Ключи от рая

Юрка привез из Афганистана восемь семечек. Спрятал их в пуговицы шинели. По две в каждую положил, никто не учил, сам додумался.

Выбрал самые жирные с того самого куста, что показал ему духанщик, когда он принес ему кусок солдатского мыла на обмен.

Кто-то вез кроссовки «Адидас», старшина – магнитофон «Шарп», прапорщик вообще ехал в гражданке: спортивный костюм в три полоски, кроссы, куртка «Аляска» и петушок в форме пилотки с небольшой метелкой на нитке, торчащей сзади.

А у Юрки не было даже дембельского альбома. Не позаботился, да и фотографий не было. Конечно, он тоже хотел быть крутым, хотел журнал «Плейбой» положить в дембельский дипломат, и кроссы хотел, и костюм, а больше всего кассетный «Шарп» на батарейках. Хотел ходить с ним по поселку, нося на плече, и чтобы он орал что есть мочи.

Чтобы все знали, это Казачок идет, с добычей вернулся, не зря воевал.

Но не случилось, а всё из-за роста.

Не докормила его мамка в детстве, рос рахитным, без отца. Она записала его Казаковым.

В память об отце, командировочном мужике, охмурившем её, работающую кладовщицей. Выгнали её потом за растрату, да еще условно дали, могли бы и посадить, спасла беременность.

Вдобавок ко всему завела она козу, когда доктор показывал ей, на не естественно большой Юркин живот и говорил: молоком надо кормить.

Вот и стал он Казачком вместо казака, хорошо, что козлом в школе не стали дразнить.

Он хоть и слабенький был, но его надо было сразу убивать, шел до конца. Кирпич, палка, разбитая в кровь морда с выбитым зубом и в двух местах сломанным носом – ничто не могло его остановить.

За счет этого и уважение имел. Его старшаки всегда в окно железнодорожного вагона засовывали, чтобы он арбузы оттуда им кидал. Часто выбираться приходилось на ходу, разжимать пальцы и лететь на гравий придорожного полотна. Возможно, от этого он слегка и прихрамывал потом всю жизнь.

Стоял конец ноября, во дворе его встретила орущая коза.

Обрадованная мать причитала:

Ну слава богу, вернулся, а я вся больная, даже сена на зиму не смогла заготовить, и картошка мелкая уродилась, чем я тебя буду кормить. Наверное, режь козлёнка, хоть с мясом до Нового года будем.

Коз Юрка патологически не навидел. Ребят, которые их пасли, звали козлопасами. Они хоть и не считались козлами, а за руку с ними все равно здороваться западло.

Он, конечно, не пас, с козой всегда ходила мать. Она имела нехорошую привычку всегда находить их в лесу. Где бы они ни были, она безошибочно определяла по ей только ведомым приметам.

Но ни разу не закладывала пацанов их родителям. Поэтому они относились к ней спокойно, считали своей.

– Вон твоя с козой пришла, – всегда говорили ему, – пора молоко пить, на горшок и спать.

Юрка с любовью повесил шинель на вешалку и разглядывал пуговицы, вертел их в руках.

Дверь открылась, и на пороге появилась Римка, соседская девчонка.

– Приехал? – обрадованно спросила она.

– А ты совсем стала большая, – удивлённо заметил Юрка.

Римма обиженно надула губы.

– Вы сколько картошки накопали? – влезла в разговор мать.

Римка вздрогнула: – Картошки? Да что вы, теть Тай, я даже не знаю, как она растет, мне что картошка, что морковь ни о чем не говорит.

Она, конечно, полола картофель, но делала это очень рано утром, боялась, что девчонки узнают и будут дразнить.

– Балует тебя мать, – ворчала Тая, – с детства ты у нее белоручкой растешь.

– Мы современная молодежь, нас не для черного труда рожали, мы будем жить при коммунизме. И вообще крепостное право закончилось еще при царе батюшке. В 1867 году, мне весной экзамены сдавать, – тараторила она.

– В институт будешь поступать?

Не унималась Таисия.

– Хочу в медучилище, буду медсестрой, – жеманно ответила она.

– А ты, Юр, куда думаешь?

– На завод пойду водителем, я в Афгане на бензовозе гонял, права есть, не гайки же идти на конвеер крутить.

– Иди, Рим, я его еще даже не кормила, вечером увидитесь.

Юрке она тоже стала поднадоедать, мешала наслаждаться домом и мечтами.

Вскоре на столе появилась яичница с обжаренными кусками докторской колбасы, любимое Юркино блюдо.

– А я к твоему приходу яиц набрала и просила Борьку привезти из Москвы палку колбасы. Я её в холодильнике держала, вроде без запаха ещё. Куры плохо несут, надо будет рубить в зиму, да и зерна не запасла, – жаловалась она. – Ноги совсем плохие стали, задыхаюсь я, врачи говорят, астма. Пару раз только ходила резать колоски на полях.

А Борька бутылку взял, обещал привезти, да так и не привез ничего.

Ставя бутылку плодово-ягодного вина, поглаживала она сына по голове.

Юрка вышел в сени, залез на табуретку и, порывшись в щели под потолком, что вела из веранды на чердак, достал оттуда штык-нож.

Он выменял его на ворованную «Яву» перед армией, в придачу еще мелкокалиберную винтовку с обрезанным стволом. Говорили, что она паленая, её хотели сначала утопить, но он взял себе, к ней можно было достать патроны в местном тире.

Опрокинул в себя полстакана вина, он сидел и закусывал колбасой, подцепляя ее острием штык-ножа.

– Порежешься, ложка же есть, что за дитя такое.

– Мама, я так привык, в армии мы тушенку так ели, – Юрка, конечно, врал, хотя вилок он не терпел, всегда говорил: в тюрьме вилок не дают, ел только ложкой.

Горделиво прося ее даже в ресторане, куда он однажды попал после того, как они вскрыли буфет в заводе и хорошо там поживились.

Он тогда даже блок «Опала» на общак закинул, через Ромку передал смотрящему.

– С возращением, – дверь открылась, и полупьяный сосед Борька, не снимая грязных сапог, прошёл к столу. – Наливай.

Юрка встал, ловко прокрутил клинок между пальцами и лениво поковырял им на месте переднего выбитого зуба.

– Где?

– Чего? Не понял Борька.

Зерно, что матери обещал, – и он сделал шаг навстречу.

– Да ты что, теть Тай! – обратился он к матери. – Да я же тебе говорил, неси мешок, насыплю, а ты всё не несёшь.

–А у тебя мешка нет?

–Да я сейчас принесу, зачем гнилой базар разводить, – Борис вышел.

Юрка налил себе еще полстакана и поставил еще один, плеснув и в него.

– Мальчик мой, радость озарила лицо матери, – заступник вернулся.

И она полезла за икону, достав оттуда початую бутылку водки.

– Я и брагу хотела поставить, но сахар теперь только по талонам дают, а за свеклой в поле идти не могу, – оправдывалась она.

Все, мать, у нас будет хорошо, не переживай, – успокаивал он ее.

–Я бухать не буду, вино – зло, я знаешь какую штуку оттуда привез.

Они у меня теперь знаешь где все будут, – говорил он пьянея.

Подошел к вешалке, отрезал у шинели одну пуговицу, вскрыл ее и выкатил на стол две семечки.

– Знаешь, мать, что это такое?

Да не вижу я, сынок, очки слабые стали, а на новые денег нету.

– Все, мать у нас будет, погоди, доживем до весны.

Это, мать, ключи от моджахедного рая.

И он, проделав такие же манипуляции с оставшимися пуговицами, ссыпал семена в пузырёк из-под нитроглицерина, высыпав оттуда таблетки на стол.

– А я без таблеток уже не могу, – говорила мать, перекладывая их в платочек, в котором таскала залапанную руками мелочь, – прежде чем куда идти, сразу одну под язык.

– Я в сенях мешок оставил, потом отдашь, когда освободишь, – заявил вошедший Борька.

И отряхнув ладони друг об друга, он прошел к столу, сапог на ногах уже не было.

– Ну что у нас здесь творится? – спросил Юрка и подвинул стакан Борису. У Бориса при виде вдруг появившейся водки загорелись глаза. Но как там живут пацаны, он рассказать не мог. А там Юрке было не до того, конечно, он писал пару раз, но ему не отвечали. А мать могла рассказать только за то, кого убили или посадили. Расклада в поселке она не знала. В короткой беседе с Римкой он только узнал о том, кто с кем и кто замуж вышел.

Попутно узнав, что все бабы в поселке дуры, кроме нее, конечно.

Он внаглую избавился от Бориса, не предложив ему водки, сказал про дела. Поднял под руки с табуретки и, подталкивая его рукой в плечо на выход, вывел на крыльцо.

Потом лежал на своей продавленной еще в детстве панцирной кровати с железными щитками и курил сигареты «Прима». Его кровать стояла возле печки, а у стены материна с кипой высоких подушек. В которых он так любил поваляться в детстве. Мать на него никогда не ругалась, только вздыхала и разводила руками: безотцовщина, хоть какой, а всё мужик.

– Мам, я, наверное, перетащу кровать в другую комнату, неожиданно сказал он.

– Да куда же ты ее поставишь?

– На место обеденного стола, и сделаю перегородку.

– Ну там же зимой будет холодно, – горевала мать.

– Ничего, мам, мы уже ко всему привычные. Юрка всегда мечтал иметь свою комнату.

Маленький домишко состоял из двух комнат с низким потолком в три небольших окна. В зале был трельяж в три зеркала, у которых Юрка любил крутится, когда в доме появлялась новая вещь, и разглядывать себя.

Еще был двустворчатый шифонер из фанеры светлого цвета.

Во второй печка, умывальник на стене у двери с ведром под ним. Стол с дверками, в нём хранили продукты, и стоящим на нем кирогазом. На котором готовили пишу, когда не топилась печь. Была и электрическая плита, но она выбивала пробки из-за плохого напряжения в сети.

Напротив двери одно окно, у которого стол, на котором обедали.

Для семейных торжества в зале стоял раздвижной полированный.

Если обеденный поставить к умывальнику, то место у окна освободится и можно сделать перегородку, отделившись от кухни маленькой забегаловкой шириной чуть больше кровати, со своим окном. Мечтой любого пацана.

Сюда можно будет привести Римку, – думал он, не зря она здесь крутилась. А до армии он на неё как на девку даже внимания не обращал.

В десятом, значит пятнадцать уже есть. Вспомнил себя в пятнадцать. А ему тогда девчонки не нужны были, вот и ихнеи на них внимания не обращают. Да и перед подругами можно фраернуться, я с парнем с армии пришел встречаюсь.

– Мам, а что Римка за девчонка?

– Какая там девчонка, постоянно накрашенная, ходит не с кем не здоровается и матери вообще не помогает. А та за неё заступается, говорит, я росла ничего не видала, пусть эта хоть поживёт.

На улице хмурило еще с утра. С того момента, когда Юрка садился в электричку, сойдя с поезда. Он бы был трезвый, пока ехали с Афгана, все капиталы были давно пропиты.

Он разглядывал проносящиеся пейзажи за окном, узнавал родные места. Дорогу он знал хорошо. Ещё бы жил на станции, да и покатался перед армией с пацанами. У них, у железнодорожных, окромя разборок в городе, было свое обязалово. Ходить в рейды по соседним станциям. Их там боялись, периодически оказывая сопротивление. Но по одному они не ездили и как правило били сами.

Заходили в электричку и начинали шманать всех пацанов, едущих учится в большой город, и заодно с деревенских собирали свою дань.

– Откуда? Деньги есть? Гони давай всё! Выводили в тамбур, там обыскивали, иногда били.

Юрка всегда ездил для массы, в разговорах не участвовал, это дело старшаков. После удачных налетов собирались на поляне. Жгли костёр, пили вино. Деньги шли на сигареты и выпивку, а гусей и уток на закуску воровали в озере, что было посредине поселка. Не брезговали и бегающими курями. По ночам после набора яблок в чужом саду проверяли и сараи, где часто сидели в клетках кролики.

По крупному не брали, заявок в милицию как правило не было.

К вечеру распогодилось, но идти куда-нибудь не хотелось. Жалко было отпускать от себя чувство счастья. Хотелось немного тишины, прежде чем снова окунуться в жизнь улицы.

Наконец-то все кончилось, вот она свобода, да самое остался живым, только он знал, сколько ему пришлось дрожать и молиться на крутых дорогах Афганистана – бензовозы были любимой целью у моджахедов. Он видел, как горят ребята.

В окне промелькнула начёсанная химия Римки.

– Мать зови, – крикнул он ей с кухни, как раз заканчивая с простынями – занавеска получилась классная. Еще повесить пару плакатов, и будет у него свое райское гнездышко.

Мать открыла форточку и покричала, помахав рукой.

Рима не заставила себя ждать.

– А я в кино на десять собралась, не хочешь сходить, фильм классный.

Там муж у одной инвалид, граф, и живут в замке во Франции, а она с лесничим. И прям сцены есть, все пркащввают!

Он взял ее руку в свою и взглянул в глаза, – не хочу я чего-то никуда. Оставйся со мной. У меня водка есть, колбаса.

Римма согласилась, она не боялась теть Тати, знала, что она все равно матери ничего не расскажет.

Наоборот, скажет, что не видела, ее Юрка давно к этому приучил.

Как моя нора, – говорил он ей, затаскивая в свою коморку.

Класс, – она упала спиной на кровать, которая сильно прогнулась и заскрипела.

Юрка занес за занавеску табуретку, на нее поставил водку, два стакана, нарезанную колбасу в тарелке, хлеб и маринованные огурцы в банке, которые всегда в избытке были в их погребе.

Они выпили по полстакана, запив огуречным рассолом, и закусывали.

Из музыки у Юрки был патефон с отстёгивающийся колонкой. И несколько виниловых пластинок.

–А у меня магнитофон есть, – на зависть Юрке сказала она. – И записи такие, ты «Модерн Толкинг» слушал? – Глаза ее окосели. – Сейчас принесу.

Юрка не отпускал: куда ты сейчас пойдёшь, тебя заметно, родители загонят, не ходи, – уговаривал он её.

Но Римка вырвалась и убежала в теть Таяных калошах, не стала одевать и застегивать замки на кожаных сапогах.

Но очень скоро вернулась и принесла кассетный магнитофон «Ритм», на ручке, с одним динамиком.

– Он хоть и моно, но знаешь как орет. Четыре вата динамик.

Они лежали и целовались. Юрка постоянно лез к грудям, а она разрешала, только руки положить.

Он ложил, она отталкивала, потому что не так надо бы было ложить.

И все повторялось, в конце концов он залез ей рукой под лифчик и осторожно мял грудь, играя с соском. Она просто лежала, тяжело дыша.

– Так не честно, – говорила она, – ты сильнее. Я не дам, я дам только своему парню.

– Хочешь, я стану твоим парнем!

– Хочу, но сейчас не дам, ты обманешь меня потом.

– А как же надо? – Юрка начинал злится.

Сначала все пусть узнают, что ты мой парень, а потом тебе можно будет все. Стояла она на своем.

– Но я хочу, я только с армии, – стоял Юрка на своём.

– Я могу тебе сделать это по-другому, если тебе так сильно хочется.

Юрка замер, неужели это то, о чем он в тайне думал.

– Ты лежи, я сама всё сделаю, – говорила она, расстёгивая ему ширинку, а он лежал и думал: выдернуть или в рот. Но так и не решил, а когда всё же хотел выдернуть, Римка схватила его за таз и удержала.

Потом лежали молча, она не смела поднять глаза на него, а он с ужасом думал, что она сейчас полезет целоваться.

Девчонка дура, – думал он, – сама не знает, что делает. А как было хорошо, какая молодчина, она, наверное, любит меня. И вдруг сразу другая мысль: а вдруг за нее говорят, узнают, что я с ней целовался, – и ему захотелось быстрей выпроводить ее, к тому же сделать это еще раз, она не соглашалась и вообще расплакалась, что ей домой пора.

Юрка собрался и пошел провожать Римку, время было около двенадцати, ей пора было возвращаться из кино.

– Давай завтра с тобой пойдём на танцы, завтра пятница, – предложила она перед расставанием.

– Я еще с друзьями не виделся, давай как-нибудь попозже пересечёмся, и вообще не говори пока никому, что я твой парень, пусть это будет нашей тайной.

Поёжившись, он решил заглянуть к Шабану, они с ним часто пересекались до первой его отсидки, мать сказала, он недавно пришел, заходил даже узнать.

В кармане у Юрки оставалось еще почти полбутылки водки.

В окне комнаты Шабана горел свет, они обнялись. Он тоже жил с матерью, такая же история, тоже был хозяином в доме.

– В Афгане был, ну и как там?

– Там всё можно достать, не то что у нас. Были бы деньги. Там и одежда офигенная продаётся, и аппаратура, телевизоры и магнитофоны есть. Есть даже магнитофон, в него большую кассету вставляешь, и он показывает как телевизор. Точнее, в телевизоре показывают кино, какое ты хочешь посмотреть.

– Слышал, я на зоне говорили про такие. Да, классная вещь, такую бы заиметь, какое хочешь кино бери кассету и смотри. А знаешь, какие фильмы есть? Есть порнуха, не карточки на картах, которые мы разглядываем, а прямо всё показывают, я правда не видел.

– Римка говорит, сейчас в кинотеатре идет, тоже всё показывают.

– Чего там показывают, одни намёки, а там всё конкретно, крупным планом.

Они сидели мечтательно задумавшись.

Игорь сидел за разбой, пьяный напал на женщину около магазина и хотел вырвать у нее кошелёк, который она не успела спрятать.

А она облила его молоком из бидона, по этим приметам и нашла приевшая милиция. Дали четыре года, отсидел два и на Удо, вернулся вместе с Юркой.

– Чего, там как на зоне?

– Там жить можно, если грев есть.

Меня пацаны не забывали, передавали.

– Значит, то, что мы собираем, доходит.

– Доходит, за это сразу спросят, вообще в тюрьме надо посидеть, сразу жизнь понимаешь.

Кто что почём, сразу людей видеть начинаешь.

– А ты за Римку мою соседку что слыхал? – задал Юрка волнующий его вопрос.

– Рассказывали, братишка ее маленький, когда на чердак залез курить, ее спалил. Она собаку свою поймала, легла и на себя ее затаскивала.

– И чё?

– Да нечего, вырвался Шарик и убежал, шлюха она, – сказал Игорь со злостью, он пробовал к ней приставать, но получил облом.

– Звала меня сегодня в кино.

– Нет, лучше не ходи, косо смотреть будут, баба она красивая, можно задуть, а встречаться не стоит.

Юрка успокоился, но хвалиться своими подвигами не стал, от греха подальше.

– Мы сейчас в общагу ходим, что при ПТУ, там деревенские живут.

Пацаны все чмошники, и бабы против боятся говорить.

– Так она в другом районе?

– Сейчас с ними мир, мы сейчас три района на три района махаемся.

Я после армии решил на драки не ходить, – сказал Юрка.

– Да и мне это не надо, – говорил Шабан, только куда от этого денешься. По первому свистку тоже не хожу, а по серьёзному приходится.

Водка кончилась, сигареты тоже, и они около двух ночи разбежались по домам. После того как Игорь проводил Юрку, а тот, разбудив мать, выяснил – всё, выпить больше нечего.