Похоже, я попала 3

Глава 1

От слов Василисы в комнате будто воздух украли. Все разом замолчали, и тишина эта была такой густой, что в ней можно было утонуть. Стало по-настоящему страшно. Не так, как перед дракой, когда кровь стучит в висках, а по-другому – тихо, холодно и очень липко. Даже пламя свечи на столе замерло, а тени на стенах избы стали гуще и злее. Яга… побеждена. Эта простая мысль никак не хотела укладываться в моей голове. Яга, которая казалась силой природы, вечной, как лес, – и вдруг проиграла?

– Что за бредни? – первым взорвался Соловей-Разбойник. Он так грохнул кулаком по столу, что глиняные кружки подпрыгнули и жалобно звякнули. – Какой ещё колдун? Имена, прозвища, особые приметы! Да мы его живо отыщем и на ремешки для порток порежем!

– Если бы всё было так просто, атаман, – спокойно, но с ледяной ноткой в голосе ответила Василиса. Её взгляд был твёрд, как сталь. – Его нельзя просто найти. И уж тем более порезать на ремешки. Хотя бы потому, что это не один колдун.

Дмитрий, до этого сидевший прямо и неподвижно, словно каменное изваяние, медленно подался вперёд. Его красивое лицо превратилось в маску предельной сосредоточенности.

– Не один?

– Их трое, – произнесла Василиса, и каждое её слово падало в тишину, как камень в бездонный колодец. – Или было трое. Древние, как сам этот мир. У них нет имён, которые мы с вами могли бы произнести. Но в старых-старых легендах, тех, что рассказывают только шёпотом у затухающего костра, их называют Горынычами.

Я нервно сглотнула. Горынычи. Звучало как-то по-детски, сказочно. Змей Горыныч, три головы, огонь из пасти. Но в том, как это сказала Василиса, не было ни капли сказки. Только древний, первобытный ужас. Рядом со мной Аглая, наша мудрая и строгая знахарка, тихо охнула и мелко перекрестилась. Её лицо, обычно такое спокойное и уверенное, стало серым, как пепел.

– Я слышала… – прошептала она, глядя в одну точку. – Бабка моя рассказывала. Думала, сказки это всё, страшилки для непослушных детей…

– Это не сказки, – твёрдо сказала Василиса. – И это не змеи с тремя головами, как вы могли подумать. Это три брата-колдуна. Когда-то, на заре времён, они правили этими землями. И не огнём и мечом, нет. Их оружие было куда страшнее.

Она обвела нас долгим, тяжёлым взглядом, задерживаясь на каждом.

– Они правили с помощью магии подчинения. Они не убивали своих врагов. Они… даровали им счастье.

– Счастье? – хмыкнул Соловей, недоверчиво потирая подбородок. – Это что ещё за фокусы? Подарил врагу мешок золота, и он тебе друг навеки?

– Нет, – покачала головой Василиса. – Всё намного, намного хуже. Представь, атаман, что у тебя больше нет никаких забот. Тебе не нужно думать, где достать еду, как защитить своих людей, кого опасаться. Ты просто… счастлив. У тебя нет желаний, нет страхов, нет злости. Нет воли. На твоём лице сияет блаженная улыбка, и ты готов выполнить любой приказ своего благодетеля, потому что он избавил тебя от самого страшного бремени – от самого себя. Вот такое счастье они дарили.

У меня по спине пробежал ледяной ручеёк. Я представила себе целые деревни, целые города таких вот счастливых людей с пустыми глазами и глупыми улыбками. Живые куклы. Это было страшнее любой резни, любой войны.

– Они отнимали волю, – глухо произнёс Фёдор. Он, как всегда, немногословный, понял самую суть.

– Именно, – кивнула Василиса. – И против этого не действовало ни одно оружие, ни одна броня. Как можно сражаться с тем, кто предлагает тебе покой и безграничную радость? Их власть росла, и казалось, скоро весь мир превратится в одно большое пастбище безвольных, улыбающихся овец. И тогда на их пути встала Яга.

Она замолчала, давая нам осознать услышанное. Шишок на моём плече, кажется, перестал дышать и вцепился в мою рубаху своими веточками-лапками.

– Она не могла победить их в открытую, – продолжила советница, и в её голосе зазвучало глубокое уважение. – Нельзя развеять счастье заговором или проклясть того, кто уже ни о чём не думает. Поэтому она поступила иначе. Она не стала сражаться с их магией. Она стала сражаться с ними самими. Она насылала на них болезни, путала им дороги, сталкивала их лбами, воровала их силу по крупицам. Она была хаосом против их идеального порядка. Дикой, непредсказуемой силой против их убаюкивающего контроля.

Василиса тяжело вздохнула, и плечи её на миг опустились.

– Битва длилась десятилетиями. Яга не смогла их уничтожить. Но она смогла их измотать. Она истощила их так, что они потеряли почти всю свою мощь и впали в спячку, спрятавшись где-то на дальнем, холодном севере. Но и сама Яга заплатила за это страшную цену. Она отдала почти всю свою силу, чтобы лишь усыпить их. Она не победила. Она добилась ничьей. Очень, очень дорогой ничьей.

Теперь всё встало на свои места. Почему Яга такая… уставшая. Почему она не вмешивается сама во все эти дела с Железным Князем. Почему она выбрала меня.

– И теперь Князь… – начала я, но голос сорвался.

– Да, – закончила за меня Василиса. – Каким-то образом Железный Князь узнал эту легенду. Он нашёл одного из братьев. Ослабленного, но всё ещё невероятно могущественного. И он натравил его на тебя, Ната. Потому что твоя сила, эта дикая, живая энергия, которую в тебе пробудила Яга – единственное, чего они боятся. Ты для них – новая Яга.

– Ой, всё… – пропищал Шишок мне на ухо таким тоненьким голоском, что я едва его расслышала. – Я в обмороке, официально, не кантовать. Можете съесть мои запасы орехов, мне уже всё равно…

Я искоса глянула на Фёдора и Соловья. Они даже ухом не повели, полностью поглощённые рассказом. Зато глаза Василисы на мгновение скользнули по моему плечу, и она едва заметно кивнула, словно говоря: «Слышу твоего паникёра».

Но мне было не до Шишка. Я смотрела на свои руки. Обычные руки. Те самые, что недавно превратили в пыль зачарованный меч Тугарина. Значит, вот оно что. Это не просто какой-то дар. Это оружие. Оружие против врага, которого боится даже сама Баба-Яга. Ответственность, свалившаяся на меня, была такой тяжёлой, что, казалось, я сейчас просто провалюсь сквозь пол этой избы.

– Так что же нам делать? – спросил Дмитрий. Его голос был спокоен, но я видела, как напряглись желваки на его скулах. Он уже не просто слушал, он просчитывал варианты. – Как драться с врагом, который не дерётся? Как победить того, кто предлагает тебе сдаться и стать счастливым?

– Я не знаю, – честно ответила Василиса. – Яга смогла лишь измотать их. Но у неё были на это долгие десятилетия. У нас же, боюсь, нет и нескольких дней. Я приехала, чтобы предупредить вас. Чтобы вы понимали, с чем на самом деле имеете дело.

Она поднялась, высокая, статная, и её тень легла на нас, как крыло огромной тёмной птицы.

– Готовьтесь, дети. Железный Князь, Тугарин, их механические волки – всё это было лишь детскими играми в песочнице. Ваша настоящая битва ещё впереди. И это будет битва не за дгород и даже не за княжество. Это будет битва за ваши души.

Когда скрип колёс повозки Василисы затих вдали, тишина обрушилась на лавку Аглаи. Не та тишина, что бывает в лесу, полная жизни и шёпотов, а мёртвая, вязкая, как болотная трясина. Она забивалась в уши, давила на плечи, заставляла сердце спотыкаться. Я сидела за столом, уставившись на свои руки, и видела только одно: лицо Яги, искажённое болью. Проиграла. Даже она, великая и ужасная, проиграла.

Рядом со мной за столом застыли остальные. Соловей, обычно шумный и наглый, сжал кулаки так, что побелели костяшки. Дмитрий, всегда безупречный, сидел неестественно прямо, и только тонкая жилка, пульсирующая на виске, выдавала его напряжение. Фёдор превратился в гранитную скалу, его лицо ничего не выражало, но я чувствовала, как внутри него бушует глухая ярость. Даже Аглая замерла у печи, уронив на пол ухват.

– Да что же это такое! – раздался над ухом тоненький, трагический писк. Шишок, лежавший на моём плече, картинно раскинул лапки-веточки. – Душа моя покинула это бренное шишечное тело. Я холодею! Ната, пощупай, я совсем остыл! Несите на поминки самые лучшие кедровые орешки, да побольше!

Я машинально почесала его колючий бок. У самой внутри всё превратилось в ледышку. Новая Яга. Эти два слова звучали как приговор, написанный на серой могильной плите.

– Что расселись, как вороны на погосте? – первым взорвался Соловей-Разбойник. Он вскочил так резко, что лавка за ним с грохотом упала. – Ну идёт на нас эта нечисть трёхголовая! И что с того? Голов больше – рубить веселее будет! Встретим, как положено!

Он принялся метаться по лавке, от стены к стене, размахивая руками, словно уже рубил невидимые головы.

– И что ты им сделаешь? – ледяным тоном прервал его Дмитрий. Он единственный, кто не пошевелился, но его спокойствие было страшнее любой паники. – Предложишь им познакомиться с твоим топором? Василиса же ясно сказала: они не сражаются. Они дарят счастье. Как ты будешь рубить голову человеку, который смотрит на тебя с улыбкой до ушей и предлагает вечный покой?

Соловей замер на полушаге. Его простая разбойничья логика, где на любую проблему был один ответ – сила, дала трещину. Он растерянно моргнул и посмотрел на Фёдора, ища поддержки. Но охотник по-прежнему молчал, глядя в одну точку. Его огромные ладони, лежавшие на коленях, медленно сжимались и разжимались.

– Паника – худший советчик в любом деле, – продолжил Дмитрий, беря ситуацию под свой контроль. В нём проснулся купец, для которого любой хаос – лишь неупорядоченные данные. – Давайте рассуждать здраво. Разложим всё по полочкам. Итак, что мы имеем? Факт первый: враг, против которого обычное железо бессильно. Факт второй: этот враг идёт не просто так, а конкретно за Натой, за её силой. Факт третий: единственный человек, который знает, что это за твари, – Баба-Яга. Которая, к слову, уже им проиграла.

Он обвёл нас тяжёлым взглядом. Каждое его слово было как удар молота. Просто, страшно и до тошноты правильно.

– Значит… – я сама удивилась, как твёрдо прозвучал мой голос, – мне нужно к ней. К Яге.

Фёдор тут же вскинул голову. В его глазах полыхнул такой огонь, что я невольно отшатнулась.

– Ты никуда одна не пойдёшь, – глухо, как будто из-под земли, произнёс он. Каждое слово давалось ему с трудом. – Я иду с тобой.

– Нет, – я покачала головой, стараясь говорить мягко, но твёрдо. – Ты нужен здесь, Фёдор. Гораздо нужнее. Если я уйду, Вересково останется без защиты. Железный Князь не будет ждать, пока я бегаю по лесам в поисках старой ведьмы. Он ударит снова. И на этот раз пошлёт не только кавалерию. Ты и Соловей… вы должны остаться. Учить людей, готовить оборону. Встретить его, если потребуется.

– Девчонка дело говорит, – неожиданно хмыкнул Соловей, перестав метаться. Он остановился посреди избы и скрестил на груди могучие руки. – Нам тут надо такую кашу заварить, чтоб Князь юшкой своей железной захлебнулся, как сунется. Из этих твоих крестьян, конечно, вояки, как из меня царевна, но если их как следует разозлить и научить паре трюков…

Он хищно улыбнулся. Было видно, что мысль превратить мирных пахарей в отряд отчаянных партизан ему очень даже по душе.

– Хорошо, – коротко, как выстрелил, бросил Фёдор. Я видела, каких неимоверных усилий ему стоило это согласие. Он смотрел на меня так, будто провожал в последний путь. – Мы останемся. Сделаем из Вересково осиное гнездо. Но ты… ты береги себя. Слышишь?

– Ну а я? – с кривой усмешкой спросил Дмитрий, обращаясь ко всем и ни к кому. – Моя роль в этом спектакле какова? От трёхголовых колдунов звонкой монетой не откупишься, шпионской сетью их не опутаешь.

– Вот тут ты ошибаешься, – возразила я, и в голове вдруг всё встало на свои места, словно кто-то зажёг свечу в тёмной комнате. – Именно твоя сеть нам и нужна. Эта их магия… эта «счастливая чума», как ты её назвал. Она же не появится везде и сразу. Она будет ползти, как зараза, из деревни в деревню. Люди будут становиться… счастливыми. И никто даже не поймёт, что это война. Нам нужно знать, где она появится. Отслеживать каждый слух, каждую байку о деревеньке, где внезапно все стали добрыми и беззаботными. Ты сможешь это сделать?

Дмитрий подался вперёд, и в его глазах загорелся азартный огонёк. Купеческая жилка взяла своё.

– Смогу ли я? Ната, ты только что дала мне самую интересную торговую задачу в моей жизни! Отслеживать распространение счастья, как будто это мор или новая пряность! Это же гениально! Мои люди есть в каждой деревне, в каждом трактире, на каждом постоялом дворе. Я составлю тебе карту этой заразы! Ты будешь знать о каждом шаге Горынычей раньше, чем об этом догадается сам Князь!

И вот он, план. Безумный, отчаянный, но всё-таки план. Он родился из нашего общего страха и упрямства. Каждый нашёл своё место.

Фёдор и Соловей – это будет наш кулак. Сила, которая встретит врага здесь, в Вересково.

Дмитрий – наши глаза и уши. Его шпионы и деньги станут нашей разведкой.

А я… я должна была стать наконечником копья. Отправиться в самое логово зверя, к старой ведьме, чтобы найти оружие против врага, которого никто не знал, как победить.

– Опять к этой страшной бабке? – тут же ожил Шишок, вскакивая на ноги. – Ната, ты в своём уме? Она же меня в прошлый раз чуть в ступку не истолкла! А теперь, когда она сама еле живая, она точно решит подкрепиться! Молодой, сочной, питательной шишкой! Я же для неё деликатес! Нет, нет и нет! Я объявляю сидячую забастовку! Ложись, кто со мной!

– Значит, решено, – подытожил Дмитрий, не обращая внимания на панические вопли, которых не слышал. Он поднялся, расправляя плечи, снова полный энергии и деловой хватки. – Соловей, Фёдор, с вас – армия. Я немедленно отправляю гонцов и начинаю собирать информацию. Ната…

Он подошёл ко мне, и на мгновение его лицо стало серьёзным, без привычной иронии.

– Тебе нужен быстрый конь и хорошая карта. Я всё организую. И возьми это.

Он протянул мне небольшой, но увесистый кожаный кошель, приятно звякнувший монетами.

– Не нужно, у меня есть, – я попыталась отказаться.

– Нужно, – отрезал он. – Дорога длинная и непредсказуемая. А доброе слово приятно, но за него в трактире не накормят. Считай это первым вложением в наше общее предприятие по спасению мира.

Я посмотрела на Фёдора. Он тоже поднялся и шагнул ко мне с другой стороны. Неловко кашлянул и протянул свой охотничий нож в потёртых кожаных ножнах.

– Он острый. И в руке хорошо лежит. В лесу… всякое бывает. Пригодится.

Я взяла тяжёлый, пахнущий сталью, лесом и дымом нож. Потом взяла кошель Дмитрия. Один давал мне возможность выжить в мире людей, второй – в мире дикой природы.

Страх никуда не делся. Он всё так же сидел холодным комком где-то под рёбрами. Но теперь рядом с ним зародилось что-то ещё. Тёплое, твёрдое и очень упрямое. Решимость. Я посмотрела на лица своих друзей, на этих трёх таких разных мужчин, готовых поставить на кон всё ради нашей безумной затеи.

Я – ведьма-самоучка. Фёдор – охотник. Дмитрий – купец. Соловей – разбойник с большой дороги. Странная у нас собралась компания для спасения мира. Но другой не было.

– Я отправлюсь на рассвете, – сказала я, и это прозвучало как клятва.

Обратной дороги не было. Только вперёд – в самую пасть к старой ведьме и, возможно, к своей собственной судьбе.

Глава 2

Рассвет прокрадывался в мир на цыпочках, серый и стылый, словно кто-то высыпал на небо ведро мокрой золы. Он нехотя цеплялся за верхушки сосен, будто боялся увидеть, что принесёт с собой этот новый, полный тревог день. Я стояла у самой околицы, поглубже запахиваясь в тяжёлый овчинный тулуп, который с плеча отдал мне Фёдор. Рядом со мной топтались на промёрзлой земле они оба. Моя нелепая, удивительная, невозможная гвардия.

Фёдор, как всегда, молчал. Он просто смотрел на меня, не отрываясь, и в его обычно спокойных глазах плескалось столько неприкрытой тревоги, что у меня предательски защемило сердце. Хотелось всё отменить, развернуть коня и остаться здесь, в этом тихом городке, где всё было понятно и просто.

Дмитрий, напротив, суетился и излучал бодрость. Он уже в десятый раз обошёл моего коня, проверяя, надёжно ли закреплены перемётные сумы. Казалось, он умудрился запихнуть в них половину своей купеческой лавки, на все случаи жизни.

– Так, слушай сюда, – деловито начал он, поправляя ремень на одной из сум. – Здесь лепёшки, свежие. Тут мясо вяленое, хватит надолго. Вот это – тёплая накидка на случай дождя, не промокает. А вот здесь… – он вдруг понизил голос до заговорщицкого шёпота и подмигнул, – фляжка с отличным южным вином. Согревает лучше любого костра, а уж храбрости придаёт – проверено на себе!

– Спасибо, – я попыталась улыбнуться, но губы слушались плохо, и улыбка вышла кривой и жалкой.

– Ната, ну может, не надо? – заскулил прямо в ухо Шишок, вцепившись своими веточками-лапками в меховой воротник так, словно его вот-вот унесёт ураганом. – Ну куда ты одна? Там же страшно! И холодно! И наверняка голодно! А тут так хорошо! Аглая пирожки с грибами обещала испечь! С гри-ба-ми! Ты слышишь? Это же божественная идилия! А ты меняешь её на какую-то сомнительную поездку в неизвестность!

Я сделала вид, что не слышу его панического писка, и подошла к Фёдору. Он неловко кашлянул, словно собираясь сказать что-то важное, но в итоге лишь протянул руку к моему поясу, где висел его охотничий нож. Он отдал мне его ещё вчера, но сейчас, видимо, хотел убедиться, что он на месте. Его огромные, твёрдые от мозолей пальцы на мгновение коснулись моей ладони, и по руке тут же пробежала волна тепла.

– Возвращайся, – хрипло сказал он. Всего одно слово, но в нём было всё: и просьба, и приказ, и надежда.

– Обязательно, – пообещала я, и голос мой прозвучал твёрже, чем я ожидала. Это было похоже на клятву.

Ловким движением я запрыгнула в седло. Конь, щедрый подарок Дмитрия, нетерпеливо затанцевал на месте, выпуская из ноздрей облачка пара. Я в последний раз обернулась. Хмурый охотник и нарядный купец стояли плечом к плечу, глядя мне вслед.

Первым делом – к Кощею. Это решение пришло в голову внезапно, но я сразу поняла, что оно единственно верное. Яга была где-то далеко, в дремучем лесу, а Кощей… Кощей был относительно рядом. И уж он-то точно знал об этом мире куда больше, чем все знахарки и мудрецы вместе взятые. Да, он злодей, циник и вообще неприятный тип. Но он был древним. А значит, он не мог не слышать о Горынычах.

Дорога до его мрачной твердыни показалась мне бесконечной. Лес вокруг менялся с каждым часом. Весёлые светлые берёзки уступили место корявым, поросшим мхом елям, которые тянули к тропе свои узловатые лапы. Звонкие птичьи трели смолкли, и их сменила гнетущая, гулкая тишина. Даже неугомонный Шишок притих и только изредка жалобно всхлипывал у меня под ухом.

Когда из-за серых скал показались чёрные, будто опалённые огнём, башни его замка, у меня внутри всё сжалось от неприятного холода. Огромные ворота, скрипнув так, словно жаловались на свою тяжёлую долю, медленно отворились сами собой, приглашая войти. Я въехала в пустой двор, спешилась и, оставив дрожащего коня, решительно шагнула в полумрак тронного зала.

Он сидел на своём троне из чёрного, как ночь, камня. Всё такой же тощий, бледный и до жути элегантный в своём тёмном кафтане. На его тонких, бескровных губах играла привычная ядовитая усмешка.

– Какая приятная неожиданность, – протянул он своим скрипучим, похожим на шорох старого пергамента голосом. – Дикая ведьмочка собственной персоной пожаловала в мои скромные чертоги. Что же случилось, дитя? Сбежала от своих «деревенских» ухажёров? Решила променять их топор и тугой кошель на вечную жизнь и несметные сокровища? Решение похвальное. Хотя и несколько запоздалое.

– Я пришла за советом, Кощей, – сказала я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не дрожал.

Он лениво приподнял тонкую бровь. Его холодный взгляд скользнул по моему плечу, где Шишок отчаянно пытался притвориться частью мехового воротника. Фамильяр испуганно пискнул и замер окончательно.

– Советом? – переспросил он с издевкой. – Я не раздаю советы бесплатно, девочка. Особенно тем, кто когда-то имел глупость отказаться от моего более чем щедрого предложения.

– Я заплачу. Мне нужно знать всё, что ты знаешь о Горынычах.

Одно это слово заставило его замолчать на полуслове. Ядовитая усмешка медленно сползла с его лица. Он выпрямился на троне, и его глаза, обычно полные ледяной скуки и насмешки, вдруг стали тёмными и глубокими, как заброшенные колодцы. Он долго, очень долго молчал, глядя куда-то сквозь меня, и в этой внезапной тишине было больше угрозы, чем в любом его колком слове.

– Откуда… – наконец произнёс он, и голос его прозвучал глухо и совершенно по-чужому, – ты знаешь это имя?

– Мне рассказала Василиса Премудрая. Железный Князь натравил одного из них на меня.

Кощей медленно, плавно поднялся с трона. Он больше не походил на скучающего аристократа. Теперь передо мной стоял тот, кем он и был на самом деле – древнее, бессмертное и невероятно опасное существо.

– Значит, Глеб всё-таки разбудил это старое зло, – пробормотал он так тихо, что я едва расслышала. – Глупый, самонадеянный мальчишка. Он играет с огнём, который сожжёт не только его врагов, но и его самого вместе с его железными игрушками.

Он медленно зашагал по залу, и его шаги гулко отдавались от каменных стен, словно удары молота.

– Василиса не соврала тебе, дитя. Всё, что она рассказала – правда. И про братьев, и про их так называемое «счастье», и про Ягу. Я помню то время. Весёлое было времечко, да. Целые города улыбающихся идиотов. Отвратительное, тошнотворное зрелище.

– Но как их победить? Яга не смогла. Что же смогу я?

Он резко остановился и в упор посмотрел на меня. В его взгляде больше не было насмешки. Только холодная, трезвая и какая-то даже пугающая оценка.

– Яга сражалась с ними не силой, а сутью, – медленно, словно выковывая каждое слово из металла, произнёс он. – Она была живым хаосом, а они – мёртвым порядком. Она была дикой, необузданной природой, а они – клеткой, пусть и позолоченной. Огонь не тушат огнём, девочка. Его тушат водой. Ищи свою воду.

– Свою воду? – растерянно переспросила я. Голова шла кругом от его загадок. – Что это значит? Какую ещё воду?

– Думай, девочка, думай, – он снова скривил губы в подобии улыбки, но она получилась какой-то усталой и горькой. – В тебе течёт сила Яги, но ты – не Яга. Ты другая. Твоя суть совершенно иная. В этом твоя слабость и в этом же твоя главная, сокрушительная сила.

– Тогда дай мне оружие! – взмолилась я, чувствуя, как отчаяние подступает к горлу. – Меч, который сможет их ранить. Кинжал, пропитанный ядом. Хоть что-нибудь!

Кощей рассмеялся. Холодным, скрипучим, мёртвым смехом, от которого у Шишка застучали его несуществующие зубы.

– Оружие? Глупое дитя. Никакой меч не сможет разрубить улыбку. Никакой яд не отравит всеобщее счастье. Против них нет оружия. Есть только… противоядие. И оно уже в тебе самой.

Он вернулся к трону, порылся где-то в его каменных недрах и вытащил какой-то небольшой предмет.

– Я не дам тебе оружия, – сказал он, снова подходя ко мне. – Но я дам тебе это. Считай это платой за то, что ты принесла мне такие интересные новости.

Он вложил мне в ладонь что-то холодное, тяжёлое и гладкое. Я опустила взгляд. Это было маленькое круглое зеркальце в простой, тусклой медной оправе. Стекло было мутным, старым, испещрённым царапинами. Оно почти ничего не отражало, лишь какие-то смутные тёмные пятна.

– Что это? – разочарованно выдохнула я.

– Полезная вещица, – ответил Кощей, и в его глазах снова блеснули знакомые насмешливые искорки. – Оно покажет тебе не то, что есть, а то, чем является на самом деле. Поверь мне, иногда это куда важнее.

Он резко отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

– А теперь уходи. И постарайся не умереть слишком быстро. Будет ужасно скучно, если они превратят тебя в очередную улыбающуюся дурочку.

Я вышла из тронного зала, крепко сжимая в руке бесполезное, на первый взгляд, зеркальце. На улице уже сгущались сумерки. Я молча вскочила на коня и, не оглядываясь, поехала прочь от этого проклятого места.

– Ну что? Что он сказал? – тут же затараторил пришедший в себя Шишок. – Он дал нам супероружие? Огненный меч? Молот-землетряс? Может, шапку-невидимку?

– Он дал нам зеркало, – глухо ответила я, не глядя на него.

– Зеркало?! – взвизгнул фамильяр так пронзительно, что конь под ним испуганно дёрнул ушами. – Мы идём на битву с концом света, а он дал нам зеркало?! Зачем?! Чтобы мы причёску поправляли перед смертью?! Ну спасибо, удружил, старый скряга!

Я не ответила. Я просто ехала по темнеющему лесу, а в голове у меня снова и снова крутились его слова. «Ищи свою воду». «Оно покажет не то, что есть, а то, чем является». Загадки. Сплошные проклятые загадки. Но где-то в самой глубине души шевелилось странное чувство, что старый лич не обманул. Он действительно дал мне совет. Может быть, самый важный в моей жизни. Вот только понять бы ещё, что он на самом деле имел в виду.

Я не поехала к Яге, а вернулась обратно в Вересково злая, как сто чертей, и уставшая, как ломовая лошадь. Надо обдумать слова, сказанные Кощеем. Старик снова меня запутал. Пока что я вижу, что поездка к Кощею оказалась пустой тратой времени. Ничего, кроме новых загадок и старого, бесполезного зеркала, которое теперь мёртвым грузом лежало в моей сумке. «Ищи свою воду». Легко ему говорить! Я несколько дней ходила сама не своя, словно пришибленная, и то и дело повторяла про себя эту дурацкую фразу. Что за вода? Где её искать? Я смотрела на воду в ведре, на ручей за околицей, на дождь, который уныло моросил вторые сутки. Никаких озарений. Только тоска и глухое, подступающее к горлу отчаяние.

В городе тем временем кипела работа. Соловей-Разбойник с каким-то садистским удовольствием гонял ополченцев по раскисшей от дождя поляне. Мужики, пыхтя, бегали по грязи, а атаман стоял под навесом и орал на них так, что листья с берёз сыпались. В другом конце поляны Фёдор спокойно и методично учил мальчишек стрелять из лука. Он не кричал, говорил тихо, но его слушали, затаив дыхание. Дмитрий куда-то исчез, но от него то и дело прилетали гонцы с записками, которые он велел передавать только мне в руки. Я читала их, и по спине бежали мурашки. «Деревня Клюквино. Все счастливы. Урожай сгнил на корню, а они песни поют и хороводы водят». «Трактир „Кривая берёза“. Хозяин раздал всё пиво бесплатно. Улыбается, говорит, что деньги – это тлен». «Счастливая чума» расползалась по княжеству, как масляное пятно по воде. А я сидела здесь, в Вересково, и не могла понять, что мне делать.

– Так, ведьма, хватит киснуть! – в один из таких серых, тоскливых дней заявил Соловей. Он бесцеремонно вошёл в лавку, схватил меня за руку и выволок на улицу. – Пока ты тут сопли на кулак мотаешь, враг не дремлет. Буду учить тебя мечом махать. В жизни всё пригодится.

– Да не умею я, – попыталась я отбиться, но куда там. Хватка у него была железная.

Он всунул мне в руку тяжёлый, неудобный меч и встал напротив. Клинок показался мне неподъёмным.

– Ничего сложного. Главное в этом деле – злость. Представь перед собой самого ненавистного врага и руби! Вот так!

Соловей сделал несколько таких быстрых и точных выпадов, что воздух вокруг него загудел. Я попробовала повторить. Получилось нелепо и смешно. Меч болтался в руке, как оглобля, я чуть не споткнулась о собственные ноги и едва не отрубила себе палец.

– Ой, всё! – трагически простонал Шишок, который сидел на заборе и грыз орех. – Ната, брось эту железку! Ты с ней выглядишь, как корова на льду! Не твоё это! Тебе бы лучше травы собирать, а не вот это вот всё!

Фёдор, наблюдавший за нашими «тренировками» со стороны, только хмурился. Он-то знал, что моя сила не в железе. Его молчаливое осуждение действовало на нервы даже больше, чем крики Соловья.

– Да что ж ты за девчонка такая! – не унимался атаман, теряя терпение. – Злее надо быть! Яростнее! Давай, представь, что я – Железный Князь! Руби меня!

Я замахнулась, вкладывая в удар всё своё раздражение, усталость и отчаяние. Меч со свистом рассёк воздух и с оглушительным лязгом столкнулся с клинком Соловья. От удара у меня затряслись руки, а в голове что-то щёлкнуло. Злость. Ярость. Огонь. И тут же вспомнились слова Кощея: «Огонь не тушат огнём». Я всё это время пыталась бороться с их силой своей же силой, со злостью – своей злостью. А что, если попробовать по-другому?

– Ещё раз, – попросила я, и голос мой прозвучал непривычно спокойно.

Я снова подняла меч. Но на этот раз я не пыталась разозлиться. Я закрыла глаза и сосредоточилась. Я вспомнила слова Кощея. «Возвращение к истокам». Я смотрела не на меч, а на саму его суть. Я чувствовала, как когда-то он был просто куском бурой, некрасивой руды, лежащей глубоко в земле. Он был частью горы, частью мира. Потом его вырвали из темноты, бросили в огонь, били молотом, заставляя стать тем, чем он не был. Его заставили стать оружием. Ему было больно.

Я не приказывала. Я… попросила. Мысленно. Тихо-тихо. «Возвращайся домой. Стань снова собой. Отдохни».

Я не вливала в металл ярость, не пыталась его уничтожить. Наоборот, я послала ему волну покоя, принятия. Кажется, я нашла свою «воду».

Меч в моей руке дрогнул. Но он не рассыпался в пыль, как раньше. Произошло нечто иное, куда более странное. Блестящая сталь потускнела, пошла бурыми пятнами. Острое лезвие оплыло, потеряло форму. Гарда изогнулась, как будто была сделана из мягкого воска. Весь меч на глазах изумлённого Соловья превратился в бесформенный, тяжёлый кусок ржавой руды, который с глухим стуком выпал из моей руки и шлёпнулся в грязь.

На поляне повисла мёртвая тишина. Соловей-Разбойник стоял с открытым ртом, переводя взгляд со своего меча на кусок руды у моих ног. Его лицо выражало крайнюю степень изумления.

– Ты… ты что… это… как? – наконец выдавил он из себя, заикаясь.

– Я не знаю, – честно ответила я, глядя на свои руки. Но я знала. Внезапно, как вспышка молнии, я всё поняла.

Моя сила – не разрушение. Не огонь, который всё сжигает. Моя сила – это возвращение. Возвращение к началу, к истокам. Я не уничтожила меч. Я просто позволила ему снова стать тем, чем он был рождён – куском камня. Я не сломала его. Я его… отпустила.

Это и была моя «вода».

– Ух ты… – восхищённо выдохнул Шишок, роняя орех. – Вот это фокус! Он был железный, а стал… каменный! Ната, а ты можешь так с орехами? Чтобы скорлупа раз – и обратно в цветок превратилась? А то лень грызть!

Я посмотрела на Фёдора. Он единственный не выглядел удивлённым. Он смотрел на меня с тихой, понимающей улыбкой, и в его глазах было столько гордости, что у меня снова защипало в носу. Он понял. Он всё понял без слов.

И тут меня накрыло второй волной прозрения, такой сильной, что подогнулись колени. Горынычи. Их «счастливая чума». Они не создают счастье. Они, как тот кузнец, берут волю человека – живую, дикую, свободную – и перековывают её, превращая в нечто иное. В послушную, улыбчивую пустышку. Они навязывают свою волю, свой порядок, как кузнец навязывает свою волю куску руды.

А я… я могу это отменить. Я могу не сражаться с их магией, а просто… вернуть всё назад. Вернуть людям их собственную волю, их страхи, их злость, их любовь. Вернуть их к самим себе. Не тушить их огонь своим огнём, а просто залить его своей водой. Вернуть всё к истокам.

– Я поняла, – прошептала я, глядя на Фёдора. – Я знаю, что делать.

Страх никуда не делся. Но теперь он был не парализующим, а каким-то… правильным. Он был частью меня. Частью моей воли. И я больше не собиралась от него избавляться.

Я подняла с земли свой походный мешок. Пора. Теперь я была готова. Я знала, зачем иду к Яге. Не за оружием. А за тем, чтобы научиться управлять своей «водой». И превратить её из тонкого ручейка в настоящую реку, способную смыть любую грязь. Даже ту, что дарит фальшивое счастье.

Глава 3

Прощание вышло коротким, скомканным и до боли неловким. Не потому, что сказать было нечего, а ровно наоборот – слов было так много, что они застревали в горле. Но Фёдор ничего не говорил. Он просто подошёл и накрыл моё плечо своей огромной, тёплой ладонью. От этого простого прикосновения по телу разлилось такое спокойствие, такая уверенность, что никакие слова были не нужны. В этом молчаливом жесте было всё: и «береги себя», и «я буду ждать», и «только попробуй не вернуться».

– Ната, а ты точно уверена, что эта старая карга нас ждёт? – раздался над ухом жалобный писк. – А вдруг у неё запасы орехов кончились? Или, может, она вообще переехала? Знаешь, сейчас так модно менять место жительства! Вдруг она теперь на югах, у тёплого моря виллу себе отгрохала? Там и солнце, и орехи вкуснее!

– Шишок, замолчи, – беззлобно проворчала я, покрепче перехватывая поводья. Конь был хорош – сильный, спокойный, шёл ровной рысью. – Яга – это не человек, чтобы переезжать. Она часть этого леса. Куда ей деваться?

Первые часы пути я чувствовала себя на удивление сильной и уверенной. То прозрение, что снизошло на меня во время тренировки с Соловьём, не отпускало. Моя сила была не огнём, не разрушением. Она была водой. Способностью не ломать, а возвращать всё к истокам, к первоначальному состоянию. Я больше не была слепым котёнком, который тычется носом во все углы. Теперь у меня был внутренний компас, нужно было лишь научиться его слушать. А кто научит этому лучше, чем та, кто всё это и затеяла?

Лес вокруг был знакомым и дружелюбным. Тот самый, по которому я когда-то неслась сломя голову, спасаясь от механического волка. Светлые берёзовые рощи сменялись весёлыми полянками, залитыми тёплым солнечным светом. Казалось, вот-вот из-за дерева покажется та самая тропинка, которая сама, как по волшебству, выведет меня к избушке на курьих ножках.

– Гляди! Гляди, какой гриб! – восторженно завопил Шишок, едва не свалившись с моего плеча. Он тыкал своей лапкой-веточкой в сторону огромного подосиновика с такой яркой оранжевой шляпкой, что та казалась маленьким солнышком. – Давай его сорвём! Ната, ну давай! Представляешь, как мы его вечером на костре зажарим? С дымком! М-м-м, это же будет божественно! У меня уже слюнки текут!

– Нам некогда грибы собирать, – отрезала я, хотя у самой от его красочных описаний предательски заурчало в животе. – Нужно спешить.

Но чем дальше мы углублялись в чащу, тем сильнее менялось всё вокруг. Солнце словно кто-то выключил – оно просто исчезло за плотной серой пеленой туч. Весёлые берёзки уступили место хмурым, поросшим седым мхом елям, которые стояли так плотно, что их ветви сплетались над головой в тёмный купол. Воздух стал густым и неподвижным, а тишина – неправильной. Не живой, наполненной шелестом листьев и птичьими голосами, а мёртвой, ватной, давящей на уши.

И тропинка… она просто исчезла. Растаяла под копытами коня, будто её и не было. Я остановила его, растерянно оглядываясь по сторонам. Вроде бы я шла правильно. Сердце, мой новый компас, подсказывало, что избушка где-то совсем рядом, за этой стеной деревьев. Но вокруг была лишь глухая, неприветливая чаща.

– Так, спокойно, – пробормотала я сама себе, пытаясь унять подступающую тревогу. – Просто немного сбилась с пути, с кем не бывает.

Я развернула коня и поехала в ту сторону, где, по моим расчётам, должна была остаться знакомая поляна. Мы ехали, наверное, с час, но пейзаж не менялся. Всё те же хмурые ели, всё та же гнетущая тишина. И вдруг я увидела его. Старый, трухлявый пень, своей формой до жути напоминающий сгорбившуюся старуху в платке. Я точно помнила, что проезжала мимо него совсем недавно.

– Показалось, наверное, – неуверенно сказала я вслух, чтобы хоть как-то нарушить молчание.

– Что показалось? Что мы сейчас упадём в голодный обморок? Мне это не кажется, это медицинский факт! – тут же отозвался Шишок. – Мой маленький, но очень гордый организм требует срочной подзарядки в виде горсти кедровых орешков!

Я проигнорировала его нытьё и поехала дальше, стараясь держаться как можно прямее. Прошёл ещё час. Я уже злилась на себя, на лес, на свою бестолковость. И тут впереди, прямо по курсу, снова показался он. Тот же самый пень. С той же самой стороны.

– Да что за чертовщина?! – не выдержала я и резко натянула поводья. Конь испуганно всхрапнул и попятился.

Теперь уже не было никаких сомнений. Я развернулась и поехала в совершенно противоположную сторону. Я петляла, сворачивала наобум, пыталась обмануть этот проклятый лес. Но спустя какое-то время, вымотанная и злая, я снова выехала к нему. К этому ухмыляющемуся трухлявому пню.

– Хозяйка… – начал Шишок подозрительно тихим, трагическим голосом. – У меня для тебя две новости. Одна плохая, а вторая – очень плохая. С какой начать?

– Давай с очень плохой, – устало выдохнула я, соскальзывая с седла. Ноги подкашивались от усталости и напряжения.

– Мне кажется, эта лесная навигационная система окончательно сломалась! – прошептал фамильяр мне на ухо. – Мы уже третий раз проезжаем мимо этого деревянного идола! Клянусь всеми орехами мира, он мне в прошлый раз подмигнул!

Я опустилась прямо на мокрую траву рядом с этим злосчастным пнём и обхватила голову руками. Шишок был прав. Лес не просто не пускал меня. Он водил меня кругами, как слепого щенка, издевательски возвращая на одно и то же место.

– Это всё Яга! – вдруг догадался Шишок, и в его голосе зазвенели панические нотки. – Это она нас не пускает! Она прознала, что мы идём съесть все её припасы, и устроила нам эту… закольцованную дорогу! Какая коварная старуха! Я всегда говорил, что ей нельзя доверять! Жадная, вредная…

Я подняла голову и посмотрела на серые, равнодушные стволы деревьев. Нет. Это была не злость и не коварство. Я чувствовала это. Лес не был враждебным. Он был… как запертая дверь. Он просто не давал мне пройти дальше. Это было не наказание. Это было испытание.

Первый экзамен на пути к Яге. И я его с треском проваливала.

Я вспомнила, как легко нашла дорогу в прошлый раз. Тогда я была напуганной, отчаявшейся девчонкой, которая просто бежала куда глаза глядят, ведомая лишь инстинктом самосохранения. А сейчас я шла с чёткой целью, с картой, с новообретённой силой. И меня не пускали. Почему?

Я устало прислонилась спиной к шершавому боку пня. Он и правда будто усмехался.

– Ну и что теперь делать будем, хозяйка? – спросил Шишок, спрыгивая с моего плеча мне на колени. – Может, покричим? Вдруг она нас услышит и сжалится? А-у-у! Бабушка Яга! Мы пришли с миром и с пустыми животами! Угостите странников!

Я молчала, глядя в серую, непроглядную чащу. Просто идти вперёд, ломиться напролом было бессмысленно. Я пыталась решить эту задачу по-своему, по-человечески: с помощью карты, логики и упрямства. Но этому миру было плевать на мои правила. Нужно было найти другую дорогу. Ту, которой, возможно, и не было на карте. Ту, которую нужно было не увидеть, а почувствовать.

Я сидела, тяжело прислонившись к трухлявому, покрытому мхом пню, и тупо смотрела в серую, непроглядную чащу. Ноги гудели так, словно я прошла пешком до самого Китая и обратно. В животе тоскливо и громко урчало, напоминая о давно забытом обеде. А в голове стучала одна-единственная, очень неприятная мысль: «Приехали». Лес, который ещё вчера казался мне почти родным, гостеприимным и полным жизни, теперь превратился в зелёную тюрьму. Бесконечную тюрьму без стен и решёток, из которой не было выхода. Он просто не пускал меня дальше, издевательски возвращая к одному и тому же замшелому пню. Яга, видимо, решила, что незваные гости ей не нужны, и поставила какой-то хитрый магический замок.

– Ну что, хозяйка, будем тут корни пускать? – пропищал Шишок, который устроился у меня на колене и отчаянно пытался согреться, зарываясь в складки платья. – Я, конечно, не против. Место живописное, пень вот симпатичный, винтажный. Птички не поют, звери не бегают… тишина, покой! Но есть одна ма-а-аленькая, просто микроскопическая проблема. Еда! Она имеет подлое свойство заканчиваться! И судя по тому, как мой животик прилип к колючей спинке, этот трагический момент уже наступил!

Он картинно закатил свои глазки-бусинки и прижал лапки-веточки к животу. Я тяжело вздохнула и с кряхтением поднялась на ноги. Сидеть и жалеть себя было самым глупым и бесполезным занятием из всех возможных.

– Вставай, трагик. Пойдём куда-нибудь.

– Куда это – куда-нибудь? – возмутился фамильяр, перебираясь мне на плечо. – Мы уже битый час ходим «куда-нибудь», и это «куда-нибудь» постоянно приводит нас к этому деревянному истукану! Я его уже по трещинкам узнаю! Может, попробуем пойти «откуда-нибудь»? Вдруг сработает? А то у меня уже от этого однообразия иголки вянут!

– Просто пойдём прямо, – упрямо сказала я, с трудом забираясь в седло. Конь тоже выглядел уставшим и недовольным. – Пока не упрёмся в стену или в реку. Или пока ты, бедолага, не свалишься от усталости, – пробормотала я, похлопав коня по шее.

И мы пошли. Я уже не смотрела по сторонам, отчаявшись найти знакомые приметы. Я просто уставилась коню между ушей и постаралась отключить мозг, чтобы не сойти с ума от безысходности. Час шёл за часом. Лес не менялся, всё та же серая, унылая, молчаливая чаща. Солнце где-то там, за густыми кронами, начало клониться к закату. Я уже почти смирилась с мыслью, что нам придётся ночевать под открытым небом, в компании голодного Шишка и собственных страхов, как вдруг конь тревожно дёрнул ушами и замер как вкопанный.

Я подняла голову. Впереди, метрах в ста, клубился туман. Густой, белый, как молоко, он лежал на земле плотным, совершенно неподвижным слоем. Это было странно. Очень странно. Никакой реки или болота поблизости не было, я бы почувствовала влажность в воздухе. Откуда ему было взяться?

– Ой, – пискнул Шишок, вжимаясь мне в шею. – А что это за дым? Хозяйка, лес горит? Мы сейчас поджаримся, как грибочки на сковородке! Спасайся кто может! Я ещё слишком молод и голоден, чтобы умирать!

– Это не дым, это туман, – прошептала я, чувствуя, как по спине пробегает неприятный холодок. Туман был неправильным. Неживым. От него не веяло свежестью или прохладой, от него веяло… ничем. Пустотой.

Я осторожно тронула коня, заставив его сделать шаг в эту белую пелену. Сразу стало холодно и сыро. Все звуки пропали, словно их проглотила гигантская ватная подушка. Даже стук копыт стал глухим и далёким. Мы шли наощупь, и вдруг конь снова резко встал. Прямо перед нами из тумана выплыл почерневший от времени частокол. А за ним – тёмные, сгорбленные силуэты изб. Деревня.

Мы въехали в единственные ворота, которые жалобно скрипнули, будто не видели гостей уже лет сто. Внутри было тихо. Слишком тихо. Не было слышно ни лая собак, ни мычания коров, ни детского смеха. Ни единого звука. Деревня казалась вымершей. Избы стояли кривые, заросшие мхом, с пустыми, тёмными глазницами окон, похожими на черепа.

– Ната-а-а… – заскулил Шишок, вцепившись в мой воротник так, что чуть не задушил. – Мне тут не нравится. Совсем-совсем. Тут пахнет… тоской. И старыми носками. И ещё чем-то кислым. Давай уйдём отсюда, а? Пожалуйста! Я даже готов поголодать ещё денёк!

Но уходить было поздно. Из ближайшей избы вышел человек. Старик в рваной рубахе и лаптях. Он двигался медленно, как во сне, и смотрел куда-то себе под ноги, не замечая ни нас, ни нашего коня.

– Добрый день! – крикнула я, стараясь, чтобы голос звучал бодро и уверенно. – Не подскажете, как называется ваша деревня?

Старик медленно, с видимым усилием поднял на меня глаза. Пустые. Выцветшие, как старая тряпка. В них не было ни удивления, ни интереса, ни страха. Ничего. Полное, всепоглощающее безразличие.

– Не помню, – глухо, без всякого выражения ответил он и побрёл дальше, даже не обернувшись.

Я растерянно моргнула. Мы поехали дальше, вглубь деревни. И везде видели одну и ту же жуткую картину. Люди, которые двигались, как сонные мухи. Женщина, которая безучастно смотрела, как у неё из котла выкипает вся вода, заливая угли. Мужик, который сидел на крыльце и монотонно точил топор, глядя в одну точку. Они все были живы, но казалось, что души их давно покинули эти тела, оставив лишь пустые оболочки.

– Это же… это как в Клюквино! – догадалась я, и сердце сжалось от дурного предчувствия. – Та самая «счастливая чума». Только они не счастливые. Они… никакие. Пустые.

Мы нашли заброшенную избу на самом краю деревни и решили остановиться там на ночь. Внутри было пыльно и пахло забвением, но это было лучше, чем оставаться в лесу. Я разожгла очаг, достала остатки лепёшек. Шишок тут же схватил свой кусок и принялся его жевать, но даже он делал это как-то вяло, без обычного энтузиазма и чавканья.

Когда стемнело, туман сгустился ещё сильнее. Он заглядывал в окна, лез в щели под дверью, и от него веяло могильным холодом. Я не выдержала и вышла на улицу, оставив Шишка караулить остатки еды. Я подошла к соседней избе, откуда доносился тусклый свет лучины. На завалинке сидела сгорбленная старуха и перебирала в руках какие-то сухие травы.

– Добрый вечер, бабушка, – тихо сказала я, присаживаясь рядом.

Она даже не повернула головы. Её пальцы продолжали своё монотонное, бессмысленное движение.

– У вас тут… тихо так, – я не знала, с чего начать. – А где все? Муж ваш, дети?

– Муж? – она на мгновение замерла, словно пытаясь что-то вспомнить. Потом её лицо снова стало пустым. – Умер давно.

– Мне жаль, – искренне сказала я. – Вы, наверное, очень по нему скучаете.

Старуха медленно повернула ко мне своё морщинистое, безразличное лицо.

– Скучаю? – переспросила она так, будто я сказала слово на незнакомом языке. – А что это такое?

У меня внутри всё похолодело. Она не помнила. Не помнила не самого мужа, а чувство, которое он вызывал. Скорбь. Боль. Любовь. Всё это просто стёрлось, исчезло, оставив после себя выжженную пустыню.

Я вернулась в нашу избу, и меня трясло. Это были не Горынычи. Их магия дарила блаженную улыбку и беззаботность. А здесь было что-то другое. Что-то, что не дарило, а отнимало. Забирало самое важное – чувства.

Ночью я не могла уснуть. Я сидела у окна и смотрела в белый, непроглядный туман. И вдруг я увидела движение. Что-то бесформенное, студенистое, сотканное из самого тумана, отделилось от общей массы. Оно было похоже на огромного, полупрозрачного слизня, который медленно, беззвучно полз по единственной улице деревни. У него не было ни глаз, ни рта, но я каждой клеточкой кожи чувствовала, что оно живое. И голодное.

Существо подползло к первой избе и замерло. Оно словно прислушивалось. А потом оно начало… вдыхать. Медленно, тягуче, оно втягивало в себя туман, который струился прямо из стен дома. Но это был не просто туман. Я видела в нём что-то ещё – тёмные, едва заметные нити, похожие на паутину. Существо втягивало их в себя, и по его призрачному телу пробегала дрожь, словно от насыщения и удовольствия.

Оно поползло к следующему дому. И снова повторилось то же самое. Оно не нападало. Оно не убивало. Оно питалось. Питалось чем-то невидимым, что исходило от спящих, опустошённых людей.

И тут до меня дошло. Скорбь. Горе. Печаль. Вот что это были за тёмные нити. Оно пожирало их. Оно забирало у людей их боль, их воспоминания о потерях, оставляя взамен лишь звенящую пустоту. Это был Пожиратель Скорби. И он питался забвением.

– Ната… что это за гадость? – прошептал Шишок, который вылез из-под лавки и теперь дрожал у моих ног. – Оно… оно на меня смотрит! Мне кажется, оно хочет съесть мою печаль о недоеденном пирожке!

Я молча смотрела, как призрачный ужас медленно ползёт по деревне, становясь всё плотнее и отчётливее с каждым домом. И я поняла, почему лес не пускал меня к Яге. Он привёл меня сюда. Потому что здесь было то, с чем должна была сразиться именно я. Не огнём и мечом. А своей новой, непонятной, пугающей силой. Той самой «водой», которая должна была вернуть этим людям не счастье, а кое-что поважнее. Их слёзы.

Глава 4

Я смотрела, как призрачный слизень, эта омерзительная, студенистая тварь, медленно перетекает по деревенской улице, и меня колотило. Но не от страха. От отвращения и какой-то ледяной, звенящей в ушах ярости. Это существо не убивало. Оно поступало гораздо хуже – оно воровало. Воровало слёзы, боль, саму память о горе. Оно превращало живых людей в пустые, безразличные оболочки, высасывая их скорбь, словно вампир – кровь. И я отчётливо поняла, что это и есть моё первое настоящее испытание. Не поединок на мечах, не схватка с механическим чудищем. Что-то совсем иное, куда более жуткое.

– Ната, оно сюда ползёт! – отчаянно заверещал Шишок. Он уже вскарабкался ко мне на голову и пытался зарыться в мозги-и-и, словно в норку. – Оно сейчас и нашу скорбь сожрёт! А у меня её, между прочим, целый воз! Я ведь скорблю по всем несъеденным орехам этого мира! Это великая, вселенская печаль! Не отдам!

– Цыц, паникёр, – прошипела я, вжимаясь в тень старой избы. Воздух рядом с тварью становился плотным и холодным, как в погребе. – Оно нас не видит. Оно чувствует только… пустоту внутри людей.

Я затаив дыхание наблюдала, как существо проползает мимо, оставляя за собой шлейф абсолютного безразличия. В голове, как молот по наковальне, билась одна-единственная мысль: как с ним бороться? Напасть? А чем? Меч пройдёт насквозь, огонь его не возьмёт. Оно само – сгусток тумана и печали. И тут меня осенило. Кощей. Его слова, брошенные как бы невзначай: «Огонь не тушат огнём, его тушат водой». Эта тварь питается забвением и тишиной. Значит, моё оружие – память и крик. Если оно пьёт пустоту, я должна напоить его болью. Настоящей, чистой, концентрированной болью.

– Шишок, сиди здесь и носа не высовывай, – приказала я, осторожно выскальзывая из своего укрытия.

– А ты куда?! – испуганно пискнул он, выглядывая из моих волос. – Не бросай меня! Мне тут одному страшно! Вдруг оно вернётся за моей скорбью?!

– Мне нужно найти одно место. И оно мне точно не понравится.

Я кралась по задворкам, перебегая от одного тёмного угла к другому, пока Пожиратель Скорби медленно насыщался на главной улице. Моей целью было кладбище. В такой старой деревне оно обязано было быть. И я его нашла. На холме за околицей, заросшее бурьяном и крапивой в человеческий рост. Старый погост, заваленный буреломом. Это было самое заброшенное и тоскливое место, которое я когда-либо видела. Покосившиеся деревянные кресты, провалившиеся могилы, и ни одного имени на камнях. Надгробные плиты были гладкими, словно их годами тёрли наждачной бумагой. Словно здесь лежали не люди, а просто… никто.

Я встала в самом центре этого мёртвого поля и закрыла глаза, вдыхая запах прелой листвы и сырой земли. Я протянула руки к холодным, мокрым от росы камням. Но я не пыталась их разрушить. Я пыталась их услышать. Я искала свою «воду», свою противоположность этой пустоте. Вспоминала слова Кощея: «Возвращение к истокам». Я тянулась не к камню, а к памяти, которая была заперта глубоко внутри него. К именам, которые когда-то были высечены на этих плитах. К людям, которые когда-то носили эти имена, смеялись, плакали и любили.

Я не приказывала. Я просила. Я звала их из небытия. «Вернитесь. Вспомните себя. Вы не никто. У вас были имена. У вас была жизнь, была любовь и была боль. Вспомните!».

Моя сила, тёплая и живая, потекла из кончиков пальцев. Она не разрушала. Она, как весенний ручей, просачивалась в мельчайшие трещинки на камнях, смывая с них пыль веков и пелену забвения. И случилось чудо.

Сначала на одном камне, потом на другом, на третьем… начали проступать буквы. Они не появлялись на поверхности, а словно просвечивали изнутри, разгораясь тусклым, серебристым светом. «Иван, сын Петра». «Марья, жена Степана». «Алёшка, 5 годков от роду». Имена. Десятки вспыхивали в ночной темноте, превращая заброшенное кладбище в поле, усеянное светлячками.

И в тот же миг в деревне раздался сдавленный всхлип. Потом ещё один. А затем воздух разорвал дикий, раздирающий душу вой чистого, беспримесного горя.

Я резко обернулась. В окнах изб один за другим загорался тусклый свет. Люди просыпались. И они вспоминали.

Я видела, как тот самый мужик, что бездумно точил топор, вдруг уронил его, схватился за голову и зарыдал, выкрикивая женское имя. Видела, как женщина, у которой выкипела вода, рухнула на колени и начала биться головой о земляной пол, оплакивая своего ребёнка. Вся деревня, ещё час назад бывшая царством сонных мух и безразличия, превратилась в один сплошной, душераздирающий плач.

И Пожиратель Скорби это почувствовал.

Он развернулся с неестественной быстротой и пополз в сторону кладбища, ко мне. Он учуял источник. Он учуял пир, какого у него не было уже сотни лет. Он полз, раздуваясь от жадности, предвкушая, как сейчас поглотит всю эту свежую, сладкую боль.

Но он жестоко ошибся.

Когда он вполз на кладбище, его буквально накрыло волной. Это был не тихий ручеёк забвения, к которому он привык. Это был ревущий океан. Океан чистого, незамутнённого горя. Скорбь сотен людей, копившаяся десятилетиями и вырвавшаяся наружу в один-единственный миг.

Тварь затрясло, как от удара молнии. Её призрачное тело пошло волнами. Она жадно попыталась втянуть в себя это горе, но оно было слишком сильным, слишком концентрированным. Это было всё равно что пытаться выпить водопад. Дух начал корчиться, сжиматься, его полупрозрачная плоть то темнела, то светлела. Он издал беззвучный крик, который я почувствовала всем своим существом, как удар под дых. Крик невыносимой агонии. Он захлёбывался. Он тонул в том, что было его пищей.

С последним конвульсивным содроганием Пожиратель Скорби просто… лопнул. Как мыльный пузырь. Распался на тысячи крошечных капелек тумана, которые тут же растаяли в ночном воздухе. И в тот же миг густая белая пелена, окутывавшая деревню, дрогнула и начала стремительно рассеиваться.

Я стояла посреди светящихся могил, и меня била крупная дрожь. Я победила. Я сделала это. Но радости не было. Только звенящая пустота и подступающая к горлу тошнота. Потому что из деревни доносился непрекращающийся, разрывающий душу плач.

Я медленно побрела назад. Туман почти исчез, и в холодном свете показавшейся из-за туч луны я увидела их. Жителей. Они вышли из своих домов и теперь стояли, глядя на меня. На их лицах больше не было пустоты. На них была боль. И лютая ненависть.

Вперёд вышла та самая старуха, с которой я говорила вечером. Её морщинистое лицо было мокрым от слёз, а глаза, ещё недавно безразличные, теперь горели чёрной, кипящей злобой.

– Что ты наделала, тварь? – прошипела она, и её голос был полон яда. – Нам было хорошо. Нам было спокойно. Мы ничего не чувствовали. А ты… ты вернула нам это!

Она указала дрожащим пальцем на свою грудь.

– Ты вернула нам боль! Зачем?! Чтобы смотреть, как мы мучаемся?!

Она шагнула ко мне и с неожиданной силой плюнула мне под ноги.

– Будь ты проклята! – выкрикнула она так, что у меня заложило уши. – Слышишь? Проклята!

И толпа за её спиной глухо, как один, подхватила: «Проклята… Проклята…».

Я стояла под их взглядами, полными ненависти, и не могла вымолвить ни слова. Я спасла их. Я вернула им души. Но они не видели во мне спасительницу. Они видели чудовище, которое украло у них их блаженный покой и заставило снова страдать.

Я развернулась и, не чуя под собой ног, побежала к избе, где оставила коня. Шишок тут же запрыгнул мне на плечо, вцепившись веточками в воротник.

– Ната, они… они злые! – прошептал он, дрожа всем телом. – Они нас сейчас камнями закидают! Поехали отсюда скорее!

Я молча вскочила в седло и пустила коня в галоп, прочь из этой деревни, прочь от этих слёз и проклятий. Я скакала, не разбирая дороги, а за спиной ещё долго слышался многоголосый плач и ненавидящие крики.

Я победила. Но впервые в жизни победа была на вкус как самое горькое поражение. Я нашла свою «воду». И оказалось, что она не только исцеляет. Она может приносить страшную боль. И это была та цена, которую, видимо, мне придётся платить за свою силу.

Проклятия цеплялись за спину, липкие и тяжёлые, словно комья болотной грязи. Я гнала коня, не разбирая дороги, и в ушах всё ещё звучали злобные выкрики. Я спасла их, вытащила из беспамятства, вернула им души, а в ответ получила ненависть. Победа ещё никогда не была такой горькой. Она першила в горле и царапала душу колючими когтями.

Мы скакали несколько дней почти без остановок. Лес вокруг был угрюмым и молчаливым, и эта тишина давила, высасывая последние силы. Я почти не спала, кусок в горло не лез, и даже неугомонный Шишок, кажется, заразился моей вселенской тоской. Он свернулся на моём плече колючим комочком, притих и только изредка жалобно вздыхал, напоминая о своём существовании.

– Ната, а может, ну его? – наконец не выдержал он, когда мы остановились у мутного ручья, чтобы напоить измученного коня. Голосок у него был тоненький и надломленный. – Ну её, эту Ягу с её заданиями! Ну их, этих людей с их бедами! Давай найдём себе какую-нибудь уютную пещерку, а? Натаскаем туда орехов, ягод, грибов! Будем жить-поживать, горя не знать! Я тебе буду байки рассказывать, а ты меня за ушком чесать! Представляешь? Красота!

– Не могу, Шишок, – глухо ответила я, глядя на своё отражение в тёмной воде. Оттуда на меня смотрела осунувшаяся девчонка с огромными тёмными кругами под глазами. Совсем чужая. – Если я сейчас сбегу, эта «счастливая чума» расползётся по всему княжеству. И тогда прятаться будет уже негде. Ни в одной пещерке.

Мы поехали дальше. И когда я уже совсем отчаялась, думая, что этот бесконечный, проклятый лес никогда не кончится, он вдруг резко расступился. Перед нами раскинулась широкая, залитая солнцем долина, а в её центре, на берегу чистой, как слеза, речки стояла деревня. Да не просто деревня, а настоящий городок – с крепкими бревенчатыми домами, мощёными улочками и даже высокой каменной колокольней, весело блестевшей на солнце.

– Ого! – присвистнул Шишок у самого уха, мгновенно оживившись. – Цивилизация! Ната, гляди! У них там, кажется, пекарня! Я чувствую божественный аромат свежих булочек с маком! Поехали скорее, я умираю от голода и культурного шока!

Городок, который, как мы выяснили у первого же встречного деда, назывался Добродеево, и впрямь был как с картинки. Идеально чистые улочки, свежевыбеленные дома, украшенные искусной резьбой и горшками с геранью. Повсюду сновали люди – румяные, улыбчивые, одетые в чистые, нарядные рубахи. Они приветливо кланялись нам, желали доброго дня, и улыбки не сходили с их лиц. Но что-то в этом было… неправильное. Слишком идеальное. Слишком приторное, как мёд, в котором утонула пчела.

Мы остановились у постоялого двора с весёлой вывеской «Добрый путник». Хозяин, молодой мужик с окладистой бородой, тут же выбежал нам навстречу, сияя такой широкой улыбкой, что, казалось, лицо треснет.

– Добро пожаловать, гости дорогие! Проходите, располагайтесь! Лучшая комната – для вас! И коня вашего накормим отборным овсом, напоим ключевой водой!

– Сколько с нас? – спросила я, сжимая в кармане несколько монет и настороженно оглядываясь.

– Что вы, что вы! – всплеснул он руками с неподдельным ужасом. – Какие деньги в нашем славном городе! Мы живём в мире и согласии, помогаем друг другу от чистого сердца! Всё для вас – даром!

Шишок на моём плече издал такой восторженный писк, что я испугалась, как бы он не лопнул от счастья. Даром! Это слово было для него самой сладкой музыкой на свете. Но меня оно только сильнее насторожило. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Я видела, как в соседней лавке торговец отдавал женщине отрез дорогой ткани, а та уходила, даже не сказав спасибо, лишь одарив его всё той же блаженной улыбкой. Все улыбались. Постоянно. Одинаковыми, застывшими улыбками.

Вечером, сидя в безупречно чистой, уютной комнатке, я не могла отделаться от липкого чувства тревоги. Шишок, наевшись до отвала дармовых пирогов с капустой, сладко посапывал на подушке, а я подошла к окну. Внизу, на центральной площади, люди водили хоровод при свете фонарей. Их движения были плавными, выверенными, слаженными, как у заводных игрушек в музыкальной шкатулке. Никто не сбивался, никто не смеялся громче других, никто не пытался ущипнуть соседку. Идеальная, жуткая гармония.

Я достала из сумки подарок Кощея. Старое, тусклое зеркальце в медной оправе. «Оно покажет не то, что есть, а то, чем является», – сказал он тогда. Я поднесла его к лицу.

Я, затаив дыхание, я направила его на площадь, на весёлый хоровод. И от того, что я увидела в отражении, у меня потемнело в глазах и подогнулись колени.

Там, в зеркале, по кругу двигались не люди. Там были куклы. Деревянные, грубо вырезанные марионетки. Их кожа была полированным деревом, волосы – крашеной паклей, а глаза – безжизненными стеклянными шариками. Улыбки были не живыми, а просто вырезанными на их лицах застывшими гримасами. Их руки и ноги двигались на шарнирах, дёргано и неестественно. Они не танцевали. Их кто-то дёргал за невидимые ниточки.

Я отшатнулась от окна, едва не выронив зеркало. Сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать. Город кукол. Живых, улыбающихся, но совершенно пустых внутри кукол.

На следующий день я попыталась поговорить с хозяйкой постоялого двора, улыбчивой женщиной по имени Марья.

– У вас такой замечательный город, – начала я издалека, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Все такие счастливые.

– О да, – с готовностью закивала она, и её резная улыбка ни на миг не дрогнула. – Мы должны благодарить за это нашего Доброго Хозяина. Он избавил нас от всех бед и печалей.

– Доброго Хозяина? – переспросила я, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

– Да, это дух нашего леса. Он очень мудрый и добрый. Раньше мы жили как все. Ссорились из-за пустяков, завидовали соседям, печалились, когда что-то не получалось. А он пришёл и сказал: «Зачем вам эти лишние терзания? Я дарую вам вечный покой и безмятежное счастье. Просто доверьтесь мне».

– И вы… доверились?

– Конечно! – её стеклянные глаза восторженно блеснули. – И теперь у нас всё хорошо. У нас нет желаний, а значит, нет и разочарований. У нас нет злости, а значит, нет и ссор. У нас нет печали, а значит, нет и слёз. Мы просто живём и радуемся каждому дню. Хозяин обо всём заботится.

У меня внутри всё заледенело. Я поняла. Этот «добрый» дух, желая им блага, сделал самое страшное, что только можно вообразить. Он не просто забрал у них боль, как Пожиратель Скорби. Он забрал у них всё. Их волю, их желания, их право на ошибку, их право быть людьми. Он превратил их в своих идеальных, послушных марионеток.

Вечером я снова посмотрела в зеркало, направив его на Марью, которая мела двор. Отражение стало ещё страшнее. Я отчётливо видела, как сквозь её кожу проступает древесная текстура. Как её пальцы становятся всё более угловатыми, деревянными. Процесс ещё не закончился. Они медленно, но верно превращались в настоящих кукол не только внутри, но и снаружи.

– Шишок, просыпайся, – я грубо растолкала фамильяра. – У нас дело.

– Какое ещё дело? – сонно пробормотал он, сладко потягиваясь. – Опять кого-то спасать? Ната, мне тут так нравится! Тут кормят! Много и бесплатно! Может, останемся здесь навсегда? Я буду твоей ручной, очень упитанной шишкой! А?

– Здесь некого спасать, Шишок, – твёрдо сказала я, глядя в окно на засыпающий, идеально тихий город. – Здесь нужно ломать.

Я посмотрела на свои руки. Моя сила, здесь она была нужна как никогда. Нужно было вернуть этим людям не просто боль и слёзы. Нужно было вернуть им их человеческую, несовершенную, но живую суть. Вернуть им право желать, злиться, плакать и смеяться по-настояшему, от всего сердца.

Я должна была найти этого «Доброго Хозяина» и сломать его кукольный театр до основания. Даже если за это меня снова проклянут.

Глава 5

Утро в Добродеево оказалось таким же приторно-идеальным, как и прошедший вечер. Солнце светило не по-настояшему, а как нарисованное в детской книжке – ярко, назойливо, без единого облачка. Птицы выводили свои трели настолько слаженно, будто перед ними стоял невидимый дирижёр. А люди… эти улыбающиеся куклы снова вышли на улицы. Они выплывали из своих пряничных домиков, и на их лицах застыли всё те же безжизненные, приклеенные улыбки. Они желали друг другу доброго утра такими ровными, спокойными голосами, что хотелось закричать, лишь бы нарушить эту мёртвую гармонию. Это была не жизнь. Это был спектакль в морге.

– Ната, ты только понюхай! Какой божественный аромат! – раздался над ухом восторженный писк. Шишок, который устроил себе гнездо в моих волосах, наконец-то соизволил проснуться и теперь жадно втягивал воздух. – Это же булочки с маком! Горяченькие! С пылу с жару! И я почти уверен, что они бесплатные! Пойдём скорее завтракать, а то всё самое вкусное съедят! А потом возьмём пирожков с яблоками! И ватрушек! У меня уже готов целый план! Мы объедемся до отвала! Это не город, это просто пищевой рай!

– Это не рай, Шишок, – глухо отозвалась я, не отрывая взгляда от идеально чистой улицы, где даже пылинки лежали в строгом порядке. – Это склеп, в котором покойники притворяются живыми.

Мне отчаянно нужен был план. Какой-нибудь безумный, дурацкий, но рабочий. Как сломать этот идеальный мир? Как заставить этих марионеток снова стать людьми? Я не могла, как в прошлой деревне, вернуть им горе – его здесь просто не было, его вырвали с корнем, как больной зуб. Значит, нужно было действовать иначе. Если у них нет печали, значит, нужно дать им то, что её порождает. Желания. Самые простые, глупые, эгоистичные человеческие желания. Нужно было разбудить в них жадность, зависть, злость. Нужно было устроить маленький, грязный бунт.

– Шишок, яблоки у тебя ещё остались? – спросила я, поворачиваясь к своему фамильяру.

– А как же! – гордо пискнул он и выкатил из сумки два крепких красных яблока. – Стратегический запас! На случай голода или если бесплатная еда вдруг закончится! Я ко всему готов!

– Дай мне одно. Самое красивое, какое есть.

Я взяла в руки наливное, блестящее яблоко. Оно было идеальным. Таким же безупречным, как этот проклятый город. Я поднесла его к губам, но не для того, чтобы откусить. Закрыв глаза, я сосредоточилась и влила в него крошечную искорку своей силы. Не той, что превращает железо в пыль, а другой… усиливающей. Я представила, как оно становится ещё краснее, ещё сочнее. Как его аромат делается таким густым и сладким, что от него начинает кружиться голова. Как на его гладкой кожице выступают крошечные капельки липкого нектара. Я делала его не просто яблоком. Я делала его мечтой. Воплощением самого сильного желания.

Центральная площадь гудела от утренней суеты. Торговцы раскладывали на прилавках свой товар, который, судя по всему, они просто раздавали даром. Я нашла пустую бочку, взобралась на неё, чтобы меня было видно всем, и подняла яблоко над головой. В лучах утреннего солнца оно вспыхнуло, как огромный рубин.

– Жители славного города Добродеево! – крикнула я так громко, как только могла. Мой голос прозвучал в этой идеальной тишине грубо и неуместно, как скрип несмазанной телеги.

Все, как по команде, повернули ко мне свои улыбающиеся лица. Их движения были плавными, синхронными. От этого зрелища по спине пробежал холодок.

– Я простая странница, и я видела много чудес на своём веку! – продолжала я, входя в роль бродячей артистки. – В благодарность за ваше гостеприимство я хочу подарить вам нечто особенное! Это не простое яблоко! Это яблоко исполнит самое заветное желание того, кто его съест! Он обретёт истинное счастье!

По толпе прошёл лёгкий, вежливый гул. Они смотрели на яблоко с тем же спокойным любопытством, с каким разглядывали бы проплывающие по небу облака. План трещал по швам.

– Но! – я сделала театральную паузу, стараясь вложить в голос как можно больше интриги. – Яблоко это всего одно! И достанется оно только одному из вас! Самому достойному!

И тут что-то щёлкнуло. Одна из женщин, стоявшая ближе всех, чуть качнулась вперёд. Её застывшая улыбка на миг дрогнула, а в стеклянных глазах промелькнула тень… интереса?

– Оно должно достаться мне, – произнесла она своим ровным, мелодичным голосом. – Я самая уважаемая в этом городе.

– Нет, мне! – тут же возразил здоровенный кузнец, протискиваясь вперёд. Его огромные плечи растолкали соседей. – Я самый сильный! Я больше всех тружусь на благо Добродеево!

– А я самая красивая! – пискнула молоденькая девушка, поправляя венок из ромашек на голове. – Счастье должно принадлежать красоте!

И тут плотину прорвало. «Мне!», «Нет, мне!», «Я заслужил больше!», «А мне нужнее!». Их голоса, ещё минуту назад бывшие такими спокойными и похожими на журчание ручья, становились всё громче и резче. Вежливые улыбки начали сползать с лиц, как плохой грим, обнажая оскал раздражения. Они больше не были единым организмом. Они превратились в толпу, в которой каждый хотел урвать свой кусок пирога.

– Отдай его мне, девчонка! – рявкнул кузнец, протягивая ко мне свою огромную ладонь, похожую на лопату.

– Не смей! Оно моё! – взвизгнула красавица и вцепилась ему в рукав.

Кузнец отмахнулся от неё, как от назойливой мухи. Девушка обиженно вскрикнула и со всей силы толкнула его. Он, не ожидавший такой наглости, пошатнулся и наступил на ногу торговцу овощами. Тот, забыв про своё вселенское добродушие, грязно выругался и пнул кузнеца в ответ. И началось.

Сначала это была просто толкотня. Потом кто-то кого-то ударил. И площадь взорвалась. Они орали, визжали, толкались, дрались. Кузнец мутузил торговца. Две почтенные матроны сцепились, таская друг друга за волосы. Кто-то запустил в соседа кочаном капусты. Весь этот идеальный, прилизанный мирок рушился на моих глазах, превращаясь в обычную, грязную, шумную базарную драку.

Я смотрела на этот хаос, и меня трясло. Но не от страха. От дикого, злого восторга. Я снова достала зеркальце Кощея и посмотрела на дерущихся. Кукол больше не было. В мутном стекле отражались люди. Злые, кричащие, некрасивые в своей ярости, но живые. Сквозь их кожу больше не проступала древесная текстура. Шарниры в суставах исчезли. Они двигались резко, неуклюже, но по-человечески. Моя «отрава» сработала. Я вернула им их несовершенство.

И в этот момент воздух похолодел. Драка резко стихла, словно кто-то выключил звук. Все замерли, глядя куда-то мне за спину с ужасом и благоговением. Я медленно обернулась.

Над площадью, в нескольких метрах над землёй, висело существо. Оно было соткано из солнечного света, молодой листвы и цветочных лепестков. У него было прекрасное, безмятежное лицо и длинные золотые волосы. От него веяло покоем, теплом и безграничной добротой. Добрый Хозяин.

– Что ты наделала? – его голос был похож на тихий шелест листьев, на журчание ручья. Он не кричал. Он был безмерно, глубоко опечален. – Зачем ты принесла им это? Зачем вернула им страдания? Они были счастливы.

– Они были мертвы, – твёрдо ответила я, спрыгивая с бочки и становясь лицом к нему.

– Они были в гармонии, – мягко поправил он. – А ты принесла хаос. Не противься, дитя. Я избавлю тебя от твоей боли. Ты тоже можешь стать счастливой. Просто позволь мне…

Он протянул ко мне свою призрачную руку, и меня начало клонить в сон. Его голос обволакивал, убаюкивал. Внезапно захотелось просто закрыть глаза и забыть обо всём. О проклятиях, о страхе, о Железном Князе. Стать такой же спокойной и улыбчивой…

Нет! Я тряхнула головой, отгоняя наваждение. Я выставила перед собой обе руки, но не для атаки. Я не пыталась его уничтожить. Я тянулась к его сути. К тому, чем он был до того, как стал тюремщиком. К дикому, свободному духу леса.

«Вспомни, – мысленно прошептала я, вливая в этот зов всю свою силу. – Вспомни настоящий лес. Он не идеален. В нём есть бури и засуха. В нём хищники пожирают слабых. В нём деревья борются за свет. Он полон ярости, боли и борьбы. И в этом его жизнь! В этом его суть! Возвращайся домой!»

Дух вздрогнул, словно от удара. Его прекрасное лицо исказилось болью. Солнечный свет, из которого он был соткан, померк. Цветочные лепестки завяли и осыпались прахом.

– Нет… Мой покой… Моя гармония… – прошелестел он, и в его голосе впервые прозвучал настоящий, животный страх.

Он не мог вынести этого. Правда о дикой, несовершенной жизни была для него ядом. С тихим, жалобным стоном он начал таять, распадаться, превращаясь в вихрь сухих листьев, который подхватил ветер и унёс прочь из города, обратно в свой лес.

На площади воцарилась гробовая тишина. Люди, всё ещё растрёпанные после драки, ошарашенно смотрели то на свои разбитые носы и синяки, то на меня. Их блаженные улыбки исчезли. А на их месте появились растерянность, стыд и глухая злость.

Они больше не были куклами. Они снова стали людьми. И они ненавидели меня за это.

– Убирайся, – прохрипел кузнец, вытирая кровь с разбитой губы. – Ты всё испортила. Нам было хорошо.

– Ведьма! – выкрикнула та самая красавица, у которой под глазом расцветал лиловый синяк.

Кто-то поднял с земли гнилой помидор и с силой запустил в меня. Он шлёпнулся о моё плечо, оставив мокрое, вонючее пятно.

Я не стала ничего говорить. Я молча пошла к постоялому двору, чувствуя на спине десятки ненавидящих взглядов. Я снова стала для них чудовищем. Той, что украла их идеальный мир и вернула им самих себя.

– Ну вот, – грустно вздохнул Шишок, когда мы выезжали из города под градом проклятий и гнилых овощей. – А я так и не попробовал булочки… Они так вкусно пахли.

Я промолчала. Во рту был горький привкус. Не то от гнилого помидора, не то от очередной победы, которая снова оказалась неотличима от поражения.

Ночь выдалась злая, колючая. Звёзды на небе будто замёрзли, превратились в крошечные льдинки и светили тускло, из последних сил. Я сидела у костра, который и костром-то назвать было стыдно – так, горстка тлеющих угольков, – и обнимала себя за колени. Пыталась согреться, но холод шёл не снаружи. Он поселился где-то внутри, под рёбрами, и никакое пламя не могло его растопить.

За спиной устало переступил с ноги на ногу конь, печально фыркнув. Он тоже вымотался. Мы все вымотались. Устали бежать от проклятий, которые летели нам вслед. Сначала та деревня, где я вернула людям их отнятое горе, а они в ответ закричали, чтобы я сгинула. Потом этот городок, похожий на игрушечный, где я вернула деревянным куклам их человеческую злость, а они провожали меня взглядами, полными ненависти. Я их спасала, а они меня проклинали. И от этой простой, уродливой правды хотелось просто лечь на землю и завыть.

Я тупо смотрела на огонь. Маленькие язычки пламени жадно лизали сухие ветки, превращая их в серый пепел. Они давали немного тепла и света, но взамен уничтожали живое дерево. Может, и я такая же? Прихожу, сжигаю дотла их привычный, пусть и неправильный мирок, и оставляю после себя только боль и пепелище.

– Хозяйка…

Тихий, почти неслышный шёпот заставил меня вздрогнуть. Я повернула голову. Рядом со мной, на мокрой от росы траве, сидел Шишок. Он не скакал, не требовал еды и не хвастался. Он просто сидел, сжавшись в колючий комочек, и смотрел на меня своими блестящими глазками-бусинками. В них не было ни капли привычного озорства. Только тихая, совсем не свойственная ему печаль.

Он подобрался совсем близко и осторожно, будто боясь сделать больно, положил свою крошечную лапку-веточку мне на колено. Его прикосновение было почти невесомым, но я его почувствовала.

– Хозяйка, а может, ну их?

Его голосок был тихим-тихим, как шелест падающего листа. Ни паники, ни нытья. Только бесконечная, вселенская усталость, отражавшая мою собственную.

Я молчала, а он, осмелев, продолжал, и в его голосе зазвенели отчаянные нотки надежды.

– Они же… они же неблагодарные, Ната! Ты для них всё, а они… фу на них! Ты им души возвращаешь, а они тебя ведьмой кличут! Зачем они тебе такие нужны? Они не стоят твоих слёз. И моих нервов тоже не стоят! Я так переживаю, у меня скоро все чешуйки повыпадают! Буду ходить лысый и несчастный! Представляешь?

Он замолчал, глядя на меня с такой искренней мольбой, что в груди что-то больно сжалось. Его простая, немного эгоистичная, но такая понятная логика была как глоток воды в пустыне. Он говорил то, о чём я сама боялась даже подумать. Бросить всё. Сбежать. Спрятаться. Найти свою полянку с орехами и забыть про этот жестокий мир, как про страшный сон.

Я протянула руку и осторожно погладила его по колючей спинке. Он доверчиво прижался к моей ладони, и я почувствовала, как он мелко-мелко дрожит. То ли от холода, то ли от волнения.

Глядя на этот маленький, преданный мне комочек веток и отчаяния, я вдруг горько усмехнулась. Сама не поняла как. Уголки губ поползли вверх, но в этой усмешке не было ни капли веселья.

– Может, ты и прав, Шишок, – тихо, почти шёпотом, сказала я, и голос прозвучал хрипло и надломленно. – Может, и правда… ну их всех.

Я на мгновение закрыла глаза, позволяя себе помечтать. Полянка, залитая солнцем. Тишина. Никаких механических волков, никаких Железных Князей, никаких проклятий. Только я, Шишок и целая гора орехов. И от этой картины стало так хорошо, так спокойно на душе, что захотелось плакать от облегчения.

Но я открыла глаза и снова посмотрела на огонь. И там, в его пляшущих языках, я увидела не полянку. Я увидела пустые, безразличные лица людей из деревни, которым вернула способность чувствовать. Увидела застывшие, вырезанные на дереве улыбки кукол. Увидела серые, полные страха глаза тех, кого мы ещё не встретили. Тех, кто скоро тоже станет либо пустым, либо несчастным.

Я тяжело вздохнула, и этот вздох, казалось, унёс с собой последние остатки сил и сладкую мечту о покое.

– Но кто, если не мы?

Глава 6

Разговор с Шишком у того ночного костра ничего не изменил, но и не прошёл бесследно. Он оставил на душе странный осадок, будто я выпила горькое лекарство – противное, но необходимое. Мечта о тихой полянке с орехами была такой сладкой, такой тёплой и уютной, но стоило мне закрыть глаза, как перед ними тут же вставали пустые, безжизненные лица людей. Людей, которых я должна была спасти. Или покалечить? Я уже и сама не знала, как это правильно называется.

Мы ехали дальше. Лес вокруг неуловимо изменился. Угрюмые, тёмные ели сменились светлыми берёзовыми рощами, воздух наполнился щебетом птиц, а под копытами коня пружинил мягкий, мшистый ковёр. Солнечные пятна плясали на земле, словно дразнясь. Но я больше не верила этой красоте. Я знала, что за самой приветливой картинкой может скрываться самый жуткий кошмар. Мой путь теперь определяла не карта Дмитрия и не чутьё охотника. Меня вело что-то другое. Странное, едва уловимое чувство, похожее на тихий зов, который слышала только я. Оно не указывало дорогу, а просто тянуло в определённую сторону, как невидимая нить, привязанная к самому сердцу. Яга. Это были её проделки, её подсказки. Она не говорила со мной напрямую, но вела меня, подсовывая одно испытание за другим, словно проверяя на прочность.

– Хозяйка, а ты точно знаешь, куда мы едем? – с сомнением пропищал Шишок, который сидел у меня на плече и деловито грыз найденный по дороге орех. – А то у меня такое чувство, что мы просто нарезаем круги по этому лесу. Очень живописные круги, не спорю, но мой животик требует конкретики! И желательно, чтобы эта конкретика пахла свежей выпечкой! Ну или хотя бы сушёными грибами. Я не привередливый!