Хроники Нордланда: Старый Король

Книга шестая: Старый Король

Безмерно опасен, безумно прекрасен.

Дракон, «Мельница»

1.

Что ж, вот я и добралась до финала своей истории. Равноденственные шторма отбушевали, над нашими скалами ярко сияет весеннее солнце. К счастливому финалу движется и моя личная история. Возможно, наконец-то мне можно будет написать: «И с тех пор они жили долго и счастливо…». Кто знает? Я не вижу сейчас преград своему счастью, но прежде я не видела и избавления от несчастий, а оно пришло. Нет ничего в этом мире, что не могло бы произойти с нами – в любой момент, и особенно тогда, когда мы этого совершенно не ожидаем. У Судьбы, как было уже сказано, своеобразное чувство юмора! Нет, я не советую никому непременно верить и ждать вопреки всему. Так можно прождать всю жизнь и упустить массу возможностей – это тоже особенность своеобразного юмора судьбы. Нужно не ждать. Нужно быть готовым – всегда, ко всему. И не отчаиваться. Не говорить себе: все, я всего достиг (достигла) и ничего лучше или хуже у меня уже не будет. Не будет ничего тогда, когда первый ком земли ударится о крышку вашего гроба – вот тогда да, в земной вашей жизни все кончено и ничего не исправишь и не изменишь. Как говорил мой друг – умереть никогда не поздно, но пока есть силы и сердце бьется, будем сбивать масло – или, на худой конец, гадить в сливки. Я сейчас оглядываюсь назад и понимаю: моя история подошла к моменту, когда в счастливую развязку не верил вообще никто; погибнуть вместе с Островом собирались даже эльфы. Собственно, так оно и случилось: развязку нашей истории нельзя назвать счастливой. Прежний Остров погиб; Нордланд и его обитатели навеки стали другими. Кое-кто из моих друзей и знакомых по-прежнему злится и таит обиду, утверждая, что обойтись можно было и меньшими жертвами, можно было вообще обойтись без трагедии, с самого начала пойдя другим путем. Но я думаю иначе. Да простят меня все, кто лишился тогда дома и близких! Я сама лишилась почти всего, и мысль о тех, кто покинул меня навеки, до сих пор причиняет мне боль. Но боль необходима. Если бы Остров отделался легким испугом, или и вовсе ничего не заметил, он ничему не научился бы. И в свое время все равно нарвался бы на трагедию, пришел бы к ней своим беспечным и безрассудным путем. С нашей, личной точки зрения, так и ладно бы – пусть это случится с кем-то другим, главное – не с нами и не с теми, кто нам дорог! Но с точки зрения вечных, раз это все равно произойдет, так зачем делать выбор? «Нет лицеприятия у Бога», говорит апостол Павел, и он прав. Пусть люди делают выбор сами, и сами совершают свои ошибки, а так же сами и исправляют их. Чем отличается ребенок от взрослого?.. Тем, что взрослый осознает свои ошибки и способен видеть последствия своих поступков и отвечать за них. Может, людям пора уже взрослеть? Ведь война началась не с попустительства Стража, или Бога, или богов – кто во что верит. Война началась в головах людей, эльфов и драконов. И уже оттуда выплеснулась в реальный мир. Причем, мало кто из реальных зачинщиков хотел того, что случилось. Большинство рассчитывало на небольшую заварушку, либо вообще собиралось обойтись без конфликта… Только вот реальность все расставила по местам. Я уже как-то говорила, что мы никогда не знаем ВСЕГО. Никто, как бы ни был умен, искушен и информирован, не видит всех камней своего сада; всегда есть что-то скрытое, неожиданное, просто незамеченное. Особенно, когда дело касается людей, их намерений и поступков. Нет абсолютно искренних и открытых людей. Каждый что-то скрывает и в чем-то лжет – порой только самому себе, а такую ложь не распознать самому проницательному знатоку человеческих душ! Кто-то лжет, кто-то заблуждается, кто-то не верит в реальность опасности, кто-то эту опасность просто не видит, поглощенный своей целью. И в итоге выходит то, что выходит… Увы. Раз за разом, из века в век – все идет по одному и тому же сценарию. Как было бы прекрасно, если бы старые сказки не были доброй ложью, и мог бы появиться герой, который нашел бы источник зла и уничтожил его, навеки избавив мир от этой кармы! Но героев полно, а источник зла не уничтожить, потому, что… это мы сами. И опять я вернулась к старому доброму тезису: «Цель оправдывает средства». Боже, сколько зла совершено ради прекрасных целей! Сколько крови пролито! Средства затрачены, но цель – не достигнута по сей день. Чтобы построить царство божие, доминиканцы и иезуиты переходят все границы мыслимого зла, совершая порой запредельно дикие вещи. Но продвинулись ли они к своей цели хоть на дюйм?! Нет! И никогда не достичь этой цели такими средствами. Запуганные, озлобленные, люди ожесточаются и все меньше готовы для этого самого «царства божия». Сдается мне, в итоге они вообще утратят всякую веру и лишатся всякого страха. И что тогда будет, даже представлять не хочу. Я не христианка в том смысле, в котором понимают это люди, но идеи христианства мне близки и многие я разделяю. И мне будет жаль видеть, как, опошленные и извращенные клиром, идеи эти станут людям противны и не нужны.

Часть первая: Ведьма Пустошей

Глава первая: «Наяда»

– Неделю я вам дам, не переживай. – Гарет придирчиво изучал в самом большом зеркале своих покоев свое отражение. Бригантина, которую подарили Гэбриэлу Птицы, Гарету в целом понравилась, но он не был бы самим собой, если бы не превратил свою собственную в произведение искусства, одним из первых оценив именно этот ее потенциал: возможность в ней не только защищаться, но и блистать. В последнее время он становился законодателем нордландских мод и иконой стиля, очень этим гордился и стремился соответствовать. Тонкие стальные пластины его бригантины прятались под дорогим бархатом цвета сочного индиго, украшенным заклепками белого золота и мелкими эльфийскими алмазами. Рукавов у бригантины не было вовсе; надевалась она поверх стеганого толстого лентнера кремового цвета. Даже Гэбриэл вынужден был признать: шикарно смотрится, да.

– А алмазы-то к чему? – Спросил он, по своему обыкновению ерничая над модными пристрастиями брата. – Чтобы каждый захотел их содрать?

– Именно для этого. – Подмигнул Гарет. – Чтобы не все враги убегали от меня с криками ужаса, а, движимые жадностью, набирались бы храбрости и все-таки нападали. А то с кем воевать-то?

– Хвастун. – Фыркнул Гэбриэл, бросая в брата катушкой ниток, которую Гарет ловко поймал. Портной, колдовавший над бригантиной, вздохнул, провожая дорогую катушку скорбным взглядом, но перечить герцогам не посмел.

– По-моему, – заметил Гарет, придирчиво глядя на себя, – вот здесь немного косо.

– Да, ваше высочество. – Согласился портной, делая пометки маленьким обмылком. – Я исправлю сегодня же.

– Когда готово будет?

– Через три дня, ваше высочество.

– Хорошо. – Кивнул Гарет, с тщеславной искоркой в синих глазах оглядывая себя напоследок. Он был уверен, что как только он появится на людях в новом наряде, все кинутся заказывать себе такие же. Только не у всех будет возможность такой иметь.

Гэбриэл, читавший брата, как открытую книгу, усмехнулся. Но ему тоже нравился Гарет в новом наряде, и он думал точно так же, что теперь это станет последним криком моды в Нордланде.

– Всего неделю? – Вернулся он к прежнему разговору.

– Этого и то много. – С искренним сожалением заметил брат. – Жаль, конечно, но сам видишь, что творится. Наверстаете еще.

– Наверстаем… – Вздохнул Гэбриэл. Он уже получил от Алисы порцию упреков. Феечка заявила, что войны постоянно случаются, а медовый месяц бывает один раз в жизни. И они опять повздорили… Гэбриэла передернуло. Он, как всегда, не сдержался и наорал на нее. И теперь Алиса, бледна, покорна и горда, со своими девушками в саду собирала ромашку и календулу для сушки, а он вот: сидел у брата.

– А что, Алискин лютует? – Усмехнулся Гарет, снимая незавершенные обновки. Гэбриэл с кислым лицом пожал плечами.

– М-да, не повезло вам. – Согласился Гарет с легким вздохом. – Да и мне, признаться, тоже. Королева не говорит ни да, ни нет, стерва. Я же ее как облупленную, вижу: задумала что-то дорогая тетушка. Мы ей теперь не нужны. Или она так думает, что одно и то же. Ты, по ее задумке, в Ивеллоне сгинешь, а я… Меня тоже куда-то надо сплавить.

– Она не посмеет что-то против нас замутить. – Нахмурился Гэбриэл.

– Она не посмеет?.. Отец считает, что она на все способна, и я ему верю. Другой причины для этих проволочек я не вижу. Она передумала, Младший. От задницы отлегло, она задружилась с иоаннитами и почувствовала себя неуязвимой… Типа, все-все, я в домике! – Гарет, фыркнув, сложил руки над головой в имитацию крыши.

– Она не посмеет. – Повторил Гэбриэл так уверенно, что Гарет с подозрением глянул на него. Чуть прищурился:

– Ну-ка, ну-ка… Откуда такая уверенность?

– Оттуда. – Лаконично бросил Гэбриэл. – Смотри, Седрик и Юна…

Гарет, уже переодевшийся, подошел к окошку, глянул вниз: и в самом деле, Седрик и подруга Алисы стояли у солнечных часов и что-то говорили, о диво, непривычно серьезно.

– Не судьба Габи стать герцогиней Анвалонской… – Констатировал герцог Элодисский. – А жаль, черт возьми. Какой выгодный марьяж намечался! У них был бы союз на вроде дяди Вильяма и тети Алисы.

– Да ну. – Усомнился Гэбриэл. – Седрик не каблук…

– Так и дядя Вильям не каблук. – Фыркнул Гарет. – Это самая большая ошибка: считать его каблуком, глядя, как он с женой обращается. Он просто ее любит. Но если что, если дядя Вильям сказал: «Ша, жена!» – тетя Алиса, как миленькая, притихает и становится ниже травы, тише воды.

– Серьезно? – Удивился Гэбриэл, мысленно представив в такой ситуации себя и свою Алису. М-м-да…

– Более, чем. Хотя… Юна, вроде, не дурочка. – Гарет усмехнулся, глядя, как Юна смотрит на своего высокого визави, чуть запрокинув голову. Взгляд девушки яснее всяких слов говорил обо всех ее чувствах: Седрик ей безумно нравился, и предстоящая разлука казалась ей концом света. А если он просто заговаривает ей зубы, а на самом деле просто пофлиртовал с нею и свалит, забыв о ней навсегда? Анвалон так далеко! В то же время ей не хотелось выдавать свои чувства и признаваться Седрику в своих сомнениях, и она старалась «держать лицо», что тоже ясно читалось сейчас в ее отчаянном взгляде.

– Мое Солнышко с дурой дружить не стало бы. – Заявил Гэбриэл с такой святой верой в Алису, что Гарет даже не стал ерничать или дразнить его. Алиса была идолом и божеством Гэбриэла, и что бы Гарет порой не думал об их отношениях, как бы ни хотелось ему кое-что подкорректировать, он держался и не лез. В очень большой степени это была заслуга его высочества: принц Элодисский постоянно внушал Гарету, который порой жаловался ему на Алису, слишком уж натягивающую вожжи семейной колесницы, «а Гэйб этого не заслуживает! Она вообще, что ли, не понимает, скольким ему обязана и кто он такой?!», что в семейную жизнь двух людей нельзя вмешиваться даже близким, даже любя. «Во-первых, Гари, – говорил он, – мы не знаем всего. Что между ними происходит в самые интимные моменты их близости, что они говорят друг другу, как ведут себя, что чувствуют. Это самое сокровенное в жизни семьи, двух людей, и никому не дано это понять и оценить со стороны. А во-вторых, ты легко можешь превратиться из любимого родственника во врага, и что будет с Гэйбом, если ему придется метаться меж двух огней: тобой и любимой женой?». Гарет был достаточно разумен, чтобы понимать правоту отца, и держал себя в руках. Но порой так хотелось хотя бы высказаться!.. Гэйб с этой девчонки пылинки сдувает, ноги ей целует, сделал ее герцогиней, подобрав не будем уточнять, где, обвешал такими драгоценностями, что даже королева с лица сошла. И что?.. А ничего хорошего! Алиса чем дальше, тем больше претензий имеет и предъявляет к своему супругу. Да, она прелестна, безупречна, фея, в конце концов. Но и Гэбриэл не у сороки из под хвоста выпал! Не успели пожениться, как он уже во всем опять виноват.

Вот он бы… И Гарет вновь и вновь думал о Марии. С одной стороны, Младший болван, что выбрал из них обеих Алису. С другой – что сейчас было бы с ним, с Гаретом, если бы он постоянно видел бы их вместе и вынужден был бы изображать любящего родственника в то самое время, как вся его сущность бредила Марией и обожала ее? После того их поцелуя и короткого объяснения в Тополиной Роще прошло десять дней. В течение которых он ни разу не был в Роще и не видел Марию. Но не было мгновения, когда он не был бы с нею. Даже не думая о ней, он всегда ощущал ее присутствие в сердце. Девушка, которую ему не дано любить и не судьба разлюбить.

– А что Анвалонец говорит о вашей помолвке? – Поинтересовался Гэбриэл, когда портной со всеми своими причиндалами убрался из покоев герцога Элодисского.

– Да ты сам слышал. Ничего нового.

– А о королеве?

– Что она кошка старая и хитрая. Но он ее знает и не боится.

– Отец считает, что ее следует бояться…

– Да, я тоже так думаю.

– Не парься об этом. – Заявил Гэбриэл. – Она разрешит помолвку. Завтра же. А может, и сегодня.

– Так откуда уверенность такая? – Повернулся к брату Гарет. – Я могу знать?

– Я просто знаю, и все. – Ответил Гэбриэл, бестрепетно встречая взгляд брата-близнеца. Гарет уже успел узнать этот его взгляд и не любил его. В эти моменты он ощущал, что Гэбриэл смотрит на него с позиции непоколебимого превосходства. «Я сказал. – Говорил этот его взгляд. – А ты понял и смирился». Впрочем, любил-не любил, а противопоставить этой уверенности брата Гарет уже ничего не мог. И, как он подозревал уже, – никто не мог. Даже безграничное терпение, с которым Гэбриэл сносил капризы Алисы, продолжая любить ее, шло не от слабости, а от силы, силы, пределов которой измерить никто в окружении Гэбриэла не мог – даже его брат-близнец. «Да, – подумалось Гарету, – тетка тоже не сможет его осадить. Только убить… если посмеет».

Даже ее брату не приходило в голову, что Изабелла как раз всерьез размышляет об этом. То, что одну из ее позорных тайн знают Драйвер и Братство Красной Скалы, ее волновало мало – она тоже знала о них вещи не менее позорные. Но мысль, что это узнает брат, искренне пугала и мучила ее. Странно, но Изабелла лучше бы узнала, что брат умер, чем оказалась бы разоблаченной в его глазах. Этот парадокс испытывали многие в Нордланде, даже те, кто искренне ненавидел принца Элодисского и желал ему смерти – все они в то же самое время сознавали его превосходство и не хотели бы пасть в его глазах. И королева не была исключением. Да, наверное, она любила брата. Своей странной, извращенной любовью, но любила. И внутри нее шел отчаянный разлад. Племянники и их растущая популярность пугали ее куда больше, чем все остальное, и, заручившись поддержкой Ордена, Изабелла уже могла бы рискнуть и избавиться от соперников в лице Гарета и Гэбриэла. К тому же, последний пугал и бесил ее сам по себе. Сказать-то он, положим, никому в самом деле не скажет… Но уже то, что он сам знает, да еще и неприкрыто осуждает ее, Изабеллу бесило страшно. С другой стороны, она понимала, что гибели сыновей брат не переживет. А не будет его – и останется только ненадежная поддержка иоаннитов, которая может прекратиться, случись что с Дезире. И Изабелла злилась, размышляя, прикидывая так и эдак, и не в состоянии принять окончательное решение. Единственное, что она решила твердо – браку Гарета и Софии не быть! Герцог Анвалонский страшный противник. Если он захочет, чтобы его зять стал королем, он сделает его королем, и большинство норвежцев будет на его стороне, а значит, у Изабеллы не будет ни единого шанса. Не так давно она готова была рискнуть даже этим, ибо положение было совсем отчаянным, но теперь, когда все изменилось, и чаша весов склонилась на сторону Хлорингов, в таком радикальном средстве уже не было нужды. Да и потом, сомнительная невеста-бастардка, о темном происхождении которой знает или догадывается каждый второй на Острове, годилась на безрыбье, когда катастрофа была на носу и казалась неизбежной, но зачем она была теперь, когда к услугам Гарета Хлоринга были лучшие невесты Европы? И Изабелла ломала голову над создавшейся проблемой и так, и эдак, прикидывая, как не позволить Гарету жениться на Софии и не поссориться при этом с Анвалонцем, который один стоил всех остальных союзников Хлорингов и короны. И, так как задача перед Изабеллой стояла трудная, почти невозможная, она и маялась так, не зная, как быть. И почему проклятые мальчишки не погибли в Междуречье?! Ведь все шло к тому, все! И ей не пришлось бы ничего выдумывать и мучиться так… Она имела бы полное право забрать к себе племянницу и устроить все так, как нужно было ей и королевству.

Ибо Изабелла свято верила в то, что «государство – это она», и что только под ее правлением Нордланд имеет шанс на процветание и покой.

Городок Милония находился на крайнем юге Нордланда, южнее Элиота, на месте впадения в море крайней правой протоки разбившегося в дельте на протоки Фьяллара. Это был небольшой портовый городок, в порт которого заходили только те, кто шел из Далвегана в Ашфилдскую бухту и не хотел подниматься в Элиот – таких было немного, – да местные рыбаки и охотники на морского зверя. И контрабандисты – как и города Ашфилдской бухты, Милония была излюбленным притоном контрабандистов. Именно с местными контрабандистами связались друзья Ворона, промышлявшие тем же в Сайской бухте, и именно местные обещали полукровкам не безвозмездную помощь. Ворон привез посылку – груз мелких, но очень ценных товаров, в основном, эльфийских: украшения, зеркальца, шелковые панно, рамки, шкатулки и прочие мелочи. Многие были работой полукровок из Денна, но торговцы и контрабандисты все равно выдавали их за эльфийские вещи. Спрос на них, чем дальше от эльфийского побережья, тем был все больше и больше, и цена взлетала до небес. При всей ненависти к эльфам, все, что имело какую-то связь с ними, ценилось необычайно высоко. Особенно ценились эльфийские изделия в Элиоте, городе богатом, помпезном, очень спесивом. Эльфы там никогда не бывали, и легальные эльфийские товары стоили нереально дорого.

Узнав об этом, Манул сильно втянула в себя воздух, глаза заблестели.

– Ворон, – вкрадчиво заговорила она, – а не создать ли нам корпорацию? У тебя – связь с эльфами, у меня – побережье, возможность ходить по морю и все такое? А? Ты подумай, это золотое дно!

– Я подумаю. – Уклончиво ответил Ворон. Двое Кошек и один из Птиц, Дрозд, отправились с местными проводниками на последнюю из ферм, находившуюся среди дюн южного побережья. Если дети еще там, они успели. Если нет – будут пытаться на быстроходной посудине контрабандистов догнать «Наяду». Остальные ждали их в портовом кабаке, месте, где собирались все маргиналы, куда не заглядывала стража, и где можно было раздобыть как какую-нибудь редкостную вещицу, так и нож в брюхо. Прямо под полом стоявшего на сваях большого приземистого строения плескалась соленая океанская вода, которая поглощала неосторожных надежно и почти всегда навечно. Как оно водится в таких заведениях, здесь было грязновато, но зато шумно и весело. В очаге на вертеле поджаривалась туша теленка, от которой слуги ловко срезали готовые куски и разносили постояльцам, пахло дымом, жареным мясом, перегаром, мышами, крепким мужским потом и бог его знает, чем еще, – обычный запах дешевого постоялого двора. Музыка была под стать: веселая, даже какая-то разухабистая, немного навязчивая. Женщин было мало, и все – шлюхи. Среди них ни одной сколько-нибудь свежей и красивой, все потасканные, полупьяные или пьяные в стельку, с небрежно замазанными свинцовыми белилами синяками под глазами, в несвежей одежде, которая считалась здесь развратной, – в юбках с открытыми икрами и блузках с глубокими декольте, – и простоволосые, что себе позволяли в Нордланде, да и по всей Европе только гулящие. Впрочем, сальные и жидковатые космы местных девок только пьяного в хлам и могли соблазнить. Те, кто потрезвее, жадно поглядывали на Манул, Сову и Зяблика. Последняя привела к столу Вепря. Тот чувствовал себя еще плохо, но уже ходил, даже не опираясь на свою подругу, но Зяблик все равно поддерживала своего парня.

После того, как Вепрь прикрыл собой Конфетку, обожаемую всеми без исключения Птицами, его приняла в свое суровое сердце даже Сова, и так же, как и Зяблик, и сама Конфетка, сидела подле его постели, пока он оправлялся от довольно тяжелой раны.

Вепрь особенно сильно хотел, чтобы они обогнали «Наяду» и встретили здесь. Дальше, чем ближе к Найнпорту, тем больше была вероятность встретить кого-то, кто его узнает и вспомнит. Здесь, в Милонии, Вепрь был всего один раз, лет пять назад, и не думал, что кто-то его признает. Хотя они тогда славно покуролесили здесь…До сих пор вспоминать противно. Хорошо, что большинство полукровок для людей, как и эльфы, на одно лицо.

– Вы в городе особо-то не мелькайте. – Говорил Джек Кривая Пятка, главарь местных маргиналов, по слухам, приятель и давний соратник самого Серого Дюка. – Чельфяков, прошу прощения, здесь очень не любят.

– А что, здесь их много? – Поинтересовалась, не сдержавшись, Сова.

– Вообще-то, совсем нету. – Спокойно ответил Кривая Пятка. – Лет пять назад здесь из Найнпорта чельфяки побывали, и такую память после себя оставили, что больше и не надо для ненависти-то.

– Что они такого натворили? – Недоверчиво спросил Ворон.

– Как вам сказать? – Джек почесал в затылке. – Проще бы спросить: что они забыли натворить? Да нет, как будто ничего не забыли. На рынке куролесили, палатки опрокидывали, пару сожгли, торговок раздевали догола и гоняли, вставив в зад, простите, хвост из соломы. Которых помоложе, так и насиловали. Мальчиков, которых поймали, тоже того… нескольких человек, мужчин, которые вступиться пытались поначалу, убили или искалечили. Меринами сделали, проще говоря. Те до сих пор тем, кого просто убили, завидуют. Товар, который понравился, забрали, а который не понравился, либо попортили и побросали, либо, снова простите, обоссали, гогоча погано. Либо сожгли. Да, чуть не забыл: фогта, бургомистра местного, поймали, обвязали просмоленной ветошью и того, подожгли и бежать пустили по площади. Дочка у него была красивая… Он отказался сказать, где она. Опять позабыл: с нее все и началось. Она на рынке одного из чельфяков энтих отшила… Забыл, как он назвался-то…

Вепрь похолодел. Его и так во время рассказа бросало то в жар, то в холод, он сидел, опустив глаза в кружку с пивом, ни жив, ни мертв. Да, так все и было. Он тогда страшно гордился собой, придурок. Считал, что примерно наказал поганый городишко, жители которого решили, будто Хозяин им здесь не указ.

– Я не верю, – возмущенно произнесла Зяблик, – что полукровки так могут поступать. Мы наполовину эльфы! А эльфы никого не насилуют, не издеваются и не уродуют! Если надо, эльфы убивают, чисто и быстро! И только врагов! И мы такие!

– А вот сходи на рынок, сударыня, и расскажи это тамошним. – Усмехнулся Джек, откровенно заглядывая при этом в ворот ее рубашки, как обычно, расстегнутый. – Поглядим, как они тебя примут-то. – Он перевел взгляд на Вепря – тот смотрел так тяжело и угрожающе, что Джек крякнул. Не то, чтобы испугался… Но глаза из ворота девчонки вынул.

Манул сидела, вольно откинувшись на стуле с высокой деревянной спинкой, слушала вполуха. Ей было скучно. Хотелось развлечься: подраться, потом, может, секс… А может, и нет. Мужиков круче Вепря, или хотя бы похожих на него, Манул здесь не видела. Даже Ворон ему во многом, как считала Кошка, уступал.

– Я все равно не верю! – Пылала гневом Зяблик. – Понятно?! Мы – квэнни, мы не такие, по крови, от природы… Да скажите же ему!

– А толку? – Хмыкнул Ворон, поглядывая на Вепря. – Правды не изменить. Либо это правда, либо преувеличение… в любом случае, твое возмущение ничего не изменит. Не парься.

– А ты что молчишь?! – напустилась Зяблик на Вепря, и тот застыл внутри. – Ты ведь…

– Ну, наконец-то! – Ворон заметил вошедшего в зал Дрозда. – Какие вести?

Вепрь слегка расслабился: его глупая девчонка не успела ляпнуть что-нибудь вроде: «Ты ведь там был», или: «Ты ведь тоже служил у Драйвера!». И что она надеялась услышать в ответ? Чего Вепрь не делал никогда, даже служа Хозяину, так это не врал. Отважный и по-своему гордый, он ничего и никого не боялся, и потому не унижался до лжи. А вот теперь соврать хотелось, как никогда.

– Ферма цела, все на месте. – Дрозд первым делом отобрал у Ворона и осушил большую кружку пива. – Охраны нет, но мы не сунулись. Может, и правда колдунство какое. Три бабы, один старик, и куча пацанвы, от трех до пятнадцати. И ничего не боятся. Точно, колдунство какое охраняет.

– И как будем действовать? – Поинтересовался Ворон. Манул, состроив глазки какому-то бородатому морскому волку, произнесла небрежно:

– Как и собирались. Захватим корабль, пока этот ваш, как его…

– Гестен. – Подсказал тихо Вепрь.

– Он самый, – отправится за детьми. Устроим ему ловушку на корабле. Он приведет туда остальных ребятишек, и мы его тоже того.

– А потом?

– В Таурин. – Сказал Вепрь. – С такой кучей ребятни по Фьяллару лучше не плыть. Отправим кого в Гранствилл, к Хлорингу, чтобы знал: мы ребятню освободили. И к эльфам.

– А эльфам прямо так понадобились квэнни. – Усмехнулась недоверчиво Манул. – Насколько знаю я, не торопятся они свою кровь принимать.

– А плевали мы на их желания или нехотения. – Гордо возразил Ворон. – За нами Ол Таэр. Эльфийские князья. Наш князь Валенский, он и эльфийский князь тоже.

– Знавала я его братца… – Хищно усмехнулась Манул. – Горячий паренек… И такой вежливый. Вот этот кинжальчик мне прислал. – Она продемонстрировала всем роскошный кинжал, украшенный самоцветами, серебряной и золотой чеканкой и резьбой по кости. – Прямо куртуазный кавалер! – При этом она посматривала на Вепря, чтобы проверить, не почувствует ли тот хоть отблеск ревности?.. Нет. Вепрю вообще было не до нее. Он приходил в себя после жуткого стресса. Чуть было не разоблачили! Да еще Зяблик неоднозначно дала понять, сама того не зная, как отреагирует на его прошлое, если то всплывет. И как вот быть?!

Оказалось, они едва-едва успели: «Наяда» вошла в порт уже на следующий день. Птицы, оставаясь невидимыми, наблюдали за тем, как большой, красивых очертаний, корабль швартуется и замирает у каменного пирса. Ворон и Манул пообещали этот корабль местным, что согласились им помогать, и теперь, рассматривая «Наяду», оба вынуждены были признать: плата более чем щедрая.

Гестен покидать корабль не торопился: со своим отрядом, состоявшем в основном из рослых кватронцев из Семьи Хозяина, он спустился с корабля только на следующее утро. По широким сходням свели лошадей, и три десятка всадников в стильной черной броне покинули порт и город, не задержавшись даже ни в одной таверне. Кривая Пятка отправил своих людей на шхуну, чтобы те, под предлогом взимания дани, хорошенько осмотрелись там, и в сумерках было решено напасть.

Клойстергем, столица бывшего королевства Далвеган, а ныне герцогства Далвеганского, был меньше, чем Гранствилл, Блэкбург или даже Фьесангервен, но при том был очень красивым и чистым городом, выстроенным датчанами и очень похожим на Копенгаген. Здесь находились главные верфи Нордланда, здесь закладывались все нордландские морские суда. Даже «Единорог» Хлорингов сошел на воду отсюда. Здесь был самый большой, самый удобный и прекрасно оборудованный порт, превосходящий даже порт Элиота и уступающий, по слухам, только эльфийским портам, Лиссу и Зурбагану, но не точно – почти никто из далвеганцев в эльфийских портах не бывал. С тех пор, как Сулстады объявили войну феям – это сделал дед теперешнего герцога, – эльфы отказались вести какие бы то ни было дела с Далвеганом и принимать в своих портах их корабли.

Населяли Клойстергем почти исключительно потомки датчан, шведов и норвежцев, в разное время и по разным причинам оставивших свою родину и обосновавшихся на Острове. Клойстергем почти одновременно с Гранствиллом построил у себя христианскую церковь в далеком десятом веке; и первые жители Далвегана были именно скандинавские христиане, которых не принимали у себя на родине, дольше всей остальной Европы сопротивляющейся новой религии и остающейся верной Одину и старым богам. Клойстергем крайне гордился своей древней христианской историей, даже перед Гранствиллом, который оставался языческим и после того, как Аскольд Святой, Аскольд Равноапостольный, принял христианство и выстроил свою первую в Нордланде церковь. Что с того, если его подданные новую религию принимали долго, трудно и неохотно? А Далвеган уже тогда был почти целиком христианским! Это свое превосходство клойстергемцы всячески подчеркивали и ревниво оберегали память о первых христианах острова. Улицы, площади и даже таверны носили имена первых христиан и монахов. Не исключением была таверна святого Гримхольда, находившаяся на площади святого мученика Торда Верного. Площадь венчала улицу мученика Христиана, которого, по местному преданию, замучили норвежские наемники Карла Основателя, и которая вела к площади прямо от порта. И здесь и ждал обещанную эльфийскую девочку секретарь мастера Дрэда, посла-инквизитора.

Он был испанец, из древнего Арагона, и в Нордланде ему не нравилось. Элиот ему казался скучным, Сандвикен – убогим. Даже Лионес, которым гордился весь Остров, считая его прекраснейшим своим украшением, куда секретарь как-то приезжал, сопровождая Дрэда, показался ему невзрачным и довольно-таки скучным городком. Клойстергем в этом смысле ничем не превосходил своих нордландских собратьев – в глазах человека, тоскующего по залитым южным щедрым солнцем виноградникам и апельсиновым рощам. Тесно прилепившиеся друг к другу высокие и узкие домики с острыми крышами, крытыми красной и серой черепицей, узкие улочки, куда почти никогда не заглядывало солнце, сырые, гнилые и вонючие, мрачные, неразговорчивые люди, которые казались ему унылыми и заторможенными… И ужасно некрасивыми. Женщины здесь были либо тощие, без волнующих подробностей в фигуре, с мужеподобными суровыми лицами, либо здоровенные, с мужскими руками и ногами, и опять же с суровыми и блеклыми лицами. Белокурые в большинстве своем, они казались безбровыми из-за своих светлых бровей и ресниц, и совершенно невзрачными… И Элиот, – подумалось секретарю, которого звали Диего Мария Фернандо де Сааведра, – в этом смысле был только чуть-чуть получше… Хотя и это «чуть-чуть» было порой настоящим утешением… Ибо, не смотря на то, что Диего был монахом-доминиканцем, женского пола он не чурался. Служанки, которые обслуживали его в таверне святого Гримхольда, были чистенькие, опрятные, в белоснежных передничках, и настолько некрасивые, что на них было даже неприятно смотреть.

Не то, что на молодую женщину – или девушку, – которая вошла в гостиную, снятую им для встречи с герцогом или его посланником. Девушка, – Диего решил, что ей не больше семнадцати, хотя держалась она так, что казалась старше и уж точно опытнее, – не была красивой в строгом понимании этого определения, но от нее трудно было отвести взгляд. Черная вдовья одежда не была ни унылой, ни бесформенной; узкие рукава платья подчеркивали красоту рук, а лиф плотно и волнующе облегал бюст, подчеркивая его соблазнительность. Украшений было мало, но они были дорогими и роскошными, и очень ей шли, шли ко всему ее облику, гордому, самоуверенному, и в то же время чувствовалась в ней какая-то внутренняя хрупкость, притягательная для мужского сердца. У девяти мужчин из десяти, смотревших на Анастасию Кенка, внутри появлялось убеждение, что эта девушка – из тех, кто может быть не любовницей, не развлечением, но настоящей возлюбленной, одной на всю жизнь. Что не смотря на внешнюю гордость и силу, она хрупкая, нежная и одинокая. Появлялось желание разбить тонкий лед, которым она защищается от жестокого мира, и стать ее спасителем и защитником. Это была иллюзия – Анастасия была сильнее, чем казалось, сильнее даже, чем думала она сама. Но именно правильные иллюзии и формируют взгляды и убеждения. И Диего не был исключением.

Это мгновенно отразилось на его лице: глаза потеплели, в них появился азартный огонек, губы тронула легкая полуулыбка. Он, не отрывая глаз от Анастасии, непроизвольно потер пальцами щеку.

– Чем обязан визиту такого ангела? – Поинтересовался он с акцентом, показавшимся Анастасии весьма и весьма приятным. Даже сексуальным.

– Я племянница его светлости, герцога Далвеганского. Анастасия Кенка. – С завидным самообладанием заявила та. – Это деловой визит, не обязательно расточать мне дежурные комплименты. Герцог выполняет свою часть договора, эльфийская девочка здесь. И ждет, что вы выполните свою.

Диего нахмурился. То, что он обещал герцогу взамен эльфийской девочки, было так важно, так тайно и опасно, что любая предосторожность была оправдана, любых мер безопасности было мало. И поручить это – женщине?! Нет, Диего не был женоненавистником, наподобие Драйвера, отнюдь! Но при том, как большинство образованных людей своего времени, не считал женщин полноправными разумными существами. Некоторые из них, правда, порой ведут вполне даже разумные речи, но это заимствованное из книг, или из разговоров мужчин, ибо собственного разума женщина не имеет – в этом Диего, как и абсолютное большинство мужчин его времени, не сомневался нисколько. Вдобавок, женщины, – полагал он, – не умеют хранить тайны, и доверить женщине, да еще такой молоденькой, такое серьезное дело, такой важный секрет, – это просто безответственно!

А может, герцог просто испытывает его? Может, это какая-то хитрая ловушка, какой-то квест? Да нет, он уже слышал, что герцог в самом деле серьезно болен. И прислал не брата, не доверенного человека, мужчину, а юную племянницу! Полно, к тому ли человеку Диего вообще обратился?!

– Я хочу взглянуть на девочку. – Поколебавшись, все же сказал он. Анастасия, не оборачиваясь, хлопнула в ладоши. Один из рыцарей герцога Далвеганского, сопровождавших Анастасию, завел девочку. Кенка был прав: узнать в ней эльдар человеку, не знакомому с эльфами, было практически невозможно. В таких случаях можно было рассчитывать разве что на цвет глаз или волос, – если они были темнее или светлее, или рыжее, чем это обычно бывает у эльфов, – да на еле заметные признаки человеческой крови, которые могли быть, а могли и не быть. У этой девочки их почти не было. Разве что личико было чуть круглее, чем у чистокровных эльфов, да губы чуть полнее, но это делало ее эльфийскую красоту только теплее и нежнее. Диего замер. Он ждал какого-то обмана, какого-то подвоха, но не видел его. Девочка была безупречна.

К чести Диего следует сказать, что никаких грязных намерений в отношении этой девочки у него не было. К детям обоего пола он относился так, как и относится к ним любой нормальный человек, без тени чувственности. Этот ребенок для него был пока что трофеем, который он собирался увезти в Европу. Диего слышал, что эльфы, которых в разное время увозили в качестве трофея европейцы, быстро умирали, и думал, что это из-за того, что делали они это насильно. Из насилия, – искренне считал Диего, – никогда не получится ничего хорошего, даже если речь идет о лошади или собаке, а уж разумное существо тем более будет сопротивляться насилию любым доступным ему способом. А вот ребенок – другое дело. Диего будет обращаться с этой девочкой ласково и бережно. Обучит ее, сделает христианкой, окрестит, и спасет тем ее душу. И если это возможно, если душа у эльфа все-таки есть, вопреки церковной догме, то может, есть смысл не уничтожать их поголовно, а какую-то часть принять в лоно церкви и использовать их уникальные таланты и возможности во славу Божью?

Он даже просветлел лицом, подумав об этом, мельком глянул на Анастасию и понял, что та в чистоту его помыслов не верит. Точнее – она вообще не предполагает эту чистоту в нем, считает, что девочка нужна ему именно для грязных целей. И это уязвило Диего в самое сердце, потому, что к тем, кто растлевает маленьких детей, он относился именно так, как относится любой нормальный мужчина: рука его сама тянулась к оружию. И то, что его самого приняли за подобную тварь, было оскорблением. И весьма болезненным, ибо Анастасия ему понравилась. Он вдруг вспомнил, что говорили о герцоге Далвеганском – что тот, якобы, содержит у себя гарем из совсем маленьких девочек, не старше пяти-семи лет. Дрэд в это верил, а его секретарь – не очень, ибо знал цену сплетням, и не хотел без серьезных доказательств подозревать мужчину в подобном паскудстве. Взгляд Анастасии стал для него косвенным доказательством этих сплетен. И заставил в душе содрогнуться и по-новому глянуть на невинное прелестное личико. А не игрушка ли это герцога, наскучившая ему?!

– Эта девочка, – сказала Анастасия, поразив его, – росла на удаленной ферме, среди других полукровок и эльфиек. И прибыла в Клойстергем только позавчера.

– Зачем, – выпрямился Диего, прожигая Анастасию своими блестящими латинскими глазами, – вы сейчас сказали мне это, сеньорита?

Девушка замерла. Она не была эмпатом, подобно Изабелле, например; не умела тонко чувствовать собеседника и мгновенно подстраиваться под него, ловить на вздохе его эмоцию. Но была умна и наблюдательна. А Диего ей тоже понравился. Он не походил на ее утраченную любовь, Вэла Эльдебринка, абсолютно, был худым, стройным, высоким, с длинным умным лицом, глазами большими, с тяжелыми веками, казавшимися обычно немного сонными, но умевшими смотреть проницательно, умно и иронично. И губы у него были южные, крупные, с чувственным изгибом, темные. Но если Вэла Анастасия полюбила потому, что ей необходимо было кого-то полюбить, а кроме Вэла было больше некого, то Диего понравился ей уже по-настоящему. А взгляд женщины, почуявшей своего мужчину, становится порой просто сверхъестественно проницательным, ибо подмечает все, все абсолютно, самые тонкие и неуловимые нюансы. Только что мужчина смотрел на нее ласково и заинтересованно, и вдруг стал холодным, отгородился от нее стеной – разве могла она это оставить, как есть?

– Мне показалось, что это важно. – Ответила она, инстинктивно пуская в ход любимое женское оружие: притворяясь простушкой. Диего смягчился.

– Возможно. – Ответил небрежно.

– Так вы выполните свою часть договора? – Спросила Анастасия, чувствуя, как возникшее напряжение отпускает потихоньку.

– Вот. – Поколебавшись, положил секретарь Дрэда перед Анастасией тяжелый мешочек. – Когда ваш дядя увидит то, что здесь находится, он все поймет.

– И все?! – Изумилась девушка. Даже покраснела от обиды.

– Это очень много, сеньорита. – Возразил Диего. – Не портите первое благоприятное впечатление, не устраивайте женских истерик.

– Вы думаете, если я девушка, от меня можно отмахнуться, как от мухи?! Что здесь?!

– Я считал герцога умным человеком, искушенным в подобных делах. Это смертельно опасно, сеньорита. Я рисковал и честью, и жизнью, соглашаясь на эту сделку; приехать сюда вот с этим, – он кивнул на мешочек, – было для меня не просто. И в итоге все превратила в балаган глупая девчонка?! Мне следовало, едва увидев вас, уехать обратно!

Анастасия прикусила губу. Ей показалось, что симпатичный иностранец не проявил к ней должного уважения… Но разве это важнее дядиного поручения? И важнее жизни и чести этого человека, который внезапно стал для Анастасии близким, хотя она пока не знала даже его имени?

– Простите. – Она взяла себя в руки. – Надеюсь, дядя действительно все поймет и отблагодарит вас. – Она взяла мешочек и опустила в модную сумочку. – Вы задержитесь в Клойстергеме, надеюсь? Вам понравится наш город.

– Я не могу. – Он взглянул в глаза Анастасии. Очень красивые глаза, в которые обожал смотреть когда-то Вэл. Чистые, с чистыми голубоватыми белками, внимательные, но как-то по-детски, нежно, даже немного наивно. Ему вдруг ужасно не захотелось расставаться с девушкой вот так, но предлога задержаться и сойтись хоть немного ближе он не находил. А она просила взглядом: придумай что-нибудь, не уходи!

– Я не могу. – Повторил он с сожалением. – Я и так рискую.

– От меня никто ничего не узнает. – Призналась Анастасия. – Скажите, что я должна сказать, если возникнет нужда, я не подведу.

– Может, – он чуть дрогнул уголками губ в ласковой полуулыбке, – скажем, что просто… понравились друг другу? – Диего вдруг понял герцога, и запоздало восхитился умом и изворотливостью этого человека. А ведь и в самом деле, можно будет, если все-таки все его предосторожности окажутся излишни, «покаяться» в интересе к племяннице герцога? Кто всерьез поверит, что молоденькая девушка участвовала в какой-то серьезной интриге?

– Может. – Лукаво улыбнулась она в ответ. – Я даже могу признаться, что сама просила вас о встрече. Вы можете сказать все, что угодно. Даже – что не ответили мне взаимностью, и прочли проповедь. Я не стану отрицать, если этим спасу вашу честь.

– Вы ангел, сеньорита. – Он поцеловал ее руку. – Я, разумеется, скажу все, что полагается, но будьте уверены: я не стал бы читать вам проповедей, будь все на самом деле так. – Диего задержал маленькую теплую руку в своей чуть дольше, чем того требовали обстоятельства. Девушка очаровывала его все сильнее и сильнее. Теперь уже все в ней казалось ему волнующим и притягательным. ЕЕ изящный траур, ее прекрасные руки, ее взгляд и даже то, как приподнимается при каждом вздохе драгоценная брошь в виде сложного цветка на ее груди. Анастасия руки не отнимала. Все ее существо кричало: останься! Столько всего важного и увлекательного впереди! Но она понимала: увы. Он не останется. Не теперь. И очень вероятно: никогда больше.

Никогда больше. – Подумалось Диего, и в нем тоже поднялся протест. Нет, он отыщет, а если не отыщет, то создаст эту возможность! У него была своя игра и свои цели, о которых Дрэд даже не подозревал, доверяя своему секретарю настолько, насколько такой человек вообще мог доверять кому-то. До сих пор в этом не было ничего личного… Но теперь это стало личным. Очень личным.

– Это всего лишь золото! – Вырвалось у Анастасии, когда дядя высыпал на низкий столик содержимое мешочка. Это были овальные, похожие на фасолины, гранулы, три штуки.

– Да, ребенок. – Произнес, сильно потемнев лицом, герцог Далвеганский. – Это золото. Но не всего лишь. Это драконье золото. Я всего раз в жизни видел такое когда-то давно, но его ни с чем не спутаешь. Это самое чистое и драгоценное золото на свете, ребенок. Оно легче обычного, не такое мягкое, и не плавится в обычном огне, но необычайно ковкое. Его красота завораживает, а ценность изумляет.

– И все-таки, дядя, я не понимаю…

– Если это то, что ищет здесь Ватикан, – вздохнул герцог, – то Остров обречен. Ватикан не сдастся, не забудет и не прекратит попыток добраться до этого золота. Римская волчица – это до ужаса жадная до золота и крови тварь, Анастейша, и если она учуяла то и другое, от нее не спастись. Тем более, теперь, когда Европу, не успевшую оправиться от Черной Смерти, треплет эта бесконечная война… И разлад в самой церкви, два Папы, враждующих друг с другом – это золото станет спасением для победителя. Сдается мне, ребенок, что секретарь этого Дрэда – на самом деле служит не тому Папе, которому служит Дрэд… Возможно, это можно как-то использовать… Хотя…

– И что делать? – Анастасию впечатлили не столько слова ее дяди, сколько его тон и вид.

– Я буду думать. – Титус Сулстад закрыл глаза, откинувшись на подушки. – Все теперь нужно переосмыслить заново. Все.

Барр долго колебалась прежде, чем проверить Киру на наличие у той магических способностей. Она видела, что девушка сильна духом и прямо-таки излучает ненависть к ней и Садам Мечты вообще. И дать той в руки новое оружие против себя же Барр не могла. Но соблазн был слишком велик. Если все-таки девка – маг, то ее магия поможет ей, Барр, расправиться с лесной ведьмой и с эльфами вообще. Прикидывая так и эдак, Барр тем временем стала чаще наведываться в Сады Мечты и мягче разговаривать с Кирой. Спрашивала ее, трудно ли ей было учиться самостоятельно лекарскому искусству, и помнит ли она что-нибудь о своей семье, или только ферму. И Кира, хоть и ненавидела Барр, и никогда не забыла бы ей глаза любимого Ларса, отвечала против воли почти мирно. В этом царстве зла, ненависти и смерти любое не то, что доброе, а просто мирное слово казалось слишком бесценным, чтобы им пренебрегать, даже если шло оно от врага. К тому же, слегка лукавить Киру заставляла надежда, что Барр позволит ей быть с любимым. И в конце концов, Барр рискнула: устроила Кире небольшое испытание. Даже такой простенький тест дал однозначный результат: Кира обладала просто невероятной силой. Понятными стали и ее живучесть, и ее сопротивляемость давлению Садов Мечты. Причем, как и предполагала Барр, для Киры не были недоступными ни человеческая, ни эльфийская магия. Из нее мог получиться некромант несокрушимой силы, которому не смогут противостоять ни люди, ни эльфы! И, может быть, – Барр, по крайней мере, надеялась на это, – то, что живет в глубинах Красной Скалы. Ибо ведьма давно уже догадалась, что это никакой не Райдегурд. Кровь Лары воскресила что-то иное, что – Барр не хотела даже предполагать, и Драйверу ничего не говорила. Пока что от этой силы получалось откупаться и даже получать от нее помощь, но что будет дальше? Тварь Красной Скалы становилась все сильнее, дрожь скалы становилась все опаснее. Иногда во сне Барр видела, как скала рушится, взрывается изнутри, и в огне и черном дыму возникает нечто столь ужасное, что она просыпалась от собственного вопля. И именно поэтому она стремилась во что бы то ни стало, как можно скорее, перебраться подальше отсюда. И хорошо бы – в Пойму Ригины. В Золотую Башню Хлорингов, посмеявшись над славой и гордостью этого древнего рода! А с тварью Красной Скалы можно будет договориться. Любому господину нужны слуги – а она, ведьма, будет служанкой полезной, твари-то этого не знать!

Но делать из Киры некромантку и свою соперницу Барр тоже не хотела. Особенно учитывая ненависть девушки к ней и Драйверу. Будь Кира человеком, и Барр, не спрашивая, доила бы из нее ее силу, пока не высушила бы до смерти и не выбросила, но с эльдар такой номер не прошел бы. Эльфийская кровь надежно хранила Киру от человеческой магии и любых попыток воспользоваться ею против ее воли. Нужно было научить ее азам, самой малости, и качать из нее силу, «открыв», но не инициировав ее. Но и для этого следовало победить неприязнь девушки к ней самой, а как? Барр не умела быть приятной и дружелюбной. Именно это, а вовсе не недостаточно красивая внешность, мешало ей с самого детства быть любимой и нравиться, но Барр так не считала. Свою угрюмость она считала благородной гордостью, злую язвительность – изысканным чувством юмора, а беспросветный цинизм – здравомыслием. И то, что людей все это отталкивало, Барр ставила в вину им, а не себе. Жалкие, тупые ничтожества, не способные оценить ни юмор, ни интеллект, не стоили и малой толики ее страданий из-за их пренебрежения! Но сейчас ей требовалось быть убедительной и обаятельной, и ведьма призналась себе, что не умеет этого. Но был у нее тот, кто умел, и, на всякий случай дав Кире понять, что разочарована в ее способностях – чтобы раньше времени не возомнила о себе, – Барр поспешила к Драйверу.

– Чего ты хочешь?! – Барон не поверил своим ушам. Барр повторила:

– Приручи ее. Ты же можешь! Я не смогу, я не создана для этого, а ты виртуоз. Ты приручаешь даже тех, кого сам же…

– Никогда! – Патетично перебил ее Драйвер, у него даже голос сел от священного негодования. – Очаровывать это… это… – от возмущения он не сразу подобрал достаточно поганый эпитет, – это паскудство?!

– Это паскудство, Тео, – тоже повысила голос Барр, – поможет мне элодисскую ведьму в грязь втоптать!

– Элодисскую ведьму для тебя убьет этот чокнутый эльдар. – Отрезал Драйвер. – А насчет этой… твари, – ты заблуждаешься! Женщина ничтожна, убога умственно и нравственно от рождения, от природы! Созданная для мужчины, как его имущество, инструмент размножения, она была, вдобавок, порчена дьяволом и стала причиной всего зла в мире!

– Не все такие, Тео. – Возразила уязвленная Барр.

– Все! – Взмахнул рукой Драйвер. – Все до единой жалкие, презренные, хитрые, тупые, назойливые, корыстные, развратные и лицемерные гадины! Я никогда, слышишь, НИКОГДА не поверю, что это жалкое вонючее отродье может быть полезно! Оно так убого, так паскудно и ничтожно, что когда я раздавлю ее, как мокрицу, мир не заметит этого!!!

– Я ведь тоже женщина, Тео. – Негромко и очень холодно напомнила Барр. Драйвер спохватился, даже испугался слегка, улыбнулся натянуто, пытаясь изобразить шутливую игривость:

– Ты другое, Алекс, ты же знаешь: ты единственная и неповторимая!

Но слова были уже сказаны. Барр любила и жалела Драйвера, но случилось так, что она повстречала Марка Ханта, который откровенно флиртовал с нею в каждую их встречу в Гранствилле, и первый в ее жизни шанс познать страсть и секс оказался сильнее платонической привязанности немолодой девственницы к своему барону. Драйвер привык считать себя кумиром и божеством ведьмы, гордился этим и снисходил к ней, дозволяя быть подле себя – но его влияние на нее становилось призрачным, а он не замечал. Давнюю привычку любить его в сердце ведьмы давно уже подтачивали разные сомнения, отношение самого Драйвера и новые эмоции, которые она получала во время редких встреч с Хантом. И наконец, то, что должно было случиться, случилось: Барр взглянула на своего кумира и не увидела его. А увидела основательно потасканного молодящегося и уже почти утратившего прежнюю изысканную красоту мужичка, все еще считающего, что он не отразим. Это показалось ей таким смешным и жалким, что Барр скривилась, отворачиваясь.

– Ты вообще единственная во всем мире, – продолжал он заискивать, – ты же знаешь!

– Да. – Пожала она плечами. – Думала, что знаю.

– Не бери в голову! – Драйвер по привычке сделал ей глазки. Эта его капризно-детская гримаска прежде заставляла сердце Барр таять, теперь же показалась не просто глупой – омерзительной. – Ты же лучшая ведьма этого Острова, что там – ты сильнейшая ведьма мира! Ты справишься и без этой…

– Слушай меня. – Перебила ведьма его своим холодным, змеиным голосом. – Мне нужно сейчас в Гранствилл. Когда я вернусь, девка должна с руки у тебя есть.

– Алекс! – Возмутился Драйвер. – Я сказал…

– Это Я! Сказала! – Барр щелкнула пальцами, и Драйвер выпучил глаза, не в силах ни пошевелиться, ни вздохнуть, лицо быстро начало синеть. – Мне нужна Сила этой девки, и я ее получу. Что хочешь, делай, как хочешь, раскорячься, но к моему возвращению девка должна быть ручной и готовой с нами сотрудничать. – Она вновь щелкнула пальцами, и Драйвер с хрипом, жадно, глотнул воздух, хватаясь за горло.

– Ты меня знаешь, Тео. – Холодно произнесла Барр. – Я никогда не шучу.

Она исчезла и Драйвер, хватаясь за стены, опираясь о стол, добрался до кресла и рухнул в него, трясущимися руками хватая бокал с подогретым пряным вином. Его буквально трясло. Александра Барр! Женщина, которую он считал по-щенячьи преданной ему и не опасался ничуть! «Предала!» – Была его истеричная мысль. Было, правда, неприятное ощущение, что в этот раз он перегнул палку, высказываясь перед ней о ничтожности женщин. Но Драйвер, подобно большинству людей, свою вину признавать не хотел и не мог. «Ничем не отличается от остальных писежопых, ничем! – Ожесточенно сетовал он, пытаясь успокоиться и унять дрожь. – Знал ведь, знал, что все они такие, ни одной из них нельзя доверять, нет среди них достойной, все гадины, низкие, алчные твари! Ненавижу, ненавижу!!!».

И самое ужасное – все это он будет вынужден держать в себе, с ведьмой ссориться нельзя. Ее жуткие твари заполонили все нижние ярусы Садов Мечты, и без нее они станут смертельно опасны. Не говоря уже о драконах, которые пугали его до ледяных спазмов в животе. Он даже не знал уже, сколько их ползает по стенам, шипит, скрежещет и булькает, когда они с Алекс спускаются вниз с очередной жертвой. Вгоняют его в состояние ужаса и паники. О, как сейчас Драйвер корил себя за то, что вообще связался с Барр! «Женщина, – вновь ожесточенно напоминал он себе, – это безусловное зло, она всегда предаст, ВСЕГДА! И ты знал, и допустил эту тварь до себя, зачем, зачем?! Нельзя было найти некроманта-мужчину? И вообще, зачем они нужны, эти некроманты…». Теперь Драйвер до кучи вспомнил и то, что именно Барр не давала ему уничтожить Гора вовремя, а ведь именно с побега Гора начались все его беды. А как это было прекрасно: когда Братство Красной Скалы еще было братством, и они так здорово проводили время вместе! Что именно Гор, его сила и харизма превратили Сады Мечты в тот безупречно работающий механизм, Драйвер и думать не думал. С исчезновением Гора все рассыпалось бы в любом случае – а Драйвер тогда окончательно решил уничтожить его. Но кто вообще понимает такие вещи? Очень малое число людей способно быть настолько беспристрастными, и именно они обычно добиваются наибольших успехов в жизни, умея правильно использовать таланты и хорошие качества окружающих. Драйвер к таким уж точно не принадлежал, и продолжал оплакивать свою Аркадию, свои Сады Мечты, которые создавал так долго, так трепетно и тщательно. В этом месте, – верил он, – он создал идеал, рай на земле, безупречный и благостный, в котором все, кто страдал в жестоком мире, находили отдых, наслаждение и понимание. А Барр напустила туда своих кошмарных тварей, и превратила Сады Мечты в какое-то жуткое место, где страшно даже ему самому. Да, благодаря ей и ее тварям, деньги появились вновь, и он больше не чувствует себя позорно нищим. Зато вернулся иной позор, самый худший, самый мучительный – ему вновь напомнили мать и его положение при Райдегурде. А ведь этот позор он считал забытым и убитым навечно после смерти Лары! Он стал Хозяином Южных Пустошей, он чувствовал себя почти всесильным, ему мерещилась королевская корона! А потом – побег Гора, встреча в Прелестном, и новый позор. Все начало рассыпаться в прах. Что толку, что он снова богат? Сады Мечты, его любимое детище, его эдем, – что с ними стало?! Они превратились в вульгарный бордель. Дошло до того, что девка – ДЕВКА! – хозяйничает там, дерзит, ставит условия, а ты еще и очаровывай ее…

Все еще бесясь, Драйвер, тем не менее, постепенно успокаивался и даже прищурился внутренне. А что? Неужели он не сможет? Какую-то девку? Он – не сможет? Серьезно?!

Гестен со своими людьми и тремя десятками мальчишек, от пяти до пятнадцати лет, забранных с последней фермы, разграбленной и сожженной, возвращался в Милонию уже затемно. Помимо детей, они забрали с фермы всех животных, в том числе и телят, и Гестен уже предвкушал парную, молоденькую телятинку, уже почти чувствовал во рту ее сок, и невольно сглатывал слюну, подгоняя коня и соратников. В таверне решили не останавливаться. Вообще-то, ничего страшного Гестен здесь не ждал, но береженого Бог бережет – кто знает, вдруг Сулстады решат перехватить мясо для себя? С них станется! При мыслях о Кенке у Гестена сами собою сжимались зубы, и во рту появлялся противный привкус дешевого мыла. Ничего. Рано или поздно Кенка появится в Найнпорте, и тогда Гестен ему за все отплатит. Там, на своей территории, он ни на секунду не поколеблется и Кенки не побоится. И пусть потом тот бесится, грозится, обещает кары небесные – пусть достанет, сука, а в Далвеган Гестен и сам не попрется теперь, не дурак ведь.

С этими приятными мыслями Гестен приехал в порт и подъехал к помосту, перекинутому на борт «Наяды». На мачте над помостом горел фонарь, окно светилось только в одной каюте, общей. «Пьют сидят, придурки!» – Подумал Гестен со злостью. Совсем расслабились! Не спешиваясь, сидел и смотрел, как дети выбираются из крытых повозок. Старшие брали на руки младших и послушно шли, построившись попарно, по помосту на корабль. Он придирчиво разглядывал мальчишек, выбирая, с кем развлечется. Драйвер велел всех привезти в целости, но пацаны – не девки, не попортятся. После каждой фермы он выбирал себе жертву и развлекался с нею во время пути. Гестен любил строптивых, гордых – нравилось ломать их сопротивление и унижать. Присмотрев и теперь себе такого мальчишку, полукровку, красивого, стройного, лет четырнадцати на вид, явственно опекавшего младших, он ухмыльнулся предвкушающе, даже облизнул губы. Мысли были такими приятными, и ощущения, появившиеся в теле, такими сладкими, что он не сразу заметил странность: никто не появился из кают на шум, никто не вышел встретить его.

– Джон! – Окликнул он своего оруженосца, который следил за тем, как мальчишки спускаются в трюм, но больше ничего не успел: раздалось хрипловатое эльфийское:

– Ил-лим!!! – И вспыхнули голубые эльфийские огни. Темные фигуры в кожаной эльфийской броне появились, казалось, отовсюду: и на палубе, и на причале, отрезая пути к сопротивлению. Гестен не был трусом, но не был и дураком. Он мгновенно сообразил, что не справится с нападавшими, их слишком много. И, спешившись, выхватив меч, сделал выпад в сторону ближайшей фигуры, но не напал, а бросился вниз, рискуя, прямо в узкую щель меж бортом корабля и причалом.

Его людям не оставалось ничего, кроме как принять неравный и короткий бой. Они даже не поняли, откуда здесь взялись эльфы, да и эльфы ли это были?.. Дрались нападавшие, как дьяволы, и все было кончено буквально за несколько минут.

– Что теперь? – Спросила Манул, пока другие полукровки и контрабандисты, помогавшие им, стаскивали тела в одну кучу, чтобы сбросить потом в море.

– В Таурин. – Ответил Ворон. – Не заходя никуда больше, по морю, к эльфам.

– А эльфы примут столько квэнни? Если что, часть возьмем мы.

– Примут. – Сказал Ворон. – В Таурине у Хлорингов есть усадьба, герцог подарил ее какой-то девчонке-полукровке, пострадавшей от Дикой Охоты. Вот туда и отправимся.

– Ворон, их здесь больше двухсот! – Воскликнула Манул, имея в виду детей. – Какая должна быть усадьба, чтобы их вместить?!

– Эльфы обещали принять к себе малышню до десяти лет, вырастить и воспитать их эльфами. Старших оставим в Таурине, младших отвезем в Лисс.

– А надо ли?.. – Странно блеснув глазами, поинтересовалась Манул. – Заберем к себе, что, у нас им будет хуже, чем у эльфов?..

– Наша жизнь – это не жизнь. – Сказал Ворон. – Изгои, бандиты, постоянно на грани… Зачем? Пусть поживут у эльфов, а потом мы заберем их в Ивеллон.

– Ты веришь в этот Ивеллон? – Приподняла бровь Манул. – Что – реально веришь?..

– Да. – Помедлив, глянул ей прямо в глаза Ворон. – Верю.

Клык, Ветер и Волкодав, одетые в новенькие красивые вамсы с гербами герцога Ивеллонского, впервые отправились в Гранствилл в этом качестве: в качестве герцогских телохранителей. Новое для них ощущение: хорошо одетые, при деньгах, полученных честно и даже, как ни крути, почетно, на хороших конях, а главное, в новом, и тоже почетном, статусе. Гэбриэл недвусмысленно дал им понять: если они только попробуют вести себя так же, как вели себя на службе у Драйвера, он лично их повесит на одном из Гранствиллских дубов. Но парней это даже обидело, особенно Клыка, который и прежде не особенно беспредельничал. За его мягкосердечие его даже Вепрь в свою команду не взял в свое время… Тогда ему было это обидно, но теперь Клык знал, что это избавило его от кола в промежность.

– Вот, как оно в жизни бывает. – Поведав об этом своим приятелям, философски заметил он. – Ты думаешь, что судьба тебе под дых дала, а она твою жопу спасла!

– Это да. – Поддакнул Ветер. Волкодав промолчал – он вообще был неразговорчив. Все трое, придержав коней, пропустили молоденьких девушек с корзинками – те шли в сады Твидлов, подзаработать на сборе яблок. Яблок в эту осень было столько, что ими пропахла вся округа. Яблоки ели, из яблок варили джемы и варенья, яблоки сушили впрок, мочили, яблоками кормили скотину. Твидлы, скупающие обычно фрукты у местных, теперь брали только самые спелые и красивые плоды, а те, что ими отбраковывались, крестьяне, чтобы не тащить обратно, сваливали грудами у перекрестка, и в этих кучах копались счастливые свинки и козы. Даже бродяги и нищие наелись яблок так, что смотрели на груды спелых плодов с пренебрежением. Впрочем, так же много было груш и слив, и других плодов земли. Яблоки грызли трое полукровок, яблоки грызли идущие мимо девушки. Бросая на симпатичных парней быстрые блестящие взгляды, они принялись что-то нашептывать друг другу на ушки и прыскали при этом, сверкая белыми зубами на смуглых лицах. Ветер расцвел, заулыбался, причем всем девушкам сразу – все на его взгляд были симпатичные, и с любой из них он готов был познакомиться.

– А в Найнпорте, – заметил Клык, когда девушки прошли мимо, – нам девки не улыбались, а, парни?

– Они там нас боялись. – Подал голос Волкодав. – Хуже собак бешеных мы там для них были. – Он делал вид, что не замечает девчонок, но исподволь, стесняясь и краснея, рассмотрел все: и лица, и волосы, выгоревшие под летним солнцем почти добела, и привлекательно играющие под простой крестьянской одеждой попки, и по-девичьи небольшие, но налитые груди. На юге Нордланда, благодаря Карлу Основателю, который не уничтожил, подобно другим норвежцам, местное население, а сделал своими подданными, сохранился местный тип внешности: высокие, сухопарые блондины и блондинки с чуть вьющимися волосами пепельных оттенков. Таких блондинок было здесь много; стройные, сероглазые, скуластые, с крупными ртами и роскошными гривами белокурых волос, они притягивали взгляд не только полукровок, но даже и молодых эльфов.

– Да-а… – Вздохнул Клык. Толкнул, нагнувшись в седле, Ветра:

– Эй, очнись! Девки ушли уже!

– А как бы с ними познакомиться, а? – Оживленно поинтересовался Ветер. – Не, ну, парни, как, а?!

– Да ну ты, озабоченный! – засмеялся Клык. Они оставили лошадей на конюшне у ворот, так как в город верховым было нельзя, задержались у лавки Франтика – не то, чтобы что-то срочно нужно было, просто хотелось лишний раз прочувствовать свой новый статус. Посмотрели товар, и, разумеется, потратились на совершенно ненужные им вещицы. Но сам факт того, что они, «как путные», ходят по городу и люди не шарахаются от них и не боятся и не ненавидят их, был им приятен и радостно волновал. Бывали моменты, когда они жалели, что ушли с Красной Скалы и лишились безопасности и сытости тамошней жизни, но не теперь – теперь они, все трое, закономерно гордились этим и очень гордились собой. Гэбриэл Хлоринг теперь был их идол и кумир, они готовы были за него и для него в огонь и воду, на человека и на зверя, а уж посрамить его честь и сделать что-то, опозорившее бы его – такое и вовсе было для них теперь немыслимо. Гордясь своим новым господином, они искренне хотели, чтобы и он гордился ими, и люди вокруг не смели бы ни сказать, ни подумать дурного про них и про него.

Конечно, полукровки, свободно расхаживающие по городу, многим не нравились, и злили многих. Но одних гербов Гэйба Хлоринга было довольно, чтобы недовольство это пряталось и хоть и скрежетало зубами, но очень и очень тихо… Кроме, разве что, Марка и его приятелей, которые не стеснялись высказываться напрямую о том, что «дожил Гранствилл: нарядные животные по его улицам без хозяина разгуливают!». Клык и Ветер, расслышав это, предпочли сделать вид, что не слышат, чтобы не устраивать безобразную драку с горожанами – Гэбриэл ведь недвусмысленно дал им понять, чтобы они не поддавались на провокации и не встревали ни в какие потасовки. Но Волкодав, неожиданно для своих друзей, замер, прислушался, и направился в сторону говоривших: Кота и Тодда. Те приняли наглый и вызывающий вид, ожидая драки и не боясь ее – оружия на городской улице полукровки обнажить не посмеют. А если посмеют – достаточно воззвать к страже и устроить гнусный, прекрасный, громкий скандал, на котором потом можно хорошо поживиться. Потому, что Гэйбу Хлорингу, кто бы он ни был, придется раскошелиться, чтобы замять дело, получившее такую громкую огласку, или его популярность в Пойме значительно угаснет. Люди и так злятся из-за того, сколько полукровок появилось здесь благодаря ему – как будто одного Фанна, доводившего мужчин города до остервенения, мало было!

Но Волкодав оружие вынимать и скандалить не спешил. Он просто спросил, спокойно, но громко, глядя очень тяжелым и холодным взглядом:

– Кого ты назвал животными, дайкин?

– Тебя, кого же. – Нагло ответил Кот, сплюнув.

– Обоснуй. – Кратко потребовал Волкодав. Кот открыл было рот, но Марк толкнул его в бок, мигом учуяв, откуда ветер дует. Если, не дай Бог, тот ляпнет что-то про полукровок, и это дойдет до герцога или его брата… Тут уже эффект получится прямо противоположный. Сказал примиряюще, улыбаясь самой своей дружеской улыбкой, предназначенной для мужчин:

– Пакс, пакс, господа! Зачем нам эти недоразумения? Мы все современные люди, прогрессивных взглядов, верно? Кстати, – с мягкой укоризной взглянул он на Волкодава, – слово «дайкин» столь же оскорбительно, как и другое, которое, как видите, я-то не произношу! – Он снова незаметно, но чувствительно ткнул Кота в бедро. Так, что тот даже покачнулся слегка.

– Мой приятель перебрал и несет пургу, не подумав. – Марк похлопал Кота по плечу. – Может быть, пропустим по стаканчику сидра, или чего покрепче, а? Я угощаю!

– Думаешь, мы выпивку купить себе не сможем? – По-ребячески огрызнулся Ветер. – Какую захотим и сколько захотим!

– Не сомневаюсь! – Вновь поднял руки с обезоруживающей улыбкой Марк. – Но мне кажется почему-то, что от общества симпатичных и доступных девушек вы не откажетесь… Сомневаюсь, чтобы вы уже успели здесь завести нужные знакомства.

– Со шлюхами, что ли? – Нахмурился Клык.

– Я вас умоляю! – Возмутился Марк. – Чистые, приличные девушки, просто раскрепощенные и не ханжи… Белошвейки, служанки в приличных домах… Вдовушки в самом соку… С такими на улице не познакомишься, и в дом кого попало они не пригласят.

Молодые люди колебались. Они отлично понимали, что Марк прав: без местного они с такими девушками вряд ли познакомятся хоть когда-либо. Разве что чудом каким-нибудь. А насчет шлюх их предупредил сам Гэбриэл: только рискните! Марк предусмотрительно избавился от Кота и Тодда, и немного успокоенные этим полукровки отправились с ним в «Пескарики», местечко чистое, уютное, приличное по всем меркам, с неплохими музыкантами и симпатичнейшими подавальщицами. А уж Марк расстарался: пустил в ход все свое немалое остроумие, все свое обаяние, весь свой запас шуток, острот и баек, чтобы парни повеселели и оттаяли, почувствовав к нему доверие и симпатию. По меркам Марка, это было отличное знакомство. Очень, очень, очень выгодное и удачное знакомство. Куда выгоднее и сэра Юджина, и даже неведомо, куда сгинувшей Жанны.

Барр ехала в Гранствилл, получив от Марка известие о том, что некая дама влюблена в герцога Элодисского, как кошка, и нуждается в услугах знахарки и колдуньи, чтобы что-то сделать с этой безнадежной любовью. Это было отличное известие. Просто отличное. Это была возможность раздобыть что-то, принадлежащее щенку: личную вещь, волосы, кровь – в идеале и то, и другое, но даже что-то одно было бы уже хорошо. Плюс ритуал, который совершит эта влюбленная дура, не подозревая, к чему тот приведет… Нетерпение и жгучая радость подгоняли ведьму. Неужели же сбылось?! Она сломает защиту паскудного гаденыша и высосет из него жизнь и силу, превратит в умертвие и заставит его лично уничтожить всю его поганую семейку прямо внутри их хваленого замка. Это стоило всего: всех трудностей, потерь, страхов, обломов и даже унижений! Это был такой грандиозный реванш, что Барр боялась даже до конца поверить в реальность этого. Всякое могло произойти: дура испугается и передумает, не получится раздобыть через нее нужную вещь, вещь не сработает, не хватит силы… И тем не менее, Барр стремилась в Гранствилл так, что даже на улицах Найнпорта погоняла своего любимого Лирра, пустив его ходкой рысью. Местные прятались от нее в подворотни, в проулки, просто закрывали лица руками, или фартуками, у кого он был. Знали, что ведьма может просто походя, ни за что, наложить проклятие или паралич, от которого человек мучительно умирал прямо на улице, на глазах у прохожих, и помочь ему (чаще всего ей) было невозможно вообще никак. Особенно страдали симпатичные девочки и девушки, и в Найнпорте обычным делом были изуродованные родителями девичьи лица, с выбритыми бровями и лбами, рваными ноздрями, деформированными губами. Лучше было сделать так, и обезопасить дочь от ведьмы и приспешников барона, чем постоянно рисковать ее жизнью и честью.

Но в этот раз ведьме было не до них. Она вся устремилась в Пойму и мыслями была уже там, где наконец-то отомстит Хлорингам и проклятой эльфийской ведьме с лихвой! А заодно получит еще одно средство для того, чтобы усмирить одну мертвую, но непокорную тварь.

Она понятия не имела, что проезжая по нижней улице, стала объектом наблюдения для двух одетых в доминиканские рясы мужчин, которые смотрели на нее с верхней улицы, встав у низкого парапета, оставшегося от эльфов. Обычно Барр чувствовала такие вещи, тем более что один из мужчин был ей хорошо знаком, у нее была его кровь. Но сейчас она была так поглощена приятными мечтами, предвкушениями, сомнениями и нетерпением, что просто не заметила тревожного звоночка, а сосущее чувство тревоги приняла за общее беспокойство об успехе своего предприятия.

– Куда это она так торопится? – негромко, хоть ведьма не услышала бы его, даже если бы он спросил это в полный голос, поинтересовался Лодо.

– Не знаю. – Мрачно ответил Шторм, провожая всадницу на вороном коне и ее черного пса тяжелым взглядом. – Но явно не по хорошим делам.

– В доме есть охрана?

– Есть. Четверо. Может, трое. Не больше четырех. – Шторм, как всегда, был немногословен. – И пара каргов. Эти в подвале, где бочки. Охраняют вход.

Лодо с каргами уже сталкивался и знал, что это за твари. Опасно, но не фатально. И охранников-кватронцев он тоже не опасался, настолько, что был уверен: даже без помощи Шторма он с ними справился бы на раз.

– А умертвий там нет?

– Нет. – Ответил Шторм. – Они воняют, и грязи с них полно, она это в доме не держит. А упыри и летучие твари у нее под замком. Их если выпустить, они все на своем пути рвут в клочья, и своих, и чужих, им без разницы, они только ее боятся. Те парни, кто брал их с собой, чтобы кого-то убрать или припугнуть, тоже назад не возвращались. Они в гротах, и только в определенных местах, если не знать безопасных проходов, можно нарваться на них, и тогда кранты.

– Ты знаешь эти проходы?

– Знаю.

– Хорошо. – Лодо отвернулся от улицы, по которой проехала Барр. – В дом пойдем на рассвете. А пока нужно раздобыть большую лодку, в которую поместятся дети. Сколько их там? Хотя бы примерно?

– Не знаю. Теперь мало. Раньше в Конюшне было пацанов пятнадцать, а то и больше, в Девичнике девок семь-восемь, в Приюте шесть парней. И в отдельных конурах штук десять, и пацанов, и девок. Теперь не знаю. В последний раз я был, в Девичнике было четверо, в Конюшне.. не знаю, не больше десяти. В Приюте тоже всего четверо.

– Но даже теперь человек двадцать наберется?

– Думаю, да.

– Значит, нам нужен рыбачий баркас. Он пройдет в ту бухту?

– Во время прилива пройдет. – Подумав, ответил Шторм. – Да, думаю, пройдет.

– А ты сможешь его вести?

– Не знаю… – Протянул Шторм, с подозрением глянув на Лодо.

– Значит, обратимся к знакомым моих знакомых. – Усмехнулся Лодо. – Они дорого берут за помощь, но она, как правило, вообще бесценна.

– Что за знакомые?

Несколько секунд Шторм думал, что Лодо не ответит. Но тот ответил:

– Подданные некоего Серого Дюка… Слышал про такого?

– Нет.

– Я так и думал. Мало, кто про него слышал… а он есть.

Габи ждала тетю-королеву так, как, наверное, не ждала еще никого и никогда. Ей казалось, что тете она сможет пусть частично, но признаться в своем грехе – романе с Иво, – и попросить совета и поддержки. Еще она искренне верила, что тетя в своих письмах говорила ей чистую правду о том, как любит ее, как беспокоится о ней, и как она, Габи, ей дорога. В помощи, совете и поддержке Габи нуждалась отчаянно, но больше всего она нуждалась в элементарной любви. В эти дни, после возвращения кузенов из Междуречья, она чувствовала себя совсем заброшенной, и мать только усугубляла это чувство. Габи любила отца и, пожалуй, верила, что и он ее любит, но признаться ему, рассказать хоть что-то о том, что беспокоило ее сейчас, было невозможно даже более, чем признаться во всем матери. Графиня Алиса Маскарельская была очень простой женщиной. Дочь она любила, разумеется, но считала, и совершенно искренне считала, что строгость – это то, что необходимо Габи теперь. То, за что сама же Габи со временем будет ей благодарна. И всюду заставляла Габи сопровождать себя, участвовать в хозяйственной жизни замка, или хотя бы смотреть, как это делает она сама. Это так утомляло и бесило Габи, что девушка хотела только одного: чтобы тетя спасла ее от этого, приблизив к себе. И несколько дней после этой кошмарной свадьбы Габи терпеливо ждала, когда королева вспомнит о ней. Уехать в Гранствилл, к Беатрис, у нее пока не получалось, и она утешалась тем, что отправляла подруге записочки, подарки и деньги.

А королеве было не до нее. Считая Габи полной дурочкой, Изабелла полагала, что та на данный момент – меньшая из ее проблем, и нарочно дала сестре Алисе время надоесть своей строгостью и требованиями дочери настолько, что та сама бросится к ней с просьбой спасти от матери. А пока у Изабеллы были дела поважнее. Например, помешать любой ценой помолвке Гарета и Софии – формальной помолвке, так как на словах те, оказывается, уже сговорились! И Анвалонец рад этой помолвке, и напрямую теперь запретить ее – это нажить в Бешеном Зубре врага. Безусловный лидер северных норвежцев, такой враг сейчас короне в лице Изабеллы Хлоринг был ну, вообще не нужен. Да и брат, скорее, встанет на сторону старинного друга и сына, чем поддержит ее! В последние дни эта троица – кардинал, принц Элодисский и Бешеный Зубр, с примкнувшим к ним князем Федором Изнорским, вообще сделались неразлучны, распевают песни, хлещут токайское, выезжают на пикники со сворами собак, и даже устраивают шуточные поединки на мечах – принц взял в руки меч едва ли не впервые за десять лет! Он как-то враз помолодел, и казался почти полностью здоровым, на радость сыновьям и младшей сестре. Изабелла же испытывала двойственные чувства. Любя брата – ну, по крайней мере, настолько, насколько она вообще могла кого-то любить, – она радовалась. А с другой стороны, так и до новой женитьбы недалеко! Принц был красив, окружен ореолом власти и богатства, благородства и особого, свойственного только Хлорингам, шарма, и на него поглядывали не только зрелые дамы, но и молоденькие девчонки. А где девчонка, там и новый наследник… Но даже не в этом беда. А в том, что этого поздоровевшего, помолодевшего, эффектного принца могут захотеть – и наверняка захотят, – видеть королем норвежцы, подначиваемые Бешеным Зубром, да и кардиналом – на этот счет Изабелла иллюзий не питала. Насколько было лучше, когда брат был чуть жив! С одной стороны – жив, и слава Богу, с другой – какой из него был соперник?.. Теперь же… И Изабелла, сгорая и от нетерпения, и от тревоги за предприятие Дезире, и от беспокойства по поводу собственного положения на троне, решилась прибегнуть к испытанному, хоть и опасному средству, которое с каждым разом обходилось ей все дороже и дороже.

– Мы сегодня прогулялись до Твидлов. – Нейтральным тоном произнесла Алиса. Нейтральный тон был лучше, чем «бледна, покорна и горда», и Гэбриэл мысленно выдохнул и утер лоб. Слава Богу! А то он намеревался мириться, но в душе уже закипало, и новобрачный сам чувствовал, что без скандала не обойтись. Видимо, почувствовала это и Алиса, и отложила «вынос мозга» до лучших времен.

– Сколько фруктов и овощей лежит у дороги! – Приподняла феечка тонкие брови. – Разве нельзя их отдать разным… людям?

– Да их даже жаки и нищие уже не жрут! – Усмехнулся Гэбриэл. Прежде девушки Алисы, включая Аврору, переглядывались, когда он употреблял такие словечки, но уже привыкли и больше не делали свои гримаски. Вообще не замечали. – Но ты права, не правильно это. – Ему, когда-то познавшему истинные муки голода, в самом деле было невыносимо видеть, как зря пропадает столько отличной еды. – Хоть сам ешь!

– Но ты же сам говорил, что на Севере сейчас много голодных? Разве нельзя отправить эту еду им? Мы с девочками собрали разные теплые вещи, и чиним их, чтобы тем людям было, что надеть! – Алиса гордо указала ему на ворох тряпья, с которым возились ее девушки, включая двух старших девиц Кальтенштайн. Как умеют только очень молодые, они уже преобразились не только внешне, модно и красиво причесанные, красиво одетые, но и внутренне – они меньше походили на провинциалок, нежели сами гранствиллские дамы. При Алисе не приветствовались сплетни, подковерные интриги и мелочные придирки с подставами, и девушки чувствовали себя уверенно и свободно. Они еще немного дичились молодых мужчин, но в целом уже освоились, к радости их родителя, который все еще дико стеснялся себя и боялся, что так себя чувствуют и его дочери. Гэбриэл, который понимал его и сочувствовал, тоже с удовольствием отметил перемену в девицах Кальтенштайн. Но куда сильнее порадовали герцога Ивеллонского слова его феечки.

– Солнышко мое! – Возгордился он, глядя так, что Алиса мгновенно простила ему утреннюю размолвку. – Ты у меня умница! – Он стукнул себя раскрытой ладонью по лбу. – Как я сам-то не подумал?! Собрать, погрузить все на баржу да и отправить в Междуречье… Они там и огрызку яблочному рады будут. И с вещами ты, мое Желтенькое, просто отлично придумала, да!

– Я вообще совершенство. – Алиса поджала губки, от чего возле них обозначились очаровательнейшие ямочки, и затрепетала ресницами – и тут же звонко рассмеялась, заставив засмеяться и Гэбриэла, у которого окончательно полегчало на душе. Он любил свою феечку, и размолвки давались ему тяжело, он и злился, но и расстраивался из-за них страшно. От чего, кстати, злился еще сильнее.

– Я сейчас же брату скажу. И с от… его высочеством посоветуюсь. – Он не сразу, но вспомнил, что по этикету, называть при посторонних отца и брата отцом и братом не принято. – И его светлости скажу, в смысле.

– Да ладно. – Алиса тронула пальчиком кончик его носа. – Мы все всё понимаем, правда, девочки?.. И никому-никому не скажем! – Она тоже развеселилась от того, что удалось избежать размолвки без ущерба для ее самолюбия. – И про вещи… Может, не только мы, но и другие люди могли бы… собрать лишнее?

– А что? – Гэбриэл идеи схватывал на лету. – Может, и прокатит. – Он вспомнил глаза крестьян из Мутного Пруда. – Это хорошая, годная идея, Солнышко, да. – Он серьезно посмотрел на нее. – Видела бы ты это все… И людей этих. А мы тут яблоки свиньям отдаем.

– Это просто гениально. – Согласился его высочество. – Мы закупили для Междуречья зерно, горох и сушеное мясо, но этот груз придет только к холодам; а людям нужна помощь прямо сейчас. В Пойме уже появляются беженцы оттуда, а это чревато недовольством местного населения и возросшей преступностью.

– Согласна. – Королева мгновенно перехватила инициативу. – Я нынче ускорю свой ежегодный визит и сама повезу людям вещи и еду.

Изабелла имела в виду свое ежегодное путешествие по стране, во время которого останавливалась по пути в городах и замках своих подданных, собирала мзду от местных властей, показательно судила, выслушивала жалобы и прошения, раздавала милостыню и «лечила» наложением рук. Этот свой вояж она традиционно начинала в конце октября и заканчивала уже после Нового Года. Идея Алисы мгновенно стала идеей самой Изабеллы, которая воодушевилась, сделала несколько ценных замечаний и уточнений, и уже перед ужином в Хефлинуэлл явились представители францисканцев и урсулинок за инструкциями. Кардинал и принц Элодисский только переглядывались и качали головами, слушая, как ее величество красноречиво и даже пламенно рассуждает о бедах своих подданных и о своем горячем желании им помочь.

Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что Изабелла в этом смысле была действительно неплохой королевой. Она была умна и понимала людей, что позволяло ей манипулировать не только ближайшим окружением, но и большинством своих подданных. Прямых репрессий и жестоких казней она не допускала, расправляясь с врагами элегантно и искусно. Самых опасных и умных она либо соблазняла, либо дискредитировала, либо перекупала. Немало было таких, кто вдруг оказывался в самом грязном притоне с малолетним мальчиком в постели, сам не понимая, как туда попал, либо напивался одной рюмкой слабого вина и оказывался в срамном и постыдном виде в людном месте, или высмеивался менестрелями и бардами зло, смешно и губительно для репутации. Многие в Нордланде еще помнили Черного Соловья – он был молод, красив, талантлив и бешено популярен; он сочинял о королеве и герцогах, а так же о высокопоставленных представителях нордландского клира такие хлесткие, яркие, талантливые и уничижающие баллады, что те просто сходили с ума от бешенства. Многие мечтали уничтожить барда, но сделала это в итоге королева – и не устроив ему кровавую казнь либо исчезновение, а просто его соблазнив. Потерявший от любви голову Соловей начал петь хвалебные оды своей королеве, за что его тут же возненавидели в народе, запил, опустился, и в конце концов умер где-то в канаве, окончательно утратив свою популярность. Тогда как убийство Соловья на пике его популярности превратило бы его в народного героя на века. Так же грамотно вела королева и свою общественную деятельность. Время от времени, путешествуя осенью и зимой по Острову, она приносила в жертву то одного местного бонзу, то другого, не смотря на пользу и щедрую мзду короне – и делала это всегда продуманно: сначала начиналась компания по очернению будущей жертвы, ее преступления преувеличивались, добавлялись ужасающие подробности, народный гнев подогревался проплаченными бардами. Ну, а потом, на волне этого гнева, появлялась Изабелла и расправлялась с негодяем показательно, публично, чтобы в народе потом долго говорили об ее справедливости и неотвратимости королевского наказания. Простые люди верили, что у королевы, сестры принца Элодисского, тоже реально найти справедливость. Вот только бы добраться, докричаться до нее, сообщить ей о своих бедах – а этого как раз и не дают сделать окружающие ее толстосумы, – и тогда уж Изабелла поможет своим подданным! Результатом ее правления был долгий мир, который справедливо ставили в заслугу именно ей, и в целом куда более стабильная и сытая жизнь на Острове в отличие от остальной Европы, которая, не успев оправиться от Черной Смерти сороковых годов, теперь погрязла в пучину Столетней Войны.

Принц Элодисский это прекрасно понимал. Он не стремился к власти – и прежде не хотел этой ноши, и теперь не хотел тем более. Он считал себя человеком, не созданным для политики и короны. Его устраивало свое положение, и теперь, когда он передал все бразды правления сыну, устраивало втройне. Вот только Изабелла этого понять оказалась не в состоянии, не смотря на весь свой ум и опыт. Ибо сама она была просто маниакально жадной до власти. У нее в голове не укладывалось: как это, не хотеть власти, не стремиться к ней?! Мало ли, что брат говорит и даже думает. Он сейчас и сам может верить в это, а завтра послушает уговоров и советов друзей, да и переменит свое решение. Или возомнит, что обязан спасать страну – этого Изабелла боялась больше всего, зная огромное чувство ответственности принца Гарольда.

Гарет к идее собрать для Междуречья еду и теплые вещи отнесся скептически.

– На тряпки пустят, но не отдадут. – Категорично заявил он. – Это ж жмоты такие, что оторопь берет. Но мы сами можем что-то собрать, ты прав. Хотя теперь все присвоит себе тетка. Королева та еще затейница, своей выгоды не упустит…

– А не все равно? – Пожал Гэбриэл плечами. – Главное, что людям хоть как-то поможем. Как вспомню эту жесть всю, так стыдно за себя становится.

– М-да. – Нейтрально пожал плечами Гарет. Его волновало другое.

– Ты заметил, – спросил он, – как королева Софи облизывает?

– Ну. – Коротко согласился Гэбриэл. – Думаешь…

– Думаю. – Кивнул Гарет, причем оба они прекрасно понимали, что имеет в виду второй. – Больше того: уверен. Прямо отказать нам в помолвке она не может, боится Анвалонца, да и отца тоже. Вот и строит козни какие-то. А Софи, вроде, умная девчонка, но тут просто одурела от гордости: королева ей комплименты делает, твердит, что восхищается ее умом, остроумием, непосредственностью, бла-бла-бла… Прямо влюблена в нее.

– Напрямую говорила с тобой?

– Да. – Гарет поморщился, вспомнив этот разговор. – Типа, бастардка, бла-бла-бла. Некрасивая, мол, и не известно, родит ли мальчика здорового. Неизвестно! – Он фыркнул. – Да Стотенберги двужильные, судя по герцогине! И рожают, как раз, мальчишек!

Гэбриэл промолчал. Он смотрел в окно, хмурясь и грея в руке бокал с вином. Ему не хотелось ссориться с королевой – он понимал, что Изабелла и так на грани от злости за то, что ему известно о ней такое, да он еще и не скрывает своего осуждения! Но ее вмешательство в брак Гарета Гэбриэла самого бесило. Гарету и так не судьба была создать обычную семью и насладиться простым домашним счастьем. Ту, которую любил по-настоящему, он даже своей официальной любовницей сделать не мог. Но София была в этой ситуации отличным вариантом: она и Гарету была приятна и мила, и Гэбриэлу нравилась, да и феечка его к Софии относилась прекрасно. Возможно (все-таки подозревал Гэбриэл), что из-за ненависти к Марии, в пику ей, и все же. Придется, – подумал он неохотно, – поговорить с дамой Бель. Ей это не понравится, но плевать. Или с отцом посоветоваться?.. Нет, – все-таки решил он окончательно, созерцая плющ на стене напротив, – лучше напрямую с нею. Так лучше будет – непоняток никаких не останется.

Глава вторая: Глупость.

Анастасия закрылась у себя в покоях, и, не сдерживаясь больше, уронила голову на руки и расплакалась. Вот уже несколько дней она пыталась править герцогством от лица дяди, слишком больного для этого. И впервые в жизни столкнулась с пренебрежением и неприятием со стороны мужчин. Не только рыцари и дворяне на службе у герцога, но даже слуги, простые слуги, относились к ней с пренебрежением и снисходительной насмешкой. Они чуть ли не вслух говорили ей и за ее спиной: куда ты лезешь, баба, это не твое! Ты девка, твое дело – наряжаться и жениха ждать! Ее приказы игнорировали, угрозами пренебрегали. Анастасия просто не знала, как быть. Бегать по каждому поводу и жаловаться дяде? Ему самому это быстро надоест, да и не хотелось Анастасии сдаваться… Но сдаться, видимо, придется. Сегодня сенешаль герцога, пожилой толстый норвежец старого рода, Фергюссон, откровенно облапал ее, а когда Анастасия замахнулась, чтобы дать ему пощечину, перехватил ее руку и сказал холодно, глядя прямо в глаза:

– Ты сильно-то не кобенься, девка. Все знают, что ты байстрюком Анвалонцев брюхатая. И что с отцом у тебя отношения-то не самые хорошие. Ты поласковее, понежнее со мной будь, глядишь, помогу тебе, наведу здесь порядок… Герцогу, поди, недолго осталось. Как только отдаст Богу душу, как шагом марш в монастырь, к прялке! Не хочешь? Будь паинькой! – И потянулся поцеловать в шею. Анастасия вырвалась и бросилась прочь… и теперь сидела и плакала. У нее ничего не получится. Она девушка. А значит – никто…

– Не плачь. – Раздался рядом нежный голосок, и Анастасия, вздрогнув, взглянула и увидела Хлою, маленькую «игрушку» дяди. Этих девочек Анастасия просто игнорировала. Невозможно было признать факт их существования и не осудить при этом дядю, и Анастасия делала вид, что их нет.

– Чего тебе? – Грубо спросила она, резко, с силой, утирая слезы.

– Я могу помочь. – Произнесла безмятежно девочка. – Этот дядька тебя больше не обидит, только прикажи.

– Что ты можешь?! – Фыркнула Анастасия. Хлоя нежно, но с оттенком высокомерия, улыбнулась:

– Я, тетечка, все могу. Ты сделай меня своей служанкой, а я тебе пригожусь так, что и не представляешь!

Анастасия не особенно поверила девчонке, но в ее положении особо привередничать смысла не было. Либо опереться на какого-нибудь мужчину, стать его любовницей – это ей претило ужасно, – либо смириться и самой отправиться в монастырь, пока отец и дядя решают ее судьбу и ищут ей подходящего мужа. Насчет отца у Анастасии никаких иллюзий не было. Он и прежде не пылал к ней родительской любовью, а теперь просто ненавидел. Не будет дяди, и он отыграется на ней за все. Поэтому она ухватилась за предложенную соломинку, не особо веря в ее надежность… Результат ее шокировал. Но и обрадовал. Хлоя настолько уже сломала и запугала Доктора, что тот безропотно дал ей по первому требованию зелье, которое превратило Фергюссона в животное. Весь замок был в шоке, когда он среди бела дня со спущенными штанами погнался за немолодой приличной дамой из свиты Анастасии с диким ревом: «Стой, сука, я тебя щас так вы»»у, что сесть не сможешь!!». Та удирала от него с таким визгом, что переполошила даже больного, которого тщательно оберегали от любого шума. При освидетельствовании сенешаль матерился, грозил всем всяческими карами, заявил, что «жирная скотина скоро сдохнет, и я вас всех буду иметь», – при этом от него не пахло ни вином, ни водкой, да и не похож он был на умалишенного. За «жирную скотину» Фергюссон был казнен в самые короткие сроки. Анастасия торжествовала. На все ее вопросы: «Как ты это сделала?!» – Хлоя отвечала скромно: «Я и не такое, тетечка, могу, ты во мне не сомневайся!». И не обманула. Она шпионила, прокрадываясь в самые неожиданные и укромные уголки, заставляла шпионить Дафну, и вызнавала о придворных герцога такое, что позволило Анастасии шантажировать, угрожать и манипулировать. Те, кто не поверил угрозам молодой герцогини, быстро пожалели об этом: с одним случился удар, прикончивший его, а второго кто-то зарезал в постели, причем, дверь в его спальню была закрыта изнутри на засов, а в окно могла пролезть разве что кошка… Или тоненькая девочка семи-восьми лет. На которую никто и в страшном сне не подумал бы.

Разумеется, все заинтересованные лица сразу же сообразили, что за Анастасией кто-то стоит. Но кто? Кому могло примерещиться, что это всего-навсего хрупкая малолетка? Общий вердикт был: «Это какой-то мужик». Но какой?.. Откуда вообще берутся такие слухи, науке неведомо, но разговорчики осторожные о том, что Анастасия снюхалась с доминиканцами, прошли почти сразу же. А доминиканцы были реальной силой, и реальной же угрозой, к ним относились почти так же, как в более поздние времена будут относиться к спецслужбам. Общий настрой изменился почти мгновенно, и Анастасия его тут же почувствовала. Перед нею начали заискивать, выслуживаться. Ее начали уважать.

Изменилось и ее отношение к Хлое. Девчонка оказалась сокровищем! Ее преступные наклонности и неразборчивость в средствах Анастасию не шокировали – девушка и сама не была особенно щепетильной. Ее все не просто устраивало – ее это восхищало. И больше всего радовало то, что они с Хлоей обошлись без мужчин – даже без дяди! Это надо же: она, девушка, незамужняя и вдобавок «нагулявшая себе», и девочка без роду-без племени, полукровка, вообще никто – и у них все получается!

Хлоя нарядилась во все черное, как и ее госпожа, вдобавок, под мальчика – даже обстригла свои прекрасные белокурые волосы. Анастасия наняла для нее учителя фехтования, молодого мрачного парня, из однощитных рыцарей. Он чем-то напомнил ей доминиканца-секретаря… И очутился в ее постели почти сразу же. Это было совсем другое, нежели Фергюссон и подобные ему. Не только потому, что был молод и симпатичен ей… Но и потому, что здесь главной была ОНА. Она была госпожа, хозяйка, леди. Нет, она только НАЧАЛА ею быть. И процесс этот Анастасии очень, очень, очень понравился. Дядины советы, вездесущая пронырливость Хлои, ее собственные беспринципность, решительность и полное отсутствие брезгливости и морали – все это обещало многое… Очень многое!

Таинственные друзья Лодо оказались ворами, попрошайками и шлюхами – существами, которых до того Шторм считал вообще никем, отребьями, мусором, о который жаль марать дорогую сталь. Взглянув на этот мир изнутри, он был шокирован так сильно, что этот шок что-то разворотил в его сознании и заставил его перетряхнуть и пересмотреть все свои жизненные установки окончательно и бесповоротно. Прежде все в нем было устроено очень просто и прямолинейно. Мир был прост, сам он был тоже прост и прям. Но все оказалось не так, как думалось. И все, кто населял этот мир, тоже оказались совсем не так просты и однозначны, как он прежде считал. Это было тревожно, даже где-то страшновато, вселяло сомнения и сильнейшее нежелание разбираться дальше, но Шторм был честен и отважен, а так же по-эльфийски силен духом. Как и Вепрь, о котором он давно забыл, Шторм вдруг осознал, до чего подло, жестоко и противоестественно было то, что он делал прежде. Но он не мог отнестись к этому так философски, как бывший главарь Дикой Охоты. Шторм чувствовал себя униженным и грязным от того, что преклонялся перед такой дрянью, как Хозяин, служил ему и тем, кто уничтожил его семью и вывалял в грязи его самого и его сестру. И служил честно и усердно. Как, наверное, смеялись над его усердием сам Хэ и Гестен с Доктором! Шторм теперь вспоминал и то, как настойчиво предлагал ему Доктор поиметь родную сестру, и от воспоминания этого стискивались зубы и в напряженной голове появлялась боль. То, что он не сделал тогда этого, особо-то не утешало теперь. Не сделал – но и не мешал другим делать это у него на глазах. Не просто иметь ее, а издеваться, глумиться над ней!

– Злись. – Холодно говорил ему Лодо. – Ненавидь. Но не себя, а их. И помни: просто убить таких мразей – мало. Это не успокоит твою боль, не искупит муки твоей семьи и тебя, ребенка. Их не станет, а ты – останешься, вместе со своей болью и воспоминаниями. То, через что вы все прошли, так и будет происходить в твоей памяти снова и снова. Поверь – я это знаю.

– И что мне делать? – Мрачно глянув на него, спросил Шторм. Они сидели в комнате постоялого двора на окраине Найнпорта, в порту, где жили вот уже третий день, пока их новые друзья собирали для Лодо новости и сведения и готовили рыбацкую шхуну для дерзкого рейда. Новости оказались такими горячими, что на постоялый двор ждали самого Серого Дюка.

– Ты уже делаешь то, что должно. – Кивнул Лодо. – Не просто уничтожить врага, но сделать его жизнь адом, лишить его всего: чести, богатства, здоровья, – всего, что делало его жизнь комфортной. Заставить его каждый день мучиться и бояться – вот, чего мы добиваемся.

– А этих, из Садов, мы зачем хотим спасти? – Поинтересовался Шторм. В его мире пока не было такого понятия, как жалость или милосердие. Эльфам вообще не ведомы понятия «милосердие», «прощение» – не зная настоящей жестокости, они не причиняют зло без необходимости, не убивают ради убийства, а так же не совершают преступлений, за которые можно «простить» или «проявить милосердие». Те, кто совершает подобное, кажутся им просто злом, которое следует уничтожить – как следует уничтожать бешеных животных, которые являются безусловной угрозой. И Шторм в этом смысле был настоящий эльф – что бы он сам про это не думал.

Лодо помолчал. Он уже понял, что его новый друг, и чего там, следует это признать! – ученик, – слеплен из другого теста, нежели люди. Он в самом деле не человек, и многое человеческое ему чуждо. Но не все. И Лодо попытался коснуться той его малой части, что все-таки роднила его с людьми:

– Я не знаю, как это у эльфов…

– Я не эльф! – Предсказуемо огрызнулся Шторм, и Лодо улыбнулся.

– Тогда ты меня поймешь. Мы, люди, отличаемся от эльфов тем, что можем пожалеть того, кто слаб… Протянуть руку тому, кто упал и тонет. Защитить беззащитных, встать на защиту невинных. Кто бы они ни были, люди ли, эльфы или другие существа…

– Да, я видел, как это бывает. – Скептически хмыкнул Шторм.

– Ты видел худшие проявления людской сути. – Возразил Лодо. – Но есть и лучшие. У людей так: они способны на безграничное падение, но и на безграничную же доблесть, на запредельную жестокость, но и на самую возвышенную доброту и милосердие. Иногда, как это ни странно для эльфа, это могут быть одни и те же люди.

– Доктор, например. – Приподнял бровь Шторм. Лодо улыбнулся своей мимолетной улыбкой:

– Согласен, это не тот случай. Но, если верить отцам церкви, даже где-то в глубине его жалкой душонки есть искра света. Пожалеть можно даже такого, как он.

– Согласен: в его случае я эльф. – Хмыкнул Шторм.

– Я не знаю, – подумав, пожал плечами Лодо, – как объяснить тебе мое стремление во что бы то ни стало спасти этих несчастных детей и девушек. Но ты должен мне поверить: если я смогу в конце концов вытащить оттуда хоть одну девушку, и она вернется к жизни на свободе, познает счастье или хотя бы безопасность и добро – я умру спокойно, с чувством выполненного долга.

– Только одну? – Не поверил Шторм.

– Только одну. – Твердо кивнул Лодо. – Хотя бы одну. Это уже будет деяние, которое позволит мне надеяться на милость Бога ко мне.

– Я не понимаю. – Шторм думал долго прежде, чем сказать это. Лодо покачал головой:

– Тогда просто поверь мне. А еще – в то, что мы сейчас делаем все для того, чтобы не просто лишить Сады Мечты их рабов и узников, но и вообще прекратить их существование и положить конец преступлениям выродков, которые создали их и пользуются ими.

Это Шторм понимал и приветствовал, к этому стремился и сам. И пусть ему казались сомнительными средства и орудия, которыми пользовался для этого Лодо – не важно. Сомнительные или нет, – они были действенными. Трех дней еще не прошло, а они уже знали много такого, что пугало и настораживало. Знали, что все дворяне юга платят барону Драйверу непомерную плату непонятно, за что – даже формально стоящие выше него рангом графы из Лосиного Угла, Сандвикена, Кеми и Кирбы. Что граф из Лосиного Угла сначала послал Драйвера к черту, но после трагедии с Майским Деревом согласился и теперь пьет по-черному, не просыхая. Это косвенно подтверждало то, что в чем и Лодо, и Шторм и так были уверены: гибель Майского дерева – дело Барр и ее чудовищ. И этим она не ограничится. Лодо был уверен, и Шторм с ним не спорил, что Барр будет распространять свою власть дальше на Север, а то и на весь остров. И помогут ей в этом не только уже известные чудовища и упыри. Нет, в недрах Красной Скалы есть что-то гораздо более сильное и страшное – и это подтверждали не только слухи, но и дрожь земли и камня в окрестностях Найнпорта, страх самих жителей, и страшный гул, раздающийся порой из недр Красной Скалы под замком. Природу этого гула разгадать было невозможно, но страх он внушал людям абсолютный. От этого гула кровь стыла в жилах самых отважных; дети в городе и окрестностях начинали плакать, собаки – выть, а кошки, и раньше немногочисленные, и вовсе сбежали из Найнпорта и окрестных деревень неведомо, куда уже давно. Зато расплодились крысы – настолько, что по городу, особенно по узким бедным улочкам, стало небезопасно ходить среди бела дня без хорошей палки либо ножа, а так же – оставлять без постоянного присмотра маленьких детей, на которых крысы нападали так же, среди бела дня.

– Людишки говорили, – прихлебывая пиво, рассказывал один из подданных Серого Дюка, Билл Пугач, – что у некоторых крыс глаза горят зеленым огнем. Я не верил, а намедни сам увидел. Говорю с Вонючкой – это побирушка со Старого рынка, – а она сидит поблизости, жирная, здоровая, рыжая. Я на нее замахнулся, она и не шевельнулась, ощерилась, а глаза полыхают ядовитой зеленью, прям, как… как даже не знаю, что. Страшно стало, – он содрогнулся, – жуть. И они, – он пригнулся над столом ближе к Лодо, сидевшему напротив, дохнув вонью сроду не чищенных зубов и пива, – повсюду. Смекаешь? Шпионят они. Зуб даю! Вот сейчас сидят где-то рядом, – он нервно оглянулся, – и слушают. Кто ее, крысу энту, заметит, ежели она схоронилась в щели какой? Так что говорю я вам: осторожнее надо быть. И планы свои обсуждать подале ото всех темных углов.

Лодо тоже слегка поежился. Сама мысль о крысах-шпионах показалась ужасающей. От таких соглядатаев и в самом деле невозможно укрыться и обезопасить себя. Но что прячется в глубинах Красной Скалы? Вот, что его волновало теперь больше всего. Этого пока что не знали даже пронырливые подданные Серого Дюка.

Гэбриэлу очень редко снились сны. И еще реже ему снились хорошие, или нейтральные сны – почти всегда это было что-то тягостное и настораживающее. Он до сих пор помнил сны о Марии, которые и заставили его все бросить и поспешить ей на помощь – как потом оказалось, успел он в последний момент. И когда ему приснилась Алиса – точнее, сон про Алису, – Гэбриэл проснулся среди ночи от того, что сердце сжалось и заколотилось к груди, как ненормальное, так, что даже страшно стало. Ему приснилось, что сад его Солнышка увядает, цветы осыпаются трухой, и он не видит Алису, но слышит, как она рыдает над своими цветами. Гэбриэл поспешил ей на помощь, но сухие кусты и какие-то непонятные колючки мешали ему, и, обходя их, он все дальше и дальше уходил от Алисы. Сон так сильно похож был на те сны, что снились ему в Садах Мечты – не сюжетом, а общим ощущением надвигающейся беды и потери, – что стало жутко. Алиса спала рядом, неслышная, как всегда, и Гэбриэл, приподнявшись на локте, несколько минут просто смотрел на ее прелестное личико, во сне такое спокойное, немного детское, с приоткрытым ртом и тенями от ресниц под закрытыми глазами. Света из окна на их постель падало немного, но для полукровки этого было вполне достаточно. Насмотревшись, Гэбриэл заставил себя успокоиться и лечь обратно. Но волнение не уходило. В голову лезли дурацкие мысли о драконах, почему-то о Ключнике, о Барр, о том, что он так и не рассказал Алисе о том, что узнал о себе в Дунькиной башне, и она понятия не имеет, что внутри ее мужа спит дракон. О том, что ему рассказали про дракона-лича – и о том, что и это он скрыл ото всех, даже от Гарета. Как советовал ему Афанасий Валенский, Гэбриэл честно спросил себя, чего он боится – и честно же ответил: боюсь, что этот замечательный отрезок времени, когда все так здорово, так красиво, так все довольны и спокойны, закончится прямо сейчас. Оно и так закончится – и очень скоро. Так пусть все сполна насладятся последними днями покоя.

Может, он и не прав. Может, они теряют драгоценные минуты, чтобы что-то успеть, как-то что-то предотвратить – но что? Гэбриэл не представлял себе, что можно здесь сделать. Только ждать. Смотреть, как радуются окружающие, как строят планы и рассуждают о возможном будущем… Которого, крайне вероятно, просто нет. Так зачем портить им то, что еще осталось в их настоящем?

У Птиц не было обычая праздновать удачные вылазки и операции, но Кошки привыкли отмечать любой успех пышно и шумно. Вот и теперь закатили прямо на корабле пирушку с песнями, танцами, пьянкой и драками. Причем больше всех отличилась Манул, которая сначала завела своими откровенными танцами контрабандистов, а потом сама же и набила им морды, чтоб «руки не распускали, слабаки!». Сова, восхищенная наглостью атаманши Кошек, углядела наконец-то в ней родственную душу, и две оторвы, обнявшись, сначала пили из одного бокала, потом вдвоем пошли танцевать, куражась так, что даже Конфетка, признанная в этом деле непревзойденной, разозлилась и убежала на палубу. А Сова с Манул, напившись в дрова, обнялись и разрыдались на плечах друг у друга, признавая, что «нету настоящих мужиков, нету-у, слышь, подруга, как жить-то?!». Ворон, слегка обидевшись, все же сгрузил на собственное мужское плечо тушку своей боевой подруги и унес ее в трюм. После чего Манул и вовсе расстроилась: у Совы, может, и «нету-у», а вот у нее вообще нет, и это обидно. Вепрь, которому предназначались все ее выходки, танцы и провокации, пил, не пьянея, смотрел на них своими нагловатыми холодными глазами, и почему-то отнюдь не рвался доказать молодым, интересным из себя дамам, что настоящие мужики очень даже есть. Это показалось основательно нагрузившейся Кошке жесть, как обидно. Она опрокинула в себя очередной бокал можжевеловки, встала, демонстративно поправила бюст, и пошла прямо к нему. Ну, как прямо? В целом придерживаясь курса. Вепрь, встретившись с нею взглядом, чуть поднапрягся. Вообще-то, танцы двух оторв его завели, – и не только его, не отнять. Он прежде и подумать не мог, что две бабы, в танце ласкающие друг друга – это так заводит! Смотрел и смотрел бы… И даже злость Зяблика ничего не меняла. Но в то же самое время Вепрь, как подавляющее большинство мужчин, – даже полуэльфов! – боялся смешных и нелепых ситуаций, особенно тех, где сам становился главным действующим лицом. А выражение лица пьяной в хлам атаманши Кошек обещало именно ее: нелепую, омерзительную, смешную и безвыходную ситуацию, в которой он, Вепрь, станет посмешищем. Причем в любом случае и при любом исходе… И Вепрь позорно бежал с поля боя – впервые в жизни. Не боявшийся ни черта, ни Хозяина, ни Красной Скалы, от пьяной Кошки он дал деру, как распоследний овечий хвост – и ничуть при этом не стыдился своего поступка.

Манул, занятая удержанием равновесия и направления, не сразу заметила, что объект ее хотелок удрал. Зато на его месте обнаружилась Зяблик, как раз отлучавшаяся по своим девичьим делишкам. Разочарованная Кошка, пьяно сощурившись на соперницу, громко – хотя ей самой казалось, что говорит она чуть ли не вполголоса, – заявила:

– Что, курица ощипанная, спрятала своего мужика от меня, и думаешь, тебе это поможет?!

– А твое какое дело, кошка драная? – Не осталась в долгу Зяблик. – Нечего бегать за чужими парнями, проститутка подзаборная, а то как бы тебе кто рожу-то твою не расцарапал!

– Уж не ты ли?! – Фыркнула Манул, покачнулась, но устояла на ногах и, чуть нагнувшись вперед, произнесла раздельно прямо в лицо Зяблику:

– Ха. Ха. Ха. Грозилась одна такая, теперь выходит только ночью, чтобы рожей своей страшной людей не пугать!

– На свою рожу посмотри! – Огрызнулась Зяблик. – Тебе самой при дневном свете перед мужиками лучше не светиться, старушенция рябая!

Манул, у которой и в самом деле лицо было слегка трачено оспой, – совсем немного и почти незаметно, – и которая была старше Зяблика лет на восемь, пришла в ярость. Выхватила кинжал, присланный для нее в Гленнан Гаретом Хлорингом, и о, чудо, – мгновенно перестала пьяно покачиваться. Те из ее банды, кто не мог сражаться даже пьяный, долго не жили. Зяблик в долгу не осталась и под общий возбужденный гул тоже обнажила оружие.

– Дамы, дамы! – Встревожился, вставая между ними, Ворон, который только что отнес в трюм свою боевую подругу и сгрузил ее на их общую койку. – Спокойно, дамы, пакс!

– Уйди, подкаблучник! – Фыркнула Манул. – Своей Сове ступай, пеленки постирай!

Контрабандисты, из тех, кто еще способен был что-то соображать, радостно загоготали. Им все происходящее казалось жутко забавным. Ворон чуть покраснел, но старался сохранять спокойствие, про себя в тысячный раз чертыхаясь и проклиная своё согласие связаться с Кошками, а главное – свой давний с Манул секс. Пьяная Кошка могла и выдать во всеуслышание что-нибудь об этом, и разбирайся потом с Совой… Черт бы побрал этих баб!

А виновник всей этой кутерьмы, заметив на палубе расстроенную Конфетку и рассудив, что довольно с него пьяных девок, потихоньку, пока она его не заметила, спустился на причал.

Светало. У дальнего края деревянного причала, где жались рыбацкие лодки, собирались потихоньку местные рыбаки, переговаривались негромко, зевали. Молчаливые утренние чайки по большей части сидели на всех выступающих предметах в порту и посматривали на происходящее сонными глазами. Вепрь, позевывая, тоже смотрел: на чаек, на рыбаков, на спокойное море и небо карамельных оттенков. Рыбаки оживились: на причал пришла какая-то женщина с тележкой, на которой стояли две большие корзины. На крышке самой большой корзины сидел ребенок, месяцев пяти от роду, в длинной, до середины икр, грязной рубашонке. Остановившись, женщина довольно бесцеремонно сняла его и плюхнула на доски причала рядом с собой, открыла корзину, и до Вепря даже здесь донесся упоительный аромат домашней выпечки. В обмен на свои геллеры, рыбаки получали от торговки свертки, кто побольше, кто поменьше, кое-кто в придачу к свертку получал еще глиняную бутылку. Получив сверток, рыбак отходил к своей лодке и начинал готовиться к отплытию.

Вепрю вдруг так захотелось свежих, с пылу-с жару, пирогов, что аж слюнки потекли. Он нашарил в кармане несколько геллеров, которые утаил от своей боевой подруги, и подошел ближе. Ребенок, чумазый мальчик-кватронец, повернул в его сторону головенку и уставился круглыми серыми глазками. Он молчал и вел себя на диво тихо, не вертелся, не хныкал, не тянулся к женщине, которая, судя по возрасту, могла быть ему только бабушкой или, на худой конец, теткой, не требовал к себе внимания. Вепрь подмигнул ему, и глазки малыша раскрылись шире, но больше никакой реакции не последовало. Торговка отдала последнему рыбаку сверток – запах выпечки стал еще сильнее, так, что у Вепря забурчало в животе. На пирушке в честь великой победы было полно выпивки, а вот с закуской было похуже.

– Слышь, мамаша, – начал Вепрь, – пироги-то оста…– И осекся. Женщина взглянула на него и тоже онемела. Несколько секунд они смотрели друг на друга, отчаянно желая только одного: как бы мгновенно очутиться очень далеко отсюда и быстренько развидеть друг друга. Совсем. А потом Вепрь сглупил. Так фатально он не тупил еще, пожалуй, никогда в жизни, считая себя, и не без оснований, умником. На лице женщины читался такой ужас, что сделай он сейчас детское: «Бу!» – и она ринулась бы прочь, теряя тапки. Но ведь Вепрь на полном серьезе копил деньги для Жанны, дочери вот этой-вот тетки, чувствуя себя виноватым за тот случай на рынке в Найнпорте. Эта девчонка, ее испуганный взгляд и детское: «Мама!», часто, непрошенные, всплывали в памяти даже еще до того, как герцог Элодисский отловил Дикую Охоту, и жизнь Вепря радикально поменялась. Деньги он кое-какие скопил, а вот оказии передать или переслать их Жанне все не подворачивалось. И тут надо же! Такая встреча! Приняв это за улыбку судьбы, Вепрь заискивающе улыбнулся и произнес миролюбиво:

– О, мамаша! А у меня ведь, это… деньги для вашей дочки тут… – Он полез за пазуху. – Некрасиво так получилось тогда, но я…

До женщины не мгновенно, но довольно быстро дошло. Лицо исказилось, губы поджались, глаза сузились.

– Откупиться удумал! – Голосом, дрожащим от ярости и торжества, громко вопросила она, и Вепрь отшатнулся, мгновенно вспомнив про Конфетку, которая, возможно, все слышит. – Опозорил девчонку, загубил, довел до смерти, и деньги мне суешь за нее?! Дочки нет, муж позора не пережил, а ты деньгами решил мне заплатить за это?! Я из родного города бежала, чтобы с позором этим не жить…

– Мне жаль. – Выдавил Вепрь, и женщина всплеснула руками:

– Каяться вздумал?! Да кому оно нужно, покаянство твое?! Дочку мне новую купишь?! Мужа воскресишь?! Не будет тебе прощения, нелюдь окаянная, слышал?! – она потрясла перед ним стиснутым кулаком. – Сдохни непрощенный, сдохни в муках!

– Да иди ты… – Шарахнулся от нее Вепрь. Ну, вылез с деньгами своими, додумался! Не дурак, да?! А женщина подхватила под мышки тихо захныкавшего малыша и довольно грубо шлепнула его на причал перед Вепрем:

– Лучше выблядка своего забери, мочи нет, видеть его, твареныша паскудного! – И, не успел Вепрь сообразить, что к чему, а она уже, прихватив корзинки, бросилась прочь.

– Э-эй, мамаша! – Испугался Вепрь, но та только прибавила ходу. Вепрь осторожно скосил глаза на ребенка. Тот сопел и молчал. Ненужный, нелюбимый, он инстинктивно старался производить как можно меньше шума и, такой маленький, уже понимал страх, одиночество и свою ненужность. Вепрь быстро отвел глаза, повернулся и тоже пошел прочь. Чего это – его выблядок-то? Их тогда десять человек было… Подберет кто-нибудь, поди, порт большой, рыбаков и матросов много… «А если он сейчас ползет к краю и в воду вот-вот свалится?» – Мелькнула непрошенная мысль. И еще одна: «А если мой?». Выругавшись сквозь зубы, Вепрь обернулся. Так и есть: малой молча, неуклюже ползет к самому краю причала!

– Твою ж… – Громко выругался Вепрь, метнулся, перехватил, поднял на вытянутых руках, придирчиво всмотрелся в чумазую мордашку. Кватрончик, да. А вот похож или нет – вообще непонятно. Ребенок оказался плотненьким, горячим и неожиданно тяжелым. Вепрь испытующе смотрел на него, отыскивая хоть тень сходства, а тот смотрел на Вепря круглыми глазенками и молчал, сопел, сучил грязными ножками. Рубашонка задралась в руках Вепря, и оказалось, что больше на нем ничего нет, и что это точно мальчик.

– Как звать-то? – Тоскливо спросил Вепрь в пустоту, но ему неожиданно ответили:

– А Тваренышем, это, кличет-то она его.

Рядом вдруг обнаружился мелкий, грязный, небритый персонаж в неописуемом рванье. Когда Вепрь, обернувшись и скосив глаза вниз, наконец-то его заметил, тот щедро улыбнулся ему во все свои три коричневых зуба и предложил:

– Так это, ежели не нужон-то, так я это, заберу? = И облизнулся. Вепря передернуло.

– Пшел вон! – Процедил Вепрь сквозь зубы и, перехватив ребенка под мышку поперек живота – тот закряхтел, как щенок, – пошел к кораблю. Ничего. Девок много, присмотрят. Оставит с остальной малышней у эльфов, делов-то!

– Не ной! – Велел снова захныкавшему тихонько ребенку. – Хуже, чем было, все равно не будет, это я тебе точно говорю.

– Что ты там носом приклеился? – раздраженно спросил капитан большой грузовой баржи у молодого матроса, который пытался заглянуть в один из больших заколоченных ящиков, стоявших на палубе. Ящиков было восемь, сделаны они были из толстых крепких досок, да еще поверх заколочены крест-накрест.

– Интересно же. – Ответил матрос почему-то шепотом. Капитан сплюнул:

– А мне нет. И тебе совать туда нос не советую.

– Ты знаешь, что там?

– Нет. – Капитан скривился. – И знать не хочу.

Матрос поковырял щель твердым грязным ногтем указательного пальца, и вдруг ему почудились как бы шорох и тихий стрекот внутри. Он отпрянул, перекрестился.

– Пшел отсюда! – Выругался капитан. – Делом займись, салага! – И матрос опрометью бросился прочь.

Зла не хватало на все! Ящики погрузили ему на баржу в Найнпорте, по приказу ведьмы Барр. Попробуй, не возьми, и попробуй, не доставь! Сам быстро в ящик угодишь и застрекочешь. Теперь вот жди ее, чертову ведьму, пока соизволит прибыть. С одной стороны, Грачовник – это еще территория Южных Пустошей, где власть герцога Элодисского пока что является скорее номинальной. С другой – Копьево всего в восемнадцати километрах, а туда с таким грузом в открытую уже лучше не соваться. Да и проклятый Грэй, говорят, не боится даже до Жабьих Болот добираться со своими бойцами, охотится на людей Драйвера. А он, Жан Сорвиголова, между молотом и наковальней… Эх. – Он основательно приложился к пузатенькой фляге. Когда-то он мечтал о собственном корабле, о морских просторах, о дерзких рейдах, о дорогой контрабанде. Приобрел баржу, набрал команду. Казалось: скопит деньжат и купит корабль. Но время шло, а деньги не копились. Нет, деньги водились, как же. Порой весьма и весьма солидный куш удавалось отхватить… Вот только скопить все не получалось. Уходили шальные деньги, как вода сквозь пальцы. Все казалось: ну и ладно, еще добуду! И добывал, и снова терял, а время-то идет, зубы выпадают, волосы редеют и теряют цвет, каштановый, между прочим, когда-то. И все чаще мысли приходят нехорошие: не будет у тебя никогда корабля, и морские просторы приласкают кого-то другого, не тебя.

И особенно тошно вот в такие дни: когда торчишь здесь, на краю дощатого длинного причала, в унылом Грачовнике, где даже шлюх всего две, которые, пока ты их имеешь, в носу ковыряются и в потолок скучно смотрят, словно надоело им все это до чертиков… Хотя, почему словно? Но хуже всего ночью. Днем он старался как-то не думать об этих ящиках и их содержимом, но с наступлением темноты становилось жутко. От ящиков явственно дышало холодным, черным ужасом, не смотря на тишину в них. Впечатлительные из матросов – и капитан в том числе, – прям таки чувствовали, прям таки всей кожей ощущали ползучий страх, липкий, вездесущий, бессмысленный. Да и запахом порой ощутимо тянуло от ящиков страшным – тлена, могилы, разложения. Нет, не хотел Жан Сорвиголова не то, что знать, но даже догадываться о содержимом этих деревянных коробок! На ночь матросы собирались в местный кабак, но на вахте оставляли пару несчастливцев – и те всю ночь сидели подальше от ящиков, со светом, с крепкой выпивкой, которая приглушала страх – но не шибко.

Да и поселок был – так себе. Жители в Грачовнике – скрытные, лихие. Многие уходят на промысел в протоки и топи Далвегана, простирающиеся напротив, сколько хватает глаз. Здесь еще берег Фьяллара крепкий, обрывистый, сложенный из желтовато-белого известняка, чистый, а напротив – сплошные топи, заросли камышей и осоки. И протоки среди этих камышей в полтора человеческих роста, где, говорят, нечисти, оставленной феями – до жути. Но народ отправляется в эти самые протоки, чтобы ловить речного зверя – бобров, норку, ондатру, – птицу и рыбу. Которые и не возвращаются… Бабы под стать мужикам – крепкие, мрачные, неприветливые. На доброе слово в лучшем случае рожу кривят и отворачивают… Нет, не любил Сорвиголова этот порт. Даже кабак ему не нравился, хотя кабатчик радовался долгой стоянке баржи, и изо всех сил привечал ее капитана и матросов. Единственное, чего ему хотелось – это скорее отделаться от ведьмы и ее груза. И желательно навсегда.

Собираясь очаровывать Киру, Драйвер решил особо не заморачиваться. Что она видела, эта тварь, что знает? Ферму, Сады Мечты и жалкие объедки? Пустить ее в свои покои, дать попробовать нормальной еды, поговорить ласково – и потечет, никуда не денется. Кто-то посмел усомниться, что он, Теодор Драйвер, не сможет приручить какую-то там помойную тряпку? Серьезно?!

Осторожно ступая босыми ногами по блестящему красивому полу, Кира подошла к его столу, покрытому дорогой парчой и уставленному роскошными блюдами, и замерла, чуть сжавшись. Она была в бесформенной серой рубахе, с простой косой – и все равно, красивая. Изящное эльфийское сложение побеждало даже уродливые тряпки. Но Драйвер ее красоту игнорировал совершенно искренне. Он с удовлетворением и веселым презрением окинул взглядом ее убогую рубашку и чуть усмехнулся. Вот это хорошо, это правильно! Такими они и должны быть: босыми, битыми и немыми. И никак иначе! Им только дай лазейку, позволь почувствовать свою волю, и они начнут борзеть, завоевывать пространство, обустраиваться – тут он на миг стиснул зубы, подумав о Барр. Любая! Любая, каждая – тварь, предательница и враг! Интересно, понял ли, наконец, Гарольд, какую он, Драйвер, ему услугу оказал, избавив от спесивой эльфийки?

– Садись. – Сказал почти ласково. Тяжелый стул он намеренно поставил так, чтобы садиться ей было неудобно, и так же намеренно не стал скрывать презрение и насмешку, глядя, как она пытается подвинуть стул своими бледными, тонкими от постоянного недоедания, руками, теряясь – как ему казалось, – под его взглядом. Не сумела, села неудобно, боком. И Драйверу приятно было знать, что ей неудобно и некомфортно. А зря он, однако, не делал этого раньше! Неплохое развлечение. Жаль, недомогание, которое трепало его последнее время, не дает по-настоящему насладиться даже этими маленькими радостями. Он мельком подумал, не отдать ли девку своим телохранителям, которые, как всегда, находились здесь же? Но, пожалуй… нет. Не сейчас. Пусть расслабится, «потечет», решит, что здесь она в безопасности… Или нет? Барр будет недовольна… но и к черту Барр!

– Угощайся. – Сделал он широкий жест. – Сегодня тебе можно.

– Серьёзно? – Она подняла на него глаза. Ни капли не смущенные, не запуганные и не робкие, темные, почти черные, один из которых чуть косил, придавая ее взгляду какую-то особую выразительность. – Ты и не представляешь еще, что мне теперь можно.

– Ты… – Драйвер задохнулся, вне себя от неожиданности. Что?! Он не ослышался – это происходит на самом деле?! Девка, ДЕВКА, в его собственных покоях, мало того, что рот раскрыла, так еще и нагло так?! Не давая ему опомниться, Кира спросила:

– Ручки-то сильно дрожат? Из носа течет, потеешь сильно? Животик крутит, боли мучают, в груди хрипит? Не задумывался, от чего это у тебя?

Драйвер похолодел. Все точно!

– Сердечко колотится порой так, что в ушах шумит? – Продолжала Кира злорадно. – В зеркало не смотрел, десны потемневшие не видел? Это только начало.

– Что… что это значит? – Прохрипел Драйвер. Его телохранители в нише напряглись и даже дышать перестали, ожидая, что будет дальше.

– Это значит, что я тебя отравила. – Ответила Кира спокойно. – Точнее, я тебя давно травлю. И если я тебе противоядие не дам, ты скоро сдохнешь.

– Ты сдурела. – Хрипло сказал Драйвер, отчаянно не желая верить, и в то же время уже поверив, уже скатываясь в пучины паники. – Ты знаешь, что я с тобой сделаю сейчас?!

– Знаю. – Ответила Кира, не дрогнув. – Вы три года со мной и другими это делаете. Я давно уже не боюсь ничего. Надо же, умру! Я давно уже умерла. Вы у меня имя отняли, надежду, свободу, жизнь отняли. Чего мне бояться? Мертвые не боятся. Я сама яд приняла, когда сюда шла. Вы меня даже помучить не успеете, я умру. Но и ты сдохнешь – но, в отличие от меня, долго будешь мучиться. Волосы выпадут, кожа станет дряблой и серой, зубы вывалятся. И будешь ты, – голос ее зазвенел от злого торжества, – лысый, потный, вонючий, беззубый, искать врача, который тебя бы вылечил, но не найдешь! Я этот яд сама придумала. Его даже Вонючка не смог бы опознать и побороть. Давай, убивай меня! – Она повысила голос, глаза горели так, что смотреть в них было страшно. – Рискни!!!

– Ничего. – Драйвер чувствовал, как руки затряслись сильнее, и ненавидя и себя, и ее за это. – Вернется Алекс…

– И что? – Сощурила свои страшные глаза Кира. – Что она сделает? Оживит твой вонючий лысый трупик? Лечить она не умеет. Умела бы – я бы здесь сейчас не сидела. Вы давно бы меня уже убили. Не-ет, я вам нужна. Спасибо Вонючке, вот не думала, что это скажу! – Кира взяла бокал с вином. С тех самых пор, как Гор однажды дал ей вина, она помнила его вкус и мечтала о нем. – А теперь молчи и слушай. – Пригубила вино, густое, терпкое, безумно вкусное. – Ты отдашь мне моего Ларса, и мы с ним будем жить в комнате для твоих гостей. Он будет хорошо есть, его никто не тронет больше. А я буду давать тебе противоядие. Немного, только, чтобы не сдох и не болело ничего.

– А что ты еще хочешь?! – Прошипел Драйвер. Он был бледен, его прошиб пот, руки тряслись, внутри все клокотало от бешенства. Но Кира была права – он был труслив и слаб, в нем не было ни сил, ни мужества настоять на своем, рискнуть и надавить на нее. Жестокий и безжалостный с беззащитными, с сильными он никогда не мог тягаться – даже пытаться не пробовал.

О, как он хотел раздавить эту девку! Она не просто осмелилась нагло говорить с ним, не только посмела причинить ему вред, – она сделала это здесь, в его святая святых, там, где Теодор Драйвер полагал себя полностью защищенным от любого вреда, от любого страха! Сначала Барр, теперь она – но как, как такое могло произойти, немыслимо, невозможно! Это был его рай, его идиллия, его личный мир, где все должно было быть только так, как нужно было ему – он был бог этого мира!

– Я много, чего хочу. – Сказала Кира. Ей тоже было страшно. До этой минуты. Она блефовала – Драйвер мог и не испугаться, решить, что может найти другого врача, вернуть Вонючку… Но он сдался – она видела. От победы и вина слегка закружилась голова. – И все это я теперь получу.

Если бы Драйвер мог видеть, каким затаенным злорадством горят при этом глаза его телохранителей, ему стало бы совсем плохо. Хорошо, что он этого не видел.

Помня о просьбе Маргариты Бергстрем, Алиса все-таки нашла момент, и обратилась к Гарету. Женщины еще не отбыли в монастырь, находились под домашним арестом в ожидании того, как герцог решит их судьбу. Момент она выбрала очень искусно, Гарет был доволен, даже весел, и рядом были только самые близкие друзья и брат. И все равно, упоминание неприятных для него имен вызвало в Гарете легкое раздражение.

– Вы знаете, дорогая герцогиня, – сказал он, тем не менее, вполне ласково, – как неприятно мне само звучание имени: «Бергстрем». Но как я могу отказать вам в вашем ходатайстве? – Он взглянул на брата. – Позовите этих женщин сюда. – Взгляд его упал на Кальтенштайна, и лицо приняло озорное и слегка ехидное выражение – всего на миг, но Гэбриэл и заметил, и понял. – Сколько их – четверо? Всех зовите.

Дамы, трепеща, предстали перед герцогом в саду Алисы через несколько минут. Самая красивая из них была Анна Сэведж, самая молодая – Патриция О’Келли. Маргарита Бергстрем смотрелась на их фоне особенно блекло. Мужчины в роду Бергстремов всегда были видные, крупные, плечистые, носатые, с длинными породистыми лицами. Женщины обладали примерно теми же чертами, что их отнюдь не красило. По мнению Гарета, дама Бергстрем походила на лошадь. Гэбриэл, не так сильно настроенный против нее лично, в целом был согласен: не красивая дама, да.

– Вовсе отменить свой приговор я не могу, дамы отправятся в монастырь, но и пренебречь вашей просьбой, дорогая герцогиня, я не могу тоже, потому монастырь они выберут себе сами. – Гарет выдержал небольшую паузу. – Но так как я сегодня особенно милостив, – он усмехнулся, – я дарую одной из дам шанс. Я обещал вам, граф, – Гарет взглянул на Кальтенштайна, – устроить ваш брак с дамой из древнего и знатного рода. Вот перед вами четыре дамы из самых знатных и древних семей Междуречья. Вашей избраннице я верну титул, свободу и часть имущества, которое она принесет вам в приданое.

Дамы покраснели и растерялись. Анна Сэведж, вполне осознавая свое превосходство над товарками, слегка оживилась и кокетливо потупилась.

Но Гарет недооценил щепетильность рыцаря Кальтенштайна. Тот поклонился всем дамам разом и произнес своим глуховатым низким голосом, как всегда, медленно и слегка уныло:

– Все четыре дамы кажутся мне безупречными и прекрасными, ваша светлость. Я не могу оскорбить трех из них, отдав предпочтение четвертой. Но если одна из них сама захочет взять в мужья вдовца с четырьмя дочерьми, я буду горд…

– Я согласна!!! – Рванулась вперед Маргарита Бергстрем. На несколько секунд все замерли, потрясенные, даже сама Маргарита, которой вдруг стало так страшно! Но сильнее всех были потрясены Гарет Хлоринг и Анна Сэведж. У Гарета окаменело лицо и глаза превратились в синий лед, а Анна самым натуральным образом открыла рот и вытаращила глаза. Первым опомнился Кальтенштайн. Если он и имел в виду красавицу Анну, то ничем своего разочарования не выдал. Учтиво поклонившись на этот раз только Маргарите, он произнес:

– Вы оказали мне неслыханную честь, сударыня. Примите мои руку и сердце, и я не дам вам малейшего повода пожалеть об этом.

Гэбриэл первым понял, что отныне Кальтенштайн перестал быть фаворитом герцога Элодисского. Раз и навсегда. Но сам проникся еще большим уважением и некоторым восхищением в адрес этого человека. Отец прав: рыцари существуют. Говорить о том, что никаких рыцарей нет и не было никогда, любят те, кто сами давным-давно предали все идеалы рыцарства и страстно не желают признать свою низость, пытаются внушить всем и себе в том числе, что благородство, честь, чистота – ложь, притворство, иллюзия.

– Браво, граф. – Сказал Гэбриэл. – Благодаря вам, еще одним Бергстремом на Острове станет меньше.

– Вновь вы оказали нам огромную услугу, рыцарь Кальтенштайн. – Гарет поймал подачу брата, глаза снова потеплели – но не до конца. – В бездну Бергстремов – да здравствует Маргарита Кальтенштайн! Мое слово твердое. Я возвращаю вам, дама Кальтенштайн, замок Шайлар со всеми угодьями.

– А с меня, – сказал Гэбриэл, – пятьсот дукатов приданого. Совет да любовь!

Остальные дамы с трудом приходили в себя. Возможность устроить свою судьбу мелькнула молнией – и исчезла навеки. Особенно потрясена была Анна, которая несколько секунд была абсолютно уверена, что станет графиней Анвилской. Граф, конечно, так себе жених, старый, некрасивый, и не смотря на богатую одежду, все равно какой-то… словно молью траченный. Но в ее-то положении, и привередничать?.. И тут, благодаря этой бледной лошади, Бергстремше, все рухнуло! Машинально подтвердив, что, как и ее подруги по несчастью, она выбирает монастырь святой Бригитты в Разъезжем, Анна подарила напоследок Маргарите такой взгляд, что если бы взглядом можно было убить, Маргарита не только умерла бы на месте, но и была бы самым жестоким образом расчленена на мелкие куски, которые были бы втоптаны в грязь табуном бешеных лошадей!

Счастливице же было не до нее. Вообще ни до кого. Она сама себе не верила, сердце выпрыгивало из груди. Стало вдруг понятным выражение: «Не чуя под собой ног». Именно так она и ощущала себя: словно не стоит на земле, а парит в воздухе, легкая, взволнованная, испуганная, счастливая. В отличие от Анны, Унылый Ганс Маргарите нравился. Длинное его лицо ей казалось благородным и очень привлекательным, низкий глухой голос – волнующим.

Сам счастливый жених, если и ощутил разочарование, если и отдавал в душе предпочтение красавице Анне или юной Патриции, не позволил себе ни единым жестом или взглядом выразить это. Со своей благоверной Унылый Ганс всегда впоследствии был учтив и ласков, неизменно обращаясь к ней не только при слугах и гостях, но и наедине, на «вы», и только «любовь моя». Так же обращалась к нему и жена. Так не бывает, но так они и жили потом: не сказав друг другу ни одного грубого слова, всегда внимательные, заботливые и любящие. Более того! Через год супружества Маргарита подарила своему супругу мальчика – не смотря на свой возраст, двадцать восемь лет, по меркам Нордланда, старуха. Некоторые утверждали даже, будто во время крестин своего позднего сына и наследника Унылый Ганс улыбался, но мало кто этому верил. С падчерицами Маргарита даже после рождения сына была неизменно ласкова и внимательна, а мужа просто боготворила. Гарет, как и думал Гэбриэл, Гансу этой выходки так и не простил по-настоящему, и слегка к рыцарю Кальтенштайну охладел, но Гэбриэл напротив, проникся безграничным уважением, так что в смысле покровительства сильных мира сего Ганс Кальтенштайн почти ничего не потерял.

Узнать, что сэр Гохэн обретается в трактире «У Красной королевы» Дрэду было нелегко, но он узнал. К этому моменту мух стало неисчислимое множество, так как множились они в геометрической прогрессии, и достали они посла-инквизитора так, что он превратился в дерганого невротика, пугая постоянными вспышками неконтролируемой ярости слуг и даже секретаря. Настроение его менялось по нескольку раз за час, он то истерически язвил и смеялся, то приходил в бешенство, то погружался в пучины меланхолии – со стороны казалось, что инквизитор повредился в уме. Понимая, что рассказывать про осаждающих его мух – значит, только подтвердить подозрения, которые он с легкостью читал во взглядах и опасливом поведении окружающих, Дрэд молчал, но ночи ждал с ужасом. Привыкнуть к невидимым мухам оказалось невозможно, они раздражали, бесили, изводили. От них невозможно было ни закутаться в какое-нибудь покрывало, ни отбиться, ни притерпеться. Спал он урывками днем, а ночью начинался кошмар – а ночи удлинялись с каждым днем, наступала осень, самое красивое и приятное время в Нордланде, хоть и самое короткое. Отступила изнуряющая летняя жара, исчезали постепенно надоедливые летние насекомые, частые небольшие дожди сделали воздух влажным и пахнущим мокрой землей и грибами. Особенно красиво было осенью в Элиоте. Сама эстетика этого слегка пафосного, чопорного города была какая-то осенняя, пасмурная, дождливая. И уютнее всего в этом неуютном городе было именно в дождливый осенний день, когда улицы его раскрашивались разноцветными кленовыми листьями, пахли влажными мостовыми, поблескивали мокрым умытым камнем. В такие дни в чистых его кварталах было много прогуливающихся горожан, любующихся осенними улицами, красотой осенних кленов. На мостиках через каналы встречались друзья и влюбленные; под ними неспешно скользили лодки торговцев по темной, украшенной яркими листьями, воде, как дорогое зеркало, отражающей город, мосты, горожан, клены, буки и тисы.

И мастера Дрэда, который целенаправленно двигался в сторону Фонарной улицы, находившейся в одном из самых богатых районов Города Мертвой Королевы. Замученный, подгоняемый надеждой и сомнениями, Дрэд шел по улице, не замечая ничего и никого, как никогда прежде, похожий на чудака не от мира сего, настолько, что прохожие, праздно прогуливающиеся по мостовым, переходили на другую сторону улицы при виде этого странного чудика, который шел какой-то дерганой, неровной походкой и постоянно гримасничал, обсуждая сам с собой что-то непонятное: какие-то мухи, какие-то чары, какого-то демона…

– Убить его оказалось нелегко, – бормотал Дрэд, жестикулируя при этом, – но это обязательно будет сделано, даже не сомневайтесь, сударь… не знаю, как обращаться к вам…

– Мессир будет наиболее уместно. – Холодно ответил ему сэр Гохэн, когда Дрэд наконец-то добрался до «Красной королевы», и был допущен внутрь. – Что касается моего заказа, он аннулирован. Ни один волос не должен упасть с головы Гэбриэла Хлоринга.

– Но… – Изумился Дрэд. – Но как же… но почему?!

– Я не собираюсь объяснять тебе свои действия и намерения, человек. – Все так же холодно возразил Гохэн. – Теперь вместо награды за вред, причиненный Хлорингу, тебя будет ждать смерть.

Они сидели в углу, подальше от остальных постояльцев, в которых Дрэд угадывал соплеменников загадочного сэра Гохэна, демона, дьявола, кто бы он ни был. И черт с ним, с Хлорингом, Дрэду плевать сейчас было на него, на Остров, на золото, драконов, на самого Папу – он хотел избавления от своих мук, которые считал слишком жестокими и совершенно им не заслуженными.

– Как прикажешь, мессир. – Дрэд отбросил всякую гордость и все попытки сохранить лицо. – Если надо, я сам готов его охранять. Только прошу, умоляю: помоги…

– Я не стану тебе помогать. – Возразил тот. И добавил:

– Да и если хотел бы – не смог. На тебе эльфийское проклятие, его не снять. Судя по силе – это какой-то эльф Старшей Крови, – глаза сэра Гохэна сверкнули. – Такое проклятие может снять либо тот, кто наложил, либо сильный маг с помощью крови того, кто наложил. Мертвой крови. Наложивший должен быть мертв. – Он встал. – Тебе больше нечего здесь делать. Ступай. И больше не приходи – тебя сюда больше не пустят.

Дрэд вышел, почти не ощущая, что идет и где, и куда. Но первые мгновения самого сильного разочарования и унижения прошли, и вдруг надежда просияла в сердце: ну, конечно же! Сильный маг! А точнее – очень сильная ведьма… Эльфа, который, предположительно, проклял его, он, Дрэд, знает: это тот, который явился в Гонор за Хлорингом, как его – Тис? А еще у него есть знакомая очень сильная ведьма, которая, как говорят его информаторы, уже уничтожила одну эльфийку Старой Крови… Вместе с надеждой вернулись и уверенность в себе, и внутренняя сила. Знать решение проблемы – это, считай, она уже решена!

Выяснив, что София Эльдебринк искренне влюблена в Гарета, что сам Гарет твердо намерен жениться на ней, принц Элодисский не против этой женитьбы, а Бешеный Зубр тем более, королева решила действовать иначе, чем прежде. Этому браку, – решила Изабелла, – не быть, но воспротивиться ему открыто – значит, настроить против себя всех: брата, племянника – даже обоих племянников! – и герцога Анвалонского, а это было вообще фатально. Будучи просто дьявольски изощренной интриганкой, Изабелла не долго мучилась с решением проблемы, и, легко разгадав характер Софии, взялась за дело именно с этого конца.

Как и все самые опытные сердцееды и сердцеедки, Изабелла виртуозно владела секретом покорения самых защищенных сердец. Очень многие, пытаясь завоевать предмет своих желаний, начинают дарить ему (ей) подарки, окружать заботой и вниманием, отдавать предмету всего себя, все свое время, все свои сокровища и ресурсы, все свои душевные силы… А в ответ чаще всего получают пренебрежение и неблагодарность, разочаровываются и утверждают, что ни любви, ни благодарности нет в мире. Опытный манипулятор никогда не станет дарить жертве себя, никогда не станет окружать ее заботой, вниманием, предвосхищать ее желания, навязывать ей свою заботу. Нет, он просто узнает, какой себя хочет видеть жертва, что любит в себе больше всего, какой ей хочется выглядеть в глазах окружающих. А потом просто возьмет, и подарит жертве ее саму – такую, какой та и мечтала себя увидеть, и увидела наконец-то в глазах вот этого замечательного человека, настоящего, лучшего на свете друга, который (которая) сразу понял (ла) ее. И вот с этого крючка человек соскочить уже не в силах. Изабелла приручила Софию практически походя, фигурально позевывая и скучая. Это было так легко! Умненькая, но честная и наивная девушка была в восторге от того, что такая блестящая, умная, интересная и опытная женщина, как королева, находит ее, Софию, интересной и достойной внимания и своей дружбы.

– Ты не понимаешь! – Воскликнул Гарет, когда София излила на него свои первые восторги в адрес Изабеллы, ее красоты, ее ума, обаяния, короче, абсолютного совершенства. – Она же против нашего брака, и хочет ему помешать!

– Как ты можешь?! – Ахнула София. – Да она в восторге от него! Она так за нас рада!

– Ты же умная девушка. – Сделал попытку повлиять на нее логикой Гарет. – Сама подумай, станет она открыто противиться нашему браку, если мы оба, а главное, твой отец, – если мы все этого хотим? Она никогда не рискнет отношениями с Анвалонцами! Да и мой отец рад нашему браку, и крепко дружит с твоим отцом, с ним тетка тоже ссориться никогда не станет… Вот и начала облизывать тебя, чтобы с этой стороны клин вбить…

– Ты даже мысли не допускаешь, что я ей понравилась, да? – Обиделась София. – И никакой дружбы я не достойна, только притворства?

Гарет оказался и умнее, и сдержаннее Гэбриэла, который в таких случаях начинал злиться и заводиться сам.

– Ты – достойна. – Терпеливо сказал он. – Тетка – не способна ни на какую дружбу вообще. Дело не в тебе, в ней, пойми!

– Я не верю! – Софии была невыносима даже не мысль о притворстве Изабеллы, а то, что все комплименты и тонкие похвалы Изабеллы в ее, Софии, адрес, были ложью. Девушка сама считала себя довольно умной, чувствовала себя выше обычных людей, и то, что королева это заметила и оценила, казалось ей и правдоподобным, и лестным, и правильным. Рядом с Изабеллой она расцветала, начинала гордиться собой больше обычного. И не желала даже слышать ничего, что обесценивало бы эту дружбу.

Гарет намерения тетки понимал, но чем она так зацепила Софию – понять не мог, а потому противопоставить королеве ему было нечего. Зато та прекрасно просчитала все его возможные шаги, и сама вечером того же дня завела речь о нем и его отношении к их с Софией дружбе.

– Вот так я и живу, Софи. – Улыбнулась она горькой улыбкой в ответ на перемежающиеся извинениями и оправданиями в адрес Гарета признания Софии. – Для них я беспринципная интриганка. Где-то так оно и есть, конечно. – Она вздохнула. – Невозможно в политике выжить и победить, не будучи мастером интриг, особенно это верно для женщины. Женщина должна быть выше мужчины на две головы, чтобы он нехотя признал в ней хоть какие-то достоинства. Нельзя показывать свои истинные чувства – это все равно, что открыть мягкое брюшко, в которое тут же вопьются рогатины заклятых друзей! Но дома, среди своих, мне хотелось бы… – она вздохнула, краем глаза отметив, как искренне и пылко сочувствует ей София. – Не суди Гарета, Софи. За то время, что не было с ним брата, он столько пережил! Такой юный, такой уязвимый! Такой открытый. Он просто потерялся среди врагов, друзей, которые оборачиваются врагами, да и брат его… Что мы знаем о нем? Что сам Гарет о нем знает? Они двадцать лет были разлучены! А теперь – ты не замечаешь это, Софи? – Гарет кажется лидером, считается старшим, но на самом деле…

– О, да! – Воскликнула София, которая тоже это замечала. И добавила неуверенно:

– Но мне очень нравится Гэйб.

Изабелла легко рассмеялась и поцеловала Софию в лоб:

– Милая моя! Я тебе сейчас кое-что скажу, а ты хорошо подумай над этим. Ты же не нуждаешься в долгих разжевываниях и объяснениях, верно? Это меня в тебе и восхищает. Если бы врагами были только те, кто не нравится, жить было бы очень легко. А если бы преступники походили на преступников, на свете не случалось бы нераскрытых преступлений.

– Я понимаю! – Воскликнула София, и приятный восторг от того, что она не глупее такой мудрой и опытной женщины, целой королевы, охватил ее. – Думать, что все хорошие и умные люди априори твои единомышленники – наивно! Человек может быть умным, благородным, честным, и в то же время – твоим врагом! Например, вы можете служить разным герцогам, верить в разные вещи…

– Гэйб, в отличие от брата, окружает себя эльфами и полукровками. – Одобрительно кивнув ей, заметила Изабелла. – Он Ол Таэр, наследник Белой Волчицы, Белого Орла и Лары. Гарет посвятил себя людям, но что, если его брат видит Остров, и себя на этом острове, иначе? Что, если он с эльфами? Он объявил свою дочь принцессой эльфов – почему? Я не утверждаю, я лишь предполагаю. Позволит ли ему Гарет пойти против людей? И что сделает Гэйб, если Гарет встанет у него на пути?

– А что, если… – У Софии аж мурашки брызнули по коже. – Что, если он все это время был не в северной банде, а… у эльфов? И они просто прислали его… прислали обратно, воспитав так, как им надо было?! Чтобы он здесь приготовил почву для их…

– Тс-с! – Королева приложила палец к губам. – Мы не знаем этого точно. Мы только подозреваем. Понимаешь?

– Но если и вы это подозреваете… – Дернулась София, но королева приложила палец на этот раз к ее губам:

– Ни звука! Без доказательств, без железных аргументов, ни Гарет, ни его высочество нам не поверят, они обожают Гэйба. И он достоин восхищения – во всем, кроме одного…

Теперь королева была почти спокойна: София будет искать подтверждение своей теории, обязательно вообразит, что нашла, не сдержится, бросится «спасать» Гарета, и тот не простит ей наезда на брата. Но процесс следовало контролировать. Жизненный опыт подсказывал Изабелле: там, где имеет место пресловутый человеческий фактор, все может пойти в ненужную сторону в любой момент, и руку на пульсе нужно держать постоянно.

В первые же минуты своего появления на борту «Наяды» с ребенком на руках, Вепрь столкнулся с тем, чего совершенно не ожидал: разбойницы наотрез отказались нянчиться с малышом. Даже Зяблик! Которая после стычки с Манул и так была зла страшно. Ни угрозы, ни вопли Вепря насчет того, что «Ты же баба, черт возьми, слышь!!!», – не действовали от слова совсем. И Вепрь оказался со своим новым приобретением один на один в панике и раздражении. Манул тоже лишь посмеялась. Конфетка сделала мальчонке «козу», прыснула и убежала. Ворон, как самый опытный, пофыркивая, сообщил Вепрю, что тот «чудила!», поздравил и тоже слинял.

– Ему молоко нужно. – Сжалился над Вепрем один из контрабандистов, у которого была семья «на берегу». – Козье. Каши там на молоке всякие. И это… Он пока еще под себя ходит. Пеленки ему нужны.

– Куда ходит? – не понял Вепрь. Поддатый контрабандист захихикал.

– Серет он под себя! И по-малому тоже того… Короче, убирать тебе придется-то.

– Чего?! – Опешил Вепрь. Ребенок выдал губами порцию слюны и жизнерадостное:

– П-ф-ф-ф-ф! – И улыбнулся Вепрю беззубым слюнявым ртом, замахал ручками в непонятном Вепрю восторге.

– Да ну. – Сказал Вепрь. – Не, не может быть. Нет!!!

– Ге! – Сказал ребенок. – Бы-бы-бы! П-ф-ф-ф-ф! – И пустил лужицу.

Глава третья: Незабудки.

– Ах! – Вскрикнула Аврора, роняя цветы. Гарри Еннер, которого коварно толкнул в спину друг Кирнан, густо покраснел, опускаясь на корточки и пытаясь собрать их.

– Оставьте. – Махнула рукой Аврора. – Они уже помялись, их не спасти.

– Простите, леди. – Выпрямляясь, пробормотал сконфуженный Гарри. – Я нечаянно…

На периферии кривлялись и подмигивали Кирнан и Марк. Гарри с трудом удержался, чтобы не показать им кулак: Аврора смотрела прямо на него своими ясными, красивыми, холодноватыми глазами. Повела изящной кистью с видом великомученицы:

– Забудьте.

– Я могу помочь чем-то? – расхрабрился Гарри, сообразив, что его не собираются обливать презрением и гневом. Аврора среди мужчин Хефлинуэлла слыла неприступной гордячкой, вдобавок, злой на язык и очень опасной – за нею маячила тень герцога Ивеллонского, супруга ее лучшей подруги, который, по общему мнению, опекал подруг жены. В виду последних событий о девушках из Южного Сада даже шепотом сплетничать теперь не смели. Случившееся с Конрадом излечило местных сплетников от излишней игривости на раз. Даже Клэр больше не обсуждали и не осуждали – она словно исчезла из Хефлинуэлла, все разговоры о ней стали табу. Что уж говорить о лучшей подруге и фаворитке Хозяйки Южного Сада, как теперь стали называть Алису Хлоринг, герцогиню Ивеллонскую!

Аврора, которой это поначалу понравилось, уже успела приуныть немного: флиртовать, как раньше, молодые люди с нею боялись. Потому инциденту с Гарри Еннером Аврора даже обрадовалась. И постаралась ласковым обращением и заинтересованными взглядами дать ему понять, что у него есть шанс.

Ну, а почему нет? Он, конечно, слишком молод… Но уже граф, хозяин Фьесангервена, да и всего северного Междуречья, наследник знаменитого Лайнела Еннера, крестник его высочества, жених ничуть не хуже, чем тот же Седрик, отбитый бессовестной Юной. Даже лучше. Еннеры – род не менее славный и древний, чем Эльдебринки, в родстве с теми же Эльдебринками, даже с Хлорингами! И если Седрик станет герцогом неизвестно, когда – Бешеный Зубр не похож на того, кто в ближайшее время сыграет в ящик по естественным причинам, – то Гарри-то эрл Фьесангервена уже теперь! В какие-то секунды, меньше, чем за минуту, Аврора вышла за него замуж, утерла Юне нос, вошла хозяйкой в один из самых знаменитых замков Нордланда и зажила счастливо с любимым мужем. Улыбнулась ничего не подозревающему юноше:

– Нет. Но за намерение – спасибо.

– У вас красивая прическа. – Ободренный ее улыбкой, а больше того – изумлением и откровенной завистью на лицах друзей, сказал Гарри. Аврора самодовольно дернула плечиком. Эту прическу они сегодня придумали с Алисой вместе, назвав ее «Мышкины ушки». Еще бы она не была красивой!

– Вы читали? – Указала она на книгу «Флуар и Бланшефлер», которую, в отличие от цветов, не уронила.

– Н-нет. – Гарри почему-то не посмел признаться, что вообще не любит читать. – В последнее время было не до книг.

– А хотите прочитать? Завтра мы будем обсуждать эту книгу в Южном Саду, вы можете прийти.

– Я приду! – Обрадовался Гарри. В Южный Сад приглашала только сама герцогиня Алиса, даже близнецы не могли привести туда кого-то без ее на то согласия. Но Авроре, как ближайшей подруге и фаворитке, позволено было многое. А среди обитателей Хефлинуэлла такое приглашение считалось огромной привилегией. Что бы ни отдали за него друзья Гарри, которым пока что вход туда был заказан! Когда Аврора удалилась, они набросились на Гарри, как черти на невинную душу, выспрашивая и люто завидуя.

– Говорят, все ее девушки – зашибенные красотки! – Кирнан не мог скрыть зависти. – А в саду у нее роскошно, как в раю! И эльфы живут… с эльфийками…

– Ты же читать не умеешь. – Не отставал от него Марк. – Что ты там говорить-то будешь? Только опозоришься!

– Вы завидуйте, завидуйте. – Величаво кивнул Гарри. – А я пошел читать про этих… про эти… Про цветы, короче.

– Про Флуара и Бланшефлер, деревенщина! – Фыркнул Марк. – Про Сарацинского принца и христианскую пленницу.

– Ого! – Обрадовался Гарри. – Мне уже интересно. Пока, неудачники!

– Он такой симпатичный! – Аврора изо всех сил старалась изобразить легкую снисходительную заинтересованность, но возбуждение так и бурлило в ней, заставляя глаза сиять, а щеки – розоветь. – Правда же, Алисочка?!

– О, да! – Алиса была рада за подругу и не думала это скрывать. Как и Аврора, она считала, что это великолепная партия. – Такой молодой, и уже эрл, представляешь? Вы не будете никому подчиняться, только моему Гэбриэлу, а это, считай, что сами себе господа, потому, что мой Гэбриэл, конечно,… Что случилось, Мария?

На старшую дочь рыцаря Кальтенштайна обе признанные красавицы Южного Сада смотрели с легким превосходством, но в целом доброжелательно-снисходительно. Девушка с узким лицом, крупным носом и смугловатой кожей казалась им слишком некрасивой, чтобы конкурировать с ними, но, разумеется, они были девушки добрые и справедливые. И к тому же, в Марии была бездна обаяния, не смотря на крупный носик и не особо правильные черты лица. Особенно хороши у нее были глаза, темные, живые, с ярко-белыми блестящими белками и длиннющими ресницами; но и улыбка, белозубая, озорная, была прелестна, так же, как ямочки на смуглых гладких щеках. Очень худенькая, еще по-детски угловатая, она уже приобрела девичью грацию, а ее длинная шея и хрупкие ключицы притягивали взгляд даже записного сердцееда Иво.

– Ювелир из Гранствилла нижайше просит вашей аудиенции, миледи. – Ответила Мария с легким поклоном. Алиса порывисто встала:

– Мой алмазный гарнитур! – Воскликнула с воодушевлением, и девушки поспешили в приемную.

Алиса была права: Соломон принес готовый гарнитур из розовых алмазов и драконьего золота. Помимо этого, хитрый еврей захватил значительную часть лучших своих новинок, и девушки с головой погрузились в созерцание, примерку, обсуждение и прочие восхитительные занятия. И разумеется, Авророчке нужно было что-то новое и восхитительное, способное разбить сердце любого мужчины вообще, и одного конкретного молодого эрла – в частности. Так же требовались немедленно новые украшения для осенних шляпок и сумочек, новые застежки на модные плащи, новая обувь, для которой тоже требовались украшения из золота и поделочных камней, – в общем, дел у девушек из свиты герцогини Ивеллонской было выше крыши. А еще обязательные обеды и ужины с королевой и дамами ее двора, которые составили серьезную конкуренцию гранствиллским красавицам и вовсю отбивали у них ухажеров из числа рыцарей его высочества… Новость о том, что королева, возможно, отправится в свой осенний вояж раньше, чем собиралась, и отбудет из Хефлинуэлла вместе с новобрачными, то есть, через три дня, была принята на «ура!».

– Не может быть. – Усомнилась Аврора.

– Таки да. – Возразил Соломон, услужливый, всезнающий и дьявольски умный еврей, который когда-то сделал ставку не на официальную хозяйку Хефлинуэлла Габриэллу, а на безвестную невесту младшего Хлоринга – и не прогадал. Алиса и Гэбриэл особенно ценили его за то, что тот был вежлив и услужлив с Алисой еще тогда, когда мало, кто принимал ее всерьез. Другие мастера предпочли тогда Габриэллу и ее двор – и теперь локти кусали от зависти. Гэйб Хлоринг оказался не только богатым, но и щедрым клиентом, и не жалел ничего, когда речь заходила о его возлюбленной. В Гранствилле не было сплетницы, которая не обсуждала бы обновки и украшения Алисы, и не было ювелира, меховщика, портного или шляпника, который не мечтал бы пробраться к ней и взять от нее заказ. Ей присылали готовые вещи в подарок так же, почти каждый день – то платье, то украшение, то обувь, то шляпку, перчатки или сумочку, то еще что-нибудь, в надежде, что Алисе понравится так, что она сделает большой заказ. Иногда это даже срабатывало, хотя не часто – те, кто уже был допущен к этому делу, следили, как коршуны, чтобы конкуренты и близко к новоиспеченной герцогине Ивеллонской не приблизились. Подарки перехватывали и уничтожали, посланцев отлавливали и били, в общем, Алиса и Гэбриэл и понятия не имели, какие страсти кипели вокруг них среди тех, кого они привычно почти не замечали.

И Соломон был самым умным и предприимчивым из всех. Именно он подрядил всех своих родственников, которые занимались кто обувью, кто галантереей, кто тканями и шитьем, к обслуживанию Южного Сада. Помимо собственно украшений, он поставлял герцогине и ее девушкам свежие новости, всегда достоверные, сведения о новейших модных тенденциях, предоставлял любимицам Алисы кредиты, и даже себя в качестве посыльного между тайными влюбленными или жилетки, в которую девушки нет-нет, да изливали какую-нибудь свою девичью печаль. Утечек же от Соломона не было никогда и никуда – это в свое время тщательно проверил Марчелло по просьбе Гарета. В общем, Соломон был для девушек из Южного Сада куда больше, чем просто торговец драгоценностями.

– Не может быть! – Повторила Аврора. – Она почти не гостила.

– Сведения верные, – возразил Соломон. – Мне сказал это Франтик, ему сказала жена, а жене сказала Розочка, которая делала маникюр даме Шелли, любимой фаворитке ее величества. Ее величество покинет нас уже на этой неделе.

– Да-ма Шел-ли! – С непередаваемым выражением скривилась Аврора. У дамы Шелли были самые красивые, по мнению дам ее величества, волосы.

– Значит, они нас покинут? – Невинно переспросила Алиса, рассматривая сеточку на волосы с маленькими розовыми жемчужинами. – О, как это жалко! – И они с Авророй, переглянувшись, прыснули. Соломон еле заметно и очень тонко улыбнулся. Девушки ему нравились.

– Если сделать из волос такой вот шар, – Алиса показала руками, какой, – и покрыть этой сеточкой, будет шикарно… Из твоих волос получится, Авророчка, из моих – еще нет.

– Но сколько…

– Ай, брось! – Алиса коснулась пальчиками рукава подруги. – Я возьму, и не спорь. И вот эту эгретку… И еще… – Она внезапно замолчала. Феечке давно было некомфортно, словно какое-то надоедливое существо пробегало мелкими цепкими лапками по плечу или руке то и дело. Она непроизвольно ежилась, не обращая внимания, но вдруг осознала, что это вовсе не муха или букашка.

Алиса говорила когда-то Гэбриэлу: ей страшно было открываться для своей истинной сущности, становиться настоящей, стопроцентной лавви. Феечке нравилась ее теперешняя жизнь, нравились подруги, наряды, Хефлинуэлл, и даже благотворительность и другие обязанности леди. Алиса боялась, что все это утратит для нее всю прелесть и всю радость после того, как она окончательно инициируется. Поэтому она наслаждалась своим «здесь и сейчас», наглухо закрывшись от своей истинной сущности. Но та порой давала о себе знать. Смутными предчувствиями, тревогой, видением того, что обычным людям и даже эльфам видеть было не дано. И это был как раз тот самый случай: Алиса почувствовала какое-то скверное присутствие, какую-то порчу, червоточину. Что-то было… Феечка прикрыла глаза, в которых замерцали золотые искры, сосредоточилась, на какие-то мгновения перестав слышать подруг, зато отчетливо услышав другие звуки. Звучали растения, звучали предметы. Звучали каменные стены и деревянная мебель. Звучали тела людей вокруг. Перед закрытыми глазами Алисы расцвели радужные контуры живых и неживых объектов. И еле уловимый звук, от которого мурашки побежали по коже, мгновенно ощетинившейся мельчайшими волосками от ощущения опасности, слабой, но отчетливой и страшной. Феечка, не открывая глаз, обернулась на звук и увидела маленькое черное зернышко в кучке радужных силуэтов, – ее дам и служанок. Не рассуждая, не колеблясь, лавви ударила, уничтожая опасность, стирая ее в пыль, бесследно. И лишь очнувшись и открыв глаза, вдруг поняла, что не определила, кто из ее девушек принес в ее сад это зло. Феечке стало не по себе. Кто-то из этих милых, оживленных, очаровательных девушек был предателем и врагом.

– И ты даже примерно не поняла? – Гэбриэл хмурился.

– Нет. – С сожалением ответила Алиса. – Я не подумала. Я ощутила зло, увидела его и уничтожила. Это произошло так… быстро, и словно бы само. Я не думала в этот момент. Это была словно бы не я… не совсем я.

– И что это было? Колдунство какое-то?

– Нет. – Уверенно ответила Алиса. – Это была какая-то вещь. Может быть даже, – феечка слегка оживилась от этой мысли, – девушка даже и не знала, что это такое.

– Тогда она сейчас вовсю болтает об этом. – Заметил Гэбриэл. – Типа, ах-ах, девочки, представляете, у меня было такое вот колечко, и оно куда-то пропало, не видели случайно?

– Правда! – Алиса взглянула на своего супруга влюбленными глазами. Как Гэбриэл любил этот ее взгляд! Ее дивные глаза при этом излучали такую нежность, что от нее даже начинало предательски пощипывать в носу. Чего бы он ни отдал и не сделал за этот ее взгляд! Эта нежность, эта вера в него, которая не иссякала даже не смотря на все их ссоры, и сковывала, и обязывала, и вдохновляла, и давала силы и решимость. Гарет считал, что любовь делает мужчину слабым. «Делает. – Соглашался Гэбриэл. – Но при этом такие силы и решимость дает, что тебе пока и во сне не снились». Он считал, что никогда не забудет, что именно вывело его когда-то с Красной Скалы – не ненависть, не жажда свободы и даже не жажда мести. Его вывело жгучее желание спасти Алису, любовь к ней. Феечка была его возлюбленной, его талисманом, его жизнью. А ссоры… ну, что ж. Совершенства не бывает!

– Я попрошу Розу. – Сказала Алиса. – Она послушает и поспрашивает других служанок. Как бы между прочим.

– Правильно. – Одобрительно кивнул Гэбриэл. – Если эта сучка знала, что делает, то нельзя ее всполошить.

Он не знал, что именно в этот момент одна из дам Алисы незаметно и осторожно вытряхнула из маленького очаровательного кошелечка, в которых дамы, интересничая, носили какой-нибудь сувенирчик от воздыхателя или возлюбленного, горстку пыли – все, что осталось от крошечного крысиного черепа, который еще утром горел зеленым огнем из пустых глазниц. И не знал, что это уже не первая попытка пронести в Южный сад подобную заряженную некромантией вещицу.

Верный своему обещанию обязательно узнать, кто из обитателей Хефлинуэлла был пажом герцогини Лары двадцать лет назад, Альберт Ван Хармен действовал осторожно и незаметно. Он просто разговаривал, а точнее – слушал. Старожилы замка охотно ударялись в воспоминания, а Альберт слушал, даже не задавая наводящих вопросов, просто слушал, в потоке воспоминаний и ненужной информации вычленяя то, что его интересовало, точнее, сначала только наводки на это. Эти разговоры позволили ему вычленить тех, кто мог владеть именно нужными ему воспоминаниями, и сосредоточиться уже на них. Мимоходом, не форсируя события, не нажимая, чтобы не спугнуть неведомого предателя, Альберт вел свои изыскания, все ближе подбираясь к своей цели: к человеку, который двадцать лет назад был пажом в свите герцогини Лары, и однозначно был причастен к ее пропаже и смерти.

К некоторому своему удивлению, о человеке этом впервые упомянул тот, от кого Альберт почему-то никаких важных сведений не ожидал: Бонифаций Гриб. И, что еще характернее, в разговоре не с ним, с Ван Харменом, а с графиней Маскарельской.

– Он в свое время многообещающим юношей был. – Сказала графиня, и Бонифаций, который теперь постоянно увивался где-нибудь поблизости от нее, то и дело жалуясь, ябедничая и обличая, тут же возразил:

– Негодником сызмала был, негодником и остался. Воля ваша, ваше сиятельство, но я бы ему такое важное дело не доверил бы, нет, не доверил!

– Почему это?

– Он еще когда в свите ее светлости, герцогини Лары, был, – тут Альберт, просто проходивший мимо, насторожился и сделал вид, будто очень заинтересовался ближайшим окном, – зарекомендовал себя очень плохо. Ленивый, праздный и никчемный был мальчишка. И еще подозревался в том, что на руку не чист, но доказательств не нашли. Из-за лени своей и жив тогда остался, не поехал с ее светлостью дальше Блумсберри. Что-то он такое натворил, что она наотрез ему не велела ехать с нею. Да вот господин Ван Хармен вам скажет, что есть здесь получше кандидаты!

– Простите? – Альберт сделал вид, будто не слышал, о чем они, поглощенный созерцанием окна.

– Их сиятельство отбирает людей в свиту ее высочества, которая скоро отправится на Север. – С искренним и истовым подобострастием указывая на графиню, сообщил Гриб. Он и в самом деле не лицемерил: он искренне и преданно обожал сильных мира сего. Практически, всех. Какое преступление бы не совершил какой-нибудь рыцарь знатного и древнего рода, Бонифаций Гриб готов был оправдать его без вариантов. Титулованная особа, вне зависимости от пола, репутации и отягощающих ее прегрешений, в глазах Гриба была во всем и всегда права и уже самим фактом своего рождения и положения достойна преклонения. И, повторюсь, это не было лицемерием – он на самом деле так думал и чувствовал.

– Вы хотите, чтобы я посоветовал кандидата? – Вежливо спросил Ван Хармен. Графиня Маскарельская до сих пор не определилась: нравится ли ей этот человек, или нет. Он никогда не позволял себе и тени дерзости или неуважения, и все же ей, как и Гарету, да и Гэбриэлу порой тоже, постоянно мерещилось в нем что-то дерзкое… или какая-то издевка? Или что-то еще? Не важно. Главное – это было как-то неправильно для человека в его положении!

– Люди должны быть самые надежные. – Сказала она довольно сухо. – Вы же понимаете, какое время сейчас, и какая обстановка на Севере!

– О, да. – Согласился Альберт. – И о ком сейчас шла речь?

– О сокольничем их драгоценного высочества. – Сообщил Гриб. – Об Оливере Стоуне.

– Стоуне, Стоуне… – Альберт сделал вид, будто пытается вспомнить, хотя хорошо знал этого человека. – Говорите, он тоже в свите ее светлости был? Сколько ему лет?

– Тридцать четыре. – Тут же отозвался Гриб. – Он был пажом у ее светлости. Дрянной был мальчишка! Только в зеркало смотреться, да наряжаться, и по сей день не изменился. – Седой пушок на гладкой блестящей макушке Гриба встал дыбом от возмущения. – Он помадой пользуется! И волосы завивает, как, прошу прощения у вашего сиятельства, девка продажная!

– Фу! – Возмутилась графиня. – Кошмар какой! Не-ет, разумеется, мне такой в свиту моей дочери не нужен! И как брат его терпит, я не понимаю? Гарольд хоть знает, какая дрянь тут у него водится?! Бардак, а не двор, честное слово! Я должна немедленно с братом поговорить обо всем об этом… – Графиня устремилась в сторону Золотой Башни, и Гриб проводил ее засверкавшим от предвкушения и удовольствия взглядом. Вот и повод поговорить с этим Стоуном прямо сейчас. – Подумал Альберт. – Предупредить его о возможных неприятностях.

– Я подберу подходящих людей и представлю их на рассмотрение ее сиятельству. – Сказал Альберт Грибу. – Посоветовавшись, разумеется, предварительно с вами. – И Гриб напыжился от важности. С появлением графини Алисы Маскарельской он стал большим человеком в Хефлинуэлле, к нему подлизывались, ему льстили, делали подарки, девушки стали вдруг заманчиво-доступными… человечек переживал лучшую пору своей жизни. И сразу же вылезли все его грехи и недостатки, которым он не мог дать волю прежде. Из довольно хорошего кастеляна он превратился в мелкого тирана, самодура и мелочного мстителя. Все, кто прежде подсмеивался над ним, теперь могли быть уверены: он ничего и никому не забыл и все и всем припомнит. В свой срок. Пока что его мстительности избегала только Ким, предмет его давних вожделений, которая, став горничной Рыцарской Башни и почти официальной любовницей Гарета Хлоринга, единственная продолжала открыто пренебрегать Грибом и по-прежнему высмеивала его. Но маленький злой человечек не терял надежды. Гарет высоко. Очень высоко. И порой – и далеко… Да и леди Алиса на Гарета имеет кое-какое влияние. И ради горничной герцог с теткой ссориться не станет. Наверняка.

Напряжение в душе Изабеллы все возрастало: от Дезире не было никаких вестей! Даже сплетен. Пойма словно замерла, наслаждаясь последним летним теплом и последними безмятежными днями, а Изабелла теряла аппетит и сон. По времени, конечно, не похоже было, чтобы Дезире успел добраться до Найнпорта, но что-то в Пустошах уже должно было произойти, какие-то стычки должны уже были случиться. Почему нет известий?! Поделиться с братом своими опасениями королева не могла и не хотела: Гарольд слишком умен и очень хорошо ее знает. Дай ему тонкую ниточку, полунамек, и он распутает весь клубок и угадает ее интригу на раз. Раз Изабелла сразу ему ничего не рассказала, значит, задумала все это за его спиной – и значит, во вред или ему, или его сыновьям. Изабелла, хоть и была сама по себе довольно умна, отлично понимала, что брат намного умнее, ей с ним тягаться нельзя. Остается обман и притворство – и здесь как раз равных не было королеве. Притворяясь счастливой и расслабленной, Изабелла перебирала в уме варианты: отправить человека к Дезире, чтобы тот на месте выяснил, что происходит, и почему командор не шлет ей никаких известий? Слишком много времени займет, а знать необходимо сейчас. Узнать у Ключника? Она не знала в округе мест, которые могли бы стать порталом для встречи… Была башня в Тополиной Роще, но теперь там живут.

Хотя… почему же не знала? Королева, размышляя и вспоминая окрестности, которые знала очень плохо – росла она, как все дети Хлорингов, в Гнезде Ласточки, потом надолго уехала в Элиот, в монастырь урсулинок, традиционно занимающийся обучением и воспитанием девочек из семьи Хлорингов, – вдруг сообразила, что знает подходящее место! Даже идеально подходящее. И прямо здесь, в Хефлинуэлле. Правда, Ключник больше не довольствовался служанками и камеристками, требуя жертву посерьезнее, но и здесь королева проблемы не видела. Жертва оправдана, если идет на пользу государству и королеве, которая – и есть государство, и чьи благополучие и процветание являются залогом процветания и благополучия всего королевства!

Вроде бы, с весны не так много времени прошло, – подумал Иосиф, – а смотри, какие перемены! – созерцая перед собой мальчика Аскольда, которого тогда устроил подмастерьем в цех элиотских художников. Мальчик словно бы подрос, выглядел чистым, сытым и самоуверенным, как многие мальчишки, чувствующие себя опорой семьи. Его непутевая семья, считай, жила за его счет, особенно с тех пор, как сгинул где-то в пучинах элиотских трущоб глава семейства. И пока мать не нашла очередного сожителя, мальчик был единственным кормильцем и защитником, чем очень пока гордился.

– Ты принес свои работы? – Спросил Иосиф, поглядывая на мальчишку снисходительно и с некоторой гордостью. Вот ведь, порой как откликаются добрые дела! Приятно, черт возьми, знать, что благополучие этого мальчишки – его заслуга. Лишь бы не запил!

Мальчик кивнул. Протянул ему пару картонов, заботливо обернутых чистой тканью, заволновался, пытаясь это волнение скрыть за показной самоуверенностью. В банке Райя было так чисто, богато и роскошно, что поневоле оробеешь, хоть Аскольд и повидал уже дома богатых заказчиков. По просьбе Иосифа мальчик скопировал несколько платьев знатных дам, и теперь почти не дышал, пока Иосиф рассматривал его работу. Пока что мальчика допускали только до черной работы в мастерской, вроде уборки, готовки, «подай-принеси-подержи», до обязанностей посыльного, да, порой, до простейшей росписи крупных деталей в работах мастеров. Но втайне он уже рисовал сам, учась у мастеров, и добился неплохих результатов. Иосиф счел его рисунки достойными, спросив только:

– Почему цвета такие?

– Мне красок хороших пока не дают. – Мальчик покраснел.

– Краски будут. – Сказал Иосиф, кивнув: понятно. – Будет все, что нужно, с твоим мастером я договорюсь. Поработаешь здесь. Мне нужно, – он выложил перед мальчиком большой альбом, – чтобы ты скопировал эти рисунки. – В альбоме были только что доставленные из Европы изображения модных дам в шикарных туалетах. – Сможешь?

У мальчика загорелись глаза, он кивнул, и не смог скрыть радости, когда Иосиф добавил:

– Я хорошо заплачу. По талеру за каждый лист. И оставшиеся краски и материалы заберешь себе.

Рисовал мальчишка отлично. Может, не слишком талантливо, но очень точно, с огромным тщанием и внимательностью к мелким деталям – как раз то, что нужно для таких альбомов, где покупатель смотрит не на талант мастера, а на детали туалетов. И Иосиф в очередной раз поздравил себя с новым отличным гешефтом, вновь напомнив себе, что добрые дела-таки вполне себе окупаются! Эти альбомы, в угоду церкви, формально имели религиозный смысл, скажем, были календарем, или святцами, или часословом. Например, дама в роскошном бургундском платье нестерпимо-синего цвета, с золотой отделкой, прилагалась к тексту о святой Варваре, три дамы в модных туалетах за накрытым столом с роскошной посудой – к тексту о святой Троице, и так далее. Все светское церковь считала грехом, и если бы не эта формальность, такой альбом был бы объявлен греховным, а то и еретическим, а художник серьезно был бы наказан. А так – все были довольны. И художники, получающие за такие альбомы хорошие деньги, и дамы, и священники, и посредники. Такие, как Иосиф. Который отлично знал, куда отправит первый же из альбомов.

Чем больше герцог Далвеганский думал о драконьем золоте, тем отчетливее понимал: перед лицом такого врага, как Ватикан, следует забыть все прочие дела и интриги. Какими бы ни были его пороки, он был умен и дальновиден, и понимал, как мало, кто понимал в данный момент на Острове, что любая их склока сейчас будет на руку Ватикану. Который будет только раздувать в них соперничество и ненависть, чтобы в итоге получить Остров и его сокровища себе. Следовало любой ценой, стиснув зубы и засунув куда подальше свои неприязнь и далеко идущие планы, мириться с Анвалонцами и Элодисцами. И с Анвалонцами, – думалось ему, – замириться можно скорее и проще. При помощи Анастасии и ребенка, которого она носит. Главное, правильно подойти к делу. Кенку придется от этого отстранить полностью. Даже если Анвалонцы и не подозревают об истинной роли Кенки во всей истории с Вэлом, – а Титус Сулстад очень сильно надеялся, что все-таки не подозревают, – тот все равно причастен к смерти их любимца, и лучше их лишний раз не дразнить. А вот с Элодисцами беда. Последние события, особенно смерть Кюрмана, показывали, что мальчишка Хлоринг прекрасно знает, кто были убийцы его матери и его мучители. А значит, к братьям даже соваться не следует. Но их отец – другое дело. Даже если он все знает, он способен понять необходимость в сложившейся ситуации забыть о ненависти и мести, и объединиться, чтобы противостоять Ватикану.

Вообще же, герцог в последнее время сильно изменился. Сначала вынужденный целибат, затем – тяжелая болезнь, превратили его в философа. Титус и прежде был склонен к философствованию, теперь же все, что ему осталось – это думать. То, что он больше всего любил прежде: маленькие девочки и еда, – теперь было ему недоступно. Вожделение больше не туманило разум и не усыпляло совесть, и он трезво и с ужасающей ясностью видел всю свою жизнь, которую мог прожить совсем иначе. Он мог бы иметь сыновей, если бы женился вовремя, и даже племянницу мог бы воспитать сам и совершенно иначе. Если бы не лень и обжорство, мог бы давно уже стать королем и Остров не оказался бы так близко к катастрофе… Ему казалось, что он живет в свое удовольствие, а вся эта шелуха – семья, сыновья, грызня за власть, – ему совершенно не нужны. Он смеялся над церковным понятием греха и любил свои пороки… И только теперь, когда от этого понимания не было уже никакого проку, он понял наконец, почему это именно пороки и грех.

– Все потому, Анастейша, – говорил он медленно, то и дело делая глубокий вздох, – что это все разрушает тебя изнутри. Разъедает, как ржа. Пока ты не становишься пустым и никчемным внутри. Твой порок доставляет тебе удовольствие, но и убивает тебя, как вредная, но вкусная еда. Душу твою убивает… саму возможность получать от жизни удовольствие. Тебе нужно все большего и большего, все сильнее и сильнее требуется доза… Пока предел не будет достигнут, и не останется ничего. Ничего не останется, Анастейша. То, что я имел… то, что доставляло мне удовольствие, и ради чего я жил… Все ушло. Ничего нет. Ничего.

– Дядя, родной. – Девушка взяла его большую руку в свои. – Не говори так. Не ты, только не ты! Ты еще поправишься! Этот доктор, он хоть и мерзкий с виду, но творит чудеса. Все это говорят, даже… отец. – Анастасии нелегко было называть так Кенку, но дядя хотел, чтобы они помирились, и девушка, скрепя сердце, готова была даже на это.

– Разве что ради тебя. – Кивнул герцог. – Я должен устроить твою судьбу. Выдать тебя замуж. Не Лефтеры, ни в коем случае, ребенок! У них гнилая кровь, порченная, дети получаются с придурью, слышала? Бергквисты, Карлфельдты, Эльдебринки, – пожалуйста. Эльдебринк любой сойдет, даже младшие, младшие даже лучше. Ты будешь – герцогиня, хозяйка, он будет твой муж, не больше… С Хлорингом, боюсь, не получится у нас… Спасибо отцу твоему. А то какой марьяж бы был!

– Дядя! – Воскликнула Анастасия, слезы навернулись на глаза. – Не говорите так, вы сердце мне разбиваете! – Поцеловала его тяжелую прохладную руку. – Перестаньте!

– Ладно, ребенок. – Герцог вздохнул. – Прикажи принести принадлежности для письма. Нам нужно связаться с Эльдебринками… Время не ждет, и твои сроки подходят, и Остров, боюсь, в большой беде.

Города – а точнее, большие поселки Нэш и Нью Нэш, – находились по обе стороны небольшого фьорда, самого южного на западном побережье Нордланда. Один берег фьорда принадлежал Анвалону, другой был уже Далвеганом, и когда-то – так считалось, – Нэш был одним городом. Анвалонцы уверены были, что он был анвалонским, далвеганцы, естественно, что – наоборот. Скорее всего, они были именно анвалонцами. Особенности речи и быта, общий промысел – рыбалка, охота на морскую выдру и дельфинов, – ясно указывали на это. Но, волею своих былых королей став соперниками и конкурентами, нэшцы и ньюнэшцы свирепо выискивали в себе именно отличия, и эти отличия, истинные или мнимые, возводили в ранг своих преимуществ перед соперниками, свидетельствами своего превосходства над ними. И не было, наверное, в Нордланде людей более озабоченных своей идентичностью и своим превосходством над ненавистным противником и соперником, нежели местные жители, среди которых было множество родственников с обеих сторон. Особенно осуждались теперь те, кто выбирал пару с противоположной стороны. Если девушка «оттуда» выходила за местного и перебиралась к нему в дом, это считалось победой, но если местный женился на девушке с «того» берега и перебирался к семье жены, то такой перебежчик считался предателем и изгоем, и в море на промысле ему с бывшими земляками лучше было не встречаться.

И, наверное, незачем и упоминать, что все, что касалось промысла, добычи рыбы и зверя, было предметом ярого соперничества и постоянных ожесточенных стычек. То косяк тунца или макрели был «отсюда», и какого черта «рудничные гномы», как называли в Нордланде анвалонцев, сунулись к их рыбе?! А с противоположной стороны прилетало в ответ: это не ваша рыба, черти болотные! То раненый дельфин уплывал на территорию проклятых болотных чертей, и какое право они имели его добивать?!

Прежде Нэш и Нью-Нэш были очагом перманентно тлеющего конфликта, здесь то и дело вспыхивали разборки, перерастающие в межгерцогские стычки. Но теперешние герцоги были людьми умными, и когда-то герцог Далвеганский и поддерживаемый Гарольдом Элодисским и Лайнелом Еннером герцог Анвалонский ввели здесь прямое правление из Блэкбурга и Клойстергема. Сеньором Нэша был граф Кенка, сеньором Нью-Нэша был Седрик Эльдебринк. Законы, регулирующие промысел и спорные вопросы, прописаны были особенно тщательно и разбирались лично сеньорами, или поставленными ими же фогтами, людьми надежными и честными, понимающими величину проблемы и опасность конфликта. До сих пор.

Вечером того дня, когда в Южном Саду собрались обсудить книгу «Флуар и Бланшефлер», здесь было особенно многолюдно. По традиции, собралась только молодежь, старшее поколение развлекалось в Малом Зале Золотой Башни, у его высочества, в компании шутов, музыкантов и актеров. В Южном Саду звучала музыка, пажи носили среди гостей вино, сидр и сладости, в ветвях мерцали эльфийские фонарики. Центром притяжения в саду была, разумеется, хозяйка, Алиса, герцогиня Ивеллонская, ее муж и деверь, герцоги Ивеллонский и Элодисский. Седрик, непривычно молчаливый, сидел открыто рядом с Юной и держал ее за руку, давая всем присутствующим повод для уверенных заявлений: между ними все на мази. Юна тоже выглядела менее оживленной и веселой, нежели обычно, а глаза, чуть припухшие, и покрасневший носик говорили о том, что девушка недавно плакала. Хильдебрант поглядывал на брата и его девушку, и тоже в основном молчал. Тем более что, в отличие от Гарри Еннера, погодки своей нелюбви к чтению и не скрывали, а на попытки со стороны девушек Южного сада их этим попрекнуть отшучивались так смешно и остро, что ни у одной из них не хватало характера да и желания всерьез их за это осуждать.

Гарри честно прочел всю книгу, показавшуюся ему немного скучноватой и длинноватой, а герои говорили напыщенно и несовременно. Но как признаться в этом и ударить в грязь лицом? Девушки были такие шикарные! Особенно Аврора, которая собралась блеснуть всем своим блеском, явить Гарри всю свою красоту и весь свой шик. В отличие от Габи, вкус у Авроры был, и она не стала увешивать свою персону всеми драгоценностями, которые у нее были – а было их не мало, Алиса делала подарки подругам по любому поводу. Двадцать третьего сентября у Авроры был день рождения, и она получила в подарок от подруги новое платье, серо-голубое, с темно-синими цветочными аппликациями, золотым шитьем и белоснежными кружевными вставками, к нему девушка надела тяжелые сапфировые серьги и простой, но убийственный в своей красоте сапфировый кулон. Волосы Аврора заплела в толстую «рыцарскую» косу, из отдельных прядок устроив небольшой веночек вокруг головы, украсив его шпильками с головками в виде белых цветов; сзади был приколот кружевной барбет, как дань приличиям и отдельное украшение. Девушка была ослепительна настолько, что Гарри, который всю ночь придумывал, как подойдет к ней и что скажет, при виде нее утратил волю и дар речи, и стушевался поодаль, отчаянно стараясь стать незаметным.

– Как же вы хотите участвовать в изысканной беседе, сударь, – спрашивала у Хильдебранта бойкая Вирсавия, – если не читаете книг и не умеете куртуазно выражать свои мысли?

– А кто сказал, что я хочу? – Весело подмигнул ей Хил. – Чтоб мне пропасть, если я так буду разговаривать, как этот ваш… Флуа-ар. – Хил произнес это имя так, что оно вдруг показалось многим невероятно смешным. Кое-кто из девушек фыркнул, многие из мужчин одобрительно усмехнулись. – Я вообще только бестиарии листаю. Вот про гиену вчерась читал, понравилось. Правда, как куртуазно говорить, в бестиариях не пишут. Там про другое… Могу за жопу укусить! – И Аврора с Алисой переглянулись при этих его словах так, что стало ясно: девушки в шоке.

– Да какой он вообще рыцарь, Флуар этот ваш. То плачет, то рыдает. – Подал голос Седрик. – Ни разу нормально мечом не махнул.

– Роман о силе чувства, а не меча. – Быстро возразила Алиса. – О любви, которая не боится преград. Отважный и могучий рыцарь, побеждающий врагов ради своей дамы, не вызывает столько восхищения и уважения, сколько юный мальчик, который не побоялся дальнего путешествия, опасностей незнакомой страны и гнева могущественного эмира, чтобы спасти свою возлюбленную. Но мы хотели поговорить не о влюбленных сегодня! – она хлопнула в ладоши. – А об эмире! О том, как государь, сеньор, явил себя в этой истории! Среди нас сегодня собрались достойные, знатные мужчины, которые уже являются герцогами и владыками своих земель, либо вот-вот станут ими. – Они переглянулись с Авророй, и та потупилась: эту тему предложила она, намереваясь любой ценой втянуть Гарри в разговор, и заодно показать, как она хорошо разбирается в вопросе, и какой отличной женой она будет для молодого эрла. Но девушки не учли, что здесь находятся Гарет и Седрик с Хильдебрантом, которые, оседлав разговор, уже не давали поводья в руки никому. Они так азартно бросились рассуждать и обсуждать, что у Гарри и остальных не было ни единого шанса вставить свои пять пенсов в обсуждение. Молодой эрл Фьесангервена сидел в тени куста жасмина, и слушал: было интересно.

– Он мог бы сразу помиловать Флуара и его девушку. – Говорила Аврора. – А не мучить их, заставляя думать о своей ужасной смерти.

– Ну, что ты, дорогая Аврора. – Возражал Гарет. – И показать себя слюнтяем мягкотелым? Пусть подданные как следует испугаются, прочувствуют его гнев и силу. Я уверен, он с самого начала собирался их помиловать. И сделал это правильно и вовремя.

– Само собой. – Согласился Седрик. – Подданным только дай палец, они всю руку оттяпают по самые гланды, да еще и заявят, что мало. Нужно, чтобы они любую милость у меня выпрашивали и не знали, помилую, или нет. До последнего. Так-то оно надежнее – уважения больше.

«Мотай на ус, эрл». – Сказал себе Гарри. И взгляд его, уже не в первый раз за вечер, остановился на хрупкой и нежной девушке: Марии Кальтенштайн. Совершенно не ослепительная, скромная, милая, застенчивая, она вся превратилась в слух, жадно внимая беседе и явно имея свои какие-то соображения, но, как и Гарри, не решаясь их высказать. Он увлекся, наблюдая, как отражаются на ее подвижном, некрасивом, но живом и очаровательном личике все ее мысли и чувства: несогласие, согласие, возражение. И попутно отмечая, как прелестно выглядят три небольшие незабудки в ямочке между ключиц – скромный кулончик на тонкой цепочке. На ней было простое, но милое и изящное платье бежевого цвета в белый цветочек, с белой кружевной косынкой. Цвет кожи ее, чуть смугловатый, был в точности, как у его матери, леди Луизы, она была такая же некрасивая, носатенькая, но очаровательная, и это обстоятельство и нравилось, и привлекало, и рождало в душе смутное чувство родства. А еще – желание ее защитить. Причем прямо сейчас. Ему казалось, что ее не замечают, ею пренебрегают, и жалость сильного к слабому, самое благородное чувство мужчины, охватила его. Возле Авроры Гарри чувствовал себя мальчишкой-несмышленышем, возле Марии Кальтенштайн – взрослым и сильным, и это было, разумеется, куда приятнее.

Решившись, он поднялся, взял у пажа два бокала с сидром, подсел к Марии и подал один бокал ей:

– Хотите?

– Да! – без ложной скромности ответила девушка и взяла бокал. – Спасибо. – При этом вся она была в беседе, глаза сияли. – Как интересно, правда?!

– Правда. – Согласился Гарри. От платья девушки пахло лавандой – любимый запах леди Луизы. Скорбь по матери нахлынула на Гарри с новой силой, но было почему-то не больно, а печально и тепло. Как и маме, ему захотелось сказать Марии всю правду о том, что почувствовал и подумал он, когда читал книгу. Это оказалось совсем не страшно: Мария Кальтенштайн откликнулась живо и искренне, без тени превосходства. И оказалось, что девушка думает о многом точно так же, и даже – что читать она начала совсем недавно, под влиянием новых подруг и госпожи, а до того ей читать было некогда.

– Мы ведь только недавно разбогатели. – Искренне и бесхитростно призналась она своему собеседнику. – До этого сами себе белье стирали. Точнее, я и Гутя стирали…

– Гутя?

– Августа, сестра моя. Вон она. – Мария указала на такую же незаметную и некрасивую девушку, которая была пониже и поплотнее, чем Мария, без ее изящества и хрупкости. – Мы самые старшие. – Имя «Августа» в Междуречье было почти таким же распространенным, как «Марта» на юге и «Алиса» на севере.

– Забавное имя. – Усмехнулся Гарри, и Мария, вообще-то пока что влюбленная в Гарета Хлоринга, невольно отметила, какая красивая у него улыбка, унаследованная от матери-француженки. И глаза красивые… И нос.

– Ваш отец – настоящий рыцарь, истинный герой. – Сказал Гарри тоже искренне. – И награда его, и богатство, и титул – заслуженные. Он спас своего герцога в безвыходной ситуации, рискуя всем, что у него было, кроме чести. Любой на Острове гордился бы таким отцом.

– Я знаю. – Гордо ответила девушка. Гарри эта гордость за отца показалась такой женственной и достойной, что он почувствовал, как все непокоренные пока уголки его сердца открылись этой девушке окончательно. Искренняя, милая, простая и очаровательная – что еще нужно? Аврора – богиня, и относиться к ней следовало, как к богине: с почтением и благоговением. А флиртовать и любезничать – вот с такой девушкой, простой и милой.

И из очень хорошей и знатной, кстати, семьи.

Провожая гостей и целуясь потом с Гэбриэлом, феечка не сразу заметила, что ее лучшей подруги нет рядом. Отправившись пожелать ей спокойной ночи, Алиса застала Аврору в слезах, и бросилась к ней со словами утешения и вопросами.

– Что со мной не так? – Выпалила Аврора, когда Алиса всерьез испугалась за нее. – Почему я одна, почему?! Даже Юна отхватила старшего Эльдебринка, а она ведь толстая-а-а-а!!!

– Авророчка, но тебе ведь Седрик не нравится!

– Нравится! – Огрызнулась Аврора, и тут же добавила:

– Понравился бы! А еще Еннер… это ведь я его пригласила, я-а-а!!

– А Еннер тебе… нравится?

– Какая разница-а-а… – Плач Авроры перешел в рыдания. – Понравился бы-ы-ы!!!

– Ну зачем тебе мужчина, которого ты не любишь? – искренне удивилась феечка, которой подруга открылась с неожиданной стороны.

– Я замуж хочу! – Хлюпнула носом Аврора. – Неужели непонятно?! Юна выйдет за Эльдебринка, старуха Маргарита за Кальтенштайна, даже дура Кальтенштайниха за Еннера, а я останусь старой дево-о-ой!! Разве я не красивая? – Она с отчаянием взглянула на подругу. – Алисочка, я красивая, скажи только честно?! Что со мной не так?!

– Что не так? – Почесал в затылке Гэбриэл, с которым Алиса в спальне поделилась разделенным с подругой горем. – Так-то от нее все в восторге, да. Только мужики ее боятся.

– Боятся? – Изумилась Алиса.

– Угу. Ей бы того… попроще быть. А то слишком умная, слишком гордая и такая, знаешь… неприступная. И на язык того… я сам-то ее опасаюсь порой.

– Но она такая, как есть! – Возмутилась Алиса. – Ей что, – притворяться?!

– Да при чем тут? Просто, быть попроще. Вот Юна простая девчонка, да. Без всяких там…

– Что ты имеешь в виду? – напряглась Алиса.

– Да не знаю я, как сказать! – С досадой отмахнулся Гэбриэл. – А хочешь, я ее замуж выдам? Пусть покажет, за кого хочет, и мы его с братом того: окольцуем. Я приданое ей дам хорошее. Хилу она так-то очень даже нравится. И он не хуже Седрика. Считай, одно лицо.

– Вы с Гаретом тоже одно лицо. – Огрызнулась Алиса. – Ты еще мне предложи…

– Я те предложу. – Полушутя, полусерьезно заметил ей на это Гэбриэл. – Ну-ка, жена, убоись мужа своего и того: выбрось из головы немедленно чушь всякую!

Переживала в этот вечер не только Аврора. Кевин Кайрон, давно и безнадежно сохнущий по Авроре Лемель, в этот вечер с прозорливостью влюбленного угадал интерес Авроры к молодому Еннеру и расстроился так, что не находил себе места. Уговаривая себя, что с самого начала знал, что ловить ему здесь нечего, он бродил по галереям, вышел в сумеречный сад при Золотой Башне, и присел на солнечные часы. Как и откуда к нему подошла королева Изабелла, он не заметил: эльфийская кровь позволяла Изабелле двигаться совершенно бесшумно. Даже не смотря на богатое платье, шелест ткани которого Кайрон принял за шелест травы под легким ветерком.

– Ваше величество!.. – Кайрон вскочил, почувствовав аромат ее духов и обернувшись. Изабелла лукаво улыбнулась.

– А мне вас бог послал, не иначе. – Сказала она, прожигая его насквозь своими изумительными глазами. – Не хотите ли сослужить службу своей королеве, юноша?

Тиму Вонючке, жителю Нэша, в этот день неожиданно повезло: попалась морская выдра удивительного, серебристого окраса. За такую шкуру можно было получить талеров двадцать, ибо носить такой мех могли только титулованные особы, не ниже графского достоинства. Мех, высохший на берегу, под ярким и еще по-летнему теплым солнышком, так и играл, так и переливался, когда Тим подкрадывался к своей добыче, обмирая от азарта, счастья неожиданной удачи и боязни ее спугнуть. Вот ведь повезло! И никого поблизости, и зверь далеко от спасительной воды… Готовя свои нехитрые снасти, Тим даже дышал через раз: столько случайностей и неточностей могло спугнуть удачу! Зверь раньше времени почует его и успеет удрать в воду, где его поймать будет почти невозможно; неверное движение испортит ценную шкуру; да мало ли что! Что другие охотники отнимут у него трофей, Тим не боялся. Он был не то, чтобы совсем дурачок, но и полноценным взрослым человеком его назвать было нельзя. Он был простоват, чудаковат и

соображал не все. Местные жалели его и не трогали. Помогать не стремились, но сами никогда не отнимали у него добычу, и не позволяли никому другому, особенно ушлым торговцам, скупающим мех и рыбью кость. Тим привык к тому, что его никто не обижает, и даже слегка приборзел, но ему и это прощалось: он был полный сирота, отец сгинул в море – так рано или поздно случалось с большинством здешних мужчин, – мать тронулась умом и утонула. За Тимом присматривал местный священник, которого в Нэше уважали и даже любили – еще один пунктик в пользу Тима.

Так что Тим крался в сторону серебристой морской выдры в полном спокойствии на этот счет – никакого подвоха он ниоткуда, кроме природы и самой выдры, не ждал.

Подобравшись поближе, паренек с трудом сдержал восхищенный возглас: такой крупной выдры он еще не видал! Размером, пожалуй, с матерого тюленя, а то и с молодого моржа! Зверь, красуясь, вылизывал, расчесывал перепончатой лапой свой роскошный мех, приглаживал, прихорашиваясь. Небольшой ветерок дул с моря, и Тим уверен был, что зверь его не учует. Прикидывая, как будет ловить, как удерживать и душить, Тим весь сосредоточился на своей задаче, и не заметил, как к нему подобрались трое нью-нэшцев.

Островок, на котором все это происходило, был спорным. Нью-нэшцы считали его своим, нэшцы, разумеется – своим. Чтобы спор по поводу острова не переходил еженедельно в войну, между герцогами было решено: островок считать нейтральной территорией, а добытая на нем дичь принадлежит тому, кто первый ее обнаружил. И обычно местные это соглашение соблюдали. Но нынче больно уж велик был соблазн – дичь-то королевская! А охотится на нее дурачок, кто его слушать станет?

В самый последний момент зверь то ли что-то почуял, то ли что-то услышал, ускользнул просто непостижимым каким-то образом. Тим не сдержал разочарованного возгласа, бросился за ним, и тут его и обогнали трое нью-нэшцев, торопясь удержать знатную добычу.

– Это моя выдра! – Завопил Тим, вцепляясь в крайнего соперника, рослого рыжего парня. Тот, не глядя, стряхнул с себя дурачка, и даже не обратил внимания, что тот сразу же заткнулся и отстал. И лишь когда зверь исчез в морских волнах, на прощание плеснув хвостом, нью-нэшцы, постояв и проводив его глазами, повернулись к Тиму.

Тот лежал, как упал, так неловко и неподвижно, что парни сразу поняли: дело плохо. Осторожно приблизились, окликая его. Тот не шевельнулся. Упав, он с размаху приложился виском о камень, и умер мгновенно. Поколебавшись и поспорив несколько минут, парни решили: никто не видел, кругом пусто, свидетелей не было, вот и сделаем вид, что нас здесь не было, и мы ничего не знаем! Идея была не плоха, но каким-то воистину волшебным образом уже через полчаса весь Нэш был в курсе произошедшего. Впоследствии, когда особо дотошные свидетели всего произошедшего пытались вспомнить, с кого все началось, кто принес в Нэш весть о жестоком, бесчеловечном убийстве безвредного дурачка, никто так и не смог ничего вспомнить. Весть была, подробности были, общий гнев – был, а кто принес весть, кто рассказал все так, чтобы умело возбудить этот гнев – осталось тайной. Одно было несомненно: жертва была выбрана правильно. Попытка ограбить и убийство безобидного Тима были расценены, как особо циничное преступление проклятых гномов, перешедшее всякие границы. Все дееспособные нэшцы мужского пола, не ушедшие на промысел далеко в море, отправились на спорный островок и обнаружили тело бедного Тима, каковое и потащили в Нью-Нэш, чтобы призвать злодеев к ответу.

«Кто-то словно шептал мне в уши, – говорили потом некоторые участники этого демарша, – мол, неужели мы спустим такое, неужели позволим такому злодейству безнаказанным остаться?». Но даже такая проблема была бы решена, так как фогт Нэша, Йост Фергюссон, был человеком не только умным, но и решительным, и харизматичным, умеющим заставить себя слушать и слушаться. Бог мой, сколько уже было таких конфликтов! Оба фогта собаку на этом деле съели. Все было бы улажено, если бы не вкрадчивые беззвучные голоса, вкладывавшие в головы распаленных нэшцев, требующих крови преступников, и не менее распаленных нью-нэшцев, отрицающих всякую вину парней, совершивших злое дело по небрежности, без умысла, неистовые гневные мысли, а в сердца – такую же неистовую жажду крови. Не прошло и пары минут, а люди уже орали друг на друга, матерились, бросались с кулаками и ножами, изнывая от ненависти и жажды попранной справедливости. Причем обе стороны были уверены в том, что справедливость именно на их стороне, абсолютно.

– Из-за какого-то дурачка, который по дурости сам на камень упал, хороших парней порешить?! – Орали нью-нэшцы. – А вот вам … в рот, к такой-то матери пошли отсюда, не бывать этому!

– Это (…..) мрази, которые безвинного дурачка, божьего человечка, ограбить хотели и жизни лишили, хорошие у вас?! – Орали нэшцы. – А и то правда, откуда ж лучше-то в вашей (…..) помойке найдутся?!

– Слышали, они нас помойкой называют?! – Бесились оппоненты. – Кто вас вообще из вашей выгребной ямы выпустил, черти болотные, и в чистый поселок грязь свою нести позволил?!

Чтобы пресечь назревающую стычку, фогт спустил на нэшцев наемников, которые бесцеремонно, взашей вытолкали почти безоружных людей на причал и заставили под взведенными арбалетами убраться прочь, униженных, неудовлетворенных и еще более, если такое возможно, конечно, обозленных. Йост отправил к фогту Нэша гонца с предложением завтра же встретиться и решить возникшую проблему как можно скорее. Парней придется примерно наказать, – думал он, – но даст Бог, обойдется малой кровью… И что такое случилось с людьми, неужели и в самом деле так дурачок этот был им люб? Сколько живешь, столько и удивляют тебя люди, – думал он, отправляясь к себе. Он не догадывался пока, что изменить ход событий не в его власти.

Ночью, в час между волком и собакой, нэшцы уже всем поселком, около тысячи человек, вооруженные на этот раз до зубов всем, что нашлось в поселке, вместе с примкнувшими к ним стражниками, высадились на ненавистном берегу. И набросились на спящий беззащитный город с дикой яростью, не щадя ни старого, ни малого, поджигая и руша все, что можно было поджечь и порушить. Кровавая пелена застилала глаза, а настойчивый голос в голове звал и требовал: убить, отомстить, наказать! Пожар и паника охватили поселок, люди метались, кричали, призывая помощь, стражники и наемники тоже не сразу сообразили в этом хаосе, кто, что и куда, тоже метались по улицам, пока Йост и командир наемников, Сигурд, не навели кое-какой порядок и не принялись прочесывать улицы, расправляясь с нападавшими, что было сложно: ни по одежде, ни по разговору, ни по другим каким приметам они от местных, тоже схватившихся за оружие, не отличались. Только когда Сигурд на площади зычным голосом заорал:

– Нью-нэшцы, ко мне!!! – К нему начали подтягиваться местные, но сколько до этого погибло от рук своих же или стражи, никто потом уже не мог сосчитать и выяснить.

Обученные и опытные наемники даже малым числом расправились с напавшими нэшцами. Но ущерб поселку был нанесен чудовищный. Некстати поднявшийся ветер раздул пожар, и практически весь поселок наутро был руинами. Убитых было больше половины, среди них большинство детей и женщин, кто попал под горячую руку, кто пытался спрятаться в подполье и задохнулся в дыму. Убит был Йост, и здраво рассуждать и действовать было некому. Из ближайшего большого города, Лэнгвилла, уже к обеду прибыл граф, Ханс Тордсон, со своими людьми. Молодой и веселый, выпивоха и заядлый охотник, он был большим приятелем Седрика и Хильдебранта, поэтому сразу же отправил вестового к ним в Хефлинуэлл. Седрик был патроном Нью-Нэша, и разбираться и принимать решения предстояло ему.

Но первой вестью, пришедшей из Далвегана Эльдебринкам, было письмо герцога Далвеганского Анвалонцам. У Аскольда Эльдебринка, едва он услышал, от кого письмо, сразу же испортилось настроение. Он не рассказал о том, что на самом деле случилось с Вэлом, даже лучшему другу, и принц Гарольд не знал всей подоплеки событий, поэтому осторожно посоветовал другу все же прочитать, а прочитав, не принимать решений сгоряча. Кивнув, Аскольд ушел в свои покои, где сидела с вышивкой его жена. Она не подружилась ни с графиней Маскарельской, ни с королевой, и предпочитала уединение, отговариваясь трауром. Ей муж прочитал письмо вслух, после того, как первым пробежал его наскоро глазами. Новость потрясла его так, что он стал ходить по обширным покоям туда-сюда, и сжимать и разжимать кулак, не зная, стучать ли им обо что-нибудь в гневе, по своей всегдашней привычке, или потрясать от радости. Очень злой радости.

– Ты слышала, Эффи?! – Вопрошал он, краснея больше обычного. – Ай да Вэл, ай да молодец! Горжусь тобой, сын! Приделал пузо ихней девке! Опозорил их, и так им и надо, мразям, чертям болотным, извращенцам «уевым! Отомстил за себя и за нас, что за парень, а?! Съел, Кенка?! – Он остановился перед зеркалом, ноздри раздувались. – И что ты теперь делать будешь, поганый содомит?! Как еще лучше мой мальчик мог тебе показать, кто ты и кто он?!

– И что они хотят? – Осторожно спросила герцогиня.

– А ты как думаешь? – С величайшим презрением к невидимым оппонентам, поинтересовался герцог Анвалонский. – Конечно, хотят скрыть позор своей девки. Хотят выдать ее замуж за одного из наших парней, вроде как пащенок от нашего, так пусть кто-то из наших и исправит дело. Да будь я проклят, если породнюсь с Сулстадами! – Он сплюнул. – Ни за что! Еще один мой сын – в их поганую семью?! Да я срать своим парням с ними на одном поле не позволю!

Герцог Анвалонский был действительно рад. То, что пережил он, когда прочел анонимное письмо о содомии графа Кенки, сложно описать даже в самых сильных словах: Аскольд Эльдебринк был человек простой, и в целом довольно порядочный, верный муж, хороший отец, добрый католик, и в рамках понятий своего сословия человек честный и чистый. Да, в его герцогстве люди и голодали, и еле сводили концы с концами, и гибли на рудниках. Но герцог полагал, что так заведено от века, так устроен мир, и бесполезно что-то менять. Зато судить он старался по справедливости, налогами своих подданных не душил, поддерживал в герцогстве порядок. В Анвалоне были лучшие дороги, продуманная логистика и безопасные города, казнокрадство и коррупция не приветствовались, и если до герцога доходило, что кто-то из чиновников берет взятки или торгует должностями, он наказывал примерно и сурово. Вспыльчивый, он не был злым, и его подданные это знали. О том, что существуют такие вещи, как содомия, педофилия и прочие извращения, он предпочитал не знать. Нет, Аскольд Эльдебринк о них, конечно, слышал. Но чтобы этим грешили живые люди, которых он знал лично – в это его мозг отказывался поверить до последнего. И отвращение и отторжение его были так же велики, как и его незнание. А уж сама мысль о том, что с этим столкнулся один из его сыновей, для герцога Анвалонского и вовсе была сотрясением основ и переворотом сознания. Он чувствовал себя запятнанным, а боль за своего мальчика, пережившего такой шок, что тот покончил с собой – это их-то веселый, неунывающий Вэл! – была чудовищной. И как всякий сильный и щепетильный человек, Аскольд хотел справедливого реванша. И вот он, реванш! Вэл не просто так умер, он отомстил за себя, да как! Лучше и придумать нельзя было!

Герцогиня Анвалонская была мудрой женщиной и хорошей женой. Поэтому даже не заикнулась о том, что ей нужен ее внук. Или внучка. И что она сделает все, чтобы заполучить этого ребенка. Если придется – даже вместе с матерью. Даже ценой брака одного из сыновей с дочерью их врага – ибо Эффемия Эльдебринк тоже теперь считала Кенку своим врагом. Но пусть сначала Аскольд насладится своей местью, насытится ее вкусом, сполна пожнет ее горько-сладкие плоды. Пусть ощутит в полной мере, как теперь опозорен его враг, как их сын даже из могилы достал-таки его! Каково Кенке будет кичиться своей мнимой честью, когда его дочь беременна бастардом? Дочь, которую он держал в такой строгости, в самом глухом углу, в самом строгом монастыре, хвастая этим по всему Острову?! Пусть Аскольд утешится сознанием этого настолько, насколько вообще способен утешиться потерявший сына отец. А потом она возьмет свое… Как делала это всегда.

Кайрон находился после беседы с королевой в такой прострации, в какой не был еще никогда. Нет, осторожные слухи о том, что королева Изабелла отнюдь не чурается плотских радостей, и не прочь повеселиться с мужчиной, бродили и по Хефлинуэллу. Правда, так же осторожно передавались слухи о том, что кто болтал о ее милостях – долго не прожил. Но понравиться ей мечтал почти каждый. Еще бы: бесподобная красавица, целая королева, величественная, загадочная, вся в ореоле богатства, власти и древней крови. Только вот мечты эти были такие… нереальные. И вдруг милость королевы обрушилась на него, Кевина Кайрона, ничем особо не примечательного молодого человека, из хорошей, но не особо знатной семьи, не особо богатой к тому же. Простого оруженосца, хоть и у принца крови, да еще настолько уже знаменитого. Ну, да, он ухитрился отличиться при осаде Кальтенштайна, и втайне очень этим гордился, но владычица его сердца, дама Аврора Лемель, например, даже не дослушала рассказ об этом. А вот королева, оказывается, услышала и запомнила, и даже захотела услышать подробности от него самого. И пока он, краснея, рассказывал, она слушала так внимательно! И так при этом смотрела, что у юноши пересыхало во рту от волнения. В первые мгновения он считал, что ему мерещится, будто королева флиртует с ним, и Кевин строго гнал от себя такие глупые мысли. Но Изабелла и в самом деле флиртовала, причем так искусно и откровенно, что Кевин лишился дара речи. Какая она, все-таки, была роскошная! Ее глаза, ее пристальный взгляд, легкая полуулыбка на прекрасных губах, порочная, но полная достоинства при этом, так, что вроде бы и понимаешь, что она, мягко говоря, не монашка, и все же не в силах осудить ее за это или назвать дурным словом. Одним словом – королева! Во всем, всегда. Юноша был не искушен и неопытен, очарован королевской аурой, и потому был соблазнен королевой в пару движений. Жаркие и искусные поцелуи и смелые ласки разожгли его кровь и лишили остатков здравого смысла. И когда королева потребовала, чтобы он в полночь снял с заколоченной двери доски и ждал ее в этих загадочных покоях, он ни на секунду не усомнился, что сделает это. Молодым людям его времени и сословия не так уж и часто доводилось попробовать запретного плода, если они, конечно, не были распутниками и не брезговали трактирными девками. Или не успели уже жениться. Кевин Кайрон был щепетилен, был искренне верующим и чистоплотным юношей, и его чувственный опыт ограничивался пока что поцелуями и сексом со служанками в Хефлинуэлле, нечастым, надо сказать, после которого он каялся в церкви и принимал несложные епитимьи от своего духовника, и подолгу потом постился. Наверное, – думалось ему, – придется потом покаяться. Или даже что-то совершить такое, что очистит его от греха. Но отказаться Кевин не мог. Не было в нем такой силы.

Кира вошла в недоступные прежде покои Доктора, огляделась и вздохнула. Когда раньше она краем глаза ухитрялась заглянуть сюда, ей казалось, что здесь сказка, рай, что угодно. После посещения покоев Хозяина прежний парадиз поблек и съежился, но остался желанным. Здесь было уютно и светло, два больших окна с широкими подоконниками освещали просторную комнату с альковом, в котором стояла большая и пышно застеленная кровать. Доктор любил желтый цвет, и желтого было много: шторы, драпировка алькова, обивка кресел. Это придавало покоям праздничный, солнечный вид. Были здесь два больших напольных канделябра и один маленький, настольный, о три свечи: в отличие от рабов Садов Мечты, Доктор огонь у себя зажигал, хотя камина не было и у него. Термальные источники успешно справлялись с обогревом, так, что летом здесь было даже через чур тепло, и Драйвер велел выставлять окна. Окна были открыты и здесь, и по покоям гулял приятный сквознячок, пахнущий морским ветром. Кира глубоко вздохнула. Выпила противоядие – она не шутила, когда сказала Хозяину, будто отравила себя. Девушка была готова ко всему, в том числе и к тому, что Хозяин не испугается и прикажет замучить ее до смерти. Отдавала она себе отчет и в том, что и сейчас все ненадежно и зыбко. Когда вернется Барр, ее мимолетная победа может оказаться окончательным поражением – что ж. Тем больше причин, чтобы наслаждаться каждым мгновением, что ей отмерены! За каждую минуту, что она проведет с Ларсом, Кира готова была отдать весь мир.

Его привели, и девушка подалась к нему, мгновенно забыв обо всем на свете, даже о том, что стражник, который привел его, стоит тут же и смотрит на нее. Арес похудел, осунулся, на лице и теле – он был в одних старых рваных штанах, – виднелись старые и новые следы побоев и пыток. Глаза Киры увлажнились, и выражали сейчас такие любовь и сострадание, что даже в сердце охранника, очерствевшем в Садах Мечты, они породили отклик, неясный, но мучительный.

– Милый мой. – Выдохнула Кира, забирая в ладони лицо Ареса, и ощупывая его глазами. – Что же с тобой сделали!

– Живая. – Только и смог сказать Арес, который все это время страдал не столько от пыток, сколько от страха за Киру. Хозяин с мстительным удовольствием подолгу расписывал ему, каким именно пыткам он подвергнет девушку, и подносил это, как уже осуществляющийся факт. Видеть Киру живой и невредимой, насколько он мог судить на первый взгляд, было таким облегчением, что губы его затряслись, и больше он уже ничего произнести не мог. Слеза скатилась по худой, посеревшей щеке, и Кира, лаская тонкими, изящными пальцами его скулы, уши, волосы и снова скулы, губами промокнула слезу, и, не закрывая глаз, принялась целовать его лицо, все, везде.

– Все хорошо, любимый. – Говорила тихо. – Все хорошо. Я добилась своего. Он ничего больше нам не сделает. Ты со мной. Ты со мной. Я вылечу тебя. – Она поцеловала запавшую пустую глазницу. – Все теперь хорошо. – Увлекла его за собой к постели, села, уложив его голову к себе на колени, и долго-долго сидела так, гладя и целуя его, наговаривая ему слова любви и нежности, утешая и его, и себя. Как и когда ушел стражник, она даже не заметила – это теперь было не важно.

А тот ушел недалеко. Сел на краю колодца, где когда-то любил сидеть, спрятавшись ото всех, Гор, и долго сидел так, сам себя не понимая. Ему было печально, завидно, тошно. Годы, проведенные здесь, все, что он впитал в себя, все, во что верил, чем жил, разбилось сейчас вдребезги. То, что он сейчас видел, перевернуло всю его жизнь в один миг.

Ни Гарет, ни Гэбриэл не ожидали этого, но люди несли и несли в порт, где францисканцы устроили пункт приема вещей и продуктов для Междуречья, эти самые вещи и продукты. Старую теплую одежду, полотенца, постели, матрасы, утварь, зерно, муку, пшено, гречку, даже мед и соленья. Да что там, удивлены были даже монахи, ведающие сбором пожертвований. Очень много было детских вещей. Один из монахов со слезами на глазах рассказал Алисе, тоже надзирающей за сбором, про ребенка, который принес свою игрушку и отдал ее со словами: «Отдайте какому-нибудь мальчику, у которого ничего нет!».

– И как в них уживается это? – искренне удивился Иво, когда Алиса рассказала об этом в своем саду. – Эти самые люди готовы были Клэр разорвать на части ни за что, а теперь незнакомым им людям помогают, чем могут. И ведь не богачи несут, я сам видел – богатых людей там, считай, нет! Несут простые люди, не нищета, но и не богатеи какие-то. Не понимаю я! Честно, – не понимаю!

– Я тоже удивлен. – Признался Гарет. – Не ожидал, честное слово. С чего вдруг такое милосердие? И бескорыстие, что еще удивительнее.

– Большинство людей не злые и не добрые. – Вспомнил Гэбриэл Моисея. – Такие, как все. Один понес, и остальные потянулись, мне кажется так.

– Я тоже так думаю. – Кивнула Алиса. Она сидела подле своего мужа, на самых законных основаниях, как новобрачная, вложив свою маленькую ручку в его ладонь. Как долго она этого ждала! Ждала, когда им с Гэбриэлом можно будет открыто проявлять свои чувства, а конкретно ей – свои права собственницы на него! И пусть только кто-нибудь попробует покуситься на ЕЁ Гэбриэла. Пусть только попробует!

Гэбриэл держал ручку своей жены бережно, поглаживая пальцами нежную кожу. Что бы ни было, как бы ни складывалось все между ними, но красота Алисы и ее желанность оставались для него такими же сильными и дурманящими, как и в самый первый раз. Гарет порой говорил ему, что рано или поздно, но его феечка ему надоест, или станет не такой желанной, но Гэбриэл в это не верил. Ему казалось, что это невозможно. Запах яблока от ее волос, теплый аромат ее кожи, голос, смех, волшебство ее глаз – все волновало его по-прежнему. И когда Алиса, разозлившись или обидевшись, отлучала его «от тела», Гэбриэл выходил из себя. Когда же, напротив, они могли просто сидеть вот так, наслаждаясь близостью и гармонией между ними, эти мгновения казались Гэбриэлу бесценными.

– Отец считает, что мотивы наших подданных куда благороднее. – Усмехнулся Гарет. – Удивительно, но он верит в людей.

– Я тоже верю. – Чуть покраснев, сказала София. Поддавшись ядовитым намекам королевы, она бдительно следила за каждым вздохом Гэбриэла, отыскивая малейшее доказательство того, что тот ненавидит людей и мечтает отдать Остров эльфам, и, как и уверена была Изабелла, – находила. Ну, вот разве его слова сейчас – не доказательство?! Люди, простые люди, поддавшись благородному порыву, проявляют невероятное милосердие, недостижимое для эльфов, а герцог Ивеллонский отзывается об этом милосердном акте так пренебрежительно! Мол, один понес и другие потащили… А Гарет, как казалось Софии, просто поддается влиянию брата, который только кажется младшим, а на самом-то деле давно уже перехватил лидерство в их паре.

– Я бы не отмахивалась так от мнения его высочества, который настолько старше вас, и пользуется таким уважением на Острове!

Алиса бросила на Софию взгляд с опасными золотыми огонечками в глубине. Феечка чувствовала неладное. Не понимала, но чувствовала, и ее это сердило. Поначалу она приняла Софию вполне благосклонно, даже не смотря на то, что та перехватывала Гарета у Длинной, которая снова становилась опасной лично для нее, Алисы. По крайней мере, феечка думала так. И до последнего времени София ей продолжала нравиться. А теперь что-то произошло. Алиса, своим обостренным чутьем на людей и ситуацию, безошибочно уловила какую-то непонятную враждебность, идущую от Софии в адрес Гэбриэла. Этого было вполне достаточно, чтобы сердечко Алисы мгновенно ощетинилось в ответ. Она могла обижаться на Гэбриэла, ссориться с ним, но при том феечка безгранично его любила и уважала, считала очень умным и почти совершенным.

– Я думаю, – произнесла она официально, – что его высочество в вашей защите, сударыня, не нуждается. Тем более, в защите от его сыновей. Никто так не любит и не уважает его высочество, как они.

– Я вовсе не… – Покраснев, начала София, но Алиса демонстративно перебила ее, начав рассказывать о том, сколько всего приносят люди к францисканцам, и как хорошо, что одними яблоками, как первоначально думалось, все не ограничилось. София замолчала, покраснев сильнее. Гарет при этом испытал просто физическое недомогание от жалости к ней и возмущения в адрес феечки. Он любил свою невестку, но какая она порой бывала невыносимая! Герцогу Элодисскому порой казалось, что немного убавить ей спеси было просто необходимо. Тем более что в его кругу «проучить» жену было не только допустимо, но даже необходимо время от времени, этому учила и это даже требовала сама церковь. Но даже заикаться об этом в присутствии Младшего было опасно. На Красной Скале тот получил такой мощный заряд полнейшего неприятия насилия, что даже пощечину своей благоверной посчитал бы святотатством. Гарет как-то со смехом всего лишь предположил, в качестве шутки, что после небольшой профилактической трепки Алиса была бы, как шелковая, и они с Младшим чуть не подрались после этого. Пришлось даже вмешаться его высочеству, который напомнил Гарету, что Алиса – не обычная женщина, она лавви. Любое насилие над нею может напугать и оттолкнуть ее, и феечка просто исчезнет. Признав разумность этого довода, Гарет больше не заикался о таком методе, но раздражение не уходило. Особенно в такие моменты.

Отношение к Софии сам Гарет оценивал, как непонятное, странное, раздражающее и одновременно сильное. Наверное, он ее любил. Одновременно безумно любя и Марию. София была… Тут Гарету трудно было подобрать сравнения и термины. Он однозначно испытывал к ней сильные и очень теплые чувства, и чем дальше, тем сильнее. И самым сильным чувством была именно жалость. Он видел, насколько она искренна, чиста и умна, и в то же время – как наивна, прямолинейна и уязвима. Ему хотелось – нет, даже требовалось, – ее защитить и оградить от разочарований, которые были неизбежны. Устлать ее жизненный путь соломой, закрыть собой от всех острых углов, сохранить очарование ее непосредственности и смелость наивности. Видимо, такова была его природа, ведь Марию он точно так же изо всех сил стремился именно защитить, хоть и немного иначе. При этом он чувствовал, что иметь одну женой, другую любовницей, будет практически невозможно. И та, и другая были слишком честны, откровенны и бескомпромиссны. София не переживет такого предательства, да и Марии это будет тяжело. И отказаться от одной из них Гарет тоже не мог. Точнее – мог бы… Наверное. В каком-нибудь фантастическом варианте событий он однозначно сделал бы выбор в пользу Марии. Но сейчас в качестве супруги и матери своих детей он видел только Софию.

Все осложнялось тем, что с Младшим Гарет свободно поговорить об этом не мог. Они достигли какого-то хрупкого равновесия в вопросе о Марии, и вроде бы Гэбриэл признал чувства Гарета к девушке, но говорить об этом, это обсуждать они все равно не могли. «Это как русский кисель. – Как-то откровенно сказал Гэбриэл брату. – По поверхности прохладненький скребешь, а внутри горячо, не затронуть».

София, заметив и почувствовав отношение Алисы, обиделась. Слишком искренняя и порывистая, она недолго смогла делать вид, будто все хорошо. Попыталась сказать что-то на нейтральную тему, не получила отклика, встала и пошла прочь, пройтись по саду и успокоиться. Девушка тревожилась и совершенно искренне не понимала, что ей делать. Она любила Гарета, но ей недоставало инстинктивной мудрости лавви, чтобы понимать: близнецы – это особая Вселенная, и пытаться их расколоть опасно. Софии казалось, что Гарет в опасности, и только королева и она сама видят это и могут как-то Гарету помочь. Гэбриэл и Алиса заодно, тут София Алису даже где-то понимала. Та любит мужа. Они новобрачные, и их связь, как никогда, сильна. К тому же, (с подачи королевы) София считала Алису не очень умной. То есть, не дурой, конечно, но не настолько умной, как она, София. Слишком миниатюрная, слишком хорошенькая и темпераментная – персонаж, радикально далекий от типичной умницы.

Тут нужно напомнить, что отношение к эльфам и полукровкам в Анвалоне было намного хуже, чем в Элодисе. И герцог Анвалонский, и, что даже важнее, кардинал, которого София, даже не зная, что это ее отец, любила и безгранично уважала, считали эльфов врагами, которые плетут интриги, чтобы уничтожить людей. Именно на этом убеждении и этих страхах и сыграла Изабелла, преувеличив их и подав, как нечто не просто возможное, но реально осуществляющееся именно теперь. В свете этого опасность того, что Гэбриэл – это своего рода пятая колонна, который, окружая себя полукровками и эльфами, готовит плацдарм для эльфийского вторжения, казалась девушке реальной и страшной. А ведь это и в самом деле казалось реальным! Пойма Ригины – это ведь, по сути, анклав в сердце эльфийского леса, который захватить можно проще и быстрее всего! А с ним – и самую влиятельную (вновь) семью Острова, что людей испугает и деморализует. (Эту мысль внушила Софии, естественно, Изабелла). А там захват всего левобережья Фьяллара будет лишь вопросом самого небольшого времени. А левобережье – это, прежде всего, житница Междуречья и все продовольствие Острова, без чего Анвалон и Далвеган станут недееспособны накануне зимы. Руссы, внушала Изабелла Софии, союзники эльфам, которые отдадут им суровый север в обмен на помощь в войне. «О, – говорила королева, – тут все продумано! Сначала разорить Междуречье… Накануне зимы! Потом – захватить его и Южные Пустоши… Все это – накануне равноденственных штормов, во время которых мы даже помощи у Европы попросить не сможем… Мы обречены. Просто: обречены». И краеугольным камнем всего Изабелла искусно сделала Гэбриэла. Это именно он привел эльфов в Хефлинуэлл, его обожают отец и брат, которые не видят опасности, потому, что любят его. Если бы не Гэбриэл, его высочество, как человек прозорливый, давно понял бы эльфийскую интригу, да и Гарет склоняется к людям, и потому без боя эльфам Пойму не отдал бы. Да и не посмели бы эльфы воевать с сыном Лары!

Так стоит ли удивляться, что София была в тревоге и сомнениях? Не дурочка, она понимала, что правда о Гэбриэле Гарету не понравится. Даже будет принята в штыки. Но ради него же самого, ради всех людей, София обязана была открыть ему глаза! Как многие женщины, особенно молоденькие и уверенные в том, что любимы, София недооценивала Гарета. Она видела его только расслабленным, веселым, флиртующим, заботливым. О прозвище «Красный жнец» девушка, конечно, знала, но не осознавала его. Не хотела.

Гарет, заметив исчезновение Софии, отправился за ней, чтобы развеселить и поддержать, и нашел девушку на крепостной стене, созерцающей Белую Горку, Ригину и дали Элодисского леса, сейчас словно присыпанные золотистой пыльцой, сияющие.

– Я вовсе не обиделась! – Не искренне, но горячо возразила София, когда Гарет поинтересовался ее состоянием. – Я задумалась.

– И о чем же думала моя домовитая и образованная невеста? – Завладев ее пальчиками, интимно поинтересовался Гарет.

– Об очень важном. – С отчаянной решимостью ответила девушка.

Глава четвертая: Проклятая комната

– Это королева тебе в уши такую хрень надула? – Голос и взгляд Гарета стали ледяными, он отпустил ее руку и даже отступил на пару шагов. Он вдруг сделался взрослым, чужим и очень опасным. И София только сейчас, неожиданно для себя, осознала, что этот улыбчивый, веселый молодой человек – на самом деле умелый воин и хладнокровный убийца. И эта его ипостась – настоящая и важная, гораздо важнее флирта в саду. Но она была отважная девушка, и искренне верила в то, что действует во благо этого мужчины. Она на самом деле любила его. Да и королеву считала своим другом и не могла предать. Поэтому, не смотря на противный холодок в теле, возразила:

– Она здесь совершенно не при чем! И это не хрень, Гарет! Я понимаю твои чувства, и мне самой ужасно нравится Гэйб, он чудесный, но если беспристрастно посмотреть на все факты…

– Да какие факты?! – От досады Гарет повысил голос. И Софии даже дышать стало трудно, так угнетал ее его гнев. Она не сдалась, но от тяжести, страха, эмоций, от того, что Гарет вдруг стал таким ужасным, она заговорила сбивчиво и путано:

– Пойми, пойми, это очевидно все, только если… потому, что… ну, очевидно все, если подумать! Эльфы, они давно хотят вернуть… но ты же знаешь, знаешь это?

– допустим. – Гарет изо всех сил старался сохранять выдержку. – При чем тут Гэйб?

– Потому, что из-за него… через него… ну, Гарет! – София чуть не плакала. – Я все понимаю, честно, тебе это трудно будет принять… но если подумать…

– И что будет, если подумать? – Гарет сдерживался, но совсем бесстрастным оставаться был не в состоянии. Злость на королеву, да и на Софию, которая, не смотря на все предупреждения, все-таки повелась на уловки старой интриганки, душила всерьез.

– Ты же не знаешь, где он был все это время! – Выпалила София. Ей казалось, что это такой железобетонный аргумент, что даже предвзятый Гарет вынужден сейчас будет признать ее правоту. – Только с его слов… Только с его слов! А что, если все это время он был у эльфов, которые его сделали своим… Он говорит, что не любит эльфов так же, как и ты, но сколько теперь их возле него?! И этот Кину, и остальные… – Она покраснела сильнее. – Вы говорите, что он был рыбаком на Русском Севере, дядя думает, что он был в банде Кошек… Но посмотри, он слишком умный для рыбака, и слишком благородный для бандита! Разве это не очевидно?!

– Хватит! – Не выдержал Гарет. – Я знаю про своего брата все, что только можно знать. А все, что королева придумала, а ты повторяешь – чушь собачья! Чтобы я не слышал этого больше!

– Ты мне еще не муж, чтобы приказывать! – Вспыхнула София.

– Такими темпами я никогда им и не стану! – Огрызнулся Гарет, и, злой, как черт, и как никогда понимая брата, пошел прочь.

– Что за хрень? – Шепнул Гэбриэл, когда Гарет подошел и встал справа от брата.

– Именно, что хрень. – Так же тихо прошептал Гарет. – Забудь.

Но позже он с братом все же поделился. Признал неохотно:

– Если она сболтнет Анвалонцам или кардиналу, неприятных объяснений не избежать. Вот тебе непременно нужна эта квэнни-эльфийская сотня?

– Мы об этом уже говорили.

– Говорили. – Согласился Гарет. – Но проблема-то осталась.

– Да. – Мрачно согласился Гэбриэл. – Осталась.

Традиционно женщины Хефлинуэлла, в том числе и знатные гостьи, располагались в Девичьей Башне и прилегающих помещениях. Но королева – вне традиций, и Изабелла со своей свитой заняла целый этаж Золотой Башни, так называемые Золотые Королевские покои. На вкус королевы, здесь было даже роскошнее и уютнее, чем в официальной королевской резиденции Элиота, Сансет. Если бы Гранствилл располагался не в глубине эльфийского леса, а где-нибудь на берегу Фьяллара, Изабелла проводила бы здесь куда больше времени! Хотя, – не забывала она, – если бы не такое положение Поймы и Гранствилла, принц Элодисский наверняка не дожил бы до этого дня. Прежде королеве казалось, что столицу Элодиса разумнее было бы перенести в Гармбург, например. Больше она уж так не думала… Давно.

Когда новоиспеченный герцог Ивеллонский попросил аудиенции, Изабелла напряглась, но дала согласие. Только что роскошные и уютные, покои вдруг словно подернулись пеплом: все стало серым и угрожающим, даже воздух стал отдавать горечью. Так на нее действовал этот племянник! Когда-то, еще не зная об их близком родстве, Изабелла чуть ли не бредила этим юношей, и хоть не видела его лица, но его тело, его движения, сила, невероятно красивый баритон сводили ее с ума. Она чувствовала в нем нечто особенное, и мечтала заполучить его себе. Тем сильнее теперь была ее ненависть. Да, она его ненавидела. Едва он вошел и подарил ей свой холодный, мрачноватый, спокойный взгляд, как Изабелла вся подобралась и окаменела внутри. Она поняла, зачем он пришел – этого следовало ожидать. Королева по-прежнему находила его привлекательным, и теперь – даже больше, чем прежде, ибо он повзрослел, стал сильнее, увереннее в себе, его мужественность была такова, что даже воздух в помещении стал его частью. Его было так много, что это вызывало протест. Да, чем привлекательнее он ей казался, тем больше Изабелла его ненавидела.

– Иди, погуляй. – Сказал Гэбриэл, мимолетно глянув на баронессу Шелли. Та испуганно взглянула на королеву, и Изабелла взглядом показала: иди.

– Я хочу знать, – заговорил Гэбриэл, едва та закрыла за собой тяжелую высокую створку двери, – когда будет объявлена помолвка моего брата и Софии Эльдебринк.

– Я против этого брака. – Без обиняков ответила Изабелла. Смысла играть с ним, разводить политес, она не видела. – Два месяца назад положение было таково, что даже этот брак был лучше, чем ничего. Теперь это мезальянс. Мой племянник заслуживает лучшей партии. Я отправила письмо герцогу Ланкастеру…

– Брат не желает другой невесты. – Перебил ее Гэбриэл. Перебил королеву! Изабелла вспыхнула, глаза метнули молнии. А тот продолжал, не замечая злобного синего пламени:

– И зачем было внушать девчонке, что я – шпион эльфов, который подготавливает эльфийское вторжение? Я ведь могу и разозлиться.

– И что? – Сморщила нос Изабелла. – Ты сейчас шантажировать меня примешься? Ты думаешь, я испугаюсь, или пойду на попятный? Я не дам им пожениться! И я права!

– Они поженятся.– Спокойно сказал Гэбриэл. – А будешь упорствовать и мешать…

– Не надо меня запугивать! – Зашипела Изабелла, подойдя ближе. – Расскажешь о моих грехах? Рассказывай! Думаешь, это мне повредит? Люди ненавидят только тех, кто лучше их! За мои грехи они полюбят меня еще больше! А я покаюсь, расплачусь, помолюсь при всем честном народе, и буду любима своими подданными еще больше! А вот что будешь делать ты после того, как вскроется твой позор, это вопрос!

– А я боюсь этого еще меньше, чем ты. – По-прежнему спокойно возразил Гэбриэл. Они смотрели прямо в глаза друг другу, и этот поединок взглядов был таким же жестоким и яростным, как и бой на мечах. – Я это позором не считаю, а те, кто посчитает, в крови умоются так, что другим неповадно будет даже думать обо мне как-то эдак. Ну, а что касаемо помолвки и прочего, так я, пожалуй, с отцом посоветуюсь. Обскажу все, как есть, и спрошу совета. Может, и обо всем остальном спросить, как на твой взгляд?

Изабелла дрогнула. На миг, на крохотный миг, но Гэбриэл это увидел, и она поняла, что он увидел.

– Рискнешь его сердцем? – Прошипела тихо. Гэбриэл презрительно дернул губами:

– Вон, чем взялась меня стремать? Нет, не проканает. Мама его один раз вылечила, второй раз его Лесная Королева вылечила. Он почти здоров. И сил ему хватит даже на это. Лучше так, чем неожиданно по голове прилетит, откуда не ждал. Что, приятели твои по Красной Скале не в счет?

Она проиграла. Ненависть стала такой сильной, что Изабелла отвела глаза, чтобы не выдать ее силу – и поняла, что проиграла еще раз. Ей не хотелось даже думать о том, как отнесется Гарольд к тому, что она делала. Отвращение – вот, чего она боялась. Даже ненависть была бы предпочтительнее!

– Они мне не приятели. – Огрызнулась она совсем не по-королевски, поняла это и прикусила губу.

– Правильно. – Кивнул Гэбриэл. – Рад это слышать. Потому, что всех до единого я убью. Как Смайли, маршала и Бергстрема=младшего.

– И графа Кемского? – Быстро спросил Изабелла. Загадочное исчезновение графа до сих пор не давало покоя Южным Пустошам.

– И его тоже. – Чуть усмехнулся Гэбриэл. – Поверь: его смерть тоже легкой не была.

– Да кто ж ты такой, – Изабелла повернулась к нему, одновременно отстраняясь, – откуда ты взялся на нашу голову, а?!

– Не знаешь? – Приподнял одну бровь Гэбриэл. – Да ладно! Я с Красной Скалы, дама Бель. Тебе ли не знать, что это значит?

Изабелла прикусила губу. Она знала. В отличие от большинства других своих соратников по Красной Скале, она могла понять и чувства тех, кто там служил мясом для жестоких забав. Да, тут ей сказать было нечего. Только сожалеть, что Гэбриэл не умер тогда.

– Так когда будет помолвка? – Поинтересовался Гэбриэл. За все время их беседы он ни разу не изменился в лице, не сверкнул глазами и не изменил голос. И эта уверенность силы бесила Изабеллу несказанно.

– Я подумаю.

– Может быть, обсудить это с Бешеным Зубром?

– Не будь дураком. – Вспыхнула Изабелла. – Зачем ссориться с ним сейчас?!

– Почему же обязательно ссориться?

– Подумай, может, поймешь. Понравится ему, если все, что он считает решенным, вдруг станет предметом обсуждения?

– Поэтому ты девчонку взялась обрабатывать? Да еще и меня выставлять эльфийским шпионом?

– А зачем ты дразнишь людей?! Ты сам-то понимаешь, что ты делаешь, когда эльфами и полукровками себя окружаешь?! Твой брат даже любовницу-полукровку брать не решался, а ты окружил себя наемниками-эльфами! И русами! Отдал русам земли Междуречья!

– Русы и эльфийская сотня спасли Междуречье от корнелитов и мятежа. – Возразил Гэбриэл.– И снова спасут, случись что. Что, опасность миновала? Уверена? Ты даже не представляешь, какая на нас надвигается задница!

– А ты? – Против воли заинтересовалась, даже напряглась, Изабелла. – Ты – представляешь? – И поняла все даже до того, как он кратко ответил:

– Да.

Теперь ей еще сильнее нужно было пообщаться с Ключником. Королева едва дождалась ночи, чтобы встретиться у заветной двери с Кевином. Подарив ему страстный и ослепительный по качеству поцелуй, она вновь предложила ему вскрыть дверь.

Доски, прибитые более пяти сотен лет, оторвались неожиданно легко. Кевин глянул на королеву не без тщеславного торжества, и осторожно отворил дверь в запретные покои. Весь дверной проем был затянут пыльной паутиной, и королева сморщила носик:

– Фи! Убери сначала паутину, будь добр… ты же сделаешь это для меня? – И подарила ему еще один поцелуй. Кевин вошел внутрь, Изабелла прикрыла за ним дверь и выждала некоторое время. В Золотой Башне царила тишина. Стража была у дверей Большого Рыцарского зала, у входов в галереи, но не здесь. Здесь вообще ночью старались не показываться ни стража, ни слуги, считалось, что в этих покоях обитают призраки. Так что случайных свидетелей Изабелла не боялась. Да и потом, полагала она, ничего страшного не случится. Она просто приладит доски обратно, никто и дальше не тронет их. И ее деяние останется в тайне. Разве что эльфы… Но и этого королева не боялась. Она давно уже мало, чего и кого боялась.

Когда времени прошло достаточно, Изабелла осторожно потянула дверь и вошла. Не смотря на то, что ставень на окнах не было, и досками их Карл Основатель в свое время не заколотил, здесь царила беспросветная, черная, как сажа, тьма. И тишина. Нестерпимо пахло кровью, требухой и мочой, так, что Изабелла еле сдержала рвотный позыв. И чуть не завизжала, когда послышался тихий шелест и шипение – так ползет и шипит змея.

– Хо-оро-ошший подарок, вес-сьма. – Вкрадчиво прошелестело во тьме. – Чего взамен хочешь, греховодница?

– Жизнь за жизнь! – быстро ответила королева. – Моего племянника, Гэбриэла!

– Не выйдет. – С сожалением произнесла тьма свистящим, безличным голосом. – Недос-статочная цена. Мало, чтобы пос-сориться со С-стражем и Правителями. Укажи другую цель.

– Красная Скала? – Это был скорее вопрос, чем указание. Шипение усилилось, ног Изабеллы коснулось холодное, гладкое, скользящее.

– Снова нет, греховодница. Не ис-спытывай меня! Говори или уходи!

– Информацию. Я хочу информацию. Что происходит в Пустошах? Почему молчит Дезире?

– Зря надеешься, девушка. – Барр сделала вид, будто читает руны. – Ты никто для него.

– Я знаю. – Прошептала, краснея, Мина. – Я хочу… разлюбить его.

Барр, которая ждала просьбы о привороте и готовилась к ней, удивленно вскинула на Мину свои гадючьи глаза. Молодая женщина волновалась ужасно. Ей было страшно, стыдно. Она понимала, что грешит, и боялась греха. Но муки неразделенной любви были сильнее страха. В глубине души Мина надеялась, что Господь видит ее страдания и простит ей этот грех. Она мяла в руках сумочку, поминутно трогала волосы и губы, волнение сильно поднимало грудь. Говорила она еле слышно, а ведьма ничуть не облегчала ей задачу, разговаривая сухо и жестко.

– Это можно. – Она ничем, кроме быстрого взгляда, своего удивления не выдала. – Но не просто.

– Я… готова.

– И дорого.

– Вот. – Мина трясущимися пальцами кое-как развязала сумочку и вытряхнула подарок Гарета – колье с топазами. Ведьма, ожидавшая чего угодно, но не такого роскошного предмета, приподняла выбритые брови. «Дура!» – Был ее окончательный вердикт. Сама она ни любви, ни сильной страсти никогда не испытывала, и считала влюбленных идиотами и притворщиками. Или полными придурками. Отдать такую ценность за какой-то сомнительный ритуал?! Конченная идиотка! Но вслух спросила только:

– Он касался этой вещи?

– Да. – Мина сглотнула, вновь принявшись терзать сумочку. – Это… его подарок.

Ведьма быстро забрала колье – ее узкая, белая рука словно бы мягко слизнула его со стола, и то бесследно исчезло. Хорошо! Очень хорошо! Маловато, но можно попробовать даже с этим.

– Этого мало.

– Скажите… я… – Мина задрожала сильнее. – У меня есть средства… я…

– Деньги не нужны. Этого колье довольно в качестве оплаты. Теперь нужно кое-что более ценное.

Мина побледнела сильнее. В ее воображении пронеслись сцены: как ведьма отрезает у нее волосы, даже пальцы… И мысленно приказала себе вытерпеть все.

– Не дрожи так. Это не страшно. Тебе нужен будет платок с его кровью.

– Но где?.. – Мина от изумления даже перестала дрожать. – Как… я…

– Думай. – Отрезала ведьма. – Хочешь результат – добудь.

– А он… – Мина перевела дух, сглотнула. – Не пострадает?

– За кого ты меня принимаешь, девушка? – Холодно возмутилась Барр. Мина быстро кивнула:

– Да-да. Простите. Я… принесу. Я найду.

– И поторопись. Через три дня будет самое благоприятное расположение звезд и планет, а потом – долгий период, когда может случиться любая неожиданность и неудача.

Мина, выйдя из дома на Рябиновой улице, близ собора святой Анны, какое-то время шла, не видя, куда идет и почти не осознавая себя. Будучи женщиной домашней, робкой и пугливой, она сама не понимала, как решилась на такое: пойти одной, в сопровождении только одной служанки, и к кому – к ведьме! Правда, Барр окружила себя нарочитой церковной символикой: крест, четки, полумонашеское черное одеяние. Это немного успокоило Мину, но страх и сомнения остались.

«Я не стану. – Почти решилась она. – И кровь, где я возьму его кровь?!». От этого решения Мине стало как-то легче. Вздохнув, она расправила плечи, и тут служанка прошептала:

– Госпожа, госпожа, это она!

– Кто? – Дрогнула Мина.

– ТА кватронка!

Мина глянула – и узнала эту женщину. Ее уже показывали Алисе и ее подругам в Богослове. Хрупкая, тонкая, с кошачьими нездешними глазами, грациозная, просто неземное видение, а не девушка! У Ингрид был хороший вкус, и при предоставленных Гаретом возможностях девушка принарядилась так, что от нее невозможно было оторвать глаз. Мина почему-то считала себя неряхой и толстухой, и вид Ингрид был – как нож в сердце. Слезы навернулись на глаза. И решимость оформилась до железобетонной крепости: она сделает это. Вырвет непрошенную страсть из своего сердца и обретет покой.

Ингрид глянула мельком на молодую приятную даму, но не задержала на ней свой взгляд – она рассматривала только тех, кто был или красивее, или богаче и лучше одет. Ну, или уродство какое-нибудь – в это время уроды собирали толпы любопытных. Их даже показывали за деньги. Остальные Ингрид не волновали. Она все еще испытывала огромное удовольствие от своего нового статуса, от своего дома, положения, достатка. И обязательно раза два в день отправлялась со служанкой – как положено благовоспитанной даме, – по лавкам, чтобы лишний раз показать себя и испытать это удовольствие. И как в таковом, в этом ничего плохого не было – девушка достаточно перетерпела унижений и невзгод. Только вот Ингрид не желала теперь даже вспоминать о том, кем и где была, считала, что все это новое великолепие – ее по праву, и претензии ее к Гарету росли, как снежный ком. Если он приходил – она чувствовала себя мученицей, вынужденной терпеть его постылые ласки. Если не приходил – что случалось чаще, – Ингрид нудно жаловалась служанке на пренебрежение со стороны любовника. «Я что, – нудила девушка, – вещь в чулане, чтобы так мною пренебрегать?». «Ты уж определись, нужен тебе любовник, или не нужен», – пренебрежительно думала служанка, но вслух верноподданнически со всем соглашалась и поддакивала.

На площади Святой Анны недавно открылась лавка, где продавались пряники Калленов – туда и направлялась Ингрид. За прилавком стояла сама Кристина, объяснив свое долгое отсутствие в доме мужа необходимостью поставить дело. За наемниками нужны были надзор и контроль, – и Джон Горка не возражал, все еще переживая за жену, которая так и не вернула себе прошлую веселость, стала задумчивой, серьезной и часто – печальной. Обучение магии под руководством эльфа расширило кругозор молодой женщины, но и породило новые вопросы, сомнения, неудовлетворенность своей жизнью и даже мужем. Прежде Кристина не замечала простоты любимого мужа, так как и сама была девушкой простой. И мечты и запросы у нее тоже были простые и понятные. Но все больше и больше погружаясь в новые знания, она умножала и новые печали. Жизнь была сложнее, а мир – огромнее, чем прежде ей виделось. И в этом мире были и другие источники радости и приключений, чем прежде казалось. И Кристина то пеняла себе за то, что поддалась эльфийским соблазнам, то мечтала о чем-то… другом. Например, о ком-то, похожем на Гэбриэла Хлоринга, который с некоторых пор прочно поселился в сознании молодой начинающей колдуньи.

И внешностью своей Кристина теперь уж была категорично недовольна. То ли дело эльфы! Эльфийские красавицы, роскошные, высокие, длинноногие и неприступные, отныне были ее идеалом, до которого невысокой, приятно пухленькой свежей деревенской пышечке было, как до Луны пешком. И что с того, что она радовала взор большинства мужчин, и желающих перекусить калленовским пряничком отбою не было? Сама Кристина была собой недовольна, и это было фатально. Быть бы ей хотя бы тоненькой, как, к примеру, вот эта девушка, зеленоглазая кватронка, по слухам – пассия герцога Элодисского. Тоже невысокая, она, по мнению Кристины, не уступала в красоте эльфийкам!

Любовницу герцога следовало обслужить по высшему разряду – это был клиент перспективный и выгодный. И Кристина включила не только обаяние, но и толику новых умений, уже усвоенных одними из первых – умение очаровать и внушить доверие к себе. Ингрид, не замечая того, захотела остаться в лавке как можно дольше, – здесь так было уютно! Ловкая и приятная лавочница усадила ее за столик, накрытый крахмальной простыней, предложила горячий чай со смородиновым листом, с ромашкой и мелиссой, и блюдо с крохотными пряничками – изобретение Кристины. Так клиент мог, не пресыщаясь, попробовать каждый пряник и выбрать понравившийся. Ингрид, увидев фигурные крохотные пряники, окончательно растаяла, и, выбрав чай с мелиссой, принялась дегустировать. Обычно она, как большинство тех, кто выбрался из нужды недавно, вела себя с лавочниками и прислугой по-хамски, полагая, что так и положено вести себя благородной особе с низшими слоями, но Кристина сразу расположила ее к себе. И через несколько минут они уже болтали, как лучшие подруги, весело смеясь и обсуждая каждый пряник. Здесь и увидел любовницу Гарета Хлоринга впервые Дик Свистун.

Едва Мина ушла, торопясь и нервничая, в комнату, где расположилась ведьма, вошел Марк Хант – без его помощи Александре Барр найти безопасное помещение было бы сложно. Этот молодой мужчина имел наглость глядеть на Барр раздевающим, откровенно вожделеющим взглядом, но – чудо, не иначе, – Барр на это отнюдь не злилась, наоборот. Его взгляд рождал в ней какое-то томительное приятное чувство, в низу живота начинали словно бы мелко трепетать крылья сотен бабочек. Никогда и ни один мужчина доселе не смотрел на нее ТАК! Втайне ведьма мечтала, чтобы он прекратил смотреть и начал действовать, и можно даже без церемоний… Марк тоже был не прочь – волнительно поиметь ведьму, которую боится весь Остров, да и бонусов от таких потрахушек было бы не меряно. К тому же, баба не сказать, чтобы аппетитная, но и не уродина, сохранила практически девичью фигуру, такую и потискать не противно. А приоделась бы, отрастила бы брови и подкрасила бы бледные губы – и вообще была бы пикантной и весьма себе интересной! Но он элементарно боялся. Тут, как с ядовитой змеей – права на ошибку нет, и второй попытки не будет. И Марк кружил вокруг нее, и желая, и опасаясь. Но какой был бы трофей! Скажи кому: «Ведьма Пустошей? Ха, трахал я ее – так себе баба, но с перчинкой!». – И слушатели обалдеют. Не поверят ведь!

Вот чего Марк даже в страшном сне предположить не мог – так это того, что Барр девственница, и ожидать от нее первого шага – так себе занятие.

– Ну, что? – Поинтересовался он с одной из своих фирменных чувственных улыбочек, от которых томление в теле становилось сильнее, и появлялась приятная уверенность, что этот интерес – подлинный, и очень лестный. Именно этим Марк и «брал» своих жертв.

– Посмотрим. – Неопределенно бросила Барр. – Полная идиотка.

– Это у нее на лице написано! – Марк, как никто, знал, каким ответом угодит ведьме более всего. – А у меня есть один вопрос… – Он колебался, но желание что-то поиметь с такой важной тайны было нестерпимым, как зуд. Ведьма, кажется, ему благоволит. В любом случае, как манипулировать бабами, Марк знал лучше всего.

– Какой? – Утомленно поинтересовалась Барр, прикрыв глаза тяжелыми, красиво вырезанными веками.

– Что, если… – Марк поколебался еще, но решился. – Что, если где-нибудь здесь очутилось бы существо, о котором давно все забыли и в которое уже никто не верит?

– К примеру? – Слегка удивилась Барр.

– Ну… к примеру, фея.

И что-то вдруг громко щелкнуло в голове Барр, и все встало на свои места. Она и сама была в шаге от решения загадки: кто в Гранствилле противостоит ее магии? Теперь она поняла! И обмерла от сознания собственной глупости и слепоты. Она ведь держала эту тварь в руках! Правда, все время, что Алиса провела в компании Барр, ведьма думала только о том, как приятно было бы заполучить эту мелкую дрянь в собственное расположение, и о том, как и что она бы с нею сделала. Да и правду сказал Марк: этих тварей мало уже, кто помнит, и еще меньше тех, кто в них верит.

Но как же она обманулась!!! И как, КАК она могла быть так глупа?! Все указывало на стихийную, в том числе и напасти, обрушившиеся на Пустоши, особенно на окрестности Найнпорта! Это месть лавви за то, что она посчитала обидой.

А гаденыш-то как ухитрился догадаться, кто она?.. Что Гэбриэл и Алиса просто полюбили друг друга, Барр даже как предположение не рассматривала. Всегда и везде, считала она, есть истинные меркантильные мотивы, а так называемые нежные чувства – либо самообман, либо дань лицемерным традициям. Значит, гаденыш понял, что попало ему в руки, и с помощью слюнтяя Олафа удрал с Красной Скалы, прихватив драгоценный приз. Еще и женился на этой твари! Ну, еще бы! Теперь вся округа цветет и благоденствует, и все ставят это Хлорингам в плюс. И бессмысленно даже пытаться заполучить стихийную живьем. Даже не смотря на все возможные бонусы. Потому, что Хлоринг уж наверняка настроил ее против Теодора и ее, Барр, как мог. Значит, можно только заполучить ее для магических целей. И это, – ожесточенно подумала Барр, – пусть не так выгодно, зато гораздо приятнее!

Все это пронеслось в голове ведьмы в несколько коротких мгновений, пока Марк договаривал свою фразу. Волнуется, – внутренне усмехнулась ведьма, – боится продешевить. Черт с ним, отсыплю я ему дукатов. Полезный, симпатичный… К тому же, магией тварь не взять, придется воспользоваться его помощью.

– Ты имеешь в виду лавви, которая поселилась в Хефлинуэлле? – Как можно небрежнее вопросила она. – Или кого-то еще?

– Ну… – Марк сглотнул и облизнул губы. – Типа того.

– Давай начистоту. Чтобы заполучить ее, я готова выложить тебе столько дукатов, что не унесешь. Плюс к тому дальнейшее наше взаимовыгодное сотрудничество. Есть идеи?

– Есть. – Поспешно кивнул Марк.

Серый Дюк появился буднично, без помпы. Вел он себя, да и выглядел, скромно, неприметно, эдакий обычный человек, средняя масса, глазу не за что зацепиться, и подозревать не в чем. Считалось – и Лодо в это верил, – что Август Голова был одним из самых богатых людей Острова, но одевался он так же просто и обыденно, как большинство горожан средней руки, каких-нибудь ремесленников, лавочников, мастеровых. Даже слуги из хороших домов выглядели лучше, так как донашивали одежду своих господ. Единственное отличие – у него не было никакого оружия. Мечи и кинжалы были, к примеру, прерогативой знати и военных, но дубинки, палицы, кастеты и ножи имели практически все более-менее зажиточные нордландцы. А тут человек вроде и не бедный, и не местный, и не монах, и вроде даже один, а оружия никакого, то есть, абсолютно. На самом деле это был сигнал для местных лихих людишек: осторожно! Не простой это человек, наверняка. Ну, а если кому-нибудь из них удавалось поймать взгляд этого человека, то и вовсе пропадало всякое желание проверять его на предмет ценных вещей.

Помимо этого, Серого Дюка всегда сопровождала незаметная и почти неслышная армия подданных – воров, мошенников, убийц и грабителей. Это мог быть старичок – «божий одуванчик», маленький ребенок, молодая девушка или степенный лавочник, не важно. Поэтому опасаться ему было абсолютно нечего. Армия эта могла бы поспорить с городской стражей и даже с войском какого-нибудь рыцаря, и главной силой ее была скрытность и удары исподтишка.

Впрочем, Лодо прекрасно знал, что представляет собой Серый Дюк, и когда тот появился в трактире, для ассасина это неожиданностью или сюрпризом не было. Они уже пару раз сталкивались друг с другом, соблюдая нейтралитет и обходясь до поры намеками и взаимными реверансами. В этот раз они поздоровались, уже не прибегая к подобным уловкам. Лодо приветствовал его, как Серого Дюка, а тот ассасина – как Ангела, показывая, что прекрасно с самого начала оба знали, кто есть кто.

– Не слабая заварушка затевается на Юге. – Сказал Серый Дюк, усевшись за один стол с Лодо. Остальные почтительно устроились подальше, чтобы не мешать двум важным людям и не греть уши их беседой. Даже Шторм сел поодаль. Впрочем, его эльфийский слух улавливал не только каждое слово, но даже каждый вздох, чего он на всякий случай не выдавал никак.

– Драйвер? – Предположил, с некоторым сомнением, Лодо.

– Да ну! – Пренебрежительно передернулся Серый Дюк. – Это так… мелочь. Не дай Бог, случись что с ведьмой Пустошей, и Драйвера тут же по стене сортира размажут все, кто успеет первым.

– А с ней реально, что-то может случиться?

– Мы работаем над этим. – Скромно заметил Серый Дюк. – Награда очень уж вкусная, прямо, изысканная награда, ради такой можно и рискнуть. Есть у нас на примете человечек один, говорит, что чернокнижник, если не врет, то к исходу месяца упакуем дамочку в лучшем виде и сдадим тому, кто больше заплатит. Так-то ее многие жаждут поприветствовать. И в Хефлинуэлле, и в Элиоте, и в Клойстергеме, и даже в Риме. Прям аукцион какой-то получается. А насчет заварушки – все куда серьезнее, Ангел. Даже Междуречье – это так, тьфу. Готов Гэйб Хлоринг заплатить за мои сведения, и не только звонкой монетой?

– Готов.

– Тогда слушай. – И Серый Дюк заговорил. Многое из того, что он рассказал, Лодо знал и без него. Но вот о том, что Братство Красной Скалы собирает целую армию, куда серьезнее, нежели мятежники Междуречья и даже Корнелиты, вместе взятые, и то, что главнокомандующим этой армией будет Антон Бергстрем, лишенный Хлорингами своих владений, титула и привилегий, даже для Лодо было новостью. Впрочем, предсказуемой и ожидаемой.

– Собираются тихо, без огласки, небольшими отрядами, грузятся на корабли по всему западному побережью и на Юге. Часть идет своим ходом, и тоже небольшими отрядами. Высадятся в начале октября, в Ашфилдской бухте. К ним примкнут иоанниты, которых, как говорят, здорово побили какие-то то ли монстры, то ли упыри. С Бергстремом, понятное дело, идет Кюрман, брата которого Гэйб Хлоринг так безжалостно завалил в Лавбурге. Оружие и доспехи везут отдельными судами в Ашфилд.

– А Кенка?

– Кенка, вроде, был с ними, а теперь притормозил. Что-то там отдельное затевает его братец, Жирный Тит. (Этого прозвища Лодо еще не слышал, но ему понравилось). Но думаю, дни Жирного сочтены, болен он шибко. И Кенка все равно примкнет к Бергстрему и Кюрману, как только смерть братца развяжет ему руки. Правда, есть тут один моментик, не проясненный пока: кенкина дочь. Ходит слушок, что она снюхалась с доминиканцами, только не с теми доминиканцами, которые с Римом, а с теми, которые с Авиньоном, если понимаешь меня.

– Понимаю. Насколько это верно?

– Ни на сколько. Но слушок есть, а дыма без огня же не бывает, сам понимаешь. Может, там только лямуры одни, а может, лямуры с интересом, мы поглядим пока. – Серый Дюк взглянул на Лодо своими внимательными, холодными глазами. Глазами убийцы. – Если Гэйб Хлоринг с нами со всем уважением, то и мы, в свою очередь, в долгу не останемся. Мы поможем, чем можем, а можем мы многое. Другие дюки нами брезгуют, а зря.

– Герцог Ивеллонский платит по счетам исправно. – Сказал Лодо. Серый Дюк усмехнулся:

– это мы уже заметили.

– Но панибратства, – голос Лодо приобрел чуть заметный стальной блеск, – не позволит, это вы тоже должны понимать.

– Понимаем. – Согласился, без подобострастия, но вежливо, король всех воров Нордланда. – И уважаем. Но к уважению неплохо бы еще что-нибудь весомое. – Он сделал жест, означающий в Нордланде наличные деньги. – С этим дело пойдет и быстрее, и надежнее.

– За этим, – Лодо повторил жест, – дело не станет. И не сомневайся: больше, чем Гэйб Хлоринг, тебе никто на этом Острове не даст. Даже Рим.

– Это мы тоже. – Одними губами усмехнулся Серый Дюк. – Уже поняли.

Уговорившись с людьми Серого Дюка, когда и как они отправятся к Красной Скале, Лодо вечером, зажигая свечи в отдельной комнате трактира, спросил Шторма:

– Все слышал?

Шторм не стал притворяться, будто не слушал, и просто кивнул.

– Все это должен узнать и Гэйб Хлоринг. Если я не смогу это ему передать, передашь ты.

– Почему это не сможешь? – насторожился Шторм.

– А сам как думаешь? – Улыбнулся одними глазами Лодо. Подошел к постели. Спал он, не раздеваясь и не разуваясь, на спине, засыпал очень быстро и так же мгновенно просыпался, услышав малейший шорох. Шторм научился от него тому же, как и тому, что прежде, чем уснуть, нужно тщательно вымыть и просушить ноги, а обувь выбирать особенно тщательно.

– Неудобная обувь, – говорил ассасин, – может испортить самые лучшие твои действия и даже стоить тебе жизни, помни это всегда. – И теперь Шторм, как и Лодо, щеголял в коротких эльфийских сапогах из оленьей кожи, легких и очень удобных. Не так много времени они провели вдвоем, но Шторму казалось, что прошла целая эпоха в его жизни. Ему казалось, что он все время до встречи с Лодо находился в каком-то застывшем, сонном состоянии, и вот, наконец, очнулся, вздохнул полной грудью и зажил, зажил ярко, насыщенно, интересно. Все, что говорил, объяснял и показывал ему ассасин, все, что они делали вместе, было потрясающе интересно и важно. Не все Шторм понимал, кое-что пока не принимал, но это было не важно. От природы Шторм был из тех, кто должен служить. Идее, вождю, не важно. Ему необходим был кто-то, или что-то, чему он мог посвятить всего себя, куда мог направить свою огромную энергию, свой неугомонный характер, свою абсолютную преданность. Лодо оказался тем, кто освободил его и направил в нужное русло. Ассасин открыл ему мир, рассказывая про Италию, Иерусалим, Ближний Восток и Европу, и не только физический мир, но и мир политики, сложных человеческих взаимоотношений, мир духовный и даже божественный. Юноше еще далеко было до полного понимания всего этого, но начало было положено, и желание знать еще больше стало непреодолимым. Что у них с Лодо еще много времени, в течение которого Шторм узнает массу нужных и интересных вещей, научится всему, чему еще не научился, кватронцу казалось само собой разумеющимся. И это короткое замечание было, словно ушат холодной воды в лицо. Ассасин уже спал, как всегда, бесшумно, а Шторм все сидел и смотрел на огонь свечи перед собой.

Кира, закусив удила, теперь командовала в Девичнике сама. Беременных Марту и Саманту она устроила в апартаментах для гостей, и девушки теперь могли отдыхать и более-менее сносно питаться. Другие девушки, которых осталось всего двое, теперь уже не проводили все свободное время на коленях, а спокойно располагались у бассейна или на своих лежанках, так же хорошо ели и много спали. Правда, это пока не особенно помогало: выглядели и чувствовали себя они все равно неважно. И гостям предоставляли в основном, простых человеческих девушек, которых покупали, крали и вылавливали, где только могли, люди Драйвера и маргиналы всех мастей по всему Острову. Вообще же, тот идеальный порядок, работающий, как часовой механизм, заведенный Гором, давно рассыпался, и в Садах Мечты царили бардак и анархия. Даже стражники вели себя, как хотели, делали, что хотели, и никто им был не указ, даже Хозяин, которого они более-менее слушались, лишь когда он был в своих апартаментах, но стоило ему вернуться в замок, и снова воцарялась анархия. Но Киру никто не трогал. И не только приказ Хозяина был тому причиной, и даже не столько страх перед Барр, которая тоже запретила ее трогать. В этой хрупкой девушке жил такой мощный дух, что силу эту чувствовали даже отморозки Хозяина. Тем более что не все из них были таковыми. Многие, как и Гор когда-то, просто не знали других ценностей и правил, нежели извращенные правила Красной Скалы. Но в глубине души что-то настоящее и правильное в них все же таилось, и те из них, кто не окончательно оскотинился в этом скотском месте, даже испытывали к Кире некое уважение. Которое подкреплялось тем, что она никому из них не отказывала в помощи, если помощь была необходима: ушиб, рана, перелом, головная боль, даже похмелье – Кира успешно лечила всех. А после того, как она встретила Ареса, вернувшегося из клетки, стражник, видевший их встречу, совсем потерял покой. Когда-то очень давно, на ферме, он был Грэгом, потом стал Гиацинтом, теперь был Стерхом. Прежде он дружил немного с Клыком и Ветром, но считал их дурачками и слабаками, и постепенно отдалился от них, выбрав своим кумиром Вепря. Который, как считалось на Красной Скале, был зверски убит герцогом Элодисским. Долгое время Стерх мечтал отправиться вместе со Штормом в Пойму Ригины и отомстить Хлорингам за Вепря и других классных парней, погибших так бесславно и чудовищно. И вот теперь он уже не понимал, на каком он свете и чего хочет. Но душевные его метания длились недолго: пока однажды он не услышал, как один из стражников ожесточенно не поинтересовался у Хозяина:

– Господин, сколько эта девка здесь будет куражиться? Достала, тварь! Может, сломать ей шею, да и дело с концом?

– Скоро вернется Гестен. – Нервно ответил Хозяин. – И привезет Доктора. И тогда мы этой девке припомним все. Она долго будет умирать, паскуда. Вместе со своим предателем, мерзавцем, неблагодарной собакой, Аресом!!!

Этим же вечером, как только коридоры Садов Мечты опустели, Стерх пришел к Кире и Аресу, и с порога заявил:

– Вам нужно уходить. Я помогу.

Изабелла собралась покинуть Гранствилл буквально за два дня. То, что она узнала от Ключника, потрясло ее. На несколько ночных часов она вообще поддалась панике, – впервые в жизни! – и не знала, что делать и как быть. В то, что нет никакой надежды пережить этот катаклизм, она поверила сразу: Ключник никогда не врал. Он мог недоговаривать, мог лукавить, мог обходиться намеками, мог отказываться отвечать, но никогда, никогда не лгал. То, что он сказал – он сказал. И это означало конец. Королева пережила несколько кошмарных часов, но она не была бы самой собой, если бы не взяла себя в руки и не принялась лихорадочно искать выход. И нашла. Она по-прежнему красива и очень богата. Вдобавок, умна. Опытна. Потеряв королевство, она не потеряет жизнь, если все сделает правильно и вовремя. Ключник сообщил и время катаклизма, и слава Всевышнему, его пока было достаточно. К рассвету Изабелла уже наметила план действий. Лучшие ее драгоценности и реликвии она всегда возила с собой, куда бы ни направилась. Сейчас она, как и планировала, отправится по Фьяллару в Междуречье, чтобы посетить наиболее пострадавшие от бунта города и села, доберется до Фьесангервена и сядет на корабль, который отвезет ее в Европу. В Данию, к родственникам. Выйдет замуж за какого-нибудь европейского монарха или герцога – что она легко сможет это сделать, Изабелла была уверена абсолютно. И теперь следовало решить: кого спасать вместе с собой? Брата? Сестру? Племянницу? Тут была не столько родственная любовь, сколько расчет: принц Элодисский, если удастся его сманить с собой, принесет массу пользы и бонусов, так как его знают в Европе, многие любят и практически все уважают. Габриэлла – это возможность выгодно выдать ее замуж и укрепить новые европейские связи. Да и сестра лишней не будет. Во-первых, ценностей и золота у нее с собой тоже довольно много, а во-вторых, семья, клан – это куда надежнее, чем одинокая королева без королевства, хоть и прекрасная собой. За два дня Изабелле предстояло решить еще одну, почти непосильную задачу: как сманить родню с собой, не сообщая им правды? Особенно брату – тот из своих замечательных, но ложных понятий рыцарства и чести ни за что не оставит обреченный Остров. Поэтому следовало как-то исхитриться, и изобрести предлог, который будет достаточно естественным и не насторожит его высочество.

Никто не радовался отъезду королевы так, как новобрачные, которые стремились к уединению в Гнезде Ласточки всем сердцем. Им предстояло отправиться в путь вместе с королевой и ее свитой, и остаться на неделю – счастливую, блаженную, медовую неделю, – наедине друг с другом. Гэбриэл искренне верил, что все их ссоры на это время утихнут, и они снова окажутся в золотом фонарике, счастливые, влюбленные, поглощенные только друг другом. Возможно, – казалось ему порой, – что именно вера в то, что это снова случится, и позволяла им оставаться вместе, не смотря на все скандалы. Он вспоминал, как Алиса говорила ему о своей любви, и порой Гэбриэлу очень хотелось, чтобы она сказала это снова – и не по просьбе с его стороны, а вот так, как тогда, сама по себе, по зову сердца. Как большинство влюбленных, он стремился оправдать изъяны поведения своей любимой жены чем угодно, в том числе и влиянием подруг, которые наверняка настраивают ее против него. Алиса ведь и сама порой проговаривается: мол, девушки сказали то и это. Особенно Аврора, к дружбе которой с Алисой Гэбриэл начал даже ревновать. Гордячка и язва, каких мало. Наверняка и Алису тому же учит! И если они останутся только вдвоем, – мечтал Гэбриэл, – то все вновь наладится, не может не наладиться. А Аврору – срочно замуж! И куда-нибудь в Анвалон. Или хотя бы в Валену. Иначе она так и останется при Солнышке, и в конце концов рассорит (казалось ему) их с Алисой окончательно. А что? Он готов был даже приданое ей дать, как принцессе. И Гэбриэл плотно взялся за Хильдебранта. Пусть не будущий герцог, как Седрик. Но чертовски солидный эрл.

– Как думаешь, если я дам Авроре в приданое Брогген, это нормально будет?

– На кой хрен ей такое богатое приданое? – Удивился Гарет.

– Ну, Хильдебрант же эрл Фрионы, а Брогген граничит с его графством.

– Не понял? – Приподнял бровь Гарет. – Ты чего это, герцогская твоя морда, элодисские земли разбазариваешь?

– Я хочу эту Аврору замуж выдать.

– Ей и деревеньки вроде Жабьего Носа будет вполне нормально.

– Я хочу ее за Хила выдать.

– Это с чего вдруг? Она не той крови, чтобы с принцами родниться.

– Отец говорит, той.

– Как бы той. – Возразил Гарет. – Но не той. Уже не той. Род угас, однощитные рыцари и куча нищебродов-родственников. Зачем Хилу такой головняк? Они же все к нему за подачками ринутся. Сейчас они ее отца знать не знают, но как только она станет графиней, они со всего острова слетятся к ее двору. А ее сестры и братья? Сколько их, отец говорил – восемь?

– Считая саму Аврору. – Несколько уныло кивнул Гэбриэл. – А может, их всех перебить?

– Я прям не зна-аю… – Протянул Гарет с искоркой в синих глазах. – А что так приспичило?

– Да слишком уж они сдружились с Солнышком. – Неохотно признал Гэбриэл. – Авророчке нужно то и это, Авророчка то, Авророчка се, а как же Авророчка?

– И почему обязательно за принца крови?

– Тогда Алиса не скажет, что я якобы от ее Авророчки избавиться пытаюсь, и не сможет ничего против жениха сказать. А тот ее увезет в Анвалон.

– Понял. – Засмеялся Гарет. – Но ведь не только Хил – завидный жених, есть и другие варианты. Русские князья, например. Тогда и Брогген – вариант, все равно все в Элодисе останется.

– Они или женатые все, или старые. Алиса никогда на такое не согласится, а насильно замуж выдать я эту Аврору не смогу, мне моя жизнь дорога. Если б она сама влюбилась в кого, другое дело, но эта выдерга ведь только фыркает на мужиков.

– А сам Хил как?

– Говорит, красивая.

– Ну, тут не поспоришь. – С сомнением прищурился, что-то прикидывая, Гарет. – И так-то анвалонцы – ребята храбрые, и выдерги никакой не побоятся… Тут ты прав. Но мы подумаем. Может, не придется такие радикальные средства применять. Есть у меня идейка одна… – Он толкнул брата в плечо. – Вариант – пальчики оближешь. Эльфы и полукровки же для всех – на одно лицо?

– При чем тут… – Гэбриэл, как всегда, поймал идею брата на лету. Расплылся в широченной улыбке:

– А что? Сгодится. Наверное.

Пока шли большие сборы, отец Северин без помпы и огласки крестил в домашней часовне Хефлинуэлла Клэр, крестным отцом которой стал сам его высочество, который и приданое дал девушке, довольно солидное – помимо денег и драгоценностей, Клэр получила в пожизненное владение деревню Лесная. Гэбриэл тоже своего оруженосца и лучшего друга не обидел – помимо городка Арима, недалеко от Саи, в Сайской бухте, Гэбриэл купил ему дом в Эльфийском квартале, на что имел право, как эльфийский князь, и подарил село Новый Герб с неплохим, хоть и маленьким, замком. Так что Иво было, куда привести после свадьбы свою маленькую жену. Обвенчались они тут же, после крестин, и посаженным отцом вновь был его высочество. В отличие от сыновей, он очень ценил отца Северина и часто беседовал с ним о религии, вере, Боге, и менее серьезных, но важных вещах, и ему очень нравился и попик, и его ум, и его мягкий, деликатный юмор. От отца Северина его высочество многое узнал о Клэр и проникся к девушке жалостью и живейшим сочувствием и участием. Ему понравилось, что не смотря ни на что, у Клэр оказался живой пытливый ум и развитое воображение, а так же – так утверждал Северин, и принц Элодисский ему верил, – не смотря на все, что творили с ее телом, душа девушки осталась чиста. Она не была ни распущенной, ни развратной, и тяги к известного рода приключениям у нее не было вовсе. Напротив, любой намек на секс заставлял ее замкнуться и напрячься, она скорее боялась этого. Северин даже считал, что ей не стоит и замуж выходить, ей бы гораздо лучше было в монастыре святой Бригитты, где девушка в покое, тишине, чистоте и молитвах, окончательно очистилась бы от страшных воспоминаний, а заодно и получила бы хорошее образование. Но Иво спешил с женитьбой, и сама Клэр настолько к нему привыкла, что не имела ничего против. Не против был и Гэбриэл, и его высочество не хотел мешать планам сына ради хоть и симпатичной, но чужой девушки, которая, к тому же, не возражает против своего брака.

К тому же это была невероятно красивая и какая-то по-особому гармоничная пара. Казалось бы, высокий, светловолосый и светлокожий юноша с васильковыми глазами, и маленькая смуглая черноволосая и темноглазая девушка – существа, диаметрально противоположные, но когда они находились рядом друг с другом, возникало ощущение гармоничной пары, чего-то целого, законченного. Они сами еще этого не поняли, но практически все, кто видел их, проникались убеждением, что у этой пары все будет хорошо. «Созданы друг для друга» – шептались те, кто видел их рядом. Алиса и ее подруги приодели Клэр на славу: на ней было кружевное платье цвета слоновой кости, чуть светлее, чем ее кожа, скромный, но очень красивый венок из белого и розового жемчуга на гладких черных волосах, заплетенных в рыцарскую косу, в пряди которой были вплетены золотые нити с нанизанными на них мелкими жемчужинами. Все это так девушке шло, что она казалась прелестной куклой.

Иво слегка напрягся, когда Северин спросил, по своей ли воле и с желанием она вступает в брак, и готова ли разделить со своим супругом горе и радость, нужду и богатство, и так далее? Несколько дней и Северин, и сам Иво, и Алиса, внушали девушке, что она может, если не хочет, сказать «Нет», и никто не осудит ее, не изобьет и вообще никак не накажет, и не прогонит, все будет хорошо. Кажется, Клэр поверила… И как показалось Иво, она несколько секунд колебалась, медля с ответом. Он даже дышать перестал, но постарался никак не выдать своего волнения, чтобы не спугнуть свою невесту.

– Я согласна. – Произнесла она наконец, твердо, отчетливо. Иво выдохнул. Гэбриэл облегченно улыбнулся, отец Северин торжественно произнес:

– Объявляю вас мужем и женой. И что Господь благословил, то люди не разрушат!

Новобрачные обменялись кольцами, и Иво поцеловал свою молоденькую жену. Мысленно он поклялся, правда, уже не в первый раз, что никогда не изменит, никогда не причинит ей боль и никогда не заставит ее пожалеть о своем согласии.

– Я очень виноват перед тобой, Клэр. – Сказал он, волнуясь, громко, на всю церковь. – Я причинил тебе в свое время много зла и боли. Клянусь, перед алтарем, перед Господом клянусь, что больше ни зла, ни боли в твоей жизни не будет. Я буду защищать тебя от всего зла мира и от всех… от всех. Я всю свою жизнь посвящу тому, чтобы ты была счастлива. И может быть, когда-нибудь, заслужу прощение за то, что… за все, что… – Он смешался, и Гэбриэл пришел на выручку:

– Хорошая клятва, Иво Валенский. Да будет так! Я, как твой сеньор и герцог, прослежу, чтобы ты об этом не забыл.

Хоть церемония была скромная и без огласки, но Алиса и ее девушки постарались: едва новобрачные вышли из церкви, на них просыпался дождь из цветочных лепестков и шишек хмеля. Гэбриэл с удовольствием проводил бы их, но Иво захотел иначе. И тут же, у последней ступени, сел в седло и туда же, перед собой, усадил Клэр. Махнул всем рукой, и уехал в Гранствилл, в свой дом в Эльфийском квартале.

Но по дороге свернул в Тополиную Рощу. Теперь, когда Клэр была его законной супругой, он уже не боялся их с Марией встречи. Как обычно, он думал о том, как должна была, по его мнению, думать и чувствовать Клэр, и не подумав осторожно подготовить ее и выяснить, что она на самом деле об этом думает и что по этому поводу чувствует. В итоге обе девушки в первый миг испытали огромное потрясение. Клэр узнала Марию первой, вся обмерла и закостенела – так она реагировала на все, что так или иначе было связано с Красной Скалой. Мария разглядывала незнакомую хрупкую красавицу дольше, пока Иво, не выдержав, воскликнул:

– Ну, что, совсем не узнаешь?!

– Клэр?! – Прошептала Мария, и веря, и не веря своим глазам. – Боже, это ведь маленькая Клэр!!! – Побледнела и села, где стояла, на лавку с ведрами, машинально положив руку на живот. Иво испугался не на шутку. Как абсолютное большинство мужчин, он считал, что беременная женщина – это нечто, постоянно готовое к какой-то катастрофе. В итоге, гневно сверкая глазами на Иво, подбежал Ганс и принялся обмахивать ее листком лопуха, а сам Иво торчал рядом, бессвязно то пытаясь ее успокоить, то предлагая свою помощь неведомо, в чем.

– Да со мной все хорошо! – Перевела дух Мария. – Я просто… не ожидала… Клэр, маленькая, какая ты красавица! Идемте в дом, идемте, вы мне все расскажете!

К счастью, радость и непосредственность Марии, ее живость и искренность, спасли ситуацию. Через несколько минут Клэр оттаяла. Мария ни словом не обмолвилась о Красной Скале, не стала расспрашивать, как, когда та освободилась, а принялась угощать их и сыпать комплименты. Вспомнила, что Клэр всегда любила клубнику, и выставила клубничный компот с ароматными ягодами, чашку густых сливок и сдобную булку с маком – и Клэр не устояла. Совсем еще по-детски она принялась уписывать угощение и пока немногословно, но отвечать кое-на какие вопросы. Правда, основную роль рассказчика взял на себя Иво.

– Мы сегодня поженились. – Сообщил он, тоже отдавая должное угощению. – Клэр – теперь моя жена. Мы семья. У нас дом в Эльфийском квартале, милости просим в гости. Правда, Клэр? Мы же приглашаем Марию?

– Да. – Прошептала Клэр. На губах ее были сливки и крошки, и она, как ребенок, поспешно слизнула их. – Да. – Повторила тверже. – У меня есть книги про животных.

– Я тоже люблю книги. – Обрадовалась Мария, и Клэр наконец-то окончательно оттаяла. – Разные, и про животных тоже. Ты видела мои розы? Все, кто их видел, говорят, что не видали таких роскошных роз! Я срежу тебе несколько бутонов, у невесты должен быть самый красивый букет в Нордланде!

– А какие книги у тебя есть? – Спросила Клэр. – Бестиарии есть?

– Я покажу. – Мария метнулась и вскоре выложила роскошный бестиарий с эльфийскими рисунками, при виде которых Клэр восхищенно ахнула, и больше уж не смущалась. Иво хотел только сообщить Марии, что они с Клэр теперь женаты, но так получилось, что они засиделись почти до вечера – девушки листали книги, обсуждали рисунки и удивительных тварей, потом Мария показывала Клэр усадьбу и животных. В общем, в свое домашнее гнездышко новобрачные добрались уже к вечеру, обвешанные подарками: салфетки, сыры, колбасы, пироги, посуда, – чего только Мария им не всучила! И плакала потом, сидя под своей любимой березой, от счастья. Она оплакала эту девочку одну из первых, уверенная, что Клэр, такая хрупкая, такая маленькая, точно не выживет… Но Клэр была жива и устроена. Иво будет хорошим мужем – Мария не сомневалась. Его любил Гэбриэл, и это была наилучшая рекомендация из всех возможных.

Еще одна девушка плакала навзрыд из-за свадьбы Иво и Клэр – и отнюдь не от счастья. Габи до последнего не верила, что Иво женится на этой твари. Свято веря в то, что эту свадьбу устроила Алиса, Габи так и восприняла это событие: как победу ненавистной карлицы. Сама себя растравляя фантазиями на тему того, как торжествует и злорадствует лживая притворщица, Габи страдала неимоверно, и хоть повод был надуманный и глупый, страдания от этого меньше не становились, и боль-то душевная была самая настоящая. Любимой подруги рядом не было, посочувствовать Габриэлле никто не мог… Кроме отца. Он заметил во время ужина, какие заплаканные и печальные у дочки глаза, и позвал ее к себе.

– Ну, что случилось у моей принцессы? – Ласково спросил он, усаживая ее к себе на колени, как когда-то давно-давно, когда Габи была хорошенькой крошкой, и ее ладошки цеплялись за его пальцы. От его ласкового тона Габриэлле стало еще горше, она уткнулась в его грудь и разрыдалась. Граф Маскарельский растерялся и опечалился. Совсем взрослая девушка, красивая и пожалуй, что и чужая уже. Одно дело сын – если б он был, – понятно, как говорить, что спрашивать, что советовать. А это странное и чуждое существо, которое когда-то было такой милой и ласковой, хоть и капризной, крошкой? Вот что она плачет, да так, что у графа у самого разрывалось сердце? Влюбилась? Платье порвала? Что там случается у девушек, какие печали у них, кто их знает?

– Молодая ты еще, – попытался успокоить ее граф. – Какие еще у тебя драмы, право слово? Жениха не поделила с кем-то? – Вильям вспомнил, что последнее время все только и сплетничают, как о том, что Седрик Эльдебринк, кажется, всерьез увлекся Юной Ульвен. Габи, вроде, категорично не хотела за него выходить, но кто их, девушек, поймет, кажется одно, выходит другое, а хотела третье… Тем более, Габи, капризная, глупая и спесивая.

– Папа, меня никто не любит! – Вырвалось у Габи от всего сердца. – Я никому не нужна, папочка!!!

– Ну, ты что? – Искренне изумился граф. – Ты с ума сошла? Да мы с твоей матерью души в тебе не чаем, ты наше сокровище, принцесса наша! Ну, не придумывай глупости всякие, успокойся! Вот незадача какая, и плачешь-то как горько! Точно, никакой паренек в этом не замешан?

Габи покачала головой, продолжая рыдать. Как можно рассказать отцу все? Про Гагу, про Иво, про Марка и «Наливное яблочко», про Шторма? Про убитого Орри и унижение возле Брыльских ворот? Габи содрогнулась от одной мысли, что стало бы с отцом и мамой, узнай они хотя бы часть всего. Нет, она каким-то образом, без всякого умысла и особого желания со своей стороны, оказалась по другую сторону нормальной жизни, отрезала себя от всего и всех, кого любила.

Впрочем, как всегда, Габи винила в этом не себя. Все были виноваты. Даже дядя, который не заметил, как с нею приключилась первая беда: лишение девственности. Иво, Шторм, мать, отец, Алиса, а теперь еще и королева – все были виноваты, кроме нее самой.

Поздно вечером граф попенял своей супруге:

– Ты, дорогуша, девочку-то нашу прекрати так шпынять. Понятно, что воспитывать надобно, но приласкать порой тоже нужно. Она, бедная, ревет ревмя, думает, что мы ее не любим!

Графиня Маскарельская мужа, не смотря ни на что, и уважала, и любила. Он был человек спокойный, терпеливый, флегматичный. И когда он порой выходил из себя, это реально было страшно. Жену он и пальцем не тронул ни разу, но если повышал голос или делал замечание, графиня реагировала мгновенно. Промолчав в этот раз, она к сведению приняла и задумалась. Дочку-то она тоже любила. Ревмя ревет! Жалко. Да, наверное, она перегнула палку, строго слишком взялась за нее.

Наконец-то мечта Алисы стала явью: королева и старшее поколение отправлялось на Север, а новобрачные – в гнездо Ласточки. Гарет же с друзьями собрался на охоту. Эльфийское позволение было получено, день назначен. Выезд намечался пышный, с ловчими, егерями, гостями со всей Поймы и даже с Королевской Дороги, пажами, герольдами, а главное – с дамами. Последние были полны предвкушений, и, в качестве компенсации за утрату кавалеров из королевской свиты, готовили себе просто убийственные наряды и соответствующие событию аксессуары. Соломон – и как пронюхал так быстро? – привез новый календарь, где времена года и месяцы олицетворяли модные дамы и кавалеры. Календарь был совершенно новый, еще пахнущий свежей краской. Девушки из Южного Сада просто заболели обновками. Даже Алиса, которая на охоту не собиралась, включилась в обсуждение – охота-охотой, но модные наряды и особенно аксессуары были ее страстью и слабостью. Соперничество с дамами Сансет достигло к этому моменту апогея. И как было перед их отъездом не свернуть им кровь, демонстрируя картинки с роскошными нарядами и обсуждая, как будет смотреться то и это платье на хефлинуэлльских красавицах?

– Юна, так что ты выбрала? – Аврора мысленно уже примерила на себя наряд дамы Август, с похожими на ее собственные длинными золотистыми косами, в белом, голубом и золотом. – Может, дама Июль? Посмотри, как роскошно!

Юна пожала плечами, и Алиса заметила:

– Она и Мина такие стали скрытные. Словно мы больше не лучшие подруги!

– Мне просто не до этого, девочки, честное слово. – Вздохнула Юна.

– А что все-таки происходит? – В лоб спросила Аврора, и Алиса добавила:

– Мы же видим, что с тобой что-то не так! Ты же знаешь, мы не болтушки, и всегда поможем.

– Никто не поможет. – Прошептала Юна и хлюпнула носом. Аврора подумала, что у Юны и Седрика все плохо, и тут же смягчилась в отношении подруги. До этого момента она неосознанно дулась на нее, и Юна это видела – и потому до сих пор никаких откровений и не было. Аврора до того расчувствовалась, что даже приобняла ее:

– Ну, ты что?

– Что у вас с Седриком? – Алиса присела с другой стороны и взяла руку Юны в свои. – Это серьезно?

Юна кивнула, снова всхлипнула и утерла глаза свободной рукой. Аврора сунула ей в руку свой платок.

– Вы никому не скажете? – Спросила Юна, и девушки возмущенно вскинулись. Юна выпалила:

– Они будут воевать с Далвеганом! И пока не победят, мы не поженимся-а-а-а!!! – И уткнулась в грудь Авроры, заливаясь слезами.

Несколько секунд девушки переваривали новость. Потом осторожно поинтересовалась Алиса:

– Ты уверена?

Юна, плача, кивнула несколько раз. А Аврора отметила про себя, что раз Седрик доверил Юне такой секрет, то у них и в самом деле все серьезно. И о наследнике Эльдебринков лучше забыть и сосредоточиться на другом объекте. Алиса права: она, Аврора, не влюблена, а Юна, как оказалось – без ума от рыжего громогласного верзилы.

– Ну, и что ты так плачешь? – Удивилась Алиса. – Мой Гэбриэл тоже был на войне!

– Это не война! – Запальчиво воскликнула Юна. – Корнелиты – это сброд, это был конфликт, а не война! Я сказала Седрику, а он сказал, – Юна вся скуксилась, – что пока они не убьют всех Сулстадов и не возьмут Клойстергем, война не кончится, а это долго-о-о-о!!!

– Но почему?! – Изумилась Алиса. – Почему они хотят?..

Юна тщательно вытерла слезы платком Авроры.

– Это из-за смерти их младшего брата. Я не знаю, что сделал граф Кенка, Сед не говорит. Он говорит только, что граф – подонок.

– Это все знают. – Заметила Аврора. – Но чтобы воевать?

– И когда? – Сдвинула темные брови к переносице Алиса.

– В любой момент! – Горестно всхлипнув, прошептала Юна. И Алисе впервые в жизни захотелось произнести одно из любимых крепких словечек Гэбриэла. Громко, жестко и смачно.

А как же ее медовый месяц, и так превращенный в неделю?!

– А осторожнее нельзя?! – Гарет дернул руку. Цирюльник, молодой еврей, стригущий герцогу ногти, торопливо промокнул крохотную ранку на пальце чистой салфеткой, смоченной ромашковым настоем, рассыпался в извинениях.

– Черте что. – Гарет мгновенно об инциденте забыл. А цирюльник, покинув Рыцарскую башню, встретился в саду со служанкой Мины, Мартой:

– Вот, все, что удалось добыть.

Крови была небольшая капля, яркая на белой ткани. Марта бережно спрятала на груди драгоценный трофей, выдала цирюльнику двадцать талеров:

– Все?

– Обращайся, красавица. – Тот с удовольствием пересчитал монеты и ссыпал их в кожаный кошель на поясе. – А поцелуй?

– Пошел ты! – Фыркнула Марта и поспешила к госпоже.

Во время сборов не обошлось, разумеется, без скандалов. Семья герцога Анвалонского собралась домой вместе с королевским кортежем, и София, смертельно обиженная на Гарета, демонстративно собралась с ними, на что Гарет возражать не стал. И не только потому, что хотел проучить строптивицу, но и потому, что так же, как и Гэбриэл, чувствовал, что обстановка на Юге накаляется, и рад был, что хоть кто-то из тех, кого он хотел бы уберечь, окажется в безопасности. Королева предложила, чтобы его высочество поехал вместе с молодым эрлом Фьесангервенским и помог ему на первых порах советом и волевыми решениями. И принц Элодисский согласился довольно скоро, потому, что и друзья, Аскольд Эльдебринк и кардинал Стотенберг, согласны были: нужно и мальчишке Еннеру помочь, и собственным сыновьям дать возможность справляться самостоятельно – давно пора оставить их одних. Это очень порадовало королеву, но, как довольно часто случается, там, где она сомневалась, ее ждал успех, а вот там, где она была абсолютно уверена в успехе, ее ждал неприятный сюрприз. Габи наотрез отказалась ехать с нею.

Она обижалась на королеву давно, практически, с первого дня ее пребывания в Хефлинуэлле, чего Изабелла, чрезвычайно занятая другими интригами, даже не заметила. И это равнодушие оскорбило Габи особенно сильно, задело особенно больно, и потому обидело смертельно. «Не-ет, дорогая тетушка. – Мысленно злорадствовала она, предвкушая, как удивит и обломает тетку, когда та, наконец, вспомнит о ней. – Не получится у тебя мною манипулировать больше, нет, не получится! Сама выходи замуж, за кого ты там меня решила выдать, сама рожай наследника, все сама, все сама!». Причем девушка была достаточно самоуверенной, обидчивой, избалованной и глупой, чтобы все высказать королеве без обиняков, едва та завела речь об отъезде на Север.

– Дорогая, что ты говоришь? – Изумилась Изабелла.

– Я не вещь, дорогая тетя. – С вызовом повторила Габи. – У меня собственные планы на мою жизнь. Вы мною распоряжаться не будете! Вся ваша дружба, письма ваши все – вранье, я достаточно насмотрелась, как вы эту дуру анвалонскую облизываете, а на меня вам было плевать. А тут понадобилась? Только вот поздно. Я больше вам не верю.

– Тебе уже шестнадцать лет. – Холодно сказал Изабелла. – Взрослая девушка и должна понимать, что стоит на кону. Ни я, ни мои брат и сестра, ни мои племянники, ни ты, дорогая племянница, – все мы не можем делать то, что хотим, не считаясь с интересами и нуждами Нордланда. Если я, как ты говоришь, «облизывала» кого-то, то делала я это…

– Да-да, – опять королеву бесцеремонно перебивали в этом замке! – все это вы делали в интересах королевства. В том числе и мне письма писали про дружбу и все такое. Я не дура, поняла! Вон вас сколько, сами перечислили. Королевство может быть спокойно, о нем столько человек заботится! И я ему не нужна. Я не просила меня рожать принцессой, и не хочу, чтобы из меня вещь делали.

– Сестра права, в кои-то веки. – Безжалостно произнесла Изабелла, с гневным сожалением глядя на Габи. – Ты – круглая дура, моя дорогая. И тебе требуется самый серьезный и беспощадный урок. Монастырь! Никаких нарядов, никаких драгоценностей, подружек и кавалеров! Пока не поймешь, кто ты такая и каковы твои обязанности, будешь рядовой монахиней в самом дальнем монастыре!

– Ну и буду! – Со слезами на глазах огрызнулась Габи. – Только не дождетесь вы от меня покорности, ясно?!

И вторично королева была изумлена и неприятно разочарована, когда графиня Маскарельская неожиданно поддержала дочь. Леди Алиса серьезно относилась к замечаниям и требованиям мужа, и каждое воспринимала, как руководство к действию. Вильям сказал, что с Габи нужно быть помягче? Так и будет. Леди Алиса не только полностью оправдала дочь и заявила королеве, что раз «девочка не хочет, нечего ее принуждать!», но и неожиданно смягчилась и по поводу монастыря, согласившись не гнать дочь на Север, а отправить ее в Разъезжее. «Там весьма хорошее образование» – Заявила на голубом глазу графиня Маскарельская, не прочитавшая, как и дочь, за всю жизнь ни единой книжки, кроме «Часослова», который прочла в девичестве по принуждению, и сочла непонятным, скучным и отвратительным. Что не мешало ей на словах быть поборником образования и сетовать на недостаточную начитанность «нынешней молодежи». Габи, расхрабрившись, осторожно поинтересовалась у матери, нельзя ли ей побывать в Гранствилле, посетить собор святой Анны и навестить свою подругу. И просто с ума сошла от радости, когда получила разрешение матери на то и другое! Ибо графиня Маскарельская полумерами никогда не ограничивалась. Запрещать – так все подряд, разрешать – так тоже. Габи специально подгадала так, чтобы этот великий день пришелся на среду, ибо так была надежда, что она встретится не только с Беатрис, но и со Штормом – без секса Габи просто зверела. А королева была вынуждена отправляться без нее, Габи – и последняя очень, очень этому радовалась. Что было довольно глупо с ее стороны, но такая уж она была.

На этот раз Кира согласилась сразу. Она понимала, что жить и ей, и Ларсу осталось до того момента, как вернется Барр, и появится Доктор. Хозяин считал это решенным, и Кира верила в его возвращение – и очень его боялась. Этот человек превратил ее жизнь в сплошной кошмар, он унижал, избивал и терзал ее день и ночь на протяжении трех лет, и Кира была просто не в состоянии оценивать его трезво. Даже Драйвера и Барр она понимала куда лучше и боялась куда меньше, хотя Доктор был куда ничтожнее их обоих. Для Киры, да и для других девушек в Девичнике, Доктор был чудовищем, монстром, безжалостным и всесильным. И когда Стерх сказал, что тот вот-вот вернется, и им обоим конец, Кира согласилась на побег почти не колеблясь. И не столько ради себя, сколько ради Ареса. Тот так серьезно пострадал, что даже невероятное здоровье полукровки его подводило. Отбитые почки, поврежденная печень, внутреннее кровотечение, с которым Кира с трудом справилась – он был чуть жив. Жертвовать собой для Киры было нормальным состоянием, но жертвовать любимым девушка не могла.

Только оказаться на свободе Кире и Аресу была не судьба – не в этот раз. Стражники, с которыми Стерх договорился, его предали, и во внутреннем дворе их схватили. Хозяин лично, под протестующий вопль Киры, перерезал Стерху горло, и повернулся к ним.

– Трус!!! – Завопила Кира. – Трус… Мразь!!! Да если бы они его не держали, ты к нему близко бы не подошел, трус, жалкий… грязный трус!!! – Она была вне себя, парня ей было так жаль, что стало вообще все равно. – Ты думаешь, ты нас ломаешь?! Ты их, – она широким жестом указала на стражников, – ломаешь, ты искалечил их, жизнь им сломал!!! Они могли бы жить, любить, веселиться, а вместо этого только злоба, только смерть, только ненависть…

– Убейте ее! – Голос Хозяина от ненависти, изумления, и какого-то иррационального страха дал петуха. – Разорвите эту тварь, псам скормите…

– Стоять! – Рявкнул высокий кватронец со шрамом, едва пара стражников качнулась в сторону Киры. Взглянул на Драйвера. – А что, она не права? А ну-ка, сам ее прирежь, Хозяин! Ты ведь даже девчонки тощей боишься, разве нет? Сколько я насмотрелся на тебя, не сосчитать! Ты пацанов щуплых боишься, едва те на тебя залупятся, как ты штаны мочишь и нас зовешь! А в благодарность что? – Он повысил голос, и Драйвер отшатнулся от него, выдав, что и в самом деле боится, панически боится. – В благодарность ты нас в расход пускаешь, едва не нужны становимся. Сколько парней хороших вниз спустилось и не вернулось вместе с ведьмой твоей? А она, – он указал, не глядя, в сторону Киры, – нас лечит. Мы ее бьем, а она – лечит. Она мне перелом вылечила, а если бы не это, отправился бы я туда, – он указал пальцем в пол, – и ты бы даже глазом не моргнул. И я ее убить не дам. Это еще вопрос, кто тут Паскуда – она, или ты. Как по мне, так вроде больше на тебя похоже. – Он обернулся на притихших парней. – А что? Может, прирежем его, и сами здесь заправлять будем?

– А ведьма? – Спросил кто-то.

– А я с нею договорюсь. – Сплюнул кватронец, которого звали Шершнем. – Ей не он, – он вновь ткнул пальцем в Драйвера, – ей Красная Скала нужна и то, что внутри сидит.

– Нет! – Выпрямилась Кира. – Не убивай его.

– Ты что, – изумился Шершень, – и его пожалела? Дура, что ли?

– Я не дура. – Кира поддерживала Ареса, тяжело дышавшего. – И ты вроде не дурак, так сам подумай. Такие, как он, гости, думаешь, они позволят вам здесь командовать? Когда они со всеми своими людьми сюда придут, думаешь, выстоишь? А ведьма – думаешь, она тебя поддержит?

Шершень нахмурился, обдумывая сказанное. Драйвер, на миг простившийся с жизнью и страшно перепугавшийся, почувствовал себя немного увереннее. Его волю и достоинство когда-то давным-давно сломал Райдегурд, превратив в ничтожество, готовое пресмыкаться перед кем угодно. Долгое, очень долгое время Драйверу казалось, что это в прошлом, а он – хозяин судьбы и положения, сильный и влиятельный. Собственно, так и было… но не зря говорят, что сломанное уже никогда не станет вновь целым. Сила Драйвера основывалась на стражниках, на золоте, на поддержке ведьмы, на страхе и шантаже. Внутри же, в душе, он был и остался трусом, лишенным всякой гордости и всякого достоинства, и в минуту кризиса все наносное слетело шелухой. Он готов был пресмыкаться даже перед Кирой, которая – неважно, почему, – заступилась за него. И в то же время ненавидел всех, кто видел его унижение, всех до единого, даже тех своих стражников, которые пока готовы были защищать его. Какая разница? Они видели!

– Сам-то подумай. – Сказал Драйвер, тем не менее, вкрадчиво и почти спокойно, полагаясь на свое обаяние и красноречие, почти никогда его не подводившее. – Здесь, в замке, рыцари из Верных, их люди. Ты не сможешь их всех перебить!

– Да? – Ухмыльнулся Шершень. – Точно, не смогу? Уверен? А если смогу?

– Зачем это тебе? – В горле у Драйвера пересохло. – Даже девка понимает…

– А ты повежливее. – Засмеялся Шершень. – Эта, как ты говоришь, девка, тебе жизнь спасти пытается. А я вот думаю, а стоит ли ее послушать? Тебя-то точно не стоит, пи»дишь ты хорошо, но я сыт твоим пи»дежом по горло.

– Он не посмеет никому из нас ничего сделать. – Решительно произнесла Кира. – Он знает, почему. Пусть живет, пусть сдерживает этих… Верных, – и будет тише мышки сидеть. Только нужно не пустить сюда Доктора. И тогда он наш.

– Доктора, говоришь, не пустить? – Приподнял бровь Шершень. Он скалил зубы, но глаза, серые, как песок, были холодными и злыми. – Объясни. Если пойму, порешаем.

Кира объяснила. Шершень расслабился, сплюнул и снова засмеялся.

– Слышали, парни? – Он закинул на плечо обнаженный меч. – Эта пучеглазая обезьяна сюда попасть не должна.

Драйвер похолодел. Все его надежды и чаяния с некоторых пор были связаны с Доктором. Бог его знает, почему он не думал, что и Доктор может воспользоваться этой ситуацией, чтобы шантажировать его точно так же, как и Кира. Вообще-то, Драйвер не был дураком, просто его ум отличался какой-то извращенной зацикленностью, вдобавок, почти никакого образования он не получил. Да и не мог барон сейчас думать ни о чем, кроме мести. Уничтожить девку – вот, что он желал каждой клеткой тела. Но для этого нужен был Доктор…

Впрочем, сейчас не это было главное. Выжить, обмануть этих тварей, а там уже разобраться с ними. Вернется Алекс, она им покажет! Драйвер мгновенно простил Барр – не до разногласий, выжить бы! Описывая заманчивую картину новой жизни Шершня и других парней, Драйвер видел, как смягчается лицо кватронца, которому эта новая жизнь очень нравилась. «Давай, распускай губенки, свинья неблагодарная. – Думал Драйвер про себя. – И ты, и эта девка, и остальные мрази, вы за все ответите!».

Шершень достаточно понял, и с мстительным злорадством, чтобы посильнее помучить Драйвера, начал нарочито почтительно обращаться к Кире. Барон не мог скрыть, до чего его это бесит, и Шершень предложил Кире:

– тебе зачем в помойку эту возвращаться? Мы тебе здесь самые наилучшие покои организуем.

– Заманчиво. – Согласилась девушка. – Но – нет. Там я нужна. Там ингредиенты, оборудование. Помощь-то каждый день требуется.

– Точно. – Согласился Шершень, и расплылся в ядовитой ухмылке:

– ну, тогда Хозяин тебе свои отдаст. Да, хозяин? Ты же не против?

Кира посмотрела Драйверу прямо в глаза. Она не забыла, и не собиралась забывать, как он пытался унизить ее, пригласив к себе. Как смотрел, словно на какую-то копошащуюся в грязи тварь. Что ж, чем бы не кончилось это безумие, но этот миг – когда она оказалась хозяйкой его покоев, – стоил всего. Искусству скрывать свои чувства, какими бы они ни были, Драйвер у своих рабов так и не научился, и корчился сейчас от бессильной ненависти, от злобы, разрывавшей его душу, от страха, который внушали ему его же собственные рабы. И знал, что она видит, и понимал, что она торжествует, и от этого ему было так хреново, что он готов был плюнуть на все и броситься на нее, вцепиться в горло, сломать ее хрупкую шею, бросить на плиты двора и топтать ногами, пока не измочалит ее ненавистное тело в хлам! Но в этой девушке чувствовалась такая сила, что даже ее кажущаяся телесная хрупкость не вводила в заблуждение. А силы Драйвер боялся всегда. Чужими руками, связанных, беспомощных, он готов был бить и пытать сколько угодно, с наслаждением, но сейчас – он не мог ничего. Будь Кира одна – он рискнул бы, такую ненависть она ему внушала. Но она была не одна.

И через несколько минут Кира вошла в роскошное помещение, которое так недавно казалось ей нереальным раем. Вошла и привела своего Ларса, по-прежнему поддерживая его. Огляделась, вздохнула глубоко, переведя дух. Жаль было мальчишку Стерха… Но к этой боли она здесь так давно привыкла! Как бы там ни было, а они по-прежнему живы и по-прежнему вместе. И самое главное – сейчас она видела унижение главного своего врага, и внутри все ликовало и пело от злого торжества. Ради этого стоило терпеть! Ради этого стоило жить.

Не смотря на опасность такого решения, идти Лодо и Шторм решили все-таки через дом Барр. Можно было, конечно, на лодке попробовать во время прилива пройти в бухту под Красной Скалой, но тут возникало сразу несколько проблем. Пришлось бы ждать следующего прилива, а времени на это могло и не быть, во-первых, во-вторых, ожидающую прилива лодку со спасенными (в случае удачи) узниками Садов Мечты почти наверняка заметят из замка и тогда все мероприятие точно пойдет насмарку.

Пошли перед самым рассветом, в час, когда особенно сладко спится и когда почти любая стража теряет бдительность. Вот-вот рассветет, петухи пропели, никакой вор и никакой тать уже не полезет – так обычно думают, и в целом обычно так оно и есть. И тем более, спустя рукава сторожили дом Барр – кто, в здравом уме, полез бы к ведьме Пустошей? Ассасин действовал бесшумно и стремительно. Шторм не отставал – первый благодаря пожизненной практике, второй – эльфийской крови и ловкости. Зарезать в постели своих бывших приятелей ему оказалось так же легко, как прежде – убивать по приказу Хозяина. Если Гэбриэл переживал в похожих случаях о том, что мог бы быть на их месте, сложись все для него на Красной Скале иначе, то Шторм вообще ни о чем таком не думал. Только о том, что у него есть цель – и ее нужно достичь. И если такой ценой – значит, такой. Даже Лодо не ожидал такой быстрой и чистой работы. А Шторм, в несколько минут покончив со своими бывшими приятелями, сказал ассасину:

– Я пойду в подвал и закрою каргов. Я знаю, как.

На это времени у него ушло еще меньше. Очень быстро он приоткрыл тяжелую влажную дверь с пятнами плесени по низу, выглянул и кивнул: пошли.

Дом ведьмы, как успел заметить Лодо, был неуютным и мрачным, как и ее полумонашеская аскетичная одежда, как она сама. Довольно большой, он был пустым и казался заброшенным, даже не смотря на чистоту вокруг. Ставни большинства окон были закрыты на засовы, очаги – пусты и холодны. В большой трапезной, где теплилось подобие домашнего быта, на стенах не было ни панно, ни ковров, ни гобеленов. Бордюром по стене тянулись лишь скрещенные кости и латинская надпись: «мементо море», «Помни о смерти». Да в простенках между узкими высокими окнами нарисованы были скелеты, символизирующие ремесла: скелет с ножницами, скелет с вилами, с поварской лопатой и так далее. Такого Лодо не видел даже в Сирии, где сохранились еще замки тамплиеров, которые любили подобные «украшения», символизирующие их показную аскезу. Длинный стол, за которым засиделись двое стражников, убитые Штормом в мгновение ока, был основательным, добротным, очень чистым, но не покрыт даже скатертью. Все в этом доме было аскетичным и равнодушным. И увидеть огромный винный погреб с массивными бочками для Лодо было странно и неожиданно.

– Нет тут никакого вина. – Мрачно ответил Шторм в ответ на его удивленное замечание. – Сейчас увидишь.

В одной из бочек Шторм явно запер каргов – сейчас они там скреблись, топотали, шумно сопели, похрюкивали и порыкивали, чуя чужака. У другой, нашарив что-то, ведомое только ему, Шторм открыл дверь, из которой пахнуло запахом, который нельзя было спутать ни с чем другим: запахом морского грота, сырости, гниющих водорослей, соли. Лодо ощутил легкий сквозняк, выдающий близость моря еще явственнее.

– Элегантно придумано. – Произнес он вполголоса. Шторм кивнул и уверенно пошел вперед, забрав из гнезда у двери светильник, заправленный каменным маслом.

Это было дивное место. Системы пещер и гротов частью были естественными, частью выдолбленными в скале, и явно не людьми. Шторм только пожал плечами: он историю этого места не знал. Местами они проходили под ажурными колоннами и арками, украшенными остатками эльфийской вязи, местами спускались и поднимались по узким лестницам, шли над неподвижной темной водой по узким изящным мостам. Глаз Лодо выхватывал балконы, галереи и уходящие в темноту боковые коридоры. Шторм шел уверенно, как всякий эльф, ориентируясь даже не столько по памяти, сколько благодаря острому, почти звериному чутью. Казалось, что вокруг было совершенно пусто, ни стражи, ни обещанных чудовищ. Тишина, шаги, то гулкие, то глухие, то с эхом, то без. Звон воды, журчание, звук осторожных капель. И все же здесь было страшно. Напряжение висело в воздухе, ощутимое физически, его, казалось, можно было трогать рукой. Затылок холодили то ли взгляды кого-то страшного, то ли пещерная тьма. Впрочем, Лодо отлично знал, что некоторые взгляды и в самом деле физически ощутимы и опасны. А уж если речь идет о ведьме и ее исчадиях…

На миг задержавшись и обернувшись, Шторм указал Лодо на причал: очень красивый, тоже явно эльфийский. Сюда, если удача их не оставит, они приведут узников Красной Скалы, и отсюда отчалит баркас. Лодо как-то слышал, что на месте Найнпорта был какой-то эльфийский город, уничтоженный драконами. Теперь он видел воочию осколок неведомого людям прошлого, и мимолетно пожалел о том, что не видел его целым, в славе и блеске. А еще – задумался о том, не было ли прямой связи с этими руинами и тем, что скрывается в недрах Красной Скалы? Не сохранилось ли здесь нечто, что использовала ведьма Пустошей в своем колдовстве? Об этом следовало рассказать Гэйбу Хлорингу. И пусть он с помощью эльфов разберется в этом.

Их со Штормом задача упростилась за счет того, что вся стража Садов Мечты, грубо говоря, забила на безопасность и службу вообще. После бунта Шершня здесь наступила вольница. Стражники развлекались в будуарах, уничтожали запасы хорошего вина и деликатесов для гостей, и совершенно не беспокоились о том, что кто-то может сюда проникнуть. Кто? И откуда – со стороны дома Барр? В это вообще невозможно было поверить, даже если бы кто и выдвинул такую нелепую версию. Троих кватронцев в караулке, при выходе из Садов Мечты, Лодо и Шторм зарезали мгновенно, не дав даже вскрикнуть. Шторм отлично чувствовал партнера и был идеальным напарником, чутким и послушным. Он не рвался вперед и не пытался геройствовать, но и не был инертным, был начеку и готов был тут же поддержать, заслонить, добить и так далее. Следующего кватронца они не убили, захватив живьем и заставив рассказывать, что сейчас здесь происходит, кто здесь есть из замка, есть ли гости. Гостей, по словам кватронца, было трое, взяли одну девочку, из местных. В Галерею. Довольно давно. Рассказал он и про Киру, и про Шершня, и что Хозяин в Сады пока не заходит, ведь Кира живет в его покоях.

– И так его от этого плющит, – злорадно сообщил кватронец, – что он заболел аж, сидит у себя, заперся, не жрет ничего. Ждет ведьму. – Кватронец сплюнул. – Только Шершень сказал, что с ведьмой он договорится. Наверное, сможет. Девка-то, эта, Паскуда, она Папу Хэ чем-то отравила, он теперь иначе не может, если она ему лекарство не даст, он, это, сдохнет, как свинья. Она и с ведьмой, поди, так сможет.

– И с тобой. – Не выдержал Шторм.

– А я че? – Удивился кватронец. Совершенно искренне. – А меня-то за что?

Шторм промолчал. Но подумал: уж как стражники Садов Мечты измываются над девушками, так и не все гости делают. Так что ей по любому есть, за что.

– Я рад, что эта девушка жива. – Сказал Лодо. – Мой патрон особо упоминал ее и просил освободить любой ценой и доставить в Гранствилл. – Обернулся к кватронцу. Он собирался убить его, точно так же, как остальных, но явная ненависть того к Драйверу подкорректировала его планы.

– Хочешь много денег? – Спросил задумчиво. Кватронец оживился:

– Да кто ж их не хочет?!

– Сделаешь кое-что, и получишь много денег. Дукаты, не мелочь.

– Да хоть что. – Искренне и без раздумий пообещал тот. – Хотите – Папу Хэ завалю. Прям со скидкой, за удовольствие.

Шторм стиснул зубы так, что желваки заиграли. Нет, он не из-за Хозяина гневался. Он в сотый раз мысленно бил себя по голове. Значит, он здесь вообще был единственный, кто слепо верил Хозяину и служил ему?! Глупый, жалкий пес! Сам Хозяин – и теперь Шторм ясно вспоминал эти моменты, которые замечал, но до поры не понимал, – порой посматривал на него с недоумением и презрительной жалостью. Злость, раскаяние, ненависть душили и жгли.

– Этого не надо, но за готовность хвалю. – Усмехнулся своей неуловимой усмешкой Лодо. – Выжди какое-то время и спустись в Галерею. Трупы гостей, всех, или сколько сможешь, переправь в город. Сумеешь?

Кватронец почесал в затылке. Шторм его больше не держал, и нож у горла опустил, но оставил на виду, и кватронец нервно покосился на этот нож.

– Ну, пожалуй.

– Еще нужно будет написать на них, рядом с ними, как получится: «Убийцы детей». Сделаешь, иди в таверну, покажешь вот это, – он дал ему монетку в пенс, своеобразно сточенную, – и скажешь, что выполнил задание Ангела. Но не вздумай обмануть! Они проверят, и если раскроют обман, легкой смерти не жди. Тебя спросят: «Сколько». Ответишь: «Пять желтяков». И тебе дадут пять золотых дукатов. Дальше поступай, как знаешь. В таверне тебе наверняка предложат работу, советую не отказываться. Здесь больше не будет ни безопасно, ни сытно.

– Что делать-то придется?

– То, что умеешь и любишь больше всего. – Пожал плечами Лодо, и кватронец заухмылялся. Явно его умения и предпочтения не отличались особой пасторальностью.

Отпустив кватронца, Лодо и Шторм поспешили в Галерею. Опоздали: жертва выглядела так, что Лодо прикончил ее единым молниеносным движением. А вот с гостями он поступил далеко не так милосердно. Они сопротивлялись. Не смотря на то, что все трое были голыми, они были дворянами, рыцарями, и сопротивляться умели, а под рукой оказалось множество колющего, дробящего, режущего и протыкающего инвентаря. Задача Лодо усложнялась тем, что он хотел не убивать их мгновенно, а нанести смертельные ранения, от которых они будут умирать как можно дольше. Поэтому он приказал Шторму не вмешиваться, и тот, хоть и рвался всем своим существом на подмогу, не вмешивался – вновь заслужив удивление, смешанное с восхищением, со стороны ассасина. Идеальный напарник! Идеальный ученик!

Наконец, все было кончено: одному он вспорол живот, другому отрубил обе кисти и вонзил клинок в грудь, проткнув легкое насквозь. И только третьего пришлось убить сразу, оказался слишком умелым и ловким. Смыв кровь с лица и с оружия, вымыв руки, Лодо поспешил за Кирой.

Кира всего за сутки полностью освоилась в роскошных покоях. Ее любимый Ларс, отмытый, обихоженный, напичканный лекарствами и деликатесами, был уложен в постель самого Драйвера и облеплен примочками, пропитанными целебными отварами и мазями. А Кира принялась хозяйничать. Картину с насилием над эльфийкой она велела стражнику, который согласился ей помочь, снять и поставить подальше, изображением вниз. Барельефы, которые были и здесь, Кира завесила богатой тканью. Статуи, изображающие красивых юношей и греческих богов, Кира реабилитировала: пусть стоят. Окинула покои придирчивым взглядом: красиво. Шикарно. Как и Гор когда-то, девушка искренне считала, что достигла вершины, пика своей жизни, что это самое ее великолепное достижение. Ей просто не хватило бы ни опыта, ни фантазии, чтобы вообразить что-то лучшее. Разве что – если бы можно было хотя бы увидеть своих детей?.. И Кира как раз размышляла об этом, когда в ее – да, теперь уже ее! – покои вошли двое, и один из них, человек с красивым, правильным, хоть и немного бесцветным лицом сказал:

– Сеньорита, вы помните Гора?

Глава пятая: Золотой дракон

Сборы шли полным ходом. Так как, помимо королевы, в путь собрался и его высочество, который не выезжал никуда около двадцати лет, был настоящий аврал. Разумеется, на гребне волны всей этой бури находилась графиня Маскарельская, которая явилась в Хефлинуэлл только что, но уже лучше всех знала, что нужно взять, куда уложить, и кому доверить. Сама она покидать Хефлинуэлл пока не собиралась – нужно же было «присмотреть за мальчиками!». Но проводить все остающиеся в Хефлинуэлле члены семьи и гости убывающих собирались до Разъезжего, в Разъезжем переночевать, и утром проститься с уезжающими и новобрачными, и вернуться в Хефлинуэлл.

Разумеется, самые оживленные и важные сборы происходили в покоях королевы и в Южном Саду. Габи никуда не ехала – ее мать собиралась сначала переговорить с настоятельницей монастыря в Разъезжем, посмотреть, в каких условиях будет содержаться ее дочь, и «окончательно все для себя решить». Разумеется, раз не ехала Габи, то не ехали и ее придворные дамы. Страшно завидуя, они делали вид, что вся эта суета – чушь и бестолковщина, и «смысл – тащиться до Разъезжего и там ночевать всем табором? Идиотки», – дружно проговаривалось час за часом в разных вариациях. Особенно переживали те из дам, кто успел пофлиртовать и даже завязать интрижку с рыцарями из свиты королевы. Теперь они на показ делали скорбные лица и «интересничали», ожидая от партнеров обещаний писать и не забывать. А те, кто все-таки ехал, – Алиса, ее подруги и девушки ее свиты, служанки и прочая обслуга, – заняты были бурными сборами. Служанки и пажи, портнихи – а вдруг что-то порвется или испортится?! – и прочий нужный люд носились туда-сюда, укладывали и снова разбирали, чтобы уложить получше, сундуки и прочие баулы, теряли что-то нужное и с криком и слезами искали, короче, был нормальный ад. На этом фоне Саввишна, которая вновь собралась ехать – нужно же было кормить дюка и его «лапушку» (так Саввишна звала Алису, которую очень полюбила), нормальной едой! – выглядела чудом спокойствия и деловитости. Она без шума, без суеты, без помпы с раннего утра, оставив на кухне кучу выпечки и вкусняшек, собрала свой фургон, нужные припасы, и собралась ехать в Гнездо Ласточки в сопровождении того же мальчишки, что поехал с нею из Валены.

Она уже уселась на козлы рядом с возницей, как появился мастер Ракуш, большой, грузный, усатый, слегка комичный в своей важности. Произнес злорадно, со своим непередаваемым акцентом:

– Уезжаешь, злая женщина?

– Не радуйся, не навсегда. – Отрезала Саввишна.

– Это жаль. – Фыркнул венгр. – Можешь оставаться там, никто скучать не будет.

– Тебя не спрашивала. – Саввишна кокетливо оправила складочки белоснежной сорочки на груди. – Я за дюком, куда он, туда и я. Без меня что он есть-пить-то будет, сердешный? А герцогинюшка, лапушка? Чем ты ее кормил? Травой? Фу! Глаза б мои не видели! Только и знал, что овощей настрогать да яблоки медом полить, да орехов насыпать, а разве она чернавка какая, чтобы так есть?

Венгр выпятил грудь:

– Я готовил лучшие постные блюда! Я готовил для короля Андроша, я готовил…

– Вот этому чмошу и дальше готовь. – Отбрила Саввишна, страшно чем-то довольная.

– Ты злая, злая женщина, злой язык! – Мастер Ракуш топнул ногой. – Я хотел… – От злости акцент его стал сильнее, – я хотел дать тебе рецепт огненного вина, гипокрас, пить герцогу и герцогине, но нет!!! Нет!!!

– Ой, напугал. – Саввишна расправила юбку, уселась поудобнее, величественно кивнула вознице:

– Трогай! – И фургон покатил к воротам Хозяйственного двора.

– Три унции корицы и три унции имбиря. Одна мера испанского нарда. Гвоздика, стручковый перец, трава сыть и орех мускатный. Майоран и кардамон – каждого по четверти унции. Гвинейские зерна и цветки корицы – того и другого по десятой части. – Донеслось из фургона. Венгр фыркнул, дернув усами. Проводил фургон горящим взором черных глаз, потом сдвинул набекрень берет, расправил грудь и сказал сам себе:

– Какая женщина! – И пошел, важничая, прочь.

Воровато озираясь, прошел в покинутую кухню Саввишны, не обращая внимания на прислугу, понюхал воздух, хмыкнул – пахло восхитительно. Взял с блюда пирог с вялеными абрикосами и корицей, попробовал, презрительно сморщился, но быстро доел. Заглянул в упоительно пахнущую закрытую жаровню. Там томились, испуская слюноточивый аромат, яблоки с медово-ореховой начинкой, полупрозрачные, слегка подрумяненные, посыпанные сахарной пудрой. Венгр слышал, что эти яблоки просто обожает новобрачная, очень требовательная к еде, а так же все члены семьи его высочества, включая даже графиню Маскарельскую, тоже весьма и весьма привередливую особу. Подцепил лопаточкой одно яблоко – брать на пробу хоть что-нибудь в присутствии Саввишны он считал ниже своего достоинства, – и унес к себе. Съел у себя все, до последней крупицы сахарной пудры, посидел с закрытыми глазами, наслаждаясь послевкусием.

– Ce femeie! – Прошептал с мечтательной улыбкой. – La una ca ea visez! (Какая женщина! Мне нужно именно такую! Венгр.).

В Рыцарской Башне никакой суеты и беготни не было. Невероятный Альберт Ван Хармен организовал все так, что еще утром все необходимое было уложено, распределено, подписано и уже погружено в возки. И братья, и их друзья-погодки, а так же Гарри, Марк и Кирнан и кое-кто из молодых руссов веселились в Малом Рыцарском зале дружной мужской компанией, так как появляться сейчас в Южном Саду было чревато всяческими осложнениями и ненужными ссорами. В разгар веселья Гэбриэл заметил Альберта, делающего ему какие-то знаки. Дворецкий Рыцарской Башни был непривычно бледен и явно возбужден. Зная его непробиваемую невозмутимость, Гэбриэл тут же, положив руку на плечо брату, который правильно понял его жест, поспешил из зала вслед за Альбертом. В груди заныло от нехорошего предчувствия.

– Милорд! – Альберт показал ему руку, которую до того держал спрятанной. – Случилось страшное.

Рука Альберта была в крови, и Гэбриэл нахмурился:

– Что именно? Кто?..

– Убийство в замке.

– Здесь?! – Изумился Гэбриэл.

– Именно здесь.

– И кто убит?

– Сокольничий его высочества, Оливер Стоун.

– Кем?

– Получается, что мной.

– Что?! – Изумился Гэбриэл. – Как… за что?

– На самом деле это не я. – Твердо произнес Альберт. – Я выяснил, что именно он был тем пажом в Гнезде Ласточки – вы знаете, каким пажом.

Глаза Гэбриэла сузились, но он промолчал, продолжая слушать.

– Я встретился с ним, якобы, чтобы предупредить о неприятной для него ситуации: кастелян Гриб наябедничал госпоже графине на его поведение… намекающее на некое извращение. Но Стоун даже не дослушал меня. Он засмеялся, и сказал, что у него такой покровитель в замке, с которым ничто не страшно, и он не боится ни графини, ни принца, ни черта.

– Так и сказал? – резко спросил Гэбриэл. Альберт кивнул:

– Именно этими самыми словами, милорд. И отправился прочь. Дело было в саду Золотой Башни, в самой его дальней части. Я тоже отправился восвояси, и вдруг услышал, как он зовет меня: «Альберт! Альберт, помоги!». То есть… – Ван Хармен заколебался. – Я не могу поклясться, что слышал именно его голос. Он был взволнованный, искаженный. Я бросился на голос, и увидел его умирающим. Ему перерезали горло. Он открывал и закрывал рот, видно, хотел сказать что-то, но кровь только сильнее текла из горла. – Гэбриэл заметил, что Альберт дрожит, хоть и старается сдержать дрожь. – Рядом валялся нож. – Он показал Гэбриэлу окровавленный сверток. – Это МОЙ нож, милорд. Я искал его, спрашивая несколько слуг. Мы вместе уходили в сад. И это мой нож.

– Ясно. – Гэбриэл нахмурился, соображая. Он отлично знал, что скажет Гарет, до сих пор не доверявший Альберту. Собственно, у него у самого-то есть только мнение Алисы, и больше ничего. Ну, и инстинктивная симпатия к этому человеку.

– Принимая во внимание все обстоятельства, – произнес Ван Хармен, и вид у него был несчастный, – искомое вами лицо может быть только одним человеком в этом замке.

Гэбриэл быстро взглянул на него.

– Почему?

– Потому, – переведя дух, решительно сказал Альберт, – что только он достаточно влиятелен, чтобы его покровительство могло бы спасти Оливера даже от графини. Только он имеет информацию о ваших кольцах, защищающих от яда.

– И ты.

– И я. – Согласился Ван Хармен, побледнев чуть сильнее. – Только он в свое время расследовал прошлое каждого, кто появлялся в замке, и мог узнать всю правду обо мне. Я выяснил – он был другом моего господина, спасшего меня из борделя.

– И кто это?

– А вы… не догадываетесь?

Гэбриэл быстро отвернулся, руки сами собой сжались в кулаки. Да, он догадался. И понял, что без самых веских, просто вопиющих доказательств ни отец, ни Гарет, и никто в Хефлинуэлле в это не поверит. Он сам мог поверить только потому, что не был здесь всю свою жизнь и не был так привязан к этому человеку, не находился в плену магии его преданности.

– Но зачем?.. – Прошептал тихо. – Мотив, Альберт, мотив?!

– Я не знаю. – Ответил Альберт. – Наверное, это может сказать только он сам. Моя жизнь снова в ваших руках, милорд. Ваша воля – закон для меня, я покорюсь любому вашему решению.

– Иди в мои покои. Там тебя не найдут, а найдут – не тронут без моего разрешения. Я подумаю. Я… хорошо подумаю.

Гэбриэл поднялся на наружную стену, долго стоял, глядя на Ригину, Гранствилл, на башню Тополиной Рощи. Случилось страшное… да нет, это еще не самое страшное. Самое страшное – это если все правда. Сердце говорило: правда. Помимо основных доказательств, озвученных Альбертом, Гэбриэл находил сотни мелких зацепочек, в разное время замеченных, но оставленных до поры без внимания. И особенно – взгляд этого человека, которым он встретил Гэбриэла после возвращения из Междуречья. Он улыбался, всячески выражал свою радость, но в глазах стыла ненависть.

Но почему?!! Вот, что оглушало и мучило больше всего. И как узнать правду, как выбить ее из него? Похитить и пытать в тайне от отца и брата?.. Гэбриэл, бездумно обводя взглядом окрестности, вдруг осознал, что стоит на том самом месте, где Кину когда-то показывал ему лавви, сделанную из капельки крови. Озарение пришло мгновенно. Усмехнувшись, Гэбриэл повернулся и пошел в Золотую Башню.

Лодо хотел забрать всех до единого, но смог забрать только четырех девушек из Девичника – все, что осталось, – семерых мальчишек из Конюшни, Януса, Тора и Борея, а так же двух деревенских девочек, старшей из которых было не больше четырнадцати, а младшей и вовсе не было еще десяти – их только что привезли, и они еще не успели пострадать, только сильно были напуганы. Кира машинально успокаивала девочек, и при этом не могла поверить, что в этот раз все получится. То, что Гор жив, и вспомнил о них с Аресом, казалось таким невероятным! И дико жалко было и Лодо, и Шторма – ей казалось, что и их вот-вот убьют на ее глазах. «Только бы девочек не тронули!» – Думалось ей. Четыре девушки из Девичника, среди них беременные Саманта и Марта, и двигались, и ощущали себя, как зомби, не обращая внимания на происходящее. Но и не противились ничему, и инициативы не проявляли, покорно следуя туда, куда вели. Мальчишки же вертелись, сыпали вопросами, пялились на девочек, некоторые норовили потрогать, сунуться в боковые коридоры. Пока Шторм не надавал оплеух и не рявкнул на них, они не успокаивались и отнимали время. Арес – Ларс, – который пока еще чувствовал себя неважно, тем не менее, помог Шторму и Лодо с мальчишками, а Кира взяла под крыло девушек. Шторм быстро шел первым, Лодо замыкал, то и дело приостанавливаясь и прислушиваясь, пока Шторм не сказал:

– Я услышу первым. – И Лодо, напомнив себе, что тот почти эльф, доверился своему напарнику.

Даже он должен был признать, что если бы не Шторм, он не смог бы ни добраться до Садов Мечты, ни вернуться обратно. Полуэльф безошибочно выбирал один из одинаковых коридоров и тоннелей, направление в обширных естественных гротах, заполненных сталактитами и сталагмитами, ступал в водоемы, дна которых было не разглядеть и не угадать – и всегда оказывался прав. И дело было не только в том, что он много раз ходил здесь, но и в эльфийском чутье, позволяющем выбрать безопасный путь.

Между тем, что-то происходило. Первыми, конечно, это заметили эльдары Кира и Шторм. Им показалось, что поверхность под ногами начала мелко дрожать, а где-то далеко позади и внизу зазвучал низкий, но пронзительный, как бычий рев, звук. Немного погодя это почувствовали и полукровки. Наконец, дрожь стала такой, что почувствовали и менее чувствительные кватронцы и люди. Рев стал гулким и угрожающим, грот, по которому они шли в этот момент, сотрясла сильная дрожь, изо всех видимых и невидимых щелей пыхнуло черным, как копоть, и таким же горьким дымом. Деревенские девочки завизжали, младшая упала, на пол попадали и некоторые из мальчишек. И только Шторм и Кира услышали в этот момент погоню – стражники, несколько упырей и каргов. Переглянулись.

– Бегом! – Крикнул Шторм. – Быстро, за мной! – И они побежали. Теперь вперед бежала Кира, так же, как и Шторм, безошибочно чувствуя, где ждет спасение, а Шторм пропустил всех и пристроился рядом с Лодо.

– Долго еще? – Быстро спросил Лодо.

– Нет! – Так же быстро отвечал Шторм. – Спустимся сейчас вон туда, и видно море будет.

Лодо оглянулся, оценил обстановку. Он уже видел внизу обширную пещеру, в которой стояли какие-то ящики и лежали какие-то тюки. Здесь драться с превосходящими силами, не допуская потерь среди детей, будет невозможно. Он остановился.

– Ты что?! – Изумился Шторм.

– Я должен спасти этих детей. – Сказал Лодо. – Любой ценой. Я вернусь, пока не поздно, в тот туннель, там у меня будет возможность надолго их задержать, кто бы они ни были.

– Лучше я останусь! – Возразил Шторм. – А ты беги!

– Нет. – Лодо крепко взял его за плечо. – Я лучший боец, чем ты. Ты просто погибнешь, и все, и все будет зря и напрасно. Держи. – Он дал ему перстень. – Доберешься до моего дома в Гранствилле, отдашь его Горгону и расскажешь все. Он поможет связаться с сеньором Хлорингом.

– Я не хочу! – Воскликнул Шторм. – Я хочу сражаться и погибнуть вместе с тобой!

– Каждая из этих жизней, – торопливо по-прежнему прошептал Лодо, глядя прямо в глаза Шторму с лихорадочным блеском, – это мои победа и бессмертие! Господь привел меня сюда именно для этого! Если в самом деле твои чувства таковы… – теперь погоню слышал и он, – то ты не позволишь, чтобы все было зря! И если я погибну здесь, ты доведешь это дело до конца и этим спасешь мою душу! Не смей предать меня! Ступай! – Толкнул его от себя. – Быстро, вперед!!!

Шторм не хотел этого. Он не жалел этих детей и не понимал, почему Лодо их жалеет и зачем они ему нужны. Он хотел быть с Лодо, учиться у него, делать то, чему тот его учил, хотел этой новой жизни, вкус которой даже распробовать как следует не успел. Но, не понимая этого, он понял другое: что это и вправду самое важное для самого Лодо. И, холодея и темнее от отчаяния, Шторм сказал:

– Ни одного не потеряю! – И побежал вслед за ними. Лодо улыбнулся ему в спину, достал крестик, поцеловал его, спрятал обратно и приготовил метательные ножи, встав так, чтобы хорошо видеть тех, кто первые выскочат из тоннеля.

Баркас, уже ожидавший у причала, вместил всех. Шторм очутился на нем последним, и, пока тот шел к выходу из бухты, не отрываясь, смотрел на причал. Он надеялся. Надеялся и так горячо и истово умолял Лодо выжить и выбраться, что в какие-то минуты верил, что это так и есть… Пока на причал не выскочили два карга и не забегали, не забились в яростном припадке – морская вода почему-то была враждебна для созданных некромантией существ, и броситься в воду они не смели. Мир померк для Шторма. Но к отчаянию примешивалась и мрачная гордость. Всего два карга. И ни одного стражника и упыря.

– Прискорбно. – Покачал головой Тиберий. Он пошел вслед за Гэбриэлом, едва тот бросил небрежно, проходя мимо: «Поговорить надо». Дело было в Золотом Зале, где ее величество и его высочество слушали пение группы менестрелей из Германии, прибывших в Нордланд, как они сами признались, в надежде обрести здесь покой и славу. Сотрясаемая затяжной войной и церковным расколом, случившимся сразу за Черной Смертью, Европа в данный момент была скорбным местом, и шестеро музыкантов, четверо мужчин и две девушки, перво-наперво наелись, не скрывая, что давно не ели так много. Они были рады даже опостылевшим всем яблокам, и слуги радостно скармливали им то, что было жаль выбрасывать.

Но пели они прекрасно, играли еще лучше, и королева и принц Элодисский были довольны. Королева даже пригласила их поехать с ними по Острову, на что менестрели радостно согласились. Посмотреть загадочный Нордланд, да еще в составе королевской свиты – это была удача из удач! И, видимо, именно эта радость придала их игре и пению особые блеск и душевность. Так что исчезновения Тиберия его высочество даже не заметил. Нордского музыканты еще не знали, пели по-немецки и на латыни, но и королева, и принц прекрасно знали эти языки, как и еще несколько. Знал и Тиберий, а Гэбриэл – нет. Немного послушав, и решив, что поют ничего себе, он все-таки прошел к Тиберию, вызвал его, и сообщил о смерти сокольничего.

– Прискорбно. – Повторил Тиберий. – Не хотелось бы говорить об этом его высочеству. А где их светлость?

– Я тебе это говорю. – Сказал Гэбриэл, глядя ему прямо в глаза.

И изумляясь. Он почему-то всегда видел Тиберия красивым, исполненным достоинства и благородства, и так же его видели остальные. У него были необыкновенно красивая голова, осанка, хорошая, не смотря на возраст, фигура, прекрасные манеры и добрая улыбка. Сейчас Гэбриэл вдруг понял, что никогда не присматривался к нему, не заглядывал ему в глаза. Глаза были маленькие, колючие, холодные. Да и черты красивыми не были, он казался таковым из-за благородства манер и всегда приятного выражения лица. Словно пелена спала с глаз: Тиберий был крайне неприятным человеком. И в этот момент и не пытался как-то исправить положение. Было такое ощущение, что он рад.

– С какой стати? – Спросил он, тем не менее.

– За что? – Прямо спросил Гэбриэл. Ответом ему сверкнула такая ненависть, что мурашки пошли по коже.

– Откуда мне знать? – Губы улыбнулись привычной доброй улыбкой. Но глаза буравили и ехидничали.

– Хорошо. – Усмехнулся Гэбриэл. – Пойдем другим путем. – Он показал Тиберию окровавленный нож. – Это кровь убитого. Эльфы Старшей Крови, как Терновник, к примеру, или Лесная королева, способны с помощью этой крови узнать, что он видел и о чем думал перед смертью. Так понятнее будет? Я сделаю это официально, публично, перед отцом и королевой.

Ненависть больше не пряталась, мелькнув молнией. Она горела огнем.

– Проклятые твари. – Процедил Тиберий. – Вонючая нечисть! Хочешь знать, за что?! Я ненавижу их! Эту проклятую эльфийскую шлюху, которая окрутила Гарольда… И ее отродье, полуэльфов, тебя и твоего брата! Ее братьев, надменных, тупых, бесстыжих… Ненавижу! – Он и в самом деле, словно сбросил камень с души. – Я говорил Гарольду, я предупреждал его, что она принесет ему только горе и смерть, что она погубит его… И был прав, тысячу раз прав!!!

– Так значит, горе и смерть принесла ему она, а не ты? – Гэбриэл с трудом удерживался от крика и удара. – Не ты предал ее и своего господина? Не ты устроил это похищение?

– Это был превентивный удар! – Выпалил Тиберий. – Не тебе, мальчишка, меня судить! Что ты понимаешь… Что ты можешь понять, ты, полу животное?! Ты и твой брат – проклятие Гарольда и острова… Вы создали нам всем столько проблем, вы все губите, губите!!!

– Не могу? – Гэбриэл чуть скривил рот. – Да нет, могу. Отец был счастлив, а ты отнял у него это счастье. Хотел единолично всем владеть? Отца довел до удара, от меня избавился, Гарета в Европу сплавил, в самое пекло – авось сгинет, да?.. Поиску его противился, как мог. И сидел здесь десять лет, как паук в паутине, именем отцовым сам здесь заправляя всем, а?

– Не смей!!! – Тиберий побелел, голос стал хриплым. – Не смей касаться моей любви к Гарольду, он все для меня!!! Это великий человек, это человек…

– да брось. – Перебил его Гэбриэл. – Мне-то эту пургу не гони. Любовь? Это из великой любви ты его лишил всего, что он любил? И наблюдал, как он погибает, и ручки свои липкие потирал? Сколько ты собирался доить Хефлинуэлл и Элодис, прежде чем свалил бы – и куда ты, кстати, собирался? Не признаешься?

– Я никогда, – напыщенно произнес Тиберий, – не действовал из корысти! И не смей упрекать меня в этом!

– Ну, может, ты и сам в это поверить исхитрился. – С презрением произнес Гэбриэл. – Но черта с два ты все это по любви творил. Ты предал отца, связавшись с его врагом, и ты знал, с кем связываешься, и что почувствует отец, когда все узнает. Ты проклятый предатель, ты иуда, Тиберий. Брат и отец могут поверить в твои сопли про любовь и преданность, но мне-то ты очки не вотрешь. Ты ничтожная мразь, трусливая и жадная.

– Проклятый чельфяк! – Закричал Тиберий, потеряв всякое терпение и выхватывая кинжал. – Да, да, да!!! Я ненавижу всю вашу семейку, тебя и братца, и всех вас, Хлорингов, до десятого колена, я проклинаю и ненавижу!!! Меня слугой, рабом сделали в детстве, приставили к больному щенку, который бредил эльфийкой и сутками мне про нее рассказывал, а я ненавидел эльфов, ненавидел, ненавидел!!!

Он замер. Гэбриэл смотрел на него и так паскудно ухмылялся, что Тиберий заподозрил неладное. Холодея, повернул голову – и увидел Гарета, графа и графиню Маскарельских и герцога Анвалонского. У графини было написано такое изумление на лице, что это было бы даже забавно – если бы Тиберий не понимал при этом, что будет следствием этого изумления. Герцог Анвалонский презрительно скривился, граф Маскарельский смотрел грозно и холодно. Редко когда его покидало привычное добродушие и флегматичное спокойствие, но в такие моменты граф был по-настоящему страшен. Тиберий, бледный, как смерть, криво усмехаясь, отступил от них к окну.

– Что ж. – Сказал спокойно. – Вот и сброшены маски. Я даже рад. Я так устал… Я рад, что вы все скоро сдохнете. Ничто вам уже не поможет. И я этому поспособствовал. Я хочу, чтобы вы все это знали. Чтобы ОН знал. – И не успел Гэбриэл помешать ему, как Тиберий с силой вонзил кинжал себе в грудь, где сердце. Графиня вскрикнула, и муж повернул ее лицом к себе, обнял, не давая смотреть на смерть того, кого все они привыкли считать членом семьи, лучшим и преданнейшим другом и благородным человеком. Гарет стоял неподвижно, и по лицу его трудно было что-то понять, но Гэбриэл знал, чувствовал. И за это чувство он готов был воскресить и еще несколько раз убить Тиберия.

Вернувшись в Клойстергем из аббатства, где встречался с Бергстремом и Скоггландом, Кенка неприятно, тревожно увидел брата совсем больным. Сам герцог считал, что ему лучше, но беспощадная правда была в том, что даже самые невнимательные не сомневались, что он не жилец. Цвет лица, отечность, синяки под глазами, желтые, с красными прожилками, белки глаз, синие или серые губы – все выдавало суровую правду. Доктор, отчаянно труся, давал ему не столько лекарства, сколько средства, которые поддерживали в нем жизнь и притупляли боли, потому герцог и чувствовал облегчение. Но дело стремительно шло к концу, и это видели все, в том числе понял и брат.

Как бы там ни было, а брата Кенка… любил?.. Скорее, сросся с ним, привык полностью полагаться на него, не мыслил себя без брата. Уверенно чувствовал себя в его тени. Брат был глыбой, скалой, основанием личного мира Кенки. Но может быть, это была и любовь – какая может быть у такого, как он. Во всяком случае, жалость он испытал самую настоящую, и не смог ее скрыть, да и не старался. Что очень разгневало больного. Раз уж вечно ворчливый и поперечливый Дристун начал сюсюкаться – значит, дело плохо! А герцог Далвеганский боялся признавать это. Боялся того, что это все, и выздоровления не будет. А что, если попы не врут, и существуют Ад и Рай, Бог и дьявол? Всю свою сознательную жизнь Титус Сулстад беспробудно грешил, потакая всем своим страстям: гордыне, гневу, похоти, чревоугодию… Он был ленив, высокомерен и циничен. Даже свои Богом данные обязанности герцога он исполнял кое-как, больше полагаясь на репрессии, нежели на разумное управление. И при этом понимал, как сделать лучше всего, как превратить свое герцогство в процветающее место, не хуже Элодиса. Даже не смотря на наступающие болота! Почти все западное побережье, от Лав до Милонии, на дюнах паслись овцы. Бесчисленные стада овец давали шерсть, войлок, пряжу и шерстяную ткань – очень востребованный в Северной Европе товар. А если бы герцог наладил связи с эльфами, то далвеганские ткани стали бы на вес золота. Помимо шерсти и овечьего мяса и сыра, Далвеган традиционно производил соль, мясо и мех морского зверя, моржовую кость, не такую редкую и драгоценную, как слоновая, но по качеству не уступающую последней, китовые ус, спермацет и жир, уверенно теснивший воск и даже нефть, ибо не так вонял, как последняя. Герцог Далвеганский это прекрасно знал, а главное – знал, как все это использовать во благо герцогства. Он мог жениться на благородной женщине и превратить свой двор, подобно дворам королевы и принца Элодисского, в пристанище ученых и артистов, и это тоже поспособствовало бы процветанию Далвегана – так он считал. Долгое время ему нравилось мечтать о том, как он все-таки соберется и начнет реформы и преобразования. Но для этого нужно было поступиться ленью, гордыней, отказаться от девочек – жена не потерпела бы этого, огласка при публичном образе жизни была бы неизбежна. И он не создал семьи, не родил детей, у него не было сына и наследника. Но даже так, даже без семьи – даже племянницей он мог бы распорядиться иначе! Ее следовало забрать к себе еще два года назад, когда ей исполнилось пятнадцать, сделать ее хозяйкой замка, и не была бы она теперь беременна не понять, кем, и не ненавидела бы так родного отца, да и угрозы рассориться с Эльдебринками такой не было бы. Да и младшего брата Титус мог бы держать в узде – у него было достаточно и сил, и авторитета, и воли для этого. «Но нет! – Корил он себя. – Ты любил только себя, потакал себе во всем, баловал и лелеял себя, любимого, избегал всего, что причиняло тебе неудобства. Теперь мучайся. Мучайся физически и душевно. Ибо это лишь прелюдия мук, которые будут терзать тебя там».

«Но ведь не зря же мне дано это осознание и раскаяние? – Цеплялся герцог за этот призрак надежды. – Я еще могу все изменить и многое исправить!». И он верил, что судьба даст ему это время, даст ему этот шанс. Ведь это так важно! «И не для себя, – лукавил он с судьбой, – для Острова, для детей!».

Больше всего его беспокоила судьба племянницы. Он понимал, что Кенка не простил и никогда не простит дочь, так как никогда ее не любил и не считал сколько-нибудь ценным членом семьи. Так, девка, брак, обманка – вместо сына и наследника. Он жене-то не простил, что та родила ему дочь вместо сына. И едва только не станет его, Титуса, Кенка отплатит ей за все. А значит, нужно было срочно устраивать ее судьбу, и тут уже герцог Далвеганский не лукавил и не торговался с судьбой – он в самом деле страшно беспокоился. Он искренне полюбил эту девушку, она много значила теперь для него. Прежде всего, конечно, стоит постараться выдать ее за одного из Эльдебринков. Лучше всего, конечно, за Седрика, наследника, или хотя бы Хильдебранта, второго по старшинству. Но в данной ситуации – за любого из них, спасибо Дристуну! Как только она выйдет замуж, власть отца над нею кончится, она перейдет к мужу, со всеми вытекающими. Не выйдет с Эльдебринками – Титус присмотрел семидесятилетнего Томаса Скоггланда, графа Хаврского, который приходился родным дядей доминиканскому аббату. Древний норвежский род, в родстве с Сулстадами и Бергстремами, есть кровь Еннеров и дальняя кровь Хлорингов. Старик еще в уме и на ногах, но как муж – персонаж уже чисто декоративный, а Анастейше такого и надо, чтобы защищал от отца, но не мешал жить и править.

Но сначала нужно было получить ответ Эльдебринков – а его не было. И герцог далвеганский все сильнее начинал беспокоиться.