Целитель. Спасти СССР!

Глава 1

– Помогите! По…

Отчаянный девичий крик разнесся по безлюдной улице, взводя нервы. Я сразу узнал хрустальный голосок Леночки Рожковой. Резко оглянулся и увидел тонкую фигурку, окруженную нахохленными парнями, мнущимися в свете уличного фонаря. Словно четыре темных беса хоровод водили вокруг беленького ангелочка.

И я, как истинный мракоборец, кинулся спасать и карать.

Страху не было, хотя я и в десанте не служил, и никаким убойным приемчикам не обучен. Просто умею переходить на сверхскорость, когда надо.

«Спасибо деду за хорошую наследственность!» – мелькает в голове. Старый, в бытность свою сержантом НКВД, в одиночку брал матерых агентов Абвера, а раненых товарищей лечил наложением рук. Видно, я в него пошел.

«Вот ведь уроды!» – я вызверился, увидев, как старшак с перекачанной, бесформенной тушей хлестнул Лену наотмашь, да так, что ее снесло к фонарному столбу. Там стояли еще трое. Добры молодцы, гогоча, отпасовали девушку обратно, но и она не сплоховала – с налету ткнула в старшака кулачком.

Тот зарычал, схватил Лену за нежную шейку, а «три богатыря» кудахтали от восторга и хлопали себя по ляжкам.

Завидев благородного рыцаря, спешившего на выручку к прекрасной даме, «богатыри» угрожающе шагнули навстречу.

«В едином порыве, – подумалось мельком. – Трое на одного!»

– Стопэ! – крикнул мне «богатырь» с томным лицом потасканного альфонса.

– А ну, дергай отсюда! – с угрозой набычился его дружок, кудрявый молодчик. Рукава своей толстовки он закатал до локтей, выставляя напоказ мускулистые руки, сине-красно-зеленые от сплошных татушек. – Резче!

С ходу вырубаю кудряша, косившего нечестивым цыганским глазом. «Альфонс» сделал попытку пробить мне печень с правой, но тут я ускорился и не отделался заурядным блоком, а врезал кулаком, ломая противнику локтевой сустав.

Третий «богатырь» счел себя лишним, и я оказался в шаге от главного отрицательного персонажа.

Лена, потерявшая сознание, беззащитно раскинулась на увядшей траве, а старшак нависал над нею в образе чудовищного творения Франкенштейна – сильно сутулясь, вжав маленькую голову в борцовские плечи, свесив длинные ручищи, бугрящиеся мышцами. На сытеньком лице все еще стыло выражение злобного торжества, но уже пробивалась растерянность и даже обида – урод не понимал, кто ему все портит. Наконец он углядел меня – и обрадовался. Зря.

Я не стал его убивать. Для начала заехал носком ботинка в пах – бесформенный здоровяк согнулся, широко разевая рот и пуча глаза. Ухватившись за немытый чуб старшака, я крепко приложил его носом об колено, тут же вздернул и добавил локтем в челюсть, доламывая лицо. Качок выстелился на газоне, утробно мыча, и перекатился на грязный асфальт.

Всё, больше мне никто не мешал, и я присел возле недвижной Рожковой – мои пальцы бережно огладили лебединую шею девушки, на которой уже проступали синяки.

«Повреждено дыхательное горло… – отмечаю с мертвящим испугом. – Смещены позвонки… Задет шейный сегмент спинного мозга…»

Лена не дышала, и пульс не прощупывался.

Я положил ладонь на приятную выпуклость, растягивающую платье слева. Понятия не имею, что за энергию рождает мой организм, какую потаенную силу он передает, но я точно знаю – она стекала сейчас с моих пальцев, обволакивая Ленкино сердце, струилась по центральной нервной, пробуждая мозг девушки от смертного сна. Но успел ли? Вдруг слишком поздно?!

«Очнись, очнись, маленькая! – взмолился я. – Ну пожалуйста!»

Рожкова вздрогнула, вдохнула сипло, захрипела, открывая глаза, полные страдания.

– Ничего не говори! – поспешно сказал я, унимая бурную радость в душе. – А то будет больно. Потерпи немножко, маленькая…

Трепещущие веки Леночки набухли слезами, соленые капли потекли по щекам, губы вздрагивали, то ли улыбку силясь выдавить, то ли искривиться от боли.

«Всё, позвонки на месте, шейный сегмент без повреждений… – Я осторожно провел по девичьей шее обеими ладонями, восхищаясь чудной гладкостью и бархатистостью. – Мягкие ткани… Мягким тканям мы поможем… Залечим мягкие ткани… – Отрешась от земного, сосредоточился, даже глаза закрыл, чтобы не отвлекаться на внешний мир. – И трахее пособим… Вот так… Порядок…»

– Спас-сибо… – вымолвила Лена.

– Не за что, – облегченно улыбнулся я и подхватил девушку на руки. – Пойдем отсюда.

Рожкова очень ослабла, да и во мне жила немалая усталость. Так всегда бывает, если слишком щедро делишься этой своей энергией.

«Да пребудет с тобой Сила!» – шарахнулась мысль.

Я свернул в тихий переулок, плотно забитый автомобилями – машины стояли впритык, жались полированными боками, – и тут меня догнал пронзительный крик:

– Ленка!

Цокот каблучков ускорился – подбегала Наташа Томина, подруга Леночки. Они вместе снимали квартиру напротив моей – и непонятно, как уживались. Две противоположности.

Лена – спокойная и молчаливая, даже холодноватая с виду. А вот Наташа порывиста и непоседлива. И плохое, и хорошее переживает одинаково бурно, но неглубоко. Проходят считаные минуты после горчайших слез, и Наташка уже улыбается, готовая смеяться и радоваться миру.

– Что с ней? – накинулась на меня Томина и взволнованно зачастила: – Она живая? Я из окна смотрю, а тут… Так, в халате, и выбежала! Это Грицай ее? Ленка ему отказала, а он… Она живая? Ты ее спас? Да?

– Да вот, проходил мимо, – прокряхтел я, – дай, думаю, окажу первую медицинскую помощь… Открой дверь.

Наташа бросается к гулкой двери подъезда и распахивает ее настежь, пропуская меня в парадное – сразу потянуло куревом, под ногами захрустела, заклацала отставшая кафельная плитка. Плечом я задел почтовые ящики, и те возмущенно лязгнули. Жаль, что в пятиэтажках не ставят лифтов…

Лена – стройная, высокая… и далеко не пушинка. Лучше б ее подружку тащил, Наташка – миниатюрная шатенка…

Мы поднялись на третий этаж. Томина рывком отворила дверь квартиры и торопливо зацокала в спальню.

– Сюда! Сюда! – послышался ее высокий звонкий голосок.

Я вхожу бочком, проношу свой драгоценный груз и опускаю на кровать. Двуспальное ложе, сработанное из настоящего дерева, проскрипело с тихим завизгом.

– Да я бы сама… – стеснительно пробормотала Лена.

– Лежи, – наметил я улыбку. Присев с краю, позвал: – Наташ!

– Я здесь! – Томина появилась в дверях с ноутбуком в руках. Странно поглядывая на нас, она поставила бук на старомодный буфет, нажала кнопку.

– Постельный режим, – веско сказал я под нехитрую мелодийку «Виндоуз». – Есть пока не надо, но пить можно. Будет больно если, зовите меня. Ладно?

– Ага! – Наташа покладисто тряхнула головой.

– Только не стесняйтесь! Ночью прижмет – будите! Не надо боль терпеть.

– Не буду, – бледно улыбнулась Рожкова.

– Выздоравливай… – проворчал я с долей смущения, лишь сейчас заметив, что все это время держал ладонь на гладком Ленкином бедре и гораздо выше ладной коленки.

«Ну, хоть какая-то плата за лечение! – подумалось мне. – Будет что вспомнить перед сном…»

Наташа выбежала провожать.

– Спасибо тебе! – выдохнула девушка. – Не знаю, что бы я делала, если бы… Если бы…

Всхлипнув, она бросилась ко мне, прижалась, крепко обнимая за шею и словно пригибая к себе. Наташины губы были сухими и будто припухшими. Я взволновался, но девушка уже отступила, проведя ладошками по моей куртке.

Последнее «спасибо» прошелестело как «пока».

– Спокойной ночи, – мягко улыбнулся я, переступил порог и аккуратно закрыл дверь.

Тепло никак не хотело покидать московские улицы. Осень выжелтила парки и скверы, устлала листвой пожухлую траву, а похолодание все задерживалось. Кое-где деревья облетели до полной графичности – сплошная прорись ветвей, голых и черных, колыхалась над тротуарами, расчерчивая небо хаотичным, но четким узором.

И ни единого облачка, предвещающего мокроту и слякоть! Глубочайшая, пронзительная синь распахивалась над крышами мегаполиса – «унылая пора» сгустила бледную летнюю лазурь, словно выцветшую на солнце, размалевала ею небосвод, не жадничая, не скупясь на яркость и сочность колера. Пусть хлопотливые носители разума налюбуются вдосталь синевой небес, пока не накрыла их зимняя хмарь, надышатся пусть печальной свежестью, настоянной на прели и тревожном запахе дальних снегов!

Я вздохнул, легко и бездумно. Прищурившись, измерил взглядом шпилястую гостиницу «Ленинградская», да и пошагал к вокзалу – все свои резюме я благополучно раздал по десятку адресов. Можно было возвращаться – с чувством исполненного долга.

Поток таких же, как я, жителей Замкадья, подхватил меня, закрутил и донес до самой платформы. Время ожидания не затянулось, вскоре подали электричку, и я занял место согласно купленному билету. Жизнь налаживалась.

Довольно улыбнувшись, поерзал, умащиваясь поудобнее, вздохнул и стал смотреть в окно – на перрон, на озабоченных пассажиров, носившихся с ручной кладью. Отъезжающие и провожающие будто нарочно устроили «показательные выступления» для одного зрителя – меня.

Они то и дело роняли пакеты и сумки, тепло закутанная малышня раз за разом вырывалась у них на свободу, ковыляя прочь и восторженно смеясь. Молоденькие родительницы суетились, бабушки кудахтали встревоженно, собирая своих «птичек», «зайчиков» и прочих херувимчиков.

А я ощутил легкую печаль. Это со мной бывает.

Даже в последние недели, переполненные радостным возбуждением, мои душевные горизонты то и дело туманились, мрея серенькой меланхолией.

Не может человек быть счастливым долгое время. Мгновения счастья скоротечны, они как блики на воде в солнечный день – блеснут, уколют глаз иглистым высверком и тут же меркнут.

Я опять вздохнул, но не длинно и тоскливо, как умею, а успокоенно. Печаль преходяща, а вот недвижимость вечна. Улыбка тронула мои губы. Сегодня у меня ма-аленький праздник. Праздничек.

Ровно месяц назад я приехал на Ярославский вокзал, покинув суровый, неустроенный, экзотичный, опостылевший Дальний Восток, где провел, считай, почти всю свою жизнь. Годы и годы проползли, прошли, пролетели, а оглянешься – и вспомнить нечего. Нет, случались, конечно, приятные моменты, но они тонули в вязкой, тоскливой черноте буден.

Наверное, я бы так и не уехал, если бы не развод. Так бы и длился мучительный союз с любимой женщиной, которой я был не нужен. Никак я не сочетался с Дашиными хотениями и понятиями, вечно я ей что-то доказывал, но так ни в чем и не убедил.

Я проиграл.

Мы оба проиграли. Когда я садился на скорый поезд в Хабаровске, то не облегчение чувствовал долгожданное, не освобождение запоздалое, а опустошенность.

Я покинул единственного родного мне человека…

…На Дальний Восток, на самый край дремотной Азии, я переехал в 74-м, вместе с родителями, покинув цветущую и теплую, но бедноватую Украину.

В том самом году доктор технических наук, светило микроэлектроники Филипп Георгиевич Старос разругался с партийными органами, бросил все – и уехал во Владивосток, где возглавил отдел в тамошнем Институте автоматики и процессов управления. Старос хорошо знал моего отца, вот и слал письма, уговаривая и зазывая к себе в ИАПУ – скучно ему было без своих «старосят»[1]. Папа долго колебался, не зная, на что решиться, но потом убедил себя, что в Первомайске ему ничего не светит – и подался к Тихому океану.

Помню, тем далеким летом мы встали очень рано, пяти еще не было. Шли пешком в синих, теплых сумерках, чтобы успеть на поезд «Одесса – Москва». Я тащил оттягивавший руку чемодан, смутно различая дорогу, и был преисполнен неясных надежд.

Они не оправдались. Я же не знал тогда, что переезд станет всего лишь отправным пунктом в целой череде утрат и разочарований, имя которой моя жизнь.

Уезжая, я потерял друзей. И подруг тоже – мне так и не довелось побывать в сказке под названием «Школьная любовь». На новом месте все было чужим, порой враждебным ко мне, незваному пришельцу.

Я вздохнул. Ох, и люблю же я поныть! Никому не пожалуюсь, главное, в себе буду держать всю эту разъедающую душу щелочь, настой исковерканной жизни. И кто же поверит, что я – редкий оптимист? А ведь так и есть! Я всегда, наперекор любой действительности, истово надеялся на лучшее, верил, что все будет хорошо. А когда позитив запаздывал, выжимал его из того, что было, из негатива – хоть капельку, хоть намек на плюсик…

– Ваш билет, пожалуйста, – развеяла мысли пожилая и грустная с виду контролерша в выглаженной форменке. Доказав, что не «заяц», я вытянул ноги и нырнул обратно в поток сознания.

…И вот она – сбыча мечт. Всё, что нажил непосильным трудом, – всё это я выложил за двушку в Подмосковье. В Щёлково.

Местечко приличное, мне нравится – и в каком-то часе езды от МКАД. Всегда хотел жить поближе к Москве – этот город мне дороже разных парижей и лондонов. В «Лондонграде» я, правда, погостить не сподобился, но на столицу Франции нагляделся вдосталь. И больше тамошнее черно-белое кино смотреть не хочу.

Поезд тронулся, я бросил взгляд на часы. 13:39. Точно по расписанию.

…В сентябре мне стукнуло шестьдесят. Именно в этом возрасте умер отец. Рак прибрал его, и я до сих пор чувствую вину, которую не искупить вовек – ведь я мог, мог вылечить папку, но мы так редко пересекались! А когда свиделись, было уже слишком поздно – четвертая стадия. Тут никакие сверхспособности не помогут.

Отец не зря считался классным инженером и неплохо зарабатывал на новом месте, но так ничего и не скопил. И стоило тогда всё бросать? Уехать на край света «за длинным рублем», защитить докторскую – и упокоиться на запущенном кладбище?

Иногда думаю, а не стал ли и для него ошибкой тот давний переезд? Но кто же ведает судьбу?

Может, мое возвращение «на запад», как дальневосточники зовут европейскую Россию, как раз и есть исправление житейской помарки отца? Конечно, биографию уже не перепишешь, и ушедшего не вернешь, но хоть что-то, хоть как-то, хоть краешком…

Поход в «Пятерочку» на Зубеева занял у меня целый час. Сосиски кончились, хлеба была нехватка, ну, и к чаю чего-нибудь вкусненького душа требовала. Набив съестным пакет, бодро пошагал к своему новому ПМЖ.

После напряженной сутолоки, которую задавала московская толпа, я не поспевал перестроиться на подмосковную размеренность. Тутошняя неспешность даже раздражала, щёлковцы будто следовали заповеди «Не спешите жить!».

Да и, правда, чего зря суету разводить? И я побрел экономичным шагом верблюда в Кара-Кумах. У монумента «Слава героям» свернул на Парковую. Улица мне нравилась своей провинциальностью – тихая, зеленая, застроенная в три-пять этажей. Истинное «Замкадье».

А вот и мой новый приют, новая нора для разведенного, куда можно забиться, отсидеться – или отлежаться, зализывая раны…

Обычная «хрущевка», ничего особенного, однако не с моими капиталами претендовать на элитную жилплощадь. Вошел в подъезд, тесный, как во всех пятиэтажках, но хоть не запакощенный, не расписанный в стиле «Вовка – дурак».

Клацнул кафель. Звякнули почтовые ящики. Переложив пакет в левую руку и уже полностью войдя в щёлковский ритм, я стал неторопливо подниматься по ступеням.

К себе.

С соседями своими я еще толком не успел познакомиться, зато с Наташкой и Леночкой даже подружился. Они и до баталии давешней наведывались ко мне по три раза на дню. То у них чай закончился, а в супермаркет сбегать поздно уже, то кран потек, то полка отвалилась…

Мельканье голых ног неизменно рождало во мне игривые мысли, но я снисходительно поругивал себя, убеждая седого сатира не гоняться за юными нимфами.

Хотя какой из меня сатир? Стыдно признаться, но моей единственной девушкой была Даша, вскоре вышедшая за меня замуж. А жене своей я не изменял…

Теперь-то я свободен, а толку? Соседушки мои чуть ли не втрое моложе меня! Просто две прелестницы используют знакомого деда в корыстных целях, а дед и ведется.

Эти коварные создания даже по отчеству ко мне не обращаются – никаких «Михаилов Петровичей», только «Миша».

«Миша, привет!», «Миша, спасибо тебе огромное!».

А Миша цветет и пахнет…

Заперев за собою дверь, я испытал легкое удовлетворение, ибо впервые занимал не совместную жилплощадь. Тут пролегала моя собственная, суверенная территория, откуда меня не выгнать. Всякое бывало…

Квартирку мою я пока что скудно обставил – деньги почти закончились, а на работу в Москве еще не устроился. Всё варианты рассматриваю, хотя у «предпенсионера» выбор не велик.

Думаю, папины гены тоже должны помочь – мне передалось отцовское умение ладить с компами, «железо» его слушалось. А у меня вдобавок и память феноменальная, хоть в цирке фокусы показывай.

Если я что-то и забываю, то лишь по своему желанию, усилием воли. Просто, чтобы не засорять мозг лишней информацией. Могу прочесть книгу – и запомнить ее наизусть, от корки до корки.

В работе мне это здорово помогало – я никогда не держал под рукой кучу справочников и рулоны чертежей, всё хранилось в моей голове.

– Ну, ладно, профи, – решительно сказал я самому себе, прерывая старческие рефлексии, – пора и делами заняться. Домашними!

И затеял стирку. Вещей у меня немного, я даже перестарался малость – сунул в жадный зев стиралки чуть ли не всё мое «приданое».

Повертевшись под душем, я потом долго искал, чем же мне прикрыть наготу, пока не обнаружил мятые пижамные штаны, месяц назад забытые в дорожной сумке. Подсмыкнув их, прошаркал в тапках на балкон, где сохла рубашка, постиранная с вечера. Принарядился.

Как оказалось, вовремя.

В дверь деликатно постучали, и я двинулся открывать, на ходу застегивая рубашку.

– Да-да!

Нарисовалась Наташа Томина. Грива каштановых волос, подсвеченная яркой лампой с площадки, заиграла медью и золотом. Ослепительно улыбнувшись, девушка спросила:

– Можно?

– Вам можно все, – ответил бархатным голосом.

Томина вошла, обиженно выпячивая нижнюю губку.

– Опять на «вы»?

– Больше не буду! – покаялся я, одновременно пробегая глазами по ладной девичьей фигурке, которую короткий халатик скрывал весьма посредственно.

– Ну, ла-адно, – важно протянула Наташа. – Я пришла знаешь зачем?

– Не-а.

– Хочу пригласить тебя в гости! – выпалила Томина.

Я закряхтел, проводя ладонями по неглаженой рубашке.

– Боюсь, мой костюм не совсем подходит для визитов…

– Да мы по-домашнему, в дезабилье! – замахала Наташа руками. – Чайку попьем, поболтаем.

– А с меня тогда что? – спросил я, взбодрившись.

– А я у тебя вчера бутылку тоника видела… – затянула девушка.

– «Швепс»?

– Ага! У нас еще «Чинзано» осталось немного, с прошлого раза, а мы его чистым не пьем – с тоником вкуснее.

– Принесу обязательно, – твердо пообещал я.

– Так пойдем!

– Сейчас? – замешкался я.

– А чего ждать? Время идет, молодость проходит! – рассмеялась Наталья.

– Ну, вам… м-м… тебе еще рано об этом сокрушаться.

– Ты умеешь говорить комплименты, – улыбнулась девушка.

– Комплимент – это когда восхищаешься стройностью толстушки, – парирую я. – Мне куда приятней говорить правду. Скажешь красивой девушке, что она хороша – и самому приятно, и красавишне. Сейчас я захвачу тоник.

Достав пластиковую бутылку из холодильника, отправился в гости, чувствуя суетливость в мыслях. Да и трудно ожидать от человека постного смирения, когда чуть впереди цокают каблучки, а круглая попка вся такая вёрткая…

– Как Лена? – спросил я, чтобы отвлечься.

– А всё уже! – оживленно ответила Томина. – Горло не болит, и вообще… Только синяки не сошли еще.

– Это скоро пройдет.

Наташа пропустила меня в прихожую и крикнула:

– Ленка, мы пришли!

У девушек было чистенько, опрятно – и уютно. Никаких особых ухищрений – просто цветок на подоконнике, картина на стене, оригинальный половичок – и местожительство превратилось в дом, куда тянет вернуться.

Лена Рожкова вышла нас встречать. Она тоже упаковалась в цветастый халатик, только не такой, как у Наташи, застегнутый на пуговицы, а в запашной, туго перетянутый поясом. Девушка ласково улыбнулась мне и отобрала бутылку с тоником.

– Прошу к столу! Сегодня мы будем праздновать… – начала Лена, тут же напуская таинственности: – Ну-у… Наташка в курсе, а тебе я потом скажу.

– Заинтригован, – сказал я, проходя в комнату.

Девчонки особо не мудрили, да и средств на кулинарные изыски у них точно не было. Так, сварганили шарлотку да нарезали колбаски, сырку, даже на ветчинку разорились. И еще баночку корнишонов откупорили.

– Чем богаты! – пропела Наташа, торжественно выставляя на стол ополовиненный сосуд с цветастой наклейкой «Cinzano». – Твой ход, Миша.

Я кивнул и разлил розовый вермут по рюмкам – все три представляли разные сервизы.

– Вот в наше время… – проговорил, подражая аксакалам, оккупирующим лавочку у подъезда. – В восемьдесят втором я такую бутылку случайно купил – ресторан торговал навынос.

– И почем? – заинтересованно спросила Лена.

– Девять рублей за литровую.

– Ты скучаешь по тем временам?

Я пристально посмотрел на Рожкову. Мне почудилось, что девушка задала свой вопрос не в порядке застольного трёпа. Она даже немного нервничала.

– Скучаю?.. – пробормотал, раздумывая, и решил говорить, как есть. – Дело не в ностальгии, Леночка. Понимаешь, я родился и вырос в великой стране, и когда всякие лишенцы развалили ее, я будто стал эмигрантом против своей воли. Российская Федерация – это сильно обгрызенный Советский Союз, в котором почти не осталось ничего советского. У меня отняли очень и очень многое – красный пионерский галстук и комсомольский значок, Ленинград и Калинин, обращение «товарищ» и уставную фразу «Служу Советскому Союзу!», милицию и КГБ… Да что толку перечислять? Мне стало очень неуютно, некомфортно, когда СССР распался, и такое состояние держится во мне до сих пор. Я не успокоюсь, пока эта страна снова не станет Союзом – Российским или Евразийским, не суть важно.

– А я читала, что в СССР был тотальный дефицит, – осторожно сказала Наташа, – и что не разрешалось просто, вот так вот, взять и выехать за границу…

– Верно, – кивком согласился я. – Как правда и то, что Советскому Союзу изо всех сил мешали расти, все время вели войну против нас, да и внутри СССР хватало вражья, начиная с пленумов ЦК КПСС и кончая посиделками творческой интеллигенции. Слишком много было наделано глупостей, допущено ошибок… Вместо того чтобы реально развивать строй, увлекались софистикой – то у нас «развиты́й» был социализм, то «развитóй». Ой, да ну их всех!

– А давайте выпьем за СССР! – предложила Лена внезапно.

– Не чокаясь? – криво усмехнулся я.

– Чокаясь, чокаясь! Наливай.

Я плеснул в рюмки тоник, щедро разбавив вино.

– Ну, поехали! – произнес универсальный тост.

Рюмки клацнули, озвучивая единодушие. Хорошо пошло!

Так мы втроем и уговорили бутылочку. Девушки разрумянились, глазищи заблестели, да и я ощутил легкий налет хмеля. Было приятно вдвойне – влечение ведь тоже не оставляло меня. Первый раз за столько лет оказаться в компании двух студенток, спортсменок и пусть не комсомолок, но красоток – тут кому угодно голову закружит!

Мы болтали обо всем и ни о чем, живя ощущениями, как во всякой молодежной компании, а пока грелся старый, чуток мятый чайник, Рожкова объявила танцы.

– Я сама, я сама! – заспешила Наташа и осторожно, держась пальчиками за края, вынула из конверта грампластинку.

Торжественно водрузила «винил» на вертушку, бережно опустила звукосниматель…

Легчайшее шипение с потрескиванием донеслось из динамиков, а потом сочно, чувственно зазвучал саксофон, выдувая нечто плавное и завораживающее.

Я не сразу заметил, как рядом оказалась Лена, как приблизилась, властно вторгаясь в мое личное пространство.

Наверное, «Чинзано» дурно влиял на хваленую память – не помню, хоть тресни, кто из нас осмелился на первый шаг, на первое движение. Девушка положила мне ладони на плечи или я своими пятернями сжал ее узенькую талию? Да и какая разница?

Вся та система укреплений, что я старательно выстраивал вокруг себя, крепя оборону против ближних, рушилась, рассыпалась, уносилась сквознячком в форточку. Комната кружилась вокруг нас, а я смотрел в Леночкины глаза и чувствовал, как под моими руками изгибается тонкий стан.

Рожкова то хлопала на меня ресницами, то опускала веки. Именно в эти моменты я жадно рассматривал девичье лицо – лоб, который пока что трудновато наморщить, маленький прямой нос, полные губы, аккуратные ушки. Любая гримаска у Лены выходила изящной, а смех можно было записывать на диск и продавать: слушаешь – и тонус поднимается.

В эти приятные мгновенья я очень четко ощущал девушку. Не всегда это у меня получалось, но порой я верно улавливал психосущность человека – узнавал его характер, склонности, настрой. Наверное, это умение как-то пересекалось с моим целительством – я же не вижу «пациента» насквозь, не просвечиваю его как рентгеном. Просто ощущаю в чужом нутре какую-то неправильность. Накладываю руки – и сразу понятно делается, что там не в порядке.

Так и с душой человечьей. Хоть и редко, но мне удавалось поставить точный диагноз: жадность, черствость, себялюбие.

А вот мои нечаянные подружки оказались совершенно здоровы. Обе испытывали ко мне не только благодарность, но и симпатию. Может, даже нечто большее, чем приязнь, но тут я талантливо увиливал от желанных предположений…

Правда, в Рожковой чувствовались тревога и печаль. А потом я ощутил в девушке позыв к раскаянью.

– Тебя что-то беспокоит. – Я легонько притянул Лену к себе. – Что? Ты боишься Грицая? Не надо его бояться. Если до него еще не дошло, я проведу с ним воспитательную работу!

Девушка вздохнула, словно испытывая затруднение.

– Я не боюсь. Просто…

– Расскажи ему, – подала голос Наташа. Она сидела на стуле и развлекалась тем, что болтала ногами, стараясь удержать шлепанцы на кончиках пальцев.

– Боюсь…

– Чистосердечное признание облегчит твою вину, – бодро пошутил я.

– В общем… – промямлила Рожкова, рассеянно поглаживая мои плечи. – Понимаешь…

– Мы из будущего! – решительно заявила Томина, поджимая ноги. – Обе! Нас специально заслали в это время, чтобы встретиться с тобой.

– Со мной? – Я откровенно «туплю». Такое впечатление, что мой солидный Ай-Кью полностью обнулился.

– Наш институт долго искал такого, как ты, – попыталась объяснить Лена.

– Какого – такого? – я продолжаю «плыть», как боксер после хорошего нокдауна.

– Целителя! – раскинула руки Томина. Верхняя пуговка у нее расстегнулась, открывая ложбинку между грудей. – Чтобы ты смог отправиться в 1974 год, войти в доверие к членам ЦК КПСС – они ж там все старые и больные! – и как-то воздействовать на них, побуждать, подталкивать к правильному выбору! Сам знаешь, у пациента возникают особые отношения с врачом, когда происходит исцеление, а вместо болей и недомоганий ощущаешь здоровье. Советская эпоха – самая великая в истории России, и ей нельзя было кончаться! Ну никак!

Я вдруг поверил.

– А почему именно в том году? – спросил, лишь бы спросить, потому как с трудом улавливал смысл сказанного. Все настолько выбивалось из повседневной плоскости, что, чудилось, мир качался в опасной прецессии, выходя из равновесия, как плохо раскрученная юла.

– Чем позже, тем сложнее будет начать перестройку, – сказала Наташа назидательно. – Кстати, этот термин придумал Андропов, а вовсе не Горбачев.

Немного задержавшись с вопросом, я все-таки задал его:

– И… как я туда попаду? На машине времени?

В эти тягучие мгновенья я будто раздвоился; одна моя половинка орала: «Наконец-то! Ура! Сбыча мечт!», а другая нудила, требуя карты на стол, да все присматривалась подозрительно, прислушивалась, принюхивалась… Сердце тарахтело, а в голове полный кавардак.

– Машина времени? – попыталась наморщить лоб Томина, но складочек не вышло. – Так только журналисты говорят!

– Тут все засекречено, – вмешалась Рожкова. – Единственное, что мы тебе можем рассказать – это… В общем, человек может переместиться из одного времени в другое, но проживет там три-четыре секунды максимум, после чего перейдет в доквантовое состояние – от эманации хронокорпускул распадется любой иновременной объект.

– А вы тогда как тут объявились? – прищурился я.

– А это не мы… – посмурнела Наташа.

– В смысле – не вы? – нахмурился я, не сводя глаз с волнующего выреза на халатике.

– Ну-у… – тянет Томина. – Сначала в это время запустили несколько темпоральных спутников, целую серию. Они тут все разведали, а уже потом переместилась капсула с нами…

– Капсула вышла из субвремени неподалеку от этого дома, в скверике, где на лавочке сидели две девушки-студентки, Алла и Ксеня. Они стали нашими реципиентками… – подхватила эстафету Лена. – Кстати, ты сейчас пялишься вовсе не на Наташу, а на Аллу Вишневскую.

Я опять зависаю. Самое поразительное заключалось в том, что я ни секундочки не сомневался в правдивости девчонок. Меня обмануть нельзя, я сразу почувствую ложь. Но то, чему приходилось внимать, выглядело невообразимым – просто запредельно.

– Да-а… – нарочито уныло сказала Томина, поправляя халатик, чтобы мне лучше было видно. – У меня они побольше…

– Да ты вообще дылдой была! – фыркнула Лена.

– Была…

– Это… как? – выдавил я.

– Ментальный перенос! – охотно разъяснила Наташа. – Когда капсула раскрылась, сработал транслятор и скачал мое сознание в тело Аллы, а Ленкино – в Ксению.

– Страшно так… – передернула плечами Лена. – Прямо жутко! Я закричала, а потом замерцало что-то перед глазами – и я увидела себя, пищавшую от испуга. А потом и я, и Наташка, и капсула – всё осыпалось пыльцой…

Медленно переваривая трудно представимую информацию, выговорил:

– И в кого же… переселюсь я?

– В себя! – быстро сказала Лена. – В юного, смазливого мальчишечку – Мишу Гарина. Тем летом тебе сколько было? Шестнадцать?

– Почти, – растерянно проговорил я. – У меня день рождения тридцатого сентября…

Надвигалось что-то неумолимое и грозное, разом пугающее и влекущее. Среди моих многочисленных мечтаний всегда выделялись два. Я очень-преочень, как внучка говаривала, хотел исправить допущенные мною огрехи, стыдные, срамные, вспоминая о которых морщишься даже десятилетия спустя. Вернуться в прошлое – и проделать «работу над ошибками»!

И жило во мне еще одно чаяние, с каждым годом все более сильное – как-то повлиять на историю, как угодно, лишь бы вытянуть страну из либерального, мещанского, жвачного болота, вывернуть с обочины обратно на «путь к коммунизму».

И тут приходят две девчонки и говорят: а давай спасем СССР! Давай не будем доводить до «застоя»! Не допустим, чтобы лилипуты-демократишки, все эти горбачевы-ельцины-собчаки-гайдары, запутали великана – советский народ!

И вот по Ленкиному велению, по Наташкиному хотению…

Исполнятся оба моих желания.

Казалось бы, радоваться впору, вопить «ура» и скакать, как майданутый, но нет – страх стреноживает. Это ж какую махину надо развернуть…

– И когда мне… туда? – выдавил я.

– Сегодня, – сказала Лена стеклянным голосом и посмотрела на часы, тикающие на стене. – Наташка уже послала вызов… Помнишь, она позавчера с буком вышла? Вот тогда. Ровно через четыре часа материализуется капсула из Института Времени. Ты займешь в ней место – и окажешься в августе 74-го. Двадцать девятое число. Помнишь?

– Да, – киваю я замедленно. – Я тогда вернулся с ударной комсомольской – боец стройотряда «Вымпел». В нем когда-то папа вкалывал… Это случится прямо на улице?

– Нет-нет! – заспешила Рожкова. – Уже в подъезде твоего дома, на лестничной площадке. Сосчитаешь до четырех, и… И всё…

Голос у Лены стал повыше, и она заплакала.

– Не плачь, – всполошился я. – Ты чего, Леночка?

– Я не хочу, чтобы ты уходил! – с надрывом сказала Рожкова. – Не хочу! Я хочу быть с тобой!

Она приткнулась ко мне, продолжая хлюпать, а я успокаивал ее и гладил по спинке. Признаться, испытывая стыд, потому как мне было хорошо.

Наташа смотрела на нас и улыбалась. Потом расстегнула сразу две пуговки, зараза, и приняла задумчивый вид.

– Всё, всё… – проговорила Лена, быстро вытирая слезы ладонью. – Просто обидно стало: встретились – и сразу расстаемся! А я, дура, столько времени потеряла зря… – Рожкова судорожно вздохнула, как дитя после долгого плача. – Я сейчас приму душик, приведу себя в порядок, и мы с тобой обсудим план действий на будущее.

– На прошлое! – хихикнула Наташа.

Ровно в полночь посреди комнаты распух светящийся шар, переливавшийся сиреневым, и растаял, явив некий хитроумный параллелепипед, сложенный из множества фигур, как кубик Рубика.

Наташка тут же деловито разложила «кубик», как трансформер, на панели и консоли пульта. Уселась перед ним на стул, длинные тонкие пальцы запорхали по клавишам да прочим сенсорам. Пульт отозвался вереницами огоньков, вспыхивавшими экранами и разноголосыми писками.

Я нервно сглотнул. Почему-то все попаданцы, возвращаясь в молодость или вообще в детство, плющатся от радости. А разве прошлое, став вдруг настоящим, не грузит, не напрягает?

Вот каково мне будет встретить отца, живого и здорового? Мне, хоронившему его, слышавшему глухие удары земли о гроб, когда удалые, вечно пьяные могильщики энергично работали лопатами?

Правда, батя никогда не снился мне мертвым, только живым. Ото всех этих дурацких страшилок насчет покойников в сновидениях меня передергивает – кто думает обо всей этой ерунде, тот и видит ее по ночам. Приятных им снов – с зомби в главных ролях.

С матерью, слава богу, все в порядке, она жива и здорова – там, в покинутом Владивостоке. Поселилась вместе с моей сестрой, и мы в основном перезваниваемся, видимся очень редко. Как-то, вот, разошлись по жизни, а в 74-м маме всего тридцать пять, и все еще можно поправить. Покачал головой в такт рваным мыслям:

«Удивительно… Когда меня призвали „в ряды“, я скучал по своим – и по папе с мамой, и даже по Насте, а потом… Нет, привязанность не сменилась отчужденностью, но и дружбы особой не осталось. Да и было ли чему оставаться?..»

Я вовсе не зря сказал, что Даша – единственный человек, родной для меня. Как-то вот распался наш гаринский «клан». Или я просто перенес понятие «семья» на нас с Дашей, а остальных вытеснил на обочину сознания?

Думы постепенно замедляли свое кружение. Я смотрел на Томину, переводил взгляд на Рожкову – любовался на прощание.

22 октября 2018 года полностью переворачивало всю мою жизнь, оканчивало ее здесь – и начинало с чистого листа там, в туманном прошлом. Я верил – и не верил, надеялся – и падал духом, принимая девичью затею за наваждение.

– Всё помнишь? – спросила Лена, перебирая распечатки – точечная информация по 1974-му, совершенно секретная тогда, а ныне взятая в открытом доступе.

Отмирая, повернулся к ней:

– Я ничего не забываю.

– Может, ты еще вернешься… – с надеждой пробормотала Рожкова. – В этот самый день, только часиков в десять-одиннадцать… М-м? Наташка говорила тебе про наш юбилей? Сегодня ровно пятьдесят дней, как мы здесь, а раньше нас не было. И этот дом… Он старый, его еще в 68-м построили. Когда изменится будущее, дом так и будет стоять здесь…

– Обязательно загляну, – пообещал я.

Лена грустно вздохнула.

– Забудешь… Я же знаю, что ты сделаешь в 82-м году – поедешь знакомиться со своей Дашей…

– Я ничего не забываю, Лена, – серьезно сказал я. – И не забуду – ни Дашу, ни тебя, ни Наташу.

Рожкова тихонько всхлипнула и потянулась ко мне губами.

– Хватит лизаться, – сказала Томина с дурашливым осуждением. – Готовность раз!

– Да мы только начали!

Леночка целовалась самозабвенно, а тут и Наташка подоспела, и я от их гладких ручек почувствовал легкий туман в голове. В этот момент донесся сигнал с ноутбука, а пульт-трансформер стал оплывать, проседать, как сугроб весною. Тяжелыми клубами вспухла тускло-серебристая пыльца и словно растворилась в воздухе, оставив по себе нездешний запах едкой горечи.

– Пора! – выдохнула Лена.

Я замер неуверенно, и в то же мгновенье посреди комнаты соткался тускло сияющий сиреневый шар. Он почти касался стен переливчатыми боками, отбрасывая на потолок шатающиеся тени, а когда трепещущий свет утух, над полом осталась висеть прозрачная сфера с большим креслом и пультиком внутри. Перепонка люка лопнула, расходясь, как диафрагма, и я непослушными ногами двинулся к Т-капсуле. Шел будто под водой, преодолевая сопротивление страхов, комплексов, сомнений.

Капсула продолжала висеть и даже не качнулась, не просела ничуть, когда я взгромоздил свои девяносто кило на мякоть сиденья. Перепонка тут же заросла, отрезая звуки.

Гляжу в крайний раз на Рожкову, изо всех сил улыбавшуюся мне сквозь слезы, на Томину, махавшую рукой, – и все пропадает.

На сорок четыре года.

Глава 2

Капсула проявилась прямо над лестничной площадкой, выложенной дешевой керамической плиткой, рядом с узенькими дверцами лифта. Меня царапнуло глупое беспокойство – а вдруг соседи выглянут? Но свидетелем моего переноса в прошлое оказался всего один человек – я сам, только в отрочестве.

Юнец стоял на ступеньках – в потертой «целинке», прожаренный солнцем, короткие русые волосы выгорели до цвета соломы, пальцы сжимают рюкзачок, похожий на торбу…

«Миша Гарин сияет от счастья и пыжится от гордости – он два месяца подряд „пахал“ со стройотрядовцами, заработав пятьсот рублей! Миша окреп, закалился – и везет подарки своим родным… Вот только маму обнять он постесняется, дурачок, а чтоб сестренку чмокнуть… Да ему такое даже в голову не придет! О, смотрит на дядьку в пузыре – и ни бум-бум…»

Все эти мысли проносились в моей бедной голове, как заполошные птицы, влетевшие в комнату и не знающие, как им выбраться из ловушки, а на счет «четыре» весь видимый мир заколыхался, исчезая, забрезжил в стробоскопическом мельтешенье.

Меня охватил томительный страх, как во сне, когда мучительно долго падаешь, и вдруг зрение вернулось, делаясь куда более четким. Я увидел себя – потрепанного жизнью мужика в возрасте, бледного, заключенного в бликующую сферу, а в следующее мгновенье и Михаил Петрович Гарин, и Т-капсула поплыли, расползаясь на пиксели, сеясь серой искрящейся пылью.

– Мир праху моему, – шепчу я, не узнавая собственный голос.

Я оглядел себя, примечая стрелки на брюках, наведенные неизвестным на Западе способом – укладкой штанов под матрас на откидной полке, – и стоптанные финские туфли. Помню, мама очень гордилась, что смогла их достать. Вытянул руки, повертел перед глазами, зачем-то дотянулся указательным пальцем до носа, облизал губы – и ощутил легкую дурноту. Меня не стало.

Меня, чей шестидесятилетний юбилей я отметил совсем недавно, больше нет! Теперь я мальчишка…

Двигаясь «на автомате», одолеваю последние ступени и останавливаюсь под дверью – полузнакомой, отделанной лакированным, уже потертым деревом, с двумя бронзовыми циферками – «55». Наша квартира. С нее начинается родина…

Пустота и звон занимали голову, лишь то и дело всплывала дурацкая кричалка одного модного парикмахера: «Звезда в шоке!»

Легко было мечтать, представляя, как ты возвращаешься в детство, да еще с полным набором опыта и знаний, накопленных за долгую жизнь! А в реале дрожь пробирает, колотит всего, прямо…

Подняв руку, я замер, держа палец у кнопки звонка, сглотнул всухую и нажал.

– Я открою! – глухо, едва слышно донесся Настин голос. Улыбка будто сама по себе раздвинула мои губы. Сейчас… то есть в будущем, моя сестра – худосочная дама в возрасте, а тут…

Замок щелкает, дверь приоткрывается – и распахивается настежь. На пороге стоит сестренка – вытянувшаяся за лето, стройная и очень миленькая.

– Мишка приехал! – радостно запищала Настя.

Порываясь кинуться ко мне, но не решаясь, она заняла руки тем, что захлопала в ладоши. А я обнимаю Настьку и целую, замечая мельком, как ее глаза распахиваются в глубочайшем изумлении.

Не выдержав, девчонка заплакала. Улыбалась мне, кивала, гладила по «целинке» ладошками, а слезы так и катились по щекам. Я чмокнул сестричку прицельно – в ее вздрагивавшие губки и сказал:

– Привет, Настенька!

– Привет… – улыбаясь смущенно, сестричка вытерла ладонью глаза.

Торопливо зашаркали тапки. В прихожую вышла мама.

– Мишечка вернулся! – всплеснула она руками.

– Привет! – говорю и обнимаю ее.

Поразительно… Моя мама – молодая и красивая женщина. Натуральная блондинка, и очень даже ничего. Настя в нее пошла – ей четырнадцати нет, а маечку будто два апельсина оттягивают…

– А папа где? – спросил я, позволяя себя тискать и тормошить.

– Скоро должен прийти, у него ж банный день сегодня!

Мамулька снова ласково прижала меня к переднику, а я притянул к себе Настю. Я вас приучу к родственным отношениям…

Скинув туфли, прошествовал в комнату, сопровождаемый мамой и сестрой – они держали меня за руки, словно вели под конвоем.

– Вырос как… – умилялась мама. – Совсем большой стал…

А я чувствовал ошеломление и странную робость – чудилось, топну сильнее или крикну, и все вокруг рассеется, как пленительный мираж. Оглушенный реальностью, я оглядывался, будто в первый раз. Всё, как тогда…

Золотистые шторы и диван, застеленный расшитой кошмой – папа ее из Монголии привез. Почти антикварная этажерка с фигурными столбиками, забитая книгами «про шпионов», – дедушкина коллекция. Любимая мамина игрушка – румынский гарнитур. Большая картина в простенькой раме, изображавшая берег пруда, угол избушки в тени зарослей и пару коров, забредших в воду. Может, и не шедевр, зато подлинник.

А вот бабушкин комод – монументальный постамент для цветного телевизора «Радуга-703», единственного в нашем доме. Помню, как мальчишки во дворе задавали мне один и тот же вопрос: «Это правда, что у вас телик разными цветами показывает?», а соседи со всего подъезда ходили к нам концерты смотреть или парады. Товарищи…

– Ну, как ты? – спросила мама заботливо. – Сильно устал? Не заездили там тебя? Не обижали?

– Да нормально все, – заверил я ее и полез в левый карман. Помнил, что нарочно отложил туда двести рублей. – Вот! Мой скромный вклад.

– Ого! – воскликнула Настя.

Разумеется, мама снова меня обняла и поцеловала, но я был не против.

– Мам, у меня еще триста рублей осталось. Хочу к школе брюки хорошие купить, туфли там… Можно я в Одессу съезжу?

– Работничек ты мой! – проворковала мама, умиляясь моей житейской состоятельности. – Конечно, съезди! Сюда-то как добрался?

– Да нормально… Мы в Москве пересадку делали. На Курском взял билет до Харькова, а оттуда на Помошную[2].

Успокоенный насчет поездки, я торжественно выложил килограмма три московских конфет, вызвав буйный восторг Насти, достал блок лезвий «Жиллет» за десять рублей – и преподнес матери флакончик духов «Мадам Роша».

– Это тебе. С днем рождения!

– О-о! – восхитилась мама, принюхиваясь. – Настоящие французские! А мы тебя так ждали! Думали, что как раз успеешь…

– Да я б успел, но не бросать же всех, не по-людски как-то.

– Ну да… Ну да…

Мама смочила палец в капельке парфюма и провела по шее.

– Шармант![3] – ухмыльнулась Настя.

– Что б вы понимали в роскоши, мадмуазель, – надменно сказала мама и тут же сменила тон: – Ты, наверное, голодный?

– Потерплю, – махнул я рукой. – Папу лучше дождусь.

– Ну, ладно, Мишечка, отдыхай! – оживленная и радостная, мама растрепала мне волосы и удалилась на кухню.

– А у нас котлеты на ужин! – радостно доложила Настя.

– С толченкой! – донесся мамин голос.

– И с огурчиками! – продолжала искушать сестричка. – Малосольными!

– Хочешь, чтобы я слюной захлебнулся, да?

Хохоча, Настя ускакала к матери, а я подхватил рюкзачок и поплелся в свою комнату. Устал. Да и перенервничал.

Почти весь пол в моей «берлоге» укрывал самодельный ковер – огромное соцветие роз на черном фоне. Говорят, его наша родственница ткала, баба Феня.

У стены стояло ложе – старый диван. Тоже, кстати, ручной работы – дядя Вова собрал его, когда мне было лет пять…

Я, как кот, обнюхивался, заново привыкая к полузабытому житию, перепутанному в моих снах. Нужно, чтобы «тихо пришли в равновесье зыбкого сердца весы»…

Подойдя к столу, перебрал стопку новеньких учебников для 9-го класса, пахнущих типографской краской, выглянул в окно. Всё то же самое, как помнилось – широкая улица, обсаженная тополями, редкие машины, двухэтажный гастроном на углу.

На подоконнике лежала моя тогдашняя (теперешняя!) гордость – фирменная сумка «Эр Франс». В нее я кидал полотенце и плавки, когда ходил в секцию. Молодец, верно рассудил, что вырабатывать «треугольную» фигуру пловца, широкоплечего и узкобедрого красавца – это «самое то» для нескладного подростка. Ну, в плечах я пока что не шибко раздался, но мясцом оброс. Хотя понятие «мускулистый» к моему телу подходило не слишком, а вот «жилистый» – это про меня.

Вспомнил, каким сам себя увидел на площадке. Уши более-менее нормальные и нос, только губы подкачали – пухлые. Девчонкам, может, и нравятся, так ведь никакой суровости с брутальностью.

«Зато линия подбородка жесткая, – повысил я самооценку, – и взгляд твердый!»

Над организмом еще работать и работать – худой он у меня слишком, да и слабоват. Ну, бассейн я пропускать не намерен, сделаю себя. А вот во что этот организм упаковать…

«Да, надо будет серьезно подумать над образом, чтобы стать иконой стиля», – усмехнулся я.

Стилягой никогда не был и не буду, но и к тому, что висело… м-м… что висит в магазинах «Одежда», у меня стойкая аллергия. Девчонкам хорошо, коричневые школьные платья с фартуками их только красят. Да и традиция неплоха – в такой же форме еще гимназистки ходили до революции, только в «макси», а ныне, слава моде, в ходу «мини» до середины бедра. Есть на что посмотреть со вкусом…

А каково ученикам приходится? Явиться в класс в кургузом синем пиджачке с идиотскими пуговицами, штампованными из алюмишки… Бр-р! Комплекс неполноценности гарантирован.

В Первомайске приличных тряпок не купишь, разве что по блату. Одна надежда на одесских фарцовщиков – эти всё, что хочешь, достанут, успевай только наличные отсчитывать…

Стащив с себя стройотрядовскую курточку, я подержал ее на вытянутых руках, любуясь, как адмирал кителем. Вон на рукаве ма-аленькая дырочка – ее искра прожгла. Мы собирались вокруг костра после тяжелой смены, пели под гитару, пекли картошку, болтали обо всем на свете, подбрасывали в огонь пихтовые ветки, чтобы дымом отгонять комаров. Искры, виясь, уносились к небу, путаясь с мерцающими звездами, звенели струны, а вокруг сдержанно шумела тайга, будто подпевая… Классика!

В тот самый вечер меня впервые в жизни поцеловала девушка. Марина была выше меня – стройная, длинноногая второкурсница из ХАДИ[4]. Девушка шутила поначалу: «Губки у тебя – не промахнешься!», а потом увлеклась процессом. Вот только когда я попробовал ее приобнять, она мягко отвела мою руку. Сказала: «Я на два года тебя старше…»

Вдруг я взволновался, перескочив на мысли о другой Марине. Воспоминания нахлынули, будоража и жаля. Это случилось тридцать первого августа – послезавтра!

С ума сойти…

То, что должно произойти вскоре, уже было со мной, только в прошлой, как бы первой моей жизни. Я тогда, как и сейчас, отпросился у матери и прикатил в Одессу, точнее, в ее пригород Бугаёвку, за обновками. И встретил на тамошнем рынке удивительную девушку.

Помню всё, до последней мелочи: подъехал неприметный «жигуленок», из него вышли двое крепких мужчин и она, сразу же завладевшая всем моим вниманием.

Девушка выглядела очень спокойной, почти безмятежной, но причиной тому служила не легкомысленность юности, а внутренняя уверенность и тренированная воля.

Подтянутая, стройная, длинноногая, с небольшой, но высокой грудью, незнакомка была гибка и грациозна – чувствовалась давняя дружба со спортом.

Она, похоже, почти не пользовалась косметикой, но ее чистое лицо и без макияжа впечатляло яркостью: черные глаза, брови вразлет – и яркие от природы губы. Если оценивать строго, то ее слегка портил большеватый, с едва заметной горбинкой нос, зато он придавал девушке некую пикантность, изящную индивидуальность, рисуя в воображении образ индианки-скво. Это впечатление дополняли иссиня-черные волосы, собранные в длинный хвост, и натуральная смуглинка.

«Скво» неторопливо оглянулась, я на мгновенье поймал ее внимательный взгляд. Нет, он не был адресован мне, просто в незнакомке сработала давняя привычка посматривать вокруг.

Один из мужчин окликнул девушку: «Марина!», но она спокойно проигнорировала зов. Тогда он, сердясь и повышая голос, обратился к ней по званию: «Товарищ старший лейтенант!»

«Скво» хлестнула его негодующим взглядом…

«Ничего себе, – подумал я тогда, – какие барышни бывают!»

Впал в уныние («Пр-роклятый возраст!») и поплелся делать покупки. Четверти часа не прошло, как раздался пугающий треск выстрелов – трое качков в красно-белой спортивной форме палили по какому-то кавказцу рядом с бардовой «Волгой».

Паника на толчке не поднялась – никто просто ничего не понял. Стрельба прекратилась так же быстро, как и началась, набежали ловкие парни в штатском – и унесли Марину…

Она погибла возле той самой «Волги» – застрелила одного из «спортсменов», другого ранила, но и сама заработала пулю, прошившую бедро навылет. «Скво» умерла от большой потери крови.

Все эти подробности я узнал много лет спустя, из интернета, а тогда… Тогда я впервые ощутил непереносимую боль и горечь утраты. И огромную, неснимаемую вину. Ведь я мог, мог ее спасти!

Да, я ничего не знал и даже понятия не имел, что происходит, но все эти доводы разума душа не принимала. Долгие годы тогдашний мой промах мучил меня, не давал покоя, а Марина снилась по ночам – веселая или грустная, молчаливая или щебечущая о своем, девичьем, но всегда живая…

Я нервно-зябко потер ладони. Еще там, в 2018-м, когда Леночка назвала дату моего прибытия в прошлое, я даже дышать перестал – мне давали шанс исправить старую житейскую помарку, совестью возведенную в степень тяжкого греха!

Да, да, я ни в чем не виноват, но лучше все-таки спасу Марину – и тогда мои личные небеса навсегда останутся ясными!

Тут меня пронзил острый испуг: вдруг только сознание мое и переместилось в мальчишескую голову, а все тайные способности остались в будущем или перешли в «доквантовое состояние», вместе с моим «старым» организмом?

«Глупости какие, – рассердился я, – ты же с детства врачуешь!»

Ну, а вдруг?..

Суетливо, стыдясь самого себя, полез в рюкзачок – там у меня, в кармашке, лежит складной нож, без него никуда. Ни консерву вскрыть, ни хлеба отрезать, ни колышек обстругать, чтобы котелок вешать над костром.

Разложив ножик, оглядываюсь на дверь и полосую по предплечью лезвием. Засочилась кровь – я тотчас же зажимаю порез пальцем.

Больно! Усилием воли отключаю неприятные ощущения. С бьющимся сердцем отнимаю палец от ноющей ранки…

Ф-фу-у! Кровь не шла, а надрез затягивался тонюсенькой розовой пленочкой. Нормально! Заживление шло даже быстрее, чем я привык, но это как раз понятно – молодость, да еще ранняя, имеет свои преимущества. Ну и ладно, хоть с этим все «океюшки».

Я вздохнул и плюхнулся на скрипнувший диван. Лишь теперь во мне словно пробку вынули, как из бутылки с шампанским – ослепительная радость переполнила меня, запенилась, заиграла. Ура-а!

Я молод! Я здоров! И все помню! Все мои знания, весь мой опыт, «сын ошибок трудных» – всё это богатство крепко сидит в моей голове, волосы на которой начнут редеть еще очень не скоро.

«Чего тебе надо, балда? – выговариваю я себе. – Что ты хмуришь брови и опускаешь плечи под гнетом проблем? Да тебе всего пятнадцать лет и одиннадцать месяцев! Понимаешь, ты, чучело иновременное? Пятнадцать!»

Я тихо рассмеялся и вскочил с дивана. Нечего высиживать! Даешь новую жизнь! USSR, FOREVER!

Из прихожей долетел громкий голос Насти, она с кем-то болтала по телефону. Услыхав: «Да, приехал! Ага!», я фыркнул – включилось «сарафанное радио»!

Переодевшись в мягкие трикушники и подцепив пальцами ног поношенные тапки, расслабленно отправился в ванную. На стройке мы каждый день коллективно мылись в душевой, сколоченной из досок, а раз в неделю парились в бане, но все эти прелести жизни не сравнятся с единоличным погружением в горячую воду, когда она с шумом брызжет о бортик ванны и медленно поднимается, затапливая твое тело, отбирая у него вес. Рела-акс…

Критически оглядев себя в зеркале, усмехнулся – снизу и сверху загорел, а посередке – «всех румяней и белее». Шлепнул по животу – «кубиков» пока не видать, но хоть плоский…

Искупавшись, обтеревшись до скрипа, я помыл ванну, заодно обсыхая, после чего оделся.

Вовремя. Клацнул замок, и сразу послышался папин голос:

– А чьи это? Так-так-так! В семье пополнение!

– Это Мишенька вернулся! – похвасталась Настя.

Я улыбнулся с нежностью. Наверное, впервые в жизни сестренка назвала меня Мишенькой.

Собравшись с духом, покидаю совмещенный санузел, предстаю перед отцом – и не понять, то ли после ванной озноб пробирает, то ли это нервное. Папа смотрел на меня, склонив голову к плечу, и улыбался. Я отвык видеть его таким – молодым, здоровым, в самом расцвете сил. Отец весьма фотогеничен, а когда надевает свой костюм, то может прикинуться хоть модным режиссером, хоть дипломатом – ему поверят. Но на работу или в баню он ходит в своей любимой гимнастерке и в болгарских джинсах «Рила».

– Вернулся, блудный сын! – довольно сказал папа.

– Весь тут, – развел я руками.

– Давно приехал?

– Да только что, полчаса не прошло.

Отец неловко обнял меня, обдавая запахом распаренных веников.

– Ну, как тебе отряд? – преувеличено оживленно спросил он, будто стесняясь проявления чувств.

– Да нормально. Народ подобрался что надо. Многие, кстати, помнят комиссара[5] Гарина!

– Да, были схватки боевые… – мечтательно сощурился папа.

– Мойте руки, – скомандовала мама из кухни. – Будем ужинать!

– Яволь, майне либе![6] – браво отозвался отец и приглушенно сказал для меня: – Мама обещала борщ сварить, как ты любишь – с белой свеклой[7], но без сала.

– Давненько я его не пробовал! – вырвалось у меня, но папа понял мои слова по-своему.

– Бедный! Два месяца без борща!

Женщины в доме суетились вовсю, но это была та суета, которая не раздражает – живая и радостная.

– Привет семейству! – весело поздоровался отец, входя на кухню и закатывая рукава. Мама тут же подставила щеку для поцелуя.

– Понюхай! – сказала она загадочно.

Папа чмокнул ее и честно принюхался.

– А что это пахнет?

– Это я пахну! – призналась мама.

Мой выход.

– Пап, держи, – сказал я, протягивая «Жилетт».

– Ух ты… – отец достал из блока пачку лезвий, распаковал. – Вещь! Сегодня же побреюсь по-человечески!

– Ну, всё, садитесь! – скомандовала мама.

В меню было пюре с котлетами, салат и творожная запеканка на сладкое. Борщ решили оставить до завтра – нечего, мол, жидким на ночь наедаться. Впрочем, «сутошный» даже вкуснее.

Я тут же воспользовался расширенными функциями организма, чтобы умолотить две пахучие, поджаристые котлеты с кучей гарнира. И еще для десерта место осталось.

Чудесный возраст!

Хорошенько позвякав вилками да ложками, все понемногу насытились, и за столом пошел разговор.

– Всё, – бодро сказал папа, переложив к себе на тарелку основательный кусок запеканки, – Мишка возвернулся, можно ехать!

– А-а… – начала было мама, но под строгим папиным взглядом увяла. – Ага…

– Мы же уже, кажется, обо всем переговорили! – с нетерпеливой досадой заметил отец.

Чувствуя холодок, я начал свою сольную партию, импровизируя на ходу.

– Пап, а можно я тут останусь?

– Где тут? – не уразумел папа.

– В Первомайске, – хладнокровно пояснил я. – Буду жить у дяди Вовы, заодно и присмотрю за ним.

Отец не разозлился на мои слова, он растерялся. А мама с силой сжала ладони, держа их на коленях, словно боясь захлопать от радости.

– Ты не хочешь ехать? – пролепетала она.

– Нет, – спокойно сказал я.

– А… почему?

– Мамочка, сама подумай: зачем мне уезжать? – рассудил я. – Мне еще два года учиться, так лучше же вместе со своим классом, а не с чужим, и в моей школе, где я всех знаю и меня знают. А потом мне надо будет поступать в вуз! Так Москва от нас рядом почти, а из Владивостока до нее неделю поездом телепаться. Близкий свет!

Мама прижала руки к груди и жалобно заговорила с мужем:

– Петечка, давай не поедем? А? Всех денег все равно не заработаешь!

Отец свирепо засопел.

– Пап, а ведь ты и сам не хочешь уезжать, – я поиграл вилкой, притворяясь, что выискиваю кусочек повкуснее.

– Да ну? – буркнул папа, зыркнув на меня исподлобья.

– Да-а! – сказал я убежденно. – Ты же прекрасно понимаешь – рядом Киев, Москва, Ленинград. Научные столицы! А Владивосток – научная глубинка.

– Да что вы на меня насели! – раздраженно сказал отец. – Я же для вас стараюсь! Не хотите уезжать, ну и не надо! Всё, остаемся!

Мама не выдержала, наконец, и захлопала в ладоши. С чувством поцеловала надутого «Петечку», выудила бутылочку армянского коньяка и мигом плеснула в две рюмки.

– А детям не полагается! – пропела она.

Отец, смиряясь, со вздохом поднял свой сосуд, и рюмки празднично звякнули.

– За нас! – засияла мама.

Употребив, папа подобрел, а я подмигнул Насте. Сестренка неуверенно улыбнулась – видать, всем подружкам уже раззвонила, что не в школу пойдет, а двинет на поезде через всю Азию.

Мама же, будучи мудрой женщиной, решительно закрепляла успех.

– Петь, – журчала она, подкладывая отцу салат, – там Вальцев звонил, сказал, что завтра привезут… я себе записала… Вот! «Аппаратуру сопряжения к БЭСМ-6»[8].

– М-м? – отозвался папа, проглотил и заворчал: – Аллес гут! А то наш Кикин изнылся уже… – тут он хмыкнул: – Ну, тогда, раз уж не еду во Владивосток, смотаюсь хоть в Новосибирск!

– В командировку? – с деланым унынием вздохнула мама. – Опять?

– Всесоюзная конференция по программированию! – развел отец руками. – Куда ж там без меня?

– Ладно уж, – добродушно пробурчала мать семейства, – лети!

– Да я недолго, только туда и обратно!

Родители весело засмеялись, разом ослабляя возникшую было натянутость, и Настя хихикнула за компанию. Чтобы окончательно расположить отца, я тоже сделал ход – лениво ковыряя запеканку, спросил с самым невинным видом:

– А вы какую операционку разрабатываете? «Новый диспетчер-70»?[9]

Папа до того удивился, что даже отвлекся от любимого угощенья.

– Нет, – ответил он с интересом, – «Дубну» и «Диспак». Ух ты-ы… – затянул, откидываясь на спинку стула. – Неужто любимой своей механике изменил?

Я скупо улыбнулся. Не скажешь же папе, что после дембеля закончил факультет вычислительной математики и кибернетики МГУ! Пошел, так сказать, по стопам.

– В ХАДИ точно поступать не буду, – подцепив кусочек запеканки, где изюма побольше, я перетащил его к себе на тарелку.

– А куда? – подался вперед отец. – Двинешь на штурм МАДИ?

– «Бауманки», – сказал я значительно, задирая вилку. – Ну, или МГУ, там тоже есть факультет кибернетики и вычтеха.

– О как! – папа удивился еще больше. – Это что же, династия у нас получается?

– Достойная смена! – пошутил я.

– А выдюжишь? – сощурился отец.

– Выдюжу, – твердо ответил я.

– Очень даже гут… – затянул Гарин-старший. – Нет, правда! Лично я рад.

– Я тоже! – засмеялась мама, сидевшая рядом. Обняв меня, она показала язык мужу. – Гордиться будешь сыном, самым молодым академиком! И Нобелевским лауреатом! Да, сына?

– А как же! – поддержал я игру. – Что тебе привезти из Стокгольма?

Все засмеялись, и мне впервые с момента появления в этом времени стало уютно и тепло. Нервная взвинченность еще присутствовала, но меня помаленьку отпускало – я среди своих, и угроза переезда снята! Ну, как говорится, «куйте железо, не отходя от кассы!».

– Пап, ты не против, если я залезу в гараж? – начал я, накалывая вилкой верткую изюминку. – Хочу из десяти битых приборов, или сколько их там уже, собрать один целый.

Отец фыркнул смешливо.

– Ну, я уже устал удивляться! Собирай, Мишка, собирай! Хуже нашему электронному хламу не станет – или сразу на свалку, или потренируйся на нем. А чего ты хочешь… хм… натворить?

– Микро-ЭВМ, – спокойно ответил я.

– Ого! – восхитился папа.

– А не испортишь? – обеспокоилась мама.

– Майне кляйне[10], та электроника давным-давно испорчена! – сказал отец снисходительно. – Там, может, еще наш старый телик на что-то годен, а остальное… – он махнул рукой. – Ломьё!

– Все равно жалко, – вздохнула мама.

– Да чего там жалеть? – пожал плечами папа. – Те приборы… они как чемоданы без ручек – и выбросить не решаешься, и нести неудобно.

– Мам, – улыбнулся я, – ты же азартный человек. Давай спорить, что в октябре… м-м… числа так двадцатого, ты сядешь за мою ЭВМ?

Мама посмотрела на меня, выходя из образа домохозяйки, – ее глаза смеялись.

– Спорим! – протянула она руку решительно. – На что?

– С тебя «Наполеон»! – сразу выбрал я.

– А с тебя… – затянула мама. – Нет, я потом скажу.

– Так нечестно! – воскликнула Настя.

– Да ладно, – позволяю себе свеликодушничать, – все равно ж выиграю. Пап, разбей!

Отец заделался арбитром, возводя в закон только что заключенное пари.

– А все-таки, – полюбопытствовал он, – зачем тебе ЭВМ? Перед девчонками хвастаться?

Мама глянула на меня с легким беспокойством – какие еще девчонки? А я потер ухо в великой задумчивости. Сказать или не надо? Надо, Миша, надо!

– Нет, пап, у меня другие планы. – Критически осмотрев последний кусочек запеканки на блюдце, подцепил его вилкой. – Сразу после Нового года на ВДНХ пройдет смотр НТТМ – научно-технического творчества молодежи. Вот на него-то я и хочу попасть. Правда, сначала нужно поучаствовать в смотрах областном и республиканском… Ничего, осилю как-нибудь. Загляну к комсоргу школы, в райком зайду…

И проглотил остаточек моей доли.

– Постой, – папа озадаченно нахмурился. – Ты хочешь показать на ВДНХ действующую модель ЭВМ?

– Я хочу показать нормальную рабочую машину, – спокойно парировал я. – Для всех пользователей – и для инженеров, и для шестиклассников!

– А что? – прикинула мама. – Мне нравится!

Папа застонал.

– Миша, – заговорил он сдержанно, – ты же видел нашу БЭСМ-6. Она в комнате не помещается! Ее обслуживает целый отряд высококвалифицированных специалистов! И ты хочешь вот так вот, запросто, слепить ЭВМ, пусть даже микро, с которой справится и шестиклассник?

– Да. Пап, ваша БЭСМ – машина хорошая, но устаревшая – она ведь собрана на транзисторах.

– А надо как? – сощурился отец.

– На однокристалльных БИСах и СБИСах[11], – авторитетно заявил я. – Компания «Интел» выпустила весной 8-разрядный микропроц i8080 – во-от такая фитюлька, но транзисторов в нее напихано тысяч шесть или больше. Сейчас тамошние инженеры корпят над 16-разрядным процем – уже тыщ на пятнадцать транзисторов. Года через три он пойдет в производство. А у нас сейчас, в НИИТТ, кажется, маракуют над первым в Союзе микропроцессором, 4-разрядным, на две с половиной тысячи транзиков. Хм… Ты как-то смотришь… подозрительно. Не веришь?

– Отчего же, – хмыкнул папа. – Верю. Знаю потому что! В НИИ точной технологии работают «на аккорде», порой в две смены, так что, думаю, в будущем году наш первый микропроцессор пойдет в серию. Причем они там не «передиром» заняты, у них своя разработка. А вот откуда это стало известно тебе? Там же закрытая тема!

– Информация, как вода, – вывернулся я, – дырочку найдет. Разработки НИИТТ или, там, НИИЦЭВТ очень даже радуют и вдохновляют, только вот штатовцы свою 4-битовую однокристаллку выпустили еще два года назад. Получается, у нас отставание – больше трех лет. А я хочу их самих перегнать!

Тут отец разочарованно вздохнул и покачал головой.

– Мишенька-а, – протянул он, – ка-ак?

– Так я ж тебе говорю – соберу микро-ЭВМ! – втолковываю я, словно не замечая папиного скепсиса. Как любого профессионала, батю раздражали отроческие самоуверенность и невежество. Я должен его убедить, что кой-чего смыслю в вычтехе, вот и продолжал доказывать: – С кассетником для оперативки, все на микросхемах, с системной шиной на сто выводов…

– Миша, – перебил меня папа, – когда ты собрал осциллограф – помнишь? – я тобой гордился. Я и сейчас горжусь! Но ЭВМ намно-ого сложней!

– Пап, – сказал я терпеливо, но не выдержал, наметил улыбку, – мне с тобой тоже поспорить, как с мамой? Осциллограф я собрал чуть ли не полтора года назад. За это время я маленько подрос, и не только в высоту. – Настроение мое вдруг изменилось зигзагом, и я сморщился: – Зря я, наверное, все это рассказываю…

– Нет-нет-нет! – отец замахал рукой перед лицом, словно сигаретный дым разгоняя. – Я даже рад, что мы завели откровенный разговор, уж ты поверь! Да, я действительно не следил за твоими успехами. Сам понимаешь, работа! Ты только не обижайся, но…

– Я не обижаюсь, – вздохнул я. – Досадно просто. Мало ли что я болтаю или, там, планирую, ничего же в железе нет! Я почему и злюсь на американцев. Вон тоже ведь в гараже собирают свои первые компьютеры! А чего им? Сходи в магазин и купи любую микросхему! А мне их где достать? Буду искать, конечно…

Папа остро посмотрел на меня:

– А если бы у тебя были нужные детали, ты бы собрал свою ЭВМ?

– Только так, – заверил я его. – Да что сборка! Понимаешь, я хочу сделать не простую микро-ЭВМ, а именно персональную, такую, с которой мог бы справиться любой пользователь. Никаких перфокарт и лент! Сидишь, смотришь в дисплей… то есть в этот, в видеомонитор, с клавиатуры загружаешь программы – они тут же отображаются на экране. Понимаешь?

– Понимаю… – Отец аккуратно разрезал кусок своей запеканки надвое, потом поделил каждый кусочек и еще, и еще, пока не раскрошил всю порцию. – Монитор… Хм. Это было бы аллес гут, конечно… Слушай, а ведь так можно и фото выводить!

– О! – поднял я палец. – Ты понял! И фото можно, и тексты, и диаграммы – насколько памяти хватит.

– Это было бы очень даже гут, – папа крепко потер себя по щеке, так что рот скособочился, – но все упирается не только в мощность процессора и объем памяти, но и в программирование.

– Вот с этим полегче, – успокоил я его, – программы есть.

– Где?

Я постучал пальцем по голове. Отец подобрался.

– И ты сможешь запрограммировать работу этой своей персоналки? – спросил он недоверчиво, но как будто с затаенной надеждой. – Полностью? Все системы?

– Смогу. Сомневаешься?

Я-то не сомневался. У меня в голове разложен по полочкам опыт сорока лет работы.

– Не знаю… – Папа потер щеку в некотором замешательстве и задумался. – Вот что, сын, – он затарабанил пальцами по столу, выдавая свое волнение. – Иной раз даже такому закоренелому атеисту, как я, хочется уверовать в чудо. Я не буду с тобой спорить, но помочь – попробую. Только ответь на один вопрос… Обещаю, что больше его не задам. Вся эта твоя затея с персональной микро-ЭВМ… Это не очередное увлечение, как с тем мотоблоком, это серьезно?

– Очень, – веско сказал я.

– Хорошо, посмотрю, что можно сделать.

Дверной звонок прервал кухонную беседу.

– Я открою! – подскочила Настя.

Выбежав в прихожую, она щелкнула замком – и впустила шумство, смех и ойканье.

– Миша, это к тебе!

– Здрасте, Лидия Васильевна! – жизнерадостно поздоровался Изя Динавицер, возникая в дверях. С мелким, курчавым и лупоглазым Изей я учился с первого класса, а мама всегда его ставила в пример: «Ах, какой воспитанный мальчик!»

– Здравствуй, Изя, – улыбнулась мама.

– Ой, здравствуйте! – из-за тощего Динавицера выглянула Альбина Ефимова, тоненькая, с кукольным личиком – большие глаза в черной опуши ресниц, крошечный носик, изящный очерк губ. В классе она сидела напротив меня, во втором ряду. – Миша, привет!

– Привет! – заулыбался я, глядя на одноклассников со сложным чувством, как бы сочетая их нынешние образы с теми, которые они примут лет через двадцать. В лихие 90-е Изя махнет в Хайфу, спасаясь от перестроечного беспредела. Правда, попользоваться всеми благами Земли Обетованной удастся недолго – обкуренный палестинец зарежет Изю во славу Аллаха…

А вот Аля так и останется жить в Первомайске. Будет терпеть бандеровцев, пока муж горбатится в Европе. В 2013-м они переедут в Крым, а еще через год получат российские паспорта…

– Чай будете? – спохватилась мама.

– Ой, нет! Спасибо! – засмущалась Ефимова. – Мы просто так зашли. Рита сказала, что Миша вернулся, вот мы и… это… Ой, а загорел как! Ты на юге был?

– Балда! – попенял ей Изя. – Мишка на стройку ездил!

– Сам балда! Миш, расскажи!

Тут меня осенило.

– Бли-ин! Я ж фотки привез!

– Ой, покажи!

Оживились все разом, включая папу с мамой. Я сбегал в «берлогу» и вернулся с пухлым конвертом, куда была вложена стопка черно-белых фото.

– Вот! Это стройка. И вот…

Все по очереди рассматривали снимок, запечатлевший возведение корпусов завода в тайге. Стройотрядовцы в одних заляпанных штанах и касках выкладывали бетонные блоки, крепили огромные колонны, сваренные из толстенных уголков и швеллеров, а я на переднем плане мешаю раствор лопатой – все тело напряжено, а лицо перекошено.

– Неудачная фотка, – повел я носом.

– Так тяжело же! – уважительно отозвалась Аля. – А это кто?

Фотограф поймал момент возле бревенчатого сруба бани. Я рубил дрова, а рядом стояла Марина в белом халате и подбадривала.

– Наша врачиня, – отвечаю, чувствуя, как теплеют уши, наливаясь краснотой. Хорошо еще, никто на меня не смотрит, все увлеченно разглядывают фотоснимки, запечатлевшие мои трудовые подвиги.

Вот мастер, пригибаясь, вытягивает мускулистую руку в рукавице, как на плакате, показывая крановщику: «Майнай!» Здоровенный железобетонный ригель плавно опускается по месту, а меня видно на втором плане – вместе со всеми я вяжу проволокой арматуру. На следующем снимке подъезжает бетономешалка.

– А это где? – Аля тычет пальчиком в глянцевое изображение. Стройотрядовцы шагают по тропе между великанских кедров.

– А там же, только дальше в сопки. Это мы на выходном.

Аля с Изей жадно рассматривали фотографии и передавали родителям.

– Здорово… – завистливо вздохнул Динавицер. – А меня на все лето к бабушке услали…

– Ой, ну ладно! – подхватилась Альбина. – Пойдем мы!

– А запеканочку? – коварно вмешалась мама.

– Лопну же… – неуверенно сказала Ефимова.

– А по чуть-чуть?

И Аля сдалась. А Изя, как Аля.

– Садись, – встал я, уступая место девушке.

– Ой, да мы стоя! – покраснела Ефимова.

– Ну, щас! Садись, садись… Я себе табуретку принесу.

Вернувшись на кухню, устроился у холодильника, привалясь к его эмалированному боку, и понял, что мама не зря проявила гостеприимство с хлебосольством.

– Алечка, – зажурчала она, подкладывая Ефимовой кусочек своей пышной запеканки. – А девочек у вас в классе много?

Я усмехнулся, глядя на гостью: выкручивайся теперь, как хочешь! Но Альбина, невинное создание, даже не поняла подтекста. Да и был ли он? Это я, старый циничный мизантроп, способен углядеть пошловатый второй смысл в обычном вопросе! А мама ведь не зря вспоминала однажды, как заполняла анкету в школе, вступая в комсомол, и не сразу догадалась, что поставить в графе «Пол». Ну какой у них дома пол? Так и написала: «Деревянный»…

Ефимова похлопала глазами и ответила:

– Ну-у… где-то больше половины класса. А что?

– А кто из этой половины нравится Мише?

Изя невоспитанно хрюкнул.

– Ох, мать, ну ты как спросишь! – недовольно пробурчал отец.

– Да пусть, – ухмыльнулся я, – ей же интересно.

– Еще как! – жизнерадостно подтвердила мама.

– Ой, ну не зна-аю… – затянула Альбина, чуть виновато поглядывая на меня. – Рита, наверное… Да?

– Сулима всем нравится! – заверил Динавицер.

– Сулима?

– Рита Сулима, – прояснил вопрос Изя и похвастался: – Чемпионка школы по художественной гимнастике!

– Это правда? – мама повернулась ко мне.

– Чистая правда, – невозмутимо подтвердил я, – первое место заняла.

Папа отвернулся, чтобы жена не заметила его ухмылки.

– Я не о том! – отмахнулась мама. – Тебе правда Рита нравится?

– Очень, – сознался я и хладнокровно добавил: – А еще мне Инка Дворская нравится, тоже ничего. И Софи Лорен.

– Мать, кончай, – с укором прогудел отец.

– Ну, мне же надо знать! – вяло засопротивлялась мама.

– А я слышала, что Инке Миша нравится, – заговорщицки сообщила Альбина.

– Да ну?! – мамин интерес разгорелся с новой силой, а Настя даже рот приоткрыла, внимая.

– Ты серьезно? – удивился я.

– Умгу! – Ефимова прожевала кусочек. – Только ты никому!

– Как рыба! – поклялся я. – Свежемороженая.

– И ты! – Алькин палец грозно уставился на Изю.

– Молчу, молчу! – поспешно ответил Динавицер. – Что я, дурак, что ли? Инка же меня убьет!

– Ой, поздно уже! – спохватилась Альбина, когда доела всю запеканку. – Пойдем мы.

– Ага! – сыто подтвердил Изя. – Спасибо, Лидия Васильевна!

А я поежился, как от сквозняка. Что-то я не помню разговора «про девочек» в прошлой жизни! Уже, что ли, реальность меняется?..

Закрыв за ребятами дверь, я покрутился по квартире, как Иван-царевич в поисках того, не знамо чего, и отправился к себе.

Поздно уже. Родители остались посидеть перед телевизором, а детям пора баиньки.

Притворив дверь своей комнаты, я оказался в тишине и одиночестве. Выключил верхний свет, оставив гореть слабенькое бра. За окном лила свое сияние луна, лучи фар подметали улицу, дома напротив прострочены вдоль и поперек желтыми квадратиками окон.

Оглядывая город, отходящий ко сну, я чувствовал, что стрелка моих внутренних весов не пляшет больше, а подрагивает около нуля. Пока что всё выходило, как надо. Конечно, основные испытания впереди, да и совместить опыт пожилого человека с телом юнца будет сложновато. Придется заново принимать те правила игры, которые сложились между младшими и старшими, откопать в сундуках памяти полузабытый принцип «сяо»[12], закрепить его и не отступаться. Иначе прокол, как у того шпиона, что выделялся «не нашими» привычками.

Ученику дозволено болтать с одноклассниками, а вот запросто общаться с директором школы или с завучем – никак. Очень уж разные уровни иерархии. Дать подзатыльник малолетнему балбесу – это пожалуйста, а вот сделать замечание балбесу взрослому – ни-ни. Молокосос ты потому что.

С другой стороны, вынужденная почтительность – ничтожно малая плата за отменное здоровье и неиссякаемую энергию, за могучий метаболизм – и возможность жрать все подряд, не заморачиваясь проблемами лишнего веса или камешками в желчном пузыре. Замечательный бонус!

Короче, все будет хорошо! Хотя и непросто. А разве уже прожитая жизнь была легка? Я же все помню – и службу в армии, когда меня комиссовали по ранению, и учебу, и кандидатскую, и свадьбу, и рождение дочки, и дачу, где мы вкалывали как проклятые, обеспечивая картошку на зиму, и челночные мотания в Китай за тамошним барахлом, и Леночку с Наташкой…

Воспоминание о Наташе вспыхнуло неожиданно яркой картинкой, и подростковый организм среагировал моментально, задействовав мощный подъем.

Оглянувшись на дверь, из-под которой пробивался свет, я торопливо разделся, аккуратно складывая вещи на стуле, и быстро натянул на себя длинную, застиранную футболку, большую, не по размеру, но мягкую и удобную, как раз для спанья.

Завтра с утра – к дяде Вове, сонно планировал я, застилая постель. Еще одно мое упущение, «меа кульпа»[13], как римляне говаривали…

– Ты не спишь еще?

Я чуть вздрогнул. В дверь заглядывала Настя в ночнушке.

– Заходи, – загреб я рукой, – будь как дома!

Прошаркав шлепанцами, сестренка гибко присела на краешек дивана.

– Знаешь, – проговорила она затрудненно, – мне до сих пор приятно, что ты… ну, ты помнишь, когда вернулся? Ты…

Настя не договорила, смущаясь. Я сел рядом и осторожно обнял ее. Она вздрогнула, но тут же доверчиво прижалась ко мне.

– Я иногда бываю у Иры… – пробормотала Настя. – Ты должен ее знать, темненькая такая, она приходила ко мне на день рождения, помнишь? Ей уже четырнадцать, она тоже танцами занимается… И я всегда завидовала, когда она встречала брата. Ирка бросалась к нему, целовала его, обнимала, а он ее обнимал… И… и у меня потом долго не было никакого настроения!

Я прижал ее крепче и поцеловал – в щечку и в губы. Настя отвечала неумело, но с пылким энтузиазмом.

– Ты самый лучший брат на свете! – вырвалось у нее. – Так будет всегда?

– Так должно быть всегда, – сказал я с силой. – И обязательно будет, если мы этого захотим – ты и я. Все зависит от нас двоих. Не от тебя одной и не от меня, а от нас обоих. Я очень хочу, чтобы моя сестренка всегда оставалась такой, как сейчас – доброй, ласковой, нежной.

– И я… – прошептала Настя. – Я тоже очень-очень хочу, чтобы ты был таким всю жизнь! Сильно-пресильно хочу! Поцелуй еще разик…

Я честно поцеловал мягкие Настины губы.

– Спокойной ночи, Мишенька! – Сестричка встала, поправляя ночнушку.

Не надо было обладать сверхспособностями, чтобы понять – девочка счастлива. Дай-то бог или природа – вот так и на всю жизнь, как сестренка пожелала.

– Спокойной, Настенька.

Настя ускакала, смеясь и прикрывая ладошкой рот, чтобы счастье не вырвалось на волю радостным визгом, а я лег, улыбаясь.

Я был дома. Впереди меня ждали серьезные дела – и сорок четыре года работы над ошибками.

«Жизнь дается лишь дважды», – пробормотал я и заснул.

Глава 3

Со страшным скрежетом переключив передачу, водитель направил лобастый «пазик» мимо райисполкома, выворачивая к мостам через Синюху и Южный Буг – два потока бесстыдно сливались, закручивая бурные водовороты. Речки тут же унимали волнение, словно вспоминая о приличиях, и текли общим руслом дальше, чинно да плавно, по-семейному. До первых порогов…

На том берегу вскипала листвяной пеной растительность, пышно стекая по склонам и тенистым балкам. Одни лишь многоэтажки спасались от глянцевитых разливов, а вот «частный сектор» тонул в зелени по самую крышу.

На переднем плане торчала в гордом одиночестве старинная каланча, словно охранявшая небольшой пляж – народ купался и загорал, следуя заветам Мойдодыра.

У меня даже шея заболела, так головой крутил – совмещал памятное с реальным. И до чего же все захватывает, цепляет как! Все правильно – с годами уровень допамина падает, а именно этот гормон отвечает за яркость и остроту впечатлений. Ну, это если скучно раскрывать секрет фокуса. А в жизни эмоции зашкаливают, и даже самое дешевое, по тринадцать копеек, мороженое – «Молочное» в вафельном стаканчике – представляется пищей богов.

За вторым мостом выстроились пирамидальные тополя, будто в почетном карауле тянувшиеся перед Домом Советов. На шпиле реял красный стяг. Наши в городе!

Неожиданно из неясных глубин моего существа поднялась тревога, прошлась холодком по хребтине, разнесла дикий страх: а вдруг вот сейчас, в этот самый момент, все кончится?! Растает «застойный» Первомайск, пропадет весь этот мир, которым я еще даже не надышался?

«Да что ты ерундой маешься? – прикрикнул я на себя. – Все стойко, и твердь под тобой не колышется – это автобус потряхивает… А если все нежданно-негаданно исчезнет, рассеется легким мороком, то ты этого даже не заметишь. Ведь тебя в этом мире как бы и нет – так, личностная матрица, наложенная на юные мозги, еще не запятнанные горьким опытом. Перекачанная инфа, вот ты кто… А чего это у тебя пульс зачастил? Страшно стало? Да ты не бойся, кнопки „Delete“ у тебя на пузе нет, и никто тебя просто так не удалит…»

Я провел ладонью по шершавому кожзаму сиденья, словно желая убедиться, что вокруг меня не скопище фантомов, а действительность, данная в ощущениях.

«Всё нормально…» – напомнил я себе.

Начиналась моя новая жизнь. Не та, которой обещают зажить с понедельника, а настоящая, с чистого листа, пугающая до дрожи и влекущая до озноба. Вот только я понятия не имел, какой она выйдет. Еще вчера я был моложавым дядькой, которому светило лишь дожитие, поскольку тот срок, что отпущен природой каждому смертному, у меня давно перевалил за середину. А теперь я опять стою на старте, и впереди у меня бездна времени. Привыкну к этому не скоро…

Я вышел у старого двухэтажного вокзала, белого с голубым, и осмотрелся. За спиной диктор неразборчиво вещал о прибытии поезда. На углу глыбился универмаг – двухэтажная коробка из силикатного кирпича. В наклонной витрине который год скучали манекены, отрешенно созерцая суету за стеклом. А прямо передо мной, в перспективу улицы Шевченко, уходили два ряда развесистых каштанов, упираясь в колоннаду райкома партии. Все как тогда, в детстве…

«Балда, а ты где, не в детстве разве? – напомнил я себе. – С приездом!»

Горячий ветерок задул из степи, донося наилегчайший запах полыни. Жадно вбирая травяную горечь, я зашагал к дяде Вове – папин «электронный хлам» лежал в дядином гараже.

Шел и радовался, что прогресс не допер пока до сотовых телефонов, а то мама иззвонилась бы уже, вызнавая, где ее дитятко и не забыло ли оно покушать.

Это здорово, наверное, постоянно быть на связи, но я помню, до чего ж хотелось порою оказаться вне зоны доступа! Сбылось.

Никто вокруг не ходит с дурацкими проводками, засунутыми в уши, и не смотрит сквозь тебя. Никто не сутулится, уткнувшись в гаджет и чатясь, выворачивая пальцы козюльками. Не дожили пока.

Сощурившись, я огляделся. Первомайск на каждом шагу тыкал меня носом в сценки из нынешней жизни: неустроенной, но верной, правильной, стоящей – настоящей. Светлое прошлое…

Уйма малышни гуляла, играла, «бесилась». Целые стайки малолеток носились по дворам и переулкам, догуливая каникулы. Мальчики скакали по гулким крышам гаражей, прятались в джунглях бурьяна, сражались с врагами и вопили на весь квартал. Девочки, встряхивая бантами, играли в «классики», расчертив весь асфальт, или оккупировали дворовые качели, гоняя настырную пацанву.

Военных тоже хватало, они несли службу даже в увольнении – вокруг Первомайска, в степи, прятались шахты 46-й Нижнеднепровской ракетной дивизии.

Проводив глазами симпатичную девушку, заносчиво задиравшую носик, я прикрыл ладонью рот, растянувшийся в блаженной улыбке.

Забавно, как моя «взрослая» наблюдательность заточилась под отроческие интересы. На архитектурные изыски или на красоты природы я взирал рассеянно, но стоило только появиться в поле моего зрения представительницам прекрасного пола, как я сразу же сосредотачивался: с прилежанием изучал особенности фигур, вприглядку измерял длину ног и «снимал» прочие размеры, а уж если ловил ответный взгляд девичьих глазок, то кровь моя вскипала, заливая румянцем щеки…

Напротив универмага шла бойкая торговля квасом – желтую бочку «пришвартовали» рядом с кассами кинотеатра им. Луначарского, и дебелая продавщица в переднике наливала бокал за бокалом, кидая на блюдо липкую мелочь. Неподалеку пристроилась еще одна румяная тетка в белом халате. Она то и дело совала руку в фанерный ящик-термос, выкрашенный синей краской, и доставала из его холодных недр брикетики пломбира.

В отдалении, на крыше Госбанка, угадывалась мощная стальная конструкция, удерживающая громадные красные буквы, складывавшиеся в лозунг «СЛАВА КПСС!». Поближе, прямо на вокзальной площади, крепко сидел огромный, тяжеловесный серп и молот, к которому пристыковали городскую доску почета.

«Найди десять отличий между прошлым и будущим…» Да хоть сто! Только зачем? Достаточно и одной разницы – люди тут жили-были иные, чем сорок лет спустя. Я имею в виду не внешнее – одежду или прически, а внутренний настрой – лица первомайцев выражали спокойствие, уверенность или благодушие. Никаких тревог и страхов! Мне навстречу шли или обгоняли меня те самые «совки» – народ великой страны, знающий, что он непобедим.

Я вернулся…

Пройдясь по улице Революции, я свернул в проезд между магазином игрушек и рестораном «Южный Буг». Дальше открывался просторный зеленый двор, где пенсионеры забивали «козла» в изрезанные доски могучего стола, а бабушки отдыхали на лавочках, баюкая внуков в колясках. По центру двора стояли два старых трехэтажных дома, чья облезшая местами штукатурка смахивала на рваный халат – в дырах просвечивала красная кирпичная кладка. В доме, что слева, и обитал дядя Вова.

Его догнал инсульт этой весной, он теперь почти не может ходить – правую половину тела парализовало. Дядька кое-как разработал руку и таскается по квартире на костылях, волоча отнявшуюся ногу по полу. Так и будет мучиться до будущего года, до самых своих похорон…

«А вот фиг вам! – ожесточился я. – И его вылечим!»

Способность исцелять открылась у меня рано, лет в пять, как раз когда мы с сестрой подхватили коклюш. Кашляли так, что чуть наизнанку не выворачивались. Вот тогда-то я впервые и заставил организм не болеть. И у меня получилось!

Помню, как прижимал руки к груди сестрички, словно горчичники, а та куксилась и хныкала – жжется, мол, печет! Даже красные отпечатки ладошек оставил. К вечеру они сошли, а Настя больше не кашляла.

Я был умный мальчик, поэтому не стал хвастаться маме, какой из меня доктор Айболит, да и потом в тайне держал свой дар, лишь изредка пуская его в ход – то порежусь, то у Насти колики случатся, то еще какая напасть. А вот к дяде Вове так и не зашел…

Я бодро поднялся на второй этаж по гулкой, скрипучей лестнице и вжал кнопку. Дребезжащий звон отдался через филенчатую дверь, обитую дощечками от ящиков из-под апельсинов. Глухой голос отозвался сразу же:

– Входите, не заперто!

Толкнув дверь, я вошел. Паче чаянья ничем таким не пахло – ни тяжелого духа, что исходит от стариков, ни резкого запаха лекарств. Было даже свежо – в форточку на кухне поддувало, оттопыривая цветастую занавеску.

Заглянув в комнату, увидел дядю Володю, сидевшего на диване и пытавшегося поднять свой исхудавший организм на костыли.

– Сидите, сидите! – заспешил я. – Здрасте, дядь Вов.

– А-а, Мишенька! – заулыбался дядька. – Здравствуй, здравствуй! Сейчас я попробую чаек поставить. Иногда у меня это получается, хе-хе…

– Вы лучше ложитесь, дядь Вов, – мой голос принял командирский тон. – Я тут один интересный массаж освоил – бесконтактный, потренируюсь на вас!

– Миша, – расплылся в улыбке Владимир Николаевич, – да хоть что делай! Не в моем положении привередничать.

Кряхтя, он лег и вытянулся, устраивая «неисправную» ногу. Я сел рядом на легонький венский стул, собираясь с силами.

Если подумать, все мои способности – от усиления мозга. Когда я срываюсь на сверхскорость, импульсы проскакивают по нервам быстрее, чем обычно, заставляя мышцы сокращаться в бешеном темпе. А то, что лечу я руками, это сплошная видимость. Ладонями я как бы фокусирую энергию мозга, направляю ее. Так может любой, просто у меня лучше получается. Не зря же, когда мама гладит по голове плачущего ребенка, тот успокаивается – попадает в поле доброты, под излучение жалости и любви…

Сосредоточившись, я опустил руки ладонями вниз и медленно провел вдоль неподвижной дядькиной ноги, почти касаясь «пузырей» на синих тренировочных штанах, чувствуя, как холодеют руки, отдавая нутряной жар.

Справа налево… Слева направо… Еще и еще раз, пока не ощутил пустоту внутри – все, садится «батарейка».

– Ох ты… – растерянно проговорил дядя.

– Что? – спросил я отрывисто.

– Чувствую вроде…

– Где? Выше колена?

– И там, и там. Ниже тоже… покалывает. Будто я ее отсидел.

– Это хорошо…

Закончив сеанс, я отдышался и сказал:

– Только вы никому не говорите про бесконтактный массаж, ладно?

– Конечно, конечно! – заспешил Владимир Николаевич. – Господи, неужто…

Я мотнул головой.

– Не спешите, дядь Вов, – сказал серьезно. – Вам еще попотеть придется. Надо заставить мозг заново двигать правой ногой. Поэтому, когда лежите, вы ее руками сгибайте в колене и выпрямляйте. Столько раз, сколько сможете. Завтра на коленках ползать пробуйте, а потом станете разрабатывать ногу при ходьбе. Сначала на костылях, потом с палочкой, а там видно будет.

– Спасибо, Мишенька…

Голос дяди дрогнул, а глаза заблестели.

– Все нормально, дядь Вов, – торопливо сказал я, боясь, что сам расчувствуюсь. Сдерживать эмоции в моем «новом-старом» теле получалось пока весьма средне, гормоны порою оказывались сильней. – Я возьму ключ от гаража?

– Да забирай его насовсем! Зачем он мне?

Дядька, кряхтя, притянул руками правую, будто чужую, ногу и выпрямил ее.

– Во-во! – подбодрил я его. – Продолжайте в том же духе. Я еще заскочу!

Осмотревшись, снял ключ с гвоздика в прихожей и был таков. Я действительно вознамерился «еще заскочить» – сбегаю в магазин, прикуплю для дяди Вовы продуктов и зайду. Холодильник на кухне у дядьки исправно тарахтел, только в нем мышь повесилась с отчаянья.

Сбежав по лестнице, направил стопы к гаражу и отпер массивную стальную воротину – хоть золотой запас храни. Правда, пока что мы лишь картошку закладывали сюда по осени, на машину, даже на завалящего «Запорожца», вечно не хватало, но гараж и вправду хорош – капитальный, сухой и теплый. Вдоль стены дядя Вова сколотил крепкий стеллаж, полки которого уже мой папа заставил телевизорами, усилителями и прочей электроникой – битой, списанной, перегоревшей. Если хорошенько покопаться, можно нарыть кучу нужных деталей, да и корпуса – на выбор, бери любой. Чтобы уж точно удивить почтенную публику, лучше привезти на ВДНХ не один лишь системник с монитором да «клаву» с «мышью». Хорошо бы еще и принтер собрать – не лазерный, конечно, а матричный, по схеме из девяти иголок.

Только в темпе надо все делать, в темпе – я должен приехать в Москву на зимних каникулах, а времени считай что нет. Надо же сначала на киевской ВДНХ засветиться.

Проц где взять? Вот в чем вопрос. На папу я, конечно, надеялся, но рассчитывать надо на себя. Отцовский институт – секретный «ящик», они там на оборонку работают, на космос. Вынесешь за ворота хоть транзик, первый отдел замучает!

Будем искать…

Сегодня, впрочем, разбирать электронные блоки и выпаивать микросхемы я не стану – терпения нет. Меня основательно потряхивает перед завтрашней разборкой. Как там все сложится? Легко ли ввязаться в перестрелку? Так ведь и убить могут! Это лишь Нео в кино до того ускорялся, что от пуль увернуться мог…

Оружия у меня нет, бронежилета тоже. «Зато грим есть!» – я с трудом согнал с лица глупую улыбочку. А чего? Хоть светиться перед бандосами или кагэбэшниками не буду. Как говорил великий Ленин: «Конспи’гация, конспи’гация и еще раз конспи’гация!»

Гараж у дядьки получился не только теплый, но и просторный, удалось даже мастерскую-закуток выгородить в задней части. Там стояла печка-буржуйка, сваренная местными умельцами, а толстую бетонную стену прорезало зарешеченное окошко. И верстак поместился в этой «тайной комнате», и пара шкафчиков висела – туда я складывал инструменты, а в углу стояло огромное развалистое кресло. Рядом с ним пылился мой мотоблок, который я так и не довел до ума прошлым летом. Двигун, бачок и руль от мотоцикла «Днепр», почти готовая рама…

«Доделаю обязательно! – пообещал я себе. – К середине сентября все на дачах картошку соберут, начнут огороды на зиму перекапывать, а тут я: „Вспахать не желаете? Шесть соток за пятнадцать рублей!“»

Привык к хорошему, чтобы деньги в кармане лежали – мои, заработанные. Триста рублей на обновки разойдутся мигом, я же не одному себе туфли покупать собрался. Мысли о шальных пулях я отсеивал прочь…

Отодвинул мотоблок и вытащил большой картонный ящик – память о моем театральном прошлом. Это всё Вита, девчонка из нашего класса. Она по жизни завзятая театралка, с малолетства мечтала стать режиссером. Вот и собрала труппу, а меня пригласила из-за того, что я мог под разные голоса подделываться. Под Сталина, например, или под Бабу Ягу.

«Чуфырь-пуфырь! Сюда, сюда его, голубчика, – на жаркое после супчика! Недолго твой век будет, добрый молодец! И на силу свою не надейся, все равно я тобой пообедаю!»

Блистали мы на сцене недолго – Вита зимой перешла в другую школу, а без «худрука» какие репетиции, какие спектакли? Разбежались актеры «из погорелого театра»…

Порылся в париках, бородах и красных носах и с удивлением обнаружил потерянную драгоценность – настоящие темные очки «Авиатор», они же «капельки». А я-то думал, что потерял их! Все дома перерыл, а они вон где «прятались»!

Нормально…

Перебрав парики, вытащил радикально-черный и примерил. Паричок идеально сел на мою короткую стрижку, тут же придав модный стиль – темные волосы не доставали до плеч, но уши закрывали полностью. Полстраны ходило с такой прической.

А вот еще одна важная деталь – я называл ее прищепкой. Или нашлепкой. Нацепив «нашлепку» посередине носа, добился того, что мой орган обоняния приобрел хищную горбинку, как у Брюса Уиллиса, а голос – легкую гнусавость. Нормально…

Накладные усы я сперва и пробовать не стал, уж больно они пышными были для моего возраста, но неожиданно обнаружил на дне ящика реденькие «юношеские» усики, выполненные на почти прозрачном монтюре из тюля. Ну-ка…

Припомнив уроки Виты, я сделал «чи-из!», чтобы растянуть кожу над верхней губой, и посадил усики на медицинский клей. Из небольшого зеркала, приделанного к шкафчику, на меня глянул усатенький молодчик, брюнет лет двадцати. А если еще и очки? Хм… Джеймс Бонд отдыхает.

А Миша Гарин исчез, спрятался за чужой внешностью!

Будут искать…

Не заходя домой, я отправился в спорткомплекс – в секцию свою, в бассейн. С этой завтрашней поездкой я разнервничался, и мне надо было срочно сбросить напряжение, смыть страхи, усталостью перебить тревогу. Да и занятия оставлять нельзя. Вон, бросил в «прошлой жизни». И что? Объем плеч равнялся объему талии. Нет уж!

Часа два я изображал дельфина, пока не уморился. К этому времени бассейн опустел, и в спорткомплексе зависла гулкая тишина. Дети разошлись, а взрослые пловцы и ватерполисты еще только с работы возвращаются. Я переоделся и вышел в фойе, чьи стены были расписаны на тему водных видов спорта, а кое-где выложены мозаикой. За стеклянной стеной, будто в аквариуме, проплывали одиночные автомобили. Пешеходы, вертя головами, спешили на ту сторону улицы, к гастроному на углу.

– Миша!

Я оглянулся на голос Насти.

– И ты здесь?

– А як же! – сестричка порой подпускала в речь украинизмы. – Подождешь меня?

– Шевели попой! – выразился я.

Настя повертела юрким задиком и показала мне язык. Я только головой покачал, возводя очи горе, как мультяшный мишка, сдружившийся с Машей.

– Да ты не стой! – донесся Настин голос из раздевалки. – Посиди у нас! Я только волосы подсушу. Ладно?

– Ладно, – перешагнул я порог. – А меня тут никто не травмирует от избытка стыдливости?

Было слышно, как сестренка засмеялась где-то в лабиринте шкафчиков.

– Да все ушли давно!

Следом зашумел фен, а я присел на облупленную лавочку у самой двери. Достал расческу и принялся вдумчиво расчесывать влажные волосы.

Водные процедуры помогли – переживания по поводу завтрашней перестрелки в Бугаёвке отошли на задний план. Пуля, конечно, дура, но меня трудно убить – когда я двигаюсь на сверхскорости, то не бегу даже, а несусь громадными скачками. Фиг прицелишься. Такую мишень, как я, и не увидишь толком – промелькнет размытое пятно, пыль всклубится да зашуршит рассекаемый воздух.

«Все равно страшно…» – вздохнул уныло. А что делать? Я же не прощу себе до конца своей второй жизни, если Марина погибнет. Я должен, просто обязан ее спасти!

«И спасу! – я сжал зубы. – Никуда не денусь. И хватит уже об этом! О других лучше подумай. Симпатичный товарищ старший лейтенант тебе дорог, ты хочешь избавиться от навязчивого кошмара, но народу-то больше. Двести пятьдесят миллионов! Их-то как сберечь?»

Я скривил губы в горькой усмешке – мне вспомнился молодой человек, с которым делил купе скорого поезда «Хабаровск – Москва» еще там, в «прекрасном далёко» 2018-го. Мы разговорились с ним о советской эпохе, о перестройке, и этот парень на полном серьезе сказал: «Наши отцы предали идеалы революции!» Вот так.

Конечно, отцов можно понять – натерпелись дефициту! Либерасты их супермаркетами поманили, те и купились. Понять можно, простить нельзя.

Я тоже бедовал при Горбачеве и обменивал продуктовые талоны на «суповой набор» – под таким политкорректным названием выступали несколько очищенных от мяса, чуть ли не обглоданных костей. Тоже маялся под гнетом «сухого закона» – и дрался в дикой очереди за пару бутылок шампанского к Новому году. Покупал спирт «Рояль» и кипятил турецкий чай «Ризе», иначе его не заварить.

Всякое пережил, но комсомольский билет не выбросил. Вот такой я стойкий и принципиальный, идейный и политически грамотный.

Выходит, для того, чтобы советские люди не стали подельниками «дерьмократов», надо всего лишь устроить их жизнь к лучшему? Наполнить полки магазинов и чтобы профкомы награждали победителей соцсоревнования путевками в Таиланд? Победить в экономической борьбе с Западом?

А почему бы и нет? Хм… А не получится ли из этого ползучая горбачевщина? Сортов колбасы станет больше, а коммунизм кто строить будет? Но и не лишать же людей простых радостей! Это же унизительно, когда даже паршивую туалетную бумагу надо «доставать»!

Самое поганое заключается в том, что к 70-м годам СССР подготовился к переменам, которые так и не наступили. Сказали: «На старт! Внимание…», а скомандовать «Марш!» забыли. Или не успели – подоспела «эпоха пышных похорон».

Кое-что было сделано, но лучше бы оставили все как есть. Вон, разрешили директорам заводов пускать процент от прибыли в фонд оплаты труда, так они стали сами себе премии начислять! Даже повышение зарплат всем трудящимся вылезло боком – спрос повысился, а предложить-то нечего. Народное хозяйство оказалось не в силах удовлетворить даже скромные потребности рабочих и крестьян. Но это как раз задача решаемая.

Андропов взялся за нее и даже задумал «Долгосрочную программу перестройки управления народным хозяйством», но не успел. А Горби, заступивший на смену, выдрал из программы ключевое слово и сделал его звонким лозунгом. «Перестройка»! В реале же катастрофа, распад сверхдержавы и низведение ее до статуса «страны-бензоколонки». Недаром Дэн Сяопин, принимавший Михал Сергеича в Пекине, охарактеризовал будущего президента СССР одним словом, обидно, но верно: «Идиот!»

Помнится, я негодовал на Крючкова, ходившего при Андропове в замах, а в начале «лихих 90-х» выдвинувшегося в председатели КГБ. Ну, что ему стоило арестовать Ельцина и еще человек двадцать из Борькиной клики, идущих против воли народа и совершающих тягчайшие преступления – развал КПСС и СССР?

И я не сразу понял, какое же отчаяние должен был испытывать последний председатель некогда всесильного КГБ. Ну, арестует он Ельцина с камарильей, и что? Кому он доложит, что враги народа пойманы? Горбачеву? Так того самого надо было сажать по тем же статьям, как предателя родины!

А ведь никого больше не оставалось тогда из старой гвардии. Кулаков помер в 78-м, Машеров разбился чуть позже. Брежнев, Черненко, Андропов, Суслов, Громыко, Косыгин, Устинов – все почили. Последним скончался Советский Союз…

…Неожиданно послышались легкие шаги. Я спрятал расческу, приготовившись встретить Настю, а вышла Рита. Я обомлел.

Сулима щеголяла в чешках и в трениках-обтягушках. И всё на этом.

Рита ступала утомленно, напрыгавшись и наскакавшись в гимнастическом зале, покрутившись как следует под душем. Потную футболку она брезгливо держала на кончике пальца, а я сидел и любовался тем, как «играл» плоский животик, как едва заметно покачивался Ритин третий размер.

«Надо же, – воскликнул Иа-Иа, – мой любимый размер!»

Увидав меня, Сулима вздрогнула, роняя майку. Покраснела – не от стыда, от злости! – глаза ее сузились, а ладони изобразили лифчик.

– Ты что, Гарин, совсем уже?! – девушка зашипела рассерженной кошкой. – Ты что тут делаешь?

– Сестричку жду, – невинно ответил я, – она сказала, что тут нет никого.

– Я тут есть!

– Ну, извини, откуда ж мне знать, – примирительно сказал я.

Сулима склонилась надо мною и процедила:

– Если ты хоть что-то… Хоть кому-то…

– Ничего и никому, – я поднял руки для пущей убедительности, и ладони как-то сами сложились в «ковшики».

Сулима презрительно фыркнула и развернулась к своему шкафчику. Живо натянув платье, она бросила не оборачиваясь:

– Отвернись!

Я выполнил приказ в точности. Судя по шороху и шелесту, Рита стащила с себя треники.

– Можно.

– Рит…

– Чего? – буркнула Сулима.

– Ты на меня не сердишься? – я говорил спокойно, по-дружески, без пошленькой игривости в голосе.

– Нет. – Холодно глядя в мою сторону, Рита тщательно расчесалась.

Подхватив сумочку, она продефилировала к двери, плавно покачивая бедрами. Вот зараза!

Пройдя по коридору, Сулима повернула голову, встретилась с моим взглядом и победно улыбнулась.

Красный запыленный «Икарус» свернул к одесскому автовокзалу, валко покачиваясь, и запшикал, зашипел тормозами. Приехали!

Покинув автобус, я независимо прошагал в вокзальный туалет. Приспичило если человеку? Закрывшись в кабинке, достал из кармана куртки-ветровки паричок и натянул его, обращаясь в брюнетистого типчика. Нацепил нашлепку, приклеил усики.

У зеркала проверился – точно не я. Выйдя из туалета, осторожно потрогал «жесткую верхнюю губу» – и тут же выругал себя. Человек в парике и с накладными усами должен быть натурален. Никому же не придет в голову щупать свои настоящие усы или бороду! Следовательно, никаких подозрительных движений допускать нельзя. Вот и привыкай, «двойной нуль»…

Сощурившись, я осмотрелся.

Бугаёвка находилась в пяти шагах от автовокзала. Мне туда. Там, рядом с оградой 3-го еврейского кладбища, расположился знаменитый бугаёвский толчок[14]. С виду базарчик как базарчик – старьевщики распродают всякую дребедень, от бэушных примусов до икон с закопченными ликами, а энергичные бабуси торгуют вязаными носками. Но если приглядеться, заметишь, как под прикрытием бабок с дедками удовлетворяют спрос фарцовщики.

Говорят, сами бугаёвцы очень гордятся своим местечком и даже прозывают его «маленьким Тбилиси» – за расположение уступами хат и домов в стиле «барокко». А вокруг гаражи, железнодорожные пути, промзона «Радиалки»[15], заброшенные подземные склады… Отличные пути отхода в случае милицейских облав!

Толчок еще не показался, а передовой отряд фарцы уже замаячил – я влёт вычислил скучающих или торопливо курящих парней. Эти стояли в дозоре – высматривали незваных гостей в стальной форме.

На толчке было людно. Бабки торговали прямо с земли, разложив свой нехитрый товар на подстеленных газетах. Точильщик вертел целую «пирамидку» абразивных кругов, наводя остроту на ножи-ножницы. Нахохлившийся дед скучно торговался за пустой аквариум. Крупногабаритная матрона держала перед собой пуховый платок, смахивая на правозащитницу с плакатом.

Люди подходили, приценивались, шли дальше или расплачивались. Товар – деньги – товар. Деньги – товар – деньги.

Не вызывая ни у кого подозрения, я прошелся по торговым рядам, высматривая книжников, но ничего интересного для себя не обнаружил. Зато ребятки с цепкими или бегающими взглядами вились вокруг, как акулки. Раза три у меня поинтересовались, не испытываю ли я острую нужду в джинсах. А может, батничек приобретешь? Как раз на тебя, чувак!

Так и хотелось их послать подальше, но я был вежливый мальчик и лишь головой мотал – отстаньте, мол.

Чем меньше оставалось времени до разборки, тем больше я нервничал. Еще раз глянул на часы – минутная стрелка приклеилась будто… Еще сорок минут. Тридцать пять. Тридцать…

Неожиданно мое внимание привлек старый еврей, покинувший ворота кладбища. Одетый непривычно для своего возраста – в потертые джинсы и блейзер, – он выглядел чужеродным телом на толчке. Тяжело ступая, старик двинулся вдоль стены кладбища к скамейке. Еврей пошатывался, будто пьяный, а очки, висевшие у него на кончике носа, грозили потерять эту последнюю точку опоры. Вот только старпер не спешил их поправить – левой рукой он цеплялся за каменную стену, а скрюченные пальцы правой прижимал к груди. Доплелся до скамьи, медленно осел на нее, бледнея на глазах. Откинулся на спинку, дыша ртом и страдальчески морщась. Очки свалились-таки, стеклышки брызнули, но старику было не до того.

А меня раздражение взяло – ну что бы ему стоило приболеть, когда я уйду?

– Ч-черт…

«Время, время!» – мелькает в голове.

Энергично подойдя к старому еврею, я приложил руку к его впалой груди, ощущая биение дряхлого сердца. Дело шло к инфаркту или, как в это время еще говаривали врачи старой закалки, – разрыву сердца.

– Больно? – отрывисто спросил я, меняя голос – добавляя в него сиплости и хрипотцы.

– Очень… – выдавил старик.

Первым делом я унял боль и восстановил коронарный кровоток. Пережил ли дед стресс или просто противная бляшка встала поперек, я не знал, да и какая разница? Главное, сосуды расширить и усилить ток кислорода. Без живительного О-два начнется некроз, какой-то час спустя погибнет каждая десятая клетка сердечной мышцы, а нам этого не надо.

– Полегчало… – молвил еврей. – Спасибо, пойду я потихоньку…

– Сидите спокойно, – осадил его я. – У вас инфаркт начался. В больничку бы вам, хотя бы на денек-другой. Прокапаться, и вообще… Аспирин принимайте каждый день – помогает. Вы тут один?

– Нет, внучка со мной и… к-хм… сыночки. – Старый поморщился.

Из ворот кладбища выбежала девушка лет… не знаю, то ли восемнадцать ей, то ли мне ровесница. Оглянувшись, распознала старого еврея и кинулась к нему.

– Яэль! – проблеял старпер.

– Да, дедушка! – подбежала внучка. Говорила она с явным акцентом, глядя на старика с испугом и тревогой. – Что с тобой?

– Вызовите «скорую», пожалуйста, – вежливо попросил я ее. – Здесь есть где-нибудь телефон?

– Я знаю где! Я сейчас!

Яэль и впрямь побежала, прижимая локотки к бокам, а иудей с интересом посмотрел на меня, близоруко щурясь.

– Как вас зовут, юноша?

– Зовите меня Миха[16], – усмехнулся я.

– Спасибо вам, Миха, – дребезжащим голосом выговорил старик. – У меня уже случался инфаркт, второй я бы не перенес – мне уже за семьдесят…

В это время появились два высоких, могутных парня с большими носами и широкими ртами, оба в строгих черных костюмах. На бычьих шеях болталось по фотоаппарату «Кодак».

– Рабби?[17] – пробасил один из них. – Все в порядке?

– Аль ха паним![18] – проскрипел дед. – Кус има шельха!

– Вам нельзя волноваться! – строго сказал я.

– Да, да… – рабби вдохнул и выдохнул, после чего сварливо проговорил: – Я тут чуть не помер, Хаим! Спасибо, молодой человек подоспел. Ступай, помоги Яэли! Леви, и ты с ним. Направьте «скорую» сюда.

– «Скорую»?! Да, рабби…

Оба высоких и могутных на глазах усохли и грузной трусцой отправились исполнять приказ.

– Балбесы… – проворчал дед. Очень медленно опустив руку, он глянул в мою сторону. – Меня зовут Рехавам Алон, я из Израиля. Въехал, правда, из Германии и с немецким паспортом. Сейчас мы с СССР дружим не очень сильно…

– Это поправимо, – улыбнулся я через силу, ощущая немалую усталость. Лечение изрядно понизило тонус. А мне еще Марину спасать! Пятнадцать минут осталось…

– Вы так считаете? – поднял брови Рехавам.

Я пожал плечами и присел рядом со стариком, ощущая в этот момент свой истинный возраст.

– Стоит только пойти на взаимные уступки, как все наладится, – заговорил я вежливо, как воспитанный мальчик. – Нам – поменьше поддерживать палестинцев, чересчур склонных к террору, а вам – побольше уважать интересы Советского Союза на Ближнем Востоке. Например, оставить в покое Голанские высоты, а лучше всего – уступить их Сирии. Тем более что там сирийская земля, да и Хафез Асад – наш союзник.

Рехавам покачал головой, косясь на «сыночка», крутившегося неподалеку. То ли Хаим, то ли другой… как его… Леви. Не понять. Двое из ларца, одинаковы с лица.

– Вы не понимаете, Миха… – мягко сказал Алон. – Голанские высоты – это ключ не только к Сирии, но и к Ливану, где окопалась «Хезболла»…

Я почувствовал раздражение.

– …И вы используете захваченные высоты как плацдарм для обстрелов и бомбежек, – подхватил в манере газеты «Правда». – «Жизненно важные стратегические интересы», и все такое прочее, но ведь это не выход. Бесконечная война с арабами – не лучшая стратегия. А вы, как видно, готовы углублять конфликт до крайности. Сколько ЦАХАЛ[19] уже скопила ядерных боезарядов? А? К прошлогодней «Войне Судного дня» у вас их было пятнадцать. Небось в Димоне[20] за год еще парочку спекли… А ракеты «Иерихон» просто созданы для ядерных боеголовок! Хотите ту кровавую кашу, что заварили, еще и радиацией приправить?

– Клевета! – каркнул израильтянин. – Мы ничего… Мы никогда… При чем тут Димона?

А меня заело.

– На заводе «Мошон-2» в Димоне нарабатывают плутоний, на «Мошон-3» – дейтерид лития для термоядерных зарядов, – клеймил я сионистов. – В прошлом году Голда Меир приказала доставить ядерные бомбы к «Фантомам» на базу «Тель-Ноф». Слава богу, война закончилась быстрее, чем вы додумались сбросить их на головы арабам! А ракеты ваши так и стоят на позициях – у Кфар-Захарии и у Сдерот-Михи. «Иерихон-1» легко доставит ядерную БЧ мощностью в двадцать килотонн хоть к Дамаску, хоть к Каиру. По вашему, это «ничего» и «никогда»?

Рабби таращил на меня черные глаза, а я уже ругал себя за излишнюю болтливость. Всегда так, когда устанешь делиться энергией, или что я там творю, внимание рассеивается, сосредоточенности – ноль, вот и распускаю язык.

– Откуда вы все это знаете? – пролепетал Рехавам.

– Читаю много, – буркнул я.

Помолчав, Алон негромко продолжил:

– Вы весьма необычный мальчик, Миха, но я так и не договорил. Я очень стар и очень богат и хочу отблагодарить вас.

– Да бросьте вы! – отмахнулся я.

– Нет, Миха, – строго сказал Рехавам, – это вопрос принципа.

Я подумал и решил, что моя собственная принципиальность пока подождет. Почему бы не проявить гибкость? Коль уж человек сам предлагает использовать его, не всегда стоит отказываться.

– Ну, хорошо, – сделал я одолжение, – тогда подарите мне микропроцессор «Интел-8080» – это как раз то, что мне реально нужно.

– Обещаю, Миха, – торжественно произнес рабби. – Диктуйте свой адрес.

Я опять задумался. Мне не хотелось раскрывать координаты, ну а вдруг и вправду посылка? Тогда закладку надо делать. Читывали мы «ТАСС уполномочен заявить…», читывали…

На память сразу пришла старая мельница на Синюхе. Я в тех местах две смены подряд отдыхал в пионерлагере. С одноклассниками – Витькой Ховаевым и Андреем Жуковым – исследовал огромное добротное здание на берегу реки, сложенное из камня. Мельнице было больше ста лет, и она выглядела настоящей крепостью, старинным замком. Кладов мы там не нашли, правда, но подземный ход обнаружили-таки.

Балки, когда-то поддерживавшие крышу мельницы, сгнили и рухнули, от самой кровли только мусор остался, усеявший весь второй этаж. Там-то мы и наткнулись на крошечную комнатку, посреди которой зиял глубокий колодец, где когда-то завивалась винтовая лестница. Проход к колодцу предусмотрительно заколотили толстыми досками, но они не стали преградой для мальчишечьего любопытства. От лестницы только центральный столб сохранился да железные прутья – они когда-то поддерживали деревянные ступени, сгнившие в вечной сырости. Цепляясь за прутья, мы и спустились в колодец, трепеща от предчувствия тайны.

Внизу открывался невысокий проход со сводчатым потолком, он тянулся подо всей плотиной. В свете слабеньких фонариков мокрели какие-то ржавые штанги или стойки… Мы с Витей и Дюхой просто блаженствовали!

И чем та мельница не подходит для закладки?

– Знаете, я бы не хотел раскрывать свой одесский адрес, – медленно проговорил я. – А как вам такой вариант: есть одно местечко за Первомайском, на берегу Синюхи. Там стоит старая мельница. Положите коробочку с процессором на втором этаже, где лежит старый жернов. Прямо в него, в отверстие на оси. Сможете организовать?

– В течение недели, – твердо пообещал еврей.

– Тогда спасибо – и берегите себя.

В это время подкатила «буханка» с красным крестом. Врачи тут же обступили Алона, стали мерить давление, слушать сердце, после чего уложили старика на носилки и вкатили в стерильное нутро «скорой».

Яэль отправилась с дедом, а «сыночкам» Рехавам что-то строго приказал на иврите, и те остались, принимая стойку «смирно».

«Во, какие дисциплинированные…» – подумал я.

Эпизод со «скорой» остался незамеченным участниками торжища, они были слишком увлечены товарно-денежными отношениями. Показался пьяненький мужичок в тельняшке, руки его тискали коробку, отсвечивавшую золотом: «Salamander»…

«Некогда! – сказал я себе. – Семь минут осталось. Пора!»

Упруго поднявшись и холодея, я миновал толчок и выбрался к рощице тополей, за которым бурел пустырь. Вот они!

Возле новенькой бордовой «Волги» скалился весьма фактурный кавказец, а с ним мило беседовала «скво». Она! Это была она, девушка из моих снов!

Затянутая в платье «сафари», Марина выглядела залетной пташкой – щебетала беспечно, помахивая сумочкой, но я ощущал совсем иное: «скво» была крайне напряжена.

А в следующее мгновение стали происходить события.

Из переулка вынесся редкий зверь – черный «Опель-Рекорд», здорово смахивавший на «ГАЗ-24». Подпрыгивая на ухабах, он взвизгнул тормозами и замер, подняв тучу пыли. Захлопали дверцы, и наружу вывалились трое в красно-белых тренировочных костюмах. Ни дать ни взять футболисты «Спартака».

Только в руках они держали не мячи, а пистолеты. Вот один «футболист» вскинул оружие и нажал на спуск. Выстрел прозвучал несерьезно, без киношного грохота, зато попадание вышло как на экране – пуля снесла кавказцу часть черепа, брызнув мозговой жидкостью и кровью.

«Скво» мгновенно вооружилась и выстрелила в ответ. Попала! Целилась она не по стрелку, а по плотному, не в меру упитанному «спортсмену», видимо, самому опасному из троицы. Ну, ей лучше знать. Только вот тип, только что порешивший «лицо кавказской национальности», открыл огонь по товарищу старшему лейтенанту.

Сначала он промахнулся, а потом женщина вскрикнула – пуля пробила бедро навылет.

Все эти подробности я улавливал на бегу. Злость во мне такая поднялась, что на сверхскорость тело перешло как бы само, я лишь старался связки беречь, чтоб не порвать ненароком. Только бы успеть!

Первым в моем списке на убывание числился убийца. Налетаю на него, ударом ноги выбивая «футболисту» колено. Локтем наружу в челюсть, и красно-белого относит назад, головой об переднюю стойку «Опеля». Стрелок вскидывает руки, падая боком, а пистолет, новенький «макаров», летит, кувыркаясь.

Ловлю его и стреляю в «спортсмена» с налысо обритой головой, что палит в «скво», прячась за машиной. Пуля разворотила бритоголовому плечо, а его жирный подельник, подстреленный Мариной, лежит и не двигается.

Я не боялся, что «скво» нечаянно попадет в меня – товарищу старшему лейтенанту было не до того. Задрав платье, «скво» изо всех сил зажимала рану на ноге обеими руками, но кровь буквально брызгала между ее тонких, изящных пальцев. Бросаюсь к ней.

– Уходи! – кричит Марина.

Я раздраженно отмахиваюсь и рявкаю:

– Убери руки!

Девушка неожиданно послушалась. Привалилась спиной к «Волге», часто дыша и закрывая глаза.

Вот черт… Пуля серьезно задела артерию!

Отрешаясь от земного, я прижал ладони, зажимая входное и выходное отверстие. Напрягся так, что круги перед глазами, но помогло – рана затянулась. А кровищи-то сколько пролилось…

– Там… еще… – слабым голосом пробормотала «скво».

Как ни странно, я ее понял – и оглянулся. По переулку пылил «Москвич», а в тесном салоне угадывалась красно-белая «начинка».

«Да сколько же вас тут…» – промельком скакнула мысль.

– В машину! – крикнул вслух. – Ногу береги!

Кое-как я втащил «скво» на заднее сиденье, а она лишь отталкивалась здоровой ногой, помогая мне. Захлопнув дверь, прыгнул на место водителя – ключ торчал в замке зажигания, покачивая брелоком из «куриного бога».

Заводя мотор, я следил исподлобья за подпрыгивавшим «Москвичом», торопившимся на разборку. Меня красно-белые видеть не могли – блики мешали, но пулю стекло пропустит…

Неожиданно «футболист», которому я чуть не отстрелил плечо, ожил и кинулся к «Волге», неловко держа пистолет левой рукой – правую, отекавшую кровью, он засунул в штаны, чтоб не болталась.

«Волга» взвыла, покрышки взвизгнули, и машина буквально прыгнула вперед, сшибая однорукого. Взяв разгон, тяжелая легковушка вынеслась в переулок, навстречу «Москвичу». Тот резко затормозил, и дверь со стороны водителя распахнулась. Наружу проворно вылез дюжий представитель красно-белого племени, вооруженный винтовкой.

– Держись!

Если бы дюжий выхватил пистолет, то легко бы открыл огонь. Я бы тогда точно не поспел, но винтовка дала мне шанс – «футболист» замешкался, перехватывая оружие, и я с ходу пошел на таран – ударил левым крылом по дверце «Москвича», захлопывая ее вместе с водителем. Уж не знаю, что я ему там сломал, только тяжелая «волжанка» еще и всем бортом приложилась к «москвичонку», отбрасывая машинку с дороги.

Виляя, «ГАЗ-24» пролетел по переулку и выскочил на улицу пошире.

– Куда? – отрывисто спросил я.

Не сразу, но долетел адрес. «Скво» и улицу назвала, и дом, и квартиру.

«Квартира номер один – это хорошо… – закрутилось у меня в голове, – на третий или пятый этаж я ее точно не затащу…»

Да затащил бы, куда б ты делся… По моим ощущениям, красна девица весила килограмм пятьдесят с лишним. Впрочем, для отрока, даже жилистого, и это не в меру.

Место происшествия удалялось, стягиваясь в зеркальце заднего вида.

Глава 4

Я до того утомился, заращивая рану, что у меня руки тряслись, едва удерживая баранку, а глаза слипались. Ничего, ночью поспишь…

Осматривать «Волгу» после тарана было просто некогда, а на слух машина вела себя вполне пристойно – ничего в ней не звякало и не скрипело. Крепкие легковушки собирают на ГАЗе.

Свернув, я выехал на нужную улицу. Одессу я знаю плоховато, но не заблудился же – мы были где-то на Молдаванке. Однажды в раскрытое окно залетел обрывок здешних разговоров – две капитальные тетки ругались, и одна выговаривала другой, уперев толстые руки в выпиравшие бока: «Та шо вы хочете от Сёмы? У него через вас вже заворот кишок!» Ответа ее товарки я не расслышал – «Волга» миновала колоритную парочку.

Названный товарищем старшим лейтенантом дом представлял собой огромную кирпичную глыбу в три этажа, выстроенную лет сто назад. Машина метнулась под арку и оказалась в зеленом внутреннем дворе, куда выходили двери пары подъездов. Судя по всему, нам в тот, что слева.

Остановив помятую машину у крыльца, я выскочил и открыл дверцу, желая помочь выйти «скво». Куда там – девушка лежала в отключке. Жива хоть? Жива!

Пыхтя, кряхтя и постанывая, я кое-как вынес товарища старшего лейтенанта. Всё, дальше только волоком…

Напрягаясь изо всех сил, затащил «скво» в подъезд.

Какое счастье, что первый этаж! А ключ?

Порывшись в женской сумочке, где лежала помада, немного мелочи и две запасные обоймы, я обнаружил искомое. Ключ подошел сразу, и дверь, обитая крашеной рейкой, отворилась.

– Еще немного… – прохрипел я, затаскивая «скво» в квартиру. – Еще чуть-чуть…

Ногой захлопнув створку, я дотащил девушку до кровати и с трудом уложил.

– Вот так…

Быстренько обмыв ногу и забинтовав рану, я хорошенько ее пролечил, касаясь подушечками пальцев. «Скво» уже минуты две или больше как пришла в себя и внимательно следила за мной.

– Кто ты? – прошелестел ее вопрос.

– Да так, шел мимо, – сказал я напряженным голосом, – дай, думаю, окажу первую помощь…

Я повторялся, но откуда товарищу старшему лейтенанту знать, что было говорено 44 года тому вперед?

– У тебя лицо белое…

– Много энергии тратится…

– Какой?

– Да откуда я знаю… Всё!

Я сидел с краю кровати и запаленно дышал. Сердце бухало, гоняя кровь, в глазах темнело. Фу-у… Вот это я вымотался! Так еще бы, сначала того израильтянина спасал, а потом, без сна и отдыха, вот эту «Мисс Кей-Джи-Би»[21].

Отдышавшись, встал. Ой, как тяжко-то…

– Куда ты? – донесся слабенький голосок.

– Надо машину отогнать.

– Надо…

Заперев за собой дверь, я вышел во двор и обшарил глазами этажи, убеждаясь, что «Волгу» поставил правильно – в тень тяжелого ржавого навеса, удерживаемого витыми столбиками, а по всем балконам хозяйки вывесили сушиться белье – десятки простынь и пододеяльников хлопали на ветру и надувались парусами. Значит, мало кто мог видеть наш приезд. Вот и отлично.

Заведя машину, я выехал со двора и покатил вдоль улицы, свернув в пятый по счету переулок. Здесь было тихо, лишь уныло шелестели саженцы тополей, полуувядшими прутиками натыканные вдоль тротуара. Остановив «волжанку» возле скучной конторы с совершенно непроизносимым названием, я тщательно протер руль и рычаг переключателя скоростей. Любопытствуя, заглянул в бардачок. Ого!

Там лежало несколько пачек десятирублевок. Пригодятся в хозяйстве!

Обратно я долго добирался – ехать куда легче, чем пешочком топать. Купил в «Кулинарии» готовые котлеты, в булочной хлебом отоварился – теплым еще, духовистым, выпеченным по ГОСТу. Заглянул в аптеку – набрал бинтов.

Чувствовал я себя разбитым, будто простудился, но это была не болезнь, а некое подобие нервного истощения. Энергетического истощения. Наверное, так себя станут чувствовать киборги, долго проработавшие без подзарядки.

По дороге я держал глаза открытыми, всё подмечая, но никаких подозрительных движений не высмотрел – ни одного красно-белого пятна на горизонте. Замечал я и приметы времени, но фиксировал их безучастно – ни единой металлической двери в поле зрения, никаких решеток на окнах, разве что в сберкассах… Ревя мотором, проехал темно-зеленый «КрАЗ», груженный ракушечником. Следом профырчал желто-синий «луноход» – милицейский «УАЗ-469» с гербом СССР на передней дверце… Я вздохнул.

Угнетенность во мне была, но вот сомнений – ноль. Всё сделано правильно. Я спас Марину! Теперь бы еще вылечить «мисску»…

Вернувшись, запер дверь изнутри на засовчик и прошел в спальню. Чуть опершись на локоть, «скво» держала меня на прицеле. Скриншот из фильма про Бонда…

Я молча поднял руки, и девушка со стоном сунула пистолет под подушку.

– Отогнал?

– Отогнал, – подтвердил я и положил на тумбочку три пачки. – Вот, лежали в бардачке.

«Скво» безразлично посмотрела на деньги.

– Правильно сделал.

– Меня, кстати, Мишей зовут, – представился я. – Марин, ты можешь объяснить, что произошло на толчке?

– Не имею права… – пробормотала «скво», отводя глаза. – Те, что в «спортивках», которые убили Рубена, – беспредельщики. Спасибо, что спас…

– Да пожалуйста, – пожал я плечами, слегка уязвленный. – Хоть не зря уделал того «красно-белого».

– Тех, Миша, тех, – мягко поправила девушка. – Ты убил двух человек – ради одной меня.

– Никого я не убивал, – пробурчал я. – Там были враги, а врагов уничтожают.

«Скво» смотрела на меня, а я чувствовал, как кружится голова. Знаю такой симптом, он хорошо лечится едой…

– Вижу, ты устал… – проговорила Марина. – А ты не мог бы совершить еще один подвиг?

– Приказывай, товарищ старший лейтенант, – усмехнулся я. – Только, если с героизмом можно обождать с полчасика, я хотел бы провести еще одну… хм… физиопроцедуру. А то я уйду, а ты кровью истечешь – там все за тоненькой пленочкой держится. Ну, и пообедать не мешает.

– Хорошо, – кивнула «скво». Чуть поморщившись от боли, она легла на левый бок.

Осторожно положив ладони на рану, сосредоточился, подстегнул молодой девичий организм, и он заработал в авральном режиме, регенерируя поврежденные ткани. Температура подскочит, правда, но это будет благое тепло.

– Нормально, – глухо сказал я и принялся медленно оглаживать Маринкино бедро, ладонями скользя по тонкой ткани платья, кое-где забрызганной кровью. Чувствую, щеки начали заметываться румянцем…

– Это еще массаж или уже ласки? – поинтересовалась девушка, давя улыбку.

– Это лечебная процедура, – смутился я. – Надо активизировать кроветворение, а красный костный мозг в основном сосредоточен в тазовых костях…

– А-а… – протянула Марина, как мне показалось, разочарованно.

– Ну все! – выдохнул я. – Еще один сеанс, попозже, и на сегодня хватит процедур. Больше просто не выдержу.

Девушка долго на меня смотрела, а я сидел рядом и тупо отдыхал.

– НИИЧАВО…[22] – прошептала «скво». – Меня ранили однажды, в левое плечо – две недели заживало. Как это у тебя получается?

– Понятия не имею, – проворчал я. – И, пожалуйста, никому не рассказывай, ладно?

– Ладно… Тебя не тянет к мировой славе?

– Ни капельки! – мотнул я головой. – Нет, я хочу славы, но такой, чтобы ее умом добиться, а не этими… чудесами Христовыми. – Опираясь руками в колени, я тяжело встал и поплелся на кухню. – Сейчас я тебя покормлю. Съешь побольше, а то твой организм активно расходует резервы.

– Съем, – послушно кивнула Марина.

Микроволновок пока что не поступало в продажу, так что котлеты пришлось разогревать на сковородке. А еще я выискал в рассохшемся буфете с полуотвалившимися дверцами несколько банок какао со сгущенкой.

– Всухомятку, конечно, – сказал я в порядке самокритики, откусывая сразу полкотлеты, – ну, хоть так…

– Пустяки, – улыбнулась девушка, прихлебывая горячий шоколад. – Однажды в… э-э… в сельве мы три дня шли, питаясь личинками и кузнечиками. Правда, кузнечиков хотя бы на костерке поджаривали… Кстати, откуда ты знаешь, как меня зовут и что я старлей? Ты и мысли читаешь?

Я покосился на «скво». Другая на ее месте, потеряв столько крови, лежала бы пластом, не приходя в сознание, а Марину я как бы «зарядил», скорее выздоровеет. Вон как ожила…

– Все куда проще, – поведал я, черпая ложкой из банки какао и макая в чашку с кипятком. – Я тебя видел на толчке. Ты подъехала на «Жигулях», и еще там было двое мужчин. Один из них так к тебе и обратился. По званию.

– Ершов, болтун… – поморщилась «скво» и тут же улыбнулась с легчайшим кокетством: – О, так мы, оказывается, старые знакомые! А я и не знала…

Я внимательно и устало посмотрел Марине в глаза. Девушка осеклась, а ее улыбка будто растаяла на губах.

– Сколько тебе лет, Миша? – серьезно спросила она.

– В сентябре шестнадцать исполнится, – чуток напрягся я.

– А мне кажется, ты гораздо старше.

– Это свет тут такой, неверный, – нашелся я. – Так какой там подвиг надо совершить?

Марина глянула на меня с неуверенностью.

– Да говори уж… – проворчал я.

Девушка глубоко вздохнула.

– Надо побывать на толчке. Там подрабатывает один человек, все зовут его Боцманом. Он такой бородатый, в тельняшке, косит под выпившего, хотя и в рот не берет.

– Я его, кажется, видел… – протянул, вспоминая. – И что Боцман?

– Спросишь его: «У вас есть белые женские туфли с круглым носком?» Это пароль. Боцман ответит: «Сейчас в моде танкетка». Это отзыв. Услышишь его, скажешь: «Лишь бы на высоком толстом каблуке»[23].

– Понял, – отчеканил я тоном истинного комсомольца, получившего партийное задание.

– Где я, не говори. Просто узнай, какая обстановка.

– Хорошо, – кивнул я. Погладил девушку по руке, успокаивая, и добавил: – Да не переживай ты так! Можно подумать, на передовую посылаешь! Мне все равно туда надо, хочу родным подарки сделать.

– Ладно, – улыбнулась Марина, – не буду переживать.

Протянув руку к тумбочке, она взяла пачку десятирублевок и передала мне.

– Возьми, это тебе на оперативные расходы. – «Скво» расплылась в улыбке. – Считай, что я выписала тебе премию!

– Идет. – Я взял тугую пачку и покачал ее. – Сдачу верну.

– Нет, – Марина покачала головой. – Это насовсем.

Она осторожно приподнялась, становясь на колени, а потом подалась ко мне и поцеловала. Я малость ошалел, а девушка выдохнула, пригашивая улыбку:

– Огромнейшее тебе спасибо!

– Ага, – глуповато ответил я и отправился на задание.

На толчок я двинулся в гриме, как и был. Если уголовники или милиция будут искать длинноволосого подростка с ястребиным носом, то физкульт им привет!

До своей цели я доехал на автобусе. Немного пройдя пешком, выбрался к толчку. Для начала прогулялся, разглядывая товары и торговок с торгашами, внимательно прислушиваясь к их разговорам, но так ничего и не узнал о недавней перестрелке, хотя для СССР она являлась ЧП. Это там, в будущем, разборка двух банд с применением автоматов не вызывает особого интереса, а здесь за подобное взгреют всех – от рядового гаишника до министра внутренних дел. Поэтому мне надо держаться настороже – милиция и КГБ уже навели шухеру, но и сейчас за толчком наверняка присматривают.

Я надеялся на то, что не все могли меня приметить – перестрелка шла за рядом тополей, да и пустырь как бы «опущен» в большую промоину, заросшую лозняком и тамариском. К тому же я двигался на сверхскорости, а в этом случае различить лицо невозможно – все смазывается от быстроты. Однако поберечься будет нелишне.

Боцмана я узнал сразу. Бородач в тельняшке и черных «матросских» штанах сидел, развалясь, на той самой скамье, где я давеча лечил Алона. Боцман смолил сигаретку, щурясь от дыма, а свободной рукой выбивал ленивую дробь на коробке из-под обуви.

Я приблизился, дождался, пока он обратит на меня свое благосклонное внимание, и вежливо, подпуская в голос гнусавенькие нотки, спросил:

– У вас есть белые женские туфли с круглым носком?

Лицо Боцмана, доселе равнодушное, мигом изменило выражение. Он замер и медленно выговорил отзыв:

– Сейчас в моде танкетка.

– Лишь бы на высоком толстом каблуке, – примирительно сказал я.

Еле сдерживаясь, Боцман подался вперед.

– Шо с «Роситой»?

– Жива, – успокоил я его. – Не совсем… м-м… здорова, но скоро поправится.

– Ух! – выдохнул Боцман, как уэллсовский марсианин. – Оч хор, прямо отл!

– «Росита» просила узнать обстановку, – строго сказал я в манере киношного резидента.

Мой визави серьезно кивнул – его совершенно не смущало, что обращается к нему подросток, пусть даже юноша. Значит, так надо. Для конспирации.

– Произошла утечка, хто-то из свиты Рубена настучал «спартаковцам», – обстоятельно доложил Боцман. – Парочка из «Москвича» выжила, но зря – их догнали люди Рубена. Больше их не видели. Самое главное! Только шо подъезжал Тимур – он у Рубена на роли министра обороны. Тимур сказал, шо вычислил того, хто слил секретные сведения «спартаковцам». Больше тот сливать не будет.

– Значит, операция продолжается?

– Так точно, – кивнул Боцман. – Но пару-тройку дней выждем, пусть агенты Моссада успокоятся и высунут носы из норок.

– Отл, – улыбнулся я. – Вот что, давайте не будем выделяться. Я бы купил женские туфли, только цвета «кофе с молоком».

– Есть «Маноло Бланик», – оживился агент «Боцман».

– Отл!

Размер мамин я знал наизусть, так что агенту осталось лишь смотаться к замызганному «Запорожцу» и принести товар. Себе я взял любимые «Саламандры», отцу – мягкие японские «Чори», а Настеньке – сабо. Обул всех!

– До встречи! – я произнес прощальную фразу, перебрав с сиплостью и слишком походя на Хмыря из «Джентльменов удачи».

– Привет «Росите»! – отозвался Боцман.

Вспомнив, наконец, зачем ехал в Бугаёвку, я продолжил шопинг, прикупив объемистую сумку с надписью «Sport» и сложив туда коробки с обувью.

Юркие молодые люди реяли повсюду, и я решил не дожидаться, пока меня самого не спросят. Подошел к первому же типчику, длинноволосому, в джинсовом костюмчике, и задал вопрос:

– Штаны есть?

– Джинса? – снисходительно спросил типчик.

– Трузера. Черные или темно-синие. Фирма[24] чтоб.

– Ну-у… Завалялось кое-что. Глянешь?

– Гляну.

Джинсовый парень неторопливо направился к стоявшему в сторонке «Жигулю», в салоне которого желтели два больших картонных ящика. В салон типчик, однако, не полез, открыл багажник.

– Гляди. «Кельвин Кляйн», «Унгаро», «Бриони»…

Я выбрал прозрачный пакет с брюками «Унгаро». Достал их, приложил к себе.

– Фирма подходит, но великоваты.

– Шестьдесят рэ, – предостерег типчик.

– Я понял.

Похоже, prêt-à-porter тут не особо котировалось. Что ж, тем лучше – сэкономлю чуток.

– Найдешь мой размер – возьму, – простимулировал я джинсового.

– Поищем…

Пошушукавшись с партнерами по бизнесу, фарцовщик отошел в переулок, но вскоре вернулся с кожаным портфелем. Открыв его, вытащил темно-синие «Унгаро».

– Только это не клеш, – предупредил он.

– Не люблю клеш… – придирчиво проверив товар, я сказал: – Сойдет. Беру.

Передав типчику шесть десяток, сунул «трузера» в сумку. Туда же вскоре отправилась черная водолазка. Пиджак у меня есть, висит дома в шкафу – темно-синий вельвет. Так что будет в чем ходить. Школьный дресс-код.

Прикупив еще «треники» и «олимпийку», а также кое-что ко дню рождения, я бодрым шагом отправился на автобусную остановку. Никто за мной не следил и вдалеке не реял.

Как всегда нежданно-негаданно показался милицейский «уазик». Вывернув на улицу, он остановился прямо посреди дороги. Наружу вылезли двое в форме и кто-то в штатском.

Я счел за лучшее просочиться за ворота кладбища и дойти до калитки на углу, чтобы не маячить в поле зрения блюстителей порядка. А нарвался на нарушителей оного.

Покидая пышные заросли сирени, вынырнула стайка местных пацанов, из тех, что на подхвате у фарцовщиков. Самому младшему я дал бы лет тринадцать, а двое вожаков были явно старше меня.

– Ты кудой? – спросил один из них, высокий, скуластый, с копной выгоревших на солнце волос. Крепкие кулаки со сбитыми костяшками он держал на виду, как оружие, засунув большие пальцы в карманы истрепанных штанов.

– Тудой, – буркнул я.

– Чужие тут не ходят, – пробасил второй из старших, плотный и какой-то кособокий.

– Слушайте, пацаны, – начал я нетерпеливо, – «махаться» не хочу, а «вести мирные переговоры» нет ни времени, ни желания…

– Чего-чего? – вылупился кособокий.

Я внимательно посмотрел на него.

– У тебя, по-моему, сколиоз, – выдал я диагноз. – Искривление позвоночника.

– Щас у тебя будет искривление морды!

Я еще плоховато восстановился, да и покупки мешали «переключиться» на сверхскорость, поэтому решился на эксперимент – оставил почти весь организм, так сказать, в обычном режиме, а убыстрил лишь свободную правую руку – левой я держал сумку.

Ударил не кулаком, а пяткой ладони – в грудь кособокому.

Получилось! Мощный толчок выбил у сколиозника воздух из легких, и он, выдохнув «Х-ха!», улетел в кусты сирени.

Высокий очень удивился, но заступаться за товарища не стал – благоразумно отступил в сторону. И вся остальная шантрапа, помельче, скопировала его движение, как живые отражения в зеркале.

Юные друзья спекулянтов.

Я молча прошел мимо, ожидая неприятностей, но не дождался. Выскользнув через калитку, без приключений добрался до остановки. Главное, коробки с обувью не пострадали! А я, наконец, разобрал, что за «фирму» выбрал для Насти – «Поллини».

Италия, наверное. Начинался долгий тренд платформ – это будет неизящно, но модницам разве втолкуешь?

«ЛиАЗ» подошел почти пустой, так что я занял все сиденье. Трафаретная надпись между запыленных окон немо взывала: «Лучший контролер – совесть пассажира», поэтому я честно бросил в кассу медный пятачок и открутил себе билет.

Поудобнее уложив сумку рядом на сиденье, я ощутил злую досаду. Ч-черт! Неужели это так сложно – нашить нормальной обуви, нормальной одежды? В СССР делают лучшие в мире самолеты, ракеты и танки, так неужели не справятся с сапожками на молнии? С теми самыми сапожками, которые впервые пошили у нас! Я медленно выдохнул, советуя себе не ерепениться.

Плановая экономика – это мощно, она управляема и способна исполнить любой проект. При Сталине никто не совершенствовал наше народное хозяйство, не до того было. Сначала индустриализация, без которой мы не выиграли бы войну, потом всем миром восстанавливали порушенное, а чуть позже один лысый… мнэ-э… ну, скажем, пень загубил даже то хорошее, что было.

Косыгин вроде как пытался рыночные формы ввести, но их сильно урезали. Тем не менее «косыгинскую» пятилетку 1965–1970 годов не зря прозвали «золотой». Но!

Не все так просто.

С далеких 30-х годов в планировании зрели очень и очень серьезные проблемы. Хорошо было при Ленине! Тогда жесткий план распространялся всего на двадцать важных продуктов. К 1953 году их число выросло в триста раз, а к 1990-му – в миллион! Никакие Госплан с Госснабом не могли справиться с этим колоссальным валом. Насытить планирование мощными ЭВМ? Да, это поможет вести учет и спускать директивы. А что делать с директорами, которые скрывали от начальства реальные возможности своих предприятий? Все скрывали! Поголовно! Занижали мощности на пятьдесят, а то и на семьдесят процентов! На Колыму их? Или сразу «10 лет без права переписки»?

А с безналом как быть? С этим вообще мрак. Безналичный денежный оборот в СССР – это виртуальная реальность, настоящих рублей там нет, сплошные расчетные единицы. И что делать?

Как нам умудриться и социализм сохранить, и народное хозяйство не развалить, по примеру «святых 90-х»?[25]

Я усмехнулся. Нам… Пока что ты один, Миха, и до великих перемен, как до Луны пешком. А это как сказать!

Я еще только готовлюсь, а ведь уже кое-что поменялось в этом прекрасном, страшном, милом, безумном мире. Ведь если бы я не подоспел вовремя, Марину убили бы, она просто истекла бы кровью. Или спасение человека не считается достижением в глобальных масштабах? Губы мои будто сами улыбнулись – без «Роситы» стало бы тусклее жить.

Я не влюбился, нет, но привязался – это точно.

– Докладываю, – отрапортовал я, убирая сумку с подарками. – На бугаёвском фронте без перемен… – выложив всю инфу от Боцмана, я дождался лишь того, что Марина кивнула, принимая ее к сведению.

Настроение у меня почему-то упало. Меня унижала вся эта секретность, если честно. Умом я понимал, что так надо, но все равно, обидно было.

И я отыгрался на своем образе – отодрал дурацкие усики, снял нашлепку и парик. Разоблачил фокус-покус, словно подавая пример открытости. Ф-фу… Голове сразу легче стало, а то ходил как в шапке.

Девушка удивленно следила за моим преображением. Поморгав длинными ресницами, словно тень нагоняя на глаза, «скво» сладко улыбнулась.

– А ты, оказывается, хорошенький!

Я побурел, а уши стали горячими.

– Ладно, – буркнул, негодуя на организм. – Есть будешь?

– А сполоснуться можно?

– Сейчас…

Я помог Марине приподняться, и она осторожно села, опираясь обеими руками в постель.

– Голова кружится… – пробормотала девушка.

– Еще бы ей не кружиться… В тебе крови осталось – в котенке больше, – я протянул Марине руки. – Держись за меня.

С горем пополам мы добрались до ванной.

– Не упадешь?

– А я за полотеничник ухвачусь!

Дверь ванной закрылась, отсекая шорох снимаемой одежды. Звякнул кольчатый шланг, зашипели, ударили в ванну струи…

Я представил себе Марину под душем и уныло вздохнул.

«Печален ты, отроческий удел!» Кто сочинил? Я. Только что.

– Миша! – крикнула Марина.

– А? – громко откликнулся я. Пульс мой участился.

– Там, в шкафу, халат должен быть!

– Сейчас принесу…

– И трусики!

– Ладно…

Махровый халат и легкое галантерейное изделие я сложил на стуле у входа в ванную, чтобы не смущать девушку. Печален ты, отроческий удел…

Марина плескалась недолго. После короткой возни я услышал ее голос:

– Миша!

– Иду.

Девушка стояла в дверях, закутанная в халатик, и слабо улыбалась. Губы она чуть подкрасила.

– Едва не грохнулась, представляешь?

– Чучелко ты мое, – вырвалось у меня. – Держись!

Марина обхватила меня за шею, я приобнял ее за талию, и мы медленно, с ойканьем и цепляньем за стену, добрались до спальни.

– Спасибо тебе огромное, – простонала «скво», укладываясь. – Ох, хорошо-то как…

А я, приседая с краешку, подумал, что впечатление взрослой создается в моем сознании под влиянием мозга реципиента. Ведь Марине от силы двадцать три или двадцать пять. Молоденькая она еще, хоть и старлей.

Но для отрока разница в семь или девять лет просто громадна. Даже студентки кажутся ему взрослыми тетями, а уж двадцать пять… Возраст старушки на пенсии.

Ничего, эта психологическая дисторсия пройдет. Я тут недавно, но уже замечаю за собой «коррекцию зрения» – смотрю на ровесниц с позиций среднего возраста, и меня это радует – мозг вырабатывает иммунитет от тех слабых концентраций женского начала, которые присутствуют, скажем, в девятиклассницах. Правда, в моем классе учились и такие молодые особы, которые в свои шестнадцать годиков имели вполне модельную внешность, а женственность в них была весьма «сгущена»…

Перебивая мои мысли, Марина осторожно придвинулась поближе и положила мне голову на колени.

– Ой, – девушка тут же спохватилась, – она же у меня мокрая!

– Да лежи ты, – улыбнулся я и погладил влажные Маринкины волосы.

«Скво» вздохнула только и пробормотала:

– У тебя такие нежные руки…

Я наметил печальную улыбку.

– Удивительное ощущение… – медленно проговорила девушка. – Полнейший покой… Я будто вырвалась из вечного круговорота дел, событий, долга… Конечно, было погано. Больно, да еще и грязно, противно… – она задумалась, поглядывая на меня снизу. – Вроде и не взрослый… но и не мальчик. И у меня нет ответа, кто же ты…

– Миша Гарин, – улыбнулся я, изображая сдержанность, – ученик девятого класса школы номер двенадцать города Первомайска. Но это только для тебя! Ладно?

– Ладно…

– Я не хочу, чтобы в твоей конторе знали, кто я и где я. Время пока не пришло. А если у твоего начальства вдруг вспыхнет интерес к моей персоне, скажешь, что меня учил филиппинский «хилер». Правда, он оказался вьетнамцем, прибывшим к нам с делегацией. Сойдет такая легенда?

Марина кивнула, улыбаясь, и осторожно прилегла на здоровый бок, изящно изогнув бедро. Я огромным усилием воли успокоил сердце и даже, наверное, вегетативку – щеки мои не вспыхнули предательским румянцем.

– Ты побледнел, – сказала «скво».

– Это я так сдерживаюсь, – криво усмехнулся я. – Перестарался.

А Марина в ответ на мои слова вдруг опустила ресницы и смущенно улыбнулась, будто застеснявшись своих красот. Ее глаза заскользили мимо меня, она словно искала другую тему для разговора и нашла.

– Ты немного обиделся, когда я тебе не рассказала об операции на толчке, – начала она с воодушевлением.

– Немного, – согласился я. Мне стало приятно, что моя персона вызвала у «скво» некое чувство.

– Я нарушу приказ, если разглашу подробности, – тихо, не поднимая вздрагивавших ресниц, проговорила Марина, – но ты ведь никому не скажешь об этом?

– Ни слова, – твердо сказал я. – Это не было операцией по борьбе с фарцой?

– Нет. – Помолчав секундочку, «скво» задала вопрос: – Знаешь, что такое Моссад?

– Разведка. Что-то вроде израильского ЦРУ.

– Да, – кивнула Марина, одной рукой растрепывая сохнувшие волосы. – Моссад как-то излишне активизировался в этом году. Израильтян не интересуют наши военные базы, но вот военно-технические секреты они покупают оптом и в розницу. Наш отдел выяснил, что все те фарцовщики, которых завербовал Моссад, входят в группу Рубена. А «спартаковцы» – это его конкуренты.

Специализация у них чисто уголовная – вымогательство, грабежи… Еще бы дня два-три, мы бы все подготовили, подтянули бы бойцов из «Альфы»… И вдруг этот предатель! Вот «спартаковцы» нас и опередили. Теперь придется все заново начинать… – взяв паузу, девушка лукаво улыбнулась: – Ты обещал мне еще один сеанс!

Улыбнувшись, я кивнул и опустил ладони на крутое бедро моей «боевой подруги». Рана уже почти заросла, только пятачки незагорелой кожи выделялись нежно-розовым цветом. Я плавно водил руками, между мной и «скво» оставалась лишь тонкая ткань халатика, но как часто даже фланель кажется нам многотонной броневой плитой, сплавленной из запретов и стыда, и мы отказываем себе в праве проникнуть за положенный предел, такой желанный – и недосягаемый.

«Философ бочкотарный…» – подумал я.

– Всё! – выдал вслух. – Отдохни хотя бы сегодня, выспись как следует, ладно? Тогда завтра сможешь гоняться за «спартаковцами» и моссадовцами. А мне пора.

– Уже? – огорчилась девушка. Ее губы дрогнули. – Я там платье замочила, постирать… Смотрю, а весь подол в крови… Мишка… – перешла «скво» на шепот. – Мишечка… Я ведь могла умереть по-настоящему, если бы ты вдруг не помог…

– Не вдруг, – решился я на ма-аленькую засветку. – О том, что произойдет сегодня в Бугаёвке, мне стало известно еще позавчера.

– Как это? – не поняла Марина.

– Думаешь, я знаю? – соврал я. – Просто такие мозги… Я ведь ставлю диагноз по малейшим, почти незаметным следам – по пульсу, по выражению глаз, по запаху… – Дальше стал сочинять: – А иногда, правда, очень редко, у меня в голове неожиданно создается некий образ – подсознание как бы моделирует реальное событие, которое должно произойти в будущем. Я не ясновидец, но… Как бы это объяснить? Ну, вот как с тобой было! Я еще весной увидел страничку какой-то колумбийской газетенки, кажется «Эль тьемпо дель Пасто», и там было фото – люди с автоматами на фоне сельвы. С краю стояла ты… Потом все лето мелькали какие-то обрывки, совершенно бессвязные, картинки непонятные, я их почти не замечал, а позавчера – раз! – и сложились в четкий образ. Я и так собирался в Бугаёвку, а уж когда понял, что там без меня погибнет Марина Теодоровна Исаева, оперативница из 7-го отдела ВГУ…[26]

«Росита» побледнела.

– Не знаю, может, мой мозг – живой коллектор рассеянной информации и как-то выуживает ее в ноосфере… – рассуждал я, жонглируя околонаучными словечками.

«Остапа несло…»

– Не волнуйся, трепаться о том, кто ты и откуда, я не собираюсь. Просто хотел объяснить, что у меня не видения бывают, как у святош, а происходит что-то вроде сверханализа. Для чего я тебе все это рассказываю? Хочу, чтобы ты мне верила.

– Я тебе верю, – тихо сказала Марина. – Правда.

– А важную информацию передать сможешь? Как связница?

– Смогу! – серьезно ответила девушка.

– Тогда запомни: на Америку работают два высокопоставленных предателя, – построжел и я, хотя ощущал себя как на съемках малобюджетного фильма «про шпиёнов». – Первый из них – генерал-лейтенант ГРУ Поляков, ныне наш резидент в Бомбее и Дели. Мотив – якобы мстит за умершего сына. Оперативный псевдоним, данный ему в ФБР, – «Топхэт». Сдал американцам десятки наших нелегалов, в том числе «Мэйси» – капитана ГРУ Марию Доброву. Потом его переманили цэрэушники. Оперативный псевдоним, присвоенный в ЦРУ, – «Бурбон». Передал туда буквально ящики совершенно секретных документов! Дома у Полякова и на даче полно тайников – ищите и обрящете. Второй гад – Олег Калугин, генерал-майор КГБ, начальник Управления «К». Преданно служит ЦРУ то ли с 1960-го, то ли с 1958-го. Завербованный им агент «Кук» – американская подстава, чтобы гнать нам «дезу». Калугин сдал кучу иностранцев, работавших на советскую разведку, и… В общем, ясно.

Тут я замешкался. Пора было прощаться, и что сделал бы настоящий герой на моем месте? Правильно, небрежно поцеловал бы девушку – и отправился бы спасать мир дальше. Значит, я не настоящий! Не получалось у меня наклониться к Марине, чтобы достать губами хотя бы до ее щеки. Одеревенел!

И тогда девушка приподнялась сама, подставляя нежные губки.

– Пока, – улыбнулась она, отрываясь после недолгого, увы, поцелуя.

– Пока…

Подхватив сумку с подарками, я неловко поклонился, ощущая, как теплеют щеки. Хоть спички о них запаливай. Пр-роклятый возраст!

Глава 5

– Нормально съездил? – улыбнулся батя с непонятной ехидцей.

– Нормально… – я стал расстегивать сумку.

Отец склонился, вроде как помогая мне, и шепнул:

– Помаду сотри! В уголку. Нет, слева, – и громко добавил: – Как успехи на ниве торговли?

– Нормально, – буркнул я, ругая себя за оплошность.

– Вам-то нормально, а я вся испереживалась! – пожаловалась мама.

– Сейчас подниму тебе настроение! – Я вынул самую верхнюю коробку и преподнес матери. – Примерь черевички.

Мама охнула, оживилась сразу, мигом запулила тапки под стол и бережно, на половичке, обула новые туфли.

– Как раз! – просияла она и кинулась меня целовать.

– Да ладно… Бать, это тебе! – я сам раскрыл коробку с «Чори». – Держи!

Отец помял руками черные полуботинки.

– Ух ты, мягкие какие! – подивился он. – Ну-ка… Впору! – обувшись, батя походил туда-сюда, а потом обернулся ко мне и улыбнулся, немного грустно: – А ты уже совсем вырос, Мишка… Родителей снабжаешь!

– Ну, надо же когда-нибудь начинать, – неловко усмехнулся я. – Не всё ж вам одним!

Мама звонко рассмеялась, обняла меня со спины, и тут вошла сестренка.

Мгновенно разобравшись в ситуации, Настя посмотрела на меня выжидающе, как тот кот в «Шрэке» – глаза совсем круглые стали, и в них плескалось если не море, то озеро надежды – точно.

– Не забыл, не забыл, – поспешил я с оправданием и вручил Настеньке сабо. – Вот! Носи на здоровье.

– Спасибо, спасибо! – запищала сестренка, бросилась ко мне и поцеловала.

Мама умилилась…

…Завечерело. С неба тихонько, крадучись, опустилась ночь, закутывая город в черноту, завораживая мечтателей россыпями созвездий и подменяя грубую дневную ясность изысканной темнотой. Еще ходили автобусы, развозя по маршруту желтый свет в полупустых салонах, а люди спешили к гастроному, испытывая ежевечернюю суету, выбегали из его высоких «министерских» дверей, торопясь домой, обвешанные покупками, как беженцы скарбом. Издалека, едва слышный, донесся гудок электрички, прощавшейся с уходившим летом.

Я отворил форточку, впуская на ночь свежий воздух, и лишь теперь меня стало душить запоздалое ликование. Стою и задыхаюсь от безумного, сумасшедшего восторга – столько его вдруг прихлынуло, закрутилось, забурлило! Все-таки я спас Марину!

– Так вам! – пискнул я перехваченным горлом.

Глядя за окно, я еще немного повосторгался, наблюдая свое смутное отражение на стекле. И тут же дегтем прилила морозящая мыслишка: а сколько погибших осталось за скобками твоего послезнания?

В ближайшие годы произойдет множество событий, важных или просто печальных, вроде авиакатастрофы в Эрменонвилле. Должен ли я предупреждать о них неразумное человечество или хотя бы сигнализировать спецслужбам? Вроде бы должен – как не порадеть за ближних и дальних? Ответ отрицательный.

Что мне, опять Марину искать и грузить ее моим «сверханализом»? И что дальше? А дальше на меня начнут охоту, чтобы заграбастать ценного информатора – из лучших побуждений.

Нет, никого я спасать не стану. У меня иное предназначение – уберечь СССР! А уж если мне это удастся, то выживут не сотни человек, случайные жертвы крушений, а миллионы – растерзанных братоубийственными войнами, принявших смерть от голода и потрясений, не переживших крах великой мечты.

Циничный расклад? Ну и пусть. Всегда, знаете ли, считал горьковского Данко романтичным дурачком.

Вывел людей? Спас? Молодец! Только вот ошметки твоего сердца, романтик, благородно вырванного из груди – и благодарно втоптанного в грязь! – обратно не вставишь. Увы, я давно понял одно грустное правило жизни: не спеши творить добро, ибо это обернется для тебя злом. Мы не в сказке, а в реале, поэтому добро будет наказано…

Целительство – это как бы пропуск в высшие сферы, чтобы указать светлый путь «звездным мальчикам» – так в пору моего студенчества стали называть кремлевских старцев. Почему звездных? А потому что вешали друг другу Золотые Звезды Героев Соцтруда и даже Героев Советского Союза – без счета и стыда.

«Ничего… – криво усмехнулся я. – Они у меня всей толпой станут показывать примеры массового героизма! Я их заставлю отработать полученные награды и звания!»

Тут я на секундочку приуныл. Сопливый ты пацан, подумалось мне. Собрался перетасовать членов Политбюро ЦК КПСС? Одних, предавших идеалы революции, вывести, а других, заслуживших, ввести? Флаг тебе в руки, конечно, и барабан на шею.

Да ты хоть представляешь себе, чего это будет стоить, как неимоверно трудно добиться перемен? «Подвинуть» элиту и сложно, и опасно – у тебя обязательно появятся могущественные враги, а как только они тебя вычислят, ты просто исчезнешь.

Вывод какой? Вывод очевиден – думать надо! Просчитывать каждый шаг, каждый чих, внимательно следить за языком, даже за взглядом – и работать, работать, работать! Это у твоих одноклассников будут выходные, каникулы и праздники, а ты их лишен.

Ну, это я как раз переживу – работать я люблю, могу и умею.

Справлюсь. К тому же мне надо будет расти не только в физическом смысле, прибавляя сантиметры к объему груди и ширине плеч, но и в профессиональном – не зря же я связался с микро-ЭВМ!

Как инженер, я уже состоялся – в будущем. Надо это дело повторить в настоящем, но на другом, куда более высоком уровне – пойду не на завод работать, чтобы холить и лелеять давно уж выпущенные ЭВМ, а устроюсь в хороший НИИ, вольюсь в коллектив башковитых мэ-нэ-эсов[27], кумекать стану над новыми компами – помощнее, поскоростней, понаворотистей.

«Начну прямо со школы, – размечтался я. – Ради статуса, ради известности, чтобы стать кем-то! Я ведь вполне смогу вывести СССР в лидеры по „айтишным“ технологиям. А что? Возьмусь по-хорошему, и тогда лучшие в мире ЭВМ будут выпускать с шильдиком „Сделано в СССР“! Конечно, если меня поддержат в тех самых высших сферах, как Королёва… Получу аттестат – поступлю обратно в МГУ или в МВТУ – еще не выбрал. Защищу кандидатскую, потом докторскую. Тем передо мной – море!»

Усмехнувшись – ишь, как житие распланировал! – я длинно вздохнул. Любой план хорош, пока его не испытала реальность и не испортили неожиданности, а я уверен, что сюрпризов меня ждет – вагон и маленькая тележка…

А послезавтра в школу!

Перенос Дня знаний на понедельник меня не шибко радовал, хотя Настя даже в ладоши хлопала – как же, приплюсовали целый день к каникулам! Но все равно понедельник наступил неумолимо, как рок. О, горькая судьбина учеников, никак не желающих следовать завету великого Ленина!

Если серьезно, то единственным неудобством в учебном году для меня становились ранние подъемы, чего я терпеть не мог. Сейчас-то еще ничего, но зимой…

Звенит будильник, ты переходишь из сна в явь, а за окном тьма да холод, и слышно, как подвывает злой ветер, как шебуршит снег по стеклу. Ужас!

Но сегодня я бодр. Даже какой-то непонятный азарт в душе – скоро встречусь со своими одноклассниками, чьи лица помутнели в моей памяти за давностью лет, словно старые фотокарточки. В школу я собрался, как на праздник – натянул «Унгаро», а на лацкан синего вельветового пиджачка прицепил тот самый значок – красное знаменце с профилем Ильича. Помню, отлично помню, как ругал ВЛКСМ за выхолащивание коммунизма, клял за организованность и бюрократство, но вот пришла пора провожать в школу дочь, и мне стало тошно. Либералы сломали тотальную систему присмотра за детьми, разогнали пионерию с комсомолией – и потеряли поколение. Видеть не могу в дымину пьяных выпускниц или весело матерящихся девочек-шестиклассниц!

«Вернее, не мог, – поправился я. – Так что рано еще вердикт выносить. 74-й на дворе».

Учебники я собрал в стильную сумку… ну, что-то среднее между чемоданчиком и портфелем. Сегодня у нас история, русский, геометрия, физика и английский. Первый урок будет, как всегда, тематическим – учитель истории расскажет детишкам об их родном городе, чтоб знали, «откуда есть пошел Первомайск».

Я вздохнул. Это было страшно и странно – идти в школу. Мне! Предпенсионеру! Но куда деваться? Выделяться нельзя. Никто, конечно, не запрещает сдать экзамены экстерном, но кому ты нужен, шестнадцатилетний юнец? Кто будет с тобой серьезно разговаривать?

Да, в этом трудность. Проблема.

Сначала нужно окончить школу, получить аттестат и поступить в институт, проучиться долгих пять лет ради диплома и значка на грудь… Уйма, уймища времени!

А когда же спасать СССР? А на переменках! После лекций. По выходным…

– Миша, меня подожди!

Я дождался Настю, и мы вместе отправились за знаниями. Сестренка вышагивала рядом в кокетливом белом передничке, в гольфиках и с двумя пышными бантами. Ноги у Настьки длинные, и создавалось впечатление, будто строгое школьное платьице возмутительно укоротили или девчонка из него давно выросла.

«Мужчинам надо скинуться и поставить памятник тому кутюрье, который первым додумался до мини-юбок!» – подумал я.

Тяжелый портфель я у Насти отобрал, так что сестричке осталось тащить букет гладиолусов.

– Как я тебе? – поинтересовалась она и покрутилась передо мной.

– Нормально, – заценил я.

– И это все? – с преувеличенным разочарованием сказала сестренка. – Нет чтобы сказать: «Великолепно! Потрясающе!»

– Тогда тебе надо было одеть ту красную маечку, – коварно ответил я.

– Зачем?

– Она куда лучше обтянула бы твои прелести.

– Дурак! – вспыхнула Настя. – Я лифчик сняла, просто чтоб не жал! Шаго-ом…

– Марш!

…А моя родимая школа нумер двенадцать выглядела в точности такой, какой я помнил ее – тот же строгий фасад, перед ним та же статуя девочки, поливающей цветы из лейки, а из распахнутых школьных дверей накатывают запахи побелки и краски – послед летних ремонтов.

Девочки в беленьких фартучках и мальчики в того же девственного цвета рубашках сходились к школе с окрестных улиц, нагруженные портфелями и букетами. Мальчиши, вчерашние неряхи и растрепы, до одури игравшие в «войнушку», шагали наглаженные и аккуратно причесанные, а на их тонких шеях трепетали алые галстуки. Кто помладше, гордо цеплял октябрятскую звездочку, кто постарше, выделялся красными капельками комсомольских значков.

Первым мне повстречался Женька Зенков, сын офицера-ракетчика. В принципе, учеников и учениц, у которых папа военный, в школе хватало, но Жека и тут выделялся – хорошими манерами прежде всего. Зенкова даже как-то прозвали «Кадетом» за лоск и куртуазность, но кличка не прижилась.

– Привет! – завопил Жека, ломая стереотип о своей лощености. – Ничего ты вырос!

– А то! – ухмыльнулся я. Перекинув сумку в левую руку, я поздоровался с ним, с Андреем Жуковым, с Пахой Почтарем, с Дэнчиком. А тут и девчоночьи голоски зазвенели:

– Миша, привет! Как ты вымахал! А загорел как!

– Я старался!

Да, девочки тоже вымахали – уже есть чем любоваться. Зина Тимофеева, она же «Тимоша», Альбина, Алла… Малинник!

Торжественная линейка не задержалась: классы, родители и учителя выстроились в каре, строгий директор во всегдашней черной паре сказал напутственное слово, а малышка с такими пышными бантами, что походила на Чебурашку, истово зазвонила в колокольчик, сидя на плече нашего школьного богатыря, штангиста Васи Чебанова.

Первый звонок!

Со всеми вместе я побрел на второй этаж – мой 9 «А», чьи дружные ряды сначала поредели, отсеяв пэтэушников, а после пополнились «бэшками» из параллельного, кучковался именно там, в кабинете истории. Чувствуя холодок, переступил порог аудитории, окунаясь уже в локальный гвалт – человек двадцать гавриков и гавриц сидело, стояло, ходило и бегало по классу, доказывая, что понятия «старшеклассник» и «первоклашка» не слишком расходятся по смыслу.

Мое явление народу ознаменовалось радостным ревом, но Изя перекричал всех:

– Где твой гиперболоид?

Ну, это мы проходили с пятого класса…

– Сломался, – хмыкнул я, оглядываясь, – оптическая ось погнулась. Здорово! Привет!

Пожимая руки одноклассникам, основное внимание уделял одноклассницам, тем более что смутно помнил, как они выглядели. Я сидел у окна, за второй партой и один, зато Рита Сулима сидела позади меня, а Инна Дворская – прямо передо мной, деля парту с Машей Шевелевой. Вообще-то Маша с первого класса сидела со своей сестрой Светой – они близняшки. Вероятно, Светка решила, что ей и восьми классов хватит, вот и махнула в ПТУ, ближе к взрослой жизни.

Маша выглядела грустной, зато Инна обернулась ко мне, одаривая улыбкой.

– Привет!

– Привет, Инночка-картиночка.

Девушка удовлетворенно кивнула, принимая словесное подношение, а мне тотчас прилетело с задней парты – Рита ткнула линейкой в спину.

– И это ему я отдала лучшие годы школы! – горестно воскликнула Сулима. – Гарин, ты коварный изменщик! Конечно, я понимаю, Инка моложе на целых полгода… Куда уж нам, старым грымзам!

– Риточка! – обернулся я, демонстрируя верноподданнические чувства и прикладывая пятерню к сердцу. – Невиноватый я! Просто тут плотность красоты на квадратный метр зашкаливает, а это вредно для мужского здоровья – голова кружится, и еще в ней туман!

– То-то! – довольно сказала Рита.

Не знаю уж, каких кровей была Сулима, но лицо у нее отдавало Италией – даже в одни Ритины глаза, большие, бездонно черные и широко расставленные, можно влюбиться без памяти.

Но чуть внимательней я присматривал не за нею, а за Дворской – жгучая тайна щекотала мое тщеславие. Неужто Инка взаправду на меня запала? Или это просто девчоночьи слухи? Поживем – увидим…

Прозвенел звонок, и в класс зашли двое – Циля Наумовна, бывшая наша «классная», пышная женщина средних лет и явных семитских черт, а также ее антипод – сухонький старичок с веселенькими синими глазками. Он часто кивал блестящей лысой головой, отмеченной веснушками, и суетливо перехватывал журнал и прочие учительские атрибуты. Я не сразу его вспомнил – это был Пал Палыч, ведший историю в старших классах.

– Здравствуйте, дети! – начала Циля Наумовна.

– Здра-асте! – ответили «дети» вразнобой.

– Я буду вести у вас химию, ну и… – Циля Наумовна не удержала широкой улыбки. – Ну и поруковожу вами, оболтусами!

Оболтусы оживились, а Юрка Сосницкий выкрикнул, дав «петуха»:

– Согласные мы!

Переждав смешки, Циля Наумовна оглядела 9 «А», кивнула всем и вышла, а Пал Палыч суетливо разложил на столе педагогические регалии.

– Начнем наш урок, – сказал он, радостно потирая ладони. – Сегодня мы не будем трогать учебники. Сосредоточимся на истории нашего родного города, проследим его эволюцию с древнейших времен до наших дней. Итак… – Пал Палыч неожиданно принял серьезное выражение и даже как-то вырос, будто его сморщенную телесную оболочку надули. – Здешние степи никогда не были пустынны, всегда находились племена, желающие похозяйствовать в месте слияния Южного Буга и Синюхи. И киммерийцы тут отметились – их некрополь раскопан неподалеку, и скифы устраивали здесь свое поселение, и сарматы. Авары, готы, гунны, хазары, печенеги, татары – множество народов кочевало по нашей малой родине, пока, наконец, Российская империя не усилилась настолько, чтобы присоединить к своим владениям Северное Причерноморье, включая наши Прибужские степи. Посмотрите! – подойдя к доске, Пал Палыч размашисто начертил большую букву «Y». – Будем считать, что это карта. Слева – Южный Буг, он течет с севера на юг, а справа, то есть с востока, в него впадает Синюха. Реки четко делят наш город на три района, три исторические части: на западе – Голта, на востоке – Ольвиополь, а посередке, в междуречье – Богополь. Кстати, это не в честь бога, а по названию реки – так поляки именовали Южный Буг. Они проговаривали – «Бох». К XVIII веку здесь сошлись границы трех государств – Турции, Польши и России. Голта – в переводе с тюркского это значит «низменность» – находилась на турецкой стороне и являлась так называемой ханской слободой, центром голтянского кайдаманства. Богополь выстроили по распоряжению графа Потоцкого, как таможенную заставу Речи Посполитой. А вот Ольвиополь возник раньше всех – еще в 1744 году при впадении реки Синюхи выстроили шестибастионный Орловский шанец. В 1770-м его назвали Екатерининским… Американцы сказали бы: Форт-Кэтрин!

По классу прокатились смешки, но Пал Палыч их даже не услышал, он был по-хорошему одержим своей наукой.

– Позже Екатерининский шанец получил статус города с крепостью для защиты переправы через Южный Буг, – продолжил учитель, – а затем, по представлению князя Потемкина, город окрестили Ольвиополем – Екатерина Вторая обожала давать городам на отвоеванных у турок землях греческие названия. Мелитополь, Херсон, Николаев, Одесса, Севастополь – это все с подачи императрицы. Так и зажили город Ольвиополь, местечко Богополь и село Голта. Скучно зажили, скудно – до самого 1919 года, когда ревкомы и профсоюзы вышли с почином: объединить все три поселения в один крупный город! Правда, на митинге ольвиопольцы, богопольцы и голтянцы едва не передрались, отстаивая разные названия для уездного центра, но всех помирил Трифон Гуляницкий, командир 1-го коммунистического партизанского отряда. Он предложил назвать новый город в честь международного дня солидарности трудящихся. Вот так и родился наш Первомайск…

Я слушал невнимательно, наблюдая за одноклассниками. С ними мне учиться и жить целых два года, а кто они? Какие они?

В прошлой жизни я такими вопросами не задавался.

Вон Павел Почтарь, простой парень, он слушает учителя как зачарованный. Вырастет – выучится на врача. Когда рванет Чернобыль, Паха станет ликвидатором и нахватает массу рентген.

Евгений Зенков рассеян и задумчив, его породистое лицо сковано выражением серьезности. Жека погибнет во Вторую чеченскую, под Хасавюртом: не подпустит «бармалеев» к госпиталю, спасет раненых от мучительной смерти, а медсестричек – от поругания, но и сам падет смертью храбрых.

А Юрка Сосницкий возится с тетрадкой, хихикает… Наверное, в морской бой режется с соседом. Может, и не зря Сосна гордился, что знаменитый налетчик Мишка Япончик рожден в Голте? В 90-х он развернется по-крупному и превзойдет своего кумира. Бандос из Юрки выйдет жестокий – и холодный, как лягушка из погреба.

А если не развалится Союз? Если не уйдет Украина в автономное плавание под бандеровским флагом? Что тогда выйдет из Сосны?

Звонок прозвенел, завершая урок и обрывая мои размышленья. Переменка! Короткая, но можно успеть в буфет, где булочки с кремом по десять копеек, а чай по две.

«Проглот!» – поставил я себе диагноз и заспешил на первый этаж.

На большой перемене я в столовку не ринулся вместе со всей оголодавшей школотой. Сохраняя солидность, спустился в буфет и купил котлету в тесте за тринадцать копеек. Организму этого, конечно, показалось мало, он возмущенно урчал, требуя продолжения банкета.

«Перебьешься! – сказал я тулову. – Тебе булку с чаем скормили утром? Скормили. Вот и переваривай!»

Поднимаясь на третий этаж, я сжевал котлету по дороге и подготовился к важному разговору – с комсоргом школы. С шестого класса на эту хлопотную должность единогласно выбирали Володю Лушина. «Я – существо общественное!» – заявлял сам Володька. Свою карьеру он начинал звеньевым октябрятской звездочки, потом его «повысили» до председателя пионерского отряда класса, а теперь вот дорос до третьего этажа…

Я заглянул в дверь комсомольского комитета школы, после чего спросил:

– Можно?

Лушин находился на месте – мучил тетрадь, сочиняя текст для школьной стенгазеты.

– Ворвитесь… – ответил он. Поднял голову и бросил: – Привет, Миха. Как жизнь половая?

– Никак, – грустно ответил я.

Владимир рассмеялся и отложил письменные принадлежности.

– Ты по делу или так? – вопросил, навалясь на стол.

– По делу, – я выложил несколько листков бумаги, где красочно расписал всю важность и ценность моей микро-ЭВМ для народного хозяйства, а также ее полнейшую незаменимость в деле построения коммунизма. В этом девственном времени и не слыхивали ничего о пиаре, а уж я расстарался – любой комсомольский или партийный деятель, прочитав мой опус, с ходу понимал, что именно микро-ЭВМ является первейшим средством для победы над империалистами и окончательного торжества ленинских идей во всем мире.

Полтора часа времени и рубль двадцать на большую шоколадку для секретарши я потратил, чтобы напечатать откровенно рекламный текст, и сейчас следил за Лушиным, проверяя, как действуют методы прожженных потомков на бесхитростных предков.

– Хм… – глубокомысленно высказался комсорг. – Интере-есно… А это что?

– Структурная схема ЭВМ.

– Ага… А вот тут ты пишешь… Где же… А, вот! Это что, правда, что американцы еще не создали персональной ЭВМ?

– Правда, – кивнул я.

Два Стива, Возняк и Джобс, презентуют свою первую «персоналку» лишь пару лет спустя, и даже недоделанный «Альтаир», разработка на основе проца «Intel-8080», появится лишь в следующем году. А мой «Коминтерн-1» уже в полуготовности!

– «Коминтерн-1», – произнес комсорг, вторя моим мыслям и будто пробуя название на вкус. – Звучит!

– Сможешь меня продвинуть на смотр? – прямо спросил я.

– Два вопроса, – сказал Лушин, растопыривая пальцы буквой «V». – Ты сам работаешь над этой… как ее… микро-ЭВМ? Отец тебе точно не помогает?

– Полная безотцовщина, – усмехнулся я.

Комсорг хохотнул, загибая один палец.

– Справишься?

– Я тебе приемник починил? – с нотками агрессии напомнил я.

– Починил, – кивнул Володя. – Пашет. Ладно, я сегодня же забегу в райком.

– Договорились!

На велике я проехал всю Автодоровскую из конца в конец, пока не пересек невидимую черту города. Асфальтированная улица сначала сузилась, потом лишилась твердого покрытия и вот потянулась обычной грунтовкой вдоль берега Синюхи – слева плескала вода цвета бутылочного стекла, намывая на узкий песчаный пляжик двустворчатые ракушки, а справа высились розовые скалы – тут добывали красивый гранит. Дорога свернула к маленькому карьерчику, а я покатил по едва заметной тропке, виляя между плакучих ив.

Поворот, и в прогале открылась старая мельница – она стояла на противоположном берегу, все еще крепкая, добротная, сложенная из хорошо пригнанных камней. Река в этом месте сужалась, и вода шла перекатом через полуразрушенную плотину.

Проверим, как израильтяне слово держат!

Вынимать закладку я отправился без парика и прочего камуфляжа, но прихватил с собой самодельную «балаклаву», на которую пустил старую лыжную шапочку. Надел ее, чтобы не светиться зря, натянул нитяные перчатки и забрался в самую гущу зарослей, к старинной полуразвалившейся башенке, с которой начиналась плотина. Через пролом в стене я проник внутрь, спустился по заросшим ступеням и, пригнувшись, вошел в тесный проход, сырой и темный.

Фонарик высветил мокрые стены, с которых капало и подтекало, да насквозь проржавевшие железяки. Полукруглый свод еще держал вес и напор воды. Молодцы предки, строили на века.

Никто не знает до сих пор, а плотина ли это вообще? Синюха была пограничной рекой, и все кому не лень копали под ней ходы – может же такое быть, что неведомый мельник не городил плотину, а просто надстроил более древний переход? Да вполне! Вон, каких-то полкилометра прошагаешь вверх по течению – и курганы увидишь, и валы крепостные, а уж что там за фортеция стояла и какому ворогу грозила, ни один археолог не скажет – не появлялись тут выходцы из этого научного племени…

Осторожно пробираясь на полусогнутых, я вылез-таки в затхлый колодец на том берегу – в свете фонаря заплясали тени множества штырей, что отходили от центрального столба, как ветки инопланетного древа. Щели в досках наверху цедили дневное сияние, и я выключил фонарик. Хватаясь за штыри поближе к опоре, полез наверх – металл скрипел, но держал.

Одну из штанг мы с Витькой отломали в позапрошлом году (сорок шесть лет назад?) и закрепили дощатый щит изнутри, как засовом, заперли, чтоб никто не проник в мальчишескую тайну. Я осторожно пошатал и вынул шкворень – щит сразу выгнулся внутрь, протяжно скрипя и образуя щель.

Внимательно оглядев второй этаж мельницы, заваленный полусгнившими балками и осколками черепицы, я прислушался.

Тихо. Отодвинув щит, пролез – и замер. Никого.

Два шага к жернову. Ага! Что-то есть! Ухватив небольшую коробку, завернутую в полиэтилен, я быстро вернулся к остаткам винтовой лестницы – если что, сразу смоюсь. Посмеиваясь над собой за легкую паранойю, оглянулся – и развернул «посылку».

Алон не обманул. В коробке лежало пять упаковок с новенькими процессорами «Intel-8080» – маленькими, длинненькими микросхемами, похожими из-за множества выводов на модели многоножек.

– Йес! – сказал я.

Не пожадничал старпер, а ведь каждый проц стоил триста шестьдесят долларов – и не будущих, а нынешних, весьма полновесных. Респект ему и уважуха!

Кончиками пальцев я выудил карточку из картона, размером с визитку, но пустую, как табула раза, ручку «БИК» и записку.

В писульке четким почерком по-русски было выведено:

«Дорогой Миха! Я выполнил свое обещание и готов откликнуться на любую Вашу просьбу. Мне кажется, что сейчас я полнее осознал всю неслучайность нашей встречи. Прошу Вас об еще одной – это чрезвычайно важно для меня, и не только с религиозно-духовных позиций. Пожалуйста, уважьте! Я не займу много Вашего времени, а встретиться можно на этом самом месте в любое из воскресений октября. Если Вы согласны, напишите на картонке число, и мне передадут ее.

Заранее благодарю, Р.А.»

Я задумался, хоть и ненадолго. Толком не понимая, зачем Алону понадобилось встречаться со мной, да еще с религиозных позиций, все же не видел причин отказать старику. Конечно же, корысти ради – мало ли что мне может занадобиться из комплектующих! Проц – это здорово, но комп, то бишь ЭВМ, требует массу микросхем. И если Р.А. способен их передать – а он способен! – то… Что ж, уважу.

Посчитав в уме, я написал: «06.10.1974.13:00» и сунул картонку в отверстие на жернове.

Август – самый душный месяц, хотя весной в Тель-Авиве бывает и пожарче, а тут еще, как назло, задул шарав[28], душным пыльным маревом затягивая горизонт.

Рехавам Алон поморщился: он терпеть не мог духоты. Выходец из Белоруссии, Алон так и не привык к тропикам.

Угораздило же Авраама откочевать к безрадостной пустыне! Вот чего бы на север не податься – Земля Обетованная очень хорошо бы смотрелась на черноморском побережье…

– Леви, давай на стоянку, – проворчал Алон.

– Да, рабби, – откликнулся высокий и могутный Леви Шавит, сидевший за рулем. Старенький «Ситроен» свернул с бульвара к паркингу и притормозил.

– Можешь не ждать, – закряхтел Рехавам, выбираясь с заднего сиденья, – а ровно в три будь здесь.

– Слушаюсь, рабби…

Шавит все порывался выскочить и открыть дверцу, но Алон уже разок накричал на «сыночков», чтобы те не лишали его возможности хоть изредка напрягаться и прикладывать усилия. Сердцу это полезно.

Рехавам пересек бульвар царя Саула, помахивая тростью – ходить с палочкой он привык быстро, хотя почти не опирался на нее, держал спину прямо, а голову высоко. Армейская жилка.

Небрежно кивнув дежурному в стеклянной будке, Алон прошел за ворота штаб-квартиры Моссада и с облегчением выдохнул, оказавшись в кондиционированной прохладе вестибюля.

Рехавам скупо улыбнулся.

Ныне моссадовцев боятся, и даже в КГБ относятся к ним уважительно, а ведь он, можно сказать, числится среди «отцов-основателей» ха-Мосад ле-модиин уль-тафкидим меюхадим[29].

Молодой подполковник Алон провел не один десяток силовых акций, пока под спудом его богатейшего опыта не проклюнулся талант просчитывать ситуацию и прикидывать варианты. С осени 1965 года, как раз когда его парни похитили в Париже левака Аль-Махди Бен-Барку, Рехавам все чаще заглядывал в информационно-аналитическое управление, пока не засел там окончательно. Да и возраст… Драки с перестрелками противопоказаны бойцам на седьмом десятке.

– Вэй из мир[30]… – вздохнул Алон.

Вышколенный адъютант директора, завидев гостя, тут же перетек за лакированную дверь. Секунду спустя вытек и прошелестел с глубочайшим почтением:

– Господин директор ждет вас.

Кивнув, Рехавам переступил порог кабинета, и дверь закрылась за ним с легчайшим щелчком.

Генерал Ицхак Хофи чувствовал себя неуютно в штатском, но делать нечего: Моссад – организация гражданская, хоть и ведет необъявленные войны лет тридцать кряду.

– Шалом, Изя, – буркнул Алон. Не спрашивая разрешения, он прошаркал к креслу и расселся, пристроив трость.

– Шалом! – Курчавый Хофи поднялся из-за большого стола, отливавшего красным деревом, и подсел поближе к Рехаваму. – Как здоровье?

– Жив, – криво усмехнулся Алон. – Ты вызывал меня, чтобы поинтересоваться самочувствием?

Директор Моссада хохотнул:

– Да уж, для хворого и немощного ты слишком ядовит! Так… Я получил твое донесение, потому и пригласил сюда. Ты можешь объяснить, что произошло в Одессе?

– Касательно меня? – уточнил Рехавам. – Или русских сайаним?[31]

– Начнем с тебя, – терпеливо сказал Хофи. Нрав у него был тяжелый, но Алона Ицхак выносил. До поры.

– Плевать тебе на меня, – сумрачно вздохнул Алон. – Я обо всем подробно написал… Ну, ладно. В Одессе мы наметили обычную встречу на обычном месте. Да, чуть не забыл… Примерно за месяц до нашего рандеву мне позвонил Рубен и рассказал о некоей даме, которая очаровала его своей деловой хваткой. Предложения этой дамы выглядели очень заманчиво. Взять хотя бы организацию прямых поставок из Европы! Для Советского Союза это очень смело – и чрезвычайно выгодно. Прибыль в двести-триста процентов гарантирована. Самое же главное, что показалось заманчивым уже мне, заключалось в следующем: рекомая дама, назвавшаяся, кстати, Сарой, согласилась на встречное предложение Рубена – приторговывать оптом и в розницу некоторыми секретами СССР.

– А конкретно? – вмешался Хофи.

– Могу передать лишь то, что услышал от хитроумного кавказца. Сара выразила готовность передать нам некоторые сведения о технологии изготовления лопастей для тяжелых вертолетов «Ми-24» или о способе закалки спецстали, из которой изготавливают знаменитые газовые центрифуги для разделения изотопов урана.

– Ого! – не сдержался Ицхак.

– Вот именно, – сухо сказал Алон и продолжил: – Встречи не вышло – вмешалась третья сила, уголовники из банды так называемых «спартаковцев». Рубен не захотел с ними делиться, а мы не успели их нейтрализовать. В итоге произошла безобразная перестрелка – Рубен убит, а Сара исчезла. Правда, спустя три дня она встретилась-таки с Русланом – это второй человек в группе Рубена. Сейчас мои люди собирают информацию и о Саре, и о Руслане. Когда поймем, кто они и кто за ними стоит, пойдем на контакт. Или не пойдем…

Хофи медленно встал и прошелся по мягкому ковру, обходя длинный стол для совещаний.

– У меня такое впечатление, – протянул он, косясь на Алона, – что ты потерял всякий интерес к созданию сети сайаним в СССР. Так?

– Твое впечатление было верным, – спокойно ответил Рехавам.

Покивав, директор Моссада подвинул кресло и уселся напротив Алона.

– А теперь, – мягко сказал он, – расскажи мне о мальчике.

Рехавам выдержал его взгляд, лишь скривил уголок рта.

– Доложили уже? – забрюзжал он и фыркнул: – Мальчик! Я вчера выписался из клиники Ассута, меня обследовали лучшие кардиологи, и все, как один, утверждают, что я – феномен! Только при чем тут я? Тот, кого ты назвал мальчиком, остановил мой инфаркт, расширил сосуды и устранил некроз!

Хофи медленно покивал.

– Да, мне и об этом доложили, – сказал он. – Только не обижайся на своего Хаима – он верен тебе по-прежнему, но излишне простодушен… Так. Взгляни вот на это, – директор передал Алону пачку фотографий.

Рехавам перебрал снимки. На всех фото был изображен бугаёвский толчок. Вот бандитский «Опель», вот «Волга» Рубена…

– Не туда смотришь, – нетерпеливо сказал Ицхак. – Вот! Видишь?

– Тень какая-то… – неуверенно пожал плечами Алон.

– Это тот самый мальчик! Он двигался с такой скоростью, что его фигура смазалась. Вот, взгляни сюда.

Рехавам присмотрелся. Да, это был Миха! Он сидел на корточках у «Волги» и держал за ногу Сару… Да не держал, а лечил! Вон сколько крови вытекло…

– Сара заработала сквозное пулевое ранение в верхней части бедра, – ровным голосом сказал Хофи. – Мальчик остановил кровотечение. Как – не знаю.

«А вот я догадываюсь…» – подумал Алон, приближая к глазам фото. Михин профиль был узнаваем – черные волосы почти до плеч (на эту моду явно повлияли «дети цветов»), нос с горбинкой, чисто юношеские усики, совсем недавно познавшие бритву…

– Но если честно, – продолжал директор, – все эти… э-э… феномены мне не слишком любопытны.

– Вот как? – уголок рта Рехавама пополз вверх.

– Вот так! – отрезал Хофи. – Хаим кое-что расслышал из вашего разговора с… э-э… мальчиком.

– Могу передать его весь, – улыбнулся Алон. – Ме… мальчик упрекал Израиль в излишней агрессии. В частности, его возмутила наша бездумная готовность применить ядерное оружие. Тебе известно, сколько у нас на сегодня имеется ядерных зарядов? Миха уверен, что семнадцать.

– Миха? – пробормотал Хофи, задирая брови и морща лоб.

– Да, так он представился, – безмятежно продолжил Рехавам. – Миха. «Подобный Богу». Когда я проблеял что-то вроде «Мы ничего такого не делаем!», он привел аргументы, которые… э-э… носят высший гриф секретности.

– Например? – напрягся Ицхак.

– Михе известны ТТХ ракеты «Иерихон-1», а также где они расположены, – раздельно проговорил Алон, подаваясь вперед. – Он знает, какие продукты выдают заводы «Мошон-2» и «Мошон-3».

– Даже я не знаю, что производят на этих заводах… – пробормотал Хофи. – Миха… Его надо найти! – решительно рубанул он. – Или… Так. А если этот Миха подставной? Сюрприз от КГБ?

– Чепуха! – отмахнулся Рехавам. – Даже если КГБ владеет нашими военными секретами такого уровня, то кто бы доверил их простому оперативнику? И зачем? Чтобы потрясти меня своей осведомленностью?

– Так. Твое мнение?

Алон помолчал, а затем негромко спросил:

– Изя, ты веришь в Бога?

Хофи нахмурился.

– При чем тут моя религиозность? – нетерпеливо сказал он.

Рехавам глубоко вздохнул.

– Это не мальчик, Изя, и не агент КГБ. Это Он.

– Да кто он? – стал терять терпение Хофи.

– Он! – поднял палец Алон и стал перечислять скучным голосом: – Предвечный. Помазанник Божий. Мессия.

Директор Моссада смотрел на него в полном обалдении, а потом стал наливаться кровью.

– Да ты в своем уме?! – заорал он.

– В своем, – кротко ответил Рехавам. – Он знает то, что неведомо простому человеку, и обладает даром исцелять. Миха не от насморка лечил меня или Сару, он спас нас от смерти!

Хофи раздраженно отмахнулся.

– Чушь! – рявкнул он. – Чушь полнейшая!

Побегав от стола к окну и обратно, Ицхак успокоился.

– Ладно, не будем о божественном, – пробурчал он. – Но найти его надо! Обыщем всю Одессу! Если надо, похитим и вывезем сюда! И вежливо поинтересуемся, откуда он знает то, что знать не подобает. Согласен?

– Согласен, – рассеянно кивнул Алон, – ищите. – Помолчав, он заговорил нараспев: – «Он был избран и скрыт Господом до сотворения мира и останется перед Ним до окончания веков. И по окончанию времен Господь откроет его людям и поместит на трон своей славы, дабы он судил все сотворенное согласно цели, ради которой он был сотворен с начала. Проклятию будут преданы все злые, особо нечестивые правители и сильные мира сего, но для справедливых и избранников Мессия уготовит вечное блаженство…»

Дочитав пророчество, Рехавам лучезарно улыбнулся, а Хофи фыркнул негодующе.

– Согласен! – глумливо ухмыльнулся он. – Так и назовем операцию – «Машиах»![32] Ты не против?

– Нисколько, – ответил Алон. Вспомнил про закладку на старой мельнице и залучился. Выходит, он – первый из смертных, кто преподнес дары предвечному!

Глава 6

Английский шел первым уроком, а я мало того, что не выспался толком, еще и явился в класс спозаранку – вторым после «Тимоши», известного «жаворонка». Зиночка даже зимой вставала в шесть утра и бегала минут тридцать по холоду, здоровья ради. Я бы на такой подвиг не решился – поспать люблю.

А вчера как раз с видеомонитором закончил – собрал дисплей из того, что было. Ничего так, нормально выдает – двадцать пять строк по шестьдесят четыре символа. Уже что-то!

Зевнул, едва не вывихнув челюсть. Ух я и соня…

– Надо было пробежаться, – посоветовала Зина, – сразу тонус на весь день!

– Мне б твою силу воли… – вздохнул я.

«Тимоша» рассмеялась.

«Куплю на перемене не чай, а кофе, – подумал сонно. – Два кофе…»

И пристроился дремать на стуле, вяло отвечая на приветы. В школе я более-менее освоился, играю одноклассника в долгом-долгом сериале, притворяюсь своим. Внедрился как нелегал.

Бывает просто скучно общаться, поддерживать отношения, но я все чаще ловлю себя на том, что моя игра заходит порой за грань, продолжаясь обычной жизнью школьника, а она для меня, эта жизнь, интересна уже тем одним, что я просто не в состоянии быть как все. Я взрослый человек, и этим все сказано.

Ни один учитель не способен полностью погрузиться в ученическую среду, он всегда будет отмечен клеймом старшего. Взрослому не дано увидеть изнутри мир шестнадцатилетних, ему не доверят секреты, известные любому школьнику, а я живу в этом мире, гляжу на него глазами юноши, как через амбразуру, и никому даже в голову не придет, что я не тот, за кого себя выдаю.

Правда, я почти не обманываю свой «ближний круг» – Жеку, Изю, Паху, Дюху, Алю, Машу, но не зря же я с детства дружу именно с ними – это личности. Едва осознавшие себя, растущие, но личности. У них возникают собственные, а не заимствованные мысли, идеи, суждения. Да, мои друзья детства грешат максимализмом, подчас нетерпимостью, но это куда честнее взрослой политкорректности.

Однако самое, на мой взгляд, приятное в моей «инфильтрации в юность» заключается не в том, что я знаю гораздо больше моих школьных друзей и понимаю куда лучше их, а в моем отношении к ним, в реагировании на слова и поступки.

Я же помню прекрасно, как краснел и терял навыки речи при встрече с красивыми девчонками. Да я боялся даже их взгляда! Посмотрит на меня та же Сулима – и я каменею, будто угодил под мертвящий взор василиска.

Организм, правда, и сейчас меня подводит, то и дело румянец вспыхивает на пухлых, как у хомяка, щечках, но от скованности я освободился. Ну, почти…

А какая в школе великолепная энергетика! Даже учителя ею подпитываются, а я просто купаюсь в ней с утра до вечера, заряжаюсь бешеной, сумасбродной, бурлящей энергией юности! В школе никогда не наступает тишины, разве что ночью. С утра тут стоит гомон и гвалт, обиды и слезы прямо соседствуют с радостью и смехом. Тут не ходят, а бегают, скачут, носятся как угорелые, а порой разгораются и вовсе шекспировские страсти.

И мне эта жизнь нравится! Сперва я полагал, что школа станет мне идеальным прикрытием – так, в принципе, и вышло, но ныне, хотя учусь всего вторую неделю, я ловлю кайф от уроков, переменок и даже от классных часов. Вжился в роль.

…По рекреации разнесся резкий звонок, и тут же, словно дождавшись этого сигнала, в класс шагнула «англичанка», довольно симпатичная женщина лет сорока, носившая прическу времен 20-х годов и больше всего походившая на Мэри Поппинс. Не на ту, что пела и плясала в мюзикле, а на оригинал – высокую брюнетку с короткой прической, няню-волшебницу в лондонской семье, очень строгую с виду – и хорошо скрывающую доброе сердце.

Звали учительницу Марией Ипполитовной Поповой – понятно, какое прозвище к ней пристало…

«Мэри Поппинс» прошла к столу, сухо поздоровалась и оглядела класс.

– На прошлой неделе вам было задано… что? – начала она.

– Составить топик… – неуверенно проговорила Маша Шевелёва с первой парты.

– Правильно. О чем? Сосницкий!

– Чего-то про Англию… – привстал Сосна.

По классу прокатились смешки.

– Вот и расскажи нам «чего-то про Англию».

Сосницкий, с несчастным видом уставясь в парту, куда его сосед подпихивал учебник, стал бубнить про Лондон, мучительно связывая отдельные слова в совершенно безграмотные конструкции.

– Sit down, please. Гарин!

Я далеко не сразу понял, что вызывают меня.

– Да, Мария Ипполитовна!

Под общий смех «Мэри Поппинс» предложила мне порадовать класс своим топиком. И я порадовал:

– Great Britain, which is also known as the United Kingdom, is one of the leading developed countries of the capitalist world. Geographically the British Isles are made up of two large islands off the northwest corner of Europe. The rivers of Great Britain cannot be compared in size with those of the continent. But the largest, the Thames, is deep enough to let sea ships reach the London docks…

– Sit down, – прервала меня Мэри Поппинс. – Five!

Я сел под оживленные перешептывания, и только тут до меня дошло, что чуть не спалился – перестал контролировать себя из-за недосыпа. Бойко так чесал, с хорошим произношением, рефлекторно соблюдая интонационные особенности и мелодику «инглиша». Не сказать, что английский я знал на «отлично», просто инженеру-программисту совершенно необходимо понимать язык Марка Твена и говорить на нем, иначе отстанешь, но в девятом классе обычной школы, безо всяких уклонов в иностранщину, мои навыки чересчур выделялись на общем, весьма среднем фоне.

Инна, улучив момент, когда учительница взялась пытать Костю Куракина в первом ряду, обернулась ко мне.

– Ты где это так навострился? – спросила она шепотом.

Я с удовольствием рассматривал Инкино лицо – безупречный овал, на котором выделялись голубые глазищи под разлетом ресниц и губы волнующего очерка, контрастно сочетавшиеся с чисто дитячьей шелковистостью щек. Натуральная блондинка – и прехорошенькая, Дворская взяла себе за правило не нарушать школьные каноны скромности – никаких причесок в классе, лишь толстая, нетуго заплетенная коса, кончик которой девушка любила теребить – вот как сейчас.

– Ничего особенного, – улыбнулся я. – Целое лето прошло, а у меня хорошая память.

Инна приоткрыла дивный ротик, на секундочку задумываясь.

– А как будет по-английски: «Ты очень красивая девушка»?

– You’re a very pretty girl! – сказал я с выражением.

Дворская ослепительно улыбнулась, в глазах ее как будто замерцало голубое пламя, а мне тотчас же досталось с задней парты. Я обернулся. Когда Рита гневаться изволит, ее это только красит.

– You’re a beautiful young lady! – признал я неоспоримый факт, и Сулима смилостивилась.

– То-то! – важно сказала она.

А вот сбегать в буфет не удалось – на перемене меня поймал Лушин.

– Мишка, привет! – придержал он мой разбег. – Слушай, в райкоме комсомола все вышло просто замечательно! Там как раз был инструктор из обкома, Данилин Антон Гаврилович, он именно по части смотра НТТМ. Антон Гаврилович сразу заинтересовался и велел, чтобы я передал ему твои координаты. Он хочет сам все посмотреть и пощупать. «Хочу, говорит, понаблюдать за процессом созидания!»

Я сразу повеселел.

– А, ну, где я живу, ты в курсе, и телефон есть. А насчет посмотреть… Пусть подъезжает на улицу Революции. Там, за рестораном «Южный Буг», стоит четыре или пять гаражей. В том, что с краю, я и занимаюсь процессом созидания.

– Добро! Жди тогда, двадцать первого он подъедет. Часика в четыре. Годится?

– Вполне!

– Ну, все, побежал я! Давай!

– Давай…

Я вздохнул, облизнулся, представляя стакан дымящегося кофе, – и повернул обратно. Скоро звонок…

– Я ознакомился с вашим отчетом, Марина Теодоровна, – сухо сказал полковник Первенцев[33], перекладывая папки на столе. – Вы все изложили очень правильно, очень грамотно, гладко… Но! Некоторые моменты, скажем так, вы либо опустили, либо искусно заретушировали.

– Не понимаю вас, Евгений Иванович, – прохладным голосом парировала Марина. Она не испытывала страха, поскольку, как верно заметил полковник, правота за нею. И все же просыпалась, росла потихоньку тоска, как предощущение будущих неприятностей.

– Сейчас поймете. – Полковник открыл одну из папок и положил перед Мариной малость расплывчатый снимок – фоторобот Миши Гарина в гриме. Длинные черные волосы, нос с горбинкой… Фоторобот грешил неточностями, но лицо вполне узнаваемо. – Вы, Марина Теодоровна, очень аккуратно обошли молчанием вот этого молодого человека. Из вашего отчета можно понять, что именно вы отстреливались, именно вы таранили бандитский «Москвич». Вдобавок сами себе оказали первую медицинскую помощь. Между тем Гриша Ершов, который вас страховал, утверждает обратное. Именно этот парень, который у вас стал фигурой умолчания, уничтожил двух уголовников и сидел за рулем «Волги»! Зачем же вы скрыли эти факты?

Марина глубоко вздохнула. Тягостный допрос, стены, скрытые за деревянными панелями, портрет Дзержинского над столом начальника – все это угнетало сознание.

– Я не хотела врать, Евгений Иванович, – проговорила девушка, переплетая и расплетая пальцы. – Но и полную откровенность сочла излишней. Я не знаю, как зовут моего спасителя, и мне неизвестно, кто он. Могу предполагать, что этот парень учится в старших классах школы или на первых курсах института. Он явно не из рабочей среды. И я просто не захотела осложнять ему жизнь!

– Понимаю, – поднял руку полковник, – можете не объяснять. Марина Теодоровна… – он тоже издал длинный вздох. – Мы бы не сидели сейчас здесь, и мне не пришлось бы мучить вас неприятными вопросами, если бы вы сами не допустили серьезную оплошность. Зачем вы снова включились в операцию чуть ли не на следующий день после ранения? Ну, отлежались бы недельки две как минимум!

– Ребят подводить я тоже не хотела… – пробормотала девушка, отводя взгляд.

– Това-арищ старший лейтенант! – насмешливо протянул Первенцев. – Прекрасно все понимаю, но вы же умница, каких мало! Так чего ж вы не учли такой пустяк? Я видел на фото лужу крови, которой вы лишились, да и без того знаю, что бывает, когда получаешь такую рану, как у вас. Вот я и не поверил отчету! И мне пришлось интересоваться у Ершова, у «Боцмана»… Этот молодой человек, он лечил вас? Как?

– Не знаю, – призналась Марина, – я потеряла сознание в машине. Помню таран, и все, провал. Очнулась только на квартире. Еще когда этот парень только прогревал мотор, он спросил: «Куда?» Я назвала ему адрес… Пришла в себя уже в постели. Слабость была, голова кружилась, но рана зажила… Я понятия не имею, как ему это удалось, честное комсомольское! Спрашивала, но он отмалчивался, а когда собрался уходить, сказал, что его учил филиппинский хилер. Помните, еще писали о них?

– Помню, помню… – затянул Первенцев. Заинтересовавшись, он взял подбородок в горсть. – Хилер, значит…

– Да… – Марина сделала вид, что ее озарило. – А! Он еще сказал, что тот филиппинец оказался, вообще-то, вьетнамцем. Приезжал, дескать, в СССР с делегацией, и вот… Это все, что я знаю.

Полковник покивал.

– Верю, – заявил он и жестом фокусника достал из папки еще одну фотографию. – Узнаете?

Марина пригляделась. Со снимка на нее глядел пожилой мужчина с холеным лицом и строгой армейской прической, хотя одет был в штатское.

– Алон? – девушка нахмурилась. – Да, это он. Рехавам Алон из Моссада.

– Вы не ошиблись, Марина Теодоровна. А теперь я вам расскажу кое-что, чего вы не знаете. Минут за двадцать до перестрелки, в которой вы едва не погибли, ваш спаситель помог еще одному… м-м… пациенту. Вот этому, – палец полковника уперся в фото Алона. – Вы поражены? Да, редко, но такое бывает, чтобы аналитик сам залезал в шкуру полевого агента. Тот самый молодой человек, о котором мы толкуем, уберег Алона от инфаркта. А подлечив, отправил на «скорой» в больницу. Но перед этим имел с этим воинственным раввином некий разговор. И мне бы очень хотелось знать, о чем эти двое так увлеченно беседовали!

– Скорее всего, это совпадение, – высказалась Марина.

– Возможно, – легко согласился Первенцев. – А вы представляете себе, к каким выводам в данном случае пришел бы СМЕРШ?

– Представляю, – усмехнулась девушка. – Старший лейтенант Исаева покрывает агента Моссада!

Полковник лишь развел руками, молчаливо соглашаясь. Неожиданно щелкнула дверь, отворяясь, и в кабинет шагнул сам начальник Второго главного управления – седой, сильный, опасный.

– Товарищ генерал-лейтенант… – стал подниматься Первенцев.

– Сидите, Евгений Иванович, – успокоил его Григоренко. – Простите, что побеспокоил вас, но я как раз по вашему делу. Дверь здесь тонкая, так что я слышал конец разговора. Надеюсь, вы не записали Марину Теодоровну в предатели?

– Товарищ генерал-лейтенант… – обиженно прогудел полковник.

– Без званий, Евгений Иваныч.

– Григорий Федорович, я с ее отцом служил, да и Марину знаю с малолетства, – проговорил Первенцев с достоинством. – Так что и речи нет о подозрениях. Операцию в Бугаёвке она провела блестяще, Руслан Бехоев по кличке «Шах» выдал нам всех агентов Моссада. Но и втык я Марине должен был дать!

– Согласен, – кивнул Григоренко и примерился к кожаному креслу. – Вы позволите?

– Садитесь, садитесь! – зачастил хозяин кабинета.

Начальник ВГУ уселся, и на его лице, всегда хранившем бесстрастность, прорезалась почти мальчишеская улыбка.

– Признаться, Марина, я даже рад, что вы, по выражению товарища полковника, сплоховали. Как только мы потянули за ниточку, стал разматываться весьма странный и запутанный клубок. Я ознакомился с мнением врачей, они единодушны: то, что наш хилер проделал с вами, Марина, и с Алоном, невозможно. Я бы все же поправил наших эскулапов и сбавил градус неприятия. Акт исцеления налицо – это невероятно, но возможно. Поэтому я предлагаю назвать запланированную мной операцию именно так: «Хилер». Вижу вопрос на челе твоем, Евгений Иванович! А нужно ли? Нужно. Дело даже не в той технике целительства, которой владеет фигурант, а в странном поведении Моссада. Да, мне, как и Евгению Ивановичу, было бы очень интересно узнать, о чем говорили «Хилер» и Рехавам, но ситуация еще более осложнилась, товарищи. Вот, смотрите.

Григоренко выложил на стол лист из альбома, на котором серел очень неплохой карандашный набросок, изображавший Мишу Гарина. Марина удивилась – художнику удалось даже передать выражение глаз.

– Он? – генерал-лейтенант уперся взглядом в девушку.

– Он, – кивнула Марина. – Откуда это?

Начальник ВГУ со вздохом развалился в кресле.

– Трое или четверо агентов Моссада ищут «Хилера» по всей Одессе, – ровным голосом сообщил он. – Прочесывают школы, институты, техникумы… Один из студентов Одесского универа оказался неплохим рисовальщиком. Он по памяти набросал это лицо, которое видел на фотографии. Фотку ему показал один из моссадовцев, причем предъявляя удостоверение сотрудника КГБ!

– Наглецы! – восхитился Первенцев.

– Именно! И наша задача – опередить Моссад. Вся эта история очень дурно пахнет, и мы должны первыми понять, в чем тут дело. Зачем израильтяне так стараются? Зачем им «Хилер»? Вот вы, Марина. Какой вариант событий вам первым приходит в голову?

– Что агент «Хилер» послал Моссад куда подальше и перешел на нашу сторону, – не задумываясь, сказала девушка, – и теперь его ищут как предателя – и носителя секретов.

– Именно! – прищелкнул пальцами Григоренко. – Не думаю, что наше с вами первое впечатление верно. Вот для того чтобы прояснить ситуацию, мы и затеваем всю эту возню с «Хилером». Кстати, Мариночка, вы общались с ним, набросайте нам его психологический портрет. Эскизно.

Исаева кивнула.

– Самое, пожалуй, поразительное в «Хилере» – это контраст внешности и личности, – медленно проговорила она, обдумывая каждое слово. – Выглядит он как обычный парень лет семнадцати, не старше второкурсника, скорее даже школьник-выпускник. Но «Хилер» ведет себя совершенно не так, как ожидаешь от юноши – никакой бесшабашности, пустопорожнего веселья, бездумья. Он всегда очень собран и сдержан, как бывалый мужчина. Я видела его в деле, когда лежала на заднем сиденье «Волги». Там как раз подкрепление на «Москвиче» прибыло, а один из раненых «спартаковцев» бросился к нам, угрожая пистолетом. Так «Хилер» не нервничал, не дергался, не суетился – хладнокровно прогревал мотор и бросил машину в самый подходящий момент! Позже я напомнила ему, что он убил двоих, а «Хилер» ответил, что врагов уничтожают.

– Интере-есный, очень интересный персонаж… – протянул начальник ВГУ и тут же перешел на деловой тон. – Работать по этому персонажу будут две группы: одна следит за моссадовцами, другая – ищет «Хилера». Эту группу возглавите вы, Марина.

– Есть, товарищ генерал-лейтенант! – замешкавшись, девушка неуверенно проговорила: – Разрешите доложить…

– Да-а? – Григорий Федорович глянул на хорошенького старлея с некоторым удивлением, «вошел в положение» и сказал мягко: – Да вы не волнуйтесь, Марина, не съедим. Да, Евгений Иванович?

– Сырых девочек не кушаем, – подхватил Первенцев с самым серьезным видом. – Разве что протушить товарища старшего лейтенанта… С морковкой!

– И с лучком! – закатил глаза Григоренко, развлекаясь.

Марина не выдержала, улыбнулась, но снова напряглась.

– Я не сказала, может быть, самого главного, – быстро заговорила она, словно бросаясь в холодную воду. – Боялась просто! В общем, «Хилер» просил передать, по его выражению, «смердящую» информацию. О генералах Полякове и Калугине.

– И что с ними не так? – улыбка замерла у Григория Федоровича на губах.

– Они – предатели! – выдохнула девушка.

Выложив все, что услышала от Миши, Марина испытала громадное облегчение, словно смыла с себя зловонную грязь, очистилась. Против ее ожиданий генерал-лейтенант не стал с ходу опровергать «Хилера», а попросил повторить сказанное еще раз, дословно, вспоминая даже мимику Гарина, его жесты. И еще раз, и еще.

Через полчаса девушку, опустошенную, но умиротворенную, оставили в покое.

– Что скажешь, Евгений Иванович? – негромко сказал Григоренко. – Ноосферы и сверханализа касаться не будем.

– Напрашиваются две версии… – Первенцев снял очки и протер ладонями лицо. – Уф-ф! Либо это провокация, либо очень некрасивая правда. А чтобы уяснить, с чем мы имеем дело, надо приступить к очень осторожной и очень тщательной проверке.

– Согласен! – заключил начальник ВГУ.

Николай – широкий, сутулый, угрюмый – не стал заезжать на станцию, а сразу покатил к дачам. Я сидел в кузове, держась за привязанный мотоблок, и глядел на распаханные поля с клиньями несведенного сухотравья. Редкие рощицы выглядели как острова посреди земляного моря, а борозды, пропаханные могучими «Кировцами», казались застывшими волнами.

«Газон», громыхая расхлябанными бортами на каждой колдобине, вписался в узкую улицу дачного поселка и подъехал к нашему участку. Ничего особенного – шесть соток под картошку и прочие радости огородника, маленький зеленый домик, как у Карлсона, который живет на крыше, да забор из штакетника по периметру.

Высунувшись из тесной для него кабины, Николай Ляхов сказал:

– Ну шо? Отвязывай, я мостки приставлю…

– Сейчас!

Распутав концы, я освободил мотоблок от растяжек, а водила откинул задний борт. Вместе мы сволокли на землю тяжеленький агрегат, свежеокрашенный и чистенький, как будто его только что распаковали.

– Ну шо? – Николай упер руки в боки и критично оглядел мотоблок. – Як договаривались? Вспашешь мою деляну? По-соседски?

– А то! – солидно ответил я.

– Заеду после трех. Добре?

– Добре!

Водитель влез обратно в кабину и укатил, насытив воздух запахом бензина, а я гордо подбоченился, словно пародируя Николая, и спросил мотоблок:

– Ну шо? Будем пахать? Молчание – знак согласия…

Еще бы он был против… Я два дня ударно возился! Доделал раму из трубок и профиля, присобачил к ней руль от мотоцикла, установил двигатель и бензобак. Выточил ходовой вал, посадил на подшипники, приварил звездочку, натянул цепь, сообразил обгонную муфту, собрал плужок… Ничего так тракторец получился, перед людьми не стыдно.

Наш учитель труда Вилли Минц, которого все звали дядей Вилей, разрешил мне работать на станках и даже пользоваться сварочным аппаратом. Сначала присматривал, глядя с понятным недоверием, а потом понемногу расположился ко мне, выяснив, что я и со сварным швом справляюсь, и с вытачиванием втулки, и с фрезеровкой.

Меня основательно потряхивало в первый раз, когда я становился за токарно-винторезный. Очень не хотелось опозориться, но это ерунда, когда говорят – руки помнят. Нет, помнит мозг, а руки – это так, эффекторы.

Не сразу, правда, но дело пошло. Когда все, что надо, имеется – и в голове, и под руками, – то можно хоть ракету склепать. А уж мотоблок…

Помню, в девяностых мы по три культиватора «выпускали» за выходные – продавали дачникам или меняли на картошку. Был бы двигатель, остальное приложится…

Можно было и теперь культиватор сообразить, а фрезы собрать из сегментов косилки, но я побоялся, что местные «фазендейро» не оценят выгод культивации – мода такая еще не дошла.

– Ну шо? – подкачав бензину и приоткрыв дроссель, я дернул за шнур. Движок ворохнулся. – Заводись давай!

С третьей попытки мотоблок взревел, обижаясь на мою грубость. Храбро взявшись за руль, я сжал ручку сцепления, и мотоблок резво покатил, хрустя стальными колесами по камешкам на дороге. Ворота на участке Николая Ляхова отсутствовали, как и сама изгородь, так что въехал я свободно. Вернее, въехал мотоблок, затащив меня прицепом – машинка будто спешила поскорее вгрызться в чернозем. Я опустил руль, надавил, погружая плужок в землю, добавил газку… И пошла пахота.

Уморился я быстро – мотоблок вырывался из рук и чуть ли не лягался. Перелопатив половину деляны, сбросил сцепление и повис на руле, чтобы отдышаться и вытереть пот. А заодно поглядеть, как там соседи реагируют на чудо техники. Нормально реагировали – четыре… нет, пять голов над тынами выглядывают. О, в разведку пошли…

Первой замаячила местная самогонщица, торговавшая мутным «шмурдяком» из сахарной свеклы.

– Миш! А, Миш! – окликнула она. – А мне не вспашешь?

Я отдышался и говорю:

– Можно! Пятнадцать рублей.

– Конечно, конечно!

Жить сразу стало лучше, жить стало веселей. Наличка здорово стимулирует!

Отерев лицо снятой футболкой, я снова ухватился за рукоятки.

– Ну шо? Вперед!

– Мам! – заглянул на кухню, натягивая «олимпийку». – Я в бассейн схожу!

– Да поздно уже, – отозвалась мама, увлеченно раскатывавшая тесто.

– А я быстро, скупнусь хоть!

– Ключ возьми! А то опять забудешь!

– Взял!

Кеды я обул старые – и ничуть они не хуже «адидасовских» кроссовок. Отпер дверь и сбежал по лестнице вниз.

На улице смеркалось, но фонари горели исправно. Идти и в самом деле было недалеко – до стадиона, что раскинулся напротив Дома Советов. Глыбистый спорткомплекс соседствовал с трибунами.

Несмотря на поздний час, бассейн работал – многие занимались вечерами, плавали или качались на тренажерах. Никого из своей секции я не застал, кроме самого тренера. Сан Саныч сказал, что у меня двадцать минут на все про все, потом подъедут пловцы с завода «Фрегат». А мне больше и не надо!

Лишь выйдя к бассейну, я поморщился – сумку-то я забыл, ворона! Ни плавок, ни полотенца, ни шапочки… Ну, и ладно, подумаешь. Обсохну.

Было тихо, только из тренажерного зала доносились глухие удары штанги о помост. Вода в бассейне казалась синей, как на южном море, и гладкой, как желе – нырнешь и увязнешь.

Я быстро разоблачился, сложив одежду на кожаном диванчике для зрителей, подтянул плавки, разбежался… Вода втянула меня в свое влажное нутро, мигом промассировала все тело мокрыми мягкими лапами – и словно омыла мозг, избавляя от болезненного нетерпения, охладила юношеский пыл.

С разгону я пересек бассейн, оттолкнулся от стенки и погреб обратно. Ух, славно! Только летом бывает так хорошо в воде, особенно в августовскую жару. Духота давно спала, но теплынь не сдавала позиций, хотя в последние дни и сентябрило потихоньку – то дождик покраплет, то ветерок задует.

Отирая лицо, я выбрался на бортик и посмотрел на вышку. Давненько я не нырял… Попробовать? Я оглянулся – никого, и полез. Вышка не самая высокая – семь с половиной, но все равно – сигаешь, как с балкона третьего этажа. Или четвертого?

Поднявшись на самую верхнюю площадку, я малость отдышался, сделал дыхательные упражнения и вышел на край. В детстве и отрочестве я не увлекался прыжками в воду, а занялся ими на четвертом курсе, когда вдруг обнаружил, что боюсь высоты. Страх надо было лечить. Лечение прошло успешно…

Крутиться в воздухе, изображая пропеллер, я не стал. Просто взял короткий разбег и прыгнул, в полете сводя руки. Вошел в воду красиво, рыбкой, почти не подняв брызг. Погасив инерцию, всплыл, потряс головой – и услыхал, как кто-то захлопал в ладоши.

Я нахмурился поначалу, но разглядев, что к бассейну подходит Рита в купальном костюме, сразу подобрел. Костюмчик открывал длинные стройные ноги девушки, однако, к сожалению, зону декольте надежно прятал, хотя ткань круглилась весьма заметно.

– Привет! – воскликнула Сулима.

– Привет! – сказал я. Положив руки на бортик, отделанный голубым кафелем, подтянулся, выскальзывая из объятий воды. Рита протянула руку, помогая мне встать, и я осторожно принял ее изящную ладонь.

– Здорово прыгнул! – девушка потянула меня с неожиданной силой. – Летел, как струнка, и даже не нырнул – канул!

– Ну, ты сейчас наговоришь, – проворчал я, пряча довольную ухмылку. Руками провел по волосам, отжимая воду, и пожаловался: – Представляешь, так спешил окунуться, что даже полотенце забыл!

– Моим вытрись! – свеликодушничала Сулима. – Оно уже почти сухое, я им только волосы вытирала.

– Ну, если не жалко… – неуверенно протянул я.

– Да ладно… – Девушка развернулась, сделала несколько легких шагов и нагнулась над сиденьями, дотягиваясь до брошенного полотенца. Ножки прямые, спинка прогнута… Век бы глядел!

Когда Рита вернулась с пушистым китайским полотенцем, разрисованным ярчайшими аляповатыми розами, она поймала мой взгляд, и на секундочку в ее глазах замерцал ледок.

– Все рассмотрел? – спросила она насмешливо.

Улыбнувшись, как ясно солнышко, я спокойно парировал:

– Не все. Извини, тобой просто хочется любоваться.

Сулима явно не ожидала такого ответа – и смущенно потупилась, словно оговорила меня.

– Переодевайся. – Она протянула мне полотенце. – Я отвернусь.

Рита честно повернулась спиной, а я, повесив полотенце на шею, стащил мокрые плавки. Было приятно и волнительно, да я и не спешил – вытерся насухо, натянул штаны…

– Можно.

– А ты где живешь? – девушка обернулась и растрясла влажные волосы.

– Тут, недалеко.

– Да? – оживилась Рита. – Проводишь?

– С удовольствием, – сказал я правду.

– Сейчас я!

Девушка убежала в раздевалку, а я не спеша обулся и накинул «олимпийку». Усмехнулся – как сложно бывалой личности в юном организме! Доведись моему реципиенту заинтересовать саму Риту Сулиму, он сиял бы, красный от гордости. А я? А я по-прежнему прокручиваю в мыслях те идеи, что недавно набились в мою голову! Нет, конечно, удовольствие от общения с девушкой я тоже получаю…

А вообще-то мне тревожно – холодный разум не всегда способен совладать с позывами и порывами юного тела. Мне непонятно, что в Мише Гарине главенствует – психология или физиология? Что правит человеком – душа, воля, разумение? Или биохимия?

Допустим, я вижу молодую особу, она меня пленяет до того, что влюбляюсь. И в кровь цедятся фенилэтиламил, норадреналин, допамин и эндорфин?[34] Или организм сам впрыскивает гормоны, не спрашивая разрешения, просто ставит личность перед фактом: «Влюблен зпт с первого взгляда тчк»? Как бы мне не утратить контроль над собственной плотью!

– Я готова! – послышался нежный голос.

Я перевел взгляд на Риту и понял, что мои опасения весьма обоснованны. Короткое платье хоть и не обтягивало, но выгодно подчеркивало ладную фигурку девушки, не пряча ровных ног и открывая стройную шею.

– Прелесть! – вырвалось у меня.

Рита коротко рассмеялась.

– Пошли?

– Пошли.

Сулима взяла меня под руку, и мы покинули спорткомплекс. Верно, что всем девочкам необходимы занятия гимнастикой, иначе не выработается такая походка, как у Риты – легкая, изящная, женственная. Порой Рита касалась меня бедром, и это рождало томление.

«Влить тестостерон, капельку пролактина, добавить норадреналин и окситоцин – гормональный коктейль для влечения готов… – перевел я для себя. – Эх, старый ты циник!»

– Знаешь, что мне вспомнилось? – сказала Сулима. – Как-то в мае я дежурила, а ребята из класса толпились в рекреации, и ты там был, сидел на подоконнике и ногой качал. Вы меня не видели, зато я вас хорошо слышала. Все весело матерились, а ты один избегал… хм… выражений.

– Да не люблю я этого, – признался я. – Мальчишки матерятся, чтобы казаться старше. Они не понимают, что этим лишь подчеркивают свой возраст, а я понял. Да и противно…

– А ты знаешь, что мне показалось сегодня? – негромко проговорила Рита. – Что ты гораздо взрослее даже меня.

– Даже тебя! – улыбнулся я. – Риточка, тебе всего шестнадцать с половиной!

– А тебе? – В свете фар проехавшей машины блеснули глаза Сулимы.

– Шестнадцать, – объявил я. – Тридцатого будет.

– Да? А мне показалось, что наоборот… – пошутила девушка. – Цифры надо переставить. Не шестнадцать, а шестьдесят один!

Рита столь точно назвала мой возраст, что я онемел.

– Ты был очень сосредоточен, когда шел к вышке, – рассказывала девушка, покачивая сумочкой, – и у тебя было такое лицо… Совсем не мальчишечье. Ты был один и думал, что никто тебя не видит, и мне тогда пришло в голову… Ну, что я единственная, кто рассмотрел тебя настоящего! Это было так удивительно… Ты откроешь мне свой секрет?

Я задержался с ответом ненадолго, но все же дал его:

– Прости, но… Нет.

Рита не обиделась, а сжала мою руку обеими ладонями:

– Но он есть? – настойчиво допыталась она, заглядывая мне в лицо.

Не знаю, что бы сделал на моем месте Штирлиц, а мне противно не только маты гнуть, но и девушек обманывать.

– Есть, – бросил я удрученно, боясь расспросов, однако Рита вполне удовлетворилась сказанным.

– Я запомню, – пообещала она, – и когда-нибудь выведаю!

Мы прошагали мимо моего дома, и впереди показалась длинная бетонная «грядка», на которой «рос» рядок металлических труб, поднимавших наглядную агитацию: «Решения XXIV съезда КПСС – в жизнь!» На «грядке» расселись переростки-пэтэушники, смолившие сигареты из одной пачки «Столичных». Сразу несколько фонарей заливали монументальный призыв, было светло и все видно.

Страха я не испытывал совершенно, эти «реальные пацаны» мне в противники не годились. Не того калибра вражинки. Однако настроение готово было понизить градус – не потому даже, что меня не тянуло заняться рукомашеством и дрыгоножеством. Я просто подумал, что неожиданная благожелательность Риты, само ее предложение проводить до дому объяснялось вовсе не интересом к моей персоне, а банальным страхом.

«А тебе что, не все равно?» – попенял я себе.

Ощутив, что девушка реально боится, успокаивающе взял ее за руку. Ритины пальцы впились в мою ладонь.

– Не бойся, – шепнул я, придавая своей походке еще бóльшую непринужденность, даже ленцу. Пацаны с интересом следили за мной, а я рассеянно глянул на них и прошел мимо – настроение поползло вверх.

Никто нас с Ритой не остановил. Может, их удержала от «прямых действий» моя уверенность? Или опаска – я вел себя непонятно, непривычно, и они не знали, чего от меня ждать?

Мы дошли до Ритиного дома, и девушка сказала, по-новому взглядывая на меня:

– Спасибо, что проводил.

– Пожалуйста, – улыбчиво ответил я. Наверное, «Миша Гарин» поднялся в ее рейтинге.

– Там… – Рита замялась, не желая делиться своими тревогами. – Там был Коля Рудак, он учился в 11-й школе, а сейчас работает на заводе. У него кличка «Бугор».

– Бригадир? – пренебрежительно перевел я. – Да куда ему до бригадира… Пристает?

Рита кривовато усмехнулась.

– Подкарауливает. Следит, чтобы я ни с кем не встречалась. Через месяц его заберут в армию, так он хочет, чтобы я его дождалась! Как невеста!

– Много хочет.

– Смотри, – нахмурилась Сулима, – «Бугор» всегда с ножом ходит. Говорит, сам сделал… Не связывайся с ним, ладно?

– Ладно, не буду. Спокойной ночи.

– Спокойной…

Пальцы Риты выскользнули из моей ладони, и девушка зацокала каблучками к подъезду. Взмахнула рукой в дверях, хлопнула дверью…

Я постоял с минутку и пошел домой. Впереди завиднелась та же гопа под фонарем, навевая ассоциации с Парковой, но уличная драка имела столь малое значение по сравнению с теми задачами, которые я должен решить, что ситуация представлялась смешной и нелепой.

Пацаны сидели, как петухи на жердочке, а их вожак маячил подальности, на границе света и темноты. Видимо, намечался разговор тет-а-тет.

Крепкий парень лет восемнадцати, возможно, второгодник, имел внешность начинающей кинозвезды. Заступив мне дорогу, он прямо спросил:

– Ты гуляешь с Ритой?

– Нет, – спокойно ответил я, – просто проводил.

– Учти, я ее жених! – с угрозой сказал вожак.

– Ага, – догадался я. – Так ты «Бугор»?

– Ну, – озадаченно согласился мой визави.

– Коляном тебя можно называть?

– Вполне, – Рудак, похоже, никак не мог взять в толк, как ему вести себя со мной.

– Рита говорила, ты ножик смастерил, – простодушно, как старому приятелю, сказал я. – Посмотреть можно?

Колян завис, потом засопел и потянул из самодельных ножен клиночек, сработанный под финку. Я, не особо церемонясь, взялся за рукоятку из клена, взвесил, повернулся к свету, чтобы оценить сталь.

– Из рессоры делал?

– Ну, – не без гордости сказал Рудак.

– Неплохо, – выставил я оценку, – только лезвие тяжеловато.

– Да знаю, – досадливо поморщился «Бугор». – А иначе короткое будет!

– А ты дол выбери с обеих сторон, – посоветовал я. – Фрезой пройдись вдоль, сделай по канавке на лезвии, с этой и с этой стороны. А потом все пастой ГОИ зашлифуй.

– Ага… – растерянно сказал Рудак.

– А чьей невестой станет Рита, это пусть она сама решит, – сказал я, возвращая нож. – Тебе я мешать не собираюсь… если выполнишь одно условие.

– Какое? – нахмурился «Бугор».

– Не обижать Риту! – жестко сказал я. – Ни поступком, ни словом.

– А если я это твое условие нарушу? – вздернул Рудак голову.

– Обижу, – холодно ответил я, нехорошо улыбаясь.

– Ничего я Ритке не сделаю, – пробурчал Колян и уступил мне дорогу.

Глава 7

На уроках я, можно сказать, отдыхал. Повторение пройденного. Физику с математикой я знаю на пять с плюсом, единственно, стоило подтянуть русский – в пунктуации я если не хромал, то прихрамывал. А после школы отправлялся в гараж.

Смастерить корпус для системника было проще всего – свинтил его из полированных панелей старого «Рекорда». А вот начинка…

Микросхемы я выторговывал, выменивал, выпрашивал! Туго дело шло. Зато я все нужные платы протравил, просверлил, где надо, а когда все же удавалось хоть что-нибудь выцыганить, торжественно делал распайку: брал микросхему, подгибал проводки контактов, откусывал лишнее, вставлял в отверстия и хорошенечко пропаивал. Плюс еще один процент готовности…

Позавчера я плюнул на всю эту суету вокруг компа и решил дождаться Алона: передам деду листочек со списком нужных мне деталей, желательно советского производства, иначе я эту микро-ЭВМ буду собирать целую пятилетку!

Правда, отец, улетая в Новосибирск, сказал многозначительно: «Привезу кой-чего…»

…Упарившись, я плюхнулся в продавленное кресло.

«Весь в трудах, аки пчела!»

В ворота постучали. Кряхтя, я воздвигся из кресла и выглянул.

– Здрасте, дядь Вов!

Дядька зашел, по привычке опираясь на трость.

– Дела идут? – бодро спросил он.

– А то!

– Ясненько… – дядя Володя неуверенно поводил взглядом по углам и начал, покашливая от смущения: – Тут вот какое дело, Миша… Однополчанин мой приболел. Может, глянешь?

Чувствуя досаду, я постарался сохранить обычный тон:

– А что с ним?

– Сказали, что атеросклероз головного мозга.

«Как у Брежнева! – толкнулась мысль. – Соглашайся!»

– А в больнице что? – потыкав жалом паяльника в канифоль, я оставил его калиться.

– Так в том-то и дело, что ничего! – поморщился дядя. – Руками водят только. Пейте витаминчики, сделайте электроце… элек-тро-энце-фало-грамму. А толку?

– Понятно… – я покрутил в пальцах колесико для «мыши» и подумал, что сборку лучше перенести на вечер. – Где он живет?

– На Киевской! – с готовностью ответил Владимир Николаевич. – Где поворот на Тракторную и Робеспьера. Как раз угловой дом, восьмая квартира.

– Ладно, через часик наведаюсь.

– Вот спасибо! – обрадовался дядька. – А то Иван уже забывать стал – и лица, и вообще.

– Иван?

– Иван Пантелеич, – произнес дядя Вова, слабо улыбаясь, – гвардии сержант. Я тогда позвоню ему, чтобы ждал, да?

– Ага.

– Ваня меня десять километров на себе тащил в сорок третьем, – так же улыбаясь, поведал Владимир Николаевич. – Пошалили мы в тылу у немчуры, а только обратно двинулись, накрыло нас из минометов. Ванька целехонек, двоих наших убило на месте, а мне обе ноги навылет. Перевязали кое-как, но не ходок я! Так Ванька пару елок срубил, плащ-палаткой обернул, меня сверху. И тащил эту волокушу до самой линии фронта. Он волочит, а я отстреливаюсь – фрицы уж больно приставучие попались… Вот так… А когда Ивана эта хворь поганая зацепила… Ух, я и намаялся! Ну, все, все, не буду мешать…

Владимир Николаевич убрел, а я отправился готовить инструмент – иглы для акупунктуры. Я примерно знаю, куда и как их вкалывать, а особые точки нащупываю, но все это иглоукалывание будет чем-то вроде прикрытия – лечу-то я руками! Вот и не надо, чтобы пациент догадывался о способах и методах. Акупунктура все еще экзотична для наших широт и стоит в одном ряду с йогой – не надо объяснять, что это за зверь такой, или, наоборот, можно при случае приплести какие-нибудь древние тайны Востока, потерянные секреты тибетских лам и тому подобный информационный силос, который в мое время скармливали народу таблоиды.

Вооружившись ножницами, я нарезал восьмисантиметровые кусочки тонкой проволоки из нихрома, стараясь отчикивать под острым углом, – и готовы иглы.

«Ом мани падме хум!»

Ларек, торгующий мороженым и газировкой, притянул меня, как Юпитер комету. До назначенного времени было еще минут двадцать, так что я вполне мог себе позволить порцию ледяной вкуснятины в вафельном стаканчике. Заплатил тринадцать копеек и с наслаждением вгрызся.

Бедные дети XXI века! Им не дано испробовать настоящее мороженое – оно осталось здесь, в прошлом. Будущие заводчики и фабриканты наплевали на ГОСТы и гонят гадостный эрзац из эмульгаторов, ароматизаторов и консервантов, сдабривая холодные сладкие помои пальмовым маслом. Ну, пусть завидуют, а я буду лакомиться…

И вдруг на пике удовольствия, когда я готов был щуриться и мурлыкать, по спине сквозанул холодок – мой чуткий организм сыграл тревогу.

Я не сразу сообразил, в чем дело, а потом увидел, как со стороны Тракторной приближается странно знакомый человек во всем черном. Высокого роста, широкоплечий, он казался неуклюжим, но стоило присмотреться, и делалось понятно – это лишь видимость.

Человек в черном ступал мягко и пружинисто, движения его были отточены и экономны – ни одного лишнего. И тут я его узнал.

Это был один из «сыночков» Рехавама Алона!

Только по Одессе он гулял в кипе, а теперь нахлобучил на голову мягкую черную шляпу. Ошибки не было, это Хаим.

И что он тут делает? Меня ищет? Неужто Алон не удовлетворился обещанием встречи и решился на активный поиск? Или я чего-то не понимаю? Ла-адно, разберемся.

«Ах, до чего ж я прозорлив и мудр! – подумалось мне. – Замаскировался, зашифровался… Что бы я делал без конспи’гации?»

Доедая мороженое, я глядел в спину уходившему «сыночку» и чувствовал себя человеком-невидимкой. Нет меня!

Размышляя о «загадочной еврейской душе», поспешил на «вызов».

«Скорую эсктрасенсорную помощь заказывали? – хмыкнул я и тут же заклеймил: – Экстраскунс!»

Улица Киевская была застроена старыми шестиэтажками сталинской постройки, украшенными лепными знаменами, звездами и снопами, а вдоль домов росли могучие шелковицы.

Гулкий подъезд хранил тишину, но вот где-то наверху заклацали дверцы лифта, и вся шахта, забранная кованой решеткой, загудела. Кабина медленно уползла вниз, когда я достиг второго этажа и постучался в пухлую дверь, обитую черным дерматином. Блестящая «восьмерка» развинтилась и болталась, изображая знак бесконечности.

Не сразу, но мне открыли. Древний старик глядел на меня из-под густых белых бровей, а сосульки седых волос торчали во все стороны. Одет он был неряшливо, видимо, давно уже махнул на себя рукой. Но тесный пиджачок выглядел чистеньким и наглаженным, будто только из химчистки. В два ряда позванивали медали. «За отвагу», «За взятие Будапешта», «За взятие Берлина», «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда». Выше отливали рубином два ордена Красной Звезды.

– Иван Пантелеевич? – спросил я с почтением.

– Он самый, – отозвался старик неожиданно ясным голосом. – А вы, стало быть, Миша? Володька звонил мне… Заходите.

Я шагнул в дом и прикрыл дверь за собой. Квартира пахла типично – нафталином и лекарствами. Запах старости.

– Голова болит, Иван Пантелеевич?

– Болит… – признал фронтовик.

– А в ушах шумит?

– Ох, шумит… – завздыхал старикан. – Раньше хоть временами бывало, а теперь постоянно. Забывать стал – склероз!

– Попробуем вас подлечить, – бодро сказал я в манере земского врача.

– Мне как? Лечь?

– Лучше сядьте. А вон, в кресло!

Старик прошаркал, прицелился худой задницей – и медленно погрузился в кресло.

– Ох, старость не радость…

– Расслабьтесь, голову положите на спинку, вот так… про иглоукалывание слышали?

– По телевизору рассказывали…

– Чудес не бывает, Иван Пантелеевич, и я тоже не волшебник. Просто попробую заставить ваш организм поднапрячься, а то он у вас разленился…

Я протер спиртом лоб ветерану и аккуратно ввернул несколько игл в желтую пергаментную кожу.

– Не больно?

– Да нет… Пчелка куда больнее жалит…

Покончив с легендированием, я свел ладони, почти дотрагиваясь до седых косм. У-у… Как все запущенно…

Правая задняя и правая передняя мозговая артерия, левая центральная мозговая, базиллярная и правая внутренняя сонная артерия – все они сузились во многих местах, там, где отложились чертовы холестериновые бляшки. Мозг получает все меньше и меньше кислорода, страдают зрение, слух, память, логика. Личность человеческая разрушается, вот что страшно!

Я осторожно, медленно стал водить ладонями вокруг головы фронтовика, будто моя ее с мылом (а не помешало бы…). Отложения на стенках сосудов и капилляров таяли, уносились кровотоком, но сразу все не исцелишь – организм дряхл. У старика наверняка прыгает давление, сосуды то сужаются, то расширяются, а эластичность у них давно ни к черту – ткани трескаются, лопаются, а бляшки просто обожают лепиться на свежие ранки…

– Иван Пантелеич!

– Что? Ох… Я, кажется, задремал. Извините, Миша. А, знаете, звон пропал! Не шумит в ушах. Ах, как здорово…

– Я еще разок приду, подлечу ваши артерии. Надо, чтобы микроповреждения затянулись.

– Конечно, конечно! – заспешил фронтовик, а потом спросил с робостью: – И что же, я не потеряю память?

– Если что-то уже было забыто вами, то оно не восстановится. Но вот те воспоминания, которые по-прежнему с вами, уже никуда не денутся.

– Спасибо вам огромное, Миша, – стариковский голос приобрел дрожание. – Хуже всего помирать овощем… Сколько я вам должен?

Я не обиделся.

– Иван Пантелеич, – проговорил мягко, – вы на каком фронте воевали?

– На 2-м Белорусском.

– Так это я вам должен, а не вы мне.

Осторожно изъяв иголки, сложил их в пакетик и откланялся. Чувствовал я себя прекрасно, будто и впрямь вернул неоплатный долг.

Черная райкомовская «Волга» подкатила к гаражу ровно в четыре, как и договаривались. Из машины выбрался комсомольский деятель явно – и давно уже! – среднего возраста. Блестя лысиной и очками, он коротко улыбнулся и пожал мне руку – ладонь оказалась «мозолистой и своей», что меня приятно удивило.

– Можно «товарищ Данилин», – сказал деятель добродушно, – но лучше «Антон Гаврилович».

– Миша.

– Ну, показывай свое чудо техники.

– Прошу! – сделал я широкий жест и провел высокого гостя в гараж. В тайную комнату.

Микро-ЭВМ лежала на верстаке со снятым корпусом, бесстыже выставляя платы напоказ. Но монитор работал.

– «Коминтерн» пока не в полной комплектации, – щегольнул я словцом, – но прорыв уже налицо. Смотрите: никаких перфокарт, не нужно щелкать рычажками и заниматься тому подобной ерундой. Данные вводятся вот отсюда, с клавиатуры – и отображаются на экране. Пока на ЭВМ можно лишь набирать текст, как на пишмашинке, и править его. Но работа не закончена.

– Могу? – поинтересовался Данилин.

Я молча указал на стул.

– Ага… – Антон Гаврилович медленно, выискивая буквы, набрал: «А + Б». – Здорово…

– Еще один аппарат из комплекта, – похлопал я по блестящему кожуху принтера. – Подведите стрелочку курсора во-от сюда… Мышкой, мышкой! Жмите левую клавишу. Готово!

Принтер застрекотал, заскрипел, каретка заелозила – и лист бумаги выкатился, демонстрируя отпечатанный текст. «А + Б».

– Здорово! – деятель впечатленно крякнул. – Сколько игл в печатающей головке?

– Девять. Вот здесь – радиатор для отвода тепла, а то электромагниты греются. В новом году, чтоб скорость печати поднялась, поставлю сдвоенную 9-игольчатую головку.

– И все сам? – спросил Данилин с подковыркой.

– Сам, – спокойно ответил я.

Деятель пристально, вывернув голову, посмотрел на меня.

– Верю – глаза у тебя честные. Только без обид – я должен знать: участник смотра НТТМ – всесоюзного смотра! – вот это знает, а вот это умеет. Вдруг кто в Киеве или в Москве засомневается! Возьмут да и попросят тебя показать класс по сборке или программированию!

– Покажу, – улыбнулся я. – Я, Антон Гаврилович, человек очень серьезный.

– Да? – заулыбался мой визави. – Это радует! Знаешь, я лет двадцать работал в ИКАНе[35], так что смыслю кой-чего в «вычтехе»…

– Меня один момент смущает, – осторожно сказал я. – Микропроцессор тут не наш стоит, а штатовский.

– Вот как? – задумался Данилин. – Ну, не думаю, что это принципиально. Главное – простота и удобство! На такой машине сможет работать всякий, а это важно. Отлично, Миша, отлично… Когда машина будет готова? Сроки?

– В ноябре. В первых числах.

– Отлично… – повторил деятель. – Как раз. Ну, давай откроем карты. Я, собственно, тут проездом и заведую отделом не в вашем райкоме, а в Николаевском обкоме. Поэтому, считай, городской этап Всесоюзного смотра НТТМ ты прошел. Работу твою я выставлю на областной этап, и можешь быть уверен – окажешься впереди. А я попрошу ваших райкомовских, чтобы не поленились занести тебе домой бесплатную путевку на смотр. Именно в ноябре пройдет республиканский этап – на ВДНХ УССР. Шестого ноября. Укладываешься?

– Вполне, – кивнул я. – Как раз осенние каникулы.

– Вот и славно. – Погладив зачем-то полированный бок системника, Данилин решительно встал и сказал коротко:

– Шестого числа встречу в Киеве.

– Буду как штык, – ответил я еще короче.

Сегодня моему организму исполнилось шестнадцать. О том, что несколько месяцев назад мне пошел шестьдесят первый год, вспоминалось с затруднением, слишком уж легко я ходил и бегал, прыгал, крутился, крепко спал, мигом пищеварил – и ни-че-го!

Ничего не отзывалось болями и недомоганиями, я забыл, что такое объесться – пища проваливалась в желудок, как в черную дыру. Посидишь, бывало, за столом, погладишь живот, а никакой уже тяжести – усвоилось! Метаболизм турбореактивный.

Иногда я, конечно, уставал, но силы восстанавливались очень быстро, а тонуса приливало с избытком – дети ведь не зря скачут вприпрыжку, а не плетутся степенно, как «большие» дяди и тети.

Короче, я был счастлив – тем спокойным и тихим счастьем, испытывать которое взрослые не способны ни психологически, ни физиологически. Ко всему прочему, мой день рожденья совпал с еще одной, пусть и несерьезной датой – прошел ровно месяц со дня моего попаданства. Хм… Честно говоря, утром тридцатого сентября я совершенно не думал о великих свершениях и смене хода истории.

Я принюхивался.

Вчера мама пекла коржи для «Наполеона», а любой советский пацан или пацанка знает, что вкуснее торта нет. Вечером я тоже крутился на кухне и чем мог помогал маме с Настей. В основном наблюдал за процессом. Вот в тесто добавили ложку коньяка для хрусткости, вот сварился и остыл молочный крем, вот корж за коржом укладывается в восхитительную стопку и щедро промазывается… И сверху тоже.

Мне, правда, доверили ответственную работу – скалкой раскатывать испеченный корж, размалывать его в крошку, а потом этой самой субстанцией обсыпать полуготовый торт, отекающий кремом.

Вечером «Наполеон» не едят, рано. Он должен выстоять всю ночь и хорошенько пропитаться. М-да… Вопрос возникает сам собой: а дадут ли мне попробовать мой деньрожденный торт именно сейчас, утром? Меня терзали смутные сомненья…

И не объяснишь же маме, что в последний раз пробовал ее «Наполеон» тридцать с лишним лет назад!

Встав, тихонько одеваюсь, успевая вовремя выключить будильник, совершаю омовение в ванной, причесываюсь и являюсь на кухню – принимать поздравления и – теплилась, теплилась надежда! – подношения.

Папы уже не было, он уходил раньше всех, а мама с сестричкой возились с завтраком.

– С праздником вас! – поздравил я родню.

Мама живо обернулась, улыбнулась – на щеках у нее появились приятные ямочки – и поцеловала меня. Настя подскочила и тоже чмокнула.

– С днем рождения!

На завтрак подавали яичницу с дивно пахнущими колечками «Краковской» – настоящей, из мяса и шпика. Я ее умолол и с вожделением поглядел на подоконник, где расплывался в гаденькой улыбочке «Наполеон». Ну, ничего, Буонопарте, я до тебя все равно доберусь! Устрою тебе такое Бородино, что даже крошки не останется!

Настя вздохнула жалостливо и обратилась к матери:

– Может, дадим Мише кусочек? А то он до вечера не доживет.

– Не доживу… – сокрушенно покачал я головой.

– Ну, ладно, – милостиво согласилась мама. – Все равно ж его резать придется!

И отчикала мне приличный кусок.

– Все! – заурчал я. – Больше никаких подарков не надо!

Жизнь удалась.

Занятия пролетели быстро, я даже не заметил, когда прозвенел звонок с пятого урока. Из школы я возвращался пешком, и на мосту через Синюху моим вниманием завладел голубой «Москвич».

Вчера я видел его около 11-й школы, а сегодня с утра машина стояла около моей 12-й. «Москвич» ехал очень неторопливо. Рядом с водителем сидел неприметной внешности мужчина в годах, он постоянно вертел головой: то ли достопримечательности оглядывая, то ли высматривая знакомых. И тут я запнулся на ровном месте – за рулем сидел Хаим. Он не шевелился, торчал как памятник, устремив взгляд на дорогу.

Встреча с «сыночком» на Киевской меня всерьез обеспокоила. Кто он, вообще, такой? Телохран при Алоне? А Алон кто? Я же ничего про них не знаю!

Думаю, ясно, что Хаим явился по мою душу, что ему еще в Первомайске делать? Старинную синагогу посетить?

До войны в этих местах евреев жило больше, чем в Одессе, но в Великую Отечественную их истребляли толпами. Оккупанты тогда поделили Первомайск: немцы заняли Ольвиополь, а в Голте орудовали румыны. Вот «мамалыжники» и разгулялись…

И что? Хаим таки приехал почтить память невинно убиенных?

Что-то верится с трудом. Алон захотел убедиться, что я тут? Допустим, что Рехавам оценил мою медпомощь и решил завязать со мной контакты потесней – старость, как известно, не радость, а тут знакомый врачеватель. Ага! И послал за мной своего «гориллу»?

Все это странно и непонятно. Я, конечно, не отслеживал, куда этот Хаим катался, но, похоже, ищет он меня. Не зря же «Москвич» маячил возле школ!

Тут я запнулся второй раз. Мне пришла в голову одна простая и логичная мысль: а если Хаим из Моссада? Может же такое быть? Да вполне! Марину, как я понимаю, страховали Боцман и неведомый мне Ершов. Почему бы не предположить, что и моссадовцы присутствовали в тот день на толчке? Марина многое недоговаривала, и это понятно, но и той информации, которой я владел, было достаточно, чтобы признать версию о следе агентов Моссада в Первомайске близкой к истине. Да, все мои построения могут с тем же успехом оказаться полной ерундой, но если догадка верна, поведение Хаима вовсе не кажется странным. Я даже знаю причину, побудившую моссадовцев выйти на мой след. Вот же ж…

Ах, до чего верно была прописана на старом плакате одна элементарная вещь: «Болтун – находка для шпиона!»

Кто разболтал «атомные» секреты Израиля старому Алону? А ведь Хаим маячил недалеко и многое мог услыхать. И сделать выводы. Или доложить кому надо.

Хм. Я как будто обеляю самого Алона. А он-то кто в этой схеме? Случайный прохожий? Ага, гулял себе – в сопровождении двух моссадовцев! Конечно, я не знаток, но Хаим и второй «сыночек» не особо походили на разведчиков, которые априори должны отличаться умом и сообразительностью, как птицы-говоруны. Хаим с коллегой больше смахивали на ребяток из спецназа – накачанные, быстроглазые…

Впрочем, это все так – измышление гипотез в свободное от учебы время. Слишком мало инфы для анализа, но вывод сделать нужно. Строго-обязательно, как любит повторять Циля Наумовна.

Сохраняй бдительность, комсомолец Гарин!

Я помнил свои привычки в этом времени и даже то, как встречал шестнадцатилетие. Скучновато встречал.

Изя пришел да Дюха Жуков по прозвищу «Маршал» (ну, или просто «Жук», когда ты не в настроении). Посидели чинно-благородно, попили чайку, да и разошлись.

Но я и эту житейскую ошибку исправил – пригласил Риту, Инну, Машу со Светой, Изю и Дюху (куда ж без них), загодя уведомив, что подарки не обязательны. Посидим, дескать, повспоминаем далекое детство, угостимся. С Дюхи – музыка, а девчонки пускай пленяют.

По правде говоря, я не был уверен, что Рита с Инной придут. В прошлой жизни у меня язык залипал, клеился к нёбу, лишь только я оказывался рядом с Сулимой или с Дворской, а уж о том, чтобы пригласить на день рождения хотя бы одну из красавиц… Подобное было возможно лишь в мечтах.

А ныне, то бишь в субботу, я просто подошел на перемене к нашим «мисскам» да и зазвал к себе. Инна с Ритой согласились сразу, лишь Сулима малость закапризничала – мол, ситро с пирожными пить не буду! Я сделал таинственный вид и пообещал украсить стол недетскими напитками. У девушек сразу глазки разгорелись…

Разумеется, Настя числилась в списке приглашенных по определению. Тем более что на сестренку легла основная забота о пиршественном столе.

Когда пробило шесть часов, я был в полной боевой. Мама с папой неторопливо собирались в прихожей – родители решили проявить деликатность вкупе с доверием и не мешать молодежи оттягиваться по полной. Но… как же не глянуть на гостей! Тем более на тех самых Риту и Инну. И вообще…

– Сына, – сказала мама, подкрашивая губы (по-моему, в третий раз), – я на тебя надеюсь.

– Ладно, оставлю вам кусочек торта, – улыбнулся я.

– Ты знаешь, о чем я, – мама оставила в покое помаду.

– Догадываюсь, – кивнул я. – Прослежу, чтобы все помыли руки перед едой. С мылом.

Папа хмыкнул, но под маминым взглядом его лицо мигом сменило выражение на очень серьезное.

– Чтоб никаких глупостей! – строго сказала мама.

И тут раздался звонок. Изображая швейцара, я отворил дверь. На лестничной площадке стояли Изя с Дюхой, оба с пунцовеющими ушами, а за их спинами переминались три грации – Инна, Рита и Маша. Все трое принарядились, изображая рассеянную доброжелательность принцесс в отпуске. Инна надела короткую джинсовую юбку и голубенький батничек, а Рита выступала в платье «сафари», живо напомнив мне о Марине. Обе красавицы выглядели великолепно, внося панику в ряды одноклассников – «Жук» и вовсе смотрел на меня почти с суеверным ужасом, немо вопрошая, что происходит и как ему пережить сегодняшний вечер.

Но это как раз было привычно и ожидаемо, а вот Маша меня поразила. Близняшки Шевелёвы и раньше пользовались моими симпатиями, я чувствовал себя рядом с ними раскованно – сестрички не отличались броской внешностью, потому-то я с ними и дружил. Нет, страшненькими их тоже не назовешь – обычные девчонки. Двойняшки брали свежестью и обаянием. Но вот моя подружка умело, очень в меру попользовалась косметикой – и преобразилась. На меня смотрела почти незнакомая девушка, пленительная и загадочная – миндалевидный разрез слегка подведенных глаз придавал Машиному облику восточную истому и знойность. Маша единственная из прекрасной троицы не улыбалась и даже была чуть печальна, но это навевало еще больше очарования.

– С днем рождения, Миша! – ослепительно улыбнулась Рита, переступая порог.

– С днем рождения, с днем рождения! – зачастила Маша, по привычке повторяясь.

– И вас с праздничком, – чуток поклонился я и сделал широкий жест: – Прошу!

Парни прошмыгнули в прихожую, торопливо здороваясь с моей мамой, а девчата вошли следом, мило улыбаясь. Отец, выходя за дверь, показал мне за их спинами большой палец.

– Горячее в духовке, – заспешила мама, – Настя, не забудь, ладно? Ну, пока! Мы где-то к девяти вернемся…

Осторожно, будто хрустальную, она прикрыла за собой дверь. Клацнул замок, и зацокали мамины каблучки. Едва слышно донесся папин басок.

– Три часа в нашем полном распоряжении, – объявил я, – но будем ориентироваться на два с половиной. Этого хватит, чтобы нырнуть в бездну порока – и вынырнуть!

– Ох, договоришься ты у меня! – погрозила мне пальчиком Рита. – А на мои лапки найдутся тапки?

– Самые мягонькие! – прогнулся я, предлагая Сулиме мамины вязаные тапочки.

Смена обуви словно освободила нас от скованности – мы дружно прошлепали в зал, где Настя накрыла большой стол. Рита спокойно устроилась по правую руку от именинника, а слева уселась Маша. Рядом с ней опустилась на стул Инна. Парни примостились поближе к «мисскам», но опасливо оставили широкие нейтральные полосы. А Настя заняла место между Изей и Дюхой.

– Кто-то обещал меня напоить… – Сулима взяла бокал пальчиками за тонкую хрустальную ножку и посмотрела сквозь него на меня. – Чем-то изысканным и недетским… М-м?

– «Мартини» тебя устроит? – улыбнулся я.

Тонкие соболиные бровки у Риты взлетели изумленными домиками, а глаза распахнулись еще больше.

– Серьезно?!

За столом весело зашумели, а Дюха потер руки с видом заядлого пьяницы, хотя, насколько я знаю, весь его опыт сводился к половине стакана кислой болгарской «Гъмзы».

– Джаст уан момент, пли-из…

Я сходил в свою комнату и достал все напитки, которые приволок из Одессы. До поры до времени они хранились в гараже, и вот пришел черед опустошить сосуды.

Небрежно выставляемые бутылки с «Мартини», «Швепсом» и кока-колой были встречены аплодисментами, переходящими в овацию.

– Ничего себе! – воскликнула Инна, хватая фигурную бутылку с колой. – Настоящая!

– Да ничего особенного, – сказал я тоном плейбоя, изведавшего всю глубину разврата. – То же ситро, только коричневое. Дюха, будь другом, поставь «колу» в холодильник.

– Бу-сде! – откликнулся Жуков и торжественно понес бутылку на кухню.

– Советую употреблять сие произведение итальянских виноделов с тоником, – сказал я, скручивая голову трехчетвертной бутылке «Мартини». – Так на дольше хватит, да и вкуснее.

Плеснув во все бокалы, даже Настю не обделив, я разбавил вино тоником.

– «Мартини»… – с придыханием сказала Рита.

– Обычный вермут, – понизил я градус благоговения, – просто хороший. Ну, кто скажет тост?

– А можно мне? – Настя подняла руку, как на уроке.

– Давай, Настёна! – дозволила Сулима.

Я видел, какой благодарностью блеснули Настины глаза, когда я не обошел ее вниманием – не лишил спиртного, как мелкую, но не ожидал, что сестричка решится взять слово.

Настя встала, и Дюха торопливо отодвинул ее стул. Церемонно кивнув джентльмену, леди Анастасия заговорила высоким девичьим голоском, сбиваясь от волнения на украинский:

– Этот год для меня выдался дюже хорошим – я впервые в жизни радовалась, шо у меня есть брат! Не знаю, вырос ли он, стал ли взрослым или об этом можно как-то по-другому сказать, но Миша очень и очень изменился. – При этих словах Инна с Ритой дружно закивали. – Летом он работал на стройке в Сибири, а пару недель назад собрал мотоблок… ну, такой тракторчик маленький, и пахал огороды на дачах. Так он зарабатывал деньги. Тот костюм, в котором Миша пошел в школу, он купил на свои. Миша и маме модные туфли подарил, и мне, и папе! И это вино… а оно наверняка недешевое, Миша тоже купил сам. Мишенька, я не хвалю тебя, не хвастаюсь, мне просто хочется, шоб твои друзья знали, почему мне это так приятно – быть твоей сестрой, иметь такого брата! За тебя!

Что говорить? Приятно слышать! И приятно видеть, как тонкая Настина рука дрожит от нервного подъема. Я улыбнулся сестричке и поднял свой бокал.

– За тебя! За тебя! – зашумели друзья и подруги. Зазвенели, сходясь, бокалы, разбросали колкие искры света.

Опорожняя свой сосуд, ощутил, как животворное тепло разливается внутри, легчайшим хмелем отдавая в голову. Хорошо!

Тут же Рита и Маша заботливо наполнили мою тарелку парой салатов, подложили нарезки, а Настя вскочила, сбегала за хлебом и обошла с корзинкой всех. Задержавшись над моим плечом, она прошептала на ухо:

– Я ничего не разболтала?

– Нет, Настенька, – улыбнулся я, обнимая сестренку и мягко привлекая к себе. – Замечательный тост!

Сестренка просияла, обежала сидящих и плюхнулась на свой стул, унимая жар на щеках.

– А из чего ты этот… мотоблок сделал? – громко вопросил Изя, нагребая себе на тарелку ассорти со всех ближних салатниц.

– Движок от мотоцикла и бензобак от него, – небрежно ответил я. – Что-то от мотороллера взял, раму сварил из труб. Да там ничего особенного! Мотоблок можно за день собрать, было бы из чего… Дюха, а ты музыку не забыл?

Андрей приложил пятерню к сердцу и с укором глянул на меня – мол, разве о таком забывают? Сбегав в прихожую, он вернулся со своим кладом – кассетным магнитофоном «Грюндиг». Повозившись малость, поколдовав, Дюха утопил нужную клавишу.

Комнату сотряс «Назарет». «Love Hurts», моя любимая их композиция. «Жук» моментом убавил звук, сделав музыку фоном – время танцев еще не пришло.

Однако перевести стрелки на музыку мне удалось ненадолго. Поболтав о «Пинк Флойд» и «Куин», ребята и девчата вернулись к старой теме.

– А Настенька рассказывала, что ты настоящую ЭВМ собираешь… – затянула Рита.

Я подмигнул краснеющей сестричке, подумав, что вряд ли Настя сама все выложила Сулиме. Наверняка коварная Ритка ее разговорила – они же в одной секции занимаются, время было. И мотив для допроса тоже.

– Собираю, – согласился я. Подумал и подложил себе еще немного оливье. Рассказал о своей деятельности на поприще вычтеха, бдительно отслеживая девчачий интерес. Как только он стал гаснуть, тут же переключился: – Между прочим, нам, как опытным алкоголикам, пора бы вспомнить старинную народную мудрость: «Между первой и второй перерывчик небольшой». Дюха, плесни на своей стороне и передашь мне!

«Жук» старательно плеснул и передал бутылку. Подлив Рите и Маше, я щедро разбавил вермут тоником и поднял бокал:

– За нас!

Хрустальный перезвон красиво наложился на бодрые восклицания парней и переливчатый девичий смех. Изя с Андреем уже малость освоились, а «Мартини» снимало зажатость. Я тоже почувствовал «веселящее действо вина» – меня начинало чуть-чуть «вести». Ну, это пустяки. Сейчас «вмажем» по третьей и, как говорит незабвенный Бунша в роли царя: «Танцуют все!»

– А зачем тебе ЭВМ? – спросила Маша, пригубливая вино.

– Задачки решать, – улыбнулся я. – А если серьезно… Пройдет лет десять-пятнадцать, и ЭВМ займут место повсюду. Дома, на работе, на транспорте… Везде! Один из Ротшильдов сказал однажды: «Кто владеет информацией, тот владеет миром». А ЭВМ созданы как раз для обработки информации! То есть вполне можно выразиться и в том смысле, что миром владеет тот, кто производит ЭВМ. Пока что в этих владыках числятся США, а я хочу, чтобы их подвинул наш СССР… И не делай такие круглые глаза, тебе не идет – выходишь из образа загадочной восточной красавицы.

– Да ну тебя! – смутилась подружка.

– Да правда! – настоял я. Покосившись на Инку с Риткой, которые крутились возле магнитофона, выбирая кассету, сказал негромко: – Я, когда вас всех троих увидел сегодня, удивился именно тебе. Сулима – типичная красотка, она ослепительна, но по стандарту. Дворская тоже очень хорошенькая, только вот немного обделена шармом. А вот в тебе он есть.

– Думаешь? – с сомнением спросила Маша.

– Вижу, – улыбнулся я.

Неожиданно на Машино лицо будто тень легла, а глаза подозрительно заблестели. Будь я трезвее, я бы сразу попытался разобраться, но, хотя в руках у меня и нет бикини, о чем пел сладкоголосый Бедросович, «Мартини» внутри присутствовало. Мою обычную чуткость и проницательность тоже «вело» – я плохо ощущал Машу. Не мог сосредоточиться, поэтому и принял решение верное, но не точное.

– Наливаем! – провозгласил я. – И допиваем!

– И прячем пустую бутылку! – захихикал Дюха.

Изя помалкивал, жадно следя, как пританцовывает Рита, вторя Сюзи Куатро. Инна запрыгала, поднимая руку:

– И пусть каждый выпьет за то, чего он больше всего хочет! – выпалила она. – Не вслух! Про себя! Давайте?

– Давайте! Давайте!

Мы опорожнили бутылку и прикончили «Швепс».

– Граждане и гражданки! – воскликнул Андрей, дурачась. – Пейте кока-колу охлажденной! А прежде чем освежиться, нужно как следует поработать ручками и ножками. Танцуют все!

Громкость динамиков рывком усилилась, но я не слишком опасался недовольства жильцов. Под нами жил геолог, который вернется из экспедиции лишь зимой, а по соседству прописалась глуховатая старушка – она и сама врубала радио или телик так, что с улицы было слышно.

– Потанцуем? – оглянулся я на Машу.

– Не хочется что-то, – вымученно улыбнулась подружка, – устала.

– А я полна сил! – проворковала Рита, завладевая моей рукой и уводя меня от стола.

Музыка текла медленно, перемежая усилия саксофониста и барабанщика с томным голосом неизвестного мне певца, тянувшего мотив на вечную тему «ай лав ю».

Сулима не стала выдерживать «пионерскую дистанцию», как Инна с полыхавшим Дюшей, а положила ладони мне на плечи и легонько прижалась бюстом. Я поневоле взволновался – и опустил руки на тонкую Ритину талию, ощущая, как изгибаются стройные бедра прямо под моими ладонями.

Ритино лицо плыло совсем рядом, глаза ее были полуприкрыты вздрагивающими ресницами. Словно уловив мой взгляд, она приподняла голову и томно улыбнулась. В черных глазах затлел опасный темный огонечек. Я принял вызов и уверенно прижал девушку к себе.

– Ми-иша-а… Не балуйся… – с укором пропела Сулима, но не отстранилась, а сама подалась ко мне, обнимая за шею.

– Ты сегодня в первый раз назвала меня по имени, – сказал я негромко, чувствуя, как затягивает медовая топь. – А то все Гарин, Гарин…

– Это у нас семейное! – хихикнула девушка. – Мама только так к папе и обращается: «Сулима, подъем! На дачу пора!»

– А он в ответ, – подхватил я: – «Да дай ты мне хоть в выходной поспать!»

Рита залилась волнующим грудным смехом. На какой-то миг ее лицо оказалось настолько близко, что повеяло теплом гладкой щеки. Я на самую малость приспустил ладони ниже девичьей талии, Рита надавила всем телом, и мы соприкоснулись куда тесней допустимого. Ощущение было настолько острым, сладострастным и пугающим, что и я, и девушка вернули руки на прежние позиции.

Наша пара мерно покачивалась, переступая на тесном пятачке, медленно, очень медленно остывая от пережитого момента близости, внушающего ужас падения, но по-прежнему манящего.

Испытывая легкую неловкость, Сулима отвернула голову и сказала:

– А вот Дюхе Инка не доверяет.

Я посмотрел на «Жука». Это будто про него было сказано: «Бледный вид и розовые щечки». А Инна действительно не подпускала кавалера слишком близко, держа его на расстоянии вытянутой руки. Впрочем, Дюхе и этого было сверх всякой меры.

– А мне ты доверяешь? – мягко спросил я.

– Да, – сразу ответила Рита. – Не знаю, правда, с каких пор… С недавних. Не понимаю четко почему. Может, мне нравится загадка… Нет, не то слово. Меня загадка влечет! А в тебе она точно есть. – Девушка тихо засмеялась, тряся головой. – Не хочу гадать! Не хочу думать! Ты помнишь, как встретил меня в раздевалке?

– Как сейчас! – пылко признался я. – Меня это чудное виденье до сих пор преследует!

Сулима рассмеялась, запрокидывая голову, а я полюбовался совершенной дужкой ее зубов.

– Ты тогда руки поднял, будто сдаешься, – игриво заговорила девушка, – а потом ладони… э-э… скруглил.

– Это было неосознанное движение! – быстро ответил я.

– Так вот именно! – Рита наклонила голову, рассуждая вслух, правда, уж очень туманно: – Меня то тянет, то я вдруг остываю… С одной стороны, мне подавай все и сразу, с другой – сразу все и кончится… А я так не хочу!

– Все и сразу – это со мной? – уточнил я, чувствуя, как теплеют щеки и холодеет внутри.

– А я еще не решила!

Музыка закончилась уплывающим аккордом, Ритины ладони скользнули у меня по груди, и девушка отшагнула, исполняя дурашливый, но изящный книксен.

Улыбаясь, я обвел комнату взглядом. Инка с Ритой отправились на кухню помогать Насте готовить чай – и дегустировать символ таинственного Запада, запечатанный в фигуристой бутылке. Изя увлеченно изучал сокровища мысли и духа на книжных полках, а встрепанный Дюха не знал, как жить дальше и куда податься – то ли топать к девочкам, то ли остаться с мальчиками. Так, а Маша где?

Разглядев Машин силуэт за окном, я порадовался, что подружка не ушла, и вышел на лоджию. Вид понурой девушки резанул жалостью. Осторожно взяв ее за плечи, я спросил:

– Машенька, что случилось?

– Ничего, Миша, – вздохнула Шевелёва, – ничего, все в порядке.

– А где Света?

– Света? – голос Маши истончился – и словно туго натянутая струна лопнула. Девичьи плечи затряслись, и подружка заплакала.

Ошеломленный, я обнял ее, и Маша пристроилась лить слезы у меня на плече.

– Я сначала… вообще… идти не хотела… – прерывисто рассказывала она. – А Светка говорит… иди, говорит… Он же не виноват, что…

И только тут до меня стало доходить.

– Что со Светой? – задал я вопрос, холодея.

– Б-болеет она… – пробормотала Маша.

– Чем?

– Ничем… – Шевелёва бессознательно стала вертеть пальцем мой нагрудный карман. – Ты не знаешь… в мае авария была. На мне ни царапинки, а Светку заклинило на переднем сиденье. У нее ноги отнялись… она ходить не может!

Последние слова Маша выкрикнула громким шепотом, словно стесняясь своего горя. И затихла, только вздрагивала иногда, вздыхала судорожно.

– Ну и балбес… – медленно проговорил я, совершенно потрясенный. – Идиот конченый… Я-то думал, что Светка в ПТУ подалась… Вот же ж… Так. – Усилием воли я заставил себя успокоиться и сосредоточился. – Так… Машенька, скажи мне одну вещь, это очень важно. У Светы парализованы обе ноги?

– Да какое…

– Да или нет? – в моем голосе зазвучал металл, и Маша сникла.

– Обе, обе.

– И главный вопрос. Что сказали врачи? Нерв сдавлен или разорван? Это еще важней!

– Да какая разница! – не выдержала девушка. – Что ты меня мучаешь? Думаешь…

– Цыц! – сказал я, и Шевелёва смолкла. Наверное, от удивления. А я, взяв подружку за плечи, поставил ее перед собой и раздельно, четко, внятно сказал: – Я могу помочь твоей сестричке. Ничего нельзя сделать, если нервы разорваны, но если они лишь придавлены, шанс есть.

– Т-ты?! – выдавила Маша. – К-как? Ты…

– Акупунктура! – веско обронил я. – Поняла? Иглоукалывание. Ну, и еще кое-что. Неважно! Понимаешь, я не волшебник, надо просто пособить Светкиному организму справиться. Обещать, что она снова начнет ходить, я не буду. Посмотрим. Но, в любом случае, облегчение гарантирую. Поняла? Завтра же после уроков пойдем к вам!

– Лечить Светку? – пролепетала Маша.

– Лечить Светку, – подтвердил я. – Ну вот, всю красоту смазала, тушь потекла! Пошли, умоешься, и будем есть торт.

– Ага, ага, – сказала девушка и впервые улыбнулась.

К восьми часам веселье достигло пика, а тут еще полку поздравляющих прибыло – в гости заглянули Аля с Тимошей. На минутку, как водится. Мы их поуговаривали задержаться подольше, девчонки поотбрыкивались немного для соблюдения приличий и остались. Правда, к этому времени наш дружный коллектив уже избавился от улик – пустые бутылки из-под «Швепса» и «Мартини» улетели в зев мусоропровода – однако Ефимова с Тимофеевой и не притязали на алкоголь. Зато им удалось в торжественной обстановке продегустировать кока-колу.

– Ну и как? – сгорая от любопытства, спросил Изя.

Альбина сделала маленький глоток и задумчиво пожевала напиток, давнее изобретение мистера Пембертона.

– Ну-у… – девушка сделала рукой малопонятный жест. – Ничего так. Сладенько…

– Следи за кожей! – зловещим голосом сказала Рита. – Вот-вот родимые пятна капитализма проявятся!

Альбина испуганно глянула на свои ладошки, смутилась тут же и отмахнулась.

– Ой, да ну тебя! – сказала сердито. – Говоришь ерунду!

– Горячее будете? – донесся голос Инны.

– Будем! – отозвался хор вечно голодных.

Настя с Дворской перетаскали угощенье, а Дюха добавил громкости «Грюндигу» – как раз Джо Дассена «позвала меланхолия»[36].

Я мигом оказался рядом с Инной. По-светски шаркнул ножкой, протянул руку – девушка просияла улыбкой и вложила свою узкую ладошку в мою пятерню. Очень скоро Инкины ручки оказались у меня на плечах, а я мягко привлек Дворскую, с удовольствием ощущая, как по очереди напрягаются длинные мышцы ее узкой спины, спадая к тонюсенькой талии.

«Приятна во всех отношениях, – подумал я. – И во всех направлениях!»

– Рита на нас смотрит зверем, – сказал тихонько.

– Пусть смотрит! – хихикнула Инна, складывая ладони на моей шее.

Сулима мигом подтянула к себе заполыхавшего Дюшу и прошлась мимо в танце, снисходительно обронив:

– Слиплись, как пельмени!

Инна прыснула и вдруг, как будто приняв для себя какое-то важное решение, прижалась ко мне теснее. Она словно соревновалась с Ритой… Или это у меня легкое воспаление воображения? Треугольники мерещатся…

– Обними меня! – потребовала она. – Крепче!

Я притянул девушку сильнее – обе ее симпатичные окружности вмялись мне в грудь, рождая суетные желания, весьма далекие от вершин духовности. А Инна вдруг потупилась, зардевшись.

– Миш, прости… – Она отстранилась, лишь ладони оставляя на моих плечах. – Я так не могу… Хочу, но… – Дворская выдавила смущенную улыбку: – Не получилось у меня нырнуть в бездну порока!

– Да ну ее, эту бездну! – энергично отмахнулся я. – Без нее даже лучше!

– Правда?

– Чистая правда!

Мы еще немного «поплавали», скользя по поверхности бездны, и вот музыка зазвучала прощальным аккордом. Наша пара «расклеилась».

– Тихо! – скомандовал я гостям, прислушиваясь к гулким шагам, донесшимся из подъезда. – Родители возвращаются! Настя, включи люстру!

Приятный сумрак, едва разгоняемый слабыми лампочками двух бра, пропал, сметенный ярким и бесцеремонным верхним светом. Андрей тут же отшатнулся от Зиночки, а та прыснула в кулачок.

Залязгал замок, и вошла мама.

– Привет, молодежь! – весело сказала она. – Не помешали?

– Ой, да что вы, Лидия Васильевна! – воскликнула Аля. – Самое время – мы как раз горячее выложили. Тут всем хватит!

– Присоединяйтесь! – добавила свой голос Рита.

– Не могу отказать девушкам, – промурлыкал отец, – это было бы невежливо.

Пять минут спустя все дружно лопали телятину, тушенную с черносливом, и рулетики со сложным соусом, неведомым даже парижским рестораторам, – мамино изобретение.

Заметив, что Маша то и дело поглядывает на нашу картину с коровами, я спросил ее:

– Нравится живопись?

В слове «живопись» я сделал ударение на последний слог, как в «Операции „Ы“».

Шевелёва изогнула уголки губ, словно готовясь растянуть их в улыбку.

– Это репродукция?

– Как можно? – изобразил я благородное возмущение. – В нашем доме все только подлинное! Все стулья из натурального дерева! А это полотно нам по наследству перешло. Там и подпись есть, только неразборчивая. Начинается на «Пес…»

– Песке! – радостно воскликнула Маша. – Иван Песке! Я так и знала! Это наш первомайский художник! Он в прошлом веке родился, в Голте, Иван Пескевич его звали, если полностью. Песке – это он такой псевдоним себе взял, потому что был импрессионистом, а там в основном французы отметились. А потом уехал во Францию насовсем и стал Жаном Песке уже официально. Точно, это его картина! Я видела такую в альбоме, очень похожую, только выполненную в манере пуантилизма…

– Люблю красивые, но непонятные слова! – ехидно выразилась Сулима.

Надо было поддержать смутившуюся Машу, и я вступился:

– Пуантилисты рисуют крошечными мазочками, точечками такими, мозаично.

– Да-да! – благодарно глянув на меня, Шевелёва продолжила: – Песке выставлялся вместе с Матиссом, был хорошо знаком с Тулуз-Лотреком и учился у Писарро. Берегите эту картину, она настоящая!

– И, наверное, стоящая… – рассудил Андрей.

– Ну, вот мы и разбогатели! – ухмыльнулся отец. Все рассмеялись, и взрослые, и не очень, составляя трогательный консенсус.

Так, на веселой ноте, мы и закруглились.

Я честно, как виновник торжества, перемыл всю посуду, никого не подпуская к раковине, а Настя убрала остатки пиршества в холодильник.

– Вот, еще и на завтрак осталось, – удовлетворилась мама.

Критически оглядев чистую раковину из нержавейки, что в настоящем времени слыло дефицитом, я вытер руки.

«Все, банкет окончен, – процитировал я незабвенного Бендера, – продолжим наши игры».

– Миша! – послышался отцовский голос.

– А?

– Хочешь подарочек?

– Хочу!

Мы сошлись с папой в прихожей, и он протянул мне небольшую картонную коробочку.

– Это тебе! – гордо сказал отец.

Я открыл коробчонку – и увидел целую пригоршню микросхем.

– У-у-у! Ничего себе! Вот это я понимаю! – затянул, с упоением разглядывая БИСы. – Слу-ушай… Да это же процессор! – не веря, поднес к глазам квадратную микросхему с выводами. – Ну да! Все четыре секции? Ух, ты… Так их же еще не выпускают!

– Для кого как! – довольно сказал батя. – Я списался с Юдицким – Давлет Исламович как раз рулит работами по микропроцессору в НИИТТ, и он привез в Новосибирск первые образцы. Вот тебе полный комплект… – он стал осторожно перебирать однокристаллки: – 4-разрядная секция АЛУ[37], 8-разрядная секция арифметического сопроцессора, это… А, это 8-разрядная секция для обмена информацией и еще секция управляющей памяти. Аллес гут?

– И еще какой гут! – впечатлился я.

– Знаешь, – доверительно сказал отец, – Давлету Исламовичу пришлась по нутру твоя идея с видеомонитором. Они сейчас как раз разрабатывают одноплатную 16-разрядную микро-ЭВМ, а вот с периферией беда. Придумали крайне простое считывающее устройство – с ручной протяжкой перфокарт и перфолент! С вводом на печать еще сложнее, хотя у них там заработал экспериментальный струйный принтер – по теме «Ювелир»…

– Это они молодцы, – кивнул я. – А что до моих идей… Да какие там идеи, – махнул рукой с пренебрежением, – просто собрал до кучи, что другие напридумывали!

– А программы?

– Тут – да! – приврал я. Ну, не совсем сбрехал – просто те ранние программы, которые скоро станут привычными, я серьезно переработал, дополнил и довел до блеска.

– Ну вот! – ободрился отец. – ЭВМ – это железяка, пустое тулово, если очеловечивать, а программа – она как бы душа, что ли… Майне либе!

– Я вас внимательно слушаю! – откликнулась мама, привычная к папиному обычаю заговаривать по-немецки в минуты хорошего настроения.

– Готовься печь «Наполеон»! Скоро тебе за микро-ЭВМ садиться!

Мама вышла, смеясь, из кухни и обняла нас обоих.

Глава 8

После пятого урока мне надо было на секцию идти… В любой другой день, но только не сегодня! Маша не слишком докучала мне, но я то и дело ловил ее взгляд – в глазах подруги недоверие боролось с надеждой. Да я и сам торопил время – Светланка, бедная, замаялась уже!

Пинков себе (мысленных) я вчера надавал. Ведь можно было помочь Светке еще в мае, не заставляя девчонку мучиться целых четыре месяца! Мне просто страшно представить, что же с ней случилось в прошлой жизни, когда я уехал на чертов Дальний Восток. Правда, я искал Машу или Свету в «Одноклассниках», но так и не нашел. И что с ними со всеми сталось? Мать наверняка ухаживала за дочерью до самой смерти, и еще неясно, до чьей – Света слишком жизнелюбива, чтобы терпеть положение калеки годами. А Маше каково? Я же знаю, она никак не могла решить, что ей по жизни нравится больше – живопись или искусствоведение, а тут… Маша слишком привязана к сестре, чтобы заниматься своими художническими делами и не волноваться, не думать, как они там, мама со Светкой.

Божечки мои, как Светкина мама выражается, какое счастье, что мы не переехали! Правда, правда!

Иной бы и философию развел – вот, дескать, что есть страдания одной взятой девушки по сравнению с горем и несчастьями миллионов! Вот только честно и откровенно – плевать мне на эти миллионы. Я их знать не знаю, для меня народ, население, пипл – величина абстрактная. Мы испытываем жалость к определенному человеку или к людям, которых постигла беда. Помню, как сгорела «Зимняя вишня» и у какого-то мужика остались там жена и дети. Это было страшно и жалко до слез. Просто, когда примериваешь на себя чужое – конкретное – горе, оно становится понятным. А с Машей и Светой я дружен с первого класса, и это не обычное знакомство, мы не раз выручали друг друга. И меня пробрало всего, стоило только узнать, в какой кошмар превратилась Светкина жизнь. Полужизнь.

Прозвенел звонок, и ко мне неуверенно подошла Маша.

– Мы идем?

– Конечно, – ответил я, кидая в сумку учебник, тетради и прочую канцелярку. – А никто больше не в курсе, что со Светой?

– Ритка знает. Она часто приходит к нам, маме помогает, со Светкой уроки делает.

– Молодец! Обе молодцы!

Маша покачала головой.

– Светка сама уже не занимается, – издала она вздох. – Так только, чтобы Риту не обижать. Зачем, говорит? В институт мне не поступать, на работу не ходить…

– Это мы еще посмотрим, – проворчал я. – Пошли!

– Эй, я с вами! – Рита догнала нас и пристроилась справа от меня. – Машка что-то такое рассказала, но я не поняла. Ты что, в самом деле можешь…

– Вот что, товарищи девушки, – перебил ее я. – Давайте сразу договоримся: что могу, то и смогу. Я только прошу вас об этом не болтать. Это все очень, по-настоящему серьезно, меня же и привлечь могут по статье!

Не уверен, что все именно так и обстояло с преступлением и наказанием, но пугануть девчонок будет нелишне.

– А как ты… – начала Рита тянуть.

– Да один вьетнамец научил, сказал, что у меня есть способности, – изложил я свою легенду. – Ну да, кое-что получается. Но если об этом узнают, у меня могут быть крупные неприятности.

– Могут, – согласилась Сулима, – ты же не врач.

– Вот именно. А я не хочу портить жизнь ни себе, ни родителям.

Рита торжественно сомкнула губки, провела по ним пальцами, словно застегивая, повернула невидимый ключ и выбросила его прочь.

– Я обожаю секреты, – сладко улыбнулась она, – но умею их хранить. Честное комсомольское!

– Верю, – усмехнулся я.

На автобусе мы доехали до улицы Ленина, что уходила в противоположную сторону от Дзержинского, и вошли в подъезд старой пятиэтажки. На лестничной площадке упоительно пахло жареной картошкой, но я сурово задавил инстинкты. Потерпишь.

Жареную, ароматную, с поджаристой корочкой картошечку еще заслужить надо!

Маша открыла дверь своим ключом, и мы вошли. В квартире Шевелёвых, как всегда, все сияло чистотой. Тут они жили втроем – Маша, Света и их мама, Надежда Романовна, тихая, скромная женщина, для которой весь свет в окошке – ее близняшки.

Вообще-то, я брезгую столоваться у посторонних, но не отказывался от угощений Надежды Романовны – ее кухня была стерильна, как операционная.

«Цыц! – грозно внушил я ловкому организму. – Опять ты о жратве? Потерпишь, сказал!»

– Не разувайтесь, – слабо воспротивилась Маша.

– Ну, щас… – я скинул туфли по очереди, подцепляя тесные тапочки. – Чистота и порядок – прежде всего!

– Кто там? – послышался слабый голос из спальни.

– Это я! – пискнула Маша.

– Девчонки, – придержал я обеих, – побудьте здесь. Я сам.

– Справишься? – подняла бровь Рита.

– Да уж как-нибудь.

Прихватив иглы и пузырек со спиртом, я промаршировал в спальню и прикрыл за собою дверь.

– Здравствуй, Света.

Девушка сейчас не слишком походила на сестру: волосы потускнели, под глазами мешки, лицо бледное и вялое. Узнав меня, Света застонала.

– Ну, зачем ты пришел? – заговорила она страдающим голосом. – Не надо, не хочу! – и взмолилась: – Уйди, пожалуйста!

– Цыц! – сказал я, сломив своею бесцеремонностью девичье сопротивление, и присел на стул. – Выслушай меня внимательно, это важно. Я очень виноват перед тобой, что не пришел раньше. Извини, я просто не знал, что с тобой случилось. Впрочем, это меня не извиняет. Вчера только… – тут я смолк и сделал раздраженный жест. – Ладно, прекратим объяснения. Я не сочувствовать пришел, не вздыхать. Я хочу помочь – и могу помочь. – Подумав, я, в который уже раз, изложил свою легенду, добавив в нее ради пущей цветистости пару фактиков: – Прошлым летом я познакомился с одним филиппинцем. Он, правда, оказался вьетнамцем, но это неважно. Нгуен – хилер, то есть целитель. Он научил меня кое-чему. Помню, еще радовался, что нашел в России человека с задатками – так он выразился…

Света слушала меня, широко раскрыв глаза. Она буквально впитывала мои слова, а потом неожиданно выпростала из-под одеяла руку и вцепилась в меня, куда смогла дотянуться – за колено.

– Я встану? – выдохнула девушка. – Я пойду?

– Давай не будем спешить, – положил я ладонь на Светину руку. – Одно могу обещать точно – тебе станет лучше. А вот насколько… Узнаем на днях. От тебя требуется лишь одно – верить мне и верить в себя. Верить изо всех сил!

– Буду! – всхлипнула Света и запричитала: – Мишка, ты даже не представляешь, какой это ужас, какой кошмар! И он не прекращается, я наполовину мертвая! Сплю плохо, какая-то непроходящая дрема… Днем, ночью… Очнешься, а вокруг все то же самое, ничего не меняется, а как подумаешь, что впереди вся жизнь – выть хочется! Раза три уже на меня накатывало – хотелось бухнуться с кровати, пока никого нет дома, доползти до балкона – и вниз!

Я машинально протянул руку и отер слезы с ее щек. Как-то незаметно в отношениях с девушками место подростка все чаще занимал пожилой мужчина, который не робел, не стеснялся – это меня здорово выручало.

– Бедненькая… На животе сможешь полежать?

– А что мне остается? – грустно улыбнулась Шевелёва. – Только и лежу. То на спине, то на боку, то на животе…

– На живо-отик… Вот так.

Света перевернулась, помогая себе руками.

– Можно? – я взялся за краешек одеяла.

– Конечно, – глухо, в подушку, ответила девушка. – Я жутко стеснялась… Ну, когда с судном, с уткой этой дурацкой… А теперь привыкла.

Я чуть было не сболтнул, что тоже валялся в госпитале, но вовремя прикусил язык. Отбросив одеяло, увидел похудевшие Светкины ноги – девушка лежала в тонкой ночнушке до колен. Впрочем, эта занимательная картина не вызывала ни малейшего возбуждения – тяжкий запах лекарств витал в комнате, угнетая сознание.

Прикинув, что к чему, я отказался от иглоукалывания – пришлось бы задирать подол выше пояса, а это даже для обвыкшей Светки чересчур смелое испытание.

Пальцами сквозь ткань я осторожно ощупал еле заметный шрам выше ягодиц. Дальше к голове тело жило, а ниже оставалось недвижимо.

– Тут что-нибудь чувствуешь?

– Очень слабо…

Я положил ладони на Светину поясницу и закрыл глаза.

Иногда я сам мечтал найти мудрого учителя, реального хилера, чтобы научил меня, что делать и как. Сколько я научно-популярной литературы перечитал по биологии, по психофизиологии, на какие только сайты ни заходил, но, увы, пособия для начинающих целителей скачать не удалось – таких файлов просто не существовало. Информационного жмыха про экстрасенсов в интернете полно (было, то есть будет), а точных знаний – ноль целых, ноль-ноль…

Я учился на себе, отрабатывал слабые и сильные посылы, тренировался в передаче энергии на поверхность кожи и вглубь тканей, покрывая большую площадь – в две ладони, или сужая силу в тонкий лучик, выдавая ее мягко, по нарастающей, или резким выплеском.

Далеко не всегда получалось. Помню, когда у меня в желчном пузыре обнаружили зловредные камешки, я попытался их растворить и вывести. Какими сокрушительными коликами ответил мне тогда организм! Я рычал от боли, пот катился по лицу, а дрожащие ладони со скрюченными пальцами все искали самое выгодное положение. С горем пополам справился, но пришлось выпрашивать отгул – я был никакой, измочаленный донельзя.

Меня и сейчас не назовешь опытным. Наверное, избери я медицину, пусть даже нетрадиционную, смог бы добиться куда больших успехов, чем на производстве, но в здравоохранение меня не тянуло.

– Дыши спокойно, расслабься… Тебе удобно?

– Ага…

Я напрягся. Сложно, почти невозможно передать на словах, что именно я чувствовал. Пораженные нервы под моими пальцами казались раскаленными струнами. Надо было ослабить их натяг – очень, очень осторожно, бережно – и как бы охладить.

Тихо, между делом, порадовался – сдавливание от наростов на позвоночнике я убавил, воспаление «потушил». Теперь дело за регенерацией нервных волокон, за ликвидацией новообразований, а вот тут быстро ничего не получится, недельки две мне придется к Светке наведываться. Но, кажется, все должно пройти… Нет, нет, лучше не загадывать!

– Все на сегодня, – еле выговорил я. – Позови девчонок.

– Маша! – подала голос Света.

Сулима с Шевелёвой ворвались тут же, будто дежурили под дверью. Да так оно, наверное, и было.

– Что? – заоглядывалась Рита. – Все? И как?

– Нормально… – сипло сказал я.

– Ох! – испугалась Маша. – Да ты совсем белый!

– Пройдет. – Слабость была такая, что я опирался рукой о кровать, чтобы не завалиться. – Свете надо делать массаж. Рит, я только покажу, а ты сама. Ладно?

– Да, конечно!

С полминуты я посидел, опустив плечи, а потом положил ладони Светлане на ноги – чуть выше подколенных ямочек.

– Не надо мять, просто прижимать плотно – и медленно вести вверх до поясницы, а потом обратно. Понимэ?

Улыбочка у меня вышла кривоватой.

– Понимэ, – кивнула Рита.

Маша по-прежнему тревожилась за меня.

– Тебе, может, дать чего?

– Дать, – улыбнулся я. – Чайку с тортом.

– У нас есть! У нас есть! – обрадовалась Шевелёва.

– Лучший торт – это колбаса! – выразилась Сулима, пыхтя над Светкой.

– Согласен…

– Сейчас я!

Бутерброд с «докторской» и чай с куском сметанника сняли утомление настолько, что я смог встать и самостоятельно покинуть дом. Ритка хотела было проводить «доктора Итай-Итай»[38], но я лишь махнул рукой – оставайтесь, мол, не бросайте Светланку одну. Доберусь как-нибудь.

К счастью, дома никого не было – жилая пустота. Настя где-то бегала с подружками, Иркой и Светкой, а родители еще не вернулись с работы. Тут я припомнил, что вчера мама просила батю встретить ее – хотела нанести визит тете Клаве, – и тихонько порадовался. Побуду в покое хоть пару часов!

Подкрепившись у Шевелёвых, я лишь утолил голод, но надо ж было поесть основательно, чтобы восстановить истраченные резервы. Короче, дорвался я до холодильника и умял пару холодных биточков с хлебом, а также – о, радость! – умолол остаток «Наполеона». Организм сразу подобрел.

Бухнувшись на диван, предался размышлениям. Пошел второй месяц, как я живу и учусь в этом времени, пользуясь всеми правами утраченной и возвращенной юности. Пока что я ничего особенного не совершил, не изменил ничего, помог только нескольким хорошим людям – Марине, дяде Вове, фронтовику и, вот, Свете. Да, еще Алону.

Все-таки чего-то я добился, но лично для себя и своего, так сказать, ближнего круга. Я сдружился с Настей, нашел общий язык с отцом, да и с мамой тоже. Для меня это очень важно – в том будущем, которое миновало (вот уж формулировочка!), я как-то разошелся с родней. Нормально разве? И вот это мое огромное, непростительное упущение стирается ныне, как ластиком, исправляется ошибка – и отпускается грех.

И пускай изменения расходятся не дальше семьи или класса, но они-таки произошли – и набитая колея истории сместилась, пусть даже на ничтожный нанометр, которым можно и пренебречь.

Вряд ли, по большому счету, помощь и спасение можно приравнять к переменам, но я и не надеялся на макроскопическое воздействие ранее, чем через пару лет. Сейчас у меня идет первичная адаптация, вживание в реальность. Я, как тот шпион, внедрился в простую советскую семью, хожу в простую советскую школу…

«Центру. Инфильтрация прошла успешно. Агент Миха».

Сейчас я готовлюсь к первому выходу в свет. Если все удастся, на осенних каникулах я открыто заявлю о своей персоне – на ВДНХ УССР. Есть, мол, такой юнец, который много мнит из себя. Что выйдет из этой моей «презентации», понятия не имею. Да и получится ли вообще что-то? Мне, в принципе, важно не представить на выставке мою персоналку, а выйти на «больших» людей – из Академии наук, из министерств, из ЦК. Пусть они будут лишь «свадебными генералами», снисходительно нахваливающими молодых бойцов НТТМ, но заинтересовать их можно и нужно. Тут лишь бы начать…

Зазвякали ключи, и я вздохнул – покой окончен. Напевая, вошла Настя.

– Привет!

– Привет. Набегалась?

– Ага!

– А уроки? – изобразил я старого брюзгу.

– А нам только по литературе задали! А есть есть?

Я восхитился словесному выверту, сообщил, что котлеты в холодильнике, и, кряхтя, поднялся с дивана. Пора было эвакуироваться к себе – изображу вдумчивое выполнение домашних заданий…

Когда стемнело, погасил свет и подошел к окну. Я уже более-менее оклемался к этому времени. С кухни доносился говорок родителей, обсуждавших вопросы дачного строительства. В зале говорили стихами – это Настя смотрела «Литературу для 8-х классов» по третьей программе.

А за окном сдержанно шумел и успокаивался Первомайск. В многоэтажке через улицу одно за другим вспыхивали окна, приоткрывая маленькие домашние тайны. Двери гастронома на углу то открывались, то закрывались – народ спешил отовариться, чем можно. По тротуарам фланировали парочки и деловито ковыляли пенсионеры с набитыми авоськами. Громыхая бортами, проехал «зилок», синий с белым. Похожий на подсвеченный аквариум, подкатил к остановке угловатый автобус.

Густые синие сумерки зачерняли деревья, обращая их в сгустки тьмы, прокладывали насыщенные мраком тени, и придавали всему сущему нереальность сновидения. Хорошо!

Настоящее понемногу растворяло во мне «прихваченное» будущее. В памяти моей угасали мерзкие рожи бандеровцев, орущих «Слава Украине!», счастливые физиономии демократов, спустивших красный стяг над кремлевским куполом, всякие «оппы» и «креаклы», отплясывающие на костях героев.

Ныне вся эта грядущая мразота не завелась пока. Есть еще затхлые уголки, где кроется до поры либеральная плесень, но времени, чтобы вывести ее, пока хватает. Успею. Надо успеть.

Неожиданно зазвонил телефон.

– Я отвечу! – крикнула Настя, выскакивая в прихожую. – Алло? Да! Ага… Миша, это тебя!

Немного удивившись, я вышел и взял протянутую сестрой трубку.

– Алё?

На том конце провода заныли, захлюпали, зашмыгали.

– У Светки… – услышал я нечто членораздельное. – У Светки…

– Маша, ты, что ли? Что у Светки? – холодок ужаса вошел под кожу ледяными иглами. – Да говори ж ты!

– У нее пальцы шевелятся! Ы-ы-ы!

– На ногах? – выдохнул я.

– Ы-ы-ы… Ага!

– Так чего ж ты ревешь? Радоваться надо!

В трубке пересыпались звуки, как стеклышки в калейдоскопе, и раздался голос Риты:

– Алло! Мишечка! Ты… Ну, вообще! Я первая заметила, Светкин мизинец дернулся, а потом остальны-ы-ые…

– Вот, и ты заныла… – я заулыбался до ушей, хотя, признаться, глаза пекло.

– А тут все ноют! Тетя Надя плачет, Светка с Машей дуэтом рыдают… Ты такой молодец, Мишечка!

– Да ладно… Тебя встретить, может? А то темно уже.

– Нет-нет, я на автобусе доеду!

– Ну, тогда до завтра.

– Ага! Пока!

Улыбаясь, я положил трубку. Вот, и еще один мой должок выплачен. Иногда так приятно отдавать долги!

В областном управлении КГБ группе Исаевой выделили маленький актовый зал, куда провели телефоны. Расставили доски, на которых Гриша Ершов обожал чертить мелом связи между подозреваемыми. Отдельно, прикнопленные к деревянным панелям, висели желтоватые листы бумаги с перечнем населенных пунктов. Список охватывал всю Одесскую область, затрагивая Николаевскую и часть Молдавии. Генерал-майор Бражко[39] справедливо предположил, что «Хилер» вполне мог оказаться приезжим.

И вот оперативники день за днем прочесывали территорию, где проживало три миллиона человек. Каждый вечер список редел, из него вычеркивали все новые и новые села и поселки. Полчаса назад Григорий самолично зачеркнул Балту и Котовск.

Марина криво усмехнулась, оглядывая целую галерею из портретов Миши Гарина – чуть горбоносого брюнета с хорошо наметившимися усиками.

«Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать! – крутилась в голове детская считалка. – Кто не спрятался, я не виновата!»

Иногда девушку охватывал легкий стыд – по сути, она занималась тихим саботажем, не раскрывая личность «Хилера». И вся ее группа зря носилась от Измаила до Николаева, разыскивая призрак.

Изрядно потрудились управления в Николаеве и Кишиневе, даже в Виннице и Херсоне – тайная розыскная машина работала четко и без сбоев, сжимая кольцо вокруг бесплотного духа…

– Устала? – Гриша Ершов швырнул на широкий подоконник кучу папок и обернулся. – Кофе тебе сварить?

Марина покачала головой, оглядывая ряды раскладушек вдоль стены. Они здесь дневали и ночевали, по очереди готовили супы из пакетиков, заваривали кофе и чай – вон, целая батарея термосов выстроилась на большом столе, заваленном картами и планами.

– Устала, но кофе не хочу.

– Марина… – голос Григория приобрел бархатный тембр.

Девушка холодно посмотрела на него. Ершов тут же принял академическую позу и нарисовал на лице выражение печоринского утомления жизнью. Марина поморщилась.

– Да, – театрально вздохнул Ершов, ловко вынимая пробку из термоса, – у меня несерьезные повадки. Но намерения самые серьезные! Выходи за меня замуж.

– Ершов, ты мне надоел!

Это длилось уже третий месяц подряд. Как только Марина вернулась из загранкомандировки и ее перевели к Первенцеву, Гриша тут же обрел цель в жизни – затащить Исаеву в постель.

Молодой красавец-офицер, известный повеса, лейтенант Ершов потерпел сокрушительный провал.

Холодность Марины, которую Гриша принимал за защитную мимикрию провинциалки, переведенной в Москву, оказалась чертой жесткого и сильного характера. Отказ девушки Ершов стерпел, хоть и обидно было, но с трудом пережил унижение, когда ему нашептали, скольких американских советников и местных боевиков оставила гнить «Росита» в сельве Венесуэлы, Колумбии и Никарагуа. Сам-то Григорий еще не проливал вражеской крови!

Это было как пощечина, но молча пережитый позор не охладил лейтенантский пыл – Ершов просто сменил тактику. Перестал «подкатывать», начал планомерную осаду. Решил взять красавицу измором.

Он всегда был на подхвате, страховал Марину, оказывался в полной готовности помочь, и выглядело это как истинное товарищество. Вот только ум прелестницы оказался достаточно тренирован, чтобы разглядеть за нарядной вывеской невзрачный фасад.

Гриша покачал в руке термос, из горлышка которого вился парок, и плеснул кофе в жестяную крышку. Отхлебнул, смакуя приятную горечь и привкус кардамона – возвратившись из Йемена, он именно так заваривал «кахву», не признавая ни сливок, ни даже сахара.

– Ершов, – спокойно заговорила Марина, – тебе еще не надоело бегать за моей юбкой?

– Нет, – коротко обронил Григорий и усмехнулся: – Хочешь сказать, что у меня нет шансов?

– Ни малейших.

– Но ведь ты женщина, да еще какая! – вкрадчиво заговорил Ершов. – И тебе нужен мужчина – хотя бы для здоровья!

– Золотые слова! – оценила девушка. – И тут я полностью с тобой согласна – мне действительно бывает нужен мужчина. Но при чем тут ты?

Лицо Григория на мгновение исказилось.

– Вот оно что… – затянул он. – Я не вписываюсь в твой формат! Ага… И кто я тогда, по-твоему?

– А зачем тебе это знать?

– Ну, как же? Ты мне укажешь на мои недостатки, и я тут же начну новую жизнь, исправлюсь!

Марина пожала плечами:

– Изволь. Ты – капризный, избалованный мальчик двадцати семи лет. Тебе все дано, поскольку твой папа занимает высокий пост, но мужчина – это прежде всего сила! Не физическая, как у тебя, а сила духа, сила воли. Ты устроил так, что стал моим напарником, но я никогда, ни разу не полагалась на тебя. Ты не надежен, потому что слаб. Вспомни Бугаёвку!

– Меня тогда ранили! – дернулся Ершов. – Я просто не смог…

– Вот именно! – с прочувствованностью сказала девушка. – А «Хилер» смог! Он спас меня под огнем противника, вытащил и выходил. А ведь «Хилер» совсем молоденький, ему еще и двадцати нет! Но он – настоящий. Мне с ним было спокойно. Ты даже себе не представляешь, до чего женщине хочется хотя бы ненадолго побыть ведомой! В нашей же паре, если бы мы с тобой вдруг сошлись, ведомым будешь ты. А зачем мне такой расклад?

Григорий закаменел лицом. Ему нанесли оскорбление, но не вызывать же эту ведьму на дуэль? Нет, он потребует удовлетворения, обязательно потребует… Всему свое время.

– Ты спала с ним? – выдавил Ершов.

– А твое какое дело? – равнодушно ответила Марина.

Накинув куртку, она направилась к дверям. Гриша проводил ее взглядом.

– Ты куда?

– Служить Советскому Союзу.

Сегодня после третьего урока мы всем классом выехали на природу. Биологичка наша заболела, а Нине Константиновне, преподававшей математику, потребовалось срочно уехать. Ну, не отпускать же детишек по домам? И вот мы все расселись на лавках в кузове школьного «газона» и отправились в пионерлагерь – погулять, поностальгировать об ушедшем детстве, подышать свежим воздухом.

Весь сентябрь природа стойко держалась, но к октябрю сдалась и как-то очень быстро капитулировала перед осенью – отдельные пятна желтизны и красноты запестрели повсюду. Полетела наземь листва, ночами холодало, и по утрам девчонки натягивали кофточки. Дневное солнце пригревало, но стоило ему скрыться за горизонтом, как все остывало, становилось зябко и неуютно.

Я был даже благодарен Циле Наумовне за то, что вытащила нас за город. Побродить пару часов по тропинкам и дорожкам затихшего лагеря, пошуршать желтым опадом, понаблюдать, как листья планируют по косой – это было полезно.

Надо иногда спрыгивать с беличьего колеса буден, оставлять суету, менять ритм жизни. Выпадешь вот так из кругооборота дней, задумаешься – и словно подпитываешься незримой энергией, заряжаешься надеждой и верой.

А потом учитель труда посигналил, мы снова с криками, со смехом полезли в кузовы и вернулись в школу. Вот теперь можно и домой.

Возвращался я пешком и так же неторопливо, словно продолжая топать по аллее лагеря, обсаженной кленами. Краем сознания примечал, что творилось вокруг, но истинной настороженности во мне не было. Наверное, именно поэтому я, уже перейдя мост через Буг, сбился с шага, услыхав за спиною голос Марины:

– Не оборачивайся. Где нам можно поговорить без свидетелей?

– Сейчас будет лестница в парк, – ответил я, расслабляя плечи.

Я свернул к ступеням и даже шлепнул ладонью по гриве старого каменного льва. Шагал неторопливо до самой ротонды под конической крышей и шагнул под ее сень. Отсюда хорошо просматривались и боковая, и главная аллеи – не подкрадешься.

Марина остановилась на входе, освещенная солнцем, и сняла темные очки. Обтягивающие джинсы здорово ее красили, подчеркивая стройность ног. Простая рубашка в клеточку тоже очень шла «скво». Коротенькая кожаная курточка, накинутая сверху, и сумочка довершали девичий наряд.

– Ну, здравствуй, – сказала «Росита», изгибая губы, словно готовясь улыбнуться.

Я надеялся на поцелуй, и «скво» вняла моим ожиданиям. На каблучках она была выше ростом, поэтому поцеловала меня, наклоняя голову.

– Привет, – ответил я, когда смог дышать.

Девушка улыбнулась.

– А ты умеешь! – заметила она, словно утешая за мое смущение. – Знаешь, когда я целовалась в первый раз? Когда мне исполнилось двадцать! Я очень стеснялась своего носа и панически боялась, что он будет мне мешать!

– Да нормальный у тебя нос, – вступился я.

– Это не нос, это драконий клюв, – вздохнула Марина. – А я только летом встала на очередь в Институт красоты…

– Да перестань ты! Ну, крупноват носик, ну, с горбинкой, и что? Этот маленький изъян лишь подчеркивает твою прелесть, придает своеобразие твоему лицу – смотришь на тебя, и сразу на память приходят прерии, вигвамы, команчи…

«Скво» рассмеялась.

– Все верно, у нас в роду чувствуется индейская кровь!

– И не вздумай портить свой нос! Ну, сделают тебе маленький и прямой, и что? Сразу станешь безликой, стандартной красоткой, сольешься с фоном и перестанешь быть единственной.

Марина улыбнулась немного смущенно.

– Правда?

– Ну, конечно!

Марина длинно вздохнула и спохватилась.

– Ох, заболтал меня совсем! Я же по делу, по важному! За тобой следят, Миша.

– Моссад? – блеснул я наблюдательностью. – Неделю назад я видел Хаима – это один из той парочки, что постоянно с Алоном. Я тебе не рассказывал про старого еврея?

– Нет, – покачала головой девушка и усмехнулась. – Но мы это выяснили.

– Кто такой Алон?

– Бывший полковник спецназа. Ныне подвизается в информационно-аналитическом управлении Моссада. Хаим и Леви постоянно сопровождают его.

– Вот оно что… А я лишь недавно додумался, что Алон не зря в Бугаёвке появился.

– Что ты ему такого наговорил?

– Да сглупил просто! – поморщился я. – Унял старперу инфаркт, а после такой процедуры поневоле слабеешь, вот и потерял контроль за собой. Поспорили мы с ним, я ему и выложил фактики – про израильские ядерные бомбы, про центр в Димоне… Я так понимаю, что коллегам Алона стало интересно, откуда я все это знаю. И что мне известно еще.

– Сверханализ?

– Он, зараза…

«Скво» задумчиво покивала головой:

– А ты хоть представляешь, насколько это опасно – играть в прятки с Моссадом?

– Представляю, – вздохнул я.

– Только все еще хуже, – медленно выговорила Марина. – Мы тоже тебя ищем.

– КГБ?

– Начальник ВГУ лично ведет операцию «Хилер». Мне поручено искать тебя. Пока мы бьем по площадям, ищем в Одессе, в Николаеве…

Мне стало приятно, что «скво» тревожится за меня, и в то же время я клял себя последними словами. Что проку от грима, если язык не знает удержу? Теперь из-за моей болтовни весь план можно выбрасывать! Я-то рассчитывал, что продержусь хотя бы годика два, что у меня будет время закончить школу… А фиг там!

Неизбежный провал приблизился скачком, сделавшись пугающе скорым. Говорил же: не болтать! Так нет же…

Вздохнув, я поинтересовался:

– А моя «смердящая» информация как? Прошла?

– Прошла! – оживилась девушка. – Идет проверка, копают на обоих генералов – и на Полякова, и на Калугина.

– Ну, хоть с этим порядок…

«Скво» взяла меня за руку и пожала пальцы:

– Не расстраивайся – и не бойся ничего!

Я вздохнул:

– Сколько у меня времени?

Марина поняла.

– Месяца три-четыре, – назвала она срок. – Максимум полгода.

– Ясно… – приуныл я. – Ну, ладно, хоть что-то. Маринка… Я не хочу, чтобы ты из-за меня столкнулась с проблемами. Мне очень приятно, что ты сохраняешь мою тайну, но это может обернуться крупными неприятностями для тебя. Я тут подумал… Чтобы у твоего начальства не появлялось к тебе претензий, лучше всего сдать меня.

– Что-о?! – соболиные бровки девушки встали изумленным «домиком».

– Послушай, – заспешил я с доводами. – Доложи о том, что я тебе уже говорил – о Хаиме! И обязательно подкинь идею с париком! О том, что у меня прямой нос, можешь не упоминать. Расскажи полуправду – я загримировался только на одесском автовокзале, в туалете. Светленького «Хилера» и кассиры видели, и буфетчица, и уборщица. Водители там еще проходили… Подскажи вашим генералам, что искать меня нужно в Первомайске! Если они не последуют твоему совету, тем лучше – у тебя появится замечательная возможность сказать потом: «А я что говорила!» И какие тогда, вообще, могут быть подозрения на твой счет? А если вы все же сконцентрируетесь на Первомайске, то задачка так просто не решится – тут, если с пригородами брать, тысяч двести населения. То есть у меня все равно останется в запасе хотя бы несколько месяцев.

Девушка задумалась.

– Соглашайся, соглашайся! – ухмыльнулся я. – А то сам позвоню, куда надо!

– Ладно, уговорил! – Марина отпустила короткий смешок. – Знаешь… сама себе удивляюсь, но я действительно по тебе соскучилась!

– Бывает же такое! – изобразил я улыбку. – Если все пойдет по плану, третьего января приеду в Москву.

– Правда? – Марина оживилась. – Тогда позвонишь мне! Я буду целую неделю свободна после Нового года! Номер запомнишь?

– Я ничего не забываю.

Девушка продиктовала номер и помахала мне пальчиками.

– Не провожай.

– Не буду, – вздохнул я. – Ты на автовокзал?

– Да.

– Вон там, где дебаркадер, работает лодочник, перевозит на тот берег за три копейки, – подсказал я. – Быстрее доберешься.

– Ладно, так и сделаю! – ласково покивала «скво». – Пока!

– Пока!

Марина ушла, а мне стало как будто холоднее. Посидев немного, я вздохнул и покинул ротонду. На солнышке было теплей, но все равно, по-настоящему согревает лишь близость…

И тут из-за деревьев показалась Рита. Отряхнув платье, она независимо продефилировала ко мне, помахивая портфелем.

Приблизившись, девушка словно дрогнула. Растерялась, пошарила глазами вокруг.

– Подслушивала? – сузил я глаза.

– Подглядывала, – буркнула Сулима. – Я за ней от самой школы шла! Она, как тебя увидела, заулыбалась сразу, но не позвала. А я так и следила… Вы в ротонде целовались, а я вот за теми вязами пряталась. Это твоя девушка?

– Как тебе сказать… – затянул я, не зная, как быть.

– Это имеет отношение к твоему секрету? – встрепенулась Рита.

– Ну, в какой-то мере да, но не прямое, косвенное, – извернулся я. – И тут уже не мой секрет.

– А чей? – воинственно спросила Сулима. – Ее?

– Государственный, – серьезно сказал я.

– Понятно… – вздохнула Сулима, успокаиваясь.

– Понятно ей, – хмыкнул я, гадая, что эта девчонка себе навоображала.

А девчонка вдруг вспыхнула, румянец окрасил ее щеки, и к ушкам тоже кровь прихлынула.

– Поцелуй меня! – выпалила Рита. – Только по-настоящему, как ее!

Я аккуратно приобнял одноклассницу за талию и поцеловал. «По-настоящему». Рита оторвалась не сразу и с тихим стоном:

– Да-а…

– Что да?

– А что хочешь, то и да…

Я легонько шлепнул ее – в педагогических целях – и отобрал портфель.

– Я тебе дам – что хочешь… Пошли к Светке.

– Ага!

Рита зашагала рядом, приноравливаясь к моей походке и заглядывая в лицо. Не знаю уж, что она там увидела. Но под руку меня взяла, и мы чинно зашагали к Шевелёвым.

Ершова полдня колотило – и в Первомайске, и на борту «семьдесят шестого» (спасибо воякам!), и в столице. Прилетев домой, в холостяцкую квартирку на Вернадского, он тут же метнулся в чулан, переоборудованный в фотолабораторию, и проявил пленку. Пока шел процесс, скинул пиджак, постарался успокоиться, но не получалось.

Фотографии вышли так себе: нос «Хилера» заслонила ветка, лицо засвечено, но четко просматривается короткая стрижка. И волосы – светлые! Маскировался, гаденыш!

Держа в руке еще влажные снимки, Григорий бегом покинул квартиру и ссыпался вниз по лестнице. Выбежав к гаражам, он поставил рекорд по скорости открывания ворот и выезда «Волги».

И – вперед! За славой!

Все у него будет, как мечталось. Раз уж выпал шанс, надо его использовать по максимуму, и скорее, скорее, скорее!

Лишь выехав на МКАД, Ершов малость угомонился. Пальцы все еще дрожали, но это от нетерпения. В районе Ясенево лейтенант свернул и вскоре выехал на огромную стоянку Первого главного управления. Высокое белое здание ПГУ, развернутое «книжкой», куда больше походило на отель, чем на штаб-квартиру разведслужбы – в зоревых лучах белое здание отсвечивало розовым и оранжевым, а окна переливались золотом. Недоступная для туристов и прочих любопытствующих бездельников, штаб-квартира ПГУ манила Ершова со страшной силой.

Взяв в руки подсохшие фото, склонные сворачиваться, Григорий подмигнул изображению:

– Ну что, Миша? Пошли знакомиться с дядей Олегом!

Проходя все три поста, Ершов горделиво демонстрировал пропуск, выданный Калугиным. Он при этом чувствовал себя настоящим разведчиком, своим для всех, кто бдел в главном здании ПГУ.

Поднявшись на пятый этаж, лейтенант прошел в кабинет начальника управления «К», надеясь, что генерал-майор еще на работе.

– По какому вопросу? – бесстрастно спросил его адъютант в штатском.

– Скажите, что пришел «Халид», – развел суету Григорий. – По важному делу.

Адъютант кивнул и скрылся за дверью. Почти тут же он вернулся и передал:

– Олег Данилович примет вас, но постарайтесь не слишком занимать его время.

– Я быстро! – заверил адъютанта Ершов, шагая к двери.

Переступив порог кабинета, он коротко выдохнул и прошагал к столу Калугина, остановившись в почтительном отдалении, но достаточно близко от всесильного начальника.

– Здравия желаю, товарищ генерал-майор!

Калугин, не здороваясь, сумрачно напомнил:

– Я, кажется, предупреждал, что по пустякам ко мне обращаться не стоило бы…

– Нет-нет, товарищ генерал-майор, дело серьезное!

Олег Данилович отвалился на спинку кресла.

– Слушаю.

– Григоренко проводит операцию «Хилер»…

Калугин поднял руку:

– Я в курсе, не надо посвящать меня в детали.

– Так вот, оперативники ВГУ шли по ложному следу! – Ершов торопился, глотал окончания, изнывая от желания подать информацию в самом выгодном для себя свете. – Я выяснил, что Марина Исаева, которую спас «Хилер», тайно встречалась с ним в Первомайске – это в Николаевской области. Вот фото. – Он выложил на стол снимки.

Генерал-майор, морщась, рассмотрел лицо на фотографии.

– Это точно «Хилер»?

– Точно! Я слышал их с Мариной разговор, она называла его Мишей!

– Миша, говоришь… – задумался Калугин. – Хм… И что же?

Григорий успокоился совершенно, расслабился даже и сказал:

– Они обсуждали информацию, которую «Хилер» передал Григоренко через Марину – о двух предателях родины, по которым сейчас идет проверка.

«Что, напрягся, Олег Данилыч?» – зло порадовался Ершов, а вслух сказал:

– Речь шла о генералах Полякове и Калугине…

Начальник Управления «К» не вздрогнул. Напротив, его движения обрели замедленность и плавность. Покинув свое кресло, он отошел к окну, наблюдая, как сотрудники ПГУ рассаживаются по автобусам. Пора домой…

– Пленка у вас с собой? – резко спросил Олег Данилович.

– Так точно!

– На стол.

Лейтенант осторожно, словно гранату, положил рулончик, куда сказано.

– Что-нибудь еще, кроме имени, узнали о «Хилере»?

– Он учится в 12-й средней школе – именно оттуда Исаева вела его, пока они не встретились в городском парке.

– Вас они не заметили?

– Исключено, товарищ генерал-майор, – спокойно ответил Ершов, – у меня хорошая практика.

Помолчав, Калугин сказал ворчливо:

– Вы по-прежнему мечтаете о карьере разведчика-нелегала?

Григорий с трудом сглотнул.

– Так точно, товарищ генерал-майор!

Олег Данилович усмехнулся, любуясь холмами и перелесками на дальнем плане, осиянными заходившим солнцем. А вот и автобусы тронулись в обратный путь. Четверть седьмого, конец рабочего дня.

– Все нужные документы передадите обычным порядком, – проговорил он, провожая глазами отъезжавшие «ЛАЗы». – Я помогу им попасть к нужным людям… Работу в 1-м отделе не обещаю, но вот во 2-м…[40] Почему бы и нет? Документы будете подавать во вторник. На этом все. Свободны, товарищ лейтенант.

– Есть! – молодцевато ответил Григорий, четко развернулся кругом и вышел прочь.

Калугин обернулся, глядя ему в спину. Дверь закрылась, и он снова вернулся к созерцанию красот средней полосы. Вздохнув, отшагнул к столу и вызвал адъютанта.

Тот материализовался, словно по волшебству.

– Да, Олег Данилович?

– Закажите билет на ближайший рейс до Киева и можете идти.

– Слушаюсь!

Щелкнула дверь. Калугин тут же зажмурился и приложился лбом к холодному стеклу. «Как муха, – подумал он отстраненно. – Жужжит, цокотуха, бьется, ползает, щелочку ищет… А выхода нет!»

Глава 9

Наплававшись, нанырявшись, я покинул спорткомплекс, причесавшись перед зеркалом в фойе. Надо было тащиться в гараж, но лень успешно отговаривала меня, убеждая, что работа не волк. Тем более что вечером надо зайти к Шевелёвым, опять умаешься, а оно тебе надо?

И вот я остановился перед воротами стадиона, как витязь на распутье. Идти домой? Или в гараж? А третий вариант имеется, чтобы «налево пойти – коня потерять»?

– Молодой человек!

Я оглянулся. Из неприметного «Жигуля», выкрашенного в блёкло-голубой цвет, выбрался мужчина лет сорока, одетый прилично и стильно – в светлые брюки и куртку, из-под которой выглядывала фирменная рубашка в стиле «милитари». Однако хорошо подобранный ансамбль портила дурацкая холщовая кепка с пластиковым козырьком и безыскусной надписью «Турист».

– Молодой человек, не подскажете, как мне проехать на Карла Маркса? – голос «туриста» был очень доброжелательным, даже так – располагающим к себе.

Я кивнул и приблизился, поворачиваясь лицом к Дому Советов – хотел указать кратчайший путь.

– Вот так вот выезжаете на площадь…

Глянув на «туриста», я вдруг поймал его цепкий взгляд, одновременно улавливая исходящую от мужчины опасность, но среагировать не успел. Ощутив легкий укол в руку, моментом погрузился в слепящую тьму…

Очнулся я от тряски. Все вокруг колыхалось и вздрагивало, в спину отдавали дрожь мотора и гул подвески, а наверху качалась грязноватая обивка. Я в машине? Ага, валяюсь на заднем сиденье, как багаж.

Попытался опереться, но не смог – руки были связаны. Хорошо хоть не за спиной. Веревка тонкая, вроде бельевой. Разорвать – разорву, если «включу» свои тайные таланты, но кожу порежу до крови. Да и черт с ним, с эпидермисом, подлечусь потом…

Я непроизвольно помотал головой – туман в мозгах не проходил. С трудом восстановив последовательность событий, понял, что нарвался – вкололи в меня пару «кубиков» какой-то гадости, я и отрубился.

Следовательно, спецэффекты с раздиранием пут оставим на потом, сначала надо восстановиться, очистить кровь от вредной «химии». Закрыв глаза, я расслабился, представляя себя подрагивающим желе, мысленно проходя по всей кровеносной системе, помогая то печени, то почкам, то сердцу. Полегчало.

Зловредный туманец в голове, от которого подташнивало, рассеялся, зато мышление прояснилось до крайности – словно морозцем повеяло в извилинах, свежим бризом продуло спинной мозг, холодком расходясь по нервам.

Кряхтя, я кое-как уселся, откидываясь на спинку, и в зеркальце уловил взгляд «туриста».

– Очнулся? – весело спросил он, скаля зубы. – Молодец, хвалю! А то я перестарался малость, переборщил с дозой! Вот, думаю, балбес, жди теперь до вечера, пока очухается! Да, Миша? Или лучше Михаил Петрович?

Только теперь я узнал своего похитителя.

– А мне все равно, Олег Данилович, – спокойно ответил, ерзая – не люблю сидеть полусогнутым.

– А ты, Мишенька, не прост! – засмеялся Калугин, но как-то искусственно, будто заставляя себя.

Я поглядел в окна. Мы проезжали 3-ю мельницу, район на южной окраине Ольвиополя.

– Куда мы едем?

– В тихое, укромное место, – дал похититель отрывистый ответ. – Поговорить надо.

– Надо так надо, – пожал я плечами. – Побеседуем…

– Побеседуем! – Калугин издал взвизгивающий смешок. – Вот, кажется, местечко подходящее…

«Жигуль» свернул с грунтовки и покатил к реке по еле видной колее, тянувшейся по дну балки, чьи склоны поросли густым кустарником. Ближе к Южному Бугу поднялись вербы и ивы, их гибкие ветви-плети упорно держали желто-бурую листву. Легковушка в бледной окраске как будто растворилась в зарослях.

– На выход! – скомандовал генерал-майор, глуша мотор, и хохотнул: – Без вещей!

Дверца с моей стороны распахнулась, и я неуклюже вылез на берег. Калугин предусмотрительно отступил, держа в руке «вальтер» ППК, чем-то смахивавший на «макаров». Матерчатые белые перчатки скрыли его холеные руки.

– Без вещей, – дернул он щекой, – и без глупостей!

– Олег Данилович, – начал я, потягиваясь, – вы что, надеетесь уйти?

– Надеюсь, – оскалился Калугин. – И уйду! Через финскую границу. Нет-нет, бегать с погранцами наперегонки я не стану! Меня подберет машина с дипномерами, и на ту сторону я попаду в багажнике. Минимум неудобств – и здравствуй, свободный мир!

Он выговаривался передо мной, точно зная, что я никому не раскрою его пованивавшие секретики – мертвецы не склонны к болтовне. Наверное, генерал-майор испытывал облегчение в момент откровенности, а возможно, и сам себя убеждал, что его побег из СССР на самом деле выйдет не более сложным мероприятием, чем увеселительная прогулка.

– Знаете, – сказал я задушевно, – меня всегда интересовали мотивы предательства. Вот вами, кроме шкурных интересов, движет еще что-нибудь?

– А как же! – глумливо ухмыльнулся генерал-майор. – У меня с «нерушимым блоком коммунистов и беспартийных» огромные идеологические разногласия…

Я внимательно следил за Калугиным. Его планы меня интересовали мало, просто генерал-майор допускал обычный промах для человека, захватившего пленника. Он упивался своим мнимым всевластием, теша себя иллюзией: связанный мальчик – не противник тренированному мужику с оружием.

Разглагольствуя, предатель нервически подрагивал – скоро у него руки ходуном будут ходить. Хоть бы опустил чертов пистолет…

– А что это мы все обо мне да обо мне! – криво усмехнулся Калугин. – Вопросики, Миша, и к тебе есть! Только учти: будешь молчать – прострелю колено! А это оч-чень больно, уверяю тебя!

– Я учту.

– Вопросик первый. Проверка по мне действительно идет?

– И по вам, и по еще одному Иуде, – любезно пояснил я. – Иуде Полякову.

Услыхав оскорбление, генерал-майор натянул на себя пренебрежительную усмешку и продолжил допрос:

– Вопросик второй. Что у них на меня есть?

– Я передал Григоренко историю с «Куком». Штатовцы подставили этого двойного агента, убивая двух зайцев – начали скармливать нам дезинформацию, а заодно помогли вам подняться в звании и в должности, обеспечив удобную нору для «крота» в ПГУ…

Калугин слушал – и опускал пистолет, привыкая к тому, что я не несу прямой угрозы. Я сосредоточился, глубоко вдохнул…

Мир застыл, походя на огромную голографию – даже волны на реке опадали замедленно, а блики разгорались постепенно, скользя по гребешкам цвета бутылочного стекла.

Я дернул руками – веревка разорвалась с треском, смахивавшим на короткий визг. Резануло болью, но я уже отталкивался ногой, прыгая на Калугина. Чудилось, что скачок мой растянулся во времени, я видел, как стали расширяться глаза у начальника Управления «К», как рука с пистолетом плавно пошла вверх… Поздно, дружочек!

Рванув левой рукой «вальтер», правой я оттолкнул Калугина. Тот отлетел, крепко приложившись к вербе – сверху посыпались сухие листья, – и пошатнулся, одной ногой ступив в мелкую воду.

Перехватив пистолет, я наложил левую ладонь на кровоточащее правое запястье. Затянув наскоро рану, снова сунул оружие в левую руку, подлечив ее правой пятерней.

– Да, Олег Данилович, – неласково усмехнулся я, – судьба – штука переменчивая. Теперь вопросы задаю я. Кто, интересно, вас на меня навел?

Калугин молчал. Видимо, шок мешал ему осознать проигрыш. Выстрел в колено помог предателю более трезво оценить свои шансы. Поросячий визг огласил окрестности, Олег Данилович резко склонился, одной рукой цепляясь за вербу, а другой пытаясь зажать рану, – и дернулся уже от страха, уразумев, что его упорное молчание станет поводом вогнать пулю и во вторую ногу.

– Один прыткий лейтенантик! – проорал он, кривясь и с ужасом взглядывая на меня. – Гришка Чернов!

– Подробнее, – холодно посоветовал я.

– Я так понял… он тебя… приревновал к Исаевой! – выдавливал из себя Калугин, издавая стоны и учащенно дыша. Заговорил торопливо, словно подлащиваясь: – Вы с ней в парке встречались, верно же?

– Верно.

Морщась от боли, улыбаясь с неприятной угодливостью, генерал-майор выкладывал детали чуть ли не дружеским тоном:

– Вот наш Отелло и проследил за нею. А вышел на тебя! Кое-что подглядел…

– Кое-что подслушал, – подхватил я, – передал начальнику Управления «К», и тот понял, что скоро за ним придут. И, видимо, решил сыграть на опережение – пришел за мной.

– В точности так! – Калугин замаслился елейной улыбкой.

Рука его скользнула за пояс, и я не стал дожидаться, когда он там выхватит запасной пистолетик, нажал на спуск. Пуля пробуравила аккуратное отверстие во лбу генерала-майора, и тот замер. Глаза предателя стекленели, но тело еще держалось в неустойчивом равновесии. И вот рухнуло на песок.

Меня передернуло. Что-то разошелся я в этом времени – уже третий на моем счету, пора зарубки делать на рукоятке. Ну, так враги же…

Быстро обшарив машину, я обнаружил пустой шприц, пару запасных обойм и документы на машину. Под сиденьем валялась целая связка тонких нитяных перчаток. Я мигом натянул парочку на руки, а связкой, как тряпкой, тщательно протер все места, которых мог касаться. Следов нам не надо.

Бегом вернувшись к телу, покривился, но обыскал, порылся по карманам, выудив документы, деньги – и компромат. Две фотографии, на которых можно было узнать мое лицо, и фотопленку, аккуратно завернутую в бумажную салфетку. Компромат я забрал себе, а все остальное распихал обратно – чужого мне не надо.

Поднатужившись, спихнул труп в воду, и река подхватила «тело, погруженное в жидкость». Следом отправились, булькнув, обоймы и два пистолета.

«Sic transit Gloria mundi», – подумал отстраненно.

Чувствуя слабость, я вернулся к машине и уселся на место водителя – не пешком же мне топать. На душе было мерзко, будто вляпался в дерьмо. Да и страх заскребся – как-никак «мокруха». А что мне было делать? Хныкать: «Дяденька, не убивайте!»? Ладно, чего уж там. Придется и с этим жить. Тут я почувствовал ожесточение.

«И буду жить! Счастливо и спокойно! – со злостью сказал самому себе. – Даже если „органы“ сумеют доказать мою причастность к убийству Калугина, я буду стоять на своем – это была самозащита! И ведь правда же!»

– Наше дело правое, – проговорил я вслух, прогревая двигатель, – враг будет разбит, победа будет за нами!

Район «Йеменского виноградника»[41] всегда привлекал генерала Хофи. Основанный йеменскими евреями позади оживленного рынка Кар-мель, он всегда хранил высокую религиозность и в то же время пленял чисто средиземноморскими красотами. Вдоль узких, мощенных булыжником улиц тянутся йеменские рестораны, по фасадам домов с балкончиками спадают пышные волны цветущей бугенвиллеи… Картинка!

Не зря же в последние годы цены на недвижимость в Керем-Ха-Тейманим резко пошли вверх. Есть за что платить.

– Останови здесь, – велел Ицхак вышколенному шоферу, и тот затормозил возле полукруглой арки, в тени которой прятались глухие ворота, крест-накрест выложенные полосами позеленевшей бронзы.

Нырнув в тень, Хофи отворил небольшую калитку и ступил на каменные плиты внутреннего дворика. Окруженный двухэтажной галереей, двор поражал буйством цветов и зелени. В сложенном из дикого камня бассейне плескалась вода, где-то в зарослях неизвестных Ицхаку ярких соцветий журчал фонтан, а в тени навеса, за чередой тонких колонн, прятались деревянные резные диваны и кресла.

Яэль он приметил издали. Девушка сосредоточенно подрезала цветущий куст, между делом поглаживая громко мурлыкавшего кота.

– Шалом! – издали поздоровался Хофи.

– Шалом, господин директор! – живо откликнулась Яэль. – Леви уже сообщил о вас и отворил калитку.

– Молодец! – одобрительно кивнул генерал. – Все должно быть под контролем.

– Вы к деду?

– Да проезжал мимо. Дай, думаю, проведаю.

– А дедушка уехал в аэропорт!

– Опять в Советский Союз? – спросил Хофи наобум, забрасывая удочку.

– Опять! – рассмеялась Яэль.

– К Михе в гости?

– Вы знаете? – обрадовалась девушка. – Ну, да! Конечно, не совсем так, чтобы в гости… Дед очень хочет встретиться с Михой!

– В субботу? – нахмурился генерал, якобы осуждая нарушения древнего табу.

– Нет-нет, в воскресенье! Дедушка очень волнуется, нервничает… – Яэль смолкла на секундочку и неуверенно спросила: – Господин генерал, а вы верите, что Миха – это Он?

Хофи сокрушенно покачал головой:

– Я не настолько религиозен, чтобы понимать все тонкости писаний. Мы с твоим дедом поспорили о Михе, но переубедить его мне не удалось.

– Вот-вот! – с жаром подхватила девушка. – Я вчера заметила дедушке, что мессия, по всем книгам, должен происходить из рода Давида.

– А дед что? – заинтересовался генерал.

– Ну, я боялась, что он ругаться начнет, а дед так спокойно сказал: «В Первомайске всегда жило очень много евреев, и кто знает, как там все переплелось».

– Не знаю, Яэль, – развел руками Хофи. – Я был и остаюсь материалистом. Не притворяться же мне, что верую? Да ладно… откуда мы знаем? Может, в словах твоего деда и скрыта истина – хоть в каком-то обличье?

– Ну, да, – задумчиво покивала девушка. – Ну, да…

– Меня другое беспокоит, – нахмурился генерал. – Опять твой неугомонный дед отправляется в Советскую Россию, опять он рискует!

Хофи очень надеялся на выгодную реакцию Яэль, и простодушная девушка не обманула его ожиданий.

– Ох… – вздохнула она. – Я отговаривала его, но без толку. Все нормально будет, твердит, все будет хорошо! А я помню, сколько страху натерпелась в прошлый раз, нас тогда КГБ чуть не схватило! Его там Хаим ждет, но…

– Да что Хаим, – проворчал Ицхак, радуясь. – Русские говорят: «Один в поле не воин».

– Может, вы кого-нибудь пошлете, а? – жалобным голосом заговорила Яэль. – Пусть бы присмотрели за дедом!

Хофи сделал вид, что задумался.

– Присмотреть, говоришь… Вот что. Если твой дед узнает, что я кого-то послал, он очень сильно рассердится. Я попробую подобрать несколько опытных парней, которых он не знает, и отправлю за ним.

– Ой, спасибо! – захлопала в ладоши Яэль.

– Только деду ни слова!

– Конечно, конечно!

– Дед опять через Франкфурт летит?

– Нет, через Вену! Завтра!

– Тогда так. Я поговорю с теми парнями, а ты позвонишь мне вечером, скажешь номер рейса, чтобы с дедом не разминуться. Ладно?

– Обязательно! – пылко пообещала девушка.

– Ну, тогда жду твоего звонка. И не волнуйся, все будет нормально, все будет хорошо!

Девушка рассмеялась.

– Спасибо, господин директор! Я сразу же позвоню!

Дружески улыбнувшись Яэли, Ицхак покинул дом Алона и махнул рукой шоферу. Тяжелый бронированный «Мерседес» развернулся и подкатил.

– В аэропорт Бен-Гурион! И свяжись с ребятами из «Кидона»[42].

– Слушаюсь, господин директор…

Хофи расстегнул верхнюю пуговку рубашки и повеселел.

«Все нормально будет, все будет хорошо!»

– Ты где была? – пробурчал Ершов, развалясь во главе стола, за которым собралась вся группа. Отдельно в кресле восседал сам Бражко.

Марина молча повесила сумочку, достала из нее пистолет, поставила на предохранитель и сунула обратно. Развернувшись, приблизилась к столу и склонилась, опираясь ладонями о лакированную столешницу.

– Где я была, интересуешься? – проговорила она ледяным тоном и тут же повысила голос: – Выполняла твою работу, Ершов, на которую ты плевать хотел!

– Ну-ну, Марина Теодоровна… – попенял ей Дмитрий Федорович.

– Товарищ генерал-майор, а как еще мне разговаривать с людьми, которым то ли лень доделать порученное дело, то ли им все равно?

– Конкретнее, – надавил начальник управления.

– Пожалуйста! – встряхнув волосами, Марина обратилась к невозмутимо улыбавшемуся Григорию: – У тебя было задание – проверить все вокзалы. Так?

– Так, товарищ старший лейтенант, – улыбаясь по-прежнему, ответил Ершов. – И я выполнил задание полностью и в срок.

– Нет! – резко сказала девушка. – Вальцев, железнодорожным вокзалом занимался ты?

– Да, – поднялся младший лейтенант. – Я показал фоторобот «Хилера» всей бригаде, которая работала в предполагаемый день его отъезда. Никто его не опознал.

– И не мог опознать, потому что «Хилер» уехал на автобусе! И приехал, кстати, тоже на рейсовом «Икарусе». Я встретилась с водителем, и он с ходу узнал «Хилера» – тот сидел впереди. «Хилера» опознала и кассирша, выдавшая ему обратный билет – до Первомайска!

– Та-ак… – в наступившей тишине голос Бражко прозвучал зловеще.

– Да что вы ее слушаете, Дмитрий Федорыч? – вскочил Ершов. – Я опрашивал всех на этом чертовом автовокзале! Никто там «Хилера» в глаза не видел!

– Ну, во-первых, не Дмитрий Федорович, а товарищ генерал-майор, – поправил его, насупясь, Бражко.

– Из-звините, товарищ генерал-майор! – вытянулся Григорий.

Насладившись маленькой местью, Марина заговорила деловым тоном:

– Вполне возможно, Ершов и не допустил большого промаха, однако работал не думая. Взгляните, Дмитрий Федорович. – Марина показала начальнику управления фоторобот «Хилера» с короткими светлыми волосами и без усиков. – Я предположила, что объект наших поисков оказался хитрее, чем мы думаем, и загримировался. Водителям на автовокзале, кассиршам, уборщицам, буфетчице я показывала разные варианты внешности «Хилера», и вот этот опознали почти все! А следы ведут в Первомайск! Я съездила туда, и что же? Я столкнулась на улице с одним из тех молодцев, что всюду сопровождают Алона!

– А вот это уже кое-что… – генерал-майор сощурился. – Что вы предлагаете, товарищ старший лейтенант? Сосредоточить все силы на Первомайске?

– Именно! «Хилер» оттуда приехал, и уехал он туда же. Если за этим и кроется хитрость, то лично мне она недоступна.

Бражко подумал и шлепнул ладонями по ручкам кресла:

– Хорошо! В Одессе оставим дежурных и сегодня вечером, по темноте, выезжаем в Первомайск. Так мы ничего не потеряем, но повезти нам может вполне. За работу, товарищи!

Двумя часами позже возбужденный генерал-майор ворвался в актовый зал, где собрались лишь члены группы. Все оборудование, оружие и прочее хозяйство оперативников было сложено в фургон, на котором по зеленому фону были выведены крупные белые буквы: «МЕБЕЛЬ».

– Марина Теодоровна, вы были правы! – затараторил Бражко. – Сегодня из Вены прилетел наш старый знакомец, Рехавам Алон! Он направляется в Первомайск! Ребята из 7-го управления его ведут, а мы на месте примем у них эстафету. Собираемся!

Все сразу забегали, а генерал-майор отозвал Марину в сторону и тихонько сказал:

– Товарищ Григоренко поставил меня в известность о предателях в ГРУ и ПГУ. Проверка по Полякову закончена, наши ребята вскрыли сразу несколько тайников на даче генерала, у него дома и на квартире матери. Группа захвата уже в Дели. А вот по Калугину… Сегодня утром его труп выловили в реке Южный Буг около села Мигея.

Марина похолодела.

– Надо полагать, – негромко продолжал Бражко, – предатель встречался с кем-то в Первомайске, возможно, с самим «Хилером». В итоге одно пулевое отверстие в колене, другое – во лбу. Теперь я полностью убежден в вашей правоте, Марина Теодоровна. Мы вышли на след!

И снова я оседлал своего педального коня – близилось рандеву с Алоном. Как я ни стращал себя, особого перепугу не испытывал. «Беседа» с Калугиным оставила по себе тошное ощущение замаранности – всякий раз думая о том, что случилось третьего дня, меня охватывало раздражение. На кой черт мне это гадостное воспоминание? Еще и думай теперь, а не заведут ли на меня дело об убийстве! На фоне этих мыслей давешняя опаска насчет моссадовцев блекла, как колер калугинского «ВАЗа» на фоне осеннего неба. Да, Хаим высматривает, вынюхивает, и что? «Сыночек» ищет темненького и горбоносого, а я светленький, и нос у меня прямой! Замучатся искать!

Правда, скверное настроение чуть-чуть разбавлялось позитивом. Вчера я получил «серпастый-молоткастый», свой новенький паспорт и отметил сие событие, торжественно заев парой пирожных.

Какой такой холестерин? О чем вы?

Проехав поворот к карьеру «Гранит», я направил своего железного савраску в чащу ив. Узкие листочки пожелтели, но упорно не хотели покидать насиженные ветки. Тем лучше для меня.

Прислонив велик к дереву, я натянул нитяные перчатки и замаскировался – надел парик, нацепил нашлепку, наклеил дурацкие усики. Критически осмотрел себя в маленькое зеркальце. Ну и чучело… Показываться в таком виде на улицах было бы полнейшей глупостью – то самое нутро, где что-то иногда ёкает, подсказывает, что меня очень быстренько взяли бы и упаковали – не наши, так израильтяне.

«Но Алон знает меня только в этом обличье, – вздохнул я. – Не будем его разочаровывать».

Часы показывали полдень, до назначенной встречи оставался целый час, но я не стал стремиться к вежливости королей – хотелось убедиться, что подступы к мельнице чисты и сюрпризы меня не ожидают.

Как ни странно, но Алону я доверял. Даже несмотря на то, что по городу колесил Хаим. А что такого? Простая мера предосторожности – Рехаваму, как и мне, нужна была информация. Откуда ему знать, кто я такой? Тем более что в Бугаёвке я вполне мог засветиться перед моссадовцами. Что Хаим и Леви? Они так – охранники, посыльные, скорохваты. Даже наружное наблюдение вести не могут. Если уж я, далекий от контрразведывательных тонкостей, влёт вычислил «наружку», то это очень и очень непрофессиональная работа. Просто у Алона других исполнителей под рукой нет, а как, интересно, будет выглядеть штангист, если выступит на турнире по художественной гимнастике? Как клоун.

Пробравшись ближе к реке, я внимательно оглядел противоположный берег. Ни души. Да и кому придет в голову шататься в этих местах?

Я осторожно спустился по ступенькам в затхлый проход и включил фонарик. Холодно, черт…

Передернув плечами под курткой, двинулся вперед, переступая лужи. Промозглость забиралась под одежду, лапала холодными склизкими пальцами, но плотина, к счастью, длиной не поражала. Я вылез к останкам винтовой лестницы, прислушался – и полез вверх.

Отодвинув дощатый щит, оставил достаточную щель, чтобы юркнуть обратно, и выбрался на второй этаж мельницы. Тишина и пустота.

Проверив все закутки, спустился на темный первый этаж, обошел здание, поднялся по склону, оглядываясь среди редких вязов да кленов, и добрался почти до шоссе. Сощурившись, огляделся. Вдалеке куда-то в поля сворачивал «газик». Ближе к реке полосой росли липы. Вода отблескивала зеленовато-бурой мутью, на том берегу розовели скалы, где-нигде тронутые травой и редкой порослью.

Вздохнув, я вернулся на мельницу и сел в позу Ждуна.

Ожидание мое не затянулось – в узком окне, обращенном к дороге, мелькнула фигура в плаще и шляпе. Я встрепенулся.

Подкравшись, выглянул над подоконником. Алон!

Судя по всему, один. Ну что ж, добро пожаловать.

А посторонним вход запрещен.

Без двадцати час Рехавам поднялся на второй этаж. Обшарил взглядом стены, увидел меня – и обрадовался.

– Здравствуйте, Миха! – поклонился он.

– Добрый день, – поднялся я. – Признаться, не совсем понял, зачем нужна была вам наша новая встреча.

Алон закивал понимающе.

– Я удостоен почетного звания раввина, – начал он, глядя под ноги, чтобы не оступиться, – поскольку хорошо знаю и толкую священные книги. Правда, ревнители веры меня бранят за слишком вольные допущения… К примеру, я выступаю за то, что Бог, в неизреченной мудрости своей, иначе относится к современному человечеству, нежели к праотцам нашим. Он требует не простого послушания, а обдуманных деяний во славу Его – и в нашу пользу. Люди недалеко ушли от предков в смысле духовного благоденствия, но пределы наших знаний о Вселенной расширились неимоверно. Поэтому и к молитвам, и к почитанию Господа следует относиться по-другому. Не выпрашивать, а искать совета и поддержки. – Помолчав, Рехавам неожиданно спросил: – Миха, скажите мне, вы действительно посланы Богом?

Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать. Алон не шутил, он следил за мной очень внимательно, с некоей нервической торжественностью во взгляде.

– Вы принимаете меня за мессию? – осторожно уточнил я.

– Я ошибаюсь? – голос старого еврея дрогнул. – Вы излечиваете хвори там, где медицина бессильна. Вам ведомы такие тайны, кои недоступны даже директору Моссада. Разве это не признаки помазанника божьего?

Я задумался. Хорошо ощущая Алона, я убедился, что он искренне верит в мою сверхъестественную сущность. И поколебать его веру, подвергнуть старого человека жесточайшему разочарованию мне не хотелось. С другой стороны, почему бы и не заиметь в лице Алона преданного союзника? Да, я стану его использовать, но он-то будет от этого совершенно счастлив!

– Скажите, рабби, – медленно проговорил я, не забывая поглядывать за окна, – осознаёт ли сам мессия, для чего рожден и для чего призван? Известно ли ему, что он призван богом?

– Занятный вопрос… – Алон зябко потер ладони. – Думаю, что его предназначение открывается ему во благовремении, в срок, избранный Господом.

Моя мысль завиляла, как лыжник на горном слаломе.

– Я приподниму для вас лишь уголок завесы над тайной, которую и сам не знаю до конца, – проговорил я нарочито пафосно, подыскивая слова для выражения чего-то среднего между божественным и безбожным. – Я действительно послан, но не знаю, кем именно. Пришел я не отсюда, а прийти мне помогли две девушки-посредницы. Они – люди очень необычные и похожи на ангелов… – Наташа с Леной вспомнились очень ярко и выпукло. – Но поймите меня правильно – я атеист и свои ощущения интерпретирую на основе науки, на устоях материализма. Да, я лечу людей. Уж таким уродился – мой мозг сильнее, чем у ближних, генерирует энергию, природа которой мне неизвестна. Да, я могу что-то знать, даже если это знание считается совершенно секретным. Есть такое понятие – рассеянная информация. Это обрывки слов, отражение в воде, почти неуловимый запах, чья-то мысль – микроскопические пазлы, из которых пока что я один способен составить некое сведение. Не спрашивайте, как мне это удается – не знаю и объяснить не могу. Это что-то вроде переразвитой интуиции или сверханализа. Понятия не имею, как я узнаю то, что дается мне. Анализирует подсознание, а я получаю уже готовый ответ. Кстати, если вас будут допрашивать, можете открыть следователю то, что я вам рассказал о природе моей осведомленности. Я и диагнозы ставлю примерно так же – не как врач, на основе показаний приборов и наблюдений. Мне просто открывается сведение о болезни. Что же до мессианства… Скажу честно: я не чувствую себя Помазанником, но знаю свое предназначение. О нем я умолчу.

Алон глубоко вздохнул и улыбнулся с просветленностью.

– Я услышал то, что хотел, – сказал он. – Чем я могу помочь вам, Миха? Располагайте мной, как вам будет угодно!

– Думаете, мне легко и просто пользоваться услугами старого человека?

Рехавам тихонько захихикал.

– Меня так и тянет умилиться! – признался он. – Может, вам еще что-нибудь нужно достать, купить? Пожалуйста!

Вздохнув, я вытащил из кармана заготовленный список.

– Здесь список радиодеталей и микросхем. Достать их трудно. Если вы поможете их приобрести, то сэкономите мне массу времени и сил. Кстати, деньги у меня есть, я заплачу…

– Нет, – твердо сказал Алон, – рассчитываться я буду сам. Уж сколько мне там осталось, не знаю, но пусть уж мое дожитие будет скрашено радостью от исполненного долга. Священного долга! Теперь что касается контактов. Использовать эту старую мельницу опасно. Я дам вам телефон одного верного человека, через него вы и получите посылку. Договоритесь с ним сами, как это лучше сделать. Он живет здесь, в Первомайске. Вот его адрес, телефон, имя…

Я внимательно прочел четкую запись, затем вытащил спички, сжег бумажку, а пепел растер.

– Да будет так!

И тут я каким-то шестым или седьмым чувством ощутил – что-то пошло «не по сценарию». Не рядом – вокруг. Мои глаза зашарили по проемам окон, но даже тени не углядели. Алон тоже насторожился. Выругавшись на иврите, он проскрипел:

– Кажется, я привел кого-то на «хвосте». Простите, Миха, – и уходите скорей!

Времени на ответ мне не дали – на входе мелькнула фигура в балахонистом комбезе. Добрый молодец, истинный сын Израиля, нарисовался в проеме дверей. Обеими руками он держал пистолет с навинченным глушителем, задирая дуло кверху.

Уйти я тупо не успевал – пуля догонит. Может, меня и должны живьем брать, как того демона, но я вполне допускал, что в крайнем случае этим бравым ребяткам приказали меня ликвидировать, чтобы не вашим и не нашим – человек, способный вызнать гостайны, должен или сидеть под замком и сильной охраной, или лежать метра на два ниже земной поверхности.

Мне оставили единственный выход.

Я рванул на сверхскорости, очень быстро, и без обычной боли в связках – привыкаю! Метнулся не прямо к спецназовцу в дверях, а под углом. Я видел, как изменилось выражение лица израильтянина, как дуло пистолета начало опускаться, целясь мне в ноги – и резко свернул.

Растянуто прозвучал выстрел, напоминая шипение воздуха, выходящее из сдуваемого шарика. Пуля выбила каменную крошку из щербатого жернова и усвистала наружу, а я оказался рядом со стрелком.

Спецназовец не видел меня, я выпал из его поля зрения. Саданув детину кулаком по накачанному прессу, левой рукой я рванул пистолет, ломая палец стрелку, и, завершая композицию, провел двойной удар: слегка – по горлу и с силой – в грудину. Детину отнесло и шмякнуло об стену.

Едва я замедлился, бурно дыша от мгновенного напряга, как дверной проем заслонил следующий персонаж. Этот был умнее – увидев дуло направленного на него пистолета, он тут же поднял левую руку, а правую, которой сжимал «кольт» или «глок», опустил, демонстрируя мирные намерения.

– Не стреляй! – крикнул он по-русски с легким акцентом.

Не сводя с меня глаз, боец медленно наклонился, положил пистолет на пол и, неторопливо выпрямившись, отступил на шаг.

– Мы не хотим твоей смерти, – зажурчал он, – мы только спросить…

Я поневоле усмехнулся, вспомнив наивный метод прохождения на прием к врачу без очереди: «Мне только спросить!»

– Правда! – с чувством произнес персонаж.

– Имя? – спросил я его, добавляя в голос гнусавости. – Звание? Часть?

– Рафи Харель, – назвался персонаж. – Старший лейтенант. Группа спецназначения «Кидон».

Серьезные ребятишки!

– Что вам нужно? – с холодком проговорил я.

– Мне поручено узнать, откуда вы получили совершенно секретные сведения о ядерном проекте Израиля.

– Рафи, – неожиданно раздался дребезжащий голос Алона, – это Мешиах, он знает все!

Харель лишь поднял брови, но не отвел от меня глаз. И я понял, что старлей всего лишь выгадывает время, ждет, когда же я отвлекусь хоть на мгновенье, чтобы упасть, схватить оружие, перекатиться, прострелив мне ногу или обе. И все, на этом можно завершать операцию по захвату. Дальше меня ждет либо ликвидация, что сомнительно, либо долгая и мучительная доставка под выцветшее небо Земли Обетованной. Обе версии финала были мне не по нраву.

– Рабби не прав, – спокойно проговорил я, – всеведущим меня назвать нельзя. Я не знаю больше никаких военных тайн ЦАХАЛ, пусть ваше командование успокоится. Могу разве что добавить к сказанному, что в будущем году Израиль сам признает, что способен производить ядерное оружие. Это все.

– А другие страны? – быстро сориентировался Рафи.

– Мир велик, – усмехнулся я.

– Европа, – подсказал Харель, которому было дико интересно. – Франция… Нет, Англия!

– Англия? – переспросил я, внимательно следя за Рафи. – Извольте. Десятого октября в Великобритании пройдут досрочные парламентские выборы. На них победят лейбористы, получив триста девятнадцать мест в Палате общин. Значит, Гарольд Вильсон останется премьер-министром. Правда, шестнадцатого марта семьдесят шестого года он подаст в отставку…

Я проговаривал этот пустячок из своего послезнания, не слишком беспокоясь – во мне росло ощущение, что Хареля все равно придется убить. Этот не успокоится.

– Слева! – каркнул Алон.

Я мгновенно развернулся к окну, за которым пластался боец-скалолаз, направлявший толстое дуло. Пистолет дважды пшикнул в моих руках, сшибая паркурщика. Странная кургузая винтовка у того в руках хлопнула, пуская струю голубоватого газа.

Харелю не повезло – он уже и за пистолетом метнулся, но голубое облачко свалило его.

– Уходите, Миха! – сипло проговорил Алон. – Уходите! Я задержу их! Мне они ничего не сделают! Уходите!

– Вы окружены! – громко заговорил по-русски металлический голос. – Немедленно бросить оружие!

Я, как будто подчиняясь команде, перебросил пистолет Рехаваму – рабби ловко поймал оружие.

Одним махом запрыгнув за щит, я притянул доски и мгновенным толчком сунул шкворень в петлю, закрывая эту импровизированную дверь. Вниз по штырям я буквально слетел – куда там всяким макакам с мартышками!

Спрыгнул, пригнулся – и почесал сырым переходом, скача через лужи и увертываясь от ржавых железяк. На том берегу стояла тишина и спокойствие. Унимая дыхание, я сорвал парик, отклеил усики, снял нашлепку и запрыгнул в седло.

Больше всего хотелось бешено крутить педали, уходя все дальше и дальше, но быстрое движение привлекает к себе внимание. Так что покатил я размеренно и лениво. На только что оставленном берегу мелькали какие-то фигуры – надо полагать, наши вступили в игру, и я пожелал победы своим в матче «Моссад» – «КГБ».

С Автодоровской я свернул на Офицерскую, проехал немного и снова спустился к реке по Готвальда. Оторвался.

Григоренко перешагнул порог кабинета Андропова и браво поприветствовал начальство:

– Здравия желаю, товарищ председатель Комитета государственной безопасности!

– Экий вы сегодня строевой! – улыбнулся Юрий Владимирович. – Видать, добыли чего?

– Есть немного, – скромно признался генерал-лейтенант.

– Присаживайтесь, Григорий Федорович, и давайте-ка ваше чинопочитание… э-э… вынесем за скобки.

– Есть за скобки! – ухмыльнулся Григоренко и откашлялся. – Юрий Владимирович, появились очень интересные подробности в деле «Хилера».

– Вот как? – Андропов снял тонкие, в золоченой оправе очки, и оттого глаза его зримо уменьшились. – На неделе я ознакомился с делом. Весьма, весьма занятно…

– В воскресенье «Хилер» встречался с Алоном на старой мельнице под Первомайском, – раздельно проговорил начальник ВГУ. – Спасибо нашей сотруднице – вовремя нас сориентировала.

– Вашей сотруднице? Уж не Марину ли Теодоровну вы имеете в виду?

– Ее, Юрий Владимирович. Старший лейтенант Исаева выяснила, что «Хилер» приезжал в Одессу из Первомайска и туда же уезжал, предположив, что он был в гриме – пользовался париком и накладными усами. Мы бросили все силы на этот город – и очень вовремя. За Алоном шли бойцы из спецназа Моссада. Они едва не захватили «Хилера», ну а мы похватали этих не в меру расшалившихся ребятишек.

– А «Хилер»?

– Ушел.

– Ага… – помолчав, Андропов сказал: – Докладывайте, Григорий Федорович.

– Мы допросили всех, Юрий Владимирович. Выяснилось, что Алон проявил самостоятельность. Его приезд в СССР связан не с разведкой и вообще не с антисоветской деятельностью. Алон – раввин, и он абсолютно убежден в том, что наш «Хилер» – это новый мессия.

– Ого! – подивился председатель КГБ.

– Да! – развел руками Григоренко. – Ни более, ни менее. У меня тут перепечатка… Вот, пожалуйста.

– Ну-ка, ну-ка… – Андропов принял проштампованные листы и вчитался. – Ага… Вот как… «Подсознательный анализ рассеянной информации»?

– Наш эксперт объяснил так: если всю мебель в доме разломать на мелкие-премелкие кусочки, порвать все книги в мелкие клочки, смешать все в кучу, разбросать по свалкам, а потом быстренько собрать обломочки, скажем, комода и склеить их. На самом деле все еще сложней, и может ли обычный человек стать, как Алон говорит, «живым коллектором рассеянной информации», я не знаю. Но «Хилер» не совсем обычен.

– Да, это верно… Хм. Этот раввин еще и в христианстве знаток? – Андропов зачитал вслух: – «Когда Иисус сказал Петру, что тот трижды отречется от него, он знал это. Знал то, что еще не свершилось, но случится обязательно. И он исцелял людей от недугов простым наложением рук. Вот два признака посланника и помазанника!» Надо же, еще и аргументирует веру! Молодец… Впервые встречаю священнослужителя с научным складом ума.

– Раввин – не совсем священник, – осторожно поправил Григоренко. – Он больше учитель и толкователь Торы.

– Да все они одним миром мазаны! – отмахнулся Юрий Владимирович.

Отмашка у него вышла не резкая, а плавная – Андропов двигался медленно, боясь обострения своей хвори.

– Сейчас будет самое интересное, – заерзал генерал-лейтенант.

– Выборы в Англии?

– Да! «Хилер» знал это. Знал то, что еще не свершилось, но случится обязательно!

– Десятого числа… Так сегодня же десятое!

– Ни одна газета в Великобритании пока не опубликовала эту новость, Юрий Владимирович. Мой помощник слушает Би-Би-Си…

В дверь тихонько постучали, и в кабинет заглянул встрепанный майор, походивший на вспугнутую птицу.

– Товарищ генерал-лейтенант, – пролепетал он, переводя взгляд с Григоренко на Андропова и обратно. – Вы велели сообщить…

– Читай! – дернул рукой генерал-лейтенант.

– По сообщению Би-Би-Си, – майор будто клюнул свои бумаги острым носом, – партия лейбористов на досрочных выборах обеспечила себе пятьдесят целых двадцать четыре сотых мест в Палате общин.

– Сколько это будет, если по-русски? – нетерпеливо осведомился Григоренко.

– Триста девятнадцать, товарищ генерал-лейтенант!

– Спасибо, свободны.

Майор упорхнул, а Юрий Владимирович неторопливо, опираясь руками о стол, поднялся и прошел к окну.

– А вот это уже серьезно, Григорий Федорович, – вымолвил он, складывая руки за спиной. – Очень серьезно.

– Согласен, – кивнул Григоренко, тоже вставая. – К тому же Рафаэль Харель, старлей из ихнего «Кидона», говорит то же самое – это он, в принципе, и поинтересовался у «Хилера», что произойдет в Англии. Становится понятным, из-за чего так сильно рисковал Ицхак Хофи, посылая команду к нам…

– Хотел добыть ценный источник информации, – не спеша наклонил голову Андропов. – Можно сделать вывод, что директор Моссада убедился в истинности тех совсекретных сведений, которые разболтал «Хилер»… Кстати, я согласен с Мариной Теодоровной – возраст у «Хилера» именно что юношеский. Горячность у него чисто мальчишеская! Выходит, что и мы можем доверять этому… хм… сверханализу. Верно?

– Так точно. И неприятные новости, Юрий Владимирович… Генерал Поляков схвачен и доставлен в Москву под видом заболевшего сотрудника. С ним работают, но доказательств у нас столько, что хватит на десять предателей.

– С этим все ясно, – поморщился Андропов. – Плесень. Что по делу Калугина?

– По всей видимости, генерал-майор захватил «Хилера», использовав шприц со спецвеществом, и вывез за город. Место мы нашли. Предполагаю, что Калугин хотел вызнать подробности, понять, что именно мы знаем, какими уликами против него располагаем, но недооценил своего пленника. «Хилер» был связан, но путы он разорвал – мы нашли и шприц, и веревку, кстати, со следами крови. Правда, наши эксперты не смогли выявить группу. Обнаружили и две гильзы, а пуля… хм… задержалась в черепе предателя.

– За это надо вынести «Хилеру» благодарность, – проворчал председатель КГБ. – Избавил нас от грязной работы… А вас не удивило, Григорий Федорович, что Калугин так быстро сориентировался – и сразу вышел на «Хилера»?

– Удивляло, Юрий Владимирович! Вечером второго октября у Калугина в кабинете побывал лейтенант Ершов из группы Исаевой…

– Ого! – восхитился Андропов. – Как там у вас все лихо закручено!

– Да уж… – буркнул Григоренко недовольно. – Мы подозреваем, что Ершов что-то накопал сам – и сразу же доложил об этом Калугину. Известно, что Григорий плохо работает в команде. За это его, кстати, и турнуть хотели, но в честь заслуг отца пожалели – и перевели ко мне.

– А что говорит сам Ершов?

– Ничего пока, – вздохнул Григоренко, – пропал.

– Ищите, Григорий Федорович, ищите… – слегка нахмурился председатель КГБ. – И Ершова ищите, и целителя нашего. Нельзя допустить, чтобы «Хилера» первыми нашли израильтяне или американцы!

– По нашим каналам удалось установить, что ЦРУ не в курсе. Пока.

– Вот именно. Сами знаете, как Моссад «течет»! Да, вот еще что… А вы не пробовали, Григорий Федорович, затеять поиск «Хилера» косвенно? Через тех, кого он исцелил?

– Ищем, Юрий Владимирович, – кивнул начальник ВГУ, – но пока безрезультатно. «Хилер» не лечит всех подряд, он редко прибегает к своим способностям, и вычислить его пациентов очень непросто. Да и зафиксировать случаи внезапного исцеления тоже сложно. Ведь те, кто вылечился с помощью «Хилера», в больницы не обращаются. Единственный случай – это Алон. Но мы будем искать. И найдем.

– Найдите, Григорий Федорович, – тонко улыбнулся Андропов, – нам такой человек нужен.

Глава 10

Не знаю, может, личность шестидесятилетнего действительно подчинила себе шестнадцатилетний организм, вот только тело все равно не оставляло «встроенную» душу своим попечением. Моя психоматрица как бы вступила с реципиентом в симбиоз, и уже не было ни старика, ни юноши – возникло нечто третье, среднее арифметическое.

Иначе я не могу объяснить, отчего меня не трясло от страха все эти дни, почему я дрых без задних ног и поглощал пищу с отменным аппетитом. Нет чтобы не спать ночами, забиваться в уголок и поскуливать, как будущая либеральная оппозиция, в предчувствии: вот-вот постучится «кровавая гэбня»!

Нет, я, конечно, бдел и кругом посматривал, но это Хаима можно было распознать, а кагэбэшную «семерку» не учуешь и не увидишь. Там такие мэтры работают, что остается только восхищаться. И вот что интересно – ни один сотрудник 7-го управления КГБ не был замечен в предательстве. Дружные были ребята и девчата! Да и почему были-то? Есть! Есть, и где-то делают свою работу – меня ищут. Ну, это непросто – меня сыскать, так что пускай хорошенько попотеют.

А я как жил, так и продолжал жить-поживать да добра наживать – подсаживал в свою микро-ЭВМ все новые и новые расширения. Мощность машинки росла, оперативки перестало хватать, и вот сегодня, сразу после школы, я отправился на Богополь, к тому самому посреднику, адресок которого дал мне Алон.

Звали посредника Давид Моисеевич Кацман, и жил он в тихом уголку улицы Белинского, занимая полдома с большим сараем, садиком и цветником. Таких «двухквартирных» жилищ на улице осталась всего парочка – два ряда «хрущевок» в три этажа, сложенных из силикатного кирпича и крытых шифером, совершенно изменили послевоенную улочку, – здесь, как мама рассказывала, сплошь евреи прописаны были. Многие с недавних пор переехали в Израиль, а остальные доживали свой век, не взыскуя новой родины.

Оглянувшись, я вытащил из сумки парик и нашлепку – усики клеить не стал, уж больно противно стягивает кожу.

Обрядившись Михой, я постучался, и мне открыли. Почему-то ожидал увидеть древнего старика, а вышел вполне себе моложавый мужчина, «разменявший полтинник». Правда, несколько располневшая талия его была туго обвязана старушечьим шерстяным платком.

– Чем обязан, молодой человек? – спросил обвязанный в «старорежимном» стиле.

– Давид Моисеевич? – спросил я, входя в роль и добавляя в голос сиплости, как у «Хмыря» из «Джентльменов удачи».

– Да, это я, – Кацман опасливо глянул на меня.

– Ваш адрес мне дал Рехавам Алон, – сказал я, накачивая в тон побольше доброжелательности. – Я – Миха.

– О, Миха! – мигом расположился ко мне хозяин. – Заходите, заходите! Я получил письмо, а Рехавам даже карточку вашу передал! Как я вас сразу-то не узнал, вроде склерозом не маюсь пока… Заходите, Миха!

Я шагнул в гулкие… сени, что ли, или холл. Как-то язык не поворачивался называть это помещение прихожей. Прямо располагалась кухня, слева комната и справа. Кацман провел меня направо.

Обстановка очень напоминала ту, что заполняла дом тети Муси – очень старый комод, не меньшей ветхости гардероб, посередине – круглый стол с точеными ножками, над ним висит абажур с бахромой. Единственной приметой иудейства служил семисвечник, отлитый из бронзы и пятнистый от зеленой патины там, где облезла позолота.

– Извините за мой наряд, – Кацман подтянул платок и направился к шкафу. – Почки гадские дают о себе знать, вот и кутаюсь. Чуть застужу – и начинается…

Он достал с верхней полки коробку из-под обуви и передал ее мне с таким видом, будто ковчег Моисею вручал.

– Держите! Тут все по списку.

И открыл я вместилище, и сердце мое возрадовалось.

– Отлично! – сказал я. – Просто отлично! Теперь я точно все успею!

– Простите, Миха, – сказал Кацман, деликатно покашляв, – успеете что? Может, я лезу не в свое дело, но я в свое время работал в Институте кибернетики, а эти микросхемы явно не для радиоприемника…

– Нет, конечно, – ответил я, любовно поглаживая микросхему. – Я должен успеть собрать к ноябрю персональную микро-ЭВМ – очень хочу опередить американцев хотя бы на год-другой!

– ЭВМ? – Давид Моисеевич до того задрал густые брови, что кожа у него на лбу сложилась в частые морщины.

– Ну, да! Процессор у меня уже есть, даже два.

– А это для чего? – Кацман притронулся к кассетному магнитофону, лишенному корпуса. Да и зачем ему кожух, если я запихаю его в системный блок?

– А это внешний накопитель. Для хранения данных. Ничего лучшего пока найти не удается. А вот из этого я соберу маленькую дополнительную плату – для связи с кассетником.

А глазки-то у Давида Моисеевича разгорелись! Видать, не зря корпел в институте.

– Вы считаете, этих деталей достаточно?

– А у меня еще есть! Кстати, а вы не помните такого Данилина, Антона Гавриловича? Вроде бы он тоже в ИКАНе трудился…

– Данилин? – задумался Кацман, и лицо его просветлело. – А, Тося! Конечно, помню! Тосю Данилина мы комсоргом выбрали, так он и пошел по комсомольской линии.

– Все с ним ясно! – хихикнул я.

Мы еще долго болтали – о программировании, о Бэйсике и Алголе, о законе Мура. Я даже нарисовал в его воображении ослепительные перспективы, вроде интернета, который я обязательно назову по-русски. Хотя почему я? Академик Глушков уже что-то такое похожее изобрел, ОГАС называется – Общегосударственная автоматизированная система.

Кацман пригорюнился даже, почувствовав приближение новых горизонтов. И вдруг его скрючило – как говорится, ни вздохнуть, ни охнуть. Он вцепился в спинку стула, едва не падая на колени, и резко побледнел. Видать, почки «распустились».

– Там… – просипел Кацман, словно меня пародируя. – Таблетки… Пожалуйста…

– Таблетки не помогут, – процедил я, быстро снимая платок с Давида Моисеевича. – Держитесь!

Человек я брезгливый, но Кацман был из тех чистюль, которые посуду моют до блеска, а мочалкой орудуют до скрипа. Я положил ладони ему на поясницу, прямо поверх майки (это девочек щупать приятно, а мужиков как-то не очень).

Боль я унял сразу.

– Прошло!.. – выдохнул Давид Моисеевич.

– Не прошло, – покачал я головой, – да и не в почках дело. У вас застарелая подагра. Надо ее вылечить, тогда и отложений не будет, и почки не откажут. А камешки мы выведем… Ну-ка… На локтях?

– Да-а…

Я долго «грел» опухшие локтевые суставы, пока не почувствовал усталость.

– Хватит на первый раз. Попейте водички, стакана три хотя бы, я тогда с почками поработаю.

– А чайный гриб можно? – робко спросил Кацман.

– Вполне!

Он долго булькал на кухне, а когда вернулся, посмотрел на меня с восторгом неофита, приобщенного к высшей мудрости.

– Зря я не верил Алону! – воскликнул Давид Моисеевич. – Вы таки можете немножечко поправить здоровье старому больному еврею!

– Таки да! – ухмыльнулся я.

Домой я вернулся сильно утомленным, но хорошая порция жареной картошки и возраст живо вернули тонус. Наверное, для мозга тоже нужна тренировка. Во всяком случае, раньше я бы весь день ходил вялым, теперь же восстанавливаюсь быстро. Бекицер[43], как Давид Моисеевич говаривает.

Бодрости мне добавляло и это неожиданное знакомство. Кацман сохранил острый ум и азарт, у него оставались связи в академической среде. Нужный человек.

Правда, опаска тоже присутствовала. В прошлой жизни я мало кому помогал, в смысле лечил. Не потому, что страдаю мизантропией, просто мало общался с людьми. И опыта у меня было не много.

Теперь же всего за пару месяцев я помог большему количеству людей, чем раньше лет за десять.

А ведь это след, товарищи. Обязательно ведь кто-то в КГБ заинтересуется такой «гигантской флюктуацией» – нигде никаких исцелений, а в Первомайске сразу пачка!

Ну, да, согласен. А что прикажете делать? Быть выше человеческих страданий? Как-то не по-людски…

Переодевшись в «рабочее» – старые индийские джинсы «Авис» и байковую рубашку, накинув сверху куртку из кожзама, я отправился к Шевелёвым.

Надежды Васильевны не было дома, чему я порадовался – не хотелось испытывать неловкость. Уж больно много признательности сразу.

– Машенька, привет!

– Привет!

Маша вскочила из-за стола, где делала уроки, подбежала, улыбаясь чуть смущенно… Ну, тут хоть в меру благодарности.

– Как Светланка?

– Читает!

– Это хорошо…

Я прокрался в спальню. Света лежала на боку, опираясь на пару подушек, и читала книгу, поставив ее на стул рядом.

– Много знакомых букв увидела?

Девушка сразу встрепенулась, обрадовалась, засмеялась.

Впервые ее смех я услыхал две недели назад, когда она сама смогла согнуть ноги в коленях.

– Ага! Будем ходить?

– Еще как! Хватит валяться!

Я помог Свете сесть и свесить ноги. Нижняя половина тела еще плоховато ее слушалась, но уже двигалась. Мозг постепенно привыкал, учился заново передвигать ногами. Надо ему помочь настроить разлаженный организм. Надежда Романовна, или Маша, или Рита каждый день массировали Светланке ноги, «согласно рекомендациям доктора Итай-Итай», а сам я делал ей иной массаж – увы, бесконтактный. Скоро, очень скоро сестрички Шевелёвы станут, как и прежде, шагать и бегать парой.

– Встае-ем… – я ухватил Свету под мышки и потянул вверх. Девушка напрягалась изо всех сил. – Вста-али…

– Ой… – Шевелёва покачнулась.

– Не падать! – я подстраховал ее и зашел со спины.

– Лапы плохо держат…

Крепко удерживая Свету, я скомандовал:

– Левой лапой шагом марш!

– Есть… – слабо отозвалась девушка.

Ох, как же это трудно – приподнять ногу, согнутую в колене, перенести вес тела, опустить ногу, оторвать от пола другую…

Мы прошли всю комнату наискосок и вернулись обратно.

– Устала?

– Нет, еще!

– Пошли.

Через час мы поставили рекорд – двенадцать раз прошагали из угла в угол.

– Все, ложись. Хорошего понемногу.

Я посмотрел на двери, где приткнулась Маша, и покачал головой. Девушка виновато улыбнулась и вытерла ладонью глаза.

– Ложись.

Света медленно, не единым плавным движением, а урывками, присела на кровать, я помог ей забросить ноги, и она легла.

– Массаж, да?

– Ага.

– Смотри, я уже сама переворачиваюсь!

Девушка с трудом легла на живот, а я опустил ладони, словно грея их над Светкиной поясницей. Медленно водя руками, «сопровождая» сосуды и нервы, я долечивал Светланкины «лапы».

В дверях хихикнули. Я посмотрел на развеселившуюся Машу.

– Ты чего? – удивилась Света.

– Да я так, – отмахнулась Маша. – Просто Мишин день рождения вспомнила. Помнишь, как Дюха краснел?

– Как спелый арбуз, – хмыкнул я и объяснил для Светы: – Я его и в том году приглашал, его и еще Изю. А в этот раз Машу позвал, Инну и Риту.

– Инну? – удивилась Света. – Дворскую? Так она ж из 9-го «Б»… А-а! Вас же объединили…

– Нас, Светик, на-ас! – пропел я. – Что, хотела от учебы увильнуть? Ну уж нет! Не одним же нам мучить учителей… Скоро в школу!

– Никогда бы не поверила, что захочу учиться… – пробормотала Света и шмыгнула носом.

Маша сразу решила поднять градус настроения.

– Я просто представила, что бы подумал Дюша, увидав вас! Хи-хи!

Светлана вспыхнула и радостно засмеялась – тихонько, как будто маленький хрустальный колокольчик зазвенел.

– Чай будете? – донесся из кухни Машин голос.

– Будем! – дуэтом крикнули мы со Светкой.

И захохотали. На дворе было пасмурно, дул стылый ветер, взметывая и швыряя обратно желтые листья, тучи грозились пролиться дождем, а мы радовались. Жить хорошо!

После четвертого урока по всей школе начался пятый, а в нашем 9-м «А» – классный час вперемежку с комсомольским собранием. Комсорг школы рассудил, что раз уж 57-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции отмечается на каникулах, то почему бы не вспомнить эту славную дату по старому стилю – и провести мероприятие?

Парни занесли в класс еще один стол, состыковав его с учительским, – получился президиум. Места в президиуме достались Владику Лушину и древнему сгорбленному старичку, усохшему до состояния мумии. Потерханный пиджак висел на его костлявых плечиках, как на вешалке, зато прикрученные к нему ордена вызывали уважение – старпер был отмечен и орденом Ленина, и Октябрьской революции, и парой «Боевых Красных Знамен». Орденоносец сидел, сильно сгорбившись и уставясь в столешницу.

Циля Наумовна тоже присутствовала, но сидела за задней партой, шушукаясь с Аллой Безродной, комсоргом класса.

Отзвенел звонок, и Лушин бойко начал:

– Сегодня мы проведем наше собрание в расширенном составе! Разрешите представить нашего гостя – Афанасия Семеновича Непомнящего, беседовавшего с самим Лениным!

Старик так и продолжал сидеть, лишь губы его дрогнули при упоминании вождя мирового пролетариата.

– Сегодня 25 октября, – уверенно продолжал комсорг. – Именно с этой даты повелось говорить: «Красный Октябрь», «Великий Октябрь»! Наше государство, первое в мире государство рабочих и крестьян, образовалось благодаря социалистической революции, и мы должны помнить и чтить героев тех дней!

Встала Безродная и ломким голосом, звонко и с выражением продекламировала стихи школьного поэта:

Там было еще что-то о холодных дворцах, о дедах и отцах, воевавших белых генералов, и прочий пафос, но вот Аллочка села – и возникла пауза. Лушин растерянно осмотрел первый ряд, но место Саши Заседателева, нашего политинформатора, пустовало. Приболел Санёк. Глаза Владимира беспокойно забегали – срывается мероприятие! – и вдруг его взгляд споткнулся о мой. Тут же у Лушина все лицо «заговорило», мимикой передавая SOS. Я удивленно задрал брови и тихонько ткнул себя пальцем, задавая немой вопрос. Комсорг школы мелко-мелко закивал, на меня стали оглядываться, Циля Наумовна шумно вздохнула – и я поднял руку:

– А можно взять слово?

Лушин с огромным облегчением откинулся на спинку стула и сказал радостно:

– Конечно, Миша! Выходи!

Словив заинтересованный и хитрый взгляд ветерана, я вышел к доске. Вообще-то я недолюбливаю публичность, но – «надо, Миша, надо!».

Обведя взглядом одноклассников, я усмехнулся:

– Аллочка, ты меня извини, конечно, но ни черта мы не помним, а когда нам говорят о завоеваниях Октября, пропускаем те слова мимо ушей. – Класс зашумел, но я не дрогнул. – Это наши старики помнят, как было и как стало, им есть с чем сравнивать. То, как мы живем сейчас, тогда казалось несбыточным счастьем, они его в борьбе добывали, кровь лили за него, голодали и мерзли, а мы просто пользуемся добытым, с малых лет привыкая к хорошему. Нам, чтобы по-настоящему оценить те самые завоевания Октября, нужно их однажды потерять! Когда мы пошли в школу, помните? В 1966-м. Вот и давайте, представим, что в том самом году власть в СССР захватили всякие либералы и демократы – развалили КПСС, растащили Советский Союз по национальным уделам, учинили капитализм!

– Ну, ты скажешь тоже! – закрутил головой Лушин.

– Не веришь? – прищурился я. – Думаешь, такое невозможно? Зря! Знаешь, кто главный враг СССР? Вовсе не империалист, а мещанин! Да, мещане у нас тихие, боязливые, но стоит только нам дать слабину, как они собьются в миллионную толпу! А капитализм – это мещанский строй. Помнишь, как будет «мещанин» по-французски? Буржуа! По-нашему буржуй. – По классу прокатились смешки, я тоже улыбнулся. – Вот представьте себе – вы живете уже не в СССР, а в «самостийной та нэзалэжной» Украине, и над бывшим Домом Советов полощется «жовто-блакитный» флаг. Вы идете домой с уроков. Идете мимо лавок и магазинов, где всего полно, а хозяйчики своими жирными пальцами пересчитывают прибыль. Идете пешком – на частном автобусе билет дорого стоит. Идете, обходя парк стороной, потому что там постоянно собираются наркоманы и педофилы, любители маленьких девочек и мальчиков. Обходя рестораны и кабаки, где гуляют бандиты. Идете, боясь темных подворотен, где вас могут ограбить или изнасиловать, а милиция вам не поможет, потому что куплена бандюганами. Идете и думаете, что скоро вам поступать в институт, а хватит ли у родителей денег, чтобы заплатить за учебу? Не легче ли устроиться на завод им. 25 Октября или «Фрегат»? Правда, они тоже частные, и если вы не понравитесь боссу, вас выгонят на улицу. Нет, надо, надо угождать хозяину, руки ему лобзать, потому что доля безработного тяжка! Ведь никого больше в очередь на получение жилья не ставят и квартиры просто так не дают – их покупают. Вот только ни у кого, кроме миллионеров, нет таких денег, чтобы приобрести хотя бы однокомнатную. Надо брать кредит – и выплачивать проценты лет двадцать, отдавая по ползарплаты! А если ты потерял работу, что тогда? А тогда банк заберет у тебя квартиру! И куда ты денешься, если у тебя ни денег, ни дома, ни работы? В суд пойдешь? Валяй! Только помни, что хозяин завода пришлет своих юристов-крючкотворов, которые, как дважды два, докажут, что твой босс – почти что святой, а ты – преступник, раз уж не молился на него… Идете вы мимо забора, сплошь заклеенного предвыборными плакатами, с которых лыбятся кандидаты в президенты Украины, и краснеете от стыда за правителя-марионетку, прыгающего на задних лапках перед американцами. Идете и завидуете родителям, которые гордились своей страной, но ее больше нет, а у вас вместо уверенности в будущем – тревога, страх да тоска!

Я сделал паузу, отмечая, какая тишина стоит в классе, и тут Афанасий Семеныч захлопал в ладоши. Все разом зашевелились, вразнобой присоединяясь к старому большевику, а я, перебарывая смущение, вернулся на свое место.

Инка тут же обернулась и шепнула:

– Молодец! Здорово!

– Я старался!

Удивительно, но тычка от Риты я не дождался. Обернулся в недоумении и увидел, как у Сулимы блестят глаза. Она поджала губки, недовольная тем, что ее застали врасплох, и отделалась шуткой:

– Ты обо всем так натурально рассказал, что мне даже страшно стало! И тошно…

– Дорогие мои мальчики и девочки! – неожиданно заговорил ветеран, и голос у него оказался глубоким и чистым. – Хоть фамилия у меня Непомнящий, но я все отлично помню. В том числе и те вещи, которые так ярко описал Миша. И кабаки помню, и выгоняния, и как мы с матерью углы снимали, мыкались как, за любую работу хватались. И полотером я побыл, и мальчиком на побегушках, и… Да что перечислять! Я читать и писать научился в двадцать один год, когда советскую власть установили! Вот так вот… Да, товарищи комсомольцы, тогда, в семнадцатом, мы добивались того самого, что я недавно в одной хорошей книжке вычитал: «Счастье для всех – и даром!» Да, живем мы небогато, так ведь и с голодухи никто не пухнет, и разных, там, буржуев-миллиардеров не завелось. Вот так вот… А знаете, ни Ленин, ни Сталин те октябрьские дела не звали Великой революцией, говорили скромнее – переворот. Это потом льстецы напридумывали. Помнится, негодовал на них, а потом понял, что так лучше. И вернее! Нам есть чем гордиться! Вот пусть так и говорят: «Великий Октябрь»! А то, что я с Владимиром Ильичом беседовал, так это тоже преувеличение. Просто встретил его однажды в Кремле, сказал: «Здрасте, товарищ Ленин!», да и спросил, когда ж мы коммунизм построим…

– А он что ответил? – громко спросил Изя и покраснел.

– А сказал, что лет через тридцать-сорок! Откуда ж ему знать было, что Гитлер объявится и грянет война! Да мы тогда и коммунизм воспринимали по-своему. О чем мы мечтали, давно уже сбылось! Вам же, молодым, дальше идти, жить лучше нас, гордиться тем, что вы – граждане СССР, и никому не отдавать завоеваний Великого Октября!

А я сидел за партой и думал, что сбудется на этот раз: то, что я только что представил, вспоминая будущее, или завет Непомнящего? «Ждите ответа…»

Сегодня родители не задержались на работе, пришли вовремя. Они как раз раздевались в прихожей, шумно и весело пикируясь, когда в дверь позвонили.

Отец, держа в руках куртку, открыл и впустил в квартиру девушку весьма серьезного вида, в ужасных роговых очках.

– Здравствуйте! – строго сказала девушка. – Михаил Петрович Гарин здесь проживает?

– Здесь, – ответил я, принимая у мамы пальто. – Это я.

– Распишитесь!

– За что? – осведомился я, вешая куртку на плечики. – А-а… Путевка?

– Да, – кивнула строгая райкомовка, будто хотела стряхнуть очки с малюсенького носика, – из обкома передали путевку на ВДНХ УССР. Путевка бесплатная.

Родители переглянулись, а я взял протянутую девушкой ручку и расписался в ведомости.

– Проверьте! – райкомовка сунула мне большой конверт из коричневой бумаги, заляпанный печатями.

Я его вскрыл и достал путевку. Там же лежал буклетик – что-то вроде путеводителя по киевской ВДНХ, чтобы вы не сразу заблудились.

– Все в порядке, – кивнул я.

Девушка резко кивнула, и на этот раз ей почти удалось сбросить очки.

– До свидания! Не подведите, товарищ Гарин!

– Приложу все силы, – заверил я ее.

Дверь закрылась, и родители тут же взяли меня в оборот.

– Прямо на ВДНХ? – охнула мама.

– Прямо, – подтвердил я.

– У тебя все уже готово? – подступил отец с другой стороны.

– В принципе, да, но там шина такая – можно раз за разом ставить все более емкую оперативку или видеоадаптер помощней… Пап, может, перетащим все сюда, домой? А то в гараже холодно и сыровато…

– …И маме неудобно садиться за ЭВМ в мастерской! – подхватил батя. – Сейчас я Игорю позвоню, у него «Иж-комби». Перевезем!

Справились мы за час. Монитор, который я все чаще звал дисплеем, поставили на стол в моей комнате, системник я, по старой памяти, опустил на пол, а принтер расположил на широком подоконнике. Слинковал все, как полагается, включил…

Каретка принтера дернулась, издав короткий стрекот – готова, дескать, к печати. Вентилятор в системнике загудел, а на черно-белом экране сфокусировалась четырехугольная звезда, похожая на логотип Центрального телевидения. Сбоку «проявилась» надпись: «Ampara», сопровождаемая тремя «фирменными» аккордами. Бесхитростную мелодийку я вырвал из композиции Пурселя, которую каждый день запускали в эфире программы «Время» – она озвучивала прогноз погоды. А само название позаимствовал из ненаписанного еще романа Павлова, немного странно продолжавшего «Лунную радугу». Впрочем, на эту простенькую картинку уходила прорва мощности и памяти. Зато реклама!

– «Ампара»? – брови у отца полезли наверх.

– Это название операционной системы. Она очень простенькая, для всех, а назвал я ее так «на вырост». Если начнем экспорт микро-ЭВМ куда-нибудь в Америку, пусть сразу и «Ампару» загружают! Название вполне себе брендовое.

– Ну, у тебя и размах! – рассмеялся папа. – А ну-ка…

Щелканье клавиш сменило картинку на экране выводом текста.

– Язык какой использовал? – отрывисто спросил отец.

– Бэйсик в основном. Сложные языки в «Коминтерне» просто не поместятся, «тяжелые» они, а памяти мало.

– «Коминтерн»?

– «Коминтерн-1»! Это я так назвал микро-ЭВМ. Пусть идеологам будет приятно!

– Аллес гут!

Папа весело рассмеялся, а потом погрустнел.

– Знаешь, Мишка, я тебе даже завидую… – проговорил он. – Ты даже не представляешь себе, сколько времени ты сэкономил, вот так вот здорово стартуя уже сейчас! Я в твоем возрасте был отъявленным балбесом, а в итоге потерял годы. Годы! А ведь это жизнь…

– Пап, знаешь, и сам рад, – хмыкнул я, – но меня просто бесит мой нынешний возраст! – дальше я стал горячиться, раздувая вполне себе юношеский накал. – Ведь мне надо закончить школу, потом вуз, да и потом, в качестве мэ-нэ-эса, я буду лишь подручным в команде какого-нибудь маститого ученого. Лет десять пройдет, пока мне будет позволено сказать свое слово в науке. Я потому и мудрил над «Коминтерном», чтобы заявить о себе уже сейчас! Конечно, будут бурчать и ворчать – вот, дескать, чего высовывается, ждал бы, пока заметят. А я не хочу ждать! Нельзя ждать! Нам что, опять догонять уходящий поезд? Да сколько ж можно! Пусть нас самих догоняют, вот я чего хочу! А насчет моего старта… Пап, ничего особенно здоровского в моем «Коминтерне» нет, так, сплошные рационализаторские предложения. Единственное, что есть путного, – это готовые программы. Студенту, там, или рядовому инженеру уже не надо будет самому программировать, продираясь через Алгол и Фортран к Бэйсику, он сможет использовать мою программу для расчетов, скажем. Вот от этого был бы толк! А так… Двигаю прогресс не я, а ты, Иосифьян, Старос, Юдицкий… Кстати, могу презентовать Давлету Исламовичу вот эту штучку. – Я достал из ящика микропроцессор «Интел». – 8-битовый проц!

– Ух ты… – отец повертел МП в пальцах. – Откуда?

– Оттуда, – ответил я, пародируя Никулина. – Помог тут одному старому еврею, а он вдруг очень захотел отблагодарить. Ладно, говорю, подарите мне «Интел-8080». Так он мне пять штук передал!

– Ого! Вещь!

Отца чертовски заинтересовала открытая архитектура микропроцессора, мы начали спорить и, как два кота, ловить истину – маленькую юркую мышку. Мама смотрела на нас с умилением, склонив голову к плечу, а потом ушла на цыпочках.

Подходя к монументальному входу на республиканскую ВДНХ, я улыбнулся, припомнив забавную историю. Ползучая украинизация, которой дали ход еще австрийцы в Первую мировую, а большевики зачем-то поддержали, многое доводила до абсурда. Но порой это было просто смешно.

Некий ревнитель украинства постановил не так давно окрестить ВДНХ на хохляцкий манер – «Выставкой передового досвиду народного господарства». А нормальные люди, они же с юмором. Вот и сократили длинное название до простого и понятного – «Вы-пер-дос». И потребовалось вмешательство Щербицкого, чтобы вернуть выставке знакомое и расхожее «ВДНХ».

– Миша, здравствуйте!

Румяным колобком подкатился Антон Гаврилович, мой куратор из Николаевского обкома ВЛКСМ, и горячо потряс протянутую руку.

– Пройдем! Оборудование где? Расставил уже?

– Утром еще.

– Отлично!

Мы в темпе подошли к седьмому павильону – «Машиностроение и приборостроение». Киевский седьмой отдаленно смахивал на «Космос» московской ВДНХ – те же арочные формы купола, только ракеты «Восток» нет перед входом.

У павильона уже толпился народ, в основном молодой и шебутной. В этой очень живой людской массе терялись корифеи и светила, но только не для Данилина.

– Виктор Михалыч! – окликнул он невысокого мужчину в простеньком пиджачке и малость мятых брюках. Очки и растрепанные волосы придавали ему образ Паганеля, ученого, который выше земных сует. – Виктор Михалыч!

Ученый обернулся на зов, и только тут я узнал академика Глушкова, одного из непризнанных гениев СССР. Узнал по особым приметам – огромному лбу и массивному носу. Глушков да Канторович могли осуществить настоящий прорыв в развитии плановой экономики, перевести ее на подлинно научную основу, но, увы, советская бюрократия оказалась сильнее. Ну, это мы еще посмотрим…

– Здравствуйте, Антон Гаврилович! – радушно приветствовал Глушков моего куратора. – Всё готовите новую НТР?

– Это не по моей части! – рассмеялся Данилин. – Но вот… э-э… научно-технического революционера, так сказать, представить могу. Знакомьтесь: Миша Гарин, конструктор персональной микро-ЭВМ!

– Вот как? – в глазах у Глушкова, ранее откровенно скучавшего, зажегся огонек интереса. – И она действует?

– Показать? – улыбнулся я.

– Показать!

Большой стол-стенд я заставил системником в полированном дереве, громоздким дисплеем в пластмассовом корпусе и принтером, тускло отблескивающим кожухом из алюминия. Виктор Михайлович с большим сомнением взирал на мое научно-техническое творчество, но спустя десять минут его уже нельзя было оторвать от экрана.

– Так-так-так! – частил он, словно в лихорадке. – Ага! Это… Ага!

– Это гипертексты, если пользоваться термином, который ввел Нельсон в 65-м, – комментировал я, стоя у него за плечом. – Они все связаны и от одного к другому можно переходить по ссылкам. Вот тут просто текст, тут диаграмма и карта, тут фото. Программ пришлось напихать много, а памяти, к сожалению, мало. Процессоров тут два – один наш, а другой сделан в Америке.

В принципе, я презентовал демо-версию микро-ЭВМ. Работать на ней можно было, но в сильно урезанном виде. «Коминтерн-1» в большей степени демонстрировал возможности, чем предоставлял их – слабосильным был. Ну, так это ж первая модель!

– А какой другой? – осведомился академик.

– «Интел-8080».

– Да? Но это же новейшая разработка!

– Достал через фарцу, – ухмыльнулся я. – Эти пройдошливые ребята что угодно предложат. Давайте я покажу… Вот этот значок – наводите на него курсор – метка текстового редактора. Если кликнуть… то есть щелкнуть вот здесь, набранный текст отправится на принтер и будет распечатан. А здесь – игра.

– Игра?

– Да. Называется «Тетрис». Это головоломка на основе тетрамино из четырех квадратов. Сверху, вот отсюда, падают случайные фигурки. В полете их можно развернуть на девяносто градусов или сдвинуть по горизонтали. Фигурками надо заполнить дно, да так, чтобы нижний ряд не имел пробелов. Попробуйте!

Глушков попробовал, и его затянуло. А я стоял рядом и гордо улыбался. И не особо винился перед Пажитновым – он работал на себя, а я – на Союз. И вообще, кто первый встал, того и тапки!

– Ах, ты! – досадливо морщился Глушков, вовремя не успев развернуть L-образную фигурку. – Нет, я так до вечера просижу! – с трудом оторвавшись от экрана, он сказал: – Да вы хоть понимаете, молодой человек, что вот это, – Глушков ткнул пальцем в системник, – прорыв?

Я покачал головой.

– Моего в этом «железе» мало – и элементы, и корпуса я использовал готовые, разве что начинку, в смысле программы, запихал свою. Настоящий прорыв, Виктор Михайлович, – это ваша ОГАС.

– Да тормозят ее! – не сдержался академик. – Хода не дают!

– ОГАС лишит чиновную армию какой-то доли власти, – пожал я плечами, – а бюрократам наплевать на развитие экономики, лишь бы им было тепло и уютно. Я, в принципе, и создавал эту ЭВМ, как маленький узелок ОГАС, как ее терминал, что ли. Надо донести до знающих людей в ЦК, до самого Политбюро всю важность ОГАС. С нею, да с идеями Канторовича мы поднимем плановую экономику на такую высоту, что все империалисты вымрут от огорчения!

Академик весело захохотал, Данилин рядом подхихикивал, показывая мне за спиной ученого то кулак, то большой палец. Я так понял, что он одобрял мною сказанное, но велел не распускать язык. А я и не собирался.

Между тем гулкое помещение, где Глушков тестировал мой «комп», наполнялось народом. В первых рядах толклась молодежь.

– Виктор Михалыч! – завопили из толпы. – А расскажите про ОГАС!

Академик распрямил плечи.

– Ну, что тут рассказывать, – начал он добродушно. – Хм… Начнем с того, что управлять нашей экономикой так, как это делается сейчас, почти невозможно, настолько она сложна и развита. Понимаете меня? Объем информации для планирования колоссален, и обработать его вручную не выходит. Ну, вот вам для примера: чтобы узнать результат каких-либо действий, принятых в Совете Министров, надо ждать девять месяцев! Представляете? Таков средний срок обработки показателей по инстанциям! Думаю… Нет, даже так – уверен, что только общегосударственная автоматизированная система сделает управление экономикой оперативным и предсказуемым. Понимаете меня? Мы предлагаем в рамках ОГАС создать сто центров в крупных промышленных городах, откуда обработанная информация поступала бы уже в единый общегосударственный центр. Все эти центры мы объединим между собой широкополосными каналами связи и соединим с десятью тысячами центров предприятий и организаций. И уже тогда просчитанный с помощью ЭВМ и научно обоснованный прогноз мог бы превращаться в государственный план! В ОГАС не подтасуешь данные, как это бытует, к сожалению, но и при капитализме такую систему не создашь – коммерческая тайна не даст этого сделать. А мы можем! И должны! ОГАС сможет контролировать и производство, и торговлю, и выплату зарплат. Можно будет перейти полностью на электронные платежи, не таская с собой наличные. Недалек и тот день, когда исчезнут обычные книги, газеты и журналы. Каждый человек будет носить с собой электронный блокнот – комбинацию плоского дисплея с миниатюрным радиоприемопередатчиком. Набираешь на клавиатуре этого блокнота нужный код – и вызываешь из гигантских баз данных тексты, изображения, которые заменят не только книги, журналы и газеты, но и телевизоры[44]. Посмотрите! – Глушков сделал театральный жест, указывая на мою ЭВМ. – Вот первая ласточка – персональная ЭВМ! Любой инженер, да просто любой гражданин СССР, сможет установить у себя дома такую машину. Тогда он будет всегда в курсе последних новостей, сможет читать свежую прессу или старые книги с экрана монитора, решать сложные задачи с помощью электронного мозга! Я прав, Миша?

– Абсолютно, Виктор Михайлович, – подтвердил я. – Добавлю, что с помощью ОГАС и вот таких персоналок можно будет и общаться друг с другом, пересылая электронные письма, не дожидаясь ответа неделями, а получая его через пять минут!

Тут молодые зашумели уже в полный голос. Я поглядел на Данилина – инструктор обкома показывал мне сразу два больших пальца.

Хофи подъехал к дому Рехавама Алона не в самом хорошем расположении духа. После вызова на ковер к премьер-министру, где его вежливо изваляли в дерьме, в генеральской душе уживались раздор и уныние.

– Подожди здесь пять минут, – проворчал он, обращаясь к водителю. – Если за это время меня не выгонят, езжай.

– Слушаюсь, – дисциплинированно ответил офицер, участливо посматривая на начальника. Досталось тому крупно, хотя и поделом. А ты не подставляйся!

Директор Моссада перешел улицу и сдержал дыхание. Откроют ему калитку или нет? Пихнув ладонью теплую бронзу, Хофи облегченно вздохнул. Пустили!

Пройдя во внутренний дворик, генерал даже поежился от дежавю. Все так же журчал фонтанчик, а Яэль по-прежнему обстригала куст. Правда, цветами он усыпан не был, да и фонтанчик вроде бы ни к чему – ноябрь, зябко. Плюс восемнадцать на градуснике.

Хофи поежился, втягивая плечи под теплой курткой.

– Шалом, господин генерал! – прозвенел голосок Яэли.

С грустинкой был голосок.

– Шалом, барышня, – ворчливо поприветствовал девушку Ицхак. – Досталось тебе?

Яэль тяжко вздохнула:

– Дедушка не ругался, но он так на меня посмотрел…

– Не переживай, это все я виноват.

– Хватит каяться, – послышался голос Алона, пропитанный ехидцей, – проходи в дом.

Взбодрившись, Хофи подмигнул Яэли и зашагал за хозяином. А Рехавам неплохо выглядит, подумал Ицхак. И впрямь помогло ему общение с Михой. Морщины на лице не разгладились, конечно, и седина не перекрасилась в черный, но Алон снова ступает уверенно, держится прямо – снова чувствуется былая выправка.

Рехавам провел гостя в малую приемную, просторную комнату, заставленную плетеной мебелью из ротанга. Старинный французский гобелен украшал стену, а на подоконнике стояла парочка ушебти – ритуальных сосудов, которые клали в усыпальницы знатных египтян неведомо когда.

– Как же это многоуважаемый раввин уживается с предметами языческого культа? – съязвил Хофи.

– Неплохо уживается, – улыбнулся Алон, усаживаясь в плетеное кресло. – Ушебти – это как символ победы единобожия над идолопоклонством. Мы-то живы, а фараоны – где они? Нет их. Что стоишь? Располагайся.

Ицхак с кряхтеньем примостился в кресло напротив.

– Выпьешь?

Хофи мотнул головой.

– Ты не появляешься в управлении, – проговорил он с легким усилием, – и я решил встретиться на твоей территории.

– Так я не уволен? – приподнял бровь Алон.

– Моссад не разбрасывается ценными специалистами, – пробурчал генерал и почувствовал прилив раздражения. – Да, я сильно сглупил, послав за тобой опергруппу! Но меня оправдывает радение за интересы Израиля! В отличие от тебя, презревшего и службу, и долг! – Решив, что наговорил лишнего, Хофи поугрюмел и выдавил: – Прости, это я зря.

– Да нет, почему же, – спокойно сказал Рехавам. – Я действительно отодвинул в сторону службу, но вот насчет долга… Думаю, что мы немного по-разному воспринимаем это понятие. В данном случае я считал себя правым. Понять сущность того, кто к нам явился в образе Михи, уяснить, хотя бы для себя, чего он хочет и что нам от него ждать, – вот в чем заключался мой долг. Встретившись с Михой, я лишь сильнее уверился в той истине, которая мне открылась. Я не верю в приход Мессии, пойми, Изя, я просто знаю, что Миха – это Он.

Хофи не стал спорить. Генерал и сам не понимал теперь, как быть. Неуверенность, совершенно не свойственная ему ранее, все чаще и чаще посещала директора Моссада.

– Как тебе застенки КГБ? – перевел он разговор на другую тему.

– Вполне комфортные, – улыбнулся Алон. – Дверь, конечно, стальная, и на окне решетка, но пол выложен паркетом, мебель нормальная, и даже телевизор с холодильником стоят. Допрашивали меня долго, а я ничего и не скрывал. Почти ничего. Вербовать меня даже не пытались, да и предъявить мне было нечего – немецкий турист случайно забрел на старую мельницу, а там как раз схлестнулись две спецслужбы. Просто не повезло человеку. В Москве меня продержали ровно десять дней, после чего отвезли в Шереметьево и посадили в самолет.

– А вот Хареля они не выпустили…

– Рафи попался с оружием в руках. Не знаю, грозит ли ему Сибирь, но… В принципе, если мы выловим советского агента у нас, то сможем его обменять на Хареля.

– Я уже думал над этим, – проговорил генерал. – Пока что нет под рукой этого самого шпиона. Алон, ты мне вот что объясни. Стоит ли нам опасаться этого Михи? Враждебен ли он нам?

Рехавам ответил не сразу. Взяв подбородок в горсть, он долго смотрел за окно, где грустная Яэль занималась садоводством.

– Миха – новая величина, Изя, – негромко проговорил Алон. – И мы должны будем учитывать ее во всех наших будущих уравнениях, если можно так выразиться. Но Он вовсе не настроен против Израиля, понимаешь? Ручаться могу, что Миха просто желает блага своей стране, вот и все. И если мы не станем слишком пакостить СССР, то никогда не ощутим на своей шкуре враждебности Его.

– Будем считать, что ты меня успокоил, – проворчал Хофи и подумал, что надо будет усилить группу в Первомайске. Неизвестное пугает, верно, вот поэтому-то и нужно окружить Миху, держать этого мессию задрипанного под наблюдением, просто знать, где он и что делает, чтобы в любой момент можно было отдать приказ – и умелые, хорошо обученные парнишки помножат «новую величину» на нуль. Поерзав, он сказал вслух: – Кто-то предлагал выпить. Наливай!

Глава 11

В прихожке зазвонил телефон, и я прислушался: подойдет ли кто?

– Я возьму! – крикнула Настя. – Алё? Ага! Миша, это тебя!

Вздохнув, я покинул свое убежище.

– Кто?

– Света! Не моя, твоя.

– Она такая же моя, как… – проворчал я, забирая трубку. – Алло! Свет, ты?

– Я без костылей дошла! – похвастались на том конце провода.

– А если б шлепнулась? – заворчал я.

– Ну и ладно, ну и ладно! – пропела Светланка, будто подражая Маше. – Подумаешь! Встала бы. Я теперь могу… Миш, я так в школу хочу!

Я не выдержал и рассмеялся.

– Видишь, что надо пережить, чтобы желание учиться возникло!

– Да уж! А давай завтра, а? Я с тобой на автобусе доеду. Давай?

– Не спеши, Светочка, – покачал я головой, будто девушка могла меня видеть. – Мама твоя обо всем договорилась с директором?

– Да, да! – нетерпеливо откликнулась Шевелёва. – Контрольные я все посдавала, оценки за первую четверть мне выставили. Только…

– Только что?

Света вздохнула.

– Надо медкомиссию пройти…

– Во-от! Да я бы тебя хоть сейчас отвез, но без разрешения врачей… Сама понимаешь! Директор молодец, даже не ожидал от него – все гороно на уши поставил. Орал, говорят… «Ребенок хочет учиться! – кричал. – Так пусть учится! Он больше пережил, чем мы все, вместе взятые!»

– Да чего я там переживала… – смутилась девушка. – Ничего же не болело…

– Знаешь, душе бывает больней, чем телу.

– Знаю, знаю… – вздохнула Света. – Тогда в декабре только…

– Да тут осталось-то!

– Ага, целых две недели! А ты этот… бесконтактный массаж будешь еще делать?

– А надо? – улыбнулся я.

– Знаешь, я как-то привыкла… Мне потом так хорошо, так спокойно… И ночью крепко спится!

– Ладно, завтра в шесть. Годится?

– Ага! Ну, до завтра!

– Давай…

Я положил трубку и не сдержал улыбки. Привыкла она!

Я не зря выбрал вечернее время для визита к Шевелёвым. Мать близняшек работала на заводе им. 25 октября, и сегодня у нее вторая смена. Так что дома будут лишь Маша со Светой.

Все-таки стеснялся я Надежды Романовны! Паршиво бывает, когда приходится утешать женщину, у которой горе, но сколько же переживаний, смущения и неловкости испытываешь при матери, ребенку которой суждено было остаться калекой на всю жизнь, а он скоро опять пойдет в школу…

Сказать нечего, мне очень, очень приятно, что я смог, что Света уже здорова. Слабость, неуверенная походка – это все пройдет со временем.

Вот с такими мыслями я и явился в гости.

Открыла мне Маша. Заулыбалась сразу, распахнула дверь пошире.

– Заходи, заходи, Мишенька! Светка тебя уже заждалась! Привыкла, говорит!

– Бороться надо с вредными привычками, – улыбнулся я, вешая куртку и разуваясь.

– С полезными, Миша, с полезными!

– Где мои разношенные?

Подцепив тапки, я сначала прошел в ванную, тщательно вымыл руки, вытер их насухо и лишь затем направился в спальню. Света лежала в обычной своей ночнушке, сияла, как обычно, и лишь румянец во все щеки отличал ее сегодняшнее настроение.

– Привет! – сказала она торопливо. – На животик?

– На него, – улыбнулся я.

Кряхтя, девушка перевернулась.

– Лечить уже не буду, – предупредил я, – ты вполне здорова, а слабость… Думаю, к Новому году все придет в норму. Так только, подпитаю…

– Ага…

Я опустил руки, легонько провел ладонями поверх поясницы, чувствуя, как вдруг напряглись стройные «лапы». Вот тут-то меня и посетило первое подозрение. А Светка ли это вообще? Да, у Светланки ноги были худее, но мышечный тонус у нее восстановился еще на той неделе. Трудно распознать, чьи это ноги – близнецы же. Но! Светлана всегда лежала расслабленно, ей попросту тяжело было напрягать мышцы. А мы сейчас проверим! Старательно «зярядив» ноги девушки, я скомандовал:

– На спинку!

Света без разговоров переворачивалась, улыбаясь при этом смущенно, но не по причине стыдливости – она стеснялась своей «худобы». А вот Лжесвете такое было непривычно.

Она легла на спину. Глаза же в панике бегали и скакали, избегая встречи с моим взглядом.

Я наклонился и ласково сказал:

– Ма-аша…

Девушка зажмурилась и жалобно заныла:

– Я больше не буду! Мне только хотелось попробовать…

– Попробовала? – улыбнулся я.

– Ага… Мне так сты-ыдно!

Маша снова покраснела, глазки потупила – и вздохнула покаянно.

– Идите чай пить! – позвала Света. – Хватит уже…

– Миша, ты не обиделся? – шепотом спросила Маша.

– Нет.

– Совсем-совсем?

– Совсем-совсем. Пошли, пока Светка весь чай не выпила!

– Пошли! – радостно вскочила Маша.

Я проводил ее на кухню – девушка выступала в Светкиной ночнушке, словно в длинном платье, только вместо туфель на шпильке она обула тапки.

Света успела накрыть стол, выставив бутерброды, баранки, остаток вафельного торта, а посередине пыхтела фамильная ценность – электросамовар.

– Зря ты ее простил, – улыбнулась Светлана.

– А сама-то… – буркнула Маша.

– Я тоже виновата… – вздохнула сестра.

– Ой, да ни в чем вы не виноваты! – отмахнулся я. – По-русски это называется «озорство», тут даже прощать нечего! – И ухмыльнулся: – Отшлепать разве что обеих!

Близняшки мило покраснели, и тут в прихожей задренчал звонок, давая повод снять смущение.

– Я открою! – подхватилась Света.

Вставала она медленно, с легким напряжением, да и шагала неторопливо, экономя силы, но заметить в девчонке недавнюю инвалидку не получалось. Я гордо улыбнулся.

Щелкнул замок, и прихожка огласилась звонким голоском Инны:

– Привет, Машечка!

– Привет, – следующий в очереди голос тоже был девичьим, нежным, но уже и грудным. Что, и Рита здесь?

– Привет! – бодро поздоровался Дюша.

– Привет! – это уже фальцет Изи.

Все в сборе!

– Ой! – спохватилась Маша. – Я же в одной ночнушке!

Среагировал тут же:

– Жди!

Метнувшись в спальню, я подхватил халатик и вернулся обратно, натянуто улыбаясь гостям. Рита, увидев халат, сразу догадалась, в чем дело, и бесцеремонно придержала Изю, норовившего попасть на кухню первым. Динавицер затрепыхался, но вырываться не стал – его за шиворот держала сама Сулима!

Скользнув бочком в полуоткрытую дверь кухни, я распахнул халат. Маша радостно улыбнулась и мигом облачилась. Села, затягивая пояс, сразу принимая вид королевы, соизволившей дать аудиенцию. Рита заглянула и позвала всех за собой. Секунду спустя кухня была полна, и все наперебой поздравляли Машу с выздоровлением.

Девушка улыбалась, кивала, потом глянула на меня и сказала:

– Вообще-то я Маша.

Все смолкли, обернулись к Свете, а Дюха растерянно вымолвил:

– Ух, ты…

Светлана была счастлива – розыгрыш удался. Пусть слабость, пусть! Все равно она ходит сама, своими ногами, и уже не так важно, что они ровные, главное – здоровые!

– А давайте выпьем! – бухнула она. – Чаю!

Все засмеялись, стали рассаживаться за столом. Стульев на всех не хватило, и Андрей с Изей притащили из зала табуретки. Светка раскраснелась, глаза ее сияли – она цедила всем кипяток в кружки и чашки, а Маша щедро подливала заварки.

– Кому еще? Кому еще?

– А сахар где?

– Ты же с тортом! У тебя ничего не слипнется?

– Не-е, я закаленный!

– Ложечку дай!

– А ты пальцем…

– Ага! Чего б ты еще придумала!

– Изя! Дай вон тот подстаканник, а то у меня стакан горячий.

– Всем налили?

– Всем!

– И мне!

Света поднялась, почти не опираясь на стол, и подняла свою чашку с чаем. Она была торжественна… Я вздохнул.

– Я хочу выпить за нашего Мишу, – сказала девушка. – Если бы не он, я так бы и валялась, как сломанная кукла. За тебя, Мишенька!

Света вышла из-за стола, пробралась ко мне и поцеловала, мило краснея. Маша тотчас же последовала примеру сестры. Рита, сидевшая рядом со мной, чмокнула меня в левую щеку.

– И я! И я! – подскочила Инна. Обойдя Дюху, она подобралась ко мне со спины и дотянулась губами до правой щеки.

– Спасибо, девчонки, – улыбнулся я, боясь, что присущая мне сентиментальность даст о себе знать. В самом деле, я был тронут – сейчас текло время, когда девочки еще не мечтали стать путанами. Стояла пора искренности.

И тут опять звонок.

– Это, наверное, Альбинка! – обрадовалась Инна.

– Пошли открывать! – сказал я.

Мы промаршировали в прихожую, хихикая (наверное, чая перепили), и открыли дверь. На пороге стояли Аля Ефимова, Зина Тимофеева, Паха Почтарь и Жека Зенков.

– Я угадала, я угадала! – захлопала в ладоши Инна.

– Ой, здрасте! – заулыбалась Альбина.

– Вы нас не ждали, – радостно проговорила Зина, – а мы приперлись!

– Зиночка, не ждал, но рад! – честно признался я.

Гости повалили в дверь, но Зенкова я придержал.

– Жека, воды полно, заварка есть, но «девочки хочут немножечко кушать», как Циля Наумовна выражается. Будь другом, сбегай в гастроном!

– А-а…

– А как же! – последовал мой внятный ответ на невнятный вопрос. Я вытащил из кармана десятку и протянул Зенкову. – Купи пирожных, шоколадных и бисквитных, штук двадцать! Утащишь?

– Чтобы я, да не утащил пирожные? – хмыкнул Женька. – Может, чего поосновательней?

– Колбаски, если будет, и батон. В общем, сам смотри. Бери на все!

– Я мигом!

Вернувшись на кухню, я окунулся в радостный гвалт. Вот за это я и любил свой класс – дружные мы были.

«Дурак! Не были, а есть!» – поправился я тут же.

Зенков вернулся очень скоро, волоча целый ящик съестного – два кольца колбасы, два батона, пяток сырков, целую коробку пирожных, конфеты «Эльбрус» и батончики «Шоколадные», не познавшие привкус сои, и даже пачку чая – того самого, за нумером тридцать шесть.

– Представляешь? – сказал Жека, отпыхиваясь. – У них даже чай был! Видно, вечером выкинули, а никто и не знал!

– А чего не две взял?

– А это последняя!

– Все равно, командование выносит благодарность.

– Служу Советскому Союзу!

– Заноси!

– Есть!

«Деда Мороза с подарками» встретили восторженными криками, и девчонки тут же погнали мужской пол из кухни.

– Да ладно, ладно! Уходим!

– Думаешь, они бутерброды будут готовить? – поделился со мной Дюха подозрениями. – Как же! Шушукаются небось, обсуждают. По-моему, так. А кого им еще обсуждать, кроме нас? По-моему, так и никак иначе!

– Ты как Винни-Пух заговорил! – рассмеялся Павел.

– Заговоришь тут… Есть-то хочется!

Жека, неплохо соображавший в радиоделе, подошел ко мне, как к своему, и поинтересовался:

– Как у тебя с машиной?

– Пашет как зверь.

– Покажешь?

– Не вопрос.

Тут из кухни выглянула Рита, обвела сильную половину таким взглядом, что парни мигом находили себе срочные занятия, и сказала:

– Кушать подано. Садитесь жрать, пожалуйста!

– О-о-о! – застонал голодный люд и повалил на кухню.

«Спасибо, Наташка! – возблагодарил я своих „ангелиц“. – Спасибо, Ленка! Что бы я без вас делал? Протух бы уже, наверное, в своей отдельной двухкомнатной. А тут, как на тех „крылатых качелях“ – только радость впереди!»

– Мы же тут не поместимся, – забеспокоился Паха.

– А тут все со своими табуретками приходят, – хладнокровно сказала Рита.

– А давайте а-ля фуршет! – предложила Инна.

– Это как? – не догнал Изя.

– Стоя!

– И каждый со своей тарелочкой! – уточнила Маша.

– И чашкой!

– И стаканом!

– А кому не хватит посуды, кладет в рот заварку и пьет из самовара…

– Вот садюга!

Я выхватил свою чашку, а Света положила мне полное блюдце – и бутербродов, и пирожных.

– Светочка, я тогда или лопну, или стану толстым и некрасивым!

– Не станешь! – заулыбалась Шевелёва.

Рита, прижавшись к моей спине, жарко зашептала в ухо:

– У тебя не получится быть некрасивым!

– Вот договоришься! – постращал я ее. – Засмущаешь человека до потери пульса!

– А за что пьем? – выкрикнул Жека.

– За Свету! – тут же сориентировался я. – Ей скоро в школу!

– Ура-а! Да здравствует Светка!

И в кухне, и в прихожей, и в зале дружно захрустели да захлюпали. Разговоры шли веселые, да и кто живет мыслями в шестнадцать лет, когда хватает ощущений?

Через час, основательно подкрепившись и даже оставив угощение на долю «тети Нади», класс стал расходиться. Ну, как расходиться…

Мы всей толпой вывалились из подъезда и потопали под собственный аккомпанемент. По дороге наши сплоченные ряды таяли – группа одноклассников побежала на остановку, куда как раз подкатывал «Икарус», а остальные, громко прощаясь, «отрывались от коллектива» поодиночке, спеша домой.

До Дзержинского дошли лишь двое, я и Рита. Девушка держала меня под руку, то прижимаясь, то отстраняясь. Рита напевала несложный мотивчик или молчала, но это было то молчание, когда слова излишни.

– А Кольку в армию забрали, – негромко сообщила Сулима.

– Попрощался хоть?

– Заходил. Стаскивает шапочку, а голова уже бритая. Сказал, что в десант попал.

– ВДВ – это здорово. Не зря два года проживет.

– Наверное…

Помолчав, Рита заглянула мне в лицо, улыбаясь немного по-хулигански.

– А Маша мне все рассказала! – проговорила она со значением.

– Что рассказала? – уточнил я самым невинным голосом. – Как я ей халат притащил перед вашим визитом?

– Как ты ей попу гладил!

– Хорошая попа, круглая, – ухмыльнулся я, – тугая, как мячик… Ай!

Ритка больно ущипнула меня за мягкое место.

– Ты чё щипаешься?!

– А нечего тут! – устроила мне сцену Сулима. – Ты зачем Машку щупал? Хитрая, главное, такая!

– Да откуда ж я знал, что это Маша была? Они ж одинаковые! – попытался я найти оправдания. – И не щупал я ничего, это ж бесконтактный массаж! Хочешь, тебе сделаю?

– Дурак! – Рита убрала свою руку и отдалилась, хотя продолжала шагать рядом.

– Ты на меня обиделась? – огорчился я. – Ну, прости! Я вовсе не хотел тебя задеть, честное слово.

– Я знаю… – Сулима снова взяла меня под руку и проговорила негромко: – Мне и так с тобой хорошо, без массажей… Ой, а мы уже пришли!

Я взял ее за руку и пальцами погладил ладонь.

– Хороший ты человечек, Рита… – сказал. – Иногда заставляешь меня краснеть из-за своей откровенности, а порой, наоборот, поражаешь неиспорченностью. И тогда уже я краснею, стыдясь самого себя… Ну, и тех видений, которые ты во мне будишь, иногда не желая того.

Девушка опустила глаза – было темно, но фонари у подъезда Ритиного дома давали достаточно света.

– А мне порой кажется, – сказала Рита, – что это совсем не ты, а кто-то другой…

– Страшный? – криво усмехнулся я.

– Умный, – ласково улыбнулась девушка, поглаживая меня по рукаву, – красивый, добрый…

Она обняла меня и поцеловала. Нежно, без налета чувственности.

– Пока…

– Пока.

Постояв немного, я пошагал домой. Небо было ясное, самые яркие звезды мерцали в вышине. Ветерок доносил запах снега.

«Позабыто все на свете, сердце замерло у груди… – пел я про себя, а музыка словно шла из памяти. – Только небо, только ветер, только счастье впереди!..» А ведь и правда…

Я прекрасно осознавал, что на меня идет вежливая охота, что слежка, «наружка», но продолжал жить, как раньше. Не передвигался короткими перебежками, дворами и задами и бессонницей не маялся. Первые дни – да, и волнение мучило, и тревоги со страхами, но злость тоже никуда не делась. Чего ради я стану бояться и прятаться? Совесть моя чиста, мое дело правое.

И пошло оно все к черту!

Вот и сейчас я не высматривал «Волги» с антеннами или таинственные фургоны, направляя «Иж» к знакомой пятиэтажке. Сестры Шевелёвы поджидали на тротуаре, вместе со своей мамой.

– Сюда, дядь Игорь. Я щас!

– Да не торопись, – добродушно проворчал водила – доктор технаук.

Я вылез и громко спросил:

– Готовы? Здрасте, тёть Надь!

– Здравствуй, Мишенька! Вот, провожаю…

– Все будет в полном порядке! – бодро сказал я. – Сестрички, садимся!

Маша со Светой быстренько полезли на заднее сиденье. Я оглянулся, поглядел на их довольные личики и сказал:

– Поехали!

К школе мы подкатили без опоздания. Остановились там, где стояли «Жигули» директора и «ЛуАЗ» учителя труда.

– Ну, ни пуха ни пера! – пожелал Игорь Аркадьевич.

– К черту! – дуэтом ответили близняшки.

Выйдя, я отворил дверцу и помог выйти Свете. Девушка то бледнела, то розовела от волнения.

– Как медкомиссия? – спросил я ее обычным голосом, лишь бы отвлечь и успокоить. – Долго приставали?

– Да нет, – слабо улыбнулась Светлана. – Анализы брали, рентген делали, всю обстукали… Я тебя не выдала! – поспешно сказала она.

– Спасибо, – оценил я и подал руку. – Пошли, звонок скоро.

Я шагал слева от Светы, а Маша пристроилась справа. Никому я не звонил, не предупреждал, все в классе знали, что сегодня в школу придут обе Шевелёвы. Очень хотелось, чтобы ребята и девчата встретили Светланку, но это должно было выглядеть естественно – любой наигрыш Света вычислит, чувствительность у нее приобретенная.

До самых дверей школы я замечал лишь малолеток, носившихся по двору и штурмовавших кучи снега, которые старшеклассники нагребли на днях. Я покосился на Машу – лицо девушки понемногу вытягивалось, а уголки губ начинали вздрагивать.

Войдя в гулкое фойе, облегченно выдохнул – весь класс собрался здесь. Парни и девушки выстроились в несколько рядов, и едва Света переступила металлический порог, они грянули хором:

– Привет!

– Здравствуйте… – негромко, робко даже сказала девушка.

Одноклассники громко, радостно засмеялись, и всё разом смешалось – девчонки окружили нас со Светой, а парни крутились на заднем плане. Циля Наумовна стояла неподалеку, смахивая слезу умиления. Даже повариха с буфетчицей вышли, чтобы похлопать – за ними тянулся ароматный шлейф опары.

– Все, – улыбнулся я, отпуская руку Светы, – ты здорова!

– Как корова! – расплылась девушка.

Грянул звонок, и мой 9 «А» строем зашагал на урок. Я любил такие моменты, когда уже не вчуже наблюдал за товарищами по учебе, а чувствовал себя одним из них. У меня не получалось стать школьником в душе, я мог только притворяться – опыт прожитых лет давил пузыри фантазий.

С другой стороны, мое положение вполне меня устраивало – я был свободен от отроческих комплексов, от незнания и максимализма и в то же время пользовался всеми благами юности.

Красота!

Ворвавшись в класс, мы наполнили его гомоном. Энергетика! Пройдя к своей парте, я увидел, что больше не сижу один – слева разместилась Инна Дворская.

– А что делать, Миша? – развела она руками. – Они снова вместе, я третья лишняя! Не выгонишь?

– Оставайся, – мягко сказал я.

Сияющие близняшки прошли и сели на свои места. И даже появление сухой, бесцветной и жутко придирчивой Нины Константиновны, преподававшей математику, не убавило положительного заряда.

– Здравствуйте, дети, – сказала математичка. Оглядев класс, заметила Свету. Поправила очки и – о, чудо! – улыбнулась. – У нас новенькая… старенькая? Добро пожаловать, Светлана!

И многие в классе простили Нине Константиновне ее жесткость и черствость.

Дэвид Келли числился как «чиф оф стейшн»[45] в Москве. Попросту говоря, был резидентом ЦРУ под прикрытием атташе американского посольства. Навык разведчика он наработал изрядный, возглавляя «станции» США в целом ряде стран, хотя и не тех, что входят в первую десятку по влиянию в мире. Последний успех перепал Дэвиду в Катманду, где он завербовал Леонида Полищука (кличка «Уэй»).

Возможно, именно поэтому Келли и перевели в Москву, на «Чайковку»[46], как человека, хоть что-то смыслящего в загадочной русской душе.

Работать в Советской России было архисложно и опасно, всемогущий КГБ не давал расслабиться цэрэушникам ни на час, любой выезд из посольства был шагом в неизвестность.

И вызов в Вашингтон под самое Рождество Дэвид воспринял как подарок судьбы. Пусть он покинет заснеженную Москву всего на полторы недели, даже и за это короткое время можно успеть отогреться, отоспаться, отпраздновать Рождество со всем старанием!

Телефонный звонок вырвал его из страны грез на самом замечательном месте – Келли наряжал рождественскую елку в своем доме, симпатичном особнячке в Арлингтоне. Увы, офицер связи был категоричен – «мистера Келли» хотел видеть сам Колби[47]. Срочно.

Проклиная все на свете, Дэвид спустился в гараж и выехал на ночь глядя. В принципе, он все успеет, отсюда до Лэнгли всего девять миль. Вернется и завершит наряд елочки…

Промчавшись по автостраде им. Джорджа Вашингтона, Келли свернул на двухрядное шоссе и вскоре подъехал к пропускному пункту. Офицер на входе знал Дэвида в лицо, но все равно вперился взглядом в жетон-пропуск и лишь потом козырнул.

– Проезжайте, мистер Келли.

Дэвид сухо кивнул и выехал на обширнейшую стоянку, припарковав свой «Эльдорадо», самую скромную модель «Каддилака». Шагая к «цитадели демократии», он вдыхал сырую прель виргинских лесов и вспоминал Москву. Сейчас там наверняка мороз и снег, пахнет хвоей и мандаринами…

Семиэтажное здание из бетона, мрамора и стекла – замок «рыцарей плаща и кинжала» – не хранило тишину в поздний час. Жизнь здесь не замирала никогда. Минет ночь, и в четыре-пять утра аналитики состряпают ежедневный отчет для президента – этакие утренние новости на шести-восьми страницах, за каждую из которых лили кровь многих людей на всех широтах, совали взятки, похищали, пытали, предавали…

Келли поморщился. Любые рассуждения о нравственности в шпионской работе отдавали дешевой достоевщиной. Какая разница, сколькими жизнями оплачены секретные сведения? Главное, чтобы поменьше гробов покрывалось звездно-полосатым флагом, а числом пристреленных в джунглях Африки или забитых до смерти в трущобах Карачи Дэвид никогда не интересовался.

Раскланиваясь с редкими знакомыми, Келли поднялся на седьмой этаж и был допущен в кабинет директора. Днем отсюда открывался вид на живописную долину Потомака, а темнота сужала видимый мир, ограничивая его корпусами штаб-квартиры ЦРУ. Келли подобрался, оглядывая кабинет.

Уильям Колби устроился, присев на краешек большого письменного стола – одной ногой он упирался в ковер, а другой эдак легкомысленно помахивал. Хороший костюм с Олд-Бонд-стрит и модные очки придавали директору образ профессора. Впрочем, интеллигентность в самом деле была присуща Колби. Вот так глянешь на него в первый раз и примешь за обычного, законопослушного клерка, чиновника среднего звена, а ведь Уильям и в Европе отметился под конец Второй мировой, и в Корее засветился, а во Вьетнаме и вовсе лично измарался, когда ЦРУ развернуло операцию «Феникс» – много тысяч туземцев полегло тогда за недостаток лояльности.

Чуть сутулясь и понимающе кивая, Колби слушал своего гостя, занявшего удобное кресло. В госте чувствовалась еврейская кровь, а еще он смахивал на манекен в дорогом магазине – моложавое гладкое лицо, щеки выбриты до блеска, стрелки на брюках отутюжены до остроты, рубашка белее первого снега, в лакированные туфли смотреться можно.

– Вызывали, мистер Колби?

Директор живо соскочил со стола и пожал руку Келли:

– Привет, Дэвид! Извини, что оторвал от важных дел, но у нас тут тоже… дела! Знакомься – Илан Шарет, сотрудник посольства Израиля и наш большой друг. Илан – это Дэвид Келли, я рассказывал вам о нем.

– Рад сделать знакомство, мистер Келли, – дежурно улыбнулся Шарет, не покидая кресла. – Боюсь, вы могли меня принять за одного из ваших платных информаторов, поэтому хочу уточнить: я действительно, время от времени, оказываю помощь американским коллегам, но исключительно бескорыстно. Противодействие Советскому Союзу – наша общая цель, но Штатам куда легче достичь ее.

Колби указал Дэвиду на кресло, Келли кивнул и погрузился в скрипнувшую мякоть.

– Боюсь, мистер Шарет, что противодействие Советской России – не лучшая цель, – проворчал Дэвид. Этот лощеный и напыщенный иудей раздражал его. Возможно, потому, что именно он стал помехой накануне Рождества. – Шалопаи-газетчики так много врут о русских, что мы тратим даром миллиарды на защиту от них.

– Не обращайте внимания, Илан, – с легкой улыбкой сказал Колби. Прислонясь худой задницей к столу, он скрестил ноги и сложил руки на груди. – Дэвид любит изображать из себя жертву коммунистической пропаганды. Но к делу. Мистер Шарет сообщил мне весьма занятную новость, тебе тоже стоит его выслушать. Илан…

Израильтянин кивнул, быстро сделал два глотка из стакана с остуженной «Маунтин Вэлли» и начал:

– Еще в августе наш Моссад провел одну операцию в СССР, а именно в Одессе. Вдаваться в подробности не буду. Надо сказать, что моссадовцы, как правило, не охотятся за всякими техническими и военными секретами, а просто сманивают в Израиль русских инженеров и технологов. Но бывают и исключения. Одесская операция преследовала цель создать в СССР сеть добровольных помощников, через которых к нам начали бы поступать сведения по части высоких технологий и прочего. Как оказалось, КГБ знал о наших намерениях и уготовил Моссаду полный провал. Но суть не в этом…

Келли поморщился. Если к сути дела сказанное не относилось, то зачем вообще было болтать?

– Руководил операцией Рехавам Алон, известный в узких кругах аналитик, в прошлом лихой подполковник спецчастей, – продолжил Шарет. – Алон уже стар, и надо же было такому случиться – как раз во время операции в Бугаёвке – это одесское предместье – его настиг инфаркт… – Илан поведал цэрэушникам о бугаёвских событиях и снова сделал добрый глоток минералки. – Та история имела продолжение в октябре – Алон тайно встретился со своим спасителем в городе Пер-во-майс-ке. Ужасный язык… Директор Моссада послал по его следам группу спецназа, чтобы захватить Миху. Надо сказать, что Рехавам Алон к тому же известный раввин, то есть учитель веры, и Миху он воспринял как нового мессию. Дескать, тот и людей способен исцелить, и знает то, что доступно очень и очень малой группе людей. Я не буду раскрывать военные тайны ЦАХАЛ, скажу лишь, что Миха назвал точное число ядерных боезарядов, которыми обладает Израиль, кое-какие характеристики ракет «Иерихон-1», а также продукцию сверхрежимных заводов в Димоне.

Колби присвистнул.

– Да, господа, Михе известно то, за чем безуспешно охотится ваше РУМО![48] – с непонятным хвастовством сказал Шарет. – Именно поэтому директор Моссада и решил похитить Миху и перетащить его в Израиль. К сожалению, операция сорвалась – КГБ сработал на опережение. Всю опергруппу и Алона задержали и переправили в Москву, а вот Миха ушел. Но перед этим он сообщил еще одну информацию, знать которую не мог вообще никто: он четко указал, что на досрочных выборах в Палату общин Великобритании 10 октября победят лейбористы, и назвал точное число мест, которые они займут.

– И когда он сказал это? – заинтересовался Келли.

– За четыре дня до выборов.

– Пророк, значит? – усмехнулся Дэвид. – Новый Христос? Исцеляет страждущих, знает будущее…

– Вот вам, Дэвид, и карты в руки, – подхватил Колби. – Когда вы возвращаетесь в Москву?

– Четвертого января, – насупился Келли.

– Отлично! Займетесь Михой с пятого числа. Мы должны выяснить, кто он – очередной лжепророк или реальный источник ценнейшей информации. Меня, как и моего коллегу, господина Хофи, не слишком интересуют случаи исцеления, хотя это и служит косвенным подтверждением, скажем так, не совсем обычных способностей объекта. Но если Миха действительно ясновидец, или предиктор, или как это еще называется, то я хочу, чтобы он находился у меня под рукой, желательно в хорошо охраняемом месте.

– Это задание? – озаботился Келли.

– Да, Дэвид, – твердо сказал директор ЦРУ, – это задание.

– Хорошо, мистер Колби, – поднялся Келли, – мы выполним и это.

– Счастливого Рождества, Дэвид! – белозубо улыбнулся директор, и раздражение Келли достигло пика.

Он покинул кабинет, не утолив желания запустить чем-нибудь в эту интеллигентную морду. Кипя от злости, отпуская отборную нецензурщину, Келли спустился вниз, энергично прошагал к паркингу, уселся за руль и с наслаждением грохнул дверцей.

– С наступающим, Юрий Владимирович!

– И вас, Григорий Федорович. Судя по вашему тону, есть успехи?

– Да, Юрий Владимирович!

– Слушаю.

Андропов медленно откинулся на спинку кресла и положил руки на подлокотники. Пальцы правой руки нетерпеливо выбивали дробь.

– Мы обнаружили двух человек, необъяснимым образом исцелившихся этой осенью. Причем оба проживают в Первомайске.

– Ага! – довольно кивнул председатель КГБ. – Еще один аргумент в пользу того, что Миха – первомаец. Я ничего не перепутал, Алон именно так именовал «Хилера»?

– Да, Юрий Владимирович, именно так, но тут два варианта. Либо это еврейское имя «Миха», что означает «Подобный Господу», либо сокращение от имени Михаил, принятое в молодежной среде.

– Ясно. Так что там с исцелениями? Только в деталях, пожалуйста.

– Да, Юрий Владимирович. Один из исцеленных – Давид Моисеевич Кацман, тысяча девятьсот шестого года рождения. Член ВКП(б) с тысяча девятьсот тридцать девятого года. Воевал на Центральном фронте. После ранения поступил в вуз, сотрудничал с академиком Лебедевым, с тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года работал в лаборатории вычислительной математики и техники Института математики АН УССР – это тот институт, что после стал Институтом кибернетики. Сейчас на пенсии. Около десяти лет мается… хм… болеет подагрой, что вызвало интоксикацию и болезнь почек…

«Мой диагноз! – похолодел Андропов. – Моя хворь, мой приговор…»

– Последний приступ наблюдался в начале октября, – продолжал начальник ВГУ, – тогда Кацмана на неделю уложили в больницу, чтобы «прокапать» и хотя бы облегчить болезненное состояние. С той поры Давид Моисеевич не обращался в поликлинику и «скорую», как бывало раньше, не вызывал. А в ноябре Кацману нужно было проходить ВТЭК, и вот там произошло то, что драматурги зовут немой сценой. Давид Моисеевич заявил, что лечился методом иглоукалывания, занимался йогой, принимал травяные настои – и полностью излечился. Врачи были вынуждены этот факт подтвердить – никаких следов подагры, кроме слегка опухших суставов! Ни отложений, ни избытка мочевой кислоты в крови – ничего! Вот тут запись эксперта. Цитирую: «Избавиться от подагры полностью невозможно, вне зависимости от возраста пациента или стадии запущенности самой патологии. В основу развития недуга заложен генетический фактор, что объясняет поражение тканей почек уже на начальном этапе, когда в крови фиксируют повышенное количество мочевой кислоты. Именно поэтому ни один метод не позволит навсегда устранить сбой в организме». Вот так! А у Кацмана этот самый сбой устранен!

– Замечательно… – медленно проговорил Андропов. – Просто превосходно… Контакты Кацмана с Михой установлены?

– Пока нет, Юрий Владимирович, – виновато сказал Григоренко, – но группа работает.

– Продолжайте в том же духе, – кивнул председатель КГБ. – Та-ак… Хм. Все, как в той детской игре, еще не «горячо, горячо!», но уже «теплее». А кто второй?

– Вторая, Юрий Владимирович. – Начальник ВГУ полистал бумаги в папке. – Светлана Алексеевна Шевелёва, тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения. Проживает там же, в Первомайске. В мае этого года попала в автокатастрофу, где случилось защемление нервов спинного мозга, из-за чего девушке парализовало всю нижнюю часть тела. Раз в месяц или реже Светлану посещала фельдшер, обучая сестру и мать Светы лечебному массажу и уходу за девушкой, поскольку при этом… м-м… парапарезе человек не может контролировать ни дефекацию, ни мочеиспускание.

– Бедная девочка… – проворчал Андропов.

– Да уж! – поддакнул Григоренко. – В шестнадцать-то лет! Правда, Света не сдавалась – закончила восемь классов, а затем выполняла все домашние задания и контрольные работы. И что же? В начале декабря Шевелёва получила разрешение продолжить учебу! Был большой переполох в гороно, но директор школы отстоял свою ученицу. Разумеется, потребовалась медицинская комиссия. Она-то и подтвердила необыкновенное – Светлана полностью восстановилась, сама ходит, и так далее. Эксперты и в этом случае выразили особые мнения. Дескать, такое невозможно! Прозвучали даже обвинения в подлоге – не было, мол, никакого передавливания нервов! Но рентгеновские снимки это зафиксировали, так что… Интересно, что Света свое исцеление объясняет похожим образом, чуть ли не вторя Кацману – иглоукалывание, лечебный массаж, народные средства…

– Понятно, Григорий Федорович. Думаю, вы напали на след! Действуйте. Я очень надеюсь, что мы с этим Михой увидимся в новом году. И вот что… – Андропов потер щеку, из-за чего рот его вяло скривился. – Будьте предельно осторожны! Миха – не враг нам, скорее он союзник – вспомните случай с Исаевой.

– Да, конечно, Юрий Владимирович.

– И еще… Как там Моссад? Вертится еще по Первомайску?

– Вертится, – нахмурился Григоренко. – Дважды фиксировали, но те уходили. Людей маловато, Юрий Владимирович. Нам бы хоть малую группу от «семерки»…

– Берите, я распоряжусь. Ну, успеха нам!

Григоренко покинул кабинет, а председатель КГБ поднялся и прошел к окну. Что он там видел, осталось тайной, но губы Андропова то и дело изламывала улыбка.

Часы показывали шесть вечера, когда я вернулся домой, а за окнами уже чернела ночь. Никаких дурацких каникул никому не светило, кроме школьников, да и сегодня был обычный рабочий день. Праздник, отмеченный красным в календаре, наступит завтра, то есть в полночь, а второго – пожалте на работу!

Заглянув на кухню, я застал там одну лишь маму – повязав передник, она умудрялась готовить сразу оливье, селедку под шубой и жарить котлеты.

– Привет! – сказал я. – С наступающим!

Мама улыбнулась и подставила щеку. Я ее чмокнул и сказал:

– Присмотрю за котлетами. – Подняв крышку сковородки, осторожно перевернул подрумянившиеся, исходившие ароматным паром кулинарные изделия, после чего спросил: – А где все?

– Сбежали! – воскликнула мама. – Бросили меня одну! Папа куда-то поехал с Игорем, вроде как за мандаринами, а Настька с Иркой бегает и со Светкой…

Следующие полчаса мы молчали, сосредоточенно готовя угощения. Наконец котлеты прожарились как надо, я подлил чуть-чуть водички, чтобы те пропарились, и переключил конфорку на самый малый – пущай потомятся, им полезно.

Мама тоже управилась – красиво выложила салаты в тяжелые хрустальные приборы и присела на стул. Спохватившись, бросилась к буфету и достала четыре мандарина, которые в СССР почему-то поспевали аккурат к Новому году. Честно поделив цитрусовые, сказала заговорщицки:

– Угощайся, пока никого нет!

Я с удовольствием угостился, посматривая на маму. Она на самом деле красивая женщина, и даже роды не испортили ее фигуры. Помню прекрасно, как мы в прошлом году ездили в Ялту – мама в синем бикини не уступала молодым девчонкам.

– О чем задумалась? – мягко сказал я.

– Да так… – вздохнула мама, улыбнувшись слегка.

Подумав, стоит ли сейчас заговаривать о серьезном, я решил, что вполне.

– Мам, знаешь, что мне иногда кажется… – начал я осторожно. – Что ты не совсем довольна своей жизнью.

– Сына, кто же ей бывает доволен…

– Верно, – кивнул я, очищая второй мандарин. – Но если человеку не в радость то, как он живет, он пытается что-то поменять в своей жизни. И это правильно, а вот ты…

– А я? – Мама посмотрела на меня.

Я не отвел глаз. Сейчас я не маскировался под отрока-переростка, а говорил от себя, человека пожилого и бывалого, много-много раз обдумывавшего свое прошлое. Мама работала на сахарном заводе техником-технологом, но это отнюдь не было пределом ее желаний.

– Помню, – затянул я, – как ты однажды призналась, что мечтала поступить в Одесский универ и стать инженером-химиком. Ты очень этого хотела, но…

– А-а! – слабо отмахнулась мама. – Мечтала, да… Но тут все так закрутилось… Сначала ты родился, потом Настька…

– …И ты убедила себя, что долг превыше всего! Надо, дескать, не о себе думать, а о детках, о муже, хранить тепло домашнего очага и тому подобное. Ма-ам! Я не буду с тобой спорить, смысла нет – то время уже прошло, но тебе тридцать пять всего. Верней, скоро стукнет. Тебе сейчас даже на очное можно поступать, не то что на заочное!

– Ах, Миша… – опять вздохнула мама. – Думаешь, все так просто? Я, вон, техникум еле-еле закончила, по вечерам занималась! Конечно, тяжко бывает… Я же рано встаю. Вы все еще спите, а я на цыпочках прохожу на кухню и завариваю себе кофе. Сижу в одиночестве, цежу свой кофеек и думаю. Разные мысли в голову лезут, иногда очень невеселые. Неужто, думаешь, вот так вся жизнь и пройдет? В стирках, готовках, уборках? Сейчас-то хоть полегче стало, а раньше… Жуть! А что делать?

– Смотря когда, – улыбнулся я. – Сейчас – готовиться, а летом поступать.

– Да ну тебя! – засмеялась мама. – Папа твой, когда ложится, детектив читает перед сном или фантастику, а я с учебником химии лягу?

– А почему бы и нет?

Мама посмотрела на меня с некоторой растерянностью, беспомощностью даже.

– Ты это серьезно?

– Совершенно!

– Ох, Миша, Миша… – мамуля нервно-зябко потерла плечи. – А кормить вас кто будет? И… и вообще?

– Мам, не надо нас кормить, мы уже сами можем кушать, – заулыбался я. – А сварить чего или пожарить и я смогу, и Настя. Ты выдели себе хотя бы часа три вечером. Себе! Для себя! Учись или делай маникюр. Ты же красивая женщина, мам!

– Ты уже и в этом разбираешься? – улыбнулась мама, гладя меня по голове.

– Это у меня врожденное! Я же тоже не стою на месте – вон, послезавтра мне в Москву ехать!

– Ох, а я и забыла! – всполошилась родительница.

– Ма-ам! – успокоил я ее. – Все уже собрано, выглажено, документы, деньги, путевка – все на месте. Сяду и поеду, не волнуйся. И не отвлекайся! Я хочу многого добиться, но у меня есть еще одно сильное желание – чтобы ты перестала махать на себя рукой! Пожалуйста, не числи себя в тылу, а нас на передовой. Три часа в день, мамочка! С Настей я поговорю, она возьмет на себя часть твоих обязанностей. И я возьму, и папа!

Мама долго смотрела в темное окно, а потом неожиданно обняла меня, притянула к себе и шепнула:

– Ладно, я попробую!

Длинный подзаголовок гласил: «31 декабря 1974 года – 25 августа 1975 года: в Москве в павильонах ВДНХ будет подведен итог второму этапу Всесоюзного смотра НТТМ, посвященного 50-летию присвоения комсомолу имени В. И. Ленина.

Бюро ЦК ВЛКСМ, главный комитет ВДНХ, президиум ВСНТО и президиум Центрального совета ВОИР приняли решение провести в 1971–1975 годах всесоюзный смотр научно-технического творчества молодежи.

Цель смотра – широко привлечь молодых рабочих, колхозников, инженеров и техников, студентов, учащихся ПТУ, воинов Советской Армии к решению задач, выдвинутых XXIV съездом КПСС по повышению эффективности общественного производства.

В первом полугодии 1975 года на ВДНХ будет работать Центральная выставка НТТМ. В период выставки будут проведены дни молодых новаторов, встречи с учеными и изобретателями, творческие дискуссии, посещение предприятий и институтов. Выделяется 10 тыс. бесплатных путевок на ВДНХ для наиболее проявивших себя молодых умельцев…»

Я отложил буклетик-программку. Ну, что, молодой умелец? Действуй! Привлекай внимание общественности к своей нескромной персоне. Как говорят наши заклятые друзья-американцы, без publicity, то бишь известности, не добьешься prosperity, то бишь процветания.

Я рассчитывал, что центральная выставка НТТМ пройдет в большом «Монреальском» павильоне, но там еще не закончили с остеклением. А на улице – январь. Январь 1975-го!

Я блаженно улыбнулся. Мою микро-ЭВМ разместили в павильоне «Вычислительная техника». Когда-то там стоял совсем другой павильон – «Азербайджанская ССР», выполненный в чудном восточном стиле, но в 67-м его накрыли металлическим коробом в стиле раннего хай-тека и спрятали всю красоту. Хорошо хоть не уничтожили.

«Коминтерн-1» почти не вызывал интереса у гуляющих по ВДНХ. В павильон с буквами «ВТ» заглядывали лишь те, кто в самом деле интересовался вычислительной техникой – инженеры, программисты, студенты. Будущие юзеры.

У меня горло пересохло отвечать, столько сыпалось вопросов. Несколько человек промолчало – осмотрели, пощупали, пожали мне руку и ушли.

Я вышел на свежий воздух и сразу увидел куратора. Антон Гаврилович оказался человеком большой пробивной силы – пользуясь моим маленьким триумфом в Киеве, он пролез и на московскую, «настоящую» ВДНХ. Ну, по крайней мере, папа с мамой остались довольны – сыночек под присмотром!

И даже под слишком бдительным – мне лишь однажды удалось исчезнуть из поля зрения куратора – отлучился к телефонной будке, чтобы позвонить Марине. Увы, на мои две копейки трубка ответила унылыми гудками.

Правда, на ВДНХ Данилин «приподнял» мне настроение, пообещав доставить нужных людей к моим «экспонатам». Вон, вроде тащит кого-то.

Антон Гаврилович доставил представительного генерал-майора и представил его:

– Михаил, это Револий Михайлович, доктор технических наук, профессор, директор Центрального НИИ радиоэлектронных систем.

– Просто Миша, – отрекомендовался я, весьма довольный сделанным знакомством. Ведь генерал-майор был сыном Суслова, того самого «человека в калошах», второго человека в Политбюро после «дорогого Леонида Ильича».

– Рад! – прогудел Револий Михайлович. – Глушков известил меня еще месяц назад, он в полном восторге от вашей ЭВМ. Мне, признаться, не верится, что столь сложную машину собрал школьник.

– Я и сам не до конца верю в это, – похмыкал я, изображая смущение. – Но если вы обеспечите меня всеми комплектующими, я соберу такую же за неделю.

– Ловлю на слове! – рассмеялся Суслов. – Показывайте.

Я раздвинул любопытствующих и усадил генерал-майора перед монитором. Револий Михайлович уловил суть довольно быстро и вскоре оживленно елозил мышкой по коврику.

– Здорово! – сказал Револий Михайлович, отстраняясь. – А можно глянуть на потроха?

Я вскрыл для него системник.

– Это шина такая? Ага… – бормотал он. – Так сюда же можно еще подсадить схем?

– Для того и такая, чтобы расширения делать.

– Очень, очень технологично… О программах я вообще молчу! – Суслов задумался. – Послушайте, Миша… Можно вас так называть?

– Да, конечно.

– А если мы позаимствуем вашу ЭВМ для всестороннего, скажем так, изучения? М-м? Конечно, я оформлю все нужные документы, чтобы вы не думали, будто мы ее стяжали!

– Я вам доверяю, Револий Михайлович, – улыбнулся я.

– Вот и отлично! Вы до которого в Москве пробудете?

– До восьмого – точно.

– Замечательно! Я сейчас же займусь оформлением бумаг! Антон Гаврилович, будьте на связи.

Данилин приложил пятерню к сердцу, молча заверяя Суслова в своей исключительной расположенности.

– Ну, все, товарищ комсомолец! – потер он ладони. – Лед тронулся!

– Вы уверены? – усомнился я.

– Револий Михалыч никогда ничего не делает зря, – весомо сказал куратор. – Если уж взялся, значит, будет толк. Ну, что, товарищ комсомолец? Можешь быть свободен до вечера! В шесть мы заселяемся в гостиницу, не забыл? Гуляй, а я постерегу ЭВМ. Надо дождаться товарища Суслова…

Я обрадовался и мигом покинул территорию ВДНХ. Забежав в будку телефона у станции метро, набрал номер Марины и затаив дыхание слушал долгие гудки. Один гудочек… Второй… Третий… С каждым гудком надежда на встречу таяла рывками.

Неожиданно в трубке щелкнуло, и знакомый голос сказал:

– Алё?

– Привет, – отозвался я.

– Ой, это ты? – обрадовался голос. – Привет! А ты где? В Москве?

– В Москве! Где тебя найти?

– Давай лучше я тебя найду! Я возьму машину. Ты где точно?

– Метро «ВДНХ».

– Найду! Жди!

Повесив трубку, я долго не мог унять улыбку.

Я степенно прохаживался по тротуару, когда к бровке подлетел «москвичонок»-универсал. Узнав Марину на месте водителя, быстренько подошел, плюхнулся на переднее сиденье и повернулся к девушке с твердым намерением поцеловать ее первым. По-дружески, разумеется. По-товарищески. По-комсомольски… И чмокнул-таки Марину в уголок рта.

Марина улыбнулась, отерла пальчиком следы помады с моих губ и сказала:

– Поехали ко мне? Я переоденусь, и мы погуляем! Ага?

Я молча кивнул – во рту пересохло, а воображение рисовало всякие картинки, запрещенные «до 18». Моей «скво» не трудно было угадать, о чем я думаю и на что надеюсь, но все-таки она оставалась обычной девчонкой. Иначе не сказала бы:

– Я слишком стара для тебя!

– Ага! – фыркнул я. – Хороша старушка! Да тебе на подиумах можно дефилировать, как супермодели, а ты из себя ископаемое строишь!

Марина рассмеялась.

– Нет, ну правда, – упрямилась она. – Я на семь лет тебя старше!

– Ты уверена? – ласково спросил я.

Марина поулыбалась, взглядывая на меня, и приуныла вдруг. Ох, уж этот мне переменчивый нрав!

– В этом году мы обязательно придем за тобой, – пробормотала она.

– Ты правильно сказала: «Мы». Твоя служба тебе «идет», а ты подходишь службе. И не надо, чтобы все сорвалось из-за меня.

– Ты не боишься?

Я прислушался к себе.

– Нет. Просто мне надо спешить, надо успеть сделать… много чего, прежде чем вежливые дяди из вашей конторы постучатся в мою дверь. Я должен успеть.

– Должен успеть – что?

– Знаешь, – вздохнул я, – труднее всего скрывать что-то от тебя. Я успокаиваю себя тем, что говорю: «Маринке я все обязательно расскажу!» Но не сейчас. Я – наш! Советский! Это главное. Поняла?

– Умгу… Значит, ты точно не мессия!

– Ага! – фыркнул я. – Мессия-атеист! Такое сочетание годилось бы для юмористического журнала религиозных фанатиков, если бы они вообще обладали чувством юмора. Знаешь… Я сейчас подумал, что был бы даже рад, если бы КГБ в самом деле пересеклось со мной. Но чтобы это были не оперативники из 7-го управления, а товарищ председатель Комитета государственной безопасности.

– Андропов?! – удивилась Марина. – И что бы ты ему сказал?

– Ну, сначала я бы его подлечил.

– Хм… Разумно. Миша, ты будишь мое жгучее женское любопытство!

– Я все тебе обязательно расскажу!

– Ну-ну… – заулыбалась «скво». – Секундочку, подъехали уже… нам во-он туда!

Дом, в котором жила Марина, стоял рядом с республиканской юношеской библиотекой.

– Я быстро! – пообещала «скво», покидая машину. – Только оденусь потеплее.

– Меня мой куратор отпустил до шести часов, – сказал я, выбираясь следом.

– Успеем! Строгий дядька?

– Строгий, но и пройдошливый… Пронырливый!

«Росита» зазвякала ключами. Дверь Маринкиной квартиры открылась и впустила нас внутрь. Обычная двушка, ничего особенного. Бамбуковые панели на стене прихожей и какой-то страшненький божок на трюмо явно были «приветами» из Латинской Америки.

– Вот здесь я и живу! – сказала Марина. – Вернее, бываю иногда!

Войдя в комнату, она сделала несколько шагов и замерла. Я был слишком увлечен своими мыслями, чтобы отслеживать происходящее, и прошел за девушкой. Мы остановились рядом, глядя в угол, где стояло большое кожаное кресло. В нем развалился молодой мужчина лет тридцати, плохо выбритый и грязновато одетый. Он сидел, закинув ногу за ногу, и злорадно ухмылялся, держа в руке пистолет. Не направлял его, не угрожал, просто напоминал, кто тут хозяин положения.

– Ершов, скотина, – холодно, едва сдерживая злость, начала Марина, – какого черта ты делаешь в моем доме?

– Вас ждал, голубки! – губы Ершова разлезлись в пакостной улыбочке. – Как услыхал твой радостный голосок за дверью, так и жду. «Ой, это ты? Привет! А ты где?» – передразнил он Марину. – Дождался, вот! Теперь затеем теплый домашний вечерок вопросов и ответов… Что, Мишка? Все испортил дядька Гришка?

– Морду бы тебе набить… дядя, – спокойно сказал я, – так ведь не поможет. До тебя хоть дошло, что ты оскорбил девушку?

– Ах, как романтично! – воскликнул Ершов, рывком поднимаясь из кресла.

Именно этим моментом я и воспользовался – толкнув Маринку в сторону дивана, подальше от линии огня, прыгнул к Григорию. На меня махом навалился неприятный запах давно не мытого тела и нестиранного белья, перекошенное лицо Ершова оказалось на расстоянии вытянутой руки, а дуло пистолета уперлось мне в живот. Выстрела я не дождался – Гриша не успел снять «ПМ» с предохранителя. В последнюю долю секунды я не ударил «дядьку Гришку» кулаком в челюсть, а просто дал пощечину. Этого хватило для нокаута – Ершов отлетел обратно в кресло.

Поднявшись с колен и бурно дыша, я отшвырнул пистолет.

«Дышу, как после хорошего секса! – поиздевался над собой. – А огнестрелы меня уже замучили – так и тычут ими со всех сторон!»

Я обернулся к Маринке – девушка поднималась с дивана, растрепанная и бледная.

– Все уже, – пробормотал я.

– Ты цел? Он тебя не ранил?

– Все нормально… Уф-ф! Сейчас отдышусь… Связать надо этого лба.

– Лейкопластырь подойдет?

– Годится.

Пока я держал грязные запястья Ершова, «скво» старательно накрутила на них клейкую ленту.

– Да хватит, наверное.

– А все уже. Кончился!

Я приблизился к Григорию, все еще не подававшего признаки жизни. Зашиб я его, что ли? Да нет, пульс есть… И что мне с ним делать?

– Ершов опасен, – вынес я вердикт, – он может сдать и меня, и тебя. Если в Комитете узнают, что ты все это время скрывала правду, тебя с позором выгонят. А меня посадят в бункер со всеми удобствами. И тут только два выхода: либо вывезти «дядю Гришу» за МКАД и там ликвидировать, либо…

– Что ты хочешь сделать? – почему-то шепотом спросила Марина.

– Провести операцию на сознании, – криво усмехнулся я. – Давно хотел… пооперировать, но вмешиваться в работу мозга… чревато. А тут выбора нет! Вернее, есть, но убивать мне надоело. Попробую вылечить!

Григорий издал легкий стон, правая нога шевельнулась. Да, здорово я его треснул – вон, вся щека синяя. Собравшись с силами, я подступился к Ершову, став за спинкой кресла, и возложил ему руки на голову, стараясь не думать о спутанных волосах.

Мне предстояла сложнейшая и очень тонкая работа – разорвать одни связи в мозге и протянуть другие. Убавить себялюбие и «долить» ответственности. Сделать для Ершова понятия «честь» и «долг» значимыми. Пробудить истинное благородство и реанимировать совесть. Никогда бы я не решился сотворить такое с обычным человеком – пятьдесят на пятьдесят, что после «операции» пациента придется отвозить в психушку. Или в морг.

Но Ершов был врагом. Значит, надо его сделать другом.

Я закрыл глаза, ощущая сложнейшую вязь нейронов, трехмерную паутину, оплетавшую наш разум, путаницу слабых токов. Никакой ауры, якобы зримой экстрасенсами, я не углядел, но вот «горячие» сгустки эгоистических наклонностей приметил. И стал их «охлаждать», осторожно разрывая кое-какие «ниточки», определявшие характер Ершова лет с трех – именно тогда закладывается девяносто процентов связей в мозге.

Операция длилась минут пять, но мне эти долгие секунды показались вечностью. Я до того вымотался, что едва устоял, цепляясь за кресло. Кое-как доплелся до дивана и ухнул, отваливаясь на спинку.

– Что с тобой? – склонилась надо мной Марина. – Мишенька!

– Все нормально… – выдавил я. – Вымотался просто…

Ершов громко застонал, откидывая голову на спинку и морщась. Раскрыв глаза, он посмотрел на девушку, на меня, на свои спеленутые руки и уткнулся лицом в растопыренные ладони. Его плечи затряслись, он постанывал, размазывая слезы грязными пальцами.

– Что с ним? – боязливо спросила Марина.

– Муки совести… – слабо улыбнулся я. – Катарсис…[49]

– Простите-е… – заскулил Ершов, упираясь локтями в колени. – Мариночка, прости… Михаил…

– Марин, – попросил я, – разрежь ему пластырь.

– Думаешь? – засомневалась «скво».

– Режь.

Девушка подошла к Ершову, который качался, тихонечко подвывая, и осторожно тронула его за рукав. Григорий вздрогнул, поднимая мокрое, страшное, грязное лицо, – и надо было видеть, какой робкой надеждой засветились его глаза!

– Руки, – буркнула Марина, качнув ножом, и Ершов с готовностью протянул свои запачканные конечности.

«Если Марина станет их резать, он и это стерпит», – подумал я и с кряхтением сел, отдуваясь. Да-а… Вот это ничего себе… Ну, у меня уже бывало так, чтобы устать, «как никогда». Профессиональный рост.

С треском лопнул лейкопластырь, и Ершов со второго раза отодрал клейкие путы.

– Спасибо! – выдохнул он, успокаиваясь.

– Пожалуйста, – проворчала «скво».

Помолчав, Григорий глянул в мою сторону и горько усмехнулся.

– Еще недавно я верил обещанию Калугина перевести меня в ПГУ. А я же знал, знал, что он предатель! И все равно, решил воспользоваться случаем. И кто я после этого? – погладив свою щеку, он болезненно поморщился: – Хорошо ты мне врезал, аж мозги сполоснуло!

– Ты все это время скрывался? – подала голос Марина.

– Прятался, – скривился Григорий, – ушел на дно, как подводная лодка… Воняю теперь.

– Можешь воспользоваться моей ванной… – предложила «скво» без особого желания.

– Нет-нет! – поспешно ответил Ершов. – Знаю одну дачку, а при ней банька. Растоплю, как полагается, приведу себя в порядок…

– Планы есть? – спросил я. Последние несколько минут я стал ощущать Ершова очень хорошо. Это был другой человек, операция на сознании прошла успешно.

– А какие у меня планы? – вздохнул Григорий. – Вымоюсь, наглажусь – и к Первенцеву. Ему решать с моими планами… Ладно, пойду я… – Поднявшись, он забормотал: – Натоптал тебе тут…

Слабость из меня уходила понемногу, но не потакать же ей. Наклонившись, я поднял табельное оружие Ершова, встал и протянул ему.

– Держи.

Григорий болезненно сморщился, но осторожно принял «макаров» и как-то стыдливо запихал в карман.

– Ну, пошел я…

– До свиданья, – сказала Марина.

Ершов заулыбался до того по-детски, что меня даже жалость «пробила».

– До свиданья! – торопливо сказал он и скрылся за дверью.

А мы с Мариной сидели и молчали.

– Ну что? – я начал вставать, глядя на девушку. – Пойдем гулять?

– Пошли! – встрепенулась «скво». – А то уже два скоро!

На этот раз неведомые боги пространства смилостивились над Келли и не стали его мучить головными болями после перелета через океан. Посольский лимузин мягко катил из Шереметьева, и Дэвид ощутил удовлетворение – негатив покинул его, облез, как старая краска, облупился с души шелухой.

В принципе, и Рождество он провел, как полагается – с индейкой под клюквенным соусом да с яблочным пирогом. В счастливом одиночестве. Наверное, тогдашнее умиротворение и пригладило чувства, осадило муть. Ну, и слава богу.

Келли давно препарировал свою природу – в нем вечно боролись два начала, подталкивая и осаживая, пихая на подвиги и удерживая дома. Поддашься лени, отдохнешь, отсидишься за прочными стенами, наслаждаясь покоем, а через день-другой уже чувствуешь беспокойство. Выдержать можно неделю, не дольше – дурацкому организму станет не хватать адреналина, всех этих опасностей, тайн и хождений по лезвию, когда нет полутонов и оттенков – мир делится на черное и белое, а твоя задача – пройти дистанцию, уворачиваясь от холодного оружия и вжимаясь в грязь, всем своим трясущимся нутром ощущая, как свистят пули, выпущенные из оружия огнестрельного. Разумеется, опять кончается терпение, и ты снова жаждешь тишины, горячей ванны, бурбона на два пальца и контрабандной сигары.

И вот минула очередная неделя покоя и умиротворения…

Келли усмехнулся: «И снова в бой, – как писал тот русский поэт…» А в Советской России бой начинается прямо в аэропорту, как только удастся миновать пограничный кордон. Сразу возвращаются полузабытые настороженность и готовность уйти с линии огня. Или открыть огонь на поражение…

За окном поплыли московские улицы, украшенные иллюминацией, но все равно казавшиеся голыми и пустыми без рекламных огней. В этом Келли находил особенный советский шарм, смелое противоборство с бездушной куплей-продажей, давным-давно завладевшими Западом. Вот только поверить в то, что коммунисты предпочитают мелкобуржуазные радости человеческим отношениям, мешали иные приметы – идеология напирала со всех сторон: со стен домов, с перекрестков, с растяжек над улицами. Везде, повсюду трепетали красные флаги и крошечные флажки, профили Ленина, а то и всей большевистской троицы, считая Маркса с Энгельсом. Еще советские мастера пропаганды и агитации обожали громоздить серпы с молотами… «Тоже своего рода реклама!» – усмехнулся резидент. Но сейчас, поздним вечером, вся эта nagliadnaya agitatsia словно попряталась, скрылась в темноте.

Легкий стылый ветерок мел поземкой, завивая конфетти и петли серпантина. Минул Новый год, промелькнул между полуночью и первой секундой 1975-го, а ждать ли нового счастья?..

– Русский Новый год – это что-то среднее между нашим Рождеством и Днем благодарения, – бодро сказал Джек Даунинг, проявивший инициативу и встретивший Келли в аэропорту. – Кстати, как отметили Рождество?

– В тишине и покое, – усмехнулся Дэвид и покосился на Джека.

Даунинг числился гражданским помощником атташе по вопросам обороны в посольстве США, а на деле подчинялся ему. Как там русские говаривают? Инициатива наказуема?

Келли усмехнулся, но не стал тут же «грузить» подчиненного – напряжение все не отпускало его. Вокруг притаилась Москва…

Но вот «Линкольн Континентэл» свернул на улицу Чайковского, и далеко впереди высветилась ступенчатая громада посольства. Станция…

Дэвид шумно выдохнул. Преодолев мрачные, негостеприимные воды, он высаживается на Острове Свободы…

Резидент покривился, вспомнив, что так Фидель прозывает Кубу, и тут же исправил ошибку – он въезжает в цитадель Демократии…

Лимузин притормозил, сворачивая, и вкатился во внутренний двор посольства. Всё, они на территории Штатов! Здесь даже дышалось легче…

– Пошли, Джек, разговор есть.

– Да, шеф…

В гулком коридоре резиденту встретился сам посол.

– Хэлло, Дэвид! – бодро сказал Стессел.

– Хэлло, Уолт, – кивнул Келли, отделавшись такой же дежурной улыбкой – посол будто в зеркало глянул.

В кабинете атташе все еще горел свет, и мисс Петерсон, приписанная к консульскому отделу, суетилась, наводя порядок с папками и бумагами.

– Хэлло, Марта! – бросил Дэвид, валясь в кресло. – Фу-у…

– Ох, я не успела прибраться, шеф!

– Пустое! – отмахнулся Келли. – Присаживайся. Устроим, как русские говорят, «летучку».

– Пьятиминютка, – выговорил Даунинг.

Дэвид откинулся на мягкую спинку и забарабанил пальцами по краю стола, постукивая перстнем.

– Колби дал новое задание, – заговорил он деловито. – Нужно найти одного молодого человека. Здесь, в России. Вернее, на Украине, но это одно и то же. Его зовут Миха.

Открыв кожаную папочку, Келли передал Джеку фотографию объекта – длинные черные волосы, нос с горбинкой, чувственные губы, жесткая линия подбородка.

– Он очень молод, нет и двадцати. Может, даже учится в школе. Скорее всего, живет в городе Первомайске, только не перепутай, их тут несколько, этих Первомайсков. Нужный нам – в Николаевской области. Колби озадачил меня, а я сваливаю задачу на тебя, Джек. Займись этим Михой.

– Да, шеф, – кисло ответил Даунинг.

– Только учти, человечек этот очень даже непростой… – выложив все, что знал сам по объекту «Некст», Келли добавил: – И помни, что Моссад тоже за ним охотится. Да и КГБ не отстает. Наша задача – опередить их и прибыть к финишу первыми!