно забыли.

Гул множился, но в нём не было насмешек – лишь потрясение, недоверие и жадное желание понять, что только что произошло.

Имперский посланник стоял рядом со мной всё так же неподвижно, словно статуя. Его голос вновь прозвучал ровно, обрубая шум толпы:

– По высочайшему указу Императора Олега Рюриковича, все данные о доме Романовых будут возвращены и обнародованы в ближайшие дни.

И только после этих слов площадь взорвалась – выкрики, вопросы, горячий гул камер и голосов, в котором перемешались удивление и неверие. Империя вернула из небытия целый род – и мир не мог осознать, что это значит.

Имперский посланник поднял руку, и площадь вновь застыла. Его голос разнёсся над толпой, звучный, как удар колокола:

– Да будет известно: до Его Императорского Величества дошли вести о подвиге, свершённом в здешних землях. Зверь восьмого ранга пал, и сия победа признана достойной памяти и чести. Подобные деяния возвышают не только дом, что их совершил, но и всю Империю.

Он выдержал паузу, и слова повисли над толпой, как бронзовый звон над городом. Журналисты переглянулись, поворачиваясь в сторону графа Румянцева и барона Корнеева. Камеры навелись на их лица, в которых уже начинала играть самодовольная улыбка. Репортёры торопливо шептались: «В одном месте – сразу две сенсации! Возвращение Тринадцатого рода… и награда за восьмёрку!»

Толпа шевельнулась, как море перед приливом. Казалось, у людей перехватило дыхание от предвкушения: Империя щедро вознаградит и сильные дома, и тот, что вернулся из забвения.

Но посланник переменился в лице. Торжественная маска словно спала, голос стал суше, спокойнее, приобрёл оттенок официального отчёта.

– Однако, – произнёс он уже более деловым тоном, – требуется подтверждение. В ведомостях скупщиков числится лишь выкуп туши монстра. Род, совершивший это деяние, в отчёте не указан. Более того, не зафиксирован факт сдачи кристалла зверя.

Теперь это был не голос колокола, а протокол чиновника.

– Поэтому официальное письмо, даруемое от имени Его Императорского Величества, может быть вручено лишь тому, кто предъявит ядро павшего чудовища.

Я невольно усмехнулся.

А я-то думал, он умеет разговаривать только на древнеславянском, как будто из летописи вылез. А вот, оказывается, может и по-человечески, простым официальным языком.

Толпа шумно зашевелилась. Журналисты метнулись вперёд, но на миг растерялись – кого снимать? Меня? Барона? Графа? Имперского посланника? Сенсаций оказалось слишком много для одной камеры.

И вскоре это обернулось почти фарсом: корреспонденты сбивались в кучки по трое–четверо, настраивая объективы в разные стороны. Одни брали крупный план барона, другие ловили лицо графа, третьи держали фокус на мне. В толпе мелькали растянутые провода, микрофоны сталкивались, люди переговаривались сквозь объективы, договариваясь кто какой ракурс берёт, чтобы ничего не упустить.

Зрелище получилось даже слегка комичным – в этой суматохе не было прежней уверенности, а только спешка и жадность к новости.

– Кристалл… его… его не оказалось на месте. Мы покинули место боя, а когда вернулись – он исчез. Возможно, кто-то из…… или же… мы найдем…– он осёкся, понимая, что звучит жалко.

Граф подхватил, нервно, слишком поспешно:

– Верно! Монстр пал нашими усилиями, но ядро, должно быть, похищено. Мы можем дать показания, у нас есть свидетели…

Имперский посланник даже не дрогнул лицом. Голос его остался холодным, отточенным, словно высекаемым из камня:

– Я действую по прямому приказу Его Императорского Величества. Мне надлежит вручить письмо лишь тому дому, в чьих руках находится ядро зверя восьмого ранга.

Толпа напряглась, словно ожидая удара молнии.

Я шагнул вперёд и протянул руку.

– Вот оно.

Тёмный кристалл блеснул в свете десятков камер. Толпа ахнула.

Посланник скользнул взглядом по кристаллу, кивнул и вынул из папки конверт с печатью Империи. Протянул его мне.

– В письме указано место и время, где вас будут ожидать. Там же вы получите награду за свершённое, – произнёс он ровно, а затем впервые позволил себе едва заметную мягкость в тоне. – Теперь, Аристарх Николаевич… поздравляю с обретением вашего истинного имени.

Он чуть склонил голову, в этом жесте не было ни унижения, ни показной вежливости – лишь знак уважения, какой полагалось оказывать дому, вернувшемуся в ряды Древних.

– Мне же следует откланяться. Как понимаете, дела Империи не ждут.

Он развернулся и направился к своей машине. Барон и граф пытались выкрикнуть что-то в его спину, но чиновник, уже исполнивший свою миссию, даже не замедлил шаг.

В этот момент я почувствовал, как к моему уху склонился Максим. Я уже безошибочно различал его по отзвуку , по характерному ощущению силы Эхо, струящейся рядом.

– Сейчас, как только он сядет, – прошептал Максим, – бежим к нашему пикапу. Быстро. Иначе нас здесь похоронят.

Я дернул бровью.

– Военные?

– Журналисты, – коротко ответил он.

И оказался прав.

В тот момент, когда дверь имперской машины захлопнулась, всё изменилось. Взоры, камеры, микрофоны – всё обрушилось на меня. Барон и граф словно растворились: никто больше не смотрел в их сторону. Весь хаос площади устремился к нам.

– Толик, Алексей, коридор! – рявкнул Максим уже командным тоном. На миг показалось, что мы не среди гражданских, а снова в бою, только монстров заменили ослеплённые жаждой сенсации журналисты.

И дружинники сработали так же, как на поле боя: плечами, локтями, массой они прорубили проход в человеческой стене.

– Вадим, на старт! – коротко бросил Максим.

Пикап с заведённым двигателем выскочил прямо к нашему коридору. Мы рванули внутрь. Толпа ударила по дверям, вспышки камер слепили глаза. Казалось, ещё чуть-чуть – и нас попросту выдернут из салона.

Но хаос сыграл на нас. На парковке почти одновременно несколько машин попытались рвануть вперёд: одна врезалась в другую, кто-то отказался уступать, кто-то зажал педаль и влетел в соседний бампер. Секунда – и всё пространство превратилось в клубок из визжащих клаксонов, хрустящего металла и ругани.

– Ну да, прям как в бою, – хмыкнул Максим, глядя, как Алексей плечом отталкивает репортёра от капота. – Только монстры обычно меньше орут.

Я не удержался и усмехнулся. Всё это походило на настоящую вылазку из осаждённого лагеря – только вместо когтей и клыков в нас тыкали микрофоны и камеры.

Вадим вжал педаль. Пикап выскочил из этой каши и, используя суматоху и аварии, прорвался на трассу. За нашими спинами гремел хаос, но мы уходили всё дальше.

Картинка расплылась. Я моргнул – и воспоминание растворилось. Передо мной снова было настоящее: мой кабинет, тишина и письмо с императорской печатью на столе.

Я провёл пальцем по сургучу и хмыкнул.

Ну что ж… придётся идти. Придётся говорить.

Правду ли? Ложь ли?

Я сам пока не знал.

Мой взгляд снова упал на письмо. В последний момент я развернул его и перечитал строки, написанные от имени Императора.

Глава 3

ИМПЕРСКАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ

г. Москва

По поручению Его Императорского Величества Олега Рюриковича, из Дома Рюриковичей

Кому:

Барону, Аристарху Николаевичу Романову, главе

восстановленного Тринадцатого дома Империи.

От кого:

Секретаря Его Императорского Величества

Евгения Александровича Николаева.

Приглашение

Уважаемый, барон Аристарх Николаевич,

По высочайшему повелению Его Императорского Величества Олега Рюриковича имею честь довести до Вашего сведения следующее:

Его Величество с признательностью отмечает Вашу победу над чудовищем восьмого ранга у заводов Красноярска и поздравляет Вас с возвращением истинного имени, а также с восстановлением Тринадцатого дома Романовых в составе родов Империи.

В знак внимания и почёта к Вашим заслугам Его Императорское Величество приглашает Вас на официальный приём, который состоится 10 ноября в 18:00 во дворце Императора в Москве.

Для Вашего прибытия распоряжено, чтобы 10 ноября в 15:00 в Красноярском Центре Порталов Вас ожидали представители Императорской канцелярии. Они проводят Вас к портальной арке и обеспечат беспрепятственное следование в Москву. По прибытии Вас встретят императорские гвардейцы и сопровождающие лица Его Величества, которые примут на себя всю полноту заботы о Вашем пребывании в столице. От этого момента и до завершения приёма Ваша охрана и безопасность будут находиться исключительно в юрисдикции Императора.

Со стороны Вашего рода допускается сопровождение охраны или вашей личной гвардии, которым разрешено следовать только до Красноярского портального центра. В Москву Вас будут сопровождать исключительно силы Императорской гвардии. На сам приём могут быть допущены только ближайшие члены семьи: жёны и невесты, не более четырёх.

Императорская сторона берёт на себя все расходы, связанные с перемещением и пребыванием. Ни оружие, ни деньги для следования в столицу Вам не потребуются. Исключение составляет лишь родовой клинок, который дозволяется иметь при себе, однако при входе во дворец он подлежит сдаче на хранение согласно протоколу.

По окончании официального приёма Вы будете препровождены обратно тем же порядком, в полной сохранности и с тем же уровнем почёта, какой Вам оказывается при следовании в Москву.

Его Императорское Величество ожидает Вас лично, чтобы воздать должное чести Дома Романовых и закрепить Ваше место среди родов Империи.

Секретарь Его Императорского Величества

Евгений Александрович Николаев

[подпись, печать Имперской канцелярии]

21.10.2025

Письмо само по себе выглядело так, будто его создавали вовсе не для передачи слов. Тяжёлая бумага, больше похожая на тонкую ткань, тёплая на ощупь и упругая, с ровным, словно выведенным циркулем, золотистым кантом. Чернила ложились на неё чётко и глубоко, и я почти видел, как каждая буква чуть врезалась в волокна, словно оставляя след навсегда. Это было не послание, а знак внимания, который должен был ощущаться каждой клеткой кожи.

И всё же я не мог сказать, что был удивлён самим содержанием. Вряд ли подобные события проходят мимо Империи. Наоборот – было бы странно, если бы никто ничего не заметил. Победа над восьмёркой, пусть даже не угрожавшей напрямую державе, слишком заметна, чтобы её умолчали. Куда интереснее то, как именно информация оказалась в руках канцелярии. О моём пробуждении знали немногие – Яков, дружинники, да ещё пара человек, но ни у кого из них нет прямой дороги к императорскому столу, кроме одного. Яков… Тот ездил в Красноярск, и именно тогда, как будто случайно, Империя «вдруг» узнала то, что нужно было узнать.

Ни удивления, ни сомнений я не испытывал. Всё было закономерно. Здесь, в Империи, подобные сведения не теряются. Они всегда находят путь – будь то по каналам тайной канцелярии, через доверенных людей или потому, что кто-то посчитал необходимым сделать шаг вперёд.

Меня же по-настоящему задело другое: за всё время, сколько мы с Яковым разговаривали, он ни разу не обмолвился о том, что в этом мире существуют порталы. Ни намёка, ни вскользь сказанной фразы – будто это что-то настолько привычное, что и объяснять незачем. А для меня – деталь фундаментальная. В моём прошлом мире мы пытались создавать подобные конструкции, тратили годы на расчёты и эксперименты, но дальше теорий дело не шло. Здесь же, похоже, всё держится на магии, и потому порталы работают.

И только теперь стало окончательно ясно, как родители прежнего владельца успели тогда прибыть из Москвы в деревню за считанные часы. Вопрос, который долго казался нелепым и необъяснимым, вдруг обрёл простое и логичное решение.

Я отложил письмо, позволив себе пару секунд тишины. Мысли уже давно тянули время, но дальше откладывать было бессмысленно. На улице стоял день, к обеду, и я почти не сомневался – журналисты всё ещё караулили у ворот. Пора было выходить.

Встал из-за стола, достал из кармана телефон для внутренней связи и, уже направляясь к своей комнате, набрал Максима Романовича. Сухой гудок, короткая пауза – и его голос в трубке.

– Слушаю, молодой господин.

– Максим Романович, нужно выйти к воротам. Думаю, пресса всё ещё там. Вопрос только… как лучше: идти вместе, или вы предоставите кого-то из дружинников?

В трубке повисла пауза, и только потом прозвучал твёрдый ответ:

– Нет, я сам выйду с вами.

Я невольно усмехнулся. Вопрос и правда вышел глупым. Чего я ожидал? Что он останется в стороне и пошлёт вместо себя пару людей? В такой ситуации это было бы нелепо. Я и сам понимал: сейчас можно ждать чего угодно, и Максим Романович слишком хорошо это знал.

– Тогда, может, отправьте вперёд двух-трёх дружинников. Пусть предупредят, что я скоро выйду. Чтобы не орали все разом, а выстроились в очередь. Минут на пятнадцать их займет.

– Будет сделано, молодой господин.

Я кивнул, хотя он этого не видел, и отключил связь, одновременно толкая дверь своей спальни. Душ и чистая одежда были сейчас необходимостью. Слишком долго я сидел взаперти, отмахиваясь от всего, включая элементарную гигиену. Тишина встретила меня привычной пустотой. Скинул рубашку, бросил на кресло и направился в ванную. Вода загудела в трубах, и, пока я стягивал с себя остальное, мысли сами собой вернулись к тому, от чего никуда не деться.

По документам нас в роду числится двое, но на деле – один. Брат остаётся в интернате, и по интонациям Якова я давно понял: ждать от него пробуждения Эхо не приходится. Горячая струя ударила по коже, смывая застоявшуюся усталость, и я поймал себя на том, что именно сейчас понимаю это особенно ясно. Родовое Эхо не приходит к каждому по праву крови. Оно требует куда большего.

Я намыливал волосы и размышлял, что сила рода ищет ум – быстрый, гибкий, способный просчитывать и хранить. Не мышцы решают здесь, а память, аналитика, скорость реакции. Для прошлого хозяина тела этот порог был недосягаем. Для брата – тоже. А во мне всё сошлось, и потому Эхо отозвалось именно сейчас, именно в этом теле.

Смыв пену, я опёрся ладонями о плитку. Может быть, именно это и стало причиной того, что я оказался здесь. Но как – неясно и, скорее всего, ещё долго останется тайной. Слишком мало фактов, почти ничего. Я и не пытался искать ответ: бесполезно. Эта тайна должна остаться при мне. Разве что жёны, прошедшие ритуал верности, да Сергей, связанный фамильярной печатью, могли бы узнать правду – остальные нет.

Вода смолкла, оставив после себя лишь гул в ушах. Полотенце быстро вернуло коже тепло, и я шагнул к шкафу. Привычная пара брюк, рубашка – ничего необычного. Но рядом висел пиджак, которого раньше там точно не было. Вчера я открывал створку – место пустовало.

Когда снял его с вешалки, взгляд сразу зацепился за вышивку на лацкане. Герб. Сова, строгая и цепкая, сидела на ветви. Только это была не ветвь дерева. Линии складывались в узор плетения Эхо – именно в том виде, каким его видят обычные маги. Аккуратная вязь, узлы и струны, словно перерисованные с учебников.

Создатель этого знака явно понимал, что делает. Для рода он стал не просто символом, а скрытой насмешкой над всем остальным миром. Ведь родовое Эхо показывало плетения совсем иначе, подстраивая их под мой взгляд и восприятие. А сова, сжимавшая когтями «чужое» Эхо, словно демонстрировала: вот ваши законы, а вот мы – те, кто держит их в руках.

Мысль кольнула неожиданно: раньше я нигде не встречал этого герба. Ни в документах, ни в книгах, ни даже на забытых полках кабинета. Будто самого знака не существовало до этого дня. Теперь же он возник в самый нужный момент, словно приказ Императора коснулся и моего дома. Хотя куда вероятнее, что это работа Якова – спрятать и выставить символ ровно тогда, когда он станет по-настоящему моим.

Пиджак сел безупречно. Но главное было не в ткани и не в вышивке. Именно в этот момент, когда я надел его, всё во мне словно сошлось воедино. Впервые я ощутил себя тем, кем и должен быть – аристократом. От этого осознания по коже побежали мурашки.

До этого я понимал, что оказался в другом мире, но разум упорно отказывался принять это до конца. Всё происходящее воспринималось как затянувшийся сон – порой логичный, порой абсурдный, но всё равно сон. Теперь же, глядя на собственное отражение в зеркале, я ясно осознал: точка перелома пройдена.

Я впервые позволил себе рассмотреть себя по-настоящему. Семнадцать лет, но отражение показывало человека куда старше. Щетины не было – вероятно, дело в магии. Рост – около метра восьмидесяти пяти: не слишком высокий, не низкий, а ровно тот баланс, что принято считать идеальным. Лицо с правильными чертами – не смазливое, но и не грубое. Волосы растрёпаны, но так, будто это и было задумано. Всю жизнь я мечтал выглядеть именно так – и никогда ничего для этого не делал. А теперь получил это тело, не приложив усилий. Ну, если не считать усилием смерть… подавившись косточкой.

Я больше не Станислав Мечев, бывший владелец этого тела. И не тот Аристарх, вундеркинд из моего мира, чьё имя так и не прозвучало в его трудах. Теперь я – Аристарх Николаевич Романов. Настоящий аристократ, представитель древнего рода. С выправкой дворянина, боевыми навыками убийцы и умом, которому под силу удержать наследие рода.

Все эти качества наконец собрались воедино. И пиджак на плечах стал для меня не просто одеждой, а знаком перемен, рубежом, после которого я больше не имел права быть прежним.

Я покинул свою комнату, и коридоры поместья встретили меня тишиной, нарушаемой лишь моими шагами. Несколько мгновений спустя передо мной распахнулись огромные двухстворчатые двери. Каждый раз, видя их, я ловил себя на том, что невольно останавливаюсь: такие массивные створки открывались так легко, будто вес их не существовал вовсе. В них не чувствовалось ни крупицы Эхо – значит, дело было в простой, почти трогательной заботе о механизме. Кто-то неустанно следил за ними, иначе металл давно бы превратился в ржавый лом.

На брусчатке перед крыльцом меня ждал Максим Романович. Его взгляд скользнул по мне и задержался на гербе, вышитом на пиджаке. В уголках губ мелькнула короткая усмешка, и я сразу понял её смысл: теперь этот символ вновь станет знаменем, под которым восстанет древний тринадцатый род.

Он снова сделался невозмутимым, лишь коротко кивнув, будто проверяя мою готовность. Я шагнул к нему, и мы двинулись вместе. Аллея, ведущая к воротам, тянулась вперёд, каменные плиты отдавали в подошвы ровным эхом. Максим шёл чуть сбоку, будто инстинктивно беря на себя роль щита.

– Несколько стрелков уже заняли позиции, – негромко сообщил он, не глядя в мою сторону. Его руки были опущены, движения спокойные, но я уловил в походке ту собранность, что выдают только бойцы. – Они прикроют нас от возможных провокаций. Любая попытка бросить что-либо или достать оружие будет остановлена.

Я усмехнулся, качнув головой:

– Думаешь, кто-то рискнёт напасть здесь, у ворот моего же поместья?

Максим Романович скосил на меня взгляд, и в его голосе прозвучала та же каменная твёрдость, что и всегда, когда он говорил о деле:

– Господин, вы сейчас единственный представитель древнего тринадцатого рода. Уже этого достаточно, чтобы многие задумались, как убрать вас с дороги. Древние рода всегда обладали силами, способными влиять не только на дела Империи, но и на равновесие в других странах. Для одних вы надежда, для других – угроза.

Я заметил, как его плечи слегка напряглись, будто он готовился перейти в иную плоскость.

Мы приближались к воротам, и Максим Романович чуть замедлил шаг.

– На пятидесяти метрах я перейду в боевой режим, – спокойно произнёс он, словно сообщал неоспоримый факт. – Держитесь позади меня. Моих рефлексов хватит, чтобы перехватить любую угрозу, но лучше не испытывать судьбу.

Я лишь кивнул. В его голосе не было сомнения, и спорить с этим было бессмысленно.

Гул толпы впереди становился всё отчётливее. Сначала он напоминал далёкое жужжание, но чем ближе мы подходили к воротам, тем яснее звучали отдельные голоса, крики и даже раздражённые выкрики фамилий. Я невольно усмехнулся – всего-то двадцать минут назад я закрыл за собой дверь ванной комнаты, а теперь журналистов стало раза в два больше. Казалось, они буквально росли из земли.

Или же… спали где-то поблизости, в машинах, в придорожных лесах, ожидая сигнала. Стоило только кому-то шепнуть, что барон всё-таки выйдет, как к воротам тут же подтянулись новые машины.

Толпа дрожала от напряжения. Камеры торчали над головами, вспышки били одна за другой, хотя пока снимать было нечего. Люди толкались, переговаривались, кто-то пытался вскарабкаться на капот автомобиля ради лучшего ракурса.

Я уловил знакомое мерцание – среди общей массы выделялись несколько фигур. Маги. Не сильные, судя по тому, как колыхалось вокруг них Эхо, но всё же пробуждённые. Возможно, уровня Милены, а может, и слабее. С такого расстояния определить точнее было трудно.

– Вижу, что вы тоже заметили, – негромко обронил Максим, даже не оборачиваясь.

Я сжал губы в тонкую линию и вновь кивнул. Всё становилось слишком серьёзным для простого выхода к прессе.

Глава 4

Мы продолжили движение. На отметке в пятьдесят метров Максим Романович, словно по невидимой команде, шагнул в сторону и включил боевой режим.

Мир вспыхнул.

Я замер на секунду, потом заставил себя выровнять дыхание. Как учился в последние дни – чуть изменил угол восприятия. Струны остались, но перестали слепить: их яркость успокоилась, линии стали тоньше, прозрачнее. Всё ещё видимые, но больше не заслоняющие мир.

И именно тогда я заметил то, что раньше ускользало. В толпе у ворот были не только журналисты, шумные и пёстрые, с поверхностными всплесками Эхо. Среди них стояли другие. Издалека я принял их за шестые ранги, но теперь, на ближней дистанции, картина изменилась. Седьмой. А кое-где – и восьмой. Воздух вокруг стал плотнее, тяжелее, словно сама среда набрала вес. Давление не имело формы, но ощущалось каждой клеткой.

Я краем глаза заметил, как изменился Максим Романович. Его шаг остался ровным, дыхание – спокойным, но сама фигура словно потяжелела. Не внешне – внутренне. Он не сразу вывалил всю мощь, на пятидесяти метрах это был лишь первый штрих, предупреждение. Но теперь, когда мы подошли ближе, он начал поднимать силу на новый уровень. И пространство вокруг него отозвалось – будто плотный купол разросся изнутри, давя на воздух, землю, даже на людей рядом.

Это нельзя было спутать ни с чем: аура Пути Силы. Я никогда о ней не читал, но понимал – именно так она должна ощущаться. Не вспышкой, не сиянием, не показной демонстрацией. А тихим, неотвратимым давлением, которое простирается на пять, семь, может, десять метров вокруг.

И в этой ауре начали проявляться струны. Они были не такие, как у магов: без узора, без завершённой формы, но всё же – струны. Плетение, которому не находилось названия. Я видел их, но не понимал, что именно происходит.

Даже не пытался.

Я знал: эта сила не убьёт меня, если я в неё влезу. Но есть разница между жизнью и тем, чтобы не упасть лицом в грязь при всех. Сознание могло просто отключиться, перегореть от давления. И потому я оставил это в стороне. Влезть внутрь – значило оказаться в дурацкой ситуации, потерять контроль там, где он важнее всего.

И всё же главное открытие было не в струнах. Я понял: Максим Романович тоже почувствовал тех магов. Увидеть их он не мог – это была моя особенность, но человек Пути Силы одиннадцатого ранга ощущал их по-своему. Вероятно, пока мы держались дальше пятидесяти метров, он либо не считывал их силу, либо знал: на таком расстоянии они не достанут. Но теперь, пройдя грань, он ясно отметил их присутствие.

Эту мысль я отложил про себя: потом, когда всё закончится, спрошу его напрямую. Мне нужно понять, как работает его восприятие, чем оно отличается от моего, и насколько далеко простирается чуйка Пути Силы.

Мы приблизились ещё ближе. Десять метров. Толпа гудела, но никто не отступал. Камеры ловили каждый наш шаг, объективы сверкали, как стайка голодных глаз. И только когда мы вышли за ворота, пространство дрогнуло: люди инстинктивно отшатнулись. Не все, но большинство, те кто были ближе. Будто до этого давление лишь скользило по ним, а теперь навалилось целиком.

И тогда я понял: Максим Романович управляет этой аурой. Он мог давить – и не давил. Мог сплющить толпу, но оставлял её в пределах допустимого. А когда мы вышли вперёд, он прижал сильнее, и люди инстинктивно подались назад.

В этом и был парадокс. Путь Силы в своём основании не подразумевает магии. Но аура, рождённая им, работала как магия. Я видел в ней струны, ощущал вес, чувствовал эффект – и это было неотличимо от плетения. И всё же я понимал: это не заклинание. Это что-то другое.

Камеры мигнули, вспышки сбились, но в этой общей волне сразу выделился один человек. Маг в первом ряду отступил театрально – слишком выверено, будто под давлением, хотя я ясно видел: сила Максима его не ломала. Он выдерживал спокойно, просто сыграл для зрителей.

Максим уловил то же самое. Его корпус едва заметно подался вперёд, заслоняя меня. Взгляд скользил по тем же лицам, что и мой, – мы словно шли по одной траектории, отмечая тех, кто был опаснее остальных. И когда за спинами толпы проступила ещё одна фигура, спрятавшаяся на краю, мы отметили её почти одновременно.

Это было странно. Я видел ядро, плетение, узоры Эхо – это особенность моего родового Эхо. Но он, человек Пути Силы, не имевший к магии прямого отношения, чувствовал тех же самых людей. Чувствовал именно магов. Почти как я. Обязательно нужно потом разобраться, как это у него работает.

Я упростил зрение до счёта ядер, чтобы быстрее понять картину. Итог не радовал: трое шестых рангов, трое седьмых, и двое восьмых. Один из них – тот самый «актёр» спереди, второй – в глубине, почти скрытый, но ядро с восемью гранями не оставляло сомнений.

Слова Якова всплыли сами собой: восьмые ранги – это великая сила. Даже для одиннадцатого ранга Пути Силы схватка с двумя такими могла стать смертельной, а не победной.

На фоне всего этого вспомнилась Милена. Её шестой ранг – в семнадцать лет. Я до сих пор не видел её силу в деле, не знаю, как именно она её использует и за счёт чего поднялась так высоко. Шестой уровень в таком возрасте – не просто редкость, а вызов самому пониманию силы.

Вся эта картина уложилась в пару секунд. Мы с Максимом успели отметить каждого из магов – и почти одновременно толпа пришла в себя. Журналисты быстро вернули себе маску профессионалов: камеры снова легли на плечи, объективы выстроились, вспышки готовы были ловить любой жест. Они будто отряхнули с себя напряжение и теперь ждали только сигнала – кадра, вопроса, возможности вцепиться в слова.

Толпа стихла. Впереди стояла почти идеальная тишина – только мерцали вспышки, щёлкали затворы, и каждый объектив был направлен прямо на нас. Но сзади пробивались приглушённые шепоты: кто-то ворчал, что попал в последние ряды, кто-то раздражённо обсуждал, что не успели занять лучший ракурс. Всё это звучало мелкой рябью, не нарушая общего напряжения. Казалось, все ждали одного – момента, когда я подам знак, и всё начнётся.

И именно тогда Максим Романович слегка наклонился ко мне, будто между делом, и тихо сказал:

– Здесь восемь магов. Пятеро седьмых. Остальные – шестые, может, даже пятые.

Я услышал его слова и едва заметно качнул головой.

– Две восьмёрки, Максим Романович, – поправил так же тихо. – Три семёрки. И три шестёрки. Ниже здесь никого нет.

Он посмотрел на меня – короткий, прищуренный взгляд. Ни возражений, ни удивления. Услышал и принял. Но после моих слов его фигура будто потяжелела, а напряжение стало ощутимее. Аура вокруг уплотнилась, в ней появилась новая тяжесть – как если бы он внутренне примерял, хватит ли сил, если всё это вдруг обрушится разом.

Я лишь отметил про себя: в оценке он ошибся. Максим чувствовал магов, но точных рангов знать не мог. Дополнительный факт к тому, что я уже понимал.

А я… Я пока ещё далеко не боец. Особенно против магов.

Шаг вперёд получился простым и вместе с тем окончательным. Всё лишнее ушло: шум мыслей, тревожные догадки, даже отголоски только что увиденных магов. Осталось одно – присутствие. Осознание того, что всё это время походка, дыхание, взгляд уже были аристократическими. Не роль, не маска, а привычка, ставшая плотью.

Толпа улавливала это все время. Журналисты без перерыва держали камеры, вспышки мигали, объективы следили за каждым движением, но сама их сдержанность говорила громче слов. Они чувствовали, что перед ними стоит не наследник на бумаге, а Глава тринадцатого древнего рода.

И только после этого прозвучал голос:

– Надеюсь, вас мои дружинники предупредили, – слова вышли негромкими, но в этой тишине разошлись ровной волной, и даже задние ряды уловили каждую. – Здесь не будет балагана. Как только начнётся крик или толкотня – я уйду. И больше никогда никому не дам интервью.

Камеры щёлкнули, вспыхнули вспышки, но ни один голос не решился вклиниться.

– Вопросы задаются по очереди, – продолжение прозвучало с той же уверенностью, без спешки, будто время подчинялось моим словам. – Один человек. Один вопрос. Всё остальное – в сторону.

Короткая пауза. Взгляд скользнул по первым рядам, где пальцы уже судорожно теребили кнопки диктофонов.

– Так что… можете начинать.

Вперед шагнул мужчина в сером пальто. Диктофон поднят, голос собранный, чеканный, будто он готовил эту фразу ещё в дороге:

– Игорь Сафронов, «Сибирский вестник». Аристарх Николаевич, ваш род принадлежит к древнейшим в Империи. Все двенадцать таких родов носят титулы князей и герцогов. Но шесть веков Романовы не давали миру ни одного пробуждённого Эхо, и сегодня ваш титул – барон. Не кажется ли вам, что для столь старого имени это… слишком скромно?

Он произнёс это без тени насмешки, с почтительной интонацией. Но каждый, кто слушал, понимал: вопрос шёл по самой кромке дозволенного. Ещё полшага – и это было бы прямым оскорблением, за которое любой аристократ имел право вынести приговор на месте.

Я выпрямил спину. В глазах Сафронова промелькнула тень удовлетворения: он попал в цель, вынудил меня отвечать.

– Скромность титула не унижает древность рода, – сказал я спокойно, сдержанно, как и подобает аристократу. – Баронство – не падение. Это форма. Удобная, чтобы начать рост заново. Шесть веков Романовы молчали, это верно. Но именно потому я здесь, чтобы этот род больше не молчал.

Я чуть наклонил голову, словно признавая его тонкую игру, и добавил твёрже:

– Когда придёт время, Император сам решит, какой титул дать моему роду. И если судьба благоволит, Романовы вновь поднимутся к тому месту, которое должны занимать древние рода. Но не через показное величие, а через силу и дела.

В ответ – лишь щёлчки камер и напряжённая тишина. Никто не осмелился перебить. Сафронов выдержал свой шаг на лезвии – но и я не позволил ему задеть честь.

Журналист чуть склонил голову, удерживая ровный тон:

– Благодарю, Аристарх Николаевич. Но позвольте дополнить мой вопрос. Если я не ошибаюсь, ваша дружина насчитывает сто двадцать четыре человека. Как вы собираетесь удерживать на себе зону расколов и аномалий? По традиции двенадцать родов… – он будто запнулся, мягко поправился: – Простите, конечно, тринадцать древних родов. Привычка, понимаете. Так вот, по традиции именно они отвечают за безопасность не только своей земли, но и соседних территорий. С вашими силами… разве это возможно?

Слова прозвучали учтиво, но я ясно уловил: оговорка не была случайной. Он сделал это намеренно, как ножом по тонкой грани – подчеркнув, что ещё не считает мой род равным остальным.

Толпа замерла в ожидании.

Я позволил себе едва заметную усмешку.

– Вопрос слишком недостоин, чтобы я тратил на него свой ответ, – произнёс спокойно. – Пусть ответит тот, кому принадлежит это право.

Я сделал шаг в сторону. – Представьтесь, мой друг.

– Максим Романович Васильков. Глава дружины рода Романовых. Одиннадцатый ранг. Путь Силы. – представился мой сопровождающий.

Щёлканье камер стихло. Даже вспышки погасли, словно фотографы разом забыли, что должны снимать. В воздухе повисло напряжение, плотное и густое, будто сама земля признала силу, прозвучавшую в его голосе. Те, кто знал, что означает одиннадцатый ранг по Пути Силы, обменялись быстрыми взглядами; остальные просто инстинктивно отшатнулись, как звери, чуя хищника.

Максим сделал паузу и добавил:

– На протяжении последних тридцати лет моей службы, и даже после гибели родителей нашего господина шесть лет назад, мы держали весь регион. И до того – тоже. Ни один соседний род не вмешивался, не предлагал плеча. У нас один раскол с зоной в двадцать километров в нашем регионе, и он сдерживается только дружиной Романовых. Это подтвердят имперские закупщики: лишь мы поставляли ресурсы с этой территории.

Он говорил негромко, без пафоса, но каждое слово било в цель. Это не была защита – это было утверждение, сухое и бесповоротное.

Я отметил про себя: если бы те же слова произнёс я, это прозвучало бы как оправдание, словно я ищу виновных на стороне. В устах Максима же это было свидетельством очевидца, человека, который несёт эту тяжесть на своих плечах десятилетиями. Чистая сила факта, без излишних красок. Именно так и должно было прозвучать.

И потому я позволил себе добавить лишь лёгкий штрих:

– Сейчас мы открываем набор новых бойцов в дружину, – сказал я, повернувшись к рядам камер. – Так что, господа журналисты, прошу вас осветить и этот момент. Воспользуемся вашим визитом как бесплатной рекламой.

По толпе пробежала нервная рябь: кто-то вскинул брови, кто-то поспешно проверил, включён ли микрофон. Я же уловил главное – в их глазах этот вопрос был закрыт. Не обороной, не бегством от ответа, а точкой. Род Романовых показал себя живым, стоящим, готовым к росту. И в придачу получил огласку, которой не купишь ни за какие деньги.

Выиграл и уничтожил, – отметил я холодно и спокойно. – Каждое моё слово попадёт в ленты. Его повторят, перекрутят, в нём будут искать подтексты, которых я даже не закладывал. И это только усилит эффект.

Я выпрямил плечи и позволил себе мельчайший, почти невидимый кивок. Вопрос завершён.

Игорь Сафронов чуть склонил голову, сделал вежливый шаг назад и больше не настаивал. Он знал: партия им проиграна. Не потому, что вопрос был слаб, а потому что я не позволил ему зацепиться. Крючок не нашёл точки входа.

Из соседнего сектора выступил следующий. Чёрное пальто, аккуратный узел галстука, голос мягкий – почти елейный, с уважительной наклонностью в каждую интонацию:

– Павел Нечаев, «Енисейские Ведомости», Красноярск. Господин Аристарх Николаевич, позвольте уточнить. В недавних сообщениях говорилось о поверженном монстре восьмого ранга и нескольких сопутствующих угрозах – впечатляюще. Но публика хотела бы понять: это заслуга именно вашего родового Эха? Настолько ли оно сильное, чтобы вести такие схватки в одиночку… или нам попросту повезло с обстоятельствами?

Он всё сделал правильно: представился, подчеркнул уважение, вставил льстивое «впечатляюще». Вопрос подан гладко, но нож прятался под бархатом. Расчёт прост – подтолкнуть меня к бахвальству, вытянуть то, что должно оставаться в тени. Яков предупреждал: родовые тайны не выносят на площадь.

Я позволил себе лёгкий полукивок и ответил ровным, спокойным тоном, будто речь шла о будничной мелочи:

– Зачем мне вмешиваться? Дружина справилась сама. В тот день они сняли восьмой ранг и всё, что шло в его тени. Если вы следили за сообщениями графа с бароном, то помните: угроз называли меньше. Их было больше. Мы действовали охотой, а не легендой: использовали туши слабых монстров как приманку, вытянули сильного и добили. Нашему роду нужно расти – мы работаем, а не рассказываем сказки.

Вспышки полоснули по лицам, но первые ряды молчали, не перебивая. Ответ лёг тяжёлым камнем – сухой, без бахвальства и цифр, без подарков для сплетников. Чистая практика: технология и расчёт вместо громких слов о «великих силах».

Нечаев ответил вежливым кивком, чуть ниже допустимого уровня. Лесть подавалась тонко: он пытался усыпить бдительность. Отмечено.

Я уловил больше, чем сказанные слова. Здесь, у ворот, значило всё: поворот головы, выдержанная пауза, как держат диктофон или наклоняют плечо. В этом читалось уважение или притворство не хуже, чем в узорах Эхо. И каждый мой жест теперь нес осознанный знак – я подавал их намеренно и читал их так же.

Место Нечаева уже занимал другой – шагнул вперёд, приподнял микрофон, готовясь открыть рот.

Но вопроса я так и не услышал.

Вместо слов в воздухе дрогнуло Эхо. Лёгкое, быстрое – и с убийственным подтекстом. Воздух. Не восьмой ранг, к счастью. Шестой. Но и этого хватило бы, чтобы в толпе превратить всё в бойню.

Я отметил лишь одно: не зря эти маги здесь собрались.

И в ту же секунду уловил перемену в Максиме Романовиче. Его Эхо расползалось по телу точечно и осмысленно. Струны стекали в ноги – в квадрицепсы, в тяжёлые пучки икр, в мышцы бёдер и ягодиц, готовя рывок. Другие легли на пресс и спину, чтобы удержать баланс в движении. Вверх ушли только отдельные нити: в плечи, предплечья, кисти – там, где решается точность удара. Остальные обтянули кожу невидимым слоем, превращая её в гибкий панцирь.

Он собирался добраться до врага быстрее, чем тот успеет вдохнуть. Сначала рывок – потом удар. Всё просто. Всё смертельно.

Я видел, как фигура Главы моей дружины становится тяжелее, хищнее. Передо мной уже стоял не Максим Романович. Передо мной вставал Василёк.

И я понял: вопросы закончились. Дальше начнётся совсем другое.

Интерлюдия 1 – безликая смерть

Высота. Тридцать метров. Ветка толстая. Хвост держит. Баланс есть.

Винтовка в упоре. Прицел на ворота. Девятьсот шестьдесят два метра.

Толпа шумит. Камеры. Дружина. Цель стоит там.

Когда я вспоминаю прошлую жизнь, я снова слышу, как звучит язык. Слова становятся длиннее, мягче. Я думаю фразами, а не кусками. Наверное, не все эмоции умерли во мне.

Я помню, как это началось. Мне было пятнадцать. У матери был клиент – грубый, дешёвый, с перегаром. Он решил не платить. Она молчала, а я не смог. Когда он вышел, я пошёл за ним. В руках нож. Я тогда ещё говорил с собой, как с человеком: «Вот и всё, просто встань сзади. Вот и всё, вот так. Под рёбра». И нож вошёл легко, будто туда и предназначен. Он исчез, а я остался.

Это стало моими первыми деньгами. За его смерть я заработал, и он всё же заплатил – мать получила, я забрал часть. И тогда во мне что-то окончательно поломалось. Я понял, что это не просто лёгкий способ. Это мой способ. Способ, который подходит мне. Убивать и получать за это.

Журналист выходит вперёд. Голос громкий. Вопрос звучит прямо в лицо цели.

Я не стреляю.

Ни время. Ни место.

Слишком близко охранник. Одиннадцатый ранг. Он может остановить пулю. Даже если она скрыта кожей зверя-призрака.

Нужно ждать.

Другой момент.

Я не могу промахнуться. Никогда не промахивался.

Потом я попал в армию. Я пошёл не по зову долга. Там не было ни патриотизма, ни романтики. Для таких, как я, это был единственный способ выжить и хоть немного подняться выше грязи. Простолюдин, сын шлюхи, без имени, без связей. У таких нет будущего. Но в армии мне дали оружие, и впервые оказалось, что оно слушается меня лучше, чем многих других.

Там я получил навыки, которыми пользуюсь до сих пор. Стрельба, маскировка, умение ждать. Терпение. И самое главное – понимание, что всё в этом мире решается одним нажатием пальца. Магии во мне не было и быть не могло, но я понял: это и есть мой путь. Я стану тем, кто убивает магов, герцогов, графов. Даже князей, если придётся. Убивать тех, кого считают неприкосновенными.

В Диких землях я потерял остатки жалости. Сначала к чужим. Потом – и к своим. Мы воевали за воду, за руду, за какие-то грязные контракты, но точно не за идею. Солдаты смеялись надо мной: я был самым бедным, без имени, без рода, без поддержки. Неделя. Больше им было не отведено. Через неделю никого из них не осталось.

Я научился убивать не только оружием. Я научился убивать обстоятельствами. Один угодил в капкан местных. Смешно, двадцать первый век, датчики, броня, а он всё равно погиб в яме с кольями, как первобытный зверь. Другой пошёл через болото. Я знал, где оно. Я не остановил его. Зачем? Ещё один перестал просыпаться. Таблетки бывают разными.

Каждый раз я наблюдал, и каждый раз это удивляло меня. Человек умирает легко, стоит чуть подтолкнуть его в нужную сторону. Это даже забавляло. Я убивал выстрелом, ножом, руками. Но сильнее всего меня смешило то, как они сами шли навстречу своей смерти.

Тогда я окончательно понял: я нашёл своё ремесло. Не простую службу, не способ выжить. Я нашёл профессию, которой буду держаться до конца.

Настоящее.

Прицел всё там же. Барон стоит.

Максим напрягся.

Заметил. Не меня – магов.

Этих дураков. Светят силой, будто флагом машут.

Глупо.

Я не вижу Эхо, как видящий.

Глаза Туманника не дают видеть все. Мага найду. Этого достаточно.

Но вижу, где оно есть. Плотность. Блики. Даже отсюда видно.

Седьмые. Восьмёрка. Да, точно. Восьмой ранг в толпе.

Хм. Может, и его убить.

Просто потому что могу.

Два выстрела. Успею.

Первый – барон. Второй – восьмёрка.

Весело.

Армия закончилась быстро. Я понял: чтобы стать настоящим убийцей, нужно себя менять. Простолюдин без магии никогда не догонит аристократов. Только через тело.

Первое – стереть отпечатки. Заплатил. Денег не хватало, но выхода не было. Нужно было двое: один сжигает, второй залечивает так, чтобы кожа никогда не восстановилась. Чтобы отпечатки не появились снова. Денег не было, поэтому платил делом.

Заказ первого – убить жену. Заказ второго – убить любовника жены. Смешно. Любовником жены второго оказался тот, кто хотел убить жену. Маленький городок, грязные люди. Мне было только лучше. Я сделал всё, что просили. Убил обоих. Выполнил два заказа. И подтер за собой все следы. Те, кто знали о моих руках, не дожили до утра.

Я никогда не оставлял свидетелей после своих манипуляций. Никогда.

Единственный, кто знал обо мне хоть что-то, – чёрный хирург. Он был моим оружейником, моим кузнецом. Тем, кто собирал меня заново.

Я приходил к нему снова и снова. Усиленные руки. Ноги. Позже – хвост. Много кто считал это ересью. Мутанты. Уродцы. Твари в человеческом обличье. Для меня это было ремесло. Моё ремесло требовало инструмента. Хвост держит меня там, где человек упал бы. Ноги позволяют прыгнуть выше. Руки держат винтовку, даже если ломается кость. Всё это не уродство. Всё это – необходимость.

Он собирал меня, как коллекцию. Кости монстров, сухожилия, чужие железы. Я приносил ему материал. Иногда живой. Он вставлял их в меня. И я уходил сильнее. Тише. Быстрее.

Я не просил красоты. Я платил за функциональность.

Остальные боялись становиться мутантами. Я – нет. Они боялись потерять человеческий облик. А я потерял его ещё в армии.

Да, всё это обходилось дорого. Каждый кусок чужой плоти в моём теле требовал удержания. Без ритуала оно бы сожрало меня изнутри. Приходилось доверять ещё одному. Ритуалист. Человек, который умел фиксировать чужие Эхо во мне. Не сказать, что я ему доверяю. Я вообще никому не доверяю. Но без него моё тело давно бы разорвало на части.

Каждая вставка стоила дорого. И содержать всё это стоило ещё дороже. Я жил ради контрактов, чтобы платить за то, чтобы продолжать жить. Замкнутый круг.

Сейчас, конечно, всё изменилось. Денег у меня столько, что, наверное, я мог бы купить княжеский титул. Может, и хватило бы. Может, и нет. Не знаю. Смешно, но я даже не считаю. У меня в лесу стоит целый особняк. Каждая комната под потолок забита деньгами. Золото, рубли, кристаллы. Лежат и пылятся.

И всё равно я продолжаю брать заказы. Не из-за нужды. Из-за привычки. Из-за того, что это единственное, что я умею делать.

Барон стоит идеально. Отличная позиция для выстрела.

Но Максим мешает.

Прикрыл его. Встал ближе.

Не сейчас.

Точно не момент.

Значит, выстрел в затылок.

Не люблю так.

Люблю смотреть жертве в глаза.

Люблю видеть, как они понимают.

Но затылок тоже пойдёт.

Сначала были мелкие заказы. Простые. Убить торговца. Убрать свидетеля. Доставить голову какого-нибудь должника. Но с первыми модификациями я смог больше. Смелее. Я научился пробираться в особняки и дома. Там, где обычный человек оставил бы след, я уходил без следа.

Чем больше я убивал, тем больше я себя менял. И чем больше менял – тем выше становилась цена моих услуг. Теперь меня невозможно заметить. Моя кожа не отражает свет, мои шаги не слышит даже камень. Моё оружие стреляет беззвучно. Без следа. Даже одиннадцатый ранг, как этот дружинник рядом с бароном, не сумеет вычислить выстрел.

Эта винтовка обошлась дорого. Очень дорого. Но она стоит того. Её убойная сила такова, что даже в километре я не думаю о ветре. Она бьёт точно. Пуля летит идеально до шести километров. Пули пропитаны Эхо. Каждая. Внутри их ткань зверя, что скрывает удар, пока он не достигнет цели.

До первых модификаций меня ещё звали по имени. У меня были остатки прошлого. Но после первых операций я начал меняться. С каждым заказом, с каждым убийством я становился всё меньше человеком. Всё больше инструментом.

Теперь от меня не осталось ничего.

Я – оружие.

Первый журналист договорил.

Ушёл обратно в толпу.

Траектория всё ещё закрыта.

Максим стоит. Не уходит.

Я верю в свою пулю.

Но есть шанс. Увидит. Остановит.

Второго выстрела может не быть.

Да, пуля способна убить даже одиннадцатый ранг на пути силы.

Но шансов мало.

И мне не нужно убивать его.

Мне нужно убить барона.

Теперь все заказы приходят только письмами. Никто не слышит моего голоса. Никто не встречается со мной напрямую. Цепочки выстроены так, что до меня нельзя добраться. В них участвуют одни и те же люди: юристы, адвокаты, бармены, экономисты. Они работают годами, получают деньги за молчание и думают, что знают конечного адресата. Но на самом деле они лишь очередное звено.

Тот, кто принимает заказ у адвоката, никогда не передаёт его напрямую. Потому что за ним всегда есть ещё один. И ещё. Цепочка длинная, и каждый уверен, что именно он крайний. Иногда последним звеном становится бродяга, которому сунули пакет и велели отнести в определенное место, точку. Иногда конверт оставляют на капоте старой машины, которая никогда не заведётся. А бывало, я просил просто открыть письмо в людном месте и прочитать его губами про себя в назначенный час. И тогда я спокойно наблюдал издалека, через оптику, каждое слово.

В этих цепочках нет моего имени. Нет моего лица. Нет моих слов. Даже если поймают кого-то из них – за ним пустота.

Я – никто.

Но этот «никто» убивает любого. Любого, кого назовут. Иногда я думаю: смог бы я убить Императора? Смог бы подобраться, выждать момент, сделать выстрел?

За всю жизнь был только один прокол. И даже тогда я не промахнулся. Целью был маг десятый ранг. Монстр в человеческом теле. Я выслеживал его неделями, ждал, выбирал место. Девятьсот метров. Чистая траектория. Первый выстрел – в сердце. Пуля вошла, я видел, как он качнулся. Но он не упал. Его эхо сжалось, словно панцирь, и остановило металл. Смерть оттолкнула меня.

Он встал на колено, потом поднялся. И тогда я впервые ощутил злость. Даже страх. Последние эмоции, которые во мне остались. Второй выстрел был в глаз. Тогда он рухнул. Щит не выдержал. Но я понял: это может повториться. И этого нельзя допускать никогда.

После этого случая я менял оружие. Проверял винтовку на монстрах восьмого и девятого ранга. Ходил в Разломы один. Восьмёрок пули пробивали, даже через кости, не всегда на смерть, но пробивали. Девятки падали только от точного попадания в глаз. Но падали. И я убедился: теперь я готов к любому.

После этого я окончательно замолчал. Даже в мыслях слова стали короче. Я перестал думать предложениями. Я думал дистанцией, траекторией, выстрелом. С того дня я перестал быть человеком.

Я – инструмент.

Я – оружие.

И больше никто.

Мои услуги сейчас стоят слишком дорого. Настолько дорого, что я сам бы себе не заплатил. Но люди платят. За этого барона мне заплатили миллион. Миллион – за мальчишку из умирающего рода. Тринадцатый… и что? Да, у него дружина в сто двадцать человек. Я успел пересчитать всех, пока сидел на ветке. Но любая армия любого графа способна их смести.

Почему не сделать проще? Почему не объявить войну? Зачем такие расходы на убийство того, кто и так едва держится на плаву?

Я задумался. И понял, что сам себе удивился. Странно думать так развёрнуто, почти по-человечески. Ситуация и правда странная. Мне заказывали графов, герцогов. Иногда их наследников. Там всё было ясно: у каждого армия, у каждого деньги, ресурсы, влияние. Любой открытый конфликт стоил слишком дорого. Обычная война могла обойтись десятками тысяч жизней и потерей трети войска. В этом случае моя пуля всегда выходила дешевле. И понятнее.

А здесь? Барон. Ребёнок по сравнению с теми, кого я убивал раньше. Умирающий род, не имеющий реальной силы. Статус, который уже ничего не значит. Миллион за выстрел по такому… Мне действительно стало любопытно.

И тогда я понял. Здесь дело не в войне. Здесь дело в игре. В показателе. Богатые любят игрушки. Им нравится показывать, что они могут купить даже такую смерть. Никто открыто не скажет, но намёки будут. Шепот за спиной, полуулыбки, двусмысленные тосты на балах. Они будут гордиться тем, что сумели. Купить безликую смерть, врага.

И всё равно я не понимал, зачем.

По-моему, это может стать моим моментом. Я вижу колебания. Один из магов собирается плести, силы уже начинают собираться вокруг него. Ещё не плетёт, но готовится. Я знаю, что глава дружины наверняка вмешается. Стопроцентно он бросится прикрывать барона или же пойдёт убивать того, кто решит начать это плетение. И вот тогда может открыться моя возможность.

Интересно, что будет дальше после его смерти. Я ведь навёл справки. Этот род и так держится на нитке. Остались только он и брат. Эхо не просыпалось в их крови уже больше шестисот лет. И это, как я думаю, не просто так. Его брат – бесполезный кусок дерьма. Он не сможет возглавить род, не сможет удержать власть, даже если формально станет бароном.

И всё же этот мальчишка держится удивительно твёрдо. Осанка ровная. Походка уверенная. Глаза горят. Я видел герцогов, которых убивал, и многие из них держались хуже, чем этот тринадцатый. Он… живой. Это редко встречается.

Я поймал себя на том, что разговорился в голове больше, чем обычно. Даже слишком. Неужели какая-то странная отдушина – эта ситуация? Лёгкая цель. Большие деньги. Всё слишком просто. И всё же приятно. Я поймал себя на том, что получаю удовольствие. Настоящее удовольствие.

Мне сейчас интересно. Да, именно интересно. Я вспомнил, что такое «интересно».

Раз уж я так разговорился, то вспомнился похожий случай. Тогда всё было ещё смешнее. Один герцоговский сын возжелал избавиться от малолетней шлюхи. И ладно бы, если бы речь шла о ком-то из благородных. Нет. Это была простолюдинка. Девчонка, которая просто имела наглость отказать ему.

Отказала, прямо в Магической академии Есенина. Там, где каждый шаг на виду, где каждый сантиметр дышит охраной. Вот это действительно было весело. Заказ стоил два миллиона. Два миллиона рублей за то, чтобы убрать простолюдинку. Цена пентхаус метров триста в центре столицы. Знаю есть такой у меня. Не разу там не был.

Я согласился. Для меня это была проверка. Академия Есенина – не то место, куда можно просто так пробраться и убить. Но я пробрался. Я убил её. Малолетнюю дурочку, которая просто сказала «нет».

Самое смешное, что потом никто даже не стал разбираться. Умерла и умерла. Простолюдинка. Кому какое дело? Разве что бумаги подписали, галочку поставили. Разборки были, да. Охрану усилили. Вправду сейчас туда пробраться стало сложнее. Но если понадобится – я всё равно сделаю это. Обойду. Найду лазейку. Или вживлю в себя что-то новое, чтобы обойти защиту.

И снова поймал себя на мысли: мне это даже нравится.

Это даже возбуждает. Странно говорить так, учитывая, что у меня больше нет члена. Я вырезал его сам, когда вживлял в таз кости монстров, чья защита держала вес в десятки раз больше человеческого. Теперь я могу висеть на любой балке, с любым грузом, и моё тело не ломается. И всё же – будь он у меня сейчас, он бы привстал. Я чувствую это на уровне памяти тела, какого-то звериного отклика. Давно я не ощущал ничего подобного. Интерес. Странность. Даже предчувствие, что у меня может не получиться. И это чувство оказалось сильнее многих удовольствий, которые я когда-то знал.

Момент.

Маг решился.

Воздушник 6 ранг.

Дурак.

Максим Романович готов к прыжку.

У мага нет шансов.

Василек не упустит и не даст возможность.

Пацан заметил. Плетение магии.

Он видит плетение. Я вижу это во взгляде.

Он смотрит туда же, куда и Максим.

Оба видят.

Но пацан… максимум первый ранг.

Откуда способность?

Максим срывается.

Летит в ту точку.

Момент.

Я могу стрелять.

Момент.

Палец ложится на спуск.

Задержка дыхания.

Одна секунда.

Затвор. Патрон в патроннике.

Щёлк.

Давление в груди ровное.

Выстрел.

Пуля рвётся из дула.

Обволакивается струнами Эхо.

Глушитель глотает звук и свет.

Глушитель не просто скрывает – он кормит пулю.

Ткань монстра внутри усиливает пробой, ломает щиты.

Одежда тьмы. Никто не заметит.

Пуля летит.

Прямая, быстрая.

Невидимая.

И в последний миг я вижу его глаза.

Пацан смотрит прямо на меня.

Точно в то место, откуда был сделан выстрел.

Как?

Этого не может быть.

Да и без разницы.

Не успеют.

А если выживет?

Пойду к нему на службу.

И я вдруг почувствовал, как уголки губ дрогнули.

Я… улыбнулся.

Улыбнулся – и сам поймал себя на этой мысли.

Глава 6

Я чувствовал, как Эхо наполняло тело Максима Романовича: ноги тяжелеют от силы, мышцы бёдер и икр натянуты, словно канаты; спина, плечи, кисти – всё подчинено одному рывку. Даже кожа – не кожа больше, а тонкий гибкий доспех, готовый встретить удар.

– Воздушник, шестой ранг, в толпе, – сказал я негромко.

Максим бросил на меня быстрый взгляд. Короткий, почти незаметный. Ни вопросов, ни колебаний.

Сначала он сделал шаг – будто самый обычный, размеренный. Но в следующий миг шаг перерос в прыжок. Его фигура вытянулась вперёд, и на глазах размылась, как удар молнии в грозовом небе. Василёк прорезал толпу, и журналисты даже не успели понять, что произошло.

И именно в этот миг я почувствовал другое.

В стороне. Нет – далеко. Почти в километре.

Вспышка Эхо, не громкая, а будто отражённый удар.

Выстрел.

Мой взгляд сам изменил фокус, ушёл от толпы. Я ощутил дрожь воздуха в той точке, где мир даже не заметил бы перемены. Ни один маг не уловил бы этого. Даже одиннадцатый ранг Максима – и тот не почувствовал. Это не магия, не плетение, не узор. Это оружие.

Я понял сразу: пуля уже в воздухе.

Обычный человек не узнал бы её. Подумал бы, что это просто колебание Эхо, что кто-то в толпе пошевелил силой. Но я видел разницу. Слишком прямое, слишком резкое движение. Это не Эхо мира. Это выстрел, замаскированный в его ткань.

Расстояние… около километра. Нет, ближе. Девятьсот пятьдесят метров.

Скорость. Я помнил цифры из своего прошлого мира. Снайперская винтовка. Пуля летит примерно восемьсот пятьдесят метров в секунду.

Значит, у меня – чуть больше секунды. Одна и одна десятых, если точнее.

Моему мозгу этого достаточно. Целая вечность для моих мыслей. Достаточно, чтобы решить: как спасти себя.

И вместе с этим во мне включилось то, что я когда-то называл режимом сверханализа. Это не магия, не дар Эхо. Это моя старая привычка из прошлого мира, из лабораторий, где мы играли с энергией, которая могла взорвать город, если ошибёшься в цифре.

В этом состоянии тело отсекается. Я не двигаюсь. Ни один мускул не слушается. Всё уходит внутрь мозга.

Сознание работает как вычислительная машина, прожигая миллионы вариантов за доли секунды. Время кажется остановленным, но оно идёт. Всегда идёт. Просто я думаю быстрее.

Я включался так редко, только когда не оставалось другого выхода. Когда счёт шёл на секунды, и нужно было решить – выключить реактор или перегрузить, отключить установку или взорваться вместе с ней. Тогда этот режим спасал жизни. Иногда чужие, иногда мою.

И вот он включился снова.

Хм. Даже в этом состоянии я могу думать. Отвлечься. Рассуждать о чём угодно. Но толку?.. Пуля всё равно летит.

Почему я решил, что это именно пуля?

Начнём с того, что я хорошо знаю, как выглядит магическое плетение. Любое заклинание – это схема, построенная из линий и узлов Эхо. Я вижу их всегда, вижу настолько чётко, что различаю даже незначительные искажения. Но сейчас передо мной не узор.

Передо мной – сгусток, который движется по прямой линии, без каких-либо признаков построенной формы. Никаких узлов, никакой симметрии. Это не магия. Это физика.

Да, вокруг пули есть Эхо, но и оно распределено необычно. Обычно чары маскировки должны скрывать предмет, сделать его невидимым для восприятия магов и воинов Пути Силы. Здесь же наоборот – Эхо словно обволакивает пулю и подчёркивает её существование. Для обычного мага или бойца она растворилась бы на фоне мира. Но для меня эти линии сделали её только заметнее.

Я почти уверен: если бы это был простой свинец или сталь, я бы её не заметил. Она прошла бы мимо, и я понял бы всё только в момент удара. Но с Эхо вокруг неё она выделяется, как чёрная черта на белом листе.

И ещё одна деталь. В момент выстрела я уловил не звук и не вспышку, а разрыв. Что-то оборвалось, словно плоть сорвали с кости. Я почувствовал это в Эхо так же ясно, как когда монстр умирает в бою. Когда его тело рассекали, Эхо всегда вздрагивало, реагировало всплеском. То же самое я ощутил и сейчас – пуля, вырываясь из дула, словно оборвала кусок живого.

Вероятнее всего, здесь использовали не заклинание, а часть чудовища, встроенную в оружие. И именно в момент выстрела я почувствовал, как это «живое» умерло.

Выстрел был полностью заглушён – ни пламени, ни дыма, ни хлопка. Но для меня эта смерть прозвучала ярче салюта. На высоте метров тридцати над землёй Эхо вспыхнуло, как ночной фейерверк, и я увидел этот сигнал.

На сам факт анализа – на то, чтобы определить, что это именно пуля, – я уже потратил часть времени. Она пролетела около пятидесяти метров.

Значит, осталось девятьсот.

Хорошо. Если это пуля, значит, от неё теоретически можно защититься. Вопрос – чем именно?

Первое, что приходит в голову любому магу или воину, – поставить щит. Сосредоточить всё Эхо в одной точке и встретить удар. Простое решение. Но именно простое – значит, бесполезное для меня.

Я сразу понимаю, что этот вариант невозможен. Даже если бы я точно знал, куда целится пуля, у меня не хватило бы ни сил, ни времени. Чтобы собрать всё, что есть во мне, в одну единственную точку, потребуется как минимум две–три секунды. Мой ранг слишком низок, я просто не способен сделать это быстрее. А у меня есть всего секунда. Не больше.

Даже если бы я успел, я всё равно не верю, что щит выдержал бы. Вокруг этой пули есть струны Эхо. Я не могу их описать. Я не понимаю их очертания, не вижу закономерности, но ощущаю результат. В них есть свойство пробивать. Обходить то, что создано для защиты. Это я понимаю. Откуда? Не знаю. Я уже сталкивался с подобным и раньше: смотришь на Эхо – не видишь сути, но сразу понимаешь итог.

Итог здесь прост. Моего щита не хватит. Щит не выдержит.

Значит, вариант с прямой защитой отпадает.

Что ещё?

Второй вариант – сбить траекторию.

Вспомним физику. Теоретически всё просто: любое тело можно отклонить, если придать ему поперечное усилие. Для этого достаточно ветра или удара по линии движения. Но практическая сторона говорит обратное: у меня нет времени.

Даже если я попробую работать не телом, а напрямую через Эхо, результат будет тот же. Я уже проверял подобные вещи. В этом режиме мозг работает быстрее, но сами струны Эхо подчиняются моим приказам почти с той же скоростью, что и обычно. Да, чуть быстрее, но не в десятки раз. Этого недостаточно, чтобы я успел сплести хоть какое-то заклинание за оставшуюся секунду.

Можно попробовать другое: не создавать собственное, а перенаправить чужое. Например, дотянуться по струнам воздуха до заклинания мага в толпе. Теоретически это возможно. Но силы и контроля не хватит. Я не смогу вырвать у него управление и заставить его плетение сработать так, как нужно мне. Даже если попробую, время уйдёт, а результат окажется нулевым.

Значит, этот путь закрыт.

Остаётся искать варианты снаружи. Не в себе, а вокруг.

Вокруг меня два мага восьмого ранга. Одиннадцатый ранг Максим. Все они уже начали движение. Я фиксирую их Эхо, отмечаю направления, но не глазами – памятью. Моё тело не может двигаться, но картина окружения осталась во мне.

Нужно построить 3D. Вспомнить, что я видел до выстрела, и зафиксировать тот момент, когда Максим сорвался.

Он уже развернулся и смотрел в мою сторону. Слишком быстро. Настолько, что я подумал: он движется почти с той же скоростью, с какой я сейчас думаю. Почти мой режим.

Это многое объясняет. И одновременно создаёт новый вопрос: успеет ли он?

Между мной и пулей уже около восьмисот пятидесяти метров, то у него меньше секунды, примерно восемь десятых. Встать на моём пути или сместить траекторию за это время – почти невозможно. Но для него теоретически возможно. Всё зависит от того, понял ли он. И как мне ему сказать что делать.

Этого мало, чтобы рассчитывать только на него.

Следующий шаг – проверить другие варианты. Я уже пробовал дотянуться к чужим заклинаниям, но силы не хватило или времени. Значит, остаётся поискать в окружении то, что я мог упустить. Какие струны Эхо проходят рядом со мной? Что я зафиксировал до того, как время для меня замедлилось? Может быть, есть источник, который можно использовать.

Интерлюдия. Максим

Я сорвался сразу, без задержки, и толпа для меня превратилась в замедленный поток лиц и движений. В боевом режиме всё всегда выглядело так: люди словно вязли в воздухе, шаги становились тяжёлыми, слова – медленными. Мало кто мог двигаться в таком ритме. Разве что другой одиннадцатый ранг.

Но когда я посмотрел на господина, понял, что-то не так. Его глаза двигались быстрее, чем я сам. Зрачки метались во все стороны, так стремительно, что я даже не успевал их отследить. Я привык, что моё зрение опережает движение противника, что я первым вижу замах и первым делаю шаг. А сейчас его глаза ускользали от моего взгляда, как будто он жил в ещё более ускоренном времени.

Я подумал, что для толпы это должно выглядеть странно. Наверняка никто даже не понял, что происходит. Для них его взгляд сейчас – просто сплошная тьма. Чёрные провалы вместо глаз, потому что они не успевают различить движение зрачков. Но я видел. И от этого мне стало только тревожнее.

Я пытался уловить, что именно он видит. Его взгляд был направлен в сторону, и я невольно проследил за ним. Для обычного человека там не было ничего – лишь даль, облака и деревья. Но мои глаза позволяли больше. Одиннадцатый ранг давал возможность выхватывать из воздуха мельчайшие детали, видеть то, что для остальных остаётся пустотой.

И тогда я заметил её.

На расстоянии около восьмисот метров. Маленькая, почти невидимая точка, летящая прямо к нам.

Я сразу понял – пуля.

Её нельзя было почувствовать. Моё чутьё, отточенное годами Пути Силы, молчало. В ней не было ни Эхо, ни формы, ни массы. Она не принадлежала ни магии, ни обычной материи, с которой мы привыкли иметь дело. Но глаза позволяли её различить, и этого хватило.

Я понял то же самое, что и господин: шестой воздушник не был главной угрозой. Да, он плёл заклинание, и оно должно было оказаться мощным. Он собирал силы слишком долго, значит, готовился ударить на пределе возможностей. Его магия могла снести половину толпы. Но всё это было уже неважно. Даже если журналисты падут, это не имеет значения, если пуля достигнет господина.

Я начал просчитывать варианты. Успею ли я встать на её пути? Успею ли хотя бы сместить траекторию?

Пока я думал, она уже сократила расстояние.

Восемьсот превратились в шестьсот. Двести метров пролетели мгновенно.

Времени оставалось всё меньше.

Аристарх. Около сотни метров назад.

Я начал собирать карту происходящего. Не глазами – памятью. Всё, что почувствовал ещё до того, как время замедлилось, теперь всплыло передо мной в виде линий и всплесков Эхо. Люди, струны, потоки – всё заняло своё место.

Первым я отметил мага восьмого ранга, который стоял в глубине, за спинами журналистов. Он уже сплёл заклинание и вплёл его в меня. Я чувствовал это отчётливо. Оно должно было сработать как защита. Не только от магии – от чего-то большего. Я не понимаю, каким образом его щит способен удерживать и физику, но чувствовал: маг сделал всё, что мог.

Затем – второй восьмой ранг, тот, что был ближе, в первых рядах. Его заклинание не было направлено на меня напрямую. Оно было направлено на то, чтобы сбить первый щит. Контр-ход. Он готовил разрушение защиты, чтобы открыть меня для удара.

Я складывал пазл дальше и понимал: схема проста и опасна одновременно.

Шестой воздушник должен был ударить по толпе, зацепить меня в том числе. Удар должен был выглядеть как теракт, хаос, случайность. В этот момент я погибаю. Толпа тоже несёт потери. Паника. Всё выглядит естественно.

Но на этом дело не заканчивалось. Потому что сразу после этого второй восьмой ранг – тот, что рядом, – должен был добить воздушника своим заклинанием. Сделать вид, что он спасает остальных. Закрыть линию, оборвать след, чтобы никто не вышел на настоящего заказчика.

Это не просто нападение. Это тщательно выстроенная комбинация.

Один создаёт хаос. Второй прикрывает. Я – мишень, но и приманка, и свидетели должны исчезнуть вместе со мной.

Я видел это ясно, как ходы на шахматной доске. Только один вопрос – зачем кому-то меня защищать.

Расстояние уже сократилось до семисот метров. Пуля летела всё быстрее для глаз, хотя время в моей голове всё ещё тянулось вязко, почти неподвижно.

И тогда я увидел Василька. Максим Романович тоже понял. Его взгляд уже смещался в сторону полёта. Для меня это выглядело медленно, но факт был очевиден: он тоже осознал, что главная угроза сейчас не шестой воздушник.

А значит, шанс остаётся. Пусть и маленький.

Я не знаю, почему, но во мне возникла уверенность: он успеет. Его ранг, его скорость, его опыт – всё говорило, что если кто-то и может встать на пути пули, то именно он. Чутьё подсказывало мне: времени у него должно хватить.

Тем более, что воздушник ещё не успел завершить своё заклинание. До выплеска эхо, удара оставалось не меньше четырёх секунд, может быть, даже пять. Для обычного человека это ничто. Для Василька – целая вечность. Этого времени хватило бы не только на то, чтобы убить мага, но и воскресить его, и снова убить, если бы возникла такая необходимость.

Значит, если он остановит пулю, то с остальным он справится.

Я хотел бы верить, что всё уже решено, что Василёк успеет. Но я не могу быть уверен на сто процентов. И поэтому продолжаю считать дальше.

Мельком отметил: нас всё это время охраняли ещё четверо дружинников. Молодцы. Я их не заметил раньше – значит, маскировка у них была отличная. Они сливались с Эхо так, что даже моё зрение пропустило их. Но, увы, это ничего не меняет. В этой ситуации они бесполезны. Физически они не успеют добраться до меня и закрыть. Пуля быстрее.

Нет, в бой они вступят. И помогут справиться с остальными. С магами. Тут сомнений нет. Более того, я уже чувствовал за спиной всплески Эхо – дружина переходила в боевой режим, десятки бойцов поднимали силу и скорость одновременно. В скором времени они будут здесь, но даже их рывок даст максимум пятьдесят, может быть сто метров до ворот. Этого недостаточно. Пуля войдёт в моё сердце или голову задолго до того, как они вмешаются.

Остаётся один вариант.

Тот восьмой ранг, что ближе всех. Он готовит контр-заклинание против щита, который поставил маг из глубины. Если его плетение не будет завершено, защита может продержаться. Она не спасёт от всего, но, возможно, даст хотя бы шанс.

Я могу попробовать вмешаться.

Даже в моём режиме это будет мучительно медленно, но шанс всё же есть. С Эхо я работаю здесь чуть быстрее, чем обычно. Не быстро— нет, но всё же быстрее обычного. Возможно, этого хватит, чтобы попытаться зацепить хотя бы одну из линий его плетения.

Если я собью хоть один узел, маг может не успеть завершить заклинание. А значит, защита восьмого ранга из глубины останется на мне, и тогда вероятность выжить вырастет хоть немного.

Проблема в том, что он плетёт быстро. Слишком быстро. Разница между шестым и восьмым рангом ощущается колоссально. У воздушника шестого ранга заклинание кажется огромным, ярким, опасным. Но рядом с ним контр-плетение восьмого выглядит, как огромный манускрипт из стены текста. Оно массивно, тяжело, и в нём чувствуется такая сила, что я едва могу понять его структуру.

Я не способен это удержать. Этот ранг далеко за пределами моего уровня.

Но, может быть, я сумею хотя бы сдвинуть один символ. Одну линию. Нарушить стройность.

Возможно, после этого я потеряю сознание – слишком велико напряжение, слишком далеко я лезу. Но если это позволит защите удержаться ещё миг, если это даст мне хотя бы тень шанса, то оно того стоит.

Интерлюдия. Максим

Выставить ладонь? Нет. Это глупость. Ладонь она прошьёт так же легко, как ткань. Даже если я вложу туда всю силу, пуля просто разорвёт мышцы и выйдет насквозь, не отклонившись ни на миллиметр.

Две руки? Тоже не вариант. Если прыгну с двумя, я не смогу вывернуть тело в нужный угол, не успею встать точно на траекторию. Тогда я лишь зацеплю край, и толку не будет.

Значит, остаётся одно. Кулак.

Сжатая кисть – это кость. Костяшки, суставы, то, что я бил и набивал годами. Если пуля войдёт именно туда, через кость, есть шанс, что траектория сместится. Не настолько, чтобы полностью уйти от барона, но хотя бы по касательной. Пусть заденет плечо, пусть скользнёт – это всё равно лучше, чем прямое попадание в сердце или голову.

Я представлял это ясно. Прыжок. Максимальный угол. Кулак выведен вперёд так, чтобы вся масса удара пришлась именно на костяшки. Пусть её прошьёт насквозь, пусть вырвет кость, но тогда у меня будет шанс отклонить её ход.

Это единственный вариант. Другого у меня нет.

Аристарх.

Я тянусь к плетению восьмого ранга.

Оно огромное, тяжёлое, чужое. Каждая линия давит, каждая струна рвёт меня на части. Но я ухватываюсь. И двигаю. Совсем чуть-чуть. Один узел. Одна линия.

Вроде получилось.

В тот же миг моё сознание начинает рушиться. Скоростной анализ гаснет, как лампа накаливания, выжженная слишком сильным током. Мысли замедляются, возвращаясь в реальное время, тело становится неподъёмным.

Последнее, что я вижу – Максим. Он взлетает, разрывая воздух рывком, и прыгает прямо в траекторию пули. Рука выведена вперёд, кулак сжат, вся сила собрана в кости. Правильно. Да, кулак – единственный шанс.

И в этот миг на мне поднимается щит. Я чувствую его плотно, тяжело, как стену. Всё складывается в одну точку.

Удар.

Инте