Танец с драконами

ПОСВЯЩЕНИЕ

Эта книга – моим поклонникам:

Lodey, Trebla, Stego, Pod,

Caress, Yags, X-Ray и Mr. X,

Kate, Chataya, Mormont, Mich,

Jamie, Vanessa, Ro,

Stubby, Louise, Agravaine,

Wert, Malt, Jo,

Mouse, Telisiane, Blackfyre,

Stone, Coyote’s Daughter,

и всем остальным безумным мужчинам и диким женщинам

Братства Без Знамён.

Моим интернет-волшебникам:

Элио и Линде, лордам сайта Westeros,

Winter и Fabio с сайта winter-is-coming,

Питеру Гиббсу с сайта Dragonstone,

с которого всё начиналось.

Мужчинам и женщинам с сайта Asshai в Испании,

которые пели нам о медведе и деве на ярмарке;

потрясающим фанатам в Италии,

которые дали мне так много вина;

моим читателям в России, Финляндии, Германии,

Бразилии, Португалии, Франции, и Нидерландах,

и всем читателям в других дальних странах,

которые ждали этот танец,

и всем друзьям и поклонникам,

с которыми я ещё не встретился.

Благодарю за ваше терпение.

ПОЯСНЕНИЕ ПО ПОВОДУ ХРОНОЛОГИИ

Прошло немало времени между книгами, я знаю.

Так что будет полезным кое о чем напомнить.

Книга, которую держите в руках – пятый том «Песни Льда и Огня». Четвертый том назывался «Пир для Воронов». Тем не менее, «Танец» не следует за «Пиром» в традиционном значении этого слова – скорее, они бегут друг с другом в одной упряжке.

Действие обеих книг начинается непосредственно после событий «Бури Мечей». Поскольку события «Пира» развивались вокруг Королевской Гавани, на Железных Островах и в Дорне, «Танец» покажет нам север – Чёрный Замок, Стену (и земли за ней), а также Пентос и Залив Работорговцев за Узким Морем. Это сделано для того, чтобы рассказать историю Тириона Ланнистера, Джона Сноу, Дейенерис Таргариен и всех остальных персонажей, которых вы не встретили в четвертом томе. Эти две книги не следуют друг за другом – они параллельны… поделены географически, а не хронологически.

Но лишь до определенного момента.

«Танец с Драконами» – более длинная книга, чем «Пир для Воронов», и покрывает более долгий период времени. В конце этого тома вы встретите некоторых героев «Пира для Воронов». И это означает именно то, что вы думаете: действие «Танца» вышло за временные рамки «Пира», и два потока снова слились друг с другом.

Затем будут «Ветры Зимы», в которых, я надеюсь, они будут мерзнуть вместе…..

Джордж Р. Р. Мартин

Апрель 2011

Пролог

Ночь смердела человечиной.

Варг остановился под деревом и принюхался. Его серую шкуру избороздили тени. Благоухающий хвоей ветер донёс человеческий запах сквозь другие, более слабые – тюленя, лисицы, зайца, оленя и даже волка. Эти запахи тоже принадлежали людям, варг это знал. Затхлый, кислый смрад старых шкур, почти неслышимый среди перебивавшей его вони гнили, крови и дыма. Только человек сдирал с других зверей шкуры и шерсть, и носил их на себе.

Варги, в отличие от волков, людей не боятся. От ненависти и голода скрутило брюхо. Он издал низкий рык, подзывая одноглазого брата и младшую сестру-хитрюгу, и побежал между деревьев. Его стая шла за ним по пятам. Они тоже учуяли запах. На бегу он смотрел вокруг не только своими, но и их глазами – и видел себя самого, несущегося впереди. Из длинных серых пастей теплыми белыми облачками вырывался пар. Между пальцами на лапах намерз твёрдый как камень лёд, но сейчас шла охота, и впереди была дичь.

«Плоть, – думал варг, – мясо».

Человек-одиночка – лёгкая добыча. Он велик и силён, и зрение у него острое, но слышат люди плохо и ничего не чуют. Олени, лоси и даже зайцы быстрее людей, медведи и вепри свирепее в бою. Но в стае люди опасны. Когда волки приблизились к добыче, варг услышал скулёж человечьего щенка, хруст выпавшего прошлой ночью снега под неуклюжими лапами двуногих, лязг твёрдых шкур и длинных серых когтей, что несли с собой люди.

«Мечи, – прошептал ему внутренний голос, – копья».

Деревья отрастили ледяные клыки, скалившиеся с голых бурых ветвей. Одноглазый продрался через подлесок, сбивая с веток снег, и сородичи последовали за ним – вверх на холм и вниз по склону, пока перед ними не расступился лес, и они не увидели людей на поляне. Одна из них оказалась самкой, а меховой сверток, что она сжимала в руках – её детёнышем.

«Оставь её напоследок, – прошептал голос, – самцы опаснее».

Те что-то рычали друг другу, как обычно поступают люди, но варг учуял их страх. У одного из них был деревянный зуб длиной в его собственный рост. Самец метнул своё оружие, но его рука дрогнула, и зуб пролетел слишком высоко.

А потом стая бросилась на них.

Его одноглазый брат сбил метнувшего зуб в сугроб и разорвал сопротивляющемуся человеку горло. Сестра подкралась к другому самцу сзади и повалила его на землю. Остались самка и детёныш – для него.

У самки тоже был зуб – маленький, костяной. Но едва челюсти варга сомкнулись на её ноге, она его выронила и упала, прижимая к себе орущего детеныша. Под шкурами сама самка оказалась кожа да кости, но зато её груди – полны молока. Самое сладкое мясо было у детёныша. Лучшие куски волк оставил брату. Стая набивала свои животы, а смёрзшийся снег вокруг тел стал розово-красным.

Далеко от этого места, в глиняной хижине с соломенной крышей и дырой вместо дымохода, на полу из утоптанной земли Варамир задрожал, кашлянул и облизал губы. Его глаза покраснели, губы потрескались, в горле першило, но вкус крови и жира все еще наполнял рот, хотя пустой желудок требовал пищи.

«Плоть ребёнка, – подумал варг, вспоминая Желвака. – Человеческое мясо».

Неужели он пал так низко, что его уже тянет на человечину? Он почти наяву услышал рык Хаггона:

– Человек может есть мясо зверей, звери – мясо человека, но если человек ест человеческое мясо – это мерзость.

«Мерзость». Любимое словечко Хаггона. «Мерзость, мерзость, мерзость». Есть человеческое мясо – мерзость, спариваться в теле волка с волчицей – мерзость, но завладеть телом другого человека – наихудшая мерзость из всех.

«Хаггон был слабаком, боялся собственной силы. Он умер в слезах в одиночестве, когда я отнял у него вторую жизнь. – Варамир сам сожрал его сердце. – Он научил меня многому, и последним, что я узнал у него, был вкус человеческой плоти».

Однако в тот раз варг находился в теле волка. Сам он никогда не пробовал человеческое мясо, но не возражал, чтобы его стая попировала. Волки были такими же доходягами, как он сам, исхудалыми, замёрзшими, голодными. И эта добыча...

«...двое мужчин и женщина с ребёнком на руках, бегущие от поражения навстречу смерти. Они бы всё равно скоро погибли – от холода или голода. Такая смерть была лучше, быстрее. Милосерднее».

– Милосерднее. – Последнее слово он произнес вслух. В горле саднило, но было приятно услышать человеческий голос, даже свой собственный. Пахло плесенью и сыростью, земля была холодной и твердой, очаг больше дымил, чем согревал. Едва не обжигаясь, Варамир подполз почти вплотную к самому пламени, время от времени кашляя и вздрагивая. В боку пульсировала боль от открывшейся раны. Кровь засохла твёрдой коричневой коркой, пропитав штаны до самых колен.

Репейница предупреждала его, что это может случиться.

– Я постаралась зашить её, как смогла, – сказала она. – Но ты должен отдыхать и позволить ране зажить, иначе она вновь откроется.

Репейница была последней из его спутников – копьеносица, крепкая, как старый корень, морщинистая, с бородавками на обветренном лице. Остальные покинули их по дороге. Один за другим, они отставали или уходили вперёд, к своим старым деревням, к Молочной реке, к Суровому Долу или навстречу одинокой смерти в лесу. Варамир не знал точно, да ему было всё равно.

«Надо было переселиться в одного из них, когда была возможность. В одного из близнецов или в здоровяка со шрамом на лице, или в рыжего юнца».

Впрочем, он боялся: кто-то из окружающих мог понять, что происходит. Тогда они накинулись бы на него и убили. Кроме того, его неотступно преследовали слова Хаггона, и, поэтому, этот свой шанс варг упустил.

После битвы у него были тысячи спутников, и они пробирались через лес – замёрзшие, напуганные, спасающиеся от обрушившейся на них резни у Стены. Некоторые говорили о том, чтобы вернуться к своим покинутым жилищам, другие о том, чтобы предпринять вторую атаку на ворота, но большинство понятия не имело, куда идти и что делать. Они бежали от ворон в чёрных плащах и рыцарей в серой стали, но сейчас их преследовали куда более безжалостные враги. С каждым днём на лесных тропах оставались новые и новые трупы. Кто-то умер от голода, кто-то от холода, прочие от болезней. Кого-то убили те, кто называл себя их братьями по оружию, когда они все вместе выступили на юг с Мансом Налётчиком, Королем-за-Стеной.

– Манс пал, – говорили друг другу выжившие полными отчаяния голосами. – Манса взяли в плен. Манса убили.

– Харма мертва, Манса взяли в плен, остальные разбежались и бросили нас, – сообщила ему Репейница, зашивая его рану. – Тормунд, Плакальщик, Шестишкурый – все они храбрые воины. Где они теперь?

«Она меня не узнала, – догадался тогда Варамир. – Да и с какой стати должна узнать?» Без своих зверей он не выглядел великим человеком. «Я был Варамиром Шестишкурым, что делил хлеб с МансомНалётчиком». Он стал называть себя Варамиром, когда ему было десять. «Имя, достойное лорда, достойное песен, великое имя, внушающее страх». Однако и он бежал от ворон, как испуганный заяц. Грозный лорд Варамир перетрусил, но он бы не вынес позора, узнай его копьеносица, поэтому ей он представился Хаггоном. Потом он сам удивлялся, отчего из всех возможных имён ему на ум пришло именно это имя. «Я сожрал его сердце и выпил его кровь, и он всё ещё преследует меня».

В один из дней их долгого бегства из леса прискакал всадник на тощей белой лошади и прокричал, что всем им нужно идти к реке Молочной, что Плакальщик собирает воинов, чтобы пересечь мост Черепов и захватить Сумеречную Башню. Многие последовали за ним, но ещё больше осталось. Позже угрюмый воин в мехах и янтаре, переходя от костра к костру, убеждал выживших отправиться на север и спасаться в долине теннов. С чего он решил, что там они будут в безопасности, когда сами тенны сбежали из этого места, Варамир так и не понял, но за воином последовали сотни людей. Ещё сотни ушли с лесной ведьмой, у которой было видение о целом флоте кораблей, приплывшем, чтобы увезти вольный народ на юг.

– Мы должны пойти к морю! – кричала Матушка Кротиха, и её приверженцы повернули на восток.

Будь у него силы, Варамир и сам бы к ним присоединился. Однако море было серым, холодным и очень далёким, и он знал, что не доживёт, чтобы его увидеть. Варг уже девять раз умирал, но на этот раз умрёт по-настоящему. «Беличий плащ, – вспомнил он, – он зарезал меня из-за беличьего плаща».

Его владелица была мертва, её затылок превратился в кровавую кашу вперемешку с кусочками костей, но её плащ выглядел плотным и тёплым. Шёл снег, а Варамир потерял свои плащи у Стены. Его спальные шкуры и шерстяное белье, сапоги из овчины и подбитые мехом рукавицы, запас медовухи и прочих съестных припасов, пряди волос, срезанные у женщин, с которыми спал, даже золотые наручи, подаренные Мансом – всё было потеряно и брошено.

«Я сгорел и умер, и после этого я побежал, наполовину обезумевший от боли и страха». Его до сих пор мучил за это стыд, но ведь он оказался такой не один. Другие тоже бежали – сотни и тысячи. «Битва была проиграна. Пришли рыцари, неуязвимые в своей стали, и они убивали всех, кто остался, чтобы сражаться. Беги или умри».

Но от смерти так легко не убежишь. Когда Варамир наткнулся в лесу на мёртвую женщину, он опустился на колени, чтобы снять с неё плащ и не заметил мальчика – пока тот не выскочил из укрытия, и, воткнув в бок Варамира длинный костяной нож, вырвал накидку из сжатых пальцев Шестишкурого.

– Его мать, – объяснила ему позже Репейница, когда мальчика и след простыл. – Это был плащ его матери, и, увидев, что ты её грабишь...

– Она умерла, – сказал Варамир, вздрогнув, когда костяная игла проткнула его плоть. – Кто-то размозжил ей голову. Какая-то ворона.

– Не вороны. Рогоногие. Я видела. – Игла стянула края раны в боку. – Дикари. А кто остался, чтобы укротить их?

«Никого. Если Манс мёртв, вольный народ обречён». Тенны, великаны и рогоногие, пещерные жители с подпиленными зубами и народ западного побережья с их костяными колесницами... все они обречены. Даже вороны. Они, возможно, ещё не знают этого, но эти ублюдки в чёрных плащах погибнут вместе с остальными. Враг идёт.

В его голове прозвучало эхо грубого голоса Хаггона:

– Ты умрёшь дюжиной смертей, мальчик, и каждая из них будет болезненной... Но после того как, придёт твоя истинная смерть, ты будешь жить снова. Говорят, вторая жизнь проще и приятней.

Уже скоро Варамир Шестишкурый узнает, так ли это. Он чувствовал вкус своей истинной смерти в едком дыме, что висел в воздухе, ощущал её в жаре под своими пальцами, когда просовывал руку под одежду, чтобы потрогать рану. Его захлёстывал холод, пробирая до костей. На этот раз, должно быть, его убьёт мороз.

Его предпоследняя смерть была от огня. «Я сгорел». Сперва, в замешательстве он подумал, что какой-то лучник со Стены пронзил его горящей стрелой... Но огонь пожирал изнутри. И эта боль...

До этого Варамир умирал девять раз. Однажды он умер, пронзённый копьём, другой раз от медвежьих зубов, разодравших горло, ещё раз в луже крови, родив мёртвого щенка. В первый раз он умер, когда ему было всего шесть – тогда топор собственного отца раскроил ему череп. Но даже это не принесло столько мучений, как пожирающий заживо огонь в его внутренностях, охвативший крылья. Когда Варамир попытался улететь, то панический полёт только раздул пламя, заставив его гореть ещё жарче. Вот только что он парил над стеной, следя орлиными глазами за передвижениями людей внизу – и вот уже пламя обратило его сердце в пепел, вышвырнув визжащий дух Варамира назад в собственную шкуру, и ещё на какое-то время он обезумел от боли. Ему хватило простого воспоминания об этом, чтобы вновь задрожать.

Тогда он и заметил, что очаг потух.

Осталась только серо-чёрная мешанина головешек, да несколько тлевших углей посреди золы. «Дым ещё есть, ему только нужно дерево». Скрежетнув зубами от боли, Варамир подполз к куче наломанных веток, которые перед уходом на охоту собрала Репейница, и кинул несколько хворостин в кучу золы.

– Хватай, – прохрипел он. – Гори.

Варамир подул на угли и вознёс про себя молитву безымянным богам лесов, холмов и полей.

Боги не ответили ему. Чуть погодя пропал и дым, а в маленькой хижине становилось всё холоднее. У Варамира не было ни кремня, ни трута, ни сухих щепок для растопки. Ему не удастся разжечь огонь снова – по крайней мере, самостоятельно.

– Репейница, – позвал он хриплым, полным боли голосом. – Репейница!

У неё был острый подбородок, сплюснутый нос, а на щеке родинка с четырьмя тёмными волосками. Уродливое лицо и грубое, однако сейчас он многое бы отдал, чтобы вновь увидеть его в дверях лачуги. – «Надо было переселиться в неё, пока она не ушла».

Сколько её не было? Два дня? Три? Варамир не знал. В хижине было темно. Он то погружался в сон, то просыпался, не понимая толком, день на дворе или ночь.

– Жди, – сказала она. – Схожу раздобыть еды.

И он, как дурак, ждал, размышляя о Хаггоне, Желваке и всех тех скверных поступках, что совершил за свою долгую жизнь. Но дни сменялись ночами, а Репейница так и не вернулась.

«Она и не вернётся».

Варамир гадал, не мог ли он чем-то себя выдать? Вдруг, глядя на него, она поняла, что он замышляет, или, может, он бормотал об этом в горячечном бреду?

«Мерзость», – услышал он голос Хаггона, словно тот стоял рядом, в этой самой комнате.

– Она просто уродливая копьеносица, – сказал ему Варамир. – А я великий человек. Я Варамир, варг, оборотень. Неправильно, если она останется жить, а я умру.

Ему никто не ответил – никого тут и не было. Репейница ушла и бросила его, как и все остальные.

Точно так же его бросила и собственная мать. «Она оплакивала Желвака, но никогда не оплакивала меня». Тем утром отец вытащил его из кровати, чтобы отвести к Хаггону, а она даже на него не взглянула. Он визжал и лягался, когда отец тащил его по лесу, пока тот его не отшлёпал, велев замолкнуть.

– Твоё место среди тебе подобных! – Вот и всё, что он сказал, швырнув сына к ногам Хаггона.

«Он оказался не так уж неправ, – подумал Варамир, дрожа от холода. –Хаггон многому меня научил: охотиться и рыбачить, разделывать туши и чистить рыбу, находить дорогу в лесу. И он обучил меня обычаям варгов и поведал мне тайны оборотничества, хотя мой дар был сильнее, чем у него самого».

Много лет спустя он попытался найти своих родителей, чтобы сказать им, что их Комок стал великим Варамиром Шестишкурым, но мать и отец давно умерли и были преданы огню. «Перешли в деревья и реки, перешли в камни и землю. Превратились в прах и пепел». Именно эти слова сказала его матери лесная ведьма в день, когда умер Желвак. Комок не хотел стать прахом земным – мальчик грезил о том дне, когда барды воспоют его деяния, а прекрасные девушки одарят поцелуями.

«Когда я вырасту, то стану Королём-за-Стеной», – обещал себе Комок. Он не стал королём, но был весьма близок к этому. Имя Варамира Шестишкурого вселяло страх в сердца людей. Он ехал в бой верхом на белой медведице тринадцати футов ростом, держал на коротком поводке трёх волков и сумеречного кота и сидел по правую руку от Манса Налётчика.

«Это из-за Манса я оказался здесь. Зря я его послушал. Надо было влезть в шкуру моей медведицы и разорвать его на кусочки».

Ещё до Манса Варамир был кем-то вроде лорда. Он жил один в чертоге, выстроенном из мха, земли и срубленных брёвен, который до него принадлежал Хаггону. Сюда приходили его звери. С десяток деревень платили ему дань хлебом, солью и сидром, поставляли плоды из своих садов и овощи с огородов. Мясо он добывал сам. Когда Варамир хотел женщину, то посылал сумеречного кота следовать за ней по пятам – и любая приглянувшаяся Варамиру девушка безропотно ложилась к нему в постель. Некоторые приходили в слезах, да, но всё же приходили. Варамир давал им своё семя, брал прядь их волос себе на память и отсылал обратно. Время от времени какой-нибудь деревенский герой являлся к нему с копьём в руках, чтобы уничтожить чудовище и спасти сестру, любовницу или дочь. Этих он убивал, но женщинам никогда не причинял вреда. Некоторых он даже осчастливил детьми.

«Недоростки. Маленькие и хилые, как Комок, и никто из них не обладал даром».

Страх заставил его, пошатываясь, подняться на ноги. Держась за бок, чтобы унять сочившуюся из раны кровь, Варамир доковылял до двери, откинул рваную шкуру, прикрывавшую проём, и оказался перед сплошной белой стеной. «Снег». Неудивительно, что внутри стало так темно и дымно. Падающий снег похоронил под собой хижину.

Варамир толкнул снежную стену, и та рассыпалась – снег был всё ещё мягким и мокрым. Снаружи, словно смерть белела ночь, рваные бледные облака пресмыкались перед серебристой луной, а с небес холодно взирали тысячи звёзд. Он видел горбатые очертания хижин, погребённых под снежными заносами, и за ними бледную тень закованного в лёд чардрева. К югу и западу от холмов простиралась необозримая белая пустошь. Всё вокруг замерло, кроме летящего снега.

– Репейница, – еле слышно позвал Варамир, пытаясь представить, как далеко та могла уйти.

«Репейница. Женщина. Где ты?»

Вдалеке завыл волк.

Варамира пробила дрожь. Он узнал этот вой, так же как Комок когда-то узнавал голос своей матери.

«Одноглазый».

Самый старший из трёх, самый крупный и свирепый. Охотник – более поджарый, быстрый и молодой, а Хитрюга – коварнее, но оба боялись Одноглазого. Старый волк был бесстрашным, безжалостным и диким.

Умерев в теле орла, Варамир потерял власть над другими своими зверьми. Его сумеречный кот убежал в лес, а белая медведица набросилась с когтями на стоявших поблизости людей, успев разорвать четверых, пока её не закололи копьём. Она убила бы и Варамира, окажись он рядом. Медведица ненавидела его и приходила в ярость каждый раз, когда варг надевал её шкуру или забирался ей на спину.

А вот его волки...

«Мои братья. Моя стая».

Много ночей подряд он спал среди них, его окружали их мохнатые тела, помогая сохранить тепло.

«Когда я умру, они съедят меня и оставят только кости, которые оттают из-под снега с приходом весны». – Эта мысль странным образом утешала. В прошлом волки Варамира частенько приходили к нему за едой – и вполне естественно, что он, в конце концов, накормит их ещё раз. Он вполне может начать свою вторую жизнь, обгладывая тёплую мёртвую плоть со своего собственного трупа.

Из всех зверей проще всего привязать к себе собак. Те живут так близко к людям, что и сами становятся почти что людьми. Вселиться в собаку, надеть её шкуру – всё равно что обуть старый разношенный башмак из мягкой кожи. Башмак по своей форме уже готов принять ногу, и собака готова принять ошейник – даже если ошейник невидим для глаз. С волками труднее. Человек может подружиться с волком, даже сломить его волю, но никому не под силу приручить его полностью.

– Волки и женщины вступают в супружество раз и навсегда, – не раз повторял ему Хаггон. – Ты вселяешься в волка, и это как брак. С этого дня волк – часть тебя, а ты – его часть. Вы оба меняетесь.

С другими зверями лучше не связываться, считал охотник. Коты самодовольны, жестоки и в любой момент готовы на тебя броситься. Лоси и олени – добыча для хищников: если носить их шкуру слишком долго, даже отчаянный храбрец станет трусом. Медведи, вепри, барсуки, хорьки... Хаггон всего этого не одобрял.

– Ты никогда не захочешь носить эти шкуры, мальчик. Тебе не понравится то, во что они тебя превратят.

По его словам, птицы были хуже всего.

– Человеку не следует покидать землю. Проведи слишком много времени в облаках – и не захочешь возвращаться обратно. Я знавал оборотней, что пробовали вселяться в ястребов, сов, воронов. Потом даже в собственной шкуре они становились безразличны ко всему и только пялились в треклятые небеса.

Впрочем, так считали далеко не все оборотни. Как-то, когда Комку было десять, Хаггон сводил его на сборище себе подобных. Больше всего в кругу было варгов – волчьих братьев, но оборотни показались мальчику куда интереснее и захватывающе. Боррок так походил на своего вепря, что ему только клыков не доставало, у Орелла был орёл, у Вереск – её сумеречный кот (стоило Комку его увидеть, как он захотел сумеречного кота и себе), у Гризеллы – козы...

И никто из них не обладал силой Варамира Шестишкурого, даже сам Хаггон, высокий и мрачный, с грубыми, как камень руками. Охотник умер, обливаясь слезами, после того как Варамир отобрал у него Серую Шкуру, прокатился в теле волка и заявил, что забирает зверя себе.

«Не достанется тебе второй жизни, старик».

Тогда он величал себя Варамиром Троешкурым. Серая Шкура стал четвёртым, хотя старый волк был хил, почти беззуб и вскоре умер вслед за Хаггоном.

Варамир мог вселиться в любого зверя, в какого хотел, подчинить его своей воле, сделать его тело своим собственным, будь то собака или волк, медведь или барсук...

«Репейница», – подумал он.

Хаггон назвал бы это мерзостью, страшнейшим грехом на свете, но Хаггон мёртв, съеден и сожжён. Манс бы тоже его проклял, но Манс или убит, или попал в плен.

«Никто не узнает. Я стану Репейницей-копьеносицей, а Варамир Шестишкурый умрёт».

Он подозревал, что вместе со старым телом лишится своего дара, потеряет своих волков и проживет остаток жизни костлявой бородавчатой бабой... но он будет жить.

«Если она вернётся. Если у меня хватит сил с ней справиться».

У Варамира закружилась голова, и он обнаружил, что стоит на четвереньках, сунув руки в сугроб. Он зачерпнул пригоршню снега и сунул в рот, растёр по бороде и растрескавшимся губам, всасывая влагу. Вода оказалась такой холодной, что он еле заставил себя её проглотить, и вновь осознал, что весь горит.

От талого снега ему только больше захотелось есть. Желудок требовал еды, а не воды. Снегопад прекратился, но поднялся ветер, который наполнил воздух снежной крупой, хлеставшей Варамира по лицу, пока тот пробирался через сугроб. Рана в боку то открывалась, то закрывалась вновь. Добравшись до чардрева, он нашёл упавшую ветку – достаточно длинную, чтобы послужить ему костылём. Тяжело опираясь на палку, Варамир поковылял к ближайшей хижине. Может быть, жители, убегая, что-нибудь забыли... куль с яблоками, кусок вяленого мяса – что угодно, что помогло бы ему продержаться до прихода Репейницы.

Варамир почти добрался до хижины, когда костыль надломился под его весом, и ноги подкосились.

Варамир не мог сказать, как долго он пролежал, марая снег кровью.

«Меня засыплет снегом».

Тихая смерть.

«Говорят, замерзающие, перед самым концом чувствуют тепло – тепло и сонливость». Хорошо будет снова ощутить тепло, хотя обидно, что он так никогда и не увидит зелёные земли и жаркие страны за Стеной, о которых пел Манс.

– Таким, как мы, не место в мире за Стеной, – говаривал Хаггон. – Вольный народ хоть и боится оборотней, но уважает, а к югу от Стены поклонщики ловят нас и потрошат, как свиней.

«Ты предостерегал меня, – думал Варамир, – но ты же и показал мне Восточный Дозор». Ему было тогда десять, не больше. Хаггон выменял у ворон дюжину ниток янтаря и полные сани пушнины на шесть бурдюков вина, кирпич соли и медный котелок. В Восточном Дозоре торговать было лучше, чем в Чёрном замке – сюда приходили корабли, груженые товарами из сказочных земель за морем. Среди ворон Хаггон был известен как охотник и друг Ночного Дозора, и они охотно слушали вести, которые тот приносил из-за Стены. Некоторые знали, что он оборотень, но открыто об этом не говорили. Там, в Восточном Дозоре-у-моря, мальчик, которым он когда-то был, начал грезить о тёплом юге.

Варамир чувствовал, как у него на лбу тают снежинки.

«Это не так страшно, как сгореть заживо. Дайте мне уснуть и больше не проснуться, дайте мне начать мою вторую жизнь».

Его волки были уже недалеко – он их чувствовал. Он отбросит это бренное тело и превратиться в одного из них, охотящихся в ночи и воющих на луну. Варг станет настоящим волком.

«Вот только которым?»

Только не Хитрюгой. Хаггон назвал бы это мерзостью, но Варамир частенько вселялся в Хитрюгу, когда Одноглазый подминал её под себя. Впрочем, он не хотел прожить свою жизнь самкой – разве что у него не останется другого выбора. Охотник подошёл бы ему больше, он младше... хотя Одноглазый крупнее и свирепее, и когда у Хитрюги начиналась течка, её брал именно Одноглазый.

– Говорят, ты обо всём забываешь, – сказал ему Хаггон за несколько недель до своей смерти. – Когда умирает человеческое тело, душа остается жить внутри зверя, но с каждым днём воспоминания тускнеют, и зверь становится чуть менее варгом и чуть более волком, пока от человека не остаётся ничего – только зверь.

Варамир знал, что это правда. Когда он забрал себе орла, принадлежавшего Ореллу, то чувствовал в птице ярость другого оборотня. Орелла убил ворона-перебежчик Джон Сноу, и ненависть оборотня к убийце была так сильна, что и Варамир начал чувствовать к этому зверёнышу неприязнь. Он понял, кто такой Сноу, с того самого момента, когда увидел огромного белого лютоволка, безмолвно следовавшего за хозяином по пятам. Свой своего видит издалека.

«Манс должен был отдать этого лютоволка мне – это была бы вторая жизнь, достойная короля».

Варамир мог бы забрать себе лютоволка, он в этом не сомневался. Дар у Сноу был силён, но юношу никто не учил владеть им, и он всё ещё боролся со своей природой, хотя благодаря ей мог бы преуспеть.

Варамир увидел, что с белого ствола на него взирают красные глаза чардрева.

«Боги оценивают мои поступки».

Его пробрала дрожь. Он творил дурные вещи, ужасные: воровал, убивал, насиловал. Он пожирал человечину и лакал кровь умирающих, красную и горячую, хлеставшую из разорванных глоток. Он преследовал врагов по лесу, набрасывался на них, спящих, вырывал им когтями кишки из брюха и разбрасывал по грязи. «Как же сладко было их мясо».

– Это был зверь, а не я, – сипло прошептал Варамир. – Этим даром наградили меня вы.

Боги не ответили. Его дыхание висело в воздухе бледными туманными облачками, и он чувствовал, как на бороде намерзает лёд. Варамир Шестишкурый закрыл глаза.

Ему снился старый сон: лачуга у моря, три скулящие собаки, женские слёзы.

«Желвак. Она оплакивала Желвака, но никогда не оплакивала меня».

Комок родился на месяц раньше, чем следовало, и был таким хворым, что никто не думал, что он выживет. Мать не давала ему имени почти до четырёх лет, а потом стало уже слишком поздно. Вся деревня называла его Комком – так его прозвала сестра Миха, когда он ещё находился в материнской утробе. Прозвище Желваку тоже дала Миха, но младший брат Комка родился в срок, был большим, красным, крикливым, и жадно сосал материнскую грудь. Она собиралась назвать его в честь отца.

«Но Желвак умер. Он умер, когда ему было два года, а мне шесть – за три дня до его именин».

– Твой младший сын сейчас с богами, – сказала его рыдающей матери лесная ведьма. – Он никогда больше не испытает боли, не будет голодать, не будет плакать. Боги забрали его назад в землю, в деревья. Боги – это всё, что окружает нас. Они в камнях и ручьях, в птицах и зверях. Теперь твой Желвак с ними. Он будет миром и всем, что в нём есть.

Слова старухи резанули Комка как ножом.

«Желвак видит меня. Он за мной наблюдает, он знает».

Комок не мог от него спрятаться, не мог укрыться за материнской юбкой или сбежать с собаками от отцовского гнева.

«Собаки. Хвостик, Нюхач, Рычун. Хорошие были псы. Мои друзья».

Увидев, как собаки обнюхивают тельце Желвака, отец понятия не имел, какая именно из них это сделала, поэтому зарубил топором всех трёх. Его руки тряслись так сильно, что Нюхач замолк только после второго удара, а Рычун лишь после четвёртого. В воздухе стоял запах крови, и было страшно слышать скулёж умирающих псов, но Хвостик, самый старший пёс, всё-таки прибежал на зов отца – выучка одолела страх. Когда Комок надел его шкуру, было слишком поздно.

«Нет, отец, пожалуйста», – пытался сказать Комок, но собаки не умеют говорить по-человечески, так что он лишь жалобно заскулил. Топор расколол череп старого пса, и мальчик в лачуге истошно завопил. «Так они и узнали». Два дня спустя отец потащил Комка в лес, прихватив с собой топор, и поэтому мальчик решил, что он зарубит его, как зарубил собак. Вместо этого отец отдал его Хаггону.

Варамир проснулся неожиданно, резко, дрожа всем телом.

– Проснись! – надрывался голос у него над ухом. – Подымайся, надо идти! Там их сотни!

Снег укутал его точно плотное белое одеяло. «Как холодно». Пытаясьпошевелиться, Варамир понял, что рука примёрзла к земле. Когда он оторвал её, часть кожи осталась под снегом.

– Вставай! – снова закричала женщина. – Они идут!

Репейница вернулась за ним. Она держала его за плечи и трясла, что-то крича ему в лицо. Варамир ощущал её дыхание, чувствовал его теплоту на своих окоченевших щеках. «Сейчас, – подумал он, – сделай это сейчас или умри».

Он собрал все оставшиеся в нём силы, оставил своё тело и ринулся внутрь женщины.

Репейница выгнулась дугой и закричала.

«Мерзость».

Кто это сказал – она? Он сам? Хаггон? Он не знал. Когда её пальцы разжались, его старое тело рухнуло обратно в сугроб. Копьеносица завизжала, яростно извиваясь на месте. Его сумеречный кот в своё время дико сопротивлялся ему, и белая медведица на какое-то время почти обезумела, кусая стволы деревьев, камни и просто воздух – но это было хуже.

– Убирайся, убирайся! – кричал его собственный рот. Её тело пошатнулось, упало, встало снова, размахивая руками, а ноги дёргались так и эдак, точно в каком-то нелепом танце: их души боролись за тело. Она вдохнула немного морозного воздуха, и краткий миг Варамир праздновал победу, наслаждаясь вкусом воздуха и силой молодого тела – пока её зубы не сжались и его рот не наполнился кровью. Она подняла свои руки к его лицу. Он старался опустить их, но те не слушались, и Репейница вцепилась ногтями ему в глаза.

«Мерзость», – вспомнил он, утопая в крови, боли и безумии. Когда он попытался закричать, она выплюнула их общий язык.

Белый свет перевернулся и пропал. На мгновение ему показалось, что он в чардреве – смотрит наружу вырезанными на стволе красными глазами, как жалко корчится на земле умирающий мужчина и пляшет под луной безумная женщина, слепая и окровавленная, роняя алые слёзы и разрывая на себе одежду. Потом оба исчезли, и он взлетел, и растаял. Его душу унесло каким-то холодным ветром. Он был снегом и облаками, он был воробьём, белкой, дубом. Филин, охотясь за зайцем, беззвучно пролетел между его деревьями. Варамир был внутри филина, внутри зайца, внутри деревьев. Глубоко под замёрзшей землей копошились слепые черви, и он был внутри них. «Я – лес и всё, что в нём обитает», – думал он ликуя. Каркая, в воздух поднялась сотня воронов – они чувствовали, как он проходит сквозь них. Огромный лось затрубил, растревожив детей у него на спине. Спящий лютоволк поднял голову и зарычал в темноту. Прежде чем их сердца затрепетали вновь, он покинул их в поисках своей стаи, своих волков: Одноглазого, Хитрюги, Охотника. Волки спасут, твердил себе он.

Это было его последней человеческой мыслью.

Истинная смерть пришла внезапно. Варамира пробрал холод, точно его с головой окунули в ледяные воды замёрзшего озера. Затем он понял, что бежит в залитых лунным светом снегах, и его сородичи несутся следом. Полмира закрыла тьма. «Одноглазый», – понял он, тявкнул, и Хитрюга с Охотником ответили.

Добравшись до гребня холма, волки остановились. «Репейница», – вспомнил варг, и какая-то часть его опечалилась о том, что он потерял, а какая-то – о том, что натворил.

Мир внизу превратился в лёд. Пальцы мороза ползли навстречу друг другу вверх по чардреву. Пустая деревня уже не была пустой: между снежными холмиками бродили синеглазые тени. Одни носили бурое, другие чёрное, третьи были нагими – с белыми как снег телами. С холмов прилетел ветер, наполненный их запахами: мертвечина, засохшая кровь, провонявшие плесенью, гнилью и мочой шкуры. Хитрюга зарычала и оскалила зубы, шерсть у неё встала дыбом. «Не люди. Не добыча. Только не эти».

Создания внизу двигались – но живыми не были. Один за другим они поднимали головы и глядели на трёх волков на холме. Последним подняло взгляд существо, которое некогда было Репейницей. Облачение из инея, намёрзшего поверх одежды из шерсти, меха и кожи, искрилось в лунном свете и похрустывало при движении. С пальцев свисали бледно-розовые сосульки, словно десять длинных ножей из замёрзшей крови. И в ямках, где раньше находились глаза, мерцали бледно-голубые огоньки, придавая грубому лицу то, чего оно было лишено при жизни – пугающую красоту.

«Она меня видит».

Глава 1. Тирион

Он пил всю дорогу через Узкое море.

Корабль был маленьким, каюта Тириона – совсем крохотной, а капитан не позволял ему появляться наверху. Из-за ходившей ходуном под ногами палубы его постоянно мутило. Дрянная на вкус пища казалась ещё отвратительней, когда он извергал её обратно. К тому же, зачем нужны солонина, засохший сыр и червивый хлеб, если есть вино? Красное, кислое и очень крепкое. От вина тоже порой тошнило, но его было много.

– Мир до краёв наполнен вином, – бормотал Тирион в своей промозглой каюте. Отец никогда не любил пьяных, так что с того? Отец мёртв. Он его прикончил. «Ваша стрела в живот, милорд! Только для вас. Умей я лучше управляться с арбалетом, всадил бы её в член, которым ты меня зачал, проклятый ублюдок».

Сидя в трюме, Тирион не понимал день снаружи или ночь, и ориентировался во времени лишь по появлению в каюте юнги, приносившего ему еду, к которой он не притрагивался, да ведро со щёткой, чтобы прибрать за карликом.

– Это дорнийское? – как-то спросил его Тирион, вынимая пробку из меха. – Оно напоминает мне об одной змее, которую я знавал когда-то. Забавный был парень, пока его не придавило горой.

Юнга не отвечал. Мальчик был довольно уродливым, хотя куда привлекательнее, чем некий карлик с обрубком носа и шрамом от глаза до подбородка.

– Я тебя чем-то обидел? – вновь обратился Тирион к мальчишке, пока тот скрёб палубу. – Тебе запретили со мной разговаривать? Или какой-нибудь карлик вдул твоей матери?

Ответа вновь не последовало.

– Скажи хоть, куда мы плывём?

Джейме упоминал о Вольных городах, но никогда не говорил ничего определённого.

– Браавос? Тирош? Мир?

Тирион предпочёл бы отправиться в Дорн. «Мирцелла постарше Томмена, и по дорнийским законам Железный Трон должен принадлежать ей. Я помогу племяннице потребовать то, что ей причитается, как и предлагал принц Оберин».

Но Оберин мёртв, его голову размозжил закованный в броню кулак сира Грегора Клигана. А без Красного Змея за спиной станет ли Доран Мартелл даже думать о подобной авантюре? «Вместо этого он может заковать меня в железо и отправить обратно к ненаглядной сестрице». На Стене было бы безопаснее. Старый Медведь Мормонт говорил, что Ночному Дозору нужны люди вроде Тириона. «Хотя, наверное, Мормонт уже умер, а Слинт стал новым лордом-командующим». Вряд ли сынмясника забыл, кто отправил его на Стену. «Неужели я хочу всю оставшуюся жизнь есть солонину с овсянкой вместе с ворами и убийцами?» Впрочем, остаток его жизни не будет слишком долгим. Янос Слинт об этом позаботится.

Юнга сунул щётку в воду и мужественно продолжил скрести.

– Ты бывал когда-нибудь в лиссенийских борделях? – спросил карлик. – Может, это туда отправляются шлюхи?

Тирион вряд ли бы вспомнил, как сказать по-валлирийски «шлюха», и, в любом случае, поздно было вспоминать. Мальчишка уже бросил щётку в ведро и отправился прочь.

«Мой мозг одурманен вином». Тирион учился читать на высоком валирийском, ещё сидя на коленях у своего мейстера, хотя то, на чём общаются в девяти вольных городах... это был не то чтобы диалект, а скорее девять диалектов, переходящих в девять разных языков. Тирион знал несколько слов на браавосском и немного говорил на мирийском. Благодаря одному знакомому ещё с Утёса наёмнику, он легко мог грязно ругаться, обозвать любого мошенником и заказать кружку эля на тирошском. «В Дорне хотя бы разговаривают на общем языке». Как и всё дорнийское – пища, законы – их речь была приправлена ароматами Ройна, но с этим можно справиться. «Да, Дорн – по мне». Вцепившись в эту мысль, словно ребёнок в куклу, карлик добрался до койки.

Тирион Ланнистер никогда не мог легко уснуть. А на борту этого корабля и подавно, хотя время от времени он ухитрялся напиваться до такого состояния, что ему удавалось ненадолго отключиться. Во всяком случае, снов он не видел. На его короткий век их и так было предостаточно. «И разных глупостей тоже: любви, справедливости, дружбы и славы. Как и мечты стать высоким». Теперь Тирион знал: всё это ему недоступно. Он не знал, куда отправляются шлюхи.

«Куда отправляются шлюхи», – сказал отец. «Его последние слова, и какие!» Арбалет тренькнул, лорд Тайвин осел назад, и Тирион Ланнистер оказался в темноте, ковыляющий бок о бок с Варисом. Должно быть, он каким-то чудом сумел спуститься по шахте на двести тридцать ступенек туда, где сияли оранжевые угли в глотке железного дракона. Но ничего этого он не помнил. Только звук арбалета и вонь от дерьма обделавшегося отца. «Даже умирая, он ухитрился меня обгадить».

Варис провёл его сквозь туннели, но они не перемолвились ни словом, пока не добрались до Черноводной, где Тирион одержал великую победу и оставил половину носа. Здесь карлик повернулся к евнуху и тоном, которым человек обычно говорит о том, что уколол себе палец, сообщил:

– Я убил отца.

Хозяин шептунов был одет в побитую молью грубую коричневую рясу с капюшоном, скрывавшим гладкие толстые щеки и круглую лысую голову.

– Лучше б вы не поднимались по той лестнице, – укоризненно заметил он.

– Куда отправляются шлюхи. – Тирион предупреждал отца не произносить при нём этого слова.

«Если б я не выстрелил, он бы увидел, что это лишь пустые угрозы. Он вырвал бы у меня арбалет, как вырвал из моих рук Тишу. Отец уже поднимался на ноги, когда я его застрелил».

– Шаю я тоже убил, – признался он Варису.

– Вы знали, кем она была.

– Да. Но я не знал, кем был он.

Варис хихикнул:

– А теперь знаете.

«Нужно было прикончить и евнуха тоже». Чуть больше крови на руках, чуть меньше – какая разница? Тирион не мог сказать точно, что удержало его руку с кинжалом. Только не признательность. Варис спас его от палача, но только потому, что на него нажал Джейме. «Джейме... нет, лучше о нём не думать».

Вместо этого он нашарил полный мех с вином и присосался к нему, словно к женской груди. Красная кислятина потекла по подбородку, пропитав и без того испачканную тунику – ту самую, в которой он сидел в камере. Палуба под ногами качалась. Когда Тирион попытался встать, она убежала из-под ног куда-то в сторону, и он больно треснулся о переборку. «Или это шторм, – дошло до него, – или же я напился сильнее, чем думал». Его стошнило вином, и некоторое время он валялся в луже, размышляя, не утонет ли корабль.

«Это так ты мне мстишь, отец? Всевышний Отец назначил тебя своей десницей?»

– Такова плата отцеубийце, – произнёс он, прислушиваясь к завывавшему снаружи ветру.

Не справедливо топить юнгу, капитана и всю остальную команду за грехи карлика, но когда боги поступали справедливо? И обступившая со всех сторон темнота жадно поглотила его.

Когда карлик очнулся вновь, голова разламывалась на части. Корабль совершал какие-то резкие круговые манёвры, хотя капитан утверждал, что они прибыли в порт. Тирион попросил его говорить потише. Здоровенный лысый матрос схватил Тириона под мышку, и, не обращая внимания на его слабые брыкания, потащил в трюм, где поджидала пустая винная бочка – низкая, маленькая и тесная даже для карлика. Всё, на что оказался способен Тирион, это обмочиться. Его запихнули в бочку вниз головой так, что колени оказались возле ушей. Обрубок носа невыносимо чесался, но руки были прижаты к телу так сильно, что он не мог даже пошевелиться, чтобы его почесать.

«Паланкин, подходящий для человека моего телосложения», – пронеслось в его голове, когда забили крышку. Тирион слышал чьи-то крики, пока его куда-то катили, и с каждым ударом бился головой о дно. Мир вокруг беспрерывно вращался, бочка катилась вниз, а затем внезапно остановилась с таким треском, что он чуть не заорал. А когда в неё врезалась другая бочка, Тирион прикусил язык.

На его памяти это было самое долгое путешествие в жизни, хотя в действительности оно не могло длиться больше получаса. Его поднимали и опускали, катили и укладывали в штабеля, переворачивали, ставили ровно и вновь куда-то катили. Сквозь деревянные планки до него доносились крики людей, и один раз он расслышал неподалёку лошадиное ржание. Онемевшие ноги начало покалывать, и вскоре они ныли так, что он начисто забыл про головную боль.

Всё закончилось так же, как началось: бочку опять покатили, отчего у него закружилась голова и прибавилось ушибов. Снаружи раздавались чьи-то голоса, разговаривавшие на незнакомом языке. Кто-то принялся долбить бочку сверху, и крышка внезапно треснула. Внутрь хлынули свет и свежий воздух. Тирион жадно вдохнул и попытался встать, но только опрокинул бочку набок, вывалившись на плотно утрамбованный земляной пол.

Над ним возвышался необъятных размеров мужчина с разделённой на две части жёлтой бородой. Толстяк сжимал в руках деревянный молоток и железное долото. Вполне способная послужить шатром на турнире рубаха, перехваченнаянезатянутым ремнём, демонстрировала свету огромное белое брюхо и пару больших, покрытых жёстким светлым волосом грудей, болтавшихся, словно мешки с салом. Он напомнил Тириону дохлую морскую корову, которую однажды принесло море в пещеры у подножия Кастерли-Рок.

Толстяк глянул вниз и ухмыльнулся:

– Пьяный карлик, – произнёс он на общем языке Вестероса.

– Тухлая морская корова.

Рот Тириона был полон крови, и он сплюнул её под ноги толстяку. Они находились в длинном полутёмном подвале со сводчатым потолком. У покрытых пятнами селитры стен стояло столько бочек с вином и элем, что мучимый жаждой карлик мог пить всю ночь. «Или всю оставшуюся жизнь».

– А ты дерзкий. Мне это нравится в карликах.

Когда толстяк рассмеялся, его плоть так затряслась, что Тирион испугался, как бы тот не упал и не раздавил его.

– Ты голоден, мой маленький друг? Устал?

– Страдаю от жажды. – Тирион поднялся на колени. – И измарался.

Толстяк принюхался.

– Ванна прежде всего. Потом еда и мягкая постель, так? Мои слуги позаботятся об этом. – Он отложил инструменты в сторону. – Мой дом – твой дом. Друг моего друга за морем – друг Иллирио Мопатиса. Да.

«А любому другу Паука Вариса я не верю ни на грош».

Однако с обещанной ванной толстяк не обманул. Стоило Тириону погрузиться в горячую воду и закрыть глаза, как он тут же уснул.

Проснувшись, он обнаружил, что лежит обнажённый на перине из гусиного пуха, такой пышной и мягкой, что казалось, будто тонешь в облаке. Язык словно оброс волосами, в горле пересохло, зато член был твёрд, как железный прут. Тирион скатился с кровати, разыскал горшок и, застонав от удовольствия, принялся его наполнять.

В комнате стоял полумрак, но в щели между ставнями пробивались жёлтые лучи солнечного света. Тирион стряхнул последние капли и заковылял по мирийскому ковру, мягкому, словно первая весенняя травка. Он неуклюже вскарабкался на подоконник и распахнул ставни, чтобы посмотреть, куда благодаря Варису и всем богам его занесло.

Под окном вокруг мраморного бассейна, словно часовые на посту, возвышались шесть вишнёвых деревьев. На тонких бурых ветках не осталось ни единого листочка. Стоявший в воде обнажённый мальчик с клинком браво в руке принял боевую стойку. Парнишка был стройным и симпатичным, не старше шестнадцати лет, с прямыми светлыми волосами, доходившими ему до плеч, и выглядел совсем как живой. Только спустя какое-то время карлик понял, что это всего лишь раскрашенный мрамор, хотя меч мальчишки сверкал, как настоящая сталь.

За прудом виднелась двенадцатифутовая кирпичная стена с железными пиками наверху. За ней находился город. Вокруг залива раскинулось море нависавших одна над другой черепичных крыш. Он увидел квадратные башни, огромный красный храм и дворец на холме. В дали у горизонта, в солнечных лучах сверкало море. В бухте сновали рыбацкие лодки, их паруса трепетали на ветру, и ещё он разглядел мачты больших кораблей, стоявших в порту у причала. «Какой-нибудь из них непременно идёт в Дорн или в Восточный Дозор-у-моря». Тириону нечем было заплатить за проезд, впрочем, грести сам он бы тоже не смог. «Есть другой способ – наняться юнгой и в качестве платы позволить команде матросить меня всю дорогу через Узкое море».

Ему стало интересно, куда же его занесло. «Даже воздух здесь пахнет иначе». Прохладный осенний ветерок благоухал ароматами диковинных специй, а с улиц из-за стены до Тириона доносились еле слышные голоса. Язык был похож на валирийский, но он смог разобрать лишь одно слово из пяти. «Нет, это не Браавос, – решил Тирион, – но и не Тирош». А судя по облетевшим деревьям и холодному ветру не Лисс, не Мир и не Волантис.

Услышав звук открывшейся за спиной двери, Тирион обернулся навстречу толстому хозяину дома.

– Это Пентос, верно?

– Точно. Что ж ещё?

«Пентос». Что ж, это лучше, чем Королевская Гавань, большего пока сказать было нельзя.

– Куда отправляются шлюхи? – услышал он собственный вопрос.

– Здесь, как и в Вестеросе, шлюх можно найти в любом борделе. Но тебе они не потребуются, мой маленький друг. Выбирай любую служанку. Никто не посмеет тебе отказать.

– Рабыни? – с пониманием уточнил карлик.

Толстяк погладил один из зубцов своей напомаженной жёлтой бороды – жестом, показавшимся Тириону весьма непристойным.

– Рабство в Пентосе запрещено по условиям соглашения, навязанного нам браавосцами сотню лет тому назад. И всё же, они тебе не откажут. – Иллирио отвесил неуклюжий полупоклон. – А теперь, мой маленький друг должен меня извинить. Я имею честь являться одним из магистров этого города, и нас созвал на совет принц. – Он улыбнулся, продемонстрировав полный рот кривых жёлтых зубов. – Если хочешь, можешь осмотреть дом и окрестности, но не вздумай выбираться за стену. Лучше никому не знать, что ты был здесь.

– Был? Разве я куда-то ушёл?

– Об этом мы вдоволь поговорим сегодня вечером. Мы с моим маленьким другом вместе поедим, выпьем и обсудим великие планы, не так ли?

– Да, мой толстый друг, – ответил Тирион. «Он хочет использовать меня для своей пользы».

Торговые принцы Вольных городов всегда думали только о собственной выгоде. «Солдаты пряностей и сырные лорды», – презрительно называл их отец. Если как-то утром Иллирио Мопатис вдруг решит, что от мёртвого карлика для него больше пользы, чем от живого, то уже вечером Тирион вновь окажется упакованным в бочку. «Лучше убраться отсюда до того, как наступит этот день». Он ни капли не сомневался, что когда-нибудь такой день настанет. Серсея его ни за что не простит, да и Джейме не поблагодарит за стрелу в отцовском брюхе.

Лёгкий ветерок взволновал воду в пруду вокруг обнажённого меченосца. Это напомнило Тириону, как Тиша трепала его волосы во время ложной весны, когда они поженились, до того, как он помог отцовским солдатам её изнасиловать. За время своего бегства он часто думал о тех солдатах, пытаясь припомнить, сколько же их было. Казалось, уж это он бы запомнил, но нет. Дюжина? Две? Сотня? Тирион не мог сказать. Солдаты были взрослыми мужчинами, высокими и сильными… хотя карлику тринадцати лет отроду все взрослые мужчины кажутся великанами. «Тиша точно знала, сколько их было». Каждый должен был дать ей серебряного оленя, так что девушке оставалось просто их сосчитать. «Серебряный от каждого из них и золотой от меня». Отец настоял, чтобы Тирион тоже заплатил. «Ланнистеры всегда платят свои долги».

– Куда отправляются шлюхи? – Он вновь услышал голос лорда Тайвина и треньканье тетивы.

Магистр пригласил его осмотреть дом. В кедровом сундуке, украшенном ляписом и перламутром, Тирион нашёл чистую одежду, и, облачаясь, понял, что та сшита на ребёнка. Вещи были довольно дорогие, правда, слегка старомодные и скроены так, что штаны оказались велики, а рукава – коротки. А если бы у Тириона получилось застегнуть воротник – его лицо почернело бы похлеще, чем у Джоффри. Вдобавок, одежду побила моль. «По крайней мере, не воняет рвотой».

Своё исследование Тирион начал с кухни. Работавшие там две толстухи и поварёнок, с опаской наблюдали за тем, как он накладывал себе сыра, хлеба и фиг.

– Доброго утра, милые дамы, – с поклоном обратился к ним Тирион. – Вы случаем не в курсе, куда отправляются шлюхи?

Когда те не ответили, он попытался перефразировать свой вопрос на высоком валирийском, хотя вместо слова «шлюхи» употребил «куртизанки». На сей раз повариха помоложе и потолще пожала плечами.

Ему стало интересно, что произойдёт, если он возьмёт их под руки и потащит в спальню. «Никто не посмеет тебе отказать», – заявил Иллирио, но что-то подсказывало Тириону, что толстяк не имел в виду этих двух поварих. Женщина помоложе, годилась ему в матери, а та, что постарше, выглядела как мать первой. Обе были почти такими же толстыми, как Иллирио, с сиськами размером с голову Тириона. «Я просто утону в их телесах», – пронеслось у него в голове. Существовали способы умереть и похуже этого. Например, так, как умер отец. «Нужно было заставить его сперва сходить на горшок золотом».

Лорд Тайвин всегда был скуп на похвалы и привязанности, но неизменно щедр, если дело касалось золота. «Лишь одно на всём белом светепечальнее безносого карлика – нищий безносый карлик».

Тирион оставил толстух наедине с хлебом и котлами и отправился на поиски винного погреба, в котором Иллирио прошлой ночью достал его из бочки. Найти его не составило труда. Здесь хранилось столько вина, что можно было не просыхать сотню лет: и сладкое красное вино Простора, и сухое красное из Дорна, и янтарное вино Пентоса, и зеленый нектар из Мира, и три десятка бочек арборского золотого. И даже вино, привезённое со сказочного Востока: из Кварта, Йи Ти и Асшая, что у края Тени. Наконец, Тирион выбрал бочонок креплёного вина, помеченный личной печатью лорда Рунсфорда Редвина, дедушки нынешнего лорда Арбора. У напитка оказался терпкий, обжигающий вкус и такой глубокий пурпурный цвет, что в полумраке винного погреба он казался чёрным. Тирион наполнил чашу и ещё бутыль для полной меры и со всем этим отправился на поиски садика с вишнями, который видел из окна.

Вышло так, что Тирион ошибся дверью и не сумел отыскать бассейн, но это не имело значения. С другой стороны дома сад оказался таким же прекрасным и даже более обширным. Некоторое время Тирион слонялся по нему, прихлёбывая вино. Стена, окружавшая сад, могла бы посрамить любой заправский замок, а венчавшие её острые пики казались непривычно голыми без насаженных на них голов. Тирион представил себе, как могла бы выглядеть на одной из них голова его сестры, политая поверх золотых волос смолой и окружённая мухами, роящимися вокруг распахнутого рта. «О да, а голове Джейме должна достаться пика по соседству, – решил он. – Никто не смеет разлучать моих брата и сестру».

Будь под рукой верёвка с крюком, ему бы удалось перебраться через эту стену – руки крепкие и весит он не так много. У него, наверняка бы, получилось перелезть, главное – не насадить себя на пику.

«Нужно будет поискать завтра верёвку», – решил Тирион.

За время своей прогулки он насчитал трое ворот: главный вход с привратницкой, задняя дверь около псарни и скрытая зарослями плюща садовая калитка. Последняя была заперта, остальные хорошо охранялись толстыми стражниками, с гладкими, словно детские попки, лицами. Каждый носил остроконечный бронзовый шлем. Тирион распознавал евнухов с первого взгляда. О репутации этих он кое-что слышал. Говорили, что они ничего не боятся, не чувствуют боли и до смерти преданы своему хозяину. «Мне бы пригодилась сотня-другая таких, как они, – подумал Тирион. – Как жаль, что я не подумал об этом до того, как превратился в нищего».

Он прошёл вдоль колоннады и через стрельчатую арку, после чего очутился в вымощенном плиткой дворике. Рядом с колодцем прачка полоскала бельё. С виду она казалась приблизительно его ровесницей, с тусклыми рыжими волосами и широким конопатым лицом.

– Хочешь вина? – спросил её Тирион. Девушка бросила на него неуверенный взгляд.

– У меня нет запасной чаши, поэтому нам придётся обходиться моей.

Прачка вернулась к своему занятию, и, отжав тунику, повесила её сушиться. Тирион с бутылью устроился на каменной скамье неподалёку.

– Скажи мне, насколько я могу доверять магистру Иллирио?

При звуке этого имени девушка подняла голову.

– Настолько?

Усмехнувшись, он скрестил короткие ноги и сделал глоток.

– Я не собираюсь играть в его игры, что бы этот торговец сыром для меня ни придумал, вот только как я могу ему отказать? Ворота охраняются. Может, ты выведешь меня, спрятав под юбкой? Я был бы так благодарен, что даже женился бы на тебе. У меня уже есть две жены, почему бы не жениться в третий раз? Ах, да – где же нам жить?

Он постарался как можно теплее улыбнуться ей, насколько на это способен человек, у которого отсутствует половина носа.

– Я не говорил, что у меня в Солнечном Копье племянница? С Мирцеллой я бы мог устроить в Дорне отличный переполох. А ещё стравить моих племянников между собой, разве это не забавно?

Прачка пришпилила одну из туник Иллирио на верёвку. Одежда была такой огромной, что вполне заменила бы парус.

– Ты права, мне следовало бы стыдиться подобных тёмных мыслей. Лучше вместо этого отправиться на Стену. Говорят, когда вступаешь в Ночной Дозор, тебе прощают все грехи. Хотя, боюсь, мне не позволят оставить тебя, милашка. В Дозоре нет женщин, нет симпатичных конопатых жёнушек, которые могли бы согреть холодную постель, только ледяной ветер, солёная треска и немного пива. Как думаете, миледи, в чёрном я буду выглядеть выше?

Карлик вновь наполнил чашу.

– Что скажешь? Север или юг? Стоит искупить старые грехи или наделать новых?

Прачка бросила на него прощальный взгляд, забрала корзину и ушла. «Похоже, мне не удаётся долго удерживать при себе жён, – подумал Тирион. Каким-то чудом оказалось, что бутыль уже опустела. – Может, стоит вернуться в погреб?» От креплёного вина кружилась голова, а ступени, ведущие в подвал, были весьма крутыми.

– Куда же отправляются шлюхи? – спросил он сохнущее на верёвке бельё. Может, прачка знала? «Не принимай слово «шлюхи» на свой счёт, детка, но вдруг ты знаешь, куда они отправляются?»

А вообще, надо было спросить у отца. Лорд Тайвин сказал: «Куда отправляются шлюхи».

«Она любила меня. Она была дочкой издольщика, она любила меня, вышла замуж, доверилась мне».

Пустая бутыль выскользнула из рук и покатилась по плиткам двора. Поморщившись, Тирион буквально спихнул себя со скамьи и отправился следом, но подбирая бутылку, заметил несколько грибов, росших среди треснувших плит. Сверху шляпки грибов были бледными в крапинку, а рубчатая нижняя сторона – тёмно-красная, словно кровь. Карлик сорвал один и обнюхал. «Вкусный. И смертоносный», – подумал он. Грибов оказалось ровно семь. Может, боги пытаются ему что-то этим сказать? Он собрал их все, стащил с верёвки перчатку и, бережно завернув свою добычу, спрятал её в карман. От этих усилий у Тириона закружилась голова, поэтому он взобрался обратно на скамью, свернулся калачиком и закрыл глаза.

Проснувшись, он снова обнаружил, что лежит в спальне, утопая в перине, а какая-то юная блондинка трясёт его за плечо.

– Милорд, – сказала она, – ваша ванна готова. Магистр Иллирио ждёт вас через час к столу.

Тирион откинулся на подушки, положив голову на руки.

– Мне снится, или ты действительно разговариваешь на общем языке?

– Да, милорд. Меня купили, чтобы услаждать короля.

Девушка была юной и стройной, с голубыми глазами и светлой кожей.

– Уверен, что ты справлялась. Мне нужно выпить.

Она налила ему чашу.

– Магистр Иллирио приказал, чтобы я тёрла вам спину и грела постель. Меня зовут...

– ...мне всё равно. Ты знаешь, куда отправляются все шлюхи?

Она зарделась.

– Шлюхи отдаются за деньги.

– Или ради украшений, платьев и замков. Но куда они все отправляются?

Девушка не нашлась, что ответить.

– Это такая загадка, м’лорд? Я не разбираюсь в загадках. Вы скажете мне ответ?

«Нет, – подумал он. – Я сам терпеть не могу загадок».

– Я ничего тебе не скажу. Сделай милость, ответь тем же. «Меня интересует только то, что находится у тебя между ног», – едва не вырвалось у него. Слова уже были на языке, но каким-то чудом так и не слетели с губ. «Она не Шая, – напомнил себе карлик, – всего лишь дурочка, решившая, что я играю с нею в загадки». Честно говоря, его не интересовала даже её щель.

«Видимо, я болен или уже умер».

– Ты что-то говорила о ванной? Веди. Нам не следует заставлять ждать великого торговца сыром.

Пока он принимал ванну, девушка мыла его ноги, драила ему спину и расчёсывала волосы. После этого она втёрла приятно пахнущую мазь в его икры, чтобы облегчить боль, и помогла вновь облачиться в детский наряд – старомодные штаны бордового цвета и голубой бархатный дублет, подбитый парчой.

– Мой лорд желает видеть меня после трапезы? – спросила она, зашнуровывая его обувь.

– Нет. Я завязал с женщинами. – «Со шлюхами».

Девушка легко пережила это разочарование, пожалуй, даже слишком.

– Если м’лорд предпочитает мальчиков, я распоряжусь, чтобы кто-нибудь ожидал его в постели.

«М’лорд предпочёл бы свою жену. М’лорд предпочёл бы девушку по имени Тиша».

– Только если он знает, куда отправляются шлюхи.

Девушка сжала зубы.

«Она меня презирает, – догадался Тирион. – Но не сильнее, чем я сам себя презираю».

Карлик не сомневался, что перетрахал кучу женщин, которым был отвратителен один его вид, но некоторые из них хотя бы притворялись, что испытывают к нему приязнь.

«Немножко искреннего отвращения даже может быть освежающим, как терпкое вино после сладкого».

– Знаешь, я передумал, – сказал он. – Жди меня в постели. И если не трудно, голая, потому что я буду слишком пьян, чтобы возиться с твоими нарядами. Рот держи закрытым, а ноги раздвинутыми, и мы оба отлично проведём время.

Он одарил её похотливым взглядом, в надежде, что та испугается, но в ответ получил только отвращение. «Никто не боится карликов». Даже лорд Тайвин не боялся, хотя у Тириона был арбалет.

– Ты стонешь, когда тебя трахают? – спросил он её.

– Если угодно м’лорду.

– Может, м’лорду угодно тебя придушить. Именно так я поступил со своей прежней шлюшкой. Думаешь, твой хозяин станет возражать? Определённо, не станет. У него сотни таких, как ты, но нет никого вроде меня.

На этот раз, когда Тирион осклабился, он увидел, что ей стало страшно.

Иллирио возлежал на пышной тахте, вкушая из деревянного блюда острый перец и мелкий лучок. Лоб толстяка был усеян капельками пота, над заплывшими жиром щеками блестели поросячьи глазки. Усыпавшие его руки драгоценности при каждом движении словно пускались в пляс: оникс и опалы, тигровый глаз и турмалин, рубины, аметисты, сапфиры, изумруды, гагат и нефрит, чёрные бриллианты и зелёный жемчуг.

«На эти кольца я мог бы жить долгие годы, – умилился Тирион. – Вот только, чтобы их забрать, мне понадобится тесак».

– Проходи, садись, мой маленький друг, – приглашая, повёл рукой Иллирио.

Карлик вскарабкался в кресло. Оно было слишком велико для него: созданный специально, чтобы вместить необъятную задницу магистра, самый настоящий уютный трон, с толстыми ножками, способными выдержать вес его тела. Тирион Ланнистер всю жизнь прожил в мире, который был слишком большим для него, но в доме Иллирио Мопатиса это несоответствие стало совершенно нелепым.

«Я словно мышь, угодившая в логово мамонта, – ухмыльнулся он про себя. – Но у мамонта неплохой винный погреб».

Эта мысль разожгла его жажду, и Тирион попросил вина.

– Понравилась девушка, которую я к тебе отправил? – спросил Иллирио.

– Если б я хотел девушку, я бы её попросил.

– Если она тебе не угодила...

– Она делает всё, что от неё требуется.

– Надеюсь. Её обучали в Лиссе, где практикуется искусство любви. И ещё она говорит на общем языке. Король был ею очень доволен.

– Я убиваю королей, разве ты не слышал? – Тирион хищно улыбнулся поверх чаши с вином. – Мне не нужны королевские объедки.

– Как хочешь. Лучше приступим к еде.

Иллирио хлопнул в ладоши, и в комнату вбежали слуги.

Начали они с бульона, сваренного из крабов и рыбы-чёрта, и холодного супа из яиц с лаймом. Затем появились перепёлки в меду, седло барашка, гусиная печень в винном соусе, пастернак в масле и молочный поросёнок. От одного вида этого изобилия Тириону стало дурно, но он из вежливости заставил себя попробовать ложку супа, и, едва пригубив, обо всём забыл. Поварихи хоть и были старыми и толстыми, но дело своё знали отменно. Никогда прежде он не ел ничего вкуснее, даже при дворе.

Обсасывая косточки перепелки, Тирион спросил Иллирио про утренний вызов. Толстяк только пожал плечами.

– Неприятности на востоке. Астапор пал, и Миэрин тоже. Это гискарские рабовладельческие города, которые были древними даже тогда, когда мир был ещё молод.

Иллирио потянулся к нарезанному ломтями поросёнку, взял руками кусок поподжаристее и обмакнул его в сливовый соус.

– Залив Работорговцев от Пентоса далеко, – сказал Тирион, слизывая гусиный паштет с кончика ножа.

«Никто на свете не может быть проклят сильнее, чем убийца родичей, – размышлял он, – но мне начинает нравиться жить в этом аду».

– Это так, – согласился Иллирио. – Но мир – одна большая паутина, и нельзя, прикоснувшись к одной нити, не потревожить остальные.

– Ещё вина?

Иллирио забросил в рот перец.

– Нет, кое-что получше.

Он хлопнул в ладоши.

На звук появился слуга с закрытым крышкой блюдом. Слуга поставил его перед Тирионом, и Иллирио, наклонившись через стол, снял крышку.

– Грибочки, – объявил магистр, выпустив наружу облако ароматного пара. – В масле с чесночком. Мне сказали, вкус просто изумительный. Попробуй один, дружок. Или два.

Тирион уже было поднёс толстый чёрный гриб ко рту, как что-то в голосе Иллирио вдруг заставило его замереть.

– Только после вас, милорд, – с этими словами карлик подвинул блюдо к хозяину.

– Нет-нет, – магистр отпихнул блюдо с грибами прочь. На мгновение показалось, что из-под раздутой плоти торговца сыром выглянул озорной мальчишка. – Только после тебя. Я настаиваю. Повариха приготовила их специально для тебя.

– Правда? – Тирион припомнил повариху: обсыпанные мукой руки и тяжёлые груди с проступившими тёмно-синими венами. – Как мило с её стороны, но… не стоит.

Тирион положил гриб обратно в то же масляное озерцо, откуда прежде его выловил.

– Какой ты, однако, подозрительный, – улыбнулся Иллирио сквозь свою раздвоенную жёлтую бороду. Тирион решил, что особый золотистый блеск ей придаёт ежедневное умащивание.

– Ты что, трус? Я слышал о тебе иное мнение.

– В Семи Королевствах отравить гостя за ужином считается грубейшим нарушением гостеприимства.

– Здесь тоже, – ответил Иллирио Мопатис, потянувшись за своим кубком. – Но раз гость сам изъявляет желание расстаться с жизнью, с какой стати хозяин будет ему мешать, разве не так?

Он сделал глоток.

– Не далее как полгода назад магистр Орделло отравился грибами. Мне говорили, он не очень мучился. Небольшая резь в животе, внезапная головная боль, и все кончено. Лучше уж выбрать грибы, чем отсечение головы мечом, а? Зачем умирать, чувствуя во рту вкус крови, а не масла с чесноком?

Карлик уставился в стоявшее перед ним блюдо. От запаха масла и чеснока рот наполнился слюной. Некая часть его желала наесться грибов, даже зная, что те ядовиты. Тирион не был настолько храбр, чтобы стерпеть удар холодной сталью в брюхо, а откусить кусочек гриба вовсе не так трудно. Это напугало его сильнее, чем он мог высказать.

– Ты во мне ошибся, – услышал он свой голос.

– Разве? Интересно. Если желаешь, чтобы тебя утопили в вине, только скажи, и всё быстренько устроим. Потому что топиться по одной чаше за раз – напрасно переводить вино и тратить время.

– Ты во мне ошибся, – повторил Тирион громче. Политые маслом грибы блестели в свете лампы – такие тёмные и притягательные.

– Уверяю тебя, мне вовсе не хочется умирать. У меня… – его голос неуверенно смолк.

«А что у меня есть? Жизнь, чтобы её прожить? Неоконченные дела? Детишки на воспитании или земли, которыми нужно править? Любимая женщина?»

– У тебя нет ничего, – закончил вместо него мысль магистр Иллирио. – Но мы можем это исправить.

Он выхватил один гриб из масла и с удовольствием съел.

– Вкуснотища.

– Значит, грибы не ядовитые, – с раздражением произнёс Тирион.

– Нет. С какой стати мне желать тебе зла? – С этими словами магистр слопал второй гриб. – Мы должны хоть немножко доверять друг другу. Мы с тобой. Давай, ешь. – Он снова хлопнул в ладоши. – У нас ещё много работы. Мой маленький друг должен набраться сил.

Слуги внесли фаршированную фигами цаплю,телячьи котлеты, бланшированные в миндальном молоке, селёдочный паштет, жареный лук, вонючий сыр, блюда с улитками и «сладким мясом» и чёрного лебедя в оперении. Тирион отказался от лебедя, который напомнил ему об ужине с сестрой. Вместо этого он сам положил себе кусок цапли, паштет из сельди и немного сладкого лука. Слуги не забывали наполнять его чашу вином, едва он её опустошал.

– Для такого коротышки ты пьёшь слишком много вина.

– Убийство родичей – довольно пыльная работёнка. После неё всегда хочется пить.

Глаза толстяка сверкнули, словно драгоценные камни в перстнях, украшавших его пальцы.

– В Вестеросе есть люди, считающие, что убийство лорда Ланнистера – отличное начало.

– Лучше им не упоминать об этом в присутствии моей сестрицы, иначе они быстро лишатся языка.

Карлик разломил ломоть хлеба пополам.

– А тебе, магистр, лучше не трогать моё семейство. Несмотря на то, что я убийца родичей, я по-прежнему лев.

Похоже, веселью повелителя сыров не было предела. Он шлёпнул себя по жирной ляжке и заявил:

– Вы, вестеросцы, все одинаковы. Пришпилите себе на грудь кусочек шёлка с какой-нибудь тварью и внезапно становитесь львами, драконами и орлами. Я могу отвести тебя к настоящему льву, мой маленький друг. Принц держит в своём зверинце целую стаю. Хочешь к ним в клетку?

Тирион вынужден был признать, что лорды Семи Королевств действительно слишком кичились своими гербами:

– Хорошо, – согласился он. – Ланнистеры не львы. Но я всё равно сын своего отца и собираюсь сам убить Джейме с Серсеей.

– Как странно, что ты упомянул свою очаровательную сестру, – заметил Иллирио, поедая улиток. – Королева пообещала любому, кто доставит твою голову, титул лорда, невзирая на происхождение.

Тирион ждал чего-то подобного.

– Если ты собираешься принять её предложение, то заставь раздвинуть для тебя ноги. Лучшая часть меня в обмен на лучшую часть её, будет честной сделкой.

– Я скорее обменяю тебя на золото, равное моему весу. – Торговец сыром заржал так сильно, что Тирион испугался, как бы тот не лопнул. – За всё золото Кастерли-Рок, почему бы и нет?!

– Ладно, золото забирай, – ответил карлик, убедившись, что ему не суждено утонуть в каше из полупереваренных угрей и мяса. – Но Утёс мой.

– Это так.

Магистр прикрыл рот рукой и издал могучую отрыжку.

– Думаешь, король Станнис вернёт тебе его? Я слышал, он большой поборник справедливости. Твой брат надел белое, поэтому ты – наследник отца по всем законам Вестероса.

– Станнис, может, и вернёт мне Кастерли-Рок, – сказал Тирион. – Но есть ещё крохотная проблема – цареубийство и убийство родичей. За это он укоротит меня на голову, а я и так довольно маленький. А с чего это ты решил, будто я собираюсь присоединиться к Станнису?

– А зачем ещё тебе отправляться на Стену?

– Так Станнис на Стене? – Тирион почесал нос. – Что, во имя семи преисподних, Станнис делает на Стене?

– Мёрзнет, полагаю. В Дорне гораздо теплее. Может, ему стоило отправиться туда.

Тирион стал подозревать, что конопатая прачка знала больше слов на общем языке, чем пыталась показать.

– Моя племянница Мирцелла как раз в Дорне. И я подумывал, не сделать ли её королевой.

Иллирио улыбнулся. В это время слуги поставили перед ними чаши с черешней и сливками.

– Чем тебя обидело бедное дитя, что ты решил её убить?

– Даже убийцы родичей убивают не всех, – надулся Тирион. – Я сказал, что собираюсь короновать, а не убивать.

Торговец сыром проглотил черешню.

– В Волантисе чеканят монету с короной на аверсе и черепом на реверсе. Но монета одна и та же. Короновать её – всё равно, что убить. Дорн может и поддержит Мирцеллу, но одного Дорна недостаточно. Если ты так умён, как утверждает наш друг, ты это и сам понимаешь.

Тирион взглянул на толстяка по-новому.

«Он прав в обоих случаях. Короновать её – равносильно тому, что убить. И я это понимаю».

– Всё, что мне осталось – это пустые угрозы. Эта, по крайней мере, заставит мою сестрёнку залиться горючими слезами.

Магистр Иллирио вытер со рта сливки тыльной стороной толстой ладони.

– Путь к Кастерли-Рок лежит не через Дорн, мой маленький друг. И не бежит мимо Стены. Но я утверждаю, что такой путь существует.

– Я же признанный предатель, цареубийца и убийца родичей.

Эти разговоры про пути-дороги его разозлили.

«Он думает, это всё игра?»

– То, что сделал один король, другой может отменить. У нас в Пентосе есть принц, мой друг. Он устраивает балы, пиры и разъезжает по городу в паланкине из слоновой кости и золота. Перед ним всегда шествуют три герольда – один с золотыми торговыми весами, второй – с железным мечом войны, а третий – с серебряным кнутом правосудия. В первый день каждого года он должен лишить девственности одну деву полей и одну деву морей. – Иллирио подался вперёд, уперевшись локтями в стол. – Но стоит посевам пропасть или случится проиграть войну, мы перережем ему глотку, дабы умилостивить богов, и изберём себе нового принца из числа сорока семейств.

– Напомни мне никогда не пытаться стать принцем Пентоса.

– А разве в Семи Королевствах что-то по-другому? В Вестеросе нет ни мира, ни правосудия, ни веры… а скоро не будет и еды. Когда люди дохнут от голода или дрожат от страха, они ищут спасителя.

– Может и ищут, но если они найдут спасителя в Станнисе…

– Нет. Это не Станнис. И не Мирцелла. Другой. –

Жёлтая улыбка стала шире.

– Другой! Сильнее Томмена, родовитее Станниса, и законнее Мирцеллы. Спаситель явится из-за моря, чтобы перевязать кровоточащие раны Вестероса.

– Прекрасные слова. – Но Тириона они не впечатлили. – Слова – ветер. И кто же он, этот проклятый спаситель?

– Дракон. – Торговец сыром увидел выражение его лица и рассмеялся: – Дракон с тремя головами.

Глава 2. Дейенерис

Она слышала, как мертвец поднимается по ступеням. Ему предшествовали медленные, размеренные звуки шагов, эхом отражающиеся от пурпурных мраморных колонн. Дейенерис Таргариен ждала на скамье из чёрного дерева, которую использовала как трон. Её веки отяжелели ото сна, а серебристо-золотые волосы растрепались.

– Ваше величество, – сказал Барристан Селми, лорд-командующий её Королевской Гвардии, – вам не обязательно на это смотреть.

Дени плотнее завернулась в львиную шкуру.

– Обязательно, он умер за меня.

Под мантией на ней была только белая льняная туника, доходившая до бёдер. Дени снился дом с красной дверью, когда её разбудила Миссандея. Одеваться было некогда.

– Кхалиси, – прошептала Ирри, – вы не должны прикасаться к мертвецу. Это приносит несчастье.

– Только если не убил его сам. – Чхику была крупнее Ирри, с широкими бёдрами и большой грудью. – Это все знают.

– Знают, – согласилась Ирри.

Дени не обратила на них внимания. Дотракийцы очень хорошо разбираются в лошадях, но во всём остальном – полные невежды. «К тому же, обе ещё совсем девчонки». Служанки были её ровесницами. Черноволосые, с бронзовой кожей, миндалевидными глазами, и хотя выглядели как взрослые женщины, всё равно оставались детьми. Они достались ей в подарок на свадьбу с кхалом Дрого. И это Дрого подарил ей шкуру и голову храккара, белого льва Дотракийского моря. Шкура была Дени велика и пахла плесенью, но создавала ощущение, будто её Солнце и Звёзды по-прежнему рядом.

Первым, сжимая в руке факел, по ступеням поднялся Серый Червь. Его шлем был украшен тремя пиками. За ним следовали четверо Безупречных, неся на плечах мёртвое тело. Их непроницаемые лица под бронзовыми остроконечными шлемами казались тоже отлитыми из бронзы.

Они положили труп к её ногам. Сир Барристан поднял окровавленное покрывало. Серый Червь поднёс факел поближе, чтобы королева могла рассмотреть мертвеца.

Его лицо было гладким и безволосым, а щёки разрезаны почти от уха до уха. Покойный был высоким, светлокожим, с голубыми глазами. «Уроженец Лисса или старого Волантиса, похищенный пиратами и проданный в рабство в красный Астапор». И хотя глаза его были распахнуты, кровавыми слезами истекали раны, которым не было числа.

– Ваше величество, – произнёс сир Барристан, – в переулке, где его нашли, была нарисована гарпия...

– ...его собственной кровью. – Дейенерис уже догадалась, что произошло. Дети Гарпии по ночам устраивали резню и возле каждой жертвы оставляли свой знак. – Серый Червь, почему он оказался один? У него не было напарника? – По её приказу Безупречные ночью патрулировали город всегда парами.

– Моя королева, – ответил капитан, – ваш слуга Храбрый Щит прошлой ночью не дежурил. Он шёл... в одно место... выпить... в компании.

– Место? Что за место?

– Дом наслаждения, ваше величество.

«Бордель».

Половина освобождённых ею людей были из Юнкая, где Мудрые господа славились своими постельными рабами. «Путь семи вздохов». Не удивительно, что бордели появлялись в Миэрине как грибы после дождя. «Это единственное, что они умеют, и им приходится бороться за жизнь». Цены на продукты росли с каждым днём, а плотские утехи дешевели. Она знала, что в самых бедных кварталах между ступенчатыми пирамидами миэринской знати располагались бордели на любой вкус.

«Даже если так...»

– Не понимаю, что евнух делал в борделе?

– Ваше величество, даже тот, кому недостает мужских частей, в душе остаётся мужчиной, – ответил Серый Червь. – Вашему слуге сказали, что Храбрый Щит иногда платил женщинам из борделя, чтобы те возлежали с ним и держали его в объятьях.

«Кровь дракона не плачет».

– Храбрый Щит, – повторила она, сдержав слёзы. – Так его звали?

– Если так угодно вашему величеству.

– Хорошее имя. – Добрые господа Астапора не позволяли своим рабам-солдатам иметь даже имена. После освобождения некоторые из её Безупречных вернули себе имена, данные им при рождении, а остальные придумали новые. – Известно, сколько человек напали на Храброго Щита?

– Ваш слуга не знает... много.

– Шесть или больше, – сказал сир Барристан. – Судя по ранам, атаковали со всех сторон. Его нашли с пустыми ножнами. Возможно, он успел кого-то ранить.

Дени про себя молилась, чтобы кто-то из убийц умирал прямо сейчас, корчась от боли и вцепившись в живот.

– Зачем ему так разрезали щёки?

– Милостивая королева, – сказал Серый Червь, – в горло Храброго Щита убийцы затолкали половые органы козла. Ваш слуга убрал их перед тем, как принести тело сюда.

«Они не могли скормить ему его собственные гениталии. В Астапоре ему не оставили ни ствола, ни корня».

– А Дети Гарпии осмелели, – сказала Дени. До сих пор убийцы ограничивались нападениями на безоружных освобождённых жителей, подстерегая тех на улицах или вламываясь по ночам к ним в дома, чтобы зарезать в постели.

– Это первый из моих солдат, убитый ими.

– Первый, но не последний, – предупредил сир Барристан.

«Война не кончилась, – поняла Дени, – просто теперь я воюю с тенями».

Она надеялась отдохнуть от убийств, восстановить и исцелить душу. Выбравшись из шкуры, королева опустилась на колени рядом с трупом и, не обращая внимания на охнувшую Чхику, закрыла убитому глаза.

– Храбрый Щит не будет забыт. Пусть его омоют, оденут в доспехи и похоронят как воина – со шлемом, щитом и копьями.

– Как прикажет ваше величество, – сказал Серый Червь.

– Отправьте дюжину людей в Храм Милостей и спросите у Синих Милостей, не приходил ли к ним человек с раной от меча. Ещё распустите слух, что мы щедро заплатим золотом за меч Храброго Щита. Расспросите мясников и пастухов, не кастрировал ли кто недавно козла. – Может, какой-нибудь козопас сознается. – Также проследите, чтобы никто из моих людей не ходил после наступления темноты один.

– Ваше приказание будет исполнено.

Дейенерис откинула волосы.

– Разыщите мне этих трусов. Найдите их, чтобы я могла показать Детям Гарпии, что значит – будить дракона!

Серый Червь отсалютовал. Безупречные вновь накрыли труп покрывалом, подняли тело и вынесли его прочь из зала. Сир Барристан остался. В уголках светло-голубых глаз седовласого рыцаря залегли морщины, но, несмотря на возраст, спина по-прежнему была пряма, а годы не украли искусства владения мечом.

– Ваше величество, я боюсь, что ваши евнухи плохо подходят для подобной задачи.

Дени села на свою скамью и вновь закуталась в шкуру.

– Безупречные – мои лучшие воины.

– Солдаты, а не воины, если позволит ваше величество. Они созданы для битвы, чтобы стоять плечом к плечу за щитами, ощетинившись копьями. Их учили подчиняться без страха и сомнения... а не выпытывать тайны и задавать вопросы.

– Возможно, рыцари послужили бы мне лучше? – Селми обучал для неё рыцарей, показывая детям рабов, как обращаться с копьём и длинным мечом на вестеросский манер... но чем поможет копьё против трусов, которые убивают, прячась в тени?

– Нет, не в этом деле, – мотнул головой старик. – И смею заметить, что у вашего величества нет других рыцарей, кроме меня. Пройдут годы, прежде, чем эти мальчики будут готовы.

– Кто тогда, если не Безупречные? Дотракийцы? Они справятся ещё хуже.

Дотракийцы привыкли воевать верхом. Всадники полезны в поле или холмах, а не на узких улочках и в городских переулках. За разноцветными кирпичными стенами Миэрина её власть была едва заметна. В огромных поместьях на склонах холмов до сих пор трудились тысячи рабов, выращивая оливки и зерно, овец и лошадей и добывая в шахтах медь и соль. В городских амбарах хранилось достаточно зерна, масла, оливок, сушёных фруктов и солонины, но запасы истощались. Поэтому Дени отправила свой крохотный кхаласар под предводительством трёх кровных всадников завоевать окрестности города, пока Бурый Бен Пламм со своими Младшими Сыновьями защищает её от атаки Юнкая с юга.

Болтливому, золотозубому Даарио Нахарису, с его расчёсанной натрое бородой и притаившейся под пурпурными усами хитрой улыбкой, она доверила самое сложное задание. За холмами на востоке находился хребет округлых гор из песчаника, за которым лежали Кхизайский проход и Лхазар. Если Даарио сможет убедить лхазарян вновь открыть торговые пути, то при необходимости зерно можно будет доставлять по реке или через холмы... правда у ягнячьего народа нет причин любить Миэрин.

– Когда Вороны-Буревестники вернутся из Лхазара, возможно я смогу использовать на улицах их, – сказала она сиру Барристану. – Но пока у меня есть только Безупречные.

Дени встала.

– Прошу простить меня, сир, но я должна идти – скоро у ворот соберутся просители, и мне надо приготовить свои большие уши и вновь стать их королевой. Вызовите Резнака и Бритоголового. Я увижусь с ними, как только закончу одеваться.

– Как прикажет ваше величество, – поклонился Селми.

Великая пирамида Миэрина вздымалась в небо на восемьсот футов от обширного основания до самой вершины, где находились личные покои королевы, окружённые садами и благоухающими бассейнами. Когда Дени вышла на террасу, над городом вставал холодный рассвет. Сверкая в солнечных лучах, золотые купола храма Милости, отбрасывали густые тени позади остальных величественных ступенчатых пирамид знати. «В каких-то из них Дети Гарпии сейчас замышляют новые убийства, а я не в силах им помешать». Визерион почувствовал её беспокойство. Белый дракон лежал, обвившись вокруг ствола груши и положив голову на хвост. Когда Дени прошла мимо, он открыл глаза – два озера расплавленного золота. Рога тоже были золотыми, как и шипы, спускавшиеся по спине от головы до хвоста.

– Ах ты, лентяй, – пожурила его Дени, почесав Визериону горло. Чешуя была горячей, как доспех, забытый на солнце. «Драконы – это огонь во плоти». Она читала об этом в одной из книг, которые сир Джорах преподнёс ей в качестве свадебного подарка. – Ты должен охотиться с братьями, – сказала она дракону. – Или вы с Дрогоном опять подрались?

Её драконы за последнее время совсем одичали. Рейегаль цапнул Ирри, а в последний раз, когда был вызван сенешаль, Визерион поджёг Резнаку его токар. «Я уделяю им слишком мало времени, – подумала Дени. – Но где же мне найти для них это время?»

Визерион, взмахнув хвостом, ударил по стволу дерева так, что с ветки сорвалась груша и, покатившись, остановилась у ног Дени. Развернув крылья, дракон, полувзлетев-полуподпрыгнув, поднялся на парапет. «Он растёт, – заметила она, наблюдая, как дракон поднимается в небо. – Они все подросли. И скоро станут достаточно сильными, чтобы выдержать мой вес». Тогда она, как Эйегон Завоеватель полетит верхом на драконе, всё выше и выше, пока Миэрин не превратится в далёкую точку. Такую маленькую, что её можно будет закрыть пальцем...

Дени наблюдала за кружащим над городом Визерионом, пока тот не скрылся за грязными водами Скахазадхана. Только после этого она вернулась внутрь, где ждали Ирри и Чхику, чтобы расчесать ей волосы и нарядить в гискарский токар, как подобает королеве Миэрина.

Одеяние было громоздким и неудобным. Оно представляло собой длинный кусок ткани, который оборачивали вокруг бёдер, а затем, пропустив под рукой, перебрасывали концы через плечо и драпировали складки. Обёрнутая слишком свободно ткань грозила свалиться, а слишком туго – давила и заставляла семенить. Даже правильно надетый токар – требовал от владельца постоянно поддерживать его левой рукой. Идти в токаре нужно было неспешно, аккуратно, выверяя каждый шаг, чтобы случайно не наступить на свисавшие концы одеяния. Такая одежда не подходила тем, кто работает в поте лица. Токар предназначался исключительно для господ, символизируя их богатство и власть.

Захватив Миэрин, Дени хотела запретить токары, но совет её переубедил.

– Мать Драконов должна носить токар, иначе её возненавидят навеки, – предупредила Зелёная Милость, Галазза Галар. – Среди нас, ваша лучезарность, одетая в вестеросскую шерсть или мирийские кружева навсегда останется чужой – нелепой иностранкой и дикаркой-захватчицей. Королева Миэрина обязана соблюдать традиции Старого Гиса.

Бурый Бен Пламм, капитан Младших Сыновей, объяснил доходчивей:

– Тому, кто хочет править зайцами, следует отрастить длинные уши.

«Длинные уши», выбранные для сегодняшнего приёма, были сделаны из тонкого белого полотна, украшенного по краям золотыми кисточками. Лишь с третьего раза и при помощи Чхику она сумела правильно намотать на себя токар. Ирри принесла ей корону в виде трёхголового дракона её дома – свёрнутое кольцами тело было сделано из золота, крылья – из серебра, а головы – из слоновой кости, оникса и нефрита. Ещё до конца дня от веса короны шея и плечи устанут и будут ныть. Но, как сказал один из её предков: «Корона и не должна быть лёгкой». «Наверное, это был Эйегон. Только который?»

Семью Королевствами правили пять Эйегонов, мог бы быть и шестой, если бы псы Узурпатора не убили сына её брата, когда тот был ещё грудным младенцем. «Если бы он выжил, я бы сейчас вышла за него замуж, – размышляла Дени. – Эйегон был бы ближе мне по возрасту, чем Визерис». Дени ещё только зачали в те дни, когда умерли Эйегон с сестрой, а их отец – её брат Рейегар – погиб ещё раньше, сражённый Узурпатором на Трезубце. Другой её брат, Визерис, умер в Вейес Дотрак, вопя от боли, с короной расплавленного золота на голове. «Они и меня убьют, если я им это позволю. Ножи, зарезавшие Храброго Щита, предназначались мне».

Она не забыла детей рабов, прибитых к столбам вдоль дороги от Юнкая. Никогда не забудет. Их было сто шестьдесят три – на каждую милю по одному ребёнку, рукой указывавших ей путь. Когда Миэрин пал, она приказала прибить к столбам столько же великих господ. Их медленную кончину сопровождали рои мух и вонь, ещё долго висевшая в воздухе над площадью. Хотя иногда Дени боялась, что дальше этого она не продвинулась. Миэринцы были коварны, упрямы и сопротивлялись ей при каждой возможности. Они освободили рабов... но тут же наняли их обратно в качестве слуг за такую ничтожную плату, что многие из них едва могли себя прокормить. Слишком старых и слишком юных, непригодных к работе освобождённых рабов просто вышвырнули на улицы вместе со слабыми и больными. И всё равно великие господа собирались на своих великих пирамидах, чтобы пожаловаться на то, что королева драконов наполнила их великий город толпами немытых нищих, ворами и шлюхами.

«Чтобы править Миэрином, я должна завоевать любовь миэринцев, как бы я их ни презирала».

– Я готова! – сказала она Ирри.

Резнак и Скахаз ожидали королеву на верху широкой мраморной лестницы.

– Великолепная, – объявил Резнак мо Резнак, – сегодня вы так ослепительны, что мне больно на вас смотреть. – Сенешаль был наряжен в токар из тёмно-красного шёлка с золотой каймой. Маленький, потный человечек, благоухавший так, словно искупался в духах, говорил на ломаном высоком валирийском, сдобренном мощным гискарским акцентом.

– Вы очень любезны, – ответила Дени на том же языке.

– Моя королева, – прорычал бритоголовый Скахаз мо Кандак. У гискарцев волосы были густыми и жёсткими, и по старинному здешнему обычаю мужчины укладывали их в причёски в виде рогов, шипов или крыльев. Побрив голову, Скахаз отринул древний Миэрин, приняв новые обычаи. Его родичи Кандаки сделали то же самое. Остальные, из страха ли, веяний моды или амбиций – Дени не могла сказать точно – последовали их примеру. Теперь их называли Бритоголовые. Скахаз был главой Бритоголовых... и злейшим предателем для Детей Гарпии и им подобных. – Мы слышали про евнуха.

– Его звали Храбрый Щит.

– Многие умрут, если не наказать убийц.

Несмотря на обритую налысо голову, лицо Скахаза было очень отталкивающим – низкий лоб, под маленькими глазками залегли большие мешки, огромный, испещрённый угрями нос и сальная кожа, скорее жёлтого, чем янтарного оттенка, обычного в этих краях. Грубое, жестокое и злое лицо. Дени могла только надеяться, что его обладатель окажется хотя бы честным.

– Как же я накажу убийц, если не знаю, кто они? – удивилась она. – Скажи мне, отважный Скахаз.

– У вас нет недостатка во врагах, ваше величество. Их пирамиды видны с вашей террасы. Зак, Хазкар, Газин, Меррек, Лорак – все древние рабовладельческие фамилии. И Пал. Больше всех вас ненавидит Пал. Теперь этим Домом правят женщины – злобные, кровожадные старухи. Женщины не забывают... и не прощают.

«Да, – подумала Дени, – когда я вернусь в Вестерос, псы Узурпатора это узнают». Это правда, что между ней и родом Палов стояла кровь. Сам Ознак зо Пал погиб, сражаясь с Бельвасом Силачом, а его отец – командир городской стражи – умер, защищая ворота, когда те разнёс в щепки Джозо, прозванный Хреном Джозо. Три его дяди были в числе ста шестидесяти трёх распятых на площади.

– Сколько золота нам следует предложить за информацию о Детях Гарпии? – спросила Дени у Резнака.

– Награду в сто монет, если так будет угодно вашему великолепию.

– Тысяча нам нравится больше. Столько и предложите.

– Ваше величество, вы не спросили моего совета, – заметил Скахаз Бритоголовый. – Но я всё равно скажу. За кровь платят кровью. Возьмите по мужчине из каждой семьи, что я назвал, и казните. В следующий раз заберите двоих... Третьего раза не будет.

Резнак задрожал от ужаса:

– Не-е-ет, добрейшая королева! Подобная жестокость призовёт на наши головы гнев богов! Я клянусь, мы найдём убийц, и вы увидите, что ими окажутся подлые плебеи.

Сенешаль был такой же лысый, как Скахаз, однако в его случае, дело касалось богов.

«Стоит появиться хоть одному волосу, мой парикмахер тут же с бритвой наготове», – сказал он ей в день своего возвышения. Но иногда Дени казалось, что бритва лучше бы подошла для шеи Резнака. Несмотря на свою полезность, он мало ей нравился, а доверяла ему она ещё меньше.

Бессмертные предупреждали, что ей суждено пережить три предательства. Мирри Маз Дуур – первое, сир Джорах – второе. «Станет ли Резнак третьим, или Бритоголовый, или Даарио? А может, это окажется некто, кого я до сих пор не подозревала – сир Барристан, Серый Червь или Миссандея?»

– Скахаз, – обратилась она к Бритоголовому, – спасибо вам за совет. Резнак, посмотрим, на что способна тысяча золотых. – Придерживая токар, Дейенерис спустилась мимо них по широкой мраморной лестнице. Она шла медленно и очень осторожно, не то обязательно наступила бы на край одеяния и влетела бы в зал кувырком.

Миссандея объявила о её приходе. У миниатюрной помощницы был сильный приятный голос.

– Все на колени перед Дейенерис Бурерождённой, Неопалимой, королевой Миэрина, королевой андалов, ройнаров и Первых Людей, кхалиси Великого травяного моря, Разрушительницей Оков и Матерью Драконов!

Зал был полон. Вдоль колонн выстроились вооруженные щитами и копьями Безупречные, их остроконечные шлемы торчали вверх, словно ряды кинжалов. Миэринцы столпились с восточной стороны около окон. Освобождённые стояли отдельно от бывших хозяев. «Пока они не станут рядом, в Миэрине мира не будет», – подумала Дени.

– Поднимитесь, – приказала она, садясь на скамью. Зал поднялся. «По крайней мере, хотя бы это они делают вместе».

Резнак мо Резнак развернул список. Обычай требовал, чтобы королева начала приём с астапорского посла, бывшего раба, ныне называвшего себя лордом Гхаэлем, хотя, похоже, никто не знал, где его земли.

У лорда Гхаэля был полный рот коричневых гнилых зубов и жёлтое, острое, как у хорька лицо. И ещё у него имелся подарок.

– Клеон Великий посылает эти туфли, в знак его любви к Дейенерис Бурерождённой, Матери Драконов.

Ирри поднесла Дени туфли и надела их ей на ноги. Туфли были сделаны из позолоченной кожи, расшитой зеленоватым речным жемчугом. «Неужели король-мясник действительно думает, что пара симпатичных туфель поможет ему завоевать мою руку?»

– Король Клеон очень щедр, – произнесла она, – поблагодарите его за прекрасный подарок.

«Несмотря на красоту, эти туфли явно сделаны для ребёнка». Они оказались малы даже для миниатюрных ножек Дени.

– Великий Клеон обрадуется, узнав, что сумел вам угодить, – ответил Гхаэль. – Его величество также приказал мне передать, что он готов защищать Мать Драконов от всех её врагов.

«Если он опять предложит мне выйти за Клеона, я запущу туфлей ему в голову», – подумала Дени, но на этот раз посол ни словом не обмолвился о женитьбе.

Вместо этого он сообщил:

– Пришло время для Астапора и Миэрина положить конец жестокому правлению мудрых господ Юнкая – заклятых врагов всех свободных людей. Великий Клеон приказал мне передать, что он и его новые Безупречные скоро выступят.

«Эти его новые Безупречные – просто глупая шутка».

– Передайте королю Клеону, что с его стороны было бы мудрым шагом заботиться о собственных садах и позволить юнкайцам заботиться о своих.

Ей не то чтобы очень нравился этот город. Она всё больше сожалела о том, что, победив его армию, покинула Юнкай, не захватив сам город. Мудрые господа вернули рабов, едва она двинулась дальше, и теперь вовсю занимались набором рекрутов, вербовкой наёмников и поиском союзников в борьбе против неё. Хотя самопровозглашенный Великим Клеон был не лучше. Король-мясник также восстановил в Астапоре рабовладение, поменяв местами бывших рабов и их хозяев.

– Я всего лишь юная девушка и мало смыслю в военном искусстве, – сказала Дени послу, – но до меня дошли слухи, что в Астапоре голодают. Пусть король Клеон накормит своих людей, прежде чем вести их в бой. – Она взмахнула рукой, и Гхаэль откланялся.

– Великолепная, – обратился к ней Резнак мо Резнак, – не желаете ли выслушать благородного Хиздара зо Лорака?

«Опять?»

Дени кивнула. Высокий, стройный, с безупречной янтарной кожей Хиздар вышел вперёд и, подойдя к тому самому месту, где недавно лежало мёртвое тело Храброго Щита, поклонился. «Он нужен мне», – напомнила себе Дени. Хиздар был богатым купцом, обладавшим множеством друзей в Миэрине и ещё больше за морем. Он бывал в Волантисе, Лиссе и Кварте. У него были родственники в Толосе и Элирии, и, судя по слухам, имел некоторое влияние в Новом Гисе, с которым юнкайцы сейчас пытались вступить в союз против Дени и её правления.

А ещё он богат. Баснословно и сказочно богат...

«И станет ещё богаче, если я удовлетворю его просьбу», – подумала она. Когда Дени закрыла в городе бойцовые ямы, их стоимость резко упала. Хиздар зо Лорак, не теряя времени даром, прибрал их к рукам, и теперь владел почти всеми ямами Миэрина.

Красно-чёрные волосы этого аристократа были уложены в виде крыльев, расходившихся в стороны от висков, и создавалось впечатление, будто его голова вот-вот взлетит. И без того вытянутое лицо казалось ещё длиннее из-за тонкой бороды, в которую были вплетены золотые кольца. Пурпурный токар украшала расшитая аметистами и жемчугом кайма.

– Ваша лучезарность знает причину, по которой я тут.

– Полагаю да, – ответила Дени. – У вас нет иных забот, кроме как меня мучить. Сколько раз я вам уже отказывала?

– Пять раз, ваше великолепие.

– Значит, теперь уже шесть. Я не открою бойцовые ямы.

– Если бы ваше величество выслушали мои аргументы...

– Я уже их слышала. Целых пять раз. Вы придумали новые?

– Нет, они старые, – согласился Хиздар. – Но слова другие. Красивые и обходительные, более подходящие, чтобы заставить королеву изменить решение.

– Меня интересует причина вашей просьбы, а не ваше красноречие. Я слышала ваши доводы столько раз, что могу и сама просить за вас. Проверим? – Она подалась вперёд. – С самого основания Миэрина бойцовые ямы были его частью. Бои имеют под собой глубокую религиозную основу и являются кровавым жертвоприношением богам Гиса. Искусство смерти Гиса – это не резня, а демонстрация смелости, ловкости и силы, угодных богам. Победители не испытывают недостатка в еде, внимании и осыпаны почестями, а проигравших – чтят и помнят. Открывая ямы, я покажу горожанам своё уважение к их традициям и обычаям. Бойцовые ямы широко известны по всему миру. Они привлекают торговцев со всего света и пополняют казну. Все мужчины обожают кровопролитие, и ямы помогают удовлетворить это чувство. Это сделает мой город спокойнее. Для преступников, приговорённых к смерти на песке, ямы олицетворяют судебный поединок – последний шанс доказать невиновность. – Дени откинулась назад, вскинув голову. – Всё. Ну, как у меня получилось?

– Ваша лучезарность изложила суть дела намного лучше, чем я надеялся сделать это сам. Я вижу, что вы так же красноречивы, как и прекрасны. И полностью с вами согласен.

Она невольно засмеялась.

– Вы, но не я.

– Ваше великолепие, – прошептал Резнак мо Резнак ей на ухо, – обычно десятая часть прибыли бойцовых ям перечисляется в городскую казну. Эти деньги могли бы быть направлены на благородные дела.

– Могли бы, но если мы вновь откроем ямы, то должны будем взимать десятую часть со всего дохода до вычета расходов. Я всего лишь юная девушка и мало понимаю в таких делах, но я долго общалась с Ксаро Ксоаном Даксосом, чтобы это понять. Хиздар, умей вы так же хорошо выстраивать армии, как выстраиваете аргументы, то завоевали бы мир... но мой ответ «нет». В шестой раз.

– Как пожелает королева. – Он снова поклонился, так же низко, как и прежде. Жемчужины и аметисты мягко коснулись пола. Очень гибкий и изворотливый человек этот Хиздар зо Лорак.

«Он даже был бы красив, если бы не эта глупая причёска», – подумала Дени. Резнак с Зелёной Милостью упрашивали её выйти замуж за миэринца благородного происхождения, чтобы примирить город с её правлением, и Хиздар мог бы стать кандидатом, стоящим пристального внимания. «Скорее уж он, чем Скахаз». Бритоголовый ради неё предложил отказаться от жены, но одна мысль о нём в качестве мужа заставляла Дени содрогнуться. Хиздар хотя бы умеет улыбаться.

– Великолепная, – продолжил Резнак, сверяясь со своим списком, – к вам желает обратиться благородный Граздан зо Галар. Согласны ли вы выслушать его просьбу?

– С удовольствием, – ответила Дени, разглядывая, как переливаются золото и зелёный жемчуг на подаренных Клеоном туфлях, и стараясь не замечать их тесноты. Её предупредили заранее, что Граздан – кузен Зелёной Милости, чью поддержку и совет Дени очень ценила. Жрица была голосом примирения, согласия и послушания законной власти. «Я выслушаю её кузена со всем вниманием, чего бы тот ни попросил».

Оказалось, что его просьба сводится к золоту. Дени отказалась компенсировать великим господам стоимость освобождённых рабов, но миэринцы любым способом пытались выжать из неё деньги. Благородный Граздан являлся одним из них. По его словам, у него была рабыня, ткавшая замечательные ткани. Плоды её труда высоко ценились не только в Миэрине, но и в Новом Гисе, Астапоре и Кварте. Когда женщина состарилась, Граздан купил полдюжины молоденьких девушек и приказал рабыне обучить их секретам ремесла. В настоящее время старая ткачиха уже умерла, а молодые, после освобождения, открыли мастерскую неподалёку от портовой стены и теперь торгуют собственной тканью. Газар зо Галар просил права на часть от их доходов:

– Они обязаны своим ремеслом мне, – утверждал он. – Это я вытащил их с аукционного помоста и усадил за ткацкий станок.

Дени выслушала его с невозмутимым лицом. Когда он закончил, она спросила:

– Как звали старую ткачиху?

– Рабыню? – Граздан нахмурившись, переминался с ноги на ногу. – Её звали... Эльза, вроде бы. А может Элла. Она умерла шесть лет назад. У меня было столько рабов, ваше величество...

– Хорошо, предположим, её звали Эльза. Вот наше решение. Девушки ничего вам не должны. Это Эльза научила их ткать, а не вы. А вот вы должны девушкам новый ткацкий станок – лучший из тех, что можно купить. Это за то, что вы забыли имя старухи.

Резнак вызвал бы очередного господина в токаре, но королева настояла, чтобы вместо этого пригласили кого-то из освобождённых. Таким образом, она будет чередовать бывших рабов и хозяев. Всё больше и больше жалобщиков требовало денежной компенсации. После падения Миэрин подвергся жестокому разграблению. Пирамиды богачей избежали худшего, однако кварталы победнее стали ареной разбоя и насилия восставших рабов и следовавших за ней из Юнкая и Астапора орд голодных людей, прорвавшихся в сломанные ворота. Её Безупречные восстановили порядок, но резня оставила за собой целую кучу проблем. Поэтому все шли к королеве.

Следующей по очереди была богатая женщина, чьи муж и сыновья погибли, защищая городские стены. Во время кровопролития она в ужасе бежала к своему брату, а когда вернулась, обнаружила, что её дом превращен в бордель. Шлюхи нарядились в её одежды и щеголяли в её драгоценностях. Она требовала возвращения дома и ценностей:

– Одежду пусть оставят себе, – разрешила женщина. Дени пообещала ей вернуть драгоценности, но постановила, что дом та потеряла, как только оставила его.

Потом подошёл бывший раб, обвинявший некоего аристократа из рода Жаков. Мужчина недавно женился на освобождённой, которая до захвата города была у этого господина рабыней для постельных утех. Тот лишил её девственности, пользовался ею для своего удовольствия, и, вдобавок, наградил ребёнком. Её новый муж требовал оскопить бывшего хозяина за изнасилование, и кошель золота на содержание бастарда. Дени пообещала ему золото, но отказала в остальном:

– Когда он возлежал с ней, ваша жена считалась его собственностью, с которой он был вправе делать всё, что хотел. По закону, это не является изнасилованием. – Она видела, что её решение не понравилось просителю, но если будут кастрировать каждого, кто когда-то спал с рабыней, то скоро ей придётся править городом евнухов.

Следом вышел мальчик младше Дени, худой и испуганный, в истрёпанном сером токаре. Его голос срывался, когда он рассказывал о том, как двое домашних рабов его отца восстали в ту ночь, когда были сломаны городские ворота. Один из них убил отца, другой – его старшего брата. Потом оба изнасиловали и убили его мать. Сам мальчишка сумел сбежать, отделавшись шрамом на лице, но один из убийц его семьи остался жить в его доме, а второй стал солдатом Матери. Мальчик просил, чтобы обоих повесили.

«Я королева города, построенного на прахе и смерти», – подумала Дени. У неё не было иного выхода, кроме как отказать ему. Перед этим она объявила всеобщее помилование для тех, кто совершил преступления во время резни, и рабов, восставших против бывших хозяев, тоже наказывать не станет.

Когда она объяснила это мальчику, тот ринулся вперёд к ней, но, запутавшись в токаре, растянулся на пурпурном мраморном полу. Огромный темнокожий евнух Силач Бельвас тут же навалился на мальчишку, а затем, подняв его одной рукой, принялся трясти, словно мастифф крысу.

– Довольно, Бельвас, – остановила Дени. – Отпусти его.

Потом она обратилась к мальчику:

– Береги этот токар, потому что он спас тебе жизнь. Если бы ты в гневе коснулся меня, то остался бы без руки. Ты ещё мальчик, и мы забудем о том, что здесь случилось. Тебе следует поступить так же.

Но когда он, уходя, оглянулся через плечо, Дени встретилась с ним взглядом и поняла: «У Гарпии появился новый сын».

К полудню Дейенерис уже изнывала от тяжести короны и жёсткой скамьи. Но поскольку её аудиенции ожидало ещё много народа, она не прервалась даже для трапезы. Вместо этого Дени отправила Чхику на кухню за лепёшками, оливками, фигами и сыром. Королева продолжала слушать просителей, отправляя в рот кусочки пищи и запивая их из кубка разбавленным вином. Фиги были отличные, оливки и того лучше, а вот вино оставляло во рту неприятный металлический привкус. Из мелкого светло-жёлтого местного винограда получалось удивительно плохое вино.

«Нам не следует торговать этой гадостью». К тому же, великие господа уничтожили лучшие виноградники вместе с оливковыми рощами.

После полудня к ней явился скульптор с предложением заменить стоявшую на площади Очищения голову огромной бронзовой гарпии на образ Дени. Она постаралась отказать ему со всей возможной вежливостью. В водах Скахазадхана выловили щуку неслыханного размера, и рыбак решил отнести эту рыбину королеве. Она восхитилась нелепым подарком и наградила рыбака увесистым кошелём серебра, а щуку отправила вниз на кухню. Медник преподнёс ей ослепительную кольчугу. Она приняла её с преувеличенной благодарностью. Кольчуга была сделана превосходно, к тому же полированная медь должна красиво блестеть на солнце, хотя в настоящем бою Дени предпочла бы сталь. Это знают даже молоденькие девушки, мало понимающие в войнах.

К этому времени терпеть туфли, присланные королем-мясником, стало совсем невозможно. Она скинула их и села, подогнув одну ногу под себя и покачивая второй. Эта поза была не совсем подходящей величественной королевской особе, но Дени устала быть величественной. От короны болела голова, а ягодицы занемели.

– Сир Барристан, – позвала она, – я поняла, какое качество больше всего необходимо королю.

– Смелость, ваше величество?

– Нет, – улыбнулась Дени, – железные ягодицы. Я всё время вынуждена сидеть.

– Ваше величество слишком много делает сама. Вы должны позволить своим советникам принять на себя часть ваших забот.

– Советников-то мне хватает, а вот подушек – нет. – Она повернулась к Резнаку. – Сколько осталось просителей?

– Двадцать три, если угодно вашему великолепию, и столько же жалоб. – Сенешаль заглянул в бумаги. – Один телёнок и три козы. Остальные, наверняка, окажутся овцами или ягнятами.

– Двадцать три, – вздохнула Дени. – Мои драконы не на шутку пристрастились к баранине с тех пор, как мы стали выплачивать компенсации пастухам. Их требования доказуемы?

– Некоторые приносят обгоревшие кости.

– Любой человек может развести костёр и зажарить ягнёнка. Обгоревшие кости ничего не доказывают. К тому же, Бурый Бен Пламм утверждает, что на холмах за городом водятся красные волки, шакалы и дикие собаки. Должны ли мы платить за каждую задранную ими овцу от Юнкая до Скахазадхана?

– Нет, великолепная, – поклонился Резнак. – Отправить обманщиков прочь или прикажете их высечь?

Дейенерис заёрзала.

– Никто не должен бояться приходить ко мне. – Она не сомневалась, что какие-то из жалоб выдуманные, но была уверена и в том, что большая часть из них – истинные. Её драконы слишком выросли, чтобы довольствоваться крысами, собаками и кошками, как раньше. «Чем больше они едят, тем больше становятся, – предупреждал её сир Барристан. – А чем больше становятся, тем больше едят». Дрогон улетал особенно далеко и мог легко проглатывать по овце в день.

– Выплатите им стоимость их скота, – приказала она Резнаку. – Но в следующий раз заставьте каждого жалобщика сперва явиться в храм Милости и поклясться священной клятвой богам Гиса.

– Будет исполнено. – Резнак повернулся к просителям. – Её величество королева приказала возместить вам ущерб за утраченный скот, – объявил он на гискарском наречии. – Явитесь завтра к моим помощникам, и вам заплатят монетой или товаром, по вашему выбору.

Решение было встречено мрачным молчанием.

«Они могли бы выглядеть и повеселее, – подумала Дени. – Они получили то, ради чего пришли. Как ещё им угодить?»

Когда все направились к выходу, один из просителей остался – бедно одетый приземистый мужчина с обветренным лицом и копной красно-чёрных волос, остриженных на уровне ушей. В руке он держал тёмный холщовый мешок. Мужчина стоял с опущенной головой, уставившись в мраморный пол, словно забыл, где находится. «А этому что от меня надо?» – удивилась Дени.

– Все на колени перед Дейенерис Бурерождённой, Неопалимой, королевой Миэрина, королевой андалов, ройнаров и Первых людей, кхалиси Великого травяного моря, Разрушительницей Оков и Матерью Драконов, – выкрикнула Миссандея высоким приятным голосом.

Когда Дени поднялась, её токар начал сползать. Она подхватила его и подтянула на место.

– Эй, ты, с мешком, – позвала она. – Ты хочешь говорить с нами? Можешь приблизиться.

Когда он поднял своё лицо, стало видно, что его глаза красны, словно свежие раны. Дени заметила, что сир Барристан белой тенью скользнул к ней ближе. Шаг за шагом, шаркая и спотыкаясь, проситель приближался неуверенной походкой, сжимая в руках мешок.

«Пьян или болен», – решила Дени. Под его сломанными жёлтыми ногтями темнела земля.

– Что это? – спросила она. – У тебя какая-то жалоба или просьба к нам? Чего ты хочешь?

Он нервно облизнул пересохшие, потрескавшиеся губы:

– Я... я принёс...

– Кости? – нетерпеливо продолжила она. – Обгорелые кости?

Мужчина поднял мешок и высыпал его содержимое на мрамор.

Это и в самом деле оказались кости – сломанные и почерневшие. Более длинные были расколоты – из них съели костный мозг.

– Это сделал чёрный... – прохрипел человек по-гискарски. – Он спустился с неба крылатой тенью и... и... и…

«Нет, – вздрогнула она, – нет, нет, о, нет!»

– Ты что оглох, дурак? – заорал просителю Резнак мо Резнак. – Не слышал, что я объявил? Приходи завтра к моим помощникам, и тебе заплатят за твою овцу.

– Резнак, – тихо произнёс сир Барристан, – придержи язык и открой глаза. Это не овечьи кости.

«Нет, – подумала Дени. – Это кости ребёнка».

Глава 3. Джон

У подножия седого утёса, высокого, как само небо, среди чёрных деревьев бежал белый волк. Луна следовала за ним в звёздной вышине, мелькая в просветах между переплетением голых ветвей над головой.

– Сноу, – прошептала луна.

Но волк не ответил. Под его лапами поскрипывал снег, среди деревьев вздыхал ветер. Откуда-то издалека доносился зов сородичей – таких же, как он.

Они тоже охотились. Ливень, хлеставший по шкуре его чёрного брата, терзавшего тушу огромного козла, смывал кровь из раны в боку, вспоротом длинным рогом жертвы. В другом месте его младшая сестра подняла голову, чтобы пропеть луне свою песню, а сотня меньших серых братьев прервала свою охоту, чтобы к ней присоединиться. В холмах, где они находились, было теплее, и в изобилии водилась дичь. Много ночей стая его сестры лакомилась мясом украденных у людей овец, коров и лошадей, а иногда волки пробовали и человеческую плоть.

– Сноу, – хихикая, вновь позвала луна.

Белый волк неслышно бежал по следу, оставленному человеком у подножия ледяной скалы. На языке был привкус крови, а в ушах звенела песнь сотен братьев. Когда-то их было шестеро – пять пищащих слепышей в снегу подле мёртвой матери и он, одинокий, отползший в сторону, пока младшие сосали холодное молоко из её омертвевших сосков. Теперь в живых осталось четверо… и присутствия одного из них белый волк больше не чувствовал.

– Сноу, – настаивала луна.

Белый волк убегал от этого зова, мчась в пещеру ночи, где скрылось солнце. Его дыхание стыло клубами в морозном воздухе. В беззвёздные ночи огромный утёс был чёрен, как камень, тёмной громадой возвышаясь над широким простором, но когда выглядывала луна, он сиял тусклым светом и льдом, подобно замёрзшему водопаду. Волчья шуба была густой и косматой, но когда вдоль ледяной громады дул пронизывающий ветер, не спасал даже такой мех. На другой стороне ветер был ещё холоднее, и волк чувствовал это. Там находился его брат – серый, пахнущий летом.

– Сноу. – С ветки упала сосулька. Белый волк повернулся и обнажил зубы.

– Сноу! –Деревья перед ним расступились, и волк ощетинился.

– Сноу, Сноу, Сноу! – Он услышал хлопанье крыльев.

Вылетевший из тьмы ворон с глухим стуком опустился на грудь Джона Сноу, скрежетнув когтями.

– Сноу! – каркнула птица прямо ему в лицо.

– Я слышу. – Комната была тёмной, а тюфяк – жёстким. Серый свет сочился сквозь ставни, предвещая ещё один тусклый холодный день. – Вот как ты будил Мормонта? Убери свои перья подальше от моего лица. – Джон выпростал руку из-под одеял, чтобы согнать птицу. Ворон был крупным, старым, взъерошенным, наглым и совсем не боялся людей.

– Сноу! – прокричал он, взлетев на столбик кровати. – Сноу, Сноу!

Джон сгрёб подушку и кинул, но птица вспорхнула раньше. Стукнувшись о стену, подушка порвалась, и всё её содержимое разлетелось по комнате. Как раз в этот момент в дверной проём просунулась голова Скорбного Эдда Толлетта.

– Прошу прощения, – произнёс стюард, не обращая внимания на облако перьев, – принести м’лорду завтрак?

– Зерно, – прокаркал ворон. – Зерно, зерно.

– Зажарь ворона, – предложил Джон, – и принеси полпинты пива.

Джон до сих пор не привык к тому, что стюард приносит ему еду и накрывает на стол. Не так давно он сам подавал завтрак лорду-командующему Мормонту.

– Три зёрнышка и один зажаренный ворон, – сказал Скорбный Эдд. – Отлично, м’лорд, только Хобб уже сварил яйца, чёрную колбаску и приготовил печёные яблоки с черносливом. Печёные яблоки просто превосходны, если не считать чернослива. Лично я бы чернослив есть не стал. Как-то раз Хобб нафаршировал им курицу вместе с каштанами и морковью. Никогда не доверяйте поварам, милорд. Нашпигуют тебя черносливом, когда ты этого меньше всего ожидаешь.

– Позже. – Завтрак мог подождать, а Станнис ждать не станет. – Сегодня ночью происшествия в лагере с пленными были?

– Нет, м’лорд, с тех пор, как вы поставили охранников присматривать за другими охранниками.

– Хорошо.

Под Стеной заперли тысячу одичалых – пленников Станниса Баратеона, захваченных во время разгрома орды Манса Налётчика. Среди заключённых находилось много женщин, и некоторые охранники выкрадывали их из-за частокола, чтобы согреть свою постель. Так поступали все подряд: люди короля, королевы, даже кое-кто из чёрных братьев. Мужчины есть мужчины, а это были единственные женщины на тысячу лиг вокруг.

– Сдались ещё двое одичалых, — продолжил Эдд. – Мать с девочкой, вцепившейся в её юбку, и с закутанным в мех младенцем, но он был мёртв.

– Мёртв, – повторил следом ворон. Это было одно из любимых птичьих словечек. – Мёртв, мёртв, мёртв.

Каждую ночь к ним прибивалось всё больше вольного народа – голодные и полузамёрзшие создания, спасавшиеся бегством во время битвы под Стеной только для того, чтобы приползти назад, осознав, что им негде больше укрыться.

– Вы допросили мать? – спросил Джон. Станнис Баратеон разгромил орду Манса Налётчика и захватил в плен самого Короля-за-Стеной… Но за Стеной всё ещё оставались одичалые: Плакальщик, Тормунд Великанья Смерть и ещё тысячи других.

– Да, м’лорд, – ответил Эдд. – Но она знает лишь то, что ей удалось бежать во время битвы и спрятаться в лесу. Мы досыта накормили её овсянкой и отправили за забор, а младенца сожгли.

Сожжение мёртвых детей перестало волновать Джона Сноу, а вот живых – другое дело. Он вспомнил: «Два короля, чтобы пробудить дракона. Сперва отец, потом сын, чтобы оба умерли королями». Эти слова прошептал один из людей королевы, когда мейстер Эйемон промывал ему раны. Джон отмахнулся, посчитав их всего лишь горячечным бредом раненого, но мейстер Эйемон придерживался другого мнения.

– В королевской крови есть сила, – предупредил старый мейстер. – И люди получше Станниса проделывали с ней вещи и похуже.

«Король может быть жестоким и беспощадным, да, но причём тут грудное дитя? Только чудовище способно бросить живого ребёнка в огонь».

Джон отлил в темноте, наполнив ночной горшок под недовольное бормотание пернатого любимца Старого Медведя. Волчьи сны становились всё сильнее, и он обнаружил, что помнит их, даже проснувшись. Призрак знает, что Серый Ветер мёртв. Робб умер в Близнецах, преданный теми, кого считал друзьями, и его лютоволк погиб вместе с ним. Бран с Риконом тоже убиты, обезглавлены по приказу Теона Грейджоя, бывшего некогда воспитанником их лорда-отца… Но если сны не лгут, их лютоволки сумели спастись. Один из них появлялся у Короны Королевы и спас Джону жизнь.

«Вероятно, это Лето. Это у него шкура была серой, а у Лохматого Песика – чёрной».

Ему стало интересно, могла ли хоть какая-то часть души его мёртвых братьев перейти в их волков.

Джон наполнил таз из кувшина рядом с кроватью, умыл лицо и руки, надел чистую одежду из чёрной шерсти, затянул шнурки на чёрной кожаной куртке и обул пару поношенных сапог. Ворон Мормонта понаблюдал за ним проницательными чёрными глазами, а потом выпорхнул в окно.

– Считаешь меня своим рабом? – Джона обдало утренним холодом, пока он затворял окно, сделанное из толстых ромбов жёлтого стекла. Он вдохнул полной грудью, чтобы стряхнуть с себя ночной морок. Ворон улетел. «Эта птица слишком умна». Долгие годы она была спутником Старого Медведя, но это не помешало ей клевать его лицо, когда тот умер.

За дверью спальни начинался лестничный пролёт, спускавшийся в большую комнату, убранство которой составляли обшарпанный сосновый стол и дюжина дубовых стульев, обитых кожей. После того, как Станнис обосновался в Королевской башне, а от сгоревшей башни лорда-командующего остался один остов, Джон расположился в скромной келье Донала Нойе, находившейся за арсеналом. Потом, разумеется, ему нужно будет подыскать себе помещение попросторнее, но сейчас, пока он свыкается с ролью командующего, и это вполне сойдёт.

Грамота, что король вручил ему на подпись, лежала на столе под серебряным кубком, когда-то принадлежавшим Доналу Нойе. Однорукий кузнец оставил после себя скудное наследство: кубок, шесть пенни, медную звезду, червлёную брошь со сломанной застёжкой и старый парчовый дублет, на котором красовался олень Штормового Предела.

«Его настоящим сокровищем были инструменты, а также мечи и ножи, которые он ковал. Вся его жизнь прошла в кузнице».

Джон сдвинул кубок в сторону и снова прочёл пергамент.

«Если я поставлю здесь свою подпись, меня навсегда запомнят как лорда-командующего, предавшего Стену, – пронеслось у него в голове. – А если я откажусь…»

Станнис Баратеон доказал, что он раздражительный гость, и беспокойный к тому же. Он спускался по Королевскому Тракту почти до Короны Королевы, рыская по опустевшим хижинам Кротового городка и обозревая руины фортов у Врат Королевы и Дубового Щита. Каждую ночь он взбирался на Стену с леди Мелисандрой, а днём навещал лагерь, отбирая пленных, чтобы красная женщина могла их допросить. «Станнис не любит, когда ему отказывают». Джон опасался, что утро будет не из приятных.

Со стороны арсенала доносилось бряцанье клинков и щитов – там снаряжалась вновь прибывшая группа парнишек и новобранцев. Джон слышал голос Железного Эммета, призывавшего их поторапливаться. Коттер Пайк был очень недоволен тем, что лишился такого бойца, но у молодого разведчика был настоящий дар к обучению новобранцев. «Ему нравится сражаться, и он научит своих парней тоже любить драку». По крайней мере, Джон на это надеялся.

Надев висевшие у двери на соседних крючках плащ и пояс, Джон направился прямиком в арсенал. По пути он заметил, что подстилка, на которой обычно спал Призрак, пустовала.

В дверях стояли двое вооружённых копьями часовых в чёрных плащах и железных полушлемах.

– М’лорду нужно сопровождение? – спросил Гарс.

– Думаю, я сумею найти Королевскую башню без посторонней помощи. – Джон ненавидел эту привычку солдат таскаться за ним повсюду, куда бы он ни направился. Он чувствовал себя уткой с выводком утят.

Парни Железного Эммета заняли почти весь двор, тупые мечи лязгали друг о друга и с грохотом врезались в щиты. Джон задержался, чтобы понаблюдать, как Конь атакует Хоп-Робина, тесня того к колодцу. «У Коня задатки неплохого бойца», – решил он про себя. Парень силён и становится ещё сильнее, и у него есть чутьё. С Хоп-Робином всё обстояло совершенно иначе. Мало того, что тот косолап, так вдобавок к этому ещё и боится, что его ударят. «Возможно, лучше назначить его стюардом».

Схватка закончилась внезапно, когда Хоп-Робин очутился на земле.

– Отличный бой, – похвалил Коня Джон. – Но, наступая, ты опускаешь щит слишком низко. Либо ты исправишься, либо однажды из-за этого тебя убьют.

– Да, м’лорд. В следующий раз буду держать его повыше.

Конь поставил Хоп-Робина на ноги, и мальчишка неуклюже поклонился.

В дальнем конце двора несколько рыцарей Станниса затеяли тренировочный бой.

«Люди короля в одном углу, люди королевы в другом, – подметил Джон. – Но здесь лишь малая часть их воинства. Большинству слишком холодно».

Когда Джон проходил мимо, его громко окликнули:

– Парень! Эй, ты! Парень!

Парень было не самым худшим из того, что он слышал в свой адрес с момента избрания лордом-командующим. Он не откликнулся.

– Сноу, – настаивал голос. – Лорд-командующий!

На сей раз Джон остановился.

– Сир?

Рыцарь был выше его на шесть дюймов.

– Человек, носящий валирийскую сталь, должен пользоваться ею не только для того, чтобы чесать свой зад.

Джон встречал этого человека у замка. Послушать его – так он был знаменитейшим рыцарем. Во время битвы под Стеной сир Годри Фарринг одолел убегавшего великана – настигнув его верхом, он нанес удар копьём в спину, а потом, спешившись, отрубил уродливую маленькую голову чудища. Люди королевы прозвали его Годри Убийца Великанов. Джону вспомнилось, как пела плачущая Игритт. «Я последний из великанов».

– Я пользуюсь Длинным Когтем, только когда вынужден, сир.

– Но насколько хорошо, а? – Сир Годри выхватил свой меч. – Покажи-ка нам. Обещаю не делать тебе больно, парень.

«Как мило с твоей стороны», – подумал Джон.

– Как-нибудь в другой раз, сир. Боюсь, сейчас у меня есть неотложные дела.

– Боишься. Оно и видно, – бросил сир Годри, ухмыляясь своим приятелям. – Он боится, – повторил он тем, до кого ещё не дошло.

– Прошу меня извинить. – Джон развернулся к ним спиной.

Чёрный замок в неярком предрассветном свете казался угрюмым и заброшенным.

«Мой отряд, – уныло подумалось Джону, – от него почти ничего не осталось, совсем как от этой крепости».

От башни лорда-командующего сохранился лишь остов, общий зал стал кучей обгоревших головешек, башня Хардина выглядела так, что, казалось, развалится от любого дуновения ветра… хотя такой она была уже долгие годы. За ними возвышалась Стена – огромная, грозная и холодная, она была облеплена людьми, строители приделывали к ней новую лестницу, соединяя воедино остатки старой. Люди трудились от рассвета до заката. В отсутствие лестницы иного способа добраться до верха Стены, кроме подъёмника, не было. А тот не справится, если одичалые снова сунутся.

Над крышей Королевской башни, как раз в том месте, где не так давно с луком в руках вместе с Глухим Диком Фоллардом и Атласом прятался Джон Сноу, сражаясь с теннами и вольным народом, будто хлыст громко хлопал на ветру огромный золотой штандарт дома Баратеонов. На ступенях у входа, поёживаясь, стояли два человека королевы. Руки они засунули под мышки, а копья прислонили к косяку.

– Ваши перчатки из ткани вам не помогут, – заявил им Джон. – Обратитесь завтра к Боуэну Маршу, он выдаст каждому из вас по паре кожаных рукавиц на меху.

– Так и сделаем, м’лорд, и спасибо вам! — ответил стражник постарше.

– Если только до этого наши хреновы руки не отмёрзнут напрочь, – добавил стражник помоложе. Пар от дыхания окутывал его морозным туманом. – Я-то думал, это в Дорнийских Марках по-настоящему холодно. Что я знал?

«Ничего, – подумал Джон Сноу. – Также как и я».

На полпути вверх по винтовой лестнице он наткнулся на спускавшегося Сэмвела Тарли:

– Ты от короля? – спросил его Джон.

Сэм кивнул:

– Мейстер Эйемон послал меня с письмом.

– Понятно.

Некоторые лорды доверяли мейстерам читать за них свою корреспонденцию и докладывать о содержимом, но Станнис настаивал на том, чтобы вскрывать почту лично.

– И как Станнис его воспринял?

– Не слишком радостно, судя по его лицу. – Сэм перешёл на шёпот: – Подразумевалось, что мне не следует об этом болтать.

– Тогда не будем.

Джону стало интересно, какой из знаменосцев его отца отказал в повиновении королю Станнису на сей раз. «Когда Кархолд выступил в его поддержку, он довольно быстро раструбил об этом всей округе».

– Есть успехи в упражнениях с луком?

– Я раскопал отличную книгу о стрельбе из лука, но стрелять из него сложнее, чем читать об этом, – нахмурился Сэм. – У меня все руки в мозолях.

– Продолжай заниматься. Нам может пригодиться твой лук на Стене, если как-нибудь тёмной ночью к нам пожалуют Иные.

– Ох, надеюсь, что до этого не дойдёт.

За дверьми королевских покоев Джон наткнулся на новых стражников.

– К его величеству не разрешается входить с оружием, милорд, – заявил их сержант. – Отдайте мне меч. И ножи тоже.

Зная, что спорить бесполезно, Джон безропотно сдал им свой арсенал.

Внутри было тепло. Леди Мелисандра сидела у огня, рубин на шее тускло мерцал на бледной коже. Игритт была только поцелована огнём, красная жрица же сама являлась его воплощением, а её волосы – кровью и пламенем. Станнис стоял у грубо сколоченного стола, за которым когда-то восседал и обедал Старый Медведь. Весь стол покрывала огромная карта севера, нарисованная на куске потрёпанной шкуры. С одного края её прижимала к столу сальная свеча, с другой – стальная рыцарская перчатка.

Одетый лишь в шерстяные штаны и стёганый дублет король почему-то выглядел скованным и неуклюжим, словно облачённый в боевые доспехи. Кожа на лице была бледной, а борода подстрижена так коротко, что казалась нарисованной. Редкая поросль на висках – всё, что осталось от его чёрной шевелюры. В руках он держал пергамент со сломанной печатью из тёмно-зелёного воска.

Джон преклонил колено. Король бросил в его сторону хмурый взгляд и сердито потряс пергаментом.

– Поднимись. Ответь мне, кто такая Лианна Мормонт?

– Одна из дочерей леди Мейдж, сир. Младшая. Её назвали в честь сестры моего лорда-отца.

– Наверняка, чтобы завоевать его расположение. Я знаю, как всё это делается. Сколько лет этой жалкой пигалице?

Джон на мгновение задумался:

– Десять. Или что-то около того. Могу я спросить, чем она оскорбила ваше величество?

Станнис зачитал отрывок из письма:

– «Медвежий остров не признаёт иного короля, кроме Короля Севера, и имя ему – Старк».

Ты сказал, что ей десять, а она смеет дерзить своему законному повелителю. – Его коротко остриженная борода казалась тенью на впалых щеках. – Смотри держи это при себе, лорд Сноу. Кархолд со мной, и это всё, о чём должно быть известно. Мне вовсе не нужно, чтобы твои братья начали трезвонить направо и налево о том, что какая-то девчонка плюнула мне в лицо.

– Как прикажете, сир.

Джон знал, что Мейдж Мормонт ушла на юг с Роббом. Её старшая дочь тоже присоединилась к армии Молодого Волка. Даже если обе погибли, то у леди Мейдж имелись другие дочери, и некоторые уже обзавелись собственными детьми. Может, они тоже ушли с Роббом? Разумеется, леди Мейдж оставила бы хоть одну из старших дочерей кастеляном замка. Он не понимал, с какой стати Лианна написала Станнису, и задумался: что бы ответила девушка, если бы отправленное ей письмо было запечатано не оленем, а лютоволком и подписано Джоном Старком, лордом Винтерфелла?

«Слишком поздно для подобных сомнений. Ты сделал свой выбор».

– Я отправил сорок воронов, – пожаловался король, – а в ответ не получил ничего, кроме молчания и неповиновения. Присяга своему королю является обязанностью каждого верноподданного. Но все знаменосцы твоего лорда-отца, не считая Карстарков, отвернулись от меня. Неужели на всем севере не нашлось ни одного человека чести, кроме Арнольфа Карстарка?

Арнольф приходился дядей покойному лорду Рикарду. Он стал кастеляном Кархолда, когда его племянник с сыновьями отправились с Роббом на юг, и первым прислал ворона Станнису, объявив о своей присяге. «У Карстарков и не было иного выбора», – мог бы сказать королю Джон. Рикард Карстарк предал лютоволка и пролил львиную кровь. Единственной надеждой Кархолда являлся олень.

– В подобное смутное время даже люди чести сомневаются, что именно считать своим долгом. Ваше величество, вы не единственный король, требующий от них верности.

– Скажи мне, лорд Сноу, – возмутилась леди Мелисандра, – где были эти короли, когда дикари штурмовали твою Стену?

– В тысячах лиг отсюда, и глухи к нашим просьбам, – ответил Джон. – Я этого не забыл, миледи. И не забуду. Но у знаменосцев моего отца есть жёны и дети, которых нужно защищать, и народ, который погибнет, если они сделают неверный выбор. Его величество многого от них требует. Дайте им время, и вы получите ответ.

– Такой же? – Станнис смял письмо Лианны в кулаке.

– Даже на севере люди боятся гнева Тайвина Ланнистера. Болтоны – враги ничуть не лучше. Не случайно на их знамёнах ободранный человек. Северяне уехали с Роббом, проливали за него кровь, и за него погибли. Они сыты по горло горем и смертью, а тут к ним являетесь вы с предложением перейти на службу к новому господину. И ещё вините их за то, что они отказываются? Простите, ваше величество, но некоторые из них видят в вас всего лишь очередного обречённого претендента.

– Если его величество обрёчен, то обречено всё королевство, – парировала Мелисандра. – Запомни это, лорд Сноу. Перед тобой стоит единственный истинный король Вестероса.

Лицо Джона осталось непроницаемым.

– Как скажете, миледи.

Станнис фыркнул.

– Ты скуп на слова, как иные на золотых драконов. Интересно, сколько у тебя припасено золота?

– Золота? – «

Не этих ли драконов собирается оживлять красная женщина? Драконов из золота?»

– Тот налог, что с нас требуют, мы платим службой, ваше величество. Дозор богат репой, но у нас худо с деньгами.

– Репа не устроит Салладора Саана. Мне требуется золото или серебро.

– За этим вам лучше обратиться в Белую Гавань. Этот город не сравнится со Староместом или Королевской Гаванью, но это всё равно процветающий порт. Лорд Мандерли богатейший среди знаменосцев моего отца.

– Как же! Лорд-Слишком-Жирный-Чтобы-Сесть-На-Коня.

В письме, что лорд Виман Мандерли отправил в ответ из Белой Гавани, говорилось о том, что он стар и немощен, и ещё кое-что. Станнис приказал Джону и об этом не распространяться.

– Возможно, его светлость порадует жена из одичалых? – предложила леди Мелисандра. – Этот толстяк женат, лорд Сноу?

– Его леди-жена умерла много лет назад. У лорда Вимана двое взрослых сыновей и внуки от старшего из них. И он действительно слишком толст, чтобы сесть на коня. В нём, по меньшей мере, тридцать стоунов. Вель ни за что не согласится за него выйти.

– Может, ты хоть раз попытаешься дать ответ, который меня устроит, лорд Сноу? – проворчал король.

– Я надеялся, что вас устроит правда, сир. Ваши люди зовут Вель принцессой, но для одичалых она всего лишь сестра мёртвой жены их короля. Если вы собираетесь принудить её выйти замуж за того, кого она не желает, то, скорее всего, она перережет ему горло в первую брачную ночь. И даже если согласится, это не значит, что одичалые последуют за ним или за вами. Единственный, кто способен удержать их вместе для вашей пользы – это Манс Налётчик.

– Мне это известно, – невесело ответил Станнис. – Я провёл много часов, разговаривая с этим человеком. Согласен, он хитёр и многое знает о нашем истинном враге. Но даже отказ Манса от своего титула не смоет с него клеймо клятвопреступника. Оставь в живых хоть одного дезертира – и это лишь подтолкнёт к дезертирству других. Нет. Законы должны быть сделаны из железа, а не из пудинга. По всем законам Семи Королевств Манс Налётчик обязан заплатить жизнью.

– Закон заканчивается на Стене, ваше величество. А вы могли бы использовать Манса с пользой для себя.

– Так и сделаю. Я сожгу его и покажу всему северу, как расправляюсь с дезертирами и изменниками. Я выберу другого вожака для дикарей. И не забывай, у меня ещё есть сын Налётчика. Когда отец умрёт, его отродье станет Королём-за-Стеной.

– Ваше величество заблуждается.

Игритт любила повторять: «Ничего ты не знаешь, Джон Сноу!», но он знал.

–

Ребёнок не больше принц, чем Вель – принцесса. Никто не может стать Королём-за-Стеной просто потому, что таковым был его отец.

– Вот и хорошо, – ответил Станнис. – Потому что я не потерплю в Вестеросе иных королей. Ты подписал бумагу?

– Нет, ваше величество.

«Началось».

Джон сжал обожжённые пальцы в кулак и вновь разжал.

– Вы просите слишком многого.

– Прошу? Я просил тебя стать лордом Винтерфелла и Хранителем Севера. А эти замки я требую.

– Мы уступили вам Твердыню Ночи.

– Одни крысы и развалины. Это подачка, которая не стоила дарителю ровным счётом ничего. Да твой же собственный человек, Ярвик, сказал, что потребуется полгода, чтобы сделать замок пригодным для жилья.

– Другие замки ничуть не лучше.

– Мне это известно. Но сути дела не меняет. Это всё, что у нас есть. Вдоль Стены находится девятнадцать замков, а заселены только три из них. Я же собираюсь ещё до конца года полностью укомплектовать их гарнизоны.

– Я и не спорю, сир, но в грамоте говорится, что вы передаёте эти замки своим рыцарям и лордам, чтобы те, будучи вассалами вашего величества, содержали их в качестве своих собственных.

– Короли должны быть щедрыми со своими сторонниками. Неужели лорд Эддард ничему не научил своего бастарда? Многие мои лорды и рыцари бросили на юге свои богатые земли и крепкие замки. Неужели их верность должна остаться неоплаченной?

– Если ваше величество хочет растерять всех знаменосцев моего отца, нет ничего проще, чем сделать это, раздав северные владения южным лордам.

– Как я потеряю то, чего у меня нет? Если не забыл, я хотел отдать Винтерфелл истинному северянину. Сыну Эддарда Старка. Он же швырнул моё предложение мне в лицо.

– Станнис Баратеон со своей обидой походил на собаку с костью, глодавшую её со всех сторон.

– По праву Винтерфелл принадлежит моей сестре Сансе.

– Леди Ланнистер, ты хотел сказать? Неужели ты жаждешь увидеть, как Бес взгромоздится на трон твоего отца? Обещаю, лорд Сноу – пока я жив, этого не случится.

Джон знал, что лучше не настаивать.

– Сир, поговаривают, что вы также хотели дать земли и замки Гремучей Рубашке и магнару теннов.

– Кто тебе сказал?

Слухи ходили по всему Чёрному замку.

– Если вам так уж важно – я услышал это от

Лилли.

– Кто такая Лилли?

– Кормилица, – ответила леди Мелисандра. – Ваше величество разрешили ей свободно ходить по замку.

– Но не разрешал распускать сплетни. От неё требуются лишь её сиськи, а не язык. Мне нужно от неё побольше молока и поменьше россказней.

– Чёрный замок не нуждается в бесполезных едоках, – согласился Джон. – Я отправлю Лилли на юг со следующим кораблём, уходящим из Восточного Дозора.

Мелисандра прикоснулась к рубину на шее:

– Лилли кормит сына Даллы вместе со своим. Не слишком ли жестоко разлучать нашего принца с молочным братом, милорд?

«Осторожно, теперь очень осторожно».

– Молоко матери – это всё, что их роднит. Сын Лилли крупнее и крепче. Он брыкается и щиплет принца, отталкивая того от груди. Его отцом был Крастер, жестокий и жадный человек. В ребёнке говорит его кровь.

Король удивился.

– Я считал, что кормилица – дочь этого твоего Крастера.

– Жена и дочь одновременно, ваше величество. Крастер брал в жёны всех своих дочерей. Мальчик Лилли является плодом этого союза.

– Её собственный отец сделал ей ребёнка? – Станнис был ошарашен подобным известием. – Тогда от неё нужно немедленно избавиться. Я не потерплю подобного непотребства. Здесь не Королевская Гавань.

– Я постараюсь найти другую кормилицу. Если не найду среди одичалых, отправлю кого-нибудь поискать в горных кланах. Если угодно вашему величеству, пока что мы можем давать ребёнку козье молоко.

– Неподходящее питание для принца… но лучше, чем молоко какой-то шлюхи. – Станнис постучал пальцами по карте. – Возвращаясь к фортам…

– Ваше величество, – с холодной любезностью произнёс Джон, – я приютил и кормлю ваших людей за счёт наших драгоценных зимних запасов. Я одеваю их, чтобы они не замерзали.

Но Станнис не успокоился:

– Да, ты поделился солониной и овсянкой и отдал часть ваших чёрных лохмотьев, чтобы дать нам немного согреться. Тех самых, что одичалые содрали бы с ваших трупов, не появись я на севере.

Джон проигнорировал этот выпад:

– Я даю корм вашим лошадям, и как только будет закончена лестница, передам вам своих строителей, чтобы восстановить Твердыню Ночи. Я даже согласился разрешить заселить одичалыми Дар, навечно переданный Ночному Дозору.

– Ты предлагаешь мне пустующую и разорённую землю, но отказываешься отдать замки, которые нужны, чтобы отблагодарить моих знаменосцев и лордов.

– Эти замки строил Ночной Дозор…

– И Ночной Дозор их же бросил.

– …чтобы защищать Стену, – упрямо закончил Джон, – а не для того, чтобы подарить их южным лордам. Камни этих фортов стоят на крови и костях моих братьев, умерших давным-давно. Я не могу отдать эти крепости вам.

– Не можешь или не хочешь? – Жилы на шее короля вздулись и выпирали, словно остриё мечей. – И не забывай, я предложил тебе имя.

– У меня уже есть имя, ваше величество.

– Сноу. Есть ли на свете имя, с ещё худшим значением? – Станнис дотронулся до рукояти меча. – Да кто ты вообще такой?

– Дозорный на Стене. Меч во тьме.

– Не заговаривай мне зубы вашими присказками. – Станнис вытащил свой меч, который называл Светозарным. – Вот он, твой меч во тьме. – Вниз и вверх по клинку скользил свет – то красный, то жёлтый, то оранжевый, отбрасывая на лицо короля яркие блики. – Даже зелёному юнцу это ясно. Ты, часом, не слепой?

– Нет, сир. Я согласен, эти замки нуждаются в гарнизонах…

– Мальчишка командующий согласен. Какое счастье!

– …Ночного Дозора.

– У тебя нет людей.

– Так дайте мне их, сир. Я выделю офицеров для каждого из брошенных замков, опытных командиров, которые знают не только Стену, но и лежащие за ней земли, которые отлично понимают, как выжить грядущей зимой. В ответ на то, что мы дали вам, предоставьте мне людей, чтобы пополнить наши гарнизоны. Солдатов, арбалетчиков, новобранцев. Я возьму даже раненых и калек.

Станнис недоверчиво уставился на него, а затем громко расхохотался:

– А ты смельчак, Сноу, отдаю тебе должное, но ты спятил, если решил, что мои люди наденут чёрное.

– Они могут носить плащи любого цвета, пока будут подчиняться приказам моих офицеров, как подчинялись бы вашим.

Но король был непреклонен.

– У меня на службе лорды и рыцари, потомки благороднейших, старейших и славнейших родов. Они не захотят служить под началом убийц, браконьеров и крестьян.

«Или бастардов, сир, не так ли?»

– Ваш десница – контрабандист.

– Бывший контрабандист. И за это я укоротил ему пальцы. Мне сказали, что ты девятьсот девяносто восьмой командующий Ночного Дозора, лорд Сноу. Как думаешь, что скажет об этих замках девятьсот девяносто девятый? Возможно, вид твоей головы, насаженной на пику, заставит его быть более услужливым. – Король положил свой сияющий меч на карту вдоль Стены. Сталь клинка сверкала, как блики на воде. – Ты лорд-командующий до тех пор, пока я тебя терплю. И тебе лучше бы это запомнить.

– Я лорд-командующий, потому что меня избрали мои братья.

Порой по утрам Джон Сноу и сам в это не верил. Он просыпался с ощущением, что по-прежнему находится в каком-то безумном сне.

«Это всё равно, что надеть новую одежду, – как-то подсказал ему Сэм. – Поначалу чувствуешь себя странно, но когда немного её поносишь, она становится удобной».

– Аллисер Торне жаловался на то, каким образом тебя избрали, и я не могу сказать, что без причины. – Лежащая между ними карта разделяла их, словно поле битвы, озарённое разноцветным светом сияющего меча. – Подсчёт производили слепец с подручным, этим твоим толстым дружком. А Слинт называет тебя предателем.

«Ещё бы, кому же лучше знать об этом, как не Слинту?»

– Предатель расскажет вам всё, что вы захотите услышать, а потом предаст. Вашему величеству отлично известно, что я был избран честно. Мой отец часто повторял, что вы справедливый человек.

«Справедливый, но суровый», – именно так выразился однажды лорд Эддард, однако Джон подумал, что сейчас лучше не произносить отцовскую фразу целиком.

– Лорд Эддард не был мне другом, но ему не откажешь в здравомыслии. Он отдал бы мне эти замки.

«Никогда».

– Я не смею говорить о том, как бы поступил мой отец. Я принёс клятву, ваше величество. Стена – моя.

– Пока. Посмотрим, как ты сумеешь её удержать, – уколол его Станнис. – Держись за свои развалины, если они так много для тебя значат. Однако обещаю, что если до конца года хоть одна крепость останется пустующей, я возьму её с твоего разрешения или без него. И если хоть одна из них падёт перед врагом, твоя голова полетит следом. А теперь убирайся.

Леди Мелисандра встала со своего места у очага.

– С вашего позволения, сир, я провожу лорда Сноу в его покои.

– Зачем? Он и так знает дорогу. – Станнис махнул на них рукой. – Делайте что хотите. Деван, еду! Варёные яйца и воду с лимоном.

После тепла королевских покоев холод на лестничной площадке, казалось, пронизывал до костей.

– Поднимается ветер, м’леди, – предупредил сержант Мелисандру, отдавая Джону его оружие. – Вам может понадобиться тёплый плащ.

– Меня согревает моя вера. – Красная женщина пошла по лестнице рядом с Джоном. – Ты полюбился его величеству.

– Можно сказать и так. Он всего дважды грозил обезглавить меня.

Мелисандра рассмеялась.

– Ты должен бояться его недомолвок, а не слов.

Едва они ступили во двор, налетевший ветер подхватил плащ Джона и бросил его на женщину. Красная жрица отвела чёрную шерстяную ткань в сторону и просунула свою руку ему под локоть.

– Возможно, ты не так уж неправ насчёт короля одичалых. Я буду молиться, чтобы Владыка Света указал мне путь. Вглядываясь в пламя, я могу видеть сквозь камень и землю и открыть истину во тьме человеческих душ. Я могу разговаривать с давно умершими королями и нерождёнными детьми и вижу сквозь годы и мелькающие столетия, вплоть до конца дней.

– И ваше пламя никогда не ошибается?

– Никогда… хотя мы, жрецы – простые смертные, и иногда можем ошибаться, принимая то, что может случиться, за то, что должно случиться.

Джон чувствовал исходивший от неё жар, даже сквозь шерсть и варёную кожу. Вид этой идущей рука об руку пары вызывал озадаченные взгляды. «Сегодня в казармах всю ночь не смолкнут пересуды».

– Если вы и впрямь видите в пламени завтрашний день, скажите мне, когда и где в следующий раз нападут одичалые, – сказал Джон, высвобождая руку.

– Рглор посылает нам видения по собственной воле, но я поищу в огне этого человека, Тормунда. – Красные губы Мелисандры изогнулись в улыбке. – Я и тебя видела в огне, Джон Сноу.

– Это угроза, миледи? Вы собираетесь и меня сжечь?

– Ты неверно меня понял. – Она пристально посмотрела на него. – Боюсь, я заставляю тебя нервничать, лорд Сноу.

Джон не стал этого отрицать:

– Стена неподходящее место для женщин.

– Ошибаешься. Я мечтала увидеть вашу Стену, Джон Сноу.