Червь-6

Название: Червь-6

Автор(-ы): Лагутин Антон

Ссылка: https://author.today/work/383888

Глава 1

Этого момента я ждал десять часов.

Радость одиночества отравляла воздух и делала его тяжёлым и прогорклым. Я не мог надышаться, я лишь мог задыхаться в ожидании конца. Каждый вдох – и мои лёгкие пылали и морщились, словно рыбий пузырь над пламенем от зажигался. Всё это время моё прекрасное лицо с чертами греческих богов кривилось, губы сжимались в тонкую полоску и белели, а язык непрестанно показывал свой кончик и оставлял вокруг себя влажную плёнку.

От невыносимой духоты я потел так сильно, что кружащие над моей головой мухи принимали меня за подтухший кусок мяса. Самые смелые приземлялись на моё голое тело, липли к коже своими крохотными лапками, и даже столь патовая ситуация не мешала им приятно покусывать меня.

И я даже не мог их прогнать!

Мои обе руки были заняты.

В одной я крепко сжимал свой дрын, в другой – смартфон, на котором я просматривал бесконечную ленту коротких роликов. Глаза с животным голодом вгрызались в экран телефона, а уши с невыносимым волнением пытались уловить те самые звуки, способные сплести в моём теле покрывало спокойствия, под которым можно спрятаться от окружающего мира. Спрятаться от жары.

Спрятаться от суеты.

Десять часов я ждал момента, когда смогу спрятаться от всего дерьма в своём душном туалете.

В конце дня я занимался всем тем же, чем занимается и остальной продвинутый народ. Возможно, моё поведение можно было назвать “подражанием”, так как для правильной ассимиляцией с обществом я обязан брать пример именно с этого общества. Парадокс? Возможно. Так говорит мой лечащий врач. Он всегда даёт мне хорошие советы. Он рекомендовал мне изучать повадки общества. Замечать их привычки. Завести личные радости жизни и, по возможности, наслаждаться ими исключительно в свободное время.

В отличии от других докторов, он беспокоится о моей жизни.

Мы с матерью перестали курить сигареты в туалеты. Белый потолок пожелтел, краска полопалась и покрылась трещинами, из которых выступили густые капли янтарного цвета, похожие на сталактиты. К стенам было противно прикасаться, они были липкими и усеяны мириадами различных пятен, оставленных хрен знает чем, хрен знает кем и хрен знает из чего. Мать любит приводить гостей, это один из видов её ассимиляции.

Выпустив из ладони увесистый дрын, я ухватился за электронку со вкусом лесных ягод и затянулся как можно глубже. Обжигающий дым наполнил лёгкие, смочил горло сладковатой слюной. На экране телефона загрузилась первая лента коротких роликов. Начинаются поиски моего дзена.

Отвратительное зрелище предстало моим глазам. Две малолетние девочки, где-то лет по восемь, резвятся в бассейне, бросая в лицо друг другу набухшие от влаги орбизы. Дети в ярких купальниках и с дорогими причёсками, словно из них пытаются сделать каких-то супермоделей. И всё это домашнее убожество снимает на камеру их долбанный папаша извращенец. Но таковым он себя, конечно же, не считает. Этот ублюдок оправдывает себя тем, что якобы снимает контент для таких же детей. Он снимает эти извращённые короткие ролики для детей, чьи родители могут спокойно заниматься своими вещами, даже трахаться, пока их дитя взирает на экран телефона. Он нашёл отличное оправдание перед всеми, но только не перед собой.

Прикол весь в том, что эти мерзкие ролики хорошо заходят у более взрослой аудитории. У мужской аудитории, где люди готовы платить за продолжение. Готовы платить за то, чтобы девочки еще помылись вместе с огромной плюшевой собакой, или с лошадкой, на худой конец. Просмотры льются рекой, и среди этих просмотров преобладающая аудитория мужчины возрастом 35+. Такая статистика, такие реалии. Он рубит бабло с таких же извращенцев, как и он сам. Ублюдок! Я даже боюсь представить, что вырастет из его избалованных дочек, привыкших купаться в орбизах и постоянно видеть рядом отца, наводящего на них видео камеру.

Я в срочном порядке пролистываю ленту и делаю новую тягу, наполняя туалет ароматом лесных ягод. Дрын стоит, но на такое дерьмо начинает быстро сдуваться.

Следующий ролик не лучше предыдущего. Жирная толстуха с ресницами до лба и щеками до подбородка сладостно уплетает с тарелки какие-то отбросы. Длинные чёрные волосы лоснятся от жира, когда она своими пухлыми пальцами убирает их с лица. Дешёвая помада частично сожрана. Вставные зубы разняться по цвету.

Мне кажется, я живу в каком-то безумном мире. Безумном на столько, что я даже не удивлюсь, если эта толстуха для поднятия аудитории начнёт жрать на камеру своих домашних животных. И мне нисколечко её не жалко. Вместо прекрасного тела и похода в тренажёрный зал она предпочла заработок путём насыщения своего тела жирами. Слабая позиция, поощряемая такими же слабыми толстухами. Жалко, но пятый десяток разменяют немногие.

Меня сейчас вырвет! И если бы не строительный пластиковый хомут, крепко сжимающий мои причиндалы, у меня бы давно всё рухнуло! Кровь хорошо прилила к дрыну, и я вовремя зафиксировал результат. Можно затянуть ещё туже, но тогда мне придётся в спешке спускать молофью, а я ещё не нашёл то, от чего меня конкретно передёрнет.

Мухи продолжают жужжать над головой, а духота сгущается каждый раз, когда я выдыхаю порцию горького дыма в липкую стену.

Я всё продолжаю листать ленту. В мозгу закрадываются мысли, что это можно делать бесконечно. Но человек не обладает таким ресурсом. Его жизнь ограничена, и совсем скоро выделенные нам природой минуты можно будет перевести в минуты бестолковых просмотров тупых роликов. Какая пресная и скучная жизнь, где единственная цель – деградация. Целое поколение людей даже понятия не имеет, что такое выживание. Вы должны заслужить возможность тратить своё свободное время! Забрать у смерти свои минуты, и только тогда распоряжаться ими как вам угодно.

Как это сделал я. Сделал свою жизнь сладкой, со вкусом лесных ягод.

Пролистав еще полсотни роликов, я нащупал что-то годное. Наконец-то. Картинка плохого качества, снятая уличной камерой, но сумевшая передать звук целиком. Уличная драка. Орут мужчины, рядом визжат женщины. Сильный удар кулаком, кто-то валиться на асфальт, после чего женщины начинают вопить еще громче. Эти крики возбуждают меня. Даже мужской вопль пробуждает во мне давно забытое чувства из моего нелёгкого детства. Не обращая внимания на экран, я подношу телефон динамиком к уху и выставляю громкость на полную. Крепко затягиваюсь. Мужские вопли и женский вой сплетаются воедино, вливаясь в моё ухо густой струйкой радости. Кровь хлынула к конечностям. Но я чувствую, что этого недостаточно. Все эти душераздирающие крики – фальшивка. Мужчины кричат для виду, для оправдания собственное необоснованной агрессии, а женщины – для приукрашивания своей привязанности. Иллюзорная драма. Как бы им страшно не было, но они защищены. Их жизням ничего не угрожает. Прохожие вызовут скорую, кто-то окажет им помощь, а кто-то – вступиться.

Их крики – ложь.

Их крик никогда не сравнится с воплем тёти Марины, когда на соседней улице её мужу осколком разорвало шею. Лёжа на раскалённом асфальте, мужчина еще долго сжимал руку жены, пока та вопила на всю округу. Ему никто не помог. Ему уже никто не смог бы помочь. Тётя Марина еще долго сжимала его остывшую ладонь, потому что скорую никто не вызвал.

Крик безысходности имеет особый тембр. Уникальный. Прикрыв глаза вы даже не поймёте, что его выдавил из лёгких человек. Да вы и сами не сможете издать столь жуткий крик до тех пор, пока в ваши органы не вцепится животный страх. Я мечтал услышать знакомый тембр, ежедневно пролистывая тысячи коротких роликов. Я хотел оживить в себе те ощущения, что призывали мой внутренний инстинкт к жизни. Адреналин выбрасывался сумасшедшими порциями, а химия в мозгу рождала новые элементы, которые вам даже и не снились.

Но всё безрезультатно.

Мне приходиться затянуть пластиковый хомут потуже, положить электронку на пол и ухватиться за набухший дрын.

Я уже был готов залить унитаз горячей молофьей, когда в дверь позвонили. Раздался мерзкий звонок, от которого у меня упало.

– Дома никого нет! – закричал я, пытаясь еще туже затянуть хомут. – Уходите!

Я никого не ждал. А кому надо – могут домой попасть при помощи ключей. Я десять часов ждал этого момента, и не собирался отступать от намеченной цели из-за кого-то, кто сейчас стоял за дверью.

Вспыхнувшая злость стиснула мои губы. Я хотел сделать звук на смартфоне еще громче, но он уже и так был выставлен на полную. Блять! Я принялся усердно наяривать, но от моего пыхтения лишь содрогался воздух. Давай-давай-же! Сука! Давай! Фальшивые крики в полной мере уже были не способны довести меня до точки извержения, от чего я был готов разбить телефон о стену. Я зарычал. Замахнулся.

Но, раздался очередной звонок в дверь. Затем стали громко колотить в дверь. Пришлось надеть трусы и домашние хлопковые шорты, но, оставив блестящий от пота торс голым и, до конца неудовлетворённым, я покинул туалет. В коридоре я продолжал выслушивать глухие удары, вызывавшие во мне лёгкую тревогу. Я нашёптывал сухими губами, чтобы они прекратили. Чтобы они угомонились и не касались моей двери! Но они продолжали.

Долбили и долбили.

Стучали в дверь и названивали в мерзкий звонок.

Меня мало чем можно удивить, но открыв дверь, я обомлел от удивления. В душном коридоре, у порога моей квартиры стояла девчонка. Невысокая и пухлая. В плотно облегающей джинсовой жилетке, обшитой яркими нашивками аниме персонажей. Девке на вид лет двадцать, а в голове видимо еще блуждает десятилетняя девочка в поисках бассейна с орбизами. Эта тучная девчонка с прямыми чёрными волосами до плеч, пухлыми губами и круглым носом – та самая лисичка с комикона. Пиздец… Она нашла меня…

Только один человек мог ей сболтнуть, где меня найти.

Завидев меня, она удивилась не меньше моего. Её голова на тучной шее дёрнулась, когда я открыл дверь и уставился в её быстро набухающие глаза.

– Ты живой? – промямлила она с каким-то отвращением на губах.

– Как видишь.

– Но твоя мама сказала…

– Она мне не мать.

– Слушай, – сказала она, заправляя чёлку за ухо; на мочке висела серёжка в виде головы единорога, разукрашенного всеми цветами радуги, – мне глубоко посрать на ваши отношения с матерью…

– И зачем ты тогда приходила? – я продолжал стоять у двери, щеголяя перед девчонкой блестящим торсом.

– Хотела обрадовать твою мать. Не каждый день узнаешь, что скоро ты станешь бабкой.

– И что она тебе ответила?

– Что ты умер.

Я опустил глаза на её пузо, огромное, но не из-за развивающегося там плода.

– И какой месяц? – спросил я.

– Я не беременна.

– И зачем ты снова сюда пришла?

– Может, ты меня впустишь, – заныла она, заливаясь потом в душном коридоре.

Меня забавляло видеть, как на её гладком лбу выступают капли пота. Чёлка уже слиплась, и несколько прядей облепили лицо. Подбородок чуть дрожал, глаза нервно скакали по моему каменному лицу. Она прижимала руки к телу, явно опасаясь засветить пятна пота, медленно расползающиеся по серой майке с длинным рукавом в области подмышек. Но от моих глаз ничего не скроешь. И даже не получиться замаскировать кисловатый запах, появившийся в воздухе благодаря спариванию дешёвого парфюма и юношеского пота. Отборная смесь, способная свалить слона.

– Я еще раз спрашиваю: зачем ты сюда пришла?

– Порадовать твою мать.

– В каком смысле? – спросил я, чуть усмехнувшись.

Её лицо искривилось, словно объятое гневом или сильной обидой. Брови нахмурились, скрыв наполовину глаза. Она втянула побольше воздуха через ноздри и выпалила на весь подъезд:

– Сказать ей, что она НЕ станет бабкой! Сказать ей, что её сын не станет отцом! ЧТО В ЕГО СПЕРМЕ ВСЕ СПЕРМАТОЗОИДЫ ДОХЛЫЕ!

Больная сука!

– Я не её сын!

Она не знала, что сказать. Скорее всего, она репетировала речь, уж слишком хорошо у неё получилось высказаться с учётом зримого волнения, сотрясающим её тело рывками частых вздохов. Девчонка готова разрыдаться. Но она справляется с волнением. Её пухлая ладонь утопает в кармане короткой юбки, скрывающей широкую утяжку чёрных чулок.

Она достаёт пачку сигарет. Вытаскивает сигарету, которая быстро пристраивается между её пухлых губ.

– Потеряла, – не размыкая губ пробубнила она, руками ощупывая своё тело.

– Что ты там потеряла?

Я заинтересовался лишь по одной причине: сейчас я был не против выкурить настоящую сигарету, лишь представив в своём зеве вкус горячего никотина, вызванный тлением сухой травы, а не кислой жижи со вкусом лесных ягод.

Она промолчала, продолжая запускать ладонь во все карманы своей жилетки.

– Ладно, – не выдержал я. – Заходи.

Я отошёл и распахнул дверь шире, чтобы она точно смогла поместиться в дверном проёме.

Она вынула сигарету изо рта и одарила меня тёплым взглядом. Улыбка не заставила себя долго ждать.

– Спасибо! – сказала она, и ноги в клетчатых чулках перешагнули порог моей квартиры.

Только сейчас я увидел кардинальные изменения, которых не замечал в упор. Кожа на ногах была украшена дюжиной мелких татуировок, среди которых можно было различить разноцветное сердце, чёрно-белую рожу Микки-Мауса, остроконечную звезду, Спанч-Боба, ухмыляющееся лицо Наруто, четыре туза, две розы, одну огромную сиську с красным соском, Джоконду с улыбкой до ушей, пистолет с дымящимся дулом, огромный талмуд с надписью на обложке “Дерьмо”.

Я был разочарован. Её ноги стали стенами заброшенного туннеля для новичков граффити. Какой-то начинающий тату мастер вместо свиной туши выбрал её для набивания руки.

– Нравится?

Я не сразу её услышал. Я продолжал пялиться на её ноги и представлять, как можно было острым ножом для резки линолеума аккуратно срезать всё это уродство. Конечно, останутся шрамы, но они куда лучше, чем это блядство.

Насмотревшись, я поднял глаза. Сигарета вновь в её губах. Она убирает с лица слипшиеся волосы, осматривает коридор. Замечает облезлые обои, потрескавшийся потолок и протёртый до дыр линолеум под нашими ногами.

– Нравится? – спрашиваю я.

– Прикурить найдётся?

Я ушёл в кухню, взял зажигалку со стола и вернулся к ней. Она поделилась сигаретой, мы закурили. Пепел сыпался на пол и мне было плевать, как и ей. Она даже не спросила, просто стряхнула и сказала:

– После того дня я искала тебя. Даже не знаю, почему. Я была в бешенстве! Я была зла на тебя! Я хотела вспороть себе вены!

– Ты молода, – сказал я, стряхнув пепел. – Сама не знаешь, чего хочешь.

– Считаешь меня глупой девкой?

– Да.

Её настроение менялось как музыка у таксиста. Женское лицо вдруг исказилось злобой с тенью страдания. Но не увидав моей реакции, её кожа вытянулась, губы поджались. Она затянулась, запрокинув голову и закатив глаза.

– Я. Знаю. Чего. Я. Хочу! – прорычала она в потолок.

– И чего же?

– В тот день мне понравилось… Понравилось как ты меня душил.

Откровенно говоря, я был удивлён. И мне стало безумно любопытно, что именно ей понравилось.

– Я многих парней просила придушить меня также, как и ты в тот раз. Они брали простыни, туго оборачивали вокруг моей шеи, и даже пытались что-то изобразить.

Она умолкла. Курила, выпускала дым, и мне показалась, что она подбирает слова. Именно этот разговор она не репетировала. Она боялась его, всячески избегала. Старалась пресечь, не дав ему развиться до откровений, но у неё ничего не получилось. Больная тема всегда вылезает наружу. Рядом со мной она не сможет упрятать ни одной своей грязной мысли так глубоко, чтобы я не смог достать.

– Они душили меня, – продолжила она, – как-то неубедительно, словно боялись. Душили для вида, но не для кайфа. А я требовала их душить меня до тех пор, пока я не обмякну! Эти никчёмные ублюдки должны были душить меня по-настоящему! Но они называли меня ебанутой и просто трахали. А я лежала на кровати с каменным лицом, смотрела в потолок и курила, пока они спускали мне на живот. После того как ты ушёл, я больше ни с кем не получала удовольствия. Жизнь стала пресной! Даже эти сигареты… Я словно перестала ощущать никотин. И только мысль о том, что, возможно, ты действительно хотел меня придушить, возбуждает меня.

А ведь она права, в тот день я действительно хотел её придушить. Мне хотелось убить эту сучку за её гнусное поведение. Хотелось повалить её на пол и смотреть, как от удушья краснеет лицо, как выпучиваются глаза, как надуваются вены на лбу, как текут слюни по губам и как она безмолвно дёргает ртом до тех пор, пока мозг не отключиться от кислородного голодания. Она не имела никакого права тыкать в меня пальцем и называть мудаком!

Еще тлеющий окурок она принялась крутить пальцами, словно намекая мне, что его нужно куда-то пристроить. Обернувшись, я увидел грязную пепельницу с горой окурков на кухонном столе. Она тоже приметила кусок стекла для сбора фильтров.

– Я останусь? – спросила она, и я почувствовал чужие пальцы на перетянутому пластиковым хомутом дрыну.

Глава 2

Испытывал ли я к ней ненависть? Да.

Хотел ли я её убить? В порыве гнева, вызванным её наглостью, – да. Еще как! В тот день сковавший мои мышцы спазм был на столько сильным, что легкие, сердце и желудок заныли от невыносимой боли, словно в каждый орган медленно вгоняли сотни раскалённых игл. В тот день я лишь охладил иглы. Боль отступила, но гнев не давал мне окончательно очиститься от назойливых игл, не дававшим мне спокойно спать и работать. Возможно, я мог забыть эту суку и излечиться, но кто знает.

Я не мог её забыть.

И вот, она заявилась ко мне лично, переступила порог дома и проситься остаться. А я смотрю на её пухлое лицо, на дешёвую губную помаду, на медленно расползающуюся тушь по векам и заметно отслаивающуюся штукатурку под гнётом жирных капель пота. Она жалкая. Она безобидная. Она бедная девчонка, лишённая родительского воспитания. И даже то, что ей даст школа, институт, улица и работа – не смогут закрепиться в её голове, так как она ходит по твёрдому асфальту. А нужно идти по тонкому льду. Её душа должна прочувствовать всю остроту жизни. Коснуться смертельной опасности, и даже переступить одной ногой за черту. Взглянуть на смерть. Окинуть взглядом возможные последствия людской небрежности и непредусмотрительности. Набрать в ладонь горсть праха, некогда бывшим твоим домом и твоей жизнью. И в тот же миг все полученные знания вольются раскалённой лавой в разум и застынут там навечно, напоминая каждую секунду как тяжело и больно было тогда, в прошлом.

Зайдя ко мне в квартиру, глупая пухлая девчонка переступила черту. Её никто не звал, пришла сама. Знала, куда идёт. Знала, на что идёт.

– Да, – сказал я, докуривая сигарету. – Ты можешь остаться. Но у меня будет просьба.

– Какая?

– Ты помоешь мне голову.

Еще тогда она стала первой женщиной, которая помыла мне голову. А сегодня она стала первой женщиной, срезавшей пластиковый хомут с моих набухших причиндалов. Без лишних слов и расспросов она просунула холодное лезвие ножниц между куском пластика и дорогой мне плотью и перерезала тугую удавку. Я видел, как в её глазах вспыхивало любопытство, но стоило женской ладони коснуться меня, и лицо уже краснело от возбуждения. Воздух в ванной быстро насытился женской страстью и сгустился от запаха пота. Девичья растерянность и глуповатая улыбка полностью стёрлись с лица, как и последние следы губной помады, горьковатый вкус которых я ощущал на своём языке и дёснах.

В ванной она полностью разделась. Складки стали чуть заметнее, живот с утопленным пупком уже явно никуда не денется, пусть она хоть жизнь проведёт в спортзале. Но она не прошла мимо лёгкой возможности преобразить своё тело. Ну это же глупо и некрасиво! Что должно быть в голове, чтобы такое сотворить с собой? Ах да, точно… она еще не переступила порог…

Уродливые татуировки плавно переходили с ног на обрюзгшее тело и доходили до самых кистей рук. Выглядело отвратно. Сотня мелких рисунков ничем не связанных между собой напоминали наброски ребёнка в журнале для рисований. Я пытался зацепиться взглядом за её полную грудь, но постоянно отвлекался то на электрогитару красного цвета, то на морду мопса с огромным языком, то на змею, чья голова пропала под складкой, то на слово “друзья”, где каждая отдельная буква была набита отдельным другом, которых, как мне кажется, у неё нихуя не было.

В какой-то момент я пожалел, что мы срезали хомут. Мысль, что у меня не встанет, напугала меня; на лбу выступил холодный пот, который она смыла своей ладонью вместе с шампунем. И свершилось чудо! Ниже пояса у меня всё набухло и напряглось.

Она сделала всё, что я просил. А я сделал всё, что просила она.

Спустя выкуренную пачку сигарет и потраченные несколько литров пота, девчонка валялась на полу с крепко затянутой простыней на шее. Я сделал всё, как она просила.

И даже больше! Я проведу её сквозь туман обыденной жизни, где она лишь слепо машет ручками, и путь свой никогда не найдёт. Я раскрою её очи. Я заставлю её сделать вдох, после которого испарится весь туман обыденности и наступит тьма очищения.

Я заставлю её сделать последний вдох.

Я сильнее стягиваю серую простыню на её шее. Девичье лицо покраснело, а вся наивность и похоть скрылись под ликом ужаса и страха. Глаза сквозь предсмертную пелену уставились в потолок, губы чуть содрогаются, выпуская изо рта густую слюну с противным хрипом. Она просила меня прекратить, когда ещё воздуха хватало в легких. Вгрызаясь когтями в мои руки, она пыталась прохрипеть: прекрати. Но я продолжал размеренными рывками входить в неё, смотреть в глаза и туже стягивать простынку на её шее.

Я не собирался становиться один из тех, кто не доводит дело до конца. Я не встану в один ряд с теми, кто лишь смог чуть придушить.

Она сделает последний вдох и отключится, словив неповторимый оргазм в своей жизни и одновременно шагнув за ту самую черту, за которой станет Человеком.

Её пухлые руки обмякли и канатом обвалились на пол. Голова с полуприкрытыми глазами дёргалась в такт каждому моему рывку. Капли пота пересекли посиневшее лицо и впитались в серую простыню, стянувшую её кожу гармошкой. Я ослабил хватку. Пульс слабый, дыхания нет. Моя девочка за чертой. Пусть там побудет минут пять, а после я её заберу обратно.

Все возвращаются разными. Но важнее не то, каким ты вернёшься. Сам факт пребывания за чертой меняет твою жизнь. Вкус на губах слаще, воздух свеж, даже вода кажется мягкой, словно пух.

Моя девочка вернулась другой.

Отдышавшись, она попросила сигарету.

– Ты кончил? – спрашивает она, делая глубокую тягу.

– Да, – отвечаю я.

Она выпускает дым, и я вижу, как кожа её лица окрашивается розоватым. Она нахмурилась, языком провела по губам и словно причмокнула, пробуя распробовать вкус обычных сигарет.

– Что это за сигареты? – спросила она, рассматривая обычную сигарету, дымящуюся в её пальцах.

– Другой вкус?

– Другой… – сладостно протянула она.

– Теперь у тебя будет всё по-другому. Кислое станет сладким. Холодное станет тёплым. Некрасивое будет прекрасным.

Хищная улыбка пересекла её новое лицо. Закатив глаза и смахнув ладонью накопившиеся слезы, моя девочка затянулась как никогда раньше. Она пыталась распробовать вкус, разложить его на атомы и попробовать каждый, медленно смакуя густой дым, насыщенный новыми оттенками.

– Я так не кончала никогда в жизни, – шепнула она, опустошив лёгкие от дыма.

Женский взгляд полностью отмылся от пятен наивности и стал строго расчётливым. Она одарила меня им, а я в ответ посмотрел на неё так же. Она была мне безразлична, как и я ей.

– Я была мертва? – спросила она без капли страха в голосе. Теперь она думает о смерти совсем иначе, без сожаления.

– Была.

Тем же вечером она ушла. Ушла, чтобы жить по новой. И больше я её не видел и не слышал. Её временная кончина сумела извлечь все раскалённые иглы из моего тела, я обрёл облегчение. Вернулся сон. Я даже больше не пытался в бесконечной ленте коротких роликов отыскать те самые звуки, способные успокоить меня через детские воспоминания, наполненные криками, страданиями и болью.

Неделю я спал как младенец, пока в один из тёплых ночей на улице не раздался крик. Я проснулся в ту же секунду. Открыл глаза и окунулся в детство, словно меня схватили за руку и резко утащили под воду. Уличный крик провёл меня по улицам моего городка, подвёл к стоящей на коленях тёте Марины возле своего мёртвого мужа.

Это был крик полный ужаса, боли и неминуемой смерти, обратимость которой невозможна. Тот самый крик, который я пытался найти среди миллиона роликов. Крик, от которого кровь по моим жилам течёт в несколько раз быстрее. В тот же миг я покрылся холодным потом, спрыгнул с кровати и прильнул к окну.

Болезненный крик раздался с новой силой, разбудив соседей. В мраке соседских окон оживал свет, рисовались людские силуэты. Металлическая дверь подъезда предательски молчала, не издав ни единого скрипа. Никто не собирался покидать свои квартиры ради помощи незнакомцу.

Никто. Кроме меня.

Крик манил меня, звал к себе. Мне хотелось быть рядом, заглянуть ему в глаза и разглядеть в них весь тот ужас, способный выдавить из человеческой глотки столь страшный звук.

Я выскочил на улицу и побежал по остывающему в ночном воздухе асфальту. Уличные фонари слепили меня каждый раз, когда я пробегал сквозь ярко-жёлтую занавеску света. И с каждым новым криком я лишь ускорялся. С каждым ударом сердца мои уши разрывало, а душу грело. Кто-то вопил так громко и мучительно, что даже нельзя было разобрать – мужчина там или женщина.

Добежав до соседской пятиэтажки без окон и опустошёнными квартирами, я остановился. Падающий с фонаря свет рисовал на чёрном асфальте ровный круг, рядом с которым я заметил человеческую ступню. Укутанная тьмой фигура тряслась, боясь зайти в этот самый круг света.

Я подошёл ближе, на что мне протянули трясущуюся руку. Жёлтый свет упал на кожу, и прежде, чем я ужаснулся от увиденного, фигура громко взревела, почти оглушив меня. Это было невыносимо, оно так вопило и орало, что я даже не мог сосредоточиться.

Крик истинной боли.

Боли, превратившей кожу в оплавленный пластилин с огромными волдырями. Человеческая рука словно побывала в открытом пламени, но ожог был от чего-то другого. Рука тряслась, как и вся фигура.

Я сделал шаг на встречу, жадно выискивая глаза фигуры. Продолжая вопить нечеловеческим голосом, фигура шагнула в круг света.

Ужас…

Оно было голым и почти полностью облысевшим. Красная плоть, напоминающая расползающееся по столу тесто, обтягивала бесформенное тело без половых признаков. Полупрозрачные волдыри покрывали каждый сантиметр кожи; на моих глаза пузыри лопались и извергали из себя мутную сукровицу, которая стекала по коже фигуры и мерзко поблёскивала в свете уличного фонаря. Фигура промычала. Она хотела что-то сказать мне, но на уродливом лице не было губ; на их месте я сумел разглядеть два рядя серых зубов, между которых болтался кусок мяса. Нос и веки – всё словно оплавилось. Отекло и застыло, как оплавленный воск на свечке.

Трясущаяся фигура сделал еще один шаг на встречу мне, запрокинула голову и взревела с новой силой. На том месте, где должны быть уши – комочек мяса, медленно сползающий к плечу. И если бы не свет фонаря, я бы никогда не увидел тусклый блеск, тянущийся вслед за тем, что было когда-то ухом. Приглядевшись, я сумел разглядеть природу блеска. Серьга. Серьга в виде головы единорога, чьи яркие цвета сильно потускнели.

Точно не могу сказать, но внутри меня что-то сжалось. Толи обида, толи злость выдавили из меня рык. Этим ОНО оказалась моя девочка. Та самая девчонка, из которой я сделал Человека. Но все мои труды пошли насмарку. Человек превратился в оно, как бы прискорбно и обидно это не прозвучало. И даже истошный крик, за которым я так усердно охотился, не мог внутри меня пробудить трепет и возбуждение.

Мне захотелось заглушить болезненный вопль, оборвать его в тот же миг, как только он раздаться снова. И я понимал, что каждое движение рождало боль, после которой следовал крик.

Маслянистая фигура лишь покачнулась для очередного шага, как я нырнул в круг света. Я прильнул к ней, левой рукой крепко обхватил, а правой зажал безгубый рот. Моя кожа увлажнилась от чужой сукровицы и стала липкой. Мы склеились, и теперь каждое моё движение вызывало боль у неё.

То, что когда-то было пухлой девушкой содрогнулось в моих объятиях. Её грудь надулась и всю невыносимую боль она попыталась извергнуть в мою ладонь, прикрывшей ей рот. На уцелевших глаза блеснули слёзы, но страха в них не было. На них застыла лишь обида. Я опустил голову в желании уткнуться носом в её шею, вобрать в себя запах её волос. Но от соблазнительного каре остались жидкие локоны, а запах… Совсем недавно её кожа источала запах дешёвых духов, с трудом перебивающих вонь пота, но я мог набрать полную грудь находясь рядом с ней. Теперь, мне было тошно сделать короткий вдох. От этой обожжённой фигуры разило обваренным мясом с коричневой пенкой из кипячёного жира. Все её татуировки, сделанные по глупости, уродливыми кляксами расползались волнами по телу.

Впервые я испытал боль от увиденных страданий.

Я не знал, как поступить лучше. Обхватить шею и придушить её? Зажать дырку, где раньше был нос? Ударить головой об асфальт?

Каждая секунда моих размышлений приносила боль. Боль, силу которой я ощущал всем телом. И когда я уже принял решение, рядом с нами кто-то появился. Огромная фигура. Я поднял голову и сквозь ослепляющую занавеску света разглядел мужчину.

Я знаю его. Огромной фигурой оказался Дядя Денис.

Дядя Денис – наш сосед из старой жизни. Но и по сей день он остаётся нашим соседом, занимающимся уборкой дворов и временно проживающий в соседском доме, которому осталось стоять еще полгода, после чего его снесут и построят многоэтажку для таких же соседей из старой жизни.

В той старой жизни Дядя Денис вёл обычную жизнь. Был обычным человеком. Был обычным мужем и обычным отцом для двух обычных сыновей. Работал на обычной работе и каждый день ездил на обычном метро. Каждое утро входил в душный вагон и, раздумывая об обычных домашних делах и заботах, ехал на работу.

На работе он работал. Особо не обращал внимания на коллег и не придавал значения их жизням. Ему было плевать, его интересовала только его личная жизнь. И даже когда у одного из коллег было день рождение, он холодно обнимал именинника, шепнув скромные поздравления на ушко.

Когда говорят слово “фригидна”, имеется ввиду полностью “фригидна”. Но для дяди Дениса слово “фригидна” относилось лишь к нему. Любимая жена перестала подпускать своего мужа к себе. Близости не было уже четыре месяца, и жизнь вдруг начала меняться. В худшую сторону. Внутри вскипала злость, обида и отчаяние. Дядя Денис не мог обуздать эти чувства, он не мог с ними совладать. Он даже не мог понять, что с ним происходит.

Поездки в метро превратились в муки. Раньше в душном вагоне его окружали безликие люди, но сейчас, куда не глянь – сидят симпатичные девчонки в коротких юбочка и облегающих кофточках.

Грёбаное лето, говорил он, утирая платком пот со лба. Ёбанная жара.

Он не мог оторвать глаз и пялилась на смущённых девиц вплоть до своей остановки. И даже на работе он не находил покоя. Его наполненный похотью взгляд стал постоянно цепляться за коллег. Теперь ему нравилось поздравлять женщин с праздником. Он крепко обнимал коллегу, прижимаясь к её телу. Его обоняние обострилось, он стал различать аромат парфюма. Уткнувшись носом в волосы, он наполнял лёгкие женским ароматом и представлял, как укладывает коллегу спиной на стол, задирает юбку…

Первое время он сражался с собой. Ловил себя на грязных мыслях и всеми силами вытряхивал их из головы.

Он терпел. Сопротивлялся и терпел.

Но когда узнал, что любимая жена была фригидной лишь для него, дядя Денис взорвался. Его жизнь словно проржавевший корабль медленно утопала в муках бытия. Всё стало пресным и скучным. А самое страшное – пришло полное разочарование жизнью. И понимание того, как мало он сотворил. И даже этого его лишили.

Последовал развод. Делёжка имущества. Съёмная квартира. И редкие встречи с детьми, после которых сердце в груди колотилось с такой силой и злобой, что затуманенные от боли глаза еще долго не могли сфокусироваться на реальной жизни.

Новая реальность сводила с ума, но человек уникальное существо. Он быстро привыкает к безумию. Нет, он не борется с ним, и не пытается отстранится или подчинить себе. Дядя Денис приютил безумие в своём сердце, как мокрую дворнягу, которую он согрел, отмыл и накормил. Безумие стало частью его души. И теперь безумие одинокими вечерами согревало его слабую человечность.

Меняется жизнь, меняются и взгляды.

Трясясь в душном вагоне, его взгляд зацепился за симпатичную худышку, скрывающую своё милое личико за огромными очками. Он медленно, наслаждаясь каждым сантиметром, прохаживался глазами по её телу. Начал с чёрных туфель, поднялся до колен, спрятанных под белой юбкой из атласной ткани. Посмотрел на плоский живот под облегающей кофточкой из хлопка. Заметил узор лифчика и прикинул вес, который он в себе удерживал.

А затем он представил, как заводит девушку к себе домой, валит спиной на кухонный стол, задирает юбку и начинает дико драть, крепко вцепившись двумя ладонями за груди. Затем он переворачивает её, грубо входит с влажным чмоком, одной рукой хватает длинный хвост русых волос, а второй вгрызается в тонкую талию, так сильно, что её гладкая кожа белеет под острыми ногтями. Девчонка вся взмокла, скулит и стонет не переставая, просит еще и еще. Глубже и глубже. Доводит его до отсечки, после чего он выскакивает из неё, ставит перед собой на колени и спускает всю молофью ей на лоб, влажные губы и очки, линзы которых быстро помутнели и испортились.

Целый месяц мысли мучали дядю Дениса, и в один прекрасный день он не сдержался. Этот огромный мужик умудрился привезти к себе домой какую-то молоденькую девку. Дядя Денис симпатичный мужчина – замутить с девахой для него не составила труда. Как потом рассказывали очевидцы, он уложил девчонку на стол, содрал с неё одежду, после чего дико взвыл.

Следующим утром у подъезда уже стоял наряд милиции, в ожидании, когда на улицу выведут дядю Дениса.

Глава 3

Все мы грешны в одном – переоцениваем свои возможности.

Представляем одно, а на деле получается совсем по-другому, ни так, как мы представляли.

Дядя Денис даже и представить себе не мог на что способен.

Приведя домой молодую деваху, он сразу же приступил к действиям. Он действовал, как и мечтал. Всё точь-в-точь как он себе представлял сидя в душном вагоне. Он уложил девушку на кухонный стол спиной вниз, задрал юбку и стянул её чёрные трусики до колен. Но когда она сняла майку – дядя Денис вдруг замер. Он окаменел, впал в ступор. Он не знал, что делать и как поступить. На молодой коже юной девицы красовалась масштабная татуировка огромного букета распустившихся цветов, из которых выглядывала мордочка кошки. И именно эта мордочка смотрела на дядю Дениса с плоского живота девушки.

Он взвыл, когда понял, что дрын его так и будет смотреть концом в пол. Вся его фантазия была разрушена одним рисунком. Одним штрихом, который он даже не мог себе представить.

Испорченная кожа, пробормотал он в тот день, и злость перекосила его лицо. Девушка с издевкой рассмеялась. Она смотрела на перекошенное лицо мужчины, смотрела с улыбкой на его вялый дрын, беспомощно болтающийся между волосатых ног и смеялась. Затем, надев трусы и поправив юбку, она спрыгнула со стола и собралась уже уйти, как у дяди Дениса в голове родилась еще одна фантазия.

Кулаком он ударил её в затылок, в висок, а потом разбил нос. Так было написано в деле, так рассказывали соседи. Девушка даже не успела пикнуть, как рухнула на пол. Пролилась девичья кровь, но дядя Денис был решителен, и отступать от намеченного не собирался. Он уложил девушку на стол, ножом срезал всю одежду. Его интересовал каждый клочок её кожи. Нельзя было упустить ни одной детали, которая могла испортить возрождающуюся фантазию мужчины.

Соседи услышали дикий женский вой в первом часу ночи. Тогда дядя Денис острозаточенным ножом для резки мяса попытался срезать с живота девушки огромный кусок плоти с изображением мордашки милой кошечки в окружении распущенных цветов. Девушка вопила недолго. Болевой шок. А когда мужчина попытался срезать “ловец снов” вытатуированный на бедре, лезвие вспороло бедренную артерию. На кухне весь линолеум залило кровью.

В два часа ночи девушка была мертва. Дядя Денис обтёр полотенцем запачканное кровью тело и вызвал скорую. Приехавшие на вызов врачи вызвали милицию.

Испорченная кожа, бормотал дядя Денис, когда его выволокли на улицу и повели мимо соседей, собравшихся у подъезда.

Позже соседка сказала о дяде Денис так, словно мы больше его не увидим. Эта старая женщина говорила о нём так, как будто он мёртв. Я даже сумел представить, как он проваливается сквозь землю и там, в самом низу, растворяется и превращается в сок для почвы. Ненависть и злоба пропитывали каждое слово о дядя Дениса, которое я слышал из уст соседей в своём дворе. Его ненавидели и желали лишь смерти.

Никто не верил, что когда-нибудь увидят его вновь.

Но, когда в наш город прилетели первые ракеты, дядя Денис объявился у подъезда. Он стал другим. Худым и лысым. И самое разительное изменение, которое заметили все соседи, – татуировки. Его руки, ноги и шею покрывали различные татуировки, никак не связанные между собой. Сотня мелких рисунков: лица, звёзды, цифры, церкви. Голубоватые изображения никак не стесняли дядю Дениса, он носил майку и шорты, демонстрируя всем свои изменения.

А потом он познакомился с моей матерью.

И я увидел очередные изменения в дяде Денисе.

Его татуировки вдруг исчезли, а на смену им пришли огромные, покрывающую всю кожу ожоги. Дядя Денис через невыносимые муки распрощался с прошлым, лишь бы начать новую жизнь в будущем. Он бежал с нами, а теперь живёт в соседнем доме, который скоро снесут. И я точно знаю, что моя девочка была не первой жертвой, кому он удалил татуировки со всего тела.

Дядя Денис подошёл к нам и опустился на колено.

Он любил исключительно чистые тела, а в особенности – чистые души. Чистота для него являлась чем-то вроде дорогой в прекрасный мир. И если вдруг он видел в своём дворе грязную душу, он знал, как её очистить.

Любое очищение требует жертв. Эти слова ему нашёптывали в то место, где раньше было ухо. Несуществующие друзья нашёптывали ему в оплавленную дырку у виска, что любое очищение требует жертв.

– Злость в её глазах – болезнь! – прошептал дядя Денис, осматривая обваренную кожу девчонки, лежащей на моих руках. – Проклятье, которое необходимо смыть.

– Зачем! – взревел я. – Зачем ты это сделал с ней?

Обожжённая кожа мужчины заскрипела, когда он попытался повернуть голову и заглянуть мне в глаза. Его нижняя челюсть так и осталась прилипшей к шее, а щёки впали в безгубый рот. Волосы практически полностью отсутствовали на его теле, лишь мелкий пучок жёстких черных волос поблёскивал под подбородком в том месте, куда не добралось пламя, когда дядя Денис окончательно решил избавиться от всех татуировок на своём теле. Вывернутые веки смазали зелёные очи, языком он смочил изуродованную кожу на месте губ и сказал:

– Боль. Я излечил её через боль. Боль – наш учитель. Сильная боль – дисциплина. Невыносимая боль способна очистить наши души от любой грязи, сделать их кристально чистыми.

Его уродливые пальцы с почерневшими ногтями легли мне на плечо.

– Ты еще этого не понимаешь, – сказал он. – Посмотри на неё.

Я опустил глаза на изуродованное тело девушки.

– Она прекрасна, – прошептал дядя Денис, и слюна тонкой нитью сорвалась с края дыры, где раньше были его губы. – Теперь она чиста и дисциплинирована.

– Она умирает, – процедил я сквозь стиснутые зубы.

– Боль делает нас лучше, – прошептал мужчина, чья кожа была перетянута ожогами, – Смерть – высшая награда. Она не умрёт, она обретёт новую жизнь. Как и я. Как и ты.

Ей не нужна такая жизнь!

Всё это время девушку колотил озноб. На обожжённой коже набухали волдыри и тут же лопались, заливая тело густой смазкой. Она словно услышала наш разговор, через боль повернула ко мне голову. Её глаза блестели и постоянно моргали, пуская по неестественно розовой коже целые ручейки слёз.

– Меня зовут… – прохрипела она, – меня зовут Мария… а тебя?

Мои губы не шевельнулись. Девушка закатила глаза, не услышав моего имени. Может, я и хотел ей представиться, но мои губы стиснула злость, как и руки на её шее.

Впервые я был зол на себя.

Здесь, внутри невероятно огромного дуба я со всей злость проорал:

– Мария! Тебя зовут Мария!

Расколотое дупло дуба могло сравниться размерами с ночным клубом. Зелёный свет пылающих ветвей заливал всё свободное пространство, а изодранная древесина могла бы стать трибуной для сотни человек, которые своими бы глазами взирали, как огромная раздувшаяся людская туша размерами схожая со слоном, неуклюжей поступью двинула в нашу сторону. Какие-то мгновения назад это существо было человеком по имени Хейн. Предатель своего рода, предатель своего народа. Сотни литров влитой в его тело чуждой крови изуродовали его кожу и тело, сделав похожим на вывернутые кишки со вздувшимися венами. На мерзком лице, напоминавшее оплавленную пожаром облицовку магазина, выпученные глаза ловили наши фигуры, накрытые зелёным светом. Уродцу понадобилось несколько шагов, чтобы оказаться возле нас и сразу же ударить рукой наотмашь.

Толстенный кусок бледного мяса с набухшими венами пронёсся над моей головой с глухим воем. Уклонившись от удара, мой двуручный меч из застывшей крови какого-то “кровокожа” ударил в ногу бесформенной туши. Плоть лопнула, показались тугие переплетения мышц, но ни единой капли крови не окропило кровавый пол. В тот же миг огромная рана скрылась под бледной плёнкой, образовавшей уродливый рубец.

Я успел ударить мечом еще пару раз, прежде чем Хейн вознёс свою вздувшуюся руку над своей головой для нового удара. Причинённые увечья бесформенную телу нельзя было даже назвать царапинами. Кожа затягивалась на глазах, делая монстра только злее и кровожаднее.

Мясной кулак Хейна обрушился на гладкий пол рядом со мной. Монстр вдруг гортанно завыл, теребя полопавшиеся в нескольких местах губы. Его что-то сумело потревожить. Сильно. Он даже крутанул головой, пытаясь разглядеть раздражителя.

Двуликая секира глубоко засела в жирной ноге Хейна, оставив после себя огромную полосу вспоротой плоти.

– Червяк! – орал Дрюня, – Как его убить?

Дрюня вырвал уродливую секиру и резко отскочил. Осси, рыжая воительница, с трудом удержалась на огромных плечах Дрюни. Она ловко вскинула лук и выстрелила дважды, отправив пару острых стрел в уродливое лицо. Стрелы пронзили вздувшуюся плоть и скрылись из виду, словно пару занос залезли глубоко под кожу.

– От меня толка никакого, – прокричала Осси, пытаясь удержаться на плечах гнойного война, кидающегося в новую атаку.

– Мария! – взревел я на всё дупло.

Для Дрюни его рывок мог стать роковым. При всей своей нелепости, бесформенности и неповоротливости, Хейн выгнулся и уже был готов ударить левой рукой. Он бы не промазал, угодил бы точно в Дрюню, но бесформенный гигант дёрнулся. Громадный кулак ушёл вверх, словно его рука была подвешена на невидимой посторонним глаз нити, за которую кто-то потянул.

Сработало…

Я был услышан.

Я смотрел на зависший высоко в воздухе человеческий силуэт. Зелёный свет мягкой тенью накрывал женское тело, затянутое кровавой коркой от кончиков пальцев ног и до самой шее, прячущейся под россыпью длинных дред. Женщина возвышалась над деревянным троном при помощи нескольких десятков мясистых труб, выходящих из кровавого пола и уходящие ей в спину, скрытую под уродливым плащом, сотканного из пары дюжин мужских лиц.

Я вновь взревел на всё дупло:

– Мария! Тебя зовут Мария!

Хейн снова дёрнулся, Дрюня увернулся и нанёс ответный удар, вспоров монстру под брюхом плоть. Между повисшей в воздухе женщиной и её ручным монстром есть прямая связь. Сражаться с Хейном глупо, его не победить. Мы сможем победить лишь остановив кукловода.

Лицо “кровавой мученицы” нахмурилось, окровавленные глаза с пляшущими на слизистой зелёными огоньками уставились на меня с таким призрением, словно я насекомое. Словно я – паразит.

– Нет! – взревела женщина в кровавом доспехе. – Меня зовут Аида!

– Ты обманываешь себя! В другой жизни тебя звали Мария!

– Не было никакой другой жизни, – отрезала она, но я заметил, как изменился её взгляд, как он наполнился сомнениями и стал шатким.

Хейн взвыл от боли, наполнив деревянную пещеру жутким гулом. Пожирающее ветви зелёное пламя колыхнулось, на мгновение скрыв от моих глаз Дрюня, наносящего новый удар секирой в пузо монстру.

Все удары Дрюниной секиры – укусы комара.

Я вновь поднял глаза на висящую в воздухе женщину. В ней что-то изменилось. Ощущение опасности сжало внутри меня все мышцы, словно их укололи иглой. Кровавая мученица что-то держала в поднятой над головой руке. Что-то опасное. Смертельно опасное.

Женский визг пронёсся через весь дуб и взмыл к небесам. Рука в кровавой корке выстрелила, швырнув какой-то предмет в мою сторону.

Я лишь успел дёрнуться, но и это меня не спасло.

В дымке зелёного тумана мелькнуло деревянное древко, мелькнул наконечник цвета человеческой кости. “Длань Праха”. Копьё, сделанное из кости отца Ансгара, летело точно мне в сердце. Но в момент броска “Кровавая мученица” дёрнулась. Бросок оказался не точным.

Острый наконечник из человеческой кости с лёгкостью прошил тяжёлый наплечник с ощерившимися клыками из заставшей крови и вошёл мне в плечо. Меня швырнуло наземь, недалеко от необъятных ног Хейна. Только сейчас я увидел Кару, схватившуюся зубами за “ногу кровавой мученицы”. Волчица спасла мне жизнь. Если бы она не прыгнула на парящую в воздухе женщину, копьё попало бы мне точно в сердце.

И лишь допустив мысль о смерти, меня всего скрутило…

За долгое время я почувствовал острую боль, заставившую меня взвыть и крепко стиснуть зубы. Все мои внутренние резервы крови хлынули к ужасной ране, но излечения и регенерации так и не последовало. Рана продолжала ужасно болеть, и становилось только хуже. Казалось, что два пальца макнули в бензин, а после вставили мне в плечо и начали там всё теребить, цепляясь за кости, за мясо, ногтями царапать мышцы.

Копьё медленно убивало меня, высасывая силы и не давая заживить раны. Я посмотрел на своё плечо. Наплечник был проломлен внутрь, и стал напоминать лобовое стекло после встречи с кирпичом. Несколько животных глаз рядом с проломом лопнули и потекли белковой струйкой по кровавой корке. Я схватился рукой за деревянное древко, торчащее из моего плеча, и попытался выдернуть копьё.

Невероятная боль заставила меня взвыть на всю пещеру. Меня словно охватило пламя, и принялось медленно пожирать, откусывая крупные куски плоти.

– Инга! Ты жива?!

Голос Ансгара наполнился тревогой. Я его не видел, лишь слышал подростковый голос, раздавшийся где-то в стороне. Я бросил туда взгляд, и тут же пожалел об этом. Сжал губы от злости, и дал боли отрезвить меня. Я вопил от обиды, и беспомощно смотрел, как Ансгар получает смертельный удар в грудь уродливым, разбухшим кулаком Хейна. Удар такой силы, что паренёк взмыл в воздух, пролетел десяток метров и замертво рухнул на алую гладь. Его меч укатился и скрылся в тени. Ансгар сделал три оборота, после чего замер, уткнувшись лицом в пол. Он отвлёкся на меня. В пылу битвы, он зачем-то отвлёкся на меня! Блять! Дерьмо! Сука! Глупость, стоившая ему жизни…

Я замер. Сделал глубокий вдох. Боль мылила картинку перед глазами, но в тусклом свете я мог различить огромную фигуру Хейна. Мог различить фигуры Дрюни с Осси на его плечах, и то, что они больше не атаковали неуклюжего монстра. Мои друзья отступали под натиском огромных кулаков. Секира рассекла облако зелёного цвета, и одно из содранных лиц (ставшее частью секиры) погрузилось в мягкую плоть на руке Хейна. В следующий миг тучный монстр нанёс точный удар. Ничто его не отвлекало, ничто ему не помешало. Он был под полным управлением “кровавой мученицы”, успевшей смахнуть с ноги Кару на пол и взмыть над деревянным троном еще выше.

Дрюня увернулся от тяжеленого кулака из взбухшего мяса и мышц. Но Хейн не промазал. Я видел, как Дрюня ошарашено отступил вбок, уклоняясь от удара, но бедная Осси оказалась точно на пути кулака чудища. Девушку словно сдуло с плеч как пыль и со всей силой швырнуло в стену. Она успела отрывисто взвизгнуть, и тут же умолкла, рухнув на глянцевой пол из крови. Хруст костей смешался с шуршанием кожаного доспеха и падением лука наземь. Обе руки и ноги были вывернуты в неестественной позе, которые я видел в автомобильных катастрофах, когда человека сбивала машина на скорости 90 км/ч.

Она еще дышала…

– Дрюня! – взревел я, игнорирую боль.

– Что?! – он перекатился вбок, увернувшись от очередного удара.

– Веди Хейна к этой бабе!

– Как? За руку?

Я ухватился за древко копья и потянул с новой силой. Плечо отдало болезненным хрустом. Хрустнуло всё: кровавые наросты, сама броня и мои кости. Костяной наконечник упорно не хотел поддаваться, засел в плече хуже занозы.

Зараза! Сука! БЛЯТЬ!

Ну хорошо… Я перевёл дух, перехватил древко чуть выше и надавил. Если нельзя вытащить, то можно попробовать протащить насквозь!

Волна боли ударила по телу. Меня словно потащило по раскалённому асфальту, оставляя за собой мазню из крови и стёртой кожи. Наконечник копья разорвал мышцы, раздробил лопатку и вышел с обратной стороны, разломив наплечник. Я снова перехватил древко еще выше, и снова надавил, просовывая древко сквозь плечо.

Копьё упало за моей спиной. Боль ушла, сменившись растекающимся теплом по телу.

Пока я вставал с пола, плоть на изувеченном плече затянулась.

Я обратился мысленно к Каре, и попросил её приготовиться.

Пока я поднимал копьё с пола, наплечник полностью восстановился.

Я крикнул Дрюне, чтобы он отвлёк Хейна на себя, а сам бросился в противоположную сторону. Дрюня пару раз врезал секирой по разбухшей туше, оставил пару глубоких ссадин и перекатился в бок, приковав к себе всё внимание уродца. Хейн сумел достать его, ударив кулаком точно в грудь. Дрюню отбросило, но его жертва была достаточной, чтобы Кара беспрепятственно взобралась на огромное тело Хейна, взгромоздилась ему на спину и прыгнула на парящего в воздухе “кровокожа”.

Всё это время “кровавая мученица” не спускала с меня глаз, но, когда волчица вцепилась ей в правую руку, её взгляд упустил мой приближающийся силуэт. Женское тело в кровавом доспехе, подвешенное в воздухе десятком пульсирующих труб, покачнулось, словно птица на ветру, а затем содрогнулось и взвыло от боли.

Те несколько секунд, что мне подарила Кара своим отчаянным броском на противника, позволили мне прицелиться и швырнуть копьё точно в цель.

Глава 4

Мучительное тление дубовой древесины отравило воздух и сделали его горьким.

В зелёной дымке, рождающейся из голодного пламени, пожирающее с небывалым голодом разлапистые ветки дуба, блеснуло тусклым росчерком древко копья.

Всё сложилось как ни как удачно. Копьё попало именно туда, куда и я и целил. Костяной наконечник вонзился в грудь “кровокожу” и пробил доспех. Будучи мёртвым, отец Ансгара – граф Петрас Лофказ – продолжал разить врагов своего народа.

Полость огромного дуба наполнилась оглушительным воем. Боль, пронзившая “кровокожа” отразилась и на его ручном зверьке. Хейн, этот разбухший кусок мяса, резко замер с занесённой рукой для удара. У его ног лежал Ансгар. Чудище хотело его добить? Раздавить, словно таракана, кажущегося еще живым? Постойте… Или мне показалось…

Я был поражён, после такого удара живое создание не вправе жить. Тело Юного правителя должно было превратиться в мешок с перемолотыми костями, но парень не просто уцелел. Он вскочил на ноги, схватил валяющийся на алой глади меч и бросился на онемевшего Хейна. Вздувшийся монстр даже не почувствовал в своём пузе окровавленный клинок молодого правителя, всё его внимание было приковано к пустоте, заполонившей его разум. Мгновение он стоял как статую, но как только “кровавая мученица” рухнула на пол, Хейн последовал её примеру. Желеобразная туша обмякла и повалилась на блестящий пол из глянцевой крови. Ансгар отскочил в последний момент, успев вынуть меч из бледной плоти толстяка и откатиться в сторону.

Не теряя ни секунды, я кинулся к “кровокожу”. Пол под ногами вдруг стал вязким. Твёрдость крови полностью исчезла, и мои ступни погрузились в густой гель по щиколотку.

Магия медленно разрушалась.

– Инга! – крикнул юный правитель. – Что происходит?

– Это ты мне ответь! – рыкнул я. – Хотя ладно, потом… Сейчас помоги Андрею и Осси!

Всё плохое, что могло произойти, уже произошло. Я лишь хотел спасти те немногие крохи прошлого, рассыпавшиеся у моих ног. Мне даже пришлось со всей строгостью запретить Каре приближаться к “кровокожу”, когда волчица была готова вгрызться женщине в глотку.

Подбежав к “кровавой мученице”, я упал возле неё на колени. Она еще была жива. Помята и бледна. Взгляд мутный, как у пьянчуги после недельного запоя. Она пыталась вытащить копьё, взявшись обеими руками за древко. Костяной наконечник пробил доспех в области сердца и целиком зашёл под проявившуюся между лопнувшими пластинами кожу. Моя ладонь в кровавой корке обхватила древко чуть выше её ладоней.

– Не надо, – сказал я, – Иначе копьё войдёт еще глубже.

Женщина моргнула и перевела взгляд на меня. Боль исказила её лицо, саван мученичества накрыл кожу бледнотой. Её руки прекратили сопротивляться моей силе, напряжение с древка пало, как и её ладони, упавшие в огромную лужу густой крови.

– Кто ты такая? – спросила она, выдавливая слова из глотки сквозь жуткое бульканье.

– Я хочу, чтобы ты вспомнила, кто ты такая. Тебя зовут Мария, ты помнишь? Мария…

– Мария… – прошептала она, и в её голосе чувствовалась теплота. – Мария…

Она вдруг нахмурила брови, взгляд прояснился и забегал по моему лицу, подмечая каждую деталь.

– Так звали тебя в прошлой жизни, – сказал я, продолжая крепко сжимать древко копья. – Мария.

– Мне больно…

– Так и должно быть. Вспомни, боль – наш учитель.

Белые зубы женщины стиснулись с хрустом, после чего её пальцы обхватили один из рогов на моём наплечнике, и она немного оторвалась от жидкого пола.

– Боль… – кашель оборвал её, но взгляд был настолько осознанным, что уже не было никаких сомнений в её памяти. – …дисциплина. Мария…

Женские глаза, залитые кровью, смотрели в мои, такие же, в которых белок окрасился в багровый. В блеске моих глаз она видела отражение своего лица, а я – видел своё в отражении её глаз. Гнев сменялся растерянностью, злоба – отчаянием.

– Неужели всё это правда? – спросила она.

– Да.

– Тогда… тогда я что, попала в ад?

– Для кого как.

– Червяк, – произнесла она, и её губы растянулись в материнскую улыбку. – Это и вправду ты?

Я мог не отвечать, она и так всё поняла.

– Я… я всё вспомнила, – глаза её словно вспыхнули, изумление растянула кожу лица. – Я всё вспомнила. Этот гнусный ублюдок поймал меня возле твоего дома. Я пришла к тебе ночью, хотела побыть с тобой. Он неделю держал меня в голой квартире. Обои были содраны, мебель пропахла сыростью и гнилью, а мои ноги постоянно мёрзли от холодного бетона. Я не могла позвать на помощь, у меня попросту не было на это сил. Или желания… Он через силу пичкал меня какими-то таблетками и заставлял запивать целые горсти скисшими соками. Я теряла сознание, а чаще становилась как овощ. А потом… потом…

Женские глаза вдруг уставились в небо над моей головой, и она оглушительно завыла. Сплетённые между собой злость и боль раздирали её глотку, рывками выбираясь наружу. Я вынужден был прикрыть её рот, положив ладонь на разинутые губы. Она моргала и мычала.

Мычала и моргала. Завертела головой, пытаясь скинуть мою ладонь. Я убрал руку.

– Этот ублюдок сварил меня! – прохрипела она, задыхаясь от безумия. – Этот ублюдок сварил меня в ржавой ванной, а я даже ничего не почувствовала. Лишь потом, когда смогла убежать. Когда оказалась на улице.

Чувствовалась рука моей матери. Она часто передавала дяде Денису упаковки, внутри которых звенели стеклянные колбы. Я мог только гадать, насколько сильные препараты она могла таскать домой из моей лечебницы. Главная медсестра. Главная везде.

Кровавые глаза вновь уставились на меня. В них медленно зарождалась злоба.

– Ты… ты убил меня! Ты задушил меня в тот день!

– А ты хотела бы дальше жить?

– Ты убил меня! Сволочь! Ублюдок!

Женское тело в кровавой корке вдруг охватила судорога. Она вся затряслась, но тому виной не было копьё, торчащие из её груди. Злость. Она затряслась от злости и ненависти ко мне.

– Ты забрал мою жизнь!

– Я проявил милосердие.

– Иди ты к чёрту, ублюдок, со своим милосердием!

Сжав губы, я выпрямился и обхватил древко копья двумя руками. Её тело не успокаивалось, продолжало колотиться в агонии злобы. Мне хотелось надавить со всей силой, чтобы наконечник копья пробил спину и погрузился в лужу крови.

– Откуда ты? – прорычал я, глядя в её обезумевшие глаза. – Где обитают “кровокожи”? Отвечай, или я убью тебя!

– Убьёшь меня, – зло процедила она сквозь липкие от слюны зубы, – и ничего не узнаешь! Вынешь копьё – и вы все умрёте в один миг! Я бы могла тебе всё поведать, мой плащ мог бы нашептать тебе дорогу, указать путь. Но мне зачем это?

– Ты одна из нас?

– Кто! Я? Как ты там меня называл – Паразит? Нет, мой хороший, это ты паразит!

Её тело всё также продолжало колотиться в густой луже крови, но на смену злости пришёл смех. Заливистый смех отражал иронию, а широкая улыбка – снобизм. К моему сожалению, у моих ног лежала не та Мария, которую я помню по прошлой жизни. В отличии от Дрюни, она была полна ненависти ко всему миру и готова была всех истребить, кто осмелился встать на её пути. Она упивалась своей силой. И даже не допускала мысль о смерти, которая над ней нависла так же реально, как и “Длань праха”.

Прах. Мне стоило лишь надавить на древко, как всё, что нас окружает, обратиться в прах. Рассыплется песком, погребя под собой все тайны. Мой путь оборвётся в этой точке, оставив меня с болью в душе и сотней вопросов. Этот мрачный вечер не имеет права закончиться на столь печальной ноте.

Звериный глаз на моём наплечнике нервно озирался по сторонам, транслирую мне замыленную картинку, словно я всматривался сквозь мутное стекло в чью-то квартиру. И если бы это был человеческий глаз – деталей было бы не разобрать. Но звериный глаз, невзирая на окружающий нас мрак, прекрасно улавливал детали. Я видел, как в свету зелёного пламени Дрюня с Ансгаром подбежали к Осси. Как они рухнули на колени возле её переломанного тела. Как что-то нашёптывали ей на ухо. Кара кружила рядом, изредка бросая взгляд сожаления в мою сторону.

Я мог бы вынуть копьё…

Или вогнать глубже… и всё обратится в прах.

– Ну! – гаркнула на меня “Кровавая мученица”. – Что ты выбрал, паразит?!

– Я выбираю жизнь. Да, ты не ослышалась. Я подарю тебе жизнь…

Чуждый смех хлынул в мои уши. Я выпустил древко копья, опустился на колено возле женского тела в кровавом доспехе. Наполненные кровью глаза на мгновение вспыхнули радостью с тенью победы, но я развеял тень, когда в моей ладони вырос кинжал из моей собственной крови.

– Ты не считаешь себя паразитом? – спросил я, заглянув ей в глаза.

– Нет! – наглая улыбка нервно подёргивалась на её уверенном лице, но привкус сомнения вдруг отдал кислым. Побледневшее лицо скривилось.

– Я покажу тебе, кто ты есть на самом деле!

Всё её тело содрогнулось, но не от смеха, и не от злости. Три удара кинжалом проломи крепкую броню на животе “кровокожа”. В образовавшееся отверстие я просунул ладонь и отковырял куски брони, как тонкий лёд, обнажив кожу.

– Что ты делаешь? – хрипела женщина, кинув обезумевший взгляд на мои руки.

– Пытаюсь докопаться до истины.

Кровавое лезвие, изрытое трещинами и крохотными кратерами, вонзилось в плоть, заставив “кровокожа” взвыть от боли. Я надавил сильнее, топя лезвие целиком в её животе.

Она больше не улыбалась, и не строила хищные глазки. Снобизм был полностью смыт страхом неминуемой смерти, однако на смену ему пришло оцепенение и безнадёжность, утопившая женские руки еще глубже в крови.

“Кровокож” взвыл еще громче, когда моя ладонь в перчатки из застывшей крови погрузилось к ней в живот. Я нащупал липкие кишки, крепко обхватил их и выдернул наружу.

Бледный канат плоти с витками из голубых вен блеснул зелёным светом, когда я расправил его перед её лицом. Женские губы шевелились без устали, но ни единого слова не прозвучало внутри расколотого дуба. Я видел, как её глаза скользили по кишкам, в поисках ответов. Но она боялась задавать вопросы. Она боялась узнать правду. Боялась уверовать в реальность.

– Мария, – прошептал я, – ты такой же паразит, как и я.

Я разрубил кишки надвое кинжалом. Тело женщины содрогнулось, но она была живее всех живых. Лицо подрагивало, глаза продолжали наблюдать, словно наполнились любопытством, которое жаждало открыть истину.

Обеими руками я сдавил кишки, и левой ладонью начал выдавливать содержимое наружу как пасту из тюбика. Из распоротого конца на тело женщины выплеснулся сгусток крови, вслед за которым показался кончик скользкого червя. Голова паразита. Блестящая, извивающаяся, белёсого оттенка и вся перепачканная кровью.

Мария лишь раскрыла рот от изумления.

– Я сохраню тебе жизнь, чтобы твои труды не пошли насмарку. Я сохраню твоё наследие ради мира.

Держа в левой руке кишки с торчащей головой червя, я перерубил узловатый канат у самого живота “кровавой мученицы”. Связь с телом полностью утратилась. Лежащая передо мной женщина изогнулась, разинула рот и принялась мычать. Ровное дыхание вдруг сбилось, затем участилось. Её взгляд стал опустошённым и бездушным, словно передо мной лежала кукла, без разума, без воли и без каких-либо инстинктов. Мёртвое тело, лишившееся паразита, что всё это время поддерживал в нём жизнь.

Кусок скользких кишок я обмотал вокруг талии, подобно ремню, а кровавая броня приняла его как родного, слегка утопив в себя. Маслянистый канатик мгновенно запульсировал, опутывающие его вены заметно вздулись. Я мог не беспокоиться, жизнь внутри кишок уцелела. Да не просто уцелела. Наглый паразит попытался завладеть моим телом, желал сожрать мой разум. Через пронизывающие насквозь моё тело сосуды, я ощущал чуть заметный поток агрессии и злости, пытавшийся расползтись по всему моему телу и отравить мою кровь злобой. Нечто неосязаемое стремилось забраться в кишки Инги и утопить меня в кровавой массе. Но всё тщетно. Я пресекал любые попытки атаковать моё тело изнутри, а чуть позже пустил по венам чужих кишок свою горячую кровь, упрятав их хозяина в клетку, сплетённую моим разумом.

Тело “кровавой мученицы” успокоилось. Судорога прекратилась, голова скатилась набок, грудь перестала вздыматься. Она умерла, но всё, что нас окружало продолжало жить.

Я победил смерть. Я даже понятия не имел, чем мог обернуться мой эксперимент. Чем он мог грозить как для меня, так и для моих друзей. Но мне не оставалось иного выбора как риск. Живём один раз, надо всё попробовать.

Я встал на ноги и оглянулся. Кровавый пол начал медленно вытеснять мои ступни наружу, а через пару секунд вновь стал твёрдым, как асфальт и глянцевым, как обложка модного журнала. И только бросив взгляд себе под ноги и увидев своё отражение, меня окутал невыносимый жар. Перед глазами всё скрылось в непроглядной тьме, посторонние звуку умолкли, и всё, что я мог слышать – бульканье горячей крови.

Тонны заливающей лес крови откликнулись мне. Каждая капля шептала мне на ухо свою историю, свою судьбу. Ужасы, боль, горечь, смерть. Моя голова готова была лопнуть от хлынувшего потока информации. Но я пересиливал себя, я продолжал слушать и впитывать каждый всплеск. Необузданная сила вдруг подчинилась мне, когда другой был бы утоплен в цунами алого страха. Я мог чувствовать всю кровь. Мог прогнать через своё тело, но её было слишком много. Единожды управиться с таким объёмом мне было не по силам. И даже связь с багровым морем я мог ощущать благодаря своей новой вещице, разместившейся у меня на поясе. Нужно признать, но Мария была сильным “кровокожем”. Она могла с лёгкостью управиться не с одним десятком цистерн крови, и даже это не было для неё пределом.

Она была могучим “кровокожем”.

Или могучими…

Я опустился на колено возле тела. Красивая девушка со строгими чертами лица, с тонкими губами и широкими глазами лежала замертво на глянцевом полу, придавив своим телом в кровавом доспехе плащ. Я перевернул её на бок. Показавшиеся на зелёном свете бледные мужские лица были грубо содраны с голов и переплетены между собой толстой нитью, похожей на конский волос. Глазницы пусты, беззубые рты застыли в крике ужаса и мольбе о помощи.

Я содрал с мертвого тела плащ и набросил себе на плечи. Кожаный подол скатился по спине и замер у самой лужи крови. Мои огромные наплечники с радостью приняли новое одеяние, утопив в себе лбы крайних мужских лиц. Плащ вдруг порозовел и чуть надулся. Моя кровь напоила лица сполна, безглазые веки колыхнулись, губы шевельнулись.

Плащ заговорил со мной. Две дюжины губ безмолвно шептались за спиной со мной через кровь, текущую в их сосудах. Моё тело снова охватил жар, в разы сильнее чем когда-либо. Никакая лихорадка с этой болью не сравниться. В горле резко пересохла. Мне казалось, что моя кожа скинула всю броню и покрылась холодным потом. Но посмотрев на руки, я успокоился. Всё на месте, это всего лишь новые ощущения.

Голова медленно наполнялась чужими голосами. Они медленно расплывались по мозгу, словно прохладные ручейки, занимая свои места, где будут находиться постоянно. Они удобно усаживались, врастая в моё сознание, становясь частью меня. С каждым новым жителем, я неминуемо ощущал прилив новых сил.

Когда все гости расселись, я познал единение. Словно произошло прозрение, мне открылись многие тайны. Я увидел мир иначе. Заглянул в самые потаённые его места. Каждое содранное лицо нашептывало мне свою историю, во всех красках описывая прожитую жизнь. И обретённую смерть. И, наконец, вечность.

Как оказалось, каждое лицо – человек с уникальной способностью. Типа Инги с её даром разговаривать с животными. И каждый был убит “кровавой мученицей” только лишь потому, что мог быть опасен для расы “кровокожих”. Как отец Ансгарда, который так и не был сломлен. Но плащ не был лишь кучкой немых собеседников для Марии. Эти срезанные кусочки плоти сохраняли в себе часть силы. Плащ был нечто вроде огромного усилителя. И стоило мне лишь осознать это, как вся окружающая меня кровь забурлила.

Я не просто ощутил каждую каплю крови в алом океане. Я получил власть над всем океаном. Хейн. Этот разбухший монстр! Я обернулся и увидел неуклюжую тушу, валяющуюся на брюхе. Каждый кусочек его тела, каждая мышца, каждая капля крови, текущая по его венам – я всё это чувствовал. Ощущал и был вправе управлять.

Монстр замычал. Огромные тучные ручища, толщиной с моё тело поползли по полу, подбираясь ближе к жирному телу. Хейн упёрся ладонями в пол и напрягся. Вздувшаяся плоть пошла рябью по всему телу, руки тряслись, опухшие ноги беспомощно елозили по полу, пытаясь опереться коленями в алый глянец.

– Вставай! – приказал я чудищу.

Хейну явно было тяжело, он сопротивлялся как ментально, так и физически. Разум мужчины был жив, и сломлен неокончательно. Ублюдок, ты станешь моей марионеткой!

– Вставай! – взревел я на тушу, и заставил всю кровь отхлынуть от его мозга.

Хейн замычал как дитя, только громко и гортанно. Слюни потекли из рваных губ, а выпученные глаза кружились в разбухших глазницах в глухом беспамятстве.

Огромный монстр, впитавший в себя пол тонны крови, нелепо выпрямился передо мной. Он не видел меня, но я знал точно, это создание чувствует меня, и боится. Он беспрекословно выполнит любое моё желание, пойдёт со мной куда я прикажу, и даже кинется в объятия смерти, лишь стоит мне подумать.

Безоговорочная покорность. И вся в моих руках. Власть опьянила меня. Я прикрыл глаза от удовольствия. И словно воспарил над лесом, видя перед собой каждый клочок влажной почвы, укрывшийся под лужей крови. Я чувствовал каждого зверька, решившего шагнуть в мои владения. Я ощущал страх и боль каждого живого существа. Как любопытно… А это что… Я ощутил протест и непокорность, что полностью выбили меня из колеи.

Я распахнул глаза. На встречу мне бежал Ансгар.

– Инга! Там Осси… – он задыхался, его огромные глаз были полны отчаяния. – Осси…

Я вдруг ощутил приближение неминуемой смерти.

Глава 5

Молодое лицо Ансгара поблёскивало от пота и испускало тревогу. Паренёк обронил короткую фразу, пустившую в мой разум сомнения, и тут же кинулся прочь от меня.

Испытал ли я глубочайшую тревогу и страх за Осси при виде её окровавленного тела?

Скорее да, чем нет.

Но я не считал нужным бросаться к ней сломя голову. Торопливость здесь не поможет. Терпение делает нас сильнее. Рыжая воительница должно сполна хлебнуть боли, и не важно, заслуживает она столь несправедливого наказания, или нет. Судьба подвела её к этой мрачной черте неспроста. Каждая секунда, каждый вдох, каждый стон – это призыв боли, делающей нас сильнее.

Сотканный из двух десятков мужских лиц плащ тронул мои ноги, когда я зашагал в сторону Осси. Каждый мой шаг сопровождался нежным поглаживанием содранных кусков плоти по кровавому доспеху. Нежным, как материнское поглаживание по головке младенца. Я делал шаг на встречу своим друзьям, а содранные лица безмолвно нашёптывали мне истину; их губы дёргались в безмолвии, но мышечная память помнила всё, будто огромная флэш карта с ценной информации. Нужно лишь подсоединить – и целый мир откроется перед твоим усидчивым взором.

Обречённые мужские лица не имели глаз, но в их власти раскрыть мне глаза. Их тишина порождала гвалт, от которого из ушей готова была хлынуть кровь. Сотканные в ужасную накидку лица были хуже паразита, пожирающего тебя изнутри, но в даруемой ими силе есть один очень важный урок – смирение и принятие.

Мой разум не сгорел подобно клочку бумаге, объятым жадным пламенем. Впрыснутое в мою кровь безумие растеклось по венам и прижилось, как в родном доме. Страдания и боль давно сделали меня сильным. Даже для такого дерьма.

Подойдя к Осси, я искривил губы от отвращения. Девушка напоминала манекен, свалившийся с прилавка прямо под ноги разбегающейся в панике толпы. Обе ноги сломлены, переломанные кости разорвали не только её плоть, но и кожаные штаны, залив всё кровью. Она ещё дышала, хотя, натужный хрип и сопение сложно назвать дыханием. Она была в сознании, несмотря на сломанную челюсть и огромную гематому, сделавшие её лицо похожим на перезрелую сливу. Оба глаза были скрыты вздувшимися веками, обе ноздри сочились кровью, как и её оба уха. Дрюня попытался убрать с её лица выпачканные кровью волосы, но сделал только хуже, оставив на опалой щеке несколько царапин.

– Отойди от неё, – сказал я Дрюне.

Воин в гнойном доспехе бросил на меня взгляд полного гнева и отчаяния, словно это его жена сейчас умирала на холодном асфальте в окружении пылающих домов. Но он не стал спорить. В полном молчании он встал и отстранился, подняв с багрового полотна свою уродливую секиру из двух замученных и содранных лиц.

Я опустился на колено возле рыжей воительницы и еще раз осмотрел изувеченное тело. Осси тяжело дышала, противный хрип сопровождался выделением кровавой слюной, собиравшейся на разбитых губах и медленно стекающей по подбородку на пол.

– Червяк, ты сможешь ей помочь? – нервозно кинул Дрюня, – Или хотя бы облегчи её страдания!

– Ты мог собственными руками облегчить её страдания…

– Что ты хочешь сказать?

Скрежет гнева коверкал каждое его слово, брошенное в мою спину.

Огромная фигу приблизилась ко мне и схватилась за один из кровавых рогов на массивном наплечнике. Я сразу же скинул его протянутую в агрессии длань ударом своей руки по его предплечью в гнойной корке.

– Уйди! – гаркнул я на Дрюню. – Не мешай мне. Отойди и терпи.

В лунных глазах моего друга пляса зелёное пламя, олицетворяющее гнев. Он повиновался, шагнул назад по гладкому покрову чистой крови, не спуская с меня глаз. Ему нужно последовать примеру Ансгара, стоять молча и смотреть, не приставая ко мне с тупыми вопросами.

Я опустил руку и погрузил пальцы в глянцевый настил под своими ступнями. Зачерпнул ладонь свежей крови и омыл лицо Осси со слова:

– Кровь смоет страх, но боль никуда не денется. Не нужно бояться боли, её нужно пропустить через себя.

Всё это время я ощущал жизнь, медленно вытекающую из её тела. Женское сердце билось подобно расстроенному метроному, чья стрелка вот-вот замрёт. Я ощущал страх, испускаемый выступившими каплями пота на скорчившемся от дикого спазма лице.

Я снова опустил руку, набрал целиком ладонь и вылил кровь Осси в рот, отстранив поломанную челюсть в бок.

– Новая кровь вдохнёт новую жизнь, – сказал я. – Горький вкус пробудит умирающий разум.

Я не знаю, шептал ли я взаправду все эти слова, или они звучали лишь в моей голове, но сами фразы… я их не знал, красивые слова словно транслировали в мой разум. С каждым литром крови, пропущенным по венам через мой мозг, я насыщался новыми знаниями. Новыми всплесками воспоминаний, новыми страданиями. Счастьем, которым никогда не обладал. Страшный плащ, не способный холодной зимней ночью спасти от знойного мороза, делился со мной знаниями двух десятка мужчин. Слова вливались в мой разум и шевелили губами, словно я зачитывал редкую книгу, впервые попавшую в мои руки. Я не противился чужим мыслям, наоборот, их сила пропитывала каждую клетку моего организма.

– Червяк, что ты делаешь? – гавкнул Дрюня. – Ты убьёшь её!

– Андрей! – взревел я, обернувшись к нему лицом. – Ты – глупец! Неужели мне нужно тебе объяснять, почему она и так не протянет до утра?

– Ты… ты хочешь проделать с ней…

– Да! И я прошу мне не мешать!

Ансгар встал позади меня; его буйную кровь я почувствую даже с закрытыми глазами. Юный правитель твёрдо спросил:

– Чем мы можем помочь?

– Просто не мешайте мне. Лучше помолитесь своим богам.

Мои слова были больше обращены к Дрюне, ежели Ансгару. Но молитва моего друга раздалась не совсем из его без эмоциональных уст. Его ладони так сильно сжали древко секиры, что даже молитва юноши стала еле различимой. Глупцы, молятся своим богам в храме, принадлежащем мне.

Здесь Бог – это Я!

Я обхватил обеими руками голову Осси и запрокинул назад, чтобы кровь омыла глотку, чтобы она почувствовала вкус. Изуродованное лицо оставалась без эмоциональным, ни единый мускул не дёрнулся, но самая главная мышца отозвалась мне. Её сердце содрогнулось, нарушив и так поломанный такт жизни.

– Горечь и боль – наш учитель, – сказал я, положив руку на грудь Осси. – Я выполню твою старую просьбу, я сделаю тебя другой. Если ты пропустишь через себя боль и не падёшь на колени перед лицом страха, то обретёшь главную награду – жизнь.

Кровь вокруг изувеченного тела рыжей воительницы закипела. Ровную гладь нарушали вздувающиеся пузыри разных размеров. Они лопались с чавкающим звуком и пачкали тело Осси кровавыми ошмётками.

Я надавил на грудь воительницы.

Изломанное тело в кожаном доспехе мягко погрузилось в ванную густой крови. Вначале с наших глаз полностью скрылись её ноги, затем – руки; короткое мгновение вздувшиеся от гематомы женские кисти виднелись на поверхности, но и они были поглощены жадной гладью. Я прекратил давить Осси на грудь, когда на поверхности виднелись лишь её израненные губы, нос и закрытые отёком глаза.

Вся магия происходила там, внизу, за непроглядной пеленой из алого бархата. Другие ничего не видели, как и я, но мне довелось почувствовать всё так, словно это происходит на моих глаза.

Горячая кровь стремительно проникала в доспех рыжей воительницы. Затекала в рукава, в штанины, в ворот. Густая субстанция вела себя подобно лесному комару, стремящегося к тёплой коже. Кровь окутала женское тело и вгрызлась в поры. Проникнув под кожу, смешивалась с кровью Осси, насыщая её кислородом и чем-то магическим, что я никак не могу описать. Моя кровь как будто дописывала новые строки на страницах старой книги, а когда эти страницы закончились, вклеила новые, сделав из скучного сюжета – фильм, с номинацией на Оскар.

Губы Осси шевельнулись, но она ничего не сказала. Под непроглядной алой гладью тело девушки дёрнулось. Поломанные от сильнейшего удара о стену кости ног неестественно дёрнулись, притянулись к друг-другу, словно намагниченные, и соединились в местах переломах. Всем управляла кровь. Умная кровь сдвигала кости, очищала плоть и восстанавливала мышцы.

Когда лопнувшие лёгкие Осси освободились от пары проткнувших их костей, мы услышали тяжелый вдох, а после – крик.

Я приблизился к девушке и заглянул в чуть приоткрывшиеся глаза.

– Тише, – сказал я, – Боль – наш учитель.

Она не замолчала. В раскрытый рот затекла кровь, и Осси начала захлёбываться, плюясь багровыми слюнями.

– Не сопротивляйся боли! Ты уже умерла, боль не должна тебя страшить, – нашёптывал я сверху, искренне радуясь результату. – Сильная боль – дисциплинирует.

Я убрал ладонь с её груди и нежно положил ей на шею. Пальцы мои сжались, пробуя нащупать пульс. Пробуя ощутить жизнь. Переломанный позвоночник с громкими щелчками восстанавливался, возвращая в тело еще больше боли. Осси почувствовала конечности, и взвыла с новой силой.

Обеими руками я удерживал извивающееся тело, ощущая с каждой секундой прилив новых сил. Лопнувшие органы восстановились, кости срослись, с лица ушла гематома. Девушка притихла, открыла глаза, в которых застыл страх.

– Ты должна захлебнуться болью, – сказал я, обхватывая её шею второй рукой.

Она не повернула головы, лишь покосилась на меня и скривила лицо, словно ей вогнали кинжал в брюхо. Две выпачканные свежей кровью ладони вознеслись над алым озером и ухватились за зубья на моих массивных наплечниках.

– Если тебе так будет легче, я не возражаю, – сказал я, и погрузил её голову в лужу крови.

Перед тем как её лицо полностью скрылось из виду, она успела кинуть испуганный взгляд в позеленевшее от пылающих ветвей небо, и словно принять свою участь. Согласиться с неизбежным. Довериться мне, и стать тем, кем она хотела.

Женские ладони так крепко сжали мои зубья на плечах, что на её коже выступили вены, а костяшки побелели. Осси содрогнулась. Я чувствовал, как её ноги колотили дно, как дёргалась голова, в попытке вырваться из кровавой западни и сделать всего один вдох. Но я продолжал держать её. Я разрешил боли учить её новой жизни. Дисциплинировать. Делать лучше. Боль должна смыть страх.

Она вдруг замерла. Сердце бешено колотилось, только разгоняясь с каждой секундой. А потом её грудь вздулась – Осси сделала глубокий вдох через рот и ноздри.

Вот так, да, хорошо! Ещё! Ещё!

Молитва Ансгара стала громче, нервозностью Дрюни – невыносимой.

– Червяк…

– Не лезь! В тот день ты был моим проводником через мир боли. И мы прошли ужасный путь. Сегодня я – её проводник.

Я опустил глаза на гладь. Ни единого всплеска, не единой волны, вызванной испугом или болью. Я разжал пальцы в кровавой перчи, поняв, что Осси вдоволь наглоталась крови. Её пальцы разжались на моих наплечниках и замертво рухнули, скрывшись из виду. Невыносимая боль парализовал её тело огненным удушьем, а разум встал у порога восприятия мира и себя. Она должна принять себя. Она должна понять себя.

Воительница полностью скрылась с наших глаз, оставив моих друзей в глубоких раздумьях.

В глазах Дрюни застыла злоба, но не ко мне. Он злился лишь на себя. А взгляд Ансгара был полон разочарования. Он молчал, но губы его готовы были высказаться о глубочайшем поражении, но поймав мой взгляд, искрящийся уверенностью, парень промолчал.

Сейчас нам нужно всем помолчать.

Я выпрямился, не отрывая взгляда от алого глянца, на котором застыло отражение молодой девушки в кровавом доспехе и плаще из содранных лиц.

Осси либо опуститься на дно, либо переродится. Третьего не дано.

Женское сердце издало несколько стуков, которые уловить мог лишь я, после чего замерло. Замерло, но только для того, чтоб запуститься с новой силой. Застучать, как тяжеленный молот по наковальне. Заработать, как насос, прокачивая тонны крови по узловатым венам.

Скорее всего Дрюня разглядел на моём лице появившуюся улыбку. Он спросил:

– Червяк, что с ней?! Она жива?

– Потерпи…

– Вытащи её! – взревел мой друг, хрустя гнойными сочленениями доспеха. – Она не заслужила таких мучений!

– Не нам решать, что она заслужила, а чего – нет! Страшная плата уже внесена в счёт новой жизни. Вопрос в другом: примет она её или отвергнет. И теперь только ей решать, будет она жить или нет.

Я смолк, и алый пол под нашими ногами содрогнулся. Появилось несколько колец, как после брошенного камня в воду. Они многократно увеличились, добравшись до ног моих друзей и тут же скрылись. Рядом с моей ступнёй кровавую гладь испортил появившийся бугорок. Он начал медленно расти, принимая черты женского лица. Появился подбородок, губы, нос, глаза и лоб. Лицо было залито кровью, но постепенно она смывалась, впитываясь в поры на гладкой коже.

Осси. Лицо рыжей воительницы лежало у моих ног. А когда я наклонился, чтобы взглянуть на него, женские глаза вдруг распахнулись. Вместо белка – кровь. Чёрный зрачок расширился, с жадностью пожирая моё лицо. Золотистые веснушки, когда-то разбросанные по этому прекрасному лицу, словно зёрна на плодородном поле, ушли прочь с побледневшей кожи. Организм избавился от пятен, как от какой-то злой хвори, от болезни, способной погубить человека. Девушка полностью исцелилась. Она заново родилась.

А затем по нутру расколотого дуба пронеслось громкое эхо первого вдоха. Кровь в лёгких быстро насыщалась кислородом, вызывая у Осси жгучую боль. К ней быстро привыкаешь, но первые глотки всегда причиняют боль.

Осси взревела, как новорождённый младенец на руках врача.

Дрюня кинулся к нам, но я остановил его, вскинув руку.

– Осси, – сказал я, глядя на девушку, – Дыши глубоко, не противься боли. Ты познала её, очистилась от всех предрассудков. Ты так сильно обожглась, что уже ни когда не испугаешься раскалённого металла.

Девушка спокойно выдохнула, после чего сделала новый вдох. Взгляд отрезвел, наполнился смыслом. Она потянулась ко мне, а когда я наклонился еще ближе, её руки вырвались из алой глади и вновь ухватились за мои рога на плечах.

– Мне… – хрипела Осси, давясь кровью, – …страшно больно… Я вся горю изнутри…

– Ты давно сгорела, а сейчас воскресла, подобно птице Фениксу.

– МНЕ… БОЛЬНО…

– В тебе нет больше боли! В тебе есть только сила! Дисциплинируй свою силу!

Её глаза закатились, веки смежились. Она снова громко заорала, но в оглушительном вопле не было и тени боли. Осси никак не могла себя обуздать. Ей было выносимо принять себя другой, не такой, кем она была раньше.

Слишком тепличные условия для новорожденного создания, чья жизнь с пелёнок обречена на войны и страдания.

Я схватил её за шею и сжал пальцы с такой силой, что ей пришлось раскрыть рот и высунуть язык. Я приподнялся, вытягивая женщину из озера крови. Она дергалась и извивалась. Дура!

– Познай свою силу! – гаркнул я на неё.

– Червяк, – выдавил Дрюня, – Ты переходишь все границы, хватит её мучать…

– Андрей, посмотри на неё! Она жива, тебе этого мало?

– Так отпусти её!

– Чтобы она снова сдохла? Нет, нужно завершить начатое, мы еще не закончили!

Левой рукой я содрал с Осси полностью одежду, оставив её извиваться обнажённой. К моему удивлению, Ансгар стыдливо опустил глаза и даже отвернулся, не обронив ни слова. Дрюня на всё взирал с нечеловеческим терпением. Он всё понимал, он сам прошёл через эту боль и страдания, но, судя по всему, человеческого в его сердце было гораздо больше, чем в моём. Он переживал и боялся, но по-другому никак. И он закрыл глаза, когда понял, к чему всё идёт.

Медленно из моей левой ладони вылезло кровавое лезвие, короткое, как у кинжала. Я рассек Осси шею, вены на руках и артерии на бёдрах. Хватка её ослабла, мычание медленно угасало. Заливаемое кровью тело я бросил на пол и начал смотреть, как женский организм бросился защищать владельца.

Кожа испустила зеленоватую дымку, и первый тонкий слой наплывшей крови затвердел. За ним хлынул второй слой, а за ним – третий. Так повторилось много раз, пока смертельные раны полностью не скрылись под кровавым доспехом. Рыжие волосы вначале побледнели, став пепельно-серыми, а потом слиплись от струящейся по ним крови в локоны, которые на моих глазах затвердели и превратились в дреды, такие же как у меня.

Она лежала у моих ног и напоминала мне меня. Такой же слабой и растерянной. Потерянной, но вдруг поимевшей дом и семью. Боль сделала её сильной. Но сильная боль должна дисциплинировать её.

– Ты больше не человек, Осси, – сказал я, накинув на лицо мягкую улыбку. – Ты лучше. Ты другая. Прекрати вести себя как человек.

Расколотое дупло дуба еще никогда не слышало столь пронзительного женский крика, вызванного совсем не болью. Она вопила от отчаяния и безысходности. Я вспорол ей горло, а она даже не почувствовала боли. Кровь хлестала из её смертельной раны, а вместо упадка сил она испытала прилив.

Услышав мой спокойный голос, она и сама начала успокаиваться. Рассудительные слова, сорвавшиеся с моих губ, сумели добраться до её разума, достучаться через глухую дверь и вытянуть Осси к нам наружу.

Когда она замолкла, внутри расколотого духа воцарилась тишина. Дрюня открыл глаза. Ансгар, продолжая молиться, обернулся к нам и бросил удивлённый взгляд на Осси.

– Что ты со мной сделала? – донёсся до меня искажённый бульканьем женский голос с пола.

Окрашенные кровью слезы сорвались с окровавленных глаз, начертив на бледных щеках и подбородке Осси красные неровные линии.

– Я сделала с тобой то, что ты так давно желала, – продолжая улыбаться сказал я. – Ты стала тем, кем видела себя во сне, сражающейся с нами плечом к плечу, без боязни быть сражённой. Бесстрашной к металлу. Сильной. Ловкой. Теперь ты не будешь обузой для уродливых воинов. Ты стала равной нам.

– Ты видел мои сны?

– Теперь ты – это часть меня. Я не только видел твои сны. Я пощупал твою душу.

Она уселась на задницу, вытянула перед собой руки и осмотрела ладони. Покрутила кисти у самых глаз, словно не веря им, словно она до сих пор спит. И, единственный кошмар, которого она так боялась, – пробуждение.

А потом она вдруг громко расхохоталась.

Глава 6

– С Осси будет всё в порядке?

Юный правитель давно прекратил напевать молитву. Когда только лицо Осси прорезало кровавую гладь пола, Ансгар умолк, не веря своим глазам. Все чудеса это мира он узнавал из басен, шуток и рассказов отца, которые ему посчастливилось услышать в детстве. Перерождение видел он впервые. Впервые на его глазах умирающий стал здоровым, и даже больше. Умирающий получил силу, а в месте с ней и чуть-чуть безумия.

Сидя на полу, Осси продолжала истерически хохотать. Её разум никак не мог переварить случившееся, от чего психика включила дополнительны резервы, спасая мозг от непоправимой травмы.

– Она скоро успокоиться, – ответил я Ансгару, вставшему позади меня.

– Червяк, – к нам подошёл Дрюня. – Что ты с ней сделал?

– Андрей, твой голос будет хорошо звучать на похоронах. Сегодня же мы свидетели рождения новой жизни. Я сделал с ней то, чего она так страстно желала.

Дрюня бросился к хохочущей на полу Осси, но я успел схватить его за руку.

– Успокойся, – сказал я другу, – Дай ей осознать себя. Она оклемается. Мозг и тело абсолютно целы, её жизни ничего не угрожает.

– А разум?! – если бы Дрюня мог нарисовать на лице злость, я бы сейчас наслаждался шедевром, место которому в Третьяковской галереи.

– Разум – это другое, – улыбнулся я, стараясь не раздражать, а успокоить. – Разуму нужно время на излечение.

– Она смеётся как сумасшедшая!

– Это всего лишь реакция на ошеломительные изменения, – пояснил я.

– Когда ты пережил подобное, тебе было не до смеха!

– Видимо, моя психика способна выдержать любое дерьмо.

– А что с этим дерьмом будем делать?

Скрипнув гнойным доспехом, Дрюня повернулся к уродливому существу, стоявшего рядом с деревянным троном. Секира из срезанных лиц взмыла в воздух и уставилась на нечто, что когда-то было Хейном, дядей Ансгара.

– Нужно убить его! – рявкнул мой друг, тряся секирой. – Он предатель!

Моя ладонь в кровавой корке легла на древко секиры, опуская грозное оружие к полу.

– Не нужно его убивать. Этот уродец больше никогда не станет Хейном, как бы больно это не прозвучало для тебя, Ансгар.

Паренёк оторвал взгляд от хохочущей Осси и стыдливо посмотрел на раздувшееся до размеров газели бледное тело.

– Он предал свой народ. Он предал вас. Он предал меня. Я не испытываю к нему ни единой капли сожаления, но мне стыдно за то, что меня наполняет радость видя воочию его наказание.

– И что нам с ним делать, Червяк? – спросил Дрюня, поглядывая то на Осси, то на Хейна.

– Он отправиться со мной в дальний путь. Его тело послужит переносчиком огромного объёма крови. Станет моим рюкзаком, а там как знать, возможно найду ему иное применение.

– Ты так говоришь, – Дрюня недовольно фыркнул и отвёл глаза в сторонку, – как будто собираешься идти один.

– Мой друг, ты помог мне проделать сложнейший путь. В какой-то момент я потерял путь, но с твоей помощью сумел найти новый. Истинный. Ты спас мне жизнь. Ты сделал меня сильным, и с этой силой я смогу преодолеть любой путь. Я не вправе тебя просить следовать за мной на край света.

– Какой-же ты мелочный ублюдок, – Дрюня прищурился и смаковал каждое слово, проговаривая по слогам. – И что это вообще за словечки, наполненные пафосом? Куда ты собрался?

– В семи днях пути от сюда заканчивается земля песчаными берегами и начинается океан. Я должен переплыть его.

– И что там? Еще одна земля, которая начнётся золотистым песком?

– Земля “кровокожих”. И я не знаю, песок там стелется под ногами, или сплошной пепел.

– И откуда ты это узнал?

– Они поведали мне многое, – я взялся за край своего плаща и одёрнул в сторону, показывая моему другу жуткую вещь.

– Вот уродство! – сплюнул Дрюня, – Хуже моей секиры. Пизда! Эти лица… – он присмотрелся, вглядываясь в каждое лицо, – они что, шепчутся между собой? Они живые?

В свете зелёного пламени, пожирающего ветви дуба, без особого труда можно было разглядеть, как у срезанных лиц шевелились губы; они растягивались в улыбках и сразу же сжимались от неведомого страха или боли. Жутковатая накидка была в постоянном диалоге, в постоянном страхе, и в пребывании постоянной радости, сменяя эмоции каждую секунду.

– Они не только шепчутся между собой, – мои слова вызвали в глазах Дрюни неподдельное любопытство, он отстранился от всего, вслушиваясь в каждое моё слово, – они даровали мне силу, несравнимую с нашей.

– И что ты теперь умеешь делать? Плеваться огнём? Или сможешь меня заморозить, приковав к полу?

– Ну, как минимум, я теперь могу воскрешать людей, – пальцем я указал на Осси, продолжающую хихикать в истерике на полу из чистой крови.

– Это херня! – булькнул Днюя, издав смешок. – Ты же знаешь, такой фокус я могу проделать с любым мужиком. Ну да, сто процентной гарантии нет, что он выживет и не захлебнётся утробным гноем, но армию я себе набирал без проблем.

– Да, ты прав. Фокус так себе. Но посмотри себе под ноги. Вся эта кровь теперь моя. Хейн в моей власти…

– А я? – Дрюня ткнул себя пальцем в грудь, а затем ткнул пальцем в Ансгара. – А над ним ты тоже властен?

– Нет.

И я не солгал. Ансгар действительно являлся для меня неизведанным зверем. Где его нога ступала по кровавой глади – то место словно бунтовало, отдавая невидимыми волнами раздражения. Парнишка был необычным человек, я давно это заподозрил, но сейчас это стало очевидным.

Подойдя к Ансгару, я положил ладонь ему на кожаный наплечник, испорченный волчьей пастью.

– Как твои раны? – спросил я, натянув на лицо глуповатую маску.

Глаза парнишки попытались скрыться за бровями, но нервное подёргивание губ выдавали его с потрохами.

– Со мной всё в порядке, – промямлил он, в непривычной для него манере.

– На моих глазах кулак Хейна сделал из Осси мешок костей. А ты встал с пола, как ни в чём не бывало.

Ансгар, в свойственной форме любого юноши пойманным за враньём, принялся оправдываться. Красочно так. Даже на кожаном жилете распутал шнуровку, растянул ворот как можно шире, оттянул наружу показавшуюся рубаху, давая моим глазам полный обзор на молодую грудь, непокрытую растительностью.

– Видишь?!

Я увидел плоть сливового оттенка. Огромная гематома с кровавыми вкраплениями покрывала всю грудь юноши и опускалась по рёбрам вниз, до самого пояса.

– Хейн не промазал, – оправдывался парень, – вмазал мне так, что у меня искры из глаз посыпались!

– А что с твоими костями, друг мой? Сколько сломано?

– Наверно… – лицо парнишки играло всеми красками лжи. Глаза бегали обезумевшей собакой из стороны в сторону, подбородок трясся, ноздри широко раздувались. – Наверно, пару рёбер.

– Всего пару? – переспросил я.

– Ну, быть может… четыре.

– При такой гематоме, у тебя должны быть сломаны все рёбра.

– Я не знаю…

– Ансгар! Не лги мне! Я же вижу тебя насквозь, или ты сомневаешься в моих способностях? – тут я слегка напиздел, но парень и так уже был тёпленьким, сейчас поверит в любую чушь. – Я вижу, что у тебя нет не единого перелома! Как ты это объяснишь?

– Я… Я не знаю! – рявкнул он противным голосом, подростковым, до конца не сформировавшимся.

– А я знаю! – я заглянул ему в глаза, прятавшиеся за непослушными кудрявыми локонами, оттянутых на лицо потом. – Ты унаследовал дар своего отца!

– Еще Один не такой как все, – иронично пробулькал Дрюня, подходя к нам.

– Я сын своего отца! – лицо паренька покраснело от хлынувшей к голове крови. – И я наследник не только титула и земель. Я наследник отцовского проклятья. Мои кости – проклятье!

С теплотой на губах я рассмеялся. Какой же он глупый.

– Твои кости – дар! – сказал я.

– Благодаря этому дару, – на последнем слове он искривился, словно сглотнул кислой слюны, – мой народ страдает. Мой отец пережил мучения, которые вам и не снились!

После этих наглых слов мы с Дрюней рассмеялись, а сидящая позади нас на кровавой глади Осси словно обезумела, принялась хохотать с невероятной истерией и так громко, что даже пламя на дубовых ветвях заплясало танцем раненого зверя.

Парнишка умолк, и молчал пока мы не успокоились. Одарив нас тяжёлым взглядом презрения, окутанного блеском обиды, он нашёл в себе силы продолжить:

– Вы сами были свидетелями всего безумия, развернувшегося вокруг моего дара. Я не хочу, чтобы земля вокруг меня питалась кровью! Ни моих людей, ни чьей-либо!

– Слушай, Червяк, – Дрюня с каким-то извращённым вожделением глянул на паренька, опустил глаза на его трясущиеся от злобы губы. – А ведь мы можем ему помочь с его даром…

– Не смей даже думать об этом!

– Почему?! – Дрюня заглянул мне в глаза.

– Ты же знаешь, что случится. Мне нужно объяснять это?

– Ну ты же теперь можешь воскрешать людей, я правильно понял?

– Друг мой, ты запамятовал? Уйдёт дар – умрёт сознание. Я даже не хочу обсуждать это!

Дрюня наклонился ко мне, приблизившись твёрдыми губами к моему уху.

– И что же тогда нам с ним делать? – прошептал он.

– Он вернётся домой. И будет править на своей земле. Будет обмениваться с тобой товарами, зёрнами. Будете вместе поднимать экономику. Развивать землю.

– Значит ты меня бросаешь здесь, на этой земле?! А сам отправишься дальше путешествовать, веселиться и сражаться? Так значит! Использовал меня и выбросил, как использованный презерватив в унитаз?

– Не передёргивай. Мне смешно слышать эту чушь из твоих уст. Тебя никто не гонит прочь. Но разве ответственность за свои земли не давит на твои огромные плечи?

– Червяк, скажи правду, нам угрожает опасность невиданных размеров?

– Размеры её видимы. И да, над нами висит угроза, собственно, как и всегда.

– И вот пока она висит, моя ответственность за мои земли давит мне не только на плечи, но и на руки, в которых я могу сжимать свою секиру. Свой “Лицадёр”! И мне уже не терпится скинуть этот непосильный груз. Да и Осси… Ты сам сказал, что она стала частью тебя. И ты не отпустишь её со мной…

– Она свободна, как и я, как и ты. Но да, мы действительно связаны между собой. Умру я – умрёт она. Но никак не наоборот.

– Получается, это мы с Осси теперь тебя должны охранять?

– Получается так, – улыбка смягчила моё уставшее лицо от утомительных разговоров.

Короткую тишину нарушил юный голос Ансгара.

– Пока над нашей землёй витает опасность, и в любой момент “кровокожи” могут вернуться, я отправляюсь с вами!

– Это исключено, – отрезал я. – Ты отправишься домой! Твой народ ждёт тебя, им нужен порядок и процветание. Без тебя земли почахнуть, умрёт скот, а люди примутся убивать друг друга ради спасения и жалкого куска хлеба. Поверь мне, я знаю, что говорю. Мои глаза видели Хаос, который тебе даже и не снился. Я видел, как пылающие дома вместе с бедными жильцами пускали в небеса копоть, затмившей солнце. Я слышал, как мучительно кряхтел бетон, перед тем как рассыпаться песком и превратить девятиэтажное здание в груду мусора, погребя в душном подвале столько людей, сколько ты не терял ни в одной из самых кровопролитных битв.

– Такого быть не может!

– Поверь мне, Ансгар, может.

– Раз ты считаешь моё проклятье даром, так пусть мой дар послужит тебе верой и правдой!

Сладкие слова из уст подростка вызывали у меня тошноту. Он понятие не имел с кем связался. Но он доверился нам, и я никак не могу подвергнуть угрозе доверие юного правителя. Никто не сможет гарантировать ему безопасность в дороге, путь которой неизвестен даже мне. Я не могу рисковать, да и польза от него слишком сомнительная.

– Ансгар, вопрос твоего пребывания в нашем отряде давно решён. Мы очистили лес от “кровавой мученицы”, и вам больше никто не угрожает.

– Но “кровокожи” продолжают ходить по нашей земле…

– Эту проблему я беру на себя. Можешь не переживать.

– И как же ты решишь её? – спросил у меня парнишка, скривив лицо не от злости, а от сильной обиды.

– Тебе это не понравится, и я обещаю, я верну его, как только найду упокоение души и убью кое кого.

Плащ из двух десятков мужских лиц зашелестел о мои ноги. Я подошёл к распростёртому на кровавой глади телу “кровавой мученицы”. Она словно спала. Тело умерло, не испытав страха и боли, что отразилось маской успокоения на девичьем лице с распахнутыми глазами. Взявшись обеими руками за деревянное древко, я выдернул копьё из женской груди. Кровавый доспех издал громкий треск, влажно чмокнула плоть. И только сейчас я увидел, как из раздробленный груди наружу хлынула кровь. Пустая кровь. Струйки стекали по истерзанному телу в мою багровую лужу и сразу же в ней растворялись, чистые, словно всё это время жестокий мир не произвёл на них никакого влияния. Как будто я пролил младенческую кровь, без грязи, без похоти и боли. Странно, но это тело не было отравлено ядом времени.

– Ансгар, – повернувшись к пареньку, я сжал древко копья двумя руками и посмотрел на окровавленный наконечник, сделанный из кости руки его отца. – Я вынужден забрать с собой принадлежащее тебе копьё. “Длань праха” отправится со мной карать и обращать в прах кровокожих. И ты должен понимать, что, если я паду в бою, копьё в любом случае тебя не спасёт, будь оно в твоих руках. А с ним у меня отличные шансы на победу.

Губы Ансгара не вытянулись в понимающую улыбку, или в мрачную гримасу, они не выражали абсолютно ничего. Как и его глаза. Он уставился на меня с полным безразличием, а потом перевёл взгляд на копьё. Лёгкий прищур и тяжёлое дыхание наконец-то раскрыли его. Решение давно было принято, но он продолжал отыгрывать роль подростка, быстро становящегося настоящим мужчиной.

– Хорошо! – с высоко задранной головой гордо выдал парнишка на всё дупло расколотого дуба. – Но тогда я заберу кое-что у тебя.

Он подошёл к телу “кровавой мученицы”, остановился возле её ног и присел. В зелёном сиянии я увидел, как его ладонь легла на отрубленную руку, служившей рукоятью двуручного меча, чьё лезвие тянулось прямиком из мужской ладони, застывшей в вечном рукопожатии. Ансгар выпрямился и выставил перед собой мой меч, а его глаза принялись жадно разглядывать лезвие багрового цвета, в трещинах которого утопало пляшущее пламя зелёного цвета. Меч ему безумно нравился, а я, по сути, мог наделать таких хоть на всю армию…

Армия…

Это слово больно кольнуло меня где-то внутри мозга. Отдалось эхом, и, к моему счастью, смолкло, подойдя к горлу густым комком кисловатой крови, который я тут же проглотил.

– Я заберу меч себе, если ты не против, Инга.

– Не против. Только будь аккуратен, он очень опасен.

– И ты будь аккуратна с моим копьё, оно очень опасно.

Мы вместе рассмеялись, глядя друг другу в глаза. Наконец, за долгое время, Ансгар тепло улыбнулся и сказал:

– Надеюсь мы в скором времени увидимся, и ты принесёшь мир в наши земли. Но помни, я всегда приду к тебе на помощь, ты только позови.

Я кивнул и сказал:

– Пойдём отсюда, нам пора в дорогу.

Подходя к Осси, мы заметили любопытную картину. Кара сидела возле воительницы и вылизывала той лицо. Закованная в кровавую корку девушка улыбалась и пыталась почёсывать волчицу за ухом. Словно ничего и не было в их жизни. Словно весь тот ужас и кошмар, обративший их тела в кошмар наяву, произошёл со всем с другими существами. Осси приняла себя. Разум женщины справился с необратимой болезнью тела, превратив организм в смертоносное оружие, которым так мечтала стать воительница.

Увидев нас, Осси поднялась с колен, напоследок проведя ладонью в кровавой корке по морде волчицы, покрытой не менее уродливой коркой с одной лишь разницей – доспех зверя был из застывшего гноя, а не из крови.

– Инга, – налитые кровью глаза уставились на меня с какой-то надеждой, словно я тот самый отец, обещающий дочке каждый день погулять с ней на улице, но слова своего так и не сдержал. – Что… что мне теперь делать?

– Всё это время я считал, что ты рождена для спокойной жизни. Для дома. Для поддержания очага.

Лицо Осси скривилось, словно она услышала брань в свою сторону. Я на секунду замолк, но когда девушка успокоилась, продолжил:

– Хорошо это или плохо, но сегодня я осознал, что ты рождена совсем для другого.