Встал и пошел. Истории о том, как двигаться вперед, несмотря ни на какие преграды

Пролог

В Санкт-Петербурге в Русском музее можно увидеть портрет Боткина кисти Крамского – доктор в черном костюме и пенсне строго смотрит с полотна.

Ах, как мне знаком этот взгляд! Много лет эта картина висела в кабинете моего деда, академика Мясникова, я его полный тезка. Дед обожал живопись и был страстным ее собирателем.

Мои родители развелись, когда мне было шесть лет, и я часто жил у бабушки и дедушки в их большой квартире на Новослободской. И спать меня укладывали как раз в кабинете. Прямо над головой висел «Портрет неизвестной в белом платье» Рокотова (милая красивая женщина с добрым лицом), а вот напротив – как раз Боткин. И когда я, бывало, ночью просыпался, то в мерцающем свете уличных фонарей, пробивающемся сквозь тяжелые портьеры, видел этот строгий взгляд. Я его боялся.

Часто думаю: почему моя жизнь сложилась так, а не иначе? Кое-что я понял: я всю жизнь неосознанно старался воплотить свои детские мечты. Я часами лежал под одеялом и мечтал о путешествиях, охоте на львов, о морских походах, хотел быть летчиком, геологом, солдатом. Хотел быть самым сильным, представлял, как всех удивлю, если руками смогу опрокинуть автомобиль.

Мне было предопределено стать врачом – как же, семейные традиции! Все младенцы мужского пола должны носить имя либо Александр, либо Леонид, и все должны стать врачами! Но шила в мешке не утаишь, вот оно и колется постоянно и весьма ощутимо.

Я что, начал писать мемуары? Так вроде рано? Кто-то сказал: мемуары надо писать, когда все персонажи, упомянутые в них, уже умерли.

Да и не считаю я, что все уже завершено, искренне думаю, что все еще впереди! Так что это не мемуары, а так, путевые заметки.

Что двигает человеком?

Страх и жадность? Боль и надежда? Вера и любовь? Тут можно нафантазировать множество вариантов, но суть одна: все они не верны, как бы броско ни звучали. Жизнь течет по не нами установленному распорядку. А уж какие шпоры нам дают на разных этапах, это индивидуально. Но это, конечно, и страх, и жадность, и боль, и надежда, и вера, и любовь, и так далее, и так далее…

Когда на первом восхождении на Эльбрус мне было тяжело, друг сказал:

– Хорошо, но ты можешь сделать еще один шаг?

– Ну да, один еще смогу.

– Ну, а теперь еще один!

А там еще и еще! Помните: еще один шаг мы все и всегда можем сделать! А значит, идти. Единственный девиз, которым я сегодня руководствуюсь, «Встал и пошел!» – и не важно, какова мотивация для этого самого следующего одного шага, главная суть – движение.

А вот куда и зачем? Но этого-то нам и не дано понять, да и не нужно понимать. Просто это закон жизни: движение – жизнь, отсутствие движения – смерть.

И тут наш осознанный выбор. Мы все приходим к точке, когда должны его сделать.

20, 30, 40, 50 лет мы живем на тех ресурсах, что дала нам Природа. Кого-то она одарила щедро, кого-то не очень. Кто-то растрачивал себя безмерно, кто-то сидел на сельдерее с петрушкой. Но рано или поздно в твое окно случится немощь. Не старость – старости вообще нет, есть немощь, апатия, боль и усталость, но это все отнюдь не синонимы старости.

В биологии есть примеры: некоторые виды черепах и рыб не проявляют признаков биологического старения. Это явление называется «незначительная сенесценция» и характеризуется отсутствием функционального упадка, и смертность не увеличивается с возрастом.

И вот когда вы услышали этот стук – это и есть сигнал: пора делать выбор! Продолжать и дальше дрейфовать в парадигму «остеохондроз – артроз – недержание – диван – больничная койка» или продолжать жить. Через боль, через страдание, через не могу.

Конечно, каждый скажет: «Выбираю пожить!» – но проблема в том, что тут не учитываются слова и пожелания. Только дела.

У летчиков есть понятие «точка невозврата». Если при взлете или другом маневре не выполнить определенные действия – все, катастрофа. В жизни еще жестче: там мало что-то предпринять, надо следовать выбранному пути всю остальную жизнь. Все будет очень трудно: через ограничения, через боль, через страдания. Питание, сон, движение, лечение, отношения – все подчинено железной дисциплине, иначе все зря, иначе туда, в «остеохондроз – артрит – немощь»!

Я когда-то вывел формулу: «Здоровый человек – это тот, кто считает себя здоровым, а больной – тот, кто считает себя больным». Так что это не вопрос выбора даже, а смены жизненной идеологии, на это способны только единицы. А по сути, просто надо сделать еще один шаг! И еще один. И еще.

Если вдуматься, то все те «шпоры» для нас на самом деле именно такие – страх и жадность. Звучит довольно унизительно. Но страх – сильнейший инстинкт, данный нам Господом (Природой, Пачамамой) во благо.

И это правда мощнейшая мотивация: страх смерти, немощи, бедности, страх за близких людей и т. д. По сути, весь ЗОЖ – проявление страха потерять красоту и привлекательность, силу, стать немощным.

Страх – мощнейший стимулятор адаптационных физиологических механизмов, выработки гормонов стресса. Под воздействием страха человек может делать невероятные вещи – перепрыгнуть пропасть, развить огромную скорость, убегая; поднять огромный вес… Главное – уметь им пользоваться.

У страха есть особенность – принцип удава и кролика. Как кролик цепенеет под взглядом удава, так и человек от сильного страха может оцепенеть и в итоге пропáсть.

Но есть большая разница между животным и человеком. Животное цепенеет, когда уже нет вариантов, животное может осознать: все, это конец. И оцепенение в этом случае – милосердный адаптационный механизм. Я неоднократно видел во время работы в Африке: когда лев впивается в бедро антилопе, рвет из нее куски, а антилопа просто продолжает идти без криков и метаний, пока не упадет.

Как-то раз в Африке я наблюдал сцену, которую вспоминаю по сей день, причем каждый раз с очень смешанными чувствами.

В саванне увидел леопарда, он лениво шел в 100 метрах параллельно курсу нашего джипа, не обращая на него никакого внимания. И вдруг замер как вкопанный, всматриваясь в кусты рядом. Мы заинтересовались, что он там такое увидел, и заняли позицию на пригорке, достав бинокль. И увидели в кустах маленького олененка импалы, максимум месяц от роду. Он в ужасе смотрел на леопарда, не предпринимая никакой попытки убежать. Леопард тем временем медленно подошел поближе, но не бросился, как я ожидал, а лег, не спуская с олененка желтых глаз.

И дальше началось нечто, что до сих пор не дает мне покоя. Почти 40 минут леопард не отрываясь смотрел на олененка в пяти метрах от него, а олененок – на леопарда. Происходил какой-то древний, изначальный, первобытный обряд. Олененок был уже мертв, и они оба это знали. И что-то между ними происходило. Не было ни малейшего движения, все застыло – леопард, олененок, кажется, даже птицы замолчали. Но я и на расстоянии чувствовал невероятное напряжение, как стоп-кадр ядерного взрыва! Почему олененок не бросился бежать, я не знаю. Непонятно, почему медлил леопард.

Я неоднократно видел, как погибают люди. Но мне облик смерти с тех пор всегда представляется не сценами тех обстоятельств, а желтыми немигающими парализующими глазами леопарда. Когда придет мое время, я их узнаю.

У человека все иначе. Мы наделены воображением. В отличие от животного, мы принимаем за точку невозврата ситуацию, когда все очень даже можно изменить. Тут наше воображение оказывает нам очень плохую услугу, парализуя волю и движение. И тут единственный вывод – тренировать свою волю. Как? Вот вам моя недавняя история.

Я отдыхал на островах в океане. Занимался с сыном фридайвингом (ныряние на глубину без акваланга, тут у сына талант), много тренировался.

А там примерно в километре другой остров, необитаемый. И решили мы добраться туда вплавь, в ластах. Тем более на берегу стоял знак «Купаться запрещено. Опасно!» – настоящая приманка для русского человека, как вы понимаете.

Пролив мелкий – три-пять метров, течение сильное. Я плыву первым, и вот, отплыв метров на 300, вижу замутненную песком воду и в ней какие-то большие тени. Решил, что это гигантские манты (безобидная разновидность огромных скатов – их там много, вечно в песке роются).

Приблизился метров на пять и вдруг осознал, что это пять или шесть огромных акул, причем не безобидных песчаных (тех легко по плавникам и голове отличить), а «бычьих» (они опаснее белых по статистике). Я много рассказывал людям, что при встрече с акулой главное – не паниковать, не кричать, не бить по воде руками. Так вот, такого животного, неосознанного глубинного ужаса я не испытывал никогда! Я заорал, пуская пузыри, развернулся, замахал руками и стал драпать! Навстречу плыл сын, я через маску увидел, как расширились его глаза и он драпанул за мной! На берегу рассказал, что видел, как я барахтаюсь, а акулы шеренгой выстроились за мной и медленно плыли, лениво наблюдая. Потом оказалось, что именно в это место местные вывозят на лодках остатки еды от «все включено». Прикормили! Правда, честно поставили табличку, что купаться опасно. Повезло – акулы сытые были.

Но это не конец истории. На следующий день я сказал сыну: «Если мы туда сегодня не поплывем опять, этот ужас будет жить с нами вечно, а это унизительно!» Так вот, два дурака, стар и млад, вооружились обрезками водопроводных труб как копьями («Если что, сынок, тычь ей в глаз!») и поплыли. И примерно на том же месте увидели не близко восхитительную акулу. Почему-то у меня возникла ассоциация с мерседесом – такого же размера, серебристая, элегантная, она пересекала наш курс, не обращая на нас внимания. Мы досчитали до 10, потом повернулись и поплыли обратно, отступали достойно, а не драпали. Акула сделала вокруг нас круг и уплыла, а мы были уже почти у берега. Так мы побороли страх. Правда, оставшиеся три дня купались в бассейне…

– Папа, давай поплаваем?

– Да что-то не хочется, может, позже.

Многие знают: в случае перенесенного страха работает правило «клин клином».

Как-то во время тренировок на вертолете у меня произошла нештатная ситуация – заклинило шаг-газ, одну из ручек управления. Повезло, что инструктор – опытнейший военный летчик. Он взял управление и каким чудом сел, никто из его коллег не понимает! Он вывел вертолет на кромку посадочной площадки (она обрывалась прямо в воду озера, с воды мы и заходили), и дальше неуправляемый вертолет на полозьях понесло по инерции прямо на стену ангара (это же не взлетная полоса, а небольшая площадка для вертолета, не предназначенная для посадки по-самолетному).

Остановились мы буквально в метре от стены, еще секунда – и мы бы превратились в фарш в этой летающей мясорубке!

Вышли, тут же нам налили по стакану коньяка, накатили, а инструктор мне и говорит: «Завтра опять летим. Не придешь – больше летать не сможешь»! Пришел, куда деваться.

Вот эссе:

«Пилот никогда не был в облаках, немножко тренировался летать по приборам в контролируемой обстановке, с остеклением кабины, заботливо забинтованной газетами, и со всезнающим инструктором справа. Тогда не было страшно, невежество воистину делает героев!

У Пилота было только сто часов самостоятельного налета. В авиационной жизни это ничтожно мало. Таким опытом обладает годовалый ребенок, который только что научился ходить.

А сейчас он был в панике. Он летел в густом тумане, смотрел в пустоту, в ничто, а пустота смотрела на него, манила, звала, врала. Он старательно повторял то, чему его учили, сканировал приборы, но приборы нагло врали!

Он почувствовал, что самолет начинает давать левый крен. Пилот дал чуть вправо. Идиотский авиагоризонт тоже врал и говорил, что он летит с отрицательным тангажом и сильным правым креном. Это было ложью!

Пустота смотрела на Пилота с другой стороны стекла и смеялась в голос. Пустота шептала Пилоту: «Исправь левый крен, исправь положительный тангаж, верь мне, верь!»

Пустота видела такие упражнения не раз и не два. Тысячелетия она вводила в заблуждение моряков, выводила их на рифы, на скалы, смотрела, как беспомощные человечки борются за свою жизнь, а потом умирают и приходят к ней. В последние сто лет Пустота нашла вкус в авиации. Начинающие летчики велись на обман даже проще, чем моряки. Все, что надо было сделать, – это посмотреть на человека, который смотрит в Пустоту, посмотреть назад и прошептать те волшебные слова: «Ты герой, ты всегда прав. Верь себе!»

Пустота знала, что среднее время выживания нетренированного пилота, который считает себя героем, при полете по приборам составляет всего 178 секунд. Не больше и не меньше, а ровно 178 секунд. Пустота ждала, она жаждала скорее получить еще один самолет, еще одного теплого живого пилота, забрать еще одну жизнь.

Таймер отсчитывал последние секунды из 178, что отпущены статистикой для несведущих героев. Последние секунды жизни Пилота».

Нашел на форуме некоего Колюжного. Не знаю, кто он, но знаю, что пилот. Не пилот такого написать не мог.

Я сам много тренировался летать по приборам, когда всю кабину оклеивают ватманом. Действительно, происходит полный раздрай чувств! Они тебе говорят одно, а приборы – прямо противоположное. На коррекцию тебе отпущены доли секунды, и очень трудно себя преодолеть и поверить приборам, а не своим органам чувств. Мне инструктор всегда говорил: «Моя задача – не научить тебя летать в тумане – это требует слишком много времени. Моя задача – научить тебя выжить те несколько минут, которые необходимы, чтобы вернуться обратно в условия видимости».

Раз уж зашла речь про вертолеты, расскажу еще одну историю. Как-то вылетели мы на тренировку, и с нами напросилась девушка полетать. Она села сзади, мы надели наушники и полетели. Одна из основных навыков пилота вертолета – это уметь посадить его при отказе двигателя, так называемая авторотация. При падении вертолета вниз встречный воздух раскручивает винт. Задача – правильно выставить лопасти винта, чтобы вертолет удержался в воздухе и достаточно плавно приземлился. От отказа двигателя до выполнения правильных движений у пилота есть около двух секунд. Мы уже довольно давно отработали авторотацию, включая двигатель по команде. Потом перешли к следующему этапу: инструктор отключает двигатель внезапно, при этом еще и выбирает момент, когда ты отвлечешься. И вот тут надо вовремя среагировать. Более того, садиться на площадку перед тобой – это пройденный этап. Ты должен помнить полянку сзади, полянку сбоку, полянку под тобой. Ты летишь над лесом, и вдруг двигатель останавливается – инструктор выключил без предупреждения. Одновременно с движением рычагов ты должен автоматически вспомнить, где эта полянка: слева, справа, сзади? Ну вот, мы летим, и тренер выключает неожиданно двигатель. Все идет штатно, но все равно ощущение падения есть. При этом в кабине раздаются предупредительные сигналы, мигают лампочки, все пикает. Мы благополучно сели, обсуждаем детали. И вдруг голос сзади в наушниках: «Что это было»? А про девушку сзади мы совсем забыли! Она, бедная решила, что это настоящая катастрофа, и попрощалась с жизнью. Перевести на пристойный язык то, что она нам сказала, не представляется возможным!

В условиях нашего быта все вокруг работает на превращение страха из полезного адаптационного механизма в изнуряющую и бесполезную тревогу. Мы читаем новости, прогнозы, комментарии и переживаем, переживаем, переживаем… Изменить ничего не можем, но переживаем и становимся неврастениками.

Почитайте, что написано 400 лет назад:

«…как суетность ваша

Часто тревожила желчь мне и часто мой смех возбуждала!

Простой зритель судеб и приключений других людей, я наблюдаю, как они играют свои роли и предстают передо мной в самом разнообразном облике, словно на подмостках обычного театра. Что ни день, я слышу новые вести – обычные слухи о войне, бедствиях, пожарах, наводнениях, грабежах, убийствах, резне, метеорах, кометах, привидениях, чудесах, призраках, захваченных селеньях или осажденных городах во Франции, Германии, Турции, Персии, Польше; что ни день сообщают о смотрах, победах, приготовлениях к новой войне и тому подобном, чем так богаты наши грозные времена, о разыгравшихся баталиях и множестве павших на поле боя, о поединках между храбрейшими воинами двух армий, кораблекрушениях, пиратствах и морских сражениях, перемириях, коалициях, всякого рода маневрах и новых призывах к оружию. Смешение бесчисленных клятв, ультиматумов, помилований, указов, прошений, тяжб, ходатайств, законов, воззваний, жалоб, обид – мы слышим об этом каждый божий день. И что ни день, то новые книги, памфлеты, листки с новостями, истории, целые каталоги всевозможного рода изданий, новые парадоксы, мнения, секты, ереси, философские и богословские диспуты и прочее. То приходят известия о свадьбах, масках, пантомимах, увеселениях, празднествах, прибытии послов, дуэлях и турнирах, подвигах, триумфах, пиршествах, охотах, спектаклях, а то опять, словно после перемены декораций, предательства, мошеннические проделки, грабежи, всякого рода чудовищные злодейства, похоронные шествия, погребения, кончины государей, новые открытия, экспедиции, забавное вперемежку с ужасным. Сегодня мы узнаем о назначении новых лордов и должностных лиц, завтра – об опале неких знатных особ, а потом опять о тех, кто удостоился новых почестей; одного выпустили из тюрьмы, другого, напротив, заточили; один богатеет, другой разоряется; этот преуспевает, а его сосед становится банкротом; сейчас изобилие, потом вновь нужда и голод, один бегает, другой разъезжает; бранятся, смеются и плачут…»

Р. Бертон «Анатомия меланхолии»

То есть так всегда было, ничего нового. Надо просто четко разграничить раздражающий информационный шум и свою личную жизнь. Помните заповедь умирающего пасечника: «Все ерунда, кроме пчел! Впрочем, пчелы – тоже ерунда».

Итак, страх сформировался в процессе эволюции как один из базовых инстинктов, обеспечивающих выживание. При этом он может выйти из-под контроля и возникают фобии – иррациональные страхи, мешающие нормальной жизни, тревожные расстройства – постоянное чувство угрозы без реального повода.

Помните: вы и только вы хозяин своего тела, мозга, эмоций. И только от вас зависит, будет вам страх помощником или врагом.

Еще немного про фобии. Они бывают разные и делятся на несколько основных групп.

– Страх животных – пауки, змеи, богомолы, собаки.

– Окружающей среды – высоты, воды, огня.

– Крови и связанных с нею процедур (инъекции, операции).

– Ситуационные – самолеты, лифты, замкнутые пространства.

Кто больше подвержен страхам? Дети? А вот и нет! У детей подобное встречается в 7 % и часто длится недолговременно. А вот у взрослых количество подверженных страхам уже достигает 10 %. Намного чаще у женщин, чем у мужчин. Принято думать, что пожилые люди этому виду тревожных расстройств поддаются реже. На самом деле нет: такой же процент, как и у лиц среднего возраста.

Основной принцип лечения фобий точно такой же, как и в гомеопатии: подобное подобным. Боишься змей? Тогда вот этапы лечения, копирую из реального руководства.

Постой в метре от террариума с живой змеей.

А теперь вплотную.

Посмотри, как работник террариума держит в руках живую змею.

Потрогай живую змею, пока ее держит на руках другой человек.

Возьми в руки живую змею.

Видите, принцип как в гомеопатии: подобное подобным, или клин клином.

Мой сын с детства боялся пауков и собак. Когда он был совсем маленький, его напугала собака, и он начинал плакать, завидев какого-нибудь пса на улице. Пришлось принимать кардинальные меры – завести собаку. Надо ли говорить, что через несколько, нет, не дней, – часов они со щенком стали неразлучными друзьями! С тех пор собаки постоянно живут в нашем доме. Кот тоже есть – рыжий мейнкун Арамис.

С пауками было сложнее. Да я и сам к ним как-то…

Путешествовали мы по Южной Америке. (Путешествия – моя страсть! Кто-то тратит деньги на квартиры, одежду, украшения, дома. Я же всю мою немаленькую зарплату и гонорары трачу на путешествия. Дом может сгореть, украшения могут украсть, машину можно разбить. А вот воспоминания никто и никогда у тебя не отнимет!) И вот позади фантастический Мачо-Пикчу, инопланетные линии Наско, и мы на несколько дней пустились в сафари по джунглям Амазонки. Непроходимая сельва, гигантские разноцветные попугаи ара, мутные воды Великой реки с торчащими ноздрями аллигаторов и мелкими пираньями со злыми мордами и мелкими зубками (ловили их на импровизированную удочку). Спали в гамаках – так безопаснее в смысле змей и разнообразных ползающих тварей, а ходили в резиновых сапогах – недавно прошел сезон дождей, и ноги постоянно утопали в жиже.

Как-то утром пришлось идти довольно долго, и сын всю дорогу поднывал, что у него в сапоге какой-то комок глины или камешек – идти мешает. На предложение остановиться и вытряхнуть сапог отказался, мол, и так дойду до привала.

И вот мы дошли, он снял сапог и вытряхнул из него довольно крупный сероватый комок земли. Только вот это оказалась никакая не земля! Это был огромный тарантул, который вдруг зашевелился, из серого комка расправился во всю свою немалую длину и сердито бочком уполз в листву. Я думал, что потеряю сознание, сын же, наоборот, только и произнес: «Ни фига себе!» – видимо, был заторможен от беспредельного шока. И с тех пор к паукам относится довольно равнодушно, как и ко всем другим мохнатым тварям с их шипами, ножками, усиками, крылышками. (А все от лени и непослушания. Сколько раз говорил ему: «Храни на ночь сапоги подвешенными голенищами вниз, чтобы никто не заполз внутрь. – «Потом, потом…» Ну, хоть от фобии вылечился! А тяпни его тогда тарантул, все по-другому могло обернуться.)

Теперь про жадность. Тоже неоднозначное чувство. Только не нужно путать жадность и стяжательство – неудержимое желание нахапать без разбора.

Жадность обозначает практически то же, что и жажда. Жажда – желание воды, жадность – желание (иногда неудержимое) чего-либо. Поменяем слово «желание» на слово «потребность» – получится определение жадности как неудержимой чрезмерной потребности чего-либо.

Желание и потребность – есть разница! Жаден до жизни, жаден до любви, приключений, путешествий и так далее.

Но, наверное, жадность – это когда потребность удовлетворена, а желание осталось. Можно по-разному к этому относиться, но подобные желания вполне могут быть и являются тем кнутом, что заставляет нас двигаться.

Скупость – другое дело, но и она не синоним жадности. Жадный человек хочет много, активно добывает, но может и щедро потратить (на себя, иногда и на других).

Скупец – «над златом чахнет», сидит – и ни себе, ни людям. Принципиальная разница с жадностью: скупец – человек без воображения, у жадного же воображения в избытке!

Жаден ли я? В материальном плане совсем нет. Мой принцип: «Бог дал – Бог взял!» Да и какой-то жажды вещей у меня нет. Потребности нет.

Времена костюмов, галстуков и понтов, к счастью, прошли. Да я и раньше не любил все это. Но часто положение обязывало. Как-то я зашел в кабинет министра в майке. Тот пошутил: «К министру в майке – это уровень».

На самом деле я был вне работы, срочно вызвали. И я справедливо решил: лучше явиться быстрее, но в майке, чем позже, но в галстуке.

Хотя я, наверно, покривил душой: иногда мне бывает жаль потраченных зря денег. Но тут вопрос, что считать «зря». На еду и путешествия – это не зря, на ремонты и домашние приобретения – очень даже зря (и косметологи зря, и маникюры, и массажи, и прочее. Как мне однажды было сказано: «Что ты хочешь, тут же 40 пальчиков!» Я чуть было не поверил, потом дошло: как 40? Начали считать – 20.

А вот до жизни, впечатлений, эмоций, любви я очень даже жадный. На грани темы «жадность фраера сгубила».

И еще я люблю получать деньги. Наверно, как и все. Но раньше как-то была рутинная зарплата и случайные доходы. Все точно по К. Соболеву: «Обед без вина – как любовь деревенской бабы: полезно, сытно, но скучно!» А теперь появились гонорары, и это приятно затягивает. Как рыбалка: хочется вытянуть рыбку покрупнее!

Вот мама у меня была – абсолютный бессеребреник. Никогда не думала о деньгах, всегда могла отдать последнее, всегда раздавала деньги попрошайкам.

– Мама, они же тебя обманывают!

– Вот это их проблемы! Я не могу не дать, я верю, что у них нет!

Никогда никаких накоплений, жила «с колес». Помню: «Алик, у нас осталось всего три рубля». А я маленький расстраивался: «Как, на всю жизнь?»

А вот несправедливости она не терпела! Всегда могла постоять и за слабого, и за себя! Один раз ее с рынка привел пожилой мужчина, принес ее сумку, успокаивал, а потом ушел. На мой вопрос: «Что случилось?» – мама с негодованием стала рассказывать: «Представляешь, пошла на рынок купить баранину для чебуреков. Там очередь, все стоим. И тут здоровая тетка с кошелками всех расталкивает и лезет вперед! Девочку в очереди просто оттолкнула! Я к ней подхожу и говорю: «Встаньте в очередь!» А она поставила сумки, взяла меня за грудки и кричит: «Надоели вы мне все вашей национальности!» (Мама – крымская татарка, но очень похожа на еврейку.)

Так мама исхитрилась достать перочинный ножик и чуть не полоснула тетку по горлу! Хорошо, пожилой мужчина (еврей, кстати) успел ухватить ее за руку и отвел удар. Потом он не оставил ее (и правильно – моя мама атаковала бы и дальше) и привел домой.

Другой случай более драматичен. У мамы в возрасте под 80 был сердечный друг 40 с небольшим лет (да-да, вот такая у меня наследственность). И вот на даче она его приревновала и завязался скандал. По маминой версии, он попытался поднять на нее руку (не могу ручаться, что это так, мамин характер известен, самоубийц нет).

Дальнейшее выглядело так: раздается звонок, слышу прерывающийся голос маминого друга в трубке:

– Александр, она меня пырнула столовым ножом, у меня течет кровь.

– Вы где?!

– Я от нее убежал в лес, не знаю, где… – и гудки отбоя.

Перезваниваю – абонент временно недоступен. Набираю маму: «Мам, ты с ума сошла?» Внимание, ответ: «Алик, не волнуйся, я нож вымыла, завернула в газету и зарыла под елкой». Хорошо, что в итоге там оказалось просто царапина.

Боль?

• …И струится, и поет по венам
• Радостно бушующая кровь;
• Нет конца обетам и изменам,
• Нет конца веселым переменам,
• И отсталых подгоняют вновь
• Плетью боли Голод и Любовь».

Н. Гумилев «Открытие Америки»

Про голод и любовь – чуть позже.

Плетью боли…

Тут, правда, все в обратном направлении: мы стараемся уйти от боли, избежать ее. Сразу скажу: задача нереальная, боль сопровождает нас всю жизнь. Предупреждающий сигнал боли спасает нас от бед, это желтый, а то и красный свет светофора: внимание – стоп!

Человек с врожденной нечувствительностью к боли (такие рождаются с частотой примерно один на миллион) быстро становится инвалидом.

Однако медицинский случай Оливии Фарнсворт уникален. У этой молодой британки была обнаружена редкая генетическая аномалия с необычными проявлениями: она не чувствует голода, не испытывает потребности во сне, не ощущает боли. Это единственный известный случай, когда все три симптома наблюдаются одновременно.

Мне это напоминает старый медицинский анекдот: профессор на обходе в клинике, ординатор докладывает: «Вот очень интересный пациент: уже несколько месяцев не пьет, ничего не ест, не ходит в туалет», – но тут больной перебивает: «И прекрасно, доктор, себя чувствую!»

Мы живем как живем – в стрессах, гиподинамии… ну, что я вам рассказываю! Десятилетиями накапливаем основания для хронической мышечно-скелетной боли. Плюс хроническая боль может остаться и закрепиться внутри нас сама, по ее «желанию». Перестраиваются болевые рецепторы и сигналят уже по своему усмотрению, даже и без видимой причины. И нам надо как-то жить с этим незваным, нежелательным, но уже постоянным гостем.

При этом боль не теряет своей предупреждающей роли, только теперь разбирать ее сигналы нам становится труднее.

Я хорошо знаю, увы, что такое хроническая боль. Где-то после сорока я заполучил подагру. Никогда не забуду первый приступ. В то время я работал в российском посольстве во Франции врачом. Я возвращался из командировки в провинцию на машине в Париж. Заныла нога, но терпимо. Был вечер, темно, и я решил остановиться на ночлег в каком-то маленьком городишке по пути.

Надо сказать, что в большинстве маленьких городков, скорее, сел, вечером и освещения толком нет, ни одного человека на улице, все взаперти за ставнями. Еле нашел маленькую частную гостиницу, заспанный хозяин (или не заспанный – от него вином разило на километр) не сразу открыл на звонок, отвел в комнату. Ночью проснулся от резкой боли в ноге и от желания сходить в туалет. Соскочил с кровати, оперся на ногу и сразу заорал от боли. Лежу на полу и понимаю, что в туалет все равно надо. А двигаться не могу, сустав как будто бритвой режут! «Господи, ты не можешь со мной так поступить», – подумал я и пополз в сторону туалета, волоча за собой ногу. Эти три метра пути помню до сих пор.

Кстати, это был уже второй раз, когда мне приходилось добираться до туалета ползком.

Первый – в Африке, в Анголе. Там свирепствовала малярия, вот и я слег. Ну, не слег, а плохо себя почувствовал: температура, ломота… Хлорохин не помог, и я назначил себе капельницу с хинином. Сел в кресло, поставил себе капельницу и, чтобы не скучно было ждать, налил себе общепризнанное еще с колониальных времен лекарство – стакан джина.

Пока сидел, было все нормально, но вот поход в туалет обернулся настоящей проблемой. Хинин вызывает сильное головокружение и временное нарушение слуха. Я встал и упал! Причем слух исчез, и я чувствовал себя, как в капсуле. Пытался позвать на помощь, но сам своего голоса не слышал. И вот полз, извиваясь, как червяк!

Потом оказалось, что и хинин был зря. Накануне я посещал базу наших боевых пловцов. Почти все 50 человек личного состава слегли с температурой. Я понял, что по симптомам это не укладывалось в обычную малярию. Сообщил в Москву (ну, а как же? Боевые единицы слегли!). В советское время такие службы работали как часы: тут же из Союза прилетела команда специалистов-инфекционистов и установила лихорадку Денге. Взяли анализ и у меня – и тоже оказалась Денге. Как шутили мои друзья потом, которые занялись зарождающимися тогда кооперативами: «Саня, бросай все, прилетай к нам, устроим: деньги лучше, чем Денге!» Как потом оказалось, почти никто из них не выжил в 90-е.

Так или иначе, с определенного возраста мы все живем с болью. «Если после 40 ты проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты уже умер!» Понятно, что уже посетили всех врачей, записали в медкарточку остеохондроз, грыжу и артроз, прошли все УЗИ и томографии, то есть все ритуальные действия выполнили. А боль как была, так и осталась. И с ней надо находить общий язык.

Представьте, что вы живете с ежиком. Если его отталкивать, он колоться будет еще сильнее! Его и погладить проблематично! А вот как сделать так, чтобы он расслабился, перестал топорщить колючки и развернулся мягким брюшком?

Надо принять хроническую боль как данность. До определенного момента стараться не обращать на нее внимания. Но и не пропустить изменения ее характера – это может быть тем самым тревожным сигналом. Стараться приспосабливаться к боли, но не подстраиваться под нее! Например, у вас болит правое плечо, вам больно поднять и протянуть руку. Вы хотите что-то достать с полки, протягиваете руку и останавливаетесь на полдороги, боясь боли. Берете вещь левой рукой. А надо было собраться и пробовать правой. Вот боль возникла, но вы протягиваете руку дальше. Она или усиливается – тут и правда отбой – или проходит. Это надо для того, чтобы избежать эффекта «загустевающего желе»: если сустав не разрабатывать, он станет и вовсе нерабочим.

Хроническая боль боится только одного – регулярных физических нагрузок. Встаешь с кровати через боль, думаешь: какая гимнастика, все болит! Потом так или иначе заставляешь себя начать. Иногда перед этим трусливо выпьешь таблетку обезболивающего. Сначала и правда больно, потом взмокнешь и ловишь себя на мысли, что привычной боли уже нет. Не болит ничего, причем весь оставшийся день. А потом боль выползает из норы, куда она спряталась от твоих бёрпи, подтягиваний, гантелей и растяжек, и опять начинает обустраивается в твоем теле. Да следующего раза, пока ты ее опять в нору не загонишь!

Так что боль и правда стимул двигаться, то есть жизнь!

Что касается других гумилевских строк – про голод и любовь.

Любовь!

Любовь – вот что для меня самый мощный стимул оставаться живым, здоровым молодым и сильным! Причем не любовь к ближним, животным, родителям, природе, а вот та самая любовь между мужчиной и женщиной.

Я сегодня достаточно популярный человек, и всем интересно: как там у меня на этом фронте, кто?

Подробностей я не дам и сейчас, пусть останется интригой. Но некий собирательный образ моих женщин и роль их в моей жизни набросаю.

Я с детства был очень застенчив с девочками – не представлял даже, как с ними завести разговор, а уж прикоснуться… Так, собственно, и осталось на всю жизнь. Я всегда робею, начинаю вымученно шутить, много говорить.

Женщина для меня – совершенно инопланетное существо, я каждую наделяю высокими качествами, в каждой вижу личность. И когда обманываюсь, совершенно не расстраиваюсь: ну, и что, что она Золушка? Для меня она всегда была принцессой!

Все, что я в жизни делаю, я делаю для нее, моей женщины. Я не бросил в жизни ни одну женщину, они всегда со мной в прошлом настоящем и будущем!

Что бы я ни делал, я рисуюсь перед женщиной, убери ее от меня – и мне жить незачем! Как же так: а дети, а служение медицине, а долг? Все так, без женщины я буду, конечно, продолжать все делать, но интерес к жизни потеряю и долго не протяну.

Мне всю жизнь везло с моей женщиной, она всегда мотивировала, предостерегала, успокаивала, наставляла. И даже печальный опыт (а он был, как не быть?) ничего не поменял в моем отношении к женщине.

Что самое красивое в женщине? Лицо? Фигура? Грудь, ноги, попа? Нет – глаза! «Ах, слепил же господь Бог игрушку – женские глаза!» (М. Булгаков «Белая гвардия»).

Я проваливаюсь в них и вообще не вижу ни лица, ни фигуры! (Потом, правда оцениваю и остальное.)

Человек не обязательно должен стремиться переспать с понравившейся женщиной или, если мы говорим о женщинах, – с мужчиной. Достаточно заинтересованно посмотреть, втянуть живот, улыбнуться, подтянуться! И получить улыбку в ответ.

Без этого жизнь бледна!

Ко мне практически ежедневно подходят, в том числе и молодые женщины, с просьбой сфотографироваться вместе. Я радостно соглашаюсь, втягиваю из последних сил живот, но вот следующая фраза: «Моя бабушка вас так любит!»

Но так или иначе, внимание противоположного пола – основное условие моего существования!

У женщин нет возраста, нет плохого характера и нет недостатков. Перепады настроения, капризы, претензии – это все не имеет никакого значения! Это женщина – значит, она желанна и совершенна. Если вы думаете не так, значит, вы – скрытый гомосексуалист!

И еще, я просто не могу не привести стихотворения Игоря Северянина:

О любви написаны тысячи книг, но как все точно изложил виконт де Сент-Экзюпери в своем «Маленьком принце» – мудрой философской книге для взрослых. Еще раз: причислять ее к детской литературе в корне неправильно.

Книга в первую очередь о любви и человеческих взаимоотношениях. Маленький принц сбежал от своей любви и к ней же вернулся.

«Если любишь цветок – единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звезд, этого довольно: смотришь на небо и чувствуешь себя счастливым. И говоришь себе: «Где-то там живет мой цветок…»

– Поди взгляни еще раз на розы. Ты поймешь, что твоя Роза – единственная в мире. А когда вернешься, чтобы проститься со мной, я открою тебе один секрет. Это будет мой тебе подарок.

Маленький принц пошел взглянуть на розы.

– Вы ничуть не похожи на мою розу, – сказал он им. – Вы еще ничто. Никто вас не приручил, и вы никого не приручили. Таким был прежде мой Лис. Он ничем не отличался от ста тысяч других лисиц. Но я с ним подружился, и теперь он – единственный в целом свете.

Розы очень смутились.

– Вы красивые, но пустые, – продолжал Маленький принц. – Ради вас не захочется умереть. Конечно, случайный прохожий, поглядев на мою Розу, скажет, что она точно такая же, как вы. Но мне она одна дороже всех вас. Ведь это ее, а не вас я поливал каждый день. Ее, а не вас накрывал стеклянным колпаком. Ее загораживал ширмой, оберегая от ветра. Для нее убивал гусениц, только двух или трех оставил, чтобы вывелись бабочки. Я слушал, как она жаловалась и как хвастала, я прислушивался к ней, даже когда она умолкала. Она – моя…» <…>

«Ничего я тогда не понимал! Надо было судить не по словам, а по делам. Она дарила мне свой аромат, озаряла мою жизнь. Я не должен был бежать. За этими жалкими хитростями и уловками я должен был угадать нежность. Цветы так непоследовательны! Но я был слишком молод, я еще не умел любить…»

И Роза с четырьмя шипами: «“Да не тяни же, это невыносимо! Решил уйти – так уходи…” – Она не хотела, чтобы Маленький принц видел, как она плачет. Это был очень гордый цветок…»

«– Знаешь… моя Роза… Я за нее в ответе. А она такая слабая! И такая простодушная. У нее только и есть, что четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира…»

И помните, Маленький принц пошел на самоубийство (укус змеи), чтобы вернуться к своей любимой.

А вот это – как невероятно точно:

«Взрослые никогда ничего не понимают сами, а для детей очень утомительно без конца им все объяснять и растолковывать.

На своем веку я много встречал разных серьезных людей. Я долго жил среди взрослых. Я видел их совсем близко. И от этого, признаться, не стал думать о них лучше. Когда я встречал взрослого, который казался мне разумней и понятливей других, я показывал ему свой рисунок № 1 – я его сохранил и всегда носил с собою. Я хотел знать, вправду ли этот человек что-то понимает. Но все они отвечали мне: «Это шляпа». И я уже не говорил с ними ни об удавах, ни о джунглях, ни о звездах. Я применялся к их понятиям. Я говорил с ними об игре в бридж и гольф, о политике и о галстуках. И взрослые были очень довольны, что познакомились с таким здравомыслящим человеком.

Взрослые очень любят цифры. Когда рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не спросят о самом главном. Никогда они не скажут: «А какой у него голос? В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек?» Они спрашивают: «Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько зарабатывает его отец?» И после этого воображают, что узнали человека. Когда говоришь взрослым: «Я видел красивый дом из розового кирпича, в окнах у него – герань, а на крыше – голуби», – они никак не могут представить себе этот дом. Им надо сказать: «Я видел дом за сто тысяч франков», – и тогда они восклицают: «Какая красота!»

Сент-Экзюпери великолепен! Прочитать эту книжку займет 40 минут. А забыть ее никак нельзя!

Вера и надежда

Вера и надежда следующие в списке наших стимулов. Хотя для меня тут не все так однозначно.

Вера. Я не беру веру в Бога и вопросы религии – это отдельный и очень сложный вопрос.

Не существует людей, которые не верят в Бога. Есть люди, которые говорят, что не верят в Бога.

Я был в самолете, который совершал аварийную посадку.

Рейс Нью-Йорк – Москва. Летит вдоль берега США на север и около залива Гус-Бэй сворачивает и берет курс через Атлантику.

В то время этот залив стал печально известен – над ним разбилось несколько самолетов подряд. Один из них был «Боинг» Египетских авиалиний, где летело насколько высокопоставленных египетских офицеров. Египтяне потом даже призывали американцев провести исследование той местности – уж больно часто там регистрировались аномалии. Ну вот, вскоре после той катастрофы полетел домой и я. На карте полета было видно, как у Бэй-Гус мы сворачиваем в Атлантику, как вдруг прекратили раздачу еды и объявили, что мы возвращаемся в Нью-Йорк из-за технической неисправности. А минут через 10 объявили, что долететь до Нью-Йорка у нас нет технической возможности, и мы садимся в каком-то маленьком городке.

Я сидел у окна как раз над крылом и смотрел в окно. И очень хорошо увидел, как из крыла расходится радужный треугольник – это сливали топливо (баки в крыльях). Я как-то сразу понял, что все плохо. Самолет был заполнен не более чем наполовину, и я стал искать себе место понадежнее. Сначала пересел в середину салона. Потом вспомнил, что выживают иногда те, кто сидит в хвосте, и пересел назад. Пока метался, посмотрел на людей. Никто больше не метался, не кричал. Люди сидели с закрытыми глазами и шевелили губами. Молились. Я тоже успокоился, вернулся к окну и стал просить Господа: «Помоги!» Помог – мы благополучно сели, очень эффектно прокатились по посадочной полосе сквозь выстроенную шеренгу пожарных и санитарных автомобилей с включенными мигалками!

Как часто мне приходилось в жизни просить: «Господи, помоги!» А потом, когда опасность проходила, я раньше не всегда говорил: «Спасибо, Господи, благодарю!»

Лежал под обстрелом в канаве, вжимаясь в красную африканскую землю, и молился. А потом отряхнулся и пошел, и спасибо не сказал! До сих пор стыдно… Хорошо, Господь простил, решил: ну, что с такого дурака взять?

Бог един, религий много. Видимо, это нормально – слишком мы разные, религия должна быть посредником между Богом и людьми, совершенно разными людьми, поэтому религий и несколько. Мне вообще не очень ясна эта роль посредника, но и тут каждому свое.

У меня своя теория про необходимость верить в Бога и возносить молитвы.

Я думаю, что не только мы нуждаемся в Боге, но и Бог в нас.

Когда люди верят и молятся, создается коллективная аура (назовите как хотите), которая Богу нужна. (Зачем? Ну, Его пути неисповедимы…) Поэтому любой верующий человек находится под Его защитой. Получается такой как бы взаимовыгодный процесс. Пастух ведь бережет свое стадо.

А вот неверующий Богу ни к чему!

Он о нем и не заботится. Вот неверующий и катится, как камушек по склону, подверженный всем случайностям и лишенный Его покровительства.

У меня в семье как-то никто особо религиозен не был. Мои родители развелись, и я с шести лет жил то у одной бабушки, то у другой.

Бабушка по материнской линии – крымская татарка и мусульманка. Она знала много языков, арабский в том числе. Меня в детстве всегда поражало, как она писала арабской вязью справа налево! В советские времена она подрабатывала тем, что «вычитывала» Коран на арабском по просьбам знакомых мусульман. Я помню ее часто сидящей над Кораном и шевелящей губами.

Я, прожженное дитя эпохи, спрашивал: «Бабушка, тебе же уже заплатили, так чего читать? Скажи, что прочитала, кто узнает?» Она недоуменно поднимала глаза: «Аллах узнает».

У мамы же были и вовсе смешанные понятия о мусульманстве. Я, кстати, так точно и не знаю национальность моей мамы. Отец ее – турок, но родом из Нахичевани, и по паспорту она азербайджанка. И в войну она росла в Нахичевани.

Про ее отца – целая отдельная история, описанная в книге «Загадки Стамбула» И. Дорбы.

Мой дед в молодости приехал с друзьями и единомышленниками из Турции в Крым создавать коммуны из бедняков-мусульман, что-то вроде более поздних кибуцев в Израиле. Но довольно скоро оказалось, что в советском государстве слово «коммуна» понимают несколько по-другому. Встал вопрос выбора: уезжать или оставаться.

Но дед к тому времени встретил и полюбил невероятной красоты девушку – мою будущую бабушку (видели бы вы ее фото и портрет!). «А когда нам шепчет сердце, мы не боремся, не ждем»[1], вот и он остался, организовывая уже колхозы. Непонятной политической окраски, верующий мусульманин, инородец – понятно, что его ждало в те времена ранней советской власти. Ему и друг, ставший одним из руководителей Крыма, говорил: «Беги!» Но тут оказалось, что моя будущая бабушка беременна. Он снова остался и через какое-то время был арестован. Его ждал скорый расстрел – других приговоров тогда не было! Бабушка собрала все украшения (а была она из весьма богатой семьи), срезала золотые монетки, традиционно носимые на татарской женской шапочке (эта шапочка есть на портрете), и пошла к охранявшим мужа солдатам. Отдала все золото и упросила отпустить мужа на рождение ребенка, ведь уже вот-тот, а муж так и не увидит! То ли золото возымело действие, то ли вид рыдающей красавицы, да еще в таком положении, но через два дня, когда прошли роды, моего деда выпустили и с часовыми повели смотреть на новорожденную дочь – мою будущую маму. Часовые остались на входе, но моя бабушка всегда была хитрой и умной (оставалась такой до глубокой старости!): заранее разобрала заднюю стену в комнате, закрыв содеянное ковром. Так дед и сбежал, и стал скрываться в дубовых лесах Ай-Петри. Бабушка, едва избежав расстрела по обвинению в содействии побегу (пожалели молодую мать и новорожденную), носила ему еду и одежду. Однажды ее выследили и долго обстреливали рощу, где скрылись они с мужем.

Оставаться в Крыму больше было нельзя. С невероятными приключениями и при помощи высокопоставленного друга, который рисковал всем, помогая врагу народа (его все-таки расстреляли в том же году по другому, вымышленному поводу), вся семья перебралась в Батуми с целью перейти турецкую границу.

А вот в последний момент удача от моих отвернулась. Пограничники обнаружили нарушителей. Бабушка с трехмесячным ребенком спряталась в лощине, где просидела несколько дней. А деда погнали под выстрелами и повернули обратно; только увидев, как он, раненый, упал в горную реку, сочли мертвым. Река, – я думаю, это была река Чорух, я люблю путешествовать по Грузии, – вынесла безжизненное тело деда на турецкую сторону и выкинула на берег, где его и подобрали местные жители. Семья оказалась разделена «железным занавесом», и в итоге мой дед женился на дочери своих спасителей из приграничного селения.

Деда я живым так и не увидел, зато в Нью-Йорке общался со своей тетей – его дочерью от второго брака, она профессор-лингвист в университете. Тетя-профессор рассказывала мне: «Мы все росли в обстановке боготворения твоей бабушки, отец постоянно повторял: «И я, и мы все живы только благодаря ей!»

Мать встретилась впервые с отцом только в 1965 году, после того как его поиски бывшей семьи увенчались успехом. До сих пор неясно, как он нас нашел: все документы бабушки и мамы сгорели во время войны. А до этого они и живы-то остались тогда только благодаря тому, что бабушка вышла замуж за председателя Крымской ЧК, чья фамилия и стала девичьей фамилией моей матери.

В те годы выехать за рубеж было непросто, выпустили только мою маму, бабушка и я остались в Москве. А вскоре после этой единственной встречи дед умер.

Мама твердо считала, что Бог един, и неважно, какую религию человек исповедует, лишь бы жил по Божьим законам.

Она обожала готовить чебуреки, и они выходили у нее просто невероятные! Но у нее был секрет – класть в фарш немного сала! Как-то в гости к нам приехала родственница из Крыма – набожная мусульманка. Ела мамины чебуреки и нахваливала: «Невероятно вкусные! Оля, как ты такие делаешь?» Ну, мама наивно и призналась про сало. Бедная женщина, у нее открылась неукротимая рвота! Больше она к нам не приезжала.

Со стороны отца все относились к религии спокойно, хотя моя бабушка по отцу и была дочкой священнослужителя. На Пасху пекли куличи, красили яйца. Дед собирал иконы, но это в рамках его увлечения живописью.

Про своего знаменитого деда хочу рассказать особо.

Я с детства жил с рефреном: «Ты полный тезка своего знаменитого дедушки! Ты должен соответствовать такому имени!»

А я тогда не хотел никому соответствовать, я хотел кататься на велосипеде, ловить рыбу и собирать грибы. И дед был для меня не гений-академик, а просто мой любимый, огромный дед, добродушный и всегда улыбающийся. И хотел я сравниться с ним не в интеллекте (я тогда толком и не понимал величия моего деда), а в умении собирать грибы.

Дед делал это фантастически! Его природный артистизм сказывался и здесь. Он уходил в самый безнадежный лес, никогда с корзиной (свободный художник, а не заготовитель!), каким-то особым чутьем находил места и возвращался с охапкой отборных боровиков. Никогда я не видел его таким счастливым, даже после окончания очередной блестящей книги!

Писал он их своим бисерным почерком на даче, на втором этаже, сидя в вольтеровском кресле. У него была строгая норма: десять страниц в день (как я хорошо теперь понимаю, насколько это непросто!). Я же, мелкий недоумок, тихонько поднимался по лестнице и обстреливал его зеленой бузиной, как южноамериканский индеец, выдувая ее из срезанного полого стебля какого-то папоротниковидного растения, которое и по сей день в изобилии растет в Подмосковье.

С классической литературой я познакомился задолго до того, как научился читать. Перед сном дед обязательно ложился ко мне и долго (бабушка периодически кричала: «Алик, оставь уже ребенка в покое!») рассказывал увлекательные истории. Позже, раскрыв книги, я узнавал и Робинзона Крузо, и Гулливера, и Капитана Блада… А однажды, пойдя за грибами, мы несколько часов просидели на полянке: дед мне рассказывал истории Нового Завета, где Христос предстал передо мной совершенно живым человеком! (Дед умер за год до публикации бессмертного «Мастера и Маргариты» с пронзительным описанием последнего дня Христа!)

С ним я вообще не чувствовал нашу разницу в возрасте, недаром бабушка всегда говорила деду, что он большой ребенок. Однажды дед, вероятно, рассорился со всеми, и мы уехали встречать Новый год на дачу вдвоем! Это было удивительно. Я к тому времени воспринимал этот замечательный праздник как многолюдное веселье, а тут только он и я, шестьдесят лет и девять. Мы сидели около елки и долго, заполночь, увлеченно о чем-то разговаривали. Сейчас думаю: каким надо было обладать интеллектом, какой широтой души и тонкостью восприятия, чтобы, не притворяясь (ребенка не обманешь!), проговорить всю новогоднюю ночь с внуком!

А картины! Как он их любил и знал! Все стены его большой квартиры на Новослободской с 4,5-метровыми потолками были увешаны ими. Периодически приходили какие-то люди, и дед со специальной лампой в руках водил их по комнатам, показывая свою коллекцию, одну из лучших в Москве в те годы. Принося новинки, он с гордостью показывал их всем домашним и всерьез огорчался, когда мы их иногда критиковали. У меня в кабинете до сих пор висит портрет деда, написанный А. Зверевым. Чуть было не написал: принадлежащий кисти А. Зверева. Я был свидетелем, как он создавался. Не было там никакой кисти! Полотно лежало на диване, а Зверев, сегодня великий, а тогда нищий и безвестный (ничего не меняется в истории искусств!), выдавливал краски из тюбиков прямо на полотно и ваткой размазывал их по холсту!

Из более ранних воспоминаний: высокая температура, кровать у стены, я – совсем мелкий – карандашом разрисовываю отполированную штукатурку стен, подражая картинам, на них висящим! Дед тогда похвалил мою манеру письма, а от бабушки сильно влетело. Дед был тонкий знаток живописи. Намного позже я услышал от очевидцев такую историю.

Как-то он был приглашен к очень известному английскому профессору, «по совместительству» еще и барону, в замок. Хозяин встретил, и они прошли по длинной галерее, увешанной картинами, увлеченно беседуя о медицине. Позже он спросил деда: «Я слышал, вы любите живопись? Мы ведь прошли по галерее, где у меня довольно неплохая коллекция английских авторов, а вы даже не взглянули!» Дед невозмутимо ответил: «Почему же, просто мне было неудобно прерывать наш разговор. У вас там действительно есть и прерафаэлиты, и Лоуренс, довольно редкий Генсборо и два отличных Констебля».