Язык кино. Как понимать кино и получать удовольствие от просмотра

Теоретически можно снять кинофильм без актеров, но сделать это без объектива практически невозможно. В качестве большого исключения можно отметить авангардного американского режиссера Нормана Макларена, который рисовал свои абстрактные мультфильмы прямо на целлулоиде кинопленки. При этом, чтобы посмотреть фильм, нам опять же понадобится объектив – без него не могут работать проекторы, а настоящее кино – это кино на большом экране. Более того, даже современные цифровые мультфильмы, целиком создаваемые на компьютере, зачастую не обходятся без объектива, только виртуального – на одной из крупнейших мультипликационных студий Pixar с 2015 года при построении пространства каждого кадра используются специальные программные средства, позволяющие воссоздать тот или иной реально существующий объектив. Впервые эту технологию использовали на съемках мультфильма «Головоломка», подчеркивая визуальную разницу между реальным миром и сознанием девочки с помощью имитации объективов разных производителей.

Объектив

Норман Макларен (11.04.1914–27.01.1987) – канадский режиссер, мультипликатор. Норман Макларен является одним из самых оригинальных мультипликаторов своего времени. Вместо того чтобы снимать рисунки на камеру, режиссер выцарапывал или рисовал изображения непосредственно на кинопленке, которые при проекции превращались в абстрактные мультфильмы. Едва ли не более оригинальной техникой создания работ являлись рисунки Макларена в том месте пленки, которое отведено под оптическую фонограмму. Штрихи художника проигрывались звукоснимателем проектора как отрывистые абстрактные звуки.

По сути своей объектив является глазом кинокамеры – так же как и человеческий глаз, это оптическая система, позволяющая сфокусировать изображение на заданном носителе (будь то пленка, цифровая матрица или сетчатка глаза). Строго говоря, объектив следовало бы назвать «субъективом», потому что он передает лишь субъективный взгляд режиссера на происходящие события и практически не способен передать объективную реальность, так как разные объективы по-разному передают пространство, а значит, и по-разному заставляют зрителя смотреть на разворачивающиеся события.

У всех существующих в мире объективов (с некоторыми условностями включая даже человеческий глаз) есть два основных параметра, которые позволяют режиссерам, операторам и фотографам всего мира с легкостью ориентироваться в их многообразии: фокусное расстояние и максимальное относительное отверстие или диафрагма. Давайте разберемся в этих понятиях и посмотрим, как разные оптические системы способны по-разному влиять на зрительское восприятие изображения.

Если попытаться упрощенно описать фокусное расстояние, которое измеряется обычно в миллиметрах, то это дистанция от центра оптической системы до точки фокусировки – в данном случае кинопленки. Для человеческого глаза это расстояние будет равно примерно 24 миллиметрам – усредненному расстоянию от центра хрусталика до сетчатки. Зная фокусное расстояние объектива и размер носителя информации (в случае кинопленки это чаще всего прямоугольник со сторонами 22 на 16 мм), можно определить угол зрения объектива. По этому параметру они делятся на три большие группы – длиннофокусные, нормальные и короткофокусные. Нормальными называют объективы с примерным фокусным расстоянием от 40 до 60 мм. Именно эти объективы передают перспективу окружающего пространства точно так же, как ее видит невооруженный человеческий глаз. Такую оптику используют, чтобы усилить эффект присутствия зрителя в кадре – так, например, Хичкок снял фильм «Психоз», в котором очень силен мотив вуайеризма, используя преимущественно 50-миллиметровый объектив. Ведь когда мы смотрим фильм и экран занимает большую часть нашего зрения, именно объектив кинокамеры фактически становится нашим глазом.

Длиннофокусный объектив имеет очень большое фокусное расстояние, порой в несколько сотен миллиметров, и очень узкий угол зрения – порой меньше 10 градусов. Чтобы увидеть мир таким, каким его видит длиннофокусный объектив, достаточно взять в руки бинокль или подзорную трубу. Мы сразу заметим не только эффект приближения за счет сужения поля зрения, но и эффект «схлопнутой перспективы» – расстояние между объектами кажется меньше, чем при взгляде невооруженным глазом. Порой только длиннофокусный объектив может дать режиссеру возможность снять задуманный кадр. Так, автор эпических исторических постановок Дэвид Лин на фильме «Лоуренс Аравийский» (1962) попросил инженеров компании Panavision сконструировать объектив с фокусным расстоянием 482 мм ради одного-единственного кадра – появления шерифа Али (Омар Шариф) из миража. Только большое приближение позволило зрителю увидеть арабского правителя парящим в воздухе – эффект отрыва от земли создает разная плотность воздуха в раскаленной пустыне, рождающая оптическую иллюзию. Любопытно, что данный объектив с тех пор так ни разу и не использовался и носит гордое название «объектив Дэвида Лина».

Дэвид Лин (25.03.1908–16.04.1991) – британский режиссер, сценарист, продюсер и монтажер. Один из главных классиков британского кинематографа начинал работу в кино как монтажер. В 1940-х гг. Дэвид Лин поставил изысканную с точки зрения работы с актерами и изображением мелодраму «Короткая встреча» (1945), а также две классические экранизации Диккенса: «Большие надежды» (1946) и «Оливер Твист» (1948). Позже снискал славу как режиссер крупномасштабных исторических фильмов, снятых в кооперации с США: «Мост через реку Квай» (1957) и «Лоуренс Аравийский» (1962). Перфекционист, который был готов «вечно» ждать идеального заката. После разгрома критикой фильма «Дочь Райана» (1970) ушел из профессии.

«Лоуренс Аравийский» (1962) – длинный фокус

Объектив с очень коротким фокусным расстоянием, или широкоугольный, очень трудно имитировать, не имея на руках фотоаппарата, оснащенного подобной линзой. На снятых таким объективом кадрах расстояния между объектами кажутся больше, чем мы видим нашим глазом, не способным менять фокусное расстояние. Широкоугольники любят фотографы, которым надо снять интерьер отеля. Турист видит фотографию комнаты на сайте, ему кажется, что места здесь достаточно, а по приезде обнаруживает, что расстояние от тумбочки до стены, которое казалось почти метровым, в реальности составляет 50 сантиметров. Этот неожиданный сюрприз объясняется тем, что с подобной необычной передачей пространства мы практически не сталкиваемся в жизни.

Первые двадцать лет выбор у операторов был существенно ограничен. Позднее начали возникать сверхширокоугольные и сверхдлиннофокусные объективы, которые в совокупности позволяют оператору максимально точно реализовать свой замысел. Одно и то же с точки зрения драматургии изображение, снятое разными объективами, будет по-разному восприниматься зрителем. В качестве примера мы возьмем две батальные сцены, снятые в середине прошлого века двумя разными режиссерами в Европе и в Японии. Сравним между собой «Семь самураев» (1954) Акиры Куросавы и «Полуночные колокола» (1965) Орсона Уэллса. Оба фильма черно-белые, оба посвящены старым временам – XV веку у Уэллса, XVI веку – у Куросавы. И в обоих важную роль в сюжете играют батальные сцены, но снимают их авторы совершенно по-разному.

Акира Куросава (23.03.1910–06.09.1998) – японский режиссер, сценарист и продюсер. Акира Куросава является самым известным и признанным японским режиссером на Западе и своеобразным олицетворением японского кинематографа. С показа обладающего оригинальной сценарной структурой фильма «Расёмон» (1950) на Венецианском кинофестивале начинается эпоха открытия Европой японского кинематографа. Куросава часто экранизировал западную литературу, перенося действие в Японию: «Идиот» (1951) по роману Ф. М. Достоевского, «На дне» (1957) по пьесе М. Горького, «Ран» (1985), в основу которого легла трагедия Шекспира «Король Лир», «Телохранитель» (1961), базирующийся на романе Дэшила Хаммета «Кровавая жатва». В построении изображения Куросава испытал влияние американского кинематографа, особенно вестерна. Постоянно сотрудничал с актером Тосиро Мифунэ, который после распада творческого тандема сделал успешную международную карьеру.

Американский режиссер, снимая междоусобную битву при Шрусбери (21 июля 1403 г.), занимающую центральное место в композиции картины, использует любимую Уэллсом с самого первого фильма широкоугольную оптику, с которой близко подходит к сражающимся воинам. Вкупе с динамичным монтажом у зрителя возникает полное ощущение собственного участия в битве – камера расположена так, что кажется, будто мечи и кистени летят прямо зрителю в голову. Эталонная по погружению зрителя сцена боя, на монтаж которой ушло гораздо больше времени, чем на съемку, послужила в будущем одним из источников вдохновения для еще одного классика кино – Стивена Спилберга, который использовал этот прием во время съемок эпохальной картины «Спасти рядового Райана» (1998).

«Семь самураев» – один из самых известных на Западе японских фильмов, эпическая картина Акиры Куросавы. В этой картине длительностью три с половиной часа некие бандиты угрожают крестьянам отобрать весь выращенный урожай риса, поставив таким образом деревню на порог голодной смерти. Для своей защиты крестьяне нанимают семь странствующих самураев, которые с помощью личного мастерства и тактической смекалки в результате нескольких боев с врагами спасают деревню.

Снимая «Семь самураев», Акира Куросава поступает прямо противоположным Орсону Уэллсу образом – он ставит на камеры преимущественно длиннофокусную оптику, которая сразу задает ощутимую дистанцию между залом и сражающимися воинами. За счет этого приема мы оказываемся здесь не в позиции стороннего наблюдателя, как поначалу может показаться, а в позиции крестьянина, точнее, крестьянской женщины, которая наблюдает за ходом боя издали, из-за решетчатой стены, и не может вмешаться, несмотря на то, что от результата боя зависит ее жизнь. Для режиссера крестьяне едва ли не более важны, чем самураи, и в конце фильма Симада Камбэй (Такаси Симура), предводитель отважных воинов, после потери большей части отряда произносит сакраментальные слова: «Снова мы проиграли. Победили крестьяне».

«Семь самураев» (1954) – длинный фокус

У Куросавы была еще одна, чисто режиссерская причина использовать несколько вооруженных телеобъективами камер, которые одновременно снимали происходящие события. При подобной многокамерной съемке ни один актер не может быть уверен в том, что в данный момент оператор не снимает его крупным планом, а значит, все участники мизансцены должны играть в полную силу, чтобы не навлечь на себя режиссерский гнев.

«Полуночные колокола» (1965) – короткий фокус

В кадрах с большой массовкой у актеров второго плана порой может возникнуть желание сыграть вполсилы, зная, что основным объектом съемки является актер, играющий главную роль.

Помимо изменения зрительской точки зрения на происходящие события, оптика способна почти на физиологическом уровне заставлять нас видеть мир таким же, каким его видят главные герои. Ярким примером подобного режиссерского решения является фильм Терри Гиллиама «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» (1998).

Терри Гиллиам (род. 22.11.1940) – британский режиссер, сценарист и продюсер. Участник влиятельной комик-группы «Монти Пайтон», любитель сложного абсурдистского юмора. В кино Гиллиам известен благодаря своим оригинальным антиутопиям: «Бразилия» (1985) и «12 обезьян» (1995). Мрачность и необычность кинематографических миров Терри Гиллиама часто приводит к конфликтам с продюсерами и к сложностям с финансированием. Так, на производство фильма «Человек, который убил Дон Кихота» у независимого режиссера ушло в общей сложности 29 лет.

«Страх и ненависть в Лас-Вегасе» (1998) – короткий фокус

Отправляя своих героев в ярко-красном кабриолете «Шевроле», багажник которого забит наркотиками, в психоделическое путешествие по столице развлечений, режиссер всеми возможными средствами пытается погрузить зрителя во внутренний мир журналиста Рауля Дюка (Джонни Депп) и его адвоката доктора Гонзо (Бенисио дель Торо). Помимо смелой игры с цветом и спецэффектов, которые Гиллиам приберегает для середины фильма, первое, что делают режиссер и его оператор Никола Пекорини, – надевают на камеру сверхширокоугольный объектив, с которым Никола близко подходит к героям. В результате зритель видит искаженные лица, лишенные привычных пропорций. Так как Дюк и Гонзо видят мир искаженным, то и зритель, по замыслу автора, должен смотреть на героев нетипичным взглядом, чтобы глубже прочувствовать их состояние.

Строго говоря, в жизни у нас возникают ситуации, когда мы видим человеческое лицо слегка искаженным – с огромным, выпирающим вперед носом. Но для получения подобного эффекта нам надо приблизиться к чужому лицу на очень маленькое расстояние – буквально 10–20 сантиметров, что делаем мы довольно редко. Если вдумчиво оценить получившееся изображение, станет видно, что пропорции, к которым мы привыкли, изменились.

Диафрагма

Если фокусное расстояние измеряется в миллиметрах, то диафрагма ни в чем не измеряется. Это просто число, так называемая величина относительного отверстия или «зрачка» объектива. Диафрагма устроена и работает по такому же принципу, что и человеческий зрачок: если света слишком много, то она сужается, если света мало – раскрывается. Поделив фокусное расстояние на диаметр диафрагмы, мы и получим диафрагменное число. То есть при диафрагме f/4 на объективе с фокусным расстоянием 200 мм диаметр относительного отверстия будет равен 50 миллиметрам. Так как диафрагменное число – это результат деления, то оно обратно пропорционально количеству света, которое попадает на носитель.

На объективе рядом с фокусным расстоянием всегда написано число, характеризующее максимально открытую диафрагму в том положении, в котором она пропускает больше всего света. Самый светосильный объектив в истории кино имел фокусное расстояние 50 мм и максимальную диафрагму f/0.7. Пропускающий огромное количество света объектив был сконструирован фирмой Carl Zeiss в количестве всего десяти экземпляров. Один остался у фирмы, шесть было продано в США НАСА (Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства) для съемок обратной стороны луны, а оставшиеся три сумел заполучить Стэнли Кубрик. Он использовал эти линзы, чтобы снимать в фильме «Барри Линдон» (1975), действие которого происходит в XVIII веке, сцены, освещенные только свечами, не прибегая к искусственным осветительным приборам. Вкупе с чрезвычайным перфекционизмом режиссера по отношению к костюмам и декорациям, это сделало фильм практически непревзойденным образцом костюмированной мелодрамы.

«Человек с киноаппаратом» (1929) – диафрагма

Человеческий глаз, например, при максимальном диаметре открытого зрачка 8 мм имеет примерную максимальную диафрагму около f/3 – большинство киносъемочных объективов, с точки зрения максимальной диафрагмы, светлее и пропускают больше света. Диафрагма так и осталась бы чисто техническим средством, которое позволяет правильно экспонировать изображение и избежать слишком темного или, наоборот, пересвеченного кадра, если бы она не оказывала существенное влияние на еще один важный для киносъемки параметр – глубину резко изображаемого пространства (ГРИП). Операторам на съемках обычно не хватает света. Существует даже расхожая шутка про оператора, которому нужны для съемок все существующие на студии осветительные приборы и два, которые еще не изобретены. Казалось бы, при наличии светосильного объектива можно решить проблему освещенности съемочной площадки, открыв диафрагму до максимального значения. Однако в таком случае глубина резкости будет очень маленькой: на портретном снимке глаз будет в фокусе, а ухо – уже немного размыто. Режиссерам же порой хочется создать на экране объемное глубокое пространство, схожее с театральной мизансценой. Исходя из экранной глубины можно выделить четыре типа экранных пространств.

В самом простом и самом распространенном случае мы будем видеть объемный одноплановый кадр. Как правило, в таком кадре в резкости находится один, самый важный объект (например, лицо героя), а задний план целиком находится в зоне нерезкости, чтобы ничто не отвлекало зрителя от созерцания персонажа. Ни о какой свободе выбора в данном случае речь не идет – зритель будет смотреть туда, куда захочет режиссер. В исключительных случаях мы будем видеть изображение, в принципе лишенное заднего плана – плоский кадр – как в фильме Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д’Арк» (1928). У одного из самых религиозных режиссеров мирового кинематографа была задача снять фильм не столько о людях, сколько о душах. Снимая большую часть картины на фоне выбеленного абстрактного задника, Дрейер, во-первых, отсылает нас к плоскостному изображению иконы, а во-вторых, уничтожает третье измерение, чтобы зритель в поисках объема вышел бы куда-то в высшие духовные сферы. Работа Дрейера – это один из последних шедевров немого кинематографа. В эпоху звукового кино киносъемочная техника в своей совокупности (светочувствительность пленки, новые объективы, более мощные осветительные приборы) разовьется до такой степени, что позволит операторам, сильно закрывая диафрагму, создавать подлинно глубокое пространство.

Экранное пространство: «Дурная слава» (1946), «Страсти Жанны д'Арк» (1928)

Карл Теодор Дрейер (03.02.1889–20.03.1968) – датский режиссер и сценарист. Один из крупнейших режиссеров мирового кинематографа. Эклектичный талант Дрейера позволил ему одинаково успешно работать в совершенно разных жанрах и разных странах. Главным произведением режиссера является немая историческая драма «Страсти Жанны д’Арк» (1928), построенная преимущественно на крупных планах и ставшая одним из самых выразительных примеров актерской игры в кинематографе благодаря уникальной работе актрисы Рене Фальконетти. Также проявил себя в жанре бытовой драмы («Почитай жену свою», 1925), комедии («Вдова пастора», 1920), фильма ужасов («Вампир», 1932), философской притчи («Слово», 1955). Об уровне дарования Дрейера говорит тот факт, что в его фильмографии друг за другом идут «Страсти Жанны д’Арк», отличающиеся крайним изобразительным натурализмом, и сюрреалистический, призрачный «Вампир». Являясь одним из самых религиозных режиссеров мирового кинематографа, Дрейер сумел выразительно снять чудо воскрешения человека в фильме «Слово».

В конце тридцатых годов кино переживет революцию в формировании экранного пространства, схожую с тем радикальным изменением, которое произошло в классической живописи в XVII веке. На картинах художников эпохи Леонардо да Винчи мы, как правило, видим два-три пространственных плана, которые располагаются друг за другом и никак между собой не связаны, словно театральные кулисы, находящиеся на параллельных уровнях сцены. Однако на полотнах Питера Пауля Рубенса уже можно обнаружить сложные диагональные композиции, в которых передний и задний план плавно перетекают друг в друга, создавая ощущение единого объемного пространства, подчеркивая глубину картины. Ярким примером использования подобной глубинной мизансцены является фильм Орсона Уэллса «Гражданин Кейн».

«Гражданин Кейн» (1941)

На протяжении фильма нам периодически встречаются кадры, в которых в фокусе находится и передний, и задний план, а актеры свободно перемещаются в глубину кадра и возвращаются поближе к камере. Подобное операторское решение придает картине достоверность, демонстрирует пространственный объем, характерный, например, для открытой театральной сцены. Возможность показывать все помещение одновременно, не прибегая к монтажу разных точек зрения, вкупе с возросшей динамикой перемещения героев (в раннем кино, например, герои в большинстве случаев перемещались перпендикулярно оси съемки), усиливает зрительский эффект присутствия.

Самым же оригинальным экранным пространством является многоплановый кадр, планы которого независимы друг от друга.

Именно в этом случае к зрителю возвращается полная театральная свобода выбора, утраченная в кинематографе. В театре мы можем смотреть ровно туда, куда нам вздумается. Выйдет на сцену кошка – будем смотреть на кошку и забудем про Гамлета с его проникновенным монологом. В театре «Современник» Евгений Евстигнеев как-то практически сорвал спектакль, играя эпизодическую роль старичка, который сидит в углу сцены у патефона, – он постоянно вертел головой, пытаясь прочитать надпись на пластинке, и, как говорят актеры, украл у основных героев этой сцены фокус зрительского внимания. Подобная режиссерская смелость стала распространятся в мировом кинематографе с самого конца 1930-х годов. В качестве характерного примера рассмотрим одну сцену из фильма Уильяма Уайлера «Лучшие годы нашей жизни» (1946). Историю тяжелого возвращения к реальной жизни трех ветеранов войны снимал один из лучших операторов своего времени, оператор «Гражданина Кейна» Грегг Толанд, любивший создавать многоплановые кадры и мечтавший об изобретении объектива с бесконечной глубиной резкости.

Местом действия сцены становится бар, в котором в одно и то же время оказываются все три главных героя. На переднем плане Эл Стивенсон (Фредрик Марч) стоит у фортепиано и слушает игру лишившегося обеих кистей Гомера Пэрриша. Инвалид ловко бегает по клавишам двумя крючками, завораживая зрителей. Играет его Гарольд Рассел – реальный инвалид и непрофессиональный актер, который получил за эту роль сразу два «Оскара»: один традиционный – как лучший актер второго плана, а второй почетный – за надежду и мужество, которые он принес товарищам-ветеранам этой ролью. Казалось бы, нам надо смотреть именно в правый угол экрана, так как мы четко видим, что здесь происходит, и хорошо слышим.

«Лучшие годы нашей жизни» (1946)

С другой стороны, самое важное, с точки зрения сюжета, происходит в данный момент в противоположном углу экрана – там в телефонной будке, еле видимый зрителю, находится третий герой – Фред Дерри (Дана Эндрюс), который ведет сюжетно важный, но, увы, не слышимый зрителем разговор со своей девушкой. О результате разговора мы можем только догадываться по языку тела героя. Зритель попадает в ситуацию необходимости делать выбор – или он смотрит в один угол экрана, или в другой. Считать информацию отовсюду одновременно невозможно, потому что какая-то часть изображения обязательно попадает в малочувствительную зону периферийного зрения. Мы вынуждены выбирать, на какого героя мы смотрим в тот или иной момент. Подобная оригинальная разработка мизансцены, лишающая зрителя способности за один просмотр охватить весь визуальный ряд картины, позже будет характерна для таких режиссеров, как Роберт Олтмен или Алексей Герман.

Объективы с переменным фокусным расстоянием

Человеческий глаз не способен менять фокусное расстояние – для того чтобы приблизить изображение, не сходя с места, нам необходимо вооружиться подзорной трубой. В кино подобную возможность дают оператору так называемые объективы-трансфокаторы – объективы с переменным фокусным расстоянием. Обычно их знают под названием зум-объективов, как их называют в фотографии. С одной стороны, кажется, что это удобно, когда один объектив заменяет сразу и широкоугольник, и длиннофокусную линзу. На практике трансфокаторы в кинопроизводстве используют не так часто. Дело тут не только в том, что они дорогие, громоздкие и при прочих равных дают не такое резкое и качественное изображение, как объективы с фиксированным фокусным расстоянием. Дело в том, что резкое изменение перспективы при изменении широты угла зрения статичной камеры довольно специфично и не встречается нам в жизни. Одна из причин, по которой бывает тяжело долго смотреть домашние видеосъемки, снятые на бытовые видеокамеры, заключается как раз в рычажке зуммирования, который очень удобно и соблазнительно попадает под указательный палец оператора, и начинается игра в постоянное приближение и отдаление. В кино, если нужно сделать укрупнение, чаще всего физически перемещают камеру, например на тележке. Потому что именно так мы и делаем в обычной жизни – подходим или отходим ногами в зависимости от задачи: рассмотреть что-нибудь поближе или, наоборот, получить более широкий обзор.

Зная эту особенность человеческого восприятия, кинорежиссеры стараются не злоупотреблять трансфокатором. Чтобы сгладить резкое изменение перспективы, можно производить наезд или отъезд очень медленно, как, например, это любил делать уже упоминаемый оператор Гордон Уиллис. Он использует довольно медленный отъезд в самом первом кадре «Крестного отца» (1972) Фрэнсиса Форда Копполы, постепенно открывая зрителю пространство вокруг просителя дона Корлеоне. Также поразительный кадр Гордона Уиллиса можно найти в фильме «Вся президентская рать» (1976), который посвящен Уотергейтскому скандалу и импичменту президента Никсона. На протяжении одного шестиминутного кадра оператор настолько медленно осуществляет наезд, что зритель, увлеченный важнейшим разговором журналиста газеты «Вашингтон пост» Боба Вудворта со своими информаторами, может вообще не заметить самого факта наезда. Орсон Уэллс поступал в своих фильмах ровно наоборот – осуществлял наезды быстро и акцентированно, порой даже вырезая каждый второй кадрик из кинопленки, чтобы зритель не успел осознать, что перед ним наезд, осуществленный с помощью трансфокатора.

Кадрик – часто называется также «кадром» – базовая единица кинематографа, одно статичное изображение на пленке или цифровом носителе. В кино, как правило, снимается и демонстрируется 24 кадра в секунду.

Кадр в контексте киносъемки – непрерывный фрагмент фильма от запуска камеры до ее остановки.

Самым оригинальным примером использования трансфокатора является, без сомнения, прием «контр-зума», который был впервые применен Альфредом Хичкоком в фильме «Головокружение» (1958) для передачи боязни высоты. Как-то раз основательно напившись на званом вечере, режиссер обратил внимание, как пол уходит у него из-под ног. Хичкок запомнил это состояние, и ему захотелось передать его на экране. Прием ради приема смотрелся бы странно, он бы выбивался из ритма картины и отдавал формализмом, поэтому режиссер терпеливо ждал подходящей сцены. В фильме «Головокружение» главный герой после полученной на работе психологической травмы страдает страхом высоты – акрофобией. Чтобы передать головокружение героя при взгляде вниз, Хичкок поставил камеру на рельсы и в момент отъезда оператор увеличивал фокусное расстояние, вызывая причудливое изменение перспективы.

Эффект основан на законах оптики, согласно которым объективы с разным фокусным расстоянием по-разному передают перспективу. Таким образом, при сохранении масштаба объекта и точной компенсации физического отдаления камеры приближением за счет изменения угла зрения объектива и возникнет удивительный эффект уходящей из-под ног почвы, примеры которого можно увидеть в фильме Стивена Спилберга «Челюсти» (1975), когда шериф Броуди видит, как мальчика съедает акула, или в «Славных парнях» (1990) Мартина Скорсезе, когда у главного героя земля уходит из-под ног от осознания того, что его вот-вот убьют.

«Славные парни» (1990)

«Славные парни» (1990)

Второй неотъемлемой частью кинематографа после изображения является звук. Кино прежде всего воспринимается как визуальное искусство, объем поступающей через глаза в мозг информации больше, чем от ушей, но тем не менее звуки играют в кино не меньшую, а порой и большую роль в сравнении с изображением. Прежде чем перейти к анализу звукового решения фильма, давайте вначале кратко рассмотрим историю формирования звучащего кинематографа.

Звуковое кино родилось примерно за год до кинематографа – датой рождения десятой музы принято считать 28 декабря 1895 года – день, когда братья Люмьер провели в парижском «Гранд Кафе» на бульваре Капуцинок первый публичный платный киносеанс на большом экране и с хорошим качеством проекции. При этом на рубеже 1894 и 1895 годов в США, на студии Томаса Эдисона был снят «Экспериментальный звуковой фильм Диксона». Уильям Диксон, изобретатель привычной нам 35-миллиметровой кинопленки, снял для Томаса Эдисона первый фильм с синхронным звуком, в котором перед большим рупором сам Диксон в течение 16 секунд играл на скрипке. Звук был записан отдельно на восковой цилиндр, и теоретически, одновременно запустив оба носителя – воск и целлулоид, можно было бы насладиться синхронным звуком. Эдисон собирался показывать подобные ролики в специальных аппаратах – кинетофонах, своеобразных индивидуальных кинопроигрывателях.

Однако применить подобное изобретение в настоящем кинотеатре не было никакой возможности – еще не существовало усилителей, которые позволили бы транслировать звук в рамках большого зала. Поэтому 32 года из 123 кинематографических лет кино слушали с живой музыкой, которую в хороших кинотеатрах играл оркестр, а в кинотеатрах попроще на одном пианино играл тапер. Кино молчало почти четверть своего века – довольно существенный срок для одного из самых молодых видов искусства.

Звуковым фоном помимо бренчания фортепьяно могла быть и живая речь – в Российской империи были одно время популярны демонстрации фильмов. В Японии были популярны так называемые бэнси – интерпретаторы, которые своими комментариями поясняли зрителям непонятные моменты из импортных фильмов, а также читали текст за актеров.

Поначалу считалось, что тапер нужен, чтобы заглушать назойливое стрекотание лентопротяжного механизма проектора. Однако когда владельцы кинотеатров убрали проекторы в специальное помещение (прежде всего из соображений безопасности – ранняя пленка на нитратной основе вспыхивала как порох от соприкосновения с раскаленной лампой проектора) и попытались после этого сэкономить на таперах, публика осталась недовольна. Не задумываясь тогда еще о звукозрительной природе кинематографа, таперов вернули, а много позже киноведы догадались, зачем человеку обязательно нужен звук во время просмотра кино. Ведь тапер мог быть плохой, играть десять известных ему мелодий, не обращая внимания на разворачивающиеся на экране события, и все равно с ним было лучше. Как писал Виктор Шкловский: «Звуки фортепиано не вполне доходили до сознания зрителя, но в то же время были необходимы».

Давайте попробуем ответить на вопрос: почему при длительном просмотре кино без звука мы испытываем определенный дискомфорт?

Подумайте над ответом, не переворачивайте страницу.

Кинетофон

Правильный ответ заключается в том, что для человеческого организма органы слуха являются важнейшим средством ориентации в трехмерном пространстве. Глаза дают нам стереоскопическое изображение только в центре нашего поля зрения, где пересекаются поля правого и левого глаза, – за счет разницы в положении глаз относительно друг друга мозг способен точно оценить расстояние до объекта. Подобное бинокулярное зрение характерно для хищных млекопитающих, для которых критически важным умением является способность рассчитать решающий прыжок. При этом у какой-нибудь коровы глаза расположены на разных сторонах головы – бинокулярного зрения у травоядного животного практически нет, зато есть очень широкий обзор, позволяющий вовремя заметить приближающуюся опасность.

Человеческие глаза расположены с одной стороны черепа и смотрят только вперед, зато уши за счет расположения друг напротив друга способны давать нам довольно точную информацию о местоположении источника звука благодаря способности мозга улавливать задержку в поступлении одного и того же звука в правое и левое ухо с точностью до тысячной доли секунды. Более того, наш удивительный мозг способен еще и улавливать разницу в поступлении прямых и отраженных звуковых волн. Прямые поступают к нам в уши напрямую из источника, например из колонок. Отраженные волны – это звук, который распространяется из колонок в другие стороны, отражается от стен и потолка и приходит в наши уши с микроскопической задержкой в силу того, что скорость распространения звука (около 340 м/с) не такая большая, как, например, скорость света (299 792 458 м/с). Мозг регистрирует эту задержку, и, если она составляет больше 50 мс, мы четко слышим два звука – сначала прямой, потом отраженный, возникает эхо. При более короткой задержке два звука сливаются в один, и мы слышим характерную для данного помещения акустику – мозг использует разницу во времени для анализа пространства. Именно это и позволяет нам с закрытыми глазами отличить большую комнату от маленькой, а сарай – от готического собора.

После небольшого экскурса в физиологию вернемся в наш кинозал и, вооружившись новыми знаниями, попробуем взглянуть со стороны на просмотр немого фильма без музыки. Зритель неподвижно сидит в кресле в темном зале, большую часть его поля зрения занимает экран, большую часть информации об окружающем мире в этот момент зритель получает из глаз, а на экране бегают плоские (!) люди. В отсутствие постоянного источника звукового давления нашему мозгу начинает казаться, что мы в двухмерном мире, что и является основным источником дискомфорта. Крупный режиссер немого кино Карл Теодор Дрейер мечтал, чтобы его лучший фильм – «Страсти Жанны д’Арк» (1928) – смотрели без звука. В некоторых DVD-изданиях шедевра действительно есть дополнительная пустая звуковая дорожка, но немногие отваживаются на такой эксперимент. С другой стороны, иногда бывает полезно минут на десять полностью выключить звук во время просмотра любого фильма. Если после этого кино «умирает» и на экране остаются только невыразительные говорящие головы, то, скорее всего, это так называемый «говорящий фильм», который гораздо ближе к заснятому на пленку театру, нежели к киноискусству. Если же все ровно наоборот – вы ловите себя на том, что смотреть все равно интересно, и даже начали замечать в изображении новые детали (это естественно – из-за отсутствия звука мозг может выделить дополнительные ресурсы на анализ изобразительного ряда), значит, режиссер активно использует визуальные средства кинематографической выразительности.

Виды звука

Звуковое кино, а точнее кино, в котором разговаривают, возникло в США 6 октября 1927 года, когда студия Warner Brothers Production, находящаяся на грани банкротства, провела премьеру фильма «Певец джаза». И буквально в течение нескольких лет кинематографический ландшафт изменился до неузнаваемости: в 1929 г. звук приходит в Англию, в 1930 г. – в СССР (документальный фильм Дзиги Вертова «Симфония Донбасса», первый игровой звуковой фильм снимут годом позже – это будет фильм «Путевка в жизнь»). Зритель «голосует рублем», отдает предпочтение звуковым фильмам, и немое кино полностью вымирает в течение буквально десяти лет. Строго говоря, сегодня тоже снимают немое кино, но крайне редко и в качестве эксперимента.

Дзига Вертов (21.12.1895 (02.01.1896) – 12.02.1954) – советский режиссер, сценарист, монтажер. Урожденный Давид Кауфман, Дзига Вертов является одним из крупнейших теоретиков кино и режиссеров-документалистов. Его фильм «Человек с киноаппаратом» (1929) считается одной из вершин мировой документалистики. Лишенный титров и строгого сюжета, фильм представляет собой попытку создать образцовое произведение «чистого кинематографа» – понятное без слов любому зрителю в любом уголке земного шара. «Человек с киноаппаратом» поражает обилием приемов, которые использует режиссер: короткий монтаж, ассоциативный монтаж, множественные наложения изображения друг на друга, ускоренная, замедленная и обратная киносъемка, съемка скрытой камерой. Фильм ценен как энциклопедия киноязыка; как документ эпохи, который во всем многообразии показывает жизнь крупных городов СССР в конце двадцатых годов; как философский трактат о современном индустриальном обществе и о месте кинематографа в создании нового мира.

Мгновенно рухнули карьеры некоторых актеров, например работавшего в Голливуде великого немецкого актера Эмиля Яннингса, обладателя первого «Оскара» за лучшую мужскую роль – у него обнаружился очень сильный немецкий акцент, от которого актер не смог избавиться и был вынужден уехать на родину, где стал любимцем Йозефа Геббельса. В СССР резко оборвалась карьера Семёна Свашенко – звезды ранних фильмов Александра Довженко: «Арсенал» (1929) и «Земля» (1930). На главную роль в звуковом фильме Довженко «Щорс» (1939) актер не подошел из-за очень высокого голоса, несопоставимого с образом героя революции.

Александр Довженко (30.08.1894 (11.11.1894) – 25.11.1956) – советский режиссер и сценарист украинского происхождения. Наряду с Сергеем Эйзенштейном является одним из самых известных представителей советского кинематографа 1920–1930-х годов. Получил известность благодаря фильму «Земля» (1930) – заключительному фильму так называемой «украинской трилогии», куда также входят «Звенигора» (1928) и «Арсенал» (1929). Если в «Арсенале» еще видно влияние на режиссера Сергея Эйзенштейна, то «Земля» отличается самобытным языком. С помощью длинных поэтических кадров и использования мифологических аллюзий Довженко, крестьянин по происхождению, пытается передать особенности крестьянского мироощущения и показать нарушение привычного уклада с приходом коллективизации. Самый известный и многократно цитируемый кадр из «Земли» – яблоки, которые заливает дождем природа, скорбящая по убитому главному герою.

В силу необходимости записывать звук кинопроизводство резко подорожало, а также скрылось за стенами звукозаписывающих павильонов. Первое время не могли решить проблему экспорта и одновременно снимали несколько версий фильма на разных языках. Так, вестерн Рауля Уолша «Большая тропа» (1930) был снят целых шесть раз: дважды на английском (на узкую (35 мм) и широкую (70 мм) пленку), а также на французском, испанском, немецком и итальянском языках. Привыкшие как угодно перемещаться в рамках съемочной площадки и, кстати, говорить что угодно (больше всего на просмотре немых фильмов мучились глухонемые зрители, умеющие читать по губам – иногда актеры на съемках несли полную отсебятину), актеры в буквальном смысле слова оказались привязаны к микрофонам. Первое время звук писали только синхронно, его нельзя было добавить в фильм после съемки. Поэтому, если герой должен был слушать концерт по радио, рядом на площадке оркестр играл нужную музыку. Много хлопот это доставило Альфреду Хичкоку, которому посреди съемок немого фильма «Шантаж» (1929) привезли аппаратуру для записи звука и предложили продолжать съемки уже с использованием новой технологии. Проблема была в том, что у актрисы Анни Ондра, исполнявшей главную роль, был сильный чешский акцент – ее пришлось дублировать довольно оригинальным способом. Ондра только открывала рот, а текст, точно попадая в артикуляцию, произносила англичанка Джоан Барри, стоявшая недалеко от камеры. Для более подробного знакомства со сложностями киносъемочного процесса конца двадцатых годов стоит посмотреть американский мюзикл «Поющие под дождем» (1952).

Рауль Уолш (11.03.1887–31.12.1980) – американский режиссер, сценарист, актер и продюсер. Режиссерская карьера Рауля Уолша в рамках студийного Голливуда продолжалась более полувека. В качестве актера и ассистента режиссера работал еще с Дэвидом Гриффитом. Проявил себя преимущественно в жанрах вестерна, криминального и военного фильма. Именно у Уолша сыграли свои первые главные роли Хамфри Богарт («Высокая Сьерра», 1941) и Джон Уэйн («Большая тропа», 1930), ставшие чуть позже лицами нуара и вестерна соответственно. Рауль Уолш работал с крупнейшими звездами приключенческого кино: Дугласом Фэрбенском в немом кино и с Эрролом Флинном в звуковом. Героями Уолша чаще всего становятся романтические изгои, которые не могут найти себе место в этом мире и находятся в постоянном внутреннем конфликте с собой.

Сегодня речь в кино может записываться непосредственно на съемочной площадке в синхронном режиме, а может добавляться потом – в процессе озвучивания. Первый способ точнее с эмоциональной и акустической точек зрения, но по разным причинам он не всегда осуществим на площадке. В таких случаях пишут только черновой звук, а после съемок приглашают актеров в специальную студию, где они должны повторить все свои слова, точно попав в артикуляцию губ и воссоздав необходимое внутреннее состояние, что не всегда просто, так как во время съемок у актера есть костюм, реквизит и партнеры, он погружен в роль.

Во время же озвучивания у актера есть только микрофон и экран, на котором показывается нужный фрагмент фильма, причем актер в этот момент уже может сниматься в другом образе в другой картине. К озвучиванию прибегают в случае смерти актера (так, Василия Шукшина в «Они сражались за родину» (1975) и Анатолия Папанова в «Холодном лете пятьдесят третьего» (1987) озвучивал Игорь Ефимов) или невозможности записать речь по причине акцента (ярким примером является литовский актер Донатас Банионис, которого в советских фильмах регулярно дублировал Александр Демьяненко), или по причине неподходящего голоса: Тони Кёртиса в женском образе в фильме Билли Уайлдера «В джазе только девушки» (1959) дублирует актер Пол Фриз, так как Кёртис не смог в достаточной степени изменить тембр для своего женского образа.

Билли Уайлдер (22.06.1906–27.03.2002) – американский режиссер, продюсер и сценарист родом из Австрии. Крупный комедиограф, широкой публике Билли Уайлдер знаком прежде всего по комедии «В джазе только девушки» (1959). Порой довольно циничный по отношению к своим героям, режиссер проявил себя в самых разных направлениях. Он является автором классического нуара «Двойная страховка» (1944), одним из двух режиссеров наряду с Делбертом Манном, кто сумел получить за свой фильм главные призы и в Каннах, и на церемонии «Оскар»: Уайлдер за «Потерянный уик-энд» (1945), а Манн – за «Марти» (1955). Мастер едкой сатиры, Билли Уайлдер высмеивал алчных журналистов в драме «Туз в рукаве» (1951), Советский Союз в комедии «Один, два, три» (1961) и умудрился укусить кормящую руку и снять самое пронзительное кино о закулисье Голливуда – «Бульвар Сансет» (1950).

Помимо речи в каждом фильме присутствуют синхронные шумы – звуки тех действий, которые актеры выполняют в кадре. Они также могут записываться на съемочной площадке, а могут добавляться в процессе работы над звуковой дорожкой уже после съемок. Тогда эту работу выполняют особые специалисты – шумовики. Они пришли в кино из театра, где еще в позапрошлом веке существовали различные приспособления, чтобы наполнить зрительный зал необходимыми звуками – от стрекота цикад до раскатов грома.

Шумовики способны с помощью подручных средств воссоздать едва ли не большую часть звуков, которые мы слышим в быту. Например, они умеют ломать спаржу, имитируя хруст костей, или всаживают ножи в тыкву, имитируя звук проникновения лезвия в человеческую плоть. Отчасти именно с этими умениями связан взлет популярности фильмов об азиатских единоборствах – постановочная драка, записанная синхронно, звучит довольно блекло. После добавления сочных звуков ломающихся костей такая драка сразу приобретает необходимый объем и достоверность в глазах зрителя. Акира Куросава, например, еще в фильме «Телохранитель» (1961) много сил потратил на то, чтобы получить в студии красивый звук разрубаемой японским мечом плоти, пока вместе со своими шумовиками не научился рубить куриную тушку, фаршированную палочками для еды.

Третьим видом звука в кино являются фоновые звуки. Как правило, подобные звуки не меняются на протяжении всей сцены и задают необходимую атмосферу. Диалог, снятый в одном и том же помещении, при условии отсутствия в кадре вида из окна, может быть перенесен на берег океана или же, наоборот, на окраину мегаполиса. Все, что должен сделать звукорежиссер, – подложить в первом случае нестихающий шум прибоя, а во втором – шум оживленной магистрали. Некоторые режиссеры идут еще дальше в звуковом решении фильма и выбирают какой-то один шум, который в разных вариантах будет сопровождать действие практически весь фильм, придавая ему цельность и объединяя сцены, снятые в разных помещениях.

У раннего Дэвида Линча, например, такую роль выполняет низкочастотный фабричный гул, который мы слышим в его фильмах «Голова-ластик» (1977) или «Человек-слон» (1980). Впрочем, зритель часто не обращает внимание на звуковой фон, так как наш мозг обладает способностью отключаться от монотонных повторяющихся звуков – этот механизм называется латеральным торможением, и он позволяет нам, например, не слышать постоянно шум вентилятора в комнате или шелест шин за окном.

Дэвид Линч (род. 20.01.1946) – американский режиссер, сценарист и продюсер. Сняв с 1977 г. всего 10 полнометражных игровых фильмов, является одним из самых влиятельных режиссеров современности. Его дебютный фильм «Голова-ластик» (1977) оказал влияние на творчество режиссеров старшего поколения: Стэнли Кубрика и Ридли Скотта. Единожды обжегшись на съемках высокобюджетного научно-фантастического фильма «Дюна» (1984), который провалился в прокате, Линч предпочитает снимать независимое кино без звездных актеров и с небольшими бюджетами. Один из крупнейших представителей сюрреализма, Дэвид Линч любит погружать зрителя в сложный мир снов и фантазий, где не всегда возможно отличить сон от реальности и порой надо прилагать определенные усилия, чтобы восстановить хронологический ход событий. Его фильм «Малхолланд драйв» (2001) считается современным кинокритическим сообществом одной из важнейших кинокартин XXI века.

Сюрреализм – направление в искусстве, возникшее в 20-е гг. ХХ в. во Франции. Основой творческого метода сюрреалистов является любой опыт бессознательного выражения духа – сновидения, галлюцинации, бред, мистические видения и т. д. Произведения сюрреалистов часто алогичны и парадоксальны. Крупнейшим представителем сюрреализма в кино является Луис Бунюэль, в фильмах которого очень трудно, а порой невозможно отличить сон от реальности.

Последним, четвертым, видом звука является в кино музыка. Она представлена двумя совершенно противоположными типами и бывает закадровой или внутрикадровой. Внутрикадровая, или диегетическая музыка – это музыка, которую одновременно со зрителем может слышать герой фильма. Она существует в самом повествовании за счет того, что персонаж, например, играет на гитаре или слушает радио. Подобная музыка всегда оправдана, и ее использование редко вызывает вопросы у зрителя. Но с другой стороны, музыка в кино чаще всего звучит за кадром – такая музыка еще носит название экзегетической. Зритель ее слышит, а персонаж – нет. Такая музыка возникает в фильме не по логике повествования, а лишь по желанию режиссера, работающего в тандеме с композитором или использующего уже готовые музыкальные произведения.

Кинокомпозиторы шутят про себя, что они как гробовщики: одеть могут, а оживить нет. Действительно, часто музыкой пытаются исправить творческие неудачи: например, по вине актеров и режиссера драматичная по содержанию сцена вышла недостаточно грустной. Что делать режиссеру, если съемки уже завершены и нет возможности ничего переделать? Он может поставить на эту сцену какую-нибудь проникновенную минорную мелодию. Музыка напрямую воздействует на наши чувства и эмоции, и в данном случае нам станет немного грустнее, чем без подобной музыки, и таким образом режиссерская задача по эмоциональному воздействию сцены все-таки будет решена. Схожим образом поступали в немом кино, пытаясь уже после съемок титрами спасти фильм. Например, сделать комедию из плохонькой драмы за счет остроумных титров.

Музыка способна многократно усиливать зрительские эмоции на физиологическом уровне за счет правильной партитуры. В историю кино вошел саундтрек Бернарда Херрмана к «Психозу» Альфреда Хичкока, который был построен только на струнных инструментах, и резкие звуки смычка удивительно точно соответствовали кадрам, в которых нож входил в тело главной героини во время легендарной сцены убийства в душе.

Сергей Эйзенштейн отмечал, что ставить грустную мелодию на грустную сцену – неинтересно и примитивно. Музыка должна тем или иным образом дополнять изображение и привносить в него новые смыслы, порой идя от противного. Так, одной из самых известных сцен фильма Стэнли Кубрика «Заводной апельсин» стала сцена изнасилования, во время которой герои распевали заглавную песню из фильма «Поющие под дождем» – один из главных кинематографических гимнов оптимизму и жизнерадостности. Необычное сочетание настолько запоминается, что после фильма Кубрика уже трудно смотреть оригинальный мюзикл, не вспоминая «Заводной апельсин». Корни подобного приема стоит искать в конце двадцатых годов, когда звук только-только пришел в кинематограф.

Звуковой контрапункт

Звук пришел в мировое кино в 1927 году, а уже в 1928-м в СССР, за три года до выхода первого отечественного звукового полнометражного фильма, великий советский режиссер Сергей Эйзенштейн пишет программный документ в форме заявки под названием «Будущее звуковой фильмы». Приведем выжимки из текста Эйзенштейна, в котором он с удивительной прозорливостью схватил суть эволюционных изменений кинематографии в ХХ веке.

Сергей Эйзенштейн (10(22).01.1898–11.02.1948) – советский режиссер, монтажер и сценарист, один из крупнейших теоретиков киноискусства и самый известный на западе советский и российский режиссер. Эйзенштейну хватило шести сохранившихся полнометражных фильмов, чтобы стать одним из самых влиятельных режиссеров мирового кинематографа. Главным произведением классика является революционный фильм «Броненосец “Потёмкин”» (1925), монтажное построение которого, а особенно сцену разгона мирной демонстрации на одесской лестнице, изучают в киношколах по всему миру. Начиная как минимум с 1927 г. кинематографисты по всему миру, от комиков Лорела и Харди до Квентина Тарантино, цитируют кадры катящейся вниз коляски с маленьким ребенком или кадр с простреленным женским глазом. Эйзенштейн оказал влияние не только на коллег: эффектные кадры из постановочного фильма «Октябрь» (1927) порой выдавали на советском телевидении за хронику, а образ Николая Черкасова в фильме «Александр Невский» (1938) был использован при создании одноименного ордена. Практически ни один фильм Эйзенштейна по разным причинам не дошел до зрителя в первоначальном авторском замысле.

Начинает режиссер с выражения своей радости по поводу прихода звука: «Заветные мечты о звучащем кинематографе сбываются <…> Весь мир говорит сейчас о заговорившем Немом». Затем Эйзенштейн выражает опасения, что новая технология нанесет серьезный удар по визуальным средствам выразительности в кино, на которых базировался развитый немой кинематограф: «Неправильное понимание возможностей нового технического открытия не только может затормозить развитие и усовершенствование кино как искусства, но и грозит уничтожением всех его современных формальных достижений. Современное кино, оперирующее зрительными образами, мощно воздействует на человека и по праву занимает одно из первых мест в ряду искусств». Подчеркивая роль монтажа как основы киноязыка, Эйзенштейн переходит к конкретным постулатам.

Рассматривая технические новшества с точки зрения связи с монтажом, Эйзенштейн, в первую очередь, отмечает «ничтожное значение цветного и стереоскопического кино по сравнению с огромным значением звука». Режиссер-теоретик оказался прав: звук пришел практически мгновенно и лавиной смел в мире немое кино, которое практически вымерло к 1936 году. Цвет приходил очень долго: уже в 1930-е годы начали снимать полнометражные фильмы с полноценной цветопередачей (более ранние фильмы, как правило, имели только два цвета, из которых и формировалось изображение, например красный и зеленый), но массовое цветное кино вытеснило черно-белое ближе к семидесятым годам. Что касается трехмерного кино, то мы уже отмечали волновую природу зрительского интереса и тот факт, что оно до сих пор не оказывает существенного влияния на киноиндустрию.

Во втором постулате Эйзенштейн пишет: «Звук – обоюдоострое изобретение, и наиболее вероятное его использование пойдет по линии наименьшего сопротивления, то есть по линии удовлетворения любопытства. В первую очередь – коммерческого использования наиболее ходового товара, то есть говорящих фильмов». Говорящие фильмы, консервированный театр, киноспектакль, фотографии разговаривающих людей – есть множество разных формулировок для возникшей в тридцатые годы продукции, которая снимается на пленку и называется кинематографом, но к киноискусству не имеет никакого отношения, так как вообще не пользуется достижениями киноязыка. Большую часть фильма мы просто видим на экране головы разговаривающих людей. Этот тип продукции был крайне популярен в первые годы звукового кино и оказался очень живучим. Строго говоря, например, большинство телесериалов и телефильмов до возникновения эпохи цифрового телевидения в начале XXI века как раз и представляют собой классический консервированный театр. Мы вскользь обсуждали это противостояние, когда говорили об экспозиции в главе, посвященной драматургии. Для того чтобы отличить один тип кино от другого, порой нужен острый глаз. Возьмем для примера классику американского кинематографа – фильм «12 разгневанных мужчин» (1957) Сидни Люмета. На первый взгляд, это классический телеспектакль – полтора часа разговоров в одной-единственной комнате: присяжные решают судьбу подростка из неблагополучного квартала, которому светит высшая мера наказания за убийство отца. Однако при внимательном просмотре можно, например, обнаружить, что по мере того, как накаляется ситуация, во-первых, меняется освещение – оно становится более контрастным и резким, а во-вторых, плавно меняется используемое фокусное расстояние объектива. После широкоугольной оптики, дающей много пространства, Сидни Люмет во второй половине фильма переходит на оптику длиннофокусную, «съедающую» и без того малое расстояние между героями и стенами совещательной комнаты, создавая клаустрофобический эффект. Все эти трансформации проходят настолько плавно, что обычный зритель не отмечает их сознательно, но ощущает на уровне подсознания, что и обеспечило фильму место в пантеоне американского кинематографа.

Сидни Люмет (25.07.1924–09.04.2011) – американский режиссер. Один из самых плодотворных и талантливых режиссеров американского кино второй половины ХХ века. Мастер работы с актером и создания атмосферы, Люмет также довольно хорошо разбирался в тонкостях монтажа и построения изображения. При этом не претендовал на роль «авторского режиссера» и всегда подчеркивал, что кино является командной работой. Работы Люмета чаще всего являются серьезными, порой на грани надрыва, психологическими драмами из жизни современного американского общества. Дебютный фильм «12 разгневанных мужчин» (1957) принес режиссеру определенную известность. Сидни Люмет умел чередовать обличительные фильмы, такие как «Ростовщик» (1964), «Телесеть» (1976) или с классическими экранизациями («Убийство в Восточном экспрессе» (1974). Плодотворно работал вплоть до самой смерти. Последний фильм – шекспировская по духу криминальная драма «Игры дьявола» (2007).

После тезиса и антитезиса Эйзенштейн в соответствии с законами гегелевской диалектики предлагает синтез: «Первые опытные работы со звуком должны быть направлены в сторону его резкого несовпадения со зрительными образами. И только такой «штурм» дает нужное ощущение, которое приведет впоследствии к созданию нового оркестрового контрапункта зрительных и звуковых образов». Резкое несовпадение звукового и визуального рядов фильма, так называемый звуковой контрапункт, и является, по Эйзенштейну, главным способом использования звука в кинематографе. И действительно, можно отметить, что в хорошем фильме очень часто звук и изображение не совпадают.

Давайте представим себе сцену, в которой героиня дрожит от страха в маленькой комнатке в конце длинного коридора, по которому идет маньяк с топором. В обычном фильме вам будут показывать отдельно кадры с героиней, отдельно кадры с маньяком, причем и там, и там звук будет синхронен изображению. Хороший режиссер будет в изображении показывать только героиню, а в звуке – давать только тяжелые шаги маньяка, что усилит драматургический эффект сцены. Обратимся к более конкретным примерам – вспомним один из лучших отечественных фильмов тридцатых годов – «Окраину» (1933) Бориса Барнета. Картина, посвященная жизни провинциального городка на пороге и в первые дни Первой мировой войны, начинается с крайне эффектного кадра, в котором зритель видит зевающую лошадь крупным планом, которая произносит слова: «Эх… господи, господи…» Шокированный зритель даже не сразу соображает, что слова произносит на самом деле скучающий ямщик, который был виден в предыдущем кадре. Ограничивая пространство кадра головой лошади и давая в звуке более широкую картину, Барнет и создает тот самый эйзенштейновский звуковой контрапункт – один из признаков хорошего кино.

Борис Барнет (05(18).06.1902–08.01.1965) – советский режиссер, актер, сценарист. Боксер в прошлом, начинал работу в кино как актер. В период немого кино поставил яркие эксцентрические комедии – «Девушка с коробкой» (1927) и «Дом на Трубной» (1928). В начале тридцатых испытал сильное влияние Александра Довженко, а уже в 1933 г. снимает свой главный шедевр – новаторскую по своему языку картину «Окраина», где сыграла одну из лучших своих ролей Елена Кузьмина – супруга Бориса Барнета, а затем Михаила Ромма. Барнет так и не нашел «свою» киногруппу, постоянно пробовал себя в разных жанрах и направлениях: в его фильмографии зрительский фильм «Подвиг разведчика» (1947) соседствует с наполненной религиозными мотивами притчей «Однажды ночью» (1944).

На более простом, часто встречающемся уровне звуковой контрапункт используют, чтобы сгладить монтажный переход между сценами, действие которых разворачивается в разных пространствах. В этом случае звук следующей сцены начинает играть за несколько секунд до монтажной склейки, предвосхищая переход. Орсон Уэллс благодаря подобному приему склеивает в фильме «Гражданин Кейн» подряд четыре коротких кадра, в каждом из которых действие происходит в новом пространстве и времени. В первом гражданин Кейн первый раз приходит в гости к своей будущей любовнице и слушает ее пение. Пение плавно переходит в пение на другой, более роскошной квартире, которую Кейн снял для певички. В этом кадре Кейн хлопает своей возлюбленной, и эти аплодисменты накладываются на аплодисменты толпы, которая поддерживает одного из агитаторов Кейна на губернаторских выборах, а фраза агитатора сливается по смыслу и подхватывается фразой самого Кейна в его предвыборной речи.

Звуковой контрапункт позволяет режиссеру создавать два совершенно разных пространства: оптико-акустическое пространство экрана и акустическое пространство зала. На экране мы видим плоских актеров и слышим их речь и прочие издаваемые звуки, получая информацию о пространстве. То, что находится в другой полуплоскости относительно камеры, мы никогда не видим, так как там находится камера и оператор. Зато мы можем слышать то, что там происходит. Так, в диалоге режиссер может показывать нам не говорящего персонажа, как чаще всего делают, а слушающего. Ведь молчащего героя в акустическом пространстве существовать не может – он «живет» для зрителя, только находясь в оптико-акустическом пространстве экрана. Говорящего же героя мы вполне можем не видеть – главным для нас является его речь, которую можно отделить от изображения. При использовании подобной техники зритель одновременно получает информацию об обоих участниках диалога – он слышит говорящего и видит реакции слушающего, считывая невербальную информацию с его лица за счет мимики. Акустическое пространство зала пережило революционные изменения в конце 1970-х годов, когда по залу расставили множество колонок и создали систему панорамного звучания. Звук фильма Фрэнсиса Форда Копполы «Апокалипсис сегодня» (1979) был записан по системе 5.1: звуки воспроизводились через шесть колонок: две фронтальные, две тыловые, одну центральную и сабвуфер, отвечающий за низкие частоты. Привыкший к обычному стереофоническому звуку зритель видел, как на экране в сторону камеры летит вертолет, пролетает над камерой, исчезает из оптико-акустического пространства экрана, а дальше зритель слышал за счет панорамного звука, как вертолет пролетает у него над головой и улетает куда-то за спину.

Подобные технологии позволили по-настоящему поместить зрителя в эпицентр повествования, может быть, даже с большим эффектом, чем в уже разбираемом фильме «Полуночные колокола», где Орсон Уэллс снимал рукопашный бой широкоугольным объективом. На рубеже шестидесятых-семидесятых в кино приходит американский режиссер Роберт Олтмен, который производит со своими звукорежиссерами революцию, схожую с той, которую операторы произвели в конце тридцатых, создав разноплановое экранное пространство. В фильмах Олтмена герои постоянно разговаривают одновременно. С накладывающимися друг на друга репликами начали осторожно экспериментировать еще в 1930-х годах, но именно Олтмен сделал их своим фирменным стилем. Традиционно, даже если два героя разговаривают одновременно, речь одного из них при сведении поднимают по уровню громкости. Смелый американский режиссер записывал порой два диалога одновременно и не выделял кого-то одного из актеров, заставляя зрителя самого искать выход из получившегося звукового лабиринта. Речь – эволюционно относительно недавнее изобретение, и наш мозг физически не способен одновременно воспринимать два речевых потока. По этой причине мы не можем говорить и слушать одновременно. С другой стороны, у слуха есть определенная избирательность, которая помогает нам в случае многоголосия сосредоточиться на каком-то одном герое. В любом случае мы физически не сможем считать всю звуковую информацию подобного фильма, что побуждает пересматривать его снова и снова, каждый раз отмечая новые интересные мелочи в звуковой дорожке.

Роберт Олтмен (20.02.1925–20.11.2006) – американский режиссер, сценарист, продюсер. Представитель «Нового Голливуда», единственный в США обладатель главных призов трех крупнейших европейских фестивалей: Канн, Венеции и Берлина. Олтмен пришел в большое кино из телевидения и довольно быстро нашел свой уникальный стиль: постоянно движущаяся тем или иным образом камера, множество переплетающихся сюжетных линий, накладывающиеся друг на друга диалоги героев, которые разговаривают одновременно. Олтмен творчески переосмыслил жанр военного кино в сатире «Военно-полевой госпиталь» (1970), вестерн в «Маккейб и миссис Миллер» (1971), перевернул с ног на голову нуар в «Долгом прощании» (1973). В 1992 г. Олтмен в своем привычном стиле снял фильм «Игрок» – одну из самых ярких сатир на Голливуд со времен «Бульвара Сансет». Фильм также получил известность благодаря беспрецедентному количеству известных актеров, которые бесплатно сыграли сами себя.

Недаром некоторые киноведы подчеркивают, что начиная с семидесятых годов звук в кино эволюционировал гораздо в большей степени, чем изображение, хотя массовый зритель и не обратил на это пристального внимания, тем более что очень трудно одновременно за один просмотр отметить все тонкости работы режиссера и в звуке, и в изображении, как мы уже отметили в самом начале данной главы.

Монтаж как творческий акт возник в начале десятых годов двадцатого века и связан с именем Дэвида Уорка Гриффита (1875–1948). Этот уникальный режиссер внес колоссальный вклад в превращение кинематографа в отдельный вид искусства. Сын разорившегося плантатора-южанина, Гриффит перепробовал множество профессий, прежде чем бурное течение жизни вынесло его в только что зародившийся сказочный мир кинематографа. В кино Гриффит пришел уже на четвертом десятке лет. Первые короткометражные опыты режиссера относятся к 1908 году. И в этом же году Гриффит начинает осознанно использовать так называемый «крупный план».

Практически весь ранний кинематограф использовал единственную крупность – «общий план», когда актер занимает весь кадр по вертикали от пяток до макушки. Фактически это имитация взгляда зрителя театра, который сидит в первых рядах партера. Эта точка зрения на происходящие события поначалу и перекочевала в кино. Более того, отдельные режиссеры, такие как Жорж Мельес, считали, что общий план является наиболее естественным и не стоит от него отказываться, но были и режиссеры, которые боялись вводить движущуюся камеру. Однако наши впечатления от просмотра пьесы на сцене и от просмотра фильма на большом экране сильно различаются. Невысокое качество первой пленки приводило к тому, что на общем плане актерская игра была достаточно условной, а чтобы передать эмоции, приходилось активно жестикулировать и накладывать толстый слой яркого грима, что, разумеется, сказывалось на достоверности и не способствовало быстрому переходу театральных актеров в кино.

Жорж Мельес (08.12.1861–21.01.1938) – французский режиссер, актер, сценарист и продюсер. Один из пионеров кинематографа, Мельес присутствовал на первом киносеансе братьев Люмьер, после чего основал свою собственную студию. Обладавший отличной пластикой, бывший профессиональный фокусник часто сам играл главные роли в своих коротких фильмах. Диапазон поисков режиссера чрезвычайно широк – от легкой эротики («Après le bal», 1897) до псевдохроники («The Coronation of Edward VII», 1902), от фильма-катастрофы («Entre Calais et Douvres», 1897) до научной фантастики («Le voyage dans la lune», 1902). Больше всего Жорж Мельес известен своей горячей любовью к спецэффектам – в его фильмах можно найти практически все возможные трюки раннего кинематографа, включая размножение героя, безголовых актеров и растущих или уменьшающихся персонажей. Жорж Мельес воплощен в фильме Мартина Скорсезе «Хранитель времени» (2011) Беном Кингсли.

На классическом крупном плане мы видим лицо актера практически во весь экран. Камера подходит к исполнителю очень близко, соответственно, здесь уже можно говорить о психологической достоверности и актерской игре. Гриффит не сам придумал этот прием, но он первым стал использовать его системно и осознанно, он пытался привнести в кинематограф реализм классических романов XIX века.

Согласно легенде, продюсеры на предложение Гриффита использовать крупный план в своих постановках возмущенно ответили, что актерам тогда нужно пропорционально урезать зарплату – ведь они играют «не всем своим телом». Согласно другой легенде, Гриффиту еще предстояло побороть зрительское неприятие крупного плана. Как вы думаете, как воспринимал зритель раннего кинематографа, зритель, привыкший только к общему плану, голову актера, занимавшую весь экран? Не переворачивайте страницу, а попытайтесь сначала ответить на вопрос.

Отрезанная голова. Именно так воспринимался крупный план отдельными зрителями, которые привыкли к общему плану и не предполагали, что камера умеет кадрировать, вычленяя из пространства отдельные элементы.

Крупный план позволил Гриффиту не только серьезно поднять уровень актерской игры, к которой на подобной крупности предъявляются совсем другие, более высокие требования. Чередование крупностей позволило Гриффиту управлять монтажным пространством. Дело в том, что если при съемке общего плана в рамках одной сцены просто изменить положение камеры, сохранив масштаб, то глаз зрителя, скорее всего, ощутит заметный и не очень комфортный скачок изображения. Чтобы понять его причину, нужно немного углубиться в физиологию восприятия изображения. Наш мозг получает информацию от глаза не сплошным потоком, а дискретно – отдельными блоками. Связка глаз-мозг работает практически так же, как и кинокамера, которая фактически делает 24 статичные фотографии в секунду. Мозг также собирает в одну картинку короткие статичные изображения, которые посылает ему глаз. Каждый отдельный «кадрик» задерживается в мозгу на долю секунды и накладывается на следующий. Это явление называется персистенция глаза. Оно было точно измерено незадолго до открытия кинематографа самоотверженным бельгийским ученым Жозефом Плато, который подолгу смотрел на солнце, а потом закрывал глаза и считал в секундах, сколько держится перед глазами негатив солнечного диска. Подобные опыты в итоге стоили самоотверженному ученому зрения. Именно персистенция позволяет нам в череде фотографий и черного экрана видеть плавное движение актеров, несмотря на то, что ровно половину времени в кинозале, оборудованном пленочным проектором, мы проводим в абсолютной темноте – проектор показывает кадрик не 1/24 секунды, а 1/48. Вторая 1/48-я уходит на то, чтобы при закрытой лампе перемотать пленку на следующий кадрик.

В процессе просмотра кинофильма наш мозг постоянно связывает воедино разрозненные статичные изображения. Каждый следующий кадрик наше сознание пытается совместить с предыдущим и «оживить». Если кадрики эти по содержанию не сильно отличаются (например, те же актеры в том же пространстве и на той же крупности, но несколько под другим углом), то мозг не сразу поймет, что идет уже следующий кадр, и попробует соединить кадрики вместе. Плавного движения, разумеется, не получится, зато возникнет довольно дискомфортная склейка, во избежание которой сцены в раннем кинематографе снимали одним кадром. Переход же с общего плана на крупный практически всегда воспринимается комфортно, а значит, разрешает спокойно менять ракурсы и точки съемки, позволяя зрителю вырваться из своего театрального кресла первых лет кино и фактически подняться на сцену, посмотрев на актеров вблизи или с ракурса, недоступного в рамках театральной постановки. Так кинематограф обрел свое собственное монтажное пространство. Чуть позже с помощью монтажа режиссеры научатся полностью подчинять себе и экранное время.

Гриффит начал серьезно работать с монтажом, но он прежде всего оставался практиком. Глубокую теорию нового элемента киноязыка построили молодые советские режиссеры, которые выросли как раз на гриффитовских картинах. Дело в том, что царский кинематограф был практически антимонтажным – вплоть до 1917 года в кино доминировал медитативный темп, когда сцену в одном помещении снимали одним кадром, который мог длиться по несколько десятков секунд, что было немыслимо для динамичных дебютантов двадцатых годов. В те годы и в искусстве царили революционные настроения. Менялась живопись, в поэзии Владимир Маяковский призывал «сбросить Пушкина с парохода современности», а юные режиссеры так же решительно отмежевывались от прежнего киноискусства. В моду вошел динамичный «американский», как его тогда называли, монтаж. Вскоре весь мир узнает высокий темп смены кадров под именем «советского монтажа».

Кинематографические крупности, с которых мы начали разговор о монтаже, выделил и систематизировал молодой режиссер Лев Владимирович Кулешов, который родился 1 (13) января 1899 г., а уже в 1918 г. вышла его первая полнометражная самостоятельная картина – «Проект инженера Прайта». Кулешов в своих трудах говорит о шести основных крупностях в следующем порядке:

1. Деталь

2. Крупный план

3. Первый средний план

4. Второй средний план

5. Общий план

6. Дальний план

Лев Кулешов (01(13).01.1899–29.03.1970) – советский режиссер и сценарист, выдающийся теоретик кино. Один из самых молодых режиссеров советского кинематографа, свою первую самостоятельную картину Кулешов снял уже в 1918 г. «Проект инженера Прайта» по своим темам, костюмам героев, монтажному темпу разительно отличался от медлительных мелодрам царского кинематографа. Теоретические открытия Кулешова в области монтажа едва ли не более известны в мире, чем его фильмы, испытывающие порой сильное влияние американской культуры («Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков», 1924; «По закону», 1926; «Великий утешитель», 1933).

Индикатором крупности является масштаб изображения человеческой фигуры в кадре, так как большую часть истории цивилизации традиционно именно человек является мерилом всех вещей в искусстве.

В чем же состоит особенность использования того или иного плана и как научиться различать их в кино? Прежде чем перейти к ответу на эти вопросы, стоит немного углубиться в онтологию кинематографа. У самого реалистичного по передаче, видимого мира искусства есть один фундаментальный недостаток – ничтожно маленькая, по сравнению с другими видами искусства, информационная емкость единичного носителя информации – кадрика. Его физические размеры на пленке, так же как и на цифровой матрице большинства современных цифровых камер, как правило, составляют всего лишь прямоугольник с длиной 22 и шириной 16 мм – меньше почтовой марки. В подобных условиях достаточно быстро достигается предел передачи информации – становится заметным пленочное зерно или отдельные светящиеся точки цифрового изображения – пиксели, которых в современном кадрике всего несколько миллионов. У фотографов, особенно в первой половине ХХ века, размер пленки был в несколько раз больше – на пришедшую из кино 35-мм пленку массово фотографировать начали только начиная с 1940-х годов. У художников ограничений еще меньше – Василий Суриков написал картину «Боярыня Морозова» размером почти 3 на метров – здесь зрителю есть где разгуляться: он может и подходить, чтобы вглядеться в отдельные детали или лица героев, и отходить, чтобы насладиться общим композиционным решением живописного полотна. Неслучайно когда-то одним из заданий для операторов во ВГИКе было прийти с фотоаппаратом в Третьяковскую галерею к какой-нибудь огромной картине и снять три десятка отдельных законченных фотографий. В кино у режиссера подобной роскоши нет – рамка каждого кадра в фильме безжалостно отсекает все лишнее и оставляет только самое необходимое. Каждый новый кадр – это всегда какой-то компромисс, на который режиссер идет сознательно, четко понимая, как правило еще на этапе раскадровки, почему в этот момент он снимает тот или иной план.

1. Деталь

Первая кулешовская крупность максимально проста для понимания и довольно однозначна. Деталь – это отдельная небольшая часть человеческого тела, например глаз или кисть руки. Деталью может быть небольшой, зачастую изолированный предмет – мобильный телефон или блокнот. Муравей во весь кадр будет деталью, а вот лев – уже нет, так как рядом с ним мы можем себе представить человека. С другой стороны, луна во весь кадр – это деталь. С точки зрения законов восприятия она не принципиально отличается от кадра человеческого глаза – такой же круглый изолированный предмет. Крупность «деталь» целиком посвящена одному-единственному объекту, ничего другого в кадре нет. Это самый крайний вид режиссерского компромисса, который к тому же порой требует специальных макрообъективов и тщательной установки света. На это уходит много времени, поэтому часто именно эту крупность игнорируют, особенно в быстром и дешевом телепроизводстве. В то время как подобные кадры порой очень красивы и вносят определенное разнообразие в визуальный ряд фильма – человек устроен так, что чем больше он видит разных крупностей в процессе просмотра картины, тем интереснее ему смотреть.

«Психоз» (1960)

2. Крупный план

На классическом крупном плане лицо актера занимает весь кадр по вертикали. Подобный тип построения, разумеется, имеет некоторые вариации – верхняя рамка кадра может, например, пересекать лоб, а нижняя – опускаться под узел галстука. В чистом крупном плане мы видим лицо актера аккурат от подбородка до макушки. Крупный план является самым совершенным на сегодняшний день средством передачи человеческих эмоций в искусстве. В театре мы не можем подойти к актеру на такое расстояние, чтобы его лицо занимало все наше поле зрения. В фотографии и живописи есть форма портрета, но он абсолютно статичен – мы не видим лицо в движении, не видим его изменения, не слышим речь. Когда же заснятое на кинопленку лицо появляется перед зрителем на экране с диагональю в десять метров, мы просто не можем не заметить микрофизиономику актера во всем ее объеме. Кинокамера на такой дистанции превращается в увеличительное стекло, которое гипертрофирует мельчайшие мимические движения – порой актерам на крупном плане приходится играть вполсилы, чтобы не возникло ощущения, что актер переигрывает. В самом деле, легкое дрожание уголка рта, которое мы мгновенно замечаем на крупном плане, может больше сказать об эмоциональном состоянии героя, нежели длинный проникновенный монолог, произнесенный на общем плане.

«Психоз» (1960)

Крупные планы можно разделить на две большие группы: крупный план думающий и крупный план эмоциональный. Первый чаще связывается с именем Дэвида Гриффита, второй – с именем Сергея Эйзенштейна.

В первом случае основной деталью изображения становится абрис лица, мы не видим сильного эмоционального напряжения глаз или рта. И если воспринимать этот кадр как статичную фотографию, то мы не сможем вне монтажного контекста точно определить психологическое состояние героя и угадать его чувства. Совсем иначе обстоит дело с так называемым «эйзенштейновским» крупным планом: здесь абрис лица теряется, а основную роль в построении геометрии образа берут на себя четко выраженные мимические линии – оскал зубов, нахмуренные брови, напряженный носогубный треугольник. По совокупности этих факторов мы можем довольно четко определить эмоцию героя – это ярость, с которой казак разгоняет мирную демонстрацию в фильме Сергея Эйзенштейна «Броненосец “Потёмкин”». Умение отличать эмоциональный крупный план от думающего пригодится нам чуть позже, когда мы будем знакомиться со сложными монтажными техниками.

Давайте посмотрим на еще один пример «думающего» крупного плана. Не переворачивая страницу, попробуйте ответить на вопрос – что необычного в этом кадре из фильма Ингмара Бергмана «Персона» (1966)? Сразу бросается в глаза низкая линия верхней границы кадра, симметричный свет. Но здесь есть одна деталь, которая принципиально отличает этот кадр от миллионов крупных планов, снятых за долгую историю кинематографа.

«Персона» (1966) – слитный крупный план

«Сломанные побеги» (1919)

«Броненосец “Потёмкин”» (1925)

Одна ноздря немного необычная, правда? Дело в том, что перед нашими глазами портрет не одной, а сразу двух актрис! Это Биби Андерссон и Лив Ульман, которые, по словам Ингмара Бергмана, сами не смогли друг друга узнать, когда увидели смонтированный кадр. И дело здесь отнюдь не в том, что актрисы похожи – они не очень похожи, – дело в том, что крупный план обладает способностью обезличивать человека.

Биби Андерссон и Лив Ульман, кадр из «Персоны»

Вернитесь на прошлую страницу и вглядитесь снова в этот портрет. Что вы можете сказать о героине фильма по этому кадру? Мы не знаем, где она находится, ведь в красивом, снятом по фотографическим правилам портрете задний план размыт с помощью открытой диафрагмы объектива и не отвлекает нас от лица актера. Мы не знаем, во что героиня одета, чем она занимается, стоит она или сидит – все это остается за рамками кадра вместе со всеми признаками социальной идентификации. Крупный план оставляет зрителю только внутренне общее (эмоции, состояние души) для людей всех национальностей и социальных слоев.

Ингмар Бергман (14.07.1918–30.07.2007) – шведский режиссер, сценарист и продюсер. Крупнейший и самый известный режиссер шведского кинематографа. Активно снимал игровое полнометражное кино с 1946 по 1982 г., после чего сосредоточился на театре и проектах для телевидения. Блестяще работал с актерами, сформировал вокруг себя труппу основных исполнителей, состав которых практически не менялся. Постоянно работал с оператором Свеном Нюквистом, которого Международная гильдия кинооператоров недавно признала одним из самых влиятельных операторов мирового кинематографа. Ингмар Бергман блестяще совмещал драмы о межличностных отношениях с настойчивыми метафизическими поисками, уделял особое внимание изобразительному ряду и старался сделать так, чтобы ни один фильм не походил на предыдущий. В его фильмографии можно найти как ироничные фривольные комедии («Улыбки летней ночи», 1955), так и экзистенциальные драмы («Как в зеркале» или в другом переводе «Сквозь тусклое стекло», 1961). К числу крупнейших работ мастера также относятся драма «Земляничная поляна» (1957), семейная сага «Фанни и Александр» (1982) и средневековая притча «Седьмая печать» (1957). Бергман практически всегда сам писал сценарии к своим работам, и практически все фильмы режиссера несут сильное автобиографическое начало.

Как говорил Карл Теодор Дрейер, практически целиком построивший на крупном плане свой фильм «Страсти Жанны д’Арк»: «Человеческое лицо – это ландшафт, на который можно смотреть бесконечно». Действительно, длинный, молчаливый, крупный план словно засасывает в себя, заставляет всматриваться в мельчайшие черточки на лице героя. Это уникальный опыт, который в жизни мы можем проделать только с очень близкими людьми, которые подпускают нас на достаточно интимную дистанцию. Но, как бы ни прекрасен был крупный план, давайте отойдем вместе с камерой подальше и посмотрим, какие возможности нам дает первый средний план.

3. Первый средний план

Традиционный первый средний план заканчивается под грудью актера. При подобном кадрировании голова занимает площадь кадра раз в семь меньшую, чем на крупном плане. Соответственно, та самая микрофизиономика, составляющая очарование крупного плана, передается хуже. При этом мы все еще не видим руки героя и, как правило, других актеров. Что же взамен дает режиссеру и зрителям эта крупность? Первый средний план позволяет более точно, чем крупный, передать одежду героя, которая может многое нам сказать о его характере и положении в обществе. Самое же главное, что здесь появляется, – это пространство. Теперь мы имеем не обезличенного человека, а конкретного героя, вписанного в конкретную окружающую среду. Посмотрите на этот средний план из «Психоза» Альфреда Хичкока – здесь чучела птиц угрожающе зависли с распростертыми крыльями в углу комнаты, будто бы готовые наброситься на свою жертву. На стене сразу за Норманом Бейтсом мы видим картину Франца ван Мириса Старшего «Сусанна и старцы», которая задает тему вуайеризма (старцы подглядывали за купающейся женщиной, а потом захотели взять ее принуждением) и в дальнейшем сыграет важную сюжетную роль. Первый средний план дает режиссеру некоторый баланс между точной передачей эмоций и окружающей обстановки, но что же делать, если хочется передать еще и действия героя? Тогда на помощь приходит…

«Психоз» (1960)

4. Второй средний план

На этой крупности верхняя граница кадра по-прежнему остается над макушкой главного героя, в то время как нижняя опускается до середины бедра или до колена. Эмоции в данном случае видны хуже, окружающего пространства становится больше, но самое главное – на втором среднем плане мы целиком видим руки актера. Наконец-то зритель ценой потери мимической информации может увидеть, чем все-таки занимается герой в кадре. На движение рук, как правило, приходится максимальный объем визуальной информации, которую зритель считывает на этой крупности. Правильный выбор кадрирования существенно влияет на зрительское восприятие. Представьте себе документальный фильм, в процессе которого мы видим так называемый «синхрон» – герой сидит в кадре и что-то нам рассказывает. Если он сидит практически неподвижно на втором среднем плане, то информация, которую дает нам комната героя, будет довольно быстро досконально прочитана, а затем зрителю захочется подойти к персонажу поближе, чтобы большую часть драгоценного пространства небольшого кадра вместо какой-нибудь книжной полки занимало лицо – тот самый удивительный ландшафт, который дарит нам кинематограф. С другой стороны, герой интервью ведь может и активно жестикулировать. В этом случае на крупном или на первом среднем плане зритель будет порой видеть вздымающиеся плечи или пролетающие по экрану руки героя. И зритель получит полное право спросить у режиссера, почему же ему не дают второй средний план, ведь именно это подарит возможность прочитать жестикуляцию героя, с помощью которой он также передает нам значительную невербальную информацию.

«Психоз» (1960)

Кадрирование по середину бедра операторы между собой иногда называют «американским» кадром. Эта композиция была в свое время очень популярна в финалах вестернов, когда два ковбоя выходят на дуэль на центральную улицу города. Момент выстрела не имеет смысла показывать монтажно – тогда зритель заметит подвох и не поверит, что герой действительно умеет быстро стрелять.

Следовательно, надо показывать весь жест от начала до конца на одной крупности. Вот здесь идеально пригождается второй средний, который обрезается как раз по низу кобуры. В результате зритель, с одной стороны, целиком видит действие, с другой – все еще отчетливо видит лицо героя, ведь если камера отойдет еще дальше, то возникнет так называемый…

«Человек, который застрелил Либерти Вэланса» (1962)

5. Общий план

Вот мы и вернулись к истокам – к кадрированию, которое пришло в кино из театра и основательно задержалось почти на полтора десятка лет. Сегодня редко в каком фильме доминируют общие планы – как правило, они чередуются с другими крупностями.

В чем достоинства и недостатки этого построения экранного пространства, на какие компромиссы здесь идет режиссер? На общем плане мы видим актера в кадре целиком – от носков ног до макушки. В этом случае режиссеру удобно показывать движение героя, его взаимодействие с автомобилем, его взаимодействие с другими людьми. Часто именно общий план идеально передает взаимоотношения в группе людей, так как зритель имеет полное представление о помещении, в котором происходит действие, он видит в одном кадре, без монтажа, расположение актеров друг относительно друга. Основным невербальным источником информации для зрителя становится язык тела – положение ног, жестикуляция, наклоны тела, ведь мимику на общем плане прочитать довольно трудно: площадь человеческого лица здесь в десятки раз меньше, чем на крупном плане. При этом у общего плана есть один заметный недостаток, который поначалу кажется достоинством – он дает практически полную информацию о мизансцене. Давно подмечено, что довольно трудно долго смотреть чужие домашние видео, снятые на бытовые камеры. Связано это не только с постоянным зуммированием, о чем мы уже говорили во время разбора оптики, но зачастую именно с выбором общего плана при подобной съемке. Для членов семьи это имеет определенную пользу: кто-то будет смотреть на тетю Валю в правом углу стола, а кто-то – на дядю Васю в левом. Однако стороннему зрителю зачастую будет казаться, что оператор просто не может или не хочет выделить главные объекты в кадре и поэтому снимает всю сцену целиком. В монтаже даже выработалось правило – не начинать монтаж сцены с общего плана. Дело в том, что для зрительского восприятия имеет значение не только правильно подобранная крупность, но и порядок, в котором эти крупности демонстрируются. Комфортное зрительское восприятие базируется на вопросах, которые последовательно возникают в голове у зрителя, и ответах, которые режиссер ему дает. Представьте, что идет съемка лекции и режиссер сделал четыре кадра на разной крупности:

«Психоз» (1960)

1) деталь – пульт для переключения слайдов (кликер) в руке лектора;

2) крупный план – девушка в четвертом ряду;

3) первый средний план – лектор;

4) общий план – аудитория целиком.

В первой монтажной версии кадры смонтированы именно в такой последовательности. Монтаж новой сцены с детали всегда комфортен – зритель не всегда может точно определить, к какой сцене эта деталь относится, и монтажная смена пространства становится плавной и незаметной. С другой стороны, деталь сразу вызывает повышенный интерес и множество вопросов в голове зрителя: «Что это?», «Зачем этот пульт нужен?», «Кто держит его в руках?», «Где происходит действие?» и т. д. Предположим, что звуковой ряд уже дал нам представление о характере разворачивающегося действия. Тогда на крупном плане слушательницы в четвертом ряду зритель сможет понять степень ее заинтересованности в лекции. Но при этом по-прежнему висит довольно большой список вопросов о составе участников и о месте действия. Третий кадр раскрывает зрителю главного героя сцены – лектора, что соответствует зрительским ожиданиям. Наконец, идущий четвертым общий план разом снимает большинство вопросов, которые успели накопиться в голове зрителя. Любопытство зрителя, разогретое первыми кадрами, удовлетворено, общий план воспринимается совершенно логично.

Представим теперь, что все те же четыре кадра поставлены в обратном порядке. Общий план сразу расскажет зрителю обо всем: о возрасте слушателей, о помещении, об образе лектора. Зритель начнет блуждать глазами по кадру в поисках чего-нибудь интересного. Переход на средний план лектора он, положим, воспримет нормально – хочется же приблизиться к главному герою. При этом молчаливая блондинка в четвертом ряду может не понравиться зрителю, который на общем плане приметил брюнетку во втором. Кадр с кликером, если он не играет сюжетной роли, может вызвать недоумение, так как он в подобной монтажной фразе не создает новых вопросов, а отвечает лишь на один – что именно держит в руке лектор. Таким образом, одни и те же кадры в зависимости от своей последовательности могут совершенно по-разному рассказывать историю, что и позволяет продюсерам именно на этапе монтажа порой выстраивать свой вариант фильма, с которым режиссер может и не согласиться.

6. Дальний план

Когда актер занимает меньше 2/3 кадра по вертикали, то говорят уже не об общем, а о дальнем плане. Так или иначе, все крупности, которые мы разбирали до этого за исключением детали, посвящены изображению человека. Дальний же план посвящен изображению ландшафта, который при подобном кадрировании выходит на первый план. Конечно, человек в кадре обязательно присутствует, иначе мы не всегда сможем определить крупность (в этом отношении очень показателен самый первый кадр фильма Серджио Леоне «Хороший, плохой, злой» (1966), в котором бескрайние пустоши Нью-Мексико в долю секунды за счет внутрикадрового монтажа превращаются в крупный план небритого бандита). Но человек на дальнем плане нужен лишь для масштаба – чтобы зритель понял, насколько нависает над героем мрачный покинутый особняк, насколько величественны горы и бескрайни пустыни вокруг одинокой человеческой фигурки.

Серджио Леоне (03.01.1929–30.04.1989) – итальянский режиссер, сценарист и продюсер. Крупнейший представитель и один из основателей так называемого «спагетти-вестерна» – направления в итальянском кинематографе 1960–1970-х годов, когда классический вестерн стал вырождаться и в Италии начали массово снимать фильмы, скорее пародирующие этот жанр, нежели старательно воссоздающие его эстетику. Спагетти-вестернами являются пять из семи фильмов режиссера, самым известным – упомянутый «Хороший, плохой, злой» (1966) с Клинтом Иствудом в главной роли. Последним фильмом Серджио Леоне стала безжалостно порезанная продюсерами криминальная сага «Однажды в Америке» (1984). Умер режиссер во время подготовки к съемкам фильма о блокаде Ленинграда. В свое время проиграл иск о плагиате Акире Куросаве, который увидел в фильме «За пригоршню долларов» (1964) прямой ремейк фильма «Телохранитель» (1961). Серджио Леоне является одним из самых любимых режиссеров Квентина Тарантино.

«Психоз» (1960)

Часто настоящий кинематограф базируется именно на дальнем и крупном планах, ведь средних и общих очень много в дешевой телевизионной продукции и «консервированном театре». Дальний же план на телеэкране до появления цифрового телевидения смысла вообще не имел – едущий по гребню холма герой в нескольких сотнях метрах от камеры просто рисковал исчезнуть в межстрочном пространстве – ведь разрешение традиционного телеэкрана составляет всего 576 строк – в два раза меньше, чем в цифровом формате Full HD (1920 на 1080 пикселей). Дальний план теряет свой смысл и на маленьких экранах телефонов и планшетов. Его подлинная красота раскрывается лишь на огромном киноэкране, который заполняет все поле зрения и заставляет вглядываться в эту одинокую фигурку, которая вот-вот скроется за холмом. Невозможность получить полную информацию о герое в рамках подобного кадрирования выгодно отличает дальний план от общего, если говорить о подходящем первом кадре сцены – дальний часто ставит больше вопросов, чем дает ответов.