Сад новых надежд

Аннотация

– Я всё слышала.

Он замер. Улыбка сползла с его лица. Он напрягся, как зверь, почуявший опасность.

– Что ты слышала?

– Всё.

– Аня, это не то, что ты думаешь. Это… это сложно. Позволь мне объяснить.

– Объяснить? – я усмехнулась. – О, я прекрасно знаю все объяснения. Я их слышала уже сотни раз. «Это ради твоего же блага». «Я не хотел тебя волновать».

– Пожалуйста, не делай так, – его голос был тихим. – Просто выслушай.

– Я поверила тебе. Я, дура, снова поверила! Я позволила себе думать, что ты другой. Что ты честный. Надёжный. А ты оказался таким же, как все.

– Я не могу тебе рассказать, – наконец выдавил он. – Прости. Я просто не могу. Но клянусь, это не то, о чём ты подумала.

– Мне всё равно, – отрезала я и это была правда. – Дело не в измене. Дело в доверии. А я тебе больше не доверяю. Ни одному твоему слову. Всё кончено, Дима. Между нами всё кончено.

Глава 1

Пыль, поднятая колёсами моего старенького «форда», серебристым облаком повисла в неподвижном июльском воздухе. Я заглушила мотор, но ещё несколько секунд сидела, не в силах разжать пальцы, вцепившиеся в руль. Перед глазами было то, что ещё недавно казалось несбыточной мечтой, строчками в техническом задании, сном наяву. Усадьба «Тихие холмы».

Даже отсюда, от кованых ворот, чьи створки, покрытые ржавыми кружевами, были сиротливо распахнуты, она выглядела величественно и скорбно. Как старый аристократ, доживающий свой век в забвении. Главный дом с облупившейся охряной штукатуркой и пустыми глазницами окон походил на спящего гиганта. А вокруг него, насколько хватало глаз, раскинулся сад. Тот самый сад, ради которого я была здесь. Мой сад.

– Это наш сад, мам? – тихий голос Лёвы вырвал меня из оцепенения.

Я повернулась к сыну. На заднем сиденье он выглядел таким маленьким и серьёзным. Шестилетний, вдумчивый не по годам, он смотрел в окно, и в его больших серых глазах отражался тот же смешанный восторг и трепет, что я чувствовала сама. Он сжимал в руках свой неизменный альбом и коробку карандашей – его способ говорить с миром.

– Наш, солнышко. По крайней мере, на ближайший год точно наш.

Я заставила себя выйти из машины, и меня тут же окутал густой, настоянный на травах и прелой листве воздух. Под ногами хрустнул гравий, сквозь который упрямо пробивались одуванчики. Я сделала глубокий вдох. Так пахнет история. Так пахнет заброшенная красота, которая ждёт, когда её разбудят. Моими руками.

Мои пальцы коснулись холодного, шершавого камня въездного столба. Его венчала расколотая ваза, из трещины в которой пророс тонкий, дерзкий росток берёзы. Варварство, с точки зрения реставратора. Но какая-то своя, дикая и пронзительная поэзия.

Обойдя машину, я открыла дверь для Лёвы.

– Ну что, юный художник, готов запечатлеть руины? – я подмигнула, стараясь казаться бодрой.

Лёва молча кивнул и, выбравшись наружу, тут же направился к остаткам старого фонтана, заросшего мхом. Он никогда не бегал и не шумел. Он впитывал мир глазами, находя красоту там, где другие видели лишь тлен. Это у него было от меня.

Из багажника я достала свой рабочий планшет и тубус с чертежами. Победа в этом тендере была не просто работой. Это был мой спасательный круг. Мой шанс наконец-то выбраться из той финансовой и моральной ямы, в которую меня столкнул Кирилл. Шанс доказать себе, что я могу. Одна. Что мой талант – это нечто реальное, а не просто приложение к его «деловой хватке», как он любил говорить. Воспоминание о нём кольнуло неприятно, как заноза под ногтем. Я тут же мысленно выдернула его. Не здесь. Не сейчас. Сегодняшний день принадлежал только мне, Лёве и этим Тихим холмам.

Главное здание реставрировала другая фирма, компания «Наследие». Её владелец и главный архитектор, некий Дмитрий Воронцов, назначил мне встречу в десять. Чтобы обсудить концепцию. Чтобы разграничить зоны. Часы показывали без четверти. У меня было время, чтобы почувствовать это место.

Я медленно пошла по центральной липовой аллее. Деревья-гиганты, посаженные больше века назад, сплели свои кроны над головой в плотный зелёный шатёр. Воздух здесь был прохладным и гулким, как в старом соборе. Я знала по архивам, что под каждым деревом проложена дренажная система из керамических труб, и моё сердце сжалось от предвкушения – найти их, расчистить, вернуть к жизни. Это была почти археология. Моя страсть.

Свернув на боковую тропинку, я вышла на площадку перед южным фасадом. Здесь был разбит регулярный сад во французском стиле. Точнее, то, что от него осталось. Но я видела всё иначе. Мой профессиональный взгляд смотрел сквозь хаос запустения. Я видела ровные дорожки, слышала шёпот воды в фонтанах, вдыхала аромат тысяч роз. Я видела будущее величие этого места.

Именно в этот момент я его и увидела.

На ступенях террасы, спиной ко мне, стоял высокий мужчина в простых джинсах и тёмной рубашке. Широкий в плечах, он излучал спокойную, основательную силу. Он держал в руках большой лист ватмана и что-то говорил прорабу в каске. Голос у него был низкий, ровный, без тени сомнения.

Я подошла ближе, чувствуя, как сердце начинает стучать чуть быстрее.

– Дмитрий Воронцов?

Мужчина обернулся. Серьёзное, даже суровое лицо с чётко очерченными скулами. Внимательные, тёмные глаза. Он не улыбнулся. Просто кивнул.

– Анна Ветрова. Ландшафтный архитектор.

– Я знаю, – его взгляд скользнул по мне, оценивающе и, как мне показалось, холодно. – Я изучил ваш проект. И смету.

Последнее слово он произнёс с едва заметным нажимом. Я внутренне подобралась. Я знала, что моя смета амбициозна. Я не шла на компромиссы, когда дело касалось души проекта.

– Надеюсь, они вас впечатлили, – сказала я с лёгким вызовом.

Он проигнорировал мой тон.

– Они заставили меня задуматься. В частности, вот этот пункт. – Он ткнул пальцем в чертёж. – Реставрация старой дренажной системы. Это колоссальные земляные работы. Долго и очень дорого. Гораздо проще и эффективнее проложить новую, из современных полимерных труб.

Я почувствовала, как внутри всё холодеет. Он бил в самое сердце моей концепции.

– Проще не значит лучше, – отрезала я. – Старая система – это часть исторического наследия. Она уникальна. Моя задача – восстановить замысел архитектора, а не проложить под ним пластиковую канализацию.

Прораб рядом с ним неловко кашлянул. Дмитрий даже бровью не повёл.

– Наша общая задача, госпожа Ветрова, – сдать объект в срок и в рамках бюджета. Инвесторы не будут платить за ваши археологические изыскания, если можно достичь того же функционального результата в три раза дешевле.

Наш поединок начался. Он говорил на языке цифр и прагматизма. Я на языке истории и искусства.

– Результат не будет тем же! – мой голос звенел от сдерживаемого возмущения. – Старые керамические трубы иначе аэрируют почву, они создают совершенно другой микроклимат для корневой системы этих лип. Заменить их – значит медленно убить аллею. Вы, как архитектор-реставратор, должны это понимать!

– Как архитектор-реставратор я понимаю, что иногда приходится жертвовать менее значимым, чтобы спасти главное, – парировал он. – А как владелец компании я понимаю, что ваш подход приведёт к тому, что у нас кончатся деньги ещё до того, как мы дойдём до фасада.

Он говорил так, будто моя работа – нечто второстепенное. Будто сад – это просто красивая лужайка вокруг его здания. Этого я стерпеть не могла.

– Этот сад не менее значимая часть ансамбля! – я сделала шаг вперёд. – Игнорировать это – значит проявлять вопиющий непрофессионализм!

На его лице не дрогнул ни один мускул. Он просто смотрел на меня сверху вниз, и в его тёмных глазах мне на секунду почудился то ли интерес, то ли насмешка.

– Профессионализм, госпожа Ветрова, – это умение находить баланс между идеальной картинкой и реальным миром. В вашем проекте этого баланса нет. Он красив. Но он нежизнеспособен. Это просто очень дорогая фантазия.

«Дорогая фантазия». Эти два слова ударили меня наотмашь. Именно так Кирилл называл мои самые смелые идеи, прежде чем присвоить их себе. Я почувствовала, как к щекам приливает кровь.

– Моя «фантазия» выиграла государственный тендер, – ледяным тоном произнесла я. – И я буду воплощать её в жизнь. Каждый пункт. Если вам это не нравится, можете обсудить это с комиссией по охране памятников.

Я знала, что это был сильный ход. С комиссией никто не хотел связываться.

Дмитрий молчал, изучая моё лицо.

– Хорошо, – сказал он наконец, и я не поверила своим ушам. – Оставим дренаж. Давайте о розах. Из немецкого питомника «Кордес». Вы уверены, что нам нужны именно они? Есть прекрасные отечественные сорта…

– …не имеющие никакого отношения к тем, что росли в этом саду в девятнадцатом веке, – закончила я за него. – Я не собираюсь сажать здесь современные гибриды. Цель – вернуть саду его исторический облик. Это живой музей.

– Музеи не приносят прибыли, – коротко бросил он.

– А подделки её теряют, как только обман раскроется!

Мы стояли так близко, что я видела крошечный шрам у него на брови. Воздух между нами, казалось, потрескивал. Я понимала, что перехожу черту. Но за моей спиной были годы унижений, украденные мечты и отчаянное желание доказать, что я чего-то стою. Этот сад был моим бастионом.

Дмитрий вдруг перевёл взгляд куда-то мне за плечо. Его лицо не изменилось, но что-то в его взгляде неуловимо смягчилось.

– Это ваш сын?

Я обернулась. Лёва сидел на корточках у фонтана и рисовал.

– Да, – коротко ответила я.

– Он один здесь гуляет?

– Я вижу его.

– Это стройплощадка, – так же спокойно продолжил он. – Здесь опасно. Арматура, ямы. Ему здесь не место.

Последняя капля. Сначала он растоптал мою мечту, а теперь учит меня, как быть матерью.

– Спасибо за вашу заботу, – выцедила я сквозь зубы. – Но я как-нибудь сама разберусь, где место моему сыну. А сейчас, если мы закончили, я бы хотела начать работать.

Я резко развернулась и пошла прочь, к Лёве, чувствуя на спине его тяжёлый взгляд. Я не дам этому человеку разрушить мои планы. Я буду бороться за каждый куст, за каждый камень в этом саду.

Битва за Тихие холмы только начиналась. И это была моя битва.

Глава 2

Я развернулась так резко, что гравий скрипнул под подошвами моих ботинок, а щеки по-прежнему горели от его слов – «дорогая фантазия». Это было до боли знакомо, слишком похоже на Кирилла, который сначала обесценивал мои идеи, называя их наивными и оторванными от жизни, а затем, слегка изменив, продавал как свои собственные гениальные прорывы.

Чувствуя на спине его тяжёлый, изучающий взгляд, я заставляла себя идти ровно, с высоко поднятой головой, словно на мне была невидимая корона, а не груз прошлого и отчаянная нужда в этом проекте. Каждый шаг давался с трудом – хотелось бежать, но я не позволяла себе этой слабости.

Битва. Я была права, это будет именно битва: за каждую смету, за каждый саженец, за каждую горсть исторически достоверного гравия. И я была к ней готова. Годы, прошедшие после предательства Кирилла, научили меня сражаться: сначала с коллекторами и судебными приставами, потом с собственным отчаянием, и наконец за своё имя в профессии, за крошечные заказы, которые позволяли нам с Лёвой держаться на плаву. Я научилась быть твёрдой, как сталь, поскольку мягкость была непозволительной роскошью.

Приблизившись к фонтану, я увидела Лёву, который сидел на корточках у разбитой чаши, так поглощённый своим занятием, что, казалось, не замечал ничего вокруг. Его светлые волосы растрепались, кончик языка сосредоточенно высунулся. Я опустилась рядом с ним, стараясь выровнять дыхание.

– Что рисуешь?

Он ответил не сразу, проводя последнюю, решающую линию грифелем, а затем повернул ко мне альбом. На листе была не просто заросшая мхом руина – в его версии из трещин в камне росли причудливые, сказочные цветы, а в центре чаши, где должна была быть вода, сидела крошечная фея. Он видел не то, что есть, а то, что могло бы быть. Совсем как я.

– Очень красиво, Лёва, – я провела рукой по его волосам. – Ты видишь душу этого места.

Он прижался ко мне, и я обняла его, вдыхая знакомый запах детского шампуня и карандашной стружки. В этот момент я чувствовала себя непобедимой – ради него я была готова свернуть горы, не то что спорить с каким-то заносчивым архитектором.

– Мам, а тот дядя злой? – неожиданно тихо спросил он, не поднимая глаз от рисунка.

Моё сердце сжалось. Он всё слышал и почувствовал, конечно же.

– Нет, солнышко, он не злой, – я старалась, чтобы голос звучал ровно и успокаивающе. – Он просто другой. Он строит дом, а мы сад, и мы пока не договорились, где будет проходить граница. Но мы обязательно договоримся.

Именно в этот момент я услышала крик, донёсшийся со стороны главного входа в усадьбу – резкий, злой, с нотками пьяной обиды. Инстинктивно притянув Лёву ближе к себе, я поднялась на ноги, пытаясь разглядеть источник шума.

– …я на тебя горбатился, а ты меня вышвырнул! Думал, я утрусь?

К террасе, где всё ещё стоял Дмитрий Воронцов со своим прорабом, быстрой, шатающейся походкой приближался неопрятный мужчина в грязной спецовке. Лицо его было красным и одутловатым.

– Воронцов! Выходи, поговорим как мужик с мужиком! Или ты только со своими юристами смелый?

Прораб что-то быстро сказал Дмитрию, но тот лишь едва заметно качнул головой, давая понять, что справится сам. Он спустился со ступеней и пошёл навстречу незваному гостю спокойно, не ускоряя шага, с тем же непроницаемым выражением лица.

– Уходи, Фёдор, – голос Дмитрия был тихим, но прозвучал на удивление отчётливо в застывшем воздухе. – Мы с тобой всё решили. Тебе заплатили расчёт.

– Расчёт? Эту подачку ты называешь расчётом? – мужчина, которого звали Фёдор, ткнул в его сторону грязным пальцем. – Я тут пахал, пока ты в своём кабинетике чертежи разглядывал! А за одну ошибку сразу за ворота! Да я тебе эту стройку по кирпичику разнесу!

Подойдя почти вплотную к Дмитрию, который был на голову выше и вдвое шире в плечах, Фёдор, казалось, нисколько не смущался разницей в габаритах. Он брызгал слюной, его глаза были налиты кровью, и я поняла, что он не просто пьян, он был в ярости, на грани потери контроля.

Мне стало по-настоящему страшно – не за себя, а за Лёву. Попятившись и увлекая сына за собой, я укрылась за остатки мраморной скамьи, которая могла послужить хоть каким-то укрытием. Лёва вцепился в мою руку, его глаза стали огромными.

Дмитрий стоял неподвижно, как скала, не отвечая на оскорбления, а просто смотря на дебошира. В этом молчании было больше силы, чем во всех криках Фёдора.

– Ты украл у меня работу! У моих детей кусок хлеба изо рта вытащил! – не унимался тот, но внезапно заметил нас.

Его мутный взгляд переместился с Дмитрия на меня, потом на Лёву, спрятавшегося за моей спиной. На его лице появилась гадкая, кривая ухмылка.

– О, а это что за свита? Решил баб сюда водить? А с ребёнком! Не боишься, что ему тут кирпич на голову упадёт, а, начальник? Или тут всё так надёжно, как те балки, что ты меня заставил ставить?

Он сделал шаг в нашу сторону, и вот тогда всё изменилось.

До этого момента Дмитрий Воронцов был неподвижен, но когда Фёдор двинулся к нам, он отреагировал с молниеносной быстротой. Не бросаясь и не замахиваясь, он просто сделал один широкий шаг вперёд и вбок, оказываясь ровно на пути пьяного рабочего. Не сказав ни слова, он встал между нами, физически заслонив меня и моего сына своей широкой спиной.

Это было не театральное, не показное действие – это был инстинкт, рефлекс защитника.

– Пойдём, Фёдор, – его голос прозвучал ещё тише, но в нём появились стальные нотки, от которых у меня по спине пробежал холодок. – Твой разговор со мной. Их не трогай.

– А то что? – взвился рабочий, но его пьяная бравада явно пошла на убыль. Одно дело кричать на неподвижную мишень, и совсем другое – столкнуться с тихой, сфокусированной угрозой.

Дмитрий медленно, почти лениво поднял руку и положил её на плечо Фёдору. Не ударил, не толкнул – просто положил. Но я видела, как напряглись мышцы на его предплечье под закатанным рукавом рубашки, и как пошатнулся от этого простого движения дебошир.

– А то ты уйдёшь отсюда прямо сейчас. Либо сам, либо с моей помощью. Выбирай.

Наступила густая, звенящая тишина. Было слышно, как где-то в липах стрекочут кузнечики и как тяжело, с присвистом, дышит Фёдор. Он смотрел на руку Дмитрия на своём плече, потом на его спокойное лицо, и что-то в нём сломалось. Он сдулся, как проколотый шарик.

– Ладно… ладно, уберусь, – пробормотал он, стряхивая руку Воронцова. – Но ты ещё пожалеешь, понял?

Развернувшись, он уже не крича, а что-то бормоча себе под нос, побрёл прочь, к воротам.

Дмитрий смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом аллеи, и только тогда повернулся. Его взгляд нашёл меня за скамьёй, на долю секунды задержался на моём лице, потом скользнул к Лёве, который всё ещё крепко держал меня за руку. На его лице не было ни гордости, ни злости, ни даже облегчения – ничего. Будто он только что не предотвратил потенциально опасную ситуацию, а просто вынес мусор.

Коротко кивнув прорабу, который всё это время стоял на террасе с телефоном в руке, готовый звонить в полицию, он развернулся и, не сказав нам ни слова, пошёл обратно к дому, снова превратившись в холодного и неприступного владельца компании «Наследие».

А я осталась стоять, чувствуя, как бешено колотится сердце, и смотрела на его удаляющуюся спину, понимая, что только что увидела что-то важное – что-то, что никак не вязалось с образом прагматичного дельца, считающего деньги и критикующего мои «фантазии».

Кирилл в подобной ситуации устроил бы спектакль – кричал бы громче всех, размахивал руками, обещал вызвать «своих людей», а потом долго рассказывал, как героически он нас спас. Дмитрий не сказал ничего, он просто сделал – молча встал стеной.

Эта молчаливая, не требующая благодарности защита впечатлила меня гораздо больше, чем любые громкие слова и обещания, которые я слышала в прошлой жизни. Контраст был настолько ошеломляющим, что я на несколько мгновений забыла и про дренаж, и про немецкие розы, впервые подумав, что эта битва может оказаться совсем не такой, как я себе представляла.

Когда адреналин начал отступать, на смену ему пришла неприятная, ватная слабость в коленях. Крепче сжав ладонь Лёвы – холодную и влажную – я опустилась перед ним на корточки, заглядывая в его испуганные глаза.

– Всё в порядке, малыш. Слышишь? Всё закончилось. Плохой дядя ушёл.

Лёва молчал, только нижняя губа его едва заметно дрожала. Он не плакал – перестал плакать по любому поводу года в четыре, после того как Кирилл сказал ему, что «настоящие мужчины не ревут». Ещё одна рана, которую оставил после себя этот человек.

– Он… он хотел тебя обидеть? – прошептал Лёва.

– Нет, что ты. Он просто был очень зол и громко кричал, – я старалась говорить как можно спокойнее, хотя внутри у меня всё ещё бушевала буря. – А другой дядя, видишь? Он его прогнал. Так что мы в полной безопасности.

Прижав его к себе, я почувствовала, как его маленькое тельце было напряжено, словно струна. Сколько же ему пришлось пережить? Уход человека, которого он считал отцом, наше вечное безденежье, мои слёзы по ночам, которые, как я думала, он не слышит, а теперь ещё и это. Острый, почти невыносимый приступ вины накрыл меня за то, что вообще привезла его сюда, на эту стройплощадку, в этот мир взрослых, уродливых конфликтов.

– Поехали домой, Лёва, – сказала я, принимая единственно верное решение. – На сегодня хватит приключений. Порисуем дома, я сделаю твои любимые сырники. Хочешь?

Он медленно кивнул, не отпуская моей руки.

Собрав его карандаши и альбом, я закинула на плечо тубус с чертежами, который вдруг показался неимоверно тяжёлым, и повела сына к машине. Старалась не смотреть в сторону главного дома, где за одним из пустых оконных проёмов мне на мгновение почудился тёмный силуэт. Не хотелось снова встречаться взглядом с Дмитрием Воронцовым – я не знала, что должна чувствовать по отношению к нему, и эта неопределённость пугала меня больше открытой враждебности.

В машине Лёва сразу забрался на заднее сиденье и уткнулся в окно. Я знала, что он не будет задавать вопросов – он переварит увиденное молча, а затем, возможно, это проявится в его рисунках в виде тёмных, тревожных штрихов или фигур с искажёнными лицами.

Дорога обратно в город показалась бесконечной. Ведя машину на автомате, я снова и снова прокручивала в голове сцену у фонтана. Образ Дмитрия, заслонившего нас собой, не выходил из головы – это было так по-мужски, но не в том пошлом, маюскульном смысле, которым так кичился Кирилл, а в каком-то другом, первобытном, надёжном. Он не играл роль, он просто защищал без слов, без позёрства, без ожидания аплодисментов.

И это было опасно – опасно, потому что это было именно то, по чему изголодалась моя душа. По простой, молчаливой надёжности, по ощущению, что рядом есть стена, на которую можно опереться. Но я не могла себе этого позволить, зная, чем заканчивается доверие – руинами, долгами и разбитым сердцем. Стена в любой момент может обрушиться и похоронить тебя под обломками.

Пытаясь вернуть ту холодную, праведную ярость, которую испытывала во время нашего спора, я старалась снова увидеть в нём лишь циничного дельца, экономящего на дренажных трубах. Но не получалось – теперь его образ раздвоился. Был Дмитрий-прагматик, с которым я буду воевать, и был Дмитрий-защитник, которому я была против своей воли благодарна. И как совместить эти две ипостаси в одном человеке, я не представляла.

Вернувшись в нашу крошечную, но уютную квартиру, я почувствовала облегчение – здесь всё было знакомо и безопасно, здесь были наши правила. Лёва сразу прошёл в свою комнату, и я услышала, как он шуршит бумагой. Поставив чайник и прислонившись к кухонному столу, я набрала номер Ольги – мне нужен был её трезвый, юридический взгляд на вещи, нужно было, чтобы она вернула меня на землю из этих сумбурных эмоций.

Глава 3

Ольга ответила после пятого гудка, и я услышала на заднем плане привычный гул офисного кондиционера – она, как всегда, работала допоздна.

– Юридическая фирма «Щит и Меч», Ольга слушает, – на автомате ответила подруга. Её голос, даже по телефону, звучал чётко и авторитетно, словно она обращалась не к подруге, а к клиенту, которого собиралась разнести в суде.

– Оль, это я, – выдохнула я, опускаясь на шаткий кухонный табурет.

– Анька! Привет! – тон мгновенно сменился на тёплый и живой. – Ну, рассказывай! Как первый день на проекте века? Поразила всех своим гением? Заставила инвесторов рыдать от восторга и удвоить бюджет?

Её бодрость была такой заразительной и такой неуместной на фоне моего состояния, что я невольно улыбнулась – только Ольга умела так одной фразой выдернуть меня из пучины самокопания.

– Почти, – хмыкнула я. – Только вместо инвесторов был главный архитектор, и рыдать хотелось скорее мне. От ярости.

– Так, с этого места поподробнее. Что за фрукт? Старый пень в пыльном пиджаке, который до сих пор чертит кульманом?

– Если бы, – я провела рукой по волосам, пытаясь собрать мысли в кучу. – Его зовут Дмитрий Воронцов. И он… он…

Я запнулась, не находя слов. Как описать его? Суровый, прагматичный, уверенный в себе до невозможности – человек, который одним словом обесценил всю душу моего проекта, а потом молчаливым действием заставил меня усомниться во всём, что я о нём подумала.

– Он сложный, Оль. Он хочет заменить мою историческую дренажную систему на дешёвый пластик и сажать подмосковные розы вместо сортовых немецких. Назвал мой проект «дорогой фантазией».

Услышав, как Ольга на том конце провода издала неопределённый звук, я почувствовала, что попала в точку.

– «Дорогая фантазия»? – переспросила она, и в её голосе прорезался лёд. – Серьёзно? Он так и сказал?

– Слово в слово.

– М-да. Некоторые мужчины поразительно неоригинальны в своих попытках самоутвердиться. Где-то я это уже слышала.

Мне не нужно было уточнять, где – эта фраза, как ядовитый плющ, оплела все последние месяцы моей жизни с Кириллом. Это был его любимый приём: «Анечка, это всё, конечно, очень красиво, твои акварельные эскизы, твои мечты о садах… но это дорогая фантазия. А теперь давай я, как практичный человек, превращу это в то, что можно продать». И он превращал, убирая из моих идей всё живое и уникальное, оставляя лишь выхолощенный коммерческий продукт, под которым, впрочем, всё равно стояла моя фамилия.

– Вот и я о том же, – мой голос сел. – У меня было такое дежавю, Оль, что на секунду показалось, будто я снова там, в нашем старом офисе, и Кирилл объясняет мне, почему мой талант ничего не стоит без его денег и связей.

Замолчав и прислушиваясь к тишине в квартире, я отметила, что из комнаты Лёвы не доносилось ни звука – спит, слава богу. Встав и подойдя к окну, я стала смотреть на огни ночного города. Наша квартира была на десятом этаже старой панели, и вид отсюда открывался не на исторические усадьбы, а на тысячи таких же светящихся окон, за каждым из которых была своя жизнь, свои битвы и свои перемирия.

– Аня, – голос Ольги стал серьёзным, без тени иронии. – Этот Воронцов не Кирилл. Не смей их даже сравнивать. Кирилл – аферист и нарцисс, а этот твой архитектор, скорее всего, просто зануда и жмот, который трясётся над каждой копейкой инвесторов. Это разные вещи.

– Я знаю. Умом я всё понимаю, но было так похоже… это ощущение, когда мужчина смотрит на твою работу, на дело всей твоей жизни, и видит в этом лишь цифры в смете. И говорит с тобой так, будто ты маленькая девочка, которая играет в песочнице, а он – взрослый дядя, который пришёл объяснить, как устроен реальный мир.

– И что ты сделала? Надеюсь, ты объяснила ему, куда он может засунуть свой реальный мир вместе с пластиковыми трубами?

– Объяснила. Вспомнила про комиссию по охране памятников. Кажется, подействовало, но это было только начало.

Сделав глубокий вдох, я рассказала ей про вторую часть нашего «знакомства» – про уволенного рабочего, про его пьяные угрозы, про то, как он пошёл в нашу с Лёвой сторону, и про то, как Дмитрий встал между нами. Я описывала всё в деталях, пытаясь через слова самой понять, что же я увидела.

– …он просто шагнул вперёд, Оль. Ни слова, ни позы. Просто встал и заслонил нас, а потом одной фразой, одним жестом его убрал – без шума и пыли. И ушёл, будто ничего не случилось.

Ольга молчала, что было на неё не похоже – обычно она комментировала всё на лету.

– Оль? Ты тут?

– Тут я, – наконец отозвалась она, и голос у неё был задумчивый. – Перевариваю. Значит, сначала обесценил, а потом спас? Интересный тип. Не похож на Кирилла, это точно. Тот бы либо спрятался за твою спину, либо, наоборот, устроил бы шоу с вызовом охраны и потом месяц рассказывал о своём героизме.

– Вот именно! – я почти выкрикнула это, радуясь, что она поняла самую суть. – В этом-то и проблема! Если бы он был просто заносчивым снобом, всё было бы понятно – я бы его ненавидела, воевала бы с ним за проект, и всё. Но он оказался другим. Надёжным. Ты понимаешь, какой это когнитивный диссонанс? Я не знаю, как к нему относиться.

– А зачем тебе к нему «относиться»? – прагматично заметила Ольга. – Он твой коллега. Подрядчик, если быть точным. Относись к нему как к функции – он строит дом, ты сажаешь сад. Ваши отношения регулируются договором. Точка.

– Если бы всё было так просто, – я усмехнулась. – Мы будем работать на одном объекте год, бок о бок. Мне нужно понимать, кто он.

– Ань, ты сейчас пытаешься заглянуть в душу человеку, которого видела пятнадцать минут. Может, он спас тебя просто потому, что не хотел труп на своей стройплощадке в первый же день? Это портит отчётность.

Я знала, что она утрирует, пытается сбить мой пафос и вернуть меня в плоскость здравого смысла, но сегодня это не работало.

– Нет, дело не в этом. Я видела его глаза, когда он смотрел на того мужика – там не было ни страха, ни злости. Там было решение. Он просто решил проблему, а потом он посмотрел на Лёву, и взгляд изменился. Стал мягче.

Я замолчала, сама удивляясь своим словам – я и не осознавала, что подметила эту деталь, пока не произнесла её вслух.

– Так, Ветрова, стоп, – скомандовала Ольга. – Тормози. Я уже слышу в твоём голосе эти опасные нотки. Ты изголодалась по нормальному мужскому поступку, тебя впечатлило, что кто-то повёл себя не как законченный эгоист. Это нормально, но это не значит, что ты должна тут же приписывать ему все добродетели мира и мыслено примерять его фамилию. Этот человек – твой профессиональный оппонент и, судя по началу, довольно жёсткий. Помни об этом. Помни, чем закончилось в прошлый раз, когда ты смешала работу и личное.

«Прошлый раз». Эти два слова камнем упали в тишину. Мне не нужны были напоминания – я жила в этом «прошлом разе» каждый день. Он был в неоплаченных счетах, которые до сих пор иногда всплывали, в необходимости штопать Лёве джинсы, потому что на новые просто не было денег, в моём паническом страхе перед любыми кредитами и партнёрскими соглашениями.

– Кирилл тоже поначалу казался надёжным, – тихо сказала я, скорее себе, чем ей. – Помнишь, как он красиво ухаживал? Как носил меня на руках, буквально? Как говорил, что мы команда, что мой талант и его хватка покорят мир? Я ведь верила, я летала. Я придумывала проекты, а он их «упаковывал», и я думала, мы строим наше общее будущее, нашу империю.

Подойдя к холодильнику и достав бутылку холодной воды, я заметила, как руки слегка дрожали.

– А потом оказалось, что вся эта «империя» с самого начала записывалась только на него – все контракты, все счета. Я была просто «ведущим дизайнером» в его фирме на птичьих правах. Я была так поглощена творчеством, садами, чертежами, что даже не вникала в эту скучную юридическую муть. Я ему доверяла абсолютно.

– Это была не твоя вина, – твёрдо сказала Ольга. – Ты любила, а он этим пользовался. Классическая схема.

– Когда он ушёл, он забрал не только деньги, Оль. Он забрал всё – проекты, которые мы делали вместе, и продал их другим заказчикам. Он обанкротил фирму, повесив на неё все долги, и часть из них, по поручительствам, которые я подписывала не глядя, легла на меня. Он забрал четыре года моей жизни, забрал у Лёвы отца. И самое страшное – он почти убедил меня, что без него я никто. Просто девочка с альбомом для рисования. «Дорогая фантазия».

Сделав большой глоток воды, я попыталась проглотить ком, подступивший к горлу.

– И вот сегодня я встречаю человека, который говорит мне те же самые слова, а потом ведёт себя так, как Кирилл не смог бы повести себя даже в самом героическом сне. И я не знаю, что мне с этим делать – кому верить: своим ушам, которые слышат знакомую угрозу, или своим глазам, которые видят то, о чём я уже и мечтать забыла?

– Верь договору, – как мантру повторила Ольга. – И своему юристу. То есть мне. А этому Воронцову просто дай время себя проявить – люди со временем всегда показывают свою суть. Просто смотри внимательно и держи его на расстоянии вытянутой руки. На всякий случай.

Совет был хороший, правильный, единственно возможный, но моё смятенное сердце отказывалось его принимать.

– Ладно, – вздохнула я. – Ты права. Как всегда. Просто тяжёлый день.

– Я понимаю, – её голос снова потеплел. – Ты, большая молодец, что справилась и с ним, и с тем уродом. А сейчас иди выпей чаю с ромашкой и ложись спать. Тебе нужны силы. Война, как ты говоришь, только началась, и твой генерал должен быть в форме.

После того как мы попрощались, я ещё долго стояла у окна, глядя в темноту. Ольга была права – нужно быть сильной, собранной, держать дистанцию и не позволять эмоциям взять верх над разумом.

Тихонько приоткрыв дверь в комнату сына, я увидела, что Лёва спит, раскинув руки, и во сне чему-то улыбается. Рядом с кроватью на столе лежал его альбом, открытый на последнем рисунке, и на нём была уже не сказочная фея в развалинах фонтана. На серой бумаге были нарисованы три фигуры: одна большая, женская – это, очевидно, была я, рядом с ней маленькая, мальчишеская, с альбомом в руках. А перед нами стояла третья фигура, ещё больше, очень широкая в плечах, нарисованная твёрдыми, уверенными линиями. Она стояла к нам спиной и загораживала нас от чего-то тёмного и корявого, что было нарисовано в углу листа.

Моё сердце пропустило удар. Он не просто всё видел и слышал – он всё понял по-своему и запечатлел это так, как умел.

Я смотрела на этот простой детский рисунок, и вся моя напускная броня, вся готовность к войне дала трещину. Руины прошлого были не только в заброшенной усадьбе – самые страшные руины были внутри меня. И я отчаянно боялась, что одного неосторожного шага будет достаточно, чтобы они обрушились и погребли под собой и меня, и моё хрупкое, только-только проклюнувшееся будущее.

Глава 4

Ночь была беспокойной. Я то и дело проваливалась в тревожный, поверхностный сон, в котором переплетались образы руин, насмешливые глаза Дмитрия Воронцова и тёмная, корявая фигура из Лёвиного рисунка. Проснувшись задолго до будильника, разбитая и опустошённая, я ощущала себя так, будто всю ночь не спала, а вела с кем-то изнурительный спор.

Солнце только начинало окрашивать небо в нежно-розовые тона, когда я тихонько выбралась из постели и пошла на кухню. Включив кофеварку и прислонившись лбом к холодному стеклу окна, я смотрела на город внизу, где ещё всё спало, а редкие машины проносились по проспекту, как светлячки в предрассветной мгле.

Обычно утро было моим самым любимым временем – временем тишины, планов, надежд, но сегодня на душе лежал камень. Рисунок Лёвы не выходил у меня из головы, и этот простой лист бумаги, исчерченный грифелем, стал зеркалом, в котором отразилось всё, от чего я так старательно отворачивалась: мой страх, уязвимость моего сына и неожиданное появление в нашей жизни силы, которую я не знала, как классифицировать.

Дмитрий Воронцов – одновременно защитник и оппонент, стена, вставшая на пути угрозы и стена, преградившая путь моей мечте. Как это могло уживаться в одном человеке? Совет Ольги – «относись к нему как к функции» – звучал правильно, но казался невыполнимым, поскольку после вчерашнего он перестал быть просто функцией, став фактором: непредсказуемым, непонятным и оттого ещё более тревожным.

Когда кофеварка фыркнула, выпуская последнюю порцию ароматного напитка, я налила себе полную чашку и сделала глоток, горячая горечь немного привела меня в чувство.

Хватит рефлексировать, Ветрова. Ты профессионал, руководитель проекта. У тебя есть цель, и ты будешь к ней идти. Сегодня я вернусь в «Тихие холмы», найду этого Воронцова, и мы поговорим – не как женщина, которую напугали, и мужчина, который её защитил, а как два руководителя, которым нужно найти способ работать вместе, не разрушив при этом вековой памятник архитектуры. Я буду холодной, вежливой и непреклонной, как гранитная набережная, говоря только о деле: дренаж, розы, смета. Никаких эмоций.

С этим решением на душе стало немного легче, и я составила план. Лёву сегодня оставлю дома, позвонив нашей соседке, пенсионерке Анне Петровне, которая иногда выручала меня, я к своей огромной радости получила согласие посидеть с ним до обеда. Я не хотела снова подвергать его стрессу и, если быть до конца честной с собой, не хотела, чтобы его присутствие снова стало для меня смягчающим обстоятельством. Сегодня я шла на битву одна.

Приехав в усадьбу, когда солнце уже стояло высоко, я увидела, что территория ожила: несколько рабочих разбирали завалы у бокового флигеля, гудел генератор, где-то в глубине аллеи слышался звук бензопилы, очевидно убиравшей сухие, опасные ветки. Воздух был наполнен запахами пыли, озона и свежих опилок.

Припарковав машину и взяв только планшет, я решительно направилась к главному дому, ожидая увидеть Дмитрия там, на террасе, раздающим указания, но его нигде не было. Прораб, которого я видела вчера, заметив меня, вежливо кивнул и сообщил, что Дмитрий Андреевич «осматривает дальние постройки».

Отлично – это давало мне время. Решив не ждать его, а заняться своим делом, я направилась обследовать старую оранжерею, точнее, то, что от неё осталось. Согласно моим планам, именно на её фундаменте должен был расположиться питомник для акклиматизации редких растений перед высадкой в сад.

Дорога к оранжерее пролегала через самую запущенную часть парка, где дикая природа окончательно отвоевала своё у цивилизации. Тропинки исчезли под ковром из плюща, старые яблони, одичавшие и покрытые лишайником, переплелись ветвями с клёнами и вязами. Тишина стояла такая, что было слышно, как шуршит в прошлогодней листве ёж. Идя и сверяясь со старой картой на планшете, я чувствовала, как понемногу отступает утреннее напряжение – вот это был мой мир, который я понимала и любила, мир, который нужно было не ломать, а лишь бережно направить, помочь ему снова обрести утраченную гармонию.

Оранжерея представляла печальное зрелище – лишь каменное основание и ржавый, погнутый каркас, из которого выпало почти всё стекло, а внутри буйно разросся малинник. Но само место было чудесным: укромный, залитый солнцем склон, защищённый от северного ветра стеной старого парка. Идеально.

Присев на поваленный ствол дерева неподалёку, я начала делать в планшете пометки, рассчитывая необходимое количество материалов для временного укрытия. Так увлёкшись работой, что не сразу услышала шаги.

– Я так и думал, что найду вас здесь.

Я вздрогнула и резко подняла голову. Дмитрий Воронцов стоял в нескольких шагах от меня, прислонившись плечом к стволу огромного дуба. Одетый так же просто, как и вчера – в джинсы, походные ботинки, льняную рубашку – он казался частью этого древнего, заросшего парка благодаря игре света и тени, которую создавали солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву.

– Я не пряталась, – холодно ответила я, поднимаясь на ноги, и моя гранитная набережная снова выстраивалась внутри меня.

– Я не это имел в виду. Просто это место притягивает тех, кто видит не только руины.

Его голос был спокойным, и в нём не было и тени вчерашней жёсткости. Промолчав и ожидая, что он снова начнёт разговор о сметах, я была удивлена, когда он сказал совсем другое.

– Анна… – он впервые назвал меня по имени, и это прозвучало непривычно. – Я хотел извиниться за вчерашнее.

Я замерла – этого я не ожидала.

– Если вы о нашей профессиональной дискуссии, то извиняться не за что, – ровным тоном произнесла я. – У нас разные подходы. Это нормально.

– Нет, – он качнул головой и, отделившись от дерева, сделал шаг ко мне. – Я не о дискуссии. Я о том, что случилось потом. Фёдор не должен был здесь появиться – это моя вина, мой недосмотр. Я несу ответственность за безопасность на этом объекте и подверг опасности вас и вашего сына. Простите меня за это.

Он говорил просто, глядя мне прямо в глаза, и в его взгляде не было ни снисхождения, ни желания произвести впечатление – только искреннее, мужское сожаление. Это обезоруживало, и вся моя выстроенная за утро броня пошла трещинами.

– Всё в порядке, – заставила себя ответить я. – Ничего ведь не случилось.

– Могло случиться, и этого я бы себе не простил. Я уволил его за пьянство и воровство материалов, должен был предположить, что он может вернуться. Больше такого не повторится, охрана предупреждена.

Мы помолчали, и тишину нарушал лишь щебет птиц и далёкий гул генератора. Я не знала, что сказать, простое «спасибо» казалось неуместным и недостаточным, обвинять его было не в чем. Я просто стояла и смотрела на этого человека, который снова и снова ломал все мои стереотипы.

– Ваш сын… он сильно испугался? – спросил он тихо.

– Лёва стойкий мальчик, – уклончиво ответила я. – Но да, для него это был стресс. Поэтому я сегодня одна.

– Правильное решение, – кивнул он. – Я вчера обратил внимание… он рисовал. Он всегда рисует?

Вопрос был неожиданным, и я насторожилась. Я не любила говорить о Лёве с посторонними, это было слишком личное.

– Почти всегда. Это его способ общаться с миром.

– Могу я посмотреть?

Моей первой реакцией было отказать, сказать, что это личное, что это просто детские каракули, но что-то в его тоне, какая-то неподдельная заинтересованность остановила меня. К тому же альбом Лёвы остался дома.

– Его альбома здесь нет.

– Жаль. Мне показалось, у него очень твёрдая линия и хорошее чувство композиции. Он не просто копирует то, что видит, он выстраивает пространство. Это редкий дар.

Я смотрела на него во все глаза. Он говорил о рисунках моего шестилетнего сына как профессиональный искусствовед – не «мило», не «талантливо для его возраста», а «твёрдая линия», «чувство композиции», «выстраивает пространство». Он видел. Он действительно видел.

– Он… он много занимается, – только и смогла вымолвить я.

– Это видно. Знаете, я в детстве тоже всё время рисовал, в основном дома, старые, которые собирались сносить. Пытался запечатлеть их, пока они не исчезли. Мне казалось, что у каждого дома, даже у самого разрушенного, есть душа, и если её не нарисовать, она просто улетучится навсегда.

Он говорил это, глядя не на меня, а куда-то вдаль, на ржавый каркас оранжереи. В этот момент я увидела в нём не сурового бизнесмена Воронцова, а того самого мальчика, который с альбомом бродил по заброшенным стройкам, пытаясь спасти душу умирающих зданий. Эта картина вдруг всё объяснила – его страсть к реставрации, его прагматизм, который был лишь оборотной стороной глубокого понимания того, как хрупка эта старая красота и как легко её потерять.

Лёд в моём сердце не просто треснул – он начал таять.

– Лёва тоже так говорит, – тихо сказала я. – Что он рисует душу.

Дмитрий перевёл взгляд на меня и впервые с момента нашего знакомства улыбнулся. Это была не широкая, голливудская улыбка, а лишь лёгкое движение уголков губ, но от этого его суровое лицо мгновенно преобразилось, стало моложе и человечнее.

– Значит, мы с ним коллеги, – сказал он.

В этот момент я поняла, что никакой войны не будет – не в том смысле, в каком я её себе представляла. Не будет битвы на уничтожение, а будет что-то другое: спор, соревнование, поиск истины.

– Послушайте, Дмитрий… – начала я, решив ковать железо, пока горячо. – Давайте вернёмся к нашему проекту. Я понимаю ваши опасения по поводу бюджета и готова обсудить некоторые позиции. Возможно, мы сможем найти менее дорогие аналоги саженцев в российских питомниках – я подниму свои контакты. Возможно, часть работ по расчистке можно провести силами волонтёров – я узнаю. Но дренаж… это принципиальный вопрос, кровеносная система сада. Я не могу от неё отказаться.

Он слушал меня внимательно, не перебивая. Улыбка исчезла, но и прежней холодности в его взгляде уже не было.

– Хорошо, – сказал он после паузы. – Я вас услышал. Давайте сделаем так: вы готовите мне подробное технико-экономическое обоснование именно по дренажной системе с цифрами, расчётами, заключением специалистов-арбологов о том, какой ущерб нанесёт деревьям современная система – без эмоций, только факты. А я, со своей стороны, представлю это инвесторам и постараюсь защитить эту статью расходов. Идёт?

Я смотрела на него, поражённая. Он предлагал мне не компромисс, в котором каждый теряет половину, а партнёрство, давая мне шанс доказать свою правоту языком, который он понимает – языком фактов и цифр.

– Идёт, – кивнула я, чувствуя, как по телу разливается тёплая волна облегчения. – Я подготовлю всё к концу недели.

– Договорились, – он протянул мне руку.

Его ладонь была большой, тёплой и очень сильной. Рука человека, который привык работать, а не только руководить. Наше рукопожатие длилось всего пару секунд, но за это время я почувствовала, что между нами заключается нечто большее, чем просто деловое соглашение.

Это было перемирие – хрупкое, неустойчивое, полное недосказанности, но это было начало.

– Тогда до встречи, Анна, – сказал он, отпуская мою руку.

– До встречи, Дмитрий.

Он развернулся и пошёл обратно к главному дому, а я ещё долго стояла у развалин старой оранжереи, глядя ему вслед. Утренний туман рассеялся, солнце светило ярко, и в его лучах ржавый каркас уже не казался мне таким унылым – он был похож на эскиз, набросок чего-то нового, что только предстояло построить.

Глава 5

Следующие несколько дней превратились для меня в один сплошной марафон, поскольку хрупкое перемирие, заключённое у развалин оранжереи, требовало немедленного подкрепления фактами. Дмитрий Воронцов бросил мне вызов, и я приняла его со всей страстью, на которую была способна – он хотел цифр, расчётов, заключений экспертов, и он их получит.

Я почти не бывала на объекте, превратив свою маленькую кухню в штаб-квартиру. Подняв на уши всех своих знакомых и знакомых знакомых – почвоведов, историков парковой культуры, инженеров-гидротехников, – я часами висела на телефоне, убеждая, споря, договариваясь. Вечера напролёт я проводила, склонившись над старыми чертежами усадьбы, которые раздобыла в городском архиве, и современными программами для гидравлических расчётов, сделав кофе основным продуктом питания, а сон – непозволительной роскошью.

Лёва с молчаливым пониманием наблюдал за моей лихорадочной деятельностью, тихо рисуя за своим столиком. Иногда он подходил ко мне, клал голову мне на колени, и мы сидели так несколько минут в тишине – это была его поддержка, его способ сказать: «Я рядом, мама».

К пятнице у меня на руках был не просто документ, а настоящий научный труд – многостраничный талмуд, в котором историческая справка соседствовала с результатами химического анализа почвы, а цитаты из писем бывшего владельца усадьбы – с трёхмерной моделью движения грунтовых вод. Я доказала всё: что керамические трубы создают уникальный капиллярный эффект, недостижимый для пластика; что изменение гидрологического режима приведёт к заболачиванию низин и медленной гибели реликтовых дубов; что стоимость реставрации в долгосрочной перспективе окажется ниже, чем затраты на борьбу с последствиями «дешёвого» решения. Моя «дорогая фантазия» обрела стальной скелет из цифр и фактов.

В пятницу, ровно в четыре часа, я вошла во временный штаб строительства, который разместился в одном из отремонтированных флигелей – большую, светлую комнату с голыми белыми стенами, пахнущую свежей краской и деревом. Посредине стоял огромный стол, заваленный чертежами и образцами стройматериалов, за которым сидел Дмитрий. Он был один.

Подняв голову, когда я вошла, он не отразил на лице никаких эмоций, просто кивнул в сторону стула напротив.

– Анна. Проходите.

Молча положив перед ним толстую папку с моим исследованием и сев, я ощущала, как сердце колотится, словно перед самым важным экзаменом в жизни.

– Здесь всё, о чём мы договаривались, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Обоснование необходимости реставрации исторической дренажной системы.

Он не спеша открыл папку, и я ожидала, что он бегло просмотрит выводы, может быть, задаст пару уточняющих вопросов и вынесет свой вердикт. Но я ошиблась – он читал внимательно, сосредоточенно, переходя от страницы к странице, вчитываясь в таблицы, изучая схемы, всматриваясь в копии архивных документов. Время шло, за окном рабочие заканчивали свой день, раздавались их громкие голоса, потом проехала последняя грузовая машина, на территории усадьбы воцарилась тишина, а он всё читал.

Я сидела напротив и наблюдала за ним – за тем, как едва заметная складка пролегла между его бровей, когда он изучал инженерные расчёты, за тем, как он кончиком пальца провёл по старой карте парка, словно пытаясь почувствовать её рельеф. Я видела перед собой не просто бизнесмена, оценивающего риски, а профессионала, погрузившегося в суть проблемы, и это вызывало уважение.

Наконец, спустя почти час, он поднял на меня глаза, в тёмных зрачках которых отражался свет настольной лампы, включённой им, когда начало смеркаться.

– Впечатляет, – сказал он тихо. Простое слово, но в его устах оно прозвучало как высшая похвала. – Вы проделали колоссальную работу.

– Я просто хотела доказать, что мой проект – не просто фантазия, – ответила я, чувствуя, как спадает напряжение.

– Вы доказали гораздо большее, – он откинулся на спинку стула, не отрывая от меня взгляда. – Вы доказали, что готовы сражаться за свою идею, и делаете это с умом. Я покажу этот отчёт инвесторам – не обещаю, что это будет легко, но теперь у меня на руках все козыри. Я думаю, мы получим финансирование на реставрацию дренажа.

Я выдохнула. Победа – чистая, безоговорочная, одержанная не в крике, а в тишине кабинета. Я почувствовала прилив такой гордости и радости, что была готова рассмеяться.

– Спасибо, – только и смогла сказать я.

– Это вам спасибо, – серьёзно ответил он. – За то, что не отступили.

Казалось, на этом разговор должен был закончиться – дело сделано, можно расходиться, но никто из нас не двигался с места. Возникла пауза, которая не была неловкой, наоборот, она была наполнена новым, взаимным уважением.

– Раз уж мы разобрались с подземной частью, – Дмитрий вдруг усмехнулся, и эта редкая усмешка снова преобразила его лицо, – может, посмотрим, что у нас на поверхности?

Подойдя к стене, где висел огромный, в несколько квадратных метров, план усадьбы – не современная компьютерная распечатка, а старая, пожелтевшая от времени карта, выполненная тушью, – он пояснил, заметив мой восхищённый взгляд:

– Это из моего личного архива. Досталась от одного коллекционера. План тысяча восемьсот девяносто второго года. Последний владелец, князь Вяземский, был большим ценителем.

Я подошла и встала рядом с ним, любуясь картой, которая была произведением искусства – каждое деревце, каждая клумба, каждая статуя были прорисованы с невероятной любовью и тщательностью. Я видела на ней и мою оранжерею, и каскад прудов, и даже «зелёный лабиринт», от которого сейчас не осталось и следа.

– Он почти не отличается от того, что я нашла в городском архиве, – прошептала я, проводя пальцем по изгибу дорожки, едва не касаясь его руки. – Только здесь больше деталей. Посмотрите, у каждого фонтана было своё имя… «Слезы нимфы», «Поцелуй наяды»… Какая поэзия.

– Вяземский был поэтом, – кивнул Дмитрий. – Не слишком известным, но очень тонким. Он и сад свой воспринимал как поэму, которую можно читать, гуляя по аллеям.

Мы стояли плечом к плечу перед этой старой картой, и мир за пределами этой комнаты перестал существовать. Ушли в небытие сметы, сроки, инвесторы – осталась только история, застывшая в линиях туши, и тихий диалог двух людей, которые понимали её язык.

– Я всегда думал, – заговорил он снова, и голос его стал ниже и глубже, – что реставрация – это не строительство, а скорее разговор. Ты задаёшь вопросы старому зданию, а оно отвечает тебе через трещины в стенах, через стёртые ступени, через выцветшую роспись. Главное – уметь слушать.

– С садом то же самое, – подхватила я, поворачиваясь к нему. – Он говорит с тобой через старые деревья, через рисунок мха на камнях, через семена растений, которые спали в земле сто лет и вдруг проросли.

Мы смотрели друг на друга, и я вдруг поняла, что мы говорим об одном и том же – что его прагматизм и моя мечтательность – это лишь два разных пути к одной цели: услышать голос прошлого и помочь ему зазвучать снова. В этот момент между нами рухнула последняя стена.

– Вы любите свою работу, – это был не вопрос, а утверждение.

– А вы? – ответил он, и в его глазах я увидела тёплые искорки.

– Больше всего на свете. Кроме сына, конечно.

Разговор незаметно перетёк в личное русло. Он расспрашивал меня о Лёве, и я, к своему удивлению, легко и свободно рассказывала о его увлечении, о его характере, о том, как он видит мир. А потом я осмелела и спросила его, как он пришёл в реставрацию.

Он рассказал, что его отец был плотником, краснодеревщиком, и с детства брал его с собой на «объекты» – в старые церкви, в купеческие дома, которые тогда ещё не сносили, а пытались сохранить. Он говорил о запахе старого дерева, о скрипе половиц, о пыльных солнечных лучах, пробивающихся сквозь уцелевшие витражи, и я видела всё это его глазами, видела того самого мальчика с альбомом.

За окном совсем стемнело и начался дождь – крупные капли барабанили по крыше и подоконнику, создавая уютный, убаюкивающий фон. Единственным источником света оставалась настольная лампа, её тёплый круг выхватывал из полумрака наши лица, руки и старую карту на стене.

– Уже поздно, – сказала я, хотя мне совсем не хотелось уходить. – Мне нужно забирать Лёву.

– Да, конечно, – он словно очнулся. – Я вас провожу. Дождь сильный.

Выйдя из флигеля под навес, мы ощутили свежий воздух, пахнущий мокрой землёй и озоном. Стена дождя скрывала дальние аллеи парка, и казалось, что мы одни во всём мире.

– Спасибо вам за сегодняшний день, Дмитрий, – сказала я искренне.

– Анна, – он повернулся ко мне, и его лицо оказалось совсем близко, так что я видела капельки дождя на его волосах и своё отражение в его тёмных глазах. – Давайте перейдём на «ты». Мне кажется, после сегодняшнего разговора это будет уместно.

Моё сердце сделало кульбит.

– Хорошо, – прошептала я, чувствуя, как краска заливает щёки. – Я тоже так думаю.

Он улыбнулся своей редкой, преображающей улыбкой.

– Тогда до понедельника, Аня.

– До понедельника, Дима.

Он пошёл к своему большому чёрному джипу, а я к своему старенькому «форду». Села в машину, но не сразу завела мотор, сидя и смотря, как капли дождя стекают по лобовому стеклу, размывая огни его отъезжающей машины.

Я приехала сюда сегодня утром, готовая к войне, а уезжала с ощущением, будто обрела союзника. И, что было ещё более странно и пугающе, с лёгким, щекочущим чувством в груди, которое я не испытывала уже очень, очень давно – чувством зарождающейся симпатии. И я совершенно не знала, что мне с ним делать.

Глава 6

Выходные прошли как в приятном, тёплом тумане, сквозь который пробивались несмелые лучи надежды. Разговор с Димой в пятницу вечером полностью изменил моё мироощущение – я засыпала, прокручивая в голове его редкую улыбку, и просыпалась с чувством лёгкости, которого не испытывала много лет. Камень, который я так долго носила на душе, казалось, стал меньше.

В субботу мы с Лёвой поехали в ботанический сад, где я хотела показать ему, как выглядят настоящие оранжереи, вдохновить его, а заодно и себя. Бродя по влажному, пахнущему экзотическими цветами и мокрой землёй воздуху павильона с орхидеями, я рассказывала ему о том, как устроена система полива, как поддерживается температура. Лёва слушал, широко раскрыв глаза, а затем достал свой альбом и начал зарисовывать причудливые формы цветов, похожих на райских птиц.

Впервые за долгое время я чувствовала себя не просто матерью-одиночкой, выживающей в каменных джунглях, а женщиной, у которой есть любимое дело и будущее. Проект в «Тихих холмах» перестал быть просто работой, снова став мечтой, и в этой мечте теперь был союзник – человек, который говорил со мной на одном языке старых камней и живых деревьев.

Вечером, уложив Лёву спать, я сидела на кухне с чашкой чая и перечитывала свою переписку с Ольгой. «Ну что, твой Воронцов оказался не таким уж драконом?» – написала она. «Он оказался другим», – ответила я и надолго задумалась, пытаясь подобрать слова. Как описать ей это странное чувство – смесь уважения, удивления и зарождающейся симпатии, которую я боялась даже саму себе признать? «Он профессионал. Мы нашли общий язык», – написала я в итоге, понимая, как сухо и неполно это звучит.

Воскресенье мы занимались домашними делами – разбирали старые вещи, пекли яблочный пирог. Обычный, уютный, мирный день, во время которого я почти забыла о том, что где-то в этом мире существует Кирилл. Он стал казаться персонажем из другой, давно прочитанной и забытой книги, и его предательство больше не ощущалось как открытая, кровоточащая рана, превратившись в старый шрам – напоминание о прошлом, которое больше не причиняет острой боли.

Как же я ошибалась.

Вечером, около семи, раздался звонок в домофон. Удивившись, поскольку никого не ждала – Ольга всегда предупреждала о визите заранее, – я спросила:

– Кто там?

В динамике раздался треск, а потом голос, который заставил кровь застыть в моих жилах – голос, который я узнала бы из тысячи, даже сквозь помехи и годы.

– Анечка, это я. Открой, пожалуйста. Нам надо поговорить.

Кирилл.

Мир качнулся, и на мгновение я перестала дышать. Он здесь, у моего подъезда. Этого не могло быть – он исчез, растворился, уехал за границу, так, по крайней мере, говорили общие знакомые. Что он здесь делает? Как он меня нашёл?

– Уходи, – прохрипела я в трубку ледяной рукой.

– Ань, не надо так. Я всё понимаю, я заслужил. Но, прошу, дай мне пять минут. Это важно. Я не уйду, пока мы не поговорим.

В его голосе слышались знакомые бархатные, умоляющие нотки – те самые, которыми он умел обезоруживать, втираться в доверие, заставлять делать то, что нужно ему.

– Мам, кто там? – из комнаты вышел Лёва, протирая сонные глаза. Он задремал на диване перед телевизором.

Мой мозг заработал с бешеной скоростью. Я не могла допустить, чтобы он устроил скандал у подъезда – соседи, сплетни… И самое главное – Лёва не должен был видеть этого.

– У тебя одна минута, – отрезала я и нажала на кнопку открытия двери, затем метнулась в прихожую, лихорадочно соображая. Выставить его сразу. Не слушать. Не смотреть в глаза. Он мастер манипуляций и знает все мои слабые места.

– Лёва, солнышко, иди к себе в комнату, поиграй немного, – сказала я как можно спокойнее. – Это по работе.

Лёва недоверчиво посмотрел на меня, но послушно поплёлся в свою комнату, и я плотно прикрыла за ним дверь.

Стук в дверь – негромкий, уверенный, стук человека, который знает, что ему откроют. Сделав глубокий вдох и выдохнув, я повернула ключ в замке.

На пороге стоял он.

За эти годы он почти не изменился – та же тщательно уложенная причёска, та же дорогая, чуть небрежно расстёгнутая у ворота рубашка, те же часы на запястье. Только в уголках глаз появились тонкие морщинки, а во взгляде – новая, холодная оценка. Окинув взглядом мою скромную прихожую, он заставил меня почти физически почувствовать его снисходительное презрение.

И букет. В руках он держал огромный букет белых роз – моих любимых. Дешёвый, избитый приём, который столько раз на мне срабатывал.

– Здравствуй, Аня, – сказал он с той самой обезоруживающей улыбкой, которая когда-то казалась мне самой искренней на свете.

– У тебя сорок секунд, – ответила я, не пуская его внутрь и преграждая собой проход.

Улыбка на его лице не дрогнула.

– Ты всё такая же колючка. Хорошо выглядишь. Я слышал, ты выиграла тендер – усадьба Вяземских. Серьёзный проект. Поздравляю.

Он говорил так, будто мы расстались вчера, будто не было украденных проектов, обанкроченной фирмы и пяти лет моего ада.

– Что тебе нужно, Кирилл?

– Я пришёл извиниться, – он сделал шаг вперёд, пытаясь войти. Я не сдвинулась с места. – Аня, я знаю, я поступил как последняя сволочь. Я не ищу оправданий – я был молод, глуп, испугался ответственности. Я жалею об этом каждый день.

Он протянул мне цветы. Я не взяла.

– Уходи.

– Подожди. Это не всё. Я приехал не только за этим, – он понизил голос, делая его доверительным, заговорщическим. – Я хочу всё исправить. У меня есть новый проект – грандиозный. Эко-отель в Карелии, инвесторы из Европы. Мне нужен партнёр – надёжный, талантливый. Такой, как ты. Я хочу, чтобы мы снова работали вместе, чтобы возродили наше дело. «Арт-Ландшафт 2.0», помнишь, как мы мечтали?

Я смотрела на него и не верила своим ушам. Он не просто пришёл – он пришёл с «деловым предложением», снова желая использовать меня, мой талант, моё имя, которое я с таким трудом очистила от грязи.

– Ты в своём уме? – я рассмеялась холодным и злым смехом. – После всего, что ты сделал, ты приходишь ко мне и предлагаешь «возродить наше дело»? Ты аферист и вор, Кирилл, и я больше никогда в жизни не буду иметь с тобой ничего общего. А теперь убирайся из моего дома.

Краска на мгновение схлынула с его лица, но он тут же взял себя в руки.

– Я понимаю твою реакцию, но это не афера. Это реальный шанс – для нас обоих. И для Лёвы.

Он упомянул Лёву. Это был удар ниже пояса.

– Не смей произносить его имя! – прошипела я. – Ты не имеешь на это никакого права.

И тут, как в самом страшном сне, дверь детской комнаты приоткрылась, и на пороге появился Лёва, стоя и сжимая в руке игрушечного робота, смотря на Кирилла своими огромными, испуганными глазами.

Кирилл увидел его, и его лицо мгновенно изменилось. Маска циничного бизнесмена слетела, сменившись маской любящего, раскаявшегося «отца».

– Лёва? Малыш… ты так вырос, – его голос задрожал от поддельного умиления. – Ты меня помнишь? Я… я Кирилл.

Опустившись на одно колено и протягивая руку к моему сыну, он заставил Лёву попятиться и спрятаться за моей спиной.

– Убирайся, – повторила я, и в моём голосе зазвенела сталь. – Немедленно.

Кирилл поднялся и посмотрел на меня, и на долю секунды в его глазах я увидела не раскаяние, а холодную ярость. Он понял, что проиграл этот раунд.

– Хорошо, – сказал он подчёркнуто спокойно. – Я уйду. На сегодня. Но я не оставлю эту идею, Аня. Подумай о нашем будущем. О будущем Лёвы.

Оставив букет у двери на полу, он развернулся и пошёл к лифту, не оборачиваясь. Я захлопнула дверь и несколько раз повернула ключ в замке, затем ещё один, прислонилась к двери спиной и медленно сползла на пол, ноги меня не держали.

– Мама, это тот дядя? – прошептал Лёва, дёргая меня за рукав.

Притянув его к себе и крепко-крепко обняв, я ответила:

– Да, солнышко. Это он. Но он уже ушёл и больше не вернётся.

Я врала себе и ему. Я знала Кирилла – он не из тех, кто уходит просто так. Если он вернулся, значит, ему что-то от меня нужно, и он не остановится, пока не получит это.

Вся моя обретённая за выходные гармония, вся хрупкая надежда разлетелись вдребезги. Призрак прошлого вернулся, и он стоял не на пороге – он снова вошёл в мой дом, принеся с собой ледяной сквозняк страха и старой, незажившей боли.

Глава 7

Ночь не принесла облегчения, пройдя в рваном, тревожном сне, наполненном тенями и отголосками голоса Кирилла. Я проваливалась в сон на несколько минут и тут же выныривала обратно с колотящимся в груди сердцем, как у пойманной птицы, снова и снова прокручивая в голове его визит – снисходительную улыбку, лживые извинения, хищный блеск в глазах, когда он говорил о «новом проекте». И самое страшное – выражение лица Лёвы, его испуганный, растерянный взгляд.

Встав задолго до рассвета, я бесшумно прошла на кухню и выбросила в мусоропровод увядающий букет белых роз, оставленный им на коврике, словно это была ядовитая змея. Потом долго стояла под душем, пытаясь смыть с себя невидимую грязь его присутствия, липкий страх, который он принёс с собой, но вода не помогала – холод поселился где-то глубоко внутри.

Вся лёгкость, вся обретённая за выходные надежда испарились без следа, и мир за окном снова стал серым и враждебным. Проект в «Тихих холмах», ещё вчера казавшийся мне мечтой и спасением, сегодня выглядел как очередное поле битвы, на котором у меня не было сил сражаться. Мысль о встрече с Димой вызывала почти панику – как я буду смотреть ему в глаза? Он увидит, он всё поймёт, увидит, что я не та сильная, уверенная в себе женщина-профессионал, которую он разглядел во мне в пятницу, а разбитую, напуганную одиночку, от которой так легко отмахнуться.

Разбудив Лёву, я увидела, что он был тихим и подавленным, почти не притронувшись к завтраку.

– Мам, а дядя Кирилл ещё придёт? – спросил он, ковыряя ложкой кашу.

– Нет, малыш. Я больше не пущу его, – ответила я с уверенностью, которой не чувствовала.

– Он плохой?

Я на мгновение замерла, не зная, как объяснить шестилетнему ребёнку всю сложность предательства.

– Он совершил много ошибок, солнышко, и очень обидел нас. Поэтому мы не будем с ним общаться.

На объект я ехала на автопилоте, мёртвой хваткой вцепившись в руль, в голове стучала одна-единственная мысль: «Только бы не расклеиться. Только бы продержаться день».

«Тихие холмы» встретили меня утренней суетой – грохотала техника, перекрикивались рабочие. Пытаясь окунуться в эту деловую атмосферу и, заставить себя думать о планах, о саженцах, о сметах, я раздавала указания своей маленькой бригаде, но голос звучал чужим, а слова казались пустыми. Я смотрела на чертежи, но видела перед собой лицо Кирилла.

Старательно избегая Диму, я заметила его издалека – он стоял на крыльце главного дома, что-то обсуждая с инженерами – и тут же свернула на боковую аллею, углубившись в ту часть парка, где ещё не начались работы. Бродя среди заросших кустов сирени и пытаясь восстановить дыхание, взять себя в руки, я чувствовала, как паника только нарастает. Он вернулся, знает, где я работаю и где живу. Он будет давить, манипулировать, использовать Лёву. И я снова одна против него.

– Аня?

Его голос за моей спиной прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула и обернулась. Дима стоял в нескольких шагах от меня в рабочих джинсах и простой серой футболке, но всё равно выглядел как скала – спокойный, уверенный, надёжный. От этого контраста с моим внутренним хаосом мне стало ещё хуже.

– Привет, – выдавила я, пытаясь натянуть на лицо подобие улыбки.

Он не улыбнулся в ответ, а просто смотрел на меня – не изучая, не оценивая, а внимательно и серьёзно.

– Всё в порядке?

Простой вопрос пробил мою броню. Я могла бы выдержать напор, критику, даже спор, но не это тихое, искреннее участие.

– Да. Да, конечно. Просто много работы, – соврала я, отводя взгляд.

Он не поверил – я это знала. Сделав шаг ближе, он сказал:

– Ты не похожа на себя. В пятницу ты была другой. Что-то случилось?

Моим первым порывом было отрезать: «Не твоё дело», закрыться, уйти, спрятаться – так было привычнее и безопаснее. Демонстрировать слабость – значит давать оружие в руки другому, меня этому научил Кирилл.

Но передо мной стоял не Кирилл, а человек, который молча заслонил меня и моего сына своей спиной, человек, который спорил со мной из-за смет, но с уважением отнёсся к моим доводам. Я молчала, борясь с собой.

Он не настаивал, просто ждал, а потом сказал то, чего я никак не ожидала:

– Ты выглядишь очень уставшей. Может, бросим всё на пару часов? Поехали отсюда, прогуляемся где-нибудь в парке. Просто подышим воздухом.

Это было так просто и так невероятно – он не лез в душу, не требовал отчёта, предлагая не решение проблемы, а передышку, тихую гавань посреди моего шторма.

– Я не могу, – мой голос предательски дрогнул. – Работа… Лёва здесь…

– С работой ничего не случится за два часа, а Лёву возьмём с собой – ему тоже пойдёт на пользу смена обстановки.

Посмотрев в его тёмные, спокойные глаза, я сдалась – была слишком измотана, чтобы сопротивляться этой тихой силе. Я просто кивнула.

Через пятнадцать минут мы уже ехали в его большом, пахнущем кожей и чем-то неуловимо мужским джипе. Лёва сидел сзади, увлечённый встроенным в подголовник экраном, на котором Дима включил ему мультики. Я сидела рядом с водителем и смотрела в окно на проплывающие мимо улицы, и мы не разговаривали. Это молчание было целительным – оно не давило, не обязывало, давая мне возможность просто быть, просто дышать.

Он привёз нас в большой, старый городской парк с вековыми дубами и тихими прудами, где было немноголюдно и спокойно. Купив Лёве мороженое, а себе кофе в бумажных стаканчиках, мы медленно шли по тенистой аллее, и я чувствовала, как тугой узел напряжения внутри меня начинает понемногу ослабевать.

Когда Лёва, увидев уток в пруду, побежал к воде, мы остались вдвоём.

– Хочешь рассказать? – тихо спросил Дима, не глядя на меня.

И я рассказала – не всё, не стала говорить о деньгах, о предательстве, об украденных проектах, поскольку это было слишком больно, слишком стыдно. Но я рассказала о главном:

– Вчера вечером ко мне приходил мой бывший. Он исчез из нашей жизни пять лет назад, а вчера вернулся.

Дима молчал, не задавая вопросов, не произнося банальных фраз вроде «забудь его» или «не обращай внимания». Он просто шёл рядом, и его плечо было так близко, что я чувствовала исходившее от него тепло. Его молчаливое присутствие было красноречивее любых слов сочувствия.

– Он хочет снова работать вместе, – с горькой усмешкой добавила я. – Говорит, у него грандиозный проект.

– А ты? – так же тихо спросил он.

– А я знаю, что он лжёт. Он всегда лжёт. Но я боюсь, Дима. Боюсь, что он не отстанет. Боюсь за Лёву.

Произнеся это, я сама удивилась – я назвала его по имени и призналась в своём страхе, чего не делала уже много-много лет.

Он остановился и повернулся ко мне, взял из моей руки бумажный стаканчик с остывшим кофе и поставил его на скамейку рядом со своим, а потом очень осторожно взял мою руку в свои. Его ладони были большими, тёплыми и немного шершавыми, полностью скрыв мою похолодевшую ладонь.

– Тебе больше не нужно бояться одной, – сказал он просто. – Я рядом. Если он появится снова, просто позвони мне – в любое время дня и ночи. Я приеду.

Он не обещал решить все мои проблемы, не хвастался связями и не предлагал разобраться «по-мужски». Он предлагал самое ценное, что только мог, – своё присутствие, свою надёжность, предлагал разделить мой страх на двоих.

Я смотрела на наши сцепленные руки, и по моей щеке скатилась слеза, одна, потом вторая. Я не плакала, когда Кирилл ушёл, не плакала, когда осталась с долгами и маленьким ребёнком на руках – была слишком занята выживанием. А сейчас, в этом тихом парке, рядом с этим спокойным, сильным мужчиной, я позволила себе эту минутную слабость.

Он не стал меня утешать, а просто большим пальцем смахнул слезу с моей щеки. Этот простой, почти невесомый жест был интимнее любого поцелуя.

– Пойдём, – сказал он, легонько сжав мою руку. – Заберём нашего художника, а то он, кажется, решил подружиться со всеми местными утками.

Мы вернулись в усадьбу другими людьми. Ничего глобально не изменилось – Кирилл не исчез из моей жизни, мои проблемы не решились сами собой, но я больше не была одна в своей войне. У меня появился союзник, тихая гавань, где можно было переждать самый сильный шторм. И я знала, что теперь смогу выстоять.