Увечный бог. Том 1

Глава 1

Когда б не ведал ты

Что целые миры в уме сокрыты

Твоя тоска

Была бы невеликой

И мы расстались бы без лишних чувств

Бери же что дают

И отвернись, гримасу пряча

Я не заслуживаю гнева

Каким бы узким ни был пляж

На личном островке твоем

Старайся, и тогда

В глаза я посмотрю

Но стрелы не сжимай в руке

Иначе не поверю я

И самой нежной из улыбок

С тобой мы не встречались в горе

Над раной, исказившей лик земли

На тонком льду не танцевали

И бедам я сочувствую твоим

Без задней мысли

Не желая воздаянья

Так правильно, и всё

Пусть слишком многим

Отныне стали правила чужды

Иным секретам суждено остаться

Секретами, на этом я стою

Закопаны все стрелы, белый пляж

Широк на острове моем

Все личное на алтаре распято

Холодея

Не каплет кровь

Дитя желаний спит

И ум его мирами полон

И слезы розовые горячи

Я ненавижу дни, когда бываю смертен

Я весь в своих мирах

Я в них вовеки жив

И если загорается рассвет

Я возрожденным восстаю...

"Ночи поэта", III, IV "Малазанская Книга Павших", Рыбак Кел Тат

Котиллион вытащил кинжалы. Взор его упал на лезвия. Черненое железо, казалось, бурлит, свинцовые реки бороздок текут среди зазубрин; кончики затупились, ведь доспехи и кости часто мешали им достигать цель. Он различил отражение тошнотворно серого неба. И сказал: - Я ничего не намерен объяснять, черт дери. - Глаза его поднялись. - Понял?

  Стоявший перед ним не умел выражать на лице эмоции. Обрывки гнилых сухожилий, полоски кожи на висках, скулах и челюстях не двигались. В глазах не было ничего, совсем ничего.

  "Лучше", подумал Котиллион, "чем ядовитый скептицизм". Ох, как ему это надоело! - Скажи, - продолжил он, - что ты, как тебе кажется, видишь? Отчаяние? Панику? Упадок воли, неизбежный закат, некомпетентность? Ты веришь в неудачу, Ходящий-По-Краю?

  Существо молчало. Затем раздался скрипучий, мертвый голос: - Ты не можешь быть таким... дерзким.

  - Я спросил, веришь ли ты в неудачу. Потому что я не верю.

  - Даже если вы преуспеете, Котиллион... Превзойдете все ожидания и даже желания... они будут говорить о неудаче.

   Ассасин спрятал кинжалы. - Знаешь, пусть о себе позаботятся.

  Голова склонилась набок, затрепетали жилы. - Дерзость?

  - Компетентность, - бросил Котиллион. - Усомнись, если не боишься.

  - Они вам не поверят.

  - А мне плевать, Ходящий-По-Краю. Вот и всё.

  Он пошел прочь и не удивился, что бессмертный страж двинулся следом. "Не в первый раз". Пыль и пепел взлетали при каждом шаге. Ветер стонал, словно его заперли в склеп.

  - Почти время, Ходящий-По-Краю.

  - Знаю. Тебе не выиграть.

  Котиллион помедлил, оборачиваясь. Улыбка вышла кривой. - Это ведь не значит, что я должен проиграть?

Пыль вилась по ее следу. С плеч свешивались дюжины призрачных цепей: кости, согнутые в неровные звенья, древние кости всех оттенков от белого до темно-бурого. Каждая цепь влачила останки десятков существ - изуродованные черепа с присохшими волосами, выгнутые позвоночники, лязгающие и стучащие бедра. Они тащились за ней, словно наследие тирана, оставляя перепутанные бороздки на истощенной почве. Вокруг на многие лиги простирались пустоши.

  Ее шаги не замедлялись - упорные, как ползущее по небосводу солнце, беспощадные, как всеобъемлющая тьма. Она была равнодушна к самой идее иронии, к горькому привкусу обжигающих нёбо насмешек. Есть лишь необходимость, самая голодная из богинь. Она познала неволю. Воспоминания еще терзали ее, но она думала не о толстых стенах и темных могилах. Да, темнота... но было еще давление. Ужасное, невыносимое давление.

  Безумие - демон, живущий в мире беспомощной нужды, мире тысячи неисполненных желаний, в мире вечной неразрешенности. Безумие, да. Она познала этого демона. Они обменивались монетами боли, и сокровищница никогда не пустела. Что ж, у нее было целое богатство.

  А тьма преследует до сих пор.

  Она шагает, тварь с лысой макушкой, с кожей цвета отбеленного папируса; длинные конечности движутся со зловещей грацией. Вокруг пустой ландшафт, плоский сзади и по бокам - а впереди гряда выветренных холмов, как тупые когти на горизонте.

  Она принесла с собой предков, и они клацают хаотическим хором. Не осталось ни одного позади. Каждый склеп кровной линии стоит пустым, выскобленным, как те черепа, которые она вынимала из саркофагов. Молчание всегда говорит об отсутствии. Безмолвие - враг жизни, и она не признает безмолвия. Они говорят шепотком, хрипло, ее идеальные предки; они стали голосами ее личной песни, что удерживает демона в рамках. Она покончила со всеми сделками.

  Давным-давно, знала она, миры - бледные острова Бездны - кишели разнообразными существами. Мысли их были простыми и глупыми, а за мыслями не было ничего, кроме мути, бездны невежества и страха. Когда первые искры замерцали в бессмысленном сумраке, они быстро разгорелись, став кострами. Но разум не пробудился с мыслью о славе. С мыслью о красоте или даже любви. Его не расшевелил смех торжества. Эти рождающиеся к жизни огни принадлежали одной, всего одной мысли.

  Первым словом сознающего стало слово ПРАВОСУДИЕ. Это слово питает негодование. Слово дарует силу и волю изменить мир и все его жестокие обстоятельства, превратить грубое бесстыдство в царство правопорядка. Правосудие рождалось из черной почвы равнодушной природы. Правосудие связывало семьи, строило города, изобретало и защищало, создавало законы и запреты, заставляло толпу неуправляемых богов выковывать религию. Все предписанные верования поднялись кривыми и толстыми ветвями из одного корня, затерялись высоко в слепящем небе.

  Однако она и ее род оставались привязанными к стволу этого дерева, забытыми и сокрушенными; и там они, скованные корнями и темной землей, стали свидетелями распада правосудия, потери смысла. Измены.

  Боги и смертные, искажая истины, сонмищем деяний запачкали всё, некогда сиявшее чистотой.

  Что же, конец близится."Конец близко, милые мои!" Не будет больше детей, встающих над костями и руинами, чтобы восстановить потерянное. Кто из них не впитал разврат с молоком матери? О, они разжигали внутренние огни, грелись в свете, в теплоте, словно справедливость была их личным достоянием.

  Она была устрашена. Она кипела негодованием. Правосудие пылало в ней, и пламя разгоралось день ото дня, пока гнусное сердце Скованного источало нескончаемые струи крови. Осталось двенадцать Чистых, питающихся кровью. Двенадцать. Возможно, есть и еще, затерянные в далеких странах... но она ничего о таких не знает. Нет, лишь эти двенадцать станут ликами грядущей бури, а она... она, самая значительная, будет в безветренном центре бури.

  Ей дали имя ради этой цели. Так давно назад... Но Форкрул Ассейлы отличаются терпеливостью. Хотя терпеливость - лишь еще одна утраченная добродетель.

  Влача костяные цепи, Тишина брела по равнине, и дневной свет умирал за ее спиной.

  - Бог подвел нас.

  Дрожа и чувствуя тошноту - нечто чуждое, холодное, проклятое плыло по его венам - Арапал Горн сжал челюсти, не позволяя вырваться резкому ответу."Эта месть древнее любой причины, что ты пытаешься придумать. Сколько не повторяй одни и те же слова, Сын Света, ложь и безумие открываются цветами под солнцем. Я вижу перед собой лишь тусклые багровые поля, простершиеся во все стороны".

  Это была не их битва, не их война. "Кто изобрел закон, будто сын обязан подхватывать отцовский меч? Ах, дорогой Отец, неужели ты действительно желал такого? Разве она не покинула консорта, выйдя за тебя? Разве ты не вел нас к миру? Разве не ты сказал, что мы, дети, должны слиться воедино под новым небом вашего брака?

  Какое преступление пробудило нас к такому?

  Не могу припомнить".

  - Ты чувствуешь ее, Арапал? Силу?

  - Чувствую, Кадагар. - Они отошли от прочих, но не столь далеко, чтобы не слышать криков мучительной боли, рычания Гончих, не ощущать спинами проплывающих над ломаными скалами леденящих порывов призрачного ветра. Перед ними вздымался адский барьер. Стена плененных душ. Вечно бьющая волна отчаяния. Он смотрел через мутную завесу на разинутые рты, видел тоскливый ужас в глазах."Вы ведь ничем не отличались от нас? Неловко обращались с наследием, тяжелое лезвие выкручивало руки.

  Почему мы должны платить за чью-то злобу?"

  - Что тебя так тревожит, Арапал?

  - Мы не можем знать причин отсутствия бога, Лорд. Боюсь, говорить о его неудаче - слишком большая дерзость.

  Кадагар Фант молчал.

  Арапал закрыл глаза. Не нужно было и начинать. "Ничему я не учусь. Он пришел к власти по кровавому пути, лужи в грязи все еще блестят багрянцем. Воздух словно боится присутствия Кадагара. Цветы содрогаются на незримых ветрах. Он опасен, ох как опасен".

  - Жрецы говорят о самозванцах и обманщиках, Арапал. - Тон Кадагара был ровным, лишенным эмоций. Так он говорит, когда гневается. - Какой бог позволил бы? Мы брошены. Тропа перед нами не принадлежит никому, лишь нам выбирать.

  "Нам. Да, ты говоришь за всех, а мы ежимся, страшась своих открытий". - Простите меня за эти речи, Лорд. Мне плохо... вкус...

  - Выбора у нас не было, Арапал. Тебя мучит горький вкус его боли. Пройдет. - Кадагар улыбнулся и похлопал его по спине. - Понимаю мгновенную слабость. Мы забудем твои сомнения, да? И больше никогда не будем о них говорить. Мы же друзья, в конце концов; я крайне огорчусь, если придется объявить тебя предателем. Восхождение на Белую Стену... я рыдал бы, друг, стоя на коленях. Если...

  Спазм чуждой ярости охватил Арапала. Он задрожал. "Бездна! Грива Хаоса, я чувствую тебя!" - Повелевайте моей жизнью, Владыка.

  - Лорд Света!

  Арапал и Кадагар повернулись.

  Кровь струилась изо рта подошедшего к ним Ипарта Эруле; широко распахнутые глаза вцепились в Кадагара. - Мой Лорд, Уандал, пивший последним, только что умер. Он... ОН РУКАМИ РАЗОРВАЛ СЕБЕ ГОРЛО!

  - Значит, дело сделано, - отозвался Кадагар. - Сколько?

  Ипарт облизал губы, вздрогнув от привкуса, и сказал: - Вы Первый среди Тринадцати, Лорд.

  Улыбнувшись, Кадагар прошел мимо Ипарта. - Кессобан еще дышит?

  - Да. Но говорят, что кровь может течь сотни лет...

  - Однако кровь стала отныне ядом, - кивнул Кадагар. - Рана должна быть свежей, сила чистой. Тринадцать, говоришь. Превосходно.

  Арапал смотрел на прибитого к склону холма дракона. Громадные копья, пригвоздившие его к земле, стали черными от крови и мяса. Он мог ощутить расходящуюся волнами боль Элайнта. Снова и снова тот пытался поднять голову, сверкая глазами и щелкая пастью, но ловушка оказалась прочной. Четыре выживших Гончих Света кружили в стороне, подняв шерсть и не сводя с дракона глаз. Арапал видел их и содрогался. "Еще одна безумная игра. Еще одна горькая неудача. Лорд Света Кадагар Фант, с внешним миром ты плоховато управляешься!"

  За страшным местом, перед ликом вертикального океана лишенных смерти душ нелепой насмешкой высилась Белая Стена, скрывшая жалкие остатки Города Лиосан, Саренаса. По ней шли тонкие темные полосы, начинавшиеся ниже некоторых из множества бойниц. Все, что остается от братьев и сестер, обвиненных в измене - сухие трупы, а под ними следы крови и прочих жидкостей, запятнавших алебастр стены."Вы сейчас рыдали бы, стоя на коленях, братья и сестры. Не правда ли?"

  Ипарт спросил: - Владыка, мы так и оставим Элайнта?

  - Нет. Я предлагаю нечто более подходящее. Собери остальных. Мы перетечем.

  Арапал вздрогнул, но не обернулся. - Владыка...

  - Отныне мы дети Кессобана, Арапал. Новый отец заменит того, что бросил нас. Оссерк мертв в наших глазах, и так будет всегда. Даже Отец Свет стоит на коленях, сломленный, слепой и бесполезный.

  Арапал не сводил глаз с Кессобана."Произноси такие богохульства достаточно часто, и они станут банальными. Потрясение угаснет. Боги теряют силу, а мы встаем наравне с ними". Древний дракон плачет кровью, и ничего нет в его больших нездешних глазах, кроме гнева. "Наш отец. Твоя боль, твоя кровь - дары нам. Увы, других мы не понимаем". - А когда мы перетечем?

  - Как же, Арапал? Мы разорвем Элайнта на части.

  Он заранее предугадал ответ, но все же кивнул. "Наш отец.

  Твоя боль, твоя кровь - дары нам. Славь наше рождение, Отче Кессобан, своей смертью. Увы, для тебя возврата не будет".

  "У меня нет ничего для сделки. Что тебя сюда привело? Нет, сам вижу. Мой сломанный слуга не может странствовать далеко, даже в его снах. Изувечен, да - мои славные кости, моя плоть разбросаны по проклятому миру. Видел его стадо? Чем мог бы он благословлять? Как же - ничем, кроме нищеты и страдания; и все же толпы собираются, бормочущие и молящиеся толпы. О, некогда я взирал на них с презрением. Некогда я нежился в их мучениях, в их дурном выборе и горьком невезении. В их глупости.

  Но никому не дано выбирать себе мозги. Они рождены такими, какими рождены. Всего лишь. Через слуг я гляжу им в глаза - когда осмеливаюсь - и они даруют мне взгляд, странный взгляд, взгляд, которого я долго не понимал. Голод, разумеется... но окруженный желанием. Но я Чуждый Бог. Я Скованный. Павший. Мое святое слово - боль.

  Однако глаза умоляют. Теперь я понял. Чего они просят, эти вялые дураки, искаженные страхом лица, от которых отшатнется любой свидетель? Чего они желают? Я отвечу. Они желают моей жалости.

  Видишь ли, они осознают, сколь мало жалких медяков в кошеле их ума. Они знают, что лишены интеллекта, что это наложило проклятие на их жизнь. Они проиграли, их отбросили с самого начала. Нет, не смотри на меня вот так, носитель хитрых и гладких мыслей, не дари сочувствие слишком быстро, гордясь своим превосходством. Я не отрицаю твоей мудрости, я лишь сомневаюсь в твоем сочувствии.

  Они жаждут моей жалости. Они ее получат. Я бог, который отвечает на молитвы - а можешь ли сказать такое ты, да и другие боги? Смотри, как я изменился. Боль, которую я прежде столь самолюбиво держал при себе, теперь тянется вовне, как сломанная рука. Мы тянемся, чтобы понять, мы вздрагиваем при касании. Отныне я один из них.

  Ты удивляешь меня. Я не верил, что это ценные вещи. Сколько стоит сочувствие? Сколько столбиков монет уравновесят чаши? Мой слуга некогда грезил о богатстве. О сокровище в холмах. Сидя на расслабленных ногах, умолял прохожих на улице. А теперь ты смотришь на меня, слишком изломанного, чтобы двигаться, погруженного в дым. Ветер бесконечно шлепает по стенкам палатки. Нет нужды торговаться. Мой слуга и я потеряли всякое желание просить. Желаешь жалости? Даю ее бесплатно.

  Не рассказать ли тебе о моей боли? Смотрю в глаза - и вижу ответ.

  Это последняя игра, но ты и сам понимаешь. Последняя для меня. Если будет неудача...

  Ладно. Никаких секретов. Тогда я скоплю яд. В громе собственной боли, да. Что же еще?

  Смерть? Давно ли смерть стала неудачей?

  Извини за кашель. Я намеревался смеяться. Иди же, раздавай обещания выскочкам.

  В этом вся вера, знаешь? Жалость к душам. Спроси слугу, он ответит. Бог глядит тебе в глаза, бог отшатывается".

  Три дракона, скованные за грехи. Котиллион вздохнул при этой мысли, ощутив уныние. Он стоял в двадцати шагах, ступни погрузились в мягкий пепел. Божественность слишком недалеко ушла от мирской жизни, на его вкус. В горле першит, словно воздух не хочет входить в грудь. Мышцы плеч ноют, в голове глухо стучат молоты. Он поглядел на пленных Элайнтов, таких тощих и зловеще недвижных среди наносов песка, и ощутил себя... смертным. "Возьми меня Бездна, устал!"

  Ходящий-По-Краю встал рядом, молчаливый и призрачный.

  - Одни кости, - пробормотал Котиллион.

  - Не обманывайся, - предупредил Ходящий-По-Краю. - Плоть и кожа - одежды. Они ветшают, их сбрасывают. Видишь цепи? Их пробовали на прочность. Головы поднимаются... чуя запах свободы.

  - Каково это, Ходящий-По-Краю - чувствовать, что все расползается в руках? Неудача приходит, словно стена огня? - Он повернулся, глядя на выходца. - Твое рубище носит следы пожара, если приглядеться. Помнишь миг, в который потерял всё? Отозвался ли мир на твой стон?

  - Если ты решил мучить меня, Котиллион...

  - Нет, я не хочу. Прости.

  - Если же это твои страхи...

  - Нет, не мои страхи. Совсем нет. Это мое оружие.

  Ходящий-По-Краю как будто вздрогнул - или это пепел сдвинулся под ногами в гнилых мокасинах? Краткий миг неустойчивости. Успокоившись, Старший устремил на Котиллиона взор сухих глазниц: - Ты Повелитель Ассасинов, не целитель.

  "Точно. Прошу, хоть кто-то, отделите от меня нерешительность. Сделайте чистый разрез, избавьте от больной ткани. Неведомое иссушает нас, но знание может стать ядом. Но не лучше и плавать между двумя состояниями". - К спасению ведут разные пути.

  - Забавно.

  - Что?

  - Твои слова... сказанные голосом другого, подарили бы слушателю покой и уверенность. Но увы, в твоих устах они способны заморозить душу смертного.

  - Таков уж я.

  Ходящий-По-Краю кивнул: - Таков уж ты. Да.

  Котиллион сделал еще шесть шагов, смотря на ближайшего дракона, на показавшийся среди полос гнилой кожи череп. - Элот, - сказал он, - хочу услышать твой голос.

  - Снова сделка, Узурпатор?

  Голос был мужским, но это же меняется по прихоти. Однако он нахмурился, вспоминая последний разговор. - Кальсе, Эмпелас, для вас тоже будет время. Я говорю сейчас с Элот?

  - Я Элот. Что в моем голосе так тебя тревожит, Узурпатор? Чую подозрение.

  - Я должен удостовериться, - отозвался Котиллион. - Готово. Ты поистине Мокра.

  Новый драконий голос зарокотал смехом в черепе Котиллиона. - Осторожнее, Ассасин, она мастерица обманов.

  Котиллион поднял брови: - Обман? Не надейся, умоляю. Я слишком невинен, чтобы понимать толк в обманах. Элот, я вижу тебя в цепях, но в королевствах смертных слышат твой голос. Кажется, ты уже не такая беспомощная пленница.

  - Сон вырывается из самых тугих цепей, Узурпатор. Мои сны вздымают крылья - и я свободна. Не будешь ли говорить, что это тоже иллюзия? Я подавлюсь недоверием.

  Котиллион поморщился: - Кальсе, о чем грезишь ты?

  - Лед.

  "Почему я не удивлен?" - Эмпелас?

  - Обжигающий дождь, Повелитель Убийц. Далеко в тени. О, что за мрачная тень. Неужели мы должны шептать пророчества? Все мои истины скованы здесь, только ложь летает свободно. Но один сон до сих пор пылает в разуме. Хочешь услышать признание?

  - Моя веревка не так истрепана, как ты думаешь, Эмпелас. Лучше расскажи о своем сне Кальсе. Дарю совет. - Он помедлил, коротко глянул на Ходящего-По-Краю, снова обернулся к драконам. - Ну же, давайте заключим настоящую сделку.

  - Ни к чему, - пробурчал Эмпелас. - Тебе нечего нам дать.

  - Неправда.

  Ходящий-По-Краю резко сказал сзади: - Котиллион...

  - Свобода.

  Молчание.

  Котиллион улыбнулся. - Хорошо для начала. Элот, ты будешь видеть сны для меня?

  - Кальсе и Эмпелас разделили твой дар. Они каменными ликами глядят друг на друга. Была боль. Был огонь. Глаз открылся, он взирает в Бездну. Владыка Ножей, мои скованные сородичи ... огорчены. Владыка, я буду видеть сны для тебя. Говори.

  - А ты слушай внимательно. Вот как всё должно быть.

  Глубины расселин не освещены, проглочены вечной ночью. Так далеко от глади океана. Провалы зияют тьмой смерти, мусор мира падает вниз беспрерывным дождем, течения хлещут бичами, закручивая ил вертикальными завитками, рождая вихри. В окружении рваных утесов и каменных провалов тянется и тянется равнина, а в центре мерцает, разгораясь, тусклый красный огонек, одинокий, совсем потерявшийся в обширности пучины.

  Переложив почти невесомую ношу на другое плечо, Маэл помедлил, вглядываясь в невозможный огонек. И отправился прямо к нему.

  Мертвый дождь падал в глубины, дикие потоки выбрасывали его назад, к свету, туда, где живые создания питаются щедрым супом, чтобы вскоре умереть и опуститься вниз. Что за изящный обмен, живое и мертвое, свет и мрак, мир внизу и мир вверху. Как будто кто-то всё это запланировал.

  Он уже видел сгорбленную фигуру около очага, руки, вытянутые к сомнительному теплу. Крошечные морские существа собрались к красноватому пламени, словно мошки. Огонь появлялся из трещины в дне каньона, поднимались вверх пузыри газа.

  Маэл встал перед сидящим, сбросил с плеча труп в саване. Тот упал, и крошечные падальщики устремились к нему, только чтобы отпрянуть. Облачка ила медленно опускались на глину.

  Голос К'рула, Старшего Бога Садков, донесся из-под капюшона: - Если всё сущее - диалог, почему столь многое остается не высказанным?

  Маэл поскреб обросший подбородок: - Я с собой и ты с собой, и он с собой, но никак мы не убедим мир во врожденной его нелепости.

  К'рул пожал плечами: - Он с собой. Да. Странно, что из всех богов он единственный открыл эту безумную, приводящую к безумию тайну. Грядущая заря... мы оставим ее ему?

  - Ну, - хмыкнул Маэл, - сначала нам нужно пережить ночь. Я принес того, кого ты искал.

  - Вижу. Спасибо, старый друг. Расскажи, как там старая Ведьма?

  Маэл поморщился: - Как прежде. Пытается снова, но ею избранный... скажем так: Онос Т'оолан наделен глубиной, которой Олар не понять. Боюсь, однажды она пожалеет о выборе.

  - Перед ним скачет человек.

  Маэл кивнул: - Перед ним скачет человек. Это... разрывает сердце.

  - "Расколотое сердце, ты страшней абсурда".

  - "Пусть сгинули слова..."

  Пальцы двигались в сумраке. - "...безмолвный разговор..."

  - "...нас оглушает". - Маэл вгляделся в мрачный окоем. - Слепой Галлан и проклятые его стихи. - Армии крабов маршировали по бесцветному дну, устремляясь к нездешнему свету и теплу. - Многие погибли.

  - У Эрастраса были подозрения, а Страннику ничего иного и не нужно. Ужасная неудача, смертельный толчок. Случилось, как она и говорила. Без свидетелей. - К'рул поднял голову, дыра капюшона обратилась в сторону Маэла. - Значит, он выиграл?

  Кустистые брови Маэла поднялись. - Ты не знаешь?

  - Так близко к сердцу Кейминсода садки становятся скопищем ран и безумств.

  Маэл глянул на спеленутое тело. - Брюс там был. Я видел через его слезы. - Он надолго замолк, воскрешая чужие воспоминания. И одернул себя, прерывисто вздохнув. - Во имя Бездны, на этих Охотников за Костями стоило взглянуть!

  Смутное подобие лица появилось во тьме капюшона. Блеснули зубы. - Правда? Маэл - правда?

  Эмоции превратили слова в рычание: - Еще не закончилось. Эрастрас сделал ужасную ошибку. Боги, все они ошиблись!!!

  Не сразу К'рул вздохнул, снова глядя на огонь. Бледные руки повисли над мерцанием горящего камня. - Я не останусь слепым. Дети. Близняшки. Маэл, похоже, придется отказать Таворе Паран в желании остаться неведомой нам, неведомой всем. Что же означает желание действовать без свидетелей? Не понимаю.

  Маэл качал головой: - В ней такая боль... нет, я не решусь подойти ближе. Она стояла перед нами в тронном зале, словно дитя, хранящее страшную тайну. Вина и стыд сверх всякой меры.

  - Возможно, мой гость ответит.

  - Вот зачем он тебе нужен? Просто ублажить любопытство? Играешь в праздного зрителя, К'рул? Врываешься в сердце женщины?

  - Отчасти, - признал К'рул. - Но не из жестокости и страсти к запретному. Сердце останется свободным, неуязвимым к любым атакам. - Бог посмотрел на спеленутый труп. - Нет, плоть его мертва, но душа осталась сильной, она тоже поймана кошмаром вины. Я позабочусь об избавлении.

  - Как?

  - Нужный момент подскажет. Жизнь на смерть, так и будет.

  Маэл тяжко вздохнул. - Значит, все упадет на ее плечи. Одинокая женщина. Армия, уже наполовину перемолотая. Союзники нетерпеливо жаждут войны. Враг поджидает их, враг не сгибающий спину, нечеловечески самоуверенный, азартно расставляющий идеальную ловушку. - Он закрыл лицо руками. - Смертная женщина, не желающая говорить.

  - Однако они идут следом.

  - Идут следом.

  - Маэл, неужели есть шанс?

  Бог морей глянул на К'рула: - Малазанская Империя создала их из ничего. Первый Меч Дассема, Сжигателей Мостов, а теперь и Охотников. Что тут сказать? Они словно родились в иную эпоху, в затерявшемся в прошлом золотом веке. Но они сами этого не понимают. Возможно, поэтому она и хочет избавить от свидетелей все их дела.

  - То есть?

  - Она не хочет напоминать остальному миру, какими прежде были люди.

  К'рул зачем-то внимательно изучал огонь. Потом небрежно бросил: - В таких темных водах не видишь собственных слез.

  Ответ Маэла отдавал горечью: - Как ты думал, почему я живу здесь?

  "Не бросай я вызов себе, не отдавай этому сражению всё, что имею - давно склонилась бы голова перед суждением мира. Но если меня хотят обвинить в излишнем уме - ах, разве такое возможно? - или, избавьте боги, в излишней чувствительности к каждому отзвуку, брошенному в ночь кувыркаться и грохотать ударом меча о край шита - иными словами, меня собираются стыдить в искусственном подхлестывании чувств... что же, тогда нечто возгорается во мне пожаром. Я есмь и я - вот самое подходящее слово! - воспламеняюсь".

  Удинаас фыркнул. Страница была оторвана под этими словами, словно гнев автора ввел его (или ее) в припадочное буйство. Он принялся гадать, какой же настоящий или воображаемый хулитель нападал на автора, и вспомнил времена, давно прошедшие, когда чей-нибудь кулак касался его головы в наказание за слишком быстрый, слишком язвительный ум. Дети умеют такое чувствовать - слишком умных себе на беду мальчиков - и знают, как нужно действовать. "Бейте его, парни. Пусть поучится". Он начал сочувствовать духу давно умершего писателя.

  "Но ведь, старый дурак, они стали прахом, а твои слова живут. Кто смеется последним?"

  Гниющая вокруг него древесина не дала ответа. Вздохнув, Удинаас порвал обрывок и стал смотреть, как хлопьями падают клочки пергамента. - Ох, мне-то что? Уже недолго, да, недолго. - Масляная лампа почти погасла, лишившись топлива, и снова подкрадывался холод. Он не чувствовал рук. Гости из прошлого. Никому не дано сбросить их, этих ухмыляющихся надоед.

  Ульшан Праль предсказывает больше снега, а он привык презирать снег. - Словно умирает само небо. Слышишь, Фир Сенгар? Я почти готов слагать о тебе сказания. Кто мог бы вообразить такое наследие?

  Застонав от боли в ногах, он вылез из трюма и заморгал, встав посреди перекошенной палубы. Ветер ударил в лицо. - Мир белизны, что ты нам говоришь? Наверное, что-то плохое. Что судьба пришла и повела осаду.

  Он привык разговаривать сам с собой. Так никому больше не приходится рыдать, он ведь уже устал от вида мерзлых слез на обветренных лицах. Да, он мог бы растопить слезы пригоршней слов. Но внутренний жар никуда не денется, так? Лучше отдавать его пустому холодному воздуху. Ни одной замерзшей слезы поблизости.

  Удинаас слез по борту корабля, разметая снег высотой по колено, и начал прокладывать новую тропку к стоянке в укрытии скал. Толстые меховые мокасины скользили, когда он натыкался на груду обломков. Он чувствовал запах дыма.

  Затем, на полпути, он заметил эмлав. Два здоровенных кота влезли на высокие скалы, серебристые спины слились с белым небом. Следят за ним. - Итак, вы вернулись. Не к добру. - Он чуял давление их взглядов. Само время замедлилось. Невозможно, но он способен вообразить мир, утонувший в снегах, лишенный зверей, мир, в котором один холодный сезон примерз к другому, не кончаясь никогда. Вообразить, как гибнут шанс за шансом, пока не остается ни единого.

  - Человек на такое способен. Почему бы не целый мир? - Снег и ветер не дали ответа, кроме привычного жестокого равнодушия.

  Здесь, между скал, колючий ветер утих, а дым начал разъедать ноздри. На стоянке царит голод, в округе царит белизна. Но Имассы всё поют песни. - Недостаточно, - пробормотал, рождая плюмажи пара, Удинаас. - Всё не так, друзья. Взгляните правде в лицо: она умирает. Наша милая девочка.

  Он гадал, не было ли известно Сильхасу Руину об этой неизбежной неудаче с самого начала. "В конце концов умирают даже сны. Сны всех людей. Сны - мечты, сны о будущем... рано или поздно наступает холодная, злая заря". Пройдя мимо засыпанных юрт, морщась от вылетавших из-под кожаных пологов пронзительных звуков, он ступил на тропу к пещере.

  Грязный лед облепил зев прохода, словно замерзшая пена. Внутри стало теплее, влажный воздух пахнул солью. Он обстучал снег с мокасин и вошел в извилистый коридор, выставив руки, касаясь пальцами сырого камня. - О, - шепнул он, - какая у тебя холодная утроба.

  Впереди слышались голоса - или, скорее, один голос. "Ну, Удинаас, напряги чувства. Она не склоняется, никогда не склоняется. Похоже, на это способна лишь любовь".

  На каменном полу оставались старые пятна, вечные напоминания о пролитой крови, о жизнях, утраченных в просторном зале. Но почти слышит эхо, лязг меча и копья, отчаянные вздохи."Фир Сенгар, клянусь, твой брат все еще пребывает здесь. Сильхас Руин отступает шаг за шагом, на лице маска, которой он никогда прежде не носил. Ну разве она ему не шла? Очень даже шла".

  Онрек Т'эмлава стоял справа от жены. Ульшан Праль присел в нескольких шагах слева от Кайлавы. Перед ними было кривое, разрушающееся здание. "Умирающий Дом, твой котел треснул. Семя было с пороком".

  Кайлава обернулась, услышав его; темные глаза сощурились, словно у решившей поиграть хищной кошки. - Думала, ты поднял паруса, Удинаас.

  - Карты никуда не ведут, Кайлава Онасс, а лоцман не ориентируется посреди равнины. Интересно, есть ли зрелище унылей разбитого корабля?

  Онрек сказал: - Друг Удинаас, жду твоей мудрости. Кайлава говорит о пробуждении Джагутов, о голоде Элайнтов, о никогда не дрожащей руке Форкрул Ассейлов. Рад Элалле и Сильхас пропали - она их не чует и предполагает худшее.

  - Мой сын жив.

  Кайлава подошла ближе. - Тебе не дано знать.

  Удинаас пожал плечами: - Он взял от матери больше, чем Менандора могла вообразить. Представ перед малазанским колдуном, она решила обрушить на него свою силу... что ж, это был не единственный роковой сюрприз того дня. - Взор его упал на черные пятна. "Что стало с нашим славным подвигом, Фир? С актом спасения, ради которого ты отдал жизнь?

  ""Не бросай я вызов себе, не отдавай этому сражению всё, что имею - давно склонилась бы голова перед суждением мира". Но суждение мира жестоко..."

  - Мы задумываем уход из этого мирка, - сказал Онрек.

  Удинаас глянул на Ульшана Праля: - Ты согласен?

  Воин поднял руку, делая череду текучих жестов.

  Удинаас хмыкнул. "До слова, до песни было вот это. Но рука говорит на ломаном языке. Шифр принадлежит позе. Присел, словно кочевник. Не боится путешествий, открытия нового мира. Возьми Странник, такая невинность ранит душу". - Вам не понравится то, что найдете. Самый яростный зверь этого мира не сравнится с моими сородичами. - Он сверкнул глазами. - Онрек, как ты думаешь, зачем был тот Ритуал, укравший смерть у вашего народа?

  - Слова ранят, но Удинаас говорит правду, - зарычала Кайлава. Она снова поглядела на Азат. - Мы сможем защитить врата. Остановить их.

  - И умереть, - продолжил Удинаас.

  - Нет, - бросила она, резко разворачиваясь. - Ты уведешь моих детей, Удинаас. В свой мир. Я останусь.

  - Я думал, ты сказала "мы", Кайлава.

  - Призови сына.

  - Нет.

  Ее глаза засверкали.

  - Найди кого-нибудь иного для последней битвы.

  - Я встану рядом с ней, - заявил Онрек.

  - Нет, - прошипела Кайлава. - Ты смертный...

  - А ты нет, любимая?

  - Я Гадающая по костям. Я родила Первого Героя, ставшего богом. - Лицо ее исказилось, но лишь отчаяние плескалось в глазах. - Муж, я действительно призову союзников. Но ты, ты должен идти с нашим сыном, как и Удинаас. - Она ткнула когтистым пальцем в летерийца: - Веди их в свой мир. Найди место...

  - Место? Кайлава, они будут походить на зверей в моем мире... МЕСТА НЕ ОСТАЛОСЬ!

  - А ты найди.

  "Слышал, Фир Сенгар? Мне не придется стать тобой. Нет, я стану Халлом Беддиктом, еще одним обреченным братом. "Идите за мной! Слушайте мои обещания! И умирайте". - Ничего нет, - сказал он, и горло сдавило горе. - Во все мире... ничего. Мы не оставили одиноких мест. На веки веков. Имассы могут присвоить себе пустые земли, да, пока кто-то не кинет на них завистливый взор. И не начнет их убивать. Собирать кожи и скальпы. Они отравят вашу пищу. Изнасилуют дочерей. Всё во имя замирения или переселения - что там выплюнут изо ртов эти уклончивые бхедрины. Чем скорее вы умрете, тем лучше: они смогут забыть, что вы вообще существовали. Вина - первый сорняк, который мы выпалываем, чтобы сад был чистым и опрятным. Мы так привыкли, и вам ничего не изменить. Как и прежде. Никому не дано...

  Лицо Кайлавы было слишком спокойным. - Вас можно остановить. И вас остановят.

  Удинаас качал головой.

  - Веди их в мир, Удинаас. Сражайся за них. Я не намерена пропасть здесь. Если вообразил, что я не могу защитить своих детей, тогда ты меня совсем не знаешь.

  - Ты обрекаешь меня, Кайлава.

  - Призови сына.

  - Нет.

  - Тогда ты сам себя обрекаешь, Удинаас.

  - Ты будешь так же спокойна, когда моя участь затронет твоих детей?

  Когда стало очевидным, что ответа не будет, Удинаас вздохнул и отвернулся, направившись наружу, в холод и снег, в белизну замерзающего времени. К его отчаянию, Онрек пошел следом.

  - Друг мой.

  - Прости, Онрек, я не могу сказать ничего утешительного, успокоить твой разум.

  - Но, - прогудел воин, - ты думаешь, что знаешь ответ.

  - Едва ли.

  - И тем не менее...

  "Толчок Странника, это безнадежно. Ох, смотрите на меня: такой решительный шаг. Веди же нас всех, да. Халл вернулся, чтобы повторить сонм преступлений.

  Все еще охотишься на героев, Фир? Лучше отвернись".

  - Ты поведешь нас, Удинаас.

  - Кажется.

  Онрек вздохнул.

  За пастью пещеры на них обрушилась снежная буря.

  Он искал путь наружу. Он выбросил себя из схватки. Но даже сила Азата не разрушит Аграст Корвалайн, и он был сброшен, разум его разбит, куски тонут в море чуждой крови. Оправится? Тишина не знала точно, но решила не дать такого шанса. К тому же скрытая в нем сила остается опасной, угрожает их планам. Ее могут использовать против них. Неприемлемо. "Нет, лучше повернуть оружие, взять в руку и воспользоваться в битве с врагами (знаю, скоро я их встречу). А если не возникнет нужды - убить его".

  Но пока ничего еще не случилось, ей придется сюда вернуться. "И сделать то, что следует. Сделала бы сейчас, если бы не риск. Пробудись он, заставь меня... нет, слишком рано. Мы еще не готовы".

  Тишина стояла над телом, изучая его - угловатые черты, клыки, слабый румянец, намекающий на жар. Потом она сказала предкам: - Возьмите его. Свяжите. Сплетите колдовство - он должен оставаться без чувств. Риск пробуждения слишком велик. Я вскоре вернусь. Возьмите его. Свяжите. - Звенья цепей поползли змеями, вонзаясь в твердую почву, скручивая руки и ноги, захватывая шею и торс, распиная на вершине холма.

  Она видела, что кости трясутся. - Понимаю. Его сила так безмерна - вот почему нельзя дать ему прийти в сознание. Есть еще кое-что, что я могу сделать. - Рука метнулась, пальцы напряглись, острые как ножи, и пробили в боку мужчины глубокую дыру. Она задохнулась, отпрянув - слишком сильно? Она его пробудила?

  Кровь потекла из раны.

  Но Икарий не пошевелился.

  Тишина испустила долгий, прерывистый вздох. - Пусть кровь каплет, - сказала она предкам. - Кормитесь от его силы.

  Выпрямившись, она подняла взор и осмотрела горизонты. Старые земли Элана. Они покончили с этим народом, оставив лишь овальные булыжники, некогда державшие стены шатров и покрытые колдовскими рунами еще более древних времен. Ни одного зверя, домашнего или дикого, не осталось от великих некогда стад. Она видела в новом положении вещей восхитительное совершенство. Без преступников не будет преступлений. Без преступлений не будет жертв. Ветер бормочет, но никто не встает, чтобы дать ответ.

  Идеальное умиротворение, вкус рая.

  "Возрождение. Рай возрожденный. От этой пустой равнины - весь мир. От этого обещания - грядущее.

  Скоро".

  Она пошла, оставив за спиной холм с телом Икария, прикованного к земле костяными цепями. Вернувшись назад, она будет пылать торжеством. Или содрогаться от отчаянной нужды. В первом случае она схватит руками голову и одним резким, ловким поворотом сломает шею этой мерзости.

  Какое решение она ни примет, предки запоют от радости.

  Трон крепости догорал, сброшенный во внутренний дворик, на груду хлама. Серо-черный дым колонной вставал над бойницами, а выше ветер рвал его на полотнища, знаменами проплывавшие над разоренной долиной.

  Полуголые детишки бегали по двору, высокие голоса заглушали лязг и стук подле главных ворот - там каменщики начали исправлять вчерашние повреждения. Происходила смена караулов: Верховный Кулак слышал за спиной слова команд, резкие, словно удары развевающихся на ветру флагов. Он заморгал, избавляясь от грязи в глазах, и осторожно оперся на изъеденный временем уступ; прищурился, обозревая отлично организованный лагерь врага, что заполнял всё дно долины.

  На крыше квадратной башни, справа от него, ребенок лет десяти сражался с повидавшим виды сигнальным змеем, пытаясь поднять его над головой. Наконец, загудев шелковыми крыльями, выцветший дракон взмыл в воздух, крутясь и дергаясь. Ганоэс Паран прищурился еще сильнее. Длинный хвост дракона блистал серебром под солнцем полудня. Тот самый хвост, вспомнил он, что вился над крепостью в день захвата.

  О чем же сигналили тогда защитники?

  "Беда. Помогите".

  Он следил, как змей взбирается всё выше. Пока его не проглотил кружащийся дым.

  Услышав знакомое ругательство, Паран повернулся: Верховный Маг прокладывал путь по лестнице сквозь клубок ребятишек, и лицо его исказилось так, словно это была толпа прокаженных. Зажатая в зубах рыбья кость взволнованно поднималась и опускалась. Он шагал к Верховному Кулаку.

  - Клянусь, их больше чем вчера, но как это возможно? Не выпрыгивают же они из чьего-то лона уже наполовину выросшими?

  - Всё еще вылезают из пещер, - сказал Ганоэс Паран, вновь глядя на вражеские полчища.

  Ното Свар крякнул. - Того не лучше. Кто сочтет пещеры лучшим местом для жизни? Вонь, капель, черви кишат. Будут болезни, помяните мои слова, Верховный Кулак. Как будто Войску уже не досталось.

  - Велите Кулаку Бюд собрать команду для очистки. Какие взводы залезли в хранилище рома?

  - Седьмой, Десятый и Третий. Второй роты.

  - Саперы капитана Чистой Криницы.

  Ното Свар извлек кость изо рта и принялся изучать розовый кончик. Потом отвернулся и сплюнул за стену что-то красное. - Да, сэр. Ее.

  Паран улыбнулся. - Отлично.

  - Да, послужит им уроком. А если разбудят новых паразитов...

  - Это дети, маг. Не крысы. Сироты...

  - Неужели? Эта "белая кость" меня в дрожь вводит, вот я о чем, сэр. - Он вставил рыбий хребет в зубы и снова задвигал ею вверх-вниз. - Скажите еще раз, что это лучше Арена.

  - Ното Свар, как Верховный Кулак я отчитываюсь лишь перед Императрицей.

  Маг фыркнул: - Только вот она мертва.

  - Что означает: я не отчитываюсь ни перед кем. Даже перед вами.

  - Вот и главная проблема, словно гвоздем к дереву прибита. Гвоздем к дереву, сэр. - Как будто удовлетворившись этим заявлением, он резко кивнул и куснул рыбью кость. - Там внизу зашевелились. Очередная атака?

  Паран пожал плечами: - Они очень... огорчены.

  - Знаете, если они решатся назвать вас хвастуном...

  - Кто сказал, что я хвастун, Свар?

  Мужчина куснул кость и поморщился. - Я о том, сэр, что никто не отрицает ваши таланты и так далее, но те два командира... ну, им может надоесть бросать против нас водразов и судимов. Если они явятся самолично, персонально, сэр... вот я о чем...

  - Кажется, я недавно отдал приказ.

  Ното скривился: - Кулак Бюд, да. Пещеры. - Он развернулся, готовясь уйти, но помедлил, оглянувшись: - Видите ли, они вас замечают. Стоите тут день за днем. Дразните.

  - Интересно... - протянул Паран и снова уставился на вражеский лагерь.

  - Сэр?

  - Осада Крепи. Отродье Луны почти опустилось на город. Висело месяцы, годы. Его владыка никогда не показывался, пока Тайскренн не решил, что готов сразиться. Но дело в том, что... если бы он показался? Если бы каждый треклятый день выходил на уступ? Чтобы Однорукий и все остальные замирали, смотрели вверх. Развеваются серебристые волосы, Драгнипур торчит из-за спины - меч, от которого у богов начинается понос...

  Ното Свар чуть поворочал костью. - И что было бы, сэр?

  - Страху, Верховный Маг, нужно время. Настоящему страху, того сорта, что обгладывает храбрость, заставляет слабеть ноги. - Он покачал головой, глянул на Ното Свара. - Но ведь это не было в его стиле, так? Знаете, я скучаю. - Он хмыкнул. - Вообразите себе.

  - По кому? По Тайскренну?

  - Ното, вы понимаете, что я говорю? Хоть иногда?

  - Пытаюсь не понимать, сэр. Без обид. Насчет страха, о котором вы говорите.

  - Не затопчите ребенка на пути вниз.

  - Пусть сами уворачиваются, Верховный Кулак. Нужно же как-то уменьшать их число.

  - Ното.

  - Мы армия, не приют, вот я о чем. Армия под осадой. Окруженная превосходящей силой, смущенная, скучающая, едва страх схлынет. - Он снова вытащил рыбий позвонок и свистнул сквозь зубы. - Пещеры, полные детей - что они с ними делали? Где родители?

  - Ното.

  - Надо их просто передать, вот я о чем, сэр.

  - Если вы не заметили, сегодня они в первый раз ведут себя как нормальные дети. О чем это говорит?

  - Мне - ни о чем, сэр.

  - Кулак Руфа Бюд. Немедленно.

  - Да, сэр. Спешу.

  Ганоэс Паран вернул все внимание лагерю осаждающих. Ровные ряды палаток, словно костяные плитки паркета; крошечные, словно мухи, фигурки вокруг требушетов и Больших Фур. Кажется, мерзкий запах битвы никогда не покидает долину. "Похоже, готовятся снова нас испытать. Нужна новая вылазка? Матток так и буравит меня жадным взглядом. Хочет их достать". Он потер лицо. Борода снова заставила его вздрогнуть. Паран поморщился. "Никто не любит перемен, да? Именно об этом я говорю".

  Шелковый дракон вплыл в поле зрения, влача за собой клубы дыма. Он увидел, что мальчишка на башне с трудом удерживается на ногах. Мелковатый, из тех, что с юга. Судимов. "Когда станет слишком жарко, паренек, постарайся убежать".

  В далеком лагере закипало движение. Блеск пик, скованные рабы тянут Большие Фуры, показались высшие водразы, рассылают гонцов. Пыль медленно поднимается над сдвинувшимися с мест требушетами.

  "Ага, они все еще огорчены".

  - Я знал однажды воина. После ранения в голову он стал считать себя псом, а что такое псы, если не безмозглая верность? Так что я стою, женщина, и глаза полны слез. Я плачу по воину, бывшему мне другом и умершему, считая себя псом. Слишком верный, чтобы отослать его домой, слишком преданный, чтобы убежать самому. Вот один из падших этого мира. Во снах я вижу тысячи. Грызут свои раны. Так что не говори о свободе. Он был прав, полностью. Мы живем в цепях. Умираем в цепях. Вера становится кандалами, клятвы душат горло. Наша участь - клетка смертной жизни. Кого же винить? Я виню богов. И проклинаю их со всем пламенем сердца.

  Когда она придет и скажет, что настало время, я возьму в руку меч. Ты говоришь, что я слишком молчалив, но против моря желаний слова не сильнее песка. Ну же, женщина, снова расскажи о скуке, о днях и ночах вне одержимого трауром города. Я стою перед тобой, глаза мокры от горя по ушедшему другу, а все, что получаю от тебя - осаду тишины.

  Она ответила: - Ты придумал на редкость жалкий способ залезть ко мне в кровать, Карса Орлонг. Ну ладно, входи. Только не сломай меня.

  - Я ломаю лишь то, что мне не нужно.

  - А если дни наших отношений сочтены?

  - Так и есть, - сказал он и ухмыльнулся: - Но вот ночи...

  Колокола далекого города отдавали горестную дань наступлению тьмы; на освещенных синеватыми огнями улицах выли собаки.

  В самой дальней из палат дворца Лорда стояла она в тенях, следя, как он отходит от очага, стряхивая угольки с ладоней. Невозможно было ошибиться в кровном родстве; казалось, бремя, так долго носимое отцом, старым плащом легло на удивительно широкие плечи сына. Никогда не понимала она таких созданий. Готовность стать мучениками. Бремя, в котором они видят меру собственного достоинства. Саван долга.

  Он уселся в кресло с высокой спинкой, вытянул ноги. Свет разбуженного огня мерцал на заклепках, усеивающих его высокие, до колена сапоги. Откинув голову и сомкнув глаза, сказал: - Худ знает, как ты сумела сюда пробраться. Воображаю, как вздыбился сейчас загривок Силанны. Но, если ты не пришла меня убивать, вот вино - на столике слева. Налей сама.

  Скривив губы, она вышла из теней. И комната тут же показалась маленькой - стены угрожающе надвинулись со всех сторон. Так легко отказаться от неба ради тяжкого камня и почерневших бревен... нет, она совершенно не понимает. - Только вино? - Голос отличался хрипотцой, ведь она так давно ни с кем не разговаривала.

  Вытянутые глаза открылись. Он рассматривал ее с неприкрытым любопытством. - Предпочитаешь?..

  - Эль.

  - Извини. Придется идти на кухню, что глубоко внизу.

  - Тогда кобылье молоко.

  Брови его взлетели: - Вниз до ворот, налево и еще полтысячи лиг. И помни: это приблизительный подсчет.

  Дернув плечом, она подошла к очагу. - Дар сопротивляется.

  - Дар? Не понимаю.

  Она указала на пламя.

  - А, - сказал он, кивая. - Что же, ты стоишь в дыхании Матери Тьмы... - Он вздрогнул. - Знает ли она, что ты здесь? Но, - расслабился он, - как она может не знать?

  - А ты знаешь, кто я?

  - Имасса.

  - Я Апсал'ара. В ту ночь в Мече, единственную его ночь, он меня освободил. Нашел время. Для меня. - Она заметила, что дрожит.

  Он не сводил с нее взора. - И потому ты пришла сюда.

  Женщина кивнула.

  - Ты не ожидала от него такого?

  - Не ожидала. Твой отец... ему не о чем было сожалеть.

  Он встал, подошел к столу и налил себе вина. Он стоял с кубком в руках и смотрел на нее сверху вниз. - Знаешь, - пробормотал он, - я совсем не хотел. Нужда сделать... хоть что-то... - Он фыркнул. - Не о чем сожалеть? Что же...

  - Они ищут его в тебе. Понимаешь?

  Нимандер хмыкнул: - Ты найдешь его даже в моем имени. Нет, я не единственный его сын. Даже не любимый... если подумать, он любимчиков вовсе не имел. И все же, - он взмахнул кубком, - я сижу в его кресле у его камина. Дворец кажется... кажется...

  - Его скелетом?

  Нимандер вздрогнул и отвел глаза. - Слишком много пустых комнат, вот и всё.

  - Мне нужна одежда.

  Он рассеянно кивнул: - Я заметил.

  - Мех. Кожа.

  - Ты намерена остаться, Апсал'ара?

  - Рядом с тобой. Да.

  Тут он повернул голову, всматриваясь ей в лицо.

  - Но, - добавила она, - я не буду его бременем.

  Сухая улыбка. - Значит, моим?

  - Назови своих ближайших советников, Лорд.

  Он отпил половину кубка, поставил вино на стол. - Верховная Жрица. Ныне она целомудренна и, боюсь, нам это не на пользу. Скиньтик, мой брат. Десра, сестрица. Корлат и Спиннок, самые доверенные слуги отца.

  - Тисте Анди.

  - Разумеется.

  - А тот, внизу?

  - Тот?

  - Он раньше тоже давал советы, Лорд? Ты стоишь у зарешеченного окна, следишь, как он ходит и бормочет? Ты его пытаешь? Хочу знать мужчину, которому стану служить.

  Она увидела на лице Анди нескрываемый гнев. - Так ты решила стать шутихой? Слышал, при людских дворах есть такая роль. Ты перережешь мне жилы на ногах и будешь хохотать, когда я зашатаюсь и упаду? - Он оскалился. - Если ты - лик моей совести, Апсал'ара, могла бы быть покрасивее.

  Она склонила голову набок, промолчав.

  Гнев его внезапно угас, взор стал уклончивым. - Он сам избрал ссылку. Пробовала замок на двери? Заперт изнутри. Но так и лучше: нам не придется его прощать. Дай же совет. Я владыка, в моей власти миловать виновных. Но ты видела подземелья. Сколько узников корчится под моей железной рукой?

  - Один.

  - И я не могу его освободить. Разве не стоит шутки или сразу двух?

  - Он безумен?

  - Скол? Возможно.

  - Тогда даже ты его не освободишь. Твой отец сковал цепями Драгнипура десятки таких, как этот Скол.

  - Смею сказать, он не звал это свободой.

  - Как и милостью, - подхватила она. - Всё это за пределами власти лорда и даже бога.

  - Тогда мы недостойны их. Мы, слабые дети, подвели владык и богов.

  Она поняла: такому нелегко будет служить. - Он привлекал других, твой отец. Не Тисте Анди. Помню его двор в Отродье Луны.

  Глаза Нимандера сузились.

  Он поколебалась и добавила: - Ваш род слеп ко многому. Тебе нужны другие рядом с собой, Лорд. Слуги не из Тисте Анди. Я не одна из тех шутих. Я не совесть, ведь я так уродлива...

  Он поднял руку: - Прости меня, умоляю. Я хотел ранить и сказал неправду, чтобы увидеть тебя ужаленной.

  - Думаю, владыка, ты сам себя ужалил.

  Он снова поднял кубок и встал, смотря в пламя очага. - Апсал'ара, Повелительница Воров. Ты бросишь прежнюю жизнь, чтобы стать советницей лорда Тисте Анди? Только потому, что мой отец в конце жизни явил тебе милость?

  - Я не обижаюсь за то, что он некогда сделал. Сама напросилась. Он освободил меня не из милости, Нимандер.

  - А почему?

  Она потрясла головой. - Не знаю. И желаю узнать.

  - И поиски ответа привели тебя сюда, в Черный Коралл. Ко ... мне.

  - Да.

  - И долго ли ты будешь оставаться рядом, Апсал'ара, пока я правлю городом, подписываю бумаги, обсуждаю политику? Пока я медленно гнию в тени отца, которого едва знал, даже не надеясь сохранить его наследие?

  Ее глаза широко раскрылись: - Лорд, это не твоя судьба.

  Он взвился: - Неужели? Почему? Прошу, советуй.

  Она вновь склонила голову набок, рассматривая высокого воина, в глазах которого - тоска и горечь. - Вы, Тисте Анди, так долго молились Матери Тьме, прося о любящем взгляде, прося возрождения к жизни. Ища смысла. Он дал вам всё это. Всё. Он сделал то, что должен был сделать - ради вас. Ради тебя, Нимандер, и остальных. И вот ты сидишь здесь, в его кресле, в его городе, среди его детей. И ее святое дыхание объемлет вас. Передать ли тебе мою мудрость? С радостью. Лорд, даже Мать Тьма не сможет навечно задержать дыхание.

  - Она не...

  - Родившись, дитя должно закричать.

  - Ты...

  - Голося, оно входит в мир, ибо ДОЛЖНО войти в мир. А вы, - она скрестила руки на груди, - будете отсиживаться в городе? Я Госпожа Воров, Лорд. Я знаю все тропы. Я прошла по всем путям. Я видела то, что нужно видеть. Скрываясь здесь, вы все умрете. И умрет Мать Тьма. Будьте ее дыханием. Летите!

  - Но мы уже в этом мире, Апсал'ара!

  - Одного мира мало.

  - Что же нам делать?

  - То, чего желал отец.

  - А именно?

  Она улыбнулась: - Давай узнаем?

  - У тебя крепкие нервы, Драконий Хозяин.

  Какой-то ребенок завопил в проходе.

  Ганоэс Паран вздохнул, не оборачиваясь. - Ты снова пугаешь малышей.

  - Слишком слабо. - Окованная железом трость резко постучала по камням. - Но будет и по-другому, хе-хе!

  - Не думаю, что готов одобрить придуманный тобой новый титул, Темный Трон.

  Подобный размытому черному пятну бог встал рядом с Параном. Блестящая головка трости безмолвно скалила серебряные клыки на долину. - Владыка Колоды Драконов. Слишком длинно, чтобы вымолвить. Ты полон... гнусностей. А я так не люблю непредсказуемых людей. - Он снова захихикал. - Людей. Властителей. Богов. Тупоголовых псов. Детей.

  - Где Котиллион?

  - Ты, наверное, уже устал от этого вопроса.

  - Я устал от ожидания ответа.

  - ТАК НЕ СПРАШИВАЙ! - Безумный вопль бога огласил крепость, дико понесся по коридорам и залам, пока эхо не вернулось к ним двоим, стоящим на стене.

  - Наверняка это привлекло их внимание, - заметил Паран, кивнув на далекий курган. Там теперь виднелись две тощие, похожие на скелеты фигуры.

  Темный Трон фыркнул: - Они ничего не видят. - Смех был похож на шипение. - Ослепли от правосудия.

  Ганоэс Паран поскреб в бороде. - Чего ты хочешь?

  - Откуда исходит твоя вера?

  - Прости?

  Трость терзала камни пола. - Ты сидишь с Войском в Арене, не слыша призывов империи. А потом осаждаешь Садки с ЭТИМ. - Он резко кашлянул. - Видел бы лицо императора! От слов, коими он тебя наградил, даже писцов скрючило! - Бог помедлил. - О чем это я? Да, я оцениваю тебя, Драконий Хозяин. Ты гений? Сомневаюсь. Остается лишь заключить, что ты идиот.

  - И всё?

  - Она там?

  - А ты не знаешь?

  - А ты?

  Паран не спеша кивнул: - Теперь понимаю. Вопрос веры. Полагаю, тебе она неведома.

  - Осада лишена смысла!

  - Неужели?

  Темный Трон зашипел; эфирная рука взметнулась, словно он желал поцарапать Парану лицо. Однако она замерла, смутная кисть начала медленно превращаться в кулак. - Ты НИЧЕГО не знаешь!

  - Кое-что знаю, - возразил Паран. - Драконы - порождения хаоса. Не может быть Хозяина у драконов, так что титул лишен смысла.

  - Точно. - Темный Трон протянул руку и сорвал с бойницы спутанный клубок паутины. Принялся изучать спеленутые остатки высосанных мошек.

  "Мерзкий дерьмец." - Вот что я знаю, Темный. Конец начинается здесь. Станешь отрицать? Нет, не станешь, иначе не околачивался бы...

  - Даже ты не сломишь силу, окружающую крепость, - сказал бог. - Ты ослепил себя. Открой врата снова, Ганоэс Паран, и найди другое место для своей армии. Бесполезно. - Он бросил паутину и взмахнул тростью. - Ты не можешь победить двоих, мы оба знаем.

  - А они не знают, так ведь?

  - Они испробуют тебя, рано или поздно.

  - Уже долго жду.

  - Возможно, сегодня.

  - Готов биться об заклад, Темный?

  Бог фыркнул: - У тебя нет ничего, мне нужного.

  - Лжешь.

  - Тогда у меня нет ничего, что тебе нужно.

  - Ну, если говорить...

  - Думаешь, я держу поводок? Он не здесь. Он занят другими делами. Мы союзники, понял? Союз, а не брак, чтоб тебя!

  Паран осклабился: - Странно. Я не о Котиллионе говорю.

  - В любом случает спор бесполезен. Проиграв, ты погибнешь. Или бросишь на гибель армию - хотя я не вижу тебя в таком качестве. Ты ведь не так увертлив, как я. Хочешь спорить? Точно ли? Даже проиграв, я выигрываю. Даже проиграв... выигрываю!

  Паран кивнул: - Ты всегда так играл, Темный. Видишь ли, я знаю тебя лучше, чем тебе кажется. Да, я поспорил бы с тобой об заклад. Они не испытают меня сегодня. Мы отобьем атаку... как и прежде. Погибнут еще водразы и судимы. Мы останемся болячкой, которой им не сковырнуть.

  - Все потому, что ты так веришь? Дурак!

  - Вот условия спора. Готов?

  Фигура бога заколыхалась и на миг пропала из вида; затем трость ударила по вытертому камню парапета. - Согласен!

  - Если ты выигрываешь и я выживаю, - продолжил Паран, - ты получаешь все, чего попросишь. Конечно, если это в моих силах. Если я выигрываю... я получаю, что захочу, от тебя.

  - Если это в моих силах...

  - Точно.

  Темный Трон что-то пробурчал, зашипел. - Отлично. Скажи, чего ты хочешь.

  Паран так и сделал.

  Бог закашлялся. - Думаешь, это в моих силах? Думаешь, Котиллион не станет возражать?

  - Если станет, тебе лучше рассказать ему заранее. Если же всё именно так, как я подозреваю, и твой союзник исчез неведомо куда... Повелитель Теней, ты сделаешь, как я прошу, а ему скажешь потом.

  - Я никому ничего не должен! - Крик снова вызвал эхо.

  Паран улыбнулся. - Что же, Темный Трон, я отлично понимаю твои чувства. А чего ты захочешь от меня?

  - Я хочу узнать исток твоей веры. - Трость дернулась. - Что она там. Что она ищет того же, что ты. Что на Равнине Крови и Цепей ты найдешь ее и встанешь с ней лицом к лицу - словно вы оба запланировали это с самого начала, а я знаю, что нет! Вы друг дружку даже не любите!

  - Темный Трон, я не смогу продать тебе веру.

  - Так солги, проклятый. Только убедительно!

  Он слышал хлопанье шелковых крыльев, слышал треск рвущегося ветра. "Мальчишка со змеем. Драконий Хозяин. Правитель того, чем нельзя управлять. Скачи на воющем хаосе и называй это правлением - кого ты хочешь обмануть? Паренек, кончай. Надоело". Но он не уймется, не знает, как удержать змея.

  "Человек с седеющей бородой смотрит и молчит.

  Беда".

  Он глянул влево, но тень пропала.

  Треск во дворе внизу заставил его повернуться. Трон, ставший сгустком пламени, провалился сквозь груду мусора. Дым взлетел к небу, словно спущенный с цепи зверь. 

Глава 2

Я вижу живых

Что встали камнями

Скованы жутью,

Найденной нами

Была хуже прежних

Последняя ночь?

Угрозы рассвета

Нам не превозмочь?

Рукою взмахнуть -

Вождь, твое право

Но слова горче крови,

Страшнее отравы...

"Песнь о невиданных горестях", Напан Порч

Отныне он не может доверять небу. Альтернатива, как заметил он, осмотрев сухие, прогнившие руки и ноги, вгоняет в уныние. Тулас Отсеченный огляделся, с огорчением поняв, что обзор тут неважный. Вот проклятие всех, обреченных брести по изъеденной поверхности земли. Рубцы, которые он недавно видел с большой высоты, стали грозными препятствиями, полчищем глубоких неровных оврагов, пересекающих выбранный им путь.

  "Она ранена, но не истекает кровью. Пока что. Нет, я вижу. Плоть мертва. Но это место меня притянуло. Почему?" Он неловко взошел на край ближайшей пропасти. Вгляделся вниз. Тьма, дыхание холодное и отдающее гнилью. И... что-то еще.

  Тулас Отсеченный чуть помедлил - и шагнул за край, полетев вниз.

  Полотняная одежда рвалась, хлеща клочьями воздух - тело ударялось о грубые стены, отскакивало, потрепанные конечности дергались, вздымая песок и грязь, задевая за густо облиственные кусты и выдергивая с корнем траву; камни сыпались следом.

  Затрещали кости, когда он ударился о покрытое булыжниками дно расселины. Песок сыпался со всех сторон, шипя словно змеи.

  Некоторое время он не шевелился. Пыль медленно оседала в полумраке. Наконец он присел. Одна нога сломалась прямо над коленом, нижняя часть держалась лишь на полосках кожи и жилах. Он сопоставил концы кости и принялся наблюдать, как они не спеша сплавляются воедино. Четыре сломанных ребра высунулись через кожу правой половину груди, но они ему не особенно мешали - Тулас не стал восстанавливаться, сохраняя силу.

  Вскоре он попробовал встать. Плечи скреблись по камням. На дне ущелья виднелся обычный набор костей, мало чем для него интересных: только обрывки души зверей извивались призрачными червями, не желая отрываться от плоти, колыхаясь под порывами воздушных течений.

  Он пошел, преследуя странный запах, который уловил еще сверху. Здесь он сильнее, да, и каждый шаг по извитому тоннелю рождает уверенность, предвкушение, граничащее с восторгом. Да, уже близко.

  Череп был насажен на древко истлевшего бронзового копья на высоте груди человека. Он загораживал проход. У основания копья грудой лежали прочие части скелета. Каждая кость была тщательно разбита.

  Тулас Отсеченный встал в двух шагах от черепа. - Тартено?

  Однако прогудевший в голове голос произнес на языке Имассов: - Бентракт. Скен Ахл приветствует тебя, Выходец.

  - Твои кости слишком велики для Т'лан Имасса.

  - Да, но мне от этого прока не было.

  - Кто это сделал, Скен Ахл?

  - Ее тело лежит в нескольких шагах, Выходец.

  - Если ты так сильно ее ранил, как она смогла усердно изувечить твое тело?

  - Я не сказал, что она мертва.

  Тулас чуть помедлил и фыркнул: - Нет, здесь нет ничего живого. Или она умерла, или сбежала.

  - Не стану спорить, Выходец. Просто обернись.

  Тулас заинтересованно повернулся. Лучи солнца с трудом пробивались сквозь пыль. - Ничего не вижу.

  - Это привилегия.

  - И не понимаю.

  - Я видел, как она прошла мимо. Слышал, как улеглась наземь. Слышал крик, как от боли, и плач; когда затих плач, осталось лишь дыхание, но и оно затихло. Но... я всё ещё слышу. Поднимается и опускается грудь, с каждым восходом луны - когда ее свет появляется здесь. Сколько раз? Много. Я не считал. Зачем она осталась? Чего хочет? Она не отвечает. Ни разу не ответила.

  Тулас молча прошел мимо черепа на пыльном шесте. Пять шагов - и он замер, смотря вниз.

  - Она спит, Выходец?

  Тулас медленно склонился. Опустил руку, коснувшись хрупких окаменевших ребер в выемке почвы. "Ты рождена под приливом луны, малышка? Ты испустила хоть один вздох? Вряд ли". - Т'лан Имасс, вы закончили охоту?

  - Она была сильна.

  - Джагута. Женщина.

  - Я был последним на ее пути. Я проиграл.

  - И проигрыш так тебя терзает, Скен Ахл? Или тебя изводит она, лежащая позади, скрытая от взора?

  - Разбуди ее! А лучше убей, Выходец! Уничтожь. Нам было известно, что это самая последняя Джагута. Убей ее - и войне конец, и я познаю покой.

  - Нет покоя в смерти, Т'лан Имасс. "Ах, дитя, ночной ветер свистит в косточках, да? Дыхание самой ночи, терзающее его век за веком".

  - Выходец, поверни мой череп. Хочу снова ее увидеть.

  Тулас Отсеченный выпрямился. - Я не стану между тобой и войной.

  - Но ты можешь закончить войну!

  - Не могу. Как и ты, очевидно. Скен Ахл, я должен тебя покинуть. - Он поглядел на крошечные кости. - Вас обоих.

  - Со дня неудачи меня не посетил ни один гость. Ты первый, меня нашедший. Неужели ты так жесток, чтобы обречь меня на вечное прозябание?! Она победила меня. Я смирился. Но умоляю: окажи мне честь, позволь видеть врага.

  - Вот так дилемма, - сказал, чуть поразмыслив, Тулас. - То, что ты считаешь милостью, может ею не оказаться, исполни я просьбу. Но ведь я особенно не склонен к милосердию, Скен Ахл. И тебя не уважаю. Начинаешь понимать, как мне сложно? Я могу протянуть руки, повернуть твой череп - чтобы ты проклинал меня вечно. Или могу избрать недеяние, оставив все как было - как будто не приходил. И заслужить горчайшую твою обиду. Так или иначе, ты увидишь во мне жестокого врага. Нет, я не особенно обижусь. Я не склонен к сантиментам. Но вот в чем суть: насколько жестоким я хочу быть?

  - Подумай о привилегии, о которой я сказал чуть раньше. Простой дар - уметь поворачиваться, чтобы увидеть скрытое за спиной. Оба мы понимаем: увиденное может оказаться неприятным.

  Тулас фыркнул: - Т'лан Имасс, мне известно все о взгляде за спину. - Он вернулся к черепу. - Что же, я стану касанием ветра. Один поворот, открытие нового мира.

  - Она проснется?

  - Вряд ли, - сказал он, вставляя высохший палец в глазницу черепа. - Но ты можешь попытаться разбудить. - Легкое давление, и череп со скрежетом повернулся.

  Т'лан Имасс начал выть за спиной покидающего расселину Туласа.

  "Дары никогда не соответствуют ожиданиям. А карающая рука? Тоже не такова, какой кажется. Да, эти мысли достойны долгого обдумывания. Есть чем заполнить жалкое грядущее.

  Как будто кто-то готов будет меня выслушать".

  Месть зажата в ее руке крепче раскаленного копья и о, как она обжигает. Релата ощущала истязающий жар, и боль стала даром, которым можно питаться. Так охотник склоняется над свежей жертвой. Она потеряла лошадь. Потеряла народ. Все у нее отнято, кроме, может быть, этого последнего дара.

  Разбитая луна стала туманным пятном, почти пропавшим в зеленом свете Чужаков Неба. Свежевательница обратилась лицом к востоку, спиной к курящимся углям костра, и поглядела на равнину, населенную отблесками лунного и нефритового света.

  За ней черноволосый воитель по имени Драконус тихо говорил о чем-то с гигантом - Теблором. На каком-то иноземном языке - летерийском, что ли? Его она не потрудилась выучить. Даже простое торговое наречие вызывает головную боль. Хотя иногда она вроде понимала пару кособоких слов, узнав таким образом, что они обсуждают предстоящий путь.

  Восток. Сейчас ей выгодно идти в их компании, хотя и приходится постоянно отбиваться от неловких приставаний Теблора. Драконус умеет находить добычу даже в бесплодной по видимости земле. Умеет вызывать воду из скал. Не простой воин. Шаман. А в ножнах черного дерева за спиной - волшебный меч.

  Она его хочет. Она его намерена заполучить. Оружие, столь подходящее для долгожданной мести. С таким клинком она сможет убить крылатого губителя сестер.

  В уме она проигрывала варианты. Ножом по горлу, пока он спит, а потом вонзить острие в глаз Теблора. Просто, быстро, и желаемое у нее в руках. Если бы не пустота страны... Если бы не голод и жажда, которые ее ждут - нет, пока что Драконус должен жить. А вот для Аблалы можно устроить несчастный случай, и тогда не придется думать, как от него избавиться в ту ночь, когда она возьмет меч. Но выбор подходящего несчастья для этого олуха - на такой ровной местности - ставил ее в тупик. Ничего, есть еще время.

  - Иди же к огню, любимая, - позвал Теблор, - и попей чаю. В нем целые листья и еще что-то вкусное на нюх.

  Релата помассировала виски и повернулась. - Я тебе не любимая. Я никому не принадлежу. И не буду.

  Увидев полуулыбку на лице подбросившего в огонь очередной ком кизяка Драконуса, Релата скривилась. - Невежливо, - заявила она, плюхаясь у костра и принимая у Аблалы чашку, - говорить на непонятном языке. Может, вы сговариваетесь меня изнасиловать и убить.

  Брови воителя взлетели: - Ну, зачем бы нам, Баргаста? К тому же Аблала за тобой ухаживает.

  - Может прекращать. Я его не хочу.

  Драконус пожал плечами: - Я уже ему объяснял, что самое лучшее ухаживание - просто быть тут. Каждый раз ты поворачиваешься и видишь его, и его компания начинает казаться естественной. "Ухаживание - искусство превращения в нарост на теле возлюбленной". - Он помолчал, поскребывая челюсть. - Не скажу, что это я придумал, но и не помню кто.

  Релата сплюнула в костер, выражая отвращение. - Мы не все похожи на Хетан, знаешь ли. Она говаривала, что оценивает привлекательность мужика, представляя, как он будет смотреться сверху, с красным лицом и выпученными глазами. - Она плюнула еще раз. - Я Свежевательница, убийца, собирательница скальпов. Смотрю на мужика и думаю, каким он будет, если срезать кожу с лица.

  - Она какая-то злая, - пожаловался Аблала Драконусу.

  - А ты старайся.

  - А мне еще больше секса с ней хочется.

  - Так оно и бывает.

  - Это пытка. Мне не нравится. Нет, нравится. Нет, не. Нет, да. Ох, пойду надраю молот.

  Релата удивленно смотрела, как Аблала вскакивает и убегает прочь.

  Драконус пробормотал на языке Белолицых: - Кстати, он говорил буквально.

  Она метнула на него взор, фыркнув: - Знаю. У него мозгов не хватает. - Она колебалась. - А доспехи кажутся дорогими.

  - Они дорогого стоили, да. Он их хорошо носит, я и не надеялся... - Драконус кивнул в ответ своим мыслям, как подумалось ей, и продолжил: - Думаю, когда придет время, он покажет себя молодцом.

  Ей вспомнилось, как воитель убил Секару Злодейку, свернув старухе шею. Легкость движения, то, как он обнял ее, будто мешая упасть, будто умирающее тело должно сохранять какое-то достоинство. Такого человека понять нелегко. - Что вы двое ищете? Идете на восток. Зачем?

   - В мире полно невезучих вещей, Релата.

  Она нахмурилась. - Не понимаю, о чем ты.

  Он вздохнул, глядя в огонь. - Ты когда-нибудь наступала на что-то непреднамеренно? Вышла за порог, а под сапогом что-то хрустнуло. Или кто-то? Жук? Слизняк? Ящерица? - Он поднял голову и уставился на нее. В глазах тускло мерцали отсветы углей. - Не стоит внимания? Таковы причуды жизни. Муравей мечтает о войне, оса пожирает паука, ящерица крадется к осе. Что за драмы! И тут хрусть - и готово. Но что нам до этого? Думаю, ничего. Если у тебя есть сердце, ты отмеряешь им крошечную порцию сочувствия и идешь дальше.

   Она озадаченно покачала головой. - Ты на что-то наступил?

  - Можно и так сказать. - Он пошевелил угли, смотря на взвившиеся к небу искры. - Не важно. Мало муравьев выживает. Но этим мелким тварям все равно нет перевода. Я могу раздавить пяткой сотню гнезд, и что? На деле, так об этом и нужно думать. Лучший способ. - Он снова впился взором ей в глаза. - И я стал холодным? Что оставил я позади, в цепях, вот интересно. Полчище забытых добродетелей так и осталось скованным... Да ладно. У меня теперь странные сны.

  - Я вижу лишь сны о мести.

  - Чем больше ты мечтаешь о чем-то одном, пусть очень привлекательном, Релата, тем скорее оно выцветает. Смотри эти сны почаще, если хочешь избавиться от одержимости.

  - Ты говоришь словно старик, словно баргастский шаман. Загадки и дурные советы. Онос Т'оолан был прав, не слушая их. - Она почти повернулась, чтобы поглядеть через плечо на запад - словно могла увидеть родной народ и Вождя Войны, идущих прямо сюда. Но опомнилась и разом осушила чашку чаю.

  - Онос Т'оолан, - пробормотал Драконус. - Имасское имя. Странный вождь для Баргастов... Релата, ты расскажешь эту историю?

  Женщина хмыкнула: - Я не сказительница. Хетан взяла его в мужья. Он был от Собрания, когда все Т'лан Имассы ответили на призыв Серебряной Лисы. Она вернула ему жизнь, лишив бессмертия, а потом его нашла Хетан. В конце Паннионской войны. Отцом Хетан был Хамбралл Тавр, но он утонул при высадке на берег этого континента...

  - Погоди-ка. Ваши племена не родные здешним землям?

  Она пожала плечами: - Боги-Баргасты пробудились, ощутив какую-то угрозу. Они наполнили головы шаманов паникой, словно мочой. Мы должны вернуться сюда, на древнюю родину, чтобы встретить древнего врага. Больше нам почти ничего не рассказывали. Мы думал, враг - Тисте Эдур. Потом - что это летерийцы или акрюнаи. Но все они были не теми, и теперь нас разбили. Если Секара верно говорила, Онос Т'оолан мертв, как и Хетан. Все мертвы. Надеюсь, боги Баргастов умерли вместе с ними.

  - Не расскажешь ли об Т'лан Имассах подробнее?

  - Они склонили колени перед смертным, человеком. В середине битвы они повернулись спинами к врагу. Я не желаю о них говорить.

  - Но вы решили идти за Оносом Т'ооланом...

  - Он был не из таких. Он один встал перед Серебряной Лисой, костяная нежить, и потребовал...

  Тут Драконус склонился, чуть не угодив лицом в костер. - Костяная нежить? Т'лан - Телланн! Бездна подлая! - Он вдруг вскочил, испугав Релату. Она смотрела, как он мечется взад и вперед; казалось, чернила заструились из ножен на спине воина. У нее защипало глаза. - Эта сука, - тихо зарычал он. - Ах ты самолюбивая, злобой исходящая карга!

  Аблала услышал ругань и внезапно встал в тусклом свете костра; тяжелый боевой молот лежал на плече. - Что она сделала, Драконус? - сверкнул он глазами. - Убить ее? Если она злоболюбивая и самоуходящая... а что такое изнасилие? Что-то вроде секса? Могу я...

  - Аблала, - прервал его Драконус, - я не о Релате говорю.

  Теблор начал озираться. - Больше никого не вижу. Прячется? Кто бы она ни была, ненавижу, если она не красивая. Она красивая? Если так, то всё путем...

  Воитель поглядел на Аблалу. - Лучше лезь под меха, Аблала, и постарайся уснуть. Я постою за тебя в дозоре.

  - Ладно. Хотя я не устал. - Он повернулся и пошел искать постель.

  - Осторожнее с такими проклятиями, - прошипела Релата, вскакивая. - Что, если он сначала ударит, а потом задаст вопросы?

  Он глянул на нее. - Твои Т'лан Имассы были неупокоенными.

  Она кивнула.

  - Она так их и не отпустила?

  - Серебряная Лиса? Нет. Думаю, они просили, но... нет.

  Он вроде бы пошатнулся. Отвернулся, медленно встал на колено. Поза отчаяния или горя - она не была уверена. Сконфуженная Релата сделала к нему шаг и другой, но остановилась. Он говорил что-то на неведомом языке. Одна фраза, снова и снова. Голос грубый, хриплый.

  - Драконус?

  Плечи его поникли. Релата услышала смех - мертвенный, лишенный всякого веселья звук. - А я думал, что мое наказание длилось долго. - Он продолжил, не поднимая головы: - А Онос Т'оолан... он теперь действительно мертв, Релата?

  - Так сказала Секара.

  - Тогда он, наконец, нашел мир. Покой.

  - Сомневаюсь.

  Он резко развернулся. - Почему ты так сказала?

  - Они убили его жену. Убили детей. Будь я Оносом Т'ооланом, даже смерть не помешала бы мне отомстить.

  Он резко выдохнул, словно попавшая на крючок рыбина, и снова отвернулся.

  Ножны истекали темнотой, напоминая открытую рану.

  "О, как я хочу твой меч".

  Желания и нужды могут голодать и умирать, как и любовь. Ничего не значат величественные позы, жесты чести и верности, когда тебя видят лишь трава, ветер и пустое небо. Маппо казалось: лучшие его добродетели медленно чахнут на корню. Сад души, некогда такой пышный, колотит ныне голыми сучьями о каменную стену.

  В чем его предназначение? Где клятвы, произнесенные в юности столь трезво и мрачно, столь сверкающе-значительно, как и подобало широкоплечему юнцу? Маппо ощущал внутри страх, грубым кулаком, опухолью засевший в груди. Ребра ломило от этого давления, но он так долго жил с болью, что она стала частью жизни, рубцом, превосходящим величиной всякую мыслимую рану. "Так вот слово и делается плотью. Так наши кости становятся дыбой наказания, мышцы содрогаются в саване пота, голова мотается, поникнув... Вижу тебя, Маппо. Ты висишь в жалком смирении.

  Его забрали у тебя, как украли бы драгоценность из кошеля. Кража жжет, жжет до сих пор. Ты чувствуешь себя обесчещенным. Изнасилованным. Но не в этом ли гордость и негодование? Не это ли знаки на знаменах войны, не это ли жажда мести? Погляди на себя, Маппо. Ты бормочешь оправдания тиранов, и все разбегаются с дороги.

  Но я хочу получить его обратно. Чтобы был рядом. Я жизнью клялся его оберегать, защищать. Как они посмели лишить меня этого? Слышите вой в пустом сердце? Там яма без света, а на стенах я чувствую лишь зарубки от бессильных когтей".

  Зеленое свечение небес кажется ему гнилым, неестественным, так что гибель луны на этом фоне выглядит мелкой случайностью. "Но миры исцеляются, а вот мы - нет". Туман повис в ночном воздухе, как будто миазмы гниющих вдалеке трупов.

  "Так много было смертей в такой бесполезной стране. Не понимаю. Виной меч Икария? Его ярость? Я должен был почувствовать, но тут и земля еле дышит; словно старуха на смертном одре, она едва содрогается, слыша далекие звуки. Гром и темнота в небе".

  - Идет война.

  Маппо хмыкнул. Они молчали так долго, что он почти позабыл о присутствии Грантла. - Что ты знаешь? - спросил он, отводя взор от восточного горизонта.

  Покрытый полосами татуировок охранник караванов пожал плечами: - Что тут знать? Смерть сбилась со счета. Бойня. Во рту полно слюны. Волосы встали дыбом... даже в таком мраке я вижу отвращение на твоем лице, Трелль, и разделяю его. Война была, война еще будет. Что тут сказать?

  - Тебе не терпится вступить в драку?

  - Сны советуют иное.

  Маппо оглянулся на стоянку. Бесформенные силуэты спящих, более высокая горка свежей могилы с грудой камней. Высохший труп Картограф сидит на валуне, у ног лежит потрепанный волк. - Если идет война, - сказал он Грантлу, - кто выигрывает?

  Мужчина пошевелил плечами - знакомая уже Треллю привычка, словно Смертный Меч Трейка пытается снять никому не видимое бремя. - Всегда вопросы, как будто ответы не важны. А это не так. Солдаты бегут в железную пасть, зеленая трава становится красной грязью, а кто-то на ближнем холме торжествующе поднимает кулак, тогда как кто-то другой улепетывает на белом коне.

  - Готов поспорить, Трейк находит мало удовольствия, узнавая взгляды своего избранного воителя.

  - Поспорил бы, да лень. Тигр - Солтейкен; такие звери не любят компании. Почему бы Трейку ожидать от меня иного? Мы охотники - одиночки. Какой войны мы ищем? Вот ирония, приводящая к неразберихе: Летний Тигр обречен искать идеальную схватку, но никогда не находить. Смотри, как хлещет его хвост.

  "Да, вижу. Но чтобы найти истинный лик войны, повернись и узри скалящих зубы волков". - Сеток, - позвал он тихо.

  - Она тоже видит сны, - сказал Грантл.

  - Традиционно войны, - принялся размышлять Маппо, - разгораются зимой, когда все заперты внутри стен и в руках у людей слишком много свободного времени. Бароны кипят, короли стоят планы, налетчики чертят пути мимо пограничных крепостей. Волки воют зимой. Но, похоже, времена года перевернулись, и лето рождено для буйства клинков и копий, для бешенства тигра. - Он дернул плечами. - Не вижу противоречия. Ты и Сеток, связанные с вами боги - вы отлично дополняете друг друга...

  - Все гораздо сложнее, Трелль. Холодное железо принадлежит Волкам. Трейк - горячее железо, что, по-моему, является гибельным пороком. О, мы храбро держимся в кровавой давке, но кто же задаст вопрос: как мы вообще там очутились?! Ну, мы вообще не думаем. - Тон Грантла был и горьким, и веселым.

  - Значит, сны ведут тебя к видениям, Смертный Меч? Тревожным видениям?

  - Кто же запоминает мирные сны? Да, тревога. Старые, давно умершие друзья бредут по джунглям. Слепо, шаря руками. Рты раскрываются, но я не слышу ни звука. Вижу госпожу пантеру, подругу по охоте, но мельком - она лежит в крови и пыли, тяжело дышит, в глазах тупая боль.

  - В крови?

  - Клыки вепря.

  - Фенера?

  - Как бог войны он не знал равных. Злобней любого тигра, хитрей любой стаи волков. Когда Фенер был Властителем, мы стояли на коленях, склоняя головы.

  - Твоя госпожа умирает?

  - Умирает? Может быть. Я вижу ее и гнев застилает глаза алым потоком. В крови, изнасилованная. Кто-то за это заплатит. Кто-то заплатит.

  Маппо безмолвствовал. Изнасилованная?

  Грантл зарычал не хуже своего бога-покровителя; у Маппо встали дыбом волосы на шее. Трелль сказал: - Утром я уйду из вашей компании.

  - Искать поле боя.

  - Думаю, никому из вас не захочется такое видеть. Понимаешь, он там был. Я чуял его силу. Я найду след. Надеюсь... А ты, Грантл? Куда поведешь отряд?

  - На восток, чуть южнее твоей тропы. Но мне не хочется слишком долго идти рядом с Волками. Сеток говорила о ребенке в городе льда...

  - Хрустальный. - Маппо на миг закрыл глаза. - Хрустальный город.

  - А Чудная Наперстянка верит, что там есть сила, которую она сможет использовать, чтобы вернуть дольщиков домой. У них появилась цель. Но это не моё. Я ищу места с ней рядом, чтобы сражаться. Если меня там не будет, она может действительно погибнуть. Так говорят мои назойливые призраки. Не годится прийти слишком поздно, чтобы увидеть рану ее глаз и узнать, что тебе остается лишь мстить. Не годится, Трелль. Совсем не годится.

  "Рана ее глаз... ты готов на все ради любви? Смертный Меч, болят ли твои ребра? Она ли преследует тебя - кем бы ни была она - или Трейк попросту скармливает тебе сочное мясо? Не годится приходить слишком поздно. О, я знаю: это истина.

  Изнасилована.

  Сломана.

  А теперь мрачный вопрос. Кому выгодно?"

  Финт сжалась под мехами, и ей казалось: ее лигу или две тащили за каретой. Нет ничего хуже сломанных ребер. Хотя если бы она села и увидела на коленях собственную голову, было бы хуже. "Но, если подумать, не было бы боли. Вот такой. Гнусной, ломящей, тысяча требующих внимания уколов - пока все не станет белым, затем красным, затем бордовым. И, наконец, благословенно черным. Где же черное? Я так жду ночи!"

  На закате Сеток подошла ближе и сказала, что Трелль утром уйдет. Откуда она узнала, оставалось лишь гадать: Маппо был не в настроении разговаривать с кем-то, кроме Грантла, ведь тот из мужчин, с которыми легко болтать. Они приглашают к откровенности, словно какой запах распространяют. Видит Худ, и ей хотелось бы...

  Спазм. Она хрипло вздохнула, ожидая судорог боли, и переменила позу. Не то чтобы новая была удобнее всех прежних. Это вопрос терпения. Все позы негодные, к рассвету она готова будет откусить окружающим головы...

  "И Грантл нас тоже покинет. Не сейчас. Но он не останется. Не сможет".

  Итак, вскоре останутся лишь дольщики и варвар Ливень, да еще Сеток с тремя сосунками. Картографа она не считает, как и волка, и лошадей. Хотя лошади и вполне живые. "Не считаю их, и все". Итак, только они. Ну, кто силен, чтобы отразить следующую атаку крылатого демона? Ливень? Он выглядит слишком юным, у него глаза загнанного зайца.

  "И только один брат Бревно остался. Плохо. На беднягу страшно взглянуть. Давайте дадим зарок: больше никого не закапывать. Сможем?"

  Но Наперстянка непреклонна. На востоке ждет свежая сила. Она думает, что сможет с ней кое-что сделать. Открыть садок, вынести их отсюда подальше, хоть к самому Худу. "Не готова спорить. Хотела бы верить. Да уж, наша Чудная сладка как вишенка. Жалеет, что дразнила мужчин, и потому заботится обо всех нас. Неплохо.

  Покататься с Грантлом было бы здорово. Но меня это убьет. К тому же я слишком изуродована шрамами. Косогрудая, ха, ха. Кто захочет уродку, разве из жалости. Будь разумна, не бойся острого суждения. Прошли дни, когда тебе достаточно было поманить пальцем... Найди, женщина, другое хобби. Может, вязание. Сбивание масла... это хобби? Вряд ли.

  Сон тебе не поможет. Гляди беде в лицо. До ночи достойного... сна остаются целые месяцы. Или еще больше.

  Грантл думает, что идет умирать. Не хочет, чтобы мы умерли с ним.

  Спасибо, Сеток, за добрые вести.

  "В Хрустальном Городе есть ребенок... берегись, если он откроет глаза".

  Слушай, милашка, наш ребеночек нуждается в подтирании зада. Близняшки делают вид, что не чуют мерзкого запашка. Верно? Так что бери травку".

  Насколько же лучше была жизнь в карете. Все эти доставки того и сего...

  Финт хмыкнула и задохнулась от боли. "Боги, ты безумна, женщина.

  Давай помечтаем о таверне. Дым, толпа. Отличный стол. Мы все сидим, выпускаем змеек. Квел уткой ковыляет на очко. Бревна строят друг другу рожи и хохочут. Рекканто сломал большой палец и пытается выправить. Гланно не видит бармена. И даже стол перед носом. Полнейшая Терпимость смотрит, словно пухлая кошка с торчащим из пасти крысиным хвостом...

  Еще один кувшин.

  Рекканто поднимает глаза. "А кто платит?"

  Финт осторожно подняла руку, утерла щеки. "Благословенная чернота, ты слишком далеко".

  Ливень открыл глаза, почуяв ложную зарю. Какое-то буйство до сих пор отдается в черепе - сон, хотя все подробности уже исчезли. Он заморгал, сел. Холодный воздух прокрался под одеяло из шерсти родара, на груди застыли капельки пота. Он поглядел на лошадей но животные стояли спокойно, дремали. Фигуры спутников были недвижны в зернистом сумраке.

  Он сел, откинув одеяло. Зеленоватое свечение гасло на востоке. Воин подошел к своей кобыле, поприветствовал тихим бурчанием, положил руку на теплую шею. Сказки о городах и империях, о газе, пылающим голубым пламенем, о невидимых глазу тайных путях через миры... всё это вызывало в нем тревогу, волнение. Непонятно почему.

   Он знал, что Тук пришел из такой империи, из-за далекого океана, что единственный его глаз видел невообразимые для Ливня сцены. Но сейчас вокруг воина-овла более привычный пейзаж, более грубый, чем в Овл'дане, да, но такой же открытый. Просторы под бесконечным небом. Может ли честный человек желать иного места? Есть где разгуляться взору, есть где полетать уму. Для всего простора хватит. Палатка или юрта, чтобы укрыться на ночь, круг камней для костра; пар поднимается над спинами скота, не спеша разгорается заря...

  Ему так хочется увидеть эти сцены, сказать привет всему знакомому. Собаки встают с травяных лежек, дитя кричит в какой-то юрте, пахнет дымом - это пробудились очаги.

  Внезапные переживания вырвали всхлип из горла. "Всё пропало. Почему же я еще жив? Зачем цепляюсь за жалкую, пустую жизнь? Когда ты последний, причин для жизни нет. Вены вскрыты, кровь капает, капает, и нет конца...

  Красная Маска, ты убил нас всех".

  Жду ли его родичи в мире духов? Хотелось бы верить. Хотелось бы, чтобы вера не разбивалась, не погибала под пятой летерийских солдат. Будь духи овлов сильнее, будь все шаманы настоящими шаманами... "мы не умерли бы. Не потерпели бы поражения. Не пали бы никогда". Но духи - если они вообще существуют - слабы, невежественны и беспомощны перед переменами. Они подвешены на тетиве, и когда ее обрезают, мир духов исчезает навеки.

  Он заметил, что проснулась Сеток, поглядел, как она садится, проводит пальцами по спутанным волосам. Утер глаза и отвернулся к лошади, прижался лбом к скользкой коже. "Чую тебя, подруга. Ты не задаешь вопросов о жизни. Ты в ней, ты не знаешь иного места, внешней пустоты. Как я тебе завидую".

  Сеток подошла, похрустывая гравием. Он слышал даже тихий ритм дыхания. Она встала слева, коснулась мягкого носа лошади, давая привыкнуть к запаху. - Ливень, - прошептала она, - кто там?

  Он хмыкнул: - Твоих призрачных волков просто раздирает, да? Испуг, любопытство...

  - Они чуют смерть, но и силу. Такую силу!

  Шкура под его лбом покрылась потом. - Она называла себя Гадающей по костям. Шаманкой. Ведьмой. Ее имя Олар Этиль, и нет пламени жизни в ее теле.

  - Она приходит перед рассветом, вот уже три раза. Но не подходит близко. Прячется как заяц, а когда встает солнце, исчезает. Как пыль.

  - Как пыль, - согласился он.

  - Чего ей нужно?

  Он отступил от лошади, провел рукой по лбу, отвел глаза. - Ничего хорошего, Сеток.

  Она помолчала, стоя рядом, кутаясь в меха. Потом, вроде бы вздрогнула, сказав: - Змеи извиваются в каждой ее руке, но почему-то смеются.

  "Телораст. Кодл. Они танцуют в моих снах". - Они тоже мертвые. Но все еще жаждут... чего-то. - Он повел плечами. - Мы все потерялись. У меня словно кости гниют.

  - Я рассказала Грантлу о своих видениях. Волки и трон, который они охраняют. Знаешь, о чем он спросил?

  Ливень покачал головой.

  - Спросил, видела ли я, как Волк задирает лапу на трон.

  Воин фыркнул, но смех как будто напугал его. "Давно ли я смеялся в последний раз? Духи подлые!"

  - Они так метят территорию, - сухо сказала Сеток. - Они так помечают свое имущество. Я была поражена, но недолго. Они ведь звери. Что же мы восхваляем, поклоняясь им?

  - Я никому уже не поклоняюсь, Сеток.

  - Грантл говорит, поклонение - всего лишь сдача в плен вещам, что лежат вне нашего контроля. Говорит, это лживое утешение, ведь в борьбе за жизнь нет ничего приятного. Он не встает на колени ни перед кем, даже перед Летним Тигром, посмевшим его призвать. - Она помедлила, покачала головой. - Мне будет недоставать Грантла.

  - Он решил нас покинуть?

  - Тысяча человек видит сны о войне, но у всех сны разные. Скоро он пропадет, и Маппо тоже. Ребенок огорчится.

  Лошади вдруг дернулись, заплясали на привязи. Ливень прошел мимо, оскалился: - Этим утром заяц осмелел.

  Чудная Наперстянка зажала рукой рот, подавляя вопль. По нервам словно пробежало пламя. Она вскочила, пинком отбросив подстилку.

  Ливень и Сеток стояли подле лошадей, смотря на север. Кто-то приближался. Земля словно пыталась убежать из-под ее ног, под поверхностью пробегали волны. Наперстянка пыталась унять взволнованное дыхание. Пошла к воину и девушке, склоняясь, словно ей мешало незримое течение. Сзади послышались тяжелые шаги Грантла и Маппо.

  - Осторожнее, Чудная, - сказал Грантл. - Против этой... - Он покачал головой. Покрывавшие тело полосы быстро темнели, в глазах не осталось ничего человеческого. Однако он не вынимал сабель.

  Она поглядела на Треля, но его лицо было непроницаемым.

  "Я не убивала Джулу. Не моя вина".

  Она отвернулась и пошла вперед.

  Шагавшая к ним была поджарой. Старая карга в змеиной шкуре. Оказавшись ближе, Наперстянка заметила, что кожа на лице высохла, глазницы зияют пустотой. Грантл позади зашипел, словно кот. - Т'лан Имасса. Оружия нет, значит, Гадающая. Чудная Наперстянка, не торгуйся с ней. Она предложит силу, ты сможешь сделать что захочешь. Но откажись.

  Она прохрипела, скрипя зубами: - Нам нужно домой.

  - Не этим путем.

  Она потрясла головой.

  Старуха встала в десятке шагов. К удивлению Наперстянки, первым заговорил Ливень.

  - Оставь их, Олар Этиль.

  Карга склонила голову к плечу. Пряди волос разметало, словно клочья паутины. - Только один, воин. Не твое дело. Я пришла, чтобы забрать родича.

  - Чего? Ведьма, это...

  - Ты его не получишь, - заявил Грантл, проходя мимо Ливня.

  - Посторонись, щенок, - предостерегла Олар Этиль. - Погляди на своего бога. Он прячется от меня. - Она ткнула узловатым пальцем в сторону Маппо: - А ты, Трелль, это не твоя битва. Не вмешивайся, и я скажу все, что тебе нужно знать о нем.

  Маппо чуть не пошатнулся. Лицо его исказилось горем. Он сделал шаг назад.

  Наперстянка вздохнула.

  Сеток сказала: - Кто тут твой родич, ведьма?

  - Его зовут Абс.

  - Абс? Тут нет...

  - Мальчик, - рявкнула Олар Этиль. - Приведите сына Оноса Т'оолана!

  Грантл выхватил сабли.

  - Не будь глупцом! - зарычала Гадающая. - Твой же бог тебе помешает! Трич не позволит тебе вот так глупо лишиться жизни. Решил перетечь? Не получится. Я убью тебя, Смертный Меч, уж не сомневайся. Мальчик. Ведите его.

  Теперь проснулись все. Наперстянка обернулась: Абси стоял между сестричками, широко раскрыв сияющие глазки. Баалджагг медленно шел вперед, в сторону Сеток, опустив массивную голову. Амба Бревно остался у могилы брата, молчаливый и замкнутый; юное недавно лицо казалось старым, из глаз исчез всякий проблеск любви. Картограф встал ногой в угли костра, глядя куда-то на восток - на восходящее солнце? - а Полнейшая Терпимость помогала подняться Финт. "Нужно попробовать новое исцеление. Покажу Амбе, что не всегда так слаба. Я могу... нет, думай о том, что творится сейчас! Она так легко ублажила Маппо. Она говорит правду, с ней можно иметь дело". - Наперстянка обратилась к гадающей: - О Древняя, мы из Трайгалл Трайдгилд, мы заблудились. У меня нет силы, чтобы вернуть нас домой.

  - Ты не будешь вмешиваться, если я благословлю твою нужду? - Олар Этиль кивнула. - Согласна. Приведи дитя.

  - Даже не думай, - бросил Грантл. Взор нечеловеческих глаз приморозил Наперстянку к земле. Полоски на голых руках словно затуманились, но тут же обрели четкость.

  Гадающая сказала: - Мальчик мой, щенок, потому что мне принадлежит его отец. Первый Меч снова служит мне. Неужели ты готов помешать воссоединению отца и сына?

  Стави и Стория побежали к ней, комкая слова: - Отец... он жив? Где же он?!

  - Недалеко.

  - Тогда приведи его сюда, - сказал Грантл. - Пусть сам заберет детей.

  - Дочери не его крови. Они мне не нужны.

  - Тебе? Как насчет Т'оолана?

  - Ладно, отдайте и их. Я подумаю, как ими распорядиться.

  Ливень взвился: - Она хочет перерезать им глотки, Грантл.

  - Я такого не говорила, воин, - возразила Гадающая. - Возьму всех троих, вот мое предложение.

  Баалджагг подкрадывался все ближе. Олар Этиль поманила его к себе. - Славный ай, приветствую тебя и приглашаю в свою компа...

  Громадный зверь прыгнул; тяжелые челюсти сомкнулись на правом плече Гадающей. Ай извернулся, роняя Олар Этиль. Защелкали костяные и ракушечные фетиши, замотались полосы змеиных шкур. Волк-великан не ослаблял хватки. Он попятился и мотнул головой, ударив ведьму о землю. Кости хрустели в его челюстях. Тело дергалось, словно беспомощная жертва.

  Баалджагг отпустил измочаленное плечо, ухватил Олар Этиль за голову. Поднял в воздух...

  Левая рука Олар резко ударила по волчьему горлу, пробив сухую кожу, достав до позвоночного столба. Хотя волк подбросил ее вверх, ведьма не ослабила захвата. Скорость движений Баалджагга добавила силы ее удару. Внезапный страшный треск - весь змеящийся позвоночник вылез из горла, сжатый в костлявой руке.

  Гадающая откатилась от волка, тяжело ударившись о землю. Заклацали кости.

  Баалджагг упал. Голова моталась, словно камень в мешке.

  Абси завизжал.

  Не успела Олар Этиль встать, Грантл зашагал к ней, поднимая клинки. Увидев его, она отбросила хребет зверя.

  И начала перетекать.

  Когда он достиг ее, Олар была лишь пятном, готовым вырасти во что-то огромное. Он ударил туда, где миг назад было ее тело; чаши эфесов резко звякнули обо что-то твердое. Превращение внезапно прекратилось. Олар Этиль упала на спину. Лицо ее было размозжено.

  - Плевать мне на бога-тигра, - сказал Грантл, вставая над ней. - Худ побери дурацкие превращения, и твое и мое! - Клинки скрестились прямо у ее челюстей. - Знаешь, Гадающая, если хорошенько ударить, даже кости Т'лан Имассов ломаются.

  - Ни один смертный...

  - Мне нассать. Я тебя на куски порублю. Поняла? На куски. Как у вас делается? Череп на шесте? Или в нише? Развилка дерева? Деревьев тут нет, ведьма, но вот ям в земле - сколько угодно.

  - Ребенок мой.

  - Он тебя не хочет.

  - Почему?

   Ты убила его собачку.

  Наперстянка поспешила к ним. Ее знобило, ноги подгибались. - Гадающая...

  - Я раздумываю, не отозвать ли обещания. Все. Ну, Смертный Меч, уберешь оружие, позволишь мне встать?

  - Еще не решил.

  - Что я должна обещать? Оставить Абса под вашу заботу? Ты будешь охранять его жизнь, Смертный Меч?

  Наперстянка видела, что Грантл колеблется.

  - Я хотела заключить сделки со всеми, - продолжа Олар Этиль. - Честные. Неупокоенный ай был рабом древней памяти, древних измен. О вас такого не скажешь. Смертный Меч, погляди на друзей - кто из них способен защитить детей? Не ты. Трелль только и ждет, когда желанные слова пронесутся по его разуму. Тогда он покинет вас. Воин-овл не лучше щенка, к тому же неблагодарного. А это отродье, Джаг Бревнэд, сломано изнутри. Я намерена отвести детей к Оносу Т'оолану...

  - Он ведь Т'лан Имасс?

  Гадающая замолчала.

  - Единственный путь, на котором он стал бы тебе служить, - продолжал Грантл. - Он умер, как и думали дочери, а ты его возвратила. Сделаешь то же с мальчишкой? Подаришь гибельное касание?

  - Нет, разумеется. Он должен жить.

  - Почему?

  Она помедлила и сказала: - Он надежда моего народа. Он мне нужен - ради армии и Смертного Меча, который ей командует. Дитя, Абс Кайр, станет их надеждой, причиной сражаться.

  Грант, заметила Наперстянка, внезапно побледнел. - Дитя? Причина?

  - Да. Их знамя. Ты не понимаешь... я не могу сдерживать его гнев - гнев Первого Меча. Это мрак, это сорвавшийся с цепи зверь, левиафан - его нельзя отпускать. Не так. Ради снов Бёрн, Смертный Меч, дай мне встать!

  Грантл отвел клинки, пошатнулся, делая шаг назад. Он что-то бормотал себе под нос. Наперстянка уловила лишь несколько слов. На дару. - Знамя... детская рубашка, да? Цвет... сначала красный, потом... черный...

  Олар Этиль неловко встала. Лицо ее было уродливым месивом костей и рваной кожи. Клыки волка оставили глубокие разрезы на висках и у подбородка. Откушенное плечо обвисло, рука болталась бесполезным грузом.

  Когда Грантл сделал еще шаг назад, Сеток отчаянно закричала: - Она победила вас всех? Неужели никто не защитит дитя? Прошу! Прошу!

  Близняшки плакали. Абси встал на колени у высохшего тела Баалджагга, бормоча что-то в странном ритме.

  Картограф простучал костями, встав около мальчика. Ступня его обуглилась, от нее шел дым. - Заставьте его замолчать. Умоляю. Кто-нибудь.

  Наперстянка нахмурилась. Но Гадающая не обратила внимания на просьбы ходячего мертвеца."Да и о чем он вообще?" - Она повернулась к Олар Этили. - Гадающая по костям...

  - Восток, женщина. Там найдете все, что нужно. Я коснулась твоей души. Сделала Майхб, сосуд ожидания. Восток.

  Чудная Наперстянка скрестила руки, закрыла на миг глаза. Хотелось поглядеть на Финт и Полушу, увидеть в их глазах облегчение, благодарность. Однако она знала, что ничего подобного не увидит. Это же женщины. Только что троих детей отдали в руки нежити. "В конце концов они меня поблагодарят. Когда успокоится память, когда мы будем дома, в безопасности.

  Ну... не все. Хотя что тут поделать?"

  Сеток и Ливень одни стояли между Олар и тремя детьми. По лицу Сеток струились слезы; Наперстянке казалось, что овл сгорбился, словно человек, увидевший место своей неминуемой казни. Он вытащил саблю, но глаза стали тусклыми. Однако он не убегает. Среди всех них юный воин единственный не готов сдаться. "Чтоб тебя, Сеток! Хочешь посмотреть на гибель смелого мальчишки?"

  - Нам ее не остановить, - сказала Наперстянка. - Ты и сама понимаешь, Сеток. Ливень, скажи ей.

  - Я отдал последних детей своего народа Баргастам, - прохрипел Ливень. - И теперь все они мертвы. Пропали. - Он покачал головой.

  - Этих ты лучше защитишь? - возмутилась Наперстянка.

  Она как будто дала ему пощечину. Воин отвел взгляд. - Кажется, единственное дело, которое мне хорошо удается - отдавать детей. - Он вложил клинок в ножны, ухватил Сеток за руку. - Идем со мной. Поговорим так, чтобы никто не слышал.

  Сеток дико на него посмотрела, попыталась вырваться, но тут же устало замерла.

  Наперстянка смотрела, как овл уводит ее прочь. "Сломался как тонкая ветка. Что, Чудная, гордишься собой?

  Но тропа наконец свободна".

  Олар Этиль подошла - теперь прихрамывая, скрипя и щелкая суставами - к стоявшему на коленях мальчику. Протянула действующую руку, ухватилась за воротник баргастской рубахи. Подняла и всмотрелась в лицо; да и он тоже смотрел ей в лицо сухими и равнодушными глазами. Гадающая хмыкнула: - Сын твоего отца в порядке. Клянусь Бездной.

  Ведьма повернулась и пошла на север. Мальчик болтался в руке. Через миг близняшки двинулись следом. Ни одна не оглянулась. "Потерям нет конца, да? Снова и снова. Мать, отец, народ. Нет, оглядываться не на что.

   Да и зачем. Мы их подвели. Она явилась, разделила нас, разбросала, словно императрица горсть монет. Купила детей. И наше молчание. Это было легко, ведь мы - ничто.

  Майхб? Что это, во имя Худа?"

  Маппо ушел со стоянки с ужасом в сердце, бросив остальных, повернувшись спиной к страшной заре. Он боролся с желанием побежать. Как будто это помогло бы. Да и если они глядят вослед, совесть их так же нечиста. Утешение? Неужели? "Мы заботимся лишь о своем. Она показала нам наши лица, те, что мы прятали от себя и других. Опозорила нас, обнажив истину".

  Он старался напомнить себе о предназначении, о требованиях долга, о страшных делах, которых от него может потребовать клятва.

  "Икарий жив. Помни. Сосредоточься на этом. Он меня ждет. Я его найду. Я всё исправлю, снова. Наш маленький мир, замкнутый, непроницаемый для окружающих. Мир, в котором нет вызовов, в котором никто не оспаривает наши деяния, наши ненавистные решения.

  Верните мне этот мир, умоляю, прошу.

  Самые драгоценные мои обманы - она их украла. Они увидели...

  Сеток... Благие боги, на твоем лице отразилась моя измена!

  Нет. Я его найду. Защищу от мира. И защищу мир от него. А себя защищу от всего другого - от укоряющих глаз и разбитых сердец. Вы звали это жертвенностью, нерушимой верностью... Там, на Пути Рук, я потряс всех...

  Гадающая по костям, ты украла мою ложь. Поглядите на меня теперь".

  Он знал: его предки ушли далеко, очень далеко. Их кости стали прахом под курганами камней и земли. Он знал, что его давно забыли в родном племени.

  Тогда почему же он слышит стон духов?

  Маппо закрыл уши руками, но это не помогло. Стон длился и длился. На этой пустой равнине он вдруг ощутил себя крошечным, уменьшающимся с каждым шагом. "Мое сердце. Моя честь... съеживается, высыхает... с каждым шагом. Он всего лишь ребенок. Все они. Он спал на руках Грантла. Девочки... они держались за руки Сеток, пели песенки.

  Разве не главная обязанность взрослых - оберегать и защищать детей?

  Я уже не тот, что прежде. Что я наделал?

  Воспоминания. Прошлое. Такое драгоценное... я хочу его назад, хочу всё назад. Икарий, я найду тебя.

  Икарий, прошу, спаси меня".

  Ливень влез в седло. Поглядел вниз, встретил взор Сеток, кивнул.

  Он видел страх и сомнения на ее лице. Хотелось бы найти побольше слов, которые достойно высказать - но он давно истратил слова. Разве недостаточно того, что он намерен сделать? Вопрос, заданный столь откровенно и громко - хотя и в разуме - почти заставил его рассмеяться. Но надо найти слова. Попытаться... - Я их буду защищать. Обещаю.

  - Ты им ничего не задолжал, - возразила она, так крепко обхватив себя руками, что он подумал: она ребра сломает. - Не твоя забота, не моя. Зачем всё это?

  - Я знал Тука.

  - Да.

  - Я думаю: а он что сделал бы? Вот ответ, Сеток.

  Слезы текли по ее лицу. Она сжала губы, словно слова заставили бы высвободить горе, и этого воющего демона никогда больше не удалось бы сковать или отогнать.

  - Однажды я оставил детей на смерть, - продолжал он. - Я бросил Тука. Но в этот раз... - плечи его дернулись, - надеюсь поступить лучше. К тому же она меня знает. Она будет меня использовать, как делала раньше. - Он оглядел остальных. Стоянка была пуста. Финт и Полуша, походившие на двух измученных беженок, уже двинулись в путь. Чудная Наперстянка шагала чуть позади, словно была не уверена, рады ли ее компании. Амба шел отдельно, далеко справа. Он глядел прямо перед собой, шаги были напряженными и какими-то хрупкими. А Грантл, перекинувшись несколькими словами с Картографом (тот сидел на могиле Джулы), пошел в сторону. Плечи его опустились, словно здоровяк страдал от боли в животе. Сам Картограф, похоже, решил остаться на месте. "Мы сошлись лишь для того, чтобы расстаться". - Сеток, твои волки-призраки ее боятся.

  - До ужаса.

  - Ты ничего не смогла бы сделать.

  Глаза ее сверкнули: - Это что, должно помочь? Такими словами ты как будто роешь глубокую яму и приглашаешь в нее прыгнуть!

  Он отвел глаза. - Прости.

  - Иди, догоняй их.

  Он взял поводья, развернул кобылу, ударил пятками по бокам.

  "Ты и это просчитала, Олар Этиль? Будут ли твои приветствия насмешливыми?

  Ладно, наслаждайся пока, ведь ничто не длится вечно. Я не стану возражать. Не бойся, Тук, я не из забывчивых. Ради тебя я это сделаю или умру, пытаясь".

  Он скакал галопом по пустынной земле, пока не заметил Гадающую и ее подопечных. Девочки обернулись и радостно закричали. У Ливня чуть не разорвалось сердце.

  Сеток видела, как юный овл скачет за Олар Этилью, как находит ее. Быстрый обмен словами... они продолжили путь, пока не скрылись за обманчивыми неровностями ландшафта. Тогда он отвернулась. Поглядела на Картографа. - Мальчик плакал от горя. Над мертвым волком. Ты велел его заткнуть. Почему? Что тебя так встревожило?

  - Как вышло, - сказал неупокоенный, вставая с могилы и подбираясь ближе, - что лишь слабейший из нас решился отдать жизнь, защищая детей? Я не хотел ранить тебя словами, Сеток. Я лишь пытаюсь понять. - Иссохшее лицо склонилось, но пустые дыры глазниц не отрывали "взора" от ее лица. - Возможно, ему особенно нечего было терять? - Он неловко подошел к трупу ай, встал.

  - Нет, было что терять, - бросила она. - Жизнь, как ты сам сказал.

  Картограф поглядел на тело Баалджагга. - А у него не было даже этого.

  - Идешь назад, в свой мертвый мир? Уверена, там гораздо проще. Не надо будет удивляться поступкам нас, жалких смертных.

  - Я знаток карт, Сеток. Прислушайся к моим словам. Тебе не пересечь Стеклянную Пустыню. Дойдя до нее, сверни направо, к Южному Элану. Там почти так же плохо, но этого должно хватить. Хотя бы шанс появится.

  "Хватить чего? Еды? Воды? Надежды?" - Ты остаешься. Почему?

  - В этом месте, - взмахнул рукой Картограф, - является мир мертвых. Ты теперь здесь нежеланная гостья.

  Ощутив внезапное потрясение и необъяснимое смущение, Сеток покачала головой. - Грантл сказал, ты был с ним почти с самого начала. Но теперь ты остаешься здесь?

  - Неужели все должны иметь цель? - спросил Картограф. - У меня она была, но с этим покончено. - Голова его повернулась, глядя на север. - Твое общество было... восхитительным. Но я забыл. - Он помедлил; когда она была готова задать вопрос, он продолжил: - Вещи ломаются.

  - Да, - шепнула она слишком тихо, чтобы он мог расслышать. Протянула руку за свертком с пожитками. Выпрямилась, пошла прочь. Потом замедлила шаги, оглянувшись. - Картограф, что тебе сказал Грантл? Там, у могилы?

  - "Прошлое - демон, которого даже смерти не побороть".

  - И о чем это?

  Он пожал плечами, снова глядя на остатки Баалджагга. - Я же ответил: я нашел живых в снах своих, и им не хорошо.

  Она отвернулась и ушла.

  "Пыльные дьяволы" двигались вперед, слева и справа от нее. Мазан Гилани всё отлично знала. Она слышала истории о компании на Семиградье, о том, как Т'лан Имассы Логроса умели исчезать, становиться шепотом ветра над извивами какой-нибудь реки. Им-то просто. Вставай с земли в конце пути, и даже дыхание не сбилось.

  Она хмыкнула. "Дыхание. Да, смешно".

  Ее лошадь стала непослушной. Мало воды, мало корма; она не испражнялась уже больше суток. Долго не протянет, надо полагать, если только ее спутники не сотворят водоем, тюк сена и пару мешков овса. А они такое умеют? Она не знала.

  "Серьезнее, женщина. По ним как будто спящий дракон катался. Умей они создавать вещи из ничего, сами о себе позаботились бы". Ее тоже мучили голод и жажда. Но, если придет нужда, она сможет отворить кровь лошади и напиться до отвала, пока живот не лопнет. "А теперь наполните ее снова, ладно? Спасибо".

  Уже недалеко. По ее расчетам, она к полудню выедет на след Охотников за Костями, а к закату их увидит. Армии такого размера быстро не двигаются. В обозе столько припасов, что можно немалый город полгода кормить. Она глянула на север. Теперь такое часто случается. Ну, невольное побуждение вполне понятно... Не часто гора рождается за день и ночь, да под такую бурю! Она утерла лицо. Пота нет. Плохая новость, особенно учитывая, что еще утро. Да и сплюнуть нечем.

  "Храни один плевок", - любила говорить матушка, - "для морды Худа". Благослови ее, старую толстую корову. "Я хотела вырасти большой. Слышишь, мама? Достичь зрелости. Может, пятидесяти лет. Пять стервозных, щедрых, ужасающих десятилетий. Я хотела быль ЗАМЕТНОЙ. Гром в очах, гром в голосе. Большой вес, подавляющая масса. Нечестно это - окончить дни высохшей в пустыне. Даль Хон, будешь скучать?

  День, когда я снова ступлю на сочную травяную кочку, смету с губ, глаз и носа облако мух... да, в этот день мир снова станет правильным. Нет, не бросай меня здесь, Даль Хон. Это нечестно".

  Она кашлянула, прищурилась. Что-то не так впереди, на тех холмах и долине между ними. Дыры в земле. Пещеры? Кратеры? Склоны как будто чем-то кишат. Она моргнула, гадая, не видится ли всё это. Лишения могут свести с ума. Но нет - почва так и шевелится. Крысы? Нет, ортены.

  Поле битвы. Она различила блеск обглоданных костей, заметила зловещие кучи на гребне справа - несомненно, следы погребальных костров. Сжигать мертвецов - это практично. Хотя бы ради избавления от болезней. Она пнула пятками лошадь, заставив перейти в тяжелый галоп. - Знаю, знаю, милая. Недолго.

  "Пыльные дьяволы" пролетели мимо, направившись к окружающему низину гребню.

  Мазан Гилани поскакала следом, на вершину холма. Натянула поводья, рассматривая груды мусора на дне, зияющие окопы на дальнем склоне. За ними поднимались груды жженых костей.

  В нее медленно просачивался ужас, изгоняя дневной жар.

  Несвязанные Т'лан Имассы материализовались справа, замерев неровной цепочкой, тоже разглядывая представшую сцену. Внезапное их появление после стольких дней в пыли даже обрадовало Мазан. Слишком долго единственной собеседницей была лошадь. - Не то чтобы я готова была вас расцеловать, - сказала она.

  Головы поворачивались к ней. Никто не отвечал.

  "И спасибо Худу". - Моя лошадь умирает, - сообщила она. - Что бы тут ни случилось, это имеет отношение к Охотникам за Костями. И выглядит плохо. Так что, - сверкнула она глазами на немертвых воинов, - если у вас есть утешительные вести или хотя бы просто объяснения, я действительно вас поцелую.

  Тот, кого звали Берок, ответил: - Мы поможем твоей лошади, женщина.

  - Отлично, - бросила она, спешиваясь. - Начинайте. Мне тоже немного воды и жратвы не повредит. Знайте, я ортенов есть не стану. Кому пришла в голову, что скрестить ящерицу с крысой - хорошая идея?

  Один из Т'лан вышел к ней. Она не помнила его имени, но он был больше остальных; тело казалось слепленным из кусков трех - четырех существ. - К'чайн На'рхук, - пророкотал он. - Битва и сбор урожая.

  - Урожая?

  Существо указало на далекие курганы. - Они разделали мясо. Они питаются павшими врагами.

  Мазан вздрогнула. - Каннибалы?

  - На'рхук - не люди.

  - Какая разница? По мне, это каннибализм. Только белокожие варвары с Феннских гор опустились до людоедства. Так я слышала.

  - Они не завершили пир, - сказал большой Т'лан Имасс.

  - О чем ты?

  - Видела новорожденную гору на севере?

  - Нет, - сказала она насмешливо, - сейчас впервые заметила.

  Имассы молча смотрели на нее.

  Мазан Гилани вздохнула: - Да, гора. Буря.

  - Другая битва. Рождение Азата. Отсюда можно заключить, что На"рхук побеждены.

  - О. Мы столкнулись с ними во второй раз? Хорошо.

  - К'чайн Че'малле, - сказал Берок. - Гражданская война, Мазан Гилани. - Воин взмахнул изломанной рукой. - Твоя армия... не думаю, что все погибли. Ваш командир...

  - Тавора жива?

  - Ее меч жив.

  "Ее меч. О, это отатараловое лезвие". - Могу я послать вас вперед? Можете вы найти след, если он вообще есть?

  - Зеник станет разведчиком, - сказал Берок. - Если враги найдут нас, Мазан Гилани, до момента последнего воскрешения, все наши планы падут прахом.

  - Планы? Чего вы хотите?

  - Как же? Освобождения Хозяина.

  Она хотела задать новые вопросы, но не решилась. "Боги подлые, не вас я должна была найти. Это вы хотели найти нас, так? Смола, жаль, что тебя нет. Объяснила бы, что происходит. Но нутром чую: нехорошее происходит. Ваш Хозяин? Не продолжайте". - Хорошо. Давайте уедем отсюда, а потом вы нас накормите. Только хорошей едой, ладно? Я ведь цивилизованная. Даль Хон, Малазанская Империя. Сам Император был родом из Даль Хона.

  - Мазан Гилани, - ответил Берок, - мы не знаем о твоей империи. - Т'лан Имасс помедлил. - Но прошлого императора... его мы знали.

  - Неужели? До или после смерти?

  Пятеро Имассов разглядывали ее. Берок спросил: - Мазан Гилани, какой смысл в твоем вопросе?

  Она моргнула, медленно покачала головой: - Никакого. Никакой задней мысли.

  Другой Т'лан сказал: - Мазан Гилани. Твой старый император.

  - Ну?

  - Он был лжецом?

  Мазан почесала голову, снова прыгнула в седло. - Зависит.

  - То есть?

  - Верите ли вы во все сказки, которые о нем рассказывают. Ну же, уходим отсюда. Поедим, попьем, потом найдем меч Таворы. Пусть улыбнутся Опонны и она по-прежнему окажется к нему пристегнутой.

  Она вздрогнула, когда пятеро Имассов поклонились. Затем они рассыпались пылью и полетели вдаль. - Уважение оказываете? - Она снова оглядела кишащее ортенами поле брани. "Какое уж тут уважение, женщина.

  Нет, пока что держи всё внутри. Ты не знаешь, что тут было. Ничего не знаешь наверняка. Пока что. Держись.

  Самоуважение - в том, чтобы держаться. Как делала мама".

  Запах горящей травы. Влага под щекой, на другой прохладный воздух; где-то рядом треск жучков. Солнечный свет, отфильтрованный опущенными веками. Пыльный воздух, проходящий в легкие и обратно. Вот части его, лежащего. Кусками. Так чувствуется, но это же нелепая идея - он ее отбросил, хотя чувства настаивали на своем.

  Мысли. Радость от того, что они еще есть. Замечательный триумф. Вот если бы он еще смог сложить воедино все куски, особенно отсутствующие. Хотя можно подождать. Вначале он должен отыскать какие-нибудь воспоминания.

  Бабушка. Ну, по крайней мере, старушка. Допущения могут быть опасными. Вроде бы одна из ее поговорок? Как насчет родителей? Да, насчет них? Попробовать вспомнить - трудно ли это? Его родители. Не особенно впечатляющая пара. Непонятные в своей простоте... он всегда гадал, не скрыто ли в них что-то большее. Так должно было быть, а? Тайные интересы, подавленное любопытство. Неужели мать искренне волновало, что сегодня наденет вдова Третьях? Неужели это было пределом ее интереса к миру? Бедная соседка владела всего-то парой туник и платьем до колен, все из простого полотна. Как и подобает женщине, чей муж лежит в песках Семиградья - за монетки на глазах мертвеца в мире живых много не купишь, правда? А тот старик с нижней части улицы, пытавшийся за ней ухаживать... он просто вспоминал былую прыть. Не нужно было насмехаться, мама. Он делал что мог. Мечтал о счастливой жизни, мечтал пробудить хоть что-то в тусклых глазах вдовы.

  Да, пустой мир без надежды.

  И если отец имел привычку без конца насвистывать песенку, иногда прерываясь, отвлеченный мыслью - или, скорее, совершенно пораженный самим фактом ее наличия - что же, человеку в годах есть о чем подумать, не так ли? Кажется, так. Если он сгибался в толпе, не встречаясь ни с кем глазами - что же, многие мужчины забыли, что значит мужество. А может, никогда не знали. Так это его родители? Или чужие?

  Откровения шлепались одно за другим, настоящий оползень. Сколько ему было? Пятнадцать? Улицы Джакаты вдруг сузились перед внутренним взором, дома съежились; здоровенные мужики из квартала стали хвастливыми пучеглазыми комарами.

  Но был совсем другой мир... где-то, снаружи.

  "Бабушка, я видел в твоих глазах блеск. Ты выбивала пыль из золотого ковра, раскатывала передо мной. Ради моих крошечных ножек. Совсем иной мир вовне. Называемый "учением". Называемый "знанием". Называемый "магией"".

  Корни и личинки и скрученные пучки чьих-то волос, маленькие марионетки, куклы с вязаными личиками. Нити из кишок, связки бинтов, кривые когти ворон. Знаки на глиняном полу, пот, капающий со лба. Глина была мучением, язык горел от зализанного стило, и как трепетали свечи, как суетились тени!

  "Бабушка? Ты видишь мальчика, который сам себя растерзал? В его плоть впивались зубы, и эти зубы были его. Снова и снова. Они кусали и кусали. Терзая, вызывая мучительную боль и ярость. Он падал с дымного неба. И взлетал снова, новые крылья, хрустящие суставы. Скользящий кошмар.

  Ты не можешь вернуться. Не после такого.

  Я касался своей слабой плоти, и она была зарыта под трупами, и вязкая кровь текла вниз. Я был залит кровью. Ну, то есть тело, которое я привык считать своим. Назад пути нет.

  Мертвые ноги шевелятся, обмякшие лица поворачиваются, пытаясь глядеть - но не я был тем грубияном, что стащил их сюда. Не надо обвинять меня мертвыми взорами. Какой-то глупец сошел вниз, сюда... может, моя мокрая кожа излучала тепло, но ведь это было лишь тепло остывающих трупов.

  Я не вернулся. Ничего подобного.

  Отец, если бы ты только знал, что я видел. Мать, если бы ты открыла сердце, чтобы благословить бедную вдову из соседней двери.

  Вы объясните глупцу? Это был курган из трупов. Они собирали нас. Друг, тебя вмешиваться не просили. Возможно, они тебя не заметили, хотя не понимаю почему. Твое касание было холодным. Боги, таким холодным!

  Крысы, крадутся все ближе, вынюхали в воздухе мои куски. В мире, где каждый - солдат, никто не замечает тел под ногами, но даже муравьи сражаются злее демонов. Мои крысы. Они трудились, угнездившись в телах. Теплые...

  Они не могли собрать меня всего. Невозможно. Может, они меня вытащили, но неполного.

  Или нет. Бабушка, кто-то привязал ко мне нити. Он ко всему привязал свои нити. К моим Худом клятым крысам. Ох, умный ублюдок этот Быстрый. Умный, умный ублюдок. Весь тут, весь там. Я весь тут. А потом кто-то меня вырыл и унес. А Короткохвостые смотрели так и эдак, словно желая возразить, но все же не возразили.

  Он тащил меня прочь, плавясь на ходу.

  И разделка мяса продолжалась. Они трудились, насвистывая бесконечную песенку, иногда прерываясь, отвлеченные мыслью - или, скорее, совершенно пораженные самим фактом ее наличия. Как-то так.

  Итак, он утащил меня, но где остальные?"

  Куски сложились, и Бутыл открыл глаза. Он лежал на земле, солнце низко висело над горизонтом, роса на желтой траве касалась лица. Пахло прошедшей ночью. Утро. Он вздохнул и медленно сел. Казалось, тело состоит из сплошных зашитых шрамов. Взгляд на человека у костра. "Его касание было холодным. А потом он растаял". - Капитан Рутан Гудд... сэр.

  Мужчина оглянулся и прочесал бороду пальцами. - Думаю, это птица.

  - Сэр?

  Он указал на бесформенные куски мяса, поджаривающиеся над углями. - Это просто упало с неба. Перья успели обгореть. - Он покачал головой. - Но и зубы были. Птица. Ящерица. Как говорят на Боевых островах, в обеих руках по пучку соломы.

  - Мы одни.

  - Пока что. Но мы почти не приблизились - ты стал каким-то тяжелым.

  - Сэр, вы меня несли? "Плавясь. Как-кап". Далеко ли? Сколько дней?

  - Нес? Что я, Тоблакай? Нет, вон там волокуши. Тащить легче, чем нести. Вроде бы. Хотелось бы мне иметь пса. Когда я был ребенком... гм, скажу только, что желание иметь пса показалось бы странным. Но сейчас я разодрал бы глотку богу ради пса.

  - Я уже могу идти, сэр.

  - А тащить волокуши сможешь?

  Нахмурившись, Бутыл оглянулся на приспособление: два длинных копья, обломки копий поперек, почерневшие ремни от упряжи и доспехов. - Сэр, там же нет ничего.

  - А если там буду я, морпех?

  - Ну, я...

  Рутан оторвал кусочек, помахал в воздухе. - Шутка, солдат. Ха, ха. Вот, кажется готовым. Кулинария - искусство превращения знакомого в неузнаваемое и потому съедобное. Когда родился разум, первым делом спросил: "А это можно приготовить?" В конце концов, есть лицо коровы... хотя некоторые.... Ох, ладно. Ты ведь голоден.

  Бутыл подошел к очагу. Рутан стащил тушку с шампуров и разорвал надвое, передав одну порцию морпеху.

  Они ели молча.

  Наконец, высосав и выплюнув последнюю косточку, слизав жир с пальцев, Бутыл вздохнул, глядя на человека напротив: - Я видел, сэр, как вы упали под весом сотни Короткохвостых.

  Рутан потянул себя за бороду. - Да уж.

  Бутыл отвел глаза, снова попытался взглянуть прямо. - Думал, вам крышка.

  - Они не пробили доспехов, хотя я весь покрыт синяками. В-общем, они втаптывали меня в землю, но скоро сдались. - Он поморщился. - Не сразу сумел я выбраться. Тогда от Охотников и союзников не осталось и следа, только трупы. Кажется, хундрилам пришел конец - никогда я не видел столько мертвых лошадей. Окопы были взяты. Летерийцы причинили им некоторый урон... о дальнейшем и гадать не стану.

  - Думаю, я тоже кое-что видел.

  - И я тебя учуял, - сказал капитан, тоже не желавший встречаться с Бутылом глазами.

  - Как?

  - Так. Ты был едва жив, но еще жив. Так что я тебя вырыл.

  - А они просто смотрели.

  - Смотрели? Я и не заметил. - Капитан вытер руки о бедра, встал. - Готов идти, солдат?

  - Думаю, да. Куда мы идем, сэр?

  - Найти оставшихся.

  - А когда была битва?

  - Пять или четыре дня назад.

  - Сэр, вы Бурегон?

  - Дикая волна?

  Бутыл наморщил лоб.

  - Еще шутка, - сказал Рутан Гудд. - Давай разберем волокуши. Там меч, который может оказаться тебе полезным, и еще кое-что.

  - Это всё было ошибкой, так?

  Мужчина бросил на него взгляд. - Рано или поздно всё оказывается ошибкой.

  Хаос мальстримом бушевал внизу, выбрасывая пену. Он встал на краю уступа, всмотрелся. Справа скала наклонялась, показывая край смутно видимой пропасти, а дальше торчал кверху Шпиль, черная уродливая штуковина, палец гиганта. Над рваной смутной вершиной повис зонт белого тумана.

  Вскоре он отвернулся, пересек уступ - двенадцать шагов до отвесной каменной стены и устья тоннеля. Там повсюду валялись разбитые валуны. Он перелез через одну из груд, начал копаться, пока не нашел пыльную промасленную шкуру, прикрывавшую трещину. Сорвал ее, нагнулся, достав потертую суму. Она была такой ветхой, что дно сразу порвалось по швам, вывалив на почву содержимое.

  Покатились монеты, запрыгали и зазвенели всякие безделушки. Однако две вещи большего размера упали без звука, ведь они были завернуты в кожу. Он взял лишь эти две вещи, одну сунув за пояс, вторую развернув.

  Скипетр из гладкого черного дерева, на концах потускневшее серебро. Он еще мгновение смотрел на него, потом пошел к основанию Андийского Шпиля. Порылся в кошеле у бедра, достав комок конских волос; бросил к ногам, а затем размашистым движением описал скипетром круг над черными волосами. И сделал шаг назад.

  Затем он прерывисто вздохнул, полуобернувшись. Тон его слов был извиняющимся: - Ах, Мать, это старая кровь. Не отрицаю. Старая и тонкая. - Он колебался. Потом сказал: - Передай Отцу, я не сожалею о выборе. К чему бы? Да ладно. Двое из нас сделали лучшее, на что я способен. - Он весело хмыкнул. - И ты тоже так можешь сказать.

  Повернулся.

  Тьма выткала перед ним что-то плотное. Он смотрел на это, не тратя слов, хотя сумрачное присутствие становилось все ощутимее, величественнее. - Если он желал слепой покорности, нужно было держать меня в цепях. А ты, Мать, ты должна была навеки оставить меня ребенком, прижимая крылом. - Он неловко вздохнул. - Мы еще здесь, хотя сделали желаемое вами. Мы получили почти всех. Единственное, чего никто из нас не ожидал - насколько это нас изменит. - Он мельком оглянулся. - Да, так и случилось.

  В круге, что был перед ним, открыла алые глаза черная форма. Копыта залязгали, словно секиры по камню.

  Он схватил привидение за полночную гриву, прыгнул на спину зверя. - Береги дитя свое, Мать. - Развернул коня, проскакал к краю утеса, потом снова к устью тоннеля. - Я так давно живу среди них, что данное тобой стало лишь слабым шепотом на дне души. Ты редко смотрела на людей, но теперь всё меняется. Скажу вот что. - Он развернул коня. - Теперь наша очередь. Твой сын открыл путь. А что до ЕГО сына - если хочет Скипетр, пусть придет и возьмет.

  Бен Адэфон Делат крепче ухватился за гриву. - Делай своё, Мать. Пусть Отец делает своё, если хочет, Но основное выпадает нам. Так что... стойте в стороне. Закройте глаза, ибо клянусь: МЫ ВОССИЯЕМ! Когда нас прижимают к стенке, Мать... ты понятия не имеешь, на что мы способны.

  Он вогнал пятки в бока коня. Тварь прыгнула вперед.

  "Ну, милое привидение, это может быть совсем не весело".

  Конь достиг края. Вознесся в воздух и упал в кипящий мальстрим.

  Присутствие, дышащая тьма, не сразу покинуло громадную палату. На черном полу блестела россыпь монет и камней.

  Затем послышался стук трости о камень.

Глава 3

"Вот и время уйти в холодную ночь"

Этот голос морозом жег

Пробудив и заставив застыть

Слышу крики, зовущие в небо лететь

Но крепко держит земля...

Что ж, давно это было, давно

Только стылым утром я крылья

Ощущаю, как тень за спиной

Только звезды роднее, чем прежде

Время близится, чую, страшась - я уйду

Голос тот отыскать, встав у грани

"Вот и время уйти в холодную ночь"

И сухим и усталым был тон

И зачем это всё - не понять

Если сны о полете - последний намек на свободу

На последнем дыханье о крыльях взмолюсь.

"Холодная ночь", Осаждающий

Дым повис в каюте густыми клубами. Все иллюминаторы были открыты, как и дверь, но воздух оставался недвижным; жара горячечным языком лизала полуобнаженную плоть. Откашлявшись, чтобы избавиться от надоевшего зуда в груди, Фелаш, Четырнадцатая Дочь королевы Абрастали, склонила голову на мягкую (хотя сырую и грязную) подушку.

Служанка трудилась над оживлением кальяна.

  - Уверена в дате? - проговорила Фелаш.

  - Да, Ваше Высочество.

  - Ну... полагаю, я должна ощущать волнение. Настал пятнадцатый мой год. Взвейтесь, знамена! Увы, тут ничего виться не станет. - Она закрыла глаза, но вскоре заморгала, открыв их снова. - Это сквозняк?

  - Ничего не чувствую, Ваше Высочество.

  - Не люблю жары. Отвлекает. Шепчет о смертности, навевает отчаяние и вместе с тем непонятную решимость. Если мне суждено умереть, скажу: да будет так.

  - Несварение желудка, Ваше Высочество.

  - А боль пониже спины?

  - Непривычка.

  - Сухость в горле?

  - Аллергия.

  - А ломота во всем теле?

  - Ваше Высочество, эти симптомы хоть иногда пропадают?

  - Хмм. Оргазм. Или если я вдруг нахожу себе занятие.

  Служанка вдохнула жизнь в систему трубок, передала хозяйке мундштук.

  Фелаш закусила серебряный кончик. - Когда я попробовала впервые?

  - Ржавый лист, Ваше Высочество? В шесть лет.

  - Но зачем?

  - Или так, или вы сгрызли бы ногти, насколько я помню.

  - Ах да, детские привычки. Слава богам, я излечилась. Как думаешь, можно выйти на палубу? Клянусь, я ощутила сквозняк. Внушает оптимизм.

  - Ситуация плачевная, Ваше Высочество, - сказала служанка. - Команда выдохлась, работая на помпах, но мы всё равно сильно оседаем. Ни земли поблизости, ни призрака ветра. Риск утонуть весьма серьезен.

  - Но ведь выбора не было?

  - Капитан и старпом с таким выводом не согласны, Ваше Высочество. Потеряны жизни, мы едва держимся...

  - Вина Маэла, - буркнула Фелаш. - Не знала, что ублюдок так жаден.

  - Ваше Высочество, никогда прежде мы не заключали сделок со Старшим Богом...

  - И больше не заключим! Но ведь мать услышала? Точно. Неужели это не оправдывает жертвоприношения?

  Служанка промолчала, принимая медитативную позу.

  Фелаш смотрела на женщину, которая была много старше ее, прищурив глаза . - Отлично. Мнения разошлись. Наконец-то возобладали трезвые головы?

  - Не могу знать, Ваше Высочество. Если я...

  - Нет. Как ты сама сказала, мне пора размяться. Выбери подходящий наряд, что-то милое и щегольское, и притом подобающее внезапно наступившей зрелости. Пятнадцать! Боги, старость близка!

  Шерк видела: ее старпом с трудом управляется на перекошенной палубе. Слишком много потеряно частей тела, предположила она, чтобы сохранить веру в собственную ловкость; однако он движется достаточно резво, хотя и морщится, дергается на каждом шагу. Боль - не самый приятный спутник жизни, особенно когда она присутствует каждый день, каждую ночь, в каждом дыхании.

  - Восхищаюсь тобой, Скорген.

  Он прищурился, поднявшись на мостик. - Капитан?

  - Ты кривишься, и только. Думаю, есть много форм мужества, и большинство нами не замечаются. Не всегда трудно встречать смерть, не так ли? Иногда труднее стоять лицом к лицу с жизнью.

  - Как скажете, капитан.

  - Что доложишь?

  - Тонем.

  Чудно. Она подумала, что некоторое время поплавает, а потом медленно опустится вниз, как вздувшийся мешок с мокрой травой, и найдет дно морское. И пойдет. Но куда? - Думаю, на север.

  - Капитан?

  - "Вечная Благодарность" заслуживала лучшей участи. Снарядите шлюпки. Сколько плыть?

  - Не могу предположить.

  - Почему?

  Здоровый глаз Скоргена дернулся. - Ну, я имел в виду, что не хочется предполагать. Вот невезение.

  - Скорген, мне брать рундук?

  - Хотите взять рундук? Он поплывет? То есть если привязать за шлюпкой. У нас только две годных, да и те повреждены. В команде остается двадцать девять человек, плюс вы, я и гостьи. Десять в шлюпке - и нас потопит первая волна. Не горазд я считать, но кажется, нас многовато. Люди могут держаться на воде. Но недолго, тут ведь акулы шастают. Идеально - восемь на борту. Достаточно скоро идеал воплотится в жизнь. Но ваш рундук... все расчеты мне спутал.

  - Скорген, ты помнишь, как грузил мой рундук?

  - Нет.

  - Потому что его нет. Просто фигура речи.

  - Какое облегчение. К тому же, - вздохнул он, - у вас и времени собираться не будет. На следующем буруне перевернемся, или так мне сказали.

  - Побери меня Странник! Поднять наверх гостей!

  Он указал ей за спину: - Благородная вон вышла, капитан. Уж она поплывет как пробка, поверьте, пока...

  - Спустить шлюпки, разместить команду! - Шерк прошла мимо Скоргена и двинулась навстречу принцессе.

  - Ах, капитан, я действительно не...

  - Времени нет, Ваше Высочество. Берите служанку и одежду, в которой не замерзнете. Судно тонет, нужно садиться по шлюпкам.

  Фелаш озиралась, моргая как сова. - Кажется, это крайность.

  - Неужели?

  - Да. Мне казалось, покидать корабль - самое последнее, чего человек пожелает в море.

  Шерк Элалле кивнула: - Точно, Ваше Высочество. Особенно в море.

  - Неужели нет альтернативы? Паникуете? На вас не похоже.

  - Я кажусь запаниковавшей?

  - Ваша команда...

  - Самую малость, потому что у нас нет места для всех, а значит, некоторым придется погибнуть в челюстях акул. Кажется мне, такая смерть никого не привлекает, и это еще мягко сказано.

  - Боги! Ну, что еще можно сделать?

  - Я жду ваших предложений.

  - Может, ритуал спасения...

  - Что?

  Пухлые пальцы взлетели: - Давайте оценим ситуацию, ладно? Шторм разбил корпус, да?

  - Мы на что-то налетели, Ваше Высочество. Надеюсь, это была голова Маэла. Повреждения не починить, помпы не справляются с течью. Сами видите, правым бортом мы почти касаемся воды. Если бы не штиль, уже перевернулись бы.

  - Значит, трюм полон воды.

  - Верное допущение, Ваше Высочество.

  - Ее нужно...

  Ужасающий скрежет заставил содрогнуться доски под их ногами.

  Глаза Фелаш широко раскрылись: - Ох, что это?

  - Оно самое, Ваше Высочество. Тонем. Ну же, вы упомянули ритуал. Если в него будет вовлечен какой-нибудь Старший Бог... не ручаюсь за ваше благополучие, если команда услышит хоть слово.

  - Неужели? Как тревожно. Что ж, упомянутый ритуал не обязательно должен вовлекать всяческих неприятных персонажей. На деле...

  - Простите, что прерываю, Ваше Высочество, но мне тут пришло в голову, что наше необычайное упражнение в оценке ситуации грозит оборваться самым фатальным образом. Я искренне им наслаждалась, а вот вы, как теперь кажется, стали поистине неосведомленным участником. Хорошо ли вы плаваете? Нам, похоже, не добежать до шлюпок...

  - Ради всего святого. - Фелаш повернулась кругом, оценивая происходящее. Взмахнула рукой.

  "Вечная Благодарность" вздрогнула. Из люков выплеснулась пена. Снасти заскрипели, словно под напором шквала; покатились обломки рухнувшей мачты. Корабль со стоном выровнялся. За бортами кипела вода. Из обеих шлюпок донеслись тревожные крики. Шерк Элалле слышала приказ рубить концы. Через миг спасательные посудины упали на воду - ни в одной не было полного комплекта моряков; оставшиеся, во главе со Скоргеном Кабаном, принялись изрыгать ругательства, повиснув на планшире. Вода омыла палубу.

  Принцесса Фелаш изучила положение корабля, приложив пальчик к пухлым, накрашенным губам. - Нужно осушить трюм, - сказала она, - прежде чем осмелимся поднять его выше. Согласны, капитан? Ведь тяжесть воды способна разломить корпус пополам?

  - Что вы делаете? - крикнула Шерк.

  - Ну, спасаю нас, ясное дело. И ваш корабль - мы еще в нем нуждаемся, несмотря на негодное состояние.

  - Негодное? Он просто прекрасен, чтоб вас! Или был бы, если бы кое-кто...

  - Ну-ну, капитан. Следите за манерами. Я, в конце концов, знатная особа.

  - Разумеется, Ваше Высочество. Прошу спасти мой жалкий кораблик. Потом мы на досуге обсудим все недоразумения.

  - Отличное предложение, капитан.

  - Если вы могли так сделать в любое время, Ваше...

  - Да, могла бы. Но определенно не должна была. Мы вновь имеем дело с ужасными силами. Вновь придется платить. Вполне достаточно для "никогда больше"!

  Шерк Элалле поглядела на старпома и матросов. На палубе под их ногами уже не было воды; из трюма доносился звук сотни работающих помп. "Но у нас нет сотни помп, да и людей там нет!" - Что, снова Маэл?

  Фелаш взмахнула ресницами: - Увы, нет. Трудности, извольте понять, происходят как раз от намеренного избегания нами этой персоны. В конце концов, это его королевство, а он не терпит соперников. Посему мы должны противопоставить силе Маэла иную энергетику.

  - Это монаршее "мы", Ваше Высочество?

  - Ага, вы ощутили, капитан?

  Вокруг корабля начал подниматься густой клубящийся туман - обе шлюпки пропали из видимости, крики команд вдруг затихли, словно все эти мужчины и женщины более не существовали. В наступившем зловещем безмолвии Шерк Элалле, Скорген и еще дюжина матросов сгрудились посреди палубы. Повсюду выпадал иней.

  - Ваше...

  - Какое облегчение после жары, не находите? Но теперь мы должны крепко стоять на своем. Отдать слишком много - это может стать фатальным.

  - Ваше Высочество, - снова заговорила Шерк. - С кем мы будем заключать сделку на этот раз?

  - Оплоты по большей части забыты, особенно давно уснувшие. Вообразите же наше удивление, когда мерзлый труп вновь пробуждается к жизни в царстве льда - после бесчисленных столетий. О, они были жуткими типами, эти Джагуты... но, знаете ли, я все еще взираю на них с симпатией, несмотря на всяческие экстравагантности. Что ж, на севере Болкандо есть гробницы, а их Хранители, гмм...

  - Джагуты, Ваше Высочество? Вы сказали "Джагуты"?

  - Вы точно паникуете, капитан. Эти постоянные и все более грубые вмешательства...

  - Вы сковали нас льдом?

  - Омтозе Феллак, капитан, это Ледяной Трон. Понимаете? Он снова пробудился...

  Шерк подошла ближе. - А в чем сделка, Принцесса?

  - Разберемся, когда...

  - Нет! Будем разбираться прямо сейчас!

  - Не могу сказать, что одобряю столь невежливый тон, капитан Элалле. Поглядите, как надежно стоит корабль. Лед заморозил все трещины корпуса, на палубе сухо, хотя и слишком холодно. К сожалению, от тумана нам не избавиться, ведь вокруг по-прежнему теплая вода. Думаю, течение понесет нас на север, а до берега около трех дней. Ненаселенное побережье с обширной, самой природой защищенной гаванью, где мы сможем починить...

  - Починить? Я только что потеряла больше половины команды!

  - Она нам не нужна.

  Скорген Кабан неуклюже переминался рядом. - Капитан! Мы мертвы? Это Проклятие Маэла? Мы путешествуем в Моря Смерти? Это Река, Лишенная Жизни? Океан Черепов? Мы встали между Рогом Страданий и Рогом Потерь? В Корчах...

  - Боги подлые! Неужели нет конца эвфемизмам? Нельзя было просто сказать "мертвы"?

  - Да, еще Эвфемерные Пучины! Видите ли, у команды возникают вопросы...

  - Расскажи им об оплоте удачи, Скорген. А насчет невезучих на шлюпках - ну, вот что бывает с теми, что не верят в капитана и старшего помощника. Понял?

  - Ох, это им понравится, капитан. Миг назад они ругали себя, что не успели прыгнуть в шлюпки.

  - Клин клином выбивают, старпом. Иди же.

  - Слушаюсь, капитан.

  Шерк Элалле снова поглядела на принцессу. - В мою каюту, если изволите, Ваше Высочество. Сделка.

  - Сделка? Да. Да. Как желаете, но вначале... гм, мне нужно переодеться, чтобы не подхватить простуду.

  - Да поглядит Странник в другую сторону.

  - Он туда и глядит, милочка.

  Шерк смотрела в спину юной женщине, спускающейся в люк. "Милочка? Ну, наверное, она старше чем выглядит.

  Нет, просто снисходительная, надутая принцесса. Ох, будь на борту Аблала, он мигом поставил бы ее на место". Мысль вызвала насмешливое фырканье. - Осторожнее! - посоветовала она себе и нахмурилась: - Ох, понимаю. Я промерзла насквозь. Похоже, в ближайшее время протечек не ожидается. Но нам лучше двигаться. Постоянно. - Она принялась озираться, весьма скованно шевеля головой.

  Да, корабль пришел в движение, увлекаемый течением. На воде качались глыбы льда. Туман облек их, словно частная управляемая туча. "Идем вслепую".

  - Каптен! Команда желает знать: это Белая Дорога?

  - Запасы.

  Дестриант Келиз глянула вбок, на Надежного Щита. - Есть трутни. Днища фургонов - там растет пища. Матрона Ганф Мач о нас заботится. Будем странствовать, как прежде великие стада.

  Рыжебородый встал в стременах Солдата Ве'Гат, выросших из костей и кожи. - Великие стада? Где?

  - Ну, они погибли.

  Буян скривился. - Как погибли?

  - По большей части мы их истребили, Надежный Щит. Эланцы не просто пасли миридов и родаров. Мы еще охотились. Сражались за власть над дикими стадами и переправами, а если проигрывали - что же, мы травили зверя назло врагам. Или разрушали броды, чтобы животные тонули. Мы были едины с землей.

  Геслер фыркнул с другой стороны: - Кто открыл тебе глаза, Келиз?

  Она пожала плечами: - Духи-боги голодали. Что мы сделали не так? Ничего. Мы ничего не меняли. Жили так, как всегда. И губили себя. Дикие звери пропали. Земля высохла. Мы сражались друг с другом, а потом пришли Вершители Правосудия. С востока.

  - Кем они были?

  В ее рту появилась горечь. - Нашими судьями, Надежный Щит. Они изучили наши дела. Проследили ход жизней, все наши глупости. И решили, что полному излишеств правлению пора положить конец. - Она коротко взглянула на мужчину. - Я должна была умереть со всем родом. Но я сбежала. Позволила им умереть. Даже собственным детям.

  - Ужасное дело, - пробормотал Буян. - Но преступниками были Вершители. Вашему народу рано или поздно пришлось бы изменить образ жизни. Нет, кровь на их руках.

  - Расскажи о них побольше, - попросил Геслер.

  Она ехала на Солдате Ве'Гат, как и двое спутников. Стук тяжелых когтистых лап Че'Малле доносился далеко снизу. Она почти не ощущала сотрясения от шагов по твердой почве. Небо было тусклым, вокруг простерся серый пейзаж. За ними двое детей, Гриб и Синн, делили одного Ве"Гат. Они редко когда говорили; Келиз не могла припомнить, чтобы вообще слышала голос Синн, хотя Гриб и признался, что немота ее - скорее привычка, нежели болезнь.

  "Огненные твари. Демонское отродье. Геслер и Буян уже знали их, но даже им нелегко в их присутствии. Нет, они мне не нравятся".

  Келиз заставила себя собраться с мыслями. - Вершители вначале взяли власть в Колансе, - сказала она, чуть помедлив. Ей не хочется вспоминать, не хочется думать обо всем этом... но она заставит себя. - Вначале мы слышали лишь рассказы о них от купцов и караванных охранников. Они говорили нервно, со страхом в глазах. Не люди, рассказывали они. Жрецы. Их культ был основан на Шпиле - это мыс в Коланской бухте - и там они впервые поселились, построив храм, а потом и крепость.

  - Чужеземцы, значит? - спросил Геслер.

  - Да. С какого-то Гиблого Берега. Все это я слышала от случайных людей. Они приплыли на кораблях из кости. Шпиль не был населен - кто захотел бы жить на проклятой земле? Вначале появился один корабль, команда рабов, двенадцать или тринадцать жрецов и жриц. Едва ли король Колансе видел в этом вторжение. Когда они прислали ко двору посланницу, он приветил ее. Местные жрецы были не так добродушны, они предостерегали короля. Он не прислушался. Был назначен прием. Вершительница вела себя дерзко. Говорила о правосудии, словно лишь ее народ был железной рукой закона. Говорят, она ткнула пальцем в сторону короля и предрекла ему падение.

  - Готов спорить, он потерял всё добродушие, - буркнул Буян. - Надеюсь, срубил посланнице голову.

  - Попытался, - ответила Келиз. - Солдаты, потом волшебство - тронный зал стал бойней, и когда битва окончилась, она одна вышла из дворца. А в гавани стояли еще сто костяных кораблей. Так начался ужас.

  Геслер обернулся в седле - вроде бы поглядев на двоих детей. Потом снова посмотрел вперед. - Дестриант, давно ли это было?

  Она пожала плечами. - Пятьдесят или шестьдесят лет назад. Вершители истребили другие культы. Год за годом прибывали все новые их последователи. Их называли водразами. Это те, у кого примесь человеческой крови в жилах. Первые двенадцать были Чистыми. Из провинции Эстобансе - самой щедрой земли Колансе - они распространили власть повсюду, налагая свою волю. Они не желали сражаться с обычными людьми; одним голосом они ставили на колени целые армии. После Колансе они начали рушить одну династию за другой, во всех южных королевствах, окружающих Пеласиарское море. Наконец все земли оказались под их контролем. - Она вздрогнула. - Это были жестокие хозяева. Были засухи. Голод. Они назвали это Веком Справедливости, они позволили людям умереть. Протестовавших казнили, решившихся на бунт уничтожили. Вскоре они дошли до земель моего народа. И раздавили нас как мух.

  - Гес, - сказал, чуть подумав, Буян, - это были нелюди, верно?

  - Келиз, у Вершителей есть клыки?

  - Клыки? Нет.

  - Опиши их.

  - Они были высокими, тощими. Кожа белая как алебастр, а руки и ноги двигались не как у людей. Ниже локтей руки изгибались во все стороны. Говорят, даже тела были на шарнирах, как будто два набора тазовых костей. Они могли стоять как мы или сгибать ноги подобно лошадиным. Ни одно оружие их не брало, а простое касание их пальца ломало кости в теле воина. Магические атаки скатывались с них, словно вода.

  - С водразами было так же, - поинтересовался Геслер, - или это особенности Чистых?

  - Не знаю.

  - Ты видела одного из Вершителей своими глазами?

  Чуть помедлив, она покачала головой.

  - Но твое племя...

  - Мы услышали, что они идут. Мы знали, что они убьют всех. Я сбежала.

  - Дыханье Худа! - пролаял Буян. - Значит, ты не знаешь точно, были...

  - Я прокралась назад через несколько дней, Надежный Щит. - Ей пришлось выдавливать из себя слова. Во рту пересохло, мысли стали холодными, как трупы. - Они работали тщательно."Я прокралась назад. Правда ли? Или это просто сон? Разбитые лица детей, такие спокойные. Муж, невозможно искривленная спина, выкаченные глаза. Мертвые псы, головы шаманов на шестах. И кровь повсюду - даже мои слезы..." - Я бежала. Я последняя из народа.

  - Ты говорила о засухе, - сказал Геслер. - Она началась после прихода Вершителей или до?

  - Эстобансе изобильно источниками. Широкая долина с высокими горами на севере и юге. Море на востоке, возвышенности на западе. Засухи были в южных королевствах и других территориях Колансе. Не знаю, где они начались, Смертный Меч, но даже в сказках, услышанных в детстве, говорилось о горестях, навалившихся на земли оседлых.

  - А равнины Элана?

  Она покачала головой: - Всегда сухие, всегда трудные для жизни - вот почему кланы так много воевали. Нам недоставало всего. Я была девочкой. Дети привыкают к тому, что есть, считают это нормальным. Пока я жила с народом, я чувствовала себя нормально.

  - Так что привлекло Вершителей в страну, уже объятую страданиями? - удивился Геслер.

  - Слабость, - подал голос Буян. - Пройдись по голодающей стране - найдешь жирного короля. Никто не стал рыдать по жертвам бойни в дворцовой зале. Жрецы болтали о правосудии. Должно быть, звучало разумно. По крайней мере вначале.

  - Да, - согласился Геслер. - Но тот Шпиль, где они построили храм - Келиз, ты назвала его проклятым. Почему?

  - Там звезда упала с неба, - объяснила она.

  - Недавно?

  - Нет, очень давно, но вокруг мыса морская вода до сих пор красна как кровь - и ничто не живет в той воде.

  - Что-то изменилось после появления Вершителей?

  - Не знаю. Никогда не видела того места... прошу, я не знаю. Не знаю даже, зачем мы идем в том направлении. На востоке нет ничего... ничего, кроме костей. - Она сверкнула глазами на Геслера: - Где армия ваших союзников? Мертва! Нужно найти другое направление. Нужно... - "где-то спрятаться. Духи предков, простите!" Но нет, ее страхи слишком близки к поверхности. Вопросы словно прорываются сквозь тонкую кожу. "Недолго мне удавалось сдерживаться..."

  - Мы не знаем наверняка, - сказал Буян, зажевав концы усов. Он не желал встречаться с ней глазами.

  "Прости. Я понимаю".

  - Когда Гу'Ралл вернется, - тихо произнес Геслер, - мы узнаем больше. А пока идем куда шли, Дестриант. Нет смысла что-то менять.

  Она кивнула. "Знаю. Простите. Простите нас всех".

  Их сила была темным неспокойным пятном, подобно реке вытекающим из головы большой, змеящейся колонны. Гу'Ралл изучал это явление сверху, скользя под самым пологом туч, что приползли с северо-запада. Раны его исцелились, ассасин уже странствовал далеко, выходя за пределы Пустошей.

  Он заметил потрепанные остатки армий, непомерно большие обозы. К югу от них двигалась иная сила, дисциплинированные, не омытые кровью колонны. Похоже, на редкость эффективная армия. Но, несмотря на приказы Смертного Щита, эти формирования не особенно интересовали Ассасина Ши'гел. Нет, его восхищали другие узлы мощи. Хотя даже они не могли сравниться с потоком силы от двух людских детей, Синн и Гриба, что путешествовали во главе Гнезда Ганф'ен.

  Разумеется, его уже нельзя называть "гнездом". Нет помещения, нет прочного и надежного укрытия для последнего племени К'чайн Че'малле.

  Даже лидерство отдано троим людям. Нет сомнения, без этого Че'малле были бы уничтожены Н"рхук. Три человека, облеченные странными титулами, и двое детей, носящих всего лишь лохмотья.

  Слишком многие жаждут власти. Вот сокрушающая поступь истории, вот истина всех когда-либо существовавших цивилизаций. Гу'Ралл не чувствовал вкуса к власти. Для такого, как он, лучше стоять за троном, чтобы перерезать горло при первых признаках безумных дерзаний. Если достаточно много голов покатится по ступеням столетий, урок будет выучен. Хотя он сомневается в этом.

  "Ассасин не должен умирать. Всегда должна оставаться тень. Мы держим мир под контролем. Мы арбитры разума. Вот наш долг, наше предназначение.

  Я их видел. Видел, на что они способны, видел в их глазах радость от творимого опустошения. Но глотки их мягки. Если придется, я смогу избавить мир от них". Сила была гнилой, оскверненной чем-то мерзким. Она сочилась из равнодушных умов, пачкая сладкие ароматы родичей - радость осознания победы, благодарность Смертному Мечу и Надежному Щиту, любовь к Келиз, Дестрианту К'чайн Че'малле. Веру в новое будущее.

  "А эти дети... Должны умереть. Скоро".

  - Форкрул Ассейлы, - шепнул Гриб на ухо Синн. - Хрустальный Город знает их, даже водразов. Хранит память об них. Синн, они стоят в центре войны, они - те, кого ищет Адъюнкт.

  - Хватит, - прошипела она. - Не болтай. Что, если они слышат?

  Гриб фыркнул: - Думаешь, они не знали? Геслер и Буян? Форкрул Ассейлы, Синн. Но теперь она ранена. Серьезно ранена. Нужно ее остановить, иначе Охотников перебьют...

  - Если они еще остались.

  - Остались. Потянись разумом...

  - Ее меч - барьер, который она не опускает. Отатараловый меч.

  - Значит, она еще жива...

  - Нет, значит, кто-то его несет. Может, Брюс Беддикт, может, Вождь Войны Желч. Мы не знаем, мы даже близко подобраться не можем.

  - Гу'Ралл...

  - Хочет нас убить.

  Гриб вздрогнул. - Да что мы ему сделали? Разве что шкуру спасли.

  - Ему и всем ящерицам. Не важно. Мы могли бы напасть на них, и кто помешал бы?

  - Ты могла бы напасть на них, не я. Значит, тебе помешаю я. Не пробуй, Синн.

  - Мы с тобой заодно, - заверила она.- Партнеры. Я просто болтаю. Вот почему ассасин нас ненавидит. Никто нас не контролирует, кроме нас самих. Взрослые такое ненавидят.

  - Форкрул Ассейлы. Геслер желает соединиться с армией Адъюнкта, ведь таков его план?

  - Откуда мне знать? Наверное.

  - Значит, будем драться с Форкрул Ассейлами.

  Она зловеще ухмыльнулась: - Буду им ножки отрывать, как мухам.

  - Что за девочка?

  Синн закатила глаза: - Опять? Мне уже тошно о ней говорить.

  - Она в Хрустальном Городе. Ждет нас.

  - Она полоумная, вот она кто. Ты сам должен был заметить. Как и я. Нет, давай больше о ней не будем.

  - Ты ее боишься. Потому что она, может, сильнее нас обоих.

  - А ты не боишься? Поскорее начни.

  - Ночью, - сказал Гриб, - я вижу сон. Красные глаза открываются, открываются. И всё.

  - Забудь об этом сне. - Девочка отвернулась.

  Он чувствовал все свои мышцы, напряженные и ноющие; он знал, что в этих объятиях ему долго не выдержать. "Она страшнее ассасина. Ты, в Хрустальном Городе, ты боишься как я?"

  - Глупый сон, - бурчала Синн.

  В полдень Геслер скомандовал отдых. Большая колонна разом встала, трутни вышли готовить обед. Морщась, он высвободился из седла чешуйчатого Ве'Гат, с облегчением заметив: раны на боках зверя исцеляются. Смертный Меч ступил на землю. - Буян, давай ноги разомнем...

  - Я могу отлить без твоей помощи.

  - Потом, идиот.

  Выгнувшись до боли в спине, он отошел от колонны, подчеркнуто не замечая Гриба и Синн, тоже слезавших вниз. Каждое треклятое утро со дня битвы он ожидал увидеть, что они пропали. Он не так глуп, чтобы думать, будто контролирует их. "Зажигали небесные крепости, словно сосновые шишки. Худ спаси нас всех".

  Буян подошел, сплевывая на ладони (так он их мыл). - Гребаный ассасин не желает спускаться. Плохие новости?

  - Вряд ли ему нужно спускаться, чтобы нас огорчить. Нет, просто показывает характер.

  - Как только снизойдет, - пробурчал Буян, - я покажу свой. Кулаком.

  Геслер засмеялся: - Ты до его кривого рыла не дотянешься даже с лесенкой. Куда намерен бить, в колено?

  - Может быть. Почему нет? Спорим, это будет больно.

  Геслер стянул шлем. - Форкрул Ассейлы, Буян. Волосатая мотня Худа!

  - Если она еще жива, то, наверное, передумала. Кто знает, скольких сожрали На'рхук? Похоже, от Охотников осталась лишь горстка.

  - Сомневаюсь. Бывает, что нужно стоять до конца. А бывает, что нужно бежать, собственную задницу подпалив. Она не искала битвы. На'рхук случайно на нее наткнулись. Значит, она сделала все, что могла, чтобы вывести солдат из-под удара. Дело было, похоже, кровавое, но это не полное уничтожение.

  - Как скажешь.

  - Слушай, это отступление с боем до точки, в которой можно разбегаться. Ты сужаешь фронт. Бросаешь тяжелую пехоту против их стены, потом отступаешь шаг за шагом. Наконец приходит время повернуться и бежать. Если летерийцы чего-то стоят, они ослабили давление. В лучшем случае мы потеряли всего тысячу...

  - По большей части тяжелая и морская пехота - основа армии, Гес...

  - Значит, нужно найти новую. Тысячу.

  - А в худшем случае? Ни панцирников, ни морпехов, регулярные роты разбежались перепуганными зайцами.

  Геслер сверкнул глазами: - Кажется, тут я записной пессимист, не ты.

  - Пойди к Матроне, пусть позовет ассасина.

  - Пойду.

  - Когда?

  - Когда сочту нужным.

  Лицо Буяна побагровело. - Знаешь, ты все еще Худом крытый сержант. Смертный Меч? Смертная Жопа, вот так лучше! Боги, думаешь, я по-прежнему буду выполнять твои приказы?

  - Ну, кто лучше подойдет в Надежные Щиты, чем человек с железным лбом?

  Буян застонал, потом сказал: - Есть хочется.

  - Да. Давай пойдем поедим.

  Они двинулись к месту кормежки.

  - Помнишь, когда мы были молодыми? Слишком молодыми. Тот утес...

  - Не надо про треклятый утес, Буян. До сих пор кошмары мучают.

  - Это ты вину чувствуешь.

  Геслер встал. - Вину? Проклятый дурак. Я спас тебе жизнь!

  - Почти что убив? Если бы тот камень упал и ударил по голове...

  - Но ведь не ударил? Нет, только по плечу. Легкое касание, куча пыли, а потом...

  - Дело в том, - прервал Буян, - что мы были дураками. Нужно было учиться, но ни один до сих пор так ничему и не научился.

  - Не в том проблема. Нас тогда разжаловали не без причины. Мы не умеем отвечать за других, вот в чем проблема. Начинаем ругаться, ты начинаешь думать, а это самое плохое. Не думай, Буян. Это приказ.

  - Ты не можешь мне приказывать. Я Надежный Щит, и если я пожелаю думать, так оно и будет.

  Геслер снова зашагал. - Только извести заранее. А пока что хватит бормотать о том и о сём. Изнурительно.

  - Видеть, как ты корчишь из себя Верховного Короля Вселенной - тоже изнурительно.

  - Смотри-ка, снова овсянка. Дыханье Худа, Буян, я уже так ею набит, что сморкаюсь...

  - Это не овсянка, а плесень.

  - Грибы, идиот.

  - А есть разница? Насколько я знаю, трутни разводят их в подмышках.

  - Достал, Буян. Я велел прекратить жаловаться?

  - Отлично. Если я найду причину прекратить жаловаться, сразу прекращу. Но мне же приказано не думать, а как я найду причину, не думая? Ха!

  Геслер скривился: - Боги подлые, Буян! Я себя чувствую стариком.

  Рыжебородый мужлан помолчал. Кивнул. - Да-а. Чертовски глупо. Мне уже кажется, что через месяц помру от старости. Боли и ломота, всё такое. Хочу бабу. Десять баб. Ромовую Бабу и Шпигачку, вот кого хочу - почему гадский ассасин их не захватил? Я был бы счастлив.

  - Тут есть Келиз, - буркнул Геслер.

  - Не могу клеиться к Дестрианту. Не положено.

  - Она вполне привлекательна. Уже была мамашей...

  - При чем тут это?

  - У них отвислые груди, верно? И широкие бедра. Настоящая женщина, Буян. Знает, как надо ворочаться под мехами. И этот взгляд... хватит гавкать, ты понимаешь, о чем я. У женщин, которые родили дитя, такой взгляд - они прошли через самое худшее и вышли по другую сторону. Уж они знают, как делать туда-сюда, а ты знаешь, что они одним взглядом могут тебя превратить в дрожащее мясо. Мамаши, Буян. Давайте мне мамаш, и других баб не надо. Вот так я говорю.

  - Да ты больной.

  - Если бы не я, ты так и висел бы на том утесе. Горстка костей, птицы вьют гнезда в волосах, пауки живут в глазницах.

  - Если бы не ты, я туда не полез бы.

  - Полез бы.

  - Почему это?

  - Потому, Буян, что ты никогда не думаешь.

  Он собирал вещички. Маленькие вещички. Сверкающие камни, осколки кристаллов, сучки с фруктовых деревьев. И нес с собой, а когда мог - садился на пол и раскладывал их, создавая загадочные узоры или не узоры, а просто случайные сочетания. Потом смотрел на них. И всё.

  Этот ритуал, виденный уже десятки раз, по-настоящему тревожил Баделле, хотя она не понимала, почему.

 У Седдика вещички в кошеле

И этот мальчик пробует всё помнить

Хотя я говорила нет

Воспоминания мертвы

Воспоминания - осколки и сучки

Когда их достают из кошелей

Я на ладонях вижу только пыль

Решили мы от памяти уйти

Чтоб сохранить покой внутри голов

Мы были юными

Но ныне мы лишь духи

В снах живущих

Рутт девочку несет в суме

И Хельд запоминает всё

Но не рассказывает никому из нас

Хельд видит сны осколков и сучков

И понимает, что они такое.    

  Она хотела было передать слова Седдику, зная, что он сохранит их в истории, которую рассказывает сам себе, закрыв глаза; но потом ей подумалось, что ему не нужно слышать, чтобы знать, и что рассказываемая им история неподвластна никому. "Я поймана его историей. Я летала по небу, но небо - это изнанка черепа Седдика, и нет пути наружу. Поглядите, как он изучает свои вещички, поглядите, какое у него смущенное лицо. Тонкое. Пустое. Лицо, желающее наполниться - но никому его не наполнить". - Икариас наполняет наши животы, - сказала она, - и лишает нас всего иного.

  Седдик поднял голову, встретил ее взор и отвернулся. Звуки из окна, голоса в сквере. Семьи пускали корни, проникая в хрустальные стены и потолки, полы и залы. Старшие мальчики становились как-бы-отцами, старшие девочки как-бы-матерями; совсем маленькие убегали, но не надолго; они бежали, словно обезумев от возбуждения, только чтобы остановиться через несколько шагов - лица темнели от страха и смущения, и они стремглав мчались назад, в объятия родителей.

  "Вот зло воспоминаний".

  - Мы не можем оставаться здесь, - сказала она. - Кто-то нас ищет. Нужно пойти навстречу. Рутт знает. Вот почему он уходит на край города, смотрит на запад. Он знает.

  Седдик начал собирать вещички. В кошель. Словно мальчик, уловивший что-то уголком глаза, обернувшийся - и ничего не увидевший.

  "Если ты не помнишь, значит, у тебя не было ничего, достойного воспоминаний. Седдик, мы бежим от даров. Не наполняй прошлое". - Мне не нравятся твои безделушки, Седдик.

  Он словно вжался внутрь себя. Он не встречал ее взора, завязывая мешочек и пряча под истлевшую рубашку.

  "Не люблю их. Они жгутся".

  - Хочу отыскать Рутта. Пора готовиться. Икариас убивает нас.

  - Я знала когда-то женщину. В своей деревне. Женатую. Ее муж был человеком, которого можно было хотеть - словно раскаленный камень пылал в твоих кишках. Она шла за ним, на шаг позади, по главной улице между хижин. Она шла - и не отрывала от меня взгляда. Знаешь, почему? Она смотрела на меня, чтобы я не смотрела на него. Мы всего лишь обезьяны, только без волос. Когда отвернется, помочусь ей в гнездо на голове - так я решила. Нет, я сделаю гораздо больше. Соблазню мужа. Сломаю его. Лишу чести, цельности, самоуважения. Сломаю между ногами. И тогда, идя по улице, она не посмеет глядеть мне в глаза. Никогда.

  Сказав так, Целуй-Сюда потянулась за кувшином.

  Вождь племени Гилк, Спакс, хмуро посмотрел на нее. Громко рыгнул. - Значит, любовь так опасна?

  - Кто говорил о любви? - возразила она, лениво взмахнув кувшином. - Речь об обладании. И краже. Вот от чего женщины сочатся, вот от чего у них сверкают глаза. "Берегись темных полос в бабьей душе".

  - У мужиков тоже такие есть, - пробормотал он.

  Она выпила, передала кувшин в ожидающие руки. - Они разные.

  - Почти всегда. Но, может, и нет. - Он сделал глоток, утер бороду. - Обладание ценно лишь для того, кто боится терять. Если ты осел на месте, тебе ни к чему стремиться... но многие ли из нас осели? Клянусь, немногие. Мы беспокойный народ, и чем старше становимся, тем больше беспокоимся. Самое грустное, что старик желает обладать как раз тем единственным, чего лишился навсегда.

  - Чего это?

  - Добавь тому мужику из деревни пару десятков лет - и его жене не придется смотреть в глаза соперницам.

  Она хмыкнула, взяла палку и сунула под лубки на ноге. Яростно почесала. - Что сталось с достойными целителями?

  - Говорят, магия почти что пропала в здешних землях. А ты шустрая?

  - Вполне.

  - Пьяная?

  - Вполне.

  - Вот чего мужик вдвое тебя старше желает услышать от женщины.

  Кто-то появился на фоне света. - Вождь, королева зовет тебя.

  Спакс со вздохом поднялся. Сказал Целуй-Сюда: - Подумай о моих словах.

  - Так не получается. Мы цветочки, но цветение недолго длится. Упустил случай - что же, слишком плохо. Для тебя. Ну, этой ночью.

  - Умеешь ты дразниться, чертова малазанка.

  - Зато ты вернешься.

  Он подумал и фыркнул: - Может быть. Но не рассчитывай.

  - Не сорванный цветок будет преследовать тебя до конца дней, Баргаст.

  - Сомневаюсь, что упустил случай, Целуй-Сюда. Далеко ли ты убежишь?

  - Остер ли мой нож?

  Спакс засмеялся. - Лучше не заставлять их высочество ждать. Оставь мне рома, ладно?

  Она пожала плечами: - Я такая ненадежная.

  Оставшись одна, Целуй-Сюда приуныла. Личный одинокий костерок за пределами бесполезных дозоров, боль в мозолях и раздирающее чувство вины - о, как она тоскует по всему этому. "Неужели? Может, и да. Значит, не все они мертвы. Отлично. Мы прибыли слишком поздно. Плохо. Или нет. А нога, ну, вряд ли это можно назвать уловкой трусихи. Да? Я пыталась скакать с хундрилами, не так ли? По крайней мере думала, что пытаюсь. Так это выглядит. Хорошо".

  Она снова выпила болкандийского рома.

  Спакс - мужчина, любящий женщин. Она всегда предпочитала такую компанию, а не трусливых сосунков, считающих, будто робкое подмигивание может - боли подлые - быть завлекательным. Нет, наглецы лучше. Подмигивание - игры жалких трусов. Все эти неуклюжие слова, ухаживания - к чему? "Если хочешь меня, приди и возьми. Я могу даже согласиться.

  Хотя скорее я просто рассмеюсь. Чтобы увидеть, как тебе больно".

  Они идут к остаткам Охотников за Костями. Кажется, никто не знает, насколько плохи дела - или ей не говорят. Она видела разрывающую горизонт магию, когда подкованные гвоздями сапоги Эвертинского легиона грохотали за спиной. Видела лунное отродье - объятую дымом и пламенем гору в небе.

  "Так было предательство? То, которого боялась Смола? Сестра, жива ли ты?

  Разумеется, я не хочу назад. Не хочу знать. Надо бы высказать то, что думаю. "Иди к Худу, королева. И ты, Спакс. Я скачу на юг". Не хотелось бы мне увидеть лица этих жалких выживших. Весь их шок, ужас, всё то, что вы видите на лицах людей, не понимающих, почему они еще живы, когда многие товарищи погибли.

  Любая армия - котел, и пламя всё сильнее поднимается со всех сторон. Мы варимся, кипим, становясь кусками серого мяса. Королева Абрасталь, аппетит людей вроде тебя не утолить ничем. Вы разеваете рты, мы лезем внутрь. Ох, блевать тянет".

  Когда три дня назад прискакали двое хундрилов, Целуй-Сюда отвернулась. Она как наяву видела нож, которым убивает свое любопытство: быстрый разрез, поток - и тишина. К чему знать, когда знание станет привкусом соли и железа на языке?

  Она тянула ром, радуясь онемению горла. Пожирать огонь стало легко. Все легче.

  Внезапное воспоминание. Первый раз в строю, первый день в морской пехоте. Неровная шеренга. Какой-то кривобокий старший сержант подходит к ним, ухмыляясь не хуже гиены, завидевшей хромую газель. Смола выпрямила спину, пытаясь явить должное старание. Бадан Грук - увидела она, бросив быстрый взгляд - смотрит потерянно. Наверное, впервые понял, куда завела его любовь.

  "Ты, проклятый дурак. Я могла играть. Ты не мог, ведь для таких, как ты, не существует игр. Их нет в Худом обгаженном мире долга и чести".

  "Дюжина, да?" - сказал старший сержант, лыбясь всё сильнее. "Клянусь, трое годятся. Остальные... ну, половину мы закопаем, а другую половину пошлем в регулярную пехоту. Там живут все неудачники".

  "Какая половина", спросила Целуй-Сюда.

  Глаза ящера уставились на нее. "Ты о чем, милашка-кругляшка?"

  "Какая половина того, кто окажется на середине двух ваших половин, пойдет в обычную пехоту? Нижняя половина? Для маршировки сойдет. Но..."

  "Ты из этих, да?"

  "Из каких? Тех, что умеют считать? Девять на два не делится. Конечно", добавила она, широко улыбаясь, "морпехи, может, не нуждаются в умении считать, а старшие сержанты среди них самые тупые. Да, я так и начинаю думать".

  Никогда она не была ближе к тысячам изгнанных с позором. "Дыра в заднице. Людям с такой ухмылкой не хватает чувства юмора. Но в чудеса я не верю".

  Она снова заработала палкой. "Нужно было сломать его между ног. Да, Целуй-Сюда смеется последней. Выигрывает в каждой партии". - В каждой, да. Разве не очевидно?

  Спакс постарался ослабить ремешки своих черепашьих доспехов. Пластины свободно качались, звякая, многочисленные фетиши звенели - он шагал, наслаждаясь переливами звуков. Будь он тощим недоноском, такого эффекта не получалось бы; но он достаточно велик и достаточно громок, чтобы заменять целый взвод. Воинственное привидение, производящее драматическую сцену, даже приходя по банальным поводам.

  Шатер королевы походил на дворец больше всего, что можно было найти в Пустошах. Раздвигая плечами шелковые завесы, бросая тяжелые латные перчатки на стол с картами, он испытывал немалое удовольствие. - Высочество, я здесь.

  Королева Абрасталь расположилась в резном кресле, вытянув ноги и следя за ним из-под опущенных век. Рыжие волосы, недавно вымытые и расчесанные, свисали свободными прядями. Когда Баргаст отмеривал ей ответный небрежный взгляд, у него кое-то зашевелилось в чреслах.

  - Сотри с губ проклятую ухмылку, - проворчала Абрасталь.

  Его брови поднялись. - Что-то не так, Огневласка?

  - Только твои мысли. Я точно знаю, о чем ты сейчас думаешь.

  - Высочество, даже родившись в переулке за кабаком, ты была бы королевой в моих глазах. Осуждай меня за восхищение, если угодно - но сердце мое не изменить.

  Она фыркнула: - Ты пахнешь ромом.

  - Я преследовал загадку, Высочество.

  - О?

  - Женщина с ониксовой кожей. Малазанка.

  Королева закатила глаза. - Боги подлые, ты хуже крокодила в сезон спаривания.

  - Не эту загадку, Огневласка, хотя дай шанс - я и ее разрешу. Нет, что меня удивляет - так это явное отсутствие, э... рвения. Не такого солдата я ожидал.

  Абрасталь повела рукой: - Тут нет загадки, Спакс. Женщина труслива. Такие есть в любой армии, почему бы малазанской чем-то отличаться?

  - Она же морячка, - ответил он.

  - И?

  - Морские пехотинцы почти в одиночку завоевали Летер, Высочество, а она из них. На Генабакисе целые армии могли разбежаться, едва услышав, что против них брошены малазанские морпехи. От них воняет магией и морантскими припасами, и они никогда не сдаются - нужно прикончить всех, до последнего мужчины и женщины.

  - Даже самый суровый солдат имеет предел выносливости, Спакс.

  - Ну, она была пленницей в Летере, так что ты, может, и права. Но чего же хотело ее Высочество от верного вождя?

  - Хочу, чтобы ты был со мной на переговорах.

  - Разумеется.

  - Трезвым.

  - Если настаиваешь. Но предупреждаю: меня терзает то же, что всех моих воинов. Мы жаждем битвы - мы нанялись в Болкандо лишь потому, что ожидали вторжения или сразу двух. Вместо этого мы маршируем, словно треклятые солдаты. Доберись мы до Охотников вовремя...

  - Пожалели бы, скорее всего. - Лицо Абрастали омрачилось.

  Спакс попытался ухмыльнуться: - Ты веришь тем хундрилам?

  - Верю. Особенно после предупреждения Фелаш - хотя и подозреваю, что пророчество Четырнадцатой Дочери относится к чему-то, что еще ждет впереди.

  - Еще гигантские двуногие ящерицы?

  Она пожала плечами, покачала головой. - Нет, не думаю... но увы, всё это лишь внутреннее чувство. Увидим, что мы увидим на переговорах.

  - Малазане не покорили Баргастов Гилка, - сказал Спакс.

  - Боги подлые, если ты покажешься таким ощетинившимся...

  - Избавьте духи, Высочество. При виде их я стану тем единственным зайцем, которого не смог поймать орел. Примерзну к земле, намочу штаны.

  Глаза Абрастали медленно расширялись. - Вождь, - пораженно сказала она, - ты их боишься.

  Он поморщился и кивнул.

  Королева Болкандо резко встала, глубоко вздохнув (глаза Спакса невольно уставились на обширную грудь). - Я встречу их Адъюнкта, - сказала она торжественно. Взор пригвоздил Баргаста к месту. - Если мы действительно вновь найдем гигантских двуногих ящериц с гибельной магией... Спакс, ты снова будешь похваляться смелостью своего народа?

  - Смелость, Высочество? Ты ее получишь. - Он помедлил, потряс головой. - Огневласка, я тоже буду всматриваться в этих солдат, но я заранее боюсь того, что увижу. Они перешли роковую грань.

  - И ты не желаешь видеть эту истину, так?

  Вождь хмыкнул: - Давай скажем так: и хорошо и плохо, что ваши запасы рома почти кончились.

  - Это и была наша измена?

  Танакалиан обдумал сказанное, смотря в глаза суровой, железной женщины так долго, как только смог. - Смертный Меч, вы знаете, что мы просто не могли подойти вовремя. Нас подвели обстоятельства, не верность.

  - Пока что, - ответила она, - вы, сир, говорите мудро. Завтра мы едем в лагерь Охотников за Костями. Подготовьте эскорт в пятьдесят братьев и сестер. Возьмите целителей и самых старших, опытных бойцов.

  - Понимаю, Смертный Меч.

  Она глянула на него, изучая лицо, а потом снова уставилась на озаренное нефритом юго-восточное небо. - Если вы не понимаете, то они поймут.

  "Вы загнали меня в угол, Смертный Меч. Вы заламываете мне руку. Неужели на вашем пьедестале есть лишь одно место? Что вы сделаете, когда встанете лицом к лицу с Адъюнктом? С Брюсом Беддиктом?

  Но, говоря ближе к теме - что вы знаете об измене? Я вижу в грядущем меч. Вижу кровь на его лезвии. Вижу Напасть, стоящую в одиночестве, и шансы ее невозможно малы".

  - На переговорах, - сказала Кругхева, - будете поддерживать мнения нашего совета, сир.

  Он поклонился. - Как пожелаете.

  - Она была ранена, - продолжала Кругхева. - Мы со всей почтительностью сомкнемся для ее защиты.

  - Защиты, сир?

  - Так делают киты-охотники, когда кто-то из их клана болен.

  - Смертный Меч, это же будут переговоры товарищей. Наш клан, если вам угодно так нас называть, не подвергается атаке. Никаких акул. Никаких дхенраби и гарелитов. От кого же ее защищать?

  - От тьмы собственных ее мыслей, не иначе. Не могу быть уверена, но боюсь - она из тех, что грызут рубцы, желая разбередить их, жаждая вкусить кровь.

  - Смертный Меч, как мы сможем защитить ее от нее самой?

  Кругхева помолчала. Вздохнула. - Пусть взор ваш будет твердым. Изгоните всякую тень из ума, закалите решимость в ярчайшем серебре. Мы возвращаемся на путь, не ведая сомнений. Нужно еще разъяснять, Надежный Щит?

  Он снова поклонился.

  - Оставьте меня теперь.

  Танакалиан развернулся и вышел на склон. Ровные ряды костров мерцали в низине, на полотняных стенках шатров играли свет и тени. В пяти тысячах шагов на запад виднелось иное сияние - лагерь Болкандо. "Переговоры товарищей, клан. Или нет? Для Болкандо в этой схеме нет места.

  Говорят, ей сильно досталось, но теперь она оправляется. Говорят, над ее бесчувственным телом, на поле битвы случилось нечто невозможное. Говорят - и пламя пылает в глазах - что Охотники за Костями пробудились в тот день, и сердце армии было там, рядом с лишенным сознания Адъюнктом.

  Уже рождается легенда, но мы не видели ее основы. Не сыграли своей роли. Имя Серых Шлемов Напасти - зияющее отсутствие в перекличке героев".

  Несправедливость произошедшего терзала его. Он Надежный Щит, но его объятия остались пустыми. Отверстая пасть Бездны между руками. "Всё изменится. Я добьюсь этого. И все узрят. Наше время близится.

  Кровь, кровь на мече. Боги, я почти ощущаю ее вкус".

  Она глубоко затянулась завернутой в листья палочкой, чувствуя, как напрягаются все мышцы в шее и челюстях. Выпустив дым из носа и рта, повернулась к охваченным темнотой северным равнинам. Другие, подходя к этому краю укрепленного лагеря, обычно поворачиваются туда, где хорошо видны укрепления малазан. Подходят и смотрят, словно пилигримы перед святым капищем, неожиданным храмом на пути. Она полагала, что в молчании они пытаются вместить в свой мир угрюмый свет костров, двигающиеся вокруг них фигуры, отблески знамен, подобных потрепанной ураганом рощице. Найти место для всего этого вроде бы легко. Но не тут -то было.

  Они могут морщиться от боли в собственных ранах, вспоминать о прорехах в собственных рядах - но всё это кажется тенью чего-то более великого, нежели всё виданное ранее. Есть даже специальное слово... Атри-Цеда Араникт снова затянулась палочкой, скосив глаза на разгоревшийся перед лицом огонек.

  "Одна ученая как-то сравнила это с огнем власти и всем, что он символизирует. Ха. Та ученая трудилась, чтобы обосновать свои привычки. Глупая женщина. Они твои - так наслаждайся, а когда придется оправдываться, держи рот на замке. Философия? Да ладно вам.

  Спросите солдата.

  Солдат знает все насчет дыма. Что входит, что выходит, и есть ли разница в проклятом итоге".

  Летерийцы с честью вели себя на поле той жуткой битвы. Отвлекли врага. Кровью и болью обеспечили удачное отступление малазан... "нет, назовем это правильно. Бегством. Едва прогудели рога, невероятная стена железа превратилась в тростник, вырванный и унесенный диким ветром".

  И даже так. Летерийские солдаты приходят на закате или перед зарей на самый край лагеря, смотрят через заросшие кустами пустоши на малазан. Они не думают об отступлении или бегстве. Они думают о том, что было перед ним.

  Есть особое слово для их чувств.

  "Смирение".

  - Дорогая. - Он встал позади, подойдя легко и робко, как ребенок.

  Араникт вздохнула: - Я забываю, что значит спать.

  Брюс Беддикт встал рядом. - Да. Я проснулся и заметил твое отсутствие, и оно заставило меня думать.

  Когда-то она нервничала в присутствии этого мужчины. Когда-то она воображала запретные сцены, как всякий, сплетающий желания и заранее знающий их невыполнимость. А сейчас уход из постели заставляет его тревожиться. "Несколько дней - и меняется мир". - Думать о чем?

  - Не знаю, стоит ли говорить.

  Его тон был грустным. Она наполнила легкие дымом и медленно выдохнула. - Спорю, что уже слишком поздно, Брюс.

  - Прежде я не любил. Не так. Никогда не ощущал себя столь... беспомощным. Как будто, даже не заметив, отдал тебе всю силу.

  - Детские рассказы о таком молчат, - чуть помедлив, отозвалась Араникт. - Принц и принцесса, героические и сильные, равные в великой завоеванной любви. Сказки кончаются на взаимном обожании.

  - Звучит горьковато.

  - Звучит как поздравление себя, - сказала она. - Все эти сказки - о нарциссизме. Ловкость рук, зеркало героя - принцесса для принца, принц для принцессы - но на деле всё об одном. О самовлюбленности знати. Герои получают лучших любовниц, это награда за смелость и добродетель.

  - И любовницы эти - всего лишь зеркала?

  - Сверкающие серебром.

  Она чувствовала, как внимательно он на нее смотрит.

  - Но, - сказал он вскоре, - тут ведь иное дело? Ты не мое зеркало, Араникт. Ты - нечто иное. Я не отражаюсь в тебе, как и ты во мне. Так что же мы отыскали и почему я готов встать перед ним на колени?

  Кончик палочки засиял новорожденным солнцем - только чтобы погаснуть через мгновение жизни. - Откуда мне знать, Брюс? Я словно вижу тебя под углом, никому не доступным, и нас не разделяет ничто. Фокус со светом, и твои укрепления падают. Ты чувствуешь себя уязвимым.

  Он хмыкнул: - Между Теолом и Джанат не так.

  - Да, я о них слышала, и кажется, им не важно, кто и под каким углом смотрит. Он ее король, она его королева, и остальное просто проистекает. Смею думать, это редчайшая любовь.

  - А у нас не так, Араникт?

  Она промолчала. "Как я посмею? Я чувствую себя раздувшейся, словно проглотила тебя целиком, Брюс. Иду с весом тебя внутри, и никогда такого со мной не было". Она отбросила остаток палочки. - Ты слишком много беспокоишься, Брюс. Я твоя. Пусть так и будет.

  - Но ты также и моя Атри-Цеда.

  Она улыбнулась во тьме. - Именно это и привлекло меня сюда.

  - Почему?

  - Что-то скрывается. Вокруг нас, тонкое как дым. Пока что оно проявилось лишь раз, в битве, среди малазан - там, где Адъюнкт упала и лишилась сознания. Есть скрытая рука, Брюс, и я ей не доверяю.

  - Где Адъюнкт упала? Но, Араникт, случившееся там спасло жизнь Таворы и, возможно, жизни всех оставшихся малазан. На'рхук пятились с того места.

  - Но я все еще этого боюсь, - настаивала она, доставая новую палочку ржавого листа. - Союзники должны понимать друг друга. - Она достала серебряную коробочку смоляного зажигателя. Ночной ветер помешал попыткам высечь искру, она встала за спину Брюса и попыталась снова.

  - Союзники, - сказал он, - имеют каждый своих врагов. Полагаю, показать себя - это риск.

  Вспышка пламени, кончик палочки загорелся. Она шагнула назад. - Думаю, это разумное замечание. Ну, я полагаю, мы всегда подозревали: Адъюнкт ведет не личную войну.

  - Хотя желала бы обратного, - сказал он с каким-то ворчливым уважением.

  - Завтрашние переговоры могут стать весьма разочаровывающими, - заметила Араникт, - если она не перестанет скрытничать. Нам нужно знать то, что знает она. Понимать, чего она ищет. А более всего нам нужно понять, что случилось в день На'рхук.

  Он протянул руку, удивив ее прикосновением к щеке, а потом поцеловал. Она гортанно засмеялась. - Опасность - лучшее стимулирующее зелье, Брюс?

  - Да, - прошептал он, но сделал шаг назад. - Сейчас я обойду периметр, Атри-Цеда, чтобы встретить зарю с солдатами. Ты отдохнешь к началу переговоров?

  - Более-менее.

  - Хорошо. До скорого.

  Она смотрела ему в спину. "Возьми меня Странник! Он выкарабкался".

  - Растяжки останутся растяжками, - проворчала Хенават. - К чему это?

  Шельмеза продолжила втирать масло в обвисший живот женщины. - К тому, чтобы тебе было хорошо.

  - Ну, я подтверждаю, хотя и думаю, тут виновато скорее твое внимание.

  - Именно этого не понимают мужчины, - отозвалась молодая женщина, наконец севшая прямо и начавшая вытирать руки. - В наших душах есть железо. Как же иначе?

  Хенават отвела взгляд, напряглась. - Последнее мое дитя. Единственное.

  На это Шельмеза не нашла ответа. Атака против На'рхук забрала жизни всех детей Хенават. ВСЕХ. "Это жестоко, но гораздо хуже было - оставить жизнь Желчу. Где мать сгибается, отец ломается. Они ушли. Он повел их на смерть, а сам выжил. Духи, что за безумный дар".

  Атака терзала разум самой Шельмезы. Она мчалась сквозь копья молний, тела по сторонам взрывались, люди лопались, поливая ее кипящей кровью. Конское ржание, грохот падающих животных, хруст костей... даже сейчас в памяти оживает жуткий котел, вихрь звуков, желающий вырваться из ушей наружу. Она стоит на коленях в шатре Хенават, содрогаясь от воспоминаний.

  Старшая женщина, похоже, что-то учуяла, ибо протянула морщинистую руку, коснувшись бедра Шельмезы. - Так бывает, - пробормотала она. - Я вижу это во всех выживших. Волна воспоминаний, ужас в глазах. Но я говорю: это пройдет.

  - Для Желча тоже?

  Рука чуть не отдернулась. - Нет. Он Вождь Войны. Ему не будет избавления. Та атака не ушла в прошлое. Он переживает ее снова и снова, миг за мигом. День и ночь. Я потеряла его, Шельмеза. Мы все его потеряли.

  Восемьсот и еще восемьдесят воинов осталось. Она стояла среди них, бродила среди оставленных отступлением обломков, вида то, что видела. "Никогда больше нам не сражаться. Никогда - с прежней доблестью и удалью. Наша военная эффективность, как сказали бы малазанские писцы, подошла к концу". Хундрилы Горячих Слез уничтожены. Не из-за нехватки смелости. По гораздо более страшной причине. "Нас мгновенно сделали бесполезной рухлядью". Что может сильнее сломать дух, чем такие мысли?

  Нужен новый Вождь Войны, но она подозревает: никто не выставит себя. Воля мертва. Ни кусочка не осталось, не собрать.

  - Я буду на переговорах, - сказала Хенават, - и хочу взять тебя, Шельмеза.

  - Твой муж...

  - Лежит в палатке старшего сына. Не принимает ни еды, ни воды. Намерен уморить себя голодом. Вскоре мы сожжем его тело на костре, но это будет лишь формальностью. Я уже начала скорбеть.

  - Знаю... - с сомнением начала Шельмеза, - что вам жилось сложно. Слухи о его склонностях...

  - И это самое горькое, - оборвала ее Хенават. - Желч, он... склонялся во все стороны. Я давно научилась это принимать. Что жалит сильнее всего - мы снова нашли друг друга перед битвой. Пробудились к взаимной любви. Это было... это было счастье. Снова. На короткие мгновения. - Она умолкла, зарыдав.

  Шельмеза придвинулась к ней: - Расскажи о ребенке во чреве, Хенават. Я никогда не был беременна. Скажи, каково это. Чувствуешь себя наполненной? Он шевелится - говорят, они иногда шевелятся.

  Улыбаясь сквозь горе, Хенават сказала: - А, ладно. Каково это? Ты словно проглотила целую свинью. Продолжать?

  Шельмеза засмеялась - короткий, неожиданный всплеск - и кивнула. "Расскажи о чем-то добром. Чтобы заглушить стоны".

  - Дети заснули, - сказала Жастера, вставая на колени рядом с ним. Поглядела в лицо мужчины. - Вижу, как много они взяли от тебя. Твои глаза, твой рот...

  - Замолчи, женщина, - бросил Желч. - Я не лягу с вдовой сына.

  Она отодвинулась. - Тогда ляг хоть с кем-то, ради милостей Худа.

  Он отвернулся, уставился на стену палатки.

  - Зачем ты здесь? - спросила она требовательно. - Пришел в мою палатку, словно призрак всех потерь. Мне недоставало горестей? Чего тебе нужно? Погляди. Я предлагаю свое тело - давай разделим горе...

  - Хватит.

  Она чуть слышно зашипела.

  - Лучше бы ты предложила удар ножом, - сказал Желч. - Сделай так, женщина, и я благословлю тебя на последнем издыхании. Нож. Подари мне боль, порадуйся, увидев, как я страдаю. Сделай это, Жастера, во имя моего сына.

  - Самолюбивый кусок дерьма, почему я должна тебя жалеть? Убирайся. Найди другую дыру и там прячься. Думаешь, внукам приятно тебя видеть таким?

  - Ты не рождена среди хундрилов, - сказал он. - Ты из семкийцев. Не понимаешь нашего образа жи...

  - Хундрилы были внушающими страх воителями. И остаются ими. Ты должен встать еще раз, Желч. Собрать духов - всех - и спасти свой народ.

  - Мы не виканы, - прошептал он, снова вцепившись ногтями в лицо.

  Она яростно выругалась. - Боги подлые, ты действительно думаешь: Колтейн и клятые его виканы управились бы лучше?

  - Он нашел бы путь.

  - Дурак. Не удивляюсь, что даже жена на тебя злится. Не удивляюсь, что все твои любовники отвернулись...

  - Отвернулись? Они все погибли.

  - Найди новых.

  - Кто полюбит труп?

  - Наконец-то разумный вопрос, Вождь. Кто? Ответ лежит перед тобой, старый дуралей. Уже пять дней. Ты Вождь Войны. Встряхнись, очнись, чтоб тебя.

  - Нет. Завтра я передам народ под опеку Адъюнкта. Горячих Слез больше нет. Кончено. Мне конец.

  Лезвие ножа повисло перед глазами. - Этого ты хочешь?

  - Да, - шепнул он.

  - Куда ударить вначале?

  - Сама решай.

  Нож исчез. - Ты сам сказал - я из семкийцев. Что я знаю о милосердии? Найди собственный путь к Худу, Желч. Виканы умерли бы так же, как умерли твои воины. Никакой разницы. Бывают проигранные битвы. Таков путь мира. Но ты еще дышишь. Собери народ - все смотрят на тебя.

  - Уже нет. Никогда не повести мне воинов в битву.

  Она что-то прорычала и ушла, оставив его одного.

  Он смотрел на стенку, слушал свои бесполезные вдохи и выдохи. "Знаю, что это такое. Страх. Всю жизнь он ждал меня в холодной ночи. Я совершил ужасное, и наказание всё ближе. Прошу, поспеши.

  Ибо ночь эта холодна, и подкралась она слишком близко".

Глава 4

Ничего не знали мы,

Но теперь узнали всё.

На глаза не попадись,

В них зияет пустота.

В наши лица посмотри

И пойми нас, если смел.

Мы кожа войны.

Мы кожа войны.

Ничего не знали мы,

Но теперь узнали всё...

"Кожа", Сейярас

"Столько пота, что утонуть можно". Он задрожал под мехами, как и каждую ночь после сражения. Он вскакивает измученный, с колотящимся сердцем. За веками плавают обрывки образов. Кенеб за миг до того, как его разорвало на куски - поворачивается в седле, смотрит на Блистига холодно, понимающе. Между ними десяток шагов. Взоры скрестились. Но это же невозможно. "Знаю, что невозможно. Я был довольно далеко. Он не оборачивался, не оглядывался. Не видел меня. Никак не мог.

  Не стенай в темноте, Кенеб. Не смотри на меня. Я ни при чем. Оставь меня".

  Но эта треклятая армия не умеет сдаваться, не знает, что такое бежать от превосходящих сил врага. Каждый солдат сам по себе - так бывает при бегстве. Но они же ПОДДЕРЖИВАЛИ ПОРЯДОК. "Мы были с вами, Кулак Блистиг. Видите, как стучат наши сапоги. Идем на север, да? Они не преследуют, сэр, и это хорошо. Уже нет его за затылке, сэр - ну вы понимаете, дыхания Худа. Нет на затылке. Мы в полном порядке, сэр. В полном..."

  - Полный порядок, - прошептал он сумраку палатки. - Мы должны были разлететься с ветрами. Найти путь назад. К цивилизации. К здравому рассудку.

  Пот высыхал и впитывался в изнанку меха, уже почти сырого. Его все еще трясло, живот болел от страха."Что со мной? Они смотрят. Там, в темноте. Колтейн. Дюкер. Тысячи за стеной Арена. Смотрят, взирают на меня с крестов. А теперь и Кенеб на коне. Рутан Гудд. Быстрый Бен. Мертвецы ждут. Удивляются, почему я не среди них. Я должен быть там.

  Они знают: мне здесь уже не место".

  Когда-то он был отличным солдатом. Достойным командиром. Достаточно умным, чтобы сохранить жизни гарнизона. Героем, спасшим Арен от Вихря. Но потом прибыла Адъюнкт, и все пошло не так. Она перевела его, вырвала из Арена - где его сделали бы Верховным Кулаком, городским Защитником. Ему дали бы дворец.

  "Она украла мое будущее. Мою жизнь".

  Малаз был еще хуже. Там обнажилось гнилое ядро империи. Маллик Рель, предатель Аренского легиона, убийца Колтейна и Дюкера и всех прочих - нет, никто в том не сомневался, но Джисталь всё же был там, шептал на ушко Императрице, и его мщение виканам далеко не было закончено. "И мщение нам. Ты завела нас в змеиное гнездо, Тавора, и многие снова умерли. Никогда не прощу тебя за все, тобою сделанное".

  Стоя перед ней, он исходил желчью. Каждый раз чуть не трепетал от желания схватить ее за шею, раздавить ей горло, выкрикнуть все обиды, пока свет не покинул мертвые тускнеющие глаза.

  "Когда-то я был хорошим командиром. Достойным солдатом.

  Теперь я живу в ужасе. Что она сделает в следующий раз? И'Гатана было недостаточно. Малаза было недостаточно. И Летера, как выясняется, тоже. На'рхук? Недостаточно. Проклятие тебе, Тавора. Я умер бы за достойное дело. Но это?"

  Такой ненависти он прежде не ведал. Яд полнит его, а мертвецы смотрят через дыры Худова королевства. "Я ее убью? Этого вы требуете? Скажите!"

  Стенки шатра стали светлее. День - и переговоры. Адъюнкт, вокруг кулаки - всё новые, лишь один выжил. "Но кто посмотрит на меня? Кто пойдет за мной? Не Добряк. Не Сорт. Даже не Ребенд со Скенроу. Нет, новые кулаки и их доверенные офицеры смотрят сквозь меня. Я уже призрак, дух, готовый к забвению. Чем я заслужил?!"

  Кенеба больше нет. С Летераса Кенеб единолично занимался командованием Охотниками за Костями. Организовал поход, поддерживал снабжение, дисциплину и порядок. Короче, занимался всем. У некоторых людей есть такой талант. "Управлять гарнизоном было достаточно просто. Наш толстый квартирмейстер совал руку во все карманы, этот улыбчивый олух с острыми глазами, а поставщики так и кишели вокруг. Все, что было нужно - подписать требование. Иногда даже без писанины - только подмигнуть, кивнуть...

  Патрули выходили. Патрули возвращались. Смена вахт, бдительная стража у ворот. Мы поддерживали мир, а мир делал нас счастливыми".

  Но армия на марше - иное дело. Вопросы снабжения успели его измучить, иссушили разум. Слишком о многом нужно думать и заботиться. "Отлично, теперь мы стали легче... ха, как приятно сознавать. Регулярная армия с горсткой панцирников и морпехов. Итак, припасов более чем достаточно, если такое вообще бывает.

  Но не надолго. Она хочет, чтобы мы пересекли Пустоши - а что ждет за ними? Пустыня. Беспроглядная. Нет, нам грозит голод, пусть фуры и перегружены. Голод, жажда.

  Я не возьмусь. И не просите. Не надо".

  Но они ведь не попросят, да? Потому что он не Кенеб. "Нет причин вообще показываться. В их компании я хуже Банашара. Он хотя бы смел, приходит пьяным и смотрит в лицо недовольной Таворе. Особый сорт смелости".

  В лагере стало шумнее, ведь приближается заря. Тихие разговоры, тупая тварь пробуждается к грубым истинам; глаза моргают, души дрожат. "Мы ходячие мертвецы. Чего ты еще хочешь, Тавора?"

  Много чего. Он чувствует это не хуже, чем звериные зубы в теле.

  Тихо зарычав, он откинул одеяла и сел. Шатер Кулака. Много пространства ради ничего. Сырой воздух ждет его героического подъема, блеска богоподобной мудрости. Он натянул одежду, подобрал отсыревшие сапоги, потряс, выгоняя возможных скорпионов и пауков. С трудом всунул ноги. Ему хотелось отлить.

  "Когда-то был отличным офицером".

  Кулак Блистиг развязал веревочку на пологе и вышел наружу.

  Добряк огляделся. - Капитан Ребенд.

  - Кулак?

  - Найдите мне Прыща.

  - Старшего сержанта Прыща, сэр?

  - Прыща любого чина, который он себе присвоил этим утром. Да. Узнаете его по черным глазам. - Добряк помедлил, размышляя. - Хотелось бы знать, кто сломал ему нос. Заслуживает медали.

  - Да, сэр. Спешу, сэр.

  Он услышал стук сапог, оглянулся. Кулак Фаредан Сорт и на шаг позади нее капитан Скенроу. Обе женщины выглядят несчастными. Добряк оскалился: - Такие лица вы намерены показать солдатам?

  Скенроу виновато отвела взор, но глаза Сорт стали тверже кремня. - Ваши собственные солдаты готовы взбунтоваться, Добряк. Не могу поверить - вы приказали...

  - Проверить снаряжение? Почему бы нет? Заставит их отскрести дерьмо от штанов и вообще почиститься. Давно пора.

  Фаредан Сорт долго смотрела на него. - Это не каприз, да?

  - Даю полезный совет, - отозвался Добряк. - Крепость в огне, черная холера убивает поваров, крысы не стали есть ваш суп, а ваша жена, завидев во дворе бродячий цирк, смазывает петли на двери в спальню. Но тут подхожу я, бью в ухо потертым сапогом. Когда очнетесь, о чем будете думать?

  Скенроу ответила: - Буду изобретать особенные способы вас убить, сэр.

  Добряк поддернул пояс. - Солнце расщепило небеса, мои дорогие. Время моей привычной прогулки.

  - Назначить охрану, Кулак?

  - Благородное предложение, капитан, но все будет отлично. О, если покажется Ребенд с Прыщом, произведите моего лучшего сержанта в новый чин. Подойдет Всемогущий Надзиратель Вселенной. Леди.

  Когда кулак ушел, Фаредан Сорт вздохнула, потерла лицо. - Ладно, - пробурчала она, - ублюдок в чем-то прав.

  - Поэтому он и ублюдок, сэр.

  Сорт подняла глаза: - Порочите репутацию Кулака, капитан?

  Скенроу выпрямилась. - Никак нет, Кулак. Констатирую факт. Кулак Добряк - ублюдок, сэр. Был им в капитанах, лейтенантах, капралах и семилетних пацанах. Сэр?

  Сорт внимательно поглядела на Скенроу. Она тяжело, тяжело приняла смерть Рутана Гудда, заставив Сорт подозревать: их связывало не простое товарищество офицеров. А теперь приходится говорить "сэр" той, что недавно была таким же капитаном. "Должна ли я поговорить? Сказать, что мне так же неловко? Есть ли смысл?" Она ведь держится. Как подобает проклятому солдату.

  "И еще Добряк. Кулак Добряк. Спаси всех нас Худ".

  - Врожденное, - сказала она вслух. - Боги подлые. Думаю, пришло время встретиться с моими новыми солдатами.

  - Обычная пехота - там простые люди, сэр. В них нет хитрого упрямства, как в морпехах. Трудностей не ждите.

  - Они разбежались, капитан.

  - Им приказали, сэр. И потому они еще живы. По большей части.

  - Начинаю видеть новую причину для задуманной Добряком проверки снаряжения. Многие ли побросали оружие, потеряли щиты?

  - Отправлены отряды для сбора всего оставшегося позади, сэр.

  - Я не о том. Они бросили оружие. Такое входит в привычку. Говорите, капитан, трудностей не будет? Может, не того рода, о которых вы думаете. Меня беспокоят другие трудности.

  - Понимаю, сэр. Тогда лучше их встряхнуть.

  - Думаю, мне придется стать весьма нелюбезной.

  - Ублюдком?

  - Неправильный род, капитан.

  - Может и да, сэр, но слово правильное.

  Если бы он был тихим. Если бы он пробрался через дым и муть вина прошлой ночи, оттолкнул боль в голове и кислый привкус на языке. Если бы сдержал дыхание, лежа словно мертвый, выражая полнейшую покорность... Тогда он смог бы ее ощутить. Колыхание глубоко внизу потрескавшейся, загрубевшей кожи земли. "Червь шевелится, и ты поистине ее чувствуешь, о жрец. Она - угрызения твоей совести. Она - твой лихорадочный стыд, заставивший покраснеть лицо".

  Его богиня приближается. Конечно, это долгое путешествие. Всё мясо земли в ее распоряжении, только грызи. Кости, чтобы хрустеть в пасти, тайны для пожирания. Но горы стонут, качаясь и склоняясь набок при движении в глубине. Моря бурлят. Леса дрожат. Грядет Осенняя Змея. "Благослови опавшие листья, благослови серые небеса, благослови горький ветер и спящих зверей". Да, Святая Мать, я помню молитвы, Торжествословие Савана. "И усталая кровь оросит почву, и плотные тела падут во чрево твое. И Темные Ветра Осени полетят алчно, ловя высвобожденные души. Пещеры застонут их голосами. Мертвецы повернули спины к надежной земле, к камням и касанию неба. Благослови их дальнейший путь, из коего нет возврата. У душ нет ничего ценного. Лишь плоть кормит живущих. Лишь плоть. Благослови наши глаза, Д'рек, ибо они открыты. Благослови наши глаза, Д'рек, ибо они видят".

  Он перекатился набок. Яд захватывает тело задолго до того, как душа покинет его. Она жестоко отмеряет время. Она - лик неизбежного угасания. Не благословляет ли он ее каждым прожитым днем?

  Банашар закашлялся и медленно сел. Незримые костяшки стучали в стенки черепа. Он знал, что они там. Чей-то пойманный в ловушку кулак, кто-то, желающий выйти. "Вон из моей головы, да. Кто тебя станет укорять?"

  Он устало огляделся. И решил, что сцена слишком цивилизованна. Нечто небрежное, верно, уклончивые шепотки растворения, известная беззаботность. Но ни намека на безумие. Ни единого шепотка ужаса. Обычный порядок, насмешка. Безвкусный воздух, бледное убожество зари, сочащейся сквозь брезентовые стенки, очерчивающей силуэты насекомых: каждая подробность вопиет мирские истины.

  "Но столь многие умерли. Лишь пять дней назад. Шесть, уже шесть. Я все еще могу их слышать. Боль, ярость, все яростные оттенки отчаяния. Если бы я спал снаружи, увидел бы их. Морпехов. Панцирников. Кучей летят в лицо наступающего врага... но эти шершни вступили в заранее проигранный бой - они встретили кого-то куда более опасного, и одного за другим их раздавили, смешали с землей.

  И хундрилы. Боги подлые, бедные Горячие Слезы".

  Слишком цивилизована эта сцена - груды одежды, позабытые на земле пыльные кувшины, придавленная трава, что напрасно пытается поймать полоски ясного солнечного света. Вернутся ли жизнь и свет, или все эти стебельки обречены засохнуть, умереть? Листья не знают. Пока что им приходится просто страдать.

  - Тише, - прошептал он, - мы уходим. Вы вернете себе естественные пути. Снова ощутите свежее дыхание ветра. Обещаю. "Ах, Святая Мать, не твои ли это слова утешения? Свет вернется. Терпите, его сладкий поцелуй всё ближе. Новый день. Тише, мои хрупкие".

  Банашар фыркнул и пошел искать кувшин, в котором хоть что-то осталось.

  Пятеро воинов-хундрилов стояли перед Мертвым Ежом. Выглядели они потерянными, но и целеустремленными - если такое сочетание возможно. Сжигатель Мостов не был уверен. Они боялись поглядеть ему в глаза, но не уходили. - И что я должен с вами делать, во имя Худа?

  Он бросил взгляд через плечо. Сзади встали новые сержанты, остальные солдаты собирались за ними. Эти женщины выглядят как мешки, переполненные дурными воспоминаниями. Лица болезненно-серые, словно они забыли все наслаждения жизни, "словно увидели другую сторону. Но, подружки, всё не так плохо, воняет только при переходе".

  - Командор? - кивнула на хундрилов Шпигачка.

  - Они добровольцы, - поморщился Еж. - Открепились от Горячих Слез, что-то вроде. - Он снова поглядел на пятерых мужчин. - Клянусь, Желч назовет это изменой и потребует их головы.

  Старший из воинов - лицо почти черное от вытатуированных слез - еще сильнее опустил широкие покатые плечи. - Душа Желча Иншиклена мертва. Все его сыновья погибли при атаке. Он видит лишь прошлое. Хундрилов Горячих Слез больше нет. - Он указал на спутников. - Но мы будем сражаться.

  - Почему не среди Охотников?

  - Кулак Добряк нас отверг.

  Другой воин крякнул, сказав: - Назвал нас дикарями. И трусами.

  - Трусами? - Гримаса Ежа стала еще страшнее. - Вы были в атаке?

  - Были.

  - И хотите сражаться дальше? Что тут трусливого?

  Старший сказал: - Он стыдил нас, велел вернуться к народу. Но мы уничтожены. Мы склонились в тени Колтейна, сломленные неудачей.

  - Говорите, все остальные просто... в воздухе растворятся?

  Мужчина пожал плечами.

  Алхимик Баведикт сказал Ежу в спину: - Командор, у нас тоже потери. Это ветераны. Выжившие.

  Еж снова оглянулся. Посмотрел на летерийца. - Как и все мы.

  Баведикт кивнул.

  Вздохнув, Еж снова посмотрел на воинов. Кивнул говорившему: - Твое имя?

  - Беррач. Это мои сыновья. Слег, Гент, Паврал и Райез.

  "Сыновья. Не удивлен, что тебе не рады в лагере Желча". - Отныне вы мои вестовые, разведчики и, когда понадобится, конники.

  - Сжигатели Мостов?

  Еж кивнул: - Сжигатели Мостов.

  - Мы не трусы, - прошипел самый молодой, вроде бы Райез. Лицо его сразу стало свирепым.

  - Будь вы трусами, - сказал Еж, - я послал бы вас в обоз. Беррач, ты теперь капитан нашей Конницы. Запасные кони есть?

  - Уже нет, Командор.

  - И ладно. Мои сержанты проследят, чтобы вас разместили. Свободны.

  В ответ пятеро воинов выхватили сабли и отдали честь невиданным образом. Поставили клинки поперек выступающих кадыков.

  Баведикт хмыкнул сзади.

  "Скажи я "режьте", они так и сделали бы? Боги подлые". - Хватит, солдаты, - произнес он. - Мы, Сжигатели, не поклоняемся Колтейну. Он был просто одним из малазанских командиров. Хорошим, верно; теперь он стоит в тени Дассема Альтора. Среди отличной компании. Возможно, в скором времени среди них появится и Желч.

  Беррач хмурился. - Мы не почитаем их память, сэр?

  Еж оскалил зубы, и отнюдь не в улыбке. - Поклоняйся кому угодно в свободное время, капитан, но свободного времени у тебя больше не будет, ведь ты отныне Сжигатель Мостов, а Сжигатели Мостов поклоняются лишь одному.

  - Кому же?

  - Убийству врагов, капитан.

  Нечто проявилось на лицах воинов. Они дружно спрятали сабли. Беррач, казалось, пытается что-то сказать, но не может. Наконец он подал голос: - Командор Еж, как отдают честь Сжигатели?

  - Никак. А если людям из других частей - вот так.

  Беррач широко раскрыл глаза, увидев неприличный жест Ежа, и ухмыльнулся.

  Еж повернулся к сержантам, чтобы подозвать их - и увидел, что это уже не серые раздутые мешки. Страх пропал с лиц, осталось лишь утомление - но и оно почему-то стало слабее. Шпигачка и Ромовая Баба снова казались почти красивыми.

  "Сжигателей то и дело вколачивают в грязь. А мы встаем. Без геройских поз, просто встаем. Да-а". - Алхимик, - позвал он, - покажи мне новые изобретения.

  - Наконец-то, - воскликнул летериец. - Забавно, правда?

  - Что же?

  - О. Как горсточка хундрилов разбудила вас всех.

  - Сержанты были в шоке...

  - Командор, вы выглядели еще хуже.

  "Ох, возьми меня Худ, не стану спорить". - Тогда говори. Что делают новые долбашки?

  - Ну, сэр, вы рассказывали насчет "барабана"...

  - Я? Когда?

  - Когда напились. Но мне пришло в голову...

  Двое незнакомцев подошли к стоянке взводов. Навстречу поднялись лица, но глаза были тусклыми. Никому не хотелось, чтобы прервали их жалкую печаль. Не сейчас. Бадан Грук неловко встал на ноги. - Восемнадцатый, что ли?

  Сержант, с Генабакиса, глядел на его солдат. - Кто тут остался от Десятого?

  Бадан ощутил холод. Почувствовал внезапно проснувшееся, острое внимание всех на стоянке. И понял. Он не особенно тверд, все это знают... так что чего стараться."Но если бы во мне хоть что-то осталось, я сумел бы". - Не знаю, в каких окопах были вы, но мы встретили первый напор. Чертово чудо, что хоть кто-то выжил. От Десятого осталось двое морпехов, и я догадываюсь, почему вы, сержант с капралом, оказались здесь. Похоже, потеряли всех своих солдат.

  Тут Бадан помедлил, оценивая действие своих слов. Никакого действия. "И о чем это говорит? Ни о чем хорошем". Он чуть развернулся, махнул рукой: - Там. Вон они, из взвода Чопора. Сержант Чопор мертв. И Ловчий, и Неллер, и Мулван Бояка, а капрал Целуй-Сюда пропала... без вести. Вам достанутся лишь Смертонос и Спешка.

  Сержант в сопровождении капрала пошел туда. - Встать, морпехи, - сказал он. - Я сержант Впалый Глаз, а это капрал Ребро. Десятого больше нет. Вы в Восемнадцатом.

  - Что? - удивилась Спешка. - Взвод из четверых?

  Капрал ответил: - Мы заберем двоих из Седьмого и еще двоих из Пятого взвода Девятой роты.

  Досада захромала, встав рядом с Баданом Груком. - Сержант, Смола вернулась.

  Бадан вздохнул и отвел глаза. - Отлично. Она тут разберется. - Ему спинной хребет больше не понадобится. Никто никогда не взглянет на него, ожидая... "ожидая чего? Худ знает. Они просто собирают лохмотья. Чтобы сделать коврик". - Он вернулся к угасающему костру, уселся рядом со своими.

  "Я повидал достаточно. Даже морпехи не сделают всего ради жалованья. Нельзя умирать ради жалованья. Так что сшивайте новые взводы, как вам угодно. Но сколько вообще морпехов остается? Пятьдесят? Шестьдесят? Нет, лучше растворить нас среди обычных подразделений, словно прокисшую кровь. Видит Худ, меня уже тошнит от этих лиц, от недостатка лиц, которых больше не увидеть. Мелоч. Шелковый Ремень. Накипь, Ловчий, все".

  Смола разговаривала с Впалым Глазом, голоса звучали тихо и равнодушно. Вскоре она подошла, присела рядом. - Вести от Горячих Слез. Целуй-Сюда еще не выздоровела. Плохой перелом.

  - Они заберут их?

  - Кто?

  - Тот сержант.

  - Да, хотя не "заберут", а "переместят". Слишком мало нас осталось, далеко не разойдемся.

  Бадан нашел палку, пошевелил золу. - Что она будет делать, Смола?

  - Целуйка?

  - Адъюнкт.

  - Мне откуда знать? Я с ней не беседую. Никто с ней не говорит, как я слышала - кажется, сейчас всем руководят Кулаки.

  Бадан бросил палку, потер лицо. - Нам нужно идти назад, - буркнул он.

  - Такого не будет, - отвечала Смола.

  Он сверкнул на нее глазами: - Мы не можем просто так собраться и пойти дальше.

  - Тише, Бадан. Мы вытащили больше солдат, чем должны были. Нас не так уж размолотили. Рутан Гудд, Быстрый Бен, потом то, что было в авангарде. Все это им помешало. Не говорю уж, что Скрип заставил всех окапываться - без окопов тяжелая пехота не смогла бы...

  - Умереть?

  - Выстоять. Достаточно долго, чтобы летерийцы надавили на них. Достаточно долго, чтобы все мы успели отступить...

  - Отступление, да. Отличное слово.

  Она склонилась ближе, зашипев: - Слушай меня. Мы не умерли. Не все из нас здесь...

  - Да, нет ничего более очевидного.

  - Нет, ты не въехал. Нас победили, Бадан, но мы сумели выкарабкаться даже из этого. Да, может быть, Госпожа и толкала нам удачу со всей дури, может быть, все остальные встали, преградив путь клинкам. Может, они уже успели остыть... как я слышала, Лостара Ииль почти скрылась в облаке крови, и ни одна капля не была ее собственной. Им нужно было подумать. Пауза. Нерешительность. Суть в том, что когда мы начали бежать...

  - Они не пошли следом.

  - Вот, вот. Могло быть гораздо хуже. Погляди на хундрилов. Шесть тысяч пришло, меньше тысячи ушло. Слышала, некоторые выжившие просятся в наш лагерь. Присоединяются к Сжигателям Ежа. Говорят, вождь Желч сломался. Видишь, что бывает, когда ломается командир? Остальные просто осыпаются прахом.

  - Наверное, наш черед.

  - Сомневаюсь. Она ранена, помнишь? И Денал ей не поможет. Ей нужно найти особый путь исцеления. Но ты так и не понимаешь. Не ломайся на части, Бадан. Не уползай в себя. Твой взвод потерял Накипь, и всё.

  - Неп Борозда болен.

  - Он всегда болен. Хотя бы с того дня, как мы ступили в Пустоши.

  - Релико кричит во сне.

  - Не он один. Он и Большик стояли с тяжелой пехотой, верно? Ну.

  Бадан Грук внимательно посмотрел на мертвый костер, вздохнул. - Ладно, Смола. Чего я должен делать, по-твоему? Как мне всё исправить?

  - Исправить? Идиот. Даже не пытайся. Не наше дело. Мы не сводим глаз с офицеров, мы ждем указаний.

  - Я не видел Фаредан Сорт.

  - Потому что ее сделали кулаком. А ты где был? Плевать. Мы ждем Скрипа, вот в чем дело. Когда пройдут переговоры, он созовет нас всех - всех оставшихся из морской и тяжелой пехоты.

  - Он так и остался сержантом.

  - Нет, он капитан.

  Бадан невольно улыбнулся. - Его наверняка трясет.

  - Да уж, его танцуют с самого утра.

  - Итак, мы собираемся. - Он поднял глаза, встретился с ней взглядом. - И мы выслушаем, что он хочет сказать. И потом...

  - Потом... что же, увидим.

  Бадан скосил глаза. Тревога снова охватила его вихрем. "Не такого ответа я ждал". - Смола, не отправиться ли нам за Целуйкой?

  - О, ей это понравилось бы. Нет, пусть эта телка поварится еще немного.

  - Это мы были короткими, - сказала Досада.

  - Т' о чем?

  - Ты понял, Неп. Эти Короткохвостые были слишком высокими. Бить вниз было непросто - им доспехи мешали. Ты же видел нас? Мы быстро учились. Вели войну с лодыжками. Били в пах. Подрезали поджилки. Протыкали чертовы лапы. Мы стали армией мелких псов, Неп.

  - Я те не пса, Доса. Я в'лк. Неп В'лк!

  Релико подал голос: - Тут ты права, Досада. Мы стали драться низко, так? Прилипали к ногам и делали свое дело. - Эбеновое лицо попыталось изобразить усмешку.

  - Я и говорю, - кивнула Досада, зажигая очередную палочку ржавого листа. Она "позавтракала" пятью. Ее руки тряслись. Неровно зашитую рану на ноге ломило. Как и все тело.

  Смола села рядом с Мёдом. Сказала вполголоса: - Им нужно набить руку.

  Лицо Мёда окаменело. - Держащую оружие руку.

  Остальные склонились, чтобы услышать. Смола наморщила лоб: - Да. Капрал Ребро поначалу будет неловким.

  - Значит, сержант, - сказал Оглянись, - нас, вроде как, вставят в другой взвод? Или, может, мы, пара оставшихся морпехов, проглотим новый взвод?

  Смола пожала плечами: - Это еще не решено.

  Мёд сказал: - Не нравится мне, что сделали с Десятым, сержант. Миг - он здесь, еще миг - и его нет. Словно клуб дыма. Неправильно это.

  - Впалый Глаз тот еще урод, - согласилась Смола. - Никакого такта.

  - Лучше бы все умерли, - вздохнул Оглянись.

  - Хватит. Не думай так. Не сейчас. Головы подняли - голов лишились. Потом они навалились на нас. Каждый солдат был сам за себя.

  - Но не Скрип, - буркнул Мёд. - Или капрал Тарр. Или Корабб, Урб. Даже Хеллиан. Они приструнили морпехов. Заставили склонить головы, и люди выжили.

  Смола отвернулась. - Думаю, слишком много тут болтовни. Раздираете себе раны. Это плохо выглядит. - Она уже стояла. - Мне нужно переговорить со Скрипом.

  Сержант Урб подошел к Лизунцу. - Взвод, встать.

  Мужчина поднял голову, со вздохом встал.

  - Собери вещички.

  - Слушаюсь, сержант. Куда идем?

  Не ответив, Урб двинулся прочь; панцирник тяжело топал в двух шагах за спиной.

  Урб знал в лицо почти всех морпехов армии. Его память была отличной. Лица? Легко. Имена? Ни шанса. Ну, сейчас маловато лиц осталось...

  Лагерь тяжелой и морской пехоты в полном беспорядке. Дезорганизованный, небрежный. Взводы оставили прогалины там, где обычно располагались другие, погибшие взводы. Палатки перекосились, веревки провисли. Перевязи, побитые щиты и покрытые трещинами доспехи валялись на земле, среди костей родаров и вываренных позвонков миридов. Мелкие выгребные ямы смердели (солдаты жаловались на какое-то желудочное расстройство, но, скорее всего, это были просто нервы, ужасный остаток напряжения битвы). Кислота выживания прожигает себе путь через глотки...

  Над их головами размеренным безумием повисло утро, как всегда равнодушное. Небо светлеет, кружатся и зудят мошки, приглушенно мычат животные, которых ведут на бойню. Однако кое-чего не хватает. Не слышно болтовни. Солдаты сели, повесив головы и лишь иногда поднимая пустые, отстраненные глаза.

  Все под осадой. На всех давят просветы в кружках, давят груды палаток, скопища ненужных шестов и веревок. Мертвым нечего сказать - но все сидят и прислушиваются к ним.

  Урб подошел к одному из таких разорванных кружков сидящих солдат. Они поставили на угли горшок, из него поднимался тяжелый алкогольный запах. Урб присмотрелся. Двое мужчин, две женщины. - Двадцать Второй взвод?

  Старшая из женщин кивнула, не поднимая головы. Урб ее помнил. Оживленное лицо... было когда-то. Острый язычок. Малаз или Джаката? Островитянка, это точно. - Встали все!

  Он видел на лицах явное недовольство. Вторая, молодая женщина - темная кожа, темные волосы, но удивительно синие глаза - зашлась в ярости: - Отлично, сержант. - Ее акцент был ему не знаком. - Ты только что потерял свой взвод. - Тут она увидела Лизунца, лицо смягчилось. - Панцирник. - Она уважительно кивнула.

  Вторая женщина метнула компаньонке суровый взгляд. - Парни, девочки, вы смотрите на Тринадцатый. Этот взвод и Хеллиан, они пили кровь ящеров. Так что все встали, мать вашу. - Она подала пример. - Сержант Урб, я Пряжка. Пришли собирать нас? Отлично, нам пора собраться.

  Остальные неловко встали. Однако молодая женщина все еще морщилась. - Мы потеряли хорошего сержанта...

  - Который не услышал, как приказали пригнуться, - бросила Пряжка.

  - Всегда куда-то не туда нос совал, - сказал мужчина - картулианец с намасленной бородкой.

  - Любопытство, - заметил другой солдат, коротконогий и широкоплечий фалариец с волосами цвета алого золота. У него был срезан кончик носа, отчего лицо стало уродливым.

  - С элегиями покончено? Отлично. Это Лизунец. Ну, лица я знаю, так что мы знакомы. Назовите имена.

  Картулианец сказал: - Жженый Трос, сержант. Сапер.

  - Леп Завиток, - отозвался фалариец. - Хирург.

  - Целительство?

  - Не рассчитывайте. Не здесь.

  - Грусть, - сказала молодая женщина. - Взводная колдунья. Почти так же бесполезна, как Леп.

  - Арбалеты сохранили? - спросил Урб.

  Все молчали.

  - Значит, первая задача - пойди в арсенал. Потом назад, вычистить эту помойку. Двадцать Второй распущен. Добро пожаловать в Тринадцатый. Лизунец, подружись с ними. Пряжка, ты теперь капрал. Поздравляю.

  Когда все ушли, Урб встал в одиночестве - и долго, не замечаемый никем, смотрел в никуда.

  Кто-то потряс ее за плечо. Она застонала, перекатилась набок. Снова толчок, еще сильнее. - Прочь. Темно еще.

  - Еще темно, сержант, потому что вы завернулись в одеяло.

  - Неужто? Ну-ка, сделайте то же и снова поспим. Иди прочь.

  - Утро, сержант. Капитан Скрипач желает...

  - Он всегда желает. Едва обернутся офицерами, как желают и желают все время. Эй, кто-нибудь, дай кувшин.

  - Кончились, сержант.

  Она выпростала руку, ощупала грубую ткань на лице, стянула за край. Открыла один глаз. - Не может быть. Иди найди где-нибудь там.

  - Найдем, - обещал Увалень. - Как только встанете. Кто-то ходит по взводам, считает. Нам не нравится. Нервничаем.

  - Почему? - Одинокий глаз моргнул. - У меня все восемь моряков...

  - Четверо, сержант.

  - Пятьдесят процентов потерь? Неплохо для вечеринки.

  - Вечеринки?

  Она села. - Прошлой ночью было восемь.

  - Четверо.

  - Правильно, дважды четверо.

  - Это не вечеринка была, сержант.

  Хеллиан пыталась освободить второй глаз. - Не она, гммм? Вот что значит убегать, капрал. Пропустил всё веселье.

  - Да, полагаю так. Мы растопили кусок шоколада - думали, вам понравится.

  - Та штука? Вспоминаю. Болкандшоколад. Ладно, вон из палатки. Я приведу себя в достойный вид.

  - Вы не в палатке, сержант, вы в отхожем месте.

  Она огляделась. - Вот откуда запах.

  - Никто им не пользовался, сержант. Мы видели, что вы тут.

  - Ох.

  Живот снова свело, но рвоты не осталось, так что он сглотнул, подождал, тяжко вздыхая, и снова сел на корточки. - Чопорные соски Полиэли! Если я не буду ничего сдерживать, весь наружу выйду!

  - Уже, Борот, - заметил Горлорез, стоявший неподалеку. Голос его стал сплошным хрипом и сипом. Старые шрамы на шее воспалились; удар в грудь оказался таким сильным, что колечки доспеха впаялись в грудину, и это как-то повлияло на гортань.

  Они отошли от лагеря, встав в двадцати шагах от восточного пикета. Наоборот, Горлорез, Мертвяк и сержант Бальзам. Выжившие Девятого взвода. Пехотинцы скорчились в своих норках, смотрели на них налитыми кровью глазами, но молчали. Это вызов? Жалость? Взводный маг не знал и знать не желал. Утерев рот ладонью, он глянул на Горлореза с Бальзамом. - Ты созвал нас, сержант. Зачем?

  Бальзам стащил шлем, яростно поскреб лысину. - Просто сказать: мы во взводе не сломались, мы не будем брать новых членов. Вот и все.

  Наоборот хмыкнул: - Мы за этим сюда тащились?

  - Не будь идиотом, - прорычал Мертаяк.

  Бальзам встал к ним лицом. - Говорите все. Сначала ты, Горлорез.

  Высокий мужчина вроде бы вздрогнул. - Чего сказать? Нас погрызли. Но Добряк назвал Скрипа - как там? - кровавым гением. У нас теперь новый капитан...

  - В Сорт ничего плохого не было, - вмешался Мертвяк.

  - Никто не говорит. Она решительный офицер, эта баба. Но, может, в том и дело. Скрип плоть от плоти морпех. Был сапером. Сержантом. Теперь капитан того, что от нас осталось. Я только рад. - Он пожал печами, смотря на Бальзама. - Больше сказать нечего.

  - А когда он скажет, что пришло время идти, вы станете скулить и блеять?

  Брови Горлореза поднялись. - Идти? Куда?

  Бальзам прищурился. - Твоя очередь, Мертвяк.

  - Худ мертв. Серые всадники патрулируют врата. Во снах я вижу лица - смутно, но всё же... Малазане. Сжигатели Мостов. Вы просто не можете себе представить, какое это облегчение. Они все там. Думаю, надо благодарить Мертвого Ежа.

  - Ты о чем? - удивился Наоборот.

  - Такое чувство. Словно он, вернувшись, прожег за собой тропу. Шесть дней назад... ну, готов поклясться, они были от нас на расстоянии поцелуя.

  - Потому что мы почти что умерли, - буркнул Горлорез.

  - Нет, они были как осы - но "медом" для них были не смерть и не ящеры. Их привлекло случившееся в авангарде. С Лостарой Ииль. - Глаза его сияли, когда он обводил взглядом товарищей. - Знаете, я сам мельком видел. Видел ее танец. Она сделала то же, что Рутан Гудд, но не пала под клинками. Ящеры отступили - они не знали, что делать, не могли подобраться близко - а те, что смогли... боги, их порубило в куски. Я смотрел на нее и сердце чуть не лопалось.

  - Она спасла жизнь Адъюнкта, - сказал Горлорез. - Так ли это хорошо?

  - Не тебе спрашивать, - ответил Бальзам. - Скрип нас созывает. Ему есть что сказать. Думаю, насчет нее, Адъюнкта. И того, что будет. Мы всё ещё морпехи. Мы по-прежнему морская пехота, и среди нас есть тяжелая пехота - самые упрямые быки, каких я видывал.

  Он повернулся, потому что к ним подошли двое солдат из дозора. Они держали в руках два каравая, сверток с сыром и глиняную бутыль явно родом с Семиградья.

  - Что это? - спросил Мертвяк.

  Солдаты замерли в нескольких шагах. Тот, что справа, заговорил: - Смена вахты, сержант. Нам принесли завтрак. Но мы не особо голодные. - Тут они положили продукты на чистый клочок земли, кивнули и направились в лагерь.

  - Розовое брюхо Худа, - вздохнул Мертвяк.

  - Пригодится, - сказал Бальзам. - Но мы не закончили. Наоборот.

  - Садки больны, сержант. Ты видел, что делается с нами, магами. Есть и новые, садки новые, я имел в виду... только они совсем не ласковые. Хотя я могу попробовать в них нырнуть, когда совсем одурею от своей бесполезности.

  - Ты среди нас лучший арбалетчик, Борот, так что не говори о бесполезности.

  - Может и так, Горлорез, но мне не по себе.

  - Мертвяк, - сказал Бальзам, - ты тут занимался целением.

  - Да, но Борот прав: это не весело. Проблема в том, что я всё ещё как-то привязан к Худу. Даже если он... хм, мертвый. Не знаю, почему, но когда магия ко мне приходит, она холодна как лед.

  Наоборот нахмурился: - Лед? Бессмыслица.

  - Худ был треклятым Джагутом, так что смысл есть. Но смысла нет, потому что он, э... ушел.

  Горлорез сплюнул. - Если он действительно помер, как ты говоришь, он сошел в свое же королевство? И разве он не должен был уже быть мертвым, раз стал Богом Смерти? Это в твоих словах смысла нет, Мертвяк.

  Некромант выглядел несчастным. - Знаю.

  - В следующий раз, как будешь исцелять, - предложил Наоборот, - позволь мне принюхаться.

  - Тебя снова затошнит.

  - И что?

  - О чем ты думаешь, Борот? - поинтересовался Бальзам.

  - Думаю, Мертвяк уже не пользуется садком Худа. Думаю, это должен быть Омтозе Феллак.

  - Мне тоже кажется, - пробубнил Мертвяк.

  - Есть один способ проверить, - сказал Бальзам.

  Наоборот выругался. - Вот. Мы не знаем точно, но ходит слух: у нее сломаны ребра, она кашляет кровью, и у нее сотрясение мозга. Однако с этим отатаралом никто к ней не может подойти.

  - Но Омтозе Феллак - садок Старших. - Мертвяк кивнул. - Что же, идем. Стоит попытаться.

  - Пойдем, - согласился Бальзам. - Но сначала еда.

  - Оставим Адъюнкта страдать?

  - Поедим здесь, - тускло глянул на него Бальзам, - потому что мы морпехи и не швыряем грязь в лица товарищей-солдат.

  - Точно, - сказал Наоборот. - К тому же я голоден.

  Курнос потерял четыре пальца на руке, державшей щит. Чтобы остановить кровотечение, не унявшееся даже после ушивания культей, он сунул пальцы в котелок с кипящей водой. Теперь они выглядели расплавленными, ладони покрылись ожогами. Но кровь остановилась.

  Он готов был признаться в вечной любви Острячке, но пришел сержант Восемнадцатого и забрал Острячку с Поденкой, так что Курнос остался в одиночестве. Последний из бывшего взвода Геслера.

  Он некоторое время посидел, протыкая терновым шипом волдыри и высасывая жидкость. Закончив, снова посидел, следя за угасающим огнем. Во время боя отрезанный палец ящера попал ему за воротник, между кирасой и рубашкой. Когда он его достал, вместе с Поденкой и Острячкой сварил обрубок. Скудные кусочки мяса и жил они разделили между собой, а костяшки привязали к волосам. Так принято среди Охотников.

  Женщины настояли, чтобы он взял самую длинную фалангу, в компенсацию испорченной руке; теперь она свисает с бороды, затмевая прочие костяшки, собранные с летерийских солдат. Она тяжело стучит в грудь, ведь он тронулся в дорогу, вдруг осознав, что остался в одиночестве.

  Запакованные вещи лежали на плече. Через двадцать два шага он оказался в лагере старого взвода Скрипача. Нашел место для палатки, положил мешок и присел с другими солдатами.

  Красивая маленькая женщина справа передала оловянную кружку с чем-то пахучим. Улыбнувшись, он не увидел ответной улыбки и поэтому вспомнил ее имя. Улыба.

  Но это, как показалось ему, лучше одиночества.

  - Соперник, Корабб.

  - Не вижу, - ответил семиградский воин.

  - Курнос желает быть нашим новым кулаком, - объяснил Каракатица.

  - Значит, во взводе будет четыре кулака? Я, капрал Тарр, Корик и Курнос.

  - Я был капралом, не кулаком, - сказал Тарр. - К тому же я не бью, только прикрываюсь.

  Каракатица фыркнул: - Едва ли. Ты шел вперед, как любой ударный кулак, какого я видел.

  - Я шел вперед, сапер, чтобы закрепиться.

  - Отлично, - согласился Каракатица. - Принимаю поправку.

  - Я тут поняла, - вмешалась Улыба. - У нас больше нет сержанта. Или это ты, Тарр? Если так, нужен новый капрал, а раз только у меня есть мозги, им стану я.

  Тарр поскреб в седеющей бороде. - Я думал насчет Корабба.

  - Ему нужен отдельный фургон с оружием!

  - Я сберег летерийский меч, - обиделся Корабб. - Больше ничего не терял.

  - Давайте голосовать.

  - Не будем, Улыба, - сказал Тарр. - Корабб Бхилан Зену'алас, отныне ты капрал Четвертого взвода. Поздравляю!

  - Он едва перестал быть новобранцем! - скривилась на всех Улыба.

  - Молодые сливки слаще, - заявил Каракатица.

  Корик оскалил зубы на Улыбу: - Придется пережить, солдат.

  - Я теперь капрал. Слышал, Курнос? Я теперь капрал.

  Панцирник поднял голову над кружкой. - Что слышал?

  Потеря Бутыла их травмировала. Каракатица по глазам видит. Первая потеря взвода... ну, насколько он может припомнить. Из первоначального состава - точно. Хотя гибель одного солдата - это чертовски хорошо. Большинству взводов досталось сильнее. Некоторых вообще больше не существует. "Некоторых? Скорее почти всех".

  Он уселся на объемистую запасную палатку, исподтишка следя за солдатами. Слушая их жалобы. Корик - конченый человек. Если в нем и был хребет свободы, позволявший держаться прямо - он сломан. Теперь он носит цепи внутри себя, они обмотали даже мозг. Возможно, навеки. Он испил из колодца страха и все время на него оглядывается.

  Та заваруха оказалась жуткой, но Корик зашатался еще раньше. Каракатица гадал, осталось ли хоть что-то от воина, которого он раньше знал. Дикари имеют обыкновение склоняться к самым гнусным порокам цивилизации; и не важно, насколько умен человек - он зачастую слеп к тому, что его убивает.

  Возможно, обычные люди такие же... но, для ума Каракатицы, этот случай особенно трагичен.

  Даже Улыба потихоньку отстраняется от Корика.

  ОНА не изменилась, решил Каракатица. Ни на щепоть. Та же психованная, склонная к убийству тварь - вот она, Улыба. Ее нож рубил жестоко. Она завалила в тот день немало великанов. Уже поэтому она была бы ужасным капралом.

  Тарр остался Тарром. Таким он был, таким он будет вечно. Получится надежный сержант. Может, малость без воображения, но этот взвод уже не нуждается во встрясках. Слишком многое повидал. "И мы встанем за него горой. Этот мужик - стена с шипами, и когда шлем опущен на лоб, даже стадо бхедринов его не собьет. Да, Тарр, ты всё сделаешь как надо".

  Корабб. Капрал Корабб. Идеально.

  И еще Курнос. Сидит как пень, расплющенные волдыри сочатся сукровицей. Пьет кишкодёр, который заварила Улыба, на измученном лице слабая улыбка. "Меня не обманешь, Курнос. Слишком давно я в армии. Ты рад, что у тебя бронированный череп. Как все панцирники. Но я вижу блеск крошечных глазок под веками.

  "Что слышал?" Отличная попытка, но я видел поспешно затушенную искру. Рад быть здесь, да? Хорошо. Счастлив тебя принять.

  А насчет меня - чему я научился? Ничему новому. Мы прошли через многое, но предстоит проходить еще и еще. Тогда и спросите. Тогда и спросите".

  Он поднял голову: появился Скрипач. От скрипки осталась лишь шейка, струны ерзают по спине, словно непокорные волосы. Рыжина почти ушла из бороды. Короткие ножны пусты - оставил клинок в глазнице ящера. Взгляд синих глаз суров, почти обдает морозом.

  - Сержант Тарр, еще ползвона. Потом веди их на место.

  - Слушаюсь, капитан.

  - К нам приехали с юга. Напасть, несколько хундрилов и еще кто-то. Много кого.

  Каракатица наморщил лоб. - Кто это?

  Скрипач пожал плечами: - Переговоры. Скоро все узнаем.

  - Говорят, ты выживешь.

  Хенар Вигальф улыбнулся ей с кровати. Но это была неуверенная улыбка. - Я сделал, что ты просила, Лостара. Наблюдал.

  Ее глаза забегали.

  - Кто ты? - спросил он.

  - Не спрашивай. Я вижу вопрос в каждом взгляде. Все смотрят на меня. И молчат. - Она помедлила, поглядела на руки. - Это был Танец Теней. Это были все Танцы Теней. - Тут она встретила его взор. - Это не я была. Я просто отошла в сторону и, как ты, просто наблюдала.

  - Если не ты, кто?

  - Веревка. Котиллион, Бог-покровитель ассасинов. - Она поморщилась. - Взял верх. Думаю, он такое уже проделывал.

  Глаза Хенара широко раскрылись. - Бог.

  - Яростный бог. Я... никогда я не чувствовала такой ярости. Она прожигала меня насквозь. Она вычистила меня. - Женщина отстегнула пояс, сняла ножны с кинжалом, положила на раненую, закрытую одеялом грудь. - Для тебя, любимый. Но будь осторожен: он очень, очень острый.

  - Одержимость ушла с твоего лица, - сказал Хенар. - Прежде ты была прекрасна, но сейчас...

  - Будь уверен, это непредвиденный дар, - ответила она с неким недоверием. - Боги не славятся милосердием. И сочувствием. Но ни одному смертному не устоять в таком сиянии: он или сгорит до пепла, или возродится.

  - Возродится. Да. Действительно хорошее описание. Моя смелость, - добавил он с печальной гримасой, - пятится от тебя.

  - Не позволяй, - бросила она. - Не хочу мышонка в постели, Хенар Вигальф.

  - Ну, я попробую отыскать прежнего себя.

  - Я буду помогать, но не сейчас - целители с тобой еще далеко не закончили. - Она встала. - Должна тебя оставить. Адъюнкт.

  - Думаю, Брюс обо мне позабыл. Или счел мертвым.

  - Не думаю, что буду ему напоминать. Отныне ты скачешь рядом со мной.

  - Брюс...

  - Едва ли. Думаю, всё решит пара слов с Араникт.

  - Брат короля посажен на цепь?

  - В следующий раз, встретившись, можете сравнить ошейники.

  - Думал, мыши тебе не нравятся, Лостара.

  - О, я жду от тебя попыток сорваться с цепи, Хенар. Оковы и клетки - для тех, чей дух не сломлен.

  - Понял.

  Она повернулась, чтобы выйти из шатра-госпиталя... и увидела ряд пялящихся на нее лиц. Даже целители.

  - Дыханье Худа! - пробурчала она.

  Будучи в приятном подпитии, Банашар направлялся к командному шатру. Увидел кулака Блистига около входа - тот стоял, словно приговоренный у двери в камеру палача. "Ох, бедняга. Не тот герой недавно умер. Полагаю, у тебя тоже был шанс. Мог поступить так же бездумно, как Кенеб. Мог бы оставаться в его тени до конца, ведь ты так и делал несколько месяцев.

  Теперь солнцу никто не мешает высветить тебя. Каково?" Мужчина выглядел больным. "Но ты не пьешь, да? На лице следы не ночного зелья, а скорее стыда".

  Да, болен от страха. Банашар ощутил к нему настоящую симпатию. На миг-другой вода замутилась, затуманила острые углы праведного осуждения.

  - Что за славное утро, кулак, - сказал он, приблизившись.

  - Скоро ты будешь в беде, Верховный Жрец.

  - Как это?

  - Когда вино кончится.

  Банашар улыбнулся. - Погреба храма по-прежнему забиты, уверяю вас.

  В глазах Блистига появилось что-то живое. - Ты можешь запросто ходить туда? В любое время?

  - Некоторым образом.

  - Тогда почему ты остаешься? Не бежишь от здешнего безумия?

  "Потому что Святая Мать желает, чтобы я был здесь. Я последний ее жрец. Она кое-что задумала насчет меня, это точно". - Мне ужасно жаль так говорить, Кулак, но это дверца личная, особенная.

  Лицо Блистига помрачнело. У входа стояли двое стражников, оба вполне могли слышать их разговор. - Я советовал тебе покинуть нас, Верховный Жрец. Ты бесполезный пьяница, дурное влияние на армию. Почему Адъюнкт настаивает на твоем адском присутствии на собраниях, интересно?

  - Уверен, что интересно. Но не могу вообразить в ваших солдатах столь черных искушений. Я ведь не делюсь личными запасами. Наоборот, один взгляд на меня - и человек отвращается от мерзости алкоголя.

  - То есть ты им противен?

  - Именно так, Кулак. "Но к чему вся эта беседа? Мы могли бы не затрагивать тему пьянства, и ничего не изменилось бы. Настоящая разница в том, что мне от солдатского презрения ни холодно ни жарко, а вот ты... многое теряешь". - Мы ждем летерийские силы, Кулак?

  - Из обычной любезности, Верховный Жрец.

  "Ага, тебе понравилась эта идея? Достаточно, чтобы ухватиться. Ладно". - Тогда я останусь в вашей компании, по крайней мере до их появления.

  - Но не надолго, - сказал Блистиг. - Ты произведешь плохое впечатление.

  - Не сомневаюсь. Я выберу подходящий момент.

  - Фактически, - заявил Блистиг, - я уже вижу других кулаков. Если хочешь сидячего места в шатре, Верховный Жрец, поторопись.

  "Что же, а я ухвачусь за эту идею". - Тактика, Кулак. Мне нужен будет ваш совет. - Откланявшись, он повернулся и прошел между стражниками. Поймал взгляд одного, подмигнул.

  Ничего не получив в ответ.

  Лостара Ииль услышала шум, обернулась. Увидела четырех морпехов. Сержант из Даль Хона, как там его? Бальзам. За ним трое - наверное, остатки взвода. - Чего-то хотели, сержант? Поскорее, я спешу в командный шатер.

  - И мы тоже, - заявил Бальзам. - Тут есть целитель, который, может быть, что-то сумеет для нее сделать.

  - Сержант, это не сработает...

  - Может, - сказал солдат с покрытой шрамами шеей. Голос его звучал тонко и хрипло, словно железо по точильному камню.

  - Объясните.

  Другой солдат сказал: - Мы думаем, это Старший Садок, капитан.

  - Что? Как это может быть, во имя Худа?

  Целитель словно бы чем-то подавился, но все же шагнул вперед: - Стоит попытаться, сэр. Думаю, Наоборот на этот раз может оказаться прав.

  Лостара чуть поразмыслила и кивнула: - За мной.

  Морпехи не привыкли тратить чужое время; стучаться к Адъюнкту - для большинства из них это предел дерзости. "Значит, они действительно верят, будто что-то придумали. Стоит проверить. Ее головные боли все сильнее, ты сама понимаешь".

  Командный шатер появился в поле зрения; она увидела собравшихся перед входом кулаков. Они тоже заметили ее, и все праздные разговоры мгновенно затихли. "Чудесно! Даже вы. Ну, давайте". - Кулаки, - произнесла она, - если вам угодно, освободите дорогу. У морпехов встреча с Адъюнктом.

  - Первый раз слышу, - сказал Добряк.

  - Что же, я припоминаю, оставшиеся морпехи перешли под командование капитана Скрипача и он отвечает за них лишь перед Адъюнктом.

  - Я намерен это обжаловать, - заявил Добряк.

  "Зря время потратишь". - Кулак, это подождет окончания переговоров. - Она махнула морпехам рукой, веля пройти мимо командиров. "Ну, вы кончите пялиться?" У них так напряглись шеи, что нырнуть под низкий полог было облегчением.

  Почти все внутренние перегородки были сняты, отчего шатер казался просторным. Лишь в дальнем конце было отделение для сна Адъюнкта, загороженное занавеской. Единственным посетителем оказался Банашар, сидевший на скамье спиной к стене; он скрестил руки на груди и вроде бы дремал. Еще там были стол и две свободные скамьи, но не ни одного фонаря. "Да, свет ранит ее хуже кинжала".

  Едва взвод вошел вслед за Лостарой, занавеска отдернулась.

  Адъюнкт Тавора показалась на глаза.

  Даже с такого расстояния Лостара различила слой пота на бледном лбу. "Боги, если армия это увидит - растечется как снег в костре. Унесется по ветру".

   - Что тут делают эти моряки? - Голос был слабым, неровным. - Мы ждем официальные делегации.

  - Взводный целитель считает, что сможет кое-что для вас сделать, Адъюнкт.

  - Тогда он глуп.

  Упомянутый солдат-целитель шагнул вперед. - Адъюнкт, я капрал Мертвяк, Девятый взвод. Моим садком был Худ.

  Блеклые глаза дернулись. - Если я понимаю вашу ситуацию, капрал, вы достойны сочувствия.

  Казалось, он удивился. - Ну... благодарю вас, Адъюнкт. Суть в том... - Он поднял руки; Лостара задохнулась, когда морозный воздух окутал целителя. Иней повис на складках потолка. Изо рта Мертвяка вырывались струи пара.

  Маг Наоборот сказал: - Омтозе Феллак, Адъюнкт. Старший.

  Тавора замерла, словно примерзнув к месту. Глаза ее сузились. - У вас покровитель - Джагут, Мертвяк?

  Мужчина не нашел ответа.

  - Бога Смерти больше нет, - заговорил Наоборот, лязгая зубами (температура в комнате всё снижалась). - Но может оказаться, сам Худ не так мертв, как нам казалось.

  - Мы думали об этом, не правда ли? - Тавора поджала губы, рассматривая Мертвяка. - Целитель, подойдите.

  Изогнув руку, чтобы поддержать товарища, Бальзам вывел Мертвяка из шатра. Горлорез и Наоборот сомкнулись с боков, на лицах была ярость, словно они готовы были выхватить оружие, едва кто подойдет близко.

  Кулаки, все как один, отшатнулись. Сержант ухмыльнулся им: - Расступитесь, прошу вас, сэры. О, она примет вас сейчас же. - Не ожидая ответа, Бальзам потянул целителя вперед; тот шатался - одежда стала мокрой, иней и лед плавились на утренней жаре. В двадцати шагах, за перекошенной палаткой-складом, сержант встал. - Садись, Мертвяк. Боги подлые, скажи, что это пройдет.

  Целитель шлепнулся наземь. Голова упала, всем показалось - его сейчас стошнит. Но вместо этого раздался какой-то всхлип. Бальзам поглядел на Горлореза, потом на мага - но выражения их лиц были недоумевающими. Он присел, положил руку на лоб Мертвяка - и ощутил содрогания тела.

  Целитель молча плакал.

  Никто не произносил ни слова.

  Когда всхлипывания замолкли, Бальзам склонился ближе. - Капрал, что с тобой, во имя Тогга?

  - Я... я не могу объяснить, сержант.

  - Исцеление сработало, все видели, - сказал Бальзам.

  Он кивнул, не поднимая головы.

  - Так... что?

  - Она опустила защиту, на миг. Пустила меня внутрь, сержант. Должна было, чтобы я мог исправить повреждения - и боги, какие это были повреждения! Выйти на вид - ей потребовались все силы. Выйти, принять... - Он помотал головой. - Я видел ее изнутри. Видел...

  Он снова замолк, сотрясаемый неудержимыми рыданиями.

  Бальзам так и сидел рядом на корточках; Наоборот и Горлорез стояли, отгораживая их. Оставалось лишь ждать.

  За миг до появления кулаков Лостара встала перед Таворой. Она постаралась сделать голос спокойным и радостным: - С возвращением, Адъюнкт.

  Тавора не спеша, глубоко вдохнула. - Ваши соображения, Верховный Жрец?

  Банашар склонил голову: - Я слишком замерз, чтобы думать, Адъюнкт.

  - Омтозе Феллак. Вы ощутили шаги Джагутов, Банашар?

  Бывший жрец пожал плечами: - Итак, у Худа была задняя дверь. Кто-то взаправду удивлен? Этот хитрый говнюк никогда не играл честно.

  - Не особо остроумно, Верховный Жрец.

  Лицо его скривилось. - Хорошо подумайте, от кого принимаете дары, Адъюнкт.

  - Наконец-то, - сказала она с чувством, - здравый совет от вас. Прочти... трезвый.

  Если он и думал ответить, то замолчал: в комнату вошли Добряк, Сорт и Блистиг.

  Повисло молчание; наконец Фаредан Сорт фыркнула: - Я всегда думала, "холодный прием" - это фигура речи...

  - Мне сообщили, - оборвала ее Адъюнкт, - что гости уже в пути. Пока они не прибыли, я желаю услышать от каждого из вас рапорт о положении в частях. Прошу по порядку.

  Кулаки удивленно смотрели на нее.

  Лостара Ииль глянула на Банашара: в его устремленных на Тавору глазах тоже что-то блеснуло.

  Им пришлось проехать по северной улице малазанского лагеря, пробираясь между шатров бойни. Воздух кишел мухами, пахло свежим мясом и навозом. Атри-Цеда Араникт молча скакала рядом с Брюсом, подавленная блеянием родаров и воплями миридов, визгом перепуганных свиней и мычанием рогатого скота. Ожидавшие забоя животные отлично понимали свою участь, и звуки их голосов казались буйным вихрем.

  - Плохой выбор эта дорога, - бормотал Брюс. - Извини, Атри-Цеда.

  Двое солдат пересекли путь; на них были толстые пропитанные кровью фартуки. Лица отупевшие, лишенные выражения. С рук капает красная жижа.

  - Армии купаются в крови, - сказала Араникт. - Разве это не истина, Командор?

  - Боюсь, все мы в ней купаемся. Города позволяют скрыться от мрачной истины.

  - На что было бы похоже, если бы мы ели одни овощи?

  - Мы вспахали бы всю землю, не оставив места диким животным, - ответил Брюс.

  - Значит, можно счесть домашних зверей жертвами во имя дикости.

  - Можно, - сказал он, - если это тебе поможет.

  - Не уверена.

  - И я.

  - Думаю, я слишком мягкая, - заключила она. - У меня склонность к сентиментальности. Можно скрыться от самой бойни, но от воображения не скрыться никуда. Верно?

  Они приближались к широкому перекрестку; напротив большая группа всадников выливалась из южного проезда. - Ну-ка, - сказал Брюс, - это королевские знамена Болкандо?

  - Кажется, королева расширила свои обязанности по сопровождению далеко за родные границы.

  - Да, очень любопытно. Мы их подождем?

  - Почему нет?

  Они натянули поводья на перекрестке.

  Эскорт королевы был слишком обширным. Но Брюс нахмурился: - Это солдаты-эвертины, ни одного офицера.

  Кроме закаленных в боях солдат Абрасталь привела троих Баргастов; справа скакали две женщины из хундрилов, одна на седьмом-восьмом месяце беременности. Слева была пара вооруженных иноземцев - Напасть? Араникт резко выдохнула. - Должно быть, это Смертный Меч Кругхева. Она одна заполнит собой дворцовый гобелен.

  Брюс крякнул. - Понимаю, о чем ты. Я видел немало суровых женщин, но эта... воистину необычайна.

  - Сомневаюсь, что смогла бы просто поднять меч, что у нее на бедре.

  Взмахнув рукой, королева Абрасталь остановила отряд. Что-то сказала одному из солдат, и все ветераны стали спешиваться, снимать с седел какие-то сумки. Они отправились в малазанский лагерь; Араникт видела, что солдаты расходятся, очевидно, отыскивая стоянки взводов. - Что они делают?

  Брюс покачал головой: - Не уверен.

  - Они привезли... бутылки.

  Брюс Беддикт хмыкнул и ударил коня по бокам. Араникт последовала примеру.

  - Командор Брюс Беддикт. - Королева Абрасталь поудобнее уселась в седле. - Наконец мы встретились. Скажите, ваш брат знает, где вы?

  - А ваш муж, Ваше Высочество?

  Сверкнули зубы. - Сомневаюсь. Но это же лучше, чем смотреть друг на друга в гневе?

  - Согласен, Ваше Высочество.

  - Ну, если не считать дурня-гилка, что рядом со мной - и вас, разумеется - это будет собрание женщин. Вам сапоги не жмут, Принц?

  - Если и так, я слишком мужествен, чтобы признаться. Не изволите ли представить гостей?

  Абрасталь сняла тяжелые перчатки и показала вправо: - От хундрилов Хенават, жена Вождя Войны Желча, и Шельмеза, телохранительница, Та, Что Атаковала.

  Брюс поклонился обеим женщинам: - Хенават. Мы были свидетелями Атаки. - Он мельком глянул на Шельмезу и снова посмотрел на Хенават. - Прошу, если изволите, известить супруга, что я покорен храбростью его и всех Горячих Слез. Зрелище атаки заставило и меня действовать. Я понимаю: если летерийцы и смогли облегчить положение Охотников за Костями, главную благодарность следует возложить к стопам Вождя Войны.

  Широкое, мясистое лицо Хенават осталось неподвижным. - Весьма благородные слова, Принц. Муж их услышит.

  Неловкость ответа на миг повисла в пыльном воздухе; затем королева указала на людей Напасти. - Смертный Меч Кругхева и Надежный Щит Танакалиан из Серых Шлемов.

  Брюс снова склонил голову: - Смертный Меч. Надежный Щит.

  - Вы встали шесть дней тому назад на наше место, - почти грубо сказала Кругхева. - Вот отверстая рана на душах братьев моих и сестер. Мы скорбим по жертвам, принесенным вами вместо нас. Это не ваша война - но вы держались стойко. Вы сражались с честью. Если выпадет возможность, сир, мы встанем вместо вас. Вот клятва Серых Шлемов.

  Брюс Беддикт не нашелся, что ответить.

  Аракникт откашлялась. - Вы ввели принца в смущение, Смертный Меч. Мы направимся к Адъюнкту?

  Королева Абрасталь натянула поводья, поворачивая коня к центру лагеря. - Поедете рядом, Принц?

  - Благодарю Вас, - обрел голос Брюс.

  Араникт послала коня сразу за ними, оказавшись рядом с "дурнем-гилком".

  Он глянул на нее. Широкое, изборожденное шрамами лицо было торжественным. - Эта женщина, Смертный Меч, - тихо сказал он, - наделена всей мягкостью кварца. Он у нее даже во рту. А ты ловко помогла командиру оправиться.

  - Благодарю.

  - Не оборачивайся, чтобы не видеть слез на лице Хенават. Думаю, твой командир ей понравился. Я Спакс, Боевой Вождь Баргастов племени Гилк.

  - Атри-Цеда Араникт.

  - Это значит Верховная Колдунья, да?

  - Полагаю. Вождь, что делают солдаты - эвертины среди малазан?

  Спакс почесал ногтями лицо. - Что делают, Атри-Цеда? Духи подлые, они же люди.

Глава 5

Она умирала, но мы вынесли ее на берег. Свет, словно кожа, простерся над ранами, но был он слабым и быстро угасал. Никто из нас не посмел вымолвить слово иронии, ведь она, названная Пробудившейся Зарей, угасала ныне в лучах зловещего рассвета.

Неловкие жесты привели ее сюда, где серебряные волны падают как дождь и пена блестит алым. Вздувшиеся тела, простертые руки и ноги виднелись на отмелях, и мы гадали, разумен ли ее последний приказ.

  Уместно ли смотреть в лицо своему убийце? Довольно скоро я сам отвечу на этот вопрос. Мы слышим, как перестраиваются легионы за текучей стеной, как другие отходят, выравнивая редкий строй. Так мало осталось. Может быть, это и хотела она увидеть, прежде чем губитель-свет высушит очи. .

Отрывки Трясов. Харкенас, неизвестный автор.

Покрытая черным лаком амфора вылетела из боковой двери и даже не покатилась, а закувыркалась по полу. Ударилась об основание перил мраморной лестницы; раздался треск, резкий, словно лопнул чей-то череп. Большой сосуд запрыгал по ступеням. Разбился, блестящим ливнем осколков осыпав нижний пролет и пол коридора. Мерцающие пылинки не сразу осели, уподобившись свежему инею.

  Вифал подошел к краю лестницы, поглядел вниз. - Это, - сказал он себе под нос, - было довольно зрелищно. - Тут он повернулся, услышав сзади шум.

  Капитан Краткость выглянула из проема, завертела головой. Наконец она нашла Вифала. - Вам лучше бы вернуться, - сказала она.

  - Я как раз, - ответил он. - Но... пять шагов ближе - и она стала бы вдовой.

  Краткость состроила гримасу, смысла которой он не смог понять, и отодвинулась, позволяя войти.

  Тронный зал выглядел палатой привидений. Черный камень и черное дерево, на полу алая и ониксовая мозаика, потемневшая от пыли и сухих листьев (очевидно, где-то наверху оставалось открытое окно). Казалось, здесь нет ничего от растущей силы Терондая, святилища Матери Тьмы - однако Вифал ощутил себя уменьшившимся, когда шагнул из бокового входа, направившись к центру зала.

  Престол был справа от него; он взошел на помост высотой по колено - это был, понял кузнец, громадный пень Черного дерева. Извитые корни уходили под мозаики пола. Сам трон был вырезан из ствола - простое, почти аскетическое кресло. Возможно, некогда его украшали плюш и другие роскошные ткани, но сейчас от обивки не осталось даже гвоздиков.

  Жена его стояла как раз по ту сторону трона, скрестив руки на груди; она оторвала взгляд горящих глаз от Яни Товис - стоявшей перед троном, словно просительница - и поглядела на Вифала. - Наконец-то, - зарычала она, - мой эскорт. Уведи меня, супруг.

  Яни Товис, королева трясов, откашлялась. - Уход не решит ничего...

  - Неверно. Он решит всё.

  Женщина перед ней вздохнула: - Это трон Тисте Анди, а Харкенас - столица Оплота Тьмы. Вы дома, Ваше...

  - Не зови меня так!

  - Но я обязана, ведь вы королевской крови...

  - Мы все были королевской крови в этом адском городе! - Сендалат Друкорлат указала пальцем на Яни. - Как и Трясы!

  - Однако нашим королевством был и остается Берег, Ваше Величество, тогда как Харкенас принадлежит вам. Если же может существовать лишь одна королева, я добровольно отрекаюсь...

  - Не надо. Они - ТВОЙ народ! Ты привела их сюда, Яни Товис. Ты их королева.

  - На этот трон, Ваше Величество, может предъявлять права лишь персона королевской крови Анди. Как вам отлично известно, во всем здешнем мире есть лишь одна Тисте Анди, и это вы.

  - Чудесно. И чем я буду править? Грудами пыли? Плесневелыми костями? Кровавыми пятнами на полу? Где моя Верховная Жрица, в чьих глазах сияет Мать Тьма? Где мой Слепой Галлан, мой великолепный, измученный шут? Где мои соперники, мои заложники, слуги и солдаты? Горничные, наконец... ладно. Все без толку. Я не хочу трона.

  - Тем не менее, - настаивала Яни Товис.

  - Ладно, ладно, я принимаю его, и первым актом отрекаюсь. Отдаю трон и весь Премудрый Харкенас тебе, Королева Яни Товис. Капитан Краткость, найдите нам королевскую печать - она должна быть где-то тут на полу - и пергамент, и чернила, и воск.

  Королева трясов устало улыбнулась: - Премудрый Харкенас. Я забыла это название. Королева Сендалат Друкорлат, я почтительно отвергаю ваше предложение. Долг зовет меня на Берег. - Она кивнула, указывая на Краткость: - Пока другие Тисте Анди не вернулись в Харкенас, я скромно позволяю капитану действовать в качестве вашего Канцлера и Командира Дворцовой Стражи, делая все, что нужно для возвращения дворцу былой славы.

  Сендалат фыркнула: - Ох, как хитро. Полагаю, несколько сотен твоих трясов уже ждут за дверью с тряпками и ведрами.

  - Нет, летерийцев. Островитян и прочих беженцев. Они познали великие лишения, Ваше Величество, и примут службу при дворе с признательностью и смирением.

  - А если я их прогоню? О да, вижу, ты расставила ловушки повсюду, Яни Товис. Ты намерена приковать меня к проклятому трону чувством вины. А если я сильнее тебя?

  - Бремя власти давит на нас обеих, Ваше Величество.

  Сендалат метнула Вифалу умоляющий взор: - Отговори ее, муж.

  - Думай я, что имею шанс ее поколебать - так и сделал бы, любимая. - Он подошел к помосту тона. - Кажется, нужна подушка или две, если ты намерена сидеть тут достаточно долго.

  - С тобой в роли консорта? Боги, а ты не думал, что я достойна лучшего?

  - Не сомневаюсь. Но пока что ты связана со мной и, - он кивнул на престол, - с ним. Так что садись и принимай официальный вид, чтобы Яни Товис смогла преклонить колена, сделать реверанс или что там полагается, а Краткость начала скрести пол и выбивать гобелены.

  Тисте Анди огляделась, словно желая отыскать еще одну амфору, но ближайшая стояла в каменной чаше около входа - сирота, подумал Вифал, видя опустевшую чашу с другой стороны. Ему хотелось увидеть, как жена яростно бросается к амфоре, чтобы повторить жест разочарования и гнева - но она вдруг сдалась. "Слава Маэлу. Это заставило бы ее выглядеть смешной. Приличия, дорогая, как подобает Королеве Тьмы. Да, от некоторых вещей не избавиться".

  - В королевстве будут две королевы, - сказала Сендалат, плюхаясь на трон. - Даже не думай приседать, Товис. - Она глядела на женщину из трясов с мрачным видом. - Другие Анди, ты сказала.

  - Наверняка они ощутили возвращение Матери Тьмы, - отвечала Яни. - Наверняка они поняли: рассеянию конец.

  - Ты воображаешь, осталось много Тисте Анди?

  - Не знаю. Но знаю вот что: оставшиеся все сюда вернутся. Как сделали трясы. Как сделали вы сами.

  - Хорошо. Первый показавшийся получит трон и все что к нему прилагается. Супруг, начинай строить нам хижину в лесу. Подальше. Нет, так далеко, чтобы никто не нашел. Никому не говори, где она, кроме меня.

  - Хижину.

  - Да. Со рвом и подъемным мостом, волчьими ямами и капканами.

  - Уже черчу планы.

  Яни Товис сказала: - Королева Друкорлат, прошу позволения уйти.

  - Да. Чем скорее, тем лучше.

  Бывший офицер летерийской армии склонила голову, развернулась кругом и покинула зал.

  Капитан Краткость вышла к трону, опустилась на колено: - Ваше Величество, призвать дворцовых слуг?

  - Сюда? Нет, возьми меня Бездна. Начинайте с других помещений. Иди. Ты, э... отпускаю тебя. Супруг! Даже не думай уйти.

  - Мне и в голову не пришло. - Он ухитрился сохранить спокойное выражение лица даже под напором откровенного скептицизма.

  Едва они остались одни, Сендалат спрыгнула с трона, словно на нем все же оказался один из древних гвоздиков. - Что за сука!

  Вифал вздрогнул. - Яни...

  - Нет, не она. Эта корова права. Пока что я приму предложение. Почему только она должна страдать от бремени власти, если уж зашла речь?

  - Ну, если откровенно говорить... я вижу, ей нужен друг.

  - Кто-то равный, да. Проблема в том, что я не подхожу. Я ей не ровня. Я не провела сюда десять тысяч человек. Я едва тебя провела.

  Он дернул плечами: - Но мы здесь.

  - И она знала.

  - Кто?

  - Сучка Тавора. Как-то узнала, что случится...

  - Никаких доказательств, Сенд. Это было гадание Скрипача, не ее.

  Сендалат пренебрежительно махнула: - Технически, Вифал. Она пленила меня своими действиями. Я не должна была оказаться тут. Нет, она знала, какая карта меня ждет. Другого объяснения нет.

  - Какое же это объяснение, Cенд?

  Ее взгляд был тоскливым. - Думаешь, я не понимаю?

  Вифал с сомнением сказал: - Слушай, твои сородичи идут. Ты действительно желаешь видеть меня рядом, когда появятся они?

  Глаза ее сузились: - На деле ты говоришь вот что: "Хочу ли я быть с ней рядом, когда явятся они? Обычный человек, краткоживущая игрушка Королевы Тьмы". Так они подумают, увидев тебя рядом?

  - Ну...

  - Ты ошибаешься. Будет совсем по-другому, но не лучше. Они увидят в тебе реальную угрозу.

  - ЧТО?!

  Она уклончиво поглядела на него: - Твой род унаследовал... всё. И вот ты здесь, вместе с летерийцами и трясами - разбавленной кровью. Обживаете Харкенас. Есть ли уголок, где не появляются рано или поздно эти поганые ублюдки? Вот что они подумают.

  - Видит Маэл, у них будет право, - сказал он и отвел взгляд, посмотрев на длинный зал, вообразив десятки подлинных Тисте Анди, стоящих у входа: суровые глаза, лица тверже камня. - Лучше мне уйти.

  - Нет, не уйдешь. Мать Тьма... - Она вдруг закрыла рот.

  Он повернул голову. - Богиня в ухо шепчет, Сенд? Насчет меня?

  - Ты будешь нужен, - ответила она, глядя на одинокую амфору. - Все вы. Летерийские беженцы. Трясы. И это нечестно. НЕЧЕСТНО!

  Он схватил ее за руку, когда она пошла на штурм произведения гончарного искусства. Повернул, пока она не оказалась с ним лицом к лицу. И держал ее, рыдающую. Удивленный, испуганный. "Маэл! Что нас тут ждет?"

  Но ответа не было, и никогда его бог не казался таким далеким.

  Йедан Дерриг нес меч Хастов, чертя кончиком линию по раскрошенным костям Берега. Каскад световой стены отражался в древнем лезвии, порождая мутные молочные слезы. - Мы здесь как дети, - бормотал он.

  Капитан Сласть выкашляла мокроту, сделала шаг и сплюнула в стену. Потом поглядела на него. - Лучше скажите, Дозорный, что мы быстро повзрослеем.

  Йедан сжал зубы и перетер дюжину возможных мрачных ответов. Наконец сказал: - Да.

  - Лица за прибоем, - продолжала Сласть, кивнув на вечный ливень света, что волновался перед ними. - Их стало больше. Кажется, они приблизились, словно прогрызли себе путь. Я почти готова увидеть тянущиеся ко мне руки. - Она сунула пальцы под оружейный пояс. - Суть в том, господин, что случится дальше.

   Она смотрел на Светопад. Попытался вызвать не свои воспоминания. Скрип зубов звучал в голове, словно отдаленный гром. - Будем драться.

  - Вот почему вы рекрутировали в свою армию всех, у кого целы руки и ноги.

  - Не всех. Островитяне-летерийцы...

  - Умеют учуять опасность лучше всех. Убежденные преступники. Все уже на нервах. Едва они сообразят, что тут творится, начнут приходить сами.

  Он посмотрел на нее: - Капитан, почему вы так уверены?

  - Я говорю, едва сообразят.

  - Что именно?

  - Ну, во-первых, что уйти нам некуда. И что не будет остающихся в стороне... как это? Нонкомбатантов. Впереди битва за жизнь. Вы отрицаете?

  Он покачал головой и снова уставился на играющее лезвие. - Мы встанем на костях предков. - Быстрый взгляд на Сласть. - У нас есть королева, которую надо защищать.

  - Вы не думаете, что сестра встанет рядом с вами, в первом ряду?

  - Моя сестра? Не ее. Королеву Харкенаса.

  - За нее мы будем подыхать? Не понимаю, господин. Почему она?

  Он поморщился, поднял меч, не спеша вложил в ножны. - Мы на Берегу. Под ногами наши кости. Наша история. Наш смысл. Здесь мы встанем. Это наше предназначение. - Воспоминания чужие, но как они жалят! - Наша цель.

  - Ваша - может быть. Но мы, остальные - мы просто хотим прожить еще день. Заниматься своим. Делать детей, пахать землю, обогащаться, всё такое.

  Он пожал плечами, глядя не на нее - на стену. - Привилегии, капитан, которых мы в данный момент себе не можем позволить.

  - Не могу сказать, что счастлива буду умереть за какую-то королеву-Анди, и сомневаюсь, что одинока в таком мнении. Так что, наверное, надо взять назад недавние слова. Впереди проблемы.

  - Нет. Никаких проблем.

  - Планируете срубить несколько голов?

  - Если будет нужно.

  Она тихо выругалась. - Надеюсь, не будет нужно. Едва они сообразят, что уйти некуда. Должны бы? А? - Не получив ответа, она прокашлялась и сказала: - Ну, как говорится, всему свое время. Однако, Дозорный Дерриг, вы можете сражаться как Странником укушенный, быть славным солдатом, но вам не хватает умения командовать...

  - Тут нет особого умения, капитан. Ни я, и сестра не горазды произносить речи. Мы ясно объясняем свои планы и ожидаем, что их примут. Без жалоб. Без колебаний. Недостаточно сражаться за жизнь. Нужно сражаться за победу.

  - Люди не глупы... э, забудьте, что я так сказала. Многие глупы. Но что-то мне подсказывает, что есть разница между борьбой за жизнь и сражением за причину большую, чем твоя жизнь или даже жизни любимых и товарищей. Хотя чтоб мне помереть, если могу сказать, какая это разница.

  - Вы всегда были солдатом, капитан?

  Сласть фыркнула: - Не я. Я была воровкой, которая считала себя умнее, чем оказалась на деле.

  Йедан подумал немного. Перед ним смутные лица проталкивались сквозь свет, разевая рты, строя гневные гримасы. Руки тянулись к его горлу, но хватали пустоту. Он мог бы коснуться стены, если бы захотел. Однако просто наблюдал за врагом. - За какую цель вы стали бы сражаться, капитан? Если говорить именно об этом - о причине, превосходящей спасение жизней...

  - Да, разве не хороший вопрос? Для нас, летерийцев, это не дом. Возможно, потом, когда несколько поколений прольют кровь в здешний песок... Но не сейчас. Недостаточно.

  - Значит, таков ваш ответ.

  - Нет, господин, я над ним думаю. Так сказать, продумываю насквозь. Значит, причина. Это не какая-то королева Тисте Анди и ее треклятый трон, или даже весь треклятый город. Это не Яни Товис, хотя она и провела нас через всё, спасла жизни. Воспоминания умирают, как рыба на песке, и скоро даже запаха не остается. И это не вы.

  - Капитан, - сказал Дерриг, - если враг сломит нас, то отправится по Дороге Галлана. Без помех. Они достигнут врат в наш мир и разрушат все цивилизации людей, пока не останется лишь пепел. А потом они сразят самих богов. Ваших богов.

  - Если они так страшны, как можно надеяться удержать их здесь?

  Йедан кивнул в сторону Светопада: - Потому что, капитан, есть лишь один путь. Эта полоска пляжа. Тысяча шагов в ширину. Лишь здесь стена покрыта шрамами и тонка от прошлых ран. Лишь здесь они могут надеяться пробить барьер. Мы засов на двери, капитан. И мы спасем ваш мир.

  - И как долго, по-вашему, мы должны их сдерживать?

   Он поскрипел зубами и ответил: - Столько, сколько понадобится.

  Капитан потерла шею, покосилась на Йедана. И отвела взгляд. - Но как вам удается, господин?

  - Что?

  - Стоять здесь, так близко, смотреть на них. Видите лица? Чувствуете их злобу? Понимаете, что они хотят с вами сделать?

  - Разумеется.

  - И все же стоите.

  - Это помогает вспомнить, капитан.

  - О чем?

  - Об их предназначении.

  Она зашипела сквозь зубы. - От вас у меня мурашки сделались.

  - Я спрашивал о достойной причине.

  - Да, спасти мир. Может сработать.

  Он сверкнул глазами: - Может?

  - Ну, вы можете думать, что ради спасения мира надо сделать всё возможное и невозможное. Так?

  - А разве нет?

  - Люди таковы, каковы... вы понимаете.

  - Вам не хватает веры, капитан.

  - Мне не хватает доказательств, господин. Я ничего такого не видела за долгие годы. Как вы думаете, что делает человека преступником?

  - Глупость и жадность.

  - А кроме? Я вам скажу. Вы оглядываетесь вокруг, очень осторожно. Видите, что на деле происходит, кто всё время выигрывает. И решаете, что отчаяние на вкус не лучше дерьма. Решаете, что сделаете что угодно ради того, чтобы проползти и ухватить сколько получится. Для себя лично. И обвиняете друзей и сородичей в постигших их бедах - даже если причиной бед стали вы сами. Причинять вред человеческим существам - значит ненавидеть человечество. Но скорее вы боитесь ответной ненависти. Вор твердит, что лишь исправляет сломанные весы. Вот почему нам удается спать спокойно.

  - Отличная речь, капитан.

  - Я старалась покороче.

  - Значит, у вас поистине нет веры.

  - Я верю в то, что худшие черты человечества найти нетрудно - они вокруг, они воняют хуже дырявого мочевого пузыря. День за днем. Мы привыкаем к вони. Есть и лучшие... да, но я не стану ставить последний столбик монет. Не тот расклад. - Она помолчала. - Если подумать, есть одна вещь, на которую они могут купиться.

  - А именно?

  - Опустошите дворцовую сокровищницу и заройте по пляжу. Напоказ. Можно даже объявить что-то типа: "Это Злато Меча. Разделим среди выживших. В конце дня".

  - Но будут ли они драться за солдата, что стоит рядом? Сомневаюсь.

  - Гмм, хороший вопрос. Тогда объявите определенную долю, а не востребованное убитыми вернется в сокровищницу.

  - Что же, капитан, можете просить Королеву Тьмы.

  - О, я придумала лучше. Сестра моя, Краткость, стала казначеем.

  - Циничная вы женщина, капитан Сласть.

  - Если причина "спасение мира" не работает, остается лишь это. Сделайте знаменем обогащение - и они скорее сожрут своих детей, чем сделают шаг назад.

  - Но за какую из двух причин охотнее отдали бы жизнь вы, капитан?

  - Ни за какую, господин.

  Его брови поднялись.

  Она снова сплюнула. - Прежде я была воровкой. Полной ненависти, вызывающей ненависть. Но потом я шла сразу за вашей сестрой и видела, как она отдает кровь ради всех нас. А потом вы, тоже, хотя по-иному. Стояли в арьергарде, спасали наши спины. Так что теперь,- она скорчила гримасу Светопаду, - ну, я встану здесь и буду сражаться, пока не кончится сражение или пока не кончусь я.

  Теперь Йедан смотрел на нее с уважением. - И почему бы, Сласть - островитянка?

  - Потому что это правильно, Йедан Дерриг.

  "Правота". Слово это застряло в глотке Яни Товис, словно кусок стекла. Она могла ощутить вкус крови, и всё, что проходило в желудок, так и каменело там. Кулак, булыжник.

  Берег взывал к ней, тянулся когтистыми лапами. Желал утолить нужду, разделить с ней. "Стой со мной, королева. Как делала раньше, как сделаешь снова. Ты из Трясов, а Трясы от Берега, и я вкушал кровь вашу всегда.

  Королева, я жажду. Против этого врага Правота встанет на Берегу, и вы продержитесь, не сдавая ни шага".

  Но было предательство, давным-давно. Как могут Лиосан забыть? Как могут простить? Суждение, грубое, усеянное шипами корневище возмездия. Такое способно сломить целый народ, выцеженная из тел кровь вздымается все выше, закрывает почву. Зловещая ловушка, возносящая к справедливому небу.

  Доводы разума не достигают столь высоко, и безумие небес правит невозбранно.

  "Правота ярится по обе стороны стены. Кто смеет надеяться остановить то, что грядет? Не Королева Тьмы, не королева трясов. Не Йедан Дерриг - о, как брат мой ждет этого мгновения. Снова и снова вытягивает зловещий меч. Улыбается тусклому отсвету Светопада на клинке. Стоит перед манифестацией ревущей ненависти. И не вздрагивает".

  Но - и это невозможное противоречие - брат ее ни разу в жизни не ощутил спазмов ненависти, его душа неприступна перед этой эмоцией. Он может стоять в огне и не обгорать. Может стоять перед искаженными лицами, перед загребущими руками и... и ничего.

  "Ох, Йедан, что таится в тебе? Ты полностью отдался нуждам Берега? Ты с ним заодно? Ты ведаешь хотя бы единое сомнение? А он?" Она может понять заманчивый соблазн этого зова. Избавление через сдачу, полное самоотрицание. Они понимает, да... но не доверяет.

  "Когда зовущий предлагает благо ценой полнейшего послушания... требуя, фактически, добровольного рабства души - нет, как может такая сила устоять перед моральным суждением?

  Берег требует от нас сдачи. Требует порабощения ради славы, ради его любви, ради сладкой чистоты его вечного благословения.

  Что-то тут неправильно. Чудовищно. Ты предлагаешь нам свободу выбора, но клянешься будто, отказавшись, мы лишимся всякой надежды на славу и спасение. Что же это за свобода?"

  Она привыкла думать, что вера в Берег ставит ее выше прочих верующих, всех этих трепещущих людишек, стоящих на коленях перед непостоянными, алчными божками. У Берега не было лица. Берег был не богом, но идеей вечного столкновения стихийных сил. Изменчивых, но вовеки неизменных, сплетающих жизнь и смерть. С ним нельзя договориться, его нельзя подкупить. Берег - полагала она - ничего не требует и никого не презирает.

  Но теперь она здесь, она ощущает сухой ветер над костяным пляжем, видит брата, говорящего со Сластью, видит брата в одном шаге от ужасающей ярости Светопада. Он снова и снова вытягивает меч. А Первый Берег воет в ее душе.

  "Сюда, Благая Дочь, я здесь, и ты моя! Видишь рану? Мы с тобой должны ее закрыть. Мои кости, твоя кровь. Смерть под ногами, жизнь в мече и руке. Ты станешь моей плотью. Я стану твоими костями. Вместе мы выдержим. Изменчивая неизменность.

  Свободная и порабощенная".

  Две фигуры появились - справа, слева от нее. Она не глядела на них.

  Та, что справа, бормотала нечто мелодичное, бессловесное. Потом сказала: - Мы решились, Королева. Сквиш станет с Дозором, я ж с вами.

  - И Берег полон днем, - добавила Сквиш. - Слухай, как он поет!

  Стяжка снова что-то пробормотала. - Вы еще не кланялись пред Берегом, Высочство. Еще не сдались. Но заботьтесь, чтобы сделать это до прорыва.

  - Даж королева должна сдаваться Берегу.

  "Искрошенные кости стали цепями. Свобода - рабством. Как мы вообще согласились на такую сделку? Неравный обмен. Кровь была нашей, не Берега. Сохрани Странник, даже кости были нашими!

  Пустой Трон, моя решимость... пропала. Моя вера... крошится".

  - Неужели мой народ не заслужил лучшего?

  Стяжка хмыкнула: - В ком хотя одна капля есть, тот песнь слышит. Они жаждуют придти, встать...

  - И сражаться, - закончила Сквиш.

  - Но... "Они заслужили лучшего".

  - Идите к Берегу, Королева. Даж вы не выше Первого Берега.

  Яни Товис скривилась:- Думаете заставить меня, Стяжка? Сквиш?

  - Ежли бы ваш брат...

  - Не убил ваших союзников, - кивнула Яни. - Да. Как ни странно, я не думаю, что он хорошо представлял последствия. Не так ли? Сотня или больше ведьм и ведунов... да, они могли бы меня заставить. Может быть. Вы вдвоем? Нет.

  - Ошибка, Высочство.

  - Вы не перестаете питаться моей кровью, так? Снова молоды, катаетесь во всех палатках, словно две потаскушки...

  - Даже Убийца говорит...

  - Да, он может сказать: "Склонись, о Королева", "Сдайся Берегу, сестра". Знаете, единственная, кому удалось хотя бы частично меня понять, не принадлежит к роду людскому. Но что сделала я? Разрушила зреющую дружбу, насильно усадив ее на Трон Тьмы. Боюсь, она никогда меня не простит. - Яни Товис резко взмахнула рукой. - Убирайтесь обе.

  - Как ведьмы, мы должны вас предупредить...

  - Уже предупредили, Стяжка. Теперь идите, или я призову Йедана. Пусть закончит начатое несколько месяцев назад.

  Она слышала, как они шлепают ногами по песку, а потом по траве.

  Внизу, на берегу, капитан Сласть тоже уходила - налево, наверное, к летерийскому лагерю. Брат остался, снова пойдя вдоль пляжа. "Словно кот в клетке.

  Но помни, дорогой братец. Меч Хастов сломался".

  Она подняла взор, рассматривая свистящий шторм света высоко над головами смутных воинов Лиосан. Как ей показалось, недавно там мелькали какие-то огромные формы.

  "Облака. Грозовые тучи".

  Правота была мерзким словом. "Право требовать от нас этого? Право приглашать нас, а через один вздох - угрожать нам? Не я ли королева трясов? Не мои ли они подданные? Думаешь, я просто так отдам их тебе? Их кровь, их жизнь?

  Толчок Странника, я завидую Сендалат Друкорлат, королеве без подданных".

  Жидкое небо Светопада было густым опаловым водоворотом. Никаких грозовых туч. Она должна бы ощутить облегчение, но нет...

  На Великом Шпиле, что господствует над бухтой Колансе, пятеро Чистых взошли по крутой лестнице к рваным краям кратера. Справа от них, бредущих к Алтарю Осуждения, склон превращался в отвесный утес; глубоко внизу бурлило море, волны вздымали кверху пенные шапки цвета кобыльего молока. Столетия яростных ударов подгрызли бок Шпиля до самых корней, хотя узкий и ненадежный мостик к главной части полуострова еще стоял.

  Сверху дули гнилые ветра, ерошащие струи бесчисленных ручьев. Бывало, что водразы получали отравления во время паломничества, здесь, на выветренных ступенях из пемзы; но Чистые могли противостоять тлетворному воздействию, так что они спокойно миновали скорчившиеся на ступенях трупы, иногда ступая прямо по ним.

  Впереди шла Чистая по имени Почтенная. Она была старшей среди тех, что оставались вблизи Великого Шпиля. Высокая даже среди Форкрул Ассейлов, очень худая - почти одни кости. Тысячи лет в этом мире придали белой некогда коже болезненно-серый оттенок; вокруг суставов наросли синие пятна, отметившие и двойные сочленения челюстей, и торчащую вперед середину лица. Один ее глаз стал слепым - результат драки с Джагутом, порез клыком, когда они старались перегрызть друг дружке глотки; жестокая схватка изуродовала также часть лица под глазом и около скулы.

  Она щадила правую ногу, но усилия все равно посылали волны боли в поврежденное бедро. Замах меча Т'лан Имасса почти выпотрошил ее - на таких же каменных ступенях, но на другом, далеком континенте, в давнее, давнее время. Но, хотя кремневый клинок вгрызся в тело, она вырвала сердце воина из груди. Вершить правосудие - не для слабых: так говорила она иногда, шепча слова будто мантру, снова и снова закаляя сталь воли.

  Да, подъем оказался долгим даже для них, но скоро покажется вершина, чистая и зазубренная, и будут нанесены последние, смертельные удары. "Суд над человечеством. Суд над этим сломанным, раненым миром. Мы будем очищать. Мы не выбирали. Груз истины не предназначался нам - но кто иной встанет на защиту мира? Кто, кроме Форкрул Ассейлов, сможет истребить всех людей в этом Королевстве? Кто, кроме Форкрул Ассейлов, сможет сразить греховных богов?

  Помню травы на ветру. Помню небеса, полные птицами - от горизонта до горизонта. Помню, как плакала в тишине последовавших лет, когда скрытные убийцы проникли в мир, истребляя все, что могли. Когда они прошли по древним побережьям, вонзая в новые земли кинжалы алчности.

  Мы следили. Мы горевали. Мы вырастили в себе железо гнева, а потом и ярости. И теперь... теперь мы холодны и уверенны. Будет смерть".

  Спокойное дыхание позади, источник силы, поддержка ее воли. Оно помогает завершить путь, отстраняясь от боли, от тягот тела, истощенного как сама земля. Она помнит день, когда покой был объявлен мертвым. Когда Форкрул Ассейлы встали, впервые распрямив спины, и узрели грядущее с его нуждами, на которые следует ответить.

  С тех пор... так много неожиданных союзников.

  Наверху, всего в семи шагах, край алтаря, платформа из белого, блестящего в тусклом свете кварцита. Призывая силы для последнего шага, она заставила себя двигаться. А потом, наконец, остановилась на выметенном ветрами просторе. Алтарь Осуждения, белый словно свежевыпавший снег, высеченный взрыв солнца - канавки для крови, расходящиеся от центра. Глубокие, покрытые темными тенями.

  Почтенная шагала, расстегивая толстый плащ, потому что из устья кратера исходила пропитанная кислым запахом серы жара. За ней четверо Чистых разошлись, найдя себе место у центрального камня.

  Единственный ее глаз обратился к гниющей мерзости, к валуну, что был сердцем чуждого бога - или заключал его в себе? Она не видела, чтобы камень раздувался и опадал, но если коснуться его рукой - ощутишь упрямую жизнь. "Небо разорвало его. Пламенеющие куски, что были телом, пролетели через половину мира, падая и падая на один континент и на другой континент. В испуганные моря. Ах, если бы его было больше. Если бы его хватило, чтобы уничтожить каждого человека в мире, не только тех, чья спесь, чье наглое безумие протянулось в Бездну, чтобы призвать эту проклятую вещь".

  Скоро они пронзят центральный камень, Сердце, и кровь чуждого бога потечет, и сила его сможет... "напитать нас". С этой силой они смогут полностью открыть врата Аграст Корвалайна; смогут высвободить очистительную бурю, вымести мир. "Тоните в своих помоях, люди. Ничего иного вы не заслужили". Да, это поможет завершить начатое безумцами-Призвавшими.

  "Вы сковываете то, что можете использовать. Так поступили с ним боги. Но если полезность кончается... что тогда? Вы просто убиваете его? Или высасываете последние капли крови из остова? Наполняете брюхо?

  Можно ли использовать вечную боль? Давайте попробуем?"

  - Сестра Почтенная.

  Она повернулась, внимательно глядя на более молодую женщину. Несколько шагов между ними - пропасть, и нет надежды ее пересечь. - Сестра Тишина.

  - Если мы намерены всего лишь выслушать отчеты о положении в армиях, Сестра, была ли нужда в таком восхождении?

  - Нужда. Какое интересное слово, а?

  Глаза Тишины остались спокойными. Она стояла, пригнув голову. - Осада тяготит нас, Сестра. Командующие водразы не справляются.

  - Кого же ты рекомендуешь послать, Сестра Тишина?

  - Брата Старательного.

  "Ага, старейшего после меня. Ближайшего моего союзника. Разумеется". Она поглядела на мужчину с покатыми плечами, что стоял ближе всех к Сердцу. - Брат Старательный?

  Тот поднял глаза, светлые, холодные, как море за его спиной. - Я сломлю защитников, Сестра Почтенная. Никто не выстоит против меня.

  - Только мнение, - побормотала Почтенная.

  Тишина снова не отреагировала.

  Почтенная оглянулась на остальных. - Брат Смиренный?

  - Известно, где кровь оросила пески, - сказал Мистик, - и откуда надвигаются против нас другие силы. Это за Стеклянной Пустыней.

  - У нас есть другие армии, - сказала Тишина. - Достаточные, чтобы встретить и разгромить каждого врага.

  - Сестра Тишина права, - заметила Сестра Равная. - Брат Старательный сможет расправиться со смертными, предательски захватившими Северную Крепость; он наверняка сможет вернуться вовремя, чтобы отразить угрозы с запада.

  - Но только если мы не станем медлить с принятием решения, - сказала Тишина.

  "Итак, мнения разделились". - Брат Старательный?

  - Существует риск, - сказал воитель, - что мы недооцениваем командира тех захватчиков. В конце концов, они появились ниоткуда, и пока что достигли впечатляющих успехов.

  - Из ниоткуда, верно, - пробормотал Брат Смиренный. - Причина для тревоги. Садок? Наверняка. Но провести целую армию? Сестра Тишина, Сестра Равная, нельзя отрицать возможность, что захватчики попросту уйдут, если положение их станет слишком опасным. В таком случае, где и когда они покажутся вновь?

  - Серьезное замечание, - согласилась Почтенная. - Но пока они сидят на месте, они нам не опасны.

  - Даже тогда, - возразила Тишина, - твое присутствие и командование армией осаждающих сможет стать ответом на любые неожиданности. Наступит время - оно ДОЛЖНО наступить - когда нам нужно будет изгнать их из крепости и уничтожить, если будет возможным.

  - Поистине, - кивнула Почтенная. - Но, как заметил недавно Брат Смиренный, мы еще не уверены, что учли все возможные угрозы. - Она взмахнула рукой: - Великий Шпиль, Алтарь Осуждения - вот где мы наиболее уязвимы. Старательный во главе командования Армии Шпиля гарантирует, что Шпиль и его Сердце останутся неприступными. - Она помедлила, устремив взгляд единственного глаза на Тишину. - Оставшиеся Чистые командуют армиями внешних земель. Ты намекаешь, что они окажутся неадекватными задачам? Сестра Хитроумная? Сестра Свобода? Братья Грозный, Безмятежный и Высокий? Кто из них кажется тебя слабым?

  Тишина отвела взгляд. - Я полагаю, что следует устранять угрозы по мере их возникновения, Сестра Почтенная.

  Почтенная нахмурилась: - А если враг в крепости исчезнет так же загадочно, как появился? Чтобы, возможно, оказаться здесь, у самого подножия Шпиля? С Братом Старательным, блуждающим где-то в дальнем углу долины Эстобансе? Что тогда? - воскликнула она. "Да, нам лучше спорить здесь, наедине, когда не слышат слуги - водразы и судимы". - Она продолжила, желая вовлечь в обсуждение всех: - Колансе вычищено - как могли мы поступить иначе, прибыв сюда и узрев весь причиненный земле ущерб? Эстобансе остается, ведь ныне нельзя поступить по - другому, надо кормить водразов и судимов. Когда Сердце будет принесено в жертву на алтаре, братья и сестры, нужде в армиях людей придет конец. Конец человечества начнется отсюда - мы должны защищать это место даже сильнее, чем Эстобансе. Согласны?

  Молчание.

  Почтенная встретила взгляд Тишины. - Сестра, во имя предков, умоляю быть терпеливой. - Наконец она получила ответ. Лицо Тишины напряглось, она пошатнулась, как от удара. Почтенная с удовлетворением продолжила, как бы ничего не заметив. - Потребности меняются даже во время этого разговора. Перед бурей будет дождь. Должен быть. Я прошу тебя вновь пойти в мертвые земли, устремить взоры, замечая любую угрозу с самого неожиданного направления. - Она сделала жест. - Возьми с собой и Сестру Равную.

  - Здравая тактика, - сказал Брат Старательный с сухой улыбкой.

  Тишина скованно поклонилась. - Как прикажешь, Сестра Почтенная.

  Заметив что-то алчное в глазах младшей, Почтенная наморщила лоб, ибо ощутила тревогу. "Ах, моего шага ждали? Я слепо ступила в ловушку? Ты хочешь быть отосланной в Пустые Земли, Тишина? Зачем? Что я начала?"

  - Наше расположение, Сестра Почтенная?

  Она удивленно мотнула головой: - Сами решите.

  - Сестра Равная возьмет южные земли, а я отправлюсь на запад.

  "Снова? А что ты там делала в первый раз? Что нашла?" - Отлично, - сказала Почтенная. - А теперь станем вокруг Алтаря Осуждения, вновь объединившись в помыслах. Со смирением...

  - Благие Чистые!

  Крик раздался от подножия лестницы; они повернулись, увидев водраза Амисса. Лицо его пылало усердием. Они оставили его на Третьем Причале, напротив восточного края Шпиля.

  Почтенная зашагала к нему. - Брат, какую весть принес ты столь поспешно?

  Она споткнулся об алтарь, указал рукой на восток. - Благие Чистые! В гавани КОРАБЛИ! Много, много кораблей!

   Почтенная заметила на лицах сородичей тревогу и сосредоточенность, и ощутила прилив удовлетворения. "Да, теперь вас пугают незримые угрозы". - Брат Старательный, собери Защитников и пробуди садок в младших командирах водразов. Аграст Корвалайн станет нынче нашей ощетинившейся стеной. "А Сестра Почтенная? Ах, она, верно, будет вратами".

  Тишина и Равная побежали к восточной стороне Алтаря. Поглядели. Потом Равная обернулась: - Военные суда, родичи. Серые, словно волки на воде.

  - Надо спуститься и приветствовать их? - спросила Почтенная.

  Улыбка Старательного была суровой и жестокой.

  Он склонился в сердцевине Хаоса. Давление опустилось на него, желая сломать кости. Жаркие вихри впились в него, алчно исторгая душу. Но он пришел сюда по собственной воле. В сердце был дикарский вызов, желание встать лицом к лицу с самой Бездной.

  "Не всё связано судьбой. Так и должно быть.

  Не всё высечено в камне, глубоко похоронено, навеки скрыто от взора смертных.

  Должно быть иное. Во всех мирах твердые законы стали тюрьмой - и я увижу нас свободными!"

  Он встретил Хаос острейшим гневом своего бытия, ощетинился доспехами ярости против всего, что на него нападало. Он вошел в мальстрим океанов безумия, крепко держась за здравый рассудок. И стоял - до конца, не склоняя спины, одиноко - и спорил с самой вселенной. С законами, что были ложью, с доказательствами, что были фальшью. Камень, пропускающий руку. Вода, которой можно дышать. Воздух непроницаемее стены. Пламя, угашающее смертельную жажду. Ослепительный свет, являющая суть темнота. Зверь в сердце чести, самосознание, ставшее чистейшей дикостью. В жизни скрыт код смерти. В смерти таятся семена жизни.

  Он говорил со стихийными силами природы. Спорил без устали. Он защищал свое право на существование, лишенное этих жестоких, непостижимых ужасов.

  В ответ на усилия Хаос осадил его слепой неуверенностью. Долго ли это длилось? Столетия? Тысячелетия? И он упал на колени, доспехи разбиты, раны источают кровь. А Хаос все нападает, силясь разорвать его на части.

  Трещина появилась вначале в середине лба - вспышка серебристого огня, в котором слышался маниакальный хохот. С ужасным хрустом разрыв тянулся вниз по телу, раскрывая горло, разворачивая бока. Грудина лопнула, ребра вырвались наружу. Разверзся желудок, источая горечь и слизь.

  Потом было ничто. Как долго? Он не знал. Когда сознание вернулось, он стоял там же, где был - но перед ним склонились, опустив головы, две нагие фигуры. Мужчина, женщина.

  "Дети мои, рожденные из отчаяния и нужды. Мои легкие близнецы. Мои зловещие лики свободы. Хаос ответил самой изящной шуткой. Тяните и толкайте, божки; никогда вам не узнать, что я потерял, делая вас, заключив сделку с неопределенностью.

  Я даю вам миры. Но ни один не станет вашим домом. Вы прокляты блуждать между ними, пойманные вечной игрой. Повелитель и Повелительница Удачи. На языке Азатенаев - Опонны.

  Мои дети, вы никогда не простите меня. Да и я не заслужил прощения. Законы - не то, чем они кажутся. Порядок - иллюзия. Он прячет свою ложь прямо у вас в глазах, искажая все увиденное. Ибо видя, мы изменяем увиденное.

  Нет, никто из нас никогда ничего не увидит верно. Мы не можем. Это невероятно. Я дарю вам жизнь без ответов, дети. Идите по мирам, разносите слово всеми возможными путями, Опонны. Кто-то вам порадуется. Кто-то нет. И это, дорогие мои, насмешка над ними. И над нами.

  У меня была мысль.

  Видите, что она наделала?"

  - Это старость?

  Пещера источала жидкости, бесконечно капая и журча. Воздух смердел болью.

  Сечул Лат поднял голову. - Ты что-то сказал, Эрастрас?

  - Ты ушел далеко. Воспоминания мучают, Сетч?

  Они вдвоем сидели на валунах, пар выдохов уплывал туманными дымками. Откуда-то из глубины каверны доносился шум бегущей воды.

  - Едва ли. Ведь, как ты любишь указывать, я человек скромных достижений.

  - Не человек. Бог. Отчего твои жалкие деяния кажутся еще более досадными.

  - Да, - согласился Сечул Лат. - У меня много сожалений.

  - Лишь глупцы знают сожаления, - сказал Эрастрас и тут же обесценил свои слова, непроизвольно потянувшись к пустой глазнице. Касание пальцев, подергивание щеки...

  Пряча улыбку, Сечул отвернулся.

  Килмандарос все еще сидела скорчившись, чуть ли не сложившись вдвое, под капелью крови Отатараловой Драконицы. Когда ее охватывает утомление, период восстановления длится долго - нестерпимо долго, на взгляд Эрастраса. Хуже того, она ведь еще не закончила дело. Подняв глаза, Сечул посмотрел на Корабас. "Она - единственный закон против хаоса Элайнтов. Она - отрицание их силы. Она - освобожденная воля. Недостаточно будет ее ранить. Она должна умереть.

  Но даже Килмандарос этого не сделает. Не против нее. По крайней мере сейчас, пока врата не открыты. Она должна умереть, но для этого ее нужно освободить.

  Против безумия таких противоречий я ставил на кон свою жизнь. Я прошел в сердце Хаоса, чтобы бросить вызов абсурду сущего. И за это был разорван надвое.

  Мои скромные достижения".

   - Форкрул Ассейлы, - пробормотал он, снова глядя на Эрастраса. - Нельзя позволить им осуществить планы. Ты должен понимать. Ассейлы не склоняются перед богами, даже Старшими.

  - Их наглость бездонна, - оскалил зубы Странник. - Мы этим воспользуемся, дорогой Костяшки. Возможно, они перережут глотки богам. Но мы - другое дело.

  - Думаю, нужно пригласить К'рула.

  - Он лучше всех нас понимает целесообразность, - согласился Эрастрас.

  "Целесообразность?" - И Маэла. И Олар...

  - Карга лелеет свои планы. Но она провалится.

  - От толчка?

  - Будет нетрудно, - ответил Странник. - Толчок? Скорее тычок. Нежнейшее из касаний.

  - Не поспеши. Она отлично служит фактором отвлечения, и так должно продолжаться.

  Бог снова коснулся глазницы. Ищет благословения? Вряд ли.

  - Азат, - сказал Сечул. - Это было неожиданно. Сильно ли ты ранен, Эрастрас?

  - Скорее негодование, чем кровь, - поморщился Странник. - Меня подло использовали. Кое-кто заплатит.

  - Хищник жизней?

  - Ах, Костяшки, ты меня дураком считаешь? Бросать вызов ему? Нет. К тому же там были дети. Человеческие дети.

  - Более легкие цели?

  Эрастрас, похоже, уловил нечто в тоне Сечула, потому что лицо его омрачилось. - Даже не думай считать их невинными!

  - Не думаю, - ответил Сечул, вспомнив свое нечестивое отродье. - Но ведь твой глаз проглотила Пернатая Ведьма? А ты говорил, что убил ее собственными руками. Как тогда...

  - Глупый гамбит Икария в Летерасе. Вот почему я так и не нашел ее души. Нет, она унесла мой глаз к нему, гнилая сучка. А теперь он изрыгнул едва оперенные садки, сделал из моего глаза Финнест для Азата. Он остается единственной подлинно непредсказуемой силой в нашей схеме.

  - Тишина уверяет в обратном.

  - Не верю ей.

  "Наконец, друг, ты снова начинаешь мыслить трезво". - Именно так, - согласился он.

  Эрастрас глянул на Килмандарос. - Не нужно ли нам ее покормить или еще что? Ускорить исцеление?

  - Нет. Наложенные Рейком и компанией чары были сильными. Разрыв глубоко ее ранил, и магическое исцеление не поможет. Оставим ее в покое.

  Эрастрас зашипел.

  - К тому же, - продолжал Сечул Лат, - не все еще на местах. Ты знаешь.

  - Я так давно этого ждал. Хочу, чтобы все были готовы, когда придет время.

  - Мы будем готовы, Эрастрас.

  Единственный глаз Странника уставился на Сечула. - Не только Тишине я не доверяю.

  - Будут смерти, полетит пепел, но будут и выжившие. Как и всегда. Они поймут необходимость крови. Никто не бросит тебе вызов, Эрастрас.

  - Но ты пытался меня предать. Ты с Килмандарос.

  - Предать? Нет. "Мы отправим тебя в отставку".

  - Так я вижу. Неужели я могу иначе?

  - Ты до сих пор не понимаешь, старый друг, - отозвался Сечул Лат, - что я не забочусь о превосходстве. Мне плевать на новый мир, поднимающийся из развалин старого. Я рад блуждать по руинам. Смеяться над смертными, что пытаются начать всё заново. - Он взмахнул рукой. - Оставим мир слепому невежеству. По крайней мере, раньше жизнь была проще. Я повернулся спиной к поклонникам, потому что они мне наскучили. До отвращения. Я не хочу получить назад то, что имел.

  - А я хочу, Сетч.

  - Давай, действуй.

  - Как насчет твоих детей?

  - Которых?

  - Какими ты видишь Опоннов в грядущем мире?

  - Я их вообще не вижу, - ответил Сечул.

  Эрастрас резко вздохнул. - Ты убьешь их?

  - Что я сделал, могу убрать из бытия.

  - Твои слова мне приятны. Я чувствую облегчение.

  "Это была не очень достойная жизнь, детишки. Правда? Сомневаюсь, что вы готовы спорить. Тяни и толкай, но в конце - после тысяч и тысяч лет жалких игр... что же достигнуто? Что понято? Хоть кем-то?

  Случай - жалкая тварь, злобный ублюдок. Он улыбается, но это оскал волка. Что понято? Лишь то, что любое дерзание вынуждено склониться перед Непредвиденным. Можешь сколь угодно долго подныривать и подпрыгивать, но в конце ты падешь.

  Человек ослабляет петлю. Цивилизация уходит с тропы, ведущей к распаду. Раз. Два. Пусть три. Но в двадцатый раз? В пятидесятый? Торжество напрасно. Всегда. Равновесия нет.

  В конце концов, здравый смысл подсказывает: проще отнимать, чем давать".

  - Что чувствует Килмандарос, - спросил Эрастрас, - насчет убийства своих детей?

  Сечул Лат оглянулся на мать, потом поглядел на спутника: - Ты так и не понял? Она НИЧЕГО не чувствует.

  И тут же одинокий глаз смущенно заворочался.

  "Ну, думаю, ты понял".

  Чего дитя желает, но еще не имеет? Есть ли у вас нечто, чего не желает дитя? Баделле проснулась утром с эхом вопросов в голове. Был женский голос, а потом мужской. И в обоих звучали нотки отстраненного отчаяния.

  Она села под лучами солнца, сочившимися сквозь окно, изгонявшими холод из тела - словно она ящерка или змея - и попыталась понять ночные видения, темные и тревожные голоса незнакомцев, что вещали о таких ужасных вещах.

  "Это имеет отношение к происходящему, подозреваю. Да, похоже, я вижу..."

  Она глянула в сторону Седдика, сидевшего на полу в окружении собрания бесполезных штучек. На его до странности морщинистом лице непривычное выражение. "Словно старик над сокровищами всей жизни. Вот только забыл, как считать".

  Однако то, чем они владеют, что имеют, вовсе не обязательно является благом, достоинством. Иногда имущество становится ядом, но голодное дитя не разбирает. Куда ему. Так преступления передаются от рода к роду. "Пока не уничтожают нас. Да, теперь я вижу. Мои сны мудры, мудрее меня. Мои сны - песни Казниторов, умные аргументы, хитрые внушения.

  Мои сны меня предупреждают".

  Она отвернулась от солнечного света, в глубь комнаты. - Ну, готов?

  Седдик виновато дернулся, но потом кивнул.

  Баделле изогнулась, выглянув из окна, обозревая западную часть площади. Там был Рутт с Хельд на руках. Остальные ждали в тенях зданий, словно резные фигуры вышли из своих каменных мирков.

  Да, так и есть. Они съели все плоды в садах города.

  "А кристаллы крали наши души".

  - Пришло время. Оставь эти штучки позади, Седдик.

  Вместо этого он принялся складывать их.

  Баделле содрогнулась от вспышки гнева, за которым последовал страх. И то, и другое - непонятно откуда взялось. Вздохнув, она оторвалась от подоконника. - Будут Осколки. Алмазы, Рубины и Опалы. Мы снова начнем умирать.

  Мальчик смотрел всё понимающими глазами.

  Она снова вздохнула. - Среди нас уже есть отцы. Нужно внимательно наблюдать за ними, Седдик, вдруг они найдут в себе отцовские думы.

  Тут он потряс головой, словно отвергая ее слова. - Нет, Баделле, - прохрипел он. - Они лишь заботятся о младших.

  "Так мало слов у тебя, Седдик. Думала, ты онемел. Что же рождается там, за глазами старика, за лицом старика?"

  Она покинула комнату. Седдик шел следом, и мешок с безделушками казался в его руках новорожденным младенцем. Вниз по крутым ступеням, через холодный воздух тайных коридоров, потом наружу, под слепящую жару. Баделле без колебания прошла туда, где был Рутт, смотревший на нее затуманенными глазами. Когда она подошла близко, прочие дети вышли на солнце, сбившись в наскоро созданные семейства. Рука за руку. Тряпки на головах, обмотанные ноги. Она сбилась с шага. Она уже забыла, как много осталось в живых.

  Заставив себя идти, она подошла к Рутту, а затем развернулась и вскинула руки над головой.

  Город выплюнул нас

  Мы слишком горьки и кислы

  На вкус.

  Жизнесосы - слепцы отвернулись

  Подавившись

  Проглотив то, что было для нас

  То, что думали мы унаследовать

  Мы хотели то

  Что было у них

  Мы считали, что

  Нам оно пригодится тоже

  Как годилось всем им

  Они жрали наше грядущее

  Глаза отводя

  А теперь хрустальные стены

  Взяли наши желания

  Выплюнув

  То, что осталось

  Как немного

  Только горькое очень, кислое очень

  На вкус

  Вот и всё, что сейчас

  В ваших ртах

  Что-то горькое, кислое очень.

  Рутт еще немного посмотрел на нее, потом кивнул и пошел по широкому проспекту. На запад, в Стеклянную Пустыню. За ним Змея разматывала кольца после месяцев сна.

  Змея что-то поняла, Баделле это видела. В спорых, твердых шагах построившихся детей, в суровых лицах, в сумрачности, оттеняющей знакомые усталые черты."Мы знаем. Мы научились любить. Что?

  Ходьбу. Проскальзывание под кулаками мира.

  Мы Змея возрожденная".

  Вскоре они достигли границы города, увидели плоские блестящие пустоши.

  "Утешение страданий. Словно объятия мертвой матери".

Глава 6

Главнейшими среди древних рас можем мы назвать четыре: это Имассы, Джагуты, К'чайн Че'малле и Форкрул Ассейлы. Иные либо представлены были в стародавние времена, либо число их было невеликим, либо наследие их пропало из мира. Что до нас, людей, то были мы крысами в стенах и подвалах. Те немногие, что существовали. Но разве главенство - на наше право от рождения? Разве мы не подобны высеченным из камня идолам и пророкам? Разве эти идолы не служат нам? Разве пророчества не сулят нам господство над всеми прочими тварями? Возможно, вы с хитрым подмигиванием возразите, что наши собственные руки вытесали идолов; что благие пророки, столь дерзкие в обещаниях праведной славы, явились из обычной человеческой толпы. Вы заметите, что наши яростные уверения служат лишь задачам наглого самовосхваления и даже самооправдания. Если вы скажете так... что же, мы вам не друзья. Для таких, как вы, мы заготовили вот этот кинжал, этот костер, этот железный язык пытки. Мы умерим ваши притязания, мы сравняем вас с посредственностью, с массовой банальностью профанов. Как расе, нам неприятны идеи о мирской жизни, лишенной высокой участи; мы будем держаться за злобное неудовольствие, пока все люди не превратятся в прах и пепел. Ибо, как могли бы сказать Старшие расы, окажись они еще здесь, у мира есть свой кинжал, свой железный язык, свой костер. И от пламени его не скрыться.

Отрывки (по-видимому, замечания переводчика) из утерянного издания "Глупости Готоса", Генабарис, 835 г. Сна Бёрн.

  Три дня и две ночи оставались они среди мертвых тел. Кровь и костный мозг высохли на рваных мехах, на оружии. Единственным движением были они обязаны ветру, тормошившему пряди волос и ремни выдубленной кожи.

  Собравшиеся на поле истребления стервятники, плащовки и ящерицы пировали без помех, нежась на гниющей плоти. Недвижимо стоявшие посреди пира фигуры были слишком иссохшими, чтобы вызвать интерес; они были не лучше пеньков давно мертвых, поваленных и сточенных ветрами деревьев.

  Мелкие существа не ведали о безмолвных стонах, вырывавшихся из душ убийц, о бесконечных волнах горя, терзавших жалкие привидения, об ужасах, кипевших под слоями черной, высохшей крови. Не ощущали бурь, ярившихся за натянутой на кости кожей, в кавернах черепов, в ссохшихся дырах глазниц.

  Когда солнце бежало за горизонт, возвещая третью ночь, Первый Меч Онос Т'оолан встал лицом к юго-востоку и двинулся тяжелыми, но уверенными шагами. Клинок в его руке чертил борозду среди узловатых трав.

  Остальные пошли следом - армия отчаявшихся, бездомных Т'лан Имассов с навеки разбитыми душами.

  "Каратели невинных. Убийцы детей. Каменные мечи поднялись, каменные мечи опустились. На лицах написаны были сказания запредельного ужаса. Мелкие черепа трескались, словно яйца страусов. Духи улетали крошечными птичками".

  Однако двое остались позади. Кальт Урманел из Оршайн Т'лан Имассов не поддался приказу клана, давлению воли сородичей. Трепеща, он держался под напором ужасного прилива, настойчиво толкавшего его в тень Первого Меча.

  Он не станет кланяться Оносу Т'оолану. Он отчаянно желает вернуться в бесчувственную пыль, навеки освободив истерзанный дух, а вместо этого стоит на месте, в окружении полуобглоданных трупов - глазницы вычищены, мягкие губы и щеки сорваны жадными клювами - и обеими руками сжимает то, что безумие жизни и смерти оставило в его распоряжении.

  И знает, отстраненно отчаиваясь, что не будет для него даров покоя и мира, ни для него, ни для других, и что даже полный распад не поможет до конца очистить душу.

  Кремневый меч в руке стал тяжелым, словно слепленным из сырой глины. Ах, если бы! Его окаменевшие кости стали казаться клеткой, сжимающей дух в тяжких объятиях.

  Когда заря принесла четвертый день, когда вопль в черепе затих, вытек песком на ветер, он поднял голову и вгляделся в ту, что так же не сдалась неумолимым призывам Первого Меча.

  Гадающая по костям клана Бролда. От Второго Ритуала, Незаконченного Ритуала. "Ах, если бы он вообще не начинался, Капля-на-Ноже, что за милое, пророческое имя". - Вот, - сказал Кальт, - искомый вами Ритуал, Ном Кала. Вот бегство, которого вы жаждали. - Он повел рукой. - Ваше бегство от... детей. Которые сумели бы в грядущие годы - годы, которые больше не ждут их - сумели бы затравить ваш род. Твоих любовников и детей. Они убили бы вас без особых размышлений. В их глазах вы были зверями. Вы были хуже их и заслужили худшее.

  - Зверь, - отозвалась она, - умирающий от рук человека, остается невинным.

  - Тогда как человек тот не смог бы похвалиться невинностью.

  - Неужели?

  Кальт Урманел склонил голову, искоса глядя на облаченную в меха женщину. - Охотники находят оправдания.

  - Им хватает нужды.

  - А убийцам?

  - Им тоже.

  - Тогда все мы обречены на бесконечность преступлений, и это вечная наша участь. И это наш вечный дар оправдывать всё свершенное. "Однако это не дар". Скажи, Ном Кала, ты чувствуешь себя невинной?

  - Ничего я не чувствую.

  - Не верю.

  - Я ничего не чувствую, потому что ничего не осталось.

  - Ну хорошо. Теперь я тебе верю, Ном Кала. - Он оглядел поле убийств. - Я думал стоять здесь до тех пор, пока сами кости не пропадут в тощей почве, не скроются под кустами и травами. Пока не пропадут следы свершенного нами. - Он помолчал. - Я так хотел.

   - Ты не отыщешь искупления, Кальт Урманел.

  - Ах. Да, именно это слово я искал. Я его забыл.

  - И снова забудешь.

  - Пожалуй.

  Они молчали до тех пор, пока солнце не скрылось, снова оставив небо Нефритовым Чужакам и разбитой луне, едва видневшейся над горизонтом. Наконец Кальт поднял оружие: - Чую кровь.

  Ном Кала пошевелилась. - Да, - сказала она.

  - Бессмертная кровь. Не пролита, но ... скоро.

  - Да.

  - В миг убийства, - продолжал Кальт, - мир смеется.

  - Твои мысли мрачны, - ответила Ном Кала, засунув обмотанную волосами дубинку в петлю за спиной. Потом она подобрала гарпуны.

  - Неужели? Ном Кала, ты знала жизнь без войн? Я отвечу. Я прожил гораздо дольше тебя и ни разу не видел мира. Ни разу.

  - Я знала мгновения мира, - сказала она, встав к нему лицом. - Глупо ожидать большего, Кальт Урманел.

  - Ты и сейчас ищешь такого мгновения?

  Она не сразу ответила: - Может быть.

  - Тогда я с тобой. Мы будем бродить в поисках мира. Этого единственного, самого драгоценного мгновения.

  - Не привыкай к надежде.

  - Нет, я привыкну к тебе, Ном Кала.

  Она вздрогнула. - Не делай так, - шепнула она.

  - Я вижу, некогда ты была красива. А теперь, из-за стремлений пустого сердца, стала красивой вновь.

  - Ты станешь терзать меня? Если так - не иди со мной, прошу.

  - Я буду молчать, идя рядом, если ты не прикажешь иначе. Погляди на нас: мы остались вдвоем. Лишенные смерти, а значит, как никто приспособленные к поиску мгновения мира. Начнем?

  Она молча зашагала.

  Как и он.

  "Помните, как танцевали на ветру цветы? Три женщины встали на колени в мягкую глину у потока, зачерпывая в ладони чистую воду и разбрызгивая ее на мягкие шкуры пран"агов, прежде чем связать. Миграция была в разгаре, бархат на рогах, и насекомые вились разноцветными облаками, порхали, словно радостные думы.

  Солнце было теплым в тот день. Помните?

  Гладкие камни вытащены из мешков, смеющиеся юнцы крутят их в руках, а кто-то раздает всем собравшимся в круг, на пир жареное мясо. День как день, обычные милые сцены.

  И крик, донесшийся с края стоянки, никого не встревожил. Три чужака приближаются с юга.

  Один из других кланов, знакомые лица. Улыбнись, встречая родичей...

  Второй крик заставил всех вздрогнуть, как от озноба.

  Я побежал с остальными. Я держал в руке лучшее копье; среди родных воинов я чувствовал себя смелым и не боялся опасности. Те, что пришли, не наши сородичи. Настоящие чужаки. Если нужно, мы изгоним их.

  Тот миг... прошу, вспомните вместе со мной. Мы стоим в ряд, а они подошли на шесть шагов. Мы всматриваемся в лица.

  Видим себя, но... нет. Небольшие отличия. Они выше и с более тонкими костями. Увешаны фетишами, ракушками и бусами из янтаря. Лица не наделены приятной округлостью лиц Имассов. Черты более резкие, вытянутые. Кадычные кости торчат из-под темных бород. Мы видели их оружие и были смущены. Мы видели изящную выделку их кож, мехов и штанов - и ощутили себя ничтожными.

  Глаза их были наглыми. Цвета земли, не небес.

  Трое жестами показали, что желают изгнать нас. Теперь это их охотничьи владения. А мы - захватчики. Помните, каково нам стало? Я глядел в их лица, в их глаза и видел истину.

  Для высоких незнакомцев мы - ранаги, мы - бхедрины, мы - пран'аги.

  Убив их, мы ничего не изменили. Кровь на оружии заставила колени подгибаться от ужаса. Прошу, умоляю - вспомните. Это был день, когда началось умирание мира. Нашего мира.

  Расскажите, что помните ВЫ, стоявшие перед обрюзгшими дикарями с тупыми лицами, перед жалкими личностями с красными и белыми волосами. Расскажите, что ощутили, как вознегодовали, когда мы не стали прятаться, но с неистовством порубили вас.

  Вы знали, что вернетесь - в количествах, не поддающихся воображению. Что будете гнать нас, охотиться на нас, вытеснять нас в холодные низины и горные пещеры над бурным морем. Пока мы не пропадем. А потом вы, разумеется, начнете гнать друг друга.

  Если осмелитесь вспомнить, то, может быть, поймете. Я убийца детей - ваших детей. Нет, не надо ужаса! Ваши руки в крови МОИХ детей! Вы больше не можете убивать нас, но мы можем убивать вас - и будем. Мы клинок древней памяти. Памяти огня, памяти льда, памяти боли, причиненной нам вами. Я отвечу на каждое прегрешение. Я стану рукой вашего уничтожения. До последнего ребенка.

  Я был Оносом Т'ооланом. Я был Имассом. Когда-то я смотрел на цветы, танцующие на ветру.

  Видите армию? Я пришел убивать вас. Ищите холодные низины. Ищите пещеры в утесах над бурными морями. Какая разница? Все убежища не помогли нам, не помогут они и вам.

  Ясно вижу истину: вы не ждали, что мы вернемся.

  Тем хуже".

  Да, ему должны нравиться такие мысли, эти смелые, праведные выражения мести, заслуженной и давно подготовленной. Что невинность юных - ложь, что они стали наследниками, взросли на подлых делах предков.

  Это были - он понимал - мысли Олар Этили, нашептываемые в тайных местах его души. Он ее отлично понимал. Как и всегда.

  Баргасты заслужили свою судьбу. Они убили его жену и детей. Он помнил наглость в глазах тех, что расправились над его семьей - но разве он это видел? Невозможно. Он был уже мертв. "Она вползает в меня. Олар Этиль, тебя не звали. Ты хочешь, чтобы я служил тебе. Ты хочешь... да, я знаю, чего ты хочешь. Ты осмеливалась называть это исцелением.

  В тебе есть мертвый росток, Гадающая. Высохшая, жалкая штука. В других он живет - иногда тонкий и слабый, иногда расцветший от сладкой тоски. Олар Этиль, этот росток имеет имя, но даже имя его заставит твои губы кривиться. Его имя - сострадание.

  Однажды я встану перед тобой, Олар Этиль, и поцелую, и дарую вкус того, чем ты не обладала никогда. Увижу, как ты давишься. Плюешься в буйной ярости. И тогда зарыдаю, показывая тебе твою ничтожность.

  Мы слишком долго бежали. Мой народ, мой благословенный и обреченный народ. Ты не выдавишь и слезинки, Гадающая, над мнимыми твоими детьми? Они отлично прожили века, медленно увядая - ты показала момент, которого я не видел, о котором не знал. Я стоял перед первыми людьми. Расскажи о крови, которую я пролил, улови эхо недавнего преступления, чтобы два воспоминания спаялись. Словно правота - маска, которую можно надевать снова и снова.

  Дураком меня считаешь?

  Тук, брат мой, прогнал меня. Но теперь я думаю: его заставили. Думаю, Олар Этиль, ты крепко его схватила. Я потерял брата и думаю, он больше не вернется. Я хотел бы оплакать его судьбу.

  Если бы я мог..."

  Силы собираются где-то на востоке. Древний садок Телланн стал буйным огнем, словно запылали все равнины до горизонта. Он почти мог ощутить жар, почуять горький дым. Где-то еще - недалеко - Омтозе Феллак бурлил, издавая грохот вскрывающихся ледяных рек. Гудели моря, стонала земля. Еще ближе вонь К'чайн Че'малле неслась по ветру, как будто выпотрошили змею. И еще... "да. Аграст Корвалайн. Бледные призраки прошлого снова ходят по этой стране. Старшие Садки опять возвышаются. Во имя духов земли и воды, что здесь началось?

  Олар Этиль, когда это случится, Т'лан Имассы превратятся в увлеченные ураганным вихрем пылинки. А то, чего ты желаешь... нет, слишком велика цена. Слишком велика".

  Однако он шагает, как будто для его народа еще доступно некое предназначение, как будто смерть не лишила их славы."Мы потеряли разум. Тук Младший, что за зимний прилив несет нас? Скачи ко мне, давай поговорим как встарь. Тук Младший, я прощаю тебя. За все раны, за твое отрицание... не могу не простить".

  Значит, последнее путешествие в бурю. Он, наверное, поведет. Его народ, наверное, последует. Хотя бы одно понятно: пусть Т'лан Имассы легче пыли, они должны там быть. "Нельзя, чтобы нас забыли. Мы заслужили лучшего.

  Мы были вами, пока вы не родились. Не забывайте нас. И в памяти, умоляю, позвольте нам стоять, гордо выпрямив спины. Оставьте нам наши отпечатки на песке, что непременно окажутся на пути вашем - вы поймете, что, куда бы ни шли, кто-то уже прошел впереди".

  Вслед Оносу Т'оолану шагали три тысячи Т'лан Имассов. Оршайны, бролды и десятка два других, забытых племен - те, что пали в Войнах, те, что сдались отчаянию.

  Похоже, подозревала Рюсталле Эв, Онос Т'оолан не знает, что открыл им душу, что ужасные его переживания объяли всех. Древние барьеры порваны, ее и остальных треплет буря безмолвия, терзает, доводит до онемения.

  На поле убийств его стоны сливались с их стонами; но теперь Первый Меч крепко сжал их в злодейских руках.

  Они останутся с ним. Нет выбора. Когда он, наконец, падет - как должно быть - падут и они.

  И это... приемлемо. Даже справедливо. "Убийцы детей не заслужили славы. Пещеры опустели, но мы не можем в них жить. Воздух сперт пролитой кровью. Даже пламя костров нас не согреет".

  Она ощутила, что с ними больше нет Кальта Урманела. И не удивилась. Хотя ее терзала боль потери, ее голос почти не слышался за мучениями Первого Меча. Любимый и так был потерян, хотя сам этого не понимал.

  Да и ее любовь давно превратилась в простую ревность. Его сломали К'чайн Че'малле, давным-давно, когда убили жену и детей. Она любила воспоминание, причем порочное воспоминание.

  "Ну, хорошо, что его нет. Что он решил не продолжать. Правда, я восхищаюсь силой его воли, способностью отринуть власть Первого Меча". Остались ли позади и другие? Она не знала, но если остались... она будет молиться, чтобы их компания утешила Кальта.

  "Каково это - потерять любовь, которой и не было вовсе?"

  Улваг Тогтиль, тот, что был приемышем среди Имассов Оршайна, чья кровь была загущена Треллан Телакаями, едва брел за спиной Первого Меча, словно руки и ноги его были искалечены. Суровость Трелланов, хорошо послужившая на поле убийств, успела утонуть в бездонном колодце, эмоциональном вихре Имассов.

  "Слишком глубокие чувства, о, как посмеялись бы эти твердолобые. Те, что глядят на умирающего взглядом стервятника. Забавно, но ведь и деревья дрожат на холодном ветру; а если ты проиграл, приятель - что же тебе мешало выиграть?

  Онос Т'оолан дал нам свою боль. Он не знает о даре, хотя дар его велик. Мы подчинялись приказам Меча, не зная его души. Мы думали, что нашли тирана, превзошедшего самих Джагутов. Но он же потерян, как все мы.

  Но если были незримые свидетели того мига, твердолобый среди нас... ах, что вы так боитесь показать? Почему страшитесь слез и тихих всхлипываний? Надменно улыбаетесь, но в чем ваше торжество? Хотел бы я знать. Самодельные цепи так туго стянули вас, и чем тут гордиться? Неспособность чувствовать - не добродетель.

  И улыбки ваши кривы".

  Улаг играл так всю жизнь, и потом, в пепле Телланна, в круговоротах безумной реки - тропы Первого Меча. Воображал невидимое присутствие, море смазанных лиц, полчища непонятных мыслей за пеленой глаз.

  Иногда он склонен был говорить с ними.

  "Я волк, что умирает от одиночества, если его изгонит стая. Поэтому, даже одинокий, я стараюсь думать иначе. Не было истинного единения Т'лан Имассов, ибо мы отказались от памяти жизней. Но даже среди них было лучше, чем одному. Ах, что я за дурак. Мои слушатели - грядущее осуждение, и когда оно, суровое, заговорит множеством голосов, я не услышу.

  Стерпишь, Улаг? Слышишь ли смех Трелланов? Хохот людей?

  Против грядущего, Улаг, ты беспомощнее лежащего на скале ребенка. Тень орла скользит по залитым слезами глазам, по нежному личику. Ребенок затихает, зная - опасность близка. Но увы, он еще не умеет ползать. А руки матери давно пропали.

  Мы рыдали бы над его участью, Онос Т'оолан. Если бы могли".

  Надежный Щит Буян оторвался от земли, моргая, чтобы избавиться от слез, потрогал рассеченную щеку. - Ладно, - сказал он, сплюнув кровь, - я, наверное, заслужил. По крайней мере, - сверкнул он глазами на Геслера, - ты сейчас так скажешь. Правильно? Скажи, Гес, или помоги встать. Я намерен оторвать тебе голову и швырнуть в ближайшую помойку.

  - Я хотел привлечь внимание, - отвечал Смертный Меч. - С тобой по-хорошему не получается.

  - Тебе откуда знать? Ты ни разу не пытался. За все годы, пока я проклят твоей компанией.

  - Ну, - ответил Геслер, покосившись на топающую мимо массу фурий Че'малле, - так получается, что я нашел решение. Избавлю тебя от проклятия.

  - Ты не можешь сбежать и бросить меня здесь...

  - Нет, я отсылаю тебя.

  - Чего?

  - Я Смертный Меч. Могу делать что-то вроде.

  - Отсылаешь куда?

  - К ней. К тому, что от нее осталось.

  Буян отвернулся, поглядев на юг, на пустую унылую равнину. - Ты ведь всегда меня недолюбливал?

  - Нужно узнать, Буян. Да, я мог бы поехать сам, но ты же Надежный Щит. Там души друзей, висят повсюду словно дурной запах. Неужели ты так и оставишь призраки блуждать, Буян?

  - Но что я, по-твоему, должен с ними сделать?

  - Мне откуда знать. Благословишь, наверное, или еще что-то сделаешь. Что должен.

  Дестриант Келиз ехала назад, к ним. Оказавшись рядом, оглядела каждого по очереди, нахмурилась, видя рассеченную щеку и красный фингал под левым глазом Буяна. Остановила "скакуна" Ве'Гат. - Почему бы вам просто не поговорить? Духи подлые, мужики всюду одинаковы. Что стряслось?

  - Ничего, - ответил Буян. - Я должен удалиться.

  - Удалиться?

  - Временно, - заверил Геслер, снова взбираясь в седло из чешуйчатой кожи и костей - на спину Солдата. - Как чесоточный щенок, он надолго не отвяжется.

  - И куда он поедет?

  - Назад, туда, откуда мы, - сказал Геслер. - К Охотникам за Костями. Их сильно потрепали. Нужно узнать, насколько сильно.

  - Зачем?

  Буян вытаращился на Геслера, тоже ожидая ответа; однако Смертный Меч попросту выругался и пинком послал "скакуна" в движение.

  Едва он отъехал, Келиз настойчиво спросила Буяна: - Ну?

  Тот пожал плечами: - Если впереди трудности, Дестриант, хорошо знать, что творится у союзников.

  Ответ ее встревожил, хотя причин она не понимала. - Тебе нужен эскорт.

  - Нет, не нужен.

  - Нужен, нужен, Щит. Твоему Ве'Гат нужно есть. Я велю Сег'Чероку придать вам трех Охотников К"эл и двух трутней. Когда отправляетесь?

  Он пошел к "скакуну". - Немедля.

  Женщина прошипела какое-то эланское проклятие и послала Ве'Гат вперед.

  Буян ухмылялся, залезая в седло. "Классическая малазанская военная структура в действии. Короткое, яростное обсуждение - и вперед. Мы ждать не любим. А Геслер? Ну, я тебе челюсть сломаю".

  Гриб заметил, как уезжает Буян, и скривился. - Что-то будет.

  Синн фыркнула: - Спасибо. Я только заснула, а ты меня разбудил. Кому нужен этот Буян?

  - Мне.

  - Они почти все мертвы, - заявила она. - Он едет убедиться. Хочешь с ним, Гриб? Желаешь поглядеть на труп Кенеба? И мне ехать с тобой? Смогу узнать, что именно стервятники сделали с братом. Истина у тебя в сердце, Гриб. Ты ее чуешь, как и я. Они мертвы.

  Услышав жестокие слова, Гриб съежился и отвел взор. Ряды К'чайн Че'малле, Солдаты Ве'Гат - массивные вытянутые головы колышутся в едином ритме, шкуры покрылись пылью, заставившей потускнеть алое золото чешуи на шеях и боках. Оружие на перевязях из кожи трутней покачивается и лязгает. Резные шлемы скрывают глаза. "Но у каждого солдата один и тот же взгляд. Видел слишком много, знает, что будет еще хуже.

  Дядя Кенеб, для тебя все кончено. Наконец-то. Ты ведь ничего такого не желал, правда? Жена тебя бросила. Все, что у тебя было - армия, и ты умер вместе с ней. Разве ты желал чего-то иного?"

  Но он же не понимает этих истин. Он молод, не видал жизни. Пытался проникнуть в головы людей вроде Кенеба - тех, у кого за спиной много лет - но не мог. Он может лишь повторять их рассказы. Вихрь. Резня, бегство. "Потерянная любовь, но что я об этом знаю?

  Кенеб, ты ушел. Никогда мне не увидеть твоего лица - негодования, с которым ты иногда на меня смотрел. Но даже тогда я знал: ты меня не бросишь. Просто не сможешь, и я это знал. Именно это я и потерял. Не знаю, как это назвать... но оно ушло, ушло навеки".

  Он глянул на Синн. Глаза ее были закрыты, подбородок опустился на грудь. Тело покачивалось в ритм движениям Ве'Гат. "Твой брат погиб, Синн. А ты просто спишь. Магия все внутри выжгла, так? Ты носишь лицо девушки, кожу девушки - но кем бы ты ни была там, внутри, ты уже не человек. Да?

  И ты хочешь, чтобы я был с тобой.

  Ну, если это означает конец боли, я готов.

  Кенеб, зачем ты меня бросил?"

  За закрытыми глазами разум ее полетел в место пыли и песка, где свет заходящего солнца обратил утесы в пламя. Она знала этот мир. Видела его много раз, ходила по нему. Где-то в туманных далях знакомые лица. Фигурки суетятся на раскаленных рынках Г'данисбана, под босыми ногами прохлада коридора. Потом - ужас, слуги с окровавленными ножами, ночь в дыму и огне. Повсюду в городе кричат, безумно вопят.

  Вваливается в комнату, в прекрасную комнату... это была ее мать? Сестра? Или какая-то гостья? Двое парней из конюшни и горничная - она вечно смеялась, и она смеялась и в тот миг, чуть не по локоть засунув руку в живот матери. Парень не давал истерзанной женщине упасть. Чего бы ни искала смеющаяся девица в животе, явно не находила.

  Расплывающаяся паника, бегство. Второй парень бросается за ней.

  Босые ноги шлепают по камням, слышно хриплое дыхание. Он поймал ее в коридоре и в прохладной тени использовал кое-что, не кулак, чтобы вонзить почти в то же место; его крики показали, что нашел он не то, чего искал - ведь мигом ранее рухнул необычный барьер в голове, магия хлынула, поднимая парня, пока он не оказался неуклюже прижат к аркам потолка. Его глаза выпучились, лицо потемнело; штука между ног съежилась и спряталась, когда черные сосуды начали лопаться в теле.

  Она смотрела вверх, сосредоточившись на выкаченных глазах, видя, как из них тонкими струйками бьет кровь. И давила, давила. Треснули кости, потекли жидкости, кал вывалился ей под ноги, смешиваясь с ее кровью. Парень сплющивался, распластывался по камню, пока не стал казаться зловещим барельефом, едва похожим на человека - тварь из кожи, штукатурки и вонючей жижи.

  Но ведь, подозревала она, он умер раньше.

  Выкарабкивается наружу, сломанная изнутри, как будто он еще в ней и там останется, как будто у нее уже нет себя самой, нет ничего чистого, нетронутого... как угодно...

  Затем, много позже, лицо ассасина, ночь пещер, демонов и убийств. Она видела сон о яде, да, и там были вздувшиеся тела; но ничто не могло ее очистить, как она не старалась.

  Снаружи города, смотрит на растущее пламя. Солдаты умирают. Мир стал ловушкой и все они казались удивленными, хотя она-то всегда знала. Ловушка. Пламя желало ее и она желала пламени; что ж, она пустила его в себя. Выжечь допуста.

  Хотелось верить, что это сработало. Что она стала, наконец, чистой. Но вскоре она ощутила, что парень вернулся туда, глубоко внутрь. Ей нужно что-то большее. Больше огня, ведь огонь несет смерть. И в сердце пожара снова и снова голос шептал ей...

  - Ты мое дитя. Дева Смерти не такова, как всем кажется. В деве умирает чистота души. Ее или его. Почему вечно считается, что Дева - девочка? Итак, я показываю тебе, чем ты была, а еще - что ты сейчас. Ощути мой жар - это наслаждение для тебя потеряно навеки. Ощути мой поцелуй на устах: это любовь, но тебе ее не испытать. Узри мой голод: это стремление к миру, но мира тебе не найти никогда.

  Ты мое дитя. Ты убила его, прежде чем я тебя покинул. Раздавила мозги в кашу. Остальное было напоказ. Он так и был внутри тебя, мертвый парень, и это стало тропой Худа в твою душу, а касание Владыки Смерти похищает жизнь. Ты убила парня, но и он убил тебя, Синн. Что ты ощущаешь глубоко внутри? Придай этому любую форму, дай любое имя. Не важно. Что важно: оно мертво и оно ждет тебя и будет ждать, пока последний выдох не покинет тело.

  Когда смерть уже внутри тебя, некуда бежать, нет пути спасения. Когда смерть уже внутри, Синн, нечего терять.

  Ей нечего терять. Верно. Абсолютно верно. Ни семьи, ни брата, никого вообще. Даже Гриб, ее сладкая Дева... ну, он никогда не потянется в нее, как и она никогда, никогда не потянется в него. Грязь, что была чистой. "Мое драгоценное имущество, дорогой Гриб, и я сохраню его от зла. Никто его не коснется. Никаких шлепков босых ног, никакого хрипа. Я твое пламя, Гриб, и я спалю дотла любого и любое, что осмелится хотя бы подойти близко.

  Вот почему я поскакала на молнии ящеров, на ослепительном огне. Направила его прямиком на Кенеба. Я не решала, не выбирала, но поняла неизбежность, правомерность устранения последнего человека, что любил тебя.

  Не скорби. У тебя есть я, Гриб. Мы принадлежим друг другу, и что может быть совершеннее?"

  Знакомые лица в далекой дымке. Ее разум блуждал по пустыне, а ночь набегала, и где-то загорались маленькие костры. Она улыбалась. "Мы мертвые плоды в утробе мира, и мы, мы одни, освещаем тьму. Так вы нас узнаете. От одного пламени задрожит земля.

  Что такое быть изнасилованной? Я молчалива как мир, мы не скажем ни слова. Каково быть насильником?"

  Ночная пустыня была холодным местом, если не считать костров. И темной - но не для костров.

  - Юность терзает жажда познавать причины всех вещей.

  Рад Элалле сгорбился, потуже натянув одежду, и придвинулся ближе к костерку. Ветер в этих ущельях порывистый, воздух разреженный и леденящий. Далеко внизу, на склонах гор, темной линией виднеется граница леса, но даже до самых высоких, разреженных рощиц долго пришлось бы идти. Он вздрогнул. - Неужели нельзя найти пещеру или еще что?

  Сильхас Руин стоял лицом к северным перевалам. Казалось, он не чувствует холода. - Верно, поутру мы так и сделаем. Останься мы Элайнтами, тогда, разумеется...

  - Было бы уютнее. Знаю. - Рад смотрел в слабое пламя, доедающее последние принесенные снизу дрова. В форме дракона ярящийся внутри хаос дал бы ему тепло, невосприимчивость к стихиям. Но когда он перетекает, мысли начинают путаться, кровь Элайнтов течет по венам как хозяйка. Он начинает терять ощущение себя как существа разумного, рационально мыслящего и знающего свои цели. Не то чтобы он имел ясные цели... Пока их нет. Но драконом быть опасно - он уже понял.

  "Мама, как ты могла с этим жить? Так долго? Неудивительно, что ты сошла с ума. Как и все вы". Он глянул на Руина, но тот не шевельнулся. "Долго ли еще?" - хотелось ему спросить. Хотя... есть ли лучший способ снова стать для Тисте Анди всего лишь ребенком? Ребенком с ужасающей силой, но все же ребенком.

  Но ведь, позволил себе подумать Рад, он не особо и ошибся бы. В их намерениях мало смысла. Слишком многое не в их власти. Они зависли в воздухе, словно мечи - но чья закованная в латную перчатку рука сомкнется на них в нужное время? Казалось, ответа на этот вопрос нет - по крайней мере, Сильхас Руин молчит.

  Да и сам Тисте Анди, стоящий словно алебастровая статуя, рубины вместо глаз, стонущие клинки торчат за спиной? Он потерял последнего брата. Он совершенно одинок, лишен всего. Олар Этиль сломала его без видимой причины, разве что по злобе. Однако Сильхас наконец распрямился, раздирая свою раны не хуже пришпиленного копьем волка, но теперь ходит прихрамывая - по крайней мере в обычной своей форме. Возможно и даже вполне вероятно, что он предпочитает теперь оставаться в форме Элайнта, чтобы прижечь рану душевным пламенем хаоса. Но он стоит. "Ибо я слишком слаб, чтобы сопротивляться. Амбиции драконида горьки как яд. Они хотят, чтобы я сдался, чтобы завыл от желания".

  - Когда мы найдем пещеру, - заговорил Сильхас Руин, - я на время оставлю тебя. Твои каменные орудия не подходят для того, что случится. Вполне вероятно, что нам не понадобятся мечи и тому подобное... но думаю, пришла пора придать твоей руке подходящее лезвие.

  - Ты хочешь пойти и отыскать мне меч.

  - Да.

  - И куда ты направишься? Кузница в Летерасе? Лагерь торговцев, нашедших поле недавней брани?

  - Вовсе нет. Для тебя я задумал нечто более дерзкое.

  Взгляд Рада вернулся к костру. - И долго тебя не будет?

  - Надеюсь, недолго.

  - Что же, - бросил Рад, - ты медлишь? Пещеру я и сам найду.

  Он ощутил взгляд Сильхаса, тут же пропавший - повернулся, но Тисте Анди тоже пропал - спрыгнул с края утеса. Через несколько мгновения его ударил порыв воздуха, дракон поднялся к небу, над рваными пиками гор, пятная звезды.

  - Ах, Сильхас. Прости.

  Охваченный раскаянием, он протянул ладони к углям. Ему недоставало отца. Удинаас нашел бы сухую усмешку, несколько острых слов - не чтобы глубоко ранить, но чтобы пробудить в Раде чувство ответственности. Кажется, это ему необходимо. "Духи потока, как я одинок. Хочу домой. Сладкие песни Имассов, яростный соблазн Кайлавы... ох, Онрек, ты сам знаешь, как тебе повезло?

  А где моя любовь? Где скрывается?" Он сверкнул глазами на голые скалы, на летящие звезды, на неуютный каменный козырек. "Не здесь, это точно".

  Ну, если кому женщина нужна еще сильнее, чем ему - это отцу. "В некотором смысле среди Имассов он так же одинок, как я здесь. Он был рабом. Моряком из Летера. Его родина цивилизована. Там так много развлечений и удобств, что можно сойти с ума, выбирая, что лучше. А сейчас он ютится в хижинах из шкур и костей тенага. Когда наступает зима... ох, Имассы пришли из жестокого мира". Нет, всё это не годится для Удинааса, пусть он и считает себя непримечательным, незаметным. "Незаметным? Сумела бы какая-нибудь женщина убедить тебя в обратном? Там такой не найти - тебе нужно вернуться домой, отец".

  Он может попробовать послание. Сосредоточить силу и волю - но можно ли дотянуться так далеко? - Стоит попытаться, - пробурчал он. - Утром. - А пока Рад Элалле поспит. Если не удастся... что же, есть кровь Элайнта, ее опасный, знойный зов.

  Он поднял голову, посмотрев на юг. За гребнем гор, знал он, лежит большая зеленая долина, склоны опоясаны террасами, полными садов. Там есть города и села и высокие башни, сторожащие мосты над реками. На узких полях трудятся десятки тысяч людей.

  Они пролетели так высоко, что были невидимы для глаз людей. Когда они оказались близко к северо-западному гребню, там была стоящая лагерем армия - осаждала крепость, врезанную в уступ горы. Рад удивился. Гражданская война? Но Сильхас Руин не выказал интереса. "Люди делают, что им угодно, и дальше будут делать. Рассчитывай на это, Риад".

  Он вообразил, как тепло должно быть внутри той крепости.

  Конечно, если она выстояла против врага. Он почему-то был уверен в этом. "Да, люди делают что хотят, Сильхас, и они чертовски упрямы".

  Он готовился провести холодную ночь.

  Его мысли были землей и кровь медленно текла по ней, сочилась летним дождем. Он видел, как смотрят на него окружающие - когда думают, что он отвлекся. Он ведь настолько выше их, он одет в доспехи из шкуры Дрэлка, этилианская палица показывает лицо каждой из главнейших сторон света, как и подобает дару небесной Ведьмы.

  Слыша, как они готовят оружие, затягивают ремни лат, надевают закрытые черненые шлемы, он думал о том, что в последние недели стал горой, на которую они опираются, стал утесом за спиной, сбоку, на острие копья - там, где он был сильней всего нужен, там он и оказывался.

  Сколько неприятелей он сразил? Без понятия. Десятки. Сотни. Они были Клыками Смерти, их число было бесконечным - и это не преувеличение.

  Его приятели - захватчики, вначале составлявшие десятки тысяч, уменьшались в числе. Возможно, другие части еще продвигались на севере и юге, но в их компании не было воина из Тел Акаев. У них не было драконоубийцы. "У них не было меня".

  Земля умирала медленно. Почва была черным царством бессчетных месяцев, вечной алчбы. В единой горсти бушевали миллионы войн. Смерть - вечный враг, но смерть также источник стойкости. Нужна свирепая воля, чтобы убивать землю.

  Один за другим его спутники - едва ли два десятка оставшихся - объявляли о готовности, вскакивая на ноги, пробуя, удобно ли лежат в скрытых латными перчатками ладонях выщербленные, потускневшие клинки. Что за оружие! Каждое стоит дюжины баллад о славе и боли, торжестве и потерях. Погляди он сейчас в лица, увидел бы гордые взоры в тени забрал, увидел бы, как надменные воины встают лицом к востоку - как медленно изгибаются тонкие губы, придавая мрачным лицам выражение сухого, злого веселья.

  Война, которой не выиграть.

  Эпический поход, из которого не вернется ни один герой.

  Земля в нем вдруг вскипела пламенем, он встал, качая палицу в тяжелых руках. "Мы жили так, как и удавалось никому. Мы умрем так, как не умирал еще никто. Сладко ли это мгновение? Клянусь Ведьмой, да".

  Он повернулся к спутникам и одарил их своей улыбкой.

  Клыкастые рты раскрылись, словно свежие раны; холодный смех заполнил воздух.

  Аблала Сани со стоном открыл глаза. Снова сны! Снова жуткие видения! Перекатившись набок, он вгляделся в силуэт скорчившейся женщины - Баргасты. Его любимая. Его обожаемая. Как нечестно, что она его ненавидит. Он протянул руку, придвинув поближе странную палицу с четырьмя головками синего железа. Кажется тяжелой, для обычных людей так оно и есть. И еще у нее есть имя, собственное имя. Но Аблала его забыл. "Дюжина и четыре эпичные песни. Песни о сливе и моли, торжище и квартире... как там..."

  Может, она лишь притворилась спящей. А потом снова попытается его убить. В последний раз Драконус ее остановил, появился словно из ниоткуда и схватил за руку, задержав острие кинжала в пяди от правого глаза Аблалы. А потом ударил женщину так сильно, что она закувыркалась.

  "Лучше ее убить прямо сейчас".

  Он протер глаза, изгоняя остатки сна. "Нет, прошу, не делай этого. Я ее люблю. Это просто ссора, и едва я соображу, в чем дело, как все улажу. Обещаю".

  "Аблала..."

  "Прошу! Мы просто не согласились насчет... чего-то".

  "Она намерена убить нас и ограбить".

  "У нее были злые родители, ее обижали в детстве, Драконус. Другие девочки тянули ее за косы и плевали в уши. Все не так, как кажется!"

  "Ладно, еще один шанс. Мой совет: забей ее до бесчувствия, Аблала. Кажется, именно так Баргасты обходятся со злобными женщинами, когда приходит нужда".

  "Я так не могу, Драконус. Но я расчешу ей волосы".

  Именно этим он и занимался, когда она еще не пришла в себя. Гребешка не было, и он пользовался шипастой веткой - может, не идеально, особенно на тонких бровях, но они потом позаботились об инфекции и теперь она выглядит почти нормально.

  Хотя она, может, и взаправду спит; теперь, когда не осталось оружия, она безвреднее подковерной мыши, вот разве держит под рукой большие камни, когда ложится спать.

  Но зато жаловаться прекратила.

  Аблала извернулся, чтобы видеть Драконуса - он вообще не спит, хотя иногда ложится. Так и было в тот момент, когда Релата попробовала зарезать Аблалу. Вот она удивилась!

  Мужчина стоял лицом к северу - последнее время он часто так делает.

  Такие люди слишком много думают, решил Аблала. Так много, что не могут отдохнуть о себя, а так жить тяжко. Нет, лучше вообще мыслей не иметь. "Как земля. Да, вот так правильно. Грязь.

  Но те клыки были страшные, а смех и того хуже!"

  Новый запах в холодном дыхании западного ветра. Возможно, он пробудил древние воспоминания, и стая заволновалась. Она видела, как вожак потягивается и бредет на гребень холма. В нем так много силы, как во всех лордах - он может стоять на открытом месте, показавшись всем четырем ветрам, и не бояться.

  Остальные были в густой траве на склоне; юные самцы шагали взад и вперед, самки таились в тени деревьев, окруженные щенками.

  Животы их полны, но с юга в этом сезона приходят слишком малые стада, они так ретиво бегут от жажды и жары, как будто позади пал или что-то еще худшее. Охота стала легкой - загнанные животные уже утомлены, в их крови привкус старого страха.

  Вожак стоял на вершине. Уши его насторожились; стая быстро поднялась, даже щенки прекратили кувыркаться.

  Вожак пошатнулся. Три палки торчали из него, а за гребнем слышалось необычное возбужденное улюлюканье. Кровь потекла по палкам, лорд волков упал, изогнув голову в напрасных попытках выдернуть древки. Потом он прекратил двигаться.

  Со всех сторон слышалось движение, новые палки свистели в листьях и траве, впиваясь в плоть. Стая разразилась рычанием, полным боли.

  Бегущие к ним ходят на задних лапах. Шкуры блестят от масла, воняют раздавленными растениями. Они мечут новые палки. Вокруг глаз белые круги, маленькие рты издают дикое улюлюканье.

  Она зашипела, когда бок ожгло болью. Кровь заполнила глотку, брызнула из ноздрей, полилась между зубов. Она видела, как нападающий хватает за хвост щенка. Размахнувшись, он ударил его о ствол дерева.

  "Старый запах. Они снова среди нас. Скрыться негде. Теперь мы умрем".

  Видение размылось, Сеток отдернула руку от выбеленного дождями волчьего черепа, найденного в развилке дерева неподалеку от сухого ручья. Грубая искривленная кора почти похоронила белую кость.

  Первое дерево, найденное за недели. Она утерла глаза. "И в нем - такое".

  Горевать недостаточно. Она теперь это видит. Недостаточно омывать лицо кровью тоски. Недостаточно сражаться за прощение, молить о новых путях через мир. Недостаточно ощущать вину.

  Она повернула голову, обозрев стоянку. Финт, Наперстянка, Полнейшая Терпимость и Амба Бревно, ищущие путь домой. В место утешения, где все опасности исчезают, где угрозы заперты на замок. Где стража патрулирует безопасные улицы, где в ряд распаханы поля и посажены деревья. Или так ей кажется - странные сцены не могут приходить из памяти, она помнит лишь степи и равнины. Однако в тех городах животные - рабы или пища, они живут в клетках, их шкуры украшают плечи прекрасных дам и благородных господ, их кости свалены у мельниц, чтобы превратиться в удобрение для полей.

  Таков их мир, и туда они желают вернуться.

  "Под ноги дорога. В таком месте мне не место. И хорошо". Горе стало казаться бесконечным. Она ушла из лагеря, в темноту. Гадающая по костям увела детей и Ливня. Рок унес Грантла и Трелля Маппо. Смерть забрала остальных. "Но я вам ничего не должна. Мои призраки-волки сторонятся вашей компании. Уплывают далекими желаниями. Я стала забывать, что значит бежать вольно.

  Стала забывать, зачем я здесь".

  Они скучать вряд ли станут. У них свои тревоги, не так ли? "Я не из вас. Думаю... думаю... я то, что вы оставили позади. Давным-давно". Она гадала, не оказалась ли в хватке рока, как Трелль или Грантл, но они кажутся куда как более значимыми. Да и сама мысль о судьбе для Сеток смешна. "Но призраки волков - и прочих павших зверей - смотрят на меня. Ради чего-то. Не знаю, ради чего. И должна найти.

  Не таков ли рок? Все эти высокие понятия..."

  Оказалось так легко удалиться от них, хотя она так долго шла с ними вместе. Можно вернуться, встать лицом к городу - ко всем городам и измученным землям, что их кормят. Она могла бы выбрать человеческое. Но вместо того... "поглядите на меня. Вот я иду.

  Пусть Волки очистят мир. Пусть вернутся звери. И прежде всего пусть окончится бездушное убийство: мы устали бежать, мы устали умирать. Вы должны видеть. Должны хоть что-то чувствовать. Насколько холодны ваши души?

  Вы опустошаете страну. Взрываете землю и используете, пока она не умрет. Тогда ваши дети голодают. Не стыдите меня. Не стыдите нас за это".

  Дыхание ее замерло. Нерешительность. Внезапная темная мысль мелькнула в голове. Взять нож в руку. Открыть горла ночи. Еще четверо убиенных. Эта война может никогда не кончиться."Но какая разница - мы так долго проигрывали, что вряд ли узнаем вкус победы, даже наполни он рты. Даже утопи он нас в торжестве".

  Сможет ли она их убить? Сможет ли повернуться, здесь и сейчас, и прокрасться на стоянку? "Нет щенков, чтобы раздробить черепа, но все же... мертвым изнутри приходится потрудиться, выцеживая впечатления. Взрыв потрясения. Неверие. Внезапный смех. Так трудно хоть что-то ощутить, верно?"

  Мысли были восхитительными, но она продолжила путь. Не ее судьба, решила она, убивать кого-то тут, кого-то там. Нет, если уж убивать, то всех. "Такой войны желают Волки. Оплот будет возрожден. А я буду вожаком? Одна встану во главе какой-то громадной армии ищущих возмездия?"

  И тут же духи волков окружили ее, касаясь мехом, и Сеток побежала скачками, без всякого напряжения; сердце переполнилось силой. Свобода - поняла она наконец - так давно потеряна людьми, что они забыли ее вкус. "Горбитесь над работой! Копите монету! Пусть двери будут заперты, а огонь ярится, изгоняя тени за спиной! Пусть братья и сестры стоят на коленях и ублажают ваши причуды. Ну, свободны? Вы даже не помните, какова былая правда, каково было то, что вы добровольно отдали.

  Я покажу вам свободу. Клянусь. Я покажу вам, каково быть свободными".

  Со всех сторон завыли призрачные волки.

  - Она ушла.

  Финт открыла глаза, заморгав от яркого утреннего света. - Кто? Что?

  - Девушка Сеток, что с глазами волчицы. Ушла.

  Женщина уставилась на Амбу, наморщила лоб. - О.

  - Не думаю, что вернется.

  - И я тоже, Амба.

  Он отодвинулся, когда она села. В груди болело, чесались разномастные рубцы. Она была покрыта грязью, во рту слизь с привкусом кислого мяса, которое ели давеча. Амба стоял как человек, которому не нужен никто, кроме брата. Один взгляд на него, и сердце разорваться может.

  И она посмотрела за него. Полнейшая Терпимость еще спала, закутав пышное тело в одеяла. Чудная Наперстянка сидела у погасшего костра, тупо глядя на Амбу.

  Она слышала сказки об ужасах - от дольщиков, что раньше срока вышли в отставку и сидели по кабакам, ожидая смерти. Они пили и толковали о миссиях, окончившихся катастрофами. Мертвый маг, затеряны в неведомых землях, пути домой нет. Немногим посчастливилось оплатить проезд; кого-то еще, полумертвых и полубезумных, подобрал другой экипаж трайгаллов. Они сломались, в глазах была пустота.

  Финт вгляделась в рассветное небо. Летающий ящер еще там? Смеется, глядя холодными глазами? Вряд ли. "Если мы выберемся, то только чудом. Самый долгий из толчков Госпожи Удачи. Но будем честны: так дела в нашем мире не делаются. Никогда".

  - Я почуял дым, - сказал Амба.

  - Когда?

  Он дернул плечами: - На заре. Ветер уже переменился. Он прилетел от солнца.

  Восток. Она встала, глядя на покореженные пустоши. Что там, легкая дымка? Нет, слишком большая завеса. Туча. - Ладно, - заявила она. - Как раз туда мы и шли. Более-менее.

  Если парню нравится чуять носом, пожалуйста. Какая разница?

  - Нужна вода, - сказал Амба.

  Финт со вздохом пошла к Чудной Наперстянке. Молодая ведьма не пожелала встречать взгляд. Финт чуть помедлила, потом начала: - Ты можешь наколдовать воду?

  - Я уже говорила...

  - Да, земля почти мертвая. И все же?

  - Нет смысла пробовать.

  - Все равно пробуй.

  Глаза ведьмы сверкнули. - Кто тебя назначил старшей?

  - Ты дольщица Трайгалл Трайдгилд. И в этом я старше тебя, Чудная.

  - Но я...

  - Пока что, - отрезала Финт, - ты никто. Покажи колдовство - тогда, может, поднимешься на уровень - другой. Открой нам врата домой, и я лично короную тебя в императрицы. Но до тех пор, Чудная, я тут главная.

  - Больно.

  - Что больно? Слушай. Люди смертны...

  Однако та качала головой: - Магия. Здесь. Почва... отшатывается.

  - Наперстянка, мне плевать, даже если она застонет. Просто добудь воды.

  - Она не хочет, чтобы мы были здесь. Никого вообще не хочет.

  - Тем хуже.

  Наперстянка вздрогнула. - Тут что-то... Если бы то был дух, даже призрак духа... Может...

  - Давай, пробуй. - Финт подошла к Полуше. - Дыханье Худа! Просыпайся.

  - Я не сплю, корова.

  Что же, оказывается, у всех настроение еще хуже, чем у нее.

  - Голод, - сказала Чудная Наперстянка.

  "Боги подлые". Финт снова глянула на восток. Туча или дым? Амба издал стонущий звук. Она оглянулась. Что-то не так с его лицом - потеки грязи? Слезы? Нет, слишком темное. Она подошла ближе. "Что это - кровь?!"

  Тут их вьючная лошадь оборвала привязь и метнулась вдаль, стуча копытами.

  Со стороны Полнейшей Терпимости донесся какой-то костяной стук. Финт взвилась. - Полуша?

  Тело дергалось под одеялами.

  - Голод, - повторила Наперстянка.

  Спазмы охватили Полушу, ноги взлетели вверх. Она выпросталась из тряпок, перекатилась на спину. Широко открытые глаза налиты кровью. Лицо заметно вздулось, на нем какие-то трещины.

  - Здесь? - спросила Наперстянка.

  Финт вихрем обернулась к ведьме - увидела странный наклон головы, капающую с губ слюну. Глаза остекленевшие... Дольщица рванулась к ней. - Изгони его! Чудная! Отошли его!

  Полнейшая Терпимость поднялась, дергаясь. Кровь текла из-под ногтей. Костяные шипы высунулись из плоти, закрывая глаза и рот. Все тело тряслось, как будто что-то огромное пыталось выбраться наружу. Из-под одежды раздался треск; новые кости пронизали кожу, распяливая мокрое платье.

  Земля под ногами женщины готова была взорваться.

  Онемевшая от ужаса Финт шагнула назад. Потрясение украло ее волю. "Чудная... прошу..."

  Амба вдруг завыл; вой был таким диким, что Финт очнулась. Помчалась к Наперстянке. Ударила по лицу так жестоко, как только могла. Голова юной ведьмы дернулась. Амба снова завыл.

  Финт оглянулась на Полушу - но женщины почти не было, на ее месте из разорванной земли высунулось запястье толщиной с древнее дерево. Рука пронзила когтями женское тело, словно примеривая неудобную перчатку. Покрытые кровавым месивом пальцы цеплялись за воздух.

  Земля изогнулась под Финт, чуть не сбив ее с ног.

  Амба шатался, шагая к Наперстянке - лицо похоже на залитую кровью маску; когда кулак ударил ее в лицо, голова запрокинулась назад. Женщина упала. Амба взвыл, подхватил ее на руки и побежал прочь.

  Рука поднималась выше, останки Полуши все еще свешивались с ладони. Кровь кипела и чернела, отпадая хлопьями, обнажая конечность из чистого нефрита.

  Финт отшатнулась. Перед ней поднимался курган - целый холм - расщепив твердую почву. Около ручья тряслось дерево, на давно мертвых сучьях вдруг появились зеленые листья, однако они извивались словно черви. Нефритовые плоды повисли гроздьями, угрожая обломить ветки.

  Скала разорвалась в пятидесяти шагах от них. Высокие травы колыхались языками нефритового пламени. Громадный сверкающий валун вылез... "это лоб... о боги подлые. О Худ. Беру... спаси..."

  Драконус повернулся кругом, глаза стали темными, словно озерца чернил. - Жди здесь, - бросил он.

  Аблала открыл рот, но земля тряслась, волнами катясь откуда-то с севера, и он забыл, что хотел спросить. Повернулся к возлюбленной.

  Релата проснулась, присела на пятки. Ужас исказил ее лицо. Она глядела за спину Аблалы.

  Он повернулся как раз, чтобы увидеть, как Драконус выхватывает меч. Чернота полилась из длинного клинка, словно взметенные ветрами пелены, разбухая и окутывая мужчину складчатыми крыльями. Драконус скрылся во тьме, чернильное облако спиралью вилось к небу, одновременно расширяясь. Через несколько мгновений тьма повисла над головами, а черные крылья раскрылись.

  Чудовище взлетело в воздух, хлопая огромными крылами чернильного дыма.

  Аблала смотрел вслед. Палица оказалась в руках, головка из небесного металла дымилась, словно попав в кузнечный горн.

  Он смотрел, как эта штука улетает на север. Не дракон. Крылатая тьма. "Вот так. Крылатая тьма".

  Он облизал губы. - Драконус?

  Линия бровей вырвалась из раздробленного камня. Глаза сияли изумрудными маяками. Вторая рука показалась в тридцати шагах от первой. Финт стояла, словно врастая в ненадежную землю, словно пойманная, как то трепещущее дерево. Мысли улетели прочь. В черепе росло давление. Она могла слышать голоса - тысячи, десятки тысяч голосов, говорящих на неведомых языках. Они вздымаются в тревоге, в страхе, в панике.

  Она зажала уши руками, но это не помогло.

  "Они хотят наружу.

  Они просили. Но не было ответа. Они умоляли. Стенали. Мир давал им тишину. Откуда я знаю? Их сердца... биение... я могу их чувствовать. Чувствую, как они рвутся".

  Тоска объяла душу. Она такого не переживет. Слишком много, слишком сильна боль.

  Ледяной воздух потек сзади. Громадная тень закрыла почву слева от Финт. Нечто окруженное саваном темноты, несущееся на эфирных крыльях опускалось туда, где вылезла нефритовая голова.

   Финт видела проблеск чего-то длинного и черного, мерцающий край - тьма приливной волной ударилась о лоб гиганта, разбивая его и устремляясь глубже, в центр головы.

  Треснул гром. Сотрясение повалило Финт наземь. Раздался невероятный хор голосов - крики боли, шока... и чего-то еще. Сама земля под ней, казалось, застонала. С трудом встав, Финт сплюнула изо рта кровь.

  "Эти крики... Облегчение? Наконец, наконец-то ответ".

  Нефритовая рука перед ней и другая, что к западу, разом перестали шевелиться; зеленоватое свечение стало тусклым, как бы присыпанным пылью. Дерево, опасно накренившееся в сторону, прекратило маниакально дрожать. Ветви его опустились, отягощенные нефритовыми листьями и плодами.

  На холме тьма свернулась, походя на медленный вдох - и на ее месте встал высокий, широкоплечий человек. Ладони его сжимали двуручный меч, источавший в воздух ленивые струйки темноты. Она видела, что он пытается вытащить меч из нефритового лба. Голова возвышалась над ним, словно каменная стена.

  Он крякнул, завершив наконец дело. Меч скользнул в ножны, висевшие за левой рукой. Человек обернулся и пошел к Финт. Бледная кожа, скульптурные черты, черные волосы, бездонные глаза. Он обратился к ней на дару: - Там, откуда он явился, все боги - Надежные Щиты. Женщина, ты разум потеряла?

  Она открыла рот, чтобы протестовать, выразить обиду - но он уже прошел мимо. Она поглядела вслед. "Юг? Что же там? Куда ты? Нет, не надо, Финт.

  Боги подлые, что же я увидела?"

  Взгляд вернулся к увенчавшему холм разбитому лбу. Рана в середине видна даже издалека. Череп гиганта почти расколот.

  Она медленно опустилась на колени. "Бог. Это был бог. Или они оба боги? Один только что убил другого?" Она поняла, что успела обмочиться. Еще одна вонь, спорящая с прежними. Прерывисто вздохнув, опустила голову. "Полнейшая Терпимость, прости. Она предупреждала. Мне жаль, Полуша. Прошу, прости меня".

  Потом она пойдет искать Амбу и Наперстянку.

  Но не сейчас. Не сейчас.

  Аблала смотрел, как она скатывает постель. - Куда же ты? Нужно подождать. Он велел подождать.

  Она оскалила зубы, но не подняла взора. - Он демон. Когда кончатся дикие звери, он убьет и сожрет нас.

  - Нет, не сожрет. Он хороший. Драконус хороший, любимая...

  - Не зови меня так.

  - Но...

  - Тихо. Отдай нож.

  - Не могу. Ты меня зарежешь.

  - Не стану. Я ухожу от вас. Иду домой.

  - Домой? Где это? Я могу с тобой?

  - Только если умеешь плавать, - буркнула она. - Ну, хотя бы нож. А если ты меня так любишь, как говоришь - отдай и остальное оружие.

  - Не этого от меня ожидают.

  Глаза ее ядовито блеснули. - Ты не спишь. У тебя дубина. Я не смогу тебе повредить. Или ты трус, Аблала? Не люблю трусов, они мне противны.

  Великан опустил плечи: - Оттого, что я боюсь тебя, я не становлюсь трусом. Когда-то я сражался с богами Тартеналов.

  - Ну конечно. Трусы всегда лгут.

  - И я сражался с Клыками Смерти, и зубастые воины меня любили... нет, то не я. Ну, я так думаю. - Он уставился на палицу. - Но я убил Дрэлка. Убил дракона. Это было легко... нет, не было. Думаю, это было трудно. Не помню.

  - И нет конца лжи.

  - Ты права, - сказал он, вдруг помрачнев. - Нет ей конца.

  - Отдай оружие.

  - Если отдам, ты умрешь.

  - Почему?

  - Если ты уйдешь, тут нет еды, кроме той, что дает Драконус. Ты будешь голодать. А я нет.

  - Я твоя пленница? Так ты любишь, Аблала? Хочешь рабыню?

  Он покосился на нее: - Смогу я иметь с тобой секс когда захочу, если сделаю рабыней?

  - Это не любовь.

  - Уже давно, - сказал он. - Я думаю, что готов взять секс вместо любви. Видишь, каким я стал?

  - Чудно. Я лягу с тобой, если потом отдашь оружие.

  Аблала стиснул руками голову: - Ох, ты меня путаешь!

  Женщина пододвинулась ближе. - Соглашайся, Аблала, и я твоя... - тут она вдруг замолчала и отвернулась.

  Он выпучил глаза: - Что такое? Я согласен! Согласен!

  - Слишком поздно. Твой друг возвращается.

  Аблала повернул голову, увидев подходящего Драконуса. - Он мне не друг, - пробурчал он. - Больше нет.

  - Слишком переполнены эти Пустоши, - сказала она.

  - Тогда оставь нас, - ответил Ливень. - Мы скучать не станем.

  Однако Олар Этиль снова схватила Абси за воротник. - Мы уже отдохнули, - заявила она.

  - Хватит так его таскать. Он может ехать со мной.

  Ее шея затрещала, голова повернулась. - Попробуешь убежать - поймаю, щенок.

  Ливень глянул на девочек, прижавшихся друг к дружке около кольца камней (там они ночью пытались развести костер). - Я не убегу.

  - Сентиментальность тебя до смерти доведет, - буркнула гадающая. - Иди сюда. Возьми ребенка.

  Он подошел. Когда он потянулся к мальчику, скелетообразная рука Олар вылетела вперед, подтащила Ливня, пока глаза его не оказались в пяди от измолоченного лица.

  - Не призывай богов в этом месте, - прошипела она. - Всё слишком близко к поверхности. Понимаешь? Даже дух Тука Младшего не может противостоять призывам - и он придет не один. - Она оттолкнула его. - Тебя предупредили. Единственное мое предупреждение. Услышу, как ты шепчешь молитву, Ливень из овлов, и убью.

  Он скривился, отступая: - Твои угрозы устарели как ты сама, карга. - Он взял руку Абси и медленно повел к ожидающей лошади. - И нам нужна еда - помнишь, что это такое, Олар Этиль? И вода.

  Он огляделся, но не нашел Телораст и Кодл. Когда же он их видел в последний раз? Трудно вспомнить. Ливень со вздохом поманил близняшек. Стави и Стория вскочили и подбежали к нему. - Сможете пока идти пешком? - спросил он. - Потом поедете, даже подольше, чем было вчера. Я не прочь пройтись.

  - Слышал гром? - спросила Стави.

  - Обычный гром.

  - Наш отец еще жив? - сказала Стория. - Точно?

  - Я не стану врать. Если его дух снова ходит по земле, то он подобен Олар Этили. Т'лан Имасс. Боюсь, в нем мало что осталось привычного вам...

  - Кроме того, что внутри, - возразила Стория. - Это не меняется.

  Ливень отвел глаза. - Надеюсь, вы правы. Ради вашего же блага. - Он помедлил и продолжил: - Ведь если кто не спасует перед нашей Гадающей, то ваш отец.

  - Он возьмет нас назад, - сказала Стави. - Всех троих. Увидишь.

  Овл кивнул. - Готовы?

  Нет, он не станет лгать им, особенно об отце. Но некоторые подозрения придержит при себе. Ливень не ожидает, что Олар Этиль приведет их к Оносу Т'оолану. Абси, да и близняшки, стали разменной монетой, которой она подчинит руку Первого Меча, и она не доведет дело до ситуации, когда Имасс сможет отнять детей. Нет, такую монету хранят в тайном месте.

  Ливень поднял Абси, и сердце сжалось, когда малыш обвил руками его шею. Дети привыкают легко, понимал он... но даже у них иные обиды проходят сквозь рассудок, не оставив даже ряби, и тонут в глубинах души. А много лет спустя они придают форму всей жизни. "Брось дитя - и струны мужества ослабнут навеки. Отними у ребенка любовь - и женщина станет листком в струях потока. Так говорили старики. Они всегда полны предостережений, они говорят, что вся жизнь - путешествие среди измен. Что привычную тропу так легко не сменишь, не повернешь силой воли и желания".

  Улыбающийся Абс устроился в седле, охватив ручками луку. Ливень подобрал поводья. Близняшки пошли рядом.

  Гром заглох так же внезапно, как и начался; безоблачное небо не изменялось. Ужасные силы играют в Пустошах, они способны напугать даже бессмертную ведьму, столь целенаправленно шагающую впереди. "Не призывай богов в этом месте". Любопытное заявление. Кто-то молится? Он фыркнул. "Когда молитва получала в ответ что-то, кроме тишины? Лишь жалкое отсутствие наполняет воздух, раздувает душу пузырями ничтожности. Давно ли молитва перестала быть пустым воззванием, а желания и томления перестали терзать сердце?

  Не призывай богов. Не зови Тука Анастера, моего одноглазого стража, умеющего проезжать сквозь завесу и говорить гласом самой смерти. Почему ты так его боишься, Олар Этиль? Что он может сделать?

  Но я ведь знаю ответ, не так ли?"

  Гадающая впереди замешкалась, обернулась к Ливню.

  Когда он улыбнулся, отвернулась и снова пошла вперед.

  "Да, Олар Этиль. Эти Пустоши поистине переполнены. Иди осторожно, карга, и дело будет мирным".

  Абси издал странный сопящий звук и запел: - Толлалалалала, Толлалалала!

  "Каждое слово дитяти - само по себе молитва. Благословение. Решимся ли ответить? Берегись малыша Абса, Олар Этиль. Иные обиды тонут глубоко. Ты убила его собачку.

  Убила его собачку".

  Ткань между садками порвалась. Со всех сторон зияющие дыры. Как подобало его измененной форме, Грантл двигался в тенях - скрытное существо, мышцы перекатываются под полосатой кожей, глаза сияют в ночи янтарями. Но опора под мохнатыми лапами ненадежна. Видения бешено пляшут перед глазами. Лишь безнадежность - и, возможно, безумие - завели его на эти тропы.

  Момент - плывет холод над обросшими лишайниками валунами, еще момент - он подобно призраку проносится посреди леса-собора, укрытого гнилой темнотой. Еще миг - воздух полон ядов, он пытается переплыть реку, вода загустела от коричневой пены. На берег, в деревню с домами из ровного камня, забитую повозками - скачет через кладбище, лиса зловеще кричит, учуяв его запах...

  Он наткнулся на две фигуры - внезапность появления так напугала его, что инстинкты вырвались на волю - рычание, резкий бросок, когти и зубы. Вопли разорвали ночной воздух. Челюсти сомкнулись на шее человека. Удар когтистой лапы порвал бок псу, забросил умирающего зверя в кусты. А потом через, прочь из этого мира в сырые джунгли, озаренные вспышками молний - в воздухе висит тяжелый дух серы.

  По луже грязи, в яму с горелыми, гнилыми трупами, с раздутыми телами людей и коней. Кто-то жалобно поет в отдалении.

  Горящий лес.

  Коридор дворца или храма - дюжины фигур в рясах панически разбегаются - и опять он рвет их. Людская кровь заполнила пасть, и вкус ее до ужаса сладок. Оттаскивай трупы с прохода, круши черепа - слабые кулаки колотят его в бока...

  Где-то глубоко внутри он издал всхлип, оторвался - и мир тут же поменялся - теперь голая тундра, кто-то прячется за валуном, голова поднимается - глаза встречают его взор...

  "Прекрати. Сейчас же. Дитя Трича, ты затерялся в звериной крови".

  Женщина, длинные черные волосы пышны и гладки, как шкура пантеры, лицо широкое, выступают скулы, янтарные глаза полны пониманием. Ее одежда - несколько рваных шкур карибу, хотя тут так холодно.

  "Когда ты найдешь меня", продолжала она, "все будет не так, как тебе воображалось. Мы не встретимся как любящие. Мы не станем желать одного и того же. Возможно, мы будем драться".

  Он присел, тяжело дыша, дрожа каждым мускулом; но слепой гнев уже угасал.

  Она сделала непонятный жест лапой. "Кот прыгает, забирая жизнь птицы. Другой забирает жизнь ребенка, игравшего в саду. Так поступают коты. Будешь отрицать? Есть ли преступление в тех сценах? Возможно. Для птицы - преступление беззаботности, неосторожности. Для ребенка? Небрежные родители? Плохо выбранное место для жилья?

  Птенцы пищат в гнезде, но не вернется мать. Ее смерть - их смерть. Мать скорбит о потере, но может родиться другой ребенок, новая жизнь возместит утрату. Скажи, Грантл, как измерить такое? Кто решит, чья жизнь драгоценнее? Соответствуют ли чувства уровню ума и самосознания? Неужели мелкая тварь скорбит меньше, нежели существо большей... статности?

  Но разве не естественно яриться, желая мести и воздаяния? Видится ли супругу птицы сон об убийстве?

  Дитя Трича, ты забрал не одного ребенка на жестокой тропе. По твоему следу клубится горе. Твое появление было непостижимым для них, но доказательство твоего присутствия лежит в луже крови.

  Будь орудием слепого случая, если так нужно. Будь невообразимой силой, ударяющей без цели и смысла. Будь забирающим жизни.

  И я встречу тебя в конце пути. Обсудим месть - когтями и клыками?"

  Услышав угрозу, он издал грудной рык.

  Ее улыбка была грустной. Она снова взмахнула...

  Заморгав, Грантл нашел себя стоящим на четвереньках. Вокруг каменистая почва. Он закашлялся и сплюнул полный рот крови, утер рукой мокрые губы - на тыле ладони остались алые мазки и клочья человеческих волос. - Боги подлые, - шепнул он. - Это была ошибка.

  Садки разваливались. "Что я делал? От кого бежал?" Но он вспомнил. Предательства. Слабость. Порок человечности... он пытался сбежать. Неистовый прыжок в безрассудство, уход от всех форм совести и стыда. Бегство.

  - Но зачем это? - пробормотал он тихо. "Забыться - значит забыть, кто я. Но от "я" нельзя отказываться. Сделаю так - и ничего не останется.

  Ах, и все же... быть бесстыдным. Кот над крошечным остовом птицы. Над трупиком ребенка.

  И нет стыда.

  Но негодяи, что начнут на меня охоту, не будут интересоваться моими чувствами. Дитя погибло. Мать сгибается в горькой печали. Оружие ложится в руки. Мир - опасное место; они сделают его чуть менее опасным. Они желают умереть дряхлыми, иссохнуть на соломенных матрасах, в конце долгой жизни. Пусть шкуры на стенах славят их смелость.

  Что ж, приходите, если вам нужно. Для ваших глаз я чудовищный тигр. Но мой разум - разум хитрого человека. И ах, я знаю все насчет мести".

  Теперь он видит, куда ведет его тропа. Смертельный дар Трейка изогнулся в руках, приняв новую, ужасную форму. "Вы ставите себя отдельно? Не звери. Что-то иное. Очень хорошо, тогда быть войне".

  Он протер глаза, не спеша поднявшись на ноги. "Восхищайтесь зверем. Он смел. Даже когда вы нацелили копья. Случись вам встать над моим трупом, хвалитесь храбростью - но вы узрите истину в тусклых глазах: в этой схватке смелых, друзья, вы мерялись не умом или тонкостью понимания. Умение и везение могут восторжествовать, но это дары дикой природы.

  Откажитесь от них, вам же хуже".

  - Трич, услышь меня. Я поведу войну. Я вижу... неизбежность. Я нацелю копье. Ведь выбора нет. - Он оскалил зубы. - Только сделай мою смерть достойной.

  Она еще ждет его где-то впереди. Он так и не понял, что бы это значило.

  Завеса между человеком и зверем порвалась, и он понял, что видит глазами обоих. Отчаяние и безумие. "Ох, Стонни, я не смог сдержать обещание. Прости. Если бы я мог хоть раз увидеть твое лицо". Он вздохнул. "Да, женщина, отвечаю на твой жестокий вопрос. Супруг птицы грезит об убийстве".

  Слезы не утихали. Они затуманили зрение, текли по неровным, покрытым шрамами щекам. Однако Маппо заставлял себя идти, борясь за каждый шаг. Две воли сцепились в схватке. Потребность найти друга. Потребность бежать от позора. Война была болезненной - давно ушло в прошлое время, когда он не боялся взглянуть себе в душу, когда обман правил его жизнью, но он понимал его необходимость, острую чистоту своего предназначения.

  Он стоял между миром и Икарием. Почему? "Потому что мир был достоин спасения. Потому что была любовь, были мгновения покоя. Потому что существовало сострадание, раскрываясь цветком в трещине скалы, избытком истины, дыханием чуда". А Икарий был оружием разрушения, слепым и бесчувственным. Маппо отдал жизнь на то, чтобы держать оружие в ножнах, завязанным ленточкой, забытым.

  Во имя сострадания и любви.

  От которых он теперь ушел. Повернулся спиной к детям, чтобы не видеть в их глазах страдания, тупого ошеломления. Еще одна измена запятнала короткие жизни. Ибо, твердил он себе, их будущее неясно, в нем полно возможностей выжить. "А если пробудится Икарий и некому будет его остановить, все возможности кончатся. Разве это не имеет смысла?" О да, еще как имеет.

  "И все же я не прав. Знаю. Чувствую. Не могу от этого скрыться. Если я отрекся от сострадания, о чем я забочусь?"

  Потому он плакал. По себе. Перед лицом стыда горе сгорает. Перед лицом стыда он начал терять себя, того, кем был, кем считал себя. Долг, гордость своей миссией, жертвенность - всё обрушилось. Он пытался вообразить, как находит Икария, самого старого своего друга. Пытался представить возвращение на прежние пути, к словам обмана во имя любви, к ловким играм и фокусам, удерживающим жуткие истины на дне. Все как было тогда, и в основе - готовность Маппо отдать жизнь, лишь бы не увидеть, как глаза Хищника жизней вспыхивают пламенем.

  Но он не знает, сможет ли жить так во второй раз. Сердце смертного должно быть чисто, избавлено от всех сомнений, чтобы смерть казалась достойным жертвоприношением. Но твердые его убеждения успели обрушиться.

  Ему казалось, что он стал горбатым, что он складывается, обвивая старую рану, и кости его ослабли. Клетка, готовая развалиться от малейшего давления.

  Опустошенные земли плыли по сторонам, но он едва их замечал. Дневная жара - ничто в сравнении с пожарищем в черепе.

  Маппо заставлял себя двигаться. Теперь ему больше чем прежде нужно найти Икария. "Чтобы попросить прощения. За всё.

  Мой друг. Меня уже не хватает. Я не тот воин, которого ты знал. Я не стена, на которую ты, усталый, опирался. Я предал детей, Икарий. Взгляни в мои глаза и пойми истину.

  Я прощу отпустить меня".

  - Закончи это, Икарий. Прошу, закончи...

  Буяну показалось, что он увидел на юго-востоке облако пыли. Трудно сказать, как далеко - здесь горизонты играют шутки. Ящер, на котором он скачет, словно пожирает лиги. Кажется, никогда не устает. Глянув назад, он сверкнул глазами на шлепающих по следу трутней. Охотники К"эл разошлись по бокам, некоторых уже не видно, они затерялись в обманчивых складках и карманах пространства.

  "Я скажу на треклятом Вегате. Самом ужасном изо мною виданных орудий войны. Сопровождение не нужно". Ну ладно, ему надо есть хотя бы по вечерам. Стоит подумать. "Но я мужчина. Я презираю нужду думать хоть о чем. И это не беда. Хотя..."

  Ему нравилось быть простым капралом. Работать Надежным Щитом - от этого во рту горько."Да, во мне есть сентиментальность. Не стану отрицать, может, она широка словно океан. Так сказал Гес. Но я такого не просил. Я однажды плакал над умирающей мышкой - она умирала, потому что я пытался ее поймать, но рука у меня неуклюжая и у нее что-то сломалось внутри. Лежала на ладони, дыхание такое быстрое, но крошечные ножки уже не шевелятся. Потом и дыхание остановилось.

  Я стоял на коленях перед камнем и смотрел, как она медленно умирает. В руках. Боги, от одного воспоминания снова зареветь готов. Сколько мне было? Двадцать?"

  Он склонился в сторону и высморкался - одна ноздря, потом вторая. Утер усы пальцем, вытер палец об ногу. Пыль стала ближе? Трудно сказать.

  Одолев подъем, Буян выругался и приказал "скакуну" остановиться. Внизу тянулась на три сотни шагов долина; в ее середине с дюжину незнакомцев сидели и стояли, создав грубый круг. Едва он показался на виду, они повернулись, а сидевшие начали не спеша подниматься.

  Все они были высокими и тощими, в черных кольчугах, черненой железной чешуе и черной коже.

  Охотники К'эл внезапно показались справа и слева от Буяна; они бежали быстрыми прыжками, подняв тяжелые клинки.

  Буян уловил что-то маслянистое, горькое.

  - Тише, ящерицы, - сказал он чуть слышно, пинком носка посылая Ве'Гат в низину. - Они не нападут.

  Темные узкие лица под резными шлемами следили за приближением Буяна. Безжизненные лица. "У этих ублюдков клыки. Джагуты? Может. Помнишь старый бюст Готоса в Сером Храме Арена, у него были такие же. Но эти парни плоховато выглядят. Тланы? У Джагутов бывают Тланы? Ох, хватит вопросов, идиот. Просто спроси их. Или не надо". Буян натянул поводья в десяти шагах. Охотники замерли за ним, опустив кончики мечей на твердую землю.

  Он снова оглядел воинов. - Уроды, - пробурчал он.

  Один отозвался - Буян не смог определить, от кого исходит голос. - Видишь это, Болирий?

  - Вижу, - ответил тот.

  - Человек... ну, почти человек. Трудно судить под всеми этими волосами. Но будем великодушны. Человек с ручными К'чайн Че'малле. А несколько мгновений назад ты, Болирий, осмелился утверждать, что мир стал лучше после нашего ухода.

  - Я так сказал, - признал Болирий. - Я был идиотом.

  Тихий смех.

  Джагута произнесла: - К'чайн и термиты, Гедоран. Найдешь одного...

  - И знаешь, что в дереве их еще сотня тысяч. Как скажешь, Варандас.

  - А насчет иного запаха...

  - Именно, - сказал Гедоран (Буян понял, что это он, по сопровождавшему слова кивку). - Пыль.

  - Сны и кошмары, Гедоран, прячутся в одной яме. Сунь руку, только помни: никогда не узнаешь, что вытянешь.

  Они говорили по-фаларийски. Это же смехотворно. Буян фыркнул и подал голос: - Слушайте. Вы на моем пути.

  Гедоран вышел вперед. - Ты не нас искал?

  - Неужели я такой тупой на вид? Нет. Да и зачем?

  - Он дерзок.

  - Дарифт, скачущий на Ве'Гат человек может дерзить как ему захочется, - сказал Болирий.

  Жесткий смех, запрокинутые головы.

  Буян сказал: - Вы в середине пустоты. Что вам тут нужно?

  - А, - бросил Гедоран, - вот уместный вопрос. Мы послали командира на поиск и ждем его возвращения.

  - Вы приказываете командиру?

  - Ну разве не удивительно?

  Джагуты захохотали снова - привычка, решил Буян, слушая бесконечные взрывы смеха. С ума можно сойти. - Что же, оставляю вас в ожидании.

  Четырнадцать Джагутов поклонились. Гедоран ответил: - До встречи, Надежный Щит.

  - Я не рассчитываю проехать здесь снова.

  - Не умерла еще мудрость, - сказал Болирий. - Разве я вам не твердил?

  - Наверное. Среди полчища идиотских утверждений.

  - Варандас, миру нужно равновесие. На одной стороне - кусочек тяжкой мудрости, а рядом - рвотная лавина безмозглой тупости. Разве не так идут дела?

  - Но, Болирий, капля духов не перебьет вони дерьма.

  - Это зависит, Варандас, от того, куда ты сунешь нос.

  Гедоран произнес: - Постарайся уведомить нас, Варандас, когда учуешь что-то сладкое.

  - Не задерживай дыхание, Гедоран'

  Под раскаты смеха Буян послал Солдата Ве"Гат в движение, заставив обогнуть Джагутов слева. Затем "скакун" перешел на тяжелую рысь. Вскоре Охотники К'эл догнали их.

  Он чувствовал в них неуверенность. - Да-а, - шепнул он.

  Интересно, кто тот командир? "Наверное, чертов идиот. Но любой сбежал бы от такого смеха. Да, это имеет смысл. Лично я помчался бы прямиком Худу в жопу, лишь бы подальше от них.

  И как только учую какую ни на есть сладость, мальчики и девочки, поскачу назад и расскажу вам".

  Пыль стала ближе. Может быть.

Глава 7

Ожидая должного

Надпись на могильной плите, Летер

- Я правильно вижу? - спросил Брюс Беддикт. - Участь мира в руках трех женщин?

  Атри-Цеда Араникт еще раз затянулась палочкой и бросила окурок в костер. "В языки пламени..." Она задерживала дым в легких как могла долго, словно, отказываясь выдыхать, могла остановить течение времени. "Я видела пещеры. Видела тьму.... и дождь, боги подлые, видела дождь..."

  Наконец она выдохнула. Если дым и вышел наружу, она его не увидела. - Не только три женщины. Еще один мужчина. Ты.

  Они спокойно сидели у костра. Солдаты спали. Ночью затих и рев ведомого на убой скота. Костры угасли, когда порывы ветра пожрали последние кизяки; воздух наполнился пеплом. Придет заря... "мы уйдем. Сломленные - каждый на свой манер. Могла ли я вообразить? А она... знала? Должна была. Мы разрублены ее мечом".

  - Это было необходимо, - подал голос Брюс.

  - Звучит, словно ты сам себя убеждаешь, - заметила она. Вытащила из кошеля фитилек, сунула кончик в пламя. Проследила, чтобы он разгорелся получше. Поднесла к лицу, чтобы зажечь очередную палочку.

  - Думаю, я ее понял. - Принц что-то буркнул себе под нос. - Ну, насколько вообще можно.

  Она поддакнула: - Поглядеть в лица офицеров...

  - Ошеломление. Да.

  Она вспомнила кулака Блистига. - Леденящий ужас.

  Брюс искоса глянул на нее: - Я беспокоился о тебе, любимая. Дочь Абрастали...

  - Поистине одаренное дитя. Найти нас из такого далека. - Она затянулась. - Я не была готова. Видения бессмысленны. Они подавили меня.

  - А сейчас ты обнаружила в них смысл?

  - Нет.

  - Тогда опишешь их мне, Араникт?

  Она опустила глаза.

  - Прости, что спросил, - сказал он. - Я не подумал... тебе не нужно повторять столь болезненный опыт. Ох, я устал, а впереди долгий день.

  Она уловила в его словах приглашение, но пламя костра словно сковало его. "Кто-то. Что-то. Обещание. Нужно обдумать". - Скоро я присоединюсь к тебе, милый.

  - Конечно. Если найдешь меня мертвым для всего мира...

  Она вздрогнула, но овладела собой. - Постараюсь не разбудить.

  Он придвинулся, и она склонилась, встречая его губы. Увидела нежность улыбки. Затем он отстранился.

  И она осталась одна. Взор снова притянуло пламя. "Переговоры. Встреча умов. Да-да".

  Все началось обыденно. Августейшие всадники натягивают удила перед командным шатром, солдаты принимают коней. Малазанские офицеры приветствуют дорогих гостей. Адъюнкт внутри, да. "Раны? Слава богам, она выздоравливает. Сожалею, но придется обойтись без больших формальностей, Ваше Высочество - не лучше ли, чтобы мы сами себя представляли? Смертный Меч, Надежный Щит, рады видеть вас ..."

  Кулак Фаредан Сорт, кажется, привыкла к вежливым приветствиям. Она была и обходительна, и уважительна. А вот кулаки Блистиг и Добряк молчали. Взаимная их неприязнь была почти ощутимой.

  Она стояла рядом с командором Брюсом. Трудно было понять, на кого смотреть. Женщины хундрилов, Хенават и Шельмеза, держались в сторонке, как бы не вполне понимая, нужны ли они здесь. Пока Сорт, Кругхева и Абрасталь обговаривали, кто должен войти первым - целое сражение за роль самой вежливой - Араникт отступила и пробралась к хундрилкам.

  Они заметили ее приближение и явно дрогнули. Араникт остановилась, вытащила кошель и достала три палочки ржавого листа. Показала, подняв брови. Ответом послужили внезапные улыбки.

  Они курили вчетвером, в нескольких шагах от остальных; Араникт уловила взгляд Брюса, поняв, что он гордится возлюбленной.

  Наконец было решено, что королева Абрасталь войдет первой в сопровождении боевого вождя Спакса, а Напасть двинется следом. Когда лица повернулись к хундрилкам, Хенават махнула рукой - было очевидно, что она предпочитает ждать, а не действовать. Шельмеза казалось обрадованной.

  Подошел Брюс: - Атри-Цеда Араникт, если вам угодно, сопроводите делегацию хундрилов внутрь. Когда... э, закончите здесь.

  - Разумеется, со всяческим удовольствием.

  Через несколько мгновений три женщины остались в одиночестве (разумеется, если не считать охраны по сторонам входа).

  Хенават заговорила первой. - Мне так и хочется вернуться к народу. Я не гожусь для такой компании.

  - Вы замещаете супруга, - возразила Араникт.

  Женщина скривилась: - Я такого совсем не желала.

  - Все это понимают, - заверила Араникт со всей возможной деликатностью. - Но если желаете, я изобрету извинение...

  - Нет, - сказала Хенават. - Даже муж заставлял себя справляться с обязанностями. Горячие Слезы присягнули полю брани во имя Колтейна из клана Вороны. - Она яростно выдохнула дым. - Но, кажется, неудачи настигают нас везде. - Она кивнула в сторону шатра. - Я встречу их недовольство, раз муж не смеет. Повитухи каждый раз мне твердили: женский дух сильнее мужского. Сегодня я намерена это доказать.

   - Если желаете, Хенават, я вас представлю.

  - Не ожидаю, что нужны церемонии. У Адъюнкта есть много более важных вопросов для обсуждения.

  - У меня сердце сильно стучит, - сказала Шельмеза.

  - Бывает. Пройдет, - заверила Аранкит.

  Вскоре они докурили. Хенават взмахом руки предложила Араникт пойти первой. Атри-Цеда повернулась ко входу, но Хенават сказала: - Араникт...

  - Да?

  - Спасибо тебе.

  - Мой командир сказал те слова от всего сердца, Хенават. Хундрилам нечего стыдиться. Совсем наоборот. - И она повела их в командный шатер.

  Во внешней комнате были две женщины-офицера, Ребенд и Скенроу. Из-за полога доносились неразличимые голоса.

  Скенроу вымученно улыбнулась им: - Мы решили не толпиться зря в помещении.

  Шельмеза замешкалась, но Хенават потянула ее за руку.

  Араникт отбросила завесу. Хундрилки вошли в комнату.

  Разговор умолк.

  Едва войдя, Араникт ощутила напряжение. Лицо Смертного Меча Кругхевы было темным от гнева - или стыда? В шаге за ней был Надежный Щит, бледный и взволнованный. Брюс чуть не вжался спиной в стенку шатра, на лице читалась тревога. Слева стояла напряженная королева, переводя взор с Адъюнкта на Кругхеву и обратно. Кто только что говорил? Араникт не смогла угадать.

  Кулаки были слева от Адъюнкта, в углу комнаты. Банашар прислонился к шесту в другом конце, скрестив руки на груди и почти закрыв глаза. Лостара Ииль словно готовилась подхватить жреца, если он упадет.

  Адъюнкт Тавора казалась здоровой. Лицо ее было суровым, она не сводила глаз с Кругхевы.

  Заметив появившихся, кулак Фаредан Сорт откашлялась. - Адъюнкт, мне приятно представить...

  - Нет нужды, - прервала ее Тавора, устремив взор на Шельмезу. Адъюнкт вышла вперед, заставив королеву и Меча расступиться. - Так полагаю, вы Шельмеза, сумевшая уцелеть при Атаке, организовать отступление и тем спасти много жизней. Говорят, вы последней покинули поле боя. Ваше присутствие - честь для всех нас. - Она чуть помедлила, повернувшись к Хенават. - Благая мать, - начала она. - Я скорблю о ваших ужасных утратах. Горько сознавать, что супруг ваш тоскует лишь о потере собственных детей. Надеюсь, вскоре он образумится, возрожденный к жизни дарами жены своей. - Тут Тавора оглянулась на присутствующих. - Хенават и Шельмеза - из хундрилов Горячих Слез, давних наших союзников. Их жертвоприношение в День На'рхук спасло тысячи. Ныне и в грядущие дни я буду ценить их советы. Кулак Добряк, найдите кресло для Хенават - не следует стоять, когда дитя столь близко к рождению.

  Араникт видела: Хенават борется со слезами, сражается с растущим изумлением... Обе женщины словно стали выше ростом. "Адъюнкт Тавора, вы не перестаете нас удивлять".

  Тавора вернулась на прежнее место. - Охотники за Костями, - сказала она, - успели зализать раны. Ныне мы должны спешить в поход.

  Голос Кругхевы был грубым от сдерживаемых эмоций: - Мы поклялись...

  - Служить мне, - бросила Тавора. - Вы клялись служить мне, и необходимость напоминать об этом меня ранит, Смертный Меч.

  - Нет такой необходимости. - Тон Кругхевы напоминал скрежет железа по точильному камню. - Но ваша армия уменьшилась Адъюнкт. Мы стоим перед вами - все мы - и просим позволения служить вашей цели...

  - Не все, - вмешалась королева Абрасталь, - ведь я не знаю вашей цели. По лицу Принца Брюса видно: он разделяет мое невежество.

  Кругхева прошипела ругательство на своем языке и попыталась снова: - Адъюнкт. Пришло время слить наши силы, тем увеличивая мощь...

  - Нет.

  Слово ножом вонзилось в разделявший их пол.

  Лицо Кругхевы лишилось цвета. - Если вы усомнились в верности и мужестве...

  - Не так, - прервала ее Тавора. - На деле я именно на них и рассчитываю.

  - Но это лишено смысла!

  Адъюнкт повернулась к королеве: - Ваше Высочество, мы совсем не ожидали вашего появления, но рады вам. Ваше королевство куда больше государства Короля Теола привыкло иметь дело с территориями Колансе и южных королевств Пеласиарского моря...

  - Верно, Адъюнкт.

  - Что же вы можете рассказать о положении там?

  Брови королевы поднялись. - Я полагала, что вы отлично осведомлены о стране, в которую направляетесь, Адъюнкт. Если это не так - я поражена. Какой войны вы ищете? В чем причина ваших дерзостных деяний?

  Казалось, Тавора не желает отвечать. Молчание затягивалось.

  Заговоривший заставил всех вздрогнуть. - Змея будет питаться. - Банашар медленно поднимал голову. - Она широко раскроет пасть в грядущей резне. - Блеклый взор блуждал по присутствующим, наконец остановившись на королеве Болкандо. - Чего вы стоите? Каждый из вас? - Он кивнул на Адъюнкта. - Она думает... стоите. Достаточно высоко, чтобы сражаться в невозможной войне. Она ценит вас, Королева. И вас, Принц Брюс. И, - он прервался, словно его тошнило, - даже меня.

  - Не поняла, - сказала Абрасталь. - Но готова отложить этот вопрос. На время. Чтобы ответить вам, Адъюнкт, потребуется целый рассказ. А мое горло уже пересохло.

  Сорт подошла к завесе, высунулась наружу и приказала капитанам найти эля.

  Королева фыркнула. - Что же, полагаю, для этой истории эль подойдет лучше вина. Начнем. Они пришли с моря. Но разве не всегда так бывает? Ладно. Но трудности в стране начались задолго до того дня. Десятки лет засухи. Восстания, гражданские войны, узурпации; богатые прежде нации повисли на грани полного коллапса.

  Известно, что в такие времена возвышаются пророки. Дерзкие революции, головы королей и королев на концах копий, кровь течет по улицам. Но против пустого, лишенного дождей неба не одержишь побед. Великие вожди не смогли подарить массам спасения, и вскоре уже их головы украсили пики.

  Сорт принесла флягу эля и дюжину оловянных кружек. Принялась разносить напиток, вначале предложив королеве.

  Абрасталь сделала быстрый глоток, вздохнула и продолжила: - Можно лишь предполагать, каково это было. Мир пришел к концу. Сама цивилизация пала, обнажая трагическую хрупкость - ведь всё поддерживала в порядке лишь груда тонких палочек. В отсутствие дождя землей Колансе завладело отчаяние. Лишь провинция Эстобансе процветала. Ее реки питали потоки с ледников, горя заслоняли ее от горячих ветров юга - лишь одна провинция Колансе продолжала бороться. Но слишком много ртов нужно было накормить, и нужда брала свою дань. Если и было решение, то слишком жестокое, чтобы размышлять о нем.

  Чужаки с моря не страшились жестокости; едва сбросив правителей Колансе, они сделали то, что казалось необходимым...

  - Чистка, - сказала Адъюнкт. Казалось, одно это слово похитило с лица Таворы все краски жизни.

  Абрасталь посмотрела на Тавору через край кружки, выпила и кивнула: - Именно. В первый год они сократили население Колансе вдвое. Слабые, старики, больные. В следующий год забрали еще десять процентов, а потом, когда прибыли на больших кораблях их сородичи, направили армии в Южные Королевства. Вершить правосудие, вот как они это называли. Именовали себя Инквизиторами. Держали в руках судьбу всей страны, и суд их был поистине суровым.

  Абрасталь помедлила, пожала плечами. - На этом настал конец нашей торговле с востоком. Мы народ земли, не моря - мы посылали купеческие караваны по старым южным дорогам, но немногие вернувшиеся рассказывали о сплошном опустошении. Затем мы наняли корабли и послали их в Пеласиарское море, и нашли там заиленные порты, брошенные города. Вдоль всего берега. Не осталось никого, чтобы вести торговлю.

  - Они путешествовали вглубь Колансе? - спросила Тавора.

  - Лишь самые первые. И не без причины. Инквизиторы не приветствовали гостей. - Королева выпила кружку и протянула руку, желая добавки. - Мы думали о войне, Адъюнкт. Хотя корабли были не наши, мы выдали им королевские грамоты и были весьма недовольны резней невинных. - Она оглянулась на вождя Баргастов: - Мы даже купили себе армию наемников.

  - Но войну не объявили, - констатировал Брюс.

  - Нет. Я послала агента - Одиннадцатую Дочь. Она не выжила, но смогла передать... послание. Эти Инквизиторы оказались не людьми.

  - Правосудие, - брякнул Банашар, вытащивший из плаща маленький кувшин. - Все его сладкие противоречия, как... - он поглядел на кувшинчик, - у вина. Говорят, настоящего правосудия не бывает без необходимости возмездия. Тяните соки из мира, милые друзья. На свою беду. Однажды кто-то решит вступиться за мир. Однажды кто-то придет и предъявит счет. - Он фыркнул. - Но Форкрул Ассейлы? Боги подлые, даже Лиосан управились бы лучше. - Наклонив кувшинчик, он выпил и вздохнул: - Были когда-то храмы Д'рек в Колансе. Горе признаниям жреца, Адъюнкт? - Он улыбнулся Таворе.

  - Не люди, - повторила Абрасталь. - Их сила была нерушимой, она нарастала. Мы не объявили войны. - Тут она взглянула в глаза Адъюнкту. - Но мы здесь.

  Тавора поглядела на Брюса Беддикта: - Принц, у меня не было возможности поблагодарить вас за вмешательство в день На'рхук. Если Охотники еще существуют, то из-за мужества ваших солдат и вас лично. Без вас и хундрилов мы не сумели бы выйти из столкновения.

  - Боюсь, Адъюнкт, - возразил Брюс, - что нас было недостаточно. Уверен, что Вождь Войны Желч и даже присутствующая здесь Хенават ощущают то же самое. Ваша армия ранена. Стойкость тяжелой и морской пехоты лишила вас тех солдат, что сейчас нужнее всего. - Он мельком глянул на Кругхеву и продолжил: - Адъюнкт, я разделяю недовольство Смертного Меча тем, что вы предложили.

  - Охотники, - сказала Тавора, - пойдут одни.

  - Значит, вы тем самым говорите, что не имеете нужды в нас?

  - Напротив, моя нужда велика, как никогда прежде.

  Королева Абрасталь дождалась, когда Сорт наполнил ее кружку, и заявила: - Вы ввели меня в заблуждение, Адъюнкт. Очевидно, вы знаете о враге и его целях куда больше всех нас. Или, - подчеркнула она, - думаете, что знаете. Должна указать, что эти Инквизиторы больше не имеют захватнических стремлений. Видит Странник, у них было достаточно времени, чтобы доказать обратное.

  Смех Банашара был тихим, но резким. - Охотники за Костями идут одни, истекая кровью на каждом шагу. Кулаки, капитаны и повара спрашивают одно и то же: что она знает? Откуда знает? Кто говорил с этой суровой женщиной с невыразительными глазами и отатараловым мечом, украденным из ножен императрицы? Был ли это Быстрый Бен, загадочный Верховный Маг, коего больше нет с нами? Был ли это кулак Кенеб? Или Императрица - вовсе не госпожа измен, как мы думаем, и Верховный Маг Империи Тайскренн крадется на шаг позади, походя на тень без человека? - Он пригубил из кувшина. - Или она попросту рехнулась? Но нет, никто из нас так не думает, верно? Она ЗНАЕТ. Что? И откуда? - Он выпил, покачался, словно готовясь упасть, но выпрямился прежде, чем Лостара Ииль вцепилась в него. И послал женщине ленивую ухмылку.

  - Или бывший жрец ей на ухо шепчет? - Это сказал кулак Блистиг, холодным и враждебным тоном.

  Брови Банашара взлетели: - Последнему жрецу Д'рек нет времени шептать, дорогой мой бескостный Кулак...

  Блистиг пробормотал что-то грубое и едва не вышел вперед, но Добряк ловко встал у него на пути.

  Улыбавшийся Банашар разглагольствовал: - Он оглох от жевания, увы. Его жуют со всех сторон. У пса рана - не трогайте! - Он повел кувшином в сторону Адъюнкта. - Охотники идут одни, да, и они более одиноки, чем можно вообразить. Но поглядите на Тавору - поглядите внимательно, друзья. Она настаивает на одиночестве, и это не сложно. Разве все вы не командиры? Друзья, все просто. Это называется... тактикой.

  В неловкой тишине Араникт оглянулась на Брюса и увидела в глазах блеск пробудившегося интереса. Словно неведомый язык стал вдруг понятен. - Адъюнкт, - сказал он, - против Летерийской империи вы ударили с моря и суши. Мы метались от одного направления к другому.

  - Мы вам нужны сильнее, чем раньше, - добавила Кругхева, - чтобы вторгнуться с разных фронтов, Адъюнкт?

  - Прямо впереди ждет Стеклянная Пустыня, - ответила Тавора. - Она предлагает кратчайший путь к территориям Форкрул Ассейлов, но она не зря почитается опасной и практически непроходимой для армий. - Адъюнкт смотрела на людей Напасти. - Этот путь выбрали Охотники. Смертный Меч, вы не можете сопровождать нас, потому что мы не сумеем ни кормить вас, ни снабжать водой. За пустыней, как говорит Королева Абрасталь, ситуация немногим лучше.

  - Момент, пожалуйста. - Королева Болкандо сверкала глазами. - Единственный сносный путь - по южным караванным трактам. Стеклянная Пустыня действительно непроходима. Заведя Охотников туда, вы погубите их, и никто не выйдет наружу.

  - Мы пересечем пустыню, - сказала Адъюнкт, - и окажемся на юго-западе от провинции Эстобансе. Ожидается, что враг скоро нас заметит. Он соберет все силы и проведет битву. Единственную битву.

  Нечто в голосе Таворы заставило Араникт задохнуться. Она онемела от ужаса.

  - А что Серые Шлемы? - требовательно спросила Кругхева.

  - В Заливе Колансе есть природное сооружение, известное как Шпиль. На вершине этой крепости стоит храм. В том храме кое-что хранится. Нечто раненое, то, что нужно освободить. Охотники за Костями станут магнитом для сил Ассейлов, Смертный Меч, но именно Напасть нанесет врагу смертельный удар.

  Араникт видела, как сузились железные глаза Кругхевы. - Мы возьмем на себя южный маршрут.

  - Да.

  "Битва. Единственная битва. Она намерена принести в жертву себя и своих солдат. Ох, во имя всех Оплотов, она не..."

  - Вызываете мятеж, - сказал темный лицом Блистиг. - Тавора... вы не смеете требовать от нас такого.

  Тут она посмотрела на своих кулаков и шепнула: - Но я должна.

  - Без свидетелей, - Смертельно бледная Фаредан Сорт облизала сухие губы. - Адъюнкт, в этой битве... Если мы встретимся с врагом, веря лишь в собственную гибель...

  Банашар сказал (Араникт была потрясена, видя текущие по его лицу слезы): - Перед топором палача некоторые встают на колени, склонив голову и ожидая своей участи. Но есть и такие, что дерутся и рвутся, выкрикивая протест даже тогда, когда опускается лезвие. - Он указал пальцем на Блистига: - Скажи истину, кулак: к какому разряду относится Адъюнкт Тавора?

  - Пьяный дурак говорит за командира? - Голос Блистига был полон злобы. Зубы оскалились. - Как чертовски удобно! А ты там будешь, Банашар?

  - Буду.

  - Пьянь, - бросил офицер.

   Ответная улыбка была страшна. - Нет. Я трезв как камень, Блистиг. Как подобает вашему единственному свидетелю.

  - Худ побери проклятого палача! Я участвовать не буду! - Блистиг воззвал к собратьям - кулакам: - Зная то, что знаете, вы поведете солдат на смерть? Если нас не убьет Стеклянная Пустыня, убьют Ассейлы. И ради чего? Ради уловки? Обманного маневра? Черт! - Он вихрем развернулся к Адъюнкту: - Вот чего мы стоим, женщина? Ржавый кинжал - один удар и лезвие ломается. Так?

  Кругхева перебила его: - Адъюнкт Тавора, та раненая вещь, что в храме на Шпиле - что же мы должны освободить?

  - Сердце Увечного Бога, - сказала Тавора.

  Смертный Меч была явно потрясена ее словами. Стоявший сзади Танакалиан спросил, сверкая глазами: - ЗАЧЕМ?

  - Форкрул Ассейлы тянут из него кровь, Надежный Щит. Они желают открыть Врата Правосудия над всем миром. Аграст Корвалайн. Чтобы излить всю полноту силы, они намерены вонзить в сердце нож, когда наступит подходящее время...

  - И когда именно? - спросила Абрасталь.

  - Когда появятся Копья Нефрита, Ваше Высочество. Менее чем через три месяца, если верны вычисления Банашара.

  Бывший жрец хмыкнул: - Д'рек обвилась вокруг самого времени, друзья.

  Прокашлявшись, Брюс сказал: - Копья Нефрита, что они такое?

  - Души его поклонников, Принц. Его верных верующих. Они идут за своим богом.

  Холод потек по спине Араникт.

  - Если сердце освободится, - сказала Кругхева, - он... сможет к ним вернуться.

  - Да.

  - Оставив позади кое-какие куски, - сказал Банашар. - Падение разбило его. Но сердца будет достаточно. Что до остального... "и Червь поет во плоти гниющей". - Смех был горьким. Он уставился на Тавору: - Видели ее? Посмотрите внимательнее. Это безумство амбиций, друзья. Из рук Форкрул Ассейлов, из рук самих богов намерена она выкрасть сердце Увечного Бога.

  Королева Абрасталь тяжело вздохнула. - Моя Четырнадцатая Дочь приближается ныне к Южным Королевствам. Она волшебница замечательного таланта. Если нужно продолжить обсуждение тактики, я поспешу открыть к ней тропу...

  Адъюнкт вмешалась: - Ваше Высочество, это не ваша война.

  - Простите, Адъюнкт Тавора, но я думаю иначе. - Она поглядела на вождя Баргастов: - Спакс, твои воины тоскуют по драке. Так ты сказал?

  - Куда ты ведешь, Высочество, пойдут Белолицые из Гилка.

  - Носимый мною отатараловый меч...

  - Простите еще раз, Адъюнкт, но сила, которую притягивает сейчас дочь, оказалась Старшей. Омтозе Феллак.

  Тавора моргнула: - Понимаю.

  Брюс Беддикт подал голос: - Смертный Меч Кругхева, если вы принимаете союзничество Королевы Абрастали, примете ли мое?

  Седовласая женщина поклонилась: - Принц - Ваше Высочество - Напасть польщена. Однако... - продолжила она с некоей нерешительностью, - должна сказать, я буду колючей спутницей. Зная, что ожидает Охотников, зная, что они встретятся с этим в одиночестве, раненые, как то сердце, которое намерены освободить... ах, мое настроение воистину мрачно, и не ожидайте перемен. Когда я наконец ударю по Шпилю, вам придется потрудиться, чтобы соответствовать моей решимости.

  Брюс улыбнулся. - Достойный вызов, Смертный Меч.

  Адъюнкт снова подошла к Хенават. - Мать, - сказала она, - я спрошу тебя: пойдут ли хундрилы с Охотниками?

  Хенават, казалось, не может обрести голоса. - Адъюнкт... нас мало.

  - Тем не менее.

  - Тогда... да, мы идем с вами.

  Королева Абрасталь спросила: - Адъюнкт? Мне вызвать Фелаш, Четырнадцатую Дочь? День будет посвящен вопросам снабжения и тактики. Если позволите, я...

  - А я с этим покончил! - заорал Блистиг, поворачиваясь.

  - Стойте где стояли, Кулак, - лязгнула стальным голосом Тавора.

  - Ухожу в отставку...

  - Не принимаю.

  Он выпучил глаза, раскрыл от потрясения рот.

  - Кулаки Блистиг, Добряк и Фаредан Сорт, нужно подготовить роты к завтрашнему маршу. Я призову вас на закате, чтобы выслушать рапорты о состоянии дел. Пока же вы свободны.

  Добряк схватил Блистига за руку и вывел наружу. Сорт шла следом с кривой улыбкой.

  - Омтозе Феллак, - пробурчал Банашар, едва они скрылись. - Адъюнкт, я сильно продрог в тот раз. Простите ли меня?

  Тавора кивнула. - Капитан Ииль, прошу сопроводить нашего жреца в палатку, чтобы он не заблудился. - Тут она бросила взгляд Араникт, как бы спрашивая: "Вы готовы к такому?" Араникт кивнула.

  Абрасталь вздохнула. - Отлично. Начинаем?

  Араникт заметила, что кизяк прогорел до золы. Отбросила тлеющий остаток последней палочки и встала, не сводя взора с Нефритовых Копий.

  "Сделаем что сможем. Сегодня мы это обещали. Что сможем.

  Одна битва. О, Тавора..."

  Она чувствовала себя больной и потрясенной, и самым мучительным стало шествие через лагерь Охотников за Костями. Солдаты, лица, тихие разговоры и редкие взрывы смеха - всякая и каждая сцена, каждый звук ударял кинжалом в сердце. "Я гляжу на мертвых мужчин, мертвых женщин. Они сами еще не знают. Не знают, что им уготовано, что мы намерены с ними сотворить.

  А может, и знают.

  Без свидетелей. Я слышала, так она когда-то сказала им. Без свидетелей.... Так бывает, когда погибают все".

  Он хотел созвать всех во время переговоров Адъюнкта, но переформирование взводов забрало больше ожидавшегося времени - и Скрипач решил, что был глупо оптимистичен. Даже когда прорехи в рядах палаток зияют, исходя безмолвным воем, морпехи и панцирники словно приросли к почве. Их нужно тянуть, пинать, стаскивая с насиженных мест.

  Влиться в новое означает оставить позади старое, а это не так легко, как кажется - приходится признать, что прошлое мертво, навсегда мертво, сколь упорно ты не пытаешься стоять на месте, сколь сильно не держит тебя упорство.

  Скрипач знал, что и сам такой же. Хуже Ежа, если честно смотреть. Тяжелая и морская пехота превратились в изжеванную массу. Встать над ней, словно хирург над изломанным пациентом, и пытаться вернуть телу прежний вид - ну хотя бы сделать немного узнаваемым ... Он видел, как медленно стекаются они в низину, выбранную для встречи. Солнце тускнело в небе, друзья шли искать прежних друзей, но далеко не всегда возвращались парами... да, это грубые сцены, недовольство повисло в густеющем воздухе.

  Он следил, побеждая их нетерпение, пока наконец, на самом исходе дня, не вошел в толпу последний солдат-бунтарь. Корик.

  "Хорошо. Можете сколь угодно корчить страшные рожи. Когда череп становится сплошным камнем, ему всё нипочем".

  - Итак, - начал Скрипач, - я теперь капитан вашей кучки. - Он уставился в лица - лишь половина, похоже, готова уделить ему внимание. - Если бы меня увидел сейчас Вискиджек, подавился бы. Я не предназначен ни для чего иного, чем был в самом начале. Сапером...

  - Так что, - раздался голос, - ты хочешь, чтобы мы тебя жалели?

  - Нет, Впалый Глаз. Перед вашим саможалением мне не выстоять, правда? Смотрю на вас и знаете что думаю? Я думаю: это не Сжигатели Мостов. Даже близко не похожи.

  Даже сумрак не мог скрыть их откровенной враждебности. - Да, - продолжал он. - Видите ли, мы только под Черным Псом усекли, что стали ходячими мертвецами. Кто-то хотел положить нас в землицу и черт меня подери, если ему не удалось. В тоннелях Крепи - могилы Сжигателей. Могилы, которые они сами себе копали. Слышал, кое-кому удалось продержаться до Черного Коралла, их тела упокоились в Отродье Луны, когда Тисте Анди его бросили. Конец истории. Но повторяю, мы узнали о нем намного раньше.

  Он помолчал, вдруг затерявшись в воспоминаниях, в миллионах потерь, осадивших и без того унылый дух. Потом опомнился, поднял глаза. - Но вы, ребята... - Он покачал головой. - Вы слишком глупы, чтобы понять, что же именно грызет мозги с самого И'Гатана. Глупость лупоглазая.

  Каракатица проговорил: - Мы ходячие мертвецы.

  - Спасибо за добрые новости, Скрип, - приглушенно сказал кто-то.

  Некоторые засмеялись, но горьким смехом.

  Скрипач продолжил: - Те ящерицы здорово нас покусали. Фактически почти что сожрали. Оглядитесь. Мы - те, что остались. Дым над Крепью рассеивается, и вот они - мы. Да, прошлое тащит меня, и я повернулся не в том направлении. Думаете, вас с дерьмом смешали? Влезьте в мои сапоги, мальчики и девочки.

  - Я думал, мы будем решать, что делать.

  Скрипач нашел Впалого Глаза в толпе. - Ты так думал, сержант? Действительно воображал, мы этим займемся? Что, голосовать будем? Поднимем ручки, наспорившись до посинения? А потом выроем по дырке и спрячемся, словно в маминой утробе? Скажи, сержант, о чем именно мы должны спорить?

  - Как слинять.

  - Кто-нибудь, выкопайте могилку. Пора зарыть сержанта, пусть землю удобрит.

  - Вы созвали треклятую встречу, капитан...

  - Так точно, созвал. Но не руки тянуть. Адъюнкту от нас нужно нечто особенное. Когда перейдем Стеклянную Пустыню. Так что я хотел дать вам знать: мы сами себе армия, хоть и маленькая. Никто не уходит, ясно? В походе держимся тесно. Берегите оружие, готовьтесь и ждите моего слова.

  - Вы назвали это армией, капитан?

  - Что, не сойдем?

  - А что мы делать должны?

  - Сами увидите, уверен.

  Снова тихие смешки.

  - Нас новые ящеры поджидают, капитан?

  - Нет, Релико. Мы уже об них позаботились, помнишь?

  - Чтоб меня! Опять пропустил?

  - Не ящеры. Кое-что гораздо страшнее и хуже.

  - Да ладно, - отозвался Релико. - Лишь бы не ящеры.

  - Постойте, - крикнул капрал Ребро. - Капитан, вы заставили нас просидеть полдня только ради этого?

  - Не моя вина, что многие едва ноги волочили, капрал. Мне нужны уроки Сорт или даже Добряка. Капитан приказывает, солдаты повинуются. По крайней мере, так должно быть. Но вы же все теперь особые... индивидуальные случаи, верно? Следуете приказу, если он вам понравился. Вы этому научились. Как? Выжив, когда приятели померли. Почему они померли? Точно. Потому что слушались приказов - а вы решали, нравятся вам приказы или нет. Подумайте только. Решали, идти сюда или не идти. Так? Наверное, почитали павших друзей? Тех, что погибли вместо вас.

  - Может, мы сломались.

  Снова он не смог понять, кто подал голос. Скрипач поскреб под бородой, потряс головой. - Вы не сломались. Ходячие мертвецы не ломаются. Все еще ждете, что вас заберут домой? Мы станем личной армией Адъюнкта. Но слишком маленькой - все могут видеть. Не то что бы она мечтала увидеть нас мертвыми. Не так. Вполне возможно, она попытается спасти наши жизни - в конце концов, разве она обычных солдат туда же не ведет? Так что шансы есть.

  Возможно, она думает, вы заслужили отдых. Возможно, не думает. Кто знает, о чем и как думает Адъюнкт? Она желает, чтобы остатки морпехов и панцирников составили одну компанию. Разве не просто?

  - Вы знаете больше, чем говорите, Скрипач.

  - Неужели, Корик?

  - Да. У вас есть Колода Драконов.

  - Вот что я знаю. В следующий раз, отдав приказ, я не буду ждать, пока вы его исполните. Тот солдат, что попробует, вылетит в обычную пехоту. Вон из особого клуба, и за дело.

  - Можно разойтись, капитан?

  - Еще не решил. Есть искушение заставить вас сидеть всю ночь. Просто чтобы поняли, ясно? Насчет дисциплины, за которую погибли ваши друзья.

  - Мы усекли сразу, капитан.

  - Может, ТЫ усек, Каракатица. Готов поручиться за всех?

  - Нет.

  Скрипач нашел валун у края низины и завозился, усаживаясь удобнее. Поглядел в ночное небо. - Ну, разве нефрит плохо светит?

  На деле все просто. Солдат может что-то делать, но солдат должен думать только об одном. Навали на него слишком много - и колени зашатаются, глаза остекленеют. Солдаты начнут оглядываться, ища, кого убить. Потому что убийство упрощает. Называется "избавлением от всего отвлекающего".

  Ее лошадь была довольна, накормлена и напоена в достаточной мере, чтобы по временам удобрять растения под ногами. Счастливая лошадь, счастливая Мазан Гилани. "Просто". Спутников снова не было видно. Кислая, впрочем, компания; она скучать не станет.

  И сама она не так слаба и вяла, как всего день назад. Кто знает, откуда Т'лан Имассы достали копченое мясо антилопы, раздувшиеся от ледяной воды бурдюки, ломти сухого хлеба и кусок прокисшего маслянистого сыра. Наверное, там же, где и корм для лошади. "И где бы то место ни было, находится оно в полусотне лиг ... ох, говори прямо, Мазан. Они шли через какой-то адский садок. Да, я видела, как они падают пылью - но, может, я неправильно видела. Может, они попросту шагнули в иное место.

  Куда-то, где хорошо. Где, увидев острия каменных мечей, фермер с сияющей улыбкой передает подношения да еще желает всяческих благ".

  Сумрак затемнил небо. Скоро придется встать.

  Наверное, шаги услышали - двое мужчин встали, поджидая, внизу склона. Подняли головы, следя, как она одолевает спуск. Мазан натянула поводья, прищурилась и послала лошадь вперед.

  - Вы не последние оставшиеся, - сказала она, оказавшись близко. - Не может такого быть.

  Капитан Рутан Гудд покачал головой: - Мы не очень далеко. Лига или две, готов поспорить.

  - Мы как раз думали идти туда, - добавил Бутыл.

  - Знаете, насколько все плохо?

  - Не вполне, - сказал капитан, оценивая лошадь. - Слишком она упитанна, Мазан Гилани.

  - Не бывает такой штуки, - ответила она, слезая, - как слишком упитанная лошадь.

  Он состроил гримасу. - Значит, объясняться не желаете.

  - Ты не дезертировала? - поинтересовался Бутыл. - Если дезертировала, то скачешь не в том направлении. Или жаждешь быть повешенной?

  - Она не дезертировала, - сказал, возобновив движение, капитан Гудд. - Особое задание Адъюнкта.

  - Откуда знаете, сэр? - удивилась Мазан, пошедшая в двух шагах позади мужчин.

  - Не знаю. Просто догадываюсь. - Он прочесал пальцами бороду. - У меня такой талант.

  - Сколько же талантов имеет наш капитан, - пробурчал Бутыл.

  Что бы ни происходило между ними, Мазан была рада, что нашла спутников. - Как вы двое отбились от армии? - спросила она. - Кстати, оба ужасно выглядите. Бутыл, ты в крови купался или что? Едва тебя узнала.

  - Ты сама была бы не лучше, - бросил он, - пролежав полдня под кучей трупов.

  - Ну, не так долго, - поправил капитан.

  Она прерывисто вздохнула. - Значит, битва была. Что за битва? Что случилось, во имя Худа?

  - Кусков не хватает, - пожал плечами Бутыл.

  - Кусков?

  Казалось, он вдруг передумал говорить что хотел. - Я не совсем понял. Особенно насчет... э, второй половины. Но знаешь, Мазан, рассказы насчет полной негодности офицеров Малазанской армии? - Он ткнул пальцем в сторону Рутана Гудда: - К нему не относится.

  Капитан сказал: - Если ты слышишь в его тоне недовольство, то потому, что я спас ему жизнь.

  - Что до самодовольства в тоне капитана...

  - Ладно, - буркнула она. - Да, Адъюнкт послала меня кое-кого найти.

  - Похоже, ты не справилась, - заметил Бутыл.

  - Нет, справилась, - сказал Гудд.

  - Значит, не от блох у меня зуд по всему телу?

  Рутан Гудд оскалил зубы в суровой ухмылке: - Ну, наверное, от них. Откровенно говоря, я удивлен, что ты что-то чуешь... о, да ладно, знаю, что ты маг. Затычка Скрипа, верно? Но эти ублюдки умеют прятаться.

  - Дайте догадаюсь: они внутри лошади. Разве некоторые легенды не...

  - Их мораль, - прервал его Гудд, - неправильно толкуют. Ты, в частности. Мораль в том, что не надо доверять лошадям. Иногда люди слишком пристально на все смотрят. А иногда смотрят поверхностно. Но по большей части люди смотрят, но не видят.

  - Если хотите, - предложила Мазан Гилани, - я попрошу их показаться.

  - Совершенно не интересуюсь...

  - А я интересуюсь, - вмешался Бутыл. - Извините, сэр, за то, что прервал.

  - Не готов принять извинения, солдат. Что до гостей, Мазан, ваше предложение категорически...

  Вихри пыли со всех сторон.

  Еще миг - их окружают пятеро Т'лан Имассов.

  - Боги подлые, - пробормотал Рутан Гудд

  Неупокоенные воины одновременно поклонились капитану. Один сказал: - Привет тебе, Старший.

  Второе ругательство Гудда было на языке, коего Мазан никогда не слышала.

  "Это не то, о чем ты подумал", заявил он, когда жуткие твари склонили спины. И больше никаких комментариев. Т'лан Имассы вскоре исчезли, трое солдат продолжили путь в сгустившейся ночи.

  Бутылу хотелось кричать. Путешествие в компании капитана оказалось упражнением в терпении и разочаровании, растянувшемся на несколько дней. Он не отличался болтливостью. "Рутан Гудд или как там твое имя. Не то, о чем я подумал? Откуда тебе знать, что я подумал? Да, именно это я и подумал. У Скрипа есть затычка для всех дырок, но и у Адъюнкта, похоже, она есть".

  Худом клятый Старший Бог - в конце концов, перед каким еще Старшим могут склониться Т'лан Имассы? И давно ли они вообще начали кланяться?

  Поток вопросов Мазан Гилани заставил Имассов упасть в пыль с особенной торопливостью. Но древние твари не имеют привычки светиться. Они не лучше менгиров, они таят секреты глубоко внутри. Дело даже не в раздражающей скрытности. "Они вообще вам ничего не дают. Объяснения? К чему? Кому интересно, о чем ты там думаешь? Если я камень, обопрись об меня. Если я руина, усади усталую задницу на битые кирпичи. А если я Старший Бог... ну, возьми тебя Бездна, не жди от меня ничего".

  Но он выехал против На'рхук, хотя мог бы сразиться на их стороне. Он выехал и стойко бился. Что означает?.. Еще один на таинственной службе Адъюнкта Таворы Паран из Анты? "Но почему? Даже Императрице она стала не нужна. Т"амбер, Быстрый Бен, сам Скрипач - они стояли рядом с ней, даже если это стоит жизни".

  Солдаты ворчат, что она не может дать и капли вдохновения. Солдаты бурчат, что она не Даджек Однорукий, не Колтейн, не Сухарь и не Дассем Альтор. Они не знают, кто и что она. "Никто не знает, если говорить точно. Но поглядите на нас: мы прямо сейчас идем к ней. Дальхонезка, всадница, летящая словно ветер... ну, словно тяжелый ветер. Старший Бог... и я. Боги подлые, я разум потерял.

  Не совсем. Я разум разорвал. Только чтобы Быстрый Бен смог большую часть вернуть на место. Я чувствую себя иначе? Я изменился? Откуда мне знать?

  Но мне не хватает Охотников. Не хватает моего жалкого взвода. Не хватает чертова Адъюнкта.

  Мы лишь меч в ее руке, но рукоять у нас удобная. Пользуйся же. Только умело".

  - Лагерь светится впереди, - сказала Мазан Гилани, подъехав ближе. - Кажется чертовски большим.

  - Союзники прибыли, - пояснил Рутан Гудд. И добавил: - Мне кажется.

  Бутыл фыркнул: - Она знает, что вы живы, капитан?

  - Откуда бы ей?

  - Ну, как...

  - Я простой капитан, солдат.

  - Который выехал в одиночку против легиона На'рхук! В ледяных доспехах! С ледяным мечом! На коне...

   - Ох, хватит, Бутыл. Ты понятия не имеешь, как я раскаиваюсь в сделанном. Хорошо быть незаметным. Возможно, однажды вы, люди, наконец это поймете, избавившись от безумных амбиций, от скучного самообмана мегаломании. Вас не сотворил бог небесный. Вы не нарисованы на божественной плоти - ну, не в большей степени, чем всё остальное. Так что с вами такое? Засовываете палку в зад и гордитесь, какая у вас гордая и прямая осанка. Солдат, думаешь, ты давно миновал дни, когда сосал мамкину титьку? Уж поверь - ты все еще сосунок. Наверное, навсегда им останешься.

  Обиженный такой тирадой Бутыл промолчал.

  - Вы двое идите, - сказала Мазан, - а мне нужно пописать.

  - А раньше это лошадь была? - спросил Гудд.

  - О, какой вы остроумный человек... или кто там. - Она натянула поводья.

  - Итак, они вам поклонились, - продолжил Бутыл. - И что я должен думать?

  - Я никогда... гм, ладно. Отвечаю: Адъюнкт обо мне не знает. Но, как ты сказал, дни благословенной анонимности прошли - ведь ты, едва оказавшись в лагере, помчишься к сержанту.

  - Уверен, что помчусь. Но не стану, если вам угодно, трубить о том, что вы Старший Бог.

  - Бог? Я не бог. Повторяю, Бутыл: все не так, как ты думаешь.

  - Я сохраню ваш грязный секретик, сэр, если хотите. Но это не изменит всего мною увиденного.

  - Магия Бурегонов, да. Это?

  - Это.

  - Я ее занял.

  - Заняли?

  - Да, - рявкнул он. - Я не краду.

  - Разумеется нет, сэр. Зачем бы вам?

  - Именно.

  Бутыл кивнул, с трудом различив скачущую к ним Мазан. - Заняли.

  - Этих Бурегонов плохо понимают.

  - Не сомневаюсь. Навязчивый страх не оставляет времени на что-то иное.

  - Интересно, - пробормотал Рутан Гудд, - как сходятся иногда наши нужды. Я слишком стар, чтобы верить в случайность. Ладно. Мы делаем что делаем, и всё.

  - Так Скрипач мог бы сказать.

  - Скрипач мудрый человек, Бутыл. Он также лучший среди вас, хотя сомневаюсь, что многие смогут увидеть это так же ясно, как я.

  - Скрипач, да? Не Адъюнкт?

  Он расслышал вздох Гудда, звук, полный горести. - Вижу дозоры.

  - И я, - подтвердила Мазан. - Не малазане. Напасть.

  - Наши союзники, - сказал Бутыл, сверкая глазами на Рутана Гудда. Разумеется, было слишком темно, чтобы тот мог это заметить. "Но что такое темнота для Худом проклятого льдом владеющего Имассов склоняющего Старшего Бога?"

  Тот немедленно ответил: - Это была догадка, Бутыл. Честно.

  - Ты взяла мой гнев.

  Голос раздался из тени. Моргнув, Лостара Ииль медленно села; меха соскользнули, холодный воздух прошелся по голой груди, животу и спине. На единственном стуле слева от нее сидела фигура под капюшоном, в сером шерстяном плаще. Свисавшие с коленей ладони были бледны как кость.

   Сердце Лостары тяжело застучало в груди. - Я ощутила его, - сказала она. - Словно подъем прилива. - Она вздрогнула, шепнув: - И я утонула.

  - Твоя любовь призвала меня, Лостара Ииль.

  Она скривилась: - Я не люблю тебя, Котиллион.

  Скрытая голова чуть пошевелилась. - Мужчина, которого ты решила защитить.

  Тон удивил ее. "Усталость, да, но и еще что-то. Одиночество. Этот бог одинок".

  - Ты танцевала для него и никого иного, - продолжал Котиллион. - Даже не для Адъюнкта.

  - Я ожидала смерти.

  - Знаю.

  Она ждала. Слабые голоса из-за хлипких стен шатра, иногда промельк света фонаря с колпаком, стук подошв.

  Тишина тянулась и тянулась.

  - Ты спас нас, - сказала она наконец. - Полагаю, должна за это поблагодарить.

  - Нет, Лостара Ииль, не должна. Я ведь овладел тобой. Ты такого не просила... хотя все эти годы грация твоего танца была... завораживающей.

  Она вздохнула. Что-то тут происходит. Она не понимала. - Если не благодарность моя тебе нужна, Котиллион, то что? - Еще не окончив, она вздрогнула от грубости своего тона. "Всё не так..."

  Он не открывал лица. - То были ранние дни, не так ли. Наша плоть была реальной, наше дыхание... реальным. Все было рядом и мы брали, совсем не думая, насколько это драгоценно. Наша молодость, яркое солнце, тепло, казавшееся вечным.

  Она поняла, что он плачет. Ощутила себя беспомощной. "К чему это?" - Я взяла твой гнев, сказал ты. О да, припоминаю, как меня наполнила сила. Искусство владения клинками принадлежало лишь мне, но быстрота - и полное осознание - пришли от тебя. Я забрала твой гнев. Котиллион, что ты забрал у меня?

  Кажется, он покачал головой. - Думал, что покончил с захватом власти над женщинами.

  - Что ты забрал? Ты взял любовь, да? Она утопила тебя, как твой гнев утопил меня.

  Он вздохнул. - Всегда равный размен.

  - Может ли бог не любить?

  - Бог... прощает.

  Она испугалась. - Но тогда... что поддерживает тебя? Котиллион, почему ты продолжаешь бороться?

  Он резко встал: - Ты продрогла. Я помешал отдыху...

  - Овладей мною снова.

  - ЧТО?

  - Любовь, что я чувствую. Тебе она нужна, Котиллион. Ведь именно эта нужда привела тебя ко мне? Ты хочешь... снова утонуть.

  Ответ был дрожащим шепотом. - Не могу.

  - Почему? Я сама предлагаю. Как истинное выражение благодарности. Когда смертная соединяется со своим богом, разве это не язык самой любви?

  - Мои поклонники меня не любят, Лостара Ииль. Мне нечего дать в ответ. Высоко ценя твое...

  - Слушай, говнюк, я пытаюсь вернуть тебе часть человечности. Ты треклятый бог - если ты потерял страсти, что будет с нами?

  Вопрос явно потряс его. - Я не усомнюсь в избранном пути, Лостара Ииль. Я достаточно силен, я предвижу горький конец...

  - Не сомневаюсь. Я ощутила тебя, помнишь? Слушай, какой бы там ни был конец... мое предложение отнимет часть его горечи. Неужели не видишь?

  Он качал головой: - Ты не понимаешь. Кровь на моих руках...

  - Теперь и на моих руках. Или забыл?

  - Нет. Я владел тобой...

  - Думаешь, это что-то меняет?

  - Не нужно было сюда приходить.

  - Может, и нет, но ты здесь, и капюшон всё не скроет. Отлично, отвергни мое предложение; но неужели ты по-настоящему веришь, что лишь женщины чувствуют любовь? Если решил никогда не чувствовать... ничего, лучше зарекись от одержания, Котиллион. Залезь в нас, смертных - и мы возьмем у тебя что захотим, а взамен отдадим то, чем владеем. Если повезет, это будет любовь. Если ты невезучий, Худ знает что получишь.

  - Я понимаю.

  - Да, должен. Прости. Но, Котиллион, ты дал мне не только гнев. Не видишь? Любимый мужчина не горюет по мне. Он любит не призрак, краткий и невозвратимый миг жизни. Ты дал нам обоим шанс жить и любить - и не важно, сколько еще это продлится.

  - Я также спас Адъюнкта, а тем самым и всю армию.

  Она склонила голову к плечу, ощутив растерянность. - Ты сожалеешь?

  Он помедлил. Молчание окатило Лостару, словно ледяные волны.

  - Пока она жива, - произнес он, - путь, ожидающий тебя и невезучую, наполовину проклятую армию, будет горек, как мой собственный. Грядущие страдания... ах, нет даров, способных загладить...

  - Должны быть, Котиллион. Они существуют. Всегда.

  - Вы все умрете во имя любви? - Вопрос словно разорвал ему грудь.

  - Если придется умереть, найдем ли лучшую причину?

  Он смотрел на нее полдюжины ударов сердца. Потом сказал: - Я обдумывал... возмещение.

  - Возмещение? Не понимаю.

  - Наша молодость, - пробормотал он, словно не слыша, - яркость солнца. Она решила бросить его. Боюсь, виноват я, виноваты мои поступки. Это было неправильно. Всё так ужасно неправильно. Любовь... я забыл.

  Тени сгустились и через миг она оказалась одна в шатре. "Она? Котиллион, внемли моей молитве. При всех твоих страхах ты не забудешь любви. Но ты можешь повернуться к ней спиной. Не надо". Бог, который искал ее. Бог, страдающий от тяжкой нужды. Но она не могла дать ему искомого - возможно, увидела она сейчас, он был мудр, отвергнув предложение. "В первый раз - обмен гнева на любовь. Но я не вижу, чтобы в нем оставался гнев.

  Всегда равный размен. Если я открою ему свою любовь... что бы в нем ни осталось, он не хочет отдавать". И это, поняла она, было актом милосердия.

  "Сказанное и не сказанное. В пространстве между - тысяча миров. Тысяча миров".

  Эскорт Напасти - двое молчаливых солдат в латах и шлемах - замер. Тот, что слева, указал пальцем: - Там, морской пехотинец, вы найдете своих товарищей. Они собрались по призыву капитана. - Солдат продолжил, обращаясь к Рутану Гудду и Мазан: - Командный шатер Адъюнкта стоит где-то в ином месте. Но когда вы дойдете до края укреплений Охотников за Костями, думаю, найти путь окажется не трудно.

  - Хотя мы будем скучать по вашей компании, - отвечал Рутан Гудд, - я уверен, что вы правы. Благодарю, что проводили досюда, сиры.

  Фигуры - Бутыл так не понял, мужчины это или женщины, ведь даже голос не дал намека - поклонились и развернулись кругом, чтобы вернуться к своим обязанностям.

  Бутыл поглядел на спутников. - Значит, разделяемся. Мазан, ожидаю скоро тебя увидеть. Капитан. - Он ловко отдал честь.

  Тот скривил губы в ответ. Отсалютовал Мазан и пошел в сердце лагеря.

  Бутыл повернулся в направлении, указанном стражниками. "Что бы сказала им Сорт? Думаю, скоро я узнаю".

  Дозоров не было. Небольшая группа солдат сидела и стояла в низине, а в дальнем конце скрючился на валуне... "это Скрипач? Боги подлые, не говорите, что здесь все оставшиеся!"

  Он нерешительно приблизился.

  Они шли по сравнительно спокойному лагерю. Было поздно, Мазан не ожидала застать Адъюнкта бодрствующей. Однако она знала: Тавора не простит промедления. "Хотя мой рапорт, похоже, мало ее впечатлит. Пять побитых молью Т'лан Имассов - вот и все зрелище". Нет, это Рутан Гудд идет к настоящим неприятностям. Она надеялась стать свидетельницей хотя бы частью разговора - чтобы насладиться смущением капитана.

  "Старший! Ну, я не сказала бы. Но все остальные ваши дела, капитан... это звучит интересно. Жаль, я не видела".

  Они проходили мимо небольших групп; Мазан ощутила нарастающее внимание, но никто их даже не приветствовал. Никто не сказал ни проклятущего слова. "Все страннее и страннее".

  Они уже видели командный шатер. У полога встали двое стражей, стены освещались изнутри фонарями.

  - Она хоть иногда спит? - пробурчал Рутан Гудд.

  - Будь я в ее сапогах, - ответила Мазан, - вряд ли спала бы.

  Стражники заметили их и выпрямились. Чуть видимые в темноте глаза смотрели только на капитана. Оба отдали честь, едва он встал перед ними.

  - Вероятно, она захочет нас видеть, - заявил Рутан.

  - Можете войти, сэр, - сказал один из солдат.

  Когда капитан сдвинулся с места, тот же солдат проговорил: - Сэр.

  - Да?

  - С возвращением.

  Мазан вошла следом за ним.

  - Вот удача, - прошелестел Рутан Гудд, видя спящую Скенроу. Задержал рукой Мазан: - Прошу, не будите ее.

  - Трус, - шепнула она.

  Он с гримасой прокрался мимо спящей женщины. Мазан же заметила торчащую ногу и от души ее пнула.

  Скенроу вскочила. - Адъю... боги подлые!!!

  Крик звучал так громко, словно кувалдой ударили по котлу.

  Рутан Гудд повернулся, стоя на самом пороге внутренней комнаты. Что бы он ни намеревался сказать, времени не было: Скенроу в одно мгновение налетела на него. От силы объятий он попятился, разделяя занавес надвое, и оказался в присутствии Адъюнкта.

  Скенроу словно приклеилась губами ко рту капитана.

  Ухмыляющаяся Мазан вошла, уловив ошеломленный взгляд Адъюнкта.

  Тавора стояла перед складным столиком с картами. Она была одна, что объясняло нехватку одежды - на торсе была стеганая поддевка для доспехов, на ногах лишь свободные льняные штаны (колени столь запачканы, что устыдился бы и фермер). Единственная масляная лампа покрыла лицо странными полосами света и тени.

  - Адъюнкт, - отдала честь Мазан Гилани. - На обратном пути мне случилось наткнуться на капитана и морпеха по имени Бутыл из взвода Скрипача...

  - Скенроу! - Голос был острее клинка. - Отсоединитесь от капитана. Думаю, он пришел говорить со мной - а остальное подождет.

  Скенроу отлепилась от Рутана Гудда. - Мм...мои извинения, Адъюнкт. Я... с вашего позволения, я подожду снаружи...

  - Не подождете. Вы вернетесь в свою палатку и подождете там. Надеюсь, капитан найдет вас без труда?

  Скенроу заморгала и, сражаясь с улыбкой, отдала честь во второй раз. Последний взгляд на Рутана - то ли гневный, то ли многообещающий - и она ушла.

  Рутан Гудд вытянулся, прокашлялся. - Адъюнкт.

  - Ваши действия, капитан, в день На'рхук нарушили достаточное количество военных уложений, чтобы обеспечить вам суд трибунала. Вы покинули солдат, не повиновались приказам.

  - Да, Адъюнкт.

  - И, вполне возможно, спасли наши жизни. - Кажется, тут она осознала, в каком виде ее застали, и повернулась к шесту, на котором висела шерстяная туника. Надела ее через плечи, снова встала к Рутану лицом: - Целые тома посвящены дискуссиям относительно таких случаев. Неповиновение, с одной стороны, беспримерная храбрость, с другой. Что делать с таким солдатом?

  - Ранг и дисциплина - самое важное, Адъюнкт.

  Ее взор посуровел: - Это ваше компетентное мнение по данному вопросу, капитан? Вы довольны, переложив целые тома в несколько слов?

  - Честно, Адъюнкт? Да.

  - Вижу. Так что вы советуете с вами сделать?

  - По меньшей мере, Адъюнкт, понизить в звании. Вы совершенно точно подметили небрежение к солдатам, оказавшимся под моим началом.

  - Разумеется, дурак. - Она провела рукой по коротким волосам, поймав взгляд Мазан. Дальхонезка не смогла не заметить слабый блеск в этих ничем не примечательных - и усталых - глазах. - Отлично, Рутан Гудд. Вы потеряли командование. Но ваш чин остается неизменным, хотя отныне вы прикреплены к моему штабу. Если воображаете, что это некое продвижение... ну, советую вам побеседовать накоротке с Лостарой Ииль. - Она замолчала, прищурившись. - Как, капитан? Вы выглядите недовольным. Хорошо. Что касается вопросов, которые нам нужно обсудить - это, наверное, подождет. Но есть одна женщина в лагере, которая не может ждать. Свободны.

  Его салют вышел каким-то дерганым.

  Когда капитан вышел, Адъюнкт вздохнула и села за столик. - Простите меня, морпех, за неподобающий вид. День был долгий.

  - Не нужно извинений, Адъюнкт.

  Глаза Таворы странствовали по Мазан сверху вниз и снизу вверх, вызывая слабую дрожь в позвоночнике. "Ох, я знаю такие взгляды". - Выглядите на удивление свежей, солдат.

  - Скромные дары от новых союзников, Адъюнкт.

  Брови взлетели: - Неужели?

  - Увы, их всего пятеро.

  - Пятеро?

  - Т'лан Имассы, Адъюнкт. Не знаю, таких ли союзников вы искали. На деле они меня нашли, а не я их. Они сочли, что привести их сюда, к вам - отличная идея.

  Адъюнкт продолжала ее изучать. Мазан чувствовала, как пот течет по спине и ниже. "Ну, не знаю. Она такая костлявая..."

  - Призовите их.

  Фигуры восстали из грязного пола. Пыль в кости, пыль в иссохшую плоть, пыль в зазубренные каменные лезвия. Т'лан Имассы поклонились Адъюнкту.

  Тот, которого звали Берок, сказал: - Адъюнкт Тавора Паран, мы Несвязанные. Мы принесли вам приветствия от Увечного Бога.

  И тут что-то сломалось внутри Таворы, ибо она чуть сгорбилась, закрыв лицо руками, и ответила: - Спасибо вам. Я думала... поздно... слишком поздно. О боги, благодарю вас.

  Некоторое время он стоял незаметно, еще один морпех на краю толпы. Осторожничая, не понимая, что именно видит. Скрипач ничего не говорил. Фактически ублюдок, кажется, спал, низко опустив голову. Что до скопившихся в низине солдат - одни что-то тихо друг другу бормотали, другие пытались заснуть, но соседи пинками будили их.

  Когда Скрипач поднял взгляд, морпехи и панцирники вдруг замолкли, став внимательными. Сержант стал рыться в мешке. Вытащил что-то, хотя на таком расстоянии было не разглядеть. Долго смотрел на это. Потом положил обратно. - Карак!

  - Да?

  - Он здесь. Найди.

  Сапер встал и не спеша повернулся. - Ладно, ты, - пробурчал он. - У меня нет крысьих глаз. Так что будь добр, покажись.

  Бутыла омыло волной жара. Он оглянулся.

  Скрипач сказал: - Да, ты, Бутыл. Не тупи.

  - Здесь, - ответил Бутыл.

  Окружающие стали оборачиваться. Несколько приглушенных проклятий, и тут же он оказался на открытом пространстве. Каракатица приближался, и даже в полумраке лицо его казалось суровым.

  - Думаю, Улыба продала твои вещички, - заявил он, встав перед Бутылом. - Но ты хотя бы оружие достал. Уже что-то.

  - Вы все знали?

  - Знали что? Что ты выживешь? Боги, нет. Мы считали, что ты ушел навеки. Думаешь, иначе Улыба сбывала бы твои вещи?!

  Он видел, как к Каракатице подтягиваются остальные из взвода. - Ну... думаю, да.

  Сапер хмыкнул: - Тут ты можешь быть прав, солдат. Но мы точно ничего не знали. Он просто велел нам сидеть и всё...

  - Думал, это встреча с Фаредан Сорт...

  - Скрип теперь капитан, Бутыл.

  - О.

  - И раз уж он теперь капитан, официально и так далее, ему подобает соответствующее уважение.

  - Точно. Конечно. Я...

  - Так что вместо него это сделаю я. - Сказав так, ветеран подскочил и обнял его столь крепко, что у Бутыла заломило кости. Карак дохнул ему в ухо: - Он с карты глаз не сводил. Понял? Добро пожаловать назад, Бутыл. Боги подлые, добро пожаловать домой.

  Буян остановил Солдата Ве'Гат. Поглядел слезящимися от пыли глазами, кряхтя от боли в спине, на шевелящуюся в низине армию. Заря окрасила восточный горизонт. Знамена Охотников за Костями слева, роты строятся для марша - слишком мало рот, на взгляд Буяна. Лицом к юго-востоку уже стоят легионы Летера, около них шеренги Напасти, дальше золоченые штандарты еще одной армии. Скривившись, он перевел взор на Охотников. Строятся лицами на восток. - Боги подлые.

  Его заметили разрозненные разведчики из хундрилов; двое помчались к авангарду, тогда как шестеро скакали к нему, натягивая луки, вынимая стрелы. Видя, как они смутились, оказавшись близко, Буян ухмыльнулся. Поднял руку в приветствии. Они натянули удила в тридцати шагах.

  Ряды Охотников тоже встали, повернувшись в его сторону. Буян видел Адъюнкта и нескольких офицеров свиты, выехавших из клубов пыли в голове колонны.

  Он подумал было встретить их на полпути, но решил так не делать. Извернувшись в седле, оглядел эскорт - Охотников К'эл и трутней. Острия мечей погружены в твердую почву. Трутни уселись на хвосты. Крошечные птички сновали по их шкурам, питаясь клопами и мошками. От тварей исходил запах мирного спокойствия. "Хорошо. Оставайтесь все там. И не делать ничего... подозрительного".

  Кони нервничали в присутствии Ве"Гат, было очевидным, что ни один скакун не подойдет ближе двадцати шагов. Буян встретил взгляд Адъюнкта. - Я спешился бы, - начал он, - но, похоже, мои ноги померли в середине ночи. Адъюнкт, я привез приветствия от Смертного Меча Геслера, Дестрианта Келиз и К'чайн Че'малле гнезда Ганф'ен.

  Она соскользнула с коня и подошла к нему, не спеша стягивая перчатки. - На'рхук, капрал. Они искали сородичей, верно?

  - Да. Я бы сказал, заблудших сородичей. Когда мы встретились, горячих объятий не наблюдалось.

  - Если сержант Геслер ныне Смертный Меч, капрал, кем являетесь вы?

  - Надежным Щитом.

  - Понимаю. А какому богу вы служите?

  - Будь я проклят, если знаю, Адъюнкт.

  Засунув перчатки за пояс, она стащила шлем, провела рукой по волосам. - Ваша битва с На'рхук...

  - Малазанская тактика, Адъюнкт, в сочетании с такими бестиями дала нам победу. Мы истребили уродов.

  Он не смог понять, что же изменилось в ее лице. Тавора оглянулась на офицеров или на ожидающую армию, а потом снова устремила взор на него. - Надежный Щит Буян, существо, на котором вы едете...

  - Солдат Ве'Гат, Адъюнкт. Только три имеют ... седла.

  - А ваша армия К'чайн Че'малле - я вижу за спиной Охотников К'эл. Есть и еще Ве'Гат?

  "Моя армия К'чайн Че'малле". - Да-а, и много. Конечно, нас потрепали. Небесные крепости доставили неприятности, но некие неожиданные союзники явились и сбили их. Вот о чем я прислан доложить, Адъюнкт. Синн и Гриб нас нашли. Был еще кто-то. Я так и не понял кто, но это уже не важно, ведь из Азата никто не выкарабкался. Значит, он еще там.

  Он уже рассказал столько, что смутился бы любой Властитель. Она же просто смотрела на него. Потом спросила: - Надежный Щит, вы теперь командуете армией К'чайн Че'малле?

  - Да, а наши недоноски говорят, что останутся, если вы не прикажете прямо...

  - Нет.

  Буян чуть слышно выругался. - Уверены? Они прилежные, много не едят, убирают за собой... почти всегда... ну, иногда - но при хорошей дрессировке из них можно...

  - Кулак Кенеб убит, - отрезала она. - Мы потеряли также Быстрого Бена и большинство морпехов с панцирниками.

  Он моргнул. - Короткохвостые были ранены, когда нас нашли. Но ваш рассказ говорит, что недоноски понадобятся...

  - Нет. Вам они понадобятся больше.

  - Нам? Адъюнкт, куда, по-вашему, мы идем?

  - На войну.

  - Кто враг?

  - Их много. Надежный Щит, вы намерены вести войну с Форкрул Ассейлами.

  Он поморщился, поглядел на кулаков и офицеров за спиной Адъюнкта. Блистиг, Лостара Ииль, Рутан Гудд. Тот жалкий отставной жрец, перекосившийся в седле. Он снова обратился к Адъюнкту: - Но зачем бы нам объявлять войну Форкрул Ассейлам?

  - Спросите недоносков.

  Буян опустил плечи. - Мы спрашивали. Они не горазды на объяснения. Один Гриб вообще что-то сказал. О, Синн хорошо умеет говорить, когда ей это выгодно. Мы с Гесом, мы ждали чего-то более... гм, осмысленного.

  Блистиг фыркнул.

  Тавора сказала: - Надежный Щит, сообщите Смертному Мечу следующее. Напасть, армии Летера и Болкандо идут к Шпилю. Я страшусь, что даже таких значительных сил... окажется недостаточно. Колдовство Форкрул Ассейлов могущественно и коварно, особенно на поле битвы...

  - Неужели, Адъюнкт?

  Она заморгала. - Я провела три года в архивах Анты, Буян. Читала старые и темные исторические хроники, свезенные в столицу из самых отдаленных углов Малазанской Империи. Беседовала с лучшими учеными, включая самого Геборика Легкокрылого, толкуя фрагменты знаний о Форкрул Ассейлах. - Она чуть замешкалась. - Я знаю, что нас ожидает, Надежный Щит. Три армии людей, что маршируют на юго-восток... уязвимы.

  - А К'чайн Че'малле - нет.

  Она дернула плечом: - Вообразите стоящего перед нами Форкрул Ассейла. Думаете, он сможет приказать, чтобы ваш Ве'Гат бросил оружие? Встал на колени?

  Буян буркнул: - Хотелось бы это увидеть. А недоноски?

  - Им безопаснее в вашей компании, нежели в нашей.

  Его глаза сузились. - Что вы хотите сделать с Охотниками за Костями, Адъюнкт?

  - Разделить силы врага, Надежный Щит.

  - Вас уже потрепали, Адъюнкт...

  - Но вы отомстили за нас. - Она сделала шаг вперед, сказав чуть тише: - Буян, когда новость о вашей победе разойдется по армии, многие призраки недавнего прошлого замолчат. Криков ликования не будет - я не так глупа, чтобы этого ждать. Но будет, по меньшей мере, удовлетворение. Понимаете?

  - А Скрипач...

  - Жив.

  - Хорошо. - Он прищурился. - Вы умеете собирать союзников, не так ли, Адъюнкт?

  - Это не я, Буян. Это сама наша причина.

  - Я согласился бы, сумей понять, какова наша причина.

  - Вы упомянули Дестрианта...

  - Да.

  - Тогда спросите его.

  - Спросили, но она знает еще меньше нашего.

  Тавора склонила голову набок. - Уверены?

  - Ну, она плохо спит. Каждую ночь кошмары. - Он уцепился пальцами за бороду. - А, Худ меня побери...

  - Она видит участь, грозящую всем в случае нашей неудачи.

  Он замолчал, раздумывая, пересекая тысячи лиг воспоминаний и времени. Дни в Арене, нестройные ряды, озлобленные лица, отчаянная нужда в спайке. "Армии - буйные звери. Вы взяли нас, сделали из нас что-то... но никто не знает, что и особенно зачем". И вот она перед ним, обычная тощая женщина. Невысокая. Ничем не примечательная. "Разве что железом в костях". - И зачем это вам, Адъюнкт?

  Она надела шлем, защелкнула застежку ремешка. - Это мое дело.

  - Ваш путь, - настаивал он, не желая уходить, - где он начался? Первый шаг, когда он был? Хотя бы на один вопрос ответите?

  Она рассматривала его. - Могу ли я?

  - Я готов ехать назад, к Геслеру. И готов доложить. Но мне нужно сказать, что я обо всем думаю. Так что... дайте мне хоть что-то.

  Она отвела взор, поглядела на сформированные колонны армии. - Мой первый шаг? Хорошо.

  Он ждал.

  Она стояла, будто вырубленная из плохого мрамора, роняющая пыль статуя - но нет, это чувство рождено в его душе, словно он нашел в себе зеркальное отражение стоящей в профиль непримечательной женщины, и отражение открыло ему тысячи истин.

  Она снова обратила к нему лицо, но глаза оказались в тени ободка шлема. - В тот день, адъютант, семейство Паран потеряло единственного сына.

  Ответ был таким неожиданным и колючим, что Буян не нашел что сказать. "Боги подлые, Тавора". Он пытался найти слова, любые слова. - Я... я не знал, что ваш брат умер, Адъюнкт...

  - Не умер, - бросила она, отворачиваясь.

  Буян выругался про себя. Сказал не то, что нужно. Показал свою глупость, уровень непонимания. "Чудно! Может, я не Геслер! Может, я не врубился..." - Казалось, его овеяло ледяное дыхание. - Адъюнкт!

  Крик заставил ее развернуться кругом.

  - Что вам?

  Он глубоко вздохнул. - Когда мы соединимся с Напастью и прочими, кто примет общее командование?

  Она чуть помедлила. - Там будут принц Летера, Смертный Меч Серых Шлемов и королева Болкандо.

  - Дыханье Худа! Я не...

  - Кто будет командовать, Надежный Щит? Вы и Геслер.

  Он в ужасе посмотрел на нее и проревел: - А вам не кажется, что у него голова и так слишком раздулась? Откуда, вам ведь с ним не жить!

  Ее тон был суровым и холодным: - Держите в уме мои слова об уязвимости, Надежный Щит, и не забывайте беречь свою спину.

  - Беречь... что?

  - Последнее, Буян. Выразите мое сочувствие Грибу. Сообщите ему, если считаете это вдохновляющим, что гибель Кулака Кенеба носила... исключительно героический характер.

  Ему казалось, что она тщательно отбирала слова. "Да ладно. Может, поможет. Насколько вообще может словесное дерьмо помогать в беде. Думаю, стоит попытаться". - Адъюнкт?

  Она уже подобрала поводья, вставила ногу в стремя. - Да?

  - Мы еще свидимся?

  Тавора Паран колебалась. Кажется, на губах ее показалась слабая улыбка. Она села на коня. - Всего доброго, Надежный Щит. - Пауза. - Буян, если вам доведется однажды встретить моего брата... нет, не надо. - Тут она развернула скакуна и поехала к голове колонны.

  Блистиг поспешил следом, как и Рутан, и отставной жрец - хотя в его случае скорее лошадь пожелала вернуться к сородичам. Осталась только Лостара Ииль.

  - Буян.

  - Лостара.

  - Быстрый Бен был уверен, что вы живы.

  - А сейчас?

  - Мы его потеряли.

  Он подумал, оскалил зубы: - Понимай как хочешь, Лостара Ииль. Он сообразил, что мы живы и здоровы. А сейчас у меня такое чувство, что он не совсем потерялся. Он змей. Всегда был и всегда будет змеем.

  Сверкнувшая улыбка чуть на заставила его действовать; но не успел он выкрикнуть что-то ободряющее, а может, и неподобающее, как она уже ускакала к своим.

  "Проклятие! Такие улыбки на меня не каждый день падают!"

  Морщась, Буян приказал Ве'Гат развернуться и отправился по собственным следам.

  Охотники и трутни пошли за ним.

  Одна из крошек-птичек попыталась усесться в бороде. Он с руганью ее выгнал.

Глава 8

Того, с чем мы остались

Хватит, если ни одна

Не будет выброшена вещь

Забыта на обочине дороги

Пока шагаем мы

Минуя горя дым

Глаз не сводя с потока света

Ведь обернемся мы как легкий вздох

Чтобы узреть свершенное

Могилы вдоль пути увидеть

Где память залегла блестящими камнями

Закат хорошей жизни позади

А впереди лишь мягкий снег

И ни следа ноги

И ветер нежно гладит лоб

Поземкою несутся времена

Над складчатою мантией земли

Я уловил намек

Легчайший отсвет тайны

Фигуры в жидком янтаре

Возьмут все то, что мы несем

Баюкая в объятьях

Все наши тяготы

В руках держу я перья

И голоса летящие

Вот все что нам осталось

И этого навеки хватит нам.

"Вы возьмете дни мои", Рыбак Кел Тат

"Проскользнуть под кулаками мира".

  Ее звали Торл. Тихая, с внимательными печальными глазами. Вырвавшийся из тучи Осколков вопль звучал подобно смеху. Прожорливые насекомые собрались там, где были ее глаза. Заползли в раскрытый рот, и струйки крови на рваных губах привлекли сотни новых паразитов.

  Седдик закричал в ужасе, отшатнулся, словно решив убежать; но Баделле вытянула руку и крепко его ухватила. Паника - вот то, что сильнее всего любят Осколки, чего они жаждут. Паника забрала Торл, и теперь Осколки забрали ее.

  Ослепшая девочка бежала, и зубчатые кристаллы ранили босые ноги.

  Дети придвинулись ближе к умирающей. Она видела, какие тусклые у них глаза, и понимала.

  "Бейте, кулаки, пока мы ползем и уклоняемся. Вы не сможете убить нас, не сможете убить память о нас. Мы останемся, чтобы напоминать вам о грядущем. Мы останемся, ибо мы - свидетельства ваших преступлений.

  Пусть пожиратели заползают в глаза. Приветствуй слепоту, словно дар милосердия. Да, это может быть смех. Милое дитя, ты могла смеяться. Голос памяти. Или истории. В этом смехе все невзгоды мира. В этом смехе все доказательства вашей вины.

  Дети умирают. Все еще умирают. Вечно умирают".

  Торл упала, вопли стали сиплым кашлем - Осколки заползли ей в горло. Она извивалась, дергалась в судорогах, пока стая кишела, питаясь и тучнея.

  Баделле смотрела, как дети подходят, как тянутся руки, хватая жующих насекомых и запихивая в голодные рты. "Мы ходим по кругу, по кругу. Вот история мира. Не бегите от нас. Не бегите от этого мига, этой сцены. Не путайте смущение и ужас со злобным отрицанием всего нежеланного взору. Я принимаю ужас, я не жду сожалений. Но если вы отвернетесь, я назову вас трусами.

  А я видела слишком много трусов".

  Она сдула мушек с губ и глянула на Рутта. Тот стиснул Хельд, плача без слез. За ним тянулась ужасная плоскость Стеклянной Пустыни. Баделле повернулась и прищурилась, глядя на Змею. Вялость, не соответствующая жаре, яркому небу. Это медленное карабканье утомленных. "Ваши кулаки забили нас до бесчувствия. Ваши кулаки бьют не без причины. Вы бьете нас от страха. От ненависти к себе. Бьете нас, потому что это приятно. Приятно претендовать и забывать, и каждый раз, когда опускается кулак, вы давите кусочек вашей вины.

  В том старом месте, где мы жили, вы громко осуждали тех, кто бьет детей. Но смотрите, что вы сделали с миром.

  Вы истязатели детей".

  - Баделле, - сказал Рутт.

  - Да, Рутт. - Она не решилась смотреть ему в глаза. Не сейчас.

  - Нам осталось несколько дней. Дыры с водой кончились. Мы и назад пойти не сможем - не дойдем. Баделле, думаю, я готов сдаться... да, готов...

  "Сдаться". - Ты бросишь Хельд Осколкам? Опалам?

  Она услышала, как резко он вздохнул

  - Они не тронут Хельд, - прошептал он.

  "Нет, куда им". - Прежде чем стать Хельд, - сказала она, - она называлась иначе. Ее звали Новорожденной. Новорожденная вышла между ног женщины, матери. Новорожденная явилась в мир с голубыми глазами, цвета неба, и голубыми они остаются. Мы должны идти, Рутт, должны жить до того дня, когда новый цвет найдет глаза Хельд, когда она снова станет Новорожденной.

  - Баделле, - шепнул он ей в спину.

  - Ты не обязан понимать. Мы не знаем, кто была ее мать. Не знаем, какой будет новая мать.

  - Я видел ночью... - Он прервался. - Баделле...

  - Те, что постарше. Да, - отозвалась она. - Наши матери и отцы лежат вместе, пытаются сделать детей. Мы можем возвращаться лишь к тому, что знаем, что помним из прошлых дней. Мы повторяем снова и снова, хотя знаем: это не сработало даже в первый раз. Но только так мы и можем.

  - Ты еще летаешь во снах, Баделле?

  - Нам нужно идти, Рутт, пока Хельд не прекратит быть Хельд, став Новорожденной.

  - Я слышу, как она плачет ночами.

  "Она. Вот ее история: Новорожденная становится Хельд, Хельд становится Матерью, Мать приносит Новорожденную, Новорожденную кто - то носит на руках... А все мальчики, ставшие отцами, пытаются влезть назад. Каждую ночь лезут и лезут, пытаются и пытаются.

  Рутт, мы все плачем ночами".

  - Нужно идти, - сказала она, повернувшись наконец к нему.

  Его лицо было скомканным - вялая кожа, глаза под темными кругами. Разбитые губы, лоб священника, усомнившегося в своей вере. Волосы его выпадали, руки казались слишком большими.

  - Хельд говорит "на запад", Рутт. На запад.

  - Там нет ничего.

  "Там есть великая семья, там все богаты и так далее. Много еды. Много воды. Они ищут нас, благословляют нас, чтобы показать будущее. Оно еще живет. Они обещают нам будущее. Я видела, видела всё. И мать ведет их, и держит в руках всех детей, хотя никогда не делала Новорожденной. Та мать, Рутт, совсем как ты. И скоро дитя в ее руках откроет глаза". - Я видела ночью во сне Хельд.

  - Точно?

  - Да. У нее были крылья и она улетала. Я слышала голос в ветре.

  - Ее голос, Баделле? Что она сказала? Что сказала Хельд?

  - Она ничего не говорила, Рутт. Она смеялась.

  Иней облепил выброшенный на берег мусор, куски льда на мелководье хрустели и звенели, когда волны перекатывали их. Фелаш выкашляла последний сгусток утренней мокроты и, натянув на плечи отороченный мехом плащ, пошла туда, где служанка разводила костер. - Ты завтрак приготовила?

  Старшая женщина жестом указала на неровный диск - пень дерева, используемый ими вместо стола. Там ожидали чашка с травяным настоем и дымящийся кальян.

  - Превосходно. Я говорила, что голова болит? Материнские послания такие неловкие и жестокие. Или Омтозе Феллак делает их грубыми - подобно адскому льду и холоду, что нам досаждают. - Она посмотрела в сторону другого лагеря, в тридцати шагах, и нахмурилась: - И все эти суеверия! На мой вкус, они перешли грань наглого неуважения.

  - Волшебство их пугает, Ваше Высочество.

  - Фу! Волшебство спасло их жизни! Неужели благодарность не способна побороть мелкие ужасы и воображаемых страшил? Дорогая, они же просто жалкий цыплячий выводок. - Она уселась на бревно, осторожно, чтобы не задеть непонятные железные болты. Отпила чай, протянула руку за искусно вырезанным из слоновой кости мундштуком. Довольно затянувшись, перевела взор на замерзшее у берега судно. - Погляди-ка. Единственное, что поддерживает его на плаву - мой айсберг.

  - Увы, Ваше Высочество, это и есть вероятная причина их недовольства. Это матросы, застрявшие на берегу. Даже капитан и старший помощник выказывают отчаяние.

  - Ну, - фыркнула Фелаш, - нам нужно уметь смиряться с тем, что имеем. Не так ли? Разве мы можем что-то изменить, в любом случае? Кораблю конец. Нужно идти по суше, и не могу вообразить, сколько выдержат мои ножки.

  Она развернулась, заслышав приближение Шерк Элалле и Скоргена Кабана. Старпом ругался, спотыкаясь о кочки.

  - Капитан! Садитесь, остался чай. И вы тоже, Скорген. Прошу. - Она поглядела на служанку: - Найдешь еще чашки, да? Отлично.

  - Благослови нас Беру, - прошипел Скорген. - Десять шагов отсюда - и мы сваримся живьем. А здесь...

  - Уверена, это пройдет, - заявила Фелаш. - Вчерашнее волшебство было, скажем так, слишком интенсивным. Предупреждая ваши обильные жалобы, скажу: я и моя служанка не меньше вашего страдаем от холода. Может, Джагуты и наслаждались подобным климатом, но мы, сами понимаете, не Джагуты.

  Шерк Элалле начала: - Ваше Высочество, мой корабль...

  Фелаш глубоко затянулась. - Да, - вздохнула она. - Он. Думаю, я уже не раз извинилась. Возможно, это говорит о недостатках моего образования, но я действительно не имела понятия, что все корабли несут в трюмах некий достаточный для странствия объем воды. И что замораживание излишка приводит к катастрофе, например, расщепляет борта. К тому же разве ваша команда не работала на помпах?

  - Как скажете. Но даже сотня рук не могла бы откачивать воду быстрее, чем она замерзала. Хотя я не о том - сами понимаете, мы уже смирились. Невезение и все такое. Просто и ясно. Нет, я намерена обсудить вопросы починки.

  Фелаш разглядывала светлокожую женщину и медленно постукивала мундштуком по зубам. - Выслушав ваши обличения два дня назад, капитан, я уяснила, что "Вечная Благодарность" безнадежна. Вы изменили мнение?

  - Да. Нет. Ну, мы прошлись по пляжу. Обломки дерева бесполезны. Немногие бревна, нами найденные, тяжелы как гранит - Маэл знает, для чего их использовали, но явно не для плавания. Фактически они показывают нейтральную плавучесть...

  - Простите меня?

  - Погрузите их в воду на любую глубину, и они там и останутся. Никогда такого не видела. Среди нас есть бывший столяр, он говорит: дело в минералах, впитанных деревом, и в почве, на которой оно росло. Да и в глубине суши мы не видим лесов.

  - То есть у вас нет дерева для починки. Да, капитан, разве не то же вы предсказывали два дня назад?

  - Да, так я говорила и так оно и вышло. Моя команда не может жить на замерзшем судне, так что мы действительно в беде.

  Скорген Кабан топнул по песку здоровой ногой: - Еще хуже, Высочество, что в здешних водах нет ни одной устрицы, не говоря о большем. Готов спорить, их давно выловили. Мы не пройдем по суше туда, куда вам нужно.

  - Весьма тревожно, - пробормотала Фелаш, не сводя глаз с Шерк. - Но ведь у вас есть какая-то идея, капитан?

  - Возможно.

  - Прошу, продолжайте. По природе я не боюсь приключений и экспериментов.

  - Да, Ваше Высочество. - Женщина колебалась.

  Фелаш послала длинную струйку дыма колыхаться по ветру. - Давайте, капитан. Ваш старший помощник уже посинел.

  - Ладно. Омтозе Феллак - это настоящий Оплот?

  - Не уверена, что вы имеете в виду.

  - Оплот. Место, мир, не похожий на наш...

  - Где, - вмешался Скорген, - можно найти... гм, деревья. Или еще что. Конечно, если там не сплошной лед, снег и еще хуже.

  - А, поняла. - Она снова постучала по зубам, раздумывая. - Оплот Льда, это верно. Его магия - как мы успели убедиться - весьма... холодна. Даже запретна. Но если мое образование страдает в части строительства кораблей и тому подобного, оно гораздо основательнее, если речь заходит об Оплотах. - Она улыбнулась. - Само собой.

  - Само собой, - подтвердила Шерк Элалле, не дав высказаться Скоргену.

  - Основное проявление Омтозе Феллака именно таково, каким мы его испытали. Лед. Жгучий холод, иссушающий, нервирующий. Но следует понять: эта магия была создана как оборонительное оружие. Джагуты вели войну с неумолимым врагом и проигрывали эту войну. Они желали окружить себя огромными полями льда, сделать из них непроходимый барьер. Зачастую им это удавалось... до поры. Разумеется, как любила указывать моя мать, война - двигатель изобретений, и едва одна сторона улучшает тактическое положение, другая торопливо старается адаптироваться, сгладить преимущество. Конечно, если успевает. Интересно, что мы могли бы заметить: собственные пороки Джагутов ускорили их кончину. Рассматривай они лед как оружие нападения - что же, они уничтожили бы врага прежде, чем тот сумел бы приспособиться. Хотя подробности касательно их врага смутны...

  - Простите меня, Ваше Высочество, - прервала ее капитан. - Но, как вы изволили недавно заметить, мой старпом ужасно страдает. Если я поняла, лед и холод Омтозе Феллака - просто аспекты или, полагаю, выражения силы. Но сама сила может иметь и другие выражения.

  Фелаш хлопнула в ладоши. - Отлично, капитан! Превосходно!

  - Чудесно, Ваше Высочество. Я чувствую облегчение. Что же вы можете рассказать о других аспектах Оплота?

  Фелаш заморгала. - Ну... ничего.

  - Ничего?

  - Совсем ничего, капитан. Единственное проявление Омтозе Феллака, с которым знаком наш мир - это лед.

  - Тогда откуда вы узнали, что есть другие?

  - Капитан, я опираюсь лишь на разум.

  - Значит, идеи о большем... просто теоретические?

  - Дражайшая моя, это научный термин, а не бранное слово, хотя ваш тон...

  Лязгая зубами, Скорген Кабан подал голос: - Я стоял тут ради этого? У вас нет Маэлом выплюнутого ключа?

  - Едва ли точные слова, старший помощник, - сказала Фелаш. - Вряд ли нам помогло, если бы я сказала просто "Не знаю". Верно? Поэтому я предпочла бы сказать: "Не знаю, но полагаю, что тут есть путь, достойный исследования".

  - Тогда почему не говорите?

  - Именно что говорю!

  Шерк Элалле повернулась к Скоргену: - Хватит, Красавчик. Иди к остальным.

  - И что им сказать?

  - Мы... исследуем возможности.

  Фелаш повела пухлой рукой: - Один момент, прошу. Я предлагаю вам вместе вернуться к товарищам. Мои исследования займут весь день, их лучше совершать в одиночестве, ведь я не гарантирую безопасность тем, кто окажется поблизости. Более того, советую отодвинуть лагерь вдвое дальше.

  - Хорошо, Ваше Высочество, - согласилась Шерк. - Мы так и сделаем.

  Когда они ушли, Фелаш обернулась к служанке. - Дорогая, - мурлыкнула она, - нас ожидает странствие.

  - Да, Ваше Высочество.

  - Приготовься получше, - посоветовала Фелаш. - Возьми доспехи, метательные топоры. И тебе придется сплавать к кораблю за щепкой его древесины. Но прежде всего я желаю новый горшок чая и добавки ржавого листа в чашу кальяна.

  - Сейчас, Ваше Высочество.

  - Боги подлые, - пробурчала Шерк Элалле, подходя к стоянке команды, - но титьки у нее впечатляют. Меня всегда поражало, сколькими разностями мы все благословлены. - Она глянула на старпома. - Или прокляты, как уж получится.

  - Мне хотелось вонзить нож ей в череп, каптен.

  - Оставь эти желания при себе, запихай поглубже - если кто-то из матросов услышит, ну... я таких осложнений не желаю.

  - Разумеется, каптен. Это ж мгновенный порыв, вроде как клещ в глазу. Но как вы разглядели ее титьки и так далее под всеми мехами?

  - Ясно разглядела, - ответила Шерк. - Это зовется воображением, Красавчик.

  - Хотелось бы мне такое иметь.

  - А пока что нам нужно успокоить страхи. Полагаю, отход дальше по берегу сам по себе поднимет настроение.

  - Да, точно. - Он потер окружавшие шею рубцы. - Знаете, каптен, я тут почуял, что ее служанка не такая бесполезная недотепа, какой пытается казаться. Понимаете?

  - Заваривать чай, разжигать трубку - для тебя это бесполезно, Красавчик? Говорю тебе, я сама подумываю найти служанку, едва домой вернемся. Конечно, - добавила она, - нет такого правила, чтобы служила лишь женщина.

  Кривое лицо мужчины покрылось румянцем.

  Шерк похлопала его по спине: - Ты насчет нее прав, Красавчик. Думаю, она такая же жуткая колдунья, как сама принцесса, а может, и еще хуже. Женщина ловко притворяется, но один взгляд на запястья... ну, может, она упражняется, поднимая тюки сена, когда никто не видит - и, судя по рубцам, в тюках сена спрятаны ножи... да, она не та, за кого себя выдает.

  - А как ее зовут, кстати?

  - Без понятия. - Шерк хмыкнула. Матросы уже следили за ними. - Ладно, Красавчик, давай я буду говорить.

  - Да, лучше вы, чем я.

  - Если дело осложнится, можешь вдарить кое-кому по головам.

  - Чтобы повернулись куда нужно, да?

  - Именно.

  Дрожа под зонтиком, Фелаш смотрела, как служанка вылезает из воды. - Тебе нужно больше жира, дорогая, - заметила она. - Уверена, солнце вскоре тебя высушит, как было со мной. Так или иначе, - она взмахнула мундштуком, - проход ждет.

  Тяжело вздохнув, немолодая женщина медленно отошла от воды. В правой руке был обломок дерева, казавшийся почти черным на фоне побелевшего кулака. За ее спиной быстро таяли кусочки льда - остатки Омтозе Феллака отступали. На краю залива, где мелководье уступало место пучине, "Вечная Благодарность" оседала ниже, погружаясь в плачущее, блестящее "гнездо" льда.

  Едва служанка согрелась настолько, чтобы быстро двигаться, она натянула стеганый ватник, а потом тяжелые чешуйчатые доспехи, достав их из свертка промасленной мешковины. Взяла пару метательных топоров, короткий меч в кожаных ножнах, привязала под руку четыре метательных ножа. Надела шлем. Наконец засунула обломок дерева за пояс. - Ваше Высочество, я готова.

  - Вовремя сказано. Мое терпение становилось опасно тонким. - Вздохнув, Фелаш опустила мундштук, встала. - Куда ты положила остатки сладостей?

  - Они за пачкой ржавого листа, Ваше Высочество.

  - А, вижу. Чудесно. Смотри, какая я худая. Это гнев. Помнишь детство, дорогая, когда грудь была плоской и кости торчали во всех местах?

  - Нет, Ваше Высочество, я никогда не была похожа на мальчишку, слава толчку Странника.

  - Как и я. Никогда не понимала мужчин, которые любят в женах худобу. Что случается с мальчиками, если они превращаются в бледных костоглодов?

  - Возможно, это проявляется потребность оберегать слабых, Ваше Высочество.

  - Оберегать - одно дело, иссушать - совсем другое. Эй, о чем это я? О да, бросить тебя в Оплот Льда. Лучше заранее обнажи оружие, дорогая. Кто знает, на что ты приземлишься.

  Служанка подняла топоры. - Я готова.

  - ... снисходительная высокомерная корова не заслуживает таких титек, такой мягкой беспорочной кожи и таких роскошных волос. А ходит она, так покачивая бедрами, что я каждый раз удивляюсь, как не падает, а эти проклятые сочные губы кажутся готовыми сомкнуться на... Боги, что это?!

  Раскат грома взволновал воду в заливе, заставил плясать песок. Шерк Элалле повернулась: громадное белое облако встало над лагерем Фелаш. Моряки, разместившиеся теперь далеко, вскочили и тревожно закричали.

  - Оставайся здесь, Скорген. И успокой наших дурней! - Она бросилась бегом.

  Лагерь пришел в беспорядок, вещи были разбросаны, словно в середине бушевал вихрь. Принцесса Фелаш осторожно пыталась выкопаться из кучи земли. Волосы были всклокочены, одежды измяты. Лицо красное, словно ее отшлепали по щекам.

  - Высочество, вы в порядке?

  Девушка закашлялась. - Думаю, теория подтвердилась, капитан. Кажется, Омтозе Феллак далеко не только кучка льда. Найденный мною проход... гмм, трудно сказать, куда он ведет...

  - Где ваша служанка?

  - Ну, будем надеяться, что исследования вызывают у нее радость и восторг.

  - Вы послали ее туда?

  Прекрасные глаза сверкнули: - Разумеется, я послала ее туда! Не вы ли настаивали на необходимости, жаловались на жуткое наше положение? Начинаете представлять мою жертву, ужасающие крайности моего дела?

  Шерк Элалле обвела взглядом пухлую девицу. - А если она не вернется?

  - Я буду весьма огорчена. Но тогда мы получим подтверждение иных теорий насчет Омтозе Феллака.

  - Извините, каких иных теорий?

  - Как же? Воющие демоны, тучи безумия, пожирающие плоть растения, коварные мыши-полевки и сотни других кошмаров подобного сорта. А теперь не будете ли столь любезны, не поможете восстановить костер?

  Она потянулась за последним из метательных ножей, но обнаружила пустые ножны. Выругалась и присела, избегая рубящего выпада; бросилась влево, перекатившись через плечо. Наткнулась на тушу первого убитого противника. Рука прошлась по колючей шкуре, нашла край одного из топоров. Она с кряхтением вытащила его, перепрыгнула через труп - вздрогнувший, когда шесть мечей вонзились в то место, где только что была женщина - и вскочила, сразу же послав топор в полет.

  Он врезался в лоб демона, заставив голову откинуться.

  Она рванулась к нему, отбила тяжелый меч, сжатый в ближайшей руке - тот просто болтался, ибо грузное существо падало на колени. Засверкало лезвие - она отражала бестолковые взмахи мечей в пяти других руках. Наконец удалось ударить по толстой шее - раз, два, три - пока не отлетела голова.

  Женщина развернулась, ища других врагов. Пять трупов, больше никого. Если не считать ее тяжелого дыхания, на поляне царит безмолвие.

  Из одного огня в другой - она упала в середине лагеря, и ей очень повезло - она была готова, тогда как здешние жители явно нет. Пламя горело там и тут, порожденное разбросанными углями. Если бы не ее осторожность, лес уже пылал бы, лишив капитана и команду столь остро необходимой древесины.

  Служанка подобрала оружие и затоптала очаги пожара.

  И выругалась, когда кто-то вцепился в шею. Выбросила руку, схватила что-то мелкое и меховое, поднесла к глазам. Мышь-полевка с полным ртом ее плоти. Она фыркнула и отбросила тварь.

  - Ну, Ваше Высочество, - пробормотала она, - кажется, дерево я нашла.

  Какой-то зверь заревел поблизости; на зов отозвалось еще с полдюжины. Они окружали поляну, подбираясь ближе.

  - Срань Странника, дело становится тяжелым.

  Тут околачиваться бесполезно, решила она. Выбрала направление наугад и нырнула в лес.

  Воздух был до нелепости темным, сырым и душным. Она пробиралась, держа наготове топоры. Сзади резко пискнули - она рывком развернулась. Шевеление на лесной подстилке. Еще одна клятая мышь. Женщина видела, как та откидывает голову, издает новый леденящий душу писк.

  Вскоре кровожадная тварь осталась позади. Стволы громадных деревьев измельчали, под ноги попадалось все больше густой травы. Она заметила над головой небо: звезды, луны нет. Впереди через дюжину шагов начинался склон. Она подошла к краю обрыва, глянула в овраг, забитый гнилыми деревьями.

  Стволы серые, как кости. Вдоль низины плывут клочья тумана, светясь, словно болотный газ.

  Этот овраг был вырыт давним потопом, деревья вырваны с корнями. Когда-то их принесла бешеная вода. Изучая беспорядочные кучи, она заметила какую-то форму в двадцати шагах вниз по уклону. Вначале решила, что это плотина из перепутанных сучьев и корней, но вскоре куча обломков сложилась в нечто иное... в корпус корабля.

  Она достала из-за пояса длинную щепку. Казалось, дерево потеет в руке.

  Ноги скользили. Она кое-как спустилась по крутому берегу оврага. Избегая, насколько возможно, попадать в туман, подобралась ближе к судну. Как кораблю удалось пройти весь путь по коварному извитому оврагу, не будучи разломанным на куски, оставалось загадкой; но она доверяла колдовской связи. Здесь есть достаточно материала.

  Она наконец добралась до корпуса, положила на него руку. Не гнилой. Постучала. Внутри пустота. В пяти саженях сверху резной планшир, тяжелые края сделаны в виде двух обвивших всю палубу змей. Всего корабль, решила она, пятнадцать - двадцать шагов в длину.

  Тут она оглянулась. Туман густеет, поднялся до коленей. Под покровом тумана маленькие костистые руки тянутся, чтобы схватить ее ноги. Глубоко впились когти, пальцы извиваются словно черви. Задохнувшись от боли, она выхватила меч и принялась рубить.

  Бедра были изранены, кровь текла струйками, когда ей удалось, используя торчащие ветви и корни, взобраться на корпус корабля. Задыхаясь, женщина перелезла через борт и встала на покатую палубу.

  Поняв, что очутилась в толпе покрытых чешуей и черными волосами обезьян. Завыв, твари размером с собак обнажили острые, длинные словно кинжалы зубы. Глаза блестели бледно-желтым. Они подняли узловатые дубинки и бросились на нее.

  Откуда-то из дальнего конца оврага донесся низкий рокочущий шум. Но у нее не было времени подумать.

  - Моя утулу думает, это секс. Как странно.

  Фелаш искоса глянула на капитана; веки медленно опустились, изобразив леность. - В нашем дворце есть изысканные мундштуки, сделанные в подобие пенисов. - Она повела рукой. - Все части воспитания принцессы...

  Шерк опустила мундштук. - Думаю, достаточно, Ваше Высочество. Оставляю вас вашим... занятиям.

  - Приключения принимают всяческие обличья, капитан. Имей ваша утулу мозг, уверена - она весьма энергично поддакнула бы мне.

  - Но это самая суть ее... э... желаний. Полная безмозглость. Большинство трагедий мира коренятся в непонимании. Видите ли, мы слишком многого требуем. Всякая там верность, драгоценная исключительность, любовь и обладание - всё рано или поздно изменяет. Да, я знала мужчин - именно "знала" - которые приходили ко мне, жаждая безмозглого времяпрепровождения, а потом болтали о женах.

  - И что они говорили? Пожалуйста, я хочу знать.

  - Скучаете по сплетням?

  - Дворец кажется до ужаса далеким.

  - Именно, Ваше Высочество. Иные говорили о волшебстве любви, которое пропало, об угольках, ставших холодными словно камни. Другие жаловались, каким всё стало сложным, или гнилым, или хрупким. И почти все толковали о женах как об имуществе, которым пользуются, когда это угодно мужьям, а потом оставляют в покое. Именно из-за таких речей жены делают то, в чем их подозревают мужья, когда сами со мной. Что же, я понимаю, почему в глазах жен они видят убийственный блеск.

  - Итак, даже будучи с вами, они ничего не понимали?

  - Весьма проницательно, Ваше Высочество. Да, они совсем ничего не понимали.

  - Ведь вы предлагали секс без осложнений.

  - Именно.

  - Без мозгов.

  - Да. И это освобождало их, и свобода делала их счастливыми - или беспамятными. Хотя бы на краткое время. Но едва кончалась вспышка, старый мир и все его цепи возвращались со звоном. Они выходили, словно осужденные переплывать канал.

  - Вы вели разнообразную и интересную жизнь, капитан.

  - Жизнь? Неподходящее слово, Ваше Высочество.

  - О, не нужно дышать, чтобы быть живым - и прежде чем вы возразите, насколько смехотворным выглядит такое заявление, прошу, подумайте еще раз. Я не намекаю на ваше состояние.

  - Тогда я поистине заинтригована. Что это должно значить, Ваше Высочество?

  - В годы обучения у меня...

  Рокот заглушил слова; они обернулись и увидели поток мутной пенящейся воды, вырвавшийся в бухту сразу за мелководьем. Текущий из зияющего, почти скрытого клубами пара разрыва потоп разметал льдины, образовав полосу свободной воды. Через миг из раны вывалился, кажется, целый лес - обломанные ветви, мокрые корни - а затем показался нос корабля, словно высунутый кулак. Судно плюхнулось в бурную воду.

  Буйный потоп нес корабль прямиком на риф.

  - Сука-Странник! - выругалась Шерк.

  Корабль резко затормозил, вздымая пену и брызги; начал разворачиваться. Они видели фигуру у руля, сражавшуюся с течением.

  Рана с грохотом закрылась, обрывая дикий поток. В мятущиеся волны посыпались сучья и бревна.

  Фелаш смотрела, как капитан вбегает в воду.

  Странный корабль чуть задел за коралловый гребень, но сумел вырваться. Какое везение, подумала принцесса, что море было спокойным; но очевидно, что одна женщина не заменит команды и несчастье еще угрожает судну. Глянув направо, она разглядела бегущую по берегу команду. Явно готовы присоединиться к своему капитану.

  Фелаш снова поглядела на судно. - Милочка, ты покрасивее не могла найти?

  Сплевывая соленую воду, Шерк Элалле взлетела на палубу. Что-то скользкое под сапогами заставило ее с грохотом упасть. Она подняла ладонь. Кровь. Много, много крови. Выругалась, встала и пошла на нос. - Якорь есть? - крикнула она. - Где чертов якорь?

  Служанка заорала с кормы: - Откуда мне знать?

  Шерк видела: ее матросы плюхают по мелководью. "Хорошо".

  - Нас опять относит к рифу, - кричала служанка. - Как мне остановить?

  "Чертовым якорем, тупая корова!"

  Не найдя ничего, почувствовав, что может взорваться от гнева, Шерк побрела на корму. Один взгляд на служанку - и она застыла. - Боги! Женщина, что с тобой стряслось?

  - Это проклятые мыши, - бросила та. - Та... вон та вещь... ее ты называешь морским якорем?

  Шерк заставила себя оторвать взор от женщины. - Поцелуй Маэла, да, это он! - Пять шагов - и она снова застыла. - Это воду я слышу внутри? Мы протекаем?

  Служанка налегла на румпель, выпучила утомленные, покрасневшие глаза. - Меня спрашиваете, капитан?

  Шерк подскочила к обращенному к берегу борту. Сверкнула глазами на плещущуюся команду: - На борт, ленивые свиньи! К помпам! Быстро!

   На берегу Фелаш уселась на бревно, снова заботливо избегая железных штырей. Затянулась кальяном и с удовольствием принялась созерцать представление. Выдохнула струю дыма, ощутила першение в горле.

   Почти время для полуденного кашля.

  Он пинал ногами мусор, разбрасывая смятые шлемы, пробитые железные чешуи, кости, сгнившие в прах и облачками пыли клубящиеся у ног. Впереди, за просторами покрытой трупами земли, виднелся целый курган из скрюченных тел; на вершине стояли стволы двух деревьев, связанные, чтобы создать Х-образный крест. С креста свесились останки тела: полосы кожи, черные волосы на сухом лице.

  Сильхас Руин даже с такого расстояния видел длинное древко стрелы, утонувшей во лбу трупа.

  Здесь, в этом месте, Королевства наслаиваются одно на другое. Хаос и безумие бушуют, пятная само время, удерживая покров вечного ужаса. Здесь кожа сотни миров несет одно и то же клеймо. Он не знал, что в этой битве - этом побоище - оставило такое наследие и даже в котором из миров оно случилось.

  Медленно пройдя по полю брани, он направился к мрачному святилищу-кургану.

  Другие двигались рядом, словно заблудившись, словно отыскивая друзей среди безликих тысяч. Вначале он принял их за призраки, но это были не призраки. Это были боги.

  Его появление привлекло внимание одного, затем другого. Наконец, многих. Некоторые попросту отворачивались, принимаясь за прежние дела. Немногие пошли навстречу. Когда они оказались близко, он смог услышать их голоса, их мысли.

  "Чужак. Незваный гость. Это не его мир, не его проклятие, ему нечего тут делать".

  "Он идет смеяться над нами, над плененными здесь нашими частями".

  "Он даже не слышит воплей, что оглушают нас, не видит цепей желания..."

   -И отчаяния, Шеденал. Так много отчаяния...

  Сильхас Руин достиг основания кургана, поглядел на скрюченные тела. Шаг на склон из прочных костей, задубевшей кожи, доспехов и ломаного оружия...

  Вокруг собралось с полудюжину богов.

  - Тисте Лиосан?

  - Нет, Беру. Тисте Анди. Белая кожа - насмешка над темнотой внутри.

  - Он участник войны? Он опасен. Не желаем видеть его поблизости, когда будем убивать Падшего. Когда будем кормиться, освободив себя...

  - Освободив? - произнес тяжелый, низкий голос. - Маври, никогда не освободиться нам от наследия поклонников. Такую сделку мы заключили...

  - Я не заключал сделки, Дессембрэ!

  - Тем не менее, Беру. Желания смертных придают нам форму. Желания смертных влекут нас в их миры. Недостаточно было возвыситься, недостаточно было искать новые судьбы. Говорю вам, что, хотя часть меня странствует по далекому миру - и оглушает меня воплями о предательстве - проклятием и мольбою я прикован здесь, прибит кулаком. Желаю ли я поклонения? Не желаю. Ищу ли я большей силы? Мне показана тщетность силы, и все цели мои стали пеплом в душе. Здесь мы пленены и здесь мы останемся...

  - Потому что глупец Владыка благословил воровство Кейминсода! Падший был ранен. Стал бесполезным от боли. А по слову Владыки он построил Дом Цепей и сковал нас всех своими цепями!

  Дессембрэ фыркнул: - Задолго до первого бренчания его цепей были мы в оковах - хотя тешили себя иллюзиями свободы. Владыка Колоды Драконов и Падший развеяли иллюзию - нет, они развеяли наши обманы - и лишили нас милого, драгоценного укрытия!

  - Мне не нужен выскочка вроде тебя, чтобы слушать уже известное!

  - Нужен, раз ты питаешь разум ложным негодованием. Вскоре мы соберемся в ином месте, мало чем отличном от этого, и там свершим убийство. Холодное, жестокое убийство. Сразим сородича, бога. Прежде чем погибнет его сердце, прежде чем Непостижимая сможет достичь Падшего и осуществить свои намерения, мы убьем его.

  - Не относись к этой женщине так легкомысленно, Дессембрэ, - послышался женский голос, тонкий и хриплый. - Она сестра Владыки - Владыки, который таится даже от нас. Как такое возможно? Как смог он сделать нас слепыми к своему убежищу? Говорю вам, он повис надо всем, непостижимый как сестра. Проклятая семья из проклятой империи...

  Трость застучала по костям, расщепляя их; Сильхас повернулся, увидев прибытие еще одного бога. Смутного, как клубок теней. - Дессембрэ, - прошипел он, - и дражайшая Джесс. Беру, Шеденал, Маври. Бекра, Зиланда, смотрю, вы окружили Тисте Анди? Брата Аномандера Рейка? Думаете, он вас не может слышать? - Трость указала на Дессембрэ: - Погляди на нас, столь ловко повторяющих смертные некогда личности. Империя, да! Наша империя, Дессембрэ, или ты забыл? Проклятая семья? Наши дети!

  - Ох, оглядись, Темный Трон, - прорычала Джесс. Лицо из сплетенных нитей шерсти, льна, конопли и шелка исказилось, когда она обнажила опутанные паутиной зубы. - Д'рек пришла сюда и ушла. Она знает, она прокладывает нам верную тропу. Твои проклятые дети не смеют надеяться победить нас! Оставим их Форкрул Ассейлам! Пусть сожрут друг дружку!

  Темный Трон хихикнул. - Скажи, Джесс, ты видела поблизости кузину? Где место Королевы Снов в этом царстве смерти?

  - Она прячется...

  - Она не здесь, Джесс, - сказал Темный Трон, - потому что она пробудилась. Пробудилась, понимаешь? Не спит, не воображает себя здесь, не заносит ваши безумные хвосты, Джесс, смущая умы смертных. Вы все слепые глупцы!

  - Ты решил нас предать! - взвизгнула Шеденал.

  - Мне плевать на вас, - бросил Амманас, лаконично взмахнув эфирной рукой. - Предать? Слишком много забот ради таких ничтожеств.

  - Ты пришел сюда, только чтобы нас высмеять?

  - Я здесь, Беру, потому что я любопытен. Нет, не насчет вас. Вы просто боги, и если Ассейлы преуспеют, вы пропадете, как развеивается пердеж на ветру. Нет, мне любопытен наш незваный гость, наш Тисте Анди. - Трость указала на Руина. - О брат героев, почему почтил ты Вечное Падение Колтейна своим присутствием?

  - Ищу оружие.

  - Двух мечей, что ты носишь, не хватает?

  - Для спутника. Та битва, которой вы так жаждете... я должен бы вас предостеречь. Хотя не вижу особого смысла. Вы так стремитесь влезть в свару, что мне интересно...

  - О чем ты? - потребовал Беру.

  - Когда осядет пыль, много ли ваших трупов останется на поле? - Сильхас Руин пожал плечами. - Делайте что хотите.

  - Твой брат сразил сильнейшего нашего союзника.

  - Неужели? И что мне до того, Беру?

  - Ты такой же несносный, каким был он! Да разделишь ты его участь!

  - Все мы разделим его участь, - сказал Руин.

  Темный Трон подавился смехом. - Я нашел тебе оружие, но только если тот, что будет его носить, достоин.

  Сильхас Руин огляделся. - Здесь?

   - Нет, не здесь. Тут нет оружия, лишь память о неудаче. - Меч появился из окружавших бога теней и упал к ногам Анди.

  Глянув вниз, он резко вздохнул. - Откуда ты его взял?

  - Узнаешь?

  - Хасты... нет. - Он колебался. - Кажется, я должен узнать, раз знаю священную кузницу, его выковавшую. Тема драконов... отчетлива. Но кольцо рукояти напоминает ранний период работы Хастов, и я должен бы знать все вышедшие оттуда клинки. Где ты его нашел?

  - Это не особо важно, Принц. Ты же заметил тему драконов? Какой это термин? Черты узора? Ты мог так подумать, видя чешую вдоль клинка. - Он хихикнул. - Ты мог подумать.

  - Оружие слишком хорошо для того, кого я хочу вооружить.

  - Правда? Как... неудачно. Может, ты сможешь убедить друга принять один из мечей, что носишь ныне? А для тебя - особенное оружие. Считай его даром Повелителя Теней.

  - К чему тебе одарять меня?

  - Похоже, остальные оплакивают потерю Худа. Но не я. Он был жутким и лишенным юмора. И вдобавок уродливым. Итак. Если я не могу передать благодарность славному убийце Худа, сойдет и его брат.

  Сильхас Руин снова поглядел на меч Хастов. - Когда мы были детьми, - пробормотал он, - он любил красть мои вещи, потому что любил видеть, как я впадаю в гнев. - Он помолчал, вспоминая. Вздохнул. - Даже тогда он был лишен страха.

  Темный Трон молчал. Остальные боги наблюдали за ними.

  - И тогда, - шепнул Руин, - он украл мое горе. И теперь, здесь, я гадаю... какие же чувства остались?

  - Если я предложу "благодарность", это не будет оскорбительно?

  Сильхас Руин метнул на бога острый взгляд. - Принимаю дар, Темный Трон, и в ответ предлагаю вот что. - Он повел рукой в сторону прочих богов. - Это скопище тебе не подходит. Оставь им их судьбы, Темный.

  Бог кашлянул. - Будь я кровным их родичем, я стал бы пьяным дядюшкой, бессмысленно прикорнувшим в углу. К счастью - посмею ли я так сказать? - я не родня никому из них. Будь уверен, я с почтением принимаю твой совет, Принц.

  Сильхас Руин подобрал оружие. Поглядел на богов, переводя взор красных глаз с одного лица на другое. И пропал.

  Дессембрэ развернулся к Темному Трону: - К чему всё это? Какую схему ты задумал?

  Трость взлетела, ударив Повелителя Трагедии по носу. Он отшатнулся, упав на спину.

  Темный Трон зашипел: - Лучшая твоя часть блуждает по смертному миру, старый друг. Уже давно он отказался от пустоты, называемой гордостью. Наконец я узнал, откуда она шла. Что же, кажется, тебе преподан новый урок смирения. - Он сверкнул глазами на других. - На деле, всем вам.

  Беру пророкотал: - Ты, наглый мелкий выскочка...

  Но голос его затих, ибо Повелитель Теней исчез.

  - Занят, занят, занят.

  Котиллион помедлил, стоя на дороге. - Сделано?

  - Разумеется, сделано! - рявкнул Темный Трон и хмыкнул: - Здесь? Что ты делаешь здесь?

  - Узнал, значит, место.

  - Тьфу! Хватит сожалений. Меня уже тошнит.

  - Я вновь отметил это место...

  - Что, вроде Пса, помечающего плетень?

  Котиллион кивнул: - Грубо, но подходяще.

  - Что с тобой? Ты вернешься в Твердыню Теней? Отошлешь ее? Ей нужен новый шлепок? Тычок в нос, быстрая взбучка в кустах?

  - Она ждет лишь моего приглашения, Амманас.

  - Правда?

  - Когда волки встают на след, - сказал Котиллион, - всегда есть один, вожак стаи. Жестокий и беспощадный. Покажи мне бога или смертного без волков, хватающих за пятки...

  - Хватит о волках. Это же я, верно? Клыки, огненные очи, вонючая шерсть и вечный голод, сотня бестий и все зовутся Сожаление.

  - Именно, - кивнул Котиллион.

  - Так ты посадишь ее на коня и дашь меч, и пошлешь по нашему следу.

  - Чтобы убить самого большого и злобного? Да.

  Темный Трон снова хмыкнул. - Но она будет улыбаться.

  - Найди дурака, готового принять такое пари, - ответил, улыбаясь Котиллион.

  Повелитель Теней начал озираться. - Никого не вижу поблизости. Тем хуже.

  Воздух наполнился криками чаек.

  "Тисте Лиосан. Дети Отца Света. Звезда рождена во тьме, и небеса явили себя всем". Вифал провел рукой по изрытой штукатурке; куски волглого мха падали там, где он скреб пальцами. Живописная сцена отличалась неуклюжим, примитивным стилем, однако он подозревал, что она более свежая, чем прекрасные работы во дворце. Свет как кровь, трупы на берегу, лица сияют под шлемами. Небо в огне...

  "Немногие пережили хаос гражданских войн. Они прятались здесь, в лесу. При помощи цветной штукатурки и красок старались сделать воспоминания вечными". Он гадал, зачем столь многие это делают. Удивлялся потребности оставить после себя записи о великих событиях, которые они видели, которые пережили.

  Вполне очевидно, такое открытие здесь - в лесу над Берегом, на дне большого провала, на который он случайно набрел - ведет к вопросам. Загадка, подробности которой ему хочется понять, как найти недостающие части рисунка под клочьями мха.

  "Ибо все мы связаны историями, и годы накладываются кучами, становясь камнями, слой за слоем, и так строятся наши жизни. Можете стоять на них и вглядываться в горизонт грядущего, или можете сгибаться под тяжким весом. Можете взять в руки лом и крушить всё, пока не останетесь у кучи мусора. Потом раздавить обломки в пыль и смотреть, как ветер их уносит. Или можете восхвалять гнусные предания, высекая идолов, восхитительную ложь, помогающую возвести взоры всё выше и выше, и пусть фальшь делает тонкой почву под ногами!

  Истории. Они - груды мусора наших жизней, на них мы опираемся, их прячем. И что? Изменим их по желанию - это лишь игра мозга. Потрясите кости в чаше и поглядите, что выпадет. Да, полагаю, это осознанные игры, и оставить себя позади - всё равно что сменить дом. Новое начало манит. Новая жизнь, новое полчище историй, новая гора, которую можно сложить камень за камнем.

  "Что делает тебя счастливым, Вифал?"

  "Длинная полоса жизни, свободная от тревог, Сенд".

  "Ничто иное?"

  "О, красота, если подумать. Радость, ублажение чувств".

  "Ты притворяешься твердым и простым человеком, Вифал, но я думаю - это игра. Фактически я думаю, что ты думаешь слишком много насчет слишком многого. Ты хуже меня. Хаос вскоре становится таким плотным, что кажется твердым и простым".

  "Женщина, от тебя голова болит. Пойду пройдусь".

  Потирая ушибленное бедро, он смел сучки и грязь с одежды, осторожно вылез из провала, используя корни, находя опору для ног в дырах от выпавших камней. Оказавшись наружи, продолжил путь вниз, к Берегу.

  Двадцать или около того шагов от линии пляжа. Лес преобразился. Деревья спилены, волнистые траншеи приготовлены к неминуемому прорыву врага через Светопад. Повсюду снуют фигуры. Оружие в грудах - мечи, копья, пики - трясы и летерийцы деловито отскребают ржавчину с древнего железа, навертывают на рукояти полосы новой мокрой кожи. А вот древки копий кажутся не подвластными времени - черные шесты прочны как прежде. Сотни шлемов лежат целыми курганами, пробуждая мрачные мысли. Их ждут подгонка и смазка.

  Пройдя мимо всего, Вифал достиг берега. Помедлил, ища взглядом в толпе. Но не смог выделить того, кто был ему нужен. Завидел знакомое лицо и крикнул: - Капитан Сласть!

  Женщина глянула на него.

  - Где он?

  Она встала от кожаной карты, которую разложила на песке, утерла с лица пот и указала пальцем.

  Вифал поглядел в том направлении. Увидел одинокую фигуру на куче мусора, лицом к Светопаду. Кивнул Сласти и пошел туда.

  Йедан Дерриг отгрызал куски от головы сыра, работал челюстями, не отрывая взора от водопадов света. Он лишь мельком посмотрел на подошедшего Вифала. Хрустя сапогами по зловещим кусочкам костей пляжа, потом по склону мусорной кучи, где среди больших костей попадались осколки каких-то лесных орехов, свежие тыквы и черепки горшков, Вифал сел рядом с принцем. - Не знал, что сыр еще остался.

  Йедан сунул в рот последний кусок, пожевал, глотнул. - Уже нет.

  Вифал потер лицо. - Ожидал встретить соль, свежий бриз. А тут воняет, словно в трюме. - Он указал на Светопад: - Оттуда никакого дыхания, вообще ничего.

  Йедан хмыкнул: - Скоро будет.

  - Королева гадает насчет этого.

  - Гадает?

  - Ну, скорее тревожится. Ну, еще скорее - она похожа на загнанную в угол кошку, так что уже не тревожится. Когти наружу, зубы наружу, огонь в глазах.

  Челюсти Йедана двигались, словно он еще жевал сыр. Не сразу он ответил: - Так ты просыпаешься каждое утро, Вифал?

  От вздохнул, покосился на Светопад. - Ты никогда женат не был? Могу рассказать.

  - Не особо интересуюсь.

  - Моим рассказом?

  - Женщинами.

  - А. Ну, среди мекросов мужики часто женятся друг на друге. Думаю, видят, чем заняты мужчины с женщинами, и хотят того же.

  - Чего именно?

  - Кто-то будет кошкой, кто-то псом. Я так думаю. Но все официально.

  - А я-то думал, ты хочешь говорить о любви и преданности.

  - Нет, все дело в том, кто задирает ногу, а кто трясет задом. Если тебе везет, роли меняются. Если не везет, кончаешь взаперти одной из ролей, и жизнь кажется жалкой.

  - Превосходное описание брака, Вифал. Меня задело за живое.

  - Печально слышать, Йедан. - Вифал вздохнул. - Так или иначе, королева жаждет уверенности. Ты считаешь себя готовым? И... скоро ли?

  - Нет меры готовности, пока не начнется драка, Вифал. Тогда я увижу, на что способна моя армия, что она готова делать. Меня больше интересует последнее. А как скоро... - Он помедлил, указал на Светопад. - Вон, видишь?

  Странное тусклое пятно возникло за нисходящими потоками света. Потекло как грязь, достигнув подножия, а потом яркие края начали смыкаться снова. - Что это?

  - Драконы, Вифал.

  - КТО?!

  - Солтейкены или союзники. Магию Элайнтов иногда называют их дыханием. Они нападают на барьер силой хаоса, и с каждым выдохом древняя рана истончается, кожа слабеет.

  - Спаси нас Маэл, Йедан! Ты решил стоять против драконов? Как?

  - Когда рана откроется, то внизу - чтобы пропустить пехоту. Им нужно будет занять плацдарм на берегу, отогнать нас от раны. Для дракона физически пройти через барьер - использовать все силы. Тогда он будет на земле, не в воздухе. А дракон на земле уязвим.

  - Но если ударный отряд отгонит вас...

  - Мы должны будет отогнать его.

  - Чтобы добраться до первого дракона.

  - Да.

  - И убить.

  - В идеале на полпути через разрыв. И чтобы умер не сразу. В такой момент сестра и ее ведьмы должны... налететь. Взять жизненную силу дракона...

  - Исцелить рану.

  Йедан кивнул.

  Вифал смотрел на этого человека с угловатым профилем, устремившего взор темных спокойных глаз на Светопад. "Сладкая моча Беру, неужели его ничто не выводит из себя? Принц Йедан Дерриг, твои солдаты будут смотреть на тебя, и я в первый раз понимаю, что они будут видеть. Ты - их стена, их Светопад.

  Но не ранен ли ты, как он?"

  - Йедан, можно ли это сделать? То, что ты описал?

  Мужчина пожал плечами: - Сестра отказывается склониться перед Первым Берегом. Этот акт благословляет королеву трясов, а она не совершает его.

  - Почему же?

  Оскалив зубы в краткой ухмылке, Йедан ответил: - Мы противоположны, хотя и одной королевской крови. Королева, отвергающая благословение, принц, который никогда не даст наследника. А как насчет Пробудившейся Зари? Нашей Сестры Ночи? Она пропала навеки. Яни Товис и я - всё, что осталось. Ты бывал когда-либо в летерийском городе, Вифал?

  - Э... да.

  - Видел, как тряс проходит сквозь толпу летерийцев?

  - Нет, вряд ли.

  - Они смотрят на камни мостовой. Скользят, уходя с пути встречных. Они не ходят как ты - распрямив спину, заполняя потребное пространство.

  - Думаю, всё изменилось, Йедан. То, что сделала твоя сестра...

  - Если дать мышке меч в руки, повелеть, чтобы она стояла, сражалась, не делая шага назад - мышка станет рычащим леопардом? Что же, очень скоро мы найдем ответ.

  Вифал обдумал сказанное принцем и потряс головой: - Значит, лишь королевская кровь делает тебя и сестру столь отличными от описанных тобой трясов? Вы - не мышки.

  - Нас обучали как летерийских офицеров - мы видели в том долг, хотя не перед королем Летера, а перед трясами. Чтобы вести, нужно знать вождей, а еще важнее научиться, КАК вести. Вот что подарила нам летерийская армия, хотя дар оказался опасным - он почти поглотил Яни, а может, и совсем поглотил. Видишь, какое упрямство она показывает?

  - Если она не склонится перед Берегом, смогут ведьмы исцелить рану в одиночку?

  - Нет.

  - А если их было бы больше?

  Йедан поглядел на него. - Если бы я не истребил их? Так? - Он как будто обнаружил во рту какой-то кусок, потрогал его языком, пережевал и проглотил. - Трудно сказать. Может, да. Может, нет. Их терзало смертельное соперничество. Скорее уж они свергли бы сестру или даже убили. А потом начали убивать друг дружку.

  - А ты не сумел бы остановить их?

  - Я сумел.

  Вифал ненадолго замолк. - Она, конечно, понимает опасность?

  - Думаю, да.

  - Ты не пробовал ее убедить?

  - На свой манер она упрямее меня.

  - Еще одна стена, - пробормотал Вифал.

  - Что?

  Он покачал головой: - Ничего особенного.

  - Вот. Еще один налет - смотри...

  Темная форма опустилась на Светопад, громадная размытая тварь. Она жаждет смести сердцевину раны. По барьеру ударили словно тяжким кулаком. Свет брызнул подобно крови. От темного пятна потянулись алые трещины.

  Йедан уже стоял. - Иди к королеве Харкенаса, Вифал, - сказал он, вытягивая меч. - Еще один налет - и начнется. Или прямо сейчас.

  - Начнется? - Мгновенно отупев, переспросил Вифал.

  Он видел, как Сласть и Краткость бегут вверх, на берег. Его охватила волна холода. Ужасные воспоминания. О юных днях, о битвах на палубах Мекроса. Страх заставил ослабнуть ноги.

  - Скажи ей, - продолжал Йедан всё тем же спокойным тоном, - мы продержимся, сколько сможем. Скажи ей, Вифал: еще раз Трясы встанут на Берегу.

  Острия копий высунулись из раны ощетинившимся колючим ужасом - он смог различить фигуры, толкающиеся в стремлении пролезть сюда, почти услышал их вопли. Свет колыхался кровавыми канатами. Свет лился потопом на пляж, играя на крошеве костей. Свет озарил лица под ободками шлемов.

  "Тисте Лиосан. Дети Отца Света. Звезда рождена во тьме и небеса явили себя всем".

  - Иди, Вифал. У нас прорыв.

  "Ни против кого мы не выстоим. Мы можем лишь крошиться песком перед пожирающей волной. Йедан призывает офицеров, его офицеры бегут и кричат, строятся шеренги, так называемые солдаты сражаются с паникой, ободряют себя. Трясы - мои трясы - стоят бледные, с распахнутыми глазами, пытаются разглядеть, что творится у бреши, там, где жадные до богатства летерийцы встречают удары копий.

  Из раны раздаются вопли. Это Тисте Лиосан, их лица - изломанные маски ярости, и все безумие войны устремилось к нам, в брешь. Кровь и жизнь уже льются на песок.

  Мы не продержимся. Поглядите на мой народ, как его глаза следят за братом; но он всего лишь один человек и не сможет сдержать врага. Некогда, давно, нас было достаточно, чтобы устоять, достаточно, чтобы держаться и умирать в защиту Королевства. Но теперь... нет".

  Перед ней показались Стяжка и Сквиш. Они кричали и вопили, но она словно оглохла. Звон оружия становился отчаянно громким, походил на свист тысячи ножей об один оселок. "Но ты плоть, брат мой. Не точильный камень. Плоть".

  - Ты должна встать на колени!

  Яни Товис нахмурилась, глядя на молодую женщину: - Тебе нужно крови?

  Глаза широко раскрылись.

  Она протянула руку. - Этого?

  - Ты должна склониться перед Берегом!

  - Нет, - зарычала она. - Не сейчас. Идите прочь, мне нет до вас дела. Островитяне дерутся - идите к ним, сами вставайте на колени. В песок перед ранеными и умирающими - обе. Чтобы глядеть в лица и рассказывать о достойной цели. - Яни Товис прыгнула и толкнула их, почти уронив. - Идите! Рассказывайте!

  "Хотите видеть меня на коленях? Благословляющей всё это?! Еще одна властительница, гонящая народ на гибель? Я встану высоко и горделиво, выкрикивая яростные обещания славы? Сколько лжи может выдержать одна сцена? Неужели слова так пусты?"

  - На колени, - шептала она. - Да. Все на колени.

Глава 9

Я жертва падшая

Настало время

Когда клыки вонзились глубоко

Тащили тело

Плоть стенала

Узрев лик страха

Холода нужды

Настало время

Чужаки меня пленили

Под шепот ужаса

Желаний тяжкий шок

Глаза чужие жалость озарит?

Ну нет, не жди

Настало время

Когда скривился друг

И вера прочная

Просела под стопой

И мир стал незнакомым

Полным злых узоров

Настало время

И сородич нож схватил

Рассечь священные законы

Ради алой спеси

Ради зависти багряной

Приходит ужас

В сердце, в дом

Ты видишь?

Он навис

Мы начали в тенях

И тьмы предел

Все ближе

Стал я падшей жертвой

Демона души

Лицо скривилось

Презирая

Все неудачи

Плоти и костей

Дух увядает

Падаю добычей

Врагов составили мы список

Длиною с целый мир

И ныне падаем добычей

Падаем добычей.

"Лица страха", Рыбак Кел Тат

Сломавшись наконец, тело оседает, а дух высвобождается, дух простирает крылья, улетая, и звук крыльев походит на вздох. Но он знал: так случается не всегда. По временам дух вылетает с воплем, такой же изломанный, как оставленное тело. Слишком долго в истерзанной плоти, слишком долгой была горькая любовь карающей боли.

  Копыта его коня гулко стучали, сухожилия трещали, словно старое привычное кресло; он подумал о теплой комнате, о месте, полном воспоминаний: сплетенные воедино любовь и боль, радость и страдания. Но у него нет кисета со слезами, нечего сдавить в кулаке - просто чтобы ощутить капающую сквозь пальцы влагу. Нет жеста, способного напомнить ему, кем он был.

  Он нашел ее гнилой труп в тени валуна. В волосах под слоем пыли виднелись рыжие пряди. Лицо было спрятано, впалые щеки оказались между колен, словно в последние мгновения она села, скорчилась и стала смотреть на обрубки ног.

  Слишком далеко зашло, так сказал он себе. Даже это зрелище кажется механистичным и бессвязным, словно он на краю неудачи. Он отмеряет шаги, подобно заблудившемуся слепцу, пытаясь найти путь домой. Спешился, сапоги стучат, кости внутри скрежещут, смещаясь; он подошел к ней, осторожно сел на валун, треща сухожилиями, лязгая костями и доспехами.

  Призрак со сломанными крыльями ушел пешком. Потерянный даже для себя. Как можно надеяться его выследить? Склонившись, он опустил лицо в ладони и - хотя разницы нет - закрыл единственный глаз.

  "Кто я - больше не важно. Кресло скрипит. Комнатка, прокопченная насквозь. Толпа под крышей - зачем безумная женщина пригласила их сюда? Охотники прогрохотали мимо, волчица уже не воет. У нее не хватит дыхания, не сейчас, когда она должна бежать. Беги - боги, беги!

  Она понимает, что всё напрасно. Знает, что ее загонят в угол, пронзят копьями. Она все знает насчет охоты и убийства, ибо это силы закона, ее природы. Как, полагаю, и тех, что преследуют ее.

  А женщина в кресле, ее глаза жжет кислый дым, ее зрение размыто. Пора чистить дымоход, да и дикое мертво, навсегда мертво. И когда охотники снова прогрохочут мимо, жертва будет бежать на двух ногах, не на четырех.

  Именно так.

  Ты видишь сон обо мне, старушка? Видишь сон о единственном глазе, что сияет в ночи? Последний взор дикости на твое лицо, твой мир? Боги подлые, меня разрывает на части. Я чую".

  Рога заревели торжеством. Но сердце убитого зверя еще стучит как бешеное.

  Старуха в скрипучем кресле протянула руку и вырвала свой глаз. Он истекал кровью в ладони, пока она стонала от боли. А потом она подняла голову и устремила на него взор оставшегося глаза. - Даже слепец знает, как плакать.

  Он покачал головой, но не в отрицании, а от непонимания.

  Старуха бросила глаз в огонь. - В дикость, в дикость сгинувшую. Сгинувшую. Освободи волка внутри себя, Дух. Спусти зверя на след, и однажды ты ее отыщешь.

  - Кто ты?

  - Чуешь? Воск в огне. Воск в огне.

  - Что это за место?

  - Это? - Кресло скрипнуло. Она потянулась за вторым глазом. - Здесь живет Любовь, Дух. Оплот, который вы забыли, Оплот, который вы все пытаетесь найти. Но вы забыли не только его. - Она вонзила ногти в глаз. - Где любовь, там и боль.

  - Нет, - прошептал он, - должно быть что-то большее. - Он поднял голову, открыл глаз. Безотрадные пустоши, валун, скрюченное тело. - А она бросила его в пламя. Воск. Воск в огне.

  Он смотрел вниз, изучая тело; потом встал, подошел к безжизненному коню, снял с седла свернутый мешок. Разложил и вернулся к ней, бережно поднял, отнимая у гнезда свившейся бледно-зеленой травы. Положил на землю, натянул мешок и завязал концы, повесил груз за седлом. И сам влез на неподвижного скакуна.

  Подбирая поводья, Тук закрыл единственный глаз.

  И открыл выбитый.

  Свет дня резко померк, масса похожих на синяки туч облепила небо. Дикий порыв ветра заставил склониться деревья, окаймляющие северный гребень, а миг спустя пронесся по склону и дороге. Ее лошадь заплясала и сжалась от удара; она пригнулась, избегая опасности слететь со спины животного. Вогнала пятки в бока, заставила лошадь пойди вперед.

  Она в половине дня пути от города - садки имеют обыкновение блуждать, врата бесчисленны, а эти врата открылись очень, очень далеко от места, в котором возникли. Утомленная, полная страхов и сомнений, она продолжала путь; копыта лошади выбивали искры из мостовой.

  Иные вещи могут осаждать душу; иные дела следует переделать. Носок сапога расшвыривает пепел... Нет, она ушла далеко, она здесь, но сожаления идут по пятам, словно гончие.

  Загремел гром; молнии серебристыми трещинами разрезали черные тучи. Где-то позади разряд поразил дорогу. Лошадь пошатнулась. Она успокоила ее твердой рукой. Порывы ветра - словно кулаки, бьющие в левую половину лица, в бок. Она выругалась, но вряд ли услышала свой голос.

  Тьма проглотила мир и она скакала почти вслепую, веря, что лошадь остается на дороге. А дождь всё не начинался - она чувствовала его вкус в воздухе, горечь и соль, взметенную из моря за гребнем гор.

  Плащ сорвался с прочных застежек и бешено захлопал, словно порванный парус. Она выкрикнула проклятие, едва не вылетев из седла. Скрипя зубами, восстановила равновесие, держась рукой за колечко на роге седла.

  Она мчалась в лицо пылевой буре - о боги, она почти что плюнула в лицо самому Вихрю! Но ничего подобного прежде с ней не случалось. Воздух затрещал, застонал. Дорога отозвалась заклинаниям грома. Словно нисходящий на землю бог стучит копытами.

  Завывая, дав волю ярости, она послала лошадь в галоп, и зверь громко зафыркал, словно барабаны под дождем - хотя воздух горяч и сух как в могиле. Еще ослепительная вспышка, еще оглушающий раскат - лошадь сбилась с дороги но, напрягая мышцы и кости, вернулась...

  ... и кто-то ехал рядом на громадном тощем коне черней нависшего неба.

  Она повернулась, сверкая глазами. - Это ты?

  Блеск улыбки. - Не печалься!

  - Когда это кончится?

  - Откуда мне знать? Когда закроются проклятые врата!

  Он добавил что-то еще, но гром разбил сказанное в щепки. Она покачала головой.

  Он склонился ближе, крикнул: - Хорошо видеть тебя снова!

  - Идиот! Он хоть знает, что ты здесь?

  Ответом послужила еще одна ухмылка.

  Где он был? Человек этот всегда ее раздражал. И вот он рядом, напоминает о причинах, по которым она тогда сделала... то, что сделала. Изрыгнув очередное ругательство, она сверкнула глазами. - Будет еще хуже?

  - Только когда мы уйдем!

  "Боги подлые, что я сделал бы ради любви".

  - Север, - сказала иссохшая карга. Ее согнутое, разбитое лицо напоминало Ливню одного из дядей, которому конь сокрушил челюсти и скулу. До конца дней своих он показывал миру отпечаток копыта, криво ухмыляясь беззубым ртом; смеялся и говорил: "Мой лучший друг сделал это. Куда катится мир, если нельзя доверять и лучшему другу!"

  Если бы конь пережил его, если бы жена голосила у погребального костра, как положено вдове, а не стояла молча, с сухими глазами, если бы он не начал гоняться за девушками... Ливень покачал головой. У любого всадника, зовущего коня лучшим другом, в черепе пара камешков разболталась и бренчит.

  Однако сам Ливень оказался привязанным к кобыле, заботясь о ней с тщательностью, граничащей с одержимостью. Он горюет, видя ее мучения. Плохой корм, мало воды, отсутствие сородичей. Одиночество размягчило дух лошади, ведь она из стадных животных, как и люди. Одиночество сделало ее глаза тусклыми.

  - Пустыня блестит от смертей, - продолжала бормотать Олар Этиль. - Мы должны обогнуть. На север.

  Ливень оглянулся на детей. Абси выбежал на равнину и вернулся с осколком кристалла - тот создавал радуги в руках. Высоко подняв трофей, он качал им, словно мечом, и смеялся. Близняшки оглянулись, но лица их были равнодушными.

  Он неловок с детьми. Красная Маска велел ему заботиться о детях овлов в тот давний день, отлично зная его неуклюжесть, его боязнь. Красная Маска наказывал его за что-то; Ливень не может вспомнить, да это и не важно. С назначенного места он видел падение великого вождя. С назначенного места лицезрел смерть Тука Анастера.

  Вот мера людского безумия, понял он: дети видят такие ужасы. Боль умирающих, насилие убийц, жестокость победителей. Он гадал, что видели близняшки с той ночи измен. Даже Абси должен быть покрыт шрамами, хотя он кажется до странного несклонным к долгим припадкам тоски.

  Нет, всё неправильно. Но... может, никогда правильным не было. Разве не для каждого ребенка наступает момент, когда мать и отец лишаются статуса полубогов, высшего всезнания, оказавшись столь же слабыми и порочными, как и взирающее на них дитя? О, как сокрушителен этот миг! Мир сразу становится местом страха, где в неведомом поджидают все виды опасностей, и дитя гадает - осталось ли место, где можно спрятаться, где можно найти убежище.

  - На север, - повторила Олар Этиль и зашагала, прихрамывая. Куски плоти болтались на костяке. Две костяные ящерицы побежали следом - он гадал, где проклятые твари шатались столько дней.

  Ливень отошел от лошади, встав рядом с детьми. - Абси и Стави, - сказал он. Стави встала и взяла руку братца - в другой он сжимал осколок. Отвела к лошади. Залезла в седло, протянула руки вниз.

  Видя, как она поднимает ребенка с земли и сажает перед собой, Ливень снова подумал: дети изменились. Жилистые, весь жир ушел, кожа темна от солнца. Недавно отточенное лезвие умений.

  "Красная Маска оставил меня сторожить детей. Но все они погибли. Все. Ушли. Тогда я обещал Сеток охранять этих. Такая смелая клятва. А я их даже не люблю. Если я снова провалюсь, они погибнут".

  Мозолистая рука Стории скользнула в ладонь. Он взглянул ей в глаза, и увиденное заставило скрутиться желудок. "Нет, я не беспорочный защитник, не бог-хранитель. Нет, не гляди так". - Идем, - бросил он резко.

  Она ощущала, как растет сила, она послала чувства пробираться сквозь каменистую почву, по сырым пескам на местах погребенных потоков. Снова и снова она касалась знаков избранных своих детей, Имассов, и даже Эрес'алов, что жили во времена до Имассов. И слышала отзвуки их голосов, песни, отданные древним ветрам на берегах пропавших рек, за боками холмов, давно стертых и съеденных веками.

  Да, их орудия грубы, из плохого камня - но это не важно. Они жили здесь; они бродили по этим землям. "И так будет снова. Онос Т'оолан, ты не хочешь понять, чего я требую от тебя и твоего рода. Серебряная Лиса увела столь многих прочь, далеко за пределы моей хватки; но, Первый Меч, те, что пошли за тобой, познают спасение.

  Не слушай призывы Первого Трона - она может быть дочерью Императора, она может стоять в тени тайн, но ее власть над тобой иллюзорна. Тебя побуждает повиноваться пятно Логроса, безумие отчаявшегося. Да, ты склонился перед Троном, как и другие, но Император мертв. Мертв!

  Слушай меня, Онос Т'оолан! Поверни народ - на выбранном пути вас уничтожат. Найди меня и давай положим конец войне воли. Первый Меч, погляди моими глазами: у меня твой сын.

  У меня твой сын".

  Однако он по-прежнему отталкивает ее, собственная воля вьется и кружится над ним, горя силой Телланна. Она пыталась пробиться, но эта сила ее отторгла."Проклятый глупец! У меня твой сын!"

  Она зарычала, оглянулась на плетущихся по следу смертных."А как насчет дочерей, Онос? Мне им глотки перерезать? Это тебя приведет? Как ты смеешь отвергать меня?! Отвечай!"

  Слышно только бормотание ветра.

  "Или бросить их? Найти тебя самой? Скажи, твоя сила сумеет отбить дракона?

  Я приду к тебе, Первый Меч, в гневном пламени Теласа..."

  "Повреди им, Олар Этиль, и тысяча миров огня Теласа не уберегут тебя от меня".

  Она засмеялась. - Ага, заговорил.

  "Неужели?"

  Гадающая по костям злобно зашипела. - Ты? Изыди, одноглазый труп! Вернись к жалкой армии бесполезных солдат!

  "Протягивай же свои чувства, Олар Этиль, но никто не скажет, что ты можешь найти. Считай это предупреждением. Ты вовсе не одна в этой стране. Крылья веют во тьме, утренний холод блестит тысячью глаз в каждой капле росы. По ветру несутся запахи и соки, дыхание льда..."

  - О, потише! Я вижу, куда ты клонишь. Думаешь, я не могу стать незаметной?

  "Ты даже от меня, одноглазого трупа, не скрылась".

  - Чем дольше ты тут держишься, - сказала она, - тем больше сущности теряешь. Это мое предупреждение тебе. Ты распадаешься, Тук Анастер. Понял? Ты распадаешься.

  "Я удержусь, сколько будет нужно".

  - Чтобы сделать что?

  "Что нужно".

  Ее воле оказалось легко проскользнуть мимо него, грохоча горным потопом. Бурля как вода, как огонь. Она осадит Первый Меч Телланна. Пробьет барьер. Она схватит его за горло...

  Впереди на равнине, поперек ее пути, строй солдат, молчаливых и темных. Грязные заскорузлые знамена, рваные стяги, шлемы над тощими, иссохшими лицами.

  Ее сила ударила по ним, треснула и разбилась, словно волны об утес. Олар Этиль ощутила, как дрогнул разум. Ее ошеломила воля этих выходцев, самочинно завладевших Троном Смерти. Когда она отшатнулась, один всадник выехал из строя.

  Седина в бороде была закаленным железом, глаза блестели камнем. Натянув поводья, он склонился в седле. - Ты забрела в чужие земли, Гадающая.

  - Ты смеешь бросать мне вызов?

  - Где угодно, когда угодно.

  - Он мой!

  - Олар Этиль, - сказал солдат, вытаскивая меч, - споря со смертью, всегда проигрываешь.

  Визжа от ярости, она сбежала.

  Ливень подошел и встал рядом с коленопреклоненной тварью. - Ты нас чуть не оглушила, - сказал он. - Что случилось?

  Она не спеша выпрямилась и хлестнула рукой ему по груди. Ливень полетел, тяжело ударился о почву; он не мог дышать.

  Олар Этиль встала над ним и протянула руку, сжав горло. Вздернула, придвинула уродливое лицо; в дырах глаз огнями плескалась ярость. - Если я убью их здесь и сейчас, - проскрипела она, - какая польза от тебя? Говори, щенок, зачем ты нужен?

  Он тяжело вздохнул, пытаясь опомниться. Карга с рычанием оттолкнула его. - Не насмехайся надо мной, овл.

  Ливень зашатался, упал на колено.

  Рядом хихикали две рептилии-скелета.

  Стория подбежала сбоку. - Не надо, - умоляла она, заливаясь слезами. - Не надо, пожалуйста. Не бросай нас!

  Он качал головой. Горло слишком болело, чтобы говорить.

  Кобыла подошла и уткнулась носом в плечо. "Духи подземные..."

  Уже давно он полностью высвободил силу Телланна, усилием таща садок за собой - с каждым тяжелым, скрипучим шагом. В омертвелом сердце садка ничто не достигает Оноса Т'оолана; даже яростные нападения Олар кажутся заглушенными, мутная злоба почти не различима за множественными слоями воли Первого Меча.

  Он вспоминал пустыню, солончак в круге камней. Ряды были неровными. Многие кланы смогли выставить всего одного воина тем тихим, холодным утром. Он стоял перед Логросом, лишенный рода, и удерживали его лишь ремни долга, спутанная паутина преданности. Он ведь Первый Меч!

  Последний Джагут одхана выслежен и зарублен. Пришло время вернуться в Малазанскую Империю, к Императору, усевшемуся на Первый Трон. Онос Т'оолан знал, что вскоре снова встанет рядом с Дассемом Альтором, своей смертной тенью. Тот выбрал для себя - и кружка ближайших друзей - титул Первого Меча. Пророческое вдохновение, не иначе - скоро все они будут мертвы, как сам Онос Т'оолан, как любой Т'лан Имасс. А если не мертвы, так... разрушены.

  Но тут Логрос воздел руку, скрюченные пальцы почти уткнулись в Оноса. "Ты прежде был Первым Мечом", сказал он. "Вернувшись в империю смертных, мы присягнем Дассему Альтору. Теперь он наследует твой титул. Ты же сложишь звание Первого Меча".

  Онос Т'оолан поразмыслил. Сложить звание? Разрубить обеты? Рассечь узлы магии? "Вновь познать свободу?" "Он смертный, Логрос. Он не знает, что берет на себя вместе с титулом".

  "Служением", отозвался Логрос, "Т'лан Имассы освятят его..."

  "Хотите сделать его богом?"

  "Мы воины. Наше благословение..."

  "ПРОКЛЯНЕТ ЕГО В ВЕЧНОСТИ!"

  "Онос Т'оолан, ты нам не нужен".

  "Ты вообразил", - он помнил тембр своего голоса, кипящее негодование и ужас перед тем, что задумал Логрос сделать со смертным человеком, с тем, кто обречен встретить смерть. "А мы ее не видели, мы всегда бежим от момента встречи - Логрос, через него Владыка Смерти ударит по Т'лан Имассам. Худ заставит его платить за наше преступление, за нашу дерзость..." - "Ты вообразил", сказал он тогда, "что твое благословение отличается от проклятия? Ты сделаешь из него бога тоски, неудачи, бога с лицом обреченного на плач и горестную гримасу..."

  "Онос Т'оолан, мы изгоняем тебя".

  "Я поговорю с Дассемом Альтором".

  "Ты не понимаешь. Слишком поздно".

  "Слишком поздно".

  Адъюнкт Лорн думала, что союз Малазанской Империи с Т'лан Имассами Логроса разбила смерть императора. Она ошибалась. "Ты должна была винить пролитие крови Дассема Альтора, не Келланведа. Хотя ни тот, ни другой не был убит, только один принял губительный поцелуй Худа. Только один предстал перед самим Худом и осознал, какую жуткую вещь сделал с ним Логрос.

  Говорят, что Худ стал его покровителем. Говорят, что Альтор поклялся служить Владыке Смерти. Говорят, что Худ предал его. Они ничего не понимают. Дассем и его дочь - они были ножами Худа, брошенными в нас. Каково это - быть оружием бога?

  Где ты сейчас, Логрос? Чувствуешь меня, так яростно возвращенного? Мой наследник - твое "избранное дитя" - отверг роль. Отныне его шаги возвещают о трагедии. Ты сделал его Богом Слез, и теперь, когда Худа нет, он станет охотиться на следующего. На того, кто изменил его. Дрожишь, Логрос? Дассем идет за тобой. Идет за тобой".

  Нет, до Оноса Т'оолана не дотянуться миру. Ни трепетанию боли, ни содроганию горя. Ему неведома ярость. Он защищен от любого предательства, как и все, кого он любил смертным некогда сердцем. У него нет желания мстить; у него нет надежды на спасение.

  "Я Первый Меч. Я оружие безбожных, и в тот день, когда меня извлекут из ножен, вы лишитесь снов. Логрос, глупец, ты думал, что ты и прочие Т'лан Имассы защищены от гибельного лобзания нового бога? Спроси Крона. И Серебряную Лису. Погляди на меня нынешнего. Погляди, как Олар Этиль старается вырвать меня из-под проклятия Дассема - и не может. Ты дал ему владычество, и эти цепи не разбить даже Гадающим по костям.

  Мы идем на собственное истребление. Первый Меч разорван надвое, одна половина смертная и жестокая в отрицании, вторая - бессмертная и еще более жестокая. Радуйся, что меня не нашел Дассем. Радуйся, что он сам избирает путь и окажется далеко не там, где буду я.

  Вот мой секрет. Слушай внимательно. Оружие безбожных не нуждается в руке владельца. Оружие безбожных само собой владеет. Оно лишено страха. Оно лишено вины и равнодушно к справедливости. Оно много чем бывает, но оно никогда не бывает лжецом. Оно убивает не во имя высших сил, не ради воздаяния. Оно не станет прятать жестокость в тряпицу рвения, оправдывающего и прощающего убийцу.

  Вот почему оно - самое ужасное оружие".

  Никто до него не дотянется, но сам он чувствует, как сила сочится, излучается волнами - и дрожит весь мир. Он больше не желает прятаться. Ему уже не интересны стратегии обмана.

  Пусть враги его найдут. Пусть познают его гнев.

  Не лучше ли вот так? Не приятнее ли так, чем в пламени ярости? Телланну не нужны злые пожары, пожирающие землю и затмевающие небеса. Телланн способен таиться а единой искре, мерцать еле заметной точкой в душе уголька. Он способен скрыться в терпении воина, неуязвимого для сомнений, облаченного в латы чистой праведности.

  И если праведность воссияет, испепеляя всех, кто на нее посягнул... что же, разве это не справедливо?

  Улаг Тогтиль склонился под приступом мыслей Первого Меча, под разрывающим потоком блистающего ужаса. Он ощущал волны тоски, извергаемой собратьями-воинами, он новорожденным угрем кружился в мальстриме гнева своего вождя.

  Не будут ли они истреблены? Неужели Онос Т'оолан обернется, найдя наконец место уничтожения, и увидит позади кучки праха? Его последователи сожжены им самим. "Или это нас закалит? Переплавит в то самое "оружие безбожных?""

  Мы чуем тебя, Олар Этиль, и тоже отвергаем тебя и твои посулы. Наше время ушло. Первый Меч понял. А ты - нет.

  Иди прочь. Слишком ужасна кровь, которой ты требуешь от мира, и пролить ее - даровать последнее подкрепление теме трагедии, жуткому проклятию смертного по имени Дассем Альтор.

  Логрос, найди я тебя сейчас - разорву по суставам. Выверну череп, пока не треснет шея. Сожгу твой череп в самой глубокой и темной яме, чтобы ты созерцал лишь вечность распада.

  Да, теперь мы понимаем Первого Меча.

  Понимаем - и это невыносимо".

  Рюсталле Эв стремилась быть рядом с Улагом. Ей нужна его сила. Первый Меч пожирает себя, его мысли - и зияющие, лязгающие челюсти, и обгрызенный, окровавленный хвост. Он огненная змея, неумолимо катящаяся колесом. Течение подхватило воинов; они шатаются, ослепнув в потопе жуткой власти.

  "Улаг, прошу - неужели мы не простились с оружием? Неужели мир - лишь обман?

  Первый Меч - ты поклялся разбить нас, но что это даст? Таково единственное наследие, которое сможем предложить пошедшим за нами? Мы гибнем, символы бессмысленного отрицания. Короли продолжат попирать землю, рабы будут гнуться в цепях, охотники охотиться, а жертвы - гибнуть. Матери зарыдают по детям... Первый Меч, неужели тебе больше нечего нам дать?"

  Но Онос Т'оолан даже не думает о страхах последователей. Он даже не слушает их, уцепившись за жалкую игру в неумолимость. В этом безумном недоверии, в абсурде отстраненности он не ощутит ничего.

  "Но мы идем следом. Ничего иного не остается".

  Она споткнулась. Улаг протянул руку, помогая ей.

  - Улаг?

  - Держись, Рюсталле Эв. Найди что-то. Воспоминание, на которое можно опереться. Время радости или любви. Когда приходит миг... - он помедлил, словно сражаясь со словами, - когда приходит время и ты падаешь на колени, когда мир отворачивается, когда ты падаешь в себя, падаешь и падаешь... найди свой миг, свой сон о мире.

  - Нет такого, - шепнула она. - Помню лишь горе.

  - Ищи, - зашипел он. - Ты должна!

  - Он желает увидеть нас уничтоженными, и лишь о таком мире я ныне мечтаю.

  Она видела, как Улаг отворачивается, и вновь исполнилась тоски. "Видите нас? Мы Т"лан Имассы. Мы слава бессмертия. Когда придет забвение, я поцелую его. Увижу себя несущейся в бездну по реке слез. По реке слез..."

  Грантл шел по следу, превосходящему всякое воображение, огибал отвесные утесы, завалы острых камней и разбитые валуны. В этом мире сна воздух горяч, пахнет солеными болотами и обширными лугами. Это след мертвого и умирающего, след сжатых челюстей и мускулов, напряженных сильнее стальных обручей. След израненных о камни лап. Глубокий и теплый миазм, связавший умы загнанных жертв, наполняет воздух, и воздух кажется дыханием духов, навсегда пойманных предсмертной мукой.

  Он добрался до пещеры, помедлил, подняв голову и принюхиваясь.

  Хотя всё это было очень давно, поколения наложились на поколения, и череда событий обречена повторяться снова и снова, во веки веков.

  Иллюзия, это понятно. Последний гигантский кот, затащивший в пещеру добычу, стал прахом и костями, и столетия разметали их - не найти даже запаха. Леопард, тигр, пещерный лев - какая разница, если проклятая тварь мертва. Цикл охот, размножения и старения давно прерван.

  Он вошел в пещеру, отлично зная, что должен увидеть.

  Кости. Обгрызенные черепа. Черепа Эрес'алов и других обезьян, там и тут люди - ребенок, женщина. Свидетельства времен, когда будущие тираны мира были лишь боязливой добычей, широко раскрывали глаза, заметив блеск кошачьего зрачка в темноте. Они падали под дикими ударами клыков и когтей. Висели - сломаны шеи - в челюстях великолепных пятнистых бестий, правителей мира.

  Тирания была лишь намеком глаз, и солнце каждый день всходило над невежественным миром. Как это, должно быть, было сладко.

  Грантл фыркнул. "Не удивляюсь, что ты забыл всё, Трейк. Не удивляюсь, что ты не был готов к божественности. В джунглях древних дней богами были тигры. Пока не пришли новые боги. Они были кровожаднее всяких тигров, и ныне джунгли безмолвны".

  Он знал: этой ночью в пещере он увидит сны об охоте, идеальном загоне идеальной добычи. Будет волочить жертву по тропе в укрытие, подальше от гиен и шакалов.

  В качестве сна не так плохо. Пока это сон. "Черная шерсть, кровь в моей пасти..."

  Он нашел его за стенами мертвого города. Стоит на коленях в дорожной пыли, собирает остатки старого битого горшка, хотя тут не один горшок - сотни. Паническое бегство, дым и пламя вздымаются, черня известняковые утесы, скрывавшие город - мелькание испуганных лиц, словно шелуха и мусор в реке... Всё распадается, все гибнет.

  Он пытался сложить черепки воедино; когда Маппо подошел, он поднял голову и глянул - мельком - прежде чем вернуться к работе. - Добрый господин, - сказал он, пальцем беспрестанно передвигая осколки туда и сюда, меняя порядок, отыскивая узор. - Добрый господин, у вас случайно не найдется клея?

  Ярость ушла, а с ней и память. Икарий стоял спиной к разрушенному им городу.

  Вздохнув, Маппо опустил тяжелый мешок и присел на корточки. - Слишком сильно разбито, - сказал он, - чтобы чинить. Потребуются недели, а то и месяцы.

  - Но время у меня есть.

  Маппо вздрогнул, отвел глаза - не на город, где плащовки облепили окна прислонившихся к стенам утесов зданий, где полотнища копоти пятнали камни, словно ведущие в ночь прорези. Не на город с узкими улицами, полными мусора и тел - ризаны кишат на холодной, уже гниющей плоти, бхок'аралы лезут вниз, лизать темные пятна ради соли и собирать свертки одежды, чтобы строить гнезда. И не на ворота с выбитыми створками, с кучами мертвых солдат, раздувающихся в доспехах на дневной жаре.

  Он смотрел на юг, в сторону старых караванных стоянок, отмеченных лишь низкими каменными фундаментами, коралями для овец и коз. Никогда больше торговцы пустыни не приедут в это место; никогда больше купцы из далеких городов не будут искать знаменитых Червленых шелков Шикимеша.

  - Думаю, друг, - начал Маппо и покачал головой. - Лишь вчера ты говорил о странствиях. На север, говорил ты, к побережью.

  Икарий поднял голову, нахмурился: - Я?

  - Искать таноанцев, Странников Духа. Рассказывают, что они хранят древние записи самой Первой Империи.

  - Да, - закивал Икарий. - Я тоже слышал такие рассказы. Подумай об их тайных знаниях! Скажи, как думаешь - жрецы допустят меня в библиотеки? Так много мне нужно узнать... неужели они помешают? Как думаешь, друг, они будут благосклонны? Добры ко мне?

  Маппо внимательно изучал черепки на дороге. - Говорят, таноанцы весьма мудры. Не могу вообразить, Икарий, чтобы они закрыли перед тобой двери.

  - Хорошо. Это хорошо.

  Трелль поскреб обросшую челюсть. - Итак, Икарий и Маппо вновь бредут по пустошам, к берегу, чтобы нанять корабль до острова - дома Странников Духа.

  - Икарий и Маппо, - повторил Джаг и улыбнулся: - Маппо, друг мой, день кажется весьма многообещающим. Не так ли?

  - Я наберу воды из караванных колодцев, и мы выйдем в путь.

  - Вода. Да, я так хочу смыть грязь - кажется, я купался в грязи.

  - Вчера вечером ты упал в ручей.

  - Именно, Маппо. Какой я неуклюжий. - Он не спеша встал, собрав в ладонях десятка два черепков. - Видишь прекрасную глазурь? Словно само небо - эти сосуды должны были быть великолепными. Какая потеря, когда лопаются чудесные сосуды. Не правда ли?

  - Да, Икарий, ужасная потеря.

  - Маппо. - Он поднял глаза, полные тоски. - Думаю, в городе что-то случилось. Умерли тысячи - тысячи мертвецов в городе. Верно?

  - Да, Икарий, весьма трагический конец.

  - Что за ужасное проклятие тут побывало?

  Маппо покачал головой.

  Икарий смотрел на черепки в руках. - Если бы я смог сложить их воедино, так и сделал бы. Ты ведь знаешь? Ты понимаешь... скажи, что понимаешь!

  - Да, друг.

  - Взять сломанное. Исправить.

  - Да, - шепнул Маппо.

  - Неужели всё должно ломаться?

  - Нет, Икарий, не всё.

  - Не всё? Что же не сломается под конец? Скажи, Маппо.

  - Ну, - выдавил улыбку Трелль, - не надо искать далеко. Разве мы не друзья, Икарий? Разве не всегда мы были друзьями?

  Внезапный свет озарил серые глаза Джага. - Помочь с водой?

  - Хотелось бы.

  Икарий смотрел на черепки и колебался.

  Маппо покачал мешок. - Сюда, если хочешь. Попытаемся исправить потом.

  - Но на дороге есть еще - я хотел бы...

  - Оставь воду мне, Икарий. Если хочешь, набей в мешок столько, сколько сумеешь собрать.

  - Но вес... нет, друг, думаю, моя одержимость окажется слишком тяжкой ношей.

  - Насчет этого не тревожься, друг. Давай. Я вскоре вернусь.

  - Уверен?

  - Давай.

  Улыбнувшись, Икарий снова встал на колени. Взор упал на меч, лежавший на краю тропы в нескольких шагах. Маппо видел, как спутник хмурится.

  - Я счистил с него грязь ночью, - произнес он.

  - А. Очень благородно, друг.

  "Шикимеш и его Червленый шелк. Эпоху назад, тысячу неправд назад. И одна большая ложь. Насчет нерушимой дружбы". Он сидел в темноте, окружив себя кольцом сдвинутых валунов - старый обычай Треллей - и открыв проход на восток, откуда придет солнце. В руках была дюжина или чуть больше таких пыльных, бледно-голубых черепков.

  "Мы так и не занялись их складыванием. Он забыл к полудню, я не пытался напоминать - и разве это не было моей задачей? Питать его лишь теми воспоминаниями, которые сочту полезными, а прочие морить голодом, пока не пропадут.

  Стоя в тот день на коленях, он был так похож на ребенка, разложившего все игрушки в ожидании кого-то вроде меня. До меня он был доволен компанией игрушек. Разве не драгоценный дар? Разве дети - не чудо? То, как они строят себе миры и живут в них, находя радость в самой жизни?

  Кто посмел бы помешать? Кто готов сокрушить, раздавить такое чудо?

  Я найду тебя стоящим в пыли, Икарий? Найду тебя гадающим над обломками? Мы будем говорить о священных библиотеках и тайных историях?

  Сядем и будем склеивать горшок?"

  Маппо бережно вернул обломки в мешок. Лег, поместив голову в прогалину между камнями, и попытался заснуть.

  Финт оглядела местность. - Они разделились, - заявила она. - Одна армия пошла на восток, но этот след более узкий. - Она указала на юго-восток. - Две, а то и три силы - большие - пошли тем путем. Итак, перед нами выбор. - Она встала лицом к спутникам, устремила взор на Чудную Наперстянку.

  Юная женщина, казалось, состарилась на десятки лет после смерти Джулы. Она стояла, явно мучимая болью; подошвы были стерты, потрескались и сочились сукровицей. "Как и мои". - Ну? Ты сказала, та сила... там, где-то. Говори, за какой армией следовать.

  Наперстянка встряхнулась. - Если там армии, там должна быть война.

  - Да, была битва. Мы нашли остатки. Но, возможно, это была единственная битва. Возможно, войне конец и все пошли по домам.

  - Я о том, зачем нам идти хоть за кем из них?

  - Потому что мы умираем от голода и жажды...

  Глаза юной женщины сверкнули: - Я делаю всё, что могу!

  Финт сказала: - Знаю, но этого недостаточно, Чудная. Если мы кого-нибудь не отыщем, нам конец.

  - Значит, на восток... хотя... стой. - Колдунья колебалась.

  - Давай скорей, - пробурчала Финт.

  - На том пути что-то ужасное. Я... я не хочу подходить ближе. Тянусь, потом улетаю - не знаю почему. Ничего не знаю!

  Амба смотрел на нее, словно изучал непонятный кусок древесины или сломанного идола. Казалось, он готов выблевать себе под ноги.

  Финт провела рукой по сальным волосам. Отросли, но ей это нравится. Всё что угодно для защиты от адской жары. Боль в груди стала постоянной спутницей. Она мечтала напиться. Упасть одурелой в каком-нибудь переулке, в жалкой комнате кабака. Исчезнуть для себя самой. Хотя бы ночь, одна ночь. "И встать в новом теле, в новом мире. С Полнейшей Терпимостью, живой и сидящей рядом. Без враждующих богов и мечей во лбах". - Как насчет юго-востока, Колдунья? Тоже дурное чувство?

  Наперстянка покачала головой, пожала плечами.

  - И что это должно значить?! - раздраженно закричала Финт. - Так же плохо, как на юге, или нет?

  - Нет... хотя...

  - Хотя что?!

  - Вкус крови! Там! Но как так? Сплошная кровь!

  - Они ее льют или пьют?

  Наперстянка смотрела на Финт как на сумасшедшую. "Боги, может, я взаправду свихнулась. Такие вопросы..." - Какой путь скорее нас убьет?

  Глубокий прерывистый вздох. - Восток. Та армия... они скоро погибнут.

  - От чего? - потребовала Финт.

  - Не знаю... может, от жажды. Да, жажда. - Глаза расширились. - Там нет воды, совсем нет - вижу почву, блестящую, ослепляющую, острую как лезвия кинжалов. И кости - бесконечные поля костей. Вижу мужчин и женщин, сводимых с ума жарой. Вижу детей - о боги! - они идут словно кошмары, словно свидетельства всех наших преступлений. - Она взвыла, коротко и страшно, спрятав лицо в ладонях, пошатнулась и упала бы, если бы не Амба. Он подскочил, принимая ее тяжесть. Женщина повернулась, спрятавшись в объятиях. Амба, задрав подбородок, смотрел на Финт, и улыбка его была устрашающей.

  "Безумие? Поздно, Чудная - и благодари богов, что не видела того, что видели мы". Содрогнувшись, Финт повернулась к юго-востоку. - Значит, нам туда."Дети. Не напоминай. Иные преступления врезаются в кости слишком глубоко. Нет, не напоминай".

  Она мысленно видела Полушу с искаженным ухмылкой лицом. "Наконец", пробормотала та, "решение. Держись его, Финт".

  Финт кивнула Амбе, приглашая вести ведьму, и пошла, привычно покачиваясь и хромая."Если они ушли слишком далеко, мы не догоним. Если бы было больше... крови. Мы пролили бы ее или выпили".

  Она гадала об армиях, что впереди: кто они, ради Худа, и зачем пришли в Пустоши - только ради глупой битвы? Почему потом разделились? "Ах вы бедные глупцы, идущие на восток. Один взгляд на то, что у вас впереди, лишил ее рассудка. Умоляю - вернитесь, прежде чем множество жизней лягут в бесплодную почву.

  К чему бы вы ни шли, оно того не стоит. Ничего в мире того не стоит, и вам придется изрядно потрудиться, разубеждая меня".

  Услышав кряхтение, она оглянулась. Амби нес Чудную Наперстянку на руках, улыбка на лице стала застывшей гримасой лживого торжества, словно, осуществив желание сердца, он заставлял себя чувствовать полнейшее удовлетворение. Голова Наперстянки болталась на его локте, веки были сомкнуты, рот полуоткрыт.

  - Что с ней такое?

  Амба сказал: - Выпал винт, Финт.

  - Заткнись, говенная кучка.

  Десять тысяч меховых спин, черных, серебряных и серых, тела тощие и длинные. Словно железные мечи, десять тысяч железных мечей. Они мелькали перед глазами Сеток, они размывались точеными гребнями волн сердитого моря. Ее тащило, несло к утесам и рифам, на выставленные клыки гнилого камня.

  Ветер выл в уши, ревел вокруг и внутри, дрожал громом в каждой косточке ее существа. Она чувствовала, как звери вылетают на берег, как ярость атакует бесчувственные скалы и все жестокие законы, удерживающие мир на месте. Они скалили зубы небесам, кусали и грызли копья - лучи света в прорехах туч. Они выли против наступления ночи и охотились, загоняя свою же бездумную дикость.

  "Мы то, что мы есть, и вставать против такого врага, что выбрали мы - бесполезно.

  Кто будет биться за нас? Кто оскалит губы, показывая клинки острого железа?"

  Утесы впереди дрожали от натиска - ее несло все ближе... "Зимние Волки, видите меня? Благой Лорд, гордая Леди, это ваши призывы? В той разбитой стене таится пещера? А внутри - Оплот Тронов?

  Несется по ветру запах, заставляющий волосы встать дыбом, посылающий потоки холода по венам людей. Следы пересекают тропу, тайные проходы под пологом леса. Мыши плясали на слежавшихся листьях за миг до нашего появления, но мы ослепли ко всему.

  Все пространства, сделанные нашими огнями и орудиями, нашими топорами и плугами, мы должны заполнять потным, горьким потоком гордыни. В нами сотворенных пустошах мы велим себе стоять в позе торжествующих победителей.

  Троны Дикости, троны костей, кож и мертвых глаз. Высоки как горы эти Звериные Троны.

  Кто нападает на нас? Кто охотится на нас? Кто режет нас?

  Все и каждый".

  Она видела рваные расселины. Гибель, как оказалось, может прийти благословением. Несущий ее жар зверей сладок, словно поцелуй любимого, нежные объятия, посул спасения. "Я Дестриант Волков. Я держу в груди души всех убитых зверей этого и всех прочих миров.

  Но я не смогу держать их вечно.

  Нужен меч. Нужно избавление.

  Избавление, да, и меч. Десять тысяч железных мечей. Во имя Зимних Волков, во имя Вольности".

  Сестра Равная шла по безжизненным пескам далеко к югу от Шпиля, далеко от чужих глаз. Некогда он мечтала о мире. Она жила в королевстве, в котором мало кто задавал вопросы, и в этом было удобство. Если возникала причина достаточно весомая, чтобы посвятить ей жизнь... это становилось путешествием от рождения до смерти. И это не вызывало сопротивления. Нет ничего, чтобы подхлестнуть тревогу, ничего, чтобы страдать от боли или доставлять боль. Хотя Форкрул Ассейлы давно утратили бога, они издавна страдали от горя, от жестокого конца своего бога - убийства, за которое не получить прощения. Однако она хранила в гавани детской души надежду, что можно сделать нового бога. Сложить, как набор из костей, волглой глины мышц, гладкой кожи: придать форму, наделить жизнью своих любящих рук. Это божество она называла бы Гармонией.

  В мире ее бога жизнь не требовала бы смерти. Не было бы нужды убивать ради еды. Злая судьба и несчастные случайности не уносили бы из жизни прежде времени, леса и равнины кишели бы животными, небеса птицами, моря, реки и озера рыбой.

  Желания детей - хрупкая штука, и она успела познать, что ни одно не выживает в суровом, горьком равнодушии взросления, среди его императивов: шагай с каменными глазами за лукавыми благами богатств или хотя бы за раздувшейся блажью удовольствий! Добродетели сменили форму; глина затвердела камнем, взрослые взяли оружие и убили друг друга. В новом, взрослом мире она не находила места для покоя - совсем не находила.

   Она помнила, как вышла с корабля в город, в толпу кричащих людей с испуганными глазами. Со всех сторон видела она их, усталых солдат, ведущих непрестанную войну с демонами реальными и воображаемыми. Они сражались за положение, за достоинство, они дрались за то, чтобы лишить положения и достоинства соседей, супругов, родичей. На деле только необходимость борьбы удерживала от распада семьи, общины, провинции и королевства, хрустящие от страха и отчаяния, громоздящие баррикады против неведомого, странного и пугающего.

  Форкрул Ассейлы были правы, разбив их. Будет мир, но установление мира требует осуждения и кары. Народ Колансе и южных стран нужно вернуть в состояние детства и переделать заново. Они не смогут и не захотят сделать это сами - слишком много помех. Так всегда бывает.

  К несчастью, поддержание необходимого баланса заставило умереть тысячи; но если альтернатива - смерть ВСЕХ, кто станет оспаривать сделанный выбор? Население разоряли, тщательно прореживали. Целые регионы лежали в руинах, не оставалось ни одного человека, чтобы исцелить землю. Тех, кому дозволили жить, заставляли найти новый путь жизни под неумолимым руководством Форкрул Ассейлов.

  Будь это пределом планов исправления, Равная была бы удовлетворена. Нужно сделать всё управляемым, нужно вернуть равновесие; возможно, тогда родился бы новый бог, дитя трезвой веры в реальность и весьма реальных ограничений, дитя честной скромности и жажды покоя. Вера захватила бы мир, несомая Чистыми и водразами.

  "Если бы не Сердце, если бы не кулак мучений в глуби гавани. Вся его сила, такая сырая, такая чуждая, такая совершенно-отрицательная. Наш бог был убит, но мы нашли путь мщения - На"рхук, сбросивших цепи и жаждущих крови былых хозяев. Столь многое было уже в пределах досягаемости.

  Если бы не Сердце, так воспламеняющее Почтенную, Безмятежного и других старейшин, так отравляющее их души. Равновесие не может быть совершенным - мы все это знаем - но теперь новое решение засияло слишком ярко, ослепляя их ко всему иному. Врата, вырванные у К'чайн Че'малле, очищенные от гнусного древнего проклятия. Аграст Корвалайн, вернувшийся к Форкрул Ассейлам... Через его врата - и с силой Сердца - мы могли бы воскресить своего бога.

  Могли бы снова стать детьми.

  "Жертвы? О да, но всё ценное требует жертв. Равновесие? Что ж, мы избавимся от силы, вечно пытающейся разрушить равновесие - от человечества.

  Наш ответ - уничтожение. Чистка должна стать абсолютной. Чистка должна истребить целые виды.

  Вздымайте Сердце! Держите высоко, чтобы ужасное биение слышали все! Против бесчинств человечества... думали, мы не найдем союзников?"

  Союзники. Да, Почтенная, мы нашли союзников.

  И я говорю себе, что вижу в будущем мир - мир своего детства, мир гармонии, покой молчаливого мира. Все, что нужно - немного крови. Немного крови.

  Но ты, Сестра Почтенная... я смотрю в древние твои глаза и вижу, что алчность союзников заразительна. Тисте Лиосан, Элайнты, Повелитель и Повелительница Оплота Зверя - однако все они мечтают об анархии, хаосе, конце Века Богов и Века Людей. Как ты, жаждут крови, но не малой крови. Нет. Океанов, океанов крови.

  Сестра Почтенная, мы свергнем тебя, когда придет время. Тишина нашла оружие, оружие, что покончит с твоими безумными амбициями".

  Шаги шелестели по песку, но в воображении земля тряслась от ее поступи. Солнце яростно обжигало белое лицо, но жар мыслей был сильнее. И голоса с пляжа, не так далеко, должны были казаться ничтожными перед ее непреклонностью - но она нашла в них... надежду.

  - Равновесие, - пробормотала она. - Сестра Почтенная, ты вынудила нас. Мы обязаны противостоять твоим крайностям. Тишина нашла оружие. Покажи безумие своей ярости, нам найдется чем ответить. Мы сильнее.

  Правду говоря, ей не интересна судьба человечества. Если оно погибнет, да будет так. Нет, что важно здесь, сейчас и в будущем - это принцип. "Равновесие имеет вечного врага, и его зовут дерзостью. Ты забыла, Сестра Почтенная, и нам выпало тебе напомнить. Так и сделаем".

  Она взошла на высокую осыпь над берегом. Внизу, в пятнадцати шагах, собралось с дюжину людей. Кажется, они спорят. В заливе виднеется судно; его загадочные обводы заставили Равную продрогнуть. "Джагутское. Глупцы!"

  Она двинулась вниз.

  Первые заметившие ее мореходы закричали. Блеснуло оружие, люди вдруг помчались навстречу.

  - Я хочу говорить...

  Сабля мелькнула у лица. Она уклонилась, поймала запястье и вывернула; затрещали кости. Человек завыл, она подошла ближе, вцепилась пальцами в горло. Кровь брызнула из раскрытого рта, глаза выпучились... человек упал. Удар ножом в область желудка. Она втянула сочленение грудины, избегнув атаки. Выбросила руку, раздавив лоб женщины, словно пустое яйцо.

  Другая сабля коснулась левого плеча, отскочив, словно от мореного дерева. Равная с шипением развернулась. Два быстрых удара сломали человечью шею. Он оскалилась, рванувшись. Тела завертелись в цепких руках. Вопли оглушали...

  И тут уцелевшие побежали по берегу, бросая оружие. Вдали, у самой воды, она заметила еще четверых. Мужчину и трех женщин. Равная пошла к ним.

  Магия вырвалась из самой низенькой из женщин. Волна обжигающего холода врезалась в Форкрул Ассейлу, заставив отступить на шаг.

  Вторая женщина быстро приближалась, держа два метательных топора.

  "Сладчайший поцелуй Бездны, они все самоубийцы?" - Прекратите нападение!

  Топор полетел прямо в нее. Она ускользнула и охнула: второй топор угодил в грудь, железное лезвие застряло в кости. По телу пронеслась мучительная боль. Вторая волна Омтозе Феллака воздела ее над песком, отбросила на пять шагов. Равная тяжело ударилась спиной, перекатилась и вскочила на ноги. Кости грудины сокращались, выталкивая лезвие топора. Она выпрямилась вовремя, чтобы отразить новое нападение воинственной женщины.

  Длинные ножи, размытые свистящие лезвия.

  Равная блокировала выпады, но вынуждена была отступать шаг за шагом.

  Она пробудила голос. - СТОЯТЬ!

  Женщина пошатнулась, но с рычанием возобновила натиск.

  - ПРЕКРАТИТЬ!

  Кровь брызнула из носа. Кровь залила глаза. Нападавшая споткнулась, но вновь подняла оружие.

  Зарычав, Равная подскочила ближе и ударила женщину так сильно, чтобы свернуть шею. Она упала грудой. Воительница Форкрул Ассейлов встала над телом, замышляя толчком ноги раздавить горло.

  Стрела скользнула по виску, оставив царапину. - ПРЕКРАТИТЬ АТАКИ!

  Женщина у ног застонала и попыталась встать. Разъярившись, Равная вытянула руку, схватила ее и бросила в море, на десять шагов. Наставила длинный палец на колдунью: - Я буду говорить с тобой!

  Вторая женщина закричала: - Тогда не убивай мою команду!

  Равная провела пальцем вдоль царапины на виске. Рана уже закрывалась. Она вздохнула. В груди болит, но кости срастутся, боль станет слабым зудом. - Они напали, - сказала она. - Я всего лишь защищалась. Если бы я хотела вас убить, так и сделала бы, - добавила она, осторожно приближаясь.

  - Я вижу пять тел...

  - Я же сказала, что убила бы всех, если бы хотела.

  Барахтавшаяся на мелководье женщина неуверенно встала на ноги. Равная мельком поглядела на нее: - Если нападет снова, убью. Объясни ей это. Похоже, она принадлежит тебе.

  Пухлая коротышка странным образом пошевелила пальцами. - Меня так и подмывает сорвать голову с твоих костлявых плеч. Ты явно имеешь власть над словами, Инквизитор, но во второй раз это не сработает.

  Равная прищурилась, глядя на вторую женщину. И фыркнула: - Говорят, Королевство Смерти погибло. Твой род ныне станет чумой всего мира?

  - У меня нет чумы, - возразила женщина.

  Форкрул Ассейла нахмурилась. Она дура? Зачастую, было ей известно, у таких тварей необратимо поврежден мозг.

  Стоявший рядом мужчина уставился на нее единственным глазом. - Она грит, у вас чума, каптен?

  - Нет, Красавчик, она говорит, ты идиот. Ну-ка, тише - а еще лучше, собери команду, она разбежалась кто куда, и подготовь похороны и все прочее. Иди.

  - Да, каптен. - Он замешкался и сказал хорошо слышным шепотом: - А ведь она-то сама похожа на чумную, да? Такая белая и всякие вены на руках, и...

  - Иди, Кабан. Сейчас же.

  Мужчина кивнул и захромал по пляжу.

  Равная следила за нападавшей женщиной. Та отыскивала свое оружие.

  - Инквизитор, - сказала волшебница, - мы не желаем пострадать от твоего... правосудия. Нет, мы объявляем тебя врагом.

  - Неужели слепая ненависть - единственная ваша опора? - возмутилась Равная. - Ты зовешь меня "Инквизитором", что говорит о знании некоторых местных реалий. Но это неподходящий титул. Ты решила, что все Форкрул Ассейлы - Инквизиторы, и это выдает невежество. На самом деле большинство Инквизиторов, посланных нами к здешним народам - водразы, в их венах людской крови не меньше, чем крови Ассейлов. Кстати, в их рвении мы видим довольно забавную иронию.

  - Тем не менее, - возразила волшебница, повелительным жестом подзывая служанку, - мы должны видеть в тебе врага.

  - Ты так и не поняла, верно? Ваши враги - старейшие из Чистых, жаждущие полнейшего истребления вашего рода не только на этом континенте, но по всему миру.

  - Уверена, ты понимаешь: мы противники таких стремлений, - сказала волшебница. Служанка подошла, вложила в пухлую руку молодой женщины глиняную трубку. Затянувшись, та продолжила: - Но, поскольку ты намекаешь, будто не одобряешь рвение Старейшин, мне приходится гадать: что же привело тебя сюда, ко мне?

  - Ты заключила сделку с Джагутами.

  - Они разделяют наше отвращение к вашему толку правосудия.

  Равная ответила, хмурясь: - Не могу понять, какую ценность Джагуты увидели в тебе, молодой глупышке, играющейся в опасную магию, а тем более в неупокоенной нечисти с паразитом внутри. - Она устремила взор на служанку. - На ней чары? Если так, они слишком тонки для меня. Скажи, Волшебница, она Джагут?

  - Моя служанка? Благие боги, нет!

  Глаза Равной обратились в сторону корабля на рейде. - Он там?

  - Кто?

  - Твой союзник - я хочу говорить с ним. Или с ней.

  Взвился клуб дыма. - Прошу прощения, какой союзник?

  - Где прячется Джагут? - прикрикнула Равная.

  - Ах, вижу. Ты неправильно всё поняла. Я не заключала сделок с каким-нибудь конкретным Джагутом. Я только принесла жертву кровью ради помощи Омтозе Феллака...

  Неупокоенная женщина-капитан развернулась к волшебнице: - Вы сделали что? Толчок Странника! А тот шторм? Вы не смели...

  - Необходимость, капитан Элалле. Прошу вас размышлять в молчании.

  - Я поражена, - признала Равная. - Не думала, что вы такие... тупые.

  - Шипы и камни!

  - Вы не можете заключать сделку с Омтозе Феллаком - вы не Джагуты. Нет, нужно благословение или личное вмешательство, будь ты смертный или Старший Бог. Это джагутский корабль - они не бороздят моря здешнего мира уже многие тысячи лет. Откуда он взялся?

  - Из самого Королевства Омтозе Феллак.

  - Нет, невозможно. Если Джагут не проходил в садок... нет, нет, там только лед. Но корабль создан в этом мире. Видите, какая бессмыслица?

  - Значит, не только лед.

  - Вы видели Омтозе Феллак?

  - Моя служанка, - ответила волшебница. - Она прошла во врата. Она оказалась в Омтозе Феллаке и вернулась с кораблем.

  Равная посмотрела на указанную служанку, прищурив глаза. - Опиши виденное тобою место. Прошу.

  - Просвети ее, - приказала волшебница, когда служанка заколебалась.

  Пожатие плечами. - Лес. Демоны. Овраги. Злобные обезьяны.

  - Ты не была в Омтозе Феллаке, - заявила Равная. - Твои врата открылись в иной мир, иной садок.

  - Хватит чепухи, - сварливо сказала капитан, скрестив руки на груди. - Форкрул Ассейла прибыла для переговоров. Она желает предать своих старейшин. Очевидно, ей нужны союзники, хотя почему она искала именно нас - остается загадкой. Она ведь ничего не знала о вашей связи с Омтозе Феллаком, Принцесса. Если ваши колдовские способности не заставляют трепетать самих богов... признаюсь, что испытываю большие затруднения. Как понять, что ей от вас нужно?

  Равная вздохнула. - Мы ощутили касание Старшего Садка, но не смогли определить, какого именно.

  - Значит, тебя послали Старейшины Чистых?

  - Нет, те, что остаются у Шпиля, слепы к дальним силам. Говоря "мы", я имею в виду себя и своих товарищей; мы много раз странствовали за пределы источаемой Шпилем силы, иначе не сумели бы распознать... вторжение.

  - И теперь желаете выковать некий союз, - сказала капитан.

  - Вы ищете Шпиль и то, что лежит на алтаре...

  - Не совсем, - вмешалась волшебница и прервалась, энергично затянувшись трубкой. - Мы ищем способ помешать тому, что вы планируете.

  - И каким образом вы намерены этого добиться?

  - Думаю, подойдет уже употребленный термин: союзники.

  - Если вы - и ваши союзники - желаете иметь надежду на успех, вам понадобится наша помощь.

  - Но мы ведь тебе не доверяем, - сказала капитан.

  - Теряем время, - ответила Равная. - Теперь я буду говорить только с Джагутом.

  - Тут нет ни одного, - сказала волшебница из-за дымовой завесы.

  - Тогда он или она прячется даже от тебя. Открой врата, Принцесса - те, что делала для служанки. Присутствие весьма близкое, я его чувствую. Я почувствовала его в тот самый миг, когда ты обратила садок против меня. Открой врата и увидим, кто таится от нас.

  Зашипев, волшебница оторвала трубку ото рта. - Ну хорошо. Это будут ненадежные врата; я даже могу не суметь...

  - Сумеешь.

  Волшебница чуть отошла, покачивая круглыми бедрами. Воздела руки, пальцы зашевелились, словно перебирая незримые струны.

  Полился жгучий холод, песок затрещал, как будто его хлестали молнии; явившиеся врата были огромными, высокими, зияющими. По ледяному воздуху поплыл более сладкий, кислый запах. Вонь смерти.

  На пороге встала фигура. Высокая, сгорбленная - безжизненное серовато-зеленое лицо, желтые клыки на нижней челюсти. Впадины глаз разглядывали всех из-под края ветхого шерстяного капюшона.

  Хлынувшая от пришельца сила заставила Равную отступить. "Бездна! Джагут, но не простой Джагут! Тишина - ты меня слышишь? Через этот вой? Ты можешь слышать меня? Передо мной союзник - союзник древней, такой древней силы! Он может быть Старшим Богом. Он может быть... кем угодно!" Задыхаясь, сражаясь с желанием пасть на колено, склониться перед страшной тварью, Равная заставила себя поднять взор, встретив пустоту зияющих глазниц.

  - Знаю тебя, - начала она. - Ты Худ.

  Джагут сделал шаг, и врата поспешили закрыться за спиной. Худ помедлил, обозрев каждого из присутствующих, и пошел к Равной.

  - Они сделали тебя королем, - прошептала та. - Те, что ни за кем не следовали, пошли за тобой. Те, что отрицали войны, стали сражаться в твоей войне. И что ты сделал... что ты сделал с ними...

  Подойдя, он схватил ее иссохшими руками. Поднял над землей и, разинув рот, вгрызся в висок. Клыки утонули под скуловой костью. Лопнул глаз. Порождая поток крови, он оторвал половину лица, потом укусил второй раз, поддев орбиты, доставая клыками до мозга.

  Равная висела в его хватке, ощущая, как уходит жизнь. Голова странным образом потеряла равновесие. Кажется, она плачет лишь одним глазом, а горло разучилось издавать звуки. "Когда-то я мечтала о мире. Ребенком я..."

  Шерк Элалле с ужасом наблюдала, как Джагут отбрасывает труп. Из окаймленного клочьями мяса, окровавленного рта свисали куски костей черепа и скальп.

  Худ сплюнул, встал к ним лицом и сказал сухим, равнодушным тоном: - Никогда особенно не любил Ассейлов.

  Все молчали. Фелаш стояла, трепеща, лицо было бледнее смерти. Служанка рядом опустила ладони на топоры у пояса, но не смогла сделать ничего, кроме этого неуверенного, тщетного движения.

  Шерк Элалле заставила себя собраться. - Ты умеешь оканчивать дискуссию особенным образом, Джагут.

  Пустые глазницы, казалось, смотрят на нее. Худ отозвался: - Нам не нужны союзники. К тому же я недавно получил урок краткости, Шерк Элалле, и храню его в сердце.

  - Урок? Правда? Кто тебя учил?

  Джагут отвернулся, поглядел на воду. - Ах, мой Корабль Смерти. Признаю, слишком причудлив. Но разве можно не восхищаться его обводами?

  Принцесса Фелаш, Четырнадцатая Дочь Болкандо, упала на колени и залила песок рвотой.

Глава 10

Что же такого в этом мире, если он тебе несносен? Почему ты вечно играешь роль жертвы? Жалобную тоску глаз твоих, печали о трудностях житья и горестной дани, со всех взимаемой - собрали мы в одном месте, под неизменным солнцем, у бронзовой женщины, груди опустившей в чашу, глядящей вдаль с жалостью... или то презрение?

Она была королевой снов, и дар ее тебе выбирать. Жалость, если захочешь, или тайное презрение. Я отполировал бы ее глаза, чтобы лучше видела, я помазал бы розы ее, чтобы вкуснее пилось.

Но пьем мы из одной чаши, а ты отпрянул, словно вкусил горечь. Не твой ли язык принес в чашу яд, не ты ли так жаждешь его разбрызгать? Что же такого в этом мире, если он тебе несносен? Что могу я сказать, изменяя взгляд раненого зверя, если поцелуй мой отвергнут, и свернулось молоко, и звонит колокол, оскверняя твою награду?

Десятки тысяч висят на деревьях, их ноги - голые корни, их надежда под солнцем увяла. Дровосеки давно ушли - туда, куда есть дороги, и клубится по следу пыль, словно дымы над пожаром. Маяками они сияют в пустынной ночи.

Мне сказали прокаженные, что у холма ютятся, будто видели человека без рук. Лишь взирать может он, как слепой, на ужасы споров. Одной пропавшей рукой потянулся он к темному небу, а другой пропавшей рукой увел он меня домой.

"Дровосеки", Таблички II и III, Хефра из Арена

Край Стеклянной Пустыни был ломаной линией кристаллов и булыжников, весьма походившей на границу древнего моря. Араникт не могла отвести глаз. Она неловко сидела на устало шагавшей лошади, натянув капюшон от обжигающего солнца. Она отъезжала от главной колонны. Принц Брюс был где-то впереди, около авангарда; он оставил ее одну.

  Долгая, плоская пустыня слепила, отблески почему - то резали глаза, словно она была свидетельницей творящегося преступления, грубого насилия над самой землей. Камни расплавились, став стеклом, осколки кристаллов беспорядочно торчат копьями, тогда как другие походят на кусты, и каждая веточка блестит, будто оторочена инеем.

  Вдоль границы лежат кости, сваленные в кучи наподобие прибрежного плавника. Почти все расщеплены, став острыми иглами. То неведомое, что глумилось над этой страной, зажало в тяжелом кулаке каждую тварь и выдавило жизнь - кажется, это был обдуманный акт, упражнение в беспредельной злобности. Она подумала, что может ощутить вкус зла, может учуять его гнилое дыхание в ветрах.

  Волны тошноты снова и снова проходили по животу, медленные как ползущий прилив; отступая, промывая путь назад, они оставляли осадок в костях. "Это место... желает убить меня. Я чувствую". Кожа под плащом стала холодной и влажной как глина. "Оно хочет внутрь. Навязчивое, как зараза. Кто мог такое учинить? Зачем? Какой ужасный конфликт к этому привел?"

  Она вообразила, что если сможет прислушаться внимательно, если звуки тысяч шагающих солдатских ног, сотен катящихся колес вдруг пропадут, если даже ветер набормочется до тишины... она сумеет различить стонущие слова ритуала, воспламенившего пожары, создавшего скверну жестокости. Стеклянную Пустыню.

  "Вот к чему ведет отчаяние, то отчаяние, что похищает у мира свет, насмехается над желанием жизни выстоять, продолжиться. Отрицает наше желание исцелиться, починить сломанное. Гонит прочь саму надежду.

  Если отчаяние выражается в ритуале, он был здесь проведен".

  Скача так близко от блестящего края, около груд костей и потрескавшихся валунов, она чувствует, будто вбирает всё в себя, будто кристаллы уже растут внутри, шепча пробужденные отзвуки древних слов. "Когда всё, что ты имеешь, портится. Вот это каково!"

  Армия Брюса Беддикта давно двигалась позади двух других - принц решил покинуть Охотников за Костями последним. Они прошли с ними до самой границы стекла. Восемь дней по все более изорванной и враждебной земле. Она гадала, не надеется ли он изменить решение Адъюнкта, убедить ее в безумии плана пересечь Пустыню. Или он задумал пойти вместе с ее обреченными силами? Впервые с того дня, как они стали любовниками, Брюс закрылся от нее. "И не только. От всех.

  В день, когда мы ушли от них, Брюс стоял с Таворой и молчал. Как и все мы, стоявшие и следившие за Охотниками, которые построились и развернулись, перешли зловещую линию кристаллов и костей, скрывшись в безжалостном сиянии. Мы следили, и ни у кого - ни у кого в целой массе солдат - не было подходящих слов".

  Когда последний перегруженный фургон перевалил грань и последний столб пыли осел за малазанами; когда их колонна размылась, заплясав за восходящими потоками жара - Брюс повернулся к ней.

  Взгляд в лицо потряс ее, разорвал все слои защиты. Думал ли он переубедить Адъюнкта или нет - момент упущен. Нет, тысяча моментов. Длиной в восемь дней, и ни один не ухвачен, не лег оружием в руку. Хрупкая стена молчания победила его, победила всех. Этот взгляд...

  "Беспомощный. Полный... Бездна подлая, полный отчаяния".

  Необычайной женщиной была эта Тавора Паран. Все поняли. Все видели свирепое величие ее воли.

  И солдаты пошли следом - вот что труднее всего понять. Взводы слились, собрались в роты и, проходя мимо принца Брюса Беддикта, отдавали короткий, точный салют. "Словно на параде. Глаза скрыты в тенях шлемов, кулаки прижаты к груди, лица, высеченные резцом... боги, никогда не забуду. Ничего. Их лица. Ужасающие своей пустотой. Эти солдаты - ветераны, испытавшие нечто гораздо важнее битв, сомкнутых щитов и обнаженных клинков, важнее даже криков умирающих друзей и тоски потерь.

  Ветераны, за которыми жизнь, полная невыносимых решений, полная всем, что терзает и не оставляет возможности утешиться".

  Потом Брюс Беддикт поскакал во главе колонны, чтобы повести солдат вдоль самого края Стеклянной Пустыни. Ясно было, что, дойдя до южной оконечности, он погонит армию на восток отчаянным, поспешным темпом. Они уже на неделю отстали от Напасти и Эвертинского Легиона.

  Араникт зажгла очередную палочку ржавого листа. Шея болела, словно волшебница лишилась способности смотреть вперед, вдаль. Ее влекла Стеклянная Пустыня.

  "Они там. Они падают под ее натиском? Их поразило безумие? Они уже убивают друг друга, озверев от жары? Прошло три дня. Все и каждый могут быть уже мертвы. Новые кости, чтобы разбивать и класть вдоль границы - единственно оставшееся им отступление". Она покосилась на расщепленные осколки. "Вы все пытались пройти пустыней?"

  Мысль вызвала озноб. Содрогнувшись под плащом, она заставила себя оторвать взор от ужаса, что слева - только чтобы увидеть тянущийся вперед край. Казалось, две линии - граница пустыни и колонна - сходятся далеко впереди, в туманной дымке.

  "Брюс, любимый, что ты выкуешь из нас? Мы, летерийцы, познали слишком много поражений. Мы снова вкусили свою кровь, в этот раз пролитую На"рхук. Не такая горькая, ведь мы спасли Охотников. И всё же мы бледная тень союзников. Мы съежились в их тени.

  А они... отдавали нам честь".

  Она не могла изгнать тот миг из памяти. Лица преследовали ее призраками; казалось, ей не освободиться до конца жизни.

  "Чья они армия, эти Охотники за Костями? Что ими движет? Откуда приходит сила? Она - в душе Адъюнкта? Нет, лично я так не думаю. О да, она стоит в центре всего, но они ее не любят. Они ее видят, так сказать, не отличимой от горы, колонны штормовых туч, горького серого моря - они видят часть природного мира, вещь, с которой нужно сжиться, которую нужно перетерпеть.

  Я видела на лицах истечение ее воли. Они терпят. Они терпят ее, как всё остальное. Эти малазане посрамят самих богов".

  - ... и быстро приближаются к нам, Ваше Высочество, с северо-запада.

  Брюс кивнул: - Подтяните свободное крыло, Преда. Я возьму знаменосца и Атри-Цеду - когда увидите, что мы выехали из колонны, посылайте крыло сзади.

  - Слушаюсь, Ваше Высочество.

  Брюс слышал, как Преда отдает распоряжения гонцам, посылая одного к крылу легкой кавалерии на фланге, другого к основной колонне, вызвать Араникт. Знаменосец подъехал к принцу, лицо его было бледным, напряженным. - Не нужно тревоги, солдат, - сказал Брюс юноше. - Это будет встреча союзников.

  - Но... ящеры, господин!

  - К'чайн Че'малле, не Короткохвостые - уверен, вы уже слышали, что приближающая армия окончательно победила На'рхук.

  Юноша кивнул, нервно облизнув губы.

  Брюс внимательно поглядел на него. - Солдат, наша схватка с На'рхук - тогда вы впервые вкусили бой?

  - Да, господин.

  - Вы несли штандарт?

  - Нет, господин. Хотя я подхватил его, уже третьим, когда мы пустились в бегство...

  - Отступили, - поправил Брюс. - Поверьте мне, бегство было бы гораздо более беспорядочным.

  - Так точно, господин.

  Брюс глянул на штандарт и подавил вздох, вспомнив об извращенном чувстве юмора брата. "Не знамя легиона. Имперский Штандарт, не иначе". С железного перекрестия свисала рваная тряпка из неокрашенной шерсти, фактически точная копия одеяла Теола, даже по размеру. Там, где можно было ожидать изображения некоего гордого геральдического символа, виднелся новый королевский знак Теола Неповторимого: развернутая под три четверти кровать на крыше старого его дома. Внимательный зритель, прищурившись, мог увидеть спрятавшихся под кроватью шестерых куриц - ощипанных, но вполне живых. Брюс смотрел и вспоминал встречу с братом, когда штандарт был впервые развернут.

  "Ты хочешь, чтобы армии сражались под ЭТИМ?"

  "Ну, да. И кровать хочет. Как и куры - можешь вообразить весь размах священного трепета, когда они поняли, что Бог хочет их сварить? Ладно, ладно, не ИХ Бог. Хотя как мы можем быть уверены? Багг, тебе поклоняются куры и петухи?"

  "В разное время, сир".

  "Спасибо. Ты весьма просветил меня".

  "Для того и живу, государь. Всегда обращайтесь".

  "Теол..."

  "Да, Брюс?"

  "Я помню твое замечание, что нет благородства в ... э... материи, например, в троне, короне или богатом поместье. Но когда мы говорим о военной службе..."

  "Ох, брат, я только это и слышу от тебя! "Не так принято у военных, Теол". "Служивые за это на смерть не пойдут, Теол". "Им не нравится розовый цвет, Теол". Жалкий консерватизм вашей ужасной институции, смею заметить, меня раздражает".

  "Не припоминаю разговора о розовом цвете, государь".

  "Его и не было, Багг. Я сказал для примера".

  "Какой именно пример вы имеете в виду? Мне вновь призвать придворного живописца?"

  "Ради Бездны, нет! После несчастья с женой и той хорошенькой стражницей..."

  "Бывшей стражницей, сир".

  "Неужели? По чьему приказу? Я желаю знать!"

  "Вашей супруги, королевы, сир".

  "Всюду лезущая корова... ох, не смотри на меня так, любимая - я отозвался о тебе лишь в твоей официальной функции. Ибо, хотя я и негодую на Королеву, любовь к прекрасной моей жене остается неизменной, излучая лучи чистейшего, незапятнанного..."

  "Тем хуже, что такого нельзя сказать о той бедной женщине, супруг".

  "Я никогда не пятнал ее, ни разу!"

  "Теол, ты ВИДЕЛ проклятую картину?"

  "Один раз, дражайшая, потом ты сожгла единственную копию. И да, ты права, тот шаловливый пальчик... художник до сего дня пребывает в депрессии..."

  "Скорее в ужасе", вставил Багг.

  "Теол, насчет Имперского Штандарта".

  "Не снова, Брюс. Я думал, мы уже все обсудили. Он чудесен и весьма уместен..."

  "Но кто пойдет в атаку под таким?"

  "Брюс, если армии придется идти в атаку, дело будет опасным. Так? Если так, где легче всего найти безопасность, нежели под кроватью самого короля?"

   "В компании куриц", добавил Багг. "Что ж, государь, это умно".

  "Постой", сказала королева. "Что ты имел в виду под "копией"?

  "Брюс! Войска в атаку!"

  Вспотевший под ярким солнцем брат короля фыркнул. Ах, как он скучает по тем дням. Хаотический дворец Короля Теола кажется таким далеким. Он сощурился на штандарт и улыбнулся.

  Прибыла Араникт, натянула поводья. - Принц, мне приятно видеть тебя улыбающимся. Что тебя позабавило?

  - Ничего, Атри-Цеда. То есть ничего важного. Нас обнаружили К"чайн Че"малле - тебе не кажется, союзники у нас чрезвычайно пестрые? Ладно. Едем вместе. Я хочу познакомиться с новыми командующими.

  Женщина нахмурилась: - Разве они не простые морпехи, сир? Как бы они ни получили такие титулы, едва ли им пристало требовать повиновения от принца, не говоря уже о королеве Болкандо.

  - Геслер и Буян далеко не простые малазанские пехотинцы. И я не говорю о новых титулах.

  - Не припоминаю, чтобы их встречала.

  - Буду рад познакомить тебя.

  Они бок о бок следовали за знаменосцем, отстав на двадцать шагов. Копыта коней грохотали, словно земля была полой. - Слышишь, Брюс?

  - Мы скачем по дну древнего озера, - сказал он. - Зачастую озеро остается под поверхностью, и я считал, что здесь именно этот случай. Но теперь...

  - Вода ушла.

  - Да. Ушла.

  - А мы можем провалиться?

  Он пожал плечами.

  - Значит, даже земле под ногами нельзя доверять.

  - Извини, Араникт. Я тобой пренебрегал.

  - Да, точное слово.

  Свободное крыло простерлось за спинами - тридцать уланов Синей Розы в безупречном строю. Брюс подумал о солдате, потерянном "из-за любви, не менее того. Хенар Вигальф идет ныне с Охотниками. Если я послал его на смерть... не думаю, что он проклянет мое имя". - Я плохо умею скорбеть, Араникт. Когда умерли мои родители... что ж, думаю, без Халла и Теола я не пережил бы этого. Куру Кан сказал как-то, что горе относится не к ушедшему, а к тем, кого он бросил за собой. Мы ощущаем прореху в жизни, отверстую рану, и она никогда по-настоящему не закрывается.

  - Ты скорбишь по Адъюнкту и ее Охотникам?

  - Что же, это лишено смысла? Она... ну... такую женщину трудно любить. Она видит в проявлении человечности некую слабость. Ответственность пожирает ее, потому что она не позволяет себе ничего иного.

  - Говорят, у нее была любовница. Умерла, спасая жизнь Таворы.

  - Вообрази, какую рану это причинило.

  - Никто не желает стать нелюбимым, Брюс. Но если случается так, можно устремиться к иным вещам. Уважению. Даже страху. Возможности пропадают, ты даже не замечаешь их - и наконец понимаешь, что ты такой и другим быть не можешь.

  Брюс подумал над ее словами, вздохнул. - Хотел бы я ее полюбить. Найти в ней что-то кроме компетентности и упорства. Что-то...

  - Брюс, поэтому ты горюешь? Ты не нашел в Таворе причин, по которым мог бы пойти следом?

  Он хмыкнул: - Нужно было поговорить уже давно.

  - Ты слишком старался молчать.

  - Я закрывался так долго, как мог. Словно умирающий от жажды... Она была спасением? Или простым миражом? - Он покачал головой.

  - Мы ведь не повернем назад?

  - Нет, не повернем.

  - Мы увидим все до конца.

  - Да, и я должен прятать неуверенность - от офицеров, от солдат...

  - Но не от меня, Брюс.

  Он повернулся, чтобы поглядеть ей в лицо, и был потрясен, увидев ползущие по пыльным щекам слезы. - Араникт?

  - Не начинай, - сказала она, словно сердясь на себя саму. - Желаешь стать такой, как она? Желаешь, чтобы ответственность пожрала тебя?

  - Нет, конечно.

  - С тех пор, как мы пошли с Охотниками, что дала тебе Адъюнкт?

  - Мало...

  - Ничего вообще, - рявкнула она. - Одну тишину. Каждый раз, как ты в чем-то нуждался, она давала тебе тишину. Брюс, ты и сам говоришь все меньше. Не бери на себя чужие горести. Не надо.

  Пристыженный принц отвел взор, поглядел вперед. Темное пятно легионов вдалеке, ближе - группа ящеров и людей.

  "Когда Хранитель Имен пришел за мной, море стекало с него словно слезы. Но я был мертв. Я ничего не видел. Лишь после возрождения память нашла меня. Вижу беднягу Рулада Сенгара лежащим на залитом кровью полу - кричит, взывает к братьям. Вижу, как они отворачиваются. Вижу свое тело, упавшее около помоста. Вижу короля, безжизненно осевшего на троне.

  Могли бы мы оставить его там, неспособного противостоять кукловодам, стремящимся к символам силы? Неужели они так глупы, что не видят абсурда своих амбиций? Жалкую греховность мелких своих схем? Хватайте же мертвые члены тела, двигайте по своей воле.

  Я вижу сны - имена тысячи мертвых богов. Произнесу ли я их? В последний раз преломлю перед миром имена павших? Достаточно ли этого, чтобы вернуть память мертвецам? Имя на языке, произнесенное вслух, шепотом или смелым криком - пошевелится ли далекая душа? Найдет ли себя снова?

  Произнося имя бога, призываем ли мы его к бытию?"

  - Брюс.

  - Араникт?

  - Ты меня слышал?

  - Да, я хочу слышать твои предостережения любимая. Но помни: иногда одиночество - единственное остающееся нам убежище. Одиночество и... тишина.

  Он видел, что ее потрясли такие слова, и ощущал печаль. "Воскрешу ли я бога именем? Заставлю вновь открыть глаза? Увидев, какая вокруг нас ложь, какие опустошения мы устроили?

  Я столь жесток? Столь самолюбив?

  Молчание. Тавора, думаю, я начал тебя понимать. Должны ли мертвые видеть, за что умерли, как плохо обошлись с их жертвоприношением? Не это ли ты всегда разумела, говоря "без свидетелей"?"

  - Теперь и ты плачешь... Пинок Странника, что мы за жалкая пара. Соберись, пожалуйста - мы почти перед ними.

  Он тяжело вздохнул, выпрямил я в седле. - Я не смог бы ее остановить, Араникт.

  - А ты действительно хотел?

  - Не знаю. Думаю, я кое-что понял. Она молчит, потому что не хочет давать нам худшего. То, что мы считали холодностью, на деле - величайшее сострадание.

  - Ты думаешь, догадка верна?

  - Надеюсь.

  - Что же, и хорошо.

  Брюс возвысил голос: - Знаменосец!

  Юный солдат повернул коня вправо, натянул удила. Брюс и Араникт остановились рядом.

  Морпехи сошли наземь, к ним присоединились женщина, мальчик и девушка. Женщина была в годах, похоже, из овлов. Дети - малазане, вполне очевидно, не солдаты. Видел ли он их раньше? Во дворце? Возможно. Дальше стояло полдюжины К'чайн Че'малле, в том числе три существа с седлами. Двое других были не такими мощными, но имели мечи вместо передних лап; третий имел более широкую морду и не нес оружия. Две драные собаки слонялись между ног ящеров.

  Люди подошли. - Араникт, - шепнул Брюс, - скажи, что видишь.

  - Не сейчас, - отозвалась она напряженно.

  Он глянул: женщина пыталась зажечь палочку ржавого листа, но руки дрожали. - Скажи хотя бы вот что: должен ли принц Летера отдать им командование?

  Зашипело, пошел дымок. - Морпехам? Да, по простой причине.

  - Именно?

  - Лучше им, чем таким детям.

  "Понятно".

  Они стояли в пяти шагах от делегации. Выбритый моряк заговорил первым. Он смотрел на штандарт. - Значит, всё верно.

  Брюс откашлялся. - Мой брат Король...

  - Не питает почтения к правилам военной касты, - кивнул моряк. - Возьми меня Худ, по одной этой причине я пошел бы за ним куда угодно. Что думаешь, Буян?

  Тот скривился, подергал рыжую бороду. - А я должен?

  - Что должен? Ах ты пень! Я говорю...

  - А я не слушаю, так что откуда мне знать, что ты говоришь, Геслер? Да мне и не интересно. Если бы было интересно, слушал бы, правильно?

  Геслер что-то пробурчал и обратился к Брюсу: - Принц, я попросил бы извинения за свинские манеры моего приятеля, но ему ведь не пять лет и я ему не папочка, так что давайте, смотрите на него с презрением. Мы тут уже смотрим. Правильно, Буян?

  - Ничего не слушаю.

  - Принц Брюс, насчет передачи командования, как пожелала Адъюнкт...

  - Я буду рад удовлетворить ее желание, Смертный Меч Геслер.

  - А мы нет.

  - Именно, - забурчал Буян. - Гес, конечно, может командовать К'чайн Че'малле - у них всё в запахах, верно? Что ему нужно - пернуть или еще как, и тысячи мечей уже подняты. Если подумать, и в прежние времена так бывало. Помню, в казармах...

  - Дело в доверии, - произнес мальчик. Больший из псов подошел к нему. Бешеные глаза сверкали на обезображенной морде.

  Никто не ответил. Молчание затягивалось.

  - Лучше объясни, Гриб, - сказал помрачневший Геслер.

  Брюс хотел заговорить, но Араникт удержала его, коснувшись ладонью плеча.

  - Она знает нас лучше, чем их, - продолжал мальчик. - Вот и всё.

  - Мы спасли им жизни! - Лицо знаменосца залил румянец.

  - Достаточно, солдат, - сказал Брюс. - Мальчик верно говорит, Геслер. В конце концов, что ей известно о наших мотивах? Это ее война. Почему мы здесь? Почему королева Абрасталь намерена, как кажется, биться за ее причины? Охотники за Костями поставили Летер на колени - мы затаили обиду? Не замышляем ли мы измену? Что до Болкандо... стычки с хундрилами опустошили целые районы королевства и пролили кровь подданных. Вместе с Напастью они практически принудили Болкандо к полной капитуляции.

  - Но если ли резоны верить НАМ? - воскликнул Геслер. - Нас похитили, у нас теперь собственная армия ящеров. По сути мы дезертировали из...

  - Я не дезертировал ни откуда! - заорал Буян. Маленькая собака залаяла.

  Брюс видел на лице овлийки нарастающую тревогу. Он поймал ее взгляд и спросил: - Вы Дестриант?

  - Я Келиз, - ответила она. - Не понимаю, что творится. Ваш выговор торгового наречия... некоторые слова не пойму. Простите. - Она поглядела на Геслера: - Он Надежный Щит К'чайн Че'малле. Защитник Матроны Ганф Мач. Мы должны сражаться за жизнь. Есть старые раны... старые... преступления. Мы не можем бежать. Ганф Мач не может бежать. Мы сражаемся, сражаемся.

  - И почему-то, - размышлял вслух Брюс, - Адъюнкт это поняла. Как?

  Келиз покачала головой. - Не знаю ее. Но... - она указала на девушку подле Гриба, - куда она идет, там будет огонь.

  Геслер потер лицо руками. - Наша ... Цеда. Синн. Без колдовства Синн и Гриба На'рхук смогли бы победить. Не на земле, но с небесных крепостей. Итак, - вздохнул он, - Синн и Гриб спасли нас. Адъюнкт сказала, они будут нужны...

  - Нет, - поправил Буян, - она сказала, им безопаснее с нами, чем в любом другом месте.

  Геслер сказал Брюсу: - Мы подумываем пойти вслед за ней, в пустыню.

  - Она неколебима, и она не желает, чтобы мы шли за ней. Она убеждена, что мы будем нужны в ином месте.

  - Не могу принять командование, - упорствовал Геслер. - Я Худом клятый морпех, сержант трахнутый.

  - Ты был Кулаком трахнутым, Гес! - сказал Буян.

  - Аж три дня.

  - Да, тебя сняли! И почему тебя сняли? Нет, ты не захочешь рассказать...

  - Хватит...

  - Не хватит! - Буян наставил на спутника палец. - Ты взял и решил, что станешь вторым Дассемом! Ты взял и заставил нас всех присягнуть чертову богу! Не впервой тебе быть Смертным Мечом, правильно?

  Геслер взвился: - Откуда мне знать? Не так было, что Фенер потянулся и постукал меня по головке. А как насчет тебя, адъютант! Ты солгал клятой Императрице!

  - Я сделал то, чего просили Картерон и Арко!

  - Ты предал империю!

  Цеда Синн хохотала, но смех ее был холодным и злым.

  Келиз побелела и отступила на шаг. Широко раскрытые глаза перебегали с Геслера на Буяна и обратно.

  Синн сказала Геслеру: - Вот почему ты будешь нужен. Но тебе не нравится. Ха! Тебе совсем не нравится!

  Геслер попытался наскочить на девицу, но Буян встал на пути и оттолкнул его.

  - А НУ, ПРЕКРАТИТЕ!

  Голос Араникт заставил всех застыть.

  Тихо выбранившись, Геслер отвернулся, не встречая вызывающий взор Буяна. - Принц, не этого я ожидал. Я думал, вы примете верховное командование - вы или Кругхева. Боги, даже та королева. Ничего не хочу!

  - Вопрос, - сказал Брюс, - оказался даже сложнее, чем я ожидал. Но я готов придерживаться договора с Адъюнктом. Не думаю, что и королева Абрасталь переменит мои намерения. Наши монаршие титулы - лишь фактор обстоятельств. Они не наделяют особыми талантами и достоинствами, и мы это сознаем. Смертный Меч Геслер, никто не станет отрицать, что вы командуете самой мощной армией союза, так что полное бремя верховного командования падает на вас.

  Мужчина выглядел жалко.

  Зарычав, Буян развернулся и потопал к ожидающим Че'малле. Мелкая косматая собака увязалась следом.

  Геслер дернул плечом: - Нас устраивало, как мы жили раньше... боги, уже так давно. Прятались в вонючем гарнизоне, в мерзкой рыбацкой деревушке. Пригибались так сильно, что казалось - мир нас позабыл. Ох, как мы хотели именно этого. А поглядите теперь... Боги подлые!

  Брюс склонил голову набок: - Вы были с Адъюнктом всё последнее время?

  - Не совсем. Нас затянул Вихрь... мятеж. Мы виним Имперского Историка, вот кто виноват. Ладно, всего этого не стоит рассказывать - горькая история, как нас таскало и мотало через половину мира. Мы ничего особенного не сделали, разве что в живых остались. Поглядите, куда это нас привело.

  - Если вы с другом чувствуете себя в ловушке, - удивился Брюс, - почему просто не уйти? Разве вы сами не назвали себя и Буяна дезертирами?

  - Хотелось бы. Да, я назвал. Но мы не можем, и она знает.

  - Но... почему?

  Геслер рассеянно посмотрел на Гриба. - Потому что, - прошептал он, как приговоренный, -она доверяет нам.

  - Не то чтобы хорошо, - сказала Араникт, когда они медленной рысью возвращались к колонне.

  Брюс поглядел на нее. - Когда ты нас останавливала, в твоем голосе, Араникт, была явная тревога.

  - Откуда приходят боги, Брюс? Ты знаешь?

  Он потряс головой, не желая пробуждать воспоминания о дне морском, о забытых, заросших илом менгирах. Он потерял жизнь, бродя в мутных, пустых глубинах. "Я спал, я так желал спать - вечно. Возможно, к другим приходит другая смерть, а меня нашла такая. Что за усталость! Я потерял волю и не мог освободиться".

  - Геслер и Буян, - говорила Араникт, - почти дотянулись.

  - Извини... до чего?

  - До божественности.

  - Ты заговорила о вещах, о которых любил толковать Куру Кан. Понятие "возвышения", времена Первой Империи...

  - Дестриант говорила об огне.

  Он заставил себя поддерживать тему. - Девушка, Синн...

  Араникт фыркнула. - Да, она. Огонь в самых разрушительных, бесчувственных проявлениях - она могла бы сжечь нас в пепел и не удостоить мгновенной мысли. Когда внутри тебя такая сила, она выжигает все человеческое. Ты НИЧЕГО не чувствуешь. Но, Брюс, ты не понял... Адъюнкт желает, чтобы Синн была с ними.

  - И как можно дальше от нее? Не думаю, что Тавора...

   - Нет, не в том был ее резон. Это Геслер и Буян.

  - Не понимаю, о чем ты.

  - Эти двое прошли Оплотом Огня, тем, что мудрецы Первой Империи звали Телас. Тавора хочет, чтобы Синн была с ними, потому что никто иной не сможет выстоять против девушки, выжить под ее силой, ибо, если Синн пробудит свою силу... как говорит Келиз, будет огонь.

  - Адъюнкта предупреждали об измене...

  - Брюс, Геслер и Буян стоят на краю Возвышения и ощущают это. Оба уцепились за драгоценную жизнь...

  - За что?

  - За человечность. Пальцы уже онемели, мышцы кричат от боли. Ногти потрескались и кровоточат. Видел, как на них смотрит мальчик? Гриб? Он стоит возле Синн, словно проявление ее совести - поистине, совесть ныне оказалась снаружи нее. Она могла бы ее оттолкнуть, выдавить жизнь - не понимаю, почему она уже так не сделала. Столько огня в руках, и такое холодное сердце.

  - Ты говоришь, что мальчик лишен собственной силы?

  Она взглянула искоса: - Адъюнкт о нем говорила? О мальчике?

  Он нехотя кивнул.

  - И что?

  - Она сказала, что он наша надежда, что в конце его сила может - сможет - обеспечить нам спасение.

  - Тогда, Брюс, мы в настоящей беде.

  "Предательство. Когда лицо перед тобой лжет, глаза обманывают, прячут тайну. Неужели не будет такому конца?"

  Он снова думал о дне морском, как и ожидалось. "Имена глубоко внутри меня. Имена павших. Я могу слышать каждое, особый, уникальный голос. Но сколь многие звучат похоже. Крики боли. Жалобы на... измену. Так часто, так часто". - Она доверяет этим морякам, - произнес он. - Верит, что они не предадут. Всё, что у нее есть. Всё, на что может она надеяться.

  - Да, сказала Араникт. - И, что еще хуже, овлийка Келиз, которая говорила, будто ничего не понимает, понимает слишком многое. Хочешь не хочешь, в ее руках судьба К'чайн Че'малле. Она Дестриант Матроны - думаешь, она верит Синн? Доверяет ей жизнь Матроны и прочих К'чайн Че'малле? Вряд ли. Она в том же положении, что и мы - всё зависит от Геслера и Буяна, а они всё время пререкаются на ее глазах.

   - Должно быть, у нее сердце разрывается.

  - Она в ужасе, Брюс. И так одинока. Среди всех них.

  Он потер лицо. Кони, ощутив слабину, почти остановились. Не зная об этом, знаменосец почти доехал до колонны. На таком расстоянии штандарт казался белым квадратом. - Араникт, что мы можем?

  - Не важно, что будет, - сказала она, - но мы должны оставаться с ними. С Геслером и Буяном, Келиз и Че'малле. Но если дойдет до выбора, кого спасать, если нам останется лишь одно суровое решение... пусть это будет мальчик.

  - Эти мужчины готовы рвать друг другу глотки... случится...

  - Ох, это. Брюс, они похожи на братьев. Огрызаются, могут даже кровь пустить. Орут друг на друга... было бы хуже, если бы они молчали. Мы видим их человечность - то, за что они так отчаянно держатся. Это похоже на... на ритуал. Заботы или даже любви.

  - Как супруги...

  - Братья, сказала я. Связаны кровью, связаны прошлым. Видя, как они спорят, мы слышим лишь сказанное вслух, но самое важное остается не высказанным. Келиз лишь начинает это понимать - когда поймет, многие страхи и тревоги пропадут.

  - Надеюсь, ты права. - Брюс натянул поводья и спрыгнул с коня. Повернулся, рассматривая уланов, махнул рукой, приказывая вернуться к обычному патрулированию флангов. - Давай пешком. Уверен, авангард проживет без меня еще недолгое время.

  Он заметил ее любопытство, но она послушно слезла с лошади. Взяв животных под уздцы, они пошли к колонне.

  - Любимая, - начал Брюс, - я познал тишину более глубокую - и сокрушающую - чем может представить кто-либо.

  - Не нужно о таком рассказывать...

  - Ты не права. Я должен рассказать не ради обретения особой близости между нами, хотя это тоже важно. То, что я опишу, важно - оно связано с тем, что ты говоришь, и - если поможешь - надеюсь, оно подарит нам выбор образа действий. Скажи, что тебе известно о моей смерти?

  Она помедлила, зажигая палочку от окурка прежней. - Яд. Случайность.

  - А мое тело?

  - Его украл выходец из другого мира.

  - Украл? Возможно, так казалось. На деле же меня возвратили. Отнесли туда, где я был прежде. Мое имя написано на стоячем камне. Присоединено к бесчисленности прочих.

  Она хмурилась и, казалось, изучала жилистые травы под ногами. - Так, значит, будет с нами со всеми? Наши имена выбиты на камне? Из смерти в жизнь и обратно? Как утверждали некоторые мудрецы?

  - Не знаю, что было на самом деле. Мои переживания совершенно отличны от того, что выпадает другим. Нет, я ощущаю, что они совершенно уникальны. Если кто и виноват, то Куру Кан. Он создал ритуал, пославший меня в иное место, в иной мир, наверное - мир на дне океана - и там я впервые встретил ... выходца. Хранителя Имен, так я его называю.

  - Того самого, что пришел за тобой в тронный зал?

  Он кивнул.

  - Потому что он завладел твоим именем?

  - Возможно - или нет. Мы скрестили клинки. Я победил его в битве...

  - Он провалился как хранитель.

  - Да.

  - Тогда он пришел, - сказала Араникт, - чтобы заменить себя тобой.

  - Думаю, ты можешь быть права. "Или так кажется".

  - Имена, о которых ты говорил, Брюс - теперь их никто не охраняет?

  - Ах, дело в моем воскрешении. Тебе известны подробности?

  Араникт покачала головой. - Ничего. Ну, как и всем остальным.

  - Как можешь вообразить, я часто об этом думал. Во снах я вспоминаю то, чего никогда не делал и не видел. Очень тревожно, по крайней мере вначале. Как и ты, я не обладаю реальным знанием о возвращении в мир. Это было приглашение? Разрубание цепей? Просто не знаю.

  - Сила, способная такого достичь, должна быть великой.

  - Что-то мне говорит, - сказал он с кривой улыбкой, - что даже силы Старшего Бога было бы недостаточно. Желания живущих вернуть того, кого они потеряли, мало, чтобы нарушить законы смерти. Никто не хочет такого путешествия, но все же мы умираем. Я не тот самый человек, прежний умер в тронном зале, у ног короля.

  Теперь она смотрела на него со страхом в глазах.

  - Долгое время, - говорил Брюс, - я думал, что не могу найти даже отзвука прежнего себя. Но потом... ты. - Он качал головой. - Но что я могу сказать? Какое всё это имеет значение, если мы разделяем одну истину? Думаю, я был освобожден... чтобы что-то сделать. Здесь, в мире. Думаю, теперь я понял, что именно. Но не понимаю, как этого достичь. Не знаю даже, почему это так... важно. Хранитель послал меня назад, ибо я - его надежда. - Он метнул ее взгляд. - Когда ты заговорила о вере Таворы в мальчишку, я уловил блеск... словно мерцание далекой лампады, словно в мутной воде... кто-то идет вдалеке. И понял, что уже видел такое раньше. Во сне.

  - Кто-то, - пробормотала Араникт. - Твой Хранитель?

  (См. "Буря Жнеца", гл. 20. - Прим. переводчика)

  - Нет. Но я ощутил мысли незнакомца, увидел его воспоминания. Древний дом, в котором я стоял прежде, теперь пуст. Залит водой, погружен во мрак. Как у всего, что лежит на дне океана, его время ушло, его роль... окончена. Он вошел внутрь, желая найти то, что находил прежде, желая компании. Но они пропали.

  - Они? В том доме живут люди?

  - Уже нет. Он покинул его и ныне ходит, неся фонарь - я вижу его, словно фигуру из мифа. Последняя душа глубин. Одинокий, тусклый огонек - всё, что ему оставлено. Он предлагает его. Ради мгновения... - он поднес руку лицу, утирая слезы, - света. Облегчения. От жуткого давления, гнета, от темноты.

  Они остановились. Она была перед ним, в глазах плескалось горе. Женщина шепнула: - Он манит тебя? Он просит составить себе компанию, Брюс?

  Тот моргнул, покачал головой: - Не... не знаю. Он... ждет меня, я вижу свет фонаря, вижу его тень. Словно явление из мифа, из колдовских чар. Он ждет души утопленников? Наверное. Когда мы погружаемся, теряем ощущение, где верх и где низ - разве не так бывает с теми, что тонут?.. все, что мы видим, это свет во мраке, и мы верим, что идем к поверхности. Но... это зовет его фонарь. Вниз, вниз...

  - Брюс, что ты должен сделать?

  - Во мне звучит голос, - сказал он, вдруг охрипнув от эмоций. - Все, кого забрали моря - смертные и боги - остались без свидетелей. - Он поднял взор, увидел широко раскрытые глаза. - Я так же скован, как Адъюнкт, меня так же влекут к... чему-то. Я воскрешен, чтобы быть братом короля? Командующим армий? Я пришел в ответ на горе брата, ибо он желает, чтобы всё было как прежде? Я здесь, чтобы еще раз ощутить, что значит быть живым? Нет. Есть иное, любовь моя. Есть иное.

  Она протянула руку, погладила его по щеке. - Мне суждено тебя потерять, Брюс?

  "Не знаю".

  Араникт, наверное, поняла ответ, хотя он молчал. Она прильнула к нему, словно падала, и он заключил ее в объятия.

  "Дорогой голос. Дорогой ты, живущий во мне - словами не изменить мира. Никогда такого не было. Сможешь ли ты расшевелить тысячу душ? Миллион? Грязь, которую пнули ногой, пустив по бездушным течениям? Она лишь осядет где-то еще.

  Твоя тень, друг, похожа на мою.

  Твой свет, такой приятный и такой далекий - все мы шевелимся во тьме от момента рождения до момента смерти. Но ты грезишь о встрече, ибо ты, как каждый из нас, одинок. Есть иное. Должно быть иное.

  Во имя любви в моих жилах, прошу... должно быть иное".

  - Не читайте мне лекций, сир, по основам нашей веры.

  Столь многое отдано тишине, словно она - драгоценное прибежище, сокровищница, способная преображать все, что в нее помещено, делая страхи полчищем благородных добродетелей. "Но страхи не меняются". Надежный Щит Танакалиан стоял перед Кругхевой. Их окружил шум - пять тысяч братьев и сестер разбивали лагерь.

  Пот стекал под его одеяниями. Он ощущал кислый запах тела, сопревшего под шерстью, и запах ланолина. Дневной переход тяжко налег на плечи. Глаза зудели, во рту было сухо.

  Готов ли он к моменту? Он не знал - в конце концов, у него есть собственные страхи. "Но... долго ли мне выжидать? Какой момент среди прочих я должен счесть самым безопасным? Вздох перед военным кличем? Едва ли.

  Я сделаю это сейчас, и пусть свидетели поймут - я долго готовился, окружившее меня молчание - не мое, это она меня вынудила. Она готова бросить нас на отвесную стену, в трещины камня.

  Железо, где твои добродетели? Отточенное лезвие целует, дождем летят искры. Кровь течет по рукояти, пятная белый снег. Так ты отмечаешь каждую тропу". Танакалиан огляделся. Кипящее движение, ставятся палатки, летят по ветру щупальца дыма. - Без Дестрианта, - заговорил он, - нам не узнать собственной судьбы.

  Он глядел на нее, прищурившись.

  Смертный Меч Кругхева стояла и следила, как семеро братьев и сестер собирают командный шатер. Кожа сложенных на груди мощных рук приобрела оттенок бронзы, казавшийся сходным с цветом здешней запыленной почвы. Солнце выбелило пряди волос, не влезшие под шлем, они вились паутиной по жаркому ветру. Если переговоры с Адъюнктом оставили раны, она не показывала их. - Сир, - сказала она, - Командор Эрек-Але не славится нерешительностью. Вот почему я избрала его командовать флотом. Вы призываете к себе нерешительность, думая, что у нас есть на это время. Но впереди слишком много вызовов.

  "Но, треклятая дура, Ран'Турвиан видел, что будет. Мы предадим свой обет. Не вижу, как этого избежать". - Смертный Меч, - начал он, пытаясь изгнать из голоса гнев, - мы присягнули Зимним Волкам. Наше железо - их воинственные клыки.

  Она хмыкнула: - И война воистину близка, Надежный Щит.

  "Когда ты стояла перед Адъюнктом, когда клялась служить ей и ей одной... тебя соблазнило величие момента? Да? Безумство!" - Мы не могли предвидеть, что запланировала Адъюнкт, - сказал он. - Мы не знали, как она намерена обмануть...

  Женщина обернулась: - Сир, мне придется заткнуть вам рот?

  Глаза Танакалиана широко раскрылись. Он выпрямился перед ней: - Смертный Меч, я Надежный Щит Серых Шлемов Напасти...

  - Вы глупец, Танакалиан. Вы поистине великая моя ошибка.

  В этот раз, поклялся он, нельзя отступить под напором ее недоверия. Он не уйдет в сторону, смущенный, съежившийся. - А вы, Смертный Меч, стоите передо мной величайшей угрозой, какую знали Серые Шлемы.

  Братья и сестры прекратили возню с шатром. Видя стычку, к ним подходили другие. "Поглядите на себя! Вы знали, что так будет!" Сердце Танакалиана грохотало в груди.

  Кругхева побелела. - Объяснитесь, Надежный Щит! - Суровый голос скрежетал. - Ради собственной жизни, объяснитесь.

   О, как он жаждал этого мгновения, как воображал эту сцену. Надежный Щит лицом к лицу с Кругхевой. Запоминающие всё свидетели. "Какая чудесная сцена". Умозрительно он уже произнес все слова, голосом суровыми смелым, твердым и неколебимым перед яростью незадачливого тирана. Танакалиан медленно вздохнул, поглядел, как трясется от гнева Смертный Меч, и не дрогнул. - Адъюнкт Тавора - всего лишь женщина. Смертная женщина, ничего более. Не вам предлагать ей клятвы верности. Мы Дети Волков, не этой проклятой бабы! Поглядите, что вышло! Она прокладывает нам курс, она бьет в сердце нашей веры!

  - Падший Бог...

  - Худ побери Падшего Бога! "Когда бхедрин слаб и ранен, волки смыкаются над ним". Так написано! Во имя наших богов, Смертный Меч! Ему лучше умереть от нашей руки! Но всё это ничего не стоит - думаете, Адъюнкт Тавора даст медный грош за нашу веру? Она склоняется перед Волками? Нет.

  - Мы идем на последнюю войну, сир, и война зовет нас. Напасть. Серых Шлемов - без нас война не станет последней! Я не потерплю...

  - Последняя война? Не будьте смешной. Такой войны не бывает! Когда падет последний человек, когда последний бог испустит последний вздох - паразиты сомкнут челюсти на скелетах. Конца нет - никакого конца, глупая, безумная дура! Вы попросту желали встать на горе трупов, воздев алый словно закат клинок. Вот вам Кругхева и ее нездоровые грезы о славе! - Он яростно взмахнул рукой перед собравшимися солдатами. - А если все мы должны умереть ради вашей славы, что ж, разве нет рядом Щита, готового принять души?

  - Такова ваша роль!

  - Благословить намеренное истребление братьев и сестер? Вы желаете, чтобы я освятил их жертвоприношение?

  Левая ее рука ухватилась за меч, почти вытянув его из ножен. Бледность уступала место ярко-красному. "Ею почти овладела ярость берсерка. Еще мгновение - и она убьет нас. Ради Волков, смотрите на ее сущность!" - Надежный Щит, сир, не смеет задавать вопросы...

   - Я благословлю нас, Смертный Меч, во имя праведного дела. Сделайте дело праведным. Умоляю вас перед всеми свидетелями - перед нашими братьями, сестрами - СДЕЛАЙТЕ ДЕЛО ПРАВЕДНЫМ!

  Меч скрипнул. Железо скрылось в ножнах. Пламя ее глаз вдруг приутихло. - Итак, мы разделены, - сказала она. - Мы разобщены. Кризис, которого я страшилась, все же нашел нас. Адъюнкт говорит об измене. - Холодные глаза обежали толпу. - Дети мои, что с нами такое?

  Капитан Икарл, один из немногих ветеранов, отозвался: - Смертный Меч. Две стороны спора могут сделать сложное простым, но ведь в действительности оно остается сложным. Третий голос может принести разумное и даже мудрое решение. Нужно провозгласить Дестрианта. Чтобы навести мост над разломом, излечить рану.

   Она склонила голову. - Сир, вы огласили сомнения многих? Братья и сестры оспаривают мое лидерство?

  Он покачал головой, но непонятно было, с чем он не согласен. - Смертный Меч, мы присягнули Зимним Волкам - но без Дестрианта их не дозваться. Мы отрезаны от божеств и потому страдаем. Кругхева, дочь Неклета, ты видишь, как мы страдаем?

  Потрясенная, с потухшими глазами женщина всмотрелась в Танакалиана: - Надежный Щит, вы советуете предать Адъюнкта Тавору?

  "Что же, сказано откровенно. Хотя бы сейчас". Он возвысил голос, заставляя себя казаться спокойным, не выдавая триумфа. - Волки воют во имя войны. Наше поклонение рождено среди родных снегов, в ледяном, жестоком дыхании зимы. Мы пришли к почитанию и уважению диких зверей, волков, разделивших с нами твердыни гор, темные леса. Пусть в ранние годы мы охотились на зверей, но мы понимали их и смогли поверить...

  - К чему все эти слова?..

   - Нет, Смертный Меч. Они необходимы. Они, на самом деле, жизненно важны. - Он оглядел присутствующих - теперь собрались все. Тесная масса. Пять тысяч. "Братья, сестры, все вы. Услышьте меня. Вы меня услышите. Вы должны услышать". - Мы видим себя разделенными, но кризис поджидал в засаде и мы должны встретить его лицом к лицу. Кризис, созданный клятвой Смертного Меча перед Адъюнктом. Давайте посмотрим правде в лицо. Здесь. Сейчас. Братья, сестры, мы глядели в глаза зверям - мы избрали дикость - и, в дерзком предубеждении, мы сочли их братьями, сестрами, родней.

  Раздались голоса - гневные, полные негодования. Танакалиан воздел руки и стоял так, пока не наступило молчание. - Предубеждение, - повторил он. - Нам не измерить разума волка и даже собаки, как и дхенраби в северных морях. Однако мы выбрали себе самых древних богов - Повелителя и Повелительницу ледяной зимы, всех зверей, вольности мира. Мы принесли присягу Дому - Оплоту - к которому не принадлежали...

  В этот раз протесты не желали утихать. Танакалиан выжидал. - Но война, ах, это мы хорошо знали. Мы поняли ее лучше любого чащобного волка. Это ли наша причина? Мы стали мечами дикости, защитниками волков и прочего зверья в лесах, в горах и на равнинах? - Он поглядел на Кругхеву. - Смертный Меч?

  - Древнейшие ощущения намекают на это, - сказала она. - Все мы их знаем. И мы не уклонялись, сир. Не уклонялись!

  - Уклонимся, Смертный Меч, если продолжим идти за Адъюнктом, встанем рядом - там, куда она стремится. Пришло наконец время рассказать о последнем пророчестве Ран'Турвиана, вымолвленном мне в миг смерти. Это суровые слова, слова обвинения. Знайте: он отверг мои объятия.

  Потрясение стало ощутимым, словно дальний гром, который не слышишь, но чувствуешь. Трепетом в костях. "Всё, что пришло, что навалилось на нас..."

  Глаза Кругхевы стали широкими, он ощущал ее смятение. - Танакалиан... он отверг вас?..

  - Именно. Никогда он не одобрял меня - но вряд ли вы об том не знаете. Думаю, он давил на вас днем и ночью, подрывая решимость сделать меня Надежным Щитом. Он умер, но его страхи и сомнения пустили корни.

  Такого взгляда он еще не видел.

  Икарл попросил: - Надежный Щит, передайте нам последнее предупреждение Дестрианта.

  - Предательство. Он сказал, что она заставит нас предать богов. Не знаю, о ком он говорил. Об Адъюнкте? - Он встал лицом к Кругхеве. - Или о собственном нашем Мече? Трудно мне было, знаете ли. Его недоверие стало препятствием. Как и то, что он умер на моих глазах.

  - Вы говорите верно, - сказала удивленная Кругхева.

  - Смертный Меч, не думайте, что я не люблю братьев и сестер. Не думайте, что я решился лгать перед вами. Я Надежный Щит, и при всех сомнениях Ран"Турвиана - при всех ВАШИХ сомнениях, Кругхева - я верен долгу. Мы разделились, да. Но то, что нас разделило, столь фундаментально, что любые слова прозвучат абсурдом. На стороне Адъюнкта нам предложено место среди смертных, среди людей - порочных, слабых, не понимающих за что борются. На другой стороне основы нашей веры. Волки Зимы. Волки Войны. Лорд и Леди Оплота Зверя. Веруя, мы избрали место среди зверей. Мы освятили мечи во имя их свободы, их права на жизнь, их права делить с нами этот и любой иной мир. Вопрос - столь абсурдный - вот в чем: должны ли мы быть людьми или должны мы быть убийцами людей? Если последнее, что будет в случае нашей победы? Мы поднимем восстание дикости и уничтожим последних людей мира? А потом должны пасть на свои же мечи?

  Тут он замолчал, внезапно выдохшись, и встретил взор Кругхевы. - Ран'Турвиан был прав. Будет измена. Фактически, выбирая одну сторону, мы неизбежно предаем другую. Смертный Меч, вы положили меч перед Адъюнктом. Но задолго до того мгновения вы принесли обет перед богами на том же оружии. Сколь крепким ни был выкован меч, - продолжил он, - ему не выдержать давления с двух сторон. Он ослабнет. Переломится. Клинки - не мосты; будучи выхваченными, они лишь разделяют. Во имя всех добродетелей железа, Смертный Меч! Мы - плоть и кровь. Что ждет нас, Кругхева? По какому пути вы поведете нас? К вашей личной славе, на стороне Адъюнкта? Или во имя богов, которым мы клялись служить?

  Она шаталась под его словами, явно не находя ответа.

  "Добродетель железа такова, женщина: если бить, то бить без промаха!" Он обратился лицом к толпе. - Сестры! Братья! Серые Шлемы! Много есть богов войны - мы пересекли полмира и не станем отрицать, что узрели тысячу ликов, тысячу масок, носимых угрюмым вестником раздора. Мы видели смертных, падающих на колени перед идолами и статуями - перед подобиями вепря, полосатого тигра, двух волков. Мы слышали крики на полях брани. - Он помолчал, слабо улыбаясь, будто припоминая. - Поля брани, да. По одним лишь жалобным крикам можно было понять, что величайшее божество войны зовут Мать. - Он воздел руки, чтобы остановить слушателей. - Я не имею в виду нечестия, дорогие сородичи. Я лишь говорю, объясняя, что именно отличает нас от прочих культов кровопролития. Что ищут в яростной битве эти дикие верования? Как же - они ищут смерти, смерти врагов; а если смерть найдет их самих, они молятся, чтобы она была смелой и славной.

  Он прошел мимо Кругхевы, с удовольствием видя, как она отступает, и повернулся к Икарлу и прочим. Десятки лиц, все глаза устремлены на него, Смертный Меч словно перестала существовать. Он не мог поверить в быстроту, в простую неизмеримость захвата власти.

  "Она была фатально ослаблена. Там, в шатре Адъюнкта. Она старалась не показать этого никому из нас и почти преуспела. Всё, что было нужно - подтолкнуть. Один раз. Видите, что произошло?

  Тавора, твое отрицание сломило Кругхеву, ведь для этой женщины доверие - всё. Неужели я мог не услышать, как трещит ее хребет? Здесь и сейчас? Неужели мог не уловить, что она хватается за вопросы стратегии и тактики, чтобы возродить в себе рвение? Это было... безнадежно. Ладно же". - Но мы не таковы, как все другие. Мы не просто культ войны среди многих подобных. Не славы мы ищем - по крайней мере, не личной славы. Смерть врагов не радует нас, наполняя пьяные ночи бравадой. Мы слишком скорбны для всего этого. Не по нам хвастовство и показуха. ВОЙНА, братья мои, сестры мои, единственное оставшееся у нас оружие.

  Чтобы защитить вольность. Говорю вам, я готов презреть последние слова Ран'Турвиана! Предать Волков? Нет! Никогда! И в день битвы, когда мы встанем над трупами сородичей-людей, когда снова вернем весь мир в дикость - что ж, тогда я склонюсь перед Волками. Я скромно уйду в сторону. Ибо не своей славы мы ищем. - Он развернулся, глядя на Кругхеву. - Никогда не искали. - Вставая снова лицом ко всем: - Должны ли мы будем пасть на свои клинки? Нет, ибо, как я сказал, не бывает последней войны. Однажды нас призовут снова - вот единственно несомненное, что мы должны знать.

  Братья! Сестры! Мы присягнули Зимним Волкам?

  Ответный рев заставил его сделать шаг назад. Опомнившись, он развернулся и надвинулся на Кругхеву: - Смертный Меч, я искал вас, чтобы спросить о командоре Эрек-Але и флоте. Вы его избрали, но мне нужно знать: он верный слуга Волков? Или он поклоняется ВАМ?

  Он все равно что ударил ее. "Да, я делаю это перед свидетелями. Все твои публичные унижения - наконец-то я вернул долг. Ну, каково?"

  Кругхева выпрямила спину. - Эрек-Але человек весьма преданный, сир.

  - Флот должен был уже прибыть. Блокада гавани, изоляция Шпиля. Так?

  Она кивнула.

  - Они будут нас ждать.

  - Да, Надежный Щит.

  - Смертный Меч, вы вернетесь к делам? Поведете нас на близкую войну? Наша потребность...

  Она подняла ледяной взгляд, заставив его замолчать. Губы искривились в гримасе. - Это в прошлом, Надежный Щит. - Она повернулась к толпе. - Я слагаю звание Смертного Меча Волков. Поклявшись Адъюнкту, я, похоже, предала вас всех. Что ж, да будет так, сиры. Да будет написано, что измена, предугаданная Дестриантом Ран'Турвианом, порождена не Серыми Шлемами, но единственно Смертным Мечом Кругхевой. Мое и только мое преступление.

  "Боги, что за необычайный эгоизм! Тварь! Даже побежденная, она готова влезть на курган и встать выше всех. Я разоблачил ее - вонзил нож в самое сердце - и вот, она вдруг превращается в фигуру из волнующей трагедии! Как ей удается? Каждый раз?" - Что будет записано, - сказал он суровым голосом, - еще не решено. Если вы вернете себе веру, Кругхева...

  Он оскалилась: - Если ты вернешь себе человечность, Танакалиан, если найдешь смелость - Худ знает где - увидеть кризис своей души, приходи ко мне. А пока я поеду одна.

  Он фыркнул: - И отдельный шатер поставишь? И завтрак сама приготовишь?

  - Я всегда благодарила братьев и сестер, Надежный Щит, за благородную помощь. - Она склонила голову к плечу. - Интересно... скоро ли такая благодарность выскочит из твоих губ, Танакалиан?

  Когда она ушла, он встал лицом к шатру. - Эй, дети мои, могу я помочь?

  - Узурпация?!

  Кругхева пронеслась мимо Спакса, швырнула шлем в угол шатра. Затем туда же полетели перчатки. - Хотелось бы выпить, Ваше Высочество.

  Абрасталь яростно махнула рукой; Спакс встряхнулся и пошел за кувшином. - Женщина, у тебя полное право. Напейся и приди в мою койку. Клянусь, я заставлю забыть все невзгоды.

  Суровая женщина внимательно обвела Баргаста взглядом, словно оценивая предложение. Спакс вдруг ощутил пот пониже спины. Торопливо налил кубок и передал ей в руки.

  Королева Абрасталь утонула в груде подушек. - Что ж, недолго ждать пришлось.

  Глаза Кругхевы сверкнули: - Я слишком опозорена в ваших глазах...

  - О, тише. Выпей и сядь. Спакс, будь готов подливать. Я всего лишь размышляла вслух, Смертный Меч, о предвкушении реакции Адъюнкта...

  - Ее? Если вам приятно слышать снова, я более не Смертный Меч. Нет, это дело не нужно бросать к стопам Таворы...

  - Клянусь всеми речными богами, женщина. Сиди и пей - иначе говоря, молчи! Предоставь слова мне.

  - А мне, Огневласка?

  - Это будет чудо, если ты скажешь хоть что-то ценное, Спакс Гилк. Если найдешь что, не стесняйся. А я пока закончу. Адъюнкт - я не могу понять как - сумела всех вас привязать к себе. А потом, в день переговоров, разорвала связи. Недолго ждать пришлось - понимаете, о чем я? Она отменила сделанное. Поражаюсь ужасающе точному расчету времени.

  Глаза Кругхевы скрылись за гранью кубка. - Ваше Высочество, что вы в ней поняли?

  - Спакс, передай мне проклятый кувшин, если все, на что ты способен - стоять и пялиться. Нет, сам принеси. Ложись за пологом - может, нам захочется ноги вытереть, когда утром уйдем. Да, Адъюнкт. Кругхева, клянусь, я заставлю тебя рыдать или по-другому разбережу. Держать такое внутри - себя убивать.

  - Тавора Паран, Ваше Высочество.

  Абрасталь вздохнула, смотря, как Спакс усаживается у порога. - Скучаю по хундрилам, - пробурчала она. Моргнула и отвернулась, словно решив изучить один из повисших на шестах плотных гобеленов. Спакс прищурился. Какая-то коронация, фигуры застыли истуканами - формализм, говорящий либо о бездарности живописца, либо о причудливости вкуса. Никогда он не понимал этих штучек. "Всего лишь дурацкий обруч из золота, серебра и так далее. Всего лишь провозглашение верховенства - поглядите на эти склоненные головы! В чем же настоящее послание? Ну, разве что в страже у стен, в мечах под их руками".

  - Трудно, - сказала Абрасталь, хмуро глядя на гобелен. - Откуда приходит преданность? Какие причины ее рождают? Что возвышает одного над всеми, так, что все решают идти за ним или за ней? Неужели лишь наше же отчаяние? Или, как говорят хундрилы, великое воронье крыло накрывает нас? Ищем ли мы убежище в чужой компетентности - реальной или воображаемой, истинной или ложной?

  Спакс кашлянул. - Во времена кризисов, Огневласка, даже мелкая группа крутит головами, ища одного среди себя. Когда у нас нет ответов, мы смотрим на того, кто может ответить - и наша надежда рождена замеченными качествами: ясная мысль, мудрость, решительная храбрость. Все то, что мы хотели бы отразить в себе.

  Кругхева сдвинулась, чтобы видеть вождя, но промолчала.

  - Отразить, вот как? - Абрасталь хмыкнула, отпила глоток вина. - Я, королева - зеркало? Всего лишь? И ты таков, Боевой Вождь Спакс? Зеркало для своего народа?

  - Во многих смыслах - да. Но, глядя в зеркало, они решаются видеть лишь то, что желают увидеть.

  - Сир, - пророкотала Спаксу Кругхева, - вы заняли позицию, мало подходящую для командира, руководи он мелким отрядом воинов или великой империей. - Она скривилась кубку, протянула его Абрастали. Та склонилась, наливая вино. - В Напасти, в темные, безлунные ночи, двадцать охотников берут раф'авар и гребут, уходя из фиордов. Они зажигают яркие лампы, держа их на концах шестов над ледяной черной водой. Этот свет призывает из глубин трехротых ниталей - жутких рыбин, во множестве своем нападающих даже на дхенраби, способных обглодать левиафанов моря до костей за один вздох. Нитали, видите ли, охотятся при лунном свете. Когда они всплывают, охотники бьют их острогами. - Она замолчала, прикрыв глаза.

  Спакс поскреб заросшую челюсть, пытаясь понять смысл сказанного. Поглядел на Абрасталь, но королева казалось увлеченной древним гобеленом.

  - Рыбы поднимаются на поверхность, - скрежетала Кругхева, словно давя сапогом гравий, - и слишком яркий свет их ослепляет, сковывает. Нет доблести в таком убийстве - это лишь резня, и в конце руки и плечи рыбаков начинают болеть, они не могут держать остроги.

  Спакс кивнул. - Да, иногда так себя чувствуешь.

  - Когда я думаю о дикости, - продолжала она, не слушая, - я думаю о ниталях. Мы, люди, стоим в ярчайшем свете, перед нами все звери мира застывают, словно ослепленные. Мой Надежный Щит возродил в народе ярость, ярость, сросшуюся с чувством вины. Мы станем убийцами, защищающими убиенных.

  - Волки Войны...

  - Всего лишь культ, проклятие! - проревела Кругхева и качнула головой. - Дикость волка вдохновляла нас - разве есть чему удивляться?

  - Должны быть принципы вашей веры, - настаивал Спакс, - взывающие к возмездию.

  - Иллюзии, сир. Ваше Высочество, говорите об Адъюнкте. Прошу.

  - Весьма увлеченная женщина, Кругхева. Отчаяние. Ужасная необходимость. Но зеркало ли она? Если так, что мы желаем видеть?

  Кругхева внимательно поглядела на Абрасталь. - Одна эта мысль вызывает слезы. Не пойму, почему.

  - Чтобы отражать, - сказал Спакс, - зеркало должно быть твердым, отполированным. Безупречным.

  - Найди еще вина, Спакс, - пробурчала Абрасталь. - Это кончилось. Кругхева - вы поклялись в союзничестве Адъюнкту. Почему?

  - Мы были в тревоге. Нас начали осаждать вопросы, особенно Дестрианта и высших сенешалей - тех, что посвятили жизнь философии нашей религии. Понимаете, мы учились быть орудием войны, но мы начали удивляться: неужели единственным деянием людей должно быть уничтожение? Разрушение? Мы поражались неизмеримой - как кажется - силе мщения, воздаяния и праведной кары. - Глаза ее поблекли. - Это все, чем мы наделены? Неужели нет ничего иного, достойного такого оружия?

  - И тогда, - предположила Абрасталь, - вы разглядели нечто в ней. В Таворе Паран...

  Однако Кругхева покачала головой: - Все, что я знала о ней в тот момент, когда принесла присягу верности от имени всех Серых Шлемов - все, что я знала... да, оно исходило лишь из видений сенешалей. Падший Бог был ранен. Он жестоко страдал. Словно зверь - словно любой из нас - он бросался на мучителей. В этом он был более волком, чем все мы. Мы не смели и равняться. Ваше высочество, ножом по горлу - для него это стало бы милосердием, ибо столь многие - вы понимаете? - столь многие собрались питаться его болью, пить сладкий яд крови впавшего в лихорадку. Более того, видя его пленение, его агонию, они чувствовали себя высшими существами - они чувствовали себя сильными, и основой силы стала жестокость. Разве не таков наш вечный путь?

  - Сны сенешалей, Кругхева? Что они предлагали?

  Женщина с железными волосами кивнула: - Альтернативу. Путь вовне. В их снах встала женщина, смертная, неуязвимая к любой магии, недоступная искусу вечных мук Падшего. И она держала в руке нечто - о, весьма малое, такое малое, что визионеры не смогли постичь его природу. Однако оно их тревожило, ох, как тревожило!

  - Что же она держала? - требовательно склонилась к ней Абрасталь. - У тебя должна была быть идея.

  - Идея? Их сотни, Ваше Высочество. То, что она держала, имело силу освободить Падшего Бога. Имело силу отвергнуть богов войны - и всех прочих богов. Имело силу лишить жизни мщение, воздаяние и праведную кару. Силу сжечь сам соблазн страдания. - Глаза ее блестели в свете лампы. - Вы можете вообразить такую вещь?

  Спакс привалился к стенке. - Я ее видел много раз. Ничего такого в руках.

  Кругхева отставила кубок. Села, положив руку на колено, ладонью вверх. Уставилась на ладонь, словно желая наколдовать необходимый объект. - Это, - сказала она, - не зеркало. Но... о, как я хотела бы иметь зеркало.

  - Кругхева, - тихо, почти нежно проговорила Абрасталь. - В тот миг, когда ты стояла перед ней, не было сомнений? Даже единого мига... неуверенности?

  - Я думала... в ее запавших глазах есть... что-то... Но теперь гадаю - не могу не гадать: неужели я видела лишь то, чего желала видеть? - Рука медленно закрылась, свернулась умирающим цветком. -Зеркало лжет.

  Последние слова потрясли Спакса до глубины души. Он встал, ощутил, как приливает кровь к лицу. - Тогда почему ты не приняла доводы Надежного Щита? Кругхева! Зачем ты здесь?

  Она глянула на него с безнадежностью. - Я жаждала справедливой войны. Желала, чтобы это была последняя из всех войн. Желала конца. Однажды волки убегут из нашей памяти, наших снов. Не хочу дожить и увидеть тот день.

  - Там что-то было, - настаивала Абрасталь. - В руках - ваши провидцы узрели это, Кругхева. Узрели. Ты должна понять, что это было - ради всех нас, решивших ей помогать - ради нас, Кругхева, ты должна понять!

  - Но я знаю, что это, Ваше Высочество. Только что нашла ответ. И вижу, как оно слабеет. Вижу, как его свет пропадает из мира. Вы видели отчаяние Адъюнкта - да, она отчаялась. Нас так мало. Мы не справляемся. Эта чудесная вещь, ею найденная ... она заплатила за нее, и цена оказывается слишком высокой. Для нее, для Охотников. Для нас.

  Спакс оскалил зубы: - Тогда зеркало не солгало.

  - Ложь прячется в вере, сир. В вере, будто ОНО может выиграть, вообще выжить. Видите ли, это действительно одинокая женщина, смертная, и сил у нее не больше, чем у любого другого. Она была на войне - теперь я понимаю - всю жизнь. Удивляться ли, что она готова упасть?

  Спакс вспомнил ход переговоров и потряс головой: - Откуда-то, Кругхева, она черпает силу. Я видел... мы все видели, черт возьми...

  - Она отвергла меня.

  Абрасталь фыркнула: - Чувствуешь, что тобой пренебрегают? Отсюда всё это?

  - Высочество. - Тон Кругхевы отвердел. - С самого начала я видела себя отражением ее веры. Я была бы неколебимой союзницей - присягнувшей ей и ей одной, куда бы она ни повела нас. Я знала: мы понимаем друг друга. Как я нуждалась в ней - и в том, что она хранит внутри - так и она нуждалась во мне. Ухватываете? Я была источником ее силы. Когда ее вера пошатнулась, ей нужно было всего лишь взглянуть на меня. - Кругхева закрыла лицо руками, и чуть склонилась. Приглушенно проговорила: - Она отвергла меня.

  Спакс встретил твердый взор королевы. Вождь Гилка неспешно кивнул.

  - Вы ставите меня в трудное положение, - сказала Абрасталь. - Кругхева. Если я правильно понимаю, вы думаете, что, отвергнув вас, Адъюнкт в результате потеряла веру. Но разве не в том всё дело? Две цели, не одна. Пришлось разделить вашу силу надвое. Учитывая природу Стеклянной Пустыни...

  Однако Кругхева покачала головой, не отрывая ладоней от лица. - Вы действительно вообразили, что она сможет ее пересечь? С целой армией?

  Спакс разразился потоком баргастских ругательств. Потом сказал: - К чему всё? Если она замыслила самоубийство... нет, ее самолюбие не может быть таким чудовищным, она не потащила бы за собой всех солдат!

  - Вы, похоже, - руки Кругхевы упали, - еще не познакомились с третьей стороной бесконечного спора.

  - Как это?

  - Я говорю об отчаянии, сир. Да, она заставила себя и армию идти в пустыню, но она делает это без веры. Вера пропала, развеялась...

  Абрасталь сказала: - Вы, безусловно, видите себя точным и неколебимым отражением веры Таворы; но ваше убеждение, будто Тавора видит вас так же - в точности так же - само по себе лишь убеждение. Отчаяние, в которое вы погрузились - оно вами и создано.

  Кругхева потрясла головой. - Я вижу, как оно слабеет. Вижу, как его свет пропадает из мира. Вижу отчаяние Адъюнкта. Нас так мало. Мы не справляемся. Та сияющая вещь, в ее руках - она умирает.

  - Назовите же ее, - шепнула Абрасталь. - вы говорили о споре. Назвали одну сторону верой, другую отчаянием. Расскажите же, что она держит. Про ту слабую, умирающую вещь.

  Спакс удивленно повернулся к ней: - Как, Огневласка, ты еще не поняла? То, что уходит из мира? Его зовут состраданием. Вот что она несет Падшему Богу. Что она хранит для всех нас.

  - И этого недостаточно, - шепнула Кругхева. - Боги подлые, этого недостаточно.

Глава 11

В тот день я видел их: высоко вознеслись

расправив плечи, встав на сгорбленные годы

и трепеща, как будто быть еще хотят

тек пот по их ладоням; буйные шакалы

выпрыгивали из горящих ясных глаз

я видел истину, ползущую под дверь

пока я опускал засов, пыхтя от страха

а все имущество мое стучало в спину

они - дробящие колеса откровений

они залили улицы пророческим пожаром

как будто дети убежали по тропе богов

вещица недвижима, где страдание лежит

в тот день я видел: вознесли они высоко

грядущего зловещий пантеон вокруг пятна

на камне, где был пойман пес хромой

лес ног поднялся, палки с кирпичами

ходили вверх и вниз как на великой стройке

где чаши бронзовые переполнены всегда

где истуканы множатся спорее голубей

вы видели все эти лики Бога?

Высоко вознесли их, чтобы совершенство показать

и святость наших лиц, но опустели руки

нет палок, кирпичей. Теперь они взрослы

ужели веры нет, чтоб победила

жестокость детскую? Какой бог заслонит

хромого воющего пса на алтаре

от младших версий, травящих больных

и слабых? Если нас создали

такими, как должно, то мы - создатель

и если есть тот бог, что влил в нас самого себя

то все мы - бог, а наши дети

спешащие забить до смерти раненого пса

суть проявления его свободной воли

он нас испытывает, жрет иль прочь бросает

в экстазе всемогущества...

"Дети как боги", Рыбак Кел Тат

Пандусы были закончены, отряды с песней налегали на канаты. Колонны черного мрамора вставали, формируя кольцо вокруг блестящего кургана. Пыль во рту Штыря имела привкус... надежды, ломота в плечах и пояснице казалась посулом спасения.

  Он видел ее сегодня, она выглядела... лучше. Хотя все еще дитя, жестоко использованное - лишь мерзавец скажет, что это к добру. Что веру можно обрести лишь через тяжкие страдания. Что мудрость рождается из шрамов. Просто дитя, чтоб вас, очищенное от мерзких пристрастий... но остается этот взгляд, прячущийся в глубине древних глаз. Познание смертельного яда, познание себя - пленницы слабости и желания.

  Она Верховная Жрица Искупителя. Он принял ее в объятия; последней из людей познала она этот дар.

  Копавшие вокруг Кургана целыми корзинами поднимали наверх приношения. По большей части от Т'лан Имассов. Куски полированных костей, раковины и слезы янтаря имеют обыкновение скатываться с боков могильника. В Коралле уже целые штукатурные фризы украшены странными и драгоценными дарами, они окружают Девять Священных Сцен.

  Штырь оперся о колесо фургона, ожидая, пока придет очередь и в мозолистую, покрытую ссадинами руку передадут видавшую виды оловянную кружку.

  Когда-то он был морским пехотинцем. Сжигателем Мостов. Прошел подготовку в военной инженерии, как положено каждому малазанскому морпеху. И теперь, спустя три месяца по возвращении из Даруджистана (эх, что за сумятица там случилась!) его сделали бригадиром котлована. Как и в дни солдатчины, он не любит сидеть и смотреть, как тяжелую работу выполняет кто-то другой. Нет, всё это... хорошо. Честно.

  Его уже неделю не преследуют убийственные мысли. Ну, почти неделю.

  Яркое солнце сжигает плоскую равнину. По западной дороге фургоны подъезжают и отъезжают от карьера. А город на юге... Он повернулся, прищурился. Славный свет. Куральд Галайн пропал. Черный Коралл более не черен.

  Пропал. Тисте Анди исчезли, с ними красный дракон; всё остальное... осталось. Сокровища, всё. Ни слова никому, ни единого намека. Чертовски загадочно, но что тут странного? Они не люди. Они и думают не как люди. Фактически...

  - Боги подлые!

  Над высоким дворцом, над башнями внезапная сумятица, клубящаяся тьма - она кружит облаками, распадается на части.

  Возгласы рабочих. Страх, тревога. Ужас.

  Вдалеке нарастающие крики.

  Штырь упал на колени, кружка вывалилась из дрожащих рук. Последний раз... боги! В последний раз он видел...

  Великие Вороны заполонили небо. Тысячи взмывают, кружатся, оглушительно каркают. Солнце мигом пропало за огромной тучей.

  Он содрогался, потеряв душевный покой; он чувствовал старые слезы, поднимающиеся из некоего внутреннего колодца. Думал, всё запечатано. Забыто. Но нет. - Друзья мои, -шепнул он. - Тоннели... ох, сердце, сердце...

  Великие Вороны льются из всех возвышенных мест города, машут крыльями все выше, смещаются к заливу.

  "Улетают. Они улетают".

  И, пока они клубились над городом, кишели над восточным морем, тысяча ужасных, сокрушающих воспоминаний окружила Штыря, охватила пламенем.

  Лишь мерзавец скажет, что это к добру. Что веру можно обрести лишь через тяжкие страдания. Что мудрость рождается из шрамов. Лишь мерзавец.

  Он стоял на коленях. И рыдал, как может только солдат.

  Что-то привлекло Банашара к группке солдат. Может, любопытство; наверное, так оно внешне выглядит... но, правду говоря, ныне каждое его движение стало бегством. "Бегу от зуда. Зуда храмовых погребов, что были под рукой. Если бы я знал. Да, мог бы догадаться".

  Стеклянная Пустыня отвергает его. Идеальная роскошь, рай пьяницы, безбрежные запасы вина, не стоящие ему ни монетки - пропали. "Я проклят. Как я и поклялся Блистигу, как сказал всем. На старого бедного Банашара снизошла трезвость. Ни капли в венах, ни намека на перегар в дыхании. Ничего не осталось от прежнего человека.

  Кроме зуда".

  Червяк, свернувшийся во сне - хотя он начинает шевелиться, поднимает слепую голову. Длинный, словно угорь малазской гавани, но в остальном вовсе не похожий. Рты по всему телу.

  - Не могу сказать, что на это глядеть приятно, - буркнул кто-то из солдат.

  - Вялый какой-то, - заметил другой.

  - Ты его только разбудил. Думаю, днем он таится. Все эти голодные рты... дыханье Худа, лучше перевернуть камни в лагере. Как подумаешь, что спишь, а такие вот выползают охотиться...

  Кто-то заметил Банашара. - Смотрите, здесь бесполезный жрец Д'рек. Что, пришел поглядеть на сыночка?

  - Мириады форм принимает Осенняя Змея...

  - Че? Миридам корм? О чем ты?

  - Я видел таких, - сказал Банашар, заставив всех замолчать. "Во снах. Когда зуд становится укусами. Меня грызут и жуют, а я не вижу, кто, не могу найти. Когда кричу во сне". - Хороший был совет, - добавил он. - Обыщите лагерь, расскажите всем. Найдите их. И убейте.

  Топнул, опускаясь, сапог.

  Червь изогнулся, развернул кольца, поднял голову, словно плюющаяся ядом гадюка.

  Солдаты с руганью отскочили.

  Банашара развернуло толчком в сторону. Сверкнуло железо, опустилось лезвие меча, разрубая червя надвое. Он поднял голову, увидел Фаредан Сорт. Та сверкнула глазами на кольцо солдат. - Хватит время терять, - рявкнула она. - День будут жаркий, солдаты. Закончите с этим и найдите тень.

  Куски червя крутились, пока не наткнулись один на другой, сцепившись в смертельной схватке.

  Кто-то бросил монету, подняв облачко пыли. - Тот мирид, что короче.

  Меч Фаредан Сорт опустился, и еще раз, и еще, пока в белой пыли не остались лишь мелкие кусочки. - Ну, - буркнула она, - услышу, что кто-то бьется об заклад или еще что - тот дурак будет носить нам воду из Восточного океана. Поняли меня? Хорошо. Взялись все за дело.

  Когда солдаты поспешили удалиться, офицер развернулась к Банашару, критически его оглядев. - Выглядите хуже обычного, Жрец. Найдите тень...

  - О, солнце - мой друг, Кулак.

  - Лишь человек без друзей способен так сказать, - сощурила она глаза. - Вы обожжены. Будет больно, советую искать целителя.

  - Принимаю совет, Кулак. Ждет ли меня сегодня боль? Да. Правду сказать, я ей буду рад.

  Он заметил вспышку отвращения. - Боги подлые. Вы лучше, чем хотите казаться.

  - Да ну? Очень приятно слышать.

  Фаредан Сорт помедлила, словно желая сказать еще что-то, но потом отвернулась.

  Он смотрел, как она уходит вглубь лагеря регулярной пехоты. Солдаты суетились с мечами и ножами в руках, поднимая камни. Сверкали лезвия, слышались ругательства.

  Истощенность этой страны ужасала его. Осколки кристаллов, что рождены под стоны повышенного давления где-то в глубине, а потом выброшены наружу, прорезая шкуру земли. Озираясь, он воображал, какая при этом была боль, какая непреклонная воля стояла за действиями мощных сил. Подняв взгляд, Банашар посмотрел на восток, где змеиным глазом открывалось солнце. - Что-то, - прошептал он, - здесь умерло. Кто-то... - Шок разорвал землю. Высвобожденная дикость смертельной силы нанесла Спящей Богине такую рану, что она, должно быть, кричала во сне. "Они убили ее плоть. Мы идем по мертвой плоти. Кристаллы, как рак, растут повсюду".

  Он снова пошел бесцельно блуждать. Зуд вцепился в пятки.

  Кулак Блистиг растолкал скопище и вошел в палатку. "Боги подлые". - Все вон. Кроме квартирмейстера. - Толпа осаждала Прыща, сидевшего за раскладным столиком. Люди поспешно выходили, успевая метнуть ядовитые взоры на чисто выбритого мужчину. Прыщ откинулся на спинку стула, воздел брови.

  Кулак обернулся, опустил полог. Поглядел на Прыща. - Лейтенант, старший сержант, квартирмейстер. Сколько же вам нужно должностей и званий?

  - Ну, Кулак Блистиг, я лишь следую необходимости. Что я могу для вас сделать, сэр?

  - Сколько воды мы потратили за ночь?

  - Слишком много, сэр. Одни только волы и кони...

  - По ваши расчетам, сколько дней мы пройдем без необходимости пополнения?

  - Ну, Кулак, это зависит...

  Блистиг скривился. - Все эти солдаты, Прыщ - что они тут делают?

  - Подают прошения, сэр. Нужно ли говорить, что я отклоняю все до одного. Быстро становится очевидным, что вода - сокровище, затмевающее золото и бриллианты. Она, кратко говоря, стала валютой выживания. Посему очень рад, что вы здесь, Кулак Блистиг. Я предвижу время - весьма недалекое - когда просьбы сменятся гневом, а гнев - насилием. Не лишним считаю просить дополнительной охраны фургонов с водой...

  - Вы ввели рационы?

  - Конечно, сэр. Но это трудно, ведь нет никакой достоверной информации, за сколько дней мы пересечем пустыню. Или, скорее, ночей. - Прыщ колебался. Наконец он склонился вперед. - Сэр, если бы вы подошли к Адъюнкту... Слухи ходят, у нее есть карта. Она знает, как широка пустыня, но нам не говорит. Почему не говорит? Потому что...

  - Потому что идти слишком далеко, - зарычал Блистиг.

  Воздев руки в жесте полного согласия, Прыщ снова откинулся на стуле. - Кончились мои беззаботные деньки, Кулак. Это чертовски ясно.

  -У вас есть право так говорить.

  - Вас послала Адъюнкт? Вам велено составить рапорт о состоянии запасов? Если так, мой список...

  - Сколько дней до окончания воды? - потребовал ответа кулак.

  - При строгой экономии, с учетом скота... примерно пять.

  - А без животных?

  - Если избавиться от волов, нам придется самим тянуть фуры - тяжелая, вызывающая жажду работа. Не могу сказать уверенно, но подозреваю: выгоды не будет, возросшее потребление воды командами...

  - Но ведь бочки будут пустеть, и тем самым облегчаться?

  - Да. Кулак, это приказ Адъюнкта? Мы забиваем волов? А лошадей?

  - Когда отдадут такой приказ, солдат, не вам его исполнять. Я готов усилить стражу вокруг ваших фургонов, Прыщ.

  - Превосх...

  - Достойные доверия стражники, - бросил Блистиг, впиваясь глазами в Прыща.

  - Конечно, сэр. Как скоро...

  - Вы должны выделить запас на одну роту, квартирмейстер. Запечатать бочки моим знаком. Их можно открывать лишь по моему личному приказу, порции будут распределяться согласно присланным спискам. Без отклонений.

  Глаза Прыща сузились. - Особый запас для одной роты, Кулак?

  - Да.

  - Следует ли умозаключить, сэр, что ваши особые стражники примут особые меры по охране бочек?

  - Приказы понятны, квартирмейстер?

  - Так точно, Кулак. Совершенно ясно. Поговорим подробнее. Сколько дополнительных стражников вы нам придадите?

  - Думаю, десяток сойдет.

  - Десяток? Даже если ставить по пятеро в смену, они едва уследят за пятью вагонами, не говоря о многих десятках.

  - Перераспределите своих.

  - Да, сэр. Слушаюсь, сэр.

  - Доверяю вашей компетентности, Прыщ, и ловкости. Мы поняли друг друга?

  - Так точно, Кулак Блистиг.

  Он с удовлетворением покинул палатку, встал у выхода, засверкал глазами на слонявшихся солдат: - Первый, кого поймают за покупкой воды, будет предан трибуналу и казнен. Что, у вас еще остаются причины обращаться к квартирмейстеру? Вряд ли, смею думать.

  Блистиг направился к своему шатру. Жара угнетала. "Она меня не убьет. Я здесь не для того, чтобы помирать за нее или за гребаную славу. Настоящее "без свидетелей" - когда кое-кто выходит из тучи пыли, в которой погибли все герои. Он сумел выжить.

  Прыщ понимает. Он одного со мной покроя. Один Худ знает, сколько этот тип сумел стащить в личные закрома. Ну, не один хитрый ублюдок найдется в армии.

  Ты меня не получишь, Тавора. Не получишь".

  Хмурый Прыщ встал и начал расхаживать по палатке, огибая складной стол и трехногий стул. Сделав три круга, он хмыкнул, застыл на месте. - Химбл Фрап, ты там?

  Низенький, круглолицый, однако тощий солдат скользнул внутрь. - Ждал вызова, сэр.

  - Каким отличным служкой ты стал, Химбл. Список готов?

  - Да, сэр. А чего хотел лорд Кривоног?

  - Сейчас разберемся. Давай, поглядим на твой гений, Химбл... о, позволь-ка разверну. Знаешь, удивительно, что ты вообще можешь писать.

  Ухмыльнувшись, Химбл поднял руки. Пальцы на обеих кистях были чисто срублены на середине основных фаланг. - Легко, сэр. Я и раньше писал не лучше.

  - Большие пальцы на месте.

  - Именно, сэр. Именно они и нужны.

  Прыщ изучил пергамент, поднял глаза на клерка: - Ты уверен?

  - Точно, сэр. Плохо дело. Восемь дней с нехваткой. Десять дней в мучениях. Какой путь избираем?

  - Решать Адъюнкту. - Прыщ сложил пергамент, отдал Химблу. - Нет, не доставляй немедленно. Кулак высылает нам десяток отборных громил, охранять его личный резерв - запасы на целую роту. Прежде чем ты спросишь, отвечу: нет, я не думаю, что он будет делиться даже со своими лакеями.

  - Верно говорите, сэр. Вот почему он гоняет солдат за один глоток. Будет первым?

  - И единственным, по крайней мере среди кулаков. Полагаю, мы увидим у себя нескольких лейтенантов. Может, даже одного-другого капитана, выпрашивающего льготу для своих солдат. Как расходятся бутылки для мочи?

  - Почти кончились, сэр. Если ожидали, что все будут кривиться - вы ошиблись.

  - Они не дураки, Химбл. Дураки уже мертвы. Лишь мудрецы живы.

  - Мудрецы, сэр. Как вы и я.

  - Точно. Ну, давай усаживайся, готовься писать. Скажешь, когда будешь готов.

  Химбл вытащил складень с палочками для письма, восковыми табличками и лампадой. Зажег фитилек, согрел кончик стило. - Готов, сэр.

  - Пиши следующее: "Личное послание от лейтенанта старшего сержанта походного квартирмейстера Прыща Кулаку Добряку. Наитеплейшие приветствия и поздравления с достижением нового ранга, сэр. Как любой может заметить, наблюдая возвышение Ваше и, смею надеяться, мое, добрые сливки хорошо пенятся и т.д. Но, как бы ни был я рад писать Вам, обсуждая все возможные разновидности идиом, увы, данное послание касается вещей по природе более официальных. Коротко говоря, мы предстаем перед лицом кризиса величайшего порядка. В соответствии с чем я скромно прошу Вашего совета и желал бы организовать особо секретную встречу при ближайшей оказии. Преданный лично Вам, Прыщ". Успел, Химбл?

  - Да, сэр.

  - Прошу, прочитай.

  Химбл откашлялся, сощурился на табличку. - Прыщ Добряку встреча тайно когда?

  - Превосходно. Доставь немедля, Химбл.

  - До или после того, что Адъюнкту?

  - Гмм. Думаю, до. Разве я не сказал "кризис величайшего порядка"?

  Химбл покосился на табличку, кивнул: - Сказали, сэр.

  - Все верно. Исполняй, капрал.

  Химбл принялся складывать вещички, гудя себя под нос.

  Прыщ следил за ним. - Рад, что тебя списали из тяжелой, Химбл?

  Тот помедлил, склонил голову, размышляя. - Рад, сэр? Нет, не рад, но ведь если пальцы отрубили, что ты можешь сделать?

  - Слышал, один из твоих сотоварищей придумал специальную кожаную сбрую...

  - У него только одной не хватает, сэр. Я потерял пальцы со щитом в первой атаке, а пальцы с мечом в четвертой.

  - И теперь ты писец.

  - Да, сэр.

  Прыщ еще мгновение смотрел на него. - Иди, Химбл.

  Когда солдат ушел, Прыщ продолжил ходить кругами. - Запомни, - бормотал он под нос, - переговорить с оружейником и кузнецом. Нечто мне подсказывает, что старые таланты Химбла вскоре понадобятся. Ради благополучия и долгого существования некоего Прыща, скромного и весьма старательного офицера Охотников за Костями. - Он наморщил лоб. "Восемь, если с нехваткой. Десять дней мучений. Да помогут нам боги небесные".

  Кулак Добряк провел рукой по голове, словно приглаживая волосы. На мгновение Лостаре Ииль жест показался милым. Мгновение прошло, она вспомнила о его репутации. В любом случае тревога на лице этого человека способна обеспокоить; она ощутила в его взгляде тихое недовольство.

  Фаредан Сорт сняла перчатки. - Адъюнкт, переход выдался трудный. Неровная почва разбивает фургоны, да и тягловый скот... семь животных захромали, их нужно забить. Как и двух лошадей хундрилов и еще одну из вашего табуна.

  - Дела все хуже, - пробурчал Добряк. - Эта Стеклянная Пустыня правильно названа. Адъюнкт, - тут он глянул на Сорт и Рутана Гудда, - мы обязаны высказать вам все дурные предчувствия. Такой поход нас сломает. Даже если удастся пересечь проклятые земли, наша эффективность в военном отношении будет весьма ослаблена.

  Фаредан Сорт добавила: - Маги едины во мнении, что вода здесь недостижима. Если только мы встанем на несколько дней и попробуем выкопать глубокие колодцы. Очень глубокие колодцы, Адъюнкт. И даже тогда... ну, проблема в том, что магам неоткуда тянуть. Они бессильны. Ни один садок не покоряется, а значит, они не знают, есть вода глубоко под нами или нет. - Она помолчала, вздохнула. - Хотелось бы принести хорошие новости - мы бы ободрились.

  Адъюнкт стояла за столом с картами. Казалось, она внимательно изучает земли Колансе, начерченные на промасленной коже неким купцом из Болкандо пятьдесят лет назад. Впрочем, заметки на карте никто из присутствующих не может прочитать... - Нам придется пересечь гряду холмов или сопок, вот здесь, - она ткнула пальцем, - прежде чем сможем войти в провинцию Эстобансе. Я, однако, подозреваю, что враг окажется пред нами раньше. Пройдет или через перевалы на севере, или с востока. Или с двух сторон сразу. Очевидно, война на два фронта нам не выгодна. Перевалы станут ключом. Угроза из Эстобансе - самая значительная. Кулак Добряк, забейте всех лошадей моего табуна, кроме одной. Потребуйте от хундрилов уменьшить табун до одного скакуна на воина плюс десяток запасных. Кулак Сорт, начинайте выбирать людей в команды для перетаскивания фургонов - волы долго не протянут.

  Добряк снова погладил кожу черепа. - Адъюнкт, кажется, время стало нам врагом. Ну, в этом походе. Я гадаю, сможем ли мы увеличить продолжительность ночных переходов? Два звона до заката, два звона после рассвета. Это нас истощит, верно - но мы так или иначе будем измотаны.

  - Фургоны, освободившиеся от провианта, - сказала Сорт, - могут взять доспехи и часть оружия солдат, облегчая их ношу. Можно также начать освобождение от излишних материалов. Уменьшим число кузнецов и оружейников. Снаряжение у нас в более-менее приличном состоянии - солдаты не теряли времени, занимались починкой и заменой. Бросив семьдесят процентов сырого железа, почти все походные горны и уголь для них, мы могли бы разместить воду и провиант в большем количестве фургонов, облегчая работу скоту и людям, не говоря уже об уменьшенной нагрузке на колеса.

  - Можно было бы втрое плотнее разместить солдат в палатках, - добавил Добряк.

  - Мы сохраним все палатки и запасной брезент, - отозвалась, не поднимая головы, Адъюнкт. - Что до ваших предложений, Фаредан - подумаю. И, Кулак Добряк, удлиненные переходы начните с этой же ночи.

  - Адъюнкт, - сказал Добряк, - это будет... жестоко. С таким уровнем морали, как у нас, скоро начнутся... трудности.

  - Новость о поражении На'рхук помогла, - заметила Сорт, - но беспрерывный переход в полдня и целую ночь подорвал родившееся рвение. Адъюнкт, солдатам нужно еще что-то, за что можно уцепиться. Что-то. Что угодно.

  Наконец Тавора подняла голову. Спокойно посмотрела на Фаредан Сорт красными от утомления глазами. - И что же, Кулак, - сказала она тускло, - вы предлагаете им дать?

  - Не знаю, Адъюнкт. Слухи грызут нас...

  - Какие именно слухи?

  Фаредан Сорт замешкалась, отвела взор.

  - Добряк, кажется, ваша соратница - Кулак лишилась дара речи.

  - Адъюнкт, - кивнул Добряк. - Слухи... что же. Некоторые совсем дикие. Другие бьют прямо в кость.

  Заговорил Рутан Гудд: - Мы вступили в союз со Старшими Богами, и вы готовитесь пролить кровь солдат в последнем великом жертвоприношении - всех сразу - чтобы обеспечить себе Возвышение. Есть и другой: вы заключили тайный пакт с Высокими Домами младших богов. Будете торговаться, используя Увечного - именно для того мы хотим его пленить, украсть его останки у Форкрул Ассейлов. Есть много другого, Адъюнкт.

  - Вы наделены тайным знанием, - подтвердил Добряк, - полученным боги знают от кого. Поскольку больше никто не знает, от кого, все заняты измышлением догадок.

  - И в каждой, - добавил Гудд, смотря Таворе в глаза, - вы склоняетесь перед каким-нибудь богом. Что ж, какой малазанский солдат не ощутит на языке горечи от такой мысли? Какой солдат не помнит истории Дассема Альтора? Присяга командира богу всегда подкреплена кровью его подчиненных. Оглядитесь, Адъюнкт. Мы больше не служим Малазанской Империи. Мы служим ВАМ.

  Почти шепотом Адъюнкт ответила: - Вы служите мне, вот как? Вы готовы рискнуть жизнью ради меня? Прошу вас всех: объясните, чем именно я такое заслужила?!

  Тон ее вопроса породил ошеломленное молчание.

  Тавора Паран оглядела всех по очереди, и во взоре ее не было ни гнева, ни ярости, ни обиды. Лостара Ииль скорее различила в нем какую-то беспомощность. Смущение.

  После долгого, хрупкого безмолвия Добряк сказал: - Адъюнкт, мы идем в поход ради спасения Скованного Бога. Проблема в том, что как бог он мало кому нравится. Среди Охотников за Костями вам не найти и единого его поклонника.

  - Неужели? - Голос ее вдруг стал суровым. - Ни один солдат в армии - даже в этом шатре - не страдал? Ни разу не ощущал себя сломленным? Не плакал? Не скорбел?

  - Но мы такому не поклоняемся! - возразил Добряк. - Мы не встаем на колени перед слабостью!

  - Рада слышать, - отозвалась она тихо, словно внезапно запылавший внутри огонь столь же быстро угас. Глаза в карту, попытка найти проход... - Тогда глядите через эти обширные пространства. Глядите в глаза бога, Кулак Добряк, и укрепляйте разум. Сделайте мысли холодными. Упорными. Сделайте всё, чтобы не ощутить ни единого укола боли, ни малейшей дрожи. Глядите ему в глаза, Добряк, пока не решите отвернуться. Готовы?

  - Не буду, Адъюнкт, - дрожащим голосом ответил Добряк. - Потому что он не предстает передо мной.

  Однако Тавора снова поглядела ему в глаза. - Неужели?

  Удар сердца, еще один... Добряк отшатнулся. Отвернулся.

  Лостара Ииль тяжело вздохнула. "Правильно говорите, тот готов..."

  Тавора не отцеплялась от кулака. - Вам нужен храм, Добряк? Образ на камне? Вам нужны жрецы? Священные тексты? Вам нужно закрыть глаза, чтобы узреть бога? Такого славного на высоком престоле, такого гордого взором... о, не будем забывать про длань милосердия - она вечно протянута к нам. Вам нужно всё это, Добряк? А вам, остальным? Вам нужен твердый порядок, чтобы получить благословение истины?

  Полог был грубо отдернут. Вошел Банашар. - Звали? - Его улыбка выражала ужас, казалась отверстой раной, обнажающей вихрь в душе человека, мучения всей его жизни. - Я снаружи кое-что слышал. Даже слишком многое. - Он глянул на Адъюнкта: - Благословение истины? Адъюнкт, дорогая моя, вы должны были уже понять. Истина не благословляет. Лишь проклинает.

  Адъюнкт словно стала меньше ростом. Уронила взор на стол с картой. - Тогда прошу, Септарх, прокляните нас парой слов истины.

  - Весьма сомневаюсь, что это нужно, - отвечал он. - Мы всю ночь шли под светом Нефритовых Чужаков. И пойдем снова. - Он помедлил, хмуро глядя на собравшихся. - Адъюнкт, вас осадили? А я неким невиданным чудом проломился внутрь?

  Добряк схватился за шлем. - Я должен собрать офицеров, - сказал он и замер в ожидании. Тавора жестом разрешила идти, не отрывая глаз от карты.

  Фаредан Сорт вышла вместе с ним.

  Лостара Ииль поймала взгляд Гудда и пригласила идти вместе. - Адъюнкт, мы будем снаружи шатра.

  - Отдыхайте.

  - Да, Адъюнкт, как прикажете.

  Унылая женщина слабо улыбнулась. - Скоро. Идите.

  Лостара увидела, что Банашар садится на кожаный стул. "Боги, в его компании... удивляться ли, что она такая?"

  Верховный Жрец ткнул пальцем в сторону проходившего мимо Рутана Гудда и сделал странное движение, словно рисуя нечто в воздухе.

  Гудд чуть помедлил, состроил озабоченную гримасу, провел рукой по бороде и вышел из шатра.

  - Вы в порядке? - спросила Фаредан Сорт.

  Лицо Добряка омрачилось. - Конечно, я не в порядке.

  - Слушайте, мы пытались...

  - Нельзя просить солдат раскрыть сердца. Сделав так, они не будут жить как прежде. - Он встал к ней лицом. - Как она не может понять? Нам нужно закалять себя перед всем, что должны будем сделать. Нужно стать тверже врага. А она желает нас размягчить. Чувства. - Он потряс головой. Она видела, что кулак дрожит - то ли от гнева, то ли от разочарования.

  Сорт повернулась, услышав, что Рутан Гудд и Лостара Ииль выходят из командного шатра.

  Добряк метнул взгляд на Рутана: - Кем бы вы на деле ни были, капитан, лучше вколотите ей в голову побольше здравого смысла. Похоже, никому другому это не удается.

  Рутан Гудд нахмурился. - И какой это должен быть смысл, Кулак?

  - Мы убиваем людей ради жалования, - прорычал Добряк.

  - Не думаю, что она намерена это изменить, - ответил капитан.

  - Она желает, чтобы мы истекли кровью ради Увечного Бога!

  - Потише, Добряк, - предостерегла Фаредан Сорт. - А еще лучше обсудим всё подальше, за лагерем.

  Они ушли. Рутан поколебался, но Лостара Ииль потянула его за собой. Ни слова не было сказано, пока они не миновали плохо организованные пикеты. Под солнцем жара обрушилась на офицеров, свет ослепил глаза.

  - Не сработает, - провозгласил Добряк, скрестив руки на груди. - Будет мятеж, а потом драка за воду; в конце концов почти все погибнут. Даже треклятые морпехи и панцирники в полном числе не удержали бы целую армию...

  - Похоже, вы невысокого мнения о моих подчиненных, - бросила Фаредан Сорт.

  - Сколько среди них добровольцев, Сорт?

  - Понятия не имею.

  - Малазанская политика - брать самых рьяных в морскую или тяжелую пехоту. Преступники, бедняки, изгои, вот кто кончает в регулярных войсках. Фаредан, вы действительно уверены в солдатах? Только честно - никому здесь не нужна пустая болтовня.

  Она отвела взгляд, прищурилась. - Одну лишь странность я заметила, Добряк. Они мало говорят. О чем бы то ни было. Нужно вывернуть такому руку, чтобы вырвать мнение. - Она пожала плечами. - Они знают, что безлики. Такими были всегда, задолго до вступления в ряды армии. Тут... тут или там, все едино.

  - Может, они молчат в пределах слышимости ваших ушей, Сорт, - буркнул кулак. - Готов поспорить, им есть что сказать друг другу, когда вокруг никого.

  - Не уверена.

  - Вы забыли дни, когда сами были в нижних чинах?

  Она вздрогнула. - Нет, Добряк, я не забыла. Но я стояла в пятидесяти шагах от костров, могла бы видеть шевеления губ, жесты, свойственные спорам - но ничего такого. Признаю, это странно, но моим солдатам, кажется, нечего сказать даже друг другу.

  Все замолчали.

  Рутан Гудд стоял, расчесывая бороду пальцами. Лицо его было задумчиво-отстраненным, словно он слушал не спор, а что-то, творящееся в тысяче лиг отсюда. "Или в тысяче лет".

  Фаредан Сорт вздохнула: - Мятеж. Какое мерзкое слово, Добряк. Кажется, вы готовы швырнуть его к ногам моих пехотинцев?

  - Я боюсь, Фаредан. Я не оспариваю ваше право командовать - вы ведь понимаете?

  Она подумала и вздохнула: - Ну, на деле именно его вы и оспариваете. Я не кулак Блистиг, смею сказать. Моя репутация среди солдат вполне достойная. Да, меня могут ненавидеть, но не смертельной ненавистью. - Она рассматривала Добряка. - Разве не вы сами говорили как-то, что намеренно вызываете ненависть в солдатах? Мы должны быть для них магнитными камнями. Когда они смотрят и видят, что мы все терпим, что нас ничто не может поколебать, то сами укрепляются духом. Или я неправильно поняла?

  - Нет. Но сейчас на нас уже не так смотрят, Сорт. В нас видят потенциальных союзников. Против НЕЕ.

  Голос Рутана Гудда был сухим. - Готовы возглавить восстание, Добряк?

  - Спроси еще раз, капитан, и я сделаю все, чтобы тебя убить.

  Рутан холодно усмехнулся: - Извините, я не намерен дарить вам легкий выход, Кулак.

  - Нет. Вы никому ничего не дарите.

  - И что я должен сказать, по-вашему? Она не хочет, чтобы солдаты плакали и вскрывали себе вены, став мягкими. Она хочет совершенно иного. Не просто твердости. - Он смотрел на собеседников. - Они должны быть дикими. Беспощадными. Упорными, как скала в море.

  - В шатре...

  - Вы не поняли, - оборвал Рутан. - Думаю теперь, никто из вас не понял. Она сказала: посмотрите вдаль, в глаза Увечного Бога. Посмотрите и ощутите. Но ведь вы не сможете, Добряк. Правда? А вы, Кулак Сорт? Лостара? Кто-то из вас?

  - А вы? - рявкнул Добряк.

  - Ни шанса.

  - Она спутала нас - какой в этом прок?

  - Зачем бы ей? - возразил Гудд. - Вы просили большего. А потом я, черт подери, пригвоздил ее к дереву безумными словами насчет служения. Она стала отбиваться, и это, друзья, был самый человечный облик Адъюнкта, нами виденный. - Он смотрел на них. - До этого я был в нерешительности. Оставаться ли? Или ускакать прочь от всего? И если я останусь, то не потому, что кто-то сумеет меня удержать - это понятно?

  - Но, - сказала Сорт, - вы еще здесь.

  - Да. Отныне я с ней, так долго, как она потребует.

  Кулак Добряк поднял руку, словно желая ударить Рутана. - Почему?!

  - Вы так и не въехали. Никто из вас. Слушайте. Мы не смеем взглянуть вдаль, в глаза страдающего бога. А она смеет. Вы требовали от нее большего - боги подлые, чего еще она может дать? Она ощущает сострадание, которого мы позволить себе не можем. За всем этим "холодным железом" она чувствует, а мы - нет. - Он невыразительно глянул на Добряка. - При этом вы требуете большего.

  Камни лопались на жаре. Немногочисленные насекомые трещали радужными крыльями.

  Рутан Гудд обратился к Фаредан Сорт: - Ваши солдаты ничего не говорят? Радуйтесь, Кулак. Возможно, они поняли наконец - на уровне какого-то инстинкта - что именно она у них забрала. Спрятав в себе, для лучшей сохранности. Самое ценное, что они имеют.

  Фаредан Сорт покачала головой: - Так в ком из нас слишком много веры, Рутан Гудд?

  Он пожал плечами. - Жарко тут.

  Офицеры смотрели, как он уходит - одинокая фигура, бредущая назад к дозорам, в лагерь. В воздухе не повисла пыль - эта пустыня не любит пыли.

  Добряк небрежно обратился к Лостаре. - Думаете, он готов удрать?

  - Что? Нет. Этот мужчина - настоящий шифр, Кулак.

  - И как, - вмешалась Сорт, - это должно работать? Если мне нужно укрепить спинные хребты солдат, что, во имя Худа, я должна сказать?

  Миг спустя Лостара Ииль прокашлялась и ответила: - Не думаю, что вам вообще нужно с ними говорить, Кулак.

  - О чем вы? И не выплевывайте мне слова Рутана - он слишком высокого мнения о сердце и уме простого солдата. Если твоя жизнь посвящена убийству, это не делает тебя необычайным мудрецом.

  - Не готова согласиться, - возразила Лостара. - Смотрите. Просто оставаясь с ней, с Адъюнктом, вы говорите всё, что следует. Настоящая угроза армии - кулак Блистиг, не делающий тайны из неприязни к Адъюнкту, а значит, и ко всем нам. Если он начал собирать сторонников... да, тут и возникнут трудности.

  Добряк поднял руку, утер пот со лба. - ЕСТЬ мудрость, Фаредан. Мудрость, приходящая от понимания... оно родится там, в самой сердцевине вашей души, понимание хрупкости жизни. Вы получаете такую мудрость, забирая чужие жизни.

  - А как насчет тех, что убивают не думая? Мудрость? Едва ли. Скорее... растущее пристрастие. Темный поток удовольствия, такой... соблазнительный. - Она отвела взор. "Я уж знаю. Я стояла на Стене".

  Лостара указала: - Вон там гонец... ему нужен кто-то из нас.

  Они дождались круглолицего тщедушного солдата. Солдата с изуродованными руками. Он отдал честь правой, растопырив культяшки, а левой передал Добряку восковую табличку. - Комплименты от лейтенант-старшего сержанта квартирмейстера Прыща.

  Добряк изучил табличку. - Солдат.

  - Сэр?

  - Жар солнца расплавил воск. Надеюсь, вы сохранили послание в памяти.

  - Так точно, сэр.

  - Давайте послушаем.

  - Сэр, это личное послание.

  - От Прыща? У меня нет времени на чепуху. С дуэлями покончено. Выплюньте же эту гадость, солдат.

  - Цитата, сэр. "Личное послание от лейтенанта старшего сержанта походного квартирмейстера Прыща Кулаку Добряку. Наитеплейшие приветствия и поздравления с достижением нового ранга, сэр. Как любой может заметить, наблюдая возвышение Ваше и, смею надеяться, мое, добрые сливки хорошо пенятся и т.д. Но, как бы ни был я рад писать Вам, обсуждая все возможные разновидности идиом, увы, данное послание касается вещей по природе более официальных. Коротко говоря, мы предстаем перед лицом кризиса величайшего порядка. В соответствии с чем я скромно прошу Вашего совета и желал бы организовать особо секретную встречу при ближайшей оказии. Преданный лично Вам, Прыщ". - Солдат козырнул. - В ожидании ответа, сэр.

  В озадаченной тишине Фаредан Сорт прищурилась, разглядывая солдата. - Вы ведь были в тяжелой пехоте?

  - Капрал Химбл Фрап, Кулак.

  - Как поживают служивые?

  - Служат как всегда, Кулак.

  - Часто ли рядовые говорят об Адъюнкте, солдат? Записывать не буду.

  Водянистые глазки коснулись ее и отпрянули. - Иногда, сэр.

  - И что говорят?

  - Мало что, сэр. По большей части слухи.

  - Вы их обсуждаете.

  - Нет, сэр. Мы их пережевываем, пока ничего не останется. А потом изобретаем новые, сэр.

  - Чтобы посеять разногласия?

  Брови под ободком шлема приподнялись. - Нет, кулак. Это же... э... развлечение. Убиваем скуку, сэр. Скука ведет к лени, сэр, а лень может до самоубийства довести. Или до убийства того, кто рядом, что еще хуже. Мы не любим скуки, сэр, вот и всё.

  Добряк вмешался: - Передайте Прыщу, пусть ищет меня в моем шатре, когда ему угодно.

  - Сэр.

  - Идите, солдат.

  Солдат отдал честь в третий раз, развернулся кругом и ушел.

  Добряк хмыкнул.

  - Вот подходящий для вас служака, - пробурчала Фаредан Сорт и фыркнула. - Измышляют мрачные слухи ради веселья.

  - Подозреваю, слухи мрачны, лишь когда их принимают всерьез.

  - Как скажете, Добряк. - Фаредан встретилась с ним взором. - Мы паникуем из-за чепухи, Кулак?

  - Честно скажу, - отвечал тот. - Ничего уже не понимаю.

  Рутан Гудд стащил доспехи и стеганую куртку, замер, наслаждаясь внезапным избавлением от невыносимой жары, пока высыхал пот на торсе.

  - Да, - сказала Скенроу с койки, - это меня разбудило.

  - Моя богоподобная внешность?

  - Нет, запах.

  - А. Спасибо, женщина - у меня снова лицо запылало. - Он отстегнул пояс, позволив мечу в ножнах упасть на землю, шлепнулся на свою койку, опустил подбородок на сложенные ладони.

  Скенроу села. - Еще раз?

  Он проговорил сквозь пальцы: - Не уверен, сколько еще она выдержит.

  - Мы только два дня в пустыне, Рутан. Надеюсь, она крепче, чем тебе кажется.

  Он опустил руки, глянул на нее. - Я тоже. - Поглядел еще немного, добавил: - Наверное, нужно тебе сказать... Я подумывал об ... уходе.

  - Ох.

  - Не от тебя. Из армии.

  - Рутан, я в этой армии.

  - Планировал тебя похитить.

  - Ясно.

  - Сегодня она изменила мои планы. Итак, любимая, мы остаемся до горького конца.

  - Если это брачное предложение... мне нравится.

  Он смотрел на нее. "Боги, я уже позабыл..."

  Громкий лязг доносился от кухонных палаток - помощники поваров отскребали котлы гравием и камнями. Каракатица покрепче завязал мешок с миской и ложкой. Прогнулся, поморщился. - Боги, это же игры для молодых, а? Корик, ты не сдаешься?

  Полукровка-сетиец отложил пару подкованных казенных сапог и пытался круглым камнем разладить складки на потертых дикарских мокасинах. - Слишком жарко, - сказал он.

  - Разве они не порвались в клочья? - крикнула от груды вещмешков Улыба. - Ты начал хромать, Корик. От меня помощи не жди.

  - Брось сапоги в фургон, - посоветовал Каракатица. - На всякий случай, Корик.

  Солдат пожал плечами.

  Сержант Тарр вернулся из командного шатра роты. - Кончайте сборы. Выходим очень скоро. - Он помедлил. - Кому удалось поспать?

  Ответом стала тишина.

  Тарр крякнул. - Верно. Но сомневаюсь, что завтра будет то же. Впереди долгая прогулка. Оружие готово к бою? У всех? Курнос?

  Панцирник поднял голову глазки блеснули в темноте. - Ага.

  - Корабб?

  - Да, сержант. До сих пор слышу, как она стонет под точилом...

  - Это не женщина, - сказала Улыба. - Это меч.

  - Тогда почему она стонет?

  - Ты ни разу за всю жизнь не слыхал стонущей бабы. Откуда тебе знать?

  - Звучит как женщина.

  - Никаких стонов не слышу, - ответила она, вытаскивая ожерелье ножей. - Оружие в порядке, серж. Только дай мне плоть, чтобы воткнуть.

  - Потерпи, - посоветовал Тарр.

  - Месяцев эдак пять. - Корик смотрел на нее сквозь нечесаные волосы. - Сможешь?

  Она ощерилась: - Если путь через пустыню займет пять месяцев, мы мертвее мертвяков. - Улыба провела острием ножа по глиняному сосуду в оплетке, висевшему у пояса. - И пить свою мочу не стану.

  - Хочешь мою? - предложил Бутыл, лежавший неподалеку, закрыв глаза и закинув руки за голову.

  - Это что, обмен? Боги, Бутыл, ты больной. Знаешь?

  - Слушай, если уж пить мочу, то женскую - если хорошенько потрудиться умом, я могу себя убедить, что это приятно. Или полезно. - Когда никто не ответил, Бутыл открыл глаза и сел. - Чего?

  Каракатица захотел было сплюнуть, но одернул себя. Поглядел на Тарра: - Скрип сказал что новое, сержант?

  - Нет. А должен был?

  - Ну, я о том, что он понимает: нам нужно перейти пустыню?

   Тарр дернул плечом: - Полагаю...

  - Он не сможет, если мы не сможем.

  - Верно, сапер.

  - Он говорил что-то насчет питья мочи?

  Тарр нахмурился.

  Корик подтвердил: - Разумеется, Карак. Все дело в его Колоде Драконов. Новая карта. Мочу Пьющий из Высокого Дома.

  - Какого Дома? - спросила Улыба.

  Корик лишь ухмыльнулся. Поглядел на Каракатицу, улыбка стала холодной. - На карте твое лицо, Карак. Широкое как жизнь.

  Каракатица поглядел на полукровку, на ритуальные шрамы и наколки, знаки сетийского языка, которые Корик вряд ли полностью понимает. На смехотворные мокасины. Но тут же поле его зрения заслонили. Сапер поднял взгляд, встретил темные, обманчиво спокойные глаза Тарра.

  - Просто прекрати, - сказал сержант очень тихо.

  - Думаешь, я что-то затеял?

  - Карак...

  - Думаешь, я хочу проделать в нем пару новых жоподырок? Засунуть в брюхо последний жулек и бросить в телегу? Что-то такое, сержант?

  Корик фыркнул из-за спины Тарра.

  - Положи вещи в фургон, Каракатица.

  - Слушаюсь, сержант.

  - Остальные собирайтесь и готовьтесь. Ночь манит и всё такое.

  - Могу продать мочу, - сказала Улыба.

  - Да, - отозвался Корик, - отдадим все серебро и золото. Только в фургон они не попадут - нужно держать днище чистым, нам еще богатую добычу собирать. Нет, солдат, ты их понесешь. - Он надел мокасин, натянул шнурки... Обе полоски кожи остались в руках. Корик выругался.

  Каракатица бросил мешок на дно фургона, отошел - Корабб уже стоял со своими вещами, остальные выстраивались в очередь. Корик подошел последним, шлепая незавязанными мокасинами. Сапер прошел за спиной капрала, Бутыла, потом Улыбы. Первый удар кулака пришелся Корику в висок. От раздавшегося треска вздрогнули даже волы. Полукровка грузно обрушился наземь и замер.

  - Очень хорошо, - ощерился на Каракатицу Тарр. - Случится битва, он встанет рядом с тобой - сапер, ты будешь доверять этому солдату?

  - Что я сейчас сделал, не важно, - ответил Каракатица. - Рядом с ним в любой битве неспокойно. Тогда в окопе он разинул рот на самого Скрипача. Но и до того дурным был. Можно изображать самую храбрую храбрость, сержант, да только это полное дерьмо, если внутри ты даже смотреть прямо не можешь. - От такой речи пересохло во рту. Каракатица поднял правую руку. - Пойду искать целителя, сержант. Я трахалку сломал.

  - Ты, тупой... вали с глаз моих. Корабб, Бутыл, положите Корика в фургон. Стойте. Он хоть жив? Хорошо, в фургон. Похоже, пролежит без чувств весь ночной переход.

  - Повезло кое-кому, - буркнула Улыба.

  Загудели горны. Охотники за Костями зашевелились, встряхнулись, встали в колонны. Переход начался. Бутыл скользнул за спину Корабба, Улыба оказалась слева. В трех шагах позади топал Курнос. Вещмешок Бутыла был легким - почти все снаряжение ушло в общий запас. Как хорошо известно всем армиям мира, не бывает такой штуки, как излишний запас, по крайней мере, когда дело касается вещей полезных."Ненужное барахло, это другое дело. Тогда, в Малазе или на Семиградье у нас было много барахла. Перья без чернил, пряжки без ниток и иголок, чтобы пришить, фитили без воска... но разве плохо было бы оказаться там, в Малазе? Хватит, Бутыл. Всё и так плохо, не нужно примешивать к неразберихе бесполезную ностальгию". Так или иначе, он потерял почти все нужные вещички. Чтобы понять: они по-настоящему не нужны.

  Глиняная бутылка в оплетке качалась у бедра, крутясь с каждым шагом. "Ну, для меня это имело смысл. Всегда можно попросить... ну, не знаю. Острячку. Или... боги подлые, Мазан Гилани! Уверен, уж она..."

  - Иди рядом, Бутыл.

  - Сержант?

  - Скрип желает, чтобы я задал тебе вопросы.

  - Мы уже обсудили все, что я помню...

  - Не то. Древняя история, Бутыл. Что там была за битва? Да ладно. Отстань немного, Корабб. Нет, ты все еще капрал. Расслабься. Просто нужно получить пару слов от Бутыла, он ведь наш взводный маг. Верно?

  - Я буду прямо за тобой, сержант.

  - Спасибо, капрал. Не могу и передать, как восхитительно чуять твое дыхание на затылке.

  - Я мочи еще не пил, сержант.

  Бутыл скривился, глядя на Корабба через плечо: - Корабб, почему ты в последние дни похож на тупого брата Каракатицы?

  - Я морпех, солдат, вот кто я. Именно так и говорят морпехи. Как сказал сержант, что там была за битва? Древняя история. Мы кого-то били? Когда? Вот так, понял?

  - Самый лучший морпех, - умоляюще сказал Тарр, - вообще ни треклятого слова не говорит.

  - ...

  - Капрал Корабб?

  - Извини, что? Так надо?

  - Идеально.

  Бутыл видел взвод Бальзама в дюжине шагов впереди. Горлорез, Мертвяк, Наоборот. "Все? Только и осталось?"

  - Садков вокруг нет, верно?

  - Сержант? О, да. Никаких. Вопросы Скрипача?

  - Значит, тут мертвее мертвого.

  - Да. Как высосанная кость.

  - Значит, - подытожил Тарр, - нас тут никто не найдет. Верно?

  Бутыл заморгал, поскреб заросший подбородок. На ногтях остались кусочки сожженной солнцем кожи и какие-то кристаллы, вроде соли. Он наморщил лоб: - Ну, думаю, так. Если у них нет глаз. Или крыльев. - Он глянул в небо.

  Дыхание со свистом вырывалось из ноздрей Тарра. - Для этого они должны быть здесь, как мы. Но пустыня слывет непроходимой. Никто в здравом уме и пробовать не полезет. Такой расклад, верно?

  "Расклад? Это, Тарр, простой факт. Никто в здравом уме не полезет и пробовать". - Кто-то особенно желает нас найти, сержант?

  Тарр покачал головой. - Колода у капитана, не у меня.

  - Но его карты здесь будут холодны. Безжизненны. Значит, мы толкуем о гадании, которое он сделал перед границей. Кто-то преследует нас, сержант?

  - Не меня спрашивай, Бутыл.

  - Слушай, это смешно. Если Скрипач желает что-то у меня выспросить, может сам подойти и задать вопрос. Тогда я тоже кое-что спрошу.

  - Они слепы, Бутыл? Вот чего желает знать Скрип. Не мы. Они.

  "ОНИ". - Да. Слепота Лупоглазая.

  Тарр крякнул. - Хорошо.

  - Сержант... может, помнишь, кто придумал это имя? Охотники за Костями?

  - Может, сама Адъюнкт. В первый раз я от нее услышал. Вроде бы.

  "Но это невозможно. Арен. Она не могла знать. Уже тогда".

  - А что, Бутыл?

  - Никаких причин, любопытство одно. Всё? Могу я поменяться местами с капралом?

  - Еще один вопрос. Быстрый Бен жив?

  - Я уже сказал Ск...

  - Не его вопрос, Бутыл. Мой.

  - Слушай, я не знаю. И Скрипу то же сказал. Таких людей я не ощущаю...

  - Каких людей?

  - Сжигателей Мостов. Таких людей. Мертвого Ежа, Быстрого Бена - даже самого Скрипача. Они не такие, как мы, как ты и я или Корабб. Не проси объяснить. Суть в том, что я не могу их прочитать, влезть им в мозги. Иногда они словно... не не знаю... словно призраки. Тыкаешься и проваливаешься. А иногда они твердые горы, такие большие, что само солнце не перескочит. Так что не знаю, вот мой ответ.

  Тарр прищурился: - Ты так и сказал капитану?

  - Не знаю, жив или мертв Быстрый Бен, но если биться об заклад... могу представить, как сотня Сжигателей спешат оспорить мою ставку. Даже несколько сотен... Но если предложить пари Ежу или Скрипачу... - Бутыл потряс головой, хлопнул по шее - его кто-то укусил.

  - Ты ставишь, что он мертв?

  - Нет, ставлю, что он жив. И более того. Ставлю на то, что он все еще в игре.

  Сержант вдруг расплылся в улыбке. - Рад видеть тебя с нами, Маг.

  - Не так быстро, Тарр... извини, сержант. Не забывай, я не видел его конца. Говорят, было страшно.

  - Страшнее не бывает.

  - Гм... вот почему я не ставлю ни на что.

  - Худ знает, что Скрип в тебе нашел, солдат. Иди с глаз моих.

  Когда он поменялся местами с Кораббом, Каракатица мигом пристал: - Слушай...

  - Кто я нынче, во имя Худа? Сам Рыбак?

  - Кто? Нет. Корик тут сказал...

  - О чем? Насчет Мочу Пьющего? Скрип не делает собственных карт, Карак. Он не мошенник. Значит...

  - Насчет добычи, солдат. Добычи.

  - Думаю, это был сарказм.

  Улыба ухмыльнулась, но промолчала.

  - Именно. Сам Дассем Альтор положил конец всякому грабежу...

  - Мы завоевывали, не грабили. Оккупируя город, глупо брать добычу и творить насилие. Тронь горожан, и солдаты начнут гибнуть в дозорах.

  - Мы и раньше не вводили такое в обычай. Но и тогда был шанс разбогатеть. В каждой роте был писец, все делили. Собранное оружие, доспехи. Лошадей и так далее. Победа в битве означала прибыль.

  - Замечательно, Карак, - кивнул Бутыл. - Но с нами храмовые сокровища. Жалование идет без задержек. По факту, сапер, мы воняем золотом.

  - Это если доживем до получки.

  - Так всегда. Не понимаю тебя.

  Глазки сапера блеснули. - Скажи, - прохрипел он, - ты дал бы за всё это нахтову жопу? Скажи, Бутыл.

  Маг задумался. Четыре, пять, семь шагов. - Нет, - признался он, - но и раньше меня богатство особо не тревожило.

  - Ты молод, ага. Тебя влекут приключения. Но, видишь ли, в известном возрасте, повидав достаточно, ты начинаешь думать о жизни. Что с ней сделать. Начинаешь мечтать о хорошем домике или о комнате в достойной таверне. Да, ты знаешь, что так не будет, но все равно мечтаешь. Вот куда пойдет монета.

  - И?

  Голос сапера стал тише. - Бутыл, я не думаю дальше ближайшей недели. Уже месяц не вспоминал о жалованье. Слышишь? Ни домика, ни таверны. Никакой тебе рыбацкой лодочки или, боги упасите, садика. Ничего такого.

  - Потому что мы ходячие мертвецы, верно?

  - Я тоже думал, всё как говорил той ночью Скрип. Но теперь думаю иначе.

  Заинтересовавшись, Бутыл оглядел сапера. - Продолжай.

  Каракатица пожал плечами, словно ему вдруг стало не по себе. - Что-то с нами случилось, вот и всё. Может, когда вторгались в Летер. Может, в Малазе или даже в И'Гатане. Не знаю. Погляди на нас. Мы армия, не думающая о добыче. Почему, думаешь, Корик начал высмеивать Улыбу, предлагать всё за мочу?

  - Потому что сломался, - ответила Улыба. - Потому что завидует.

   - Потому, что всем плевать на серебро и золото, на покупку вонючих имений, разведение коней или морскую торговлю. Наверное, мы единственная на свете армия, которой ничего не нужно.

  Улыба фыркнула: - Погоди, сапер. Ты не веришь, что когда мы порубим всех, кого положено, встанем победителями на поле - ты не веришь, что мы начнем отрубать пальцы, собирать браслеты, кольца, хорошие мечи и так далее?

  - Нет, не верю, Улыба.

  - Думаю, я согласен с Караком, - заметил Бутыл. - И потом, может, ТЫ и начнешь...

  - Почему я? - возмутилась она. - Не обо мне речь, и вообще...

  - Пусть другой станет первым, - буркнул Бутыл.

  - Ох, я прошлась бы, проверяя трупы, точно, - кивнула она. - Нашла бы еще дышащего и чиркнула по горлу. Кольца и прочее говно? Забудь.

  - Я именно об этом, - сказал Каракатица и поглядел на Бутыла широко открытыми глазами. - Вот именно, маг. Вся армия спятила.

  - Скрип теперь в капитанах, - прогудел Бальзам. - Чего вам еще знать? Он мужик правильный. Был Сжигателем, не забыли? Поглядите, парни, на его старый взвод - ни одного не потерял. Если не какой-то бог за ним приглядывает, то кто?

  Наоборот влез между Горлорезом, Мертвяком и сержантом. - Слышали, что говорил Бутыл? Насчет имени и так далее?

  Горлорез скривился: - И что?

  - Он спрашивал, как мы получили имя.

  - Ну?

  - Ну, я думаю... э... думаю, это важно. Думаю, Бутыл что-то знает, но держит в секрете...

  - Как закупоренный? - сказал Мертвяк.

  Визгливый хохот Горлореза вызвал проклятия в ближайших рядах. Ассасин чуть слышно вздохнул. - Извините, вырвалось.

  - Так потряси его, Борот, - призвал Мертвяк, - чтобы все выплеснулось. У него есть пробка, иди и найди, где именно.

  Горлорез хрюкнул и подавился, стараясь сдержать хохот.

  - Кончай, Мертвяк, - приказал Бальзам. - Даже не думай.

  - Но мы лишь поскребли верхний слой возможностей, серж...

  - Видел, что Каракатица сделал с Кориком? Я тебя уложу, Мертвяк...

  - Ты не можешь, ты сержант!

  - Значит, могу. Идиот.

  Наоборот сказал: - Бутыл - маг, как и я. У нас есть общее. Думаю, я его разговорю рано или поздно. Знаю, он чего-то скрывает.

  - Ладно, - принялся гадать Мертвяк, - этот тип как-то выжил в кухне На'рхук, это впечатляет.

  - И вернулся с капитаном Гуддом. Это внутренний круг, понимаете? Я подозревал уже давно.

  - Наоборот, ты, похоже, наткнулся на правду, - заявил Мертвяк. - Люди знания. Знают... что-то.

  - Ну уж больше, чем мы.

  - А может, и карту имеют. Уже расчертили и как мы переходим пустыню, и как берем еще одну империю. Вторую после Летера.

  - Да мы и Вихрь раздавили. И выбрались из Малаза. Так ты теперь надо мной не насмехаешься, Мертвяк?

  Тут все четверо, словно по команде, обернулись на взвод, что шел сзади. Сержант Тарр поднял брови.

  - Слышал, Тарр? - крикнул Бальзам.

  - Ни словечка, Бальзам.

  - Хорошо.

  Наоборот попытался влезть между ними еще глубже. - Слушайте, - шепнул он, - мы можем выведать, кто тут хранит знание. Скрип, Рутан Гудд...

  - И Бутыл, - закончил Мертвяк, - потому что он затычка Скрипа.

  - Мазан Гилани...

  - С чего? Да ну?

  - Тоже теперь в свите Адъюнкта - знаете, они не забили ее лошадь. Оставили двух. - Наоборот потер лицо. - А тут холодно, когда солнце садится, верно? Потом Лостара Ииль со своим Танцем Теней. Уж она наверняка. Кто еще?

  - Кенеб, только он помер. И Быстрый Бен.

  Наоборот тихо засмеялся. - Я согласен с Бутылом. Он где-то там. Может, с Геслером и Буяном...

  - Конечно! - встрял Бальзам. - Гес и Буян! И разве сосунки не с ними?

  - Синн и Гриб? Да.

  Наоборот кивнул: - Похоже, перед нами целый заговор. Внутренний круг, я ж говорил...

  - Тайный кабал, - сказал Мертвяк.

  - О да...

  - Ползучие гады.

  - Именно.

  - Бегающие глазки стражей истины...

  Хохот Горлореза пронизал ночь.

  Смола моргнула, услышав позади мерзкий звук. - Боги, хотела бы я, чтобы он перестал.

  - Ничего смешного, - согласился Бадан Грук. - Но это же Горлорез. Он будет смеяться, видя умирающую сестру. - Он потряс головой. - Не люблю таких людей. Находят удовольствие в унижениях, пытках и так далее. Над чем смеется? Ум у него помешался, вот и всё.

  Смола с любопытством поглядела на его лицо, озаренное зеленым свечением Нефритовых Копий. Зловещее. Нездешнее. - Что тебя грызет, Бадан?

  - Этот заговор Борота. - Он метнул на нее подозрительный взгляд: - Ты тоже в деле, верно?

  - Худа тебе.

  - Ты болтала с Мазан и, - он кивнул на скрипевший, потрескивавший рядом фургон, - с сестрой.

  - Мы просто пытались придумать, как помочь Адъюнкту...

  - Потому что вы кое-что знали. Эти ваши предчувствия. Вы знали, что мы в беде, задолго до появления ящеров.

  - Мало пользы это принесло. Сам не видишь? Я знала, но не знала что. Можешь хотя бы представить, какой беспомощной я себя чувствовала?

  - Так что надвигается, Смола?

  - Без понятия - и знаешь, я рада. - Она постучала по шлему. - Всё тихо, ни шепотка. Думаешь, я во внутреннем круге? Ошибаешься.

  - Замечательно, - проговорил он. - Забудем.

  Между ними повисло молчание, казавшееся Смоле коконом, паучьей сетью, ловушкой. Любые попытки делают еще хуже. В холмах над саваннами старой родины есть древние гробницы, вырезанные в ликах утесов. Едва повзрослев, она с сестрой и еще двумя сородичами пошла исследовать загадочные пещеры.

  Ничего кроме пыли. Каменные саркофаги дюжинами заполняли каждую комнату; Смола помнила, как встала в относительной прохладе пещеры - в одной руке факел - и смотрела на озаренный мерцающим оранжевым светом ближайший гроб. Другие народы хоронят мертвых, вместо того чтобы оставить их трупы богине-стервятнице и ее отродью. Или прячут их под тяжелыми каменными плитами. Она помнит, как думала, содрогаясь от озноба: что, если их расценили неправильно? Что, если они не были мертвы?

  В последующие годы она слышала жуткие рассказы о похороненных заживо, плененных каменными или деревянными гробами. Жизнь в казармах полнилась сказками, предназначенными вызывать дрожь. Они страшнее всех громогласных проповедей жрецов - всем известно, те работают за деньги. Разделить страхи между многими - это же удовольствие...

  "И теперь... теперь... я чувствую, будто очнулась. От долгого сна. Из уст вылетел вздох - но я вижу лишь тьму, слышу вокруг странно тусклое эхо. Я тяну руку - и ощупываю сырой, холодный камень. Меня пробудили капли, роса от дыхания.

  Я очнулась только чтобы узнать, что погребена заживо".

  Ужас ее не отпустит. "Пустыня эта принадлежит мертвым. Ее песнь - песнь умирания".

  В колыхающемся впереди фургоне сидит сестра. Качается голова, словно она спит. Для нее это просто? Нога срастается плохо, в этом безжизненном месте целители лишены силы, так что ей должно быть больно. Однако... спит.

  "Пока мы движемся.

  Дезертир так и не дезертировал. Кто знал, что она найдет внутри себя нечто, далеко выходящее за самолюбивое "я"? Откуда было нам догадаться?

  Целуй-Сюда. Тебе нужно было сбежать. Даже хромой. Делай что хочешь. Я справлюсь, я точно справлюсь. Если буду знать, что ты в безопасности - далеко отсюда".

  Она вспомнила, как сестра вернулась в компании хундрилов, среди жалкой, оборванной горстки выживших. Юные матери, старые матери, увечные воины, не омытые кровью юнцы. Старцы ковыляют вестниками разбитой веры. И там была она, сражаясь с самодельными костылями - такие можно увидеть у выпрашивающих подачки на чужих улицах ветеранов. "Боги подлые, Малазанская Империя, по крайней мере, знала как обходиться с ветеранами. Вы не просто бросаете их, забываете их. Перешагиваете через лежащих в канаве. Вы их почитаете. Даже родня погибших получает монету и выходной в честь поминок..."

  Она знает: есть разные гробы. Разные способы понять, что ты похоронена заживо. Многие ли ужасались, открывая глаза? Открывая глаза перед реальностью? Многие ли заранее боялись найти... каменный ящик. Плотную тьму. Недвижные стены, крышку, невыносимую тяжесть.

  Сестра не желает встречаться с ней глазами. И даже говорить. Ни разу со дня возвращения в строй. "Но она вернулась. Все солдаты видели. Поняли, что ее посылали к хундрилам - привести подмогу в тот ужасный день.

  Они поняли также, что должна чувствовать Целуй-Сюда среди несчастной толпы уцелевших. Да, она послала остальных на гибель. Такого достаточно, чтобы сломить самых стойких, да. Но смотрите на нее. Кажется, она справилась. Сломанная нога? Она скакала быстрее самого Худа, друзья - если бы лошадь не упала, она была бы в той схватке".

  Нет, они смотрят на Целуй-Сюда с серьезностью, говорящей о последнем приятии, они видят на ней шрамы единственно достойного почитания ритуала. Она стала своей. Она выжила, заплатив сполна.

  "Что ж, это моя сестра, верно? Так или иначе, она воссияет. Воссияет".

  Целуй-Сюда слышала, как скрипят, готовые сломаться, зубы. Фургон наехал на очередной камень, она затаила дыхание, ожидая прилива ошеломляющей боли. От костей ноги, пронизывает яркими цветами бедра, врастает в торс деревом с тысячью колючих сучьев и десятью тысячами острых как иглы веток. Еще выше - безумные зазубренные листья развертываются в черепе, терзая мозг.

  Она оседлала маниакальный поток, безумную поросль агонии, а потом, когда он отпустил, угасая, медленно выдохнула. Изо рта кисло воняло страданием; она чуяла этот привкус на вздутом языке. Она сочилась им на грязные доски днища.

  Нужно было ее оставить позади. Одинокая палатка среди мусора брошенного лагеря. Это было бы актом милосердия. Но когда армии думали о милосердии? Все их дело - отрицание доброты. Словно колесо водяной мельницы, громадина разрушения крутится и крутится. Никому не дозволено уйти от... от чего? Она поняла, что улыбается. "От смертной боли, вот от чего".

  Погляди на колени, на плотную обмотку из шкур миридов, скрывшую сломанную голень. Свесь волосы, закрывшись от взора Бадана Грука, Смолы и остальных, что так бестолково топают вперед, такие горькие, согнувшиеся под весом заплечных призраков.

  "То был Прыщ или Добряк? Да, Прыщ. "Отрасти волосы, женщина!" Или "Срежь!" Не могу вспомнить... почему не могу? Это было так давно?

  Прыщ, изображающий Добряка. Откуда берется такой вид смелости? Подобной... дерзости? Понимающий блеск в глазах не исчезнет, пока его не просунут во врата Худа. Да и там... не правда ли?

  Как я восхищаюсь такими людьми. Как хочу быть похожей.

  Бадан Грук, возьми урок у Прыща. Умоляю. Хватит печали в глазах, взгляда раненого зверя. Я вижу - и хочется ударить сильнее. Хлестнуть. Хочу исполнить все твои напрасные страхи, сделать настоящими все сердечные раны. Поглядим, как они кровоточат!"

  Фургон заскрежетал под ней. Целуй-Сюда задохнулась. Цветы в деревья, листья воспламеняются за глазами. Нет времени думать. Каждая мысль старается сбежать, но погибает в лесу. "Взрывается, подбросив листья к самому пологу. Все мысли улетают. Как птицы в небо".

  В ноге заражение. Началась лихорадка, и никто ничего не может сделать. Травы повели бы хорошую войну... будь они здесь. Если бы она попросила. Если бы сказала кому-то. Пасты и присыпки, эликсиры и мази, ряды мрачнолицых солдат под колышущимися стягами. Марш в ухмыляющееся лицо болезни.

  "Никому не дозволено уйти. От смертной боли, да.

  Оставайся здесь, в трясущемся фургоне, кислый пот волов так сладок ноздрям. Мы нашли себе войну, товарищи. Нельзя остановиться, поболтать. Мы нашли войну и никому не дозволено уйти. Никому не дозволено уйти. Никому не..."

  Бадан хмыкнул, поднял голову.

  - Дерьмо, - сказала Смола и побежала.

  Целуй-Сюда склонилась сидя, одна нога торчит из-за деревянного борта, вторая лежит под неестественным углом. Затем она падает назад, голова стучит, словно попала на камни.

  Смола влезла в фургон. - Боги подлые, она горит. Бадан - веди целителя. Быстро. - Она встала, согнулась над грудой вещей. - Досада! Сгреби это на одну сторону - быстрее! Выйти из строя!

  - Слушаюсь, сержант!

  - Вышли из строя, сержант. Нам сбегать, узнать, что такое?

  Хеллиан скривилась. - Просто маршируй, капрал.

  Было темно, но не так темно, как могло бы быть. Люди светились зеленым - но, может, так всегда бывает, когда она не пьяная. "Удивляться ли, что пью!" - Слушайте вы все, - начала она. - Не сводите глаз, ищите.

  - Чего? - спросил Увальнерв.

  - Таверну, разумеется. Идиот.

  К ним перевели двоих из Седьмого взвода. Пара мечей, у одного плохо с коленом, у второго морда больной лошади. "Одного звать Хром. Но которого? Второй... Хрясь. Сапер? Хрясь - сапер? Но саперы теперь немногого стоят. Большой, чтобы держать меч... но если Хрясь - тот, что с больным коленом... Вообразите, сапер с больным коленом. Заложи заряд и беги! Ну, хромай. Как можно быстрее. Как думаешь, ты похож на коня в упряжи, а?

  Саперы. Дурная идея дурно кончается. Отнимите у каждого по ноге, и эта порода скоро вымрет.

  Да, Хром - сапер. А Хрясь другой. У Хряся колено. Сапер Хром. Но погодите, у кого же плохое колено? Можно бы повернуться. Вроде. Повернуться, бросить, так сказать, взгляд. Кто хромает? Отобрать более хромого, вот и Хрясь, а сапер - другой, с больным коленом. То есть Хром. Его назвали Хромом по хромому колену папаши. Он всю жизнь должен был помогать дураку. Но если бы он с таким имечком и пришел, его не взяли бы в солдаты. Его или выпороли, или протащили под килем. Итак, сапер плохо бежал от какой-то закладки, за то и заслужил имя Хрясь, за хряснутое колено. Да, я въехала. Уф.

  Но зачем нам конь с больным коленом?"

  - Холодно стало, сержант.

  Гримаса Хеллиан стала страшнее. - И чего я должна сделать, пернуть тебе в лицо?

  - Нет. Просто сказал. О, Хром отстает - надо положить его в фургон.

  - А ты кто?

  - Я Навроде, сержант. Был с вами с самого начала.

  - Какая дверь?

  - Что?

  - Улица, на которой мы жили в Картуле. Из какой ты двери?

  - Я не из Картула, сержант. Я о начале взвода. Вот я о чем. Арен. Семиградье. В первый раз мы шли походом через Худом порченую пустыню.

  - Назад в И'Гатан? Удивляться ли, что жажда. В кувшине вода, солдат?

  - Только моя моча.

  - Радуйся, что ты не баба. Каково было бы писать в бутылку, если ты баба. И"Гатан. Боги подлые, сколько раз нам брать это место?

  - Мы не в И'Гатан идем, сержант. Мы... ладно. Точно пустыня. Холодная.

  - Капрал Нервалень!

  - Сержант?

  - Что у тебя в кувшине?

  - Моча.

  - Кто придумал ее продавать? Чертов гений.

  Навроде сказал: - Слышал, квартирмейстер испытывает пузыри на хундрильских жеребцах.

  Хеллиан нахмурилась: - Они взорвутся. Зачем бы ему? А важнее, как? Затыкает руками?

  - Не конские пузыри, сержант. Мехи для воды. Привязывает к жеребячьим петушкам...

  - Уткам.

  - Почему?

  - Лошади не любят петухов, а уток не замечают. Но такой пузырь их ужасно замедлит. Мы словно на ферме, на которой ты вырос, Навроде.

  - Знаете, меня не обдуришь, - сказал, склоняясь к ней, Навроде. - Я вижу суть, ясно? Вы держите нас занятыми. Словно игра, головоломки каждый раз.

  Она поглядела на него. - Я вас дурю, да?

  Он почти сразу отвел глаза. - Простите, сержант. Ну, чуете?

  Хеллиан промолчала. "Зеленое свечение, да. Все эти осколки и камни, там же, где пауки. Крошечные глазки в куче, следят за мной. Я трезвая. Уже не могу делать вид, будто их нет.

  И ни одной таверны на виду. Дело пахнет дрянью. Большой дрянью". - Слышал? Проклятая гиена.

  - Это Горлорез, сержант.

  - Убил гиену? Отлично. А где Балгрид?

  - Мертв.

  - Лодырь поганый. Хочу спать. Капрал, ты отвечаешь.

  - Нельзя спать, - возразил Увалень. - Мы идем, сержант...

  - Лучшее время. Разбудите, когда солнце встанет.

  - Ну нечестно, что она такое может.

  Увалень крякнул. - Ты же слышишь о таком всё время. Ветераны, умеющие спать на ходу. - Он мечтательно закатил глаза, крякнул еще раз. - Не знал, что она из них.

  - Трезвая, - пробормотал Навроде. - Вот что в ней нового.

  - Видел ее, Урба и Тарра, как они бежали назад в окоп? Я готов был сдаться, но увидел ее, и она потащила меня следом, как будто у меня была цепь на шее. Ничего другого не оставалось и мне, и Нерву - помнишь, Нерв?

  - Да. И что?

  - Нам приходил конец. Когда я увидел, как повалили Быстрого Бена... словно кишки кто выгрыз. Внутри было пусто. Я тут же понял: время помирать.

  - Ты ошибся, - зарычал Навроде.

  - У нас отличный сержант, вот о чем я.

  Навроде кивнул, глянул на Хряся: - Слышишь, солдат? Не забывай.

  Высокий мужчина с вытянутым лицом и необычайно широко посаженными глазами смущенно моргнул. - Они наступили на мои долбашки. А их больше нет.

  - А меч на поясе использовать можешь, сапер?

  - Что? Этот? Нет, зачем бы мне? Мы просто идем.

  Ковылявший позади, тяжко вздыхавший при каждом шаге Хром подал голос: - У Хряся был мешок с припасами. Он и мозги туда положил. Для лучшей... хм... сохранности. Припасы взорвались, разбросав На'рхук повсюду. Теперь у него пустой череп, Навроде.

  - И что, он драться не может? Как насчет арбалета?

  - Ни разу не видел, чтобы он пробовал. Но драться? Хрясь будет драться, поверь.

  - И чем же? Дурацким тесаком для кустов?

  - Он пользуется руками, Навроде.

  - Ну, это здорово.

  - Мы просто идем, - сказал Хрясь и засмеялся.

  Урб оглядывался на взвод, двигавшийся в пяти шагах позади. Теперь ей нечего пить. Она очнулась. К тому, чем была. Может, ей не понравилось то, что увидела. Ради чего вообще начинают пить? Он потер шею, снова поглядел вперед.

  Трезвая. Глаза ясные. Достаточно ясные, чтобы заметить... ну, не сказать, что она выказывает настоящий интерес... К тому же, хочется ли ему замешаться в такое? Встать, только чтобы упасть снова? Для таких людей уготована узкая дорожка, и нужно желание, чтобы по ней идти. Если желания нет, они рано или поздно падают. Всегда.

  Разумеется, если верны слова Скрипа - к чему тревожиться? Они ходячие мертвецы, стремящиеся туда, где окончатся все похождения. Но во время пути... если есть возможность, почему не пользоваться? Хотя она вряд ли отнесется серьезно, правда? Она высмеивает саму идею любви, и если он вскроет себе грудь и выложит на стол что-то красное, сырое - она просто захохочет.

  Он недостаточно для такого храбр. Строго говоря, он вообще не храбр. Битвы с На'рхук, летерийцами, фанатиками Вихря. Каждый раз, вынимая меч, он ощущал внутри ледяной холод. Наглый, дергающий, страшно трясущийся, высасывающий тепло из тела. Он выхватывал меч, готовясь умереть, причем самой жалкой смертью.

  Однако он делал всё, чтобы выжить. Всегда. Так и будет. Обычно она слишком пьяна, чтобы замечать, или слишком привыкла к нему, не отличая от каменной стены, к которой всегда можно прислониться. Но разве ему этого не достаточно?

  Должно быть, ведь храбрости на большее не хватит. Быть ходячим мертвецом - к чему тут храбрость? Просто смотри, как уходит время, подныривай, ползи вперед и не жалуйся. Он сможет. Он всю жизнь этим и занимался, факт.

  "Я всегда был ходячим мертвецом, даже не зная". От такой мысли он ослабел, словно нож вонзился глубоко, терзая душу. "Я твердил себе, что это и значит быть живым. Это. Прятки. Мечты. Сны наяву. Желания. Но что же видели во мне окружающие?

  Спокойный Урб. Ничего особенного, правда? Но солдат хороший. Адекватный. Сделался сержантом, да, но не думайте, что пойдет выше. Внутри пустовато, знаете ли. Тишина как в пещере, но и этим можно восхищаться. Он человек без проблем. Он человек, живущий легко, если понимаете.

  Таков сержант Урб. Сойдет, пока не сыщется сержант получше.

  Прятки - не жизнь. Прятки - вот вам ходячая смерть".

  Он поглядел в озаренное нефритом ночное небо, всмотрелся в зловещие царапины, пронизавшие тьму. Теперь они громадные, готовы полоснуть по лику мира. Урб задрожал. "Но я ходячий мертвец. Чего же до сих пор боюсь?"

  Капрал Пряжка постепенно отстала от Урба; Лизунец, шагавший позади, коснулся ее плеча. Пряжка пошла рядом. - Можно парой тихих словечек перекинуться?

  Солдат поглядел на нее, заморгал: - Я могу быть тихим.

  - Заметно, Лизунец. Так всегда в этом взводе?

  - Ты о чем?

  Она кивнула на впереди идущих. - Сержант Урб. Ты похож. Оба ни слова не говорите, себя не показываете. Ну, мы все знали, что есть... э, типа элитная группа. Взводы наши и часть тяжелых. Как-то ближе к Скрипачу, когда он был сержантом. Ближе, чем мы остальные. Мы знали. Мы видели. Скрипач, рядом Геслер и Буян, Бальзам и Хеллиан. Корд и Шип. И Урб. Потом прибились Быстрый Бен и Еж. Наконец, вы, панцирники. Курнос, Поденка, Острячка. Ты. Понимаю, все решил Скрипач, он выбирал, кого приблизить. Кого подобрать.

  Лизунец выпучил глаза.

  Пряжка скривилась. - Погляди на моих солдат, - шепнула она. - Посмотри на Грусть. Знаешь, кто она? Чертова семкийская ведьма. Семкийка. Знаешь, что она делает, готовясь к бою? Да ладно, сам увидишь... если мы пустыню переживем. Еще есть Жженый Трос, сапер. Удивил он меня в окопах. Как и лекарь наш - знаешь, он как-то пошел искать Геслера и Буяна. Родня - фаларийцы, верно? Так это мы его послали. Послали Лепа Завитка к Гесу и Буяну, чтобы прощупал. Увидел, нельзя ли войти.

  - Войти?

  - В вашу элиту. К допущенным внутрь, понял? Ну, он никуда не попал. Они были вполне дружелюбны, напились с ним втроем. В Летерасе еще. Напились до одури, сняли целый дом шлюх. Но Леп держал себя в трезвости, и когда решил, что подходящий момент настал, он просто спросил. Прямо. Знаешь, что ответил Геслер?

  Лизунец потряс головой.

  - Ублюдок все отрицал прямо в лицо. Сказал, ничего такого нет. Солгал Лепу в лицо. Так мы и узнали, что войти внутрь нельзя.

  Лизунец пялился на нее. - Но, - сказал он через несколько шагов, - зачем ты мне рассказываешь?

  - Урб - один из лучших сержантов в морской пехоте, и достался нам. Мы знаем. Да мы уже кипятком в сапоги писаем. Невыносимая тяжесть, Лизунец. Из него ни слова не выдавишь. Но по глазам видно: он чертовски недоволен, что мы висим на шее.

  - Все хорошо, - сказал Лизунец.

  Она нахмурилась. - Что хорошо?

  - Вы внутри, капрал. Ты и твои солдаты. Вы все внутри.

  - Точно? Уверен?

  - Вы внутри.

  Она заулыбалась и пошла быстрее. Обернулась, чтобы кивнуть. Он кивнул в ответ, увидел, как легко она шагает. Как склоняется к Лепу Завитку, солдаты перекидываются словами и жестами. Миг спустя Грусть и Трос приблизились, чтобы послушать.

  Все четверо обернули к нему лица.

  Он помахал рукой.

  "Не могу дождаться, чтобы пересказать Острячке".

  Потом Лизунец неловко заерзал на ходу. Он пропотел в палатке, и теперь у него взопрел довесок. "Прямо чувствуешь, как кожа слезает. Мать, вот жжется. Лучше завтра шары проветрю".

  Сержант сверкал на нее глазами, делал жесты. Острячка наморщила лоб.

  Поденка толкнула ее: - Хочет поговорить.

  - Как это?

  - У него семь вопросов. Откуда я знаю? Соображай, принцесса. Идиот потерял весь взвод. Наверное, хочет объясниться. Чтобы не получить нож в спину.

  - Я не стану его бить ножом в спину, - покачала головой Острячка. - Что бы он ни сделал.

  - Неужели?

  - Если он их сам убил и похвастается этим, я ему шею сверну. Но ножом в спину - это подло.

  - Ну нет, - возразила Поденка. - Имеет смысл. Жертва не заслужила взгляда в глаза убийцы. Жертве и незачем знать, за что ее кончают - только что кончают и врата Худа уже распахнуты.

  - Чего-то тут не хватает.

  - Лучше подойди, он уже злится.

  Острячка с ворчанием догнала сержанта Впалого Глаза. Не особо приятная рожа, верно? Но такую рожу запомнишь навсегда. Со всеми неправильностями. - Сержант?

  - Ты не знаешь язык жестов, солдат?

  - Какой язык? О, этот. Да, знаю. Почти. Азы. Стой. Ложись. Бей. Трахни себя. И так далее.

   - Морпех должен знать, как сложить азы.

  - Да? Я из тяжелой пехоты, сержант.

  - Расскажи о парне-девке.

  - При помощи рук? Не могу, сержант. То есть, я хочу спросить "Какой парне-девке?", но не знаю, как это сделать руками.

  - Смертонос. Расскажи о нем, солдат. Словами, но голоса не повышай.

  - Ни разу за всю жизнь голоса не повысила, сержант.

  - Смертонос.

  - И что?

  - Для начала, почему он такой, словно девка?

  - Он принц, сержант. Из племени Семиградья. На деле он наследник...

  - Тогда что тут делает, во имя Худа?

  Она пожала плечами: - Его послали расти на стороне. С нами. Увидеть мир и все такое.

  Впалый Глаз оскалил кривые зубы. - Но он уже пожалел.

  - Не вижу причины, - сказала Острячка. - Пока что.

  - Итак, он вырос в холе и неге.

  - Подозреваю.

  - Откуда же такое дурацкое имя?

  Острячка покосилась на сержанта. - Прошу прощения, серж, но где были вы и ваш взвод в день Окопов?

  Он метнул ей злобный взгляд. - Какая тебе разница?

  - Ну, вы не могли его не видеть. Смертоноса. Он же высоко подпрыгивал. Единственный из нас перерезал На'рхук горла. Верно? Высоко прыгает, говорю. Видите восемь заметок на левой руке?

  - Ожоги?

  - Да. По одному на каждого На'рхук, которого он зарезал.

  Впалый Глаз фыркнул: - Еще и враль. Как я и думал.

  - Но он даже не считал, сержант. Никогда не считает. Восемь - это сколько мы видели, то есть мы же смотрели. Потом поговорили, сравнили в так далее. Восемь. Так мы ему и сказали, и он выжег заметки. А мы его спросили, скольких он выпотрошил. Он не знает. Мы спросили, скольким он перерезал поджилки - тоже не знает. Сами мы сойтись в счете не смогли. Явно больше восьми. Но мы увидели, как он делает ожоги, и решили не говорить сколько. Он бы всего себя обжег, верно? А он красавчик. Было бы жалко.

  Тут она замолчала, чтобы пощадить дыхание. В бою ей сломали три ребра. Дышать - и то больно, а говорить еще хуже. Столько слов она со дня битвы не выговаривала.

  - Поденка и Спешка, - сказал Впалый Глаз. - И ты. Все из тяжелой.

  - Да, сержант.

  - Назад в строй, Острячка.

  Она широко ему улыбнулась, явно удивив, и начала отставать, пройдя мимо однорукого капрала Ребро (поглядевшего на нее с каким-то подозрением), потом мимо Спешки и Смертоноса. Наконец она оказалась рядом с Поденкой.

  - Ну?

  - Ты была не права, - с большим удовлетворением сказала Острячка.

  - Насчет чего?

  - Ха. Он задал всего ШЕСТЬ вопросов!

  Впалый Глаз всё время оглядывался.

  - Чего ему еще нужно? - удивилась Поденка.

  Тут сержант ткнул пальцем, указывая на Смертоноса: - Еще один воздушный поцелуй, солдат, и я тебе кишки на Худом клятую шею намотаю!

  - Вон как, - пробормотала Острячка.

  Поденка кивнула: - Принц еще в деле, верно?

  Еж услышал воющий смех позади, шумно вздохнул. - Слушай это, Баведикт! Скрип их одной рукой водит. Так и знал!

  Летериец-алхимик снова потянул за узду вола. - Увы, Командор, я не знаю, о чем вы.

  - Он же толкнул им старую речь про "Ходячих Мертвецов". Она словно кандалы отмыкает. Была одна ночь, видишь ли, когда Даджек Однорукий пришел в лагерь Сжигателей. Мы работали под Крепью, вели тоннели - никогда до того столько булыжников не таскал. Он пришел, да, и сказал то, что мы и так знали. - Еж сорвал опаленную кожаную шапку, поскреб недавно выбритый скальп. - Мы были ходячими мертвецами. Потом он ушел. Дал нам подумать, что из этого можно извлечь.

  - И что же?

  Еж снова натянул шапку. - Ну, почти все... гм, померли. Не получив шанса. Но Вискиджек, он не намеревался забывать ни о чем. Быстрый Бен и Калам, боги, они хотели начать смертоубийство. Если ты ходячий мертвец, чего тебе терять?

  - Признаюсь, Командор, мне такое определение не по нутру.

  - Ноги похолодели?

  - Всегда признавал за вами ум, сэр. Но холодные ноги - именно то, чего я не желаю ощутить.

  - Так сильнее бей копытами. К тому же сказанное Скрипом относится к его Охотникам. К нам, Сжигателям Мостов, никакого...

  - Очевидно, потому, что Сжигатели стали ходячими мертвецами с... гм, Крепи.

  Еж хлопнул алхимика по спине: - Именно. Но ведь эксклюзивным клубом это не назовешь, верно?

  - Сэр, - решился спросить Баведикт, - не далее как нынешним утром вы жаловались, что старый друг повернулся к вам спиной. Да? Что вы словно прокаженный...

  - Легче, когда ты мертвый. То есть для него. Можно отложить меня на полку в черепе и забыть. - Еж легкомысленно махнул рукой. - Я понимаю. С самого начала. Но мне не нравится. Я чувствую оскорбление. Ну, я ж вернулся. Все видят. Скрип должен бы быть счастлив. И Быстрый Бен - ну, ты ж видел, что он сделал в битве, прежде чем пропал. Вышел и сыграл с нами в Тайскренна. Когда снова увидимся, будет о чем поговорить, эт точно.

  - Я о том, сэр, что Скрипач стал к вам ближе, раз уж говорит о солдатах как о живых мертвецах.

  - Можно так подумать, - кивнул Еж. - Но ты совсем не прав. Когда ты мертвый, Баведикт, у тебя нет братьев. Ничего, что тебя к кому-то привязывает. По крайней мере, я так увидел. Да, мертвые Сжигатели едины, но это лишь старые воспоминания, словно цепи друга к другу приковали. Всего лишь призрачное эхо от времен, когда они были живые. Говорю, алхимик, оставайся в живых как можно дольше. Потому что у мертвеца нет друзей.

  Баведикт вздохнул: - Надеюсь, вы ошибаетесь, Командор. Не вы ли сказали, что Королевство Смерти изменилось, что Жнец отдал Неживой Трон? И ваш Вискиджек...

  - Ты ж его не знал. Вискиджека, то есть. Так что поверь на слово: он ублюдок упрямый. Может, самый упрямый ублюдок, которого видел мир. Так что ты можешь быть прав. Может, он сумеет все изменить. Если кто сумеет, так он. - И снова он хлопнул алхимика по плечу. - Ты дал мне тему, есть о чем подумать. Знаешь, а Скрип - никогда. Не могу вспомнить, чтобы он мне что давал. Я уже думаю, что никогда его не любил.

  - Как неудачно. А Вискиджека любили?

  - Да, он был лучшим из друзей. Что же, в нем было что любить. Как и во мне. А Скрип, он всегда меня со счета сбрасывал.

  - И теперь Вискиджек скачет среди мертвых.

  - Трагедия, Баведикт. Жуткий стыд.

  - И вы любили его всем сердцем.

  - Именно. Именно.

  - Но Скрипач еще жив.

  - Да-а...

  - Но вы его никогда по-настоящему не любили...

  - Именно...

  - Хотя любите всех павших Сжигателей.

  - Разумеется!

  - Кроме одного, того, что выжил.

  Еж выкатил глаза, хлопнул собеседника по щеке. - И чего я разболтался? Ты ничего не понимаешь!

  Он отошел туда, где маршировала его рота.

  Баведикт вытащил кувшинчик. Фарфор, вплавленные драгоценные камни. Отвинтил крышку, сунул внутрь палец, вытащил, изучил. Провел по деснам. - Умереть? - шепнул он. - Но я не намерен умирать. Никогда.

  Жастера наконец нашла их в головной части колонны хундрилов. Удивительно, но Хенават ухитряется шагать наравне со всеми с таким излишним весом. Беременной быть всегда трудно. Прежде всего тошнота, да еще голод все время, а в конце ты вздуваешься как бхедрин. А потом - мучительная боль. Она припомнила первые роды - пройти через все, сияющие глаза, радостный румянец - только чтобы потерять проклятую штуку, едва она вышла наружу.

  "Дитя сделало то, что хотело, Жастера. Показало путь, который тебе проходить снова и снова, и снова. Оно сделало что хотело и вернулось в темные воды".

  Но ведь другим матерям такое не выпадает, верно? Едва ли Жастера благословлена величием, так? "Вышла за любимого сына Желча, не так ли? Таит амбиции - если не ради себя, то ради своего приплода". Амбиции. Слово это походит ныне на драную ворону на конце пики - неопрятная кучка, растрепанные перья, засохшая кровь. "Следите за вдовами. Видите, как она затянула Желча? Чем они заняты по ночам, когда дети спят? Хенават надо бдеть, особенно сейчас, когда она уязвима, когда дитя готово вылезти, а муж сбежал на сторону. Нет, строго следите за вдовой Жастерой из племени Семк".

  Есть мера отвращения; оно нападает, ты отскакиваешь, а когда оно нападает во второй раз, ты отскакиваешь уже не так далеко. Когда же оно крадется в третий раз, и в четвертый, рука тянется из темноты, чтобы поласкать нагое бедро, пощупать под мехами... что ж, иногда отвращение подобно ризе плакальщика, слишком тяжелой, чтобы носить долго. "Строго следите за ней. Увидите по глазам".

  Утешь сломленного мужчину, и примешь слабость в себя. Какая женщина не знает? Трещины расходятся, шепот впитывается во всё. Таково проклятие пьяниц и любителей д"байанга, бабников и шлюх. Проклятие мужчин, оскверняющих юных мальчиков и дев. Иногда свое же отродье. Пятнающих их навеки.

  Обвинения, доказательства, позор, стоящий в грязи с закрытыми глазами. Ее глазами. Вдруг все отвращение возвращается, но теперь оно имеет знакомый вкус. Нет, не просто знакомый. Интимный.

  "Я чувствую себя оскверненной? Я посмею взглянуть в глаза Хенават?" Вопрос этот заставил ее держаться в десяти шагах позади жены Желча. "Моей свекрови. О да, поглядите в глаза Жастере. Но вы забыли: она тоже потеряла любимого. Тоже ранена. Может, даже сломлена. Конечно, она не имеет права это показать, этим оправдаться, ведь пусть она уже не жена, но она еще мать.

  Как насчет меня? Моей боли? Не те руки, но объятия все же теплы и сильны. Его плечо принимает мои слезы. Что же делать?"

  И она держалась позади, а окружающие смотрели и перешептывались.

   - Смелость ей изменила, - промурлыкала Шельмеза.

  Хенават вздохнула: - Может, завтра.

  - Не знаю, что она может сказать, - произнесла молодая женщина. - Чтобы оправдаться. Прогнать его - вот что она должна сделать.

  Хенават покосилась на Шельмезу. - Так все твердят, да? Суровый тон, суровые слова. Самая многочисленная монета. Ее легко тратят, потому что она немногого стоит.

  Шельмеза нахмурилась: - О чем ты?

  - Когда ты судишь, все краски мира не скроют злобу твоего лица. Внутренняя порочность лезет наружу, искажая каждую черту.

  - Я... прости, Хенават, я думаю о тебе...

  - И берешь то, что принимаешь за мои чувства, и швыряешь мне. Объявила себя воительницей на моей стороне, целой боевой шеренгой, чтобы меня утешить - я понимаю, Шельмеза. Но то, что я от тебя слышу - что вижу в глазах других - не имеет ко мне отношения. Я просила жалости? Искала союзников в скрытой войне? Да есть ли война? Слишком много допущений.

  - Она не заговорит с тобой...

  - А была бы ты смелой на ее месте? Свекор соблазнил ее, затащил в койку. Или она его, какая разница. Думаешь, я не знаю собственного мужа? Иногда ему трудно противиться, и когда такая боль, такое желание... ни одна женщина, ни один мужчина не отбились бы. Но, видишь ли, вы в безопасности. От него. Вы свободны осуждать единственную, попавшую в ловушку. Но его самого не судите, ибо что пришлось бы сказать обо мне? Не говори же о том, кто виновнее. Нет таких. Есть лишь люди. И каждый делает так, чтобы ему было лучше.

  - А если они вредят окружающим? Хенават, ты хочешь стать мученицей? Ты и по Жастере поплачешь, хотя она каждый день лежит в его руках?

  - Ах, видишь, как я тебя ужалила? Тебя, суровую судью. Мой муж и его желание. Жастера и ее слабость. Всего лишь акты себялюбия. Попытка отдалить беды.

  - Как ты можешь? Мне противно то, что они тебе делают!

  - И как приятно это говорить. Слушай. Я тоже теперь вдова. И мать, потерявшая детей. Нужны ли мне чужие объятия? Краденая любовь? Должна ли я ненавидеть Желча и Жастеру, ибо они нашли то, чего нет у меня?

  На лице Шельмезы читался ужас. Слезы текли по набеленным щекам. - Неужели ты не станешь искать этого у мужа?

  - Пока он отворачивается - не стану.

  - Тогда он трус!

  - Поглядеть мне в глаза - значит увидеть то, что нас соединяло и что теперь потеряно. Слишком тяжко, и не только для мужа. Да, я несу последнего его ребенка, и если он не его... что ж, я это знаю, но никому не скажу. Пока что у меня есть то, что помогает держаться, Шельмеза. И у него тоже.

  Молодая женщина покачала головой: - Тогда ты в одиночестве, мать. Он взял вдову сына. Это непростительно.

  - Лучше, Шельмеза. Намного лучше. Видишь, Жастера не заслуживает твоей ненависти. Всех этих косых взглядов, шепотков за спиной. Нет, станьте ей настоящими сестрами, идите к ней. Утешайте ее. Когда ты это сделаешь - когда все вы так сделаете - я пойду и обниму ее.

  Хенар Вигальф вспомнил день, когда получил своего первого коня. Отец, пять лет назад сломавший бедро и переставший ездить верхом, подковылял с палочкой. Они пошли на пастбище. Новый табун отбит от большого дикого табуна высокогорных плато, двадцать три великолепных зверя беспокойно бегают по загону.

  Солнце стоит высоко, тени съежились под ногами; ветер метет склоны, прочесывает высокие травы. Тепло, сладко пахнет ранней осенью. Хенару всего девять лет.

  - Один увидит меня? - спросил он у отца. - Он меня выберет?

  Высокий уроженец Синей Розы посмотрел на него, подняв темные брови. - Эта новая девица, да? Та, с титьками размером с арбузы и большими глазами. С побережья. Она набивает тебе голову всяким мусором.

  - Но...

  - Нет ни одного коня в целом мире, Хенар, готового избрать себе седока. Ни один зверь не желает служить. Ни один не рад стать сломанным, безвольным существом. Неужели они отличаются от тебя или меня?

  - Но собаки...

  - Клянусь Чернокрылым Лордом, Хенар! Собаки выращены четырехлапыми рабами. Видел когда-либо улыбку волка? Поверь, тебе не понравилось бы. Ни за что. Они улыбаются перед тем, как броситься тебе на горло. Забудь о собаках. - Отец указал тростью. - Это дикие животные. Они жили в полной свободе. Видишь такого, который нравится?

  - Тот пегий, что стоит слева, поодаль.

  Отец хмыкнул. - Молодой жеребец. Еще не вошел в силу, чтобы оспаривать вожаков. Неплохо, Хенар. Но я... гм, удивлен. Даже отсюда виден особенный зверь. Поистине выдающийся. Ты достаточно взрослый, ты долго ходил со мной. Не думаю, что ты не заметил сразу...

  - Заметил, Отец.

  - И что? Считаешь, что не заслуживаешь лучшего?

  - Нет, если я должен его сломать.

  Голова отца запрокинулась. Раздался смех. Такой громкий, что табун встревожился.

  Вспоминая момент детства, громадный воин улыбался. "Помнишь тот день, отец? Спорю, помнишь. Если бы ты видел меня сейчас. Видел женщину, что идет рядом. Что же, я почти слышу взрывы твоего хохота.

  Однажды, отец, я приведу ее к тебе. Дикую, свободную женщину. Мы пойдем по длинной белой дороге между деревьев - они, наверное, сильно выросли - к воротам имения.

  Я увижу тебя, застывшего у входа - статую из живого камня. Новые морщины на лице, но задорная улыбка все та же, хотя борода стала белой. Ты оперся на трость, я чую лошадей - словно тяжелый цветочный аромат повис в воздухе. Я почую его и пойму, что оказался дома.

  Увижу, как ты рассматриваешь ее, отмечая высокий рост, изящество и уверенность, отвагу во взоре. Гадаешь, сломала ли она меня - и никак не наоборот, ты сам поймешь. Не наоборот. Но потом ты поглядишь мне в глаза, и улыбка станет еще шире.

  Ты откинешь величественную голову. И захохочешь в небеса.

  Это будет сладчайшим звуком в мире. Звуком нашего торжества. Общего. Моего, твоего, ее.

  Отец, я так скучаю".

  Мозолистая ладонь Лостары нашла его ладонь, он принял на себя часть ее веса. - Благослови Брюса Беддикта, - прошептала она.

  Хенар кивнул: - Я подозревал, что в командоре сохранилась сентиментальность.

  - Радуйся. Как я.

  - Это было... неожиданно.

  - Почему? Я сражалась за тебя, Хенар. Не за Адъюнкта. За тебя. Он понял...

  - Нет, не то, любимая. Я о другом. Мы нашли себя. А теперь мы нашли друг друга.

  Она глянула на Чужаков в ночном небе. - Значит, он дает нам все оставшееся время. Не сентиментальность, скорее... жалость. Знаешь, в тебе есть какая-то мрачность. Предпочитаю чувство Брюса. Может, мне избавиться от тебя и поехать с ним?

  - Боюсь, тебе придется сразиться с Араникт.

  - О, ты прав, я не готова. Не хочу. Слишком она мне нравится. Что же, похоже, ты меня взнуздал.

  Он усмехнулся. "Взнуздал. Ха".

  - Хенар.

  - Да?

  - Боюсь, из этого путешествия нам не вернуться.

  Он кивнул - не потому что был согласен, но потому, что знал, чего она страшится.

  - Мы идем на смерть, - говорила она. - Мы можем вообще не выйти из пустыни.

  - Есть такой риск.

  - Вряд ли это честно.

  - Некогда, в сельском имении, у меня была нянька. Арбузные титьки, большие глаза...

  - Чего?!

  - Мой отец до ужаса плохо запоминал имена. Так что приходилось давать, э... запоминающиеся описания. Да, она любила рассказывать мне на ночь. Долгие, звонкие сказания о героях. Любовь утерянная, любовь обретенная. Она умела сделать конец сладким. Чтобы снились хорошие сны.

  - Что и нужно детям.

  - Полагаю. Но это были истории не для меня. Для нее самой. Она была с побережья, оставила там любимого - это же Летер, понимаешь, вся община погрязла в Долгах. Вот почему она трудилась на нашу семью. Что до молодого человека - его послали в море. - Он помолчал, вспоминая. - Каждую ночь она рассказывала, как желает изменения жизни. Хотя я тогда не понимал. Правда в том, что ей самой нужен был счастливый конец, нужно было во что-то верить. Ради себя, ради кого-то еще.

  Лостара вздохнула. - Что с ней стало?

  - Насколько я знаю, она еще там, в имении.

  - Пытаешься разбить мне сердце, Хенар?

  Он покачал головой: - Мой отец выработал лучшую из возможных систем, он был добр к Должникам. За год до того, как я поступил в учение на улана, арбузные титьки большие глаза вышла замуж за одного из конюхов. Последнее воспоминание: живот выпирает, титьки стали еще больше.

  - Значит, она отказалась от человека в море. Что ж, полагаю, это мудро. Это часть взросления.

  Хенар смотрел на нее. Потом отвернулся к каменистой окрестной панораме. - Я иногда о ней думаю. - Он улыбнулся. - Даже привык фантазировать, да, как делают все молодые мужчины. - Улыбка увяла. - Но по большей части я вижу ее сидящей на краю постели, руки порхают, глаза еще больше, а в кровати ее дитя. Сын. Он увидит сладкие сны. Когда погаснет лампада, когда она встанет в двери - вот когда по щекам потекут слезы. Она вспомнит юношу с морского побережья.

  Дыхание Лостары изменилось; она спрятала лицо. - Любимая?

  Ответ прозвучал приглушенно: - Все хорошо, Хенар. Ты продолжаешь меня удивлять. Вот и всё.

  - Мы выживем, Лостар Ииль, - сказал он. - Однажды я поведу тебя под руку к дому отца. Мы увидим его, стоящего, ожидающего нас. Смеющегося.

  Она подняла голову, утерла слезы. - Смеющегося?

  - Есть в этом мире наслаждения, Лостара Ииль, которых не передать словами. "Однажды я слышал одно из таких наслаждений. И услышу снова. Услышу".

  - Прежде чем я достиг возвышенного положения неистощимого самоублажения, а именно стал Демидреком, Септархом Великого Храма, - говорил Банашар, - мне приходилось исполнять те же ритуалы, что и всем. Одним из таких обычаев были советы мирянам - кто знает, чего они вообще ждали от священника Осенней Змеи, но ведь, правду говоря, настоящая и подлинная функция жрецов всех окрасок - выслушивать литанию жалоб, страхов и признаний. Все ради улучшения души, только я не понял до сих пор, чьей именно души. - Он прервался. - Да вы слушаете ли, Адъюнкт?

  - Похоже, выбора у меня мало, - отозвалась она.

  Перед ними простерлась Стеклянная Пустыня. Небольшие отряды по сторонам - насколько он понимал, разведка - перемещались чуть впереди, пешком, как и все остальные; но перед самими Адъюнктом и Банашаром виднелась лишь неровная равнина, усеянная кристаллами. Небо приобрело зловещий оттенок.

  Отставной жрец вздохнул. - Вот так интересный поворот. Благая женщина, вы выслушаете мои сказания о смертной недоле? Вы дадите совет?

  Брошенный ему взгляд было невозможно расшифровать; чуть подумав, он понял, что это к лучшему.

  Банашар откашлялся. - Иногда кто-то начинал роптать. На меня. Или, скорее, на всех нас, благочестивых дерьмецов в смешных рясах и всяческих регалиях. Знаете, что их больше всего сердило? Я скажу. ЛЮБОВЬ. Вот что.

  Второй взгляд был еще более коротким.

  Он кивнул: - Именно. Они спрашивали: "Ты, жрец - что ты, привыкший совать руку под рясу, можешь знать о любви? Еще важнее - что ты можешь знать о романтике?" Видите ли, почти все кончали свою болтовню жалобами на отношения. Не на бедность, увечья и болезни, не на прочие сразу приходящие на ум невзгоды. Любовники, супруги, жены, чужаки, сестры - бесконечные признания в изменах и так далее. Оттого и возникал этот вопрос: мы, став священниками, вышли из круга. Едва ли прочная позиция, чтобы раздавать прописные истины, выдавая их за советы. Понимаете, Адъюнкт?

  - Нечего выпить, Банашар?

  Он пнул друзу кристаллов, ожидая, что они сломаются. Они не сломались. Чуть слышно выругавшись, он пошел дальше, хромая. - Что я знал насчет романтики? Ничего. Но после многих лет выслушивания всевозможных вариаций темы, ах, кое-что стало яснее.

  - А сейчас?

  - Тоже, Адъюнкт. Изложить понимание любви и романтики?

  - Я предпочла бы...

  - Это всего лишь математическое упражнение. Романтика - перебирание возможностей, ведущих к любви - ускользающему призу. Понимаете, верно? Клянусь, вы ждете, что я буду говорить и говорить, да? Но я закончил. Конец обсуждению любви и романтики.

  - В вашем описании чего-то недостает, Банашар.

  - ВСЕГО недостает, Адъюнкт. Всего, что смущает и затуманивает, делая смутным по сути простое и до глупости элегантное. Или элегантно глупое, в зависимости от вашего отношения к теме.

  Они пошли молча. Колонна позади беспрестанно издавала лязг и шум, но, кроме одинокого взрыва хохота, не было ничего: ни хвастливых песен, ни унылых баллад, ни споров, ни шуток. Хотя Адъюнкт задала быстрый темп, Банашар понимал: солдаты достаточно закалились и почти не обращают на трудности внимания. Такое спокойствие его нервировало.

  "Надо пересечь пустыню. Холодно и совсем не так темно, как должно бы. И чуждое сияние шепчет с неба. Если вслушиваться внимательно, я могу различить слова. Падающие, как листья. Все языки мира - но, разумеется, не нашего мира. Какого-то иного, где лица в надежде поднимаются к небесам. - Вы там? - спрашивают они. А небеса не отвечают.

  А я здесь иду. Смотрю вверх и спрашиваю: - Вы там? - И голоса отвечают: - Да. Мы здесь. Просто... протяни руку".

  - Тогда я был трезвым жрецом, - произнес он. - Серьезным. Слушающим. Дающим советы.

  Она мельком поглядела на него, промолчав.

  Скрипач поглядел направо. К югу, шагах в сорока, голова колонны. Адъюнкт. Рядом жрец. За ними пара кулаков.

  Восемь юных, едва вылезших из-под материнских юбок хундрилов шли со Скрипачом. Заметили, что он один, и стали подбираться ближе. Наверное, из любопытства. Или хотят делать что-то важное, значительное. Разведывать, охранять фланги.

  Он не стал их прогонять. Слишком многие потеряли надежду, глядят уныло. Мертвые отцы, братья, матери, сестры. Огромные прорехи, в которых воет ветер. Вот они собрались, окружая его, словно он стал отдельной колонной.

  Скрипач молчал - и они переняли его безмолвие, словно стали старше. Единственные звуки - шум камней под ногами, шелест мокасин, топот его сапог. И хруст со стороны колонны.

  Он видел карту. Знал, что лежит впереди. "Лишь невозможное. Без воды мы никогда не покинем пустыню. Без воды все наши планы умрут здесь. И сомкнутся боги, словно шакалы, и потом явятся Старшие, и польется кровь.

  Увечный Бог будет ужасно страдать - вся прежняя боль, все отчаяние покажутся ему лишь прелюдией. Они будут питаться его агонией долго, очень долго.

  Твоей агонией, Падший. Ты в Колоде Драконов. Твой дом благословлен. Если нас постигнет неудача, это решение станет величайшей твоей ошибкой. Ты будешь в западне. Страдание станет твоим священным писанием и ох, сколько народу прибежит к тебе. Никому не нравится страдать в изоляции, никому не хочется страдать без смысла. Ты ответишь на эти нужды, ты сделаешь их болезнью. Тела и духа. А пытка твоей души будет длиться и длиться.

  Не стану утверждать, что ты мне нравишься, Падший. Но ведь ты не просишь любви. Ни у меня, ни у Адъюнкта, ни у кого вообще. Ты всего лишь просишь нас сделать должное. Мы отвечаем: "Да". Готово дело. Но помни - мы смертные, в грядущей войне мы уязвимы - среди всех игроков мы самые уязвимые.

  Может, так и надо. Может, правильно, что нам суждено стать теми, что поднимут твой стяг, Падший. И ничего не знающие историки будут писать о нас, притворяясь знатоками. Будут спорить о наших целях - о том, чего мы хотели достичь. Перевернут каждый булыжник, каждый могильный камень в поисках мотивов. Намеков на амбиции.

  Они составят Книгу Павших.

  И начнут спорить о ее значении. Притворяясь знатоками - но ведь что они могут "знать"? О каждом из нас? С такого расстояния, такого холодного, холодного расстояния - вам придется щуриться. Вам придется пристально вглядываться.

  Потому что мы размазаны по почве тонким слоем.

  Таким... тонким".

  Дети всегда вызывали в нем ощущение неуклюжести. Отвергнутый выбор, будущее, от которого он давно отказался. Глядеть на них - ощущать вину. "Были неизбежные преступления, и каждый раз я отворачивался. Каждый раз... все мы. Вискиджек, помнишь, как мы стояли тогда у бойниц Замка Обманщика? Лейсин только что вышла из... теней. Там был ребенок, сын какого-то купца. Смелый. Ты что-то ему сказал. Вискиджек, ты дал ему совет. Какой? Не припоминаю. Не знаю даже, зачем вообще вспомнил".

  Матери выглядывают из колонны - глаз не сводят с сыновей, с юных наследников. Готовы когтями их удерживать, лишь бы получилось. "Но зияют прорехи, и дети отходят, чтобы заменить потерянных. И матери твердят себе, что это хорошо, что этого достаточно.

  Так и я говорю тебе, Падший: что бы мы ни сделали, будет достаточно. Мы закончим книгу, так или иначе.

  И еще одно. То, что я понял сегодня, когда случайно углядел впереди ее, готовящуюся отдать сигнал о начале похода. С самого начала мы жили в адъюнктовой сказке. Сначала это была Лорн, в Даруджистане. А теперь Тавора Паран.

  Адъюнкт никогда не стоит в центре. Она в стороне, на стороне. Всегда. Истина записана в самом титуле, от которого она не отказывается. Что же это означает? Ах, Падший, вот что: она делает что должна, но твоя жизнь не в ее руках.

  Да, я вижу.

  Падший, твоя жизнь в руках убийцы малазанских морпехов и панцирников.

  Твоя жизнь в моих руках.

  И скоро она пошлет нас особым путем.

  В Малазанской Книге Павших историки опишут наши страдания, говоря о них, как о муках служителей Увечного Бога. Как о чем-то... подобающем. Видя со стороны наш "фанатизм", они забудут, кто мы были, думая лишь о том, чего мы достигли. Или не сумели достигнуть.

  И упустят самую гребаную суть.

  Падший, мы ВСЕ твои дети".

Глава 12

Пришло слово и в пыли выпрямил я, наконец, спину, и оглядел детей своих, что еще стояли. Трона Тени более не было, из полутьмы вылетали драконы, заполняя воздух воплями ярости и разочарования. Так я узнал, что ему удалось. Он обхитрил всех, но какой ценой? Я посмотрел на груды тел, на чудовищно высокий уровень воды у проклятого берега. Кровь потоками текла по склону - туда, где возвысились каскады полосато-багряного света, где все еще зияли раны. Шла очередная волна. Нам не выстоять. Из леса в тот миг полнейшего отчаяния вышли трое. Я поглядел на них, и в истерзанной душе родился проблеск надежды...

"Престол, Скипетр и Корона", отрывки из Книги одиннадцатой Восход Харат (Сокровищница Коралла)

Сласть, шатаясь, выбралась из давки. Она была залита кровью. Ослепительная белизна пляжа потрясла ее, в глазах всё кружилось. Женщина упала на колени, потом на бок. Отпустила меч, но рукоять лишь через миг с хлюпанием оторвалась от ладони. Другой рукой стащила шлем. Удар меча оставил длинную зазубренную прорезь в металле; дыру заполнили окровавленные волосы и куски подшлемника.

  Она позволила шлему упасть. Страшные звуки боя затихали. Небо кружилось перед глазами. Рваные фрагменты света плавали в сумраке. "Ах, Крака. Он нас предупреждал. И так, и эдак. Предупреждал. Ходил взад и вперед, вытаскивая и вкладывая в ножны проклятый клинок. Снова и снова.

  Ты можешь думать о том, что будет. Можешь пытаться вообразить это умом. Что сделают воины. Куда пойдут солдаты. Но это же не подготовка. Вовсе нет".

  Крики кажутся такими далекими. Приливы жуткого лязга, пасть разрыва - сплошные клинки, копья и мечи, ножи и топоры - эта пасть пережевывает людей на кровавые кусочки, железные зубы рвут и режут. И нет конца аппетиту.

  "Пока находятся новые люди, готовые туда прыгнуть".

  Ей было жарко, пропотевший ватник натер подмышки. Она задыхалась от собственной вони.

  "Что же, мы назвали себя капитанами. Правда, Крака? Умеющими отдавать приказы. Умеющими выглядеть важными птицами. Рядом с принцем. Рядом с горсткой отборных солдат, которых он зовет Дозором. Мы с тобой, Краткость, стали офицерами.

  В армии глупцов".

  Теплая кровь залила уши - сначала левое, потом правое. Все звуки потонули в ее шелесте. "Не океан ли я слышу? Океан крови. Интересно, это будет последним звуком? Милый океан, призови же мою душу. Я снова поплыву. Дай мне снова нырнуть в воду".

  Что-то заставило задрожать песок. "Нет, они не отстанут. Они прорвутся. Как он и сказал".

  Она не капитан. Она не знает, что должен делать настоящий капитан. С первого мгновения, когда раскрылась брешь, когда свет сверкнул огненным языком... когда к ним прорвались все те голоса из-за барьера...

  Она видела Йедана Деррига, шагающего к разрыву. Его Дозор строился, солдаты стали вожаками для первых шеренг летерийских добровольцев. Там был и Вифал - торопливо взбирался по крутому склону, уходил в лес. "Весть королеве Харкенаса: битва началась".

  Сласть снова поглядела на разрыв. "Ставь наемников впереди, там, где им не сбежать, не раскидав самых твоих преданных солдат. Они пришли ради добычи. Но добыча не удержит мужчин и женщин, если дело станет слишком жарким. Эти островитяне - летерийцы... они мой народ. Мой".

  Она взяла меч и побежала к высокому береговому уступу. Оружие неловко висело в руке. Оно ее, честно сказать, пугало. Сласть боялась поранить себя, а не какого-нибудь вопящего врага с выставленным копьем. Где Краткость? Где-то в толпе... "Мы словно разбуженные пинком термиты".

  Кто-то вопил - мать, чье дитя только что вырвалось из объятий и пропало в давке, держа щит и меч, копье или пику. "Типичная для мира сцена. Для любого мира. И на той стороне барьера чья-то мать вопит, потеряв из виду любимого отпрыска". Она споткнулась, упала на колено и выблевала на костное крошево пляжа. Закашлялась, сплюнула, чувствуя, как расцветает внутри странная пустота. Казалось, ее мозги свободно плавают в теле, ни к чему не прикрепленные.

  Она слышала рев. Звук битвы - нет, такого она ни разу еще не слышала. Бегство с летерийских берегов было совсем другим. Тогда голоса полнились страхом и болью, тоской обманутых надежд. Голоса звучали плаксиво. Против дисциплины Йедана Деррига и его элиты у столь жалких противников не было ни шанса.

  А тут другое. Вырвавшийся из разрыва звук сам по себе заставил обороняющихся сделать шаг назад. Триумф и злость - они пробились! Наконец, они здесь! Проклятый враг их не остановит, даже не задержит. Тисте Лиосан полились на пляж, подпираемые сзади толпами сотоварищей, горизонтально выставив острия копий.

  Сласть заставила себя встать, заставила себя пойти вперед. Она еще "плыла", но зрение стало неестественно острым. Она увидела, как люди в первой линии летерийцев нелепо подпрыгивают в воздух, дергая головами, широко разевая рты. Враги подняли их на копья.

  Меч выскользнул из руки. Сласть одурело, неловко развернулась, отыскивая оружие. Кто-то налетел на нее, сбил с ног. Она закашлялась, сплевывая мелкий песок. Где же меч? Вон там. Она поползла. Запорошенная рукоять больно впилась в ладонь. Капитан утерла пот, поглядела на брешь.

  Странно, но строй летерийцев стоял. И даже отбивался. Они удерживали Лиосан на краю прохода. Сзади сильно напирали - добровольцам ничего не оставалось, как стоять и даже двигаться вниз. Там и тут появлялись прорехи, истерзанные тела оттаскивали назад.

  Обе ведьмы были среди раненых. У каждой кинжал в руке. На глазах Сласти Сквиш встала на колени у какой-то женщины, осмотрела рану - и, качнув головой, вонзила острие прямо в сердце летерийки. Затем передвинулась к другой жертве боя.

  "Трахнутые убийцы".

  Стяжка забивала корпией рану в боку мужчины, звала носильщиков. На высоте берега создался второй пункт для раненых, там лекари останавливали кровь, зашивали раны, отпиливали конечности. Рядом уже вырыли яму в песке - для ампутированных рук, ног, для бойцов, умерших в руках хирургов.

  "Какая... организация. Мы планировали. Да, припоминаю. Мы это планировали. То, что сейчас творится".

  Сласть с трудом встала. - Они держатся, - пропыхтела она. - Они держатся!

  - Капитан!

  Какой-то мальчишка подбежал к ней. Она его прежде не встречала. До ужаса тощий, с коростой на губах. Летериец. - Кто тебя послал?

  - Капрал Нить из Дозора, правый якорь, ранен и вынесен из строя, госпожа. Вы нужны принцу, чтобы принять командование над взводами фланга, госпожа.

  "Толчок Странника!" Она облизала губы. Внизу живота ныло, словно в мочевом пузыре накопилась кислота. Взгляд вниз, на меч...

  - Госпожа?

  Проклятый малец смотрел на нее. Сочащиеся язвочки вокруг рта, грязь на лице. Она видела, как он испуган. Сирота, чья новая семья истребляется прямо сейчас, на глазах. Он принес слово принца. Нашел ее, сделал всё, что приказал Йедан. "Он занимается тем, чем и должен. Выполняет приказы. Держится чести, хотя впал в отчаяние, как все мы. Ну, кончай глядеть вот так". - Веди меня, - сказала она.

  Словно малыш, желающий искупаться, он взял ее за руку и утянул на пляж.

  Вонь тесной толпы заставила ее поперхнуться. Пот и рвота, страх, моча и кал. Как можно тут сражаться? Сласть едва не вырвала руку из холодной ладошки ребенка. Но чужие руки уже тянулись со всех сторон. Люди наклонялись, что-то вопили. Умоляющие взоры, клубящаяся серым зернистым облаком паника.

  Ноги натолкнулись на человека, ползущего на четвереньках. Она попыталась перешагнуть, потом поглядела внимательнее. Если и сражен, то лишь страхом.

  Мысль вызвала всплеск ярости. Она застыла на месте, развернулась кругом. - ВСТАТЬ, ПОГАНЫЙ КУСОК ГОВНА! ОНИ ТАМ УМИРАЮТ! ЗА ТЕБЯ! НА НОГИ! - В этот раз ей удалось вырваться из хватки мальчугана. Сласть схватила мужчину за волосы. - Вставай! Идем со мной!

  Те, что были рядом, смотрели. Выпучивали глаза. Она видела, как взгляды становятся тверже, и гадала, почему. - Веди, парень! Стройтесь в линию! Быстро! Ты, солдат, даже не думай улизнуть!

  "Слушайте меня! Я знаю что делаю. Потому что уже делала".

  Она уже различала их голоса: - Смотри, капитан - там... Капитан Сласть, видели? Она удавила труса... - Убила! - Сласть убила труса прямо у меня на глазах!

  - Боги подлые, - пробормотала она. Мальчик оглянулся и полез вперед, между двумя солдатами. Глаза его вдруг засияли.

  И тут же она увидела острия копий, сверкающие, отскакивающие от щитов, лязгающие о мечи и андийские пики. В первый раз мельком различила лицо Лиосан. Длинное, узкое, тощее, но... "Клянусь Странником! Они как Анди! Точно такие же!"

  Белокожие, не чернокожие. И это все? "Вся разница, чтоб вас!?"

  Глядящие на нее глаза были светло-голубыми, до ужаса юными. Их несло друг к другу. Она увидела его страх. Ужасающий, безумный страх. - Нет, - шепнула она. "Не надо. Прошу. Иди назад..."

  Секира врезалась в висок Лиосан. Кости треснули в глубине раны. Полилась кровь - из глаз, носа, рта. Оставшийся глаз вдруг стал плоским, слепым - юнец упал, пропав из вида...

  Сласть застонала. Душа разрывалась от слез. Нос забился, он вынуждена была дышать ртом. Едва видела сквозь туман в глазах. А свет лился и лился, перемежаясь с тенями. Лился и лился...

  Какая-то летерийка подалась назад, схватила ее за руку, запачкав кровью. Подтянула к себе. - Капрал Нить сказал, что скоро будет, госпожа.

  Что же, ей придется вести беседу? Прямо здесь, когда битва кипит почти на расстоянии руки? Куда делся малец? Нигде не видно. А ее трус? Вон там, вдруг вылез в первый ряд и вопит, принимая на щит чей-то бешеный удар. - Что с ним?

  - Капитан?

  - Нить? Что с ним стряслось?

  - Потерял руку, госпожа. Пошел, чтобы зашили - сказал, скоро назад будет. - Женщина встала лицом к строю, возвысила голос: - Капитан Сласть командует!

  Похоже, никто не обратил внимания на ее слова.

  Потом Сласть почуяла изменение в воздухе, как будто уши заложило. Нечто закипело прямо вокруг нее, полилось дальше. Отовсюду раздавался рев; фланг содрогнулся и тяжело двинулся навстречу Лиосан.

  Словно пойманная течением, Сласть потащилась за всеми.

   Наступила на что-то, подвернувшееся под ногу. Опустила взгляд.

  Мальчик глядел на нее. Но нет, он ни на что не глядел. Язвочки вокруг разинутого рта стали черными от грязи.

  "Ох, иди вымойся..."

  А потом под ногами остались лишь Лиосан, исковерканные, свернувшиеся клубками в лужах крови. Зияющие раны. Сломанные копья, мокрая одежда. Пустые лица.

  Она слышала другие крики и понимала - понимала - что весь летерийский строй движется вперед, ряд за рядом. "Пошли в свою поганую конуру, псы, жалкие твари!" - Пошли прочь! - заорала она. - Прочь! Это наше! Это наше!

  Крик тут же был подхвачен.

  Она видела: Лиосан пятятся, видела: ряды врагов отступают, а летерийцы снова и снова накатываются на них.

  Перед ней вдруг возникла прогалина. Лиосан упал на колено, плечо разрублено, рука бесполезно болтается. Он видит ее, пытается встать. Старый, лицо осунувшееся, блеклые глаза...

  Сласть неумело взмахнула мечом, но вложила в удар всю силу. Отлетела челюсть, клинок глубоко вошел в шею. Кровь забрызгала всё и всех. Испуганная горячим потопом, она сделала шаг назад...

  Этот шаг спас ей жизнь. Выброшенное копье коснулось головы, впилось в шлем. Она чувствовала, как острие вгрызается в скальп, скрежещет по кости. Тут ее потянули назад.

  Грузный мужчина подтащил ее к себе. - Да ладно, не ныть - у тебя ж голова еще на месте! Не видела мой меч? Я потерял поганца - но он еще зажат в руке. Сразу узнаешь, а? - Он согнулся, подобрал топор лесоруба. - Копытом Странника в ухо, что это за хрень? Да ладно, не ныть - я обещал вернуться, капитан Сласть? Я тут начал, я намерен тут и закончить.

  "Нить? Нить Не Ныть? Так тебя прозывают?"

  - Это наше! - выпевали и выпевали вокруг.

  Руки ухватили ее, подняли. Первая схватка с Лиосан. Первый глоток... всего. Резни. Боли. Гнева. Угасающего света. "Всего. Всего. О боги, всего!"

  Она вдруг растолкала окружающих.

  Зажмурилась от ослепительного блеска берега, щупальца мучительно содрогающегося света завертелись над головой. Вниз, на колени. Вниз, набок. Меч и шлем долой. Звуки стихают, угасают...

  Кто-то встал коленями на левое бедро. Заморгав, она увидела Сквиш, нож в окровавленной руке... - Даже не думай, - зарычала Сласть.

  Ведьма ухмыльнулась.

  И пропала.

  Конец вылазки. Несколько Лиосан сошлись к месту разрыва, волоча раненых товарищей, и скрылись в слепящем свете. Меч Йедана Деррига был невообразимо тяжелым, и он позволил острию утонуть в промокшем песке пляжа.

  - Принц!

  - Иди к передовой линии, сержант - пусть вынесут раненых и мертвых. - Он посмотрел на брешь. На почернелое, слезящееся пятно Светопада. Слишком сильно поврежден, чтобы чудесным образом закрыться на его глазах, но первый натиск врага отбит.

  Лиосан унесли с собой как можно больше мертвых, но десятки и десятки тел еще валялись у края берегового обрыва. - Отряди команду собирать их напротив разрыва. Создайте стену, но действуйте осторожно - пусть убедятся, что павшие действительно мертвы или безвредны.

  - Слушаюсь, господин.

  Он поднял голову, когда тень пронеслась за Светопадом как раз выше раны. Оскалил зубы.

  Сзади подали голос: - Было теснее, чем мне нравится, Принц.

  Он повернулся. - Бедак. Последний рывок - твоя забота?

  - На крайнем правом фланге, - отвечала та.

  - Нить? Готов поклясться, это был женский крик.

  - У него руку отрубили. К счастью, кровью не истек. Капитан Сласть приняла командование флангом, господин. Нить вернулся как раз вовремя, чтобы вогнать топор лесоруба в черепушку последнего Лиосан. Так сильно, что сломал рукоять.

  Йедан нахмурился: - Что делал в наших рядах топор лесоруба? Мои приказы насчет оружия были совершенно... Кстати. Сержант! Соберите лучшее оружие Лиосан, если вас не затруднит.

  - Планы насчет трофея, Принц?

  - Какого трофея?

  Она кивком указала на меч.

  Он поглядел. Голова Лиосан насажена на лезвие, полуотрубленная шея еще соединена с телом. Йедан хмыкнул: - То-то он тяжелый.

  Яни Товис стояла на опушке леса. Следила, как носят тела, как швыряют в яму отрезанные конечности и целые трупы. Всё казалось нереальным. Торжествующие, непомерно утомленные летерийцы садились, не нарушая порядка строя - чтобы успокоить дыхание, проверить оружие и доспехи, взять мехи с водой у засновавших по рядам юношей. "Думают, что победили".

  Без Йедана и его Дозора первая шеренга была бы быстро смята. Но теперь выжившие петушатся, готовые лопнуть от гордости. В первой схватке нечто выковано. Она видит, она чувствует. Боевую силу нельзя просто собрать. Нужна жестокая кузница, нужны языки пламени, нужна закалка в крови. Ее брат устроил здесь именно это.

  Но этого недостаточно.

  Она видит, как смотрят на берег трясы. Как она сама. Йедан не намерен тратить шеренги летерийцев, словно малоценных застрельщиков. Не теперь, когда он их закалил. Он отведет их назад, создав резерв для следующего боя.

  "Они проверяли нашу стойкость. Теперь мы узрим настоящее буйство. Если они захватят плацдарм, через преграду пролезет дракон".

  Ее трясы глядят, да, и думают о своем времени. Придется им самим встать против Лиосан. Не многие среди летерийцев обучены солдатскому ремеслу, как и среди трясов. Но там будут дозорные Йедана, твердые, словно камни в потоке."Пока не начнут падать. Они могут многое, они - драгоценный ресурс Йедана, но ему придется посылать их снова и снова. Когда они начнут погибать... что ж, останутся лишь немногие ветераны. Из Летера и моих трясов.

  Так... логично. Но, дорогой брат, в этом ты сильнее всего, правда?

  Как я могу преклониться перед этим? Поступив так, не сделаю ли я происходящее... неизбежным? Нет. Я не склонюсь. Но я займу место среди своего народа. На том гребне. Я знаю, как драться. Пусть не ровня Йедану, но чертовски хороша.

  Это записано в душах королевского рода. Стоять здесь, держать Первый Берег. Стоять здесь и умирать".

  Они нагромождают трупы Лиосан, складывая стену поперек бреши. Жест столь же презрительный, сколь обдуманный. Как все, делаемое Йеданом. "Разъярить врага. Бойтесь, Лиосан. Он сделает ярость залогом вашего поражения.

  Вы не сможете разъярить брата. Он не таков, как вы. Не таков, как мы. Его армия пойдет следом. Они взглянут на него - и примут дар в души. Холодный дар. Безжизненный. Все они изменятся.

  Твоя армия, брат. Мой народ. Мне не победить, но и тебе тоже".

  Она сняла оружейный пояс с ветви упавшего дерева, застегнула на бедрах. Опустила на голову шлем, защелкнула пряжку. Натянула перчатки.

  Люди заметили. Поворачивались лица, все смотрели, как королева собирается в бой.

  "Но что они думают?

  Почему вообще на нас смотрят? На брата? На меня? Смотрите, куда завела вас наша "любовь к народу". Смотрите на изуродованные, лишенные жизни тела, что падают в яму".

  Они следили за спокойной, молчаливо й женщиной, готовящейся к битве.

  Они не ведали, разумеется, какие вопли раздаются в ее голове, какие отчаянные крики, какая ядовитая безнадежность гложет оковы скрытых страхов. Нет, они ни о чем не знали.

  Она увидела брата. Взмахивает рукой, отдает приказы.

  Тут он повернулся и поглядел на нее издалека.

  Не поднять ли руку? Не признать ли его достижения? Первый триумф. Может, ей вытащить меч и воздеть над головой? Ответит ли он тем же?

  "Ни шанса. Но тогда посмотрите на меня. Видим друг друга - и не делаем ничего, чтобы протянуть руку через пропасть. Как бы мы посмели? Мы - заговорщики, устроившие резню собственного народа". Яни Товис нашла вестового. - Арас, донеси новости королеве Друкорлат. Прорыв остановлен. Приемлемые потери. Ждем новой атаки.

  Молодая женщина поклонилась и поспешила в лес.

  Когда Полутьма снова поглядела на берег, брата видно не было.

  Отныне это стало своего рода дорогой. Белая пыль промочена кровью, истоптана до состояния бурой грязи - прямое древко копья между Брачными Вратами Саренаса и Брешью. Содрогаясь, Арапал Горн следил, как приближаются повозки с ранеными. По обеим сторонам узкой дороги легионы готовились к настоящему штурму. Поворачивались головы - все смотрели на скользящие мимо потрепанные остатки отряда Отчаянной Надежды.

  Что же, разве не доказательство? Харкенас снова занят. Адские Трясы вернулись (или кто-то вроде них), полные решимости защищать брешь. Что за безумие. Он глянул вверх, увидел четырех из Тринадцати, все еще в форме драконов. Широкие крылья отсвечивают золотом под бесконечным светом. Драконийская кровь завладела ими, понимал он. Они сдались хаосу. Среди них - Ипарт Эруле, некогда бывший ему другом. - Сын Света, - шепнул Горн, - берегись избранников своих, ибо вздымается кровь Элайнтов, затопляя нас прежних.

  Дверь позади распахнулась, с треском ударившись о каменную стену. Арапал вздрогнул, но не обернулся.

  - Если бы ты следил, брат...

  - Я так и сделал.

  Кадагар Фант выругался и метнулся к Арапалу. Опустил руки на алебастровый парапет. - Последний натиск - мы почти пробились! Видишь, мои дети все еще на крыле? Где остальные?

  - Лорд, Грива Хаоса их пугает. Если отдаваться ей слишком долго... Сын Света, вы можете потерять контроль...

  - Когда я перетекаю, они отлично осознают мою власть, мое доминирование. Что еще нужно, чтобы согнуть их под мою волю? Ты вправду веришь, будто я не понял истинную суть Элайнтов?

  - Риск, мой Лорд...

  - Устрашает тебя, верно, брат?

  - Боюсь, мы можем потерять контроль над собственным народом, Лорд, и не вследствие порочности цели или неумелого руководства. Ипарт Эруле и его сестры более не перетекают. Кровь Элайнта взяла их, похитила разум. Коль они перестали быть Тисте Лиосан, долго ли ждать, когда наша цель станет им не нужной? Когда они обретут собственные амбиции?

  Кадагар Фант долго молчал. Потом склонился над стеной, взглянул вниз. - Прошло долгое время, - произнес он задумчиво, - с той поры, когда мы в последний раз вешали предателя на Белой Стене. Брат, думаешь, мой народ начал забывать? Нужно напоминание?

  Арапал Горн обдумал вопрос. - Если сочтете нужным, Владыка. - Он не сводил глаз с колонны, бредущей к Брачным Вратам.

  - Вот новость, - сказал Сын Света.

  - Лорд?

  - Не вижу в тебе страха, брат.

  "Грива Хаоса, дурак. Она пожирает страх, словно сочное мясо". - Я всегда буду служить вам, Владыка.

  - Так усердно, вижу я, что готов рискнуть жизнью ради правдивого слова.

  - Возможно. "Как сделал я однажды, давным-давно. Когда мы были другим народом". Если так, скажу еще вот что. День, когда вы перестанете прислушиваться ко мне, станет днем нашего поражения.

  Голос Кадагара был столь тих, что Арапал едва разобрал, что тот говорит. - Ты теперь так важен, брат?

  - Верно, Лорд.

  - Почему?

  - Потому что я последний из целого народа, к кому вы еще прислушиваетесь, Лорд. Вы смотрите вниз, на проклятую стену - и что видите? Храбрых воинов, не соглашавшихся с вами. Гниющие останки нашего священства...

  Кадагар прошептал: - Они встали на пути Элайнтов.

  - Встали, Лорд, и теперь мертвы. А четверо из Тринадцати не вернутся.

  - Я могу ими командовать.

  - Пока их развлекает видимость подчинения - да, Лорд.

  Затуманенные глаза смотрели на него. - Ты подошел близко, брат Арапал Горн, очень близко.

  - Если мои советы - измена, приговорите меня, Лорд. Но страха не увидите. Ни в этот раз и никогда больше.

  Кадагар Фант зарычал, потом сказал спокойнее: - Не время. Легионы готовы, ты мне нужен внизу, во главе приступа. Враг за брешью оказался на удивление слабым...

  - Слабым, Владыка?

  - Я приму от тебя смелые слова, брат, но не откровенную наглость.

  - Простите, Лорд.

  - Слабым. Да, кажется, это не настоящие Трясы. Совсем лишены крови Анди. Думаю, они наемники, купленные потому, что в Харкенасе слишком мало Тисте Анди для прямого отпора. Я даже решил, что Трясов больше нет. Пропали, как кошмар на заре.

  - Они сражаются удивительно хорошо для наймитов, Лорд.

  - Таковы уж люди, брат. Решили что-то, и тогда их не столкнешь. Придется срубить всех и каждого. Пока не останется живых.

  - Надежнейший способ победить в споре, - согласился Горн.

  Кадагар схватил его за плечо. - Ты лучший! Возвращайся в стан живых, старый друг! Сегодня мы завоюем Берег. Ночью будем пировать в Высоком Дворце Харкенаса!

  - Лорд, могу я спуститься и возглавить легионы?

  - Иди, брат! Скоро ты увидишь меня высоко над головой.

  Арапал помедлил. - Примете последний совет, Лорд?

  Лицо Кадагара омрачилось, однако он кивнул.

  - Не становитесь первым из Тринадцати, прошедшим сквозь Брешь. Предоставьте это Ипарту Эруле или его сестрам.

  - Почему же?

  - Потому что враги знают: мы здесь. Солтейкены или настоящие Элайнты. Они строят планы, как нас приветить. Используйте Эруле, чтобы раскрыть их замыслы. Потерять вас, Сын Света, недопустимо.

  Бледные глаза Кадагара впились ему в лицо. Лорд кивнул: - Друг, я сделаю, как ты просишь. Иди.

  "Отец Свет, этого ли ты желал? Что ты замыслил, когда выехал из города через ворота, названные в честь твоего брака, и возглавил процессию в королевство Тьмы? Ты мог вообразить, что положишь конец миру?

  Возьми в руку Скипетр. Подойди к Трону. Есть старая пословица: "Любая корона оставляет кровавый круг". Я всегда гадал, что это значит? Где тот круг? Ближнее окружение правителя? Или еще ближе, на лбу, словно след круглой бритвы?"

  Арапал Горн шагал по обочине кровавой дороги. Он мог бы перетечь в форму дракона. Мог бы взвиться высоко, за миг достичь бреши, сесть на старые камни разрушенного дворца, покрытые затейливой, веселой резьбой. Но что сказали бы воины? "Поистине нас ведут драконы, порченая кровь, убийцы Кессобана". Разве он не Тисте Лиосан?"Именно. Сейчас и сколько продержусь. И я готов им показать. Пусть видят меня, идущего рядом".

  Солдаты готовы. Он видел это. Мог почерпнуть у них силу, уверенность и, и в свою очередь, использовать дары ради их блага. Как делают они, видя его.

  "Я должен поговорить с ними. Придумать слова. Что я скажу? Нас ждут наемники. Люди. Их можно сломить, ибо воля их куплена. Если волей можно торговать, словно удобной одеждой, она изнашивается, как та одежда. Нет, скажу проще. Скажу, что монета не купит правоты. Против нашей воли люди ничтожны.

  Нужно всего лишь давить достаточно сильно и достаточно долго.

  Говори уверенно, да.

  А потом подумай о любви, ставшей пустым местом внутри тебя. Пусть оно заполнится яростью и желанием".

  Лиосан достаточно много знают о людях. Они путешествовали сквозь дыры в завесе, которые иногда удавалось пробить жрецам или магам. "Испытывали понятия о правосудии", сказал один его старый друг. Небольшие отряды, двигавшиеся без точной цели, но с усердием. Путешествия случались достаточно часто, чтобы отряды возвращались со сведениями о странных, слабых, однако плодовитых существах, людях. Краткоживущие, с ущербным разумом. Неспособные планировать на многие годы вперед, еще менее способные обдумывать недавнее прошлое.

  Конечно, бывают исключения. Великие вожди, провидцы. Тираны. Но даже они чаще ищут самолюбивой личной славы, в крайнем случае бессмертной памяти.

  Смехотворно.

  Подходя к разрыву, Арапал гадал, есть ли великий вождь среди людских наемников. Такое было возможно, однако он сомневался.

  Славные некогда врата давно стали руинами. Напоминание о браке, пролившем крови больше, чем можно вообразить. "Разрушившем три цивилизации. Уничтожившем целый мир. Отец Свет, знай ты заранее - отвернулся бы? Принес в жертву личное счастье ради блага народа? И ее?

  Хочется так думать. Да. Ты принес бы себя в жертву, ибо был лучше любого из нас.

  А теперь твои дети мечтают отомстить за твою неудачу. Но все, что мы можем сделать, не послужит благу. Ладно. Нам не интересно латание старых ран - погляди на врата и поймешь!"

  Перед брешью было расчищенное место. Вокруг самой раны виднелись лишь груды трупов, смутные, эфемерные за сочащимся Светопадом. Видя тела, Арапал кривил губы; глубоко внутри вздымался прилив ярости. Ярости Лиосан. Ярости драконида.

  Он шагнул на прогалину, повернулся к соратникам. - Братья! Сестры! Видите, что люди делают с павшими? Они не желают почтить достойного врага. Они думают, что ужасная стена нас испугает!

  Сын Света взирает на нас с раскатов Белой Стены. Сын Света сказал: сегодня мы завоюем Королевство Тьмы! Захватим Харкенас! Мы знаем, что нас ждут. Что ж, пойдем навстречу! Братья! Сестры! Идем навстречу?

  Ответный рев показался ему физическим ударом. Он был только рад. "Их гнев не ведает меры. Их правота неколебима. Кадагар прав. Мы пробьемся".

  Он встал лицом к разрушенным вратам, сверкнул глазами на брешь. Выхватил меч, воздел над головой. - Седьмой легион, Построение Стрелы! Кто поведет?

  Сзади раздался грубый голос: - Я поведу, Арапал Горн! Гаэлар Фрой поведет!

  "Гаэлар. Надо было догадаться". - Гаэлар. У людей есть командир. Найди его. Убей.

  - Клянусь исполнить, Арапал Горн! Клянусь!

  Сгрудившаяся за спиной сила вызывала в Арапале дрожь. Приступ разметает людей. Отсюда до того леса. До города. Дворец, залитый кровью. Сын Света на Троне, со Скипетром в руке.

  И если Мать Тьма обитает в храме, они ее убьют.

  "Нас не остановить. Не в этот раз".

  Тени сверху. Он поднял взор. Три дракона, потом четвертый. "Такие нетерпеливые. Ипарт Эруле. Думаю, ты жаждешь трона. Думаю, намерен его забрать".

  - Лиосан! Седьмой легион! Опустить копья! - Развернулся, переместился вправо. Гаэлар готов. Все они готовы, ощетинились, ждут сигнала, отчаянно желают рвануться вперед. Пробиться сквозь стену из трупов, пробиться на Берег.

  И начать резню.

  Арапал Горн молча опустил меч.

  Сендалат Друкорлат, Королева Высокого Дома Тьмы, правительница Харкенаса, одиноко бродила по дворцу, удивлялась, куда исчезли призраки. Они должны бы наполнять старинные залы, шептать в коридорах и переходах, таиться в альковах и дверных проемах, пытаясь вспомнить прежние дела, взывая слабыми, отраженными от прошлого голосами к любимым. Она на ходу касалась стен, ощущая твердость полированного камня. Королева оказалась далеко от скудной обслуги, обитающей ныне во дворце.

  "Охотящиеся призраки. Камень словно кожа, но кожа тонка".

  Она помнит все это иным. Живым. Стража и гости, просители и слуги, жрицы и знахарки, вассалы и ученые. Заложники. Кружатся каждый в своем чудном потоке, словно струи крови в бьющемся сердце.

  Стук истершихся сапожков эхом отдавался в узком коридоре. Ступени под ногами были узкими и выбитыми, вились по крутой спирали. Он встала, задыхаясь, когда лица коснулся сквозняк сверху. "Помню. Этот сквознячок. Помню его. По лицу, по шее. Вниз, к голым лодыжкам - я любила бегать - когда это было? Наверное, когда я была девочкой. Да, ребенком. Когда же?" Правое плечо снова и снова задевало за стену. Она забиралась все выше. Скошенная крыша прохода давила на голову.

  "Почему я бежала?"

  Наверное, некое предчувствие будущего. Но для той девочки убежища не нашлось. Где бы? И вот она снова здесь, сотни сотен лет спрессовались камнем под ногами. "Хватит бегать, дитя. Конец. Хватит бегать, даже воспоминание меня ранит".

  Сендалат дошла до верхнего этажа - маленькая мощеная площадка, дверь черного дерева под аркой. Железная ручка сделана из трех кругов цепочки, образующих довольно жесткое кольцо. Она смотрела и вспоминала, как в первый раз коснулась ручки, потянула, чтобы открыть дверь. "Комната Заложницы. Ты для нее рождена, в нее заключена, пока не придет день и тебя не отошлют. День, когда некто заберет тебя. Комната заложницы, дитя. Ты даже не знала, что это значит. Нет, это был твой дом".

  Она протянула руку, схватилась за кольцо. Один рывок - и что-то сломалось за дверью, упало с лязгом. "Ох... ох, нет, нет, нет..."

  Она открыла дверь.

  Кровать почти провалилась в себя. Насекомые сгрызли покрывала, ставшие грудами праха. Тысячи поколений жуков прожили в матраце, пока не источили его в ничто. Какие-то твари съели восковые свечи в серебряных подставках, все еще стоящих на черном туалетном столике. Полированное зеркало над столиком покрылось полночными пятнами. Широкие окна все время были плотно закрыты, хотя от ставней остались лишь комочки засовов на полу.

  Сендалат ступила внутрь. Она еще не видела, но знала: это здесь.

  Заперто изнутри.

  В проходе к комнате Наставника она нашла крошечные хрупкие кости последней заложницы. Мыши съели большую часть тела, лишь серые пятна отмечали его положение - тело, простершееся между комнатами. Зубы рассыпались бусами порванного ожерелья.

  "Знаю, каково тебе было. Знаю". Резня в цитадели, вопли внизу, запах дыма. Конец мира. "Мать Тьма отвернулась. Мечты Аномандера о единении просыпались пылью меж пальцев. Народ бежал из Куральд Галайна. Конец мира".

  Она присела в узком коридоре, посмотрела на останки. "Дитя? Ты - я? Нет. Я давно была в ином месте. Послана выполнить предназначение, но провалилась. Была среди массы беженцев на Дороге Галлана. Слепой Галлан приведет к свободе. Нужно лишь идти за безглазым провидцем. Нужно лишь верить в его видения. О да, дитя, все безумие творящегося не заметил бы только слепой. Но никогда Тьма не была такой холодной.

  В тот день все мы ослепли".

  Дитя-заложница так и не покинула комнату. Прежде всего ее учили послушанию. Сказали оставаться, и она опустила хлипкий засов на входную дверь. "Мы все верили, что дверь закрывается изнутри. Наше утешение. Наш символ независимости. Хотя такой засов взрослый Анди может сломать одной рукой.

  Но никто не пришел сломать твою иллюзию защищенности.

  Засов мешал нам выйти наружу. Строго говоря, был самым надежным барьером".

  Она оседала, скользя плечом по стене прохода.

  "Я и королева и заложница. Никто меня не заберет. Пока им не будет нужно. Никто не сломает мой засов. Пока не захочет. А пока что поглядите, как царственно я восседаю на престоле. Застыла, словно скульптура во фризе". Но она не заплачет даже наедине с собой. Вся жизнь бегства привела ее именно сюда, сейчас. "Вся жизнь - бегство".

  Некоторое время спустя она встала, вернулась в первую комнату. Поглядела на то, что отразилось в пятнистом зеркале. Куски, части, незавершенная карта. "Поглядите на меня. Ну, вы смотрите, наконец? Чувствую, как шевелится разум. Нетерпение, желание оказаться не здесь, еще где-то, лишь бы не в моем черепе, лишь бы не за этими глазами. Что в детстве так заморозило твое сердце, если ты так легко отказываешься ощущать страдания другого, потерю другого?

  Беги же. Спеши. Беги прочь, скользи по проходу, находя узкие места. Ранящие так больно, что ты снова чувствуешь..."

  Сендалат отвернулась. Назад в коридор, вниз по спирали лестницы. Не нужны тут привидения, решила она. Не нужны призрачные взоры. Пустые коридоры, гулкие комнаты - сами по себе призраки, являющиеся в миг ее прохода, только чтобы мгновение позже пропасть. "Словно палаты памяти. Войди внутрь, вообрази что видишь, удивись чувствам и выйди. Но ты заберешь кое-что с собой. Всегда забираешь. Крутящееся, поднимающее пыль". Ей хотелось выть.

  - Мать Тьма, теперь я понимаю. Я снова заложница. - Она умерла - утонула? - в набегающем прибое далекого берега. Конец долгого, трудного пути, какой бесславный, позорный конец. Судороги в темноте, потрясающий холод заполняет легкие - так оно было? Наверное.

  "Сильхас Руин нашел нас на той дороге". Раненый, подавленный, он сказал, что выковал союз. С принцем Эдур - или королем? Если так, ненадолго. Эмурланн был разрушен, разорван. Он тоже бежал.

  Союз проигравших, союз беглецов. Они откроют врата в иное владение. Найдут место мира, исцеления. Ни тронов, чтобы за них драться, ни скипетров, ни корон, чтобы срезать со лба.

  "Они заберут нас туда.

  К спасению".

  Она вспомнила, что любила дрейфовать в воде, выплывая к берегу лишь чтобы волны унесли ее глубже. К месту утопления, к концу бегства. И снова? "Ну, Мать Тьма, я молю тебя: пусть это будет последний раз. Даруй мне благое забвение, место без войн".

  Вестники нашли ее на середине холла. Попросили вернуться в тронный зал. Новости о прорыве. Вифал ждет. Она шла, словно одурманенная д'байангом, сцены на панелях двигались мимо, неполные, как то зеркало. Когда она в него гляделась? Столетия назад. "Драконья кровь оказалась темной могилой, не так ли? Видите, как блуждают мысли? Видите, как охотится память? Вы взаправду мечтали о воскрешении? Увы, не могу порекомендовать".

  Глаза супруга впились в нее. - Сенд...

  - Я осматривалась, - сказала она, прямиком проходя к трону. - Насколько плохо?

  - Первая атака отбита. Летерийцы Йедана выдержали, потом отогнали Лиосан за завесу. Дозор...

  - Дозор. Да. "Теперь помню. Всё уже было во мне. Росло. Ожидая любви. Но как я могу любить? "Трясы устояли, Лорд. Дозорный был во главе. Они отогнали Лиосан обратно за рану. Жрицы думают, что нашли способ залечить разрыв, Лорд..."

  "Пусть поскорее этим займутся, Келларас, ведь Лиосан вскоре полезут снова. И снова, и снова. Они будут атаковать, пока не пробьются или пока не полягут все.

   "Лорд, если такова ярость Оссерка против вас..."

  "Командор Келларас, это делает не Оссерк. И даже не Отец Свет. Нет, дети встали на свой путь. Пока не залечим рану, не будет конца их нападениям". Тут глаза Аномандера отыскали ее. "Заложница", пробормотал он и жестом велел всем уйти. Встал с трона. "Не ожидал тебя увидеть. Значит, он тебя освободил - я не думал..."

  "Он меня не освободил. Бросил".

  "Заложница Друкорлат..."

  "Я уже не заложница, Лорд. Я ничто".

  "Что же он тебе сделал?"

  Но она не могла ответить. Не смела. Разве у него мало проблем? Война со всех сторон, войска движутся к Харкенасу. Все гибнет. Умирает, и по его глазам видно: он это сознает.

  "Сендалат Друкорлат". Назвав ее по имени, он протянул руку, коснулся лба. И взял знание, в котором нуждался. "Нет", прошептал он. "Не может быть".

  Она отпрянула, не в силах встретить его взор, не желая знать, какую ярость он излучает.

  "Я отомщу".

  Слова словно пронзили ее копьем, заставили затрястись. Она шаталась, в груди полыхала ярость. Качая головой, убежала прочь. Месть? Я сама себе месть. Клянусь.

  Он звал ее, но Сендалат убежала из тронного зала. Убежала.

  Путь по узким ступеням... деревянная дверь... засов".

  - Сендалат?

  - Жрицы исцелят рану.

  - Какие жрицы?

  - Лиосан не остановятся. Ничто не заставит их остановиться. Дозорный знает - все Трясы знают. И принимают. Они пошли на смерть ради нас. Все до одного. Нельзя позволить. Где Галлан? Где Сильхас? Где мой брат...

  Руки Вифала охватили ее, подняли с трона, крепко сжали. Она была слабее ребенка, а он силен - сильнее, чем вообразимо для человека. Ощутив, как что-то ломается внутри, она тихо вздохнула.

  - Я пошла искать призраки, - сказала она. - И... нашла. Думаю, да. Помоги мне Мать. Спасите меня... это слишком...

  - Сенд. - Он почти всхлипнул.

  - Нужно бежать. Вот что нам нужно, любимый. Бежать. Скажи Полутьме, пусть поднимет флаг перемирия - я сдам Харкенас Тисте Лиосан. Пусть владеют. Надеюсь, они сожгут его до уровня земли.

  - Сенд... это теперь битва Йедана Деррига, а он не станет вступать в переговоры с Лиосан. Он принц трясов. Он носит меч Хастов, ведьмы мне объяснили, что это означает...

  - Хасты? Меч Хастов?"Я знала? Должна была. Должна ли?"

  - Выкован, чтобы разить Элайнтов - без подобных Анди не убили бы так много драконов при Разрушении. Не смогли бы отбиться. Йеданов меч сам знает, что грядет...

  - ХВАТИТ!

  - Слишком поздно...

  - Йедан...

  - Он знает, Сенд. Конечно, знает. Ведьмы в отчаянии - Яни Товис не принимает...

  - Потому что не дура! - Сендалат оттолкнула Вифала. - НУЖНО БЕЖАТЬ!

  Он покачал головой.

  Она огляделась. Стражники отводят глаза. Слуги пригибают головы. Она оскалилась. - Думаете, я сошла с ума. Так? Но я не сумасшедшая. Я вижу так же ясно, как Яни Товис. Вот так вы относитесь к трясам? Корм для волков? Как смеем мы ждать, что они умрут за нас? - Она взвилась, сверкая глазами на потолок. - Мать Тьма! Как ты смеешь?

  Эхо стало единственным ответом.

  - Трясы будут драться, - произнес в тишине Вифал. - Не за тебя, Сенд. Не за королеву Дома Тьмы. Даже не за Харкенас. Они будут драться за право на жизнь. После поколений, проведенных в бегстве, в поклонах перед хозяевами. Сенд, это их битва.

  - Их смерть, имел ты в виду. Так? Их смерть!

  - Они сами выберут, где умереть. Не ты, не я.

  "Что заставляет нас так поступать? Что заставляет отвергать удобства мира?"

  - Сенд, - сказал Вифал спокойно. - Это их свобода. Только здесь. Их свобода.

  - Иди же к ним, - каркнула она и отвернулась. - Будь свидетелем, Вифал. Они хотя бы это заслужили. Запомни все, что увидишь, пока жизнь не покинет тело.

  - Любимая...

  - Нет. - Она качала головой, выходя из тронного зала.

  "Заложники. Все мы заложники".

  Йедан Дерриг опустил клинок на плечо. Челюсти ритмично двигались, прищуренные глаза следили за Брешью. - Сигнал передовым линиям. Они идут.

  Размытые силуэты драконов подобно рваным облакам сновали за вуалью Светопада. Он насчитал пятерых, хотя подозревал, что есть еще. - В этот раз пойдут полной силой, - сказал он. - Будут пытаться пройти десять шагов, потом встать полумесяцем, пока задние ряды выливаются через проход и растекаются. Наши фланги должны им препятствовать. Придавить их к Светопаду, отсечь авангард.

  - Трудно придется, - пробормотала за спиной Краткость.

  Йедан кивнул.

  - Может, слишком трудно, - продолжала она. - Никто из нас не обучен солдатскому ремеслу. Мы не знаем, что будет.

  - Капитан, эти Лиосан такие же. Оружие и доспехи не делают армии. Они новобранцы, я сразу заметил. - Он пожевал, размышляя. - Мягкие.

  - Говорите, они не хотят драки?

  - Как и у нас, у них нет выбора. Война началась очень давно и никогда не заканчивалась, капитан.

  - Сласть сказала, они не отличаются от Тисте Анди ничем, кроме белоснежной кожи.

  Он пожал плечами: - Это имеет значение? Все дело в несогласии насчет идеалов.

  - Мы не сможем победить, да?

  Он искоса глянул на нее. - Для смертных любая победа временна. В конце концов все мы проигрываем.

   Женщина плюнула на белый песок. - Не надо этак отшучиваться, господин. Если надежды на победу нет, к чему всё?

  - Когда-нибудь побеждали в схватке, капитан? Стояли над трупами врагов? Нет? Когда такое случится, найдите меня. Придите, расскажите, какова победа на вкус. - Он поднял меч, указал в сторону бреши. - Можно победить, даже проигрывая. Потому что вы можете настоять на своем. Показать, что не покоритесь им.

  - Да уж, теперь мне гораздо лучше.

  - Я не мастер произносить звучные речи.

  - Заметно.

  - Все слова звучат фальшиво. На деле я не думаю, что встречал командира или вождя, способного словами распрямить мне спину. Или заставить меня сделать то, чего они хотят. Поэтому, - сказал он дружелюбно, - если я не хочу умирать за кого-то, могу ли я требовать того же от вас?

  - Так за что мы тут умираем?

  - За себя, капитан. За каждого из нас. Что может быть честнее?

  Не сразу она хмыкнула: - Думала, нужно драться за солдата рядом. Всё такое. Не дать ему погибнуть.

  - Чему вы не даете погибнуть, капитан, так это самоощущению. Вы хотите видеть себя, пусть и глазами окружающих. - Он потряс головой. - Не могу спорить. Столь многое зависит от гордости.

  - Значит, мы должны сдерживать Тисте Лиосан - держать Берег - ради какого-то чувства гордости?

  - Хотелось бы однажды услышать вдохновляющую речь, - подумал вслух Йеден. - Хоть однажды. - Он вздохнул. - Да ладно. Всего, что хочешь, не получишь. Верно?

  - Вижу их - идут!

  Йедан пошел вниз по склону. - Придерживайте летерийцев, пока не позову.

  - Слушаюсь, господин!

  Авангард Лиосан с ревом прорвался сквозь брешь.

  Увидев кружащиеся над Лиосан тени, Краткость вздрогнула. "Драконы. Нечестно так. Совсем нечестно". Она повернулась и поспешила к отряду летерийцев.

  Они стали похожи на Сласть. То же самое в глазах... у Краткости не было слов, чтобы описать. Они сражались за жизнь, но не ради ежедневного куска хлеба или кратких мгновений покоя, лености. Это что-то внезапное, что-то дикое. Она видела их взгляды и не понимала.

  Но как же ей хотелось стать такой же.

  "Толчок Странника, я, похоже, свихнулась".

  Шерл всегда была старшей, самой способной. Когда мать заблудилась, как случается с пьяницами, и оставила детей, Шерл взяла в свои руки жизни двоих младших братьев.

  Трясы знают две стороны Берега. Приближающуюся, удаляющуюся. Две стороны живут в их крови; во всех гетто, обиталищах остатков ее народа, судьба носит людей туда-сюда, и зачастую остается лишь положиться на ее сомнительную заботу.

  Она провела братьев через детство. Что важнее, она пыталась увести их от кое-чего более ужасного. От чувства неудачи, повисшего над округой, той неудачи, что слоняется по переулкам с ножом в руке, что равнодушно переступает трупы в кучах мусора. Той неудачи, что бешено злится на любого, пожелавшего лучшей жизни, осмелившегося встать над жалким своим положением.

  Она видела, как одного умного мальчика забили насмерть около ее убежища. Свои же одногодки - родичи.

  Летер пытался рассылать трясов по разным общинам. Строил дороги, чтобы увести их от нищеты. Бесполезно. Шерл видела это снова и снова. Людям извне вовек не понять, что народ может пожирать сам себя.

  Она думала обо всем этом, ставя ноги на песок, поудобнее перехватывая тяжелую пику. По бокам были братья. Трясы строились перед лицом чужаков. Она стояла на Первом Берегу, омываемая зловещим дождем Светопада, и гадала, неужели настал последний миг для нее и братьев. Насколько быстро ее семья исчезнет из мира живых? Кто падет первым? Кто последним?

  "Я боюсь. Боюсь до глубины души.

  Способная Шерл, ох, смотрите, как сияет нынче ее ложь. Постараюсь сохранить им жизнь. Сделаю все, что смогу.

  Мать, говорят, твое тело нашли в канаве за городом. Что ты там делала? Какую дорогу строила?"

  - Кейзел, Орат, я люблю вас.

  Она ощутила касание их взглядов, но не отвела глаз от бреши.

  Кто-то закричал: - Вон они, идут! - Хотя крик был бесполезен, ведь рана распахнулась, выплюнув первые острия копий. Лиосан хлынули наружу с ужасающими воплями. Во главе высокий воин. Лицо его исказилось, глаза пылают огнем... рот распахнулся, руки подняли копье...

  Он посмотрел прямо на Шерл, стоявшую напротив. И рванулся вперед.

  Она сбежала бы, будь сзади свободная дорога. Упала бы к его ногам, будь здесь возможна жалость. Она зарыдала бы, умоляя положить конец ужасной жажде воевать и убивать. Она сделала бы что угодно, только чтобы всё это кончилось.

  Братья кричали, и крики их были полны такого животного ужаса, что Шерл затряслась, вмиг пораженная чувством полной, жуткой уязвимости...

  "Мать, бредущая, падающая в придорожную канаву. Одежда воняет, дыхание - частое влажное бульканье...

  Трясам не убежать от себя".

   - Шерл!

  Она подняла пику в последний момент. Воин даже не заметил оружия, не оценил его гибельной длины. Поднял копье выше, и широкий железный наконечник вошел ему прямо под грудину.

  Столкновение заставило ее отшатнуться, сотрясло все кости.

  Выражение вражьего лица почти заставило Шерл заплакать. Такое детское, такое беспомощное.

  Мертвый вес потянул пику из рук. Она вырвала оружие. Она дышала так часто, что мир вокруг закружился. "Он не видел. Как мог он не видеть пики?"

  Битва уже шла по всей линии, растекаясь от центра. Лиосан пытались отогнать трясов. Их ярость оглушала. Они дрались подобно бешеным псам. Шерл снова и снова колола пикой. Острие застревало в щитах, встречалось с окованными бронзой древками копий. Лиосан подныривали, только чтобы встретиться с рубящими мечами братьев.

  Моча потекла по левому бедру. "Стыд, какой стыд!"

  Они отступили на шаг - вся шеренга - словно по команде. Хотя Шерл не слышала ничего, кроме рева, лязга оружия, хрипа и вздохов. Какой-то прилив толкнул их назад; словно песок под их ногами, трясы начали проседать.

  Длинный наконечник пики покрылся густой кровью. Острие украсил кусок мяса.

  Мышцы рук горели. Она снова подняла оружие, увидела лицо, ткнула. Острие скрежетнуло по зубам, вонзаясь в небо щеку, прорезая щеку. Кровь хлынула их носа Лиосан, забрызгала ей глаза. Воин отдернул голову, сипло кашляя, бросая оружие. Упал на колени. Руки прижались к разбитому рту, пытаясь вернуть на место вывихнутую челюсть, обрывок языка.

  Кейзел низко присел и вонзил острие меча в шею Лиосан.

  А потом брат упал. Звериный крик вырвался из горла, он задергался - какой-то Лиосан встал сверху, заставляя Кейзела извиваться на копье, подобно пойманному угрю.

  Шерл развернула пику и с воплем чиркнула Лиосан по шее, разрезав дыхательное горло.

  Чьи-то руки оттащили Кейзела назад. На место брата встал незнакомец.

  Нет... не незнакомец...

  Пятнистое лезвие меча пронеслось, коснувшись ближайшего Лиосан. Разрезало от плеча до паха. На обратном пути послало в воздух полголовы в шлеме. Второй замах отрубил руки, держащие копье. Трое Лиосан пали, освобождая место.

  - За мной, - приказал Йедан Дерриг, ступая вперед.

  Вокруг Шерл и Ората встал Дозор, мощные солдаты в тяжелых доспехах. Черные щиты казались широкой стеной, из-за них выскакивали мечи.

  Наступая, они увлекли за собой Шерл и брата.

  Навстречу Лиосан.

  Сласть нашла Краткость. Лицо ее было красным, мокрым от пота, меч покрывала кровь. Тяжело дыша, она сказала: - Две роты летерийцев на помощь середине линии трясов. Их тут потрепали.

  - Он идет прямиком на рану, - ответила Краткость. - Правильно ли это? Что Йедан внизу, с половиной Дозора? Боги, Лиосан словно плавятся.

  - Две роты, Крака! Мы вот-вот разрежем врага надвое, но это же значит, придется давить прямо на клятую дыру. Верно? И держать ее так долго, пока не перебьем фланги.

  Облизнув сухие губы, Краткость кивнула. - Я поведу.

  - Да, уступаю честь, сестрица. Я сейчас упаду. Ну, чего ждешь? Иди!

  Сласть смотрела, как Крака ведет сотню летерийцев с обрыва. Сердце наконец переставало изображать загнанного кролика. Вонзив меч в песок, она повернулась поглядеть на оставшихся летерийцев.

  Ей ответили кивками. Они готовы. Они ощутили вкус и хотят ощутить снова. "Да, знаю. Нам страшно. Нас тошнит. Но мир словно расцвечен золотом и бриллиантами".

  Со стороны бреши доносился неумолкающий рев, словно буря билась об утесы.

  "Дорогой океан, призови же мою душу. Я снова поплыву. Дозволь мне снова поплыть по твоим водам".

Глава 13

Когда-то я любил

Как глину мял руками

И вылепил в итоге

Потоки солнечного света

И щедрые луга с густой травой

И затвердела глина

Легла в мешок удобно

И годы я бродил

Мятежными лесами

У рек тоски спокойно засыпал

Но день пришел - разбиты

Мы гибли на далеком берегу

Бежал я, всё оставив

Топча поляны пепла

Скитаясь между гор в густых снегах

Легли трофеи грудой

Враг на костях торжествовал

И там любовь пропала

Средь множества осколков

Ударом не ответив на удар

Дни уж летят к закату

К сну вечных сожалений

А я все грежу: глина

Вновь руки старика найдет

И ветер запоет мне о любви.

"Мятежные леса", Рыбак Кел Тат

Удары тысяч подкованных гвоздями сапог стерли тонкую дернину, подняв в воздух клубы пыли. Северный ветер стал тише и, сопровождая колонну почти с ее же скоростью, лишил солдат возможности видеть окружающий мир.

   Лошади истощали, головы их свесились, глаза стали тусклыми. Когда Араникт заставила коня повернуть к Брюсу, животное едва смогло перейти на вялый галоп. Они выехали к западу от марширующих войск и двинулись назад. Там и тут взгляды находили их, но почти все солдаты в пыльной колонне шли опустив головы, слишком утомленные, чтобы ощущать зуд любопытства.

  Она знала, каково им. Араникт и сама все чаще шла пешком, хотя и без веса объемистого тюка с доспехами и оружием. Армия ускоряла шаг, чтобы сократить разрыв с Эвертинским легионом Болкандо, который сам на треть дня отставал от Напасти. Надежный Щит Танакалиан, как ни странно, подгонял Серых Шлемов суровее Кругхевы. Они шагали как одержимые, не думая о вероятных союзниках.

  Брюс тревожился, как и королева Абрасталь. Это лишь жажда славы, яростное рвение фанатиков? Или тут готовится что-то более неприятное? У Араникт были свои подозрения, но она еще не готова была делиться ими даже с Брюсом. Танакалиан не кажется довольным решением Адъюнкта, настоявшей на верховном командовании Геслера. Возможно, он намерен не считаться с его постом, по крайней мере в отношении Напасти. Но почему бы?

  Они выбрались за последние фургоны и сквозь клубы пыли увидели арьергард, дюжину уланов Синей Розы вокруг трех идущих пешком. Араникт привстала в седле и поглядела на запад - она знала, что К'чайн Че'малле там. Вне досягаемости зрения, но все еще идут параллельно летерийцам. Интересно, когда Геслер, Буян и Келиз еще раз их навестят? "Новые пререкания, новое смущение, гуще любых клубов пыли". Араникт покачала головой. "Не нужно об этом". Утром их нашли другие чужаки. "Как за хвост уцепились". Она пристально поглядела на оборванных гостей. Две женщины и мужчина. С ними не было запасов еды; Приблизившись, Араникт увидела, в каком они жалком состоянии.

  Но на них нет мундиров."Значит, не малазанские дезертиры. Или хуже того - выжившие".

  Брюс замедлил коня, оглянулся на нее. Видя его облегчение, Араникт кивнула. Он боялся того же. Хотя по сути это еще более тревожит - Охотники за Костями словно пропали, и судьба их неведома, неизмерима. Словно стали духами.

  Она заставляла себя не думать о них как о ходячих мертвецах. Перед глазами души вставали образы пустых глазниц, высохшей кожи на костях - ужасное видение, навязчивое видение. Она могла видеть край Стеклянной Пустыни на востоке - дрожащая стена жары, вздымающаяся пределом, за которым почва теряет всякую жизнь.

  Они натянули поводья. Брюс чуть поглядел на незнакомцев и сказал: - Привет вам.

  Женщина, что была впереди, повернула голову к товарищам. - Гесрос латерии стиган фал. Ур лезт.

  Вторая женщина, невысокая и пухлая - только щеки запали от обезвоживания - наморщила лоб. - Хегоран стиг дару?

  - Ур хедон ар, - ответила первая. Она была выше, темно-каштановые волосы свешивались до плеч. По глазам было видно: она привыкла к боли. Женщина поглядела на Брюса: - Латерийский эрли? Вы говорить эрлитански? Вы говорить латерийски?

  - Летерийский, - поправил Брюс. - Язык Первой Империи.

  - Первой Империи, - женщина в совершенстве повторила произношение Брюса. - Говор подонк... гм, низкорожденных... Эрлитан.

  Пухлая женщина бросила: - Турул берис? Турул берис?

  Первая вздохнула. - Просим. Воды.

  Брюс дал знак командиру уланов: - Дайте им пить. Иначе будет плохо.

  - Командор, наши припасы...

  - Дайте, Преда. Трое лишних армии не повредят. И найдите лекаря - их обожгло солнце. - Он кивнул первой женщине. - Я командующий Брюс Беддикт. Боюсь, мы идем на войну. Можете путешествовать с нами, сколько захотите, но когда мы войдем на территорию врага, не поручусь за вашу безопасность.

  "Конечно, он не назвал себя принцем. Просто командиром. От титулов ему до сих пор неловко".

  Женщина медленно кивнула. - Вы идти юг.

  - Пока.

  - А потом?

  - На восток.

  Та повернулась к спутнице: - Гесра илит.

  - Илит? Корл местр аламахд.

  Женщина обратилась к Брюсу: - Меня звать Финт. Мы идем с вами, тур... прошу. Восток.

  Араникт откашлялась. В горле першило уже несколько дней. Все тело под одеждами чесалось. Она потянула время, раскуривая палочку ржавого листа, зная, что Брюс повернулся в седле и смотрит на нее. Сквозь тонкую вуаль дыма она встретилась с ним глазами. - Та, что моложе - волшебница. Мужчина... с ним что-то странное, он как будто лишь внешне человек, но обманчивая внешность почти сорвана. А за ней... - Она дернула плечом, затянулась. - Словно волк, притворившийся спящим. В руках железо.

  Брюс поглядел, нахмурился.

  - В костях, - поправилась она. - Он, похоже, может кулаком крепостные стены пробивать.

  - Железо, Атри-Цеда? Как такое может быть?

  - Не знаю. Могу и ошибиться. Но сам видишь - он не носит оружия, а костяшки пальцев сбиты. Вокруг него демоническая аура... - Она прервалась, потому что Финт быстро заговорила с юной волшебницей.

  - Хед хенап виль нен? Ул стиг Атри-Цеда. Цеда гес кераллю. Уст келлан варад хареда унан ю? Текель еду.

  Глаза обеих женщина уставились на Араникт. Обе замолчали.

  Потом юная волшебница прищурилась и сказала Финт: - Келлан варад. Вап геруле ю мест.

  Похоже, ее тирада показалась Финт не требующей ответа. Она обратилась к Араникт: - Мы потеряны. Ищем Оплоты. Путь домой. Даруджистан. Вы кералл... э, то есть по-ваше, бросатель магии? Келлан Варад? Верховная Маг?

  Араникт поглядела на Брюса, но он ответил на движение ее плеч собственным. Она чуть подумала. - Да, Финт. Атри-Цеда, Верховная Волшебница. Меня зовут Араникт. - Она чуть наклонила голову. - Ваш латерийский... это правильное произношение, да? Где вы его выучили?

  Финт покачала головой. - Город. Семь Городов. Эрлитан. Низкое наречие, среди подонков. Вы говорите как шлюха.

  Араникт затянулась ржавым листом, улыбнулась. - Это было бы забавно.

  Призрак Полнейшей Терпимости взял глиняную трубку, покосился на струйки дыма. - Видела, Финт? Вот идеальное дыханье самого совершенного бога. Святее ладана. Ну, заполняй жрецы кадила ржавым листом, храмы были бы забиты верующими не хуже бочек с селедкой...

  - Верующими? - фыркнула Финт. - То есть пристрастившимися.

  - Два слова для одного, дорогая. Вижу, ты уже не морщишься при каждом вздохе.

  Финт прилегла на груду одеял. - Ты слышала Чудную. Араникт призывает Старшую магию...

  - И что-то еще, так она сказала. Новорожденное - но что, во имя Худа, это могло бы значить?

  - Мне все равно. Я только знаю, что тело уже не болит.

  - У меня тоже.

  Полуша задумчиво попыхивала трубкой. Потом сказала: - Они нервничают при виде Амбы, да? - Оглянулась на молчаливо мужчину, севшего у входа в палатку. - Похоже, никогда Бревна не видели. Верно, Амба?

  Мужчина не подал знака, что слышит слова; Финт поняла, что ей стало легче. "Наверное, думает, я свихнулась, беседуя непонятно с кем. Но он может быть прав. Что-то во мне перекосилось, да".

  Полнейшая Терпимость закатила глаза.

  - Видела упряжь на коне того командира? - тихо спросила Финт. - Не такой образец, как у копейщиков. Ну, то есть подпруга перетянута. Угол стремян...

  - Ты к чему клонишь, Финт?

  - Конь принца, идиот. Упряжь малазанского стиля.

  Полуша нахмурилась. - Совпадение? - И помахала рукой: - Прости, я этого не говорила. Значит, странность. Не думаю, что малазане забрались так далеко. Но, может, и забрались. Ох, да, должны были забраться, раз ты видишь то, что видишь...

  - Голова кружится, не так ли?

  - Могу тут полетать и узнать. Амба, не загораживай полог. Ладно? Ну, малазанская упряжь. Что это должно значить?

  - Если Наперстянка и Араникт найдут способ поговорить, мы сможем узнать.

  - А мы пользуемся Оплотами, Финт?

  - Не намеренно. Нет. Хотя Мастер Квел кое-что рассказывал. Ранние дни, когда все было грубее, чем сейчас... когда не знали, как контролировать или даже находить врата. Там и сям экипажи проваливались в миры, никому неведомые. И попадали в переделки. Квел мне как-то рассказывал про королевство без магии. Дольщики туда попали и Худ знает сколько выбирались.

  - Да, нам еще повезло, правда?

  - Везло, пока Мастера не выпотрошили. Да, Полуша.

  - Знаешь, сомневаюсь, что Наперстянка выудит много ценного у Верховной Колдуньи.

  - Почему бы?

  Полуша пожала плечами: - Вряд ли нам есть что предложить, а? Вряд ли мы сможем торговаться и заключить сделку.

  - Наверняка сможем. Отправьте нас назад, и Гильдия подарит им бесплатную доставку. Чего угодно куда угодно.

  - Думаешь? Почему бы? Вряд ли мы такие важные, Финт.

  - Ты что, не прочитала все статьи? Попав в беду, мы можем торговаться с полной поддержкой Гильдии, и они с готовностью подтвердят обязательства письменно.

  - Реально? Ну, они знают, как позаботиться о дольщиках. Я под впечатлением.

  - Ты должна там им и сказать, - согласилась Финт. - Помогут, ну, то есть если мы не оторвались от кареты, оставшись позади на растерзание и поедание. Или не зарублены в неудачной стычке. Не попали на башли в какой-нибудь дыре. Не заболели непонятной хворью. Не потеряли конечность или сразу три, или разума лишились, или...

  - С неба упала гигантская ящерица и убила нас. Да. Тихо, Финт. Ты настроение совсем не поднимаешь.

  - Я занимаюсь тем, - сказала Финт, закрыв глаза, - что изгоняю мысли о тех недоносках и карге, которая их забрала.

  - Вряд ли их можно отнести к дольщикам, милашка.

  "Ах, вот и прежняя Полуша". - Вполне верно. И все же. Тот день так и ползет за нами, и мой ум словно на дыбе повис. Мне как-то нехорошо.

  - Думаю, пора пойти и разведать.

  Финт заметила, что проскользнуть мимо Амбы легко. Особенно для призрака.

  Чудная Наперстянка потерла лицо, ощутив онемение. - Как вам удается? - спросила она. - Вы всовываете слова мне в голову.

  - Пустой Оплот снова пробужден. Это Оплот Незримого, королевство разума. Чувства, иллюзии, заблуждения. Вера, отчаяние, любопытство, страх. Его оружие - ложная вера в случай, в кажущееся равнодушие судьбы.

  Наперстянка трясла головой. - Слушайте. Удача реальна. Не говорите, что нет. И неудача тоже. Вы рассказали, как ваша армия попала в неожиданную битву. Это что было?

  - Страшно подумать, - ответила Араникт. - Но уверяю вас, это не слепая случайность. Но ваш словарный запас необыкновенно расширился. Все понимаете...

  - И вы готовы прекратить всовывание?

  Араникт кивнула. - Пейте. Отдохните.

  - Слишком много у меня вопросов, Атри-Цеда. Почему Оплот пуст?

  - Потому что он дом для того, чем нельзя владеть и обладать. Потому и трон Оплота пуст, вечно остается вакантным. Ведь сама природа власти - иллюзия, обман, она - продукт большого заговора. Чтобы иметь правителя, вы должны согласиться на роли слуг. Идея неравенства выдвигается на первое место, пока не становится формализованной. Становится главной в образовании, необходимой для социального устроения. Наконец, все начинает существовать ради поддержания власти сильных. Пустой Трон напоминает нам об этом. Ну, то есть некоторым. Иногда.

  Чудная Наперстянка наморщила лоб: - И что вы имели в виду, говоря, будто Оплот снова пробудился?

  - Пустоши так названы потому, что повреждены...

  - Знаю, я там ничего не могла сделать.

  - Как и я. До недавних пор. - Атри-Цеда вытащила палочку из свернутых листочков, зажгла кончик. Дым смешался с густым воздухом. - Вообразите сгоревший дом. Остались лишь груды пепла. Вот что произошло с магией в Пустошах. Вернется ли она? Исцелится ли? Возможно, это мы и видим, но сила не просто показывает себя. Она растет; думаю, она уже начала действовать в определенном направлении. С ... блуждания. Чтобы стать Оплотом, как растение пускает корни. - Араникт взмахнула рукой. - Так много блужданий в последнее время в Пустошах, верно? Могущественные силы, так много насилия, так много воли.

  - А от Оплотов к садкам, - пробормотала Наперстянка, кивнув своим словам.

   - Ах, малазане тоже о них говорят. О садках. Если им суждено здесь появиться, то не сейчас, Чудная Наперстянка. И разве не стоит бояться, что они будут больными?

  - Малазане, - зашипела Наперстянка. - Можно подумать, они изобрели садки, способы их воздействия. Дело склонялось к болезни, точно, но это уже прошло.

  - Оплоты всегда были источником магической силы на нашем континенте, - пожала плечами Араникт. - Во многих смыслах летерийцы очень консервативны, но я начинаю думать - отсутствию здесь перемен есть и другие причины. Остаются К'чайн Че'малле. Форкрул Ассейлы доминируют в восточных землях. Даже существа, называемые Т'лан Имассами, среди нас. Нельзя спорить, что возвышается Оплот Льда, а значит, и Джагуты вернулись. - Он покачала головой. - Малазане говорят о войне между богами. Боюсь, грядущее превзойдет все наши страхи.

  Наперстянка облизала губы, отвела взгляд. Палатка, казалось, сжимается, обволакивает ее наподобие савана. Женщина задрожала. - Мы только хотим домой.

  - Не знаю, как помочь, - отозвалась Араникт. - В Оплоты никто по доброй воле не путешествует. Даже пользование их силой влечет хаос и безумие. Это места предательства, смертельных ловушек и провалов, ведущих в неведомые миры. Что еще хуже, для самых мощных ритуалов нужна кровь.

  Наперстянка одернула себя, встретила взор Атри-Цеды. - На востоке... что-то есть, я чувствую. Вещь огромной силы.

  - Да, - кивнула Араникт.

  - За ней вы идете, не так ли? Армия, грядущая война. Вы решили сражаться за эту силу, чтобы забрать себе.

  - Не совсем так. Мы намерены освободить эту силу.

  - А если получится? Что будет?

  - Не знаем.

  - Вы все время говорите о малазанах. Они здесь? Они - одна из армий, идущих на восток?

  Араникт, казалось, сказала не то, что намеревалась мгновением раньше. - Да.

  Наперстянка присела на корточки. - Я из Одноглазого Кота на Генабакисе. Малазане нас завоевали. Для них важна лишь победа, Атри-Цеда. Они будут лгать. Ударят в спину. Не верьте тому, что видите. С ними всё не так, как кажется.

  - Сложный они народ...

  Наперстянка фыркнула: - С первого императора началось. Ловкость рук, смертельные ловушки - все непотребное в Малазанской Империи начато им. Он мертв, пропал, а ничего не изменилось. Передайте командиру, Араникт. Скажите ему. Малазане - они вас предадут. ОНИ ВАС ПРЕДАДУТ!

  Брюс поднял голову, когда она вошла в шатер. - Ты смогла с ней поговорить?

  - Смогла после некоторой забавной работы. Как и говорила, сила Оплотов растет. Никогда прежде я так не умела манипулировать Пустым Оплотом, как этой ночью. Фактически, - она села на кровать и принялась стаскивать сапоги, - мне не очень нравилось то, что я делала. Но в конце концов даже самые ее тайные мысли не остались для меня скрытыми. Чувствую себя... злой.

  Он подошел ближе, обнял ее рукой. - Другого пути не было?

  - Не знаю. Может, был. Но это самый быстрый. У нее очень интересные мнения о малазанах.

  - О?

  - Не доверяет им. Ее народ настрадался во время малазанского завоевания. Но при всем недовольстве она нехотя признает, что в итоге вышло нечто хорошее. Усиление закона, справедливость и так далее. Хотя ненависти это не угасило.

  - Доверие, - подумал вслух Брюс. - Всегда трудное дело.

  - Ну, - продолжила Араникт, - Тавора что-то скрывает.

  - Думаю, всего лишь ту истину, что шансы ее весьма малы.

  - Но это не так. Насколько я поняла от Наперстянки, малазане НИКОГДА не делают чего-то, обреченного на неудачу. И если шансы Таворы так малы, как кажется, что остается скрытым?

  - Вот это интересный вопрос, - признал Брюс.

  - Так или иначе, - сказала Араникт, - идти им с нами в Колансе.

  - И хорошо. Можно им верить?

  Араникт улеглась на кровать, тяжело вздохнула. - Нет.

  - А. Проблема?

  - Вряд ли. Если Чудная Наперстянка попробует притянуть Оплот, у нее голову снесет от сырой силы. Слишком молода, не знает, что делает.

  - Хмм. Может ли такая личная катастрофа повредить окружающим?

  - Может, Брюс. В хорошенькие делишки ты меня втянул, а?

  Он лег рядом. - И что случилось со стыдливой и нервозной женщиной, которую я сделал Атри-Цедой?

  - Ты ее совратил, дурачок.

  - Толчок Странника! - Она упала на колени, склонив голову; дыхание стало сиплым.

  Спакс натянул штаны, отошел от стенки шатра, у которой они стояли. - Лучший десерт. Тебе лучше бежать. Я должен встретить твою мать, и если она хоть одним глазом увидит тебя здесь, все поймет.

  - Что поймет? - фыркнула Спальтата. - Не она же раздвигает для тебя ноги, правда?

  Он хмыкнул. - Она как королевская сокровищница.

  - Ты слишком уродлив. И вонюч.

  - Я пахну как подобает Белолицему Баргасту Гилка, женщина, и не тебе жаловаться.

  Она выпрямилась, одернула куртку. - Уже жалуюсь.

  - Твоя мамаша стала слишком оберегать дочерей, - сказал он, обеими руками поскребывая под бородой. - Боги подлые, пыль всюду проникла.

  Спальтата молча проскользнула мимо. Высунула голову, потом обошла шатер с королевскими вещами. Шатер королевы был напротив, у входа стояли двое стражей.

  - Она готова ко мне? - спросил Спакс, подойдя ко входу.

  - Слишком поздно, - ответил стражник. Второй хохотнул. Они расступились, давая ему пройти. Скоро он оказался во внутренних покоях.

  - Идти может?

  - Высочество?

  Абрасталь допила вино, подняла кубок. - Третья в череде. Я не спешу, но и слышать, как дочь визжит, словно мирид с рукой пастуха на заднице... едва ли это поднимет настроение.

  - Она не опытна в путях настоящего мужчины, - возразил Спакс. - Ты за этим меня звала?

  Абрасталь махнула в сторону угла. - Туда. Оружие наголо.

  Вождь поднял брови, но промолчал, встав где указано.

  - Будут некие врата, - пояснила Абрасталь, заложив ногу на ногу. - Сюда может что-то пройти. Что еще хуже, мы с трудом увидим что, ведь во вратах будет вуаль. В плохой ситуации ее разорвут - или с той стороны, или ты, проходя туда.

  - Проходя куда? Высочество...

  - Тихо. Ты на службе и будешь делать что скажут.

  "Болотное дерьмо, мы действительно ввели ее в дурное настроение. Ну ладно". Он вытащил кинжалы, пригнулся. - Знал бы, захватил бы топоры.

  - Что говорят тебе шаманы, Боевой Вождь, о богах Баргастов?

  Он моргнул. - Ну, ничего, Огневласка. Да и зачем? Я Вождь. Я занимаюсь вопросами войны. А по другим пустякам пусть сами тревожатся.

  - А они?

  - Что они?

  - Тревожится?

  - Они ведуны, всегда тревожатся.

  - Спакс.

  Он поморщился: - Боги Баргастов идиоты. Как шестнадцать детей запереть в малой комнате. На долгие дни. Они скоро друг друга есть начнут.

  - Так их шестнадцать?

  - Что? Нет. Просто число... боги подлые, Огневласка, ты буквально меня воспринимаешь? Я Спакс, запомни. Выдумываю что-то ради развлечения. Хочешь поговорить о богах? Ну, они еще хуже меня. Похоже, сами себя выдумали.

  - Что говорят шаманы?

  Спакс скривился. - Мне плевать, что говорят!

  - Так плохо?

  Он пожал плечами. - Может, наши боги вдруг поумнели. Может, поняли, что лучший способ выжить - пригнуть головы. А может, они еще могут исцелить все беды мира одним сладким поцелуем. - Он поднял ножи. - Но я дыхание не затаил.

  - Не молись им, Спакс. Не сейчас, не ночью. Понял?

  - Не могу вспомнить, когда им молился, Высочество.

  Абрасталь налила себе еще вина. - Бери те меха. Понадобятся.

  - Меха? Огневласка, я...

  Пятно набухло в центре комнаты и тут же ледяной воздух излился, заморозив все. Легкие вождя горели при каждом вздохе. Уставленные вдоль одной из стен горшки треснули и распались, вывалив наружу замерзшее содержимое.

  Сквозь зудящие глаза Спакс видел, как внутри ледяного пятна обретают вещественность какие-то формы. Впереди низенькая, фигуристая женщина - молодая, подумал он, хотя судить трудно. Фелаш? Она? Кто же еще это может быть? Слева стояла женщина более высокая, но единственной деталью был сияющий бриллиант в ее лбу. Камень источал необыкновенные цвета.

  Затем еще кто-то сформировался справа от Четырнадцатой Дочери. Неестественно высокий, в черном, под рваной мантией намек на кольчугу. Капюшон откинут, обнажая тощее лицо демона. Пожелтевшие клыки торчат из нижней челюсти, словно кривые ножи. В дырах глазниц тьма."Треклятый Джагут. Интересно, все ли страшилки детства были верными?"

  Джагут, казалось, осматривает Абрасталь. Вскоре голова повернулась к Спаксу, он обнаружил, что не может оторвать взгляда от лишенных жизни ям. Высохшие губы раздвинулись, выходец заговорил: - Баргаст.

  Это казалось оскорблением.

  Спакс тихо выругался. - Я гилк. У нас много врагов и ни один нас не пугает. Рад буду счесть тебя еще одним, Джагут.

  - Мать, - сказала Дочь. - Вижу, ты в порядке.

  Абрасталь постучала по кубку. Винная ледышка выпала. - Неужели так действительно нужно? Кажется, я примерзла к креслу.

  - Омтозе Феллак, Мать - вернулся древний Король Оплота. Он стоит рядом со мной.

  - Мертвый.

  Джагут обратился к королеве: - Слышал от своих питомцев оскорбление получше, смертная. Говоря о питомцах. Что ты намерена делать со своим?

  - Предосторожность, - пожала плечами Абрасталь.

  Вторая женщина подала голос: - Ваше Высочество, всего несколько дней назад этот Джагут отгрыз лицо Форкрул Ассейле. - Она сделала шаг в сторону, чтобы видеть Спакса. - Не скрещивай с ним клинки, воин. Сломаются.

  Фелаш сказала: - Мама, мы нашли нового союзника нашим... начинаниям. С нами отныне Король Оплота Льда.

  - Почему?

  Другая женщина ответила: - Думаю, они не любят Форкрул Ассейлов, Ваше высочество.

  - Вы, должно быть, капитан Шерк Элалле. Слышала насчет вас интересные вещи, но это подождет до другого случая. Четырнадцатая Дочь, ты снова в море?

  - Да. На Корабле Смерти. Думаешь, Там холодно? - Она взмахнула ручкой. - Мы менее чем в двух неделях пути от Зуба.

  - Что с флотом Напасти?

  Фелаш покачала головой: - Ни следа. Нужно заключить, что они прибыли - или уже установлена блокада, или... - Она дернула плечом. - Мама, будь осторожна. Форкрул Ассейлы знают, что мы идем. Знают обо всех нас.

  - Можно ли поддерживать такое сообщение?

  - Не очень долго. Едва мы подойдем к владениям Ассейлов, их Оплот станет преобладать.

  Спакс фыркнул: - Даже с Королем Оплота Льда на борту? Ну разве не печально?

  Джагут снова поглядел на него. - Когда Драконус ступил в этот мир, не весь ваш род раздавил пяткой. Небрежным стал на старости лет. В следующую встречу, Баргаст, мы с тобой обсудим это дельце.

  - У тебя есть имя, Джагут? - спросил Спакс. - Хочу знать имя жалкого гниющего остова, на который смотрю.

  Рот снова растянулся. - Не можешь догадаться, Баргаст? Хотя раскорячился в моем дыхании?

  Фелаш вмешалась: - Мама, уверена, что хочешь идти сюда? Против собирающихся сил мы НИЧТО!

  - Думаю, - ответила Абрасталь, - пришло время откровенно рассказать о новых союзниках в Пустошах. Похоже, мы объединились с силой... гм, ящеров. Они называют себя К'чайн Че'малле, ими командуют двое малазан...

  Она замолчала, потому что Джагут начал смеяться.

  Звук проник в кости Спакса, ему казалось, что они стали мерзлыми ветками. Устремленные на Джагута глаза вдруг раскрылись шире. "Его дыхание? Но как... нет, да, вижу плащ, вижу капюшон". Он выпрямился, надул грудь: - Я тебя никогда не боялся.

  Худ прекратил смеяться и оглядел Баргаста. - Конечно нет, Боевой Вождь Спакс. Но, раз уж я тебе известен, страх значения не имеет. Так?

  - Особенно когда ты уже мертвый!

  Длинный костистый палец показался, покачался перед носом вождя. - Ах, откуда тебе знать? Вообрази умирание и спроси себя: "Что теперь?" В тот день, когда ты встанешь на нежеланной стороне смерти, Спакс, отыщи меня, и мы разделим горькую правду, на равных обсудив НАСТОЯЩИЙ страх. - Худ снова засмеялся.

  Еще мгновение - и пришельцы пропали. Остался жгучий холод. В комнате клубился туман. Королева Абрасталь сурово смотрела на Спакса. - О чем это вы?

  Он скривился: - Я не на миг не усомнился в словах капитанши. Откусил лицо Ассейле? Удивительно, что не всю поганую голову. - Спакс вздрогнул. - Слишком много мечей в огне, высочество. Все обрушится. С грохотом.

  - Передумал?

  - Уже столько раз, что со счета сбился. - Дыхание паром вырывалось из ноздрей. - Пришло время дать совет, хочется тебе или нет. Знаю, ты привержена этой авантюре, и не могу придумать, как тебя разубедить. Мы вступим в войну против Форкрул Ассейлов. - Он смотрел на нее, щурясь. - Ты давно этого хочешь. Вижу истину. Но слушай: бывают времена, когда поток сам выбирает, какие силы собрать. Импульс несет нас всех. Огневласка, река кажется спокойной, пока что. Но течение все сильнее, и скоро нам не выбраться на мирный берег, даже если захотим.

  - Отличная речь, Спакс. Боевой Вождь Гилка советует осторожность. Запомню. - Она резко встала. - Четырнадцатая Дочь не из тех, кого ты можешь мять за складским шатром. Но я не думаю, что она сама пригласила неупокоенного Джагута в союзники - скорее, подозреваю, она не успела рассказать всего.

  - И поток становится сильным.

  Королева смотрела на него. - Отправляйся в лагерь Летера. Извести принца Брюса о ходе событий.

  - Сейчас?

  - Сейчас.

  - А Напасть?

  Королева нахмурилась и покачала головой. - Не желаю, чтобы один из немногих оставшихся коней пал, доставляя весть Серым Шлемам. Не знаю также, чего они добиваются, идя таким убийственным шагом...

  - А я знаю.

  - Неужели? Отлично, Спакс, давай услышим.

  - Они желают сделать нас не имеющими значения, Огневласка. Тебя, Брюса и особенно К'чайн Че'малле.

  - Хотят славы для себя?

  - Надежный Щит Танакалиан, - сказал он и презрительно хрюкнул. - Юный, ничего еще не доказал. Но не это меня тревожит, Высочество. Не верю его мотивам - не могу сказать, разделяет ли он цели Адъюнкта. Серые Шлемы - аватары войны, но служат они не войне народов, а войне природы против человека.

  - Тогда он еще больший дурак, чем мы воображали, - сказала Абрасталь. - В такой войне не победить. Природа никогда не побеждала и не победит.

  Спакс помолчал и ответил тихим голосом: - Думаю, все как раз иначе, Высочество. Эту войну МЫ не можем выиграть. Все победы временны... нет, иллюзорны. В конце мы проиграем. Потому что, даже побеждая, проигрываем.

  Абрасталь вышла из комнаты. Подняв брови, Спакс поспешил следом.

  Наружу, под озаренное зеленью небо, мимо двоих стражников.

  Она шла по центральной улице, между шатров офицеров, мимо кухонь, куч мусора, выгребных ям. "Словно сдирает красивый фасад, обнажая гнусный мусор, наши отходы. Ах, Огневласка, я не так слеп, чтобы не видеть смысла этого шествия".

  Когда она остановилась, наконец, они были далеко за линией дозоров. Чтобы добраться до далекого лагеря Летера, Спаксу нужно было лишь повернуть на север и чуть на восток. Он видел слабые огни, означавшие положение принца. "Как и у нас, кончились дрова".

  Абрасталь стояла лицом к востоку. За полосой белых костей Стеклянная Пустыня стала морем острых сверкающих звезд, словно лежащих при смерти, купаясь в изумрудном свете. - Пустоши, - пробурчала она.

  - Высочество?

  - Кто тут победил, Спакс?

  - Сама видишь, никто.

  - А в Стеклянной Пустыне?

  Он сощурился. - Глазам больно, Высочество. Думаю, там пролита кровь. Бессмертная кровь.

  - Готов бросить и это преступление к ногам людей?

  Он хмыкнул. - Не шурши камышами, Высочество. Враг Природы - упрямый разум, ведь из упрямства проистекает наглость...

  - И презрение. Вождь, кажется, мы перед ужасным выбором. Достойны ли мы спасения? Я? Ты? Мои дети? Мой народ?

  - В тебе заколебалась решимость?

  Она глянула на него. - А в тебе?

  Спакс поскреб бороду. - То, что говорила изгнанная Кругхева. Я обдумывал снова и снова. - Он поморщился. - Кажется, даже Спакс из Гилка может пересмотреть взгляды. Истинно время чудес. Думаю, я избрал бы вот что: если природе суждено победить, пусть гибель нашего рода будет сладкой и медленной. Такой сладкой, такой медленной, что мы сами не заметим. Пусть мы угасаем, ослабляя хватку тирании с мира к континенту, с континента к стране, со страны к городу, к дому, к почве под ногами. И, наконец, к жалким триумфам внутри черепных коробок.

  - Это не слова воина.

  Расслышав суровость тона, он кивнул в темноте. - Если это верно, если Серые Шлемы желают стать мечами мщения Природы, Надежный Щит упустил самое важное. С каких пор природа заинтересована в мщении? Оглянись. - Он взмахнул рукой. - Трава отрастает снова везде, где сможет. Птицы гнездятся везде, где смогут. Почва дышит, если может. Природа просто продолжается, Высочество, и по другому не умеет.

  - Как и мы.

  - Может, Кругхева ясно это видит, а Танакалиан - нет. Воюя против природы, мы воюем против себя. Нет различия, граничной линии, врага. Мы пожираем все в раже самоуничтожения. Как будто это единственный дар разума.

  - Единственное проклятие, хотел ты сказать.

  Он пожал плечами. - Думаю, дар - в способности видеть, что мы делаем. Видя, приходить к пониманию.

  - Такое знание мы предпочитаем не использовать, Спакс.

  - У меня нет ответов, Огневласка. Перед бездействием я так же беспомощен, как любой другой. Похоже, все мы чувствуем то же самое. По отдельности разумные, вместе мы становимся тупыми, до ужаса тупыми. - Он снова пожал плечами. - Даже боги не могут найти путь выхода. А если и могут... мы же не слушаем, верно?

  - Я вижу ее лицо, Спакс.

  "Ее лицо. Да". - Ничем не примечательное, да? Такое простое, такое... неживое.

  Абрасталь вздрогнула. - Найди другое слово. Прошу.

  - Блеклое. Но ведь она не прилагает усилий, верно? Никаких королевских одеяний. Ни одной драгоценности. Нет краски на лице, губах - волосы такие короткие, что... ах, Высочество, почему все это меня тревожит? Но тревожит. Не знаю почему.

  - Ничего... королевского. Если ты прав - да, я вижу так же - почему при взгляде на нее мне кажется... что-то такое...

  "Чего я прежде не видел. Или не понимал. Она растет в моей мнении, эта Адъюнкт Тавора". - Благородное, - сказал он вслух.

  Королева выдохнула: - Да!

  - Она ведь не сражается против природы.

  - И всё? Ничего больше?

  Спакс потряс головой: - Высочество, ты сказала, что до сих пор видишь ее лицо. И я тоже. Я как одержимый, только не знаю чем. Лицо плавает перед глазами, я то и дело ловлю ее взором, словно чего-то жду. Жду, когда на нем появится выражение истины. Скоро. Я это знаю и потому не могу остановиться. Смотрю и смотрю.

  - Она сделала нас заблудшими, - отозвалась Абрасталь. - Не ожидала, что мне будет так трудно, Спакс. Не в моей это природе. Словно некая пророчица древности... она поистине ведет нас в дикость.

  - И через нее - домой.

  Абрасталь обернулась и подступила ближе. Глаза мерцали во тьме. - А приведет?

  - В ее благородстве, Огневласка, - ответил он шепотом, - я нахожу веру. "Оружие против отчаяния. Как и Кругхева. В маленькой руке Адъюнкта, словно легкое семя, зажато сострадание".

  Он видел, как широко раскрылись ее глаза; рука легла ему на затылок, подтянула ближе. Грубый поцелуй - и она оттолкнула его. - Холодно становится, - сказала королева, направляясь к лагерю. И добавила через плечо: - Постарайся быть у летерийцев до рассвета.

  Спакс смотрел вслед."Отлично, кажется, мы все же это сделаем. Худ Владыка Смерти стоял передо мной и говорил о страхе. Страхе мертвецов. Но если мертвые ведают страх, откуда взяться надежде?

  Тавора, какой бог стоит в твоей тени? Готов ли он принести нам дар в обмен на все жертвы? В этом ли твой секрет, позволивший спастись от страха? Прошу, пригнись и прошепчи мне ответ".

  Но лик перед глазами кажетс я далеким словно луна. Если боги соберутся, наконец, вокруг нее - поглядят ли они в тревожном удивлении на хрупкую магию в ладони? Не напугает ли она их?

  "Если все мы так страшимся?"

  Он поглядел на Стеклянную Пустыню, алтарь, заваленный мертвыми звездами. "Тавора, ты сияешь среди них, еще одна павшая?" Настанет время, и кости ее приползут на границу, присоединившись к остальным? Спакс, Боевой Вождь Баргастов племени Гилк, задрожал брошенным в ночи голым ребенком. Вопрос не отпускал его на всем пути к лагерю летерийцев.

  Она всегда видела в идее искупления жалкую самолюбивую слабость. Те, что наказывали себя, избирая изоляцию и отрицание, уходя в далекие пещеры и полуразрушенные хижины, казались ей обычными трусами. Этика существует лишь в обществе, в мальстриме многозначительных связей, где ведут вечную войну аргументы и яростные эмоции.

  Но вот она сидит, одинокая, под зеленоватым небом, ее единственное общество - дремлющий конь, и личные споры медленно утихают. Она словно идет через анфиладу комнат, оставляя все дальше за спиной оглашенную громкими дебатами королевскую палату. Тщета раздражения наконец пропала, и в наступившей тишине она почуяла дар покоя.

  Кругхева фыркнула. Может быть, эти отшельники и эстеты были мудрее, чем ей казалось. Танакалиан ныне стоит на ее месте, во главе Серых Шлемов... а она думает: пусть он ведет их куда захочет. Пойманная логикой его аргументов, она упала под натиском, словно израненная волчица.

  Противоречия. В рациональном мире это слово звучит жгуче, осуждающе. Доказывает порочность логики. Представить их преимуществом - это походило на смертельный удар. Она помнит, как он глядел на нее в миг триумфа. Но, думает она сейчас, разве таится преступление в столь человеческой способности - принести тебе в сердце противоречие и оставить его без вызова и разрешения? Ты становишься двумя в одном, и каждый верен себе, и каждый не отвергает соседа. Какие великие законы космологии сломаны человеческим талантом? Что, вселенная распалась напополам? Что, реальность потеряла верный путь?

  Нет. На деле кажется, что единственным царством, в котором противоречия имеют реальную силу, является царство рациональных аргументов. И Кругхева начала сомневаться в достоинствах этого самопровозглашенного царства. Конечно, Танакалиан возразил бы, что ее ужасное преступление ввело Серые Шлемы в кризис. На какой стороне им встать? Можно ли служить двум хозяевам? "Будем ли мы сражаться за Волков? Будем ли мы бороться за Дикость? Или свершим святотатство, склонившись перед обычной смертной женщиной? Ты сама создала этот кризис, Кругхева". Что-то такое он сказал бы.

  Может и так, она создала. Но все же... Внутри души нет конфликта, она не призывала бурю. Кругхева выбрала сторону Таворы Паран. Вместе они пересекли полмира. И, уверена была Кругхева, в самом конце они оставались бы вместе - две женщины против яростного шторма. В такой миг победа или поражение - эти слова теряют смысл. Важно лишь совместное стояние."Вызов. Вот сама сущность жизни. Люди или звери, в такой миг мы неразличимы. Противоречие, Танакалиан? Нет. Я покажу тебе последний дар. Люди и дикие звери - мы одно. Я покажу истину самим волкобогам. Понравится им это или нет.

  И твои противоречия, Надежный Щит, развеются подобно клубу дыма.

  Чего я искала в вере? Способа избавиться от непосильного кризиса. Мы поклоняемся Вольности, поклоняемся тому, что оставили в прошлом, к чему нет возврата. Я искала утешения. Оправдания жестокой противоречивости жизни людей".

  Но потом Адъюнкт ее отвергла. В Напасти есть старая пословица: "Полная комната баб - вот рай в мечтах продавца ножей". Будет измена. О да, точно. Измена. Столь неожиданная, столь мучительная, что Тавора могла бы прямо перерезать Кругхеве горло и смотреть, как она истекает кровью на полу шатра.

  И Смертный Меч заблудилась.

  "Противоречие. Ты готов принять лишь достойных, Надежный Щит? Тогда это не братские объятия. Это награда. Если ты вкушаешь лишь аромат благих душ, где найдешь силы для избавления от пороков собственной души? Надежный Щит Танакалиан, ты движешься к трудным временам".

  Она сидела одна, склонив голову, туго натянув плащ. Оружие в стороне, стреноженный конь ждет. "Ран'Турвиан ты здесь, старый друг? Ты отверг его объятия. Душа может блуждать где захочет. Ты шел с нами? Ты можешь слышать мою молитву?

  Я предана, а потом предана во второй раз. Если я так плоха, твоя преждевременная смерть станет первой из трех. Повсюду... противоречия. Ты был Дестриантом. Голосом богов. Но теперь боги ничего не могут сказать, ибо ты безмолвствуешь. Серые Шлемы ведет Надежный Щит, сам себя избравший на роль непогрешимого арбитра правоты. Я присягнула Адъюнкту Таворе Паран - только затем, чтобы она отослала меня.

  Все не таково, каким кажется..."

  Дыхание ее прервалось."Лед на озере кажется прочным, и мы смело скользим, переходя с берега на берег. Но лед тонок, и эта опасность - цена беззаботности. Не я ли усомнилась в преступности противоречий?"

  Она встала лицом с Стеклянной Пустыне. - Адъюнкт Тавора, - прошептала она. - Я слишком смело скользила по льду? Если я остаюсь равнодушной к своим противоречиям, как могу я называть ТВОИ преступлением? Изменой?

  "Вождь Гилка - не он ли говорил, что Тавора сдалась отчаянию? Ожидает неудачи? Желает, чтобы мы стали свидетелями ее падения?

   Или все это лишь то, о чем говорила она - тактическая необходимость?"

  - Дестриант, старый друг. Моему ли народу стать предателями? Мы ли ударим ножом в спину Таворе и Охотникам? Ран'Турвиан, что делать?

  "Можешь поскакать назад, в лагерь, и проткнуть ублюдка длинным стальным мечом".

  Она покачала головой. Серые Шлемы связаны суровыми законами, не позволят возглавить себя убийце. Нет, они ее казнят."Но по крайней мере не станет Танакалиана. Кто возьмет командование? Хевез, Ламбет? Но разве они не сочтут нужным исполнять приказы недавнего командира?

  Послушай себя, Кругхева! Уже замышляешь открытое убийство брата, Серого Шлема!"

  Нет, это ложное направление, ложный путь. Оставим Напасть участи, уготованной Танакалианом. Какова бы она ни была. Измена - нет, такого обвинения ей не предъявят.

  Кругхева смотрела на пустыню. "Поскачу к ней. Предупрежу.

  И останусь рядом до самого конца".

  Сомнения исчезли из разума. Она собрала оружие. "Видишь, как очистился лед, РанТурвиан? Я вижу - он толстый. По такому может без страха маршировать целая армия".

  Кругхева глубоко вдохнула холодный воздух ночи, повернулась к коню. - Ах, друг, еще одна просьба...

  Солдаты Ве'Гат стояли, склонив головы, словно размышляя над безжизненной землей под ногами; впрочем, Геслер знал, что так они спят - или отдыхают. Громадные воины-рептилии никогда не закрывали глаз. Нервное дело - вести такую армию. "Словно командовать десятком тысяч псов. Но они умнее псов, так что это еще хуже". Крылья К'эл оставались за пределами видимости из лагеря. Они кажутся нечувствительными к нехватке пищи, воды и отдыха - такая стойкость заставила его считать себя слабым. "Но не таким слабым, как Буян. Слышите, как он храпит - да его наверняка летерийцы слышат".

  Он понимал, что надо выспаться... но тогда будут сны. Неприятные. Настолько неприятные, что он вылез из-под мехов за два звона до зари. Теперь стоит, рассматривает легионы Ве'Гат. Они замерли в правильном построении, походя на обширную коллекцию больших серых статуй под зловещим ночным небом.

  Он стоял на коленях, словно сломленный, и пейзаж сна рисовал вокруг груды порванных тел. Словно обжигание костей на бойне. Кровь пропитала брюки, застыла на коже. Где-то впереди пламя вырывается из земли, клубы ядовитых газов струятся к небу - а в небе, если поднять голову, видно... что-то. Облака? Он не был уверен, но в них было что-то чудовищное, когтями терзавшее грудь. Они видел движение, словно небо опускалось. Врата? Возможно. Но не могут врата быть такими большими. Заняли все небо. "И почему мне кажется, что я виноват?"

  Геслер, наверное, кричал во сне. Так громко, что проснулся. И лежит под шкурами, дрожащий, покрытый потом. Ближайшие ряды Ве'Гат зашевелились, словно запахи его тревоги возбудили дремлющих Че'малле.

  Тихо ругаясь, он встал на ноги.

  Армия разбила лагерь без костров, шатров, натянутых канатов, без разномастной толпы рабочих и шлюх. Это кажется неправильным. Даже нереальным.

  Тут его отыскал Крюк, виканский пастуший пес. Изуродованная морда, тусклый глаз, блеск клыков и сломанных передних зубов - никогда он не видел такого количества шрамов на одной животине. Геслер смотрел на бредущего пса и вспоминал полдень на пути в Арен.

  "Память о выживших. Какая нелепость - две проклятых собаки. Среди множества трупов меня терзает память о двух собаках.

  А потом тот Трелль. Телега.

  Все мы на днище, Буян, Правд и Трелль. Хотим оживить двух издыхающих собак. Правд рыдал, но мы его не осуждали. Мы понимали, потому что сами готовы были... Так много павших, так много взятых у нас в тот день. Колтейн. Балт. Лулль.

  Дюкер... боги, видеть его таким - распятым на последнем из ужасных деревьев - нет, мы не могли сказать Правду про Дюкера. Вот почему его кличка с тех пор терзала нам уши. Мы утаили от него, но Трелль - он видел нас насквозь. И был достаточно добр, чтобы молчать.

  Мы спасли жизни двух тупых собак, и это было как новая заря".

  Он поглядел на Крюка. - Помнишь тот день, уродливый кошмар?

  Широкая голова поднялась - движение заставило растянуться рваную губу. Кривая челюсть и выбитые зубы - пес должен бы выглядеть смешным, но нет. Нет. Он заставляет разбиваться сердце. "Ты служил им. Слишком верный, чтобы заботиться о себе. Слишком смелый, чтобы выбирать. Но ты так и не смог их спасти. Не был ли бы счастливее, позволь мы тебе умереть? Чтобы свободный дух бежал за теми, кого любил?

  Мы навредили тебе в тот день? Я, Буян, Правд и Трелль?" - Вижу, - шепнул он псу. - Ты моргаешь, когда снова встаешь с холодной земли. Вижу, ты хромаешь к концу, Крюк. "Мы с тобой ломаемся. Это странствие станет последним, не так ли? Для тебя и меня, Крюк. Последним". - Я встану с тобой, когда придет день. Честно говоря, я умру за тебя, пес. Самое меньшее, что я могу сделать.

  Обещание звучало глупо, он огляделся, уверяясь, что никто не слышал. Единственной их компанией была Мошка, остервенело копающая нору какой-то местной мыши. Геслер вздохнул."Но кто скажет, что моя жизнь стоит больше жизни двух собак? Или что их жизнь менее ценна, нежели моя? Кто измеряет? Боги? Ха! Отличная шутка. Нет. Мы измеряем, и это самая грустная из шуток".

  Он продрог.

  Крюк сел слева, зевнул, заскрипев челюстью.

  Геслер буркнул: - Многое мы повидали, ты и я. Вот отчего морды седые. Эй?

  "Аренский путь. Солнце пекло, но мы едва ли ощущали. Правд смахивал мух с ран. Мы не любим смерть. Вот и всё. Не любим".

  Он услышал тихие шаги и повернулся к Дестрианту Келиз. Когда она опустилась рядом с Крюком, положила ладонь на голову зверя, Геслер вздрогнул. Но пес не пошевелился.

  Он хмыкнул: - Никогда не видел, чтобы Крюк кого терпел, Дестриант.

  - К югу от Стеклянной Пустыни, - сказала она. - Скоро мы войдем на родные земли моего народа. Не моего племени, но близкого. Эланцы жили с трех сторон Пустыни. Мой клан - на севере.

  - Тогда ты не можешь быть уверена, что погибли все, даже на юге.

  Она потрясла головой: - Уверена. Убивающие голосом из Колансе истребили нас до единого. Тех, что не умерли от засухи.

  - Келиз, если ты была вдалеке, другие тоже могли.

  - Надеюсь, что нет, - прошептала она, начав массировать овчарку вдоль плеч, потом по спине до бедер. Келиз шепотом напевала какую-то колыбельную на родном языке. Глаза Крюка медленно сомкнулись.

  Геслер смотрел на нее и гадал о смысле такого ответа, прошептанного словно молитва. - Кажется, - пробормотал он некоторое время спустя, - мы, выжившие, разделяем одни и те же муки.

  Келиз бросила на него взгляд. - Вот почему ты вечно споришь с Надежным Щитом. Это словно смотреть, как гибнут ваши дети, верно?

  Спазм внутренней боли заставил его отвести глаза. - Не знаю, почему Адъюнкт всё это затеяла, но знаю, почему она таит всё внутри. Выбора нет. Возможно, ни у кого у нас. Мы такие, какие есть, и бездны объяснений и толкований ничего не изменят.

  Крюк лежал, тихо дыша во сне. Келиз осторожно оторвала руки.

  - Ты забрала его боль, да?

  Она пожала плечами: - Мой народ держат таких зверей. В детстве всех нас учили песням мира.

  - "Песни мира", - подумал вслух Геслер. - Было бы неплохо, чтобы мир слышал их побольше. Верно?

  - Боюсь, не пришло еще время.

  - Они просто нашли тебя, да? В поисках людей, способных их повести.

  Она кивнула, выпрямляя спину. - Нечестно. Но я рада, Смертный Меч. - Она глядела ему в глаза. - Рада. В том числе и тебе. И Буяну. И собакам. Даже Грибу.

  "Но не Синн. Никто не рад Синн. Бедная девчонка - она, наверное, все понимает". - Синн потеряла брата, - сказал он вслух. - Но она могла сбиться с пути гораздо раньше. Ее вовлекли в мятеж. - Косой взгляд на Крюка. - Никто не мог выйти из него без шрамов.

  - Как ты сказал, проклятие выживших.

  - Значит, мы не отличаемся от К'чайн Че'малле. Удивительно, что понадобилось столько времени, чтобы понять.

  - Мать Ганф Мач поняла, и за это ее сочли безумной. Если мы не будем сражаться плечом к плечу, мы можем закончить дракой племя на племя. Она умерла, не успев увидеть плоды своих трудов. Умерла, думая, что проиграла.

  - Келиз, тот крылатый ассасин, Гу'Ралл. Он продолжает нас охранять?

  Женщина поглядела в небо, сощурилась на Нефритовых Чужаков. - Я послала Ассасина Ши'гел разведать путь впереди.

  - В Колансе? Это не рискованно?

  Келиз пожала плечами: - Честно говоря, Гу'Ралл служит Ганф Мач, она сама приказала ему перейти к нам. Но в этот раз мы с Матроной действовали согласованно. Смертный Меч, я разделила увиденное Гу'Раллом и считаю, что Серые Шлемы не примут твоего командования.

  Геслер фыркнул: - Святая скука - я рад, откровенно говоря. О, Кругхева кажется достойной доверия, но это поклонение волкам меня тревожило. - Заметив, что она подняла брови, он пояснил: - Да, я тоже выбрал себе бога войны, так что не мне катить бочку на Напасть. Суть в том, Келиз, что солдату естественно выбирать себе бога войны. Но неестественно, когда бог войны превращает в солдат целый народ. Какой-то извращенный ход событий, верно? Тут что-то скрыто... но я не могу объяснить, что именно.

  - Значит, они свободны и могут делать что хотят?

  - Подозреваю. Я мало что знаю насчет Танакалиана, но по таким - если верны рассказы, что он сверг Кругхеву - малазанский суд плачет. Не верю я подобным типам. Из-за них много претерпел в прошлом. Что ж, если Танакалиан желает завести Напасть прямиком в задницу Форкрул Ассейлам, ну, пусть зажигает свой факел и бежит куда хочет.

  - А что ты думаешь о летерийском принце?

  - Он мне нравится. И Араникт. Надежные люди. Как я слышал в Летере, до того как его братец занял трон, Брюс был особым телохранителем императора. Не знает равных на мечах. Это говорит о нем больше, чем ты можешь вообразить.

  - А именно?

  - Тот, кто подчинил себе оружие - стал мастером - всегда скромен. Я даже знаю, как он мыслит, а иногда как видит мир. Как мозги работают. Похоже, превращение в принца его мало изменило. Так что, Келиз, не беспокойся насчет летерийцев. В нужный день они будут там.

  - Остается Болкандо...

  - Думаю, она доверяется Брюсу. Хочет не хочет, но ничего изменить не может. К тому же, - добавил Геслер, - у нее рыжие волосы.

  Келиз нахмурилась. - Не поняла.

  - Мы с Буяном фаларийцы. На Фаларах много рыжих. Могу объяснить, на что похожа Абрасталь. Горячий темперамент, расплавленное железо, но она стала матерью и научилась мудрости, пониманию, что не все в ее власти. Ей не нравится, но терпеть может. Женщин она ценит, но склонна к ревности. Что до бахвальства - это внешнее. На деле ей нужен мужик вроде меня.

  Келиз задохнулась: - Она замужем! За королем!

  Геслер ухмыльнулся: - Проверял, слушаешь ли. Кажется, твое внимание отсюда уплыло.

  - Меня нашел один из Охотников К'эл- ты же закрылся, а Буян спит. Замечен всадник вблизи лагеря Напасти, скачет в пустыню.

  - Подробнее нельзя?

  - Можешь поглядеть через Охотника, Смертный Меч.

  - И верно, могу. Разве нет? - Он сосредоточился и тихо ругнулся. - Кругхева.

  - Куда...

  - К Адюнкту, готов спорить. Но ей не добраться.

  - Что же делать?

  Геслер поскреб подбородок, развернулся кругом. - Буян! Вставай, толстый бородатый вол!

Глава 14

Но есть ли смысл движения, за шагом шаг

Зачем земля ползет, сбегая из-под стоп

Зачем идем туда, где начали давным-давно

Чтобы найти все новым, странным, непростым

Кто след прожег, и долго ли страдать

Пока дождь, мягче слез, мне не погладит лоб

Пока не явится река в песчаных берегах

Над пыльным долом листья небо не затмят?

И долго ли тебе страдать, звеня в цепях

Под стягами великих целей и благих идей?

На муки я завлек тебя, за шагом шаг

Знай - это лишь проклятие сокрытого ключа

И злых желаний

Когда же мы смешаем кровь, сочась в седой земле

И лица расплывутся в день последних дней

Мы взглянем на тропу, которой годы шли

Заплакав от небытия ответов и незримых благ

Мы - члены войска истин новых, непростых

И странных.

Мы не ведаем, кто доживет

До края странствия.

Прекрасный легион,

Молю, оставь меня лежать в пыли

А сам иди, свершая солнца путь

Туда, где кружат тени в вечный день

Поставьте камень в честь ухода моего

Загадочный, без знаков

Не говорящий обо мне

Не говорящий ничего

Безлик наш легион, да будет так всегда

Безлик, как небеса...

Жалоба черепа, "Аномандарис", Рыбак Кел Тат

Белые как кость бабочки огромным облаком клубились над головой. Снова и снова бурлящая масса затмевала солнце, даря благую тень, чтобы через миг ее лишить, напоминая, что в каждом даре замаскированы проклятия, что благословения можно лишиться быстрее, чем моргнешь.

  Глаза кишели мухами. Баделле могла ощущать их и даже видеть в уголках глаз, покосившись. Ощущала, как они пьют слезы. Она не мешала им утолять жажду, ведь яростное ползание и жужжание навевало прохладу обожженным щекам. Тех, что садились на губы, она ела, хотя вкус был горьким, а сухие, жесткие как кожа крылышки почти невозможно было проглотить.

  Осколки остались позади, с ними летели лишь бабочки и мухи. В этих двух полчищах было нечто чистое. Одно белое, другое черное. Остались лишь крайности: от неподатливой почвы под ногами до пустого неба сверху, от напора жизни до притяжения смерти, от вздоха, затаенного в груди, до дыхания, вылетающего из уст мертвого ребенка.

  Мухи питались на живых, а вот бабочки ждали мертвых. Ничего промежуточного. Ничего, кроме шага, сбитых ног и алых следов, фигур бредущих и фигур падающих.

  В голове звучала песнь. Баделле ощущала присутствие других - не тех, что бредут впереди и позади, но призраков. Невидимые глаза, скрытые мысли. Нетерпение, суровое желание судить. Словно само существование Змеи стало вызовом. Который нужно игнорировать. Отрицать. От которого нужно бежать.

  Но она не может позволить бегства. Они не обязаны любить то, что видят. Не обязаны любить ее, или Рутта, или Хельд, или Седдика. Любого из оставшейся в живых тысячи. Пусть отскакивают от ее мыслей, от поэзии, находимой в сердце страдания, как будто для них все это не имеет смысла и значения. Не становится истиной. Пусть. Она все равно их не отпустит.

  "Я правдива, как все, что вы видите. Умирающее, брошенное на произвол мира дитя. Я говорю: нет ничего более правдивого. Ничего.

  Бегите, если можете. Обещаю, что буду охотиться. Вот единственное предназначение, мне остающееся. Я история, ожившая, упрямая, но проигрывающая. Я всё, о чем вы не желаете думать, набивая брюхо и утоляя жажду в уютных жилищах, окружая себя знакомыми и любящими лицами.

  Но слушайте меня. Внемлите предостережению. У истории есть когти".

  Седдик все еще несет свое достояние. Тащит за спиной. В мешке, сделанном из брошенных, уже не нужных одежд. Его сокровищница. Его... вещички. Зачем они ему? Что за смысл прячется в мешке? Всякие дурацкие обломки, блестящие камешки, кусочки дерева. На каждом закате он вынимает их и разглядывает... почему ей становится страшно?

  Иногда он рыдает без причины. И сжимает кулаки, словно желая вбить безделушки в землю. Она поняла, что Седдик тоже не знает смысла вещичек. Но позади их не оставляет. Мешок станет его смертью.

  Она воображала миг, когда он упадет. Мальчик, которого она назвала бы братом. На колени, руки в карманах, падает лицом вперед, разбивая нос о почву. Пытается подняться, но с ним покончено. И мухи слетятся, пока не покроют всего шуршащей, копошащейся чернотой. Вон там был Седдик.

  Они съедят последний выдох. Выпьют последние слезы из глаз, слепо глядящих в небеса. Влезут в открытый рот, превратив в сухую пещеру, в паучью нору. А потом рой взорвется, ища новый живой источник сладкой воды. И опустятся бабочки. Сдирать кожу. Оставшееся уже не будет Седдиком.

  "Седдик уйдет. Счастливый Седдик. Мирный Седдик, призрак, повисший над остовом. Смотрящий на мешок. Я найду слова для его ухода. Встану над ним, глядя на шевелящиеся подобно листьям крылья, и попытаюсь в последний раз найти смысл убившего его мешка.

  И не сумею. Сделаю слова короткими. Слабыми. Песня о неведомом. Все, что найдется для брата Седдика.

  Когда придет его время, я узнаю, что пора умереть и мне. Когда придет его время, я сдамся".

  И она запела. Песню знания. Самую могущественную изо всех.

  Им остался день, может, два.

  "Хочу ли я этого? Каждое странствие должно окончиться. Здесь нет ничего, кроме концов. Никакого начала. Здесь у меня есть лишь когти".

  - Баделле. - Слово было тихим, подобно мягкой ветоши. Она ощутила, как оно гладит ее чувства.

  - Рутт.

  - Не могу больше.

  - Но ты Рутт. Голова Змеи. А Хельд ее язык.

  - Нет. Не могу. Я ослеп.

  Она прошла, осмотрела лицо юного старика. - Вздулись. Закрыты. Рутт, это сохранит твои глаза в безопасности.

  - Но я не могу видеть.

  - Нечего тут видеть.

  - Не могу вести.

  - Это не трудно.

  - Баделле...

  - Даже камни пропали. Просто иди, Рутт. Путь свободен; насколько я вижу, путь свободен.

  Он всхлипнул. Мухи влезли в рот, и он закашлялся, согнувшись. Чуть не упал, пришлось подставить руку. Рутт выпрямился, покрепче сжал Хельд. Баделле слышала исходящее от них, слившихся воедино, тихое хныканье.

  "Нет воды. Вот что нас убивает". Она прищурилась, озираясь. Седдика не видно - он уже упал? Если так, хорошо, что она не видела. Другие смутно знакомые лица смотрят на нее и Рутта, желают, чтобы Змея снова двигалась. Стоят, переминаются, горбятся. Спины согнуты, животы выпирают как у беременных. Глаза - бездонные озера, в которые лезут пить мухи. Короста на носах, губах, ушах. Кожа потрескалась блестит под полосками мух. Многие облысели, потеряли зубы, десны кровоточат. Не один Рутт ослеп.

  "Наши дети. Смотрите, что мы с ними сделали. Наши отцы и матери бросили нас, а теперь мы бросаем их. Наша очередь. Нет конца поколениям глупцов. Одно за другим, и мы начинаем кивать, думая, что так нужно, что ничего нельзя изменить, даже не пытайся. Передаем детям ту же дурацкую улыбку.

  Но у меня когти. Я сорву вашу улыбку. Клянусь".

  - Баделле.

  Она начала петь вслух. Без слов. Голос нарастал, крепчал. Пока она не ощутила внутри несколько голосов, и каждый вел песнь. Наполнял воздух. Это был звук ужаса, жуткая вещь - она ощущала растущую силу. Растущую.

  - Баделле?

  "У меня когти. Когти. Когти. Покажите-ка улыбку еще раз. Покажите, прошу! Позвольте мне сорвать ее с лиц. Позвольте глубоко впиться, пока когти не коснутся зубов! Дайте ощутить кровь, услышать, как рвется мясо, дайте глядеть в глаза, как вы глядите в мои, дайте видеть у меня когти, когти, когти..."

  - Баделле!

  Кто-то ударил ее, сбив с ног. Ошеломленная Баделле уставилась в лицо Седдика, в круглое лицо мудрого старичка. Кровавые слезы текли по иссохшим щекам.

  - Не кричи, - шепнула она. - Все правильно, Седдик. Не кричи.

  Рутт встал на колени, вытянул руку и провел ей по лбу. - Что ты сделала?

  Тон заставил ее вздрогнуть."Одежда порвана". - Они слишком слабы. Слишком слабы для гнева. Потому я ощутила его за них, за всех вас... - Она замолчала. Пальцы Рутта сочились кровью. Под спиной она чувствовала колючие кристаллы. "Что?"

  - Ты тронула нас, - сказал Рутт. - Это... тяжко.

  Она слышала стоны. Змея извивалась от боли. - Я пошла... пошла искать.

  - Что? ЧТО?

  - Когти.

  Седик покачал головой. - Баделле. Мы дети. У нас нет когтей.

  Солнце померкло, и она поглядела за спину Седдика. Но бабочки уже улетели. "Мухи, смотрите на мух".

  - Нет когтей, Баделле.

  - Да, Седдик, ты прав. У нас нет. Но кое у кого есть.

  Сила песни прилипла к ней, яростная словно обещание. У кого-то есть. - Я веду вас туда, - сказала она, встретив взгляд широко раскрытых глаз Седдика.

  Он отошел, оставив ее смотреть в небо. Мухи, клубящиеся тяжелой тучей, черные как Бездна. Она встала. - Возьми мою руку, Рутт. Пора идти.

  Она присела, смотря на врата. Обрушившийся Дом Чашки казался раздавленным ногой грибом. Что-то вроде крови сочилось из него, прорезая борозды по склону. Она думала, что дом мертв, но как тут узнаешь точно?

  Нет славы в неудаче. Кайлава узнала это очень, очень давно. Конец эры - всегда растворение, последний вздох слабого перед сдачей в плен. Она видела, как исчез из мира ее народ (гнусная пародия, которой стали Т'лан Имассы, вряд ли давит на весы выживания сильнее горстки пыли), и потому отлично понимала желания Олар Этили.

  Может, карге удастся. Видят духи, она щедра на воздаяние.

  Кайлава солгала Онреку, Удинаасу, Ульшану Пралю и его клану. Но выбора не было. Останься они здесь - и пришлось бы наблюдать, как все погибнут. Не для ее это совести.

  Когда рана будет разорвана, Элайнты ринутся в мир. Нет надежды их остановить. Тиам не возразишь, по крайней мере сейчас.

  Единственной непонятной величиной остается Увечный Бог. Форкрул Ассейлы достаточно просты, привязаны к безумию "непогрешимых суждений". Как и Тисте Лиосан. Просто родня по духу. Кажется, она понимает замыслы брата, и не желает мешать; если ее благословение малого стоит, все равно она даст его от всего сердца. Нет, Увечный Бог - вот кто ее тревожит.

  Она помнит дрожь земли, когда он упал с небес. Помнит его ярость и боль при первом сковывании. Но боги вряд ли с ним закончили. Они возвращаются снова и снова, давя его, руша каждую попытку найти для себя место в мире. И если он кричит о справедливости, никто не слышит. Если он воет от страдания, все отворачивают лица.

  Но не одного Увечного Бога бросили на произвол. Мир смертных переполнен такими же ранеными, сломанными, забытыми. То, чем он стал, обретя место в пантеоне... что же, сами боги ему невольно помогли.

  И теперь боятся. Теперь готовы его убить.

  - Потому что боги не отвечают страдающим смертным. Слишком много ... труда.

  Он должен знать их намерения. Должен отчаянно искать путь спасения, выход. Неведомо как, но она поняла: он не сдастся без боя. Разве не этому учат страдания?

  Кошачьи глаза сузились, смотря на врата. Старвальд Демелайн стал яростной красной полосой в небе, и она все гуще, все ближе.

  - Скоро, - прошептала она.

  Она сбежит раньше. Оставаться здесь слишком опасно. Учиненное драконами опустошение заставит Форкрул Ассейлов стыдиться убогости своих мечтаний. В переполненном смертными мире начнется резня колоссальных масштабов. Кто им помешает? Она улыбнулась одной мысли.

  - Есть кое-кто, верно. Но их слишком мало. Нет, друзья, позвольте им вырваться. Тиам должна возродиться перед лицом старого врага. Хаос против порядка, как просто, как банально. Не становитесь на пути - никому нельзя надеяться на спасение.

  А что ее дети?

  - Дорогой брат, посмотрим? Сердце карги разбито, и она сделает все ради исцеления. Презирай ее, Онос - видят духи, она ничего иного не заслужила - но не считай бессильной. Не надо.

  Все кажется таким сложным.

  Кайлава Онасс оглянулась на рану.

  - Но все не так уж сложно. Нет.

  В Доме Чашки лопнул камень, заставив ее вздрогнуть. Алый туман взвился над проваленными стенами.

  "Эта Чашка была с трещиной. Слишком слабая, слишком юная. Что за наследие можно отыскать в брошенном, оставленном на произвол судеб ребенке? Много ли истин можно извлечь из горсти косточек? Слишком много, чтобы задумываться".

  Еще один камень лопнул. Словно рвутся цепи. Кайлава вернула все внимание вратам.

  Грантл привалился в тяжелому валуну на полном солнце, склонил голову на теплый камень, закрыл глаза."Инстинкт сучий". Бог, проклинающий жгучим присутствием глубоко внутри, наполняет его ощущением непонятной срочности. Нервы в клочья, переутомление.

  Он пробежал бессчетные королевства, отчаянно ища прямую тропу к... куда же? К вратам. "Вот-вот случится беда. Чего ты так боишься, Трейк? Почему бы просто не рассказать, ты, жалкий ублюдок-крысоед? Покажи врага. Покажи кого-то, кого я могу для тебя убить. Похоже, только это тебя и веселит".

  Воздух вонял. Он слышал, как мухи жужжат на трупах. Круг широких листьев осенил поляну; вверху летят гуси. Но это не родной мир. Тут... иное ощущение. Словно больное место, и не из-за двадцати изуродованных человеческих трупов в высокой траве - на коже сочащиеся гноем пустулы, горла вздуты, языки торчат из-за потрескавшихся губ. Нет, тут таится более опасная немочь.

  "Намерение. Здесь кто-то призвал Полиэль и натравил на весь народ. Мне показано настоящее зло - этого ты хотел, Трейк? Напомнить, какими жуткими мы можем быть? Люди тебя проклинают, зараза твоего касания губит бесчисленные жизни... но ты не чужая в любом мире.

  Эти люди... кто-то воспользовался тобой, чтобы их убить".

  Ему казалось, он повидал худшие черты рода людского в Капустане и на Паннионской войне. Целый народ намеренно сведен с ума. Но, насколько известно, в сердце Домина была раненая тварь, существо, способное лишь размахивать когтями, терзая людей от великой, всепожирающей боли.

  Он не вполне готов, но какая-то часть души понимает возможность прощения за ужасы улиц Капустана и трон Коралла, да и за все иное - он слышал, что тварь была заперта во вратах, собственной жизненной силой закрывая рану. Можно найти аргументы "за", и знание дарует нечто подобное душевному покою. С этим можно жить.

  "Но здесь не то. Что за преступление совершил здешний народ, чтобы навлечь такую кару?"

  Он чувствовал, как высыхают слезы на щеках. "Это... непростительно. Тебе нужен гнев, Трейк? Я здесь затем, чтобы проснуться? Хватит стыда, горя, самообвинений - вот что ты говоришь?

  Ну, не сработает. Я вижу лишь, что мы способны на всё".

  Ему не хватает Ганоэса Парана. Итковиана. Друзей, с которыми можно было бы поговорить. Похоже, они из другой, навеки потерянной жизни. "Харлло. Ах, видел бы ты мальчика с твоим именем, дружище. Ох, как бы ты его любил. Ей пришлось бы тебя отгонять и двери запирать, чтобы ты не стал отцом. Но ты показал бы, что значит любить ребенка без всяких условий.

  Стонни, тебе не хватает Харлло, как мне?

  Но у тебя есть мальчик. Есть сын. И я обещал вернуться. Обещал".

  - Что бы ты здесь сделал, Владыка Колоды? - Поляна поглотила вопрос. - Что бы ты выбрал, Паран? Мы не любим выпавшей нам доли. Но мы всё же принимаем ее. За горло держим. Надеюсь, ты еще не ослабил хватку. Я? Ах, боги, как все спуталось.

  Во снах он был черной тварью с красными когтями, с покрытыми кровью клыками. Лежал, тяжело дыша, умирая, на взрыхленной земле. Воздух мертвяще холодный. Ветер воет, словно вступил в войну сам с собой. Что за место?

  "Место? Боги, туда я иду, правильно? Впереди битва. Ужасная битва. Она мне союзница? Любовница? Она вообще реальна?!"

  Пришло время. Конец болезненным размышлениям, ожогам жалости к себе. Он отлично знает: дай голос неким чувствам, выстави их на всеобщее обозрение, и сделаешься уязвимым. Презренным. "Даже не показывай, что чувствуешь. Мы не верим".

  Глаза открылись. Он огляделся.

  Вороны на сучьях, но даже они не рады здесь питаться.

  Грантл встал и осмотрел ближайший труп. Юноша, кожа цвета темной бронзы, черные как смоль волосы заплетены в косичку. Одет как ривиец-лазутчик. Каменное оружие, на поясе деревянная дубинка - красиво вырезанная, в форме тесака. Острие блестит от масла. - Тебе нравился этакий меч, да? Но он не помог. Не против чумы.

  Он оглядел поляну, раскинул руки. - Вы погибли позорно. Но я предлагаю вам что-то большее. Второй шанс.

  Волосы на затылке встали дыбом. Духи близко. - Вы были воинами. Идите за мной, и станете ими снова. Если мы и погибнем, то лучшей смертью. Ничего иного я предложить не в силах.

  В последний раз он проделывал подобное с живыми. И до сих пор не вполне верил, что это возможно, что можно пробить барьер смерти. "Всё меняется. И мне не по душе".

  Духи плыли к телам. Мухи разлетелись.

  Еще миг - и задергались конечности, рты открылись, захрипев. "Ну, Трейк, мы не можем оставить их в таком состоянии. Исцели плоть, ты, бессмертное дерьмо".

  Сила наполнила поляну, эманации отогнали проклятие болезни, буйные восторги зла, готовые процветать вечно. Их унесло. Развеяло.

  Он вспомнил, как сидел у походного очага, слушал Харлло, и кусок разговора вдруг вернулся. Лицо за костром, длинное, мерцающее. "Война, Грантл. Нравится тебе или нет, это стимул цивилизации". И его кривая улыбка.

  - Слышишь, Трейк? Я сейчас понял, почему ты меня одарил. Всего лишь вложение средств. Одна рука благословляет, но другая уже ждет монету. И я отплачу, не важно как. Не важно чем.

  На него смотрят двадцать и один безмолвный воин, раны пропали, глаза ясные. Он будет жесток, он заберет их. - Бог позаботится, чтобы вы меня понимали. Думаю, уже все сделал.

  Осторожные кивки.

  - Хорошо. Можете остаться здесь. Вернуться к своему народу, к тем, кто еще жив. Пытаться мстить сделавшим это. Но знайте: вы проиграете. Против такого зла вы обречены.

  Воины. Когда вы пойдете за мной, знайте, что нас ждет драка. Таков наш путь. - Он заколебался, сплюнул. - Есть ли слава в войне? Идите за мной и узнаем.

  Когда он пошел, двадцать и один двинулись сзади.

  Когда он пробудил силу, они приблизились. "Это, друзья, называется перетеканием. И это, друзья, тело тигра.

  Ну очень большого".

  Трое чужаков в странных одеждах, встреченных на тракте, не успели поднять палицы, когда Грантл оказался между ними. Потом он побежал дальше, и позади мало что осталось от бледнокожих. Он ощутил удовлетворение своих соратников. И разделил его. "Со злом можно поступить лишь так. Взять в челюсти и сгрызть".

  Они ушли из этого мира.

  "Что за место, где кости сметаются словно плавник на берегу моря?" Маппо щурился на плоскую, ослепительную полосу. Осколки кварца и гипса усеяли мертвый бесцветный грунт, словно колючки кактусов. Горизонт за мерцающими полотнищами жара ровный, как будто пустыня тянется до края мира.

  "Придется идти".

  Он склонился, подобрал длинную кость. Изучил."Бхедрин? Возможно. Еще подросток". Подобрал другую. "Волк или пес. Челюсть. Значит, пустыня была прерией. И что случилось?" Кости упали со стуком. Маппо встал и глубоко вздохнул. "Думаю... думаю, я устал от жизни. Устал от всего. Ничто не таково, как раньше. Возвращаются пороки, в душе все ломается. В самой сердцевине духа.

  Но мне осталось сделать еще одно. Всего одно, и можно закончить". Он понял, что против своей воли попал в уголок разума, где мысли звенят цепями, где можно лишь ходить кривыми кругами, истощая силы и волю.

  "Одно осталось. Надо найти ресурсы. Усмирить волю. Плыть между горькими истинами. Ты еще поживешь, Маппо. Выбора нет - живи еще, или все было зря.

  Я увидел край света. Он ждет меня".

  Маппо затянул мешок и двинулся в путь. Ровным шагом. "Простая пустыня. Я немало таких пересек. Не проголодаюсь. Не погибну от жажды. Если устану... что же, всё скоро кончится".

  С каждым шагом его нервы словно пытаются избежать соприкосновения. Это поврежденное место, шрам на лике земли. И, хотя граница отмечена зловещими наносами смерти, жизнь здесь есть. Враждебная, неприятная жизнь. И наделенная намерением.

  "Чуете меня, да? Бросаю вызов. Но не по своей воле. Позвольте пройти, приятели. Избавимся друг от друга".

  Мухи жужжали вокруг. Он пустился "собачьей трусцой", дыша глубоко и размеренно. Насекомые не отставали, собираясь в еще больших количествах. "Смерть - не наказание. Она освобождение. Я видел это всю жизнь. Хотя не желал, хотя рассказывал себе совсем иные истории. Каждая борьба должна окончиться. Будет ли покой вечным? Сомневаюсь. Сомневаюсь еще, что покой так легко дается.

  Худ, чувствую твой уход. Интересно, что это значит. Кто теперь ждет за вратами? Так тяжко знать, что идти через врата придется в одиночку. А понять потом, что и там ты остаешься одиноким... нет, это слишком.

  Мог бы жениться. Осесть в деревне. Мог бы завести детей, видеть в каждом нечто от себя. Достаточно ли для жизни такого смысла? Быть отрезком бесконечного полотна?

  Мог бы убить Икария... но ведь у него инстинкт. Безумие пробуждается так быстро, так чрезвычайно быстро - я мог не успеть. Убив меня, он направил бы гнев на новую цель, и многие погибли бы.

  Выбора действительно не было. Никогда. Удивляться ли, что я настолько устал?"

  Мухи окружили его плотным мерцающим облаком. Лезли в глаза, но он щурился. Кружили у рта, но выдохи отгоняли их. Он из народа пастухов. Они такое умеют. Они игнорируют назойливое внимание. Пустяки. Он побежал.

  "Но тогда смерть оставила бы близких в горе, а горе так неприятно. Оно горячее и сухое на ощупь. Оно ослабляет изнутри. Может восстать и погубить жизнь. Нет, хорошо, что я не нашел жены, не породил детей. Нестерпимо было бы стать причиной горя.

  Как можно так легко дарить любовь, если в итоге нас ждет измена? Если один должен покинуть другого, предавая смертью. Неужели назову это равным обменом - ведь смерть ждет всех?"

  Он бежал, время текло. Солнце миновало полнеба. Теплая усталость в ногах прогоняла горькие мысли, ведя в мир полной пустоты. "Совершенство бегства? Великая иллюзия полета? Прочь от демонов, прочь, пока само "я" не высвободится, оставшись лежать на дороге.

  Совершенство, да. И презрение. Никакое расстояние не подарит победы. Никакая скорость не спасет от самого себя и полчища личных проблем. Люблю лишь сладкое утомление. Такое чистое, что близко умиранию. Можно умирать не умерев".

  Сквозь жужжащее облако он различил сверху что-то более темное. Громоздящееся, тяжелое. Пылевая буря? Тут нет пыли. Вихрь? Возможно. Но воздух спокоен.

  Туча держалась впереди. Становясь больше.

  "Идет на меня.

  Еще мухи?"

  Окружившие его насекомые вдруг взбесились, и он уловил нечто в маниакальном гудении. "Вы тоже ее часть, так? Искатели жизни. Найдя, вы... призываете".

  Он слышал облако - глубокое, устрашающее гудение быстро побороло жужжание мух.

  Саранча.

  "Но это нелепо. Тут ей нечего есть. Совсем нечего".

  Все не так. Маппо замедлил бег, остановился. Мухи почти сразу улетели. Он встал, глубоко дыша, глядя на высокие вертящиеся столпы саранчи.

  И наконец понял. "Д'айверс".

  Что-то подобное белой пене текло у основания тучи саранчи, поднимаясь дергаными волнами."Боги подлые. Бабочки". - Вы все - Д'айверс. Вы одно, одна тварь - мухи, саранча, бабочки. Вы живете в пустыне. - Он вспомнил кости у границы. - Вы сделали пустыню.

  Бабочки добрались до него, хлеща по лицу - так много, что он не видел почвы под ногами. Бешеное трепетание крылышек высушило пот, он начал мерзнуть. - Д'айверс! Давай поговорим! Обратись! Стань передо мной!

  Саранча зачернила половину неба, поглотив солнце. Закружилась над головой, начала спускаться спиралью.

  Маппо встал на колени, закрыл лицо руками, пригнулся.

  Они ударили по спине словно потоп дротиков.

  Прибывали все новые. Он стонал под тяжестью. Трещали кости. Он сражался за каждый вздох, стискивал зубы от боли.

  Саранча снова и снова впивалась жвалами, обезумев от близости живой плоти.

  Но он был Треллем, с кожей не тоньше выделанной бизоньей шкуры.

  Саранча не могла пить кровь. Но вес увеличивался, угрожая его раздавить. В прорехи между пальцами он видел чернильную темноту, вздохи поднимали прах с почвы. Он держался, оглушенный разочарованным клацанием зазубренных жвал, погребенный в мятущейся тьме.

  Ощущая разум Д'айверса. Ярость направлена не на него одного. "Кто тебя так уязвил? Кто свел тебя с ума в пустыне? Почему ты бежишь?"

  Это было древнее существо. Оно не перетекало долгое время - тысячи лет, а возможно, и дольше. Опустилось до примитивных инстинктов насекомых. "Осколки опалы алмазы каменья листья-кровопийцы..." - слова проникали в него ниоткуда, как и пение девушки. Отдавались эхом в разуме. "Осколки опалы алмазы каменья листья-кровопийцы - пошли прочь!"

  С оглушительным ревом навалившиеся на Маппо твари взорвались, разлетаясь куда попало.

  Он сел, помотал головой. - Осколки опалы алмазы каменья листья-кровопийцы, идите прочь. Идите!

  "Песнь изгнания".

  Облако двинулось вперед, изогнулось и пролетело мимо. Еще одна кипящая волна бабочек - и все пропали.

  Ошеломленный Маппо озирался. Он один. "Дитя, ты там? Какая сила в твоей песне - ты Форкрул Ассейла? Да кто угодно. Маппо тебя благодарит".

  Он был покрыт синяками. Кости ломило. Но он был еще жив.

  "Дитя, осторожнее. Этот Д'айверс был богом. Кто-то разорвал его в клочья, на такое количество частей, что он не мог исцелиться. Все его чувства - голод, и не тебя и меня он хочет. Наверное, саму жизнь. Дитя, в твоей песне сила, будь осторожнее. Изгоняя, ты можешь и призывать".

  Он снова услышал ее голос, уплывающий прочь. "Словно мухи. Словно песня мух".

  Маппо с кряхтением встал. Поднял мешок, ослабил завязку, вынул мех с водой. Сделал глубокий глоток, вздохнул, выпил еще и убрал мех в мешок. Встал лицом к востоку. И пошел.

  К краю мира.

  - Отличный меч.

  - Увы, им должен пользоваться я. Но я отдам тебе один из летерийских мечей.

  Риад Элайс прислонился спиной к каменной стене пещеры. - И как они брали драконов этим лезвием?

  Сильхас Руин продолжал изучать оружие. Отсветы костра плясали вдоль лезвия. - В нем что-то неправильное. Дом Хастов выгорел дотла, как и все иное, кроме Харкенаса. Город не сгорел. Не полностью. Но Хасты, да, их кузницы были завидным призом. А что ты не можешь удержать, ты должен уничтожить.

  Риад глянул на жемчужное небо за устьем пещеры. Новая заря. Он был один. Очнулся и понял, что Тисте Анди вернулся в ночи, прилетел словно снег. - Не понимаю, о чем ты.

  Белое лицо, омытое светом, приобрело почти человеческий вид. Только красные глаза раздражали, как и всегда. - Думал, что знаю все клинки, выкованные Хастами. Даже в тайне.

  - Этот не похож на тайный, Сильхас. Похож на оружие героя. Знаменитое. С именем.

  - Как скажешь, - согласился Руин. - Я не так стар, чтобы забыть старое предостережение. Не верь теням. Нет, отдавший мне меч затеял игру.

  - Кто его тебе дал? В обмен на что?

  - Хотелось бы знать.

  Риад улыбнулся. - Никогда не заключай сделки, зная лишь одну часть. Так сказал Онрек. Или Ульшан Праль?

  Сильхас метнул на него взгляд.

  Риад пожал плечами, встал на ноги. - Продолжим путь?

  Вложив меч в ножны, Сильхас тоже выпрямился. - Думаю, мы зашли достаточно далеко.

  - Эй, как это?

  - Я должен был увести тебя далеко от Старвальд Демелайна, я так и сделал. - Анди встал к Риаду лицом. - Вот что тебе нужно знать. Кровь Элайнтов - яд. Я разделяю его, разумеется. Мы с братом так решили - мы видели необходимость, но это было и роковым соблазном. Понимаешь? С кровью Тиам в жилах мы могли принести мир в Куральд Галайн. Конечно, сокрушив все противостоящие Дома. Достойное сожаления, но неизбежное решение. Яд позволил нам так думать. Тысячи погибших не заставили поколебаться. Не остановили. Мы убили еще тысячи.

  - Я не ты, Сильхас Руин.

  - И не будешь таким, если я не провалюсь.

  Риад прошел к краю пещеры, оглядел рваные бледные утесы, россыпи снегов. Солнце шагало по долинам. Повсюду в тени снег был синим, как небо. - Что ты сделал, Сильхас?

  Тисте Анди ответил из-за спины: - Что счел нужным. Не сомневаюсь, Кайлава сумела выгнать твой народ из Убежища. Они там не погибнут. Удинаас человек умный. Жизнь научила его ценности выживания. Он уведет Имассов далеко. Найдет им дом, где можно укрыться от людей...

  - Как? - воскликнул Риад. - Это же невозможно.

  - Он отыщет помощь.

  - У кого?

  - У Серен Педак, - ответил Руин. - Старая профессия делает ее отличным выбором.

  - Ее ребенок, должно быть, уже родился.

  - Да. Она знает, что должна защитить дитя. Когда придет Удинаас, она увидит совпадение целей. Уведет Имассов в укрытие и сама там скроется с ребенком. Под защитой Онрека, под защитой Имассов.

  - Неужели нас нельзя просто оставить в покое? - с тоской сказал Риад и закрыл ослепленные солнцем глаза.

  - Риад Элайс, есть такая рыба, живущая в реке. В малых количествах она безобидна. Но когда мальки вырастают, когда перейден порог - рыбы сходят с ума. Рвут все на части. Могут сожрать все живое в реке на лигу вширь, так что животы отвиснут. А потом уплывут.

  - И к чему это? - сверкнул глазами Риад.

  Тисте Анди вздохнул. - Когда откроются врата Демелайна, Элайнты пролетят через них в огромных количествах. Почти все будут молодыми, не особо опасными, но среди них могут оказаться последние из Древних. Левиафаны жуткой силы. Но они неполны. Они будут ловить сородичей. Риад, оставшись у врат, мы могли бы лишиться рассудка. В слепом желании присоединились бы к Буре. Пошли за Древними. Ты никогда не удивлялся, что во всех королевствах, кроме самого Старвальд Демелайна, нельзя найти более пяти-шести драконов в одном месте? Даже такое число требует владычества хотя бы одного Древнего. Для собственной безопасности Элайнты предпочитают странствовать тройками. - Сильхас Руин встал рядом, поглядел на местность. - Мы кровь хаоса, Риад Элайс, и когда многие собираются в одном месте, кровь вскипает.

  - Тогда, - прошептал Риад, - Элайнты идут и никто не может их остановить.

  - Верно сказано. Но тут ты в безопасности.

  - Я? А ты?

  Сильхас Руин нашел рукоять меча. - Думаю, должен тебя оставить. Я такого не планировал, мне неприятно думать, что я бросаю...

  - И все, что ты мне раньше говорил, было враньем, - вспыхнул Риад. - Наша опасная миссия - одно вранье.

  - Твой отец понял. Я обещал, что сохраню тебя, и выполню обет.

  - Чего ты такой заботливый?

  - Ты опасен сам по себе, Риад. В Буре... нет, нельзя рисковать.

  - Так ты все же намерен с ними драться!

  - Я защищу свою свободу, Риад...

  - С чего ты решил, что сможешь? Ты рассказывал о Древних...

  - Потому что я сам Древний.

  Риад уставился на высокого белокожего воителя. - Ты можешь сковать меня, Сильхас Руин?

  - Не имею желания пробовать. Хаос соблазняет, ты и сам почуял. Вскоре ты сможешь ощутить всю полноту соблазна. Но я научился защищаться. - Руин вдруг улыбнулся и сказал иронически: - Мы, Тисте Анди, искусны в отрицании себя. У нас было много времени для учебы.

  Риад завернулся в меха. Дыхание вырывалось плюмажем, было очень холодно. Он на миг сконцентрировался... ответом стало ревущее пламя за спинами. Потекли волны жары.

  Сильхас глянул на нежданную преисподнюю. - Ты поистине сын своей матери, Риад.

  Тот пожал плечами. - Устал мерзнуть. А она была Древней?

  - Первые поколения Солтейкенов причислены к Древним, да. Кровь Тиам была в них чиста, но чистота скоро пропала.

  - А есть другие вроде тебя, Сильхас? В нашем мире?

  - Древние? - Он не сразу кивнул. - Немного.

  - Когда прилетит Буря, что они сделают?

  - Не знаю. Но мы, не запертые в Старвальд Демелайне, разделяем стремление к независимости, к свободе.

  - Тогда они будут драться. Как ты.

  - Возможно.

  - Тогда почему я не могу драться рядом?

  - Если мне придется защищать и себя и тебя - наверное, я не смогу ни того ни другого.

  - Но я сын Менандоры...

  - И превосходный, да. Но тебе недостает контроля. Древний увидит тебя - такого, какой ты есть - и заберет, вырвет разум и поработит оставшееся.

  - Сделав то же самое со мной... вообрази, каким бы ты стал могущественным.

  - Ты знаешь отныне, почему драконы так часто предают друг друга в пылу битвы. Страх заставляет нас нападать на союзников, чтобы они не напали на нас. Даже в Буре Древние не станут доверять равным, каждый постарается собрать десятки рабов, защиту от предательства.