Алло, меня слышно? Книга-руководство о том, как научиться слышать себя и выстраивать внутренний диалог

Глава 1. Как я послушала родителей, которые слушали меня

1983

«Ура-а-а-а!!!» – крик был пронзительный и искренний.

Акушерка на другом конце провода, отойдя от мимолетного шока, спросила:

– Кто это у вас так радуется?

– Отец ребенка, – ответила моя бабушка.

– Надо же. Первый раз слышу, чтобы мужчина так радовался рождению дочери.

Чуть позже случился еще один значимый звонок.

Мама позвонила папе из роддома и со слезами спросила:

– Скажи, ты будешь ее любить, несмотря ни на что?

– Что случилось? – разволновался папа.

– Сначала ответь. Будешь? – не унималась мама.

– Конечно буду, что случилось?

– У нее на лице большое родимое пятно, – разрыдалась в трубку мама.

– Какая ерунда, – засмеялся папа.

Он был прав. Тем более никакого родимого пятна не было. Во время родов образовалась маленькая царапина, которую помазали йодом, а маму не предупредили.

Эти воспоминания не мои, они сформировались из рассказов близких, превратились в яркие картинки, как будто я была свидетелем происходящего.

Каждый раз, когда я слушала эти истории, меня окутывало душевное тепло, спокойствие, ощущение собственной значимости. Это так приятно, когда тебя ждут, когда тебе рады по-настоящему. Кажется, что весь мир открыт перед тобой, он ждал тебя, он тебе рад. Это так важно, так ценно, когда тебя любят и принимают со всеми трещинками, родинками, пятнами, реальными и выдуманными.

Из этого складывается ресурс на всю жизнь. Только твой мир, в который мысленно возвращаешься, когда трудно, страшно, тяжело, чтобы напитаться энергией безграничной любви.

1985

Детство – пора по-настоящему волшебных моментов. И мы устроены сложней, чем думаем.

Ученые утверждают, что человек помнит эпизоды своей жизни примерно с возраста трех с половиной лет, и то обрывками. Я же в мельчайших подробностях помню очень многое из периода, когда мне было полтора – три года. Это время тесно связано с моим дедушкой. Он умер, когда мне было три, но так четко и подробно, как период до трех лет, я, наверное, не помню ни один период своей жизни. Это не выдуманные воспоминания, выстроенные из рассказов других, а реальное время, которое мы проводили только вдвоем.

В восьмидесятые декретный отпуск был полтора года. По утрам меня возили к маминым родителям, а вечером забирали. Но родители мамы были уже в возрасте, и спустя некоторое время стало понятно, что здоровье им уже не позволяет ухаживать за маленьким ребенком. Родители надеялись, что другие бабушка и дедушка, более молодые, возьмут на себя заботы о внучке, но моя бабушка со стороны отца была категорична и отказалась. И в этом моменте ярко проявилось умение человека слушать себя.

Ксения Михайловна, бабушка по маминой линии, не прислушивалась к себе, она была полностью ориентирована на потребности всех членов семьи, но только не на свои. На первом месте всегда стояли муж, дети, внуки, даже самые дальние родственники. Она не слышала сигналы организма даже в вопросе здоровья. Отдавалась семье без остатка, пока не попадала в больницу с гипертоническим кризом, и только там позволяла себе полежать, отдохнуть и ничего не делать. В итоге такое нежелание и неумение слушать внутренний голос сыграло с ней злую шутку – у нее обнаружили болезнь Альцгеймера. Именно так организм взял свое. Последние шесть лет жизни она под руководством своего недуга творила, что хотела. В этом не было ни удовольствия, ни радости. Она впадала в детство, совершала безумные поступки, и за ней необходим был круглосуточный присмотр. Ее дочери вынуждены были двадцать четыре часа в сутки находиться рядом с уже недееспособной Ксенией Михайловной.

Мама ушла с работы, чтобы ухаживать за ней днем, сестра сменяла ее ночью и в выходные. Бабушка жила в своем выдуманном мире, где творила все, что хотела. Только так она позволила себе делать то, что хочется. Всегда оставляла все лучшее детям и внукам, а с приходом болезни – забирала себе: все мясо из супа, съедала еду, приготовленную на всю семью.

Бабушка в раннем возрасте осталась без мамы, появилась мачеха. Точь-в-точь как в классической сказке. Плакать и проживать свои чувства не было возможности, надо было как-то выживать в новых условиях, где было много работы и не было даже своей зимней обуви.

С приходом болезни Альцгеймера она проживала свои чувства практически каждый день: собиралась пойти к маме – ее останавливали. Первое время пытались объяснять, что она взрослый человек, ее мама умерла, идти некуда, и тогда бабушка начинала плакать и причитать.

Когда ее мыли, она думала, что ее бьют. Оставшись рано без маминой заботы, другой она ни от кого не чувствовала: никто Ксюшу не мыл, не ухаживал за ней. Она не воспринимала мытье, уход как заботу. Не воспринимала как должное, как приятное. Для нее это было чем-то чуждым и непонятным и, скорее, представляло опасность.

Все сама: и в детстве, и когда выросла. Первый муж погиб на войне, оставив одну с маленьким сыном на руках, второй муж, мой дедушка, был замечательный. Красивый, умный, герой войны. Они построили прекрасную семью, родили еще четверых детей.

Образцовая советская семья: много работали и на благо общества, и на благо семьи. Дедушка построил большой дом, работал, помогал с детьми. Бабушка работала даже на пенсии. Всю себя посвящала семье. О себе никогда не думала, ее не интересовали наряды, носила короткую стрижку, не делала макияж. Она не знала себя, не интересовалась собой. Никогда не задумывалась о том, чего хочет, не делала того, что хотела.

Зато оторвалась с приходом болезни Альцгеймера: хотела есть, не задумываясь о том, что лучшее надо оставить другим, – ела; хотела размазывать кашу по окну – размазывала; хотела рвать фотографии – рвала; сломала руку, мешал гипс – сняла его самостоятельно.

Только в момент болезни она заявляла о своих желаниях, слушала себя, делала, что хотела, позволяла себе все. Правда, это уже была не история внутренней свободы и не пример того, как слушать себя. Это получилась грустная реальность, говорящая, что если не слушать себя долгое время, игнорировать свои желания, отодвигать себя, держать истинное Я за дверью с семью печатями, не открывать ее, не заглядывать туда, то когда-нибудь может сорвать крышу. И последствия могут быть печальными.

Получается, что слепой альтруизм не так хорош, и не такой уж это правильный путь, хотя нас часто учат обратному. Вселенная все равно добьется того, чтобы ты себя услышал, начал, наконец, делать то, что ты хочешь, но нет никакой гарантии, что это будет та жизнь, которой можно позавидовать. Порой лучше не дожидаться крайних мер от Вселенной и взять ответственность на себя. Научиться слушать и любить себя, а не класть жизнь на алтарь семейного благополучия.

Говорят, что сложно написать автобиографичную книгу и при этом сохранить хорошие отношения с родственниками. Поэтому, прежде чем писать о бабушкиной болезни, я спросила у мамы: не против ли она того, что я расскажу об Альцгеймере. Я знала, что это был болезненный этап ее жизни, тем более это происходило в девяностые, когда широкая общественность о недуге практически не слышала и не знала. Проживать подобное было тяжело не только морально и физически.

Все сопровождалось еще и осуждением со стороны соседей. Бабушка могла кричать, что ее бьют, когда ее просто мыли. Могла просить у соседей кусочек хлеба, говоря, что давно не ела, в то время как мама и ее сестра не отходили от плиты и постоянно что-то готовили. У больных Альцгеймером нет насыщения сразу после приема пищи, они забывают, что только что ели, и говорят, что очень голодны. Мама выбивалась из сил. Необходимо было кормить и постоянно контролировать бабушку, ухаживать за ней.

Эта болезнь делает человека не просто маленьким ребенком, а искажает восприятие действительности, дезориентирует в пространстве. При всей этой невыносимости бытия, тебя еще и соседи осуждают. А ты ничего не можешь сделать. Как в анекдоте:

– Я всем сказал, что у тебя сестра проститутка!

– Но у меня нет сестры.

– Вот иди теперь всем об этом и рассказывай.

Если люди что-то для себя решили, то любые твои доводы прозвучат как жалкие попытки оправдаться.

Маме больно все это вспоминать, возвращаться в тот период, заново все переживать не хотелось. Но она сказала: «Пиши». Люди должны знать, что бывает, когда не помнишь о себе, не слышишь себя, доводишь до такого состояния, что, чтобы полежать и отдохнуть, надо попасть в больницу, а чтобы начать делать то, что хочешь, лишиться разума и контроля сознания.

Лидия Григорьевна, моя вторая бабушка, наоборот – всегда слушала только себя. Это не значит, что она плевала на всех. Отнюдь. В ситуации с маленькой мной она не хотела посвящать себя заботам о ребенке, поэтому, вооружившись флаконом дефицитных французских духов, отправилась в детский сад и устроила меня в ясельную группу, куда попасть было нереально. Решила вопрос наилучшим для всех образом. Не жертвуя собой.

Правда, следом возникла другая проблема: кто будет забирать ребенка, если родители работали до 18:00, дорога домой занимала 40–60 минут, сад работал до 19:00, а большинство детей разбирали уже к шести вечера. Бабушка снова осталась верна себе и сказала, что не будет забирать меня из сада пораньше. Она была красивой, популярной в городе женщиной и позволить себе не могла без должной подготовки выйти из дома. Макияж, прическа, подбор подходящего наряда занимали много времени, и каждый день она не готова была тратить на это несколько часов, поэтому отказалась, сославшись на то, что большинство детей в саду сидят допоздна. И ее внучка не должна быть исключением.

В этой ситуации уже вмешался дедушка и сказал, что он будет забирать, чем исправно занимался более года. То было прекрасное время. Без ложной скромности скажу, что он меня очень сильно любил, а я отвечала ему взаимностью. Для дедушки это не было тяжелой ношей, наоборот – отдушиной. До меня в его жизни были: сдержанная на проявления чувств жена и трое сыновей. Мальчики, особенно в советские времена, тоже не проявляли чувств, а на их фоне тактильная девочка, которая радостно бежала к нему навстречу, была чем-то из области фантастики.

Он приходил за мной в садик пораньше, я бежала ему навстречу. Он подхватывал меня, сажал на шкафчик с приклеенным грибочком, снимал сандалики, чтобы сменить их на уличные, а я обнимала его крепко-крепко за шею и говорила: «Дедулечка, я так сильно тебя люблю». Он сиял, и я сияла. Мы были, как две лампочки. Казалось бы, бытовая сцена, а какой в ней обмен вселенской энергией, той самой божественной настоящей любовью в чистейшем виде.

Я была его наградой в конце пути, а он моей путеводной звездой.

В мельчайших подробностях помню нашу дорогу домой, как мы заходили в магазин за «Морскими камешками», как приходили домой, он наливал мне свой фирменный борщ или разогревал то, что мама оставила на обед, мы вместе обедали, а потом я окружала его своими игрушками, садилась за пианино и, аккомпанируя, пела песни, которые выучила в детском саду, а он умилялся, восхищался и аплодировал.

Годы спустя мама открыла мне страшную тайну: играла я не виртуозно, просто ляпала по клавишам, это была не мелодия, а жуткая какофония. До сих пор в это не верю, плохо помню звуки этой игры, но прекрасно помню реакцию дедушки, полную неподдельного восхищения.

Подобных историй с дедушкой у меня очень много. Мама обижается, когда я говорю, что из того периода помню только его. Ее можно понять: у меня очень любящая, заботливая мама. Она похожа на свою – всегда всю себя без остатка отдавала семье, и слышать, что в моих воспоминаниях раннего детства только дедушка, ей не очень приятно. Мне тоже было бы обидно такое услышать. Тем не менее я очень благодарна своему подсознанию, которое бережно и в мельчайших подробностях сохранило дедушку. У нас с ним было так мало времени, но оно бесценно. Это такой ресурс, такая мощь, такой важный стратегический запас жизненной энергии и веры в себя. Отдушина, так необходимая во взрослом возрасте.

Когда дедушка умер, мне было три года. Я не плакала, потому что не понимала, что происходит. Мама рассказывала, как я, будучи абсолютно спокойным, послушным ребенком, устраивала истерики, когда она меня пыталась накормить своим борщом. Я ревела и говорила, что не буду его есть, не хочу такой, хочу, как дедушка варил.

Конечно, дело было не в борще, просто я не понимала своих чувств, не понимала, что происходит, я так выражала скорбь.

Во взрослом возрасте такое тоже часто бывает, мы неправильно считываем свои чувства и эмоции. Не понимаем, не слышим себя.

1986

В закоулках моей памяти есть еще одно яркое воспоминание, из которого могла бы получиться колоритная психологическая травма.

Мне было три года, когда случилась авария на ЧАЭС. Я жила в Гомеле – 254 км от Чернобыля. Достаточно близко. Никакой конкретной информации о ситуации не было. Казалось, будто достаточно на время уехать подальше, а потом все выветрится и будет хорошо. Был момент, когда говорили, что детей прямо из детских садов будут грузить в автобусы и вывозить подальше в неизвестном направлении. Пытаюсь представить, что тогда чувствовала моя мама, – и дрожь пробирает. Повезло, что папа не растерялся, быстренько купил мне и своей маме билеты в Москву, и мы уехали. Благо у бабули было очень много друзей по всему Советскому Союзу, и Москва не была исключением. Родители не смогли поехать, работа не позволяла.

Значимая поездка вышла. После нее:

– я шучу, что меня воспитали собаки;

– мама потеряла большую часть нервных клеток и лет пять жизни;

– а психоаналитик наудил бы из нее до неприличия огромную гору травм.

В чем весь драматизм ситуации? Когда мама звонила мне в Москву, я молчала в трубку. Ситуацию усугубляло то, что говорить я начала в год и с мамой всегда были близкие отношения. Мамино тревожное состояние вызывало еще и то, что моя бабушка, будучи модницей и красавицей, обожала ходить по магазинам, и мама опасалась, что в московской толчее, увлекшись очередной парой туфель или отрезом симпатичной материи, бабуля обязательно меня потеряет. А тут еще и тишина на том конце провода. Мама была в панике. Бабушка говорила, что все отлично, я разговаривала со всеми, выглядела вполне счастливой, во многом благодаря тому, что у хозяев квартиры, которые нас приютили в Москве, были две прекрасные огромные (по меркам трехлетнего ребенка) собаки боксера. Я их обожала, и это было взаимно.

Как-то раз бабушка уложила меня на дневной сон и решила сбегать в ЦУМ, там, по ее сведениям, должны были получить дефицитный товар. В это же время и хозяйке квартиры на полчаса необходимо было сбегать по делам. Возвращается бабушка, звонит в дверь, и тишина… Звонит еще – ни звука. Важно отметить, что моя бабушка обладала крепкой нервной системой, но в тот момент ей стало не по себе. Спустя две-три минуты вернулась подруга. Поняв, что происходит, узнав, что собаки не реагируют на звонок в дверь, даже она напряглась.

Да, порода дружелюбная, детей любят, но это собаки, и наверняка случилось что-то страшное, если они замерли и не реагируют на движения и звуки у входной двери. Открыв дверь, женщины некоторое время простояли в оцепенении, боясь пройти в комнату, ведь собаки даже не вышли встречать хозяйку. С замиранием сердца бабушка и ее приятельница переступили порог и увидели следующую картину: я мирно посапываю в своей кровати, а собаки лежат рядом и охраняют мой сон. Они не лаяли и не бегали, чтобы не потревожить сон ребенка.

Сам собой напрашивается вопрос: у кого больше психологических травм, потраченных нервов и приобретенных заболеваний? У ребенка или у родителя?

Мама долго не выдержала, точнее, не выдержал отец маминых страданий, им удалось выбить отпуск, снять квартиру в Москве и приехать.

День приезда был фееричным. Когда мама подъехала к дому, я гуляла на детской площадке, стояла на самой вершине горы песка, который только привезли. Мама меня увидела, позвала, раскинула руки, ожидая, что я прыгну к ней в объятия, но этого не произошло. В итоге маме пришлось на шпильках лезть на гору песка за мной.

Да, я обиделась тогда, что меня «бросили». Вполне логичное поведение для трехлетки: молчать и дуться, когда что-то пошло не так, как рассчитывал, как хотел. Ребенок не может проанализировать свои чувства, это далеко не каждый взрослый в состоянии сделать, тем более рассказать о них. Обиделась, что не родители со мной поехали, по телефону я с мамой к тому моменту в принципе ни разу не говорила, не было необходимости, мы не расставались, она каждый день моей жизни была рядом. Ситуация вполне рядовая и быстро разрешимая, на мой взгляд.

При этом на события можно посмотреть с другой стороны. Во взрослом возрасте эту историю можно принести на сессию с психологом и сказать:

«Когда мне было три года, родители отправили меня в другой город с бабушкой. Лидия Григорьевна была не эмоциональной, не тактильной женщиной, ее больше интересовала она сама, материальные ценности. Я не видела ласки, любви в тот период. Чувствовала себя покинутой, брошенной, никому не нужной. Считала, что я плохая, от меня отказались. Все происходящее стало тяжелой травмой, до сих пор я не могу никому доверять. Даже когда все хорошо, присутствует страх, что в любой момент это может прекратиться, меня бросят. Я не доверяю миру, людям, нахожусь в постоянной тревоге».

События, которые произошли в жизни, мы не в состоянии изменить, но только нам решать, какую эмоциональную палитру выбрать для их раскраски, какие акценты расставить, какие выводы сделать, какой опыт извлечь. Мы можем намного больше, чем думаем. Только от нас зависит качество нашей жизни, градус эмоций, уровень восприятия. Не даром говорят: хочешь быть счастливым – будь им. Хочешь найти в своем детстве травму – найдешь без усилий даже в самом счастливом. Все зависит от того, под каким углом ты посмотришь на ситуацию. Можно двигаться благодаря, а можно – вопреки.

В итоге мы тогда прекрасно провели время с родителями в Москве. Я навсегда сохранила эту поездку в памяти не потому, что получила травму, а потому, что искренне и навсегда полюбила собак породы боксер. Они для меня стали символом поддержки, защиты, тепла, уюта. Показали, что мир открытый и добрый, готов прийти мне на помощь даже в самые темные времена: когда в моменте родители не с тобой, ты все равно можешь чувствовать себя защищенно и в безопасности.

Боксеров я полюбила настолько сильно, что потом долгие годы просила родителей о собаке этой породы и родители сдались, купили мне щенка, несмотря на то, что мама жутко боялась собак. Я назвала ее в честь одной из моих московских «нянь» – Ляной. Она стала мне прекрасным другом и любимым членом нашей семьи. Из этой истории я могла вынести психологическую травму или любовь к собакам, я выбрала второе.

1990

Психологическая травма в моей копилке воспоминаний все же имеется. Даже если у тебя прекрасные родители, помимо них, в твоем окружении есть другие люди. Над моей травмой потрудились бабушка Лидия Григорьевна и жена моего дяди Галина. К нам часто приезжали родственники, семья была большая и дружная. Я обожала эти мероприятия, кроме случаев, когда приезжала моя двоюродная сестра. Тогда начинался аттракцион, в котором мне не хотелось участвовать: нас сравнивали, так как мы были примерно одного возраста.

Бабушка и жена дяди ставили нас спиной друг к другу и сравнивали рост. Зачем? У меня нет ответа на этот вопрос. Учитывая тот факт, что сестра была на голову, если не больше, выше меня, то все сравнения были не в мою пользу. Зачем ставить рядом, если и так заметна разница? Я чувствовала себя отвратительно, процесс был унизительным. Не скажу, что я сильно страдала и часто потом вспоминала об этом. Просто терпела, желала, чтобы эти несколько минут позора поскорее закончились. Долгое время я считала это вспоминание проходным и не самым приятным. Ровно до того момента, как несколько лет назад кто-то захотел проделать такую же манипуляцию со сравнением роста с моим ребенком. Я превратилась в разъяренного зверя и пресекла эту попытку.

Я большой противник сравнений. Они губительно влияют на психологическое состояние, сбивают с истинного пути, глушат внутренний голос, стирают индивидуальность.

Сравнивать себя – значит пытаться сравнять с кем-то, стать таким, как он, отказаться от истинного Я. В такие моменты ориентиром становятся внешние факторы, снова забываешь о том, кто ты есть, что хорошо, красиво, интересно, правильно для тебя, чего хочешь именно ты. Сравнивая себя с другими, мы даже не задумываемся о том, а хорошо ли тому другому в его положении, действительно ли он счастлив имея то, что не имеешь ты. Может, он тоже тебе завидует.

Я не спрашивала у сестры, как она себя чувствовала в момент этих замеров, но могу допустить мысль, что не каждый высокий человек счастлив в своем «выше среднего». Классическая схема: высокие хотят быть ниже, невысокие – выше. Мы смотрим на других и хотим так же.

Да, бывает, что нас что-то не устраивает, мы желаем по-другому, стремимся что-то изменить в жизни. При этом смотрим на других, пытаемся повторять, копировать, брать пример, следовать их путем, а смотреть нужно внутрь себя, искать там ответы. Что ты хочешь изменить? Что не нравится? Чего ты хочешь на самом деле?

Разреши себе быть собой.

Мне нравятся слова рабби Зуси: «Когда я предстану перед небесным судом, никто не спросит меня: „Зуся, почему ты не был Авраамом, Яаковом или Моисеем?“ Меня оглядят и спросят: „Зуся, почему ты не был Зусей?“».

1991

Парадоксальный момент: за одиннадцать лет школы воспоминаний меньше, чем о первых годах жизни. И не удивительно…

Не могу сказать, что я любила школу. Училась в гимназии, старалась, стремилась. От меня не требовали отличной учебы, но в начале девяностых еще витала атмосфера советских норм, и только мальчишкам-хулиганам допускалось быть не идеальными отличниками. Девочка-школьница же – синоним слова «умница», «отличница», и никак иначе. Я старалась соответствовать.

Девяностые – переломный момент во многих направлениях, менялось все: образ жизни, обстоятельства, страна, менталитет. Как раньше уже не работало, было неправильно, немодно.

В один из моих дней рождения ко мне пришли подружки в майках, лосинах, джинсовых юбках «Ламбада» с радужными резинками, и я среди них – девочка-колокольчик в немецком кружевном платьице. Посмотрев на этот контраст, мама поняла, что пора ехать в Польшу.

Это было время, когда открылись границы, у людей появилась возможность ездить за рубеж. Белорусы чаще для поездок выбирали Польшу. Рынок импортных, ярких, непривычных для советских граждан товаров там был значительно богаче, но и у поляков на тот момент ситуация была непростой. На фоне сложившейся ситуации народ быстро сообразил, как можно заработать.

Сразу скажу, что это история не о легких деньгах и развлекательных шоп-турах. На тот момент поездки в ближнее зарубежье были одной из немногих возможностей купить модную одежду, сладости и игрушки, которых не было на наших прилавках, и немного заработать. Для начала надо было достать дефицитный, но ходовой в Союзе, товар из Польши. Благополучно перевезти его через границу, продать, а потом закупиться всем необходимым.

Мама с подругами совершала поездки на поезде Гомель – Варшава. Были еще специализированные автобусные туры, кто-то ездил на автомобилях. Кто-то, как и моя мама, ездил в личных целях: обеспечить близких всем необходимым, чтобы не чувствовали себя хуже других, и отложить немного денег на покупку квартиры. Для кого-то эти поездки стали началом большого бизнеса.

Опять-таки можно долго ругать девяностые, называя их лихими, тяжелыми, ужасными. Правда в том, что дело не столько во времени, в которое мы живем, а в том, что человек всегда стремится переложить на кого-то или что-то вину за то, что живет не так, как хочет. Сложно человеку взять на себя ответственность за свою жизнь и начать действовать в любых жизненных обстоятельствах, в любой ситуации с любым прошлым.

Винить кого-то проще, чем действовать.

Это был очень тяжелый период в жизни мамы: поиски подходящих товаров, неподъемные сумки, дороги, нервы, суета. Прекрасно помню каждое ее возвращение: во-первых, встреча после разлуки, во-вторых, подарки. Мы запоминаем самые эмоциональные моменты, и я поэтому хорошо помню эти дни. Иногда я мысленно к ним возвращаюсь, прихожу туда погреться, отдохнуть, зарядиться жизненной энергией, чтобы получить силы для уже своей взрослой работы, которая позволит мне создать энергетически заряженные воспоминания для моих детей.

1995

Меня поддерживали в любых начинаниях. Даже в детских увлечениях. Когда появились киндер-сюрпризы с бегемотами, которые мне очень нравились, я решила собрать всю коллекцию. Это было ой как не просто, ведь порой попадался и пазл, и солдатик, и машинка или повторка. Киндеры тогда были дорогими. Папа часто после работы приносил по две штуки. С неподдельным азартом и нетерпением он наблюдал, как я открывала их и искренне радовалась, когда удавалось пополнить коллекцию. Отец радовался вместе со мной.

В старших классах я коллекционировала декоративных черепах. Папа снова принимал в этом активное участие: раз в неделю заезжал в дорогой сувенирный магазин, чтобы посмотреть черепах, а его друзья (солидные, влиятельные в городе люди при хороших должностях) привозили мне черепах со всех стран мира.

Я сейчас не хвастаюсь, лишь хочу в очередной раз показать, как важно быть на одной волне с ребенком, поддерживать его даже в мелочах. Если же у вас в детстве такого не было, вы можете сейчас дать это своим детям или своему внутреннему ребенку. Именно так поступаю я: создаю своим детям теплые воспоминания, эмоциональные батарейки, которые будут заряжать их во взрослой жизни. Конечно, не забываю и о внутреннем ребенке.

У меня в детстве была одна из любимых книг о Барби, она сохранилась до сих пор. На обложке была большая фотография во весь рост красивой настоящей Барби из рождественской серии. У нее были белокурые локоны и пышное зеленое платье в пол, похожее на наряд Скарлетт из «Унесенных ветром». Долгие годы настоящая Барби была моей мечтой, особенно эта, с книжной обложки. В нашем городе таких кукол не продавали, в столице их тоже не было, в Польше мама ее безуспешно искала каждую поездку, но не находила, правда, всегда привозила аналоги по цене, не уступающей оригиналу. Настоящая Барби в моем детстве так и не случилась. Я выросла, мечта никуда не делась, и я купила себе эту Барби сама в тридцать лет. Это так просто и одновременно так важно – баловать своего внутреннего ребенка.

Снова вопрос выбора и личной ответственность за свою жизнь, несбывшиеся мечты и истинные желания. Мы все можем сами.

Зарождение психолога

В младших классах я стала смотреть с бабушкой «Санта-Барбару» и делала это только ради Джулии и Мэйсона. Обожала их и хотела стать адвокатом. Потом полюбила детективы и особенно книги с детективными загадками-рассказами. Был момент, когда я подумывала получить второе высшее юридическое. Не отпускал меня тот факт, что слишком велика в раннем возрасте была моя любовь к детективным историям. Позже я поняла: на самом деле меня привлекал не криминал и не стремление к справедливости. Мне нравилось распутывать загадочные истории, а именно этим и занимается психолог. Свои интересы и увлечения важно правильно расшифровывать, находить в них истинные смыслы.

С наступлением переходного возраста мой взгляд в книжном магазине стали притягивать книги по психологии. К девятому классу я уже окончательно решила, что хочу быть психологом.

Одиннадцать классов я окончила с двумя четверками: по математике и физике (я гуманитарий и горжусь этим). Золотая медаль сорвалась благодаря маме, за что я ей безмерно благодарна. Случилось это так: в конце одиннадцатого учебного года на родительском собрании к маме подошла моя классная руководительница и сказала: «Татьяна Николаевна, у Арины в аттестате две четверки выходит. Очень обидно получается, девочка хорошая, прилежная, абсолютно достойна золотой медали. Вы бы подошли к учителям, может, дополнительное задание взяли, договорились». Мама в ответ поблагодарила за заботу, но подходить ни к кому не стала. Дома рассказала о случившемся, спросила мое мнение, хочу ли я, чтобы мне помогли стать золотой медалисткой. Я категорично отказалась. Принять предложение для меня равносильно признанию в том, что ты не хочешь быть собой, что недостаточно хороша, что надо казаться тем, кем не являешься.

Школу я окончила в начале нулевых. Психологов в то время часто путали с психиатрами. Родители не были в восторге от моего выбора профессии. Экономический или юридический факультеты выглядели в их глазах престижней и надежней. Тем не менее на меня не оказывали давления, за что я очень благодарна родителям. На семейном совете было решено следующее: я иду поступать, куда так хочу, – на психологию. Если не получится, то я успеваю еще поступить на заочное в экономический, откуда впоследствии переведусь на очное.

Дополнительный план не пригодился, я поступила на психологию, в честь чего отец закатил грандиозный праздник.

Учеба в вузе – один из прекраснейших периодов жизни. В нем было все, что надо для счастья: друзья, общение на интересные темы, новые знания, психологический театр, волонтерская деятельность. Время, когда снова казалось, что весь мир открыт для тебя. Первая любовь, первая боль, первое предательство, первое преодоление.

Во всем этом было очень много свободы, много меня, моих интересов и желаний.

Я была стройная, абсолютно здоровая, счастливая, у меня было бескрайнее количество энергии. Нет, не потому, что я была молодая, а исключительно потому, что жила абсолютно аутентичную жизнь. Я слышала себя, я занималась любимым делом.

Был еще один значимый эпизод в моей жизни. Предвосхищала его история большой и чистой любви, красивых отношений, которые продлились примерно два года. Отношения были красивые, только вот закончились некрасиво. У любви на расстоянии в принципе редко бывают красивые финалы. Часто это история, когда твою судьбу решает мама парня и километры между вами.

Мамы часто думают, что они правы, они знают лучше, они помогают и оберегают. Вот и эта мама боялась, что отношения могут привести к свадьбе в двадцать лет – и жизнь сыночка пойдет под откос, карьера и становление пострадают. Расстояние тоже сыграло свою роль: он учился в Киеве, а я – в Гомеле. Со мной даже не поговорили нормально, не расстались по-человечески, даже не было стикера, письма или эсэмэски. В двадцать один год переживать подобное очень больно, а показать свою боль – стыдно. Так и живешь с этим: днем делаешь вид, что ничего не произошло, а ночью рыдаешь в подушку.

Снова выручил папа. Он очень любил, когда я проводила время дома, но в тот момент он раздобыл где-то золотую членскую карту самого крутого в городе клуба, куда без нее было трудно попасть и где был лучший бильярд, боулинг, кафе, спорт-бары. Он понимал, что ему, конечно, спокойнее, когда я дома, но мне необходимо общение, друзья, любимые игры, выход в свет, чтобы не забывать вкус жизни, не закапываться в своей боли, чтобы она не засосала меня на дно безысходности и уныния. Он видел, как мне больно. Я старалась делать вид, что все хорошо, но родители видели правду. Они чувствуют боль ребенка сильней, чем сам ребенок.

Прошел примерно год, мой мальчик повзрослел, стал самостоятельнее в мыслях и поступках. Позвонил мне. Я тогда училась на пятом курсе, он тоже оканчивал обучение. Предложил мне после получения диплома приехать к нему, жить вместе. Наутро после этого разговора был будний день, я собиралась в университет, отец на работу. Мы зашли в лифт. Я сказала:

– Пап, мне вчера звонил N. Предлагает приехать к нему после окончания университета. Хочет восстановить отношения. Что думаешь?

– Главное, что ты об этом думаешь. Только тебе решать, – ответил папа.

Мне понадобились считанные секунду, чтобы прислушаться к себе и услышать однозначный ответ, который уже был.

Конечно, я откажусь. Это ж насколько надо не уважать себя, чтобы согласиться после всего.

Шли годы, я очень часто возвращалась мыслями к тому минутному разговору в лифте. Сколько же мудрости надо было иметь, чтобы сдержать свои мысли и эмоции, не выпалить: «О чем тут еще думать? Ты с ума сошла? Забыла, как он с тобой поступил? Мы с матерью чуть с ума не сошли! Это категорически невозможно, даже думать об этом не смей».

Я не хвастаюсь, лишь хочу показать, что детство – это база, основа личности, но не гарант счастливой или несчастной жизни. Детство не определяет весь твой жизненный путь. Даже при самых замечательных, прекрасных, понимающих родителях не факт, что мы станем счастливыми взрослыми. Жизнь – череда решений, которые мы принимаем в моменте, опираясь на настроение, состояние, чужое мнение.

Детство не определяет нашу жизнь. Но из этого периода подсознание подбрасывает нам время от времени воспоминания, которые напоминают кто мы есть.

Глава 2. Как я послушала родителей мужа и стала маркетологом

В этой главе я не планирую никого обвинять. Только покажу, как сильно жизнь зависит от решений, которые мы принимаем в моменте.

Ситуация, в которой я оказалась, чем-то напоминает историю Русалочки. Я бездумно отдала свой «голос» – внутренний голос, свои мечты – взамен на «ноги» – возможность прочно стоять на земле. Обменяла мечты на призрачное счастливое существование. На жизнь, которую я не знала, никогда не хотела, не представляла, просто решила, что с какого-то перепугу мне это надо. Мне стало нужно то, о чем я ничего не знаю, и я отказалась от своего внутреннего голоса, предназначения, от той жизни, где мне было хорошо.

Все началось, когда в конце пятого курса университета я вышла замуж и переехала в Минск. Мне было двадцать два года. До этого события я никогда не жила одна, только с родителями. Они меня всегда слушали, слышали и учили слушать себя.

Если случалось, что со мной говорили безапелляционно и категорично, то в моей картине мира это означало аксиому, показатель того, что вариантов не существует, другого развития событий не может быть. Если твое мнение не спрашивают, то и говорить не о чем. Нет альтернатив.

Я любила психологию. С подросткового возраста видела себя психологом. Я верила в силу этой профессии. Была уверена, что если уж в родном городе у меня было несколько вариантов развития профессионального пути (как минимум: преподаватель психологии в колледже, психолог в школе, медицинском центре, центре развития для детей), то уж в столице их будет на порядок больше.

Я только привыкала к роли жены, к новому городу, новым жизненным обстоятельствам. Была немного потеряна, и отец мужа вызвался мне помочь с поиском работы. Я была счастлива. Он человек статусный, уверенный в себе, с большим количеством возможностей и связей.

Через неделю меня ждал разговор, точнее будет сказать, монолог, который стал судьбоносным и свернул меня с намеченного пути. Точно воспроизвести я его не смогу, все было как в тумане, но смыслы прочно врезались в мою память.

● 

Психолог таким, каким я его вижу, живет только в мире моих фантазий.

● 

Наше общество еще не готово к этому.

● 

Психологи нужны только в школах, а это адская пустая работа.

● 

Знающие люди единогласно сказали, что никаких приличных мест для работы по специальности найти нереально.

● 

Он подключил все свои связи, изучил варианты, и все плачевно.

Как итог: наилучшим выходом из ситуации на тот момент, по его мнению, было пойти работать маркетологом в офис, куда он меня устроит.

Эти фразы стали гвоздями, которыми заколотили дверь, ведущую в мою счастливую профессиональную жизнь.

Прошло немного времени, я вкусила все прелести офисной работы и занялась самоедством. Зачем соглашалась? Это совсем не мое, я не хочу просидеть всю жизнь в офисе на бессмысленной должности. Я не видела в ней ни развития, ни перспективы, ни намека на пользу обществу, ни того, что придавало бы смысл моему существованию.

Быстро пришло осознание, что самое худшее из того, что ты можешь сделать, – сидеть и страдать от того, что уже прошло и изменить нельзя, переживать, что не можешь вернуться назад хоть на минуточку и достучаться до себя в прошлом. Осознание пришло, а вот опыта его правильно обработать у меня тогда не хватило.

Воспоминания хранятся в нашей голове не просто так. Мы же не помним все события, которые происходили в нашей жизни с момента рождения. Подсознание бережно хранит для нас только самые важные и нужные моменты.

Ресурсные воспоминания – приятные моменты, связанные с дорогими людьми, эмоциональные состояния, яркие моменты жизни.

Грустные больные воспоминания – уроки жизни.

Детальные воспоминания – это те, которые помнишь в мельчайших подробностях. Они таят в себе много ценной информации. Часто это поворотные моменты в жизни, особенно когда свернул не туда.