Песнь войны

Пролог

— Эта история берёт начало в замке Одинокий мыс, — рассказчик говорил спокойно и чуть хрипловато. Коротко кашлянув, он плотнее запахнулся в плащ, — когда в семье лорда Аррета Лонлинга родился долгожданный первенец, которого назвали Гевином. Он пережил первую зиму, рос здоровым и жизнерадостным, а три года спустя у него появилась сестра по имени Гвен. Мальчик души не чаял в малышке и проводил с ней всё свободное время, наблюдая, как она растёт.

Остров Лоун, на краю которого и стоял Одинокий мыс, был не самым приветливым местом. Злые языки говорили даже, что когда-то давно лорды Лонлинги получили эти земли в качестве издёвки. Но даже сырой, пропитанный солью, воздух, пронзительные крики чаек, не стихавшие даже по ночам, и холодный ветер, завывавший в коридорах замка, словно раненое чудище, не могли уничтожить в Гевине пытливый ум и любопытство. Иногда он выбирался на отвесный берег, где завороженно глядел, как далеко внизу изумрудные волны разбиваются о камни. Мальчика восхищала мощь и красота моря, которой он мог любоваться часами, пока сопровождавший его рыцарь, замёрзающий на холодном ветру, не начинал умолять вернуться в замок.

Когда же он возвращался в замок, то делился впечатлениями с сестрой, которой не позволяли любоваться морем. Лорд Лонлинг делал своим детям дорогие подарки; брал на охоту и гулял с ними по чудесным лугам, устланным бархатистой травой; показывал пещеры, усыпанные аквамарином, чистым и голубым, словно не тающий лёд, но их мысли занимало лишь море.

Лонлинги редко покидали родной остров, предпочитая принимать нечастых гостей, нежели выбираться куда-то самим, поэтому самый большой их корабль одиноко стоял в порту. Гевин мечтал когда-нибудь увидеть, как судно распустит алые паруса с белой чайкой, гербом дома Лонлингов, но его отец многие годы безвылазно жил на острове и не желал даже слышать об этом.

Наконец, в день, когда маленькой Гвен исполнилось семь лет, лорд Лонлинг, наконец, позволил ей полюбоваться морем вместе с братом. Он взял с собой детей, двоих рыцарей и отправился к отвесному берегу моря.

Сначала девочка боялась подходить к краю утёса, но Гевин взял её за руку, и страх отступил перед любопытством. Когда же Гвен увидела, как белые от морской пены волны взрываются тысячей солёных брызг, то лишилась дара речи. «Как же красиво, Гевин!» — только и могла шептать она, не отводя взгляда от моря.

Но вдруг поднялся ветер и единственного порыва, ударившего в спину девочки, хватило, чтобы она сделала неосторожный шаг, соскользнула с края утёса и стремительно полетела вниз. Гевин, едва не сорвавшись сам, успел лишь прокричать её имя. Время словно остановилось. Он тянул руку вниз, с ужасом наблюдая, как его сестра летит навстречу волнам и скалам, которыми только что восхищалась. В этот момент мальчик больше всего на свете хотел, чтобы его сестра осталась жива, и всё его естество обратилось в это желание.

Подоспевший лорд Лонлинг и рыцари были готовы увидеть ужасное… Но не поверили своим глазам: зелёные воды Закатного моря обратились в стремительный поток, что подхватил девочку и быстро возносил её вверх, прочь от смертоносных скал. Но удивительнее было то, что вода, казалось, повинуется рукам юного Гевина: мальчик словно уцепился за что-то невидимое и тянул это вверх, направляя движение потока, пока, наконец, его сестра вновь не оказалась на твёрдой земле. Дрожащая от страха, промокшая насквозь, но живая.

Гевин опустил руку и упал без сил. Вода, которая только что послушно двигалась по воздуху, обрушилась на траву и водопадом полилась с обрыва. Лорд Лонлинг бросился к дочери и, убедившись, что с ней всё в порядке, обратил взор на сына. Но в его глазах не было благодарности, лишь ужас. Он смотрел на Гевина со смесью страха и отвращения…

— Но почему же? — раздался женский голос.

— В семьях лордов маги не рождаются, — немедля ответил рассказчик. — Великие дома Энгаты чтут чистоту рода, избегая связей с чернью, к которой относят и обладателей магического дара. И всё же изредка магическая кровь, попавшая в родословную века назад, может проявиться самым неожиданным образом. Так и случилось с Гевином.

На обратном пути лорд Лонлинг велел всем молчать о том, что произошло, и настрого запретил сыну даже пытаться повторить это снова. Они ходили к берегу, и Гвен окатило волной — такова была история, что рассказали в замке. Жизнь пошла своим чередом, но всё же Гевин ощущал холод и отстранённость со стороны отца и сестры. Дети хорошо чувствуют такое. Когда их мир даёт трещину и начинает разваливаться на части…

Рассказчик замолчал и глубоко вздохнул.

— Всякий раз, — продолжал он, — когда лорд Лонлинг бросал на сына случайный взгляд, тот видел в нём суеверный страх. Сестра же стала избегать его общества, а когда это было невозможно, становилась угрюмой и нелюдимой. Лишь мать, которая до сих пор ни о чём не знала, относилась к нему по-прежнему, но, увы, леди Тара никогда не испытывала к детям особенного интереса. Вскоре она отправилась на большую землю навестить родителей и взяла с собой дочь.

Родной замок превратился для Гевина в тюрьму, при этом он даже толком не понимал, что произошло в тот злополучный день. Раньше он лишь мельком слышал об острове магов к западу от Лоуна и не придал этому значения. Его куда больше занимали истории о давних рыцарских подвигах и древних королях, но теперь детский разум догадался: то, что случилось на отвесном берегу было ничем иным, как проявлением магии.

Так, несмотря на запрет отца, по ночам, оставаясь в полном одиночестве, Гевин пытался вновь проявить едва пробудившуюся силу. Каждый раз, когда замок засыпал, мальчик ставил перед собой глиняный кувшин, предназначенный для умывания, и концентрировался на одном единственном желании: подчинить воду своей воле. Каждую ночь он пытался до тех пор, пока, наконец, не падал на кровать, выбившись из сил, но всё было тщетно.

Со временем Гевин совсем потерял надежду. Он уже начал думать, что в тот день дело было вовсе не в нём, а Гвен спасли сами боги. Мальчик попытался в деталях вспомнить тот случай, и когда воспоминания вспыхнули в памяти, он вновь ощутил те всепоглощающий ужас и отчаяние. Его сестра вновь стремительно уносилась навстречу смерти, и Гевин испуганно отмахнулся рукой, словно это могло прогнать страшную сцену из головы.

В ночной тишине раздался оглушительный звон. Осколки кувшина лежали в луже у двери, а мальчик ошарашенно глядел то на них, то на свои дрожащие руки. Осознание захлестнуло его разум ледяной волной. Он маг. Он повелевает водой. Гевин вдруг ощутил связь с каждой мельчайшей капелькой, что растекалась по полу. Он поднял руку вверх — и лужа собралась в тонкую струйку, зависнув в воздухе. Махнул вправо — и струйка понеслась к стене. Замер — и вода замерла вместе с ним.

У мальчика перехватило дыхание. Не смея издать ни звука, он исследовал новые способности, слыша лишь оглушительное биение собственного сердца. Но в тот самый момент, когда он почти собрал воду в дрожащую крупными волнами сферу, дверь распахнулась.

На пороге стоял лорд Лонлинг и его взгляд был полон горечи. Водяной шар выплеснулся прямо под ноги мальчика, окатив его брызгами. Отец ушёл, не сказав ни слова, а Гевину той ночью едва удалось уснуть.

Когда он проснулся, солнце уже поднялось высоко. Никто не разбудил Гевина на завтрак, никто не отправил его на занятие по истории или упражняться с мечом. Мальчик спустился в холл, где за столом с задумчивым лицом сидел отец. Увидев сына, он неожиданно улыбнулся и сказал, что вечером отвезёт его на Вальмору, чтобы тот мог учиться в Академии и стал настоящим магом. Счастью Гевина не было предела. Он бросился отцу на шею и крепко обнял его, не замечая, как колотится сердце лорда.

Мальчик сидел у пристани, с нетерпением наблюдая, как кроваво-красный шар медленно исчезает за горизонтом. Он слышал шелест волн и представлял, что это шипит раскалённое солнце, погружаясь в воды Закатного моря. Наконец, последние лучи канули в пучину, и остров Лоун окутала тьма.

Вскоре пришёл отец. От него крепко пахло вином. Положив руку на плечо сына, он сказал одно единственное слово: «пора», но, вопреки ожиданиям Гевина, они прошли мимо величественного корабля, чьи алые паруса всё так же оставались свёрнутыми. Вместо этого лорд Лонлинг привёл его к скромному судёнышку с единственным косым парусом и парой вёсел, которое стояло у крутого каменистого берега в стороне от пристани. Там их уже ждали двое. Неровный свет медного фонаря на мгновение осветил их лица, и мальчик узнал тех самых верных отцу рыцарей, что были с ними в тот страшный день.

Гевин с отцом шагнули на борт, а один из рыцарей оттолкнулся веслом от скалы. Лодка качнулась и отплыла. Море в ту ночь стояло удивительно спокойным, не было слышно даже неугомонных чаек, хоть в лодке, кроме людей, стояли бочки с припасами. Путь предстоял неблизкий, вот только зачем отец выбрал столь скромное судно? На таких выходили в море рыбаки, чтобы доставить к лордскому столу свежих угрей.

Однако Гевина слишком сильно охватило предвкушение, чтобы задумываться об этом. Он провожал взглядом берег родного острова, пока последние тусклые огоньки окон замка не растворились в темноте. Тогда переполненный благодарностью мальчик вдруг крепко обнял отца, но тот не шелохнулся. Лорд Лонлинг положил руку сыну на голову и тихо проговорил: «прости».

В то же мгновение что-то резко дёрнуло Гевина назад. Он и не понял, что произошло, мир потерял очертания, превратившись в темноту, боль и страх. Мальчик отчаянно отбивался, но вскоре обнаружил, что его локти и колени упираются во что-то твёрдое, а что-то острое и холодное впивается в ноги и спину. Потом всплеск и тишина.

Ледяной холод просачивался в ботинки, а невидимые стены вдруг сделались влажными. Гевин провёл по ним рукой и оцепенел от ужаса. Он сидел в бочке. А бочку выбросили в море. И камни, на которых он сидит и которые сейчас заливает ледяная вода, медленно тянут его на дно.

То самое море, которым он любовался с берега все эти годы, теперь медленно убивает его, заключает в холодную могилу, из которой нет выхода… От страха и безнадёжности из глаз мальчика солёным ручьём полились слёзы. Он не мог поверить, что это не кошмар и всё происходит наяву, кричал так, что звенело в ушах, но никто не слышал этих криков. «Отец! Почему? За что⁈» — пропитанные ужасом и болью вопросы оставались без ответа.

Когда же слёзы иссякли, а кричать не осталось сил, мальчик стал молиться. Он сбивчиво повторял то, что слышал от священника в маленьком храме Троих, что стоял близ замка, но отчаяние охватывало его лишь сильнее. Гевин не ощущал того душевного подъёма, как когда стоял у украшенного серебром алтаря с изображением круга и треугольника. Вместо этого он чувствовал, как что-то всё сильнее давит на уши, а дышать становится труднее.

Тогда переполненный отчаяньем разум осветила искра надежды: он попросил море о помощи однажды, попытается и сейчас. Но управлять струёй воды руками — это одно, а что именно от него требуется сейчас Гевин не знал. Он упёрся ладонями в деревянные стенки и закрыл глаза, хотя в кромешной тьме это и не имело никакого смысла. Как сам мальчик погружался в непроглядные воды, так и его душа стремительно тонула в самом чёрном отчаянии. И из самой её глубины вырвалась едва слышная мольба: «Спаси.»

Гевин едва слышал звук собственного судорожного дыхания и раз за разом повторял это слово охрипшим от криков голосом. После он перешёл на шёпот, а вскоре и вовсе мольба звучала лишь в его голове. Время застыло. Одним богам известно, как долго это продолжалось, но вдруг руки мальчика ощутили тепло. Он вспомнил сестру. Вспомнил, как они бегали по лугам, держась за руки. Вспомнил её смех и радостное детское лицо с едва заметными веснушками.

Вода словно обволакивала руки и сделалась тёплой. Ужас отступал, а дыхание становилось лёгким. Наконец, Гевин услышал всплеск. Звук, так похожий на тот, что ещё недавно так его ужаснул, теперь был самым прекрасным на свете. Деревянные стенки перестали протекать. Бочка держалась на поверхности, слегка покачиваясь на волнах, и мальчик надеялся лишь на то, что волны прибьют её к берегу прежде, чем он погибнет от голода и жажды или снова пойдёт ко дну.

Гевин не знал, сколько времени провёл в своей деревянной темнице. Он старался не спать, боясь, что вода перестанет держать бочку на плаву, а чтобы занять голову, погружался в размышления о поступке отца. Мальчик раз за разом пытался найти этому объяснение или хотя бы оправдание, но снова и снова терпел поражение.

Иногда Гевина всё же одолевала дремота, и тогда ему снилась сестра, зелёные луга и яркое солнце на безоблачном небе. Но кончались эти сны всегда одинаково: вода яростно обрушивается на всё вокруг, мальчик уносится на глубину, а свет меркнет в смыкающихся над ним волнами…

Рассказчик замолк. Языки пламени вырывались из костра, с треском выбрасывая искры.

— Если вы утомились, господин, я пойму, — тихо проговорил женский голос. — Всё же час уже поздний…

— Нет, вовсе нет, — ответил тот, — историю нельзя оставлять без завершения. К тому же, герою моего рассказа куда хуже, чем нам с вами. Негоже оставлять его в таком положении…

Он набросил сползший плащ на плечи и вновь унёсся мыслями в мрачное повествование.

Гевин слушал монотонный шум волн так долго, что, когда к этому звуку примешались другие, решил, что это ему чудится. Сначала доносились отдалённые голоса, потом удар, который заставил мальчик вздрогнуть. Тут же он ощутил, как толща воды, близость с которой он ощущал всё это время, стала отдаляться. Потом стук — и его перестало качать.

— Тяжёлая! — послышалось снаружи. — И как только ко дну не пошла?

— Там поди внутри то, что не тонет.

— Например болтун, вроде тебя?

— Чего гадать? Сейчас днище выбьем да поглядим.

Вскоре Гевин кубарем выкатился наружу, а в глаза ему больно ударил яркий свет. Первым, что он увидел, прикрывшись от солнца, были загорелые лица матросов. Когда они дали мальчишке воды, он хлебал её с жадностью, пока не заболел живот.

Капитану мальчик сказал, что ничего не помнит, даже своего имени, но того и не интересовали подробности. Зато, когда он узнал о магическом даре Гевина, то расплылся в улыбке. «Тебе крупно повезло, — усмехнулся он, — завтра к вечеру мы будем в Вальморе.»

Так юный Гевин Лонлинг оказался сначала в городе магов, а после и в самой Академии. Для него началась новая жизнь, но он никогда не забывал старой, хоть и назвался другим именем…

— Каким же именем он назвался? — спросил женский голос.

— Отто, — ответил рассказчик. — Так звали одного из матросов, что спасли его. Впрочем, под этим именем его уже вряд ли кто-то помнит…

Завершив обучение, Гевин-Отто отправился путешествовать и побывал всюду: от Миррдаэна до Анмода. Развил новые способности и обогатился многими знаниями. Но только Академию он по-настоящему считал своим домом. По пути туда он сделал короткую остановку на острове Лоун, куда не решался вернуться многие годы.

Там всё было по-старому. Его отсутствия не заметили ни зелёные луга, ни прибрежные скалы, ни даже тёмные, пропитанные солью, стены замка. Его отец, лорд Аррет Лонлинг уже давно умер, а мать с дочерью вернулись на большую землю. Теперь этот остров стал совсем чужим, но Гевин покидал его с лёгким сердцем. Он вернулся на Вальмору, вновь сменив имя, чтобы через несколько лет встать во главе Академии. Стать архимагом Вингевельдом.

Архимаг замолчал и вздохнул. Восхищённое лицо Беаты Леврайд в портале вдруг погрустнело.

— Господин, — негромко произнесла она, — я не знала… Даже представить не могла, что история вашей жизни столь… Печальна.

— Но именно она сделала меня тем, кем я сейчас являюсь. Я прожил долгую жизнь и многие годы шёл к цели, к которой сейчас близок, как никогда. Полагаю, другой на моём месте сделал целью своей жизни отмщение отцу, а то и всей своей семье. Но я не одержимый местью безумец. Мои планы простираются гораздо дальше.

— Вижу, вы взяли мой подарок с собой, — улыбнулась девушка.

Архимаг опустил взгляд на аквамариновый амулет, висевший на его шее.

— Да, милая безделушка. К тому же, напоминает мне о вас. Клянусь, моя дорогая, если бы у меня была дочь, она бы выглядела в точности как вы.

Портал приглушал цвета, но даже через него Вингевельд заметил румянец на щеках Беаты.

— Вы, должно быть, шутите, — смущённо проговорила она.

— Когда я впервые увидел вас, Беата, вы напомнили мне меня самого. Того мальчишку с испуганным взглядом, что впервые переступил порог Академии. Того, кого по чистой случайности спасли матросы посреди Закатного моря. Того, кого они прозвали Мальчик-из-бочки.

Попрощавшись с любимой ученицей, архимаг ещё долго вглядывался в огонь. Мёртвые прислужники стояли на почтительном расстоянии от костра, не издавая ни звука.

— Мальчик-из-бочки, — задумчиво произнесли губы Вингевельда.

Глава 1

Со дня нападения эльфов на Моирвен минул уже месяц, и страна как никогда нуждалась в сильном правителе. Состояние его величества уже давно беспокоило весь замок, но острее всех, наверное, это замечал командующий королевской гвардией Дэйна Кавигера, что видел короля чаще остальных.

Эдвальд Одеринг, бывший в прошлом деятельным и решительным монархом, в последнее время вёл себя более чем странно. Скрючившись на троне, он выглядел бледной пародией на самого себя: король глядел мимо просителей пустым взглядом, вцепившись в подлокотники трясущейся рукой. В такие моменты командующий не верил глазам.

Раньше его величество мог проводить на троне часы напролёт: король не скрывал, что неудобство от жёсткого сидения с лихвой покрываются моральным удовлетворением. Теперь же он появлялся в тронном зале всё реже, а с началом войны и вовсе предпочитал принимать только лордов, только по военным вопросам и только с глазу на глаз. Остальные же, те, кого сочли не настолько важными, встречались не с королём, а с новым патриархом Велереном в специально отведённой для этого зале.

Преклонив колено у подножия каменного трона семь лет назад, Дэйн Кавигер поклялся защищать королевскую семью, а следом принёс присягу лично королю в том, что положит свою жизнь за его. Каждый седьмой день недели командующий гвардии нёс почётный караул в тронном зале. И если прежде Дэйн, стоя по правую руку от его величества, воспринимал это почётной обязанностью, то теперь король нечасто покидал свои покои, а если и садился на трон, то совсем ненадолго. Поэтому командующий, всё чаще стоя в совершенно пустом зале, тяготился душой.

Теперь мало кому удавалось увидеть короля, но вот патриарха он допускал к себе всегда. Впрочем, на все вопросы Велерен отвечал, что королю нездоровится или, что король устал и изволит вздремнуть, но даже командующему гвардией, неискушённому в лекарском деле, было ясно, что Эдвальд Одеринг давно и серьёзно болен. И, вопреки словам патриарха о скором выздоровлении, его величеству становится только хуже.

«Беда беду рождает» — так говаривала старая служанка при дворе лорда Кавигера в Лейдеране, и Дэйну сполна пришлось убедиться в справедливости старой поговорки. Беда действительно не приходит одна, и весь последний месяц тучи над королевством сгущались всё сильнее.

Началось всё с того рокового дня, когда король низложил патриарха Хельдерика и поставил епископа Велерена во главе Церкви Троих. Но роковым он был даже не по этой причине: пока проводилась церемония, в тронный зал, где дежурил Дэйн, влетел бледный и потный командующий стражей сир Германн Рорр, держа в руках две вещи — мешок и конверт. От мешка несло тленом, а от металлического цилиндра с эльфийским орнаментом — неприятностями. Удивительно, но, по словам командующего, их принёс гонец лорда Форрина, владыки пограничных земель — Восточного предела. Дэйн не посмел распечатать послание, решив дождаться короля, но вот в мешок всё же заглянул. Там оказалась отрубленная человеческая голова. О смысле послания можно было догадаться, даже не распечатывая письма.

Когда король вернулся в замок, командующий гвардии тут же поспешил к нему. Тогда у них и состоялся разговор, который Дэйн помнил в подробностях даже спустя месяц. Его величество взял цилиндр дрожащими руками и с трудом извлёк свёрнутое письмо. Прочитав его, король поднял туманный растерянный взгляд и сказал:

— Вот и свершилось. Войска Халантира ступили на земли Энгаты.

— Если гонец прибыл только сейчас, эльфы уже взяли Форкасл! — ожесточённо проговорил командующий гвардии. — Но тогда почему от лорда Форрина до сих пор не было вестей?..

В ответ король лишь протянул командующему бумагу.

— Я, Хостер Форрин, милостью Троих, лорд Форкасла, владыка Восточного предела и страж Пограничья… — начал вслух читать Дэйн.

Убористые буквы складывались в слова, но командующий не мог поверить написанному.

— …королём свободного королевства Форланд… — нахмурился Дэйн, — Его Величество Хостер Первый? Под протекторатом Халантира⁈

Он с трудом совладал с собой, чтобы не скомкать проклятую бумагу.

— Поэтому лорд Форрин хранил молчание, — отрешённо проговорил король, — сговориться с эльфами, предать свой народ… Пощады предателю не будет.

— Немыслимо. Даже не помню войска Халантира в последний раз переходили Альбу…

— Мегин Майр…

— Простите? — смутился Кавигер.

— Мегин Майр, — повторил король, отвернувшись к окну. — Так эту реку называют эльфы. Значит что-то вроде «средняя рука». Когда-то её воды разделяли надвое огромный лес…

Сказав это, его величество замолчал и принялся задумчиво глядеть в окно, из которого доносились трели полуденных птиц. Командующий кашлянул в кулак. Король вздрогнул и посмотрел на него растерянным взглядом, будто видит впервые. Повисшее молчание нарушил Кавигер:

— Прикажете доложить лорду Раурлингу? Начать собирать силы?

— Нужно посоветоваться с патриархом, — ответил король и добавил, будто бы говоря с самим собой. — Да, так будет вернее… А вы можете идти.

Вечером к королю как обычно зашёл Велерен, а следующим утром был созван совет тронного круга. Его величество лично подписал приказ о начале войны и подготовке армии в присутствии Дэйна Кавигера, патриарха Велерена, верховного казначея Явоса Таммарена, верховного книжника Илберна и хранителя клинка Джеррода Раурлинга, верховного командующего армией королевства. Верховный маг Рейквин на подписании присутствовать не смог, потому как ещё больше месяца назад отбыл в Южный край по королевскому заданию. Также его величество поставил подпись на несколько писем и закрепил их восковой печатью. Их отправили соколами в замки Могила эльфа, Суровая рука и Лейдеран, как ближайшие к илоренскому лесу. Если эльфы Халантира объединились со своими лесными сородичами, то эти крепости окажутся под ударом первыми.

Пару дней спустя в замок заявились диковинные просители, требовавшие аудиенции у самого короля. Но Эдвальд рассеянно поручил принять их Дэйну, чем немало удивил последнего.

Со слов одного из них, рыжего юноши, что представился Игнатом, тот самый наёмник, который недавно лично беседовал с королём, трагически погиб близ Моирвена, исполняя королевскую волю. Лорд Джойберт Майвен не смог явиться ко двору по приказу, сославшись на слабое здоровье, которое нападение эльфов подкосило ещё больше. Теперь же волшебник Игнат и тёмный эльф Драм Дирен желают сами поступить на службу короне. Вдобавок ко всему помощь предложили гном Дунгар Велендгрим из банка «Феннс и Драйберг» и его племянница Риенна Эльдштерн.

От такого обилия информации у Кавигера пошла кругом голова, и он обратился за помощью к хранителю клинка Джерроду Раурлингу. Тот, не моргнув глазом согласился принять на службу их всех, кроме тёмного эльфа, сказав, что остроухих и по ту сторону баррикад хватает, а вот боевой маг им будет крайне полезен, да и о боевых качествах гномов он изрядно наслышан. Игнат на это заявил, что без эльфа никуда не пойдёт и что ему понадобится телохранитель.

— Этот остроухий, — с жаром говорил юноша, — стоит семерых ваших бойцов, а эльфов он ненавидит так же сильно, как и вы.

Лорд Раурлинг, суровый и коренастый человек в годах, на слово верить не привык, а потому предложил простое испытание. «Разумеется, сказал он, в одиночку с семью бойцами в рукопашной битве не справится никто, спишу твои слова на юношеский запал. Но если он хоть в половину так хорош, как ты о нём говоришь, пускай докажет на деле.»

Хранитель клинка вызвал в тренировочный дворик двух сержантов замковой стражи, выставил их против эльфа и велел сильно его не калечить. Им выдали деревянные мечи, таким же образом было сказано вооружиться эльфу. Сержанты захохотали в голос, когда Драм взял в руки сразу два коротких меча и встал в смешную для них стойку, сказав «нападайте». Немало повидавший на своём веку хранитель клинка же лишь улыбнулся в усы, с интересом ожидая, что будет дальше.

Бой продлился недолго. Не прошло и полминуты, как оба сержанта оказались на земле с обескураженным видом. Лорд Раурлинг усмехнулся и велел обоим вооружиться копьями, предложив эльфу выбрать оружие самому, но тот предпочёл остаться с деревянными мечами в руках. Результат повторился почти в точности: воины просто не поспевали за молниеносными движениями эльфа. Тогда хранитель спросил Драма, готов ли он повторить всё это с настоящим оружием? Тот ответил согласием, но только попросил оставить ему деревянные мечи, потому как он не хочет покалечить славных воинов Энгатара раньше, чем до них доберутся эльфы. Услышав это, сержанты побагровели от гнева и отправились в арсенал, вернувшись вскоре с настоящими стальными мечами. Эта схватка продолжалась чуть дольше и закончилась тем, что один из воинов стонал на земле, схватившись за живот, а второго Драм обезоружил и прижал деревянный меч к его горлу.

— Этого достаточно? — спросил Драм, взглянув на хранителя клинка.

— Для меня было довольно уже того, что тебе хватило смелости прийти сюда, будучи тёмным эльфом, — усмехнулся лорд Раурлинг, — но я рад, что в тебе есть ещё кое-что, кроме безрассудной смелости.

Сказав это, Хранитель клинка отправил сержантов прочь.

Риенне как женщине он мог предложить только службу в полевом лазарете, но она была согласна и на это, лишь бы быть рядом с остальными и приносить пользу. С Дунгаром хранитель клинка долго разговаривал наедине, после чего сообщил, что будет советоваться со старым гномом по поводу тонкостей войны с эльфами. Таким образом, все четверо оказались при деле.

Дэйн Кавигер был рад, что хоть этот вопрос разрешился благополучно и быстро, чего не скажешь о проблеме с королём, который всё больше и больше превращался в безвольную куклу, которую то приводили и усаживали на трон, то уводили обратно в покои. И каждый вечер к нему неизменно наведывался патриарх. Даже менее смышлёный человек, чем Кавигер, рано или поздно заподозрил бы связь между этими событиями.

Паранойя Эдвальда росла незаметно. Ещё полгода назад он стал вдруг недоверчивым и угрюмым, стал жаловаться на слабость и головные боли. Тогда лекари в один голос винили дурную погоду и наступающие зимние холода, советовали утеплить покои и пить какой-то травяной отвар для спокойного сна. С течением времени недоверчивость смешивалась с нарастающей пугливостью: после захода солнца король покидал покои только в сопровождении пары гвардейцев, причём позже их число выросло до четырёх. Далее Эдвальд повелел усилить охрану замка. Он всё реже появлялся в тронном зале с женой, а вскоре приказал и вовсе унести оттуда малый трон, где обычно сидела королева. После выяснилось, что его величество всё реже делит с супругой ложе, что немало беспокоило лордов королевства. Страна едва оправилась от последствий гражданской войны, а без наследника мужского пола пожар может разгореться вновь.

Король нанял второго дегустатора, причём им было велено пробовать вообще всю еду, что приносилась из кухни для королевской трапезы. Монарх зачастую не был удовлетворён одной проверкой и заставлял пробовать еду снова и снова, пока от блюда не оставались уж совсем скромные по королевским меркам крохи. Стоит ли говорить, что оба дегустатора ничуть не возражали и очень быстро раздались вширь настолько, что едва проходили в двери трапезной. Эдвальд всё чаще принимал пищу один, но изредка всё-таки требовал устроить ужин с женой и дочерью.

— Спасибо епископу Велерену, — говорил король после молитвы, — что не даёт мне забыть о святой традиции семейной трапезы.

Впрочем, в последние недели, как было известно Дэйну, вечерние трапезы его величества проходили лишь в обществе патриарха Велерена, что ещё больше добавляло подозрительности.

Разумеется, в одиночку всё это узнать командующий гвардией бы не смог. На его счастье, опасения о состоянии короля разделял верховный казначей Явос Таммарен. Имевший репутацию сухого и беспристрастного человека, которого волнует лишь королевская казна, он, тем не менее, чутко следил за всем, что происходит в городе и при дворе, имея информаторов среди самых разных людей: от прислуги и замковой стражи до городских бездомных и беспризорников. Как ему при всём этом удавалось ещё и управляться со своими делами, для Дэйна оставалось загадкой.

Войны, неурожаи и скудные представления его величества об управлении финансами за семь лет дали неутешительные плоды. Казна, казалось, чахла вместе с королём, но Явос всё же как-то умудрялся находить деньги и, хоть нечасто, но возвращать королевские долги. Он часто сетовал, что расходы короны совершенно не соответствуют доходам, и был чуть ли единственным, кто не стеснялся напрямую говорить об этом королю.

— Если так пойдёт дальше, королевство рано или поздно окажется в яме, вытащить из которой его сможет только чудо, — говорил казначей.

Одно такое чудо он уже совершил семь лет назад, когда уговорил Эдвальда не только не прогонять ригенский банк «Феннс и Драйберг» из столицы, но и взять ссуду, чтобы королевство не погрузилось во мрак послевоенного голода. Правда, для этого Таммаренам пришлось взять часть долга на себя, но для одного из богатейших домов Энгаты это была небольшая цена.

В дальнейшем Явос беспрекословно исполнял волю короля, считая себя лишь инструментом короны и полагая, что, как и всегда, сумеет исправить любое даже самое безнадёжное положение казны.

Так он и думал до недавнего времени. Тонкость заключалась в том, что верховный казначей служил королевскому двору вот уже около полувека, а самому ему пошёл девятый десяток. Впрочем, отходить от дел он и не думал. Его отец, Эйевос Таммарен, лорд Нагорья, недавно отпраздновал свой сто четвёртый день рождения, оставаясь бессменным главой своего дома, правителем города Эрбер, а также многократным отцом, дедом, прадедом и прапрадедом для своей многочисленной родни, сохранив при этом, что удивительно, ясный разум. Поэтому Явос, хоть и был старшим сыном, давно смирился с тем, что даже если ему хватит сил пережить отца и он унаследует вотчину, то ему придётся передать право наследования следующему по старшинству брату Янесу. Править землями у него не было никакого желания, не хотел он и оставлять управление казной в неумелых руках.

Казначей даже никогда не пытался жениться, полагая, что это лишь прибавит ему забот, коих у него и так немало. И, конечно, Явос гордился тем, что пережил уже трёх королей. В последнее время, правда, он опасался, что переживёт и четвёртого, настолько плох был Эдвальд Одеринг. Эти опасения разделял и Кавигер. Они общались так, что никто при дворе не смог бы заподозрить их в сотрудничестве. В ход шли незаметно передаваемые записки, короткие встречи, послания, что верные им люди оставляли в условленном месте. Это помогало Дэйну быть в курсе всего происходящего при дворе, а Явос, как он сам говорил, мог не беспокоиться насчёт будущего «своих людей», как он называл тех, кто добывает информацию для старого казначея. Изредка им удавалось встретиться и поговорить о деле лично. На этот раз Явос заглянул в покои командующего под предлогом обсудить расходы на гвардию в связи с начавшейся войной.

— День добрый, сир командующий, — казначей как всегда обряженный в длинный чёрно-белый костюм с серебряной вышивкой, широко улыбался, а его серебряно-седые волосы, как всегда, были собраны пучком на затылке.

— Добрый, господин верховный казначей. Наверное, добрый, — Кавигер попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло. — Вы по делу или из праздного любопытства?

— Вы ведь знаете, что если бы не моё любопытство, то у нас и не было бы никаких дел, сир командующий, — старик закрыл дверь, и улыбка тут же покинула его морщинистое лицо с выдающимися таммареновскими скулами. — Здравствуй, Дэйн. Полагаю, раз уж мы покончили с этим бесполезным официозом, то можем перейти к сути.

— Согласен, Явос. Мне самому уже порядком осточертело делать вид, что всё хорошо, когда вокруг творится чёрте что.

— Что ж, с одной стороны, я весьма доволен, что королевские пиры и пышные турниры с богатыми призами исчезли как явление. Все эти застолья и празднества видятся мне диким хищным зверем, чья пасть откусывает от казны кусок за куском. Но с другой, разумеется, я не меньше твоего обеспокоен этим безобразием. Эдвальд с каждым днём выглядит и размышляет всё хуже.

— Так тебе удалось что-то выяснить? Чем болен король?

— Ох, Дэйн, — старик провёл пальцами по длинному тонкому носу, чей крючковатый кончик делал его похожим на птичий клюв. — Я пришёл к выводу, что король ничем не болен. Я бы сказал, что его намеренно травят, однако дегустаторы исправно выполняют свои обязанности. Более того, каждый из них раз в месяц заказывает новый костюм, потому как прежний становится мал.

— Стало быть, если его травят, то яд подсыпается не на кухне, а уже на столе… — задумчиво проговорил Дэйн.

— Признаться, не думал об этом, — Явос направил пытливый взгляд тёмно-карих глаз на стол, нахмурил тонкие брови и продолжил. — Но… Можно ли допустить, что за этим стоит королева? Ведь лишь она бывает с Эдвальдом наедине во время трапезы. Или, возможно, Мерайя, его дочь?

— В последние недели он чаще ужинает с патриархом. Быть может, это он пытается отравить короля?

— Увы, за патриархом проследить я не могу. Он, похоже, вознамерился обновить добрую половину служителей Церкви и под роспуск попали, в том числе, и мои люди. Словно бы он знал о них. Теперь понадобится время, чтобы восстановить звенья цепи.

— Время, которого у нас нет, — вздохнул Кавигер.

— Именно. К тому же, как я узнал совсем недавно, король, кажется, решил заморить себя голодом. Он так боится покушения, что отказывается есть. Разве что совсем немного. Более того, Велерен сам умоляет его съесть хоть кусочек. Так что, если он и травит короля, то уж точно не с целью убийства, иначе с чего бы ему уберегать его от голодной смерти?

— Либо же ему выгодно, чтобы Эдвальд пребывал в таком беспомощном состоянии, ведь тогда патриарх сам будет исподволь править страной. Но даже если и так, как нам это доказать? Не могу же я просто арестовать патриарха Церкви Троих из-за подозрений.

— Но если ничего не предпринять, то я рискую пережить четвёртого короля, — мрачно усмехнулся Явос. — А то и всё королевство, учитывая начавшуюся войну. Между нами, Эдвальд Одеринг был неважным стратегом, и победу ему во многом принесла лояльность его вассалов. Покойный король Альберт Эркенвальд не был особенно любим поддаными, а уж своей последней выходкой так и вовсе настроил против себя добрую половину Энгаты. Другая же половина сидела и смотрела, чем кончится дело, постепенно присоединяясь к восстанию по мере того, как Одеринг подбирался к столице. И если сидеть сложа руки, то те же, кто ждал удобного случая поддержать Эдвальда, рано или поздно поддержат эльфов.

— Как уже сделал лорд Форрин, — с горечью проговорил Кавигер. — Неужели больше ничего не известно? Неужели нам совсем не за что зацепиться?

— Знаешь, Дэйн, я до сих пор не предавал значения одной детали, — проговорил старик. — Но теперь, когда ты упомянул о королеве и патриархе, я вспомнил об этом.

— И что же ты вспомнил? — Кавигер подался вперёд.

— А то, что вместо того наёмника, что был отправлен королём в Моирвен, сначала хотели послать тебя. Я даже успел выписать деньги из казны для твоей поездки, как вдруг король неожиданно меняет решение. Напомнить, что стало с наёмником?

— Убит эльфами, как и многие в тот день. Об этом рассказали его спутники.

— И именно патриарх и королева, как мне рассказали мои самые надёжные люди, с разных сторон как бы ненароком советовали отправить в Моирвен ни кого иного, как Дэйна Кавигера. Говоря о том, что человека надёжнее командующего королевской гвардией, при дворе не сыскать. И в этом случае на месте убитого наёмника вполне мог оказаться ты, друг мой. Странное дело, не правда ли? Два столь разных человека, убеждающие в одном и том же. Иной бы посчитал это за случайность, совпадение. Но мне восемьдесят три года, друг мой. Я давно перестал верить в совпадения.

— Но если допустить, что королева и патриарх состоят в сговоре, могли ли они знать о нападении эльфов?

— Не исключено, хотя здесь вариантов много. Они могли просто спровадить тебя на время, либо же по дороге или в самом Моирвене с командующим гвардией произошёл бы несчастный случай. Верно лишь одно: если они в сговоре, то они желают от тебя избавиться, и потому будь начеку. А если им известно о нашем с тобой общении, то они могут решить, что и я ставлю палки в колёса. И тогда мне конец. А если при этом король умрёт или останется в нынешнем состоянии, то конец придёт всему королевству. Мы все в одной лодке. И лодка эта застыла на самом краю пропасти.

— Что же мне делать? — только и мог вымолвить Кавигер после такой речи.

— Я бы предложил увезти короля. Желательно подальше, может даже на острова Миррдаэн. Сын лорда Русворта старый друг короля и не откажет ему в визите. Также советую опасаться за свою жизнь. Ешь и пей только то, что купят в городе верные тебе люди, избегай кухни в замке.

Сказав это, Явос отправился к выходу. Возле самой двери он тяжело вздохнул и нехотя добавил, не оборачиваясь:

— И всегда держи при себе меч. Хоть его стали и не под силу разрубить паутину интриг, но лишним он точно не будет. Прощай, Дэйн. Я и так пробыл здесь слишком долго.

Верховный казначей покинул Дэйна Кавигера, оставив того наедине с тяжёлыми мыслями. Увезти короля на Миррдаэн, конечно, идея интересная, но уж очень трудно её воплотить в жизнь. Пока что следует хотя бы оградить его величество от дальнейшего отравления. Раз под подозрением королева и патриарх, то нужно как-то заставить их перестать видеться с ним. Но как? Отправить куда-то королеву? Патриарха? Без королевской воли это невозможно. Разве только сослаться на войну или убедить Эдвальда в необходимости такого шага… Да. Теперь Дэйну становилось понятно, почему король сделал Велерена патриархом. По мере того, как здоровье и разум короля слабели, он становился всё более набожным, а епископ, будучи его исповедником, всё больше втирался к нему в доверие. Будет ли преступлением, если он, Кавигер, сам поступит так же во имя благой цели? Определённо, нет.

Так командующий начал вести тайную игру против предполагаемых заговорщиков, которые, к слову, тоже оказались не так просты. Вскоре после разговора в покоях Кавигера Явос Таммарен пережил ночное покушение. К несчастью убийцы, подозрительности казначею было не занимать, но то была не слепая паранойя, что мучила короля, а хладнокровная осмотрительность и готовность действовать решительно. Как позже стало известно Дэйну от самого Явоса, пребывавшего в лечебнице, о покушении тот узнал накануне вечером, но всё же успел подготовиться.

В итоге головорез, который, к его чести, совершенно бесшумно пробрался в казначейские покои через окно, был ошарашен двумя вещами: зрелищем сидящего в кресле и обряженного в халат казначея с арбалетом в руках, а, секундой позже, и стрелой в собственной голове, выпущенной из этого самого арбалета. Незадачливый убийца, если бы он мог, наверняка удивился бы ещё и тому, что древний на вид старик в ночном полумраке угодил ему стрелой точно между глаз. Но что действительно поразило Дэйна, так это то, что Явос специально приготовленным кинжалом порезал себе ладонь правой руки. Это гарантировало ему долгое пребывание в замковой лечебнице, а Кавигер получил возможность выставить самых надёжных людей для его охраны, чего не мог сделать в замке без королевского приказа.

За собственную безопасность командующий не волновался нисколько. Еду Дэйн стал покупать на ближайшем рынке сам, причём каждый раз у разных торговцев, а покои его охранялись самыми надёжными людьми. Всё это вызывало смешки при дворе, но Кавигеру было всё равно.

Но всё же оградить короля от влияния патриарха ему не удавалось никак. Даже будучи совсем обессиленным, Эдвальд тихо стонал, чтобы позвали Велерена. И вот, наступил день, когда король не смог встать с кровати самостоятельно. Придворный лекарь уговорил его съесть немного хлеба, вымоченного в красном вине, и сообщил Кавигеру, стоящему у двери королевских покоев, что сегодня к королю нельзя пускать никого, а все просьбы самого монарха следует расценивать как бред. Дэйн попытался было возмутиться, что король болен уже очень давно, но почему-то сказано об этом только сейчас, но тут же вспомнил, что его величество сам отметал любые предложения позвать лекаря. Этим вечером командующий решил лично нести караул у двери Эдвальда Одеринга. Дэйн велел сиру Гильяму Фолтрейну отправляться в башню гвардии, а сам заступил в караул у королевских покоев. Рыцарь со шрамом на щеке поблагодарил командующего и, сказав, что дурно спал прошлой ночью, довольный отправился прочь.

Как и в любой другой вечер в коридоре, освещённом масляными лампами, послышались шаги. После появилась уверенно ступающая коренастая фигура патриарха в белом облачении до пола. Придворные порой даже сравнивали приходящего в одно и то же время Велерена с призраком, какие бывают в старых замках, где свершилось страшное злодеяние, и появляются точно в отведённый час. В Чёрном замке, как ни странно, призраков не водилось. Патриарх выглядел спокойным, его упитанное лицо выражало умиротворённость, даже некоторую наглость. Это выражение сменилось непониманием, когда Дэйн преградил патриарху путь, закрыв дверь собственным телом.

— Как это следует понимать, сир командующий?

Велерен выглядел как человек, запнувшийся о не пойми откуда взявшийся камень на тропинке, по которой он ходил тысячу раз. Наверное, патриарх принимал свои ежедневные визиты к королю как нечто настолько само собой разумеющееся, что удивился бы меньше, если б его укусил собственный башмак. Он попробовал было потянуться к ручке двери, но Дэйн закрыл собой и её, сохраняя непроницаемое выражение лица.

— Придворный лекарь сказал, что королю требуется покой. Велено никого не пускать.

— Но ведь вечерняя исповедь — это королевская воля, — изумился Велерен. — Его величество лично попросил, чтобы я проводил её каждый вечер, без исключений.

— Я не пущу в королевские покои никого, кроме лекаря Малиса, покуда его величество сам не поднимется с кровати. И если здесь не будет меня лично, то гвардейцы тоже не впустят ни вас, ни кого-либо ещё. Это мой приказ как командующего гвардией.

— Но уважаемый командующий гвардией вероятно помнит, что патриарх Церкви Троих так же вхож в Тронный круг. И, разумеется, имеет никак не меньше прав, чем командующий гвардией, — Велерен особенно слащаво улыбался на словах «командующий гвардией», так что они звучали издевательски. — К тому же, вдруг короля решит посетить супруга или дочь? Их вы тоже не намерены впустить?

— Если на то будет воля его величества, — парировал Дэйн.

— Перечить королеве или принцессе — это государственная измена, — с напором ответил патриарх. — Если не боитесь темницы, то побойтесь гнева богов, чьей дланью всегда был и будет его величество!

— Неужели патриарх решил вспомнить о богах? — прищурившись, ответил Дэйн. — Где же были ваши боги, когда их «длань» медленно превращалась в иссохшую культю? Когда разум короля туманился, а сам он переставал узнавать жену и дочь. Где были вы?

— Вы забываетесь, Кавигер! — от возмущения к лицу Велерена прилила кровь. — Я проводил с его величеством каждый вечер!

— И, также как и ваши боги, безмолвно глядели, как ему становится всё хуже. Будто так и должно быть! Будто вам именно этого и хотелось!

Сказав это, Дэйн ощутил холодок, прокатившийся по телу. В этот раз слова опередили его разум, слетев с языка быстрее, чем он смог осознать их смысл. Но куда страшнее было другое. По изменившемуся лицу патриарха командующий понял, что тот тоже всё осознал. Повисло тягостное молчание.

— Что ж, мне ясны ваши намерения, командующий. Но если королю станет хуже, подумайте, на чьей совести это будет. Божественная кара неотвратима, независимо, верите ли вы в это или нет.

После этих слов Велерен холодно улыбнулся и развернулся, зашагав прочь. Дэйн Кавигер же остался наедине со своими мыслями. Ему часто случалось бороться со сном на дежурстве, но сегодня бороться было не с чем: командующий гвардией не смог бы уснуть, даже если бы очень захотел этого. Кровь стучала в висках, во рту пересохло, а мысли метались, словно стадо перепуганных овец. Неужели этими словами он поставил под удар весь план по спасению короля и обрёк целую страну. И каков теперь будет следующий ход их с Явосом противников в этой странной и страшной игре? Так он простоял до самого утра и даже дольше. Сир Робин Рикер, пришедший сменить командующего, увидел своего командующего побледневшим, с тёмными кругами вокруг красных глаз. Как его отводили в покои, Дэйн Кавигер помнил с трудом. Едва войдя в комнату, он рухнул на кровать и уснул, не раздеваясь.

Следующей ночью состоялась незапланированная встреча в покоях её величества. Патриарх Велерен в этот раз выглядел мрачнее тучи, обеспокоенным и даже озлобленным. Королева Мередит тоже была недовольна.

— Что же такое могло случиться, что вы отправили мне письмо со столь странным содержанием? — сердито спросила она. — Не слишком ли нагло с вашей стороны употреблять слово «немедленно» в переписке с королевой?

— Ваше величество не знает того, что известно мне, — патриарх дышал взволнованно, будто только что преодолел дюжину лестничных пролётов.

— И что же это, Велерен? Неужто ситуация вышла из-под вашего хвалёного контроля? Или эта седая крыса Таммарен сумела удивить вас даже из лечебницы?

— У этой крысы есть крысёныш. И имя ему Дэйн Кавигер.

— Кавигер? Он же болван! — усмехнулась королева. — Только не говорите мне, что вам досаждает начальник гвардии.

— Сам-то он может и болван, но, похоже, они с Таммареном заодно. Прошлой ночью сир командующий не пустил меня к королю! И заявил, что никого не пустит!

— Эдвальд уже настолько ослаб, что не может подняться с кровати, Велерен. Думаю, это и к лучшему. Вы ведь не хотите уморить его насмерть. Мы оба этого не хотим. Нам не нужна гражданская война вдобавок к эльфам.

— Гражданской войны не случится, если Церковь успеет взять правление в свои руки, — осторожно проговорил патриарх. — Заручимся поддержкой Ригена, и эльфы будут раздавлены. Тогда удерживать короля в живых уже будет не обязательно.

— Я понимаю, к чему вы клоните, — проговорила королева после продолжительной паузы. — Но на этот шаг пойти нелегко.

— Конечно, ваше величество, я понимаю. Это ведь ваш муж и когда-то вы его даже любили.

— Любила? — усмехнулась Мередит. — Можно подумать, вам не известно, как лорды выдают замуж дочерей. Мой отец, Эттингар Русворт, всегда, сколько я его помню, был гадким ворчливым стариком. Холодным, как скалы, на которых стоит его замок в Коггенпорте. Он был совершенным прагматиком в вопросах брака, а любовь для него была не более чем забавным словом и юношеской болезнью. Наверное, он сам любил Эдвальда больше, чем я. Не будь этот человек моим отцом, я бы искренне его ненавидела. Однако благодаря ему я больше никогда не увижу этой проклятой продуваемой всеми ветрами Солёной скалы и не услышу сводящий с ума непрекращающийся шум чёртовых волн, разбивающихся о камни у подножья замка.

— Но всё же вы хотите выдать собственную дочь за сына ригенского императора, не спросив её желания.

— Ах, Велерен. В сравнении с Ригеном Энгатар — такая же помойка, как и Коггенпорт в сравнении с Энгатаром. Я хочу сделать Мерайе дар, пусть даже она никогда не сможет оценить его в полной мере. Моя девочка заслуживает лучшей жизни, — голос королевы задрожал. — И даже если для этого придётся перешагнуть через холодное тело Эдвальда… Что ж, так тому и быть.

— Но для этого нужно разобраться с проклятым Кавигером, — сквозь зубы процедил патриарх.

— Убить? — неуверенно предположила Мередит. — Два покушения подряд?

— Как показывает опыт с Явосом, это не лучший выход. Права на ошибку у нас нет: неудачное покушение лишь даст ещё один повод командующему арестовать нас.

— Почему же он всё ещё не сделал этого?

— Дэйн Кавигер ещё молод. Он боится принять неверное решение, и не пойдёт на решительный шаг, пока не будет абсолютно уверен в собственной правоте. Пока же он колеблется, и лишь это отделяет нас от плахи, ваше величество.

— В таком случае, почему бы не арестовать его первыми? У меня есть личная стража, что верна лишь мне. И слово королевы всегда будет для них выше приказа командующего гвардии.

— Прекрасно. В таком случае нам нужен лишь повод. И тогда первый же его неверный шаг станет шагом в могилу.

Глава 2

Большая часть придворных Чёрного замка была не на шутку взволнована здоровьем короля, но, в отличие от командующего гвардией, верховного казначея, патриарха и королевы, они не имели ни малейшего представления, что могло послужить тому причиной. А если какие-то домыслы и приходили им в голову, то они были весьма далеки от реальности.

Так среди казначейства, на время лишённого Таммарена, но без проблем продолжавшего выполнять обязанности, ходило мнение, что, дескать, Его величество просто решил отдохнуть от дел государственных и отлежаться в покоях. Того же мнения они были и о Явосе, завистливо полагая, что история с покушением была от начала и до конца выдумана, а сам верховный казначей просто вздумал таким образом устроить себе отдых.

Многочисленные слуги и служанки, как водится, судачили обо всём, что происходило в замке. Но недуг короля, разумеется, был стократ интересней, чем перемывание костей кому бы то ни было, так что все разговоры в итоге сводились к этому, даже если начинались совсем с другого, причём версий было немногим меньше, чем самой прислуги. Но самые безрадостные разговоры велись на кухне, где из-за исчезновения пиров и застолий у поваров появилось непривычно много свободного времени. Старый кондитер родом из Нераля, так и не сумевший за годы службы в замке избавиться от акцента, ворчал, что король подхватил простуду, подтверждая свои слова тем, что весна нынче непривычно холодная и у него самого то и дело ломит кости от такой погоды. Ему вторил ригенский мясник, сетовавший, что его величество непременно спасла бы наваристая и жирная похлёбка из баранины, и что юной принцессе это блюдо бы тоже не помешало.

— Кто ж такую кнохиге в жёны-то возьмёт! — говорил он. — Худая как щепка, а ведь ей ещё королю внуков рожать!

На такие слова упитанная пожилая мойщица посуды обычно отвечала ему, мол, кому предложат, тот и возьмёт. Кто ж от дочки королевской откажется?

— И то верно, — усмехался в усы мясник и отрубал очередной кусок мяса от свиной туши, принесённой с ледника проворными поварятами.

О возможности отравления не говорил никто — от старшего повара до последнего поварёнка. Таково было негласное правило: разговорам о ядах и отраве на кухне не место.

Если бы король вдруг слёг полгода назад, пересудов было бы куда больше. Но сейчас замок этого словно бы не заметил, постепенно привыкнув, что его величество покидает покои всё реже, а теперь так и вовсе не выходит. В конце концов, мало ли было королей-затворников?

Сильнее всего, похоже, состояние короля отразилось на придворном шуте Тилле. Если раньше без его проказ не проходило ни дня, то теперь они становились всё реже, пока, наконец, вовсе не сошли на нет. Самого шута стали видеть нечасто, а если и видели, то вид у того был понурый. Даже свой скипетр с колокольчиком Тилль всё чаще оставлял в покоях. Обитатели замка впервые за несколько лет вздохнули с облегчением, почти не опасаясь поскользнуться на собачьем дерьме у двери или услышать о себе скабрезную шутку.

Всё касающееся военных дел перешло в распоряжение Джеррода Раурлинга, лорда Раурова камня, хранителя клинка и ветерана множества сражений. «Клинком» назывался цельнокованый серебряный меч с гравировкой, а его хранитель был верховным командующим военных сил королевства, во время военных походов имеющий право отдавать приказы не только простой пехоте и рыцарям, но даже лордам.

Причём власть эту он имел не только на поле боя, но и во время сбора армии, планирования военной стратегии или хода битвы в полевом командирском шатре. Разумеется, сам Клинок был лишь реликвией и почти всегда лежал в покоях хранителя, который в качестве знака отличия носил особое серебряное кольцо. Вместо камня на нём располагалась маленькая фигурка меча, по обе стороны от которой были выгравированы инициалы владельца.

Джеррод принял Клинок из рук Эдвальда Одеринга вскоре после окончания войны Короны, но и до того он успел повидать немало битв, которые объединяло лишь одно: все они были против людей. Лорду Раурлингу ещё никогда не доводилось сражаться с акаллантирскими эльфами, а потому он, как мудрый полководец, был готов принять помощь, для чего и взял на службу Дунгара и Драма. Первый, будучи наёмником в прошлом, уже имел дело с остроухими в бою, а второй и сам был эльфом. Большой разницы между этельдиар и, собственно, эльфами хранитель не видел. Точнее, для него она была не больше, чем между энгатийцами и ригенцами. Но Драм был рад принести пользу в любом качестве, а потому не возражал, даже когда его называли эльфом. В конце концов, когда-то их народы и в самом деле были одним целым, и теперь общего между ними оставалось куда больше, чем хотелось думать им самим.

Джеррод решил отправить часть армии в Лейдеран, и тому было несколько причин. Город был расположен таким образом, что из него можно было легко выступить на перехват эльфийской армии. Если эльфы поведут свои силы на Энгату, им так или иначе придётся пройти через множество рек, что замедлит их продвижение вглубь страны. К тому же замок Лейдеран прекрасно подходил для размещения в нём армии, ведь когда-то он строился именно как обширный форпост, невысокий, но очень широкий.

Когда-то давно крепость была передана дому Кавигеров, и многие в шутку говорили, что замок слишком велик для столь небольшого дома. И действительно, Дэйну в детстве частенько казалось, что резиденция его семьи похожа скорее на маленький город, чем на обычный замок. Неудивительно, что сам Дэйн и предложил разместить в такой крепости армию. Эта идея была с радостью поддержана хранителем клинка, а командующий гвардией отправился писать письмо отцу. К тому же им двигало желание защитить свой дом и свою семью, которые так или иначе попали бы под удар при продвижении эльфов, а с королевским войском хотя бы был шанс остановить Халантир на подступах. Больше всего Дэйн печалился о том, что сам не может оставить пост и принять участие в походе, хотя и ясно понимал причины этого.

После сборов и нескольких писем в нужные крепости, было принято, что войска из Энгатара и Одерхолда соберутся в Лейдеране. Туда же отправит войска лорд Таммарен, чьи силы подойдут с запада. Энгатарскую армию поведёт сам Джеррод Раурлинг, с которым отправятся Игнат, Рия, Драм и Дунгар. Боевых магов, кроме Игната, в поход решили не брать. Волшебник слишком ценен, чтобы в случае поражения потерять его в первых же сражениях, не получив опыта войны с эльфами. К тому же, желающих, за исключением всё того же Игната, не было: в отсутствии верховного мага, с началом войны остальные немногочисленные его столичные коллеги. Тем же временем силы западных лордов должны были стягиваться на восток, чтобы в случае успеха грядущей битвы, можно было сразу освободить Восточный предел и выбить оттуда эльфов. Всё это было сделано довольно быстро, ведь приготовления велись весь последний месяц с того самого момента, как гонец привёз голову энгатского посла.

В то же время патриарх Велерен претворял в жизнь свой давний замысел. Клич о вступлении в Святое воинство Церкви Троих прокатился по округе уже давно и весь месяц в Энгатар стекались желающие — от безземельных рыцарей до набожных простолюдинов, желающих послужить богам с оружием в руках. Из всего этого множества было отобрано три десятка конных и полторы сотни пехоты, вооружённых из королевского арсенала, доступ к которому Велерен получил от самого короля.

Командовать воинством патриарх поставил собственного сына, Эрниваля. Для Велерена это имело сразу два преимущества. Первое — проверка сыновьей верности, причём преданности как отцу, так и высокой цели. И второе — он наконец-то сможет избавиться от скучающего рыцаря, что откровенно мешал ему своим присутствием. Патриарх относился к нему так с тех пор, как Эрниваль сбежал из дома, чтобы примкнуть к ордену. Сам юноша полагал, что отец простил его, но в то же время его тяготил груз вины за побег из дома. Поэтому, когда представилась возможность возглавить Святое воинство, он согласился без раздумий. Эрниваль с отрядом также был отправлен в Лейдеран, хоть и позже, чем королевская армия.

Избавившись таким образом от всех, кто мог помешать ему, патриарх начал реформу церкви. Первым делом, он вдвое сократил состав инквизиции. К освободившимся людям он добавил добровольцев из монашеской братии Святого Беренгара и создал новый боевой орден Серых судей. За инквизицией оставалось расследование преступлений против веры, но Судьи имели право на городские обходы, доступ в любое здание города и, самое главное, казнь преступника на месте, если он пойман с поличным.

По сути, патриарх возродил созданный давным-давно монашеский орден, посвящённый Тормиру, богу правосудия. Вот только теперь они в некоторой мере выполняли задачу городской стражи, неся при этом ответ перед Церковью и напрямую перед патриархом, который остро нуждался в подобной организации. Ведь городской стражей командовал, собственно, начальник стражи, который в свою очередь подчинялся Дэйну Кавигеру.

Вдобавок Судьи получали более широкие полномочия в сравнении со стражей, которая лишь пресекала беспорядки и арестовывала пойманных с поличным. Облачённые в серые сутаны, с символом молота Тормира на спинах и натянув на выбритые головы железные шлемы, Судьи начали свою деятельность с ночного рейда по злачным местам города. В отличие от городской стражи, вооружённой короткими мечами, деревянными дубинками и алебардами, эти сжимали в руках шипастые булавы, которые называли «дланью Тормира». После «Ночи железных шипов», как этот рейд прозвали горожане, преступная жизнь Энгатара содрогнулась и затихла. Но тут и там раздавались шепотки, что на деле преступники и головорезы лишь залегли на дно, чтобы страшно отомстить, когда представится удобный случай.

Пока город и страну сотрясали доселе не виданные события, Эдвальд Первый, король Энгаты, проводил всё время в кровати. С того момента, как он отказался покидать покои, видения и голоса в голове становились всё отчётливее и ярче. Лишь визиты лекаря, уговаривавшего его величество съесть хоть немного, на короткое время заставляли этот кошмар прекратиться, но потом наступала долгая, казавшаяся бесконечной, ночь, и король вновь переставал владеть собственным разумом.

Он ощущал себя в самом тёмном уголке огромного зала, в центре которого рвали друг друга на части невероятные чудовища, сверкали немыслимо яркие огни, а окружающее тонуло в дыму и какофонии звуков. В такие моменты Эдвальда охватывал ужас и гнетущее ощущение собственной ничтожности. Он уже не помнил, что говорил ему патриарх. Не помнил, кто он сам. Когда очертания его покоев в ночной темноте начинали смазываться, вращаясь всё быстрее и быстрее, превращаясь в безумный хоровод непонятно откуда взявшихся звуков и красок, его «я» парализовал страх и сковывало чувство беспомощности. Тысячи слов повторялись разными голосами: некоторые звучали оглушительно громко, вызывая холодный пот, другие же шептали со всех сторон сразу, настойчиво и монотонно. Одни из них говорили что-то знакомое, а другие произносили слова на неизвестных языках, если это вообще были слова, а не рычание, лай и визг неразумных чудовищ.

Иногда Эдвальда словно хватала какая-то неведомая сила и, вдобавок к остальному, начинала швырять, трясти, подбрасывать и снова ловить охваченного ужасом короля. Стоило утренним лучам солнца осветить его лицо, как видения ослабевали, и разум на короткое время прояснялся. Потом приходил лекарь, и воспалённое сознание с трудом пыталось отделить реальность от видений. Чудовищно уставший король с красными глазами и осунувшимся лицом несколько раз даже умолял прервать его страдания и подарить милосердную смерть, но лекарь, каждый раз ужасаясь, делал вид, что не слышал этих слов. Потом он уходил, и всё повторялось. Пусть дневные видения были не столь ярки и утомительны, как ночные, но едва слышные голоса, то и дело заставлявшие Эдвальда панически озираться, сводили с ума не меньше, чем ночное буйство звуков и красок.

Когда король ещё сохранял остатки разума, он иногда задавался вопросом, что же с ним происходит и чем это вызвано. Однако, ощущение страха, беспомощности, неодолимое желание найти поддержку, опору и прислушиваться к окружающим, в частности к патриарху, совсем не оставляло места для размышлений. Велерен утверждал, что так боги проверяют крепость духа его величества, и единственным путём к покою будет лишь покаяние и молитва. В его устах эти слова звучали мудро и убедительно, как и то, что видения и голоса, тогда ещё лишь изредка посещавшие разум короля, это тени былых прегрешений. И в визите Таринора Эдвальд увидел лишь подтверждение одного из своих снов о сломленном мече, что был обагрён кровью. Со временем сны и видения становились всё более бессмысленными, а толковать их становилось всё труднее. Ко всему этому добавился навязчивый страх сойти с ума. И чем дальше, тем сильнее он смешивался с ужасом осознания того, что безумие, которого так страшился Эдвальд, уже здесь.

Очередная ночь вновь принесла ужас, парализовав сознание и спутав мысли. Неведомая сила вознесла Эдвальда на огромную, как ему казалось, высоту, и внезапно отпустила. Король был охвачен тем самым ужасом, какой владеет человеком, которому снится, что он падает в пропасть. Только в отличие ото сна, где за падением неминуемо наступает пробуждение, видение короля не только не кончалось, но и, как казалось ему, становилось только ужаснее. Он не видел ничего, кроме густой непроглядной темноты, мир кружился вокруг всё быстрее, а ужас сводил судорогой каждый мускул его тела. Кошмар казался бесконечным, времени Эдвальд больше не ощущал: если ранее он представлял время как реку, то теперь оно стало для него бесконечным чёрным полем, простиравшимся во все стороны одновременно. Вдруг сквозь вереницы звуков и голосов король услышал чёткий голос, словно заглушивший всё остальное, хотя тот был нисколько не громче прочих.

— Чего ты желаешь, Эдвальд? — спросил голос.

Король сделал чудовищное мысленное усилие и ответил, почти не раскрывая рта.

— Конца… Чтобы всё… Закончилось… — едва оформившись, мысль тут же снова растворилась в черноте.

— На что готов ты ради этого?

— На всё… — голоса становились тише, и вновь совершённое усилие далось легче.

— Я могу дать твоему разуму силу победить безумие. Желаешь ли ты этого?

— Да…

— Желаешь ли ты стать сильнее и могущественнее, чем кто-либо до тебя?

— Да… — ответил король, уже едва шевеля губами.

Какофония почти стихла, и теперь слова были слышны всё лучше и лучше.

— Готов ли ты прекратить безумие раз и навсегда? — громогласно раздалась речь, отозвавшись раскатистым эхом в звенящей тишине.

— Да! — Эдвальд впервые за долгое время отчётливо услышал собственный голос.

— Да будет так, — неожиданно тихо прозвучали слова, а воцарившееся безмолвие показалось королю вечностью…

В эту ночь, как и неделю назад, у королевских покоев дежурил сам командующий гвардией Кавигер. На сей раз он освободил от дежурства сира Годрика Гримвуда, чему самый старший из рыцарей гвардии был весьма рад. Об этом, разумеется, было известно и патриарху с королевой, которые решили действовать быстро и наверняка.

Королева Мередит шла по освещённому лампами коридору в сопровождении пятерых стражников из своей личной охраны, которые поверх кольчуг носили оранжевые плащи в знак верности дому Русвортов. За ними следовали четверо Серых судей, а замыкал процессию Велерен в белом патриаршем облачении, с вышитым серебром знаком Церкви Троих на груди.

Стража замка даже не пыталась останавливать их, а потому путь до покоев короля прошёл без происшествий. Завидев в конце коридора одинокую фигуру Дэйна Кавигера, караулящего дверь, патриарх улыбнулся в предвкушении.

— Ваше величество? — командующий вздрогнул, словно бы очнувшись ото сна. — Что привело вас сюда в столь поздний час?

— Королева желает видеть своего мужа, — Велерен вынырнул из-за спин Судей и шагнул вперёд.

— И вы здесь, ваше святейшество, — выдавил из себя Кавигер. — Боюсь, что не могу пропустить вас. Королевский приказ.

— Король уже давно не отдаёт приказов, — проговорила королева. — А если он что-то и говорил, то это лишь следствие помутнения рассудка. Этой ночью я почувствовала тревогу за моего супруга. Тяжкий недуг, поразивший Эдвальда, вот-вот заберёт его жизнь. Моя душа требует покоя, я должна его увидеть. Но также я не могу отпустить его в лучший мир без предсмертного покаяния, а потому послала за его святейшеством.

— А они? — командующий кивнул на гвардейцев королевы и Судей. — С каких пор для покаяния необходимы люди с оружием? К тому же, уверяю вас, лекарь сказал, что его величеству требуется покой. Простите, но я не могу пропустить вас к нему.

— Откройте дверь, Кавигер, — ледяным тоном проговорила женщина. — Приказ королевы.

— В таком случае я вынужден его ослушаться, — рука командующего легла на рукоять меча.

— Вам известно, что невыполнение приказов королевской семьи приравнивается к государственной измене, сир командующий? — вкрадчиво спросил патриарх.

— Известно. Но как у командующего гвардией, верному своему королю, у меня нет иного выбора. Пока я здесь, вы не попадёте в покои.

— Это я и желал услышать, — Велерен расплылся в улыбке и обратился к спутнице. — Каков будет вердикт, Ваше величество?

— Командующий гвардией Дэйн Кавигер, — в голосе королевы появились жестокие ледяные ноты. — Вы обвиняетесь в неподчинении короне и предстанете перед судом, который, без сомнения, лишит вас всех титулов и приговорит к смерти. Отведите командующего в сторону, чтобы я могла в последний раз увидеть мужа.

Дэйн не успел выхватить клинок из ножен, и стражники в рыжих плащах тут же схватили его руки, заломав их за спину. Патриарх самодовольно улыбнулся.

— Ждите здесь, — обратилась королева к гвардейцам. — Идёмте, ваше святейшество.

— И вы тоже будто здесь, пока мы не вернёмся, — сказал Велерен Судьям.

Он взял факел и вошёл в покои вслед за королевой, прикрыв за собой дверь.

Внутри было так же темно, как и в коридоре. Сквозь зеленоватое оконное стекло угадывались бледные очертания луны, лившей свет на стену замка. Лишь малая часть этого света попадала в покои, почти не освещая их. Король сидел на краю кровати в ночной рубашке. Он повернул голову, посмотрел на вошедших и медленно проговорил.

— Мередит… Велерен…

— Да, мой король. Это я, — королева взглянула на патриарха. По её взгляду тот понял, что она никак не ожидала, что король будет хотя бы в сознании, не говоря уже о том, что сможет сидеть. Но дальше произошло совсем неожиданное: Эдвальд Одеринг встал. Причём, не пошатываясь и дрожа, как раньше, судорожно хватаясь за что-нибудь в попытках не упасть, а резко и уверенно. После он сделал два шага в сторону двери и остановился, глядя на жену.

— Вы пришли попрощаться со мной, — на лице короля появилась тень улыбки, а по интонации было непонятно, был ли это вопрос или утверждение. — Но я ведь ещё не умер.

— Ваше величество, вам лучше лечь, — неуверенно проговорил Велерен. — Силы возвращаются к вам, а значит недуг отступает. Скоро вы совсем исцелитесь.

— Отступает? — король поднял бровь, и голос его стал твёрже. — Я вижу недуг прямо передо мной. Болезнь, отравлявшую мне тело, — он посмотрел на королеву, после чего перевёл взгляд на патриарха. — И душу.

— Ты бредишь, Эдвальд, — королева сделала шаг вперёд и положила ладонь на щёку мужа, держа другую руку за пазухой. — Тебе нужен покой.

— Я обрету покой лишь после тебя, дорогая супруга, — глаза короля зловеще сощурились.

Дэйн Кавигер не чувствовал ни малейшей возможности высвободиться из захвата двух стражей королевы. Но даже если бы ему это удалось, ещё трое держали наготове мечи. К тому же были ещё четверо этих, в серых сутанах с булавами, которые хоть и не выглядели умелыми бойцами, но шансов против них всех у Кавигера не было. Дэйн слышал немало историй, как толпа крестьян с вилами сбрасывала конного рыцаря с коня и забивала насмерть батогами. Такие случаи не получали широкой огласки, ведь где это видано, чтобы высокорождённого могли победить простолюдины. С десяток лет назад Дэйн и сам бы в такое не поверил, но пройдя войну, он повидал всякое. Эти в рыжих плащах, должно быть, тоже воевали. Вместе с Русвортами, на стороне Одеринга.

Он, конечно, мог бы закричать, чтобы сюда сбежалась стража замка, но вряд ли ему удалось бы дожить до их прибытия.

— Кому же вы теперь верны? — спросил Кавигер.

— Как и всегда, королеве и короне, сир командующий, — тут же ответил один из стражей, что стоял перед ним.

— А если они прямо сейчас убивают его величество? Верность кому вы сохраните, королю или королеве?

— Вы ведёте дурные разговоры, сир командующий. Я вижу, к чему вы клоните, но вам подчинена гвардия замка, а не личная охрана королевы. Её приказ для нас закон.

— А вы? — Дэйн обратился к Судьям.

— А чего мы? — пробубнил один из них, перехватив булаву поудобнее. — Мы за Церковь, за Тормира. Он над нами всеми.

— Ты за того, кто тебя кормит, болван, — снисходительно сказал Дэйн. — Ваша верность сродни преданности пса.

— Вы это, как вас там, зубы-то нам не заговаривайте, — нахмурился Судья, потрясая оружием. — А то ведь и не посмотрю, что командующий. Пред богами все равны, а значит, и перед нами тоже!

В этот момент из-за двери раздался крик. Толстое дерево не давало понять, кому именно он принадлежал, а потому стражи тупо глядели друг на друга, не понимая, что делать.

— Чего стоите, как вкопанные? Вы ещё не понимаете, что происходит? — воскликнул Кавигер.

— А что делать-то? — испуганно спросил стражник в рыжем плаще. На его лице читалось, что он явно был не готов к такому развитию событий. — Что случилось?

— Измена! Они собираются убить короля! Быстро внутрь, болваны! И отпустите меня, чёрт вас дери! — Дэйн вырывался, но стражники крепко держали руки. Наконец, они переглянулись и нехотя открыли дверь, шагнув внутрь.

То, что открылось взгляду вошедших, заставило раскрыть рот не только их самих, но и командующего гвардией. На полу в нескольких шагах от двери лежало бездыханное тело королевы Мередит, чьи широко распахнутые глаза и приоткрытый рот застыли в ужасе. Её длинное платье цвета закатного солнца было испачкано кровью, сочившейся из ран на животе. В полумраке королевских покоев кровь растекалась чёрными струйками. Слева на полу сидел прикрывшийся рукой патриарх, всхлипывая и крупно дрожа всем телом. Над всем этим, в самом центре покоев, у собственной кровати, к которой он был прикован все последние дни, стоял король Эдвальд Одеринг, сжимая в руке короткий клинок, обагрённый до самой рукояти.

— Эти люди виновны в покушении на мою жизнь, — голос короля звучал неожиданно грозно и уверенно. Он презрительно посмотрел на мёртвую королеву и продолжил: — Моя супруга в преступном сговоре с этим человеком. Они долгое время убивали меня, а значит и всё королевство, изнутри. Мередит травила меня ядом, а этот червь, — король вдруг вытянул покалеченную руку в сторону патриарха, — пользуясь моим доверием, даже встал во главе Церкви! Мой помрачённый разум был не в силах осознать творящейся катастрофы, пока, милостью богов, я не прозрел и не увидел всё в истинном свете. И теперь, когда я задавил змею, что пригрел на собственной груди, я приговариваю к смерти тебя, Велерен.

— Ваше величество! — заскулил патриарх. — Я был лишь орудием! Лишь орудием в руках этой бесчестной женщины! Взываю к вашему великодушию! Вы — милосердная длань богов!

Дрожащее пухлое существо в рясе, валяющееся в ногах короля, выглядело настолько жалким в сравнении с прежним величавым патриархом, что губы Дэйна Кавигера искривились, силясь подавить смешок.

— Длань богов? — король улыбнулся. — В самом деле. Помнится, патриарх всегда считался божественным гласом. Языком, что передаёт волю высших сил смертным и ведёт их сквозь мрак бытия.

— Да! Да! Вы правы, безусловно, правы, Ваше величество! — приговаривал Велерен. — Вы длань, а я язык!

— В таком случае, хочу напомнить вам слова из вашей собственной проповеди, — король сделал паузу. — И если язык мой злословит и несправедливо возводит хулу, то такой язык надлежит вырвать. А вы только что оскорбили королеву.

Патриарх прекратил всхлипывать, его глаза расширились от ужаса.

— А потому, будучи дланью, я должен избавиться от этого поганого языка. Патриарх Велерен! — торжественно провозгласил король. — Я, Эдвальд Первый из дома Одерингов, король Энгаты, пред ликом богов и людей, Троих и многих, приговариваю вас к смерти. Сир командующий, приведите приговор в исполнение.

Опешившие гвардейцы ослабили хватку, и Дэйн без труда освободился. Он подошёл к патриарху, взял его за шиворот и поднял на ноги, получая удовольствие от свершающейся справедливости. Тот трясся всем телом и то и дело норовил повалиться, не удержавшись на ватных от страха ногах. Меч командующего с коротким лязгом покинул ножны.

— Как вы говорили, ваше святейшество? — Кавигер приставил остриё меча к животу Велерена. — «Божественная кара неотвратима, независимо, верите ли вы в это или нет». Что ж, вы были правы.

Сказав это, он резким движением пронзил клинком белоснежную рясу. Патриарх шумно выдохнул. Его лицо, покрытое крупными каплями пота, на мгновение побагровело и тут же начало бледнеть. Дэйн вытащил из раны меч, и Велерен осел на пол, повалившись на бок с затухающим стоном. Командующий гвардией наклонился и вытер клинок о ткань рясы.

— Изменники казнены. Да упокоят боги их души, — проговорил король, после чего обратился к остальным. — Вы, стражи Русвортов, были верны изменнице и пошли против командующего королевской гвардии.

— В-ваше величество… — сказал дрожащими губами один из них. — Мы не знали… Королева сказала, что вы при смерти. Что сир Дэйн обезумел и не пускает её к вам… Если бы мы знали…

— То предали бы её? — холодно спросил король. — Чем тогда вы лучше? Русворт наверняка пожелает сам похоронить дочь. Когда это случится, отвезёте её тело на острова.

Он смерил взглядом четверых в серых сутанах:

— А вы ещё кто такие?

— М-м-монахи Тормира, — заикаясь, проговорил один из них. — Серые… судьи…

— Служители бога правосудия. Что ж, ступайте в Церковь и возвестите, что ваш бывший патриарх казнён за измену. Вызовите Хельдерика, мне есть, что с ним обсудить.

— П-п-простите, но Хельдерик покинул Церковь. И город…

— Это печально. В таком случае, я найду ему замену, — зевнул король. — А теперь унесите тела и покиньте королевские покои. Я собираюсь как следует выспаться.

В эту ночь Дэйн Кавигер провёл остаток караула с мыслями о свершённом правосудии. Хоть изменникам по всем правилам следовало предстать перед судом, в редких случаях его величество мог вершить суд самолично, поэтому командующий был уверен, что поступил правильно. И мысли об этом грели его этой необычайно прохладной ночью. Даже осознание того, что Русворты не обойдут смерть королевы своим вниманием, меркло перед новостью, что разнесётся по Энгате с утренним колоколом. Король вернулся! Да здравствует король!

Глава 3

Путь до Лейдерана тянулся мучительно долго. Говорят, коровье стадо идёт со скоростью самой слабой и больной коровы. Игнату казалось, что вся королевская армия состоит из одних лишь больных коров. Сам он как единственный маг вместе с Драмом, единственным эльфом, ехал верхом подле самого лорда Джеррода Раурлинга и помалкивал, так как из разговоров знал, что помимо нескольких сотен конных рыцарей с ними идёт ещё и множество пехоты. Чтобы вся эта процессия, и без того растянувшаяся на добрую милю Восточного тракта, не размазалась ещё больше, пешие шли впереди, а уже за ними плелись все остальные. Позади армии же тащился обоз, за которым, стараясь не отставать, двигались маркитанты.

Вот уж для кого война — настоящий праздник, так это для вольных торговцев-маркитантов. Они прибиваются к войску, а когда оно встаёт на привал, тут же разбивают своеобразный передвижной рынок бок о бок с армейским лагерем. В этом месте участник похода мог получить практически всё, что душе угодно: от новой обуви и еды, чуть более вкусной, чем походная каша, до выпивки и женской ласки. Пусть такой заработок был куда менее безопасен, чем торговля в городе, но выгода от многократно завышенных цен с лихвой перекрывала риск. Солдатам же деваться и вовсе было некуда, так что они были рады и такой возможности.

Кто-то однажды сравнил военный поход с грозовым небом: бесконечные и утомительные переходы, тянущиеся словно тоскливые тучи, прорезают редкие вспышки битв, короткие и стремительные, как вспышки молний. Услуги вольных торговцев помогали солдатам как облегчить самую тоскливую часть похода, так и успокоить душу перед предстоящей битвой, а потому маркитантские обозы ценились почти как полноценная часть войска.

Сам же обоз пестрил самыми разными людьми: дельцы со всех концов Энгаты и из-за её пределов, напёрсточники, картёжники, девушки, не обременённые моральными принципами, торговцы пивом и вином, словом, все те, кто не упускал возможности нагреть руки на пожаре войны. Большую часть похода вся эта разношёрстная компания была предоставлена сама себе, но, если бы ушлые солдаты решили что-нибудь украсть у маркитантов под покровом ночи, им пришлось бы держать ответ перед смотрителем войскового обоза или, как его называли на ригенский манер, вагенмейстером.

Дунгар и Рия ехали в отдельной госпитальной части обоза вместе с хирургами, белыми сёстрами Ордена Аминеи и прочими, кому надлежало помогать раненым и больным. Гном был не в восторге от такой компании, но оставить Рию одну он не мог. Даже когда Дунгар наведывался к маркинтантам, он неизменно возвращался к Рие, пусть порой от него и несло выпивкой. На возмущение матушки Анеты, приорессы монастыря Святого Беренгара и старшей среди монахинь, он неизменно добродушно отвечал:

— Леди, вам и не снилось, сколько миль я оттоптал впроголодь в былые годы! А уж сколько раз я махал топором на пустое брюхо, знаете? И теперь, имея возможность, отчего б мне не получить желаемое за честно заработанное серебро? Отчего б не отдохнуть перед грядущей битвой? Малышке Рие тоже не мешало бы отвлечься, да, видать, от вашего тоскливого вида ей ничего и не хочется.

Но Рия всякий раз говорила, что ей ничего не нужно. Она занимала время разговорами с обитателями госпитального обоза, в общении с которыми нашла неожиданный для самой себя интерес. Впрочем, ещё более неожиданным он был для самих лекарей: не каждый день увидишь девушку из богатой семьи, интересующуюся медициной.

Несмотря на юный возраст, Рия успела прочитать перевод труда Гиппокреона из Кеотии, а кроме того, осилила половину монографии Кая Авлия Цельса, аэтийского врача и выдающегося хирурга своего времени, который когда-то спас императора Алестиниана после тяжёлого ранения. Алхимическое искусство во многом перекликалось с медициной, так что девушка в этой области считала себя как минимум не глупее монахинь, костоправов и знахарей. Так, под бульканье бочек и скрип колёс и проходили эти импровизированные научные диспуты.

— Разумеется, я читал Цельса, — вздёрнув крючковатый нос говорил престарелый врач Эббен Гальн, — Всё-таки в мерцбургской Коллегии естественных наук его изучают ещё на втором году обучения. Только вот есть вещи в его трактатах, с которыми я как хирург никак не могу согласиться.

— Это какие же? — с любопытством спросила Рия.

Гальн был одним из немногих, с кем её было интересно вести диалог. Остальные, по её мнению, оказывались слишком некомпетентными в вопросах медицины, сводя всё к исцеляющей силе Холара и настоям, облегчающим боль.

— Извольте. Например, в своём труде «Ars medica», что означает «Искусство врачевания», — пояснил он остальным, — Цельс утверждает, что наступит время, когда будет возможно исцелить любую болезнь, а рукам врача будут доступны самые потаённые уголки человеческого тела. Я же в свою очередь полагаю, что такие органы как сердце и мозг должны быть, и всегда останутся, недоступными для скальпеля или щипцов.

— Неужели из-за сложности? — удивилась Рия. — Чем же это сложнее, чем резать руку, ногу или, скажем, брюшную полость?

— Дорогая моя, — мягко ответил Гальн, поправив очки, — во-первых, попрошу вас не использовать слово «резать». Всё же речь идёт о высоком искусстве хирургии, а не о разделке свиной туши. А во-вторых, посудите сами: если даже тончайшее, малейшее ранение этих органов способно привести к смерти, то что говорить о перспективе занесения в надрез грязи или проникновении миазмов из воздуха?

— Миазмов?

— О, я не зря упомянул этот термин, — Гальн потёр руки с довольным видом. — Признаться, мне просто не терпелось поделиться с вами своими измышлениями. Ни в коем случае не желаю никого обидеть, но остальные вряд ли меня поймут. Нет, не в силу небольшого ума, а лишь потому, что моя теория предполагает теоретические знания, приличествующие не просто лекарю, но учёному-медику… Но что-то я заговорился, перейду к сути. На основе долгих наблюдений и размышлений, я предположил, что болезни и недуги, веками терзавшие народы Аталора, вызваны заразительными началами, витающими в воздухе, которые я назвал миазмами.

— Это что-то на аэтийском?

— Вовсе нет, слово взято из кеотийского языка, и обозначает оно загрязнение и скверну. Миазмы — это мельчайшие частички, невидимые нашему глазу, размером меньше пылинки. Подтверждение этой теории я надеюсь найти здесь, на войне, если смогу проверить одно предположение. Каждому известно, что промытые вином раны гноятся меньше, но я пошёл дальше и предположил, что спирт, винный дух, не даёт миазмам проникать в телесные ткани.

— Не уверена, что поспеваю за полётом вашей мысли…

— Я хочу попытаться промыть рану чистым спиртом! — воскликнул Гальн, многозначительно подняв палец. — По моей теории спирт должен полностью обезопасить рану от заражения. Представляете, что это может значить? Революция в медицине! Особенно в военной! Увы, добыть чистого спирта в Энгатаре мне не удалось, пришлось довольствоваться крепкой гномьей настойкой. Я попросил такую, чтобы было поменьше примесей и которая была бы наименее приятной на вкус. Тот гном посмотрел на меня как на сумасшедшего, ведь я не стал рассказывать ему, что не собираюсь пить эту гадость. Более того, для меня важно, чтобы случайно прознавшие об этом солдаты не вылакали всё до капли.

— Очень интересная теория, господин Гальн, — восхищённо сказала Рия. — Не думала, что медицина ещё способна на такие смелые открытия.

— Увы, пока я не проверю, миазмы останутся лишь теорией, — погрустнел врач. — И ваше удивление мне понятно. С тех пор, как Церковь в Ригене ограничила посмертные вскрытия, медицина зашла в тупик. Многие хирурги покидают стены Коллегии с единственным практическим знанием — с какой стороны держать скальпель. Анатомию же они изучают по Гиппокреону, но, хоть я и питаю безмерное уважение к этому учёному мужу древности, но его иллюстрации, увы, безнадёжно устарели. Потому я и прибыл в Энгату. Надеялся, что после войны местная Церковь даст дорогу медицине. Увы, здесь всё точно так же.

— Негоже врачевателю осквернять тела, — вдруг вмешалась матушка Анета. — Довольно того, что ваша братия режет и полосует живую плоть, умножая страдания несчастных. Не по-божески это, ох не по-божески…

Эта полная женщина с крепкими руками, слушала разговор, иногда хмуря брови и неодобрительно качая головой, а теперь решила сказать и своё слово.

— Жаль, что Церковь, в стремлении угодить богам, забывает о древнем и важном боге врачевания — Лепане, — ответил на это хирург. — И всё больше стремится заменить его Холаром.

— Холар помогает хворому покинуть мир без боли и страданий, — возразила монахиня.

— Не лучше ли вместо этого, чтобы человек жил дальше? — спросила Рия.

— Смерть в покаянии освобождает душу. Я немало была в полевых госпиталях, девочка. И видела немало костоправов и хирургов, которые, словно мясники, терзали несчастных, будто бы те и без того недостаточно натерпелись. Многие от этих мучений и умирали. Были, конечно, и выжившие, но их было так мало, так мало…

— Если бы нам давали учиться и развиваться, — с мягкой укоризной произнёс Гальн, — операции можно было бы проводить успешнее, быстрее и куда менее болезненно.

— Давать вам осквернять тела усопших? — монахиня поморщилась. — Что за кощунственные желания! Чем больше страданий вы причините своими лезвиями, тем труднее после приходится белым сёстрам…

— Ну, будет вам, матушка Анета, — благодушно прервал её врач. — Я никоим образом не хотел унижать ваше занятие. Помогать безнадёжно больным уходить с миром — великое дело. Просто хочу напомнить, что сохранять им жизнь и здоровье — дело не менее великое.

В ответ на это монахиня лишь хмыкнула и отвернулась.

— А что в этой бочке? — спросила Рия, указав на пузатый бочонок, обложенный ящиками.

— Обезболивающий настой, — ответил Гальн. — Видите ли, Церковь допускает врачебные операции, но только если они не несут страданий для человека. Те, кто попроще, просто бьют по голове, чтобы бедняга отключился. Но многие, как и я, не одобряют подобного варварства. Поэтому раненому дают опийную настойку или отвар белладонны. Я не знаю, какое именно зелье в этой бочке, но это наверняка сильное болеутоляющее, и я бы не рекомендовал его пить, если нет желания поближе познакомиться с моим врачебным искусством.

— И часто ли приходится прибегать к вашим услугам?

— Увы, лезвие моего скальпеля — последний рубеж на пути к смерти, — вздохнул врач. — Видите ли, порой человека можно спасти, лишь отняв у него руку или ногу. Такую нехитрую, с позволения сказать, операцию могут произвести многие мои помощники, поэтому эта бочка полна до краёв. Обезболивающего средства понадобится много. Моя же задача — проследить, чтобы эта жертва не оказалась напрасной…

Так проходило почти всё время долгого пути в Лейдеран. По вечерам Дунгар бывал то среди маркитантов, то в командирском шатре, то возвращался к Рие. Игнат виделся с ней при любом удобном случае, но только когда войско вставало лагерем. Он решил, что, если появится в их экипаже, монахини испепелят его взглядом, узнав, кто он такой. Поэтому большую часть времени он просто глядел на неизменный пейзаж вокруг с тоской во взгляде.

В один из вечеров их с Драмом пригласили в командирский шатёр. Поначалу ничего интересного не происходило, разве что зашедший вагенмейстер отчитался о том, что двое солдат попались на краже куска солонины. Лорд Раурлинг, не моргнув глазом, велел всыпать каждому по два удара плетью, после чего смотритель обоза удалился.

— Чего мы ждём? — спросил Игнат, зевая.

— Сира Аллена Гримвуда, — ответил лорд Раурлинг. — Сегодня его силы присоединились к войску. Думаю, самое время кое-что обсудить.

Драм сидел рядом. С самого Энгатара он ехал в капюшоне и повязке, которые почти полностью скрывали его лицо. Когда в начале поездки лорд Раурлинг представил их с Игнатом сиру Глену Ашербаху, второму из командиров королевского войска, он не сказал, кем является Драм на самом деле. Из-за этого, стоило эльфу попасться рыцарю на глаза, тот косился на него с неизменным подозрением.

Глен Ашербах, старший сын кастеляна Чёрного замка, был совершенно лысым человеком с гладко выбритым лицом и беспокойным взглядом. И сейчас он, не выдержав долгого ожидания, дремал, опёршись на стол.

Лорд Джеррод Раурлинг в нетерпении ходил из стороны в сторону. Он был немолодым, но ещё крепким мужчиной средних лет, а его коротко бритый в начале похода подбородок уже покрыла густая чёрная щетина. Когда он доходил до края шатра и резко разворачивался, на его спине волнами колыхался алый плащ с чёрным медведем, положившим на плечо копьё. На очередном развороте Игнат задумался, смог бы медведь в самом деле держать копьё таким образом, и в этот момент в шатёр вошёл человек с окладистой чёрной бородой и крупными рублеными чертами лица. Будь он в полтора раза ниже, его можно было бы запросто принять за гнома.

— Сир Аллен Гримвуд, — воскликнул лорд Раурлинг, отчего сир Глен вздрогнул и очнулся ото сна, — наконец-то вы добрались! Итак, можем приступать. Драм, снимай капюшон.

Во всём королевском войске лишь Джерроду Раурлингу и Игнату было известно, кто такой Драм. Поэтому, когда он снял капюшон и открыл своё лицо, двое других командиров, увидевших тёмного эльфа впервые в жизни, тут же схватились за мечи. Даже после того, как лорд Раурлинг всё им объяснил, они всё равно глядели на Драма косо.

Командиры стали обсуждать численность войска, когда оно соединится в Лейдеране с силами Рорров, Гвилов и Кавигеров. Когда они заговорили о том, как лучше использовать магические силы Игната, он вдруг спросил:

— Не маловато ли с нами людей?

Три пары удивлённых глаз направились на него, но маг не унимался.

— Разве король не сумел собрать больше воинов?

— Сейчас не время отправлять в бой все силы, парень, — ответил басом сир Аллен Гримвуд. — Если его величество решит собрать все силы, знамёна с плащами будут куда как пестрее. Чёрные плащи людей Ротвальдов, белые накидки Брэннов, зелёная одёжка Арстенов…

— Зелёная? — усмехнулся Игнат. — Прямо как у эльфов.

— Свезло же тебе, что тебя не слышит лорд Арстен, — вздохнул сир Аллен. — Он эльфов на дух не переносит. Двое его старших сыновей с верными людьми как-то вздумали поохотиться в Северной пуще, чуть глубже, чем заходили обычно. Нарвались на эльфийскую засаду. Их тела нашли спустя три дня: без глаз, носов и ушей, а всю кожу покрывали вырезанные ножом письмена… Даже охотничьих псов изувечили, сволочи остроухие!

— Да уж, — поёжился маг, — то ещё зрелище.

— Вот с тех самых пор Освальд Арстен люто ненавидит эльфов. У него остался последний младший сын, которого он бережёт как зеницу ока. И уж будь уверен, при первой же возможности он сам бы повёл в бой своих людей. Его лучники не знают промаха и поднаторели в убийстве остроухих, как никто в Энгате. Недаром замок Арстенов зовётся Равенморн. Знаешь, что это значит по-эльфийски?

— Что-то, про воронов? — предположил Игнат, пожав плечами.

Сир Аллен пригладил бороду и вдруг громко засмеялся.

— Скажешь тоже, вороны! Нет, это значит «погибший лес». Говорят, Арстены сами так замок назвать решили, в назидание. Это ведь кто-то из их предков наречие эльфийское выучил… Я б не смог. Чуждое оно какое-то, неприятное, словно змея шипит. Хотя у эльфов этих проклятых всё не по-людски. Слыхал, у них даже бабы воюют. Вот бы такое увидать! Хотя, если они только из засад стреляют, то, наверное, и не увидим. Но если остроухие вздумают биться иначе…

— Лесной народ не станет сражаться иначе, — неожиданно заговорил Драм. — Их стезя — скрытность и неожиданность. Ловушки, засады, безумные воины, достигающие врага за один удар сердца.

— Да уж, — засмеялся лорд Раурлинг, похлопав по плечу сира Аллена, недовольного, что его перебили. — Дунгар рассказывал об этом. Но, думаю, наши воины голозадых эльфов не испугаются. Я привёл отличных стрелков из Гримхолда. Такие цели будут для них что тренировочные мишени.

— Увы, основной наш противник — не лесной народ, а силы Халантира, — продолжал Драм, но, увидев непонимание на лицах, добавил. — Позвольте объяснить. Что вы чувствуете, видя гоблина?

Лорд Раурлинг сказал: «мерзость»; сир Глен Ашербах процедил сквозь зубы: «отвращение»; а сир Аллен Гримвуд ответил — «смазку для меча», пожав плечами.

— То же самое думают воины халантирских эльфов о людях. Они упражняются годами. Меч и копьё для них — продолжение руки, а доспехи — вторая кожа. Эльфы быстры, сильны и, что самое главное, ничуть не боятся вас. Их нельзя недооценивать.

— Ох, повезло тебе, что говоришь это здесь, а не перед моими воинами, — усмехнулся сир Глен, — иначе я бы приказал отрезать тебе язык. Такие разговоры подрывают боевой дух похлеще мокрых сапог, и я их терпеть не намерен.

— Разумеется, — согласился Драм. — Но вам вряд ли известно, как именно воюет Халантир.

— Так расскажи нам, — предложил лорд Раурлинг. — Я тебя для того сюда и взял.

Сначала господа командиры относились к речам Драма с подозрением, но спустя всего несколько минут, все они с интересом ловили каждое слово, лишь изредка прерывая эльфа вопросами. Драм рассказал всё, что ему было известно: от эльфийского способа плетения кольчуги до тактик и построений, принятых в Халантире. Что-то из этого он почерпнул из книг, а что-то слышал от сородичей много лет назад, а потому честно предупредил заранее, что помнит всё не в точности.

— Лордам Энгаты в прошлом доводилось воевать с Халантиром, — заметил лорд Раурлинг, когда Драм закончил говорить, — правда, в дремучей древности, ещё до Эркенвальда. А ещё раньше люди огнём и мечом отвоевали себе место для жизни, очистив эти края от эльфов и их лесов. И пусть с той поры остались только легенды, но, судя по рассказанному нашим бледнокожим другом, мы не увидим ничего такого, что поразит наше воображение. Так что, несмотря на все их умения и сноровку, эльфов можно ранить, а значит и убить.

Лорд Раурлинг вздохнул и добавил, усмехнувшись:

— Война никогда не меняется.

Глава 4

Пару дней спустя войско добралось до Одерхолда, который угрюмо нависал над речным берегом, и показался Игнату мрачным нагромождением стен и башен. Здешний гарнизон давно покинул замок и отправился в Лейдеран, поэтому надолго задержаться королевской армии здесь не пришлось.

На остатке пути широких рек больше не встречалось, а деревушки становились всё меньше. К концу второй недели пути войско добралось до пункта назначения. Лейдеран оказался небольшим замком, окружённым непропорционально широким кольцом крепостных стен.

Издали замок выглядел неуклюжим гигантом, чей сон затянулся на век, из-за чего вокруг успел вырасти целый городок. Дома прижимались к стенам снаружи, царапали камни, умоляя впустить их внутрь, защитить от лесной чащи, что простиралась к востоку бескрайней тёмно-зелёной полосой. То был лес Илиниэр, таинственное обиталище лесных эльфов. Больше, чем Северная пуща, но, как говорили, меньше, чем древний лес Аэдморн, что у западных границ Ригена.

Этой крепости и предстояло стать временным вместилищем для объединённого войска Королевских земель и Хартланда до возможной атаки эльфов. Войска Кавигеров, Рорров и Гвилов уже неделю как стояли здесь лагерем. Часть разместилась внутри стен, часть — вокруг городка, окрасив вечернее небо сизым дымом сотен костров. Теперь к ним присоединились новоприбывшие. Наконец, долгий переход закончился, и тысячи людей смогли вздохнуть с облегчением, размять усталые ноги или сходить к маркитантам за выпивкой и развлечениями.

И всё же Драм чувствовал напряжение в воздухе, в голосах молодых и не очень воинов, отправленных на бой с невиданным прежде, могучим противником. Хоть окружающие и старались выглядеть непринуждённо, шутить и заниматься обычными лагерными делами, но эльф видел: все они лишь храбрились, от молодых и ретивых рыцарей с их оруженосцами до уже седоусых командиров и самого лорда Раурлинга.

Никто здесь не знал о враге больше, чем Драм. Эльфийская история и мышление эльфов были известны ему куда больше, чем всем остальным здесь вместе взятым, а потому он полагал, что понимает смысл этой войны. Впрочем: одно было ясно наверняка. Не важно, что послужило бы поводом для конфликта: убийство эльфа или эльфийки, провокация или даже неодобрительный взгляд на посла, оскорбивший того до глубины души.

Будь то лесной народ, верные Вечной королеве или сияющий Халантир, чьи обитатели давно покинули леса и пошли своим путём — все они помнили древнюю, почти сказочную даже для них самих эпоху, когда весь север Аталора, от северной тундры до побережья Великого и Пряного морей покрывала бескрайняя чаща, под сенью которой некогда и зародился народ эльфов. Шли века, леса стали чахнуть и отступать, а вдобавок прибывшие с юга людские народы принялись освобождать жизненное пространство. Они вырубали леса, истребляли ослабленных эльфов и навсегда остались в их памяти жестокими захватчиками.

Из прежнего гигантского леса ныне уцелели лишь отдельные осколки вроде Северной пущи, Илиниэра или Аэдморна. Пусть они и были огромны, но оставались лишь тенью былого торжества природы.

Конечно, Драм понимал, что обычный эльф-ремесленник вряд ли станет обвинять род человеческий во всех своих бедах. Но всё же он склонялся к единственной неутешительной мысли: цель эльфов не власть и не богатство, не политические и не торговые выгоды, как это бывает в людских воинах. Они пришли забирать то, что считают своим, а потому будут безжалостны. С этими недобрыми мыслями он незаметно погрузился в тревожный сон. Всё-таки столь долгий путь утомил его не меньше остальных.

Следующий день прошёл настолько мирно, насколько это вообще было возможно в военном лагере. Прибыли люди из Эрбера под предводительством сира Бривоса Таммарена и полсотни рыцарей Пепельного зуба. Аран Кавигер, лорд Лейдерана, высокий и, несмотря на возраст, крепкий мужчина с пышными седыми бакенбардами, предоставил пустующие комнаты замка под проживание командиров и почти всё время проводил с Раурлингом и другими офицерами в обширном холле, выделенном для обсуждения военных планов.

Игнат сумел выпросить комнату для Рии и Дунгара, но гном, хитро подмигнув, отказался, заявив, что ему больше по душе спать в палатке под звёздным небом, как в старые добрые времена. Драм замечал, что молодой маг и девушка стали гораздо ближе за последние недели. Глядя на них, он вспоминал родной подземный город и тех, кого некогда любил. Отец нередко подчёркивал важность продолжения рода. «Хоть этельдиар смертен, — говорил он, — но семья — бессмертна.» И он был не далёк от истины: дом Дирен вёл свою историю почти от самого Изгнания, когда этельдиар навсегда покинули подлунный мир. Впрочем, вряд ли, думал Драм, трус и предатель достоин стать продолжением семьи. Пусть теперь эта обязанность ляжет на плечи его сестры.

Иногда Драм думал, что будет, если он всё-таки решит вернуться? Но потом в голову приходили возможные последствия, и он тут же отказывался от этой мысли. Ему слишком хорошо и не понаслышке было известно пыточное мастерство gvaur’adessiraid, магов боли, искуснейшие из которых принадлежали как раз к дому Верессар, чьего сына он имел неосмотрительность убить.

Драм вспомнил о просьбе старого алхимика и нащупал во внутреннем кармане амулет в форме паука, чьи тонкие лапки сжимали прозрачный голубоватый камень. Эльф всё ещё был намерен отправиться в Лунное пристанище после окончания войны, чтобы попытаться отыскать Лару Ламенмар, таинственную владелицу этой безделушки. Конечно, если он останется в живых, но теперь Драму искренне хотелось в это верить.

Если прежде он мечтал лишь о смерти, что искупит его позор пред ликом богов, то нынче ему хотелось жить как никогда. Но вдруг он не сумеет отыскать Лару там? Тогда из Лунного пристанища он поедет на восток. Туда, где тёмные эльфы осмеливаются жить на поверхности, силясь выжить в этом проклятом, ненавидящем их, мире. Разыскивать девушку этельдиар по имени Лара Ламенмар — это всё равно, что искать песчинку в пустыне. Драм вздохнул и спрятал амулет обратно. Ему почти перестали сниться сны. Он считал это недобрым знаком, но продолжал каждый раз, увидев в небе луну, еле слышно шептать молитву Селименоре, прося её позаботиться о душе Таринора.

До встречи с этим человеком весь его мир крутился вокруг поруганной чести, несбыточной мести и самобичевании. Наёмник же, наверное, сам того не ведая, вывел Драма из порочного круга, заставил увидеть, как на самом деле огромен этот мир, и сколь огромное количество смыслов и целей можно в нём отыскать.

Драму с Игнатом выделили одни покои на двоих, и если маг почти целый день где-то пропадал, то эльфа лорд Раурлинг попросил поменьше бывать на людях, поэтому тот целый день просидел в четырёх стенах. Из добровольного заточения его вызволил Игнат. Маг вернулся вечером и буквально за руку утащил Драма на ужин, где их уже ждали Дунгар и Рия. Комната девушки наполнялась ароматом жареного на огне мяса, на которое проголодавшийся эльф набросился с завидным аппетитом.

— На вот, запей, — по-отечески проговорил гном, наполняя кружку из стоящего рядом пузатого бочонка. — У маркитантов прикупил. Не чета кислому пойлу, что дают солдатне! Пить вино из кружек, конечно, не дело, но…

Прожевав кусок сочного свиного окорока, Драм, к удивлению остальных, взял кружку и отхлебнул солидный глоток.

— Вот что дальний путь делает! Прежде всё отказывался, а теперь, гляди-ка, хлещет, как не в себя.

Драм действительно никогда не слыл большим любителем выпить. Хоть спиртное и не было редкостью на столах этельдиар, вкус у него был настолько гадкий, что не спасало даже обилие специй. Звали этот напиток «пряным вином» и пили из крохотных чашек либо по большим праздникам, либо на траурной тризне. И если в первом случае дозволялось заедать, перебивая отвратительный вкус, то вот традиции траура требовали прочувствовать горечь утраты в полной мере.

Предложенное гномом вино на вкус Драма оказалось непривычно сладким, но куда приятнее на вкус, чем та мерзкая желтоватая жидкость, которую его когда-то заставляли выпивать на похоронных обедах. «Неудивительно, что многие на поверхности питают слабость к выпивке», — подумалось ему, и в этот самый момент он подавился и закашлялся.

— Не тем горлом пошло? — усмехнулся гном. — Да ты пей, пей, не слушай меня, дурня старого. Мне не жалко совсем… Я потом ещё думал кое-к-кому наведаться. Говорят, к войску наёмники примкнули, «Терновые клинки».

Дунгар выжидающе посмотрел на остальных, но, увидев на лицах лишь непонимание, продолжил:

— Значит, не слышали? Они на западе дела свои проворачивают, Золотой берег, Атерланд — торговцы оттуда частенько в столицу с их людьми ездят. А за главного у них, между тем, эльф. Айденом звать. Должно быть, любопытный тип, а с такими пить — одно удовольствие.

— С чего бы эльфу воевать с себе подобными? — удивилась Рия.

— Ну, эльф из него, как из меня епископ, — ответил Дунгар. — Он всю жизнь среди людей прожил, так что особой нежности к своим чужеземным собратьям не питает. Да и остроухие из его отряда тоже.

— Целый наёмничий отряд эльфов? — спросил Игнат.

— Не целый, — возразил гном. — Каждый четвёртый, наверное, включая полукровок. Этим-то кроме как в наёмники и идти-то больше некуда.

— Но как они покажут себя в настоящей битве? — задумчиво проговорил Драм. — Охранять торговые обозы и сражаться на поле боя — совсем разные вещи.

— Ну, Айден известен не только за смазливую мордашку. Прежде чем отряд сколотить, он в Акканте сражался. Тамошние правители вечно между собой грызутся, так что с военным делом знаком не понаслышке, уж поверь. О! — гном всплеснул руками. — Раз уж речь об Акканте зашла, гляньте, что я у маркитантов ещё прикупил.

Дунгар отошёл в сторону и вернулся с массивным арбалетом, переднюю часть которого украшала деревянная воронья голова с острым клювом.

— Глядите, красота какая! Что ни говори, а аккантийцы в самострелах толк знают. Ясеневая дуга, воловья жила… Прелесть! Я его как в руки взял, так и влюбился, тут же у торгаша попросил стрелу, чтобы испытать, значит. Зарядил, рычаг нажал, тетива прямо запела… Угодил прямёхонько в мешок с зерном, рядом с его ногой, а он руками замахал, закричал: «Атенцьоне, сеньоре! Атенцьоне!» Нахваливает, значит. Я ему и говорю, мол, да, сам вижу, хороший арбалет, беру. Цену он, конечно, задрал будь здоров, но вещица славная, стоит своих денег.

— Дядя, зачем тебе арбалет? — укоризненно спросила Рия.

— Лорд Раурлинг запретил мне идти в бой вместе со всеми. А я холмик найду, да постреливать буду. Глядишь, в кого-нибудь из засранцев да попаду, всё нашим ребятам проще будет…

Ужин продлился недолго, и в завершении Дунгар предложил Драму отправиться с ним, но эльф отказался и решил вернуться к себе. Там он и уснул, не дождавшись Игната, который вернулся сильно затемно.

На следующий день их обоих разбудил посланник от командования. Время было к полудню, и Драм удивился, что ему удалось проспать так долго. Когда они с Игнатом прибыли в холл, лорд Раурлинг представил их остальным командирам, которые, ожидаемо, восприняли появление тёмного эльфа с недоверием.

— Разведчики доложили, что армия Халантира встала лагерем в полутора милях к югу от Лейдерана, — проговорил лорд Раурлинг. — Должно быть вышли из леса ночью.

— Халантирские ублюдки и впрямь сговорились с лесными эльфами, — ожесточённо сказал тот, кого ранее представили как сира Торрена Гвила.

Он пригладил роскошные светлые усы и почесал голову, волосы на которой давно переместились ближе к затылку. Он хотел было что-то сказать, но русоволосый парень лет двадцати, стоявший рядом, опередил его:

— Дозорные проглядели целую армию. Они заслуживают хороших ивовых розг, да так чтобы до крови!

— Ивы вокруг в избытке, — заметил лорд Раурлинг, — но вот людей не так много. Искать виноватых будем после, сир Робин. У вашего племянника горячий нрав, сир Торрен. Надеюсь, в битве он столь же беспощаден.

Рыцари усмехнулись, а сир Робин Гвил смущённо отвёл взгляд.

— И сколько же там эльфов? Хоть подсчитать успели? — спросил сир Аллен Гримвуд.

— Тысячи три, не меньше, — ответил лорд Раурлинг.

Командиры нахмурились. Кто-то тяжело вздохнул.

— И неизвестно ещё, сколько таится в лесу, — сказал сир Глен Ашербах, приложив ко рту кулак. — По счастью, конницы у них немного. А ещё к нам присоединились несколько отрядов наёмников. Среди них известные на западе «Терновые клинки». Усилим ими фланг.

— «Терновые клинки»? — вскинул брови усатый. — В бою я их не видел, но слыхал, в их рядах немало полукровок, а предводитель у них и вовсе эльф. Думаете, можно доверять фланг этому сброду?

— Вы боитесь, что они побегут? — перебил Раурлинг.

— Боюсь, что они переметнутся на сторону врага.

— Но среди них немало людей.

— А если перебегут только эльфы?..

— Они связаны многолетним боевым товариществом, сир Торрен, — строго сказал Раурлинг. — Да, наёмники не славятся боевым духом. Именно поэтому я не бросаю их в самое пекло, а отправляю во фланг. Или же предложите прикрыть ими тыл? Тогда будет проще отправить парней по домам.

— Я лишь предлагаю задействовать другие отряды. В которых нет эльфов. И, если говорить откровенно, — сказал сир Торрен, покосившись на Драма, — мне бы не хотелось, чтобы он слышал наше обсуждение предстоящей битвы.

— Ради всех богов, сир Торрен! — воскликнул Раурлинг. — Драм отличается от наших врагов больше, чем вы от Ригенского императора! Пусть он сам скажет.

— Да, расскажи, остроухий, что у тебя на уме, — с вызовом произнёс сир Торрен Гвил, повернувшись к эльфу.

Множество выжидающих взглядов обратилось на Драма. Через несколько секунд он нарушил повисшее молчание:

— Вы не совсем правы, лорд Раурлинг. Наши народы разделились не так давно, по меркам эльфов, разумеется, и у меня с народом Халантира и лесов действительно осталось немало общего. Но не совсем правы и вы, сир Торрен. Мой друг убит эльфами во время нападения на Моирвен. И поверьте, этой причины более чем достаточно, чтобы в этой войне я даже не задумывался о том, чтобы занять их сторону. Если настаиваете, я покину зал. Можете даже запереть меня в комнате и заколотить окна на время битвы. Но если позволите, я бы хотел сделать всё возможное и рассказать всё, что знаю, чтобы вы одержали победу.

По мере того, как Драм говорил, выражение лица сира Торрена медленно менялось, а когда он закончил, рыцарь кашлянул и сказал, помявшись:

— Что ж… В таком случае, я полагаю… Враг моего врага — мой друг.

— И впредь прошу вас, сир Торрен, не поднимать этой темы, — твёрдо заметил лорд Раурлинг. — Халантир будет только рад раздорам в наших рядах. Не доставим им такого удовольствия.

Командиры говорили долго. Они обсудили состав вражеской армии, боевые построения и план битвы. Молодой сир Робин Гвил спросил, почему бы не собрать войско за стенами крепости и не принять бой так. Его дядя на это ответил, что припасов на такую осаду у них нет, а эльфов лучше всего остановить сейчас.

— Часть армии Халантира отправилась в южные земли, а часть пришла к нам, — говорил он. — Справимся с ними здесь, сумеем продвинуться на юг и отрезать засранцам путь к отступлению.

Хоть спорили рыцари-командиры немало, но объединяло их одно: каждый из них желал повести в бой отряд, который нанесёт тот самый сокрушительный удар конницей, о котором потом сказали бы, что он переломил ход битвы. Драм изредка комментировал, когда его просили, но в основном слушал и пришёл к выводу, что для благородных господ куда важнее добыть боевой славы. И желание это меркнет даже на фоне победы или поражения. Похоже, они не до конца понимают, зачем вторглись эльфы, но эти мысли Драм предпочёл оставить при себе.

Когда Драм поднялся на смотровую башню вместе с остальными, лорд Раурлинг вспомнил о том, что эльфы славятся острым глазом, и попросил его разглядеть что-нибудь полезное в огнях эльфийского лагеря. Однако зрение этельдиар превосходило человеческое только в темноте, о чём Драм и сообщил, но его слова были встречены лишь недоверчивыми усмешками.

— Проклятье! — выругался лорд Раурлинг. — Если наступление будет утром, воинов будет слепить восходящее солнце. Лучше подождать до полудня.

К вечеру в холл заглянул Дунгар. Заметив Драма, он поспешил подойти к нему, и эльф почуял крепкий запах вина.

— Утомили тебя поди? — ткнул локтем гном.

— Они спорят и обсуждают, обсуждают и спорят, — ответил Драм со вздохом. — А ещё лорд Раурлинг запретил пить вино, и этим они, кажется, недовольны больше всего остального.

— Хе-хе, похоже, Хранитель клинка лучше многих понимает, что именно ждёт их завтра. Эльфы вряд ли станут брать пленных. И нет вечера тягостнее, чем вечер перед битвой… Тебе-то он тоже пить запретил? Или не откажешься пропустить кружечку? Я тебя с капитаном Айденом познакомлю. Представляешь, говорили, будто он девичья мечта, а на деле лицо будто медведь обглодал, живого места нет от шрамов. Как взглянешь — мороз по коже…

Драм подумал, что немного вина помогут освежиться после утомительного дня, и не стал возражать, но только он поднялся с места, как в холл ворвался один из солдат.

— Лорд Раурлинг! — кричал он. — Лорд Раурлинг! Там это… Как его… Эльфа изловили!

— Как? Лазутчик? — воскликнул тот.

— Крепость неприступна, — с сомнением в голосе сказал лорд Кавигер.

— Их было трое, верхом. Караульные приметили. Двое вооружены, а этот — нет. Выехал вперёд…

— Дьявол! Хоть сейчас не проворонили… Он что-то говорил?

— Говорил, да только не разобрать ничего. Где-то вроде по-нашему, но коряво, а в где-то совсем не по-нашему. Слово одно повторяет часто… Как бишь его… «Местерайд»… «Менестерайд»… Что-то такое.

— Переговоры, — раздался голос Драма, на него устремились удивлённые взгляды. — Menesteraid означает переговоры. Они прислали переговорщика.

— Едва говорящего по-нашему? — с сомнением спросил сир Глен Ашербах. — После того, что эти твари сделали с нашим послом, его следовало бы отправить обратно по частям.

— А много ли из вас знают эльфийский? — парировал Драм. — Они, как и мы, пришли сюда воевать. И взяли с собой воинов, а не учёных-языковедов.

Возразить на это никто не смог.

— Кто-то должен будет разъяснять нам, что он говорит, — проговорил лорд Раурлинг. — Вряд ли мы сумеем понять его ломаный энгатский в должной мере. Справишься, Драм?

— Полагаю, да.

— А не лучше ли найти кого-то среди маркитантов? — осторожно предложил сир Торрен Гвил. — Или того наёмника, капитана Айдена?

— Капитан Айден не говорит по-эльфийски, — отрезал лорд Раурлинг и сурово посмотрел на рыцаря, отчего тот замолчал.

По крыше забарабанил крупный дождь. Драм стиснул зубы. Ему всё ещё не доверяют. Что ж, это шанс доказать всем, что они заблуждаются. Лорд Раурлинг велел привести посланника и, когда дверь снова открылась, в сопровождении двоих караульных в зал вошёл эльф.

Он являл собой, наверное, самые распространённые представления о своём народе: изящная одежда синего и зелёного цветов с золочёными пряжками, запонками и пуговицами, длинные светлые волосы, а в волосах золотистая тиара. Лицо выражало спокойствие и некую надменность. Будучи на полголовы выше всех, он шёл так ровно и уверенно, словно находился не в стане врага, а на королевском приёме в Халантире. Когда его подвели к Раурлингу, тот указал на стоящего рядом Драма, и лицо эльфа исказилось презрением. Он осмотрелся, вздохнул и медленно проговорил.

— Я предполагал, что люди не знают языка. Но вести переговоры с тёмным эльфом…

— Я один достаточно знаю язык, чтобы быть посредником, — перебил его Драм.

— Что он сказал? — с нетерпением спросил лорд Раурлинг. — Переводи всё, что он говорит.

— Ему не нравится, что говорить с ним буду я, — нахмурился Драм.

— Вот ведь… — хотел было что-то сказать лорд, но прервался и добавил: — В любом случае, другого выхода у нас нет. И у него тоже.

— Он говорит, у нас нет иного выхода, — передал слова Драм.

Языки эльфов и этельдиар, хоть и были близки, всё же отличались. А поскольку Драм не знал современного эльфийского в совершенстве, ему пришлось употребить слово «выход», означающее выход, например, из помещения.

— Хорошо, — сказал эльф, и уголки его губ приподнялись в усмешке. — Тогда выслушайте моё видение событий. Армии Акаллантира сильны и многочисленны. Наша победа неминуема. А потому, милостью Элеадара, командующий Финвелир предлагает вам следующее: армия Энгаты покидает этот город, а древний Эарисхен возвращается к нашим лесным братьям. В таком случае мы обещаем сохранить вам жизнь.

— И что он наговорил?

— Они хотят, чтобы мы ушли. Оставили Эарисхен.

— Эарис-чего? — нахмурился сир Торрен.

— Старое эльфийское название Лейдерана.

— Передай ему, — Раурлинг шумно втянул воздух носом и побагровел. — Что такие предложения для нас неприемлемы. Если это всё, что он хотел сказать, то пусть катится ко всем чертям. А если он намерен предложить ещё что-то ещё в этом духе, то обратно отправится только его голова. Мы не оставим Лейдеран.

— Наш командующий отклоняет ваше предложение. Мы намерены оставаться здесь, — Драм сам понимал, что сказал фразу не совсем правильно: она получилась более категоричной, чем он хотел. Дословно последние слова означали: Мы будем тут.

— Я предполагал такой ответ, — с лёгкой улыбкой сказал эльф. — Но прежде, чем я уйду, ответь мне на вопрос. Что делает этельдиар среди людей? Разве тебе не будет лучше среди своего народа? — он прищурился и добавил: — Или хотя бы среди эльфов?

— Эльфы давно стали нам чужими, — нахмурившись ответил Драм.

— Но с каких пор вам стали родными люди? Сомневаюсь, что ты для них больший союзник, чем я.

— Что там? — спросил лорд Раурлинг. — Не молчи, Драм.

— Пытается запугать, — уклончиво ответил тот. — Я скажу ему, что мы не боимся их армии.

— Они требуют перевода моих слов, не так ли? — улыбался эльф. — Но ты не можешь сказать им, что на самом деле я говорю. Они начнут относиться к тебе с недоверием, хотя какое доверие может быть к этельдиару, который настолько предал идеалы своего народа, что обратился к людям.

— Я не предавал свой народ. Это меня предали. И тебе незачем об этом знать.

— И теперь это твой дом? Они теперь твоя семья? Люди? Не говори глупостей. Если угодно, можешь отправиться со мной. Мы отправим тебя в Лунное пристанище, которое скоро тоже станет нашим. А чтобы тебе было легче определиться с выбором, я помогу тебе, друг. — Последнее слово было произнесено им на энгатском языке.

Драма словно ударило молнией. Он понимал, что подумают окружающие, услышав это, и тут же почти кожей ощутил изумление и недоверчивые взгляды со всех сторон.

— Он что, только что назвал его другом? — послышался голос юного сира Робина Гвила.

— Драм, как это понимать? — сурово спросил лорд Раурлинг. — О чём вы говорите?

— Он провоцирует, пытается обмануть вас, — ответил Драм, стиснув зубы.

— Вижу сомнение на их лицах, — вновь заговорил эльф. — Пожалуй, моё дело здесь окончено.

Посол развернулся и отправился к выходу. Сделав несколько шагов, эльф остановился и добавил, оглянувшись:

— Но помни, тебе всегда есть место у нашего костра. Мы ждать тебя, бледный брат.

В этот раз эльф обескуражил окружающих, закончив речь целой фразой на ломаном энгатском, хоть и с сильным акцентом. Улыбнувшись, он развернулся и направился к выходу. Драм стоял, шумно вдыхая воздух и не слыша ничего, кроме собственного сердца и крови, стучащей в висках. В нём клокотала ярость и злоба. Рука сама собой легла на рукояти клинков.

— Cainen dhroigos! — внезапно прорычал он, после чего глаза застлала тёмная пелена.

Всё произошло настолько быстро, что никто не успел ничего сделать. Драм словно обратился в стремительную молнию, а мгновением спустя эльфийский посланник уже лежал лицом на каменном полу. Его шея была взрезана с обеих сторон, а на спине, шипя от ярости, сидел Драм, сжимавший рукояти клинков, что глубоко пронзили спину эльфа. Из-под тела посланника медленно растекалась кровавая лужа.

Как только Драм осознал, что произошло, его напряжённое, словно пружина, тело расслабилось, а сам он, пошатываясь, встал.

— Я… Не хотел… — начал было он, но лорд Раурлинг тут же его перебил.

— Пусть это будет им ответом, — сказал он с плохо скрываемым торжеством. — Он видел лагерь, видел нас, мог посчитать численность наших сил. Признаться, мне и самому не хотелось его отпускать, так что ты всё сделал, как надо. К тому же избавил господина посла от необходимости возвращаться в такой дождь.

После этой фразы раздался негромкий смех командиров, а сир Торрен Гвил пригладил пышные усы. В его взгляде теперь читалось уважение.

— Но ведь это посол… Безоружный… — в глазах Драма застыла злость на самого себя. — А я убил его в спину, как…

— Как паршивого пса, — закончил за него сир Торрен. — Эльфы начали войну с того, что напали на детей Рейнаров. И отправили голову энгатского посла к королевскому двору. Это меньшее, чего они заслужили. Считай, первая кровь в этой войне твоя.

Лорд Раурлинг велел вернуть тело посла его сопровождающим и, наконец, отпустил Драма. Позже, когда большая часть замка погрузилась в сон, Драм ещё сидел у окна, глядя на луну. Впервые за долгое время он не смел произнести ни слова. Ни вслух, ни про себя. Не Селименора Среброокая направила его руку в этот вечер, а Уларун, Тёмный паук. Эльф чувствовал это всем своим естеством. Тот самый мрачный и мстительный покровитель этельдиар, от власти которого Драм так стремился сбежать. И теперь ему оставалось лишь смиренно надеяться, что богиня простит ему этот порыв.

— Да сих пор не спишь? — послышался заспанный голос Игната. Юноша спрыгнул с кровати и почесал подбородок. — Лучше бы тебе отдохнуть как следует. Лорд Раурлинг сказал, эльфы атакуют утром, а значит, собираться начнём рано.

— Мне не спится, — сухо ответил Драм.

— Слушай, эти сволочи виновны в смерти Таринора, ты ведь сам сказал. Надеюсь, завтра удастся как следует подпалить им задницы. А ты поступил… Ну, уж точно не так плохо, чтобы теперь убиваться.

— Таринор погиб в сражении как воин. Встретил противника лицом к лицу и спас всех нас…

— Думаешь, он поступил бы иначе? — усмехнулся Игнат. — Да он бы тому эльфу меч в глаз воткнул ещё после первых слов. Ишь, чего придумали, уходите из города. Мы ещё до Халантира дойдём!

— Может, ты и прав, Игнат, — ответил эльф. — А может и нет. Время покажет. Но сейчас и в самом деле лучше отправиться спать.

— Давай, давай, отдыхай. Я во двор по нужде собрался, не потеряться бы, — зевнул юноша. — А то они нужник аж возле стены устроили, представляешь? Дождь вроде кончился, но ещё по грязи топать… Как же в этой крепости всё далеко друг от друга!

Игнат ушёл, шаркая ногами, а Драм взглянул в окно. Небо прояснилось, и за серой стеной дождя, темноту ночного неба рассекла падающая звезда. Пройдя прямо через серебряный лик луны, она скрылась за горизонтом. Эльф улыбнулся и опустился на кровать, мысленно поблагодарив Селименору за то, что богиня не оставляет заблудших.

— Веди меня, Селимэ, — тихо проговорил Драм, закрывая глаза.

Глава 5

Ночь после дождя выдалась особенно зябкой. Рия то и дело просыпалась от холода, не понимая, как Кавигеры вообще выживают в этом огромном каменном замке, который даже в тёплое время года наверняка невозможно обогреть. Она даже думала попросить Игната развести костёр прямо в комнате или согреть её каким-то иным способом, но справедливо решила, что лучше не утомлять его перед важной битвой.

Вечером маг рассказал ей, что командиры решили поставить мага на холме, откуда тот мог бы безопасно колдовать, а чтобы эльфы до него не добрались, его прикроет наёмничий отряд «Терновые клинки». Сама же Рия считала, что Игнат стоит половины войска, ведь она видела его в деле и знала, на что он способен. Или она думала так из-за того, что этот рыжий юноша стал много значить для неё в последнее время?

Окончательный ответ на это девушка не могла дать даже себе, да и здраво размышлять было нелегко. Слишком много навалилось на неё в последнее время: начиная от того же Игната и предстоящего боя, и заканчивая дядей Карлом, заточённым в Пламенном замке. Ей оставалось лишь уповать на проблески здравого рассудка короля. На то, что ему станет легче и он действительно выполнит данное ей обещание. Больше всего она боялась, что больной разум короля рассудит так: раз наёмник погиб, не выполнив задачи, то и обещание не имеет силы. Или и вовсе скончается к тому моменту, как они вернутся обратно. Это оказалось бы хуже всего.

В любом случае, сейчас Рия старалась отмести все мысли, даже, что было особенно горько, мысли о дяде, и уснуть в надежде, что они переживут следующий день.

Утром её разбудил Дунгар, который, несмотря на вечерние возлияния, выглядел бодрым и посоветовал ей не залёживаться, потому как её наверняка уже давно ждут в госпитальных шатрах. Наскоро умывшись, Рия решила отыскать Игната, прежде чем отправится в назначенное место. Она обнаружила его во дворе замка. Маг разминался и бинтовал руки тканью.

— Волнуешься? — девушка положила руку ему на плечо.

— Это приятное волнение, — улыбнувшись, обернулся маг. — Лорд Раурлинг сказал, что эльфы уже выстраивают отряды, наши тоже этим занимаются. А я готовлюсь вот так, чтоб руки не обжигало. Такое редко происходит, но сегодня мне нужно будет выпустить столько огня, сколько смогу, иначе на кой меня с собой брали?

— Конечно, они высоко тебя ценят и обещали защиту, но всё-таки… — Рия поцеловала его в веснушчатую щёку. — Будь осторожен, Игнат. Это единственное, о чём я тебя попрошу.

— И не сомневайся, — подмигнул маг. — Главное, посох не забыть. Прикипел я к этой палке. К тому же, если припрёт, ей можно эльфа и по хребту огреть, хе-хе. Не волнуйся, кроме наёмников со мной будет Драм, а уж он любого на лоскуты порвёт. Остроухие и подойти-то не смогут, даже если очень захотят.

— В таком случае, постарайся держать себя в руках, — в карих глазах девушки читалось беспокойство. — Кто знает, что может случиться, если отпустишь вожжи…

— Да, помню, держать дракона в узде, — усмехнулся юноша. — Я постараюсь.

Обняв на прощание Игната, Рия поспешила к госпитальным шатрам. Во дворе царила суматоха, но теперь там не было никого, кто мирно сидел бы у костра. Солнце едва показалось из-за горизонта, но каждый во дворе уже был чем-то занят, готовясь к скорой битве. Кто-то седлал лошадей, кто-то облачался в доспехи, кто-то успокаивал душу молитвой, а кто-то справлялся иначе и украдкой делал спасительные глотки вина. Разглядев вдали у самой стены несколько больших болезненно-желтоватых шатров со знаком чаши Холара, девушка поспешила туда, стараясь не быть сбитой в грязь каким-нибудь оруженосцем.

Откинув занавесь, она оказалась в совершенно иной обстановке. Белые сёстры смирно сидели на скамьях, только матушка Анета расхаживала из стороны в сторону, сложив руки на груди, оглядывая мотки чистой шерстяной ткани и бочки с водой. Увидев Рию, она вздохнула и покачала головой.

— Явилась, имперская девочка. Уже хорошо, что не испугалась и не убежала, хотя куда отсюда денешься. Переоденешься или так и будешь в платье расхаживать, как на ярмарке?

— Где господин Гальн? — Рия постаралась пропустить язвительные замечания мимо ушей.

— В соседнем шатре твой костоправ, — бросила монахиня, отвернувшись. — Вон там. Уже и передник мясницкий надел…

Рия перешла через ещё одну занавесь и тут же едва не столкнулась с одним из ассистентов Гальна, чуть было не уронившим коробку с хирургическими инструментами. Через несколько столов от неё стоял и сам Эббен Гальн, действительно облачённый в чёрный кожаный фартук. Он подзывал к себе то одного, то другого ассистента, что-то говорил им и, похлопав по плечу, отпускал.

— Риенна! — воскликнул он, увидев девушку. — Подойдите сюда, прошу!

— Прошу прощения, если опоздала, господин Гальн, — Рия старалась быть учтивой.

— Во-первых, позволь впредь обращаться к тебе на «ты». Скоро на счету будет каждая секунда.

— Конечно, господин Гальн.

— Хорошо. А во-вторых, тебе следовало оставить эту вежливость в замке, девочка моя… — мягко укорил он. — Теперь мы на войне. Пока воины будут сражаться с врагом из плоти и крови, мы здесь будем биться с самой смертью. И не подумай, что это пустое философствование… — врач вздохнул и нахмурил брови, — я лишь хочу, чтобы ты поняла: если боишься, что не справишься, ты вольна покинуть нас прямо сейчас. Я не скажу ни слова в укор и не позволю никому другому. Если же вздумаешь сбежать, когда здесь будут звучать крики умирающих и хруст костей, то работу, которую я на тебя возложу, придётся делать кому-то другому. А значит, ты усложнишь нам всё дело. Поэтому подумай и скажи сейчас, готова ли ты к виду и запаху крови и плоти? Готова ли ты выполнять всё, что я скажу и спасать жизни?

— Да, господин Гальн, — ни секунды не сомневаясь, ответила Рия. — Скажите, что мне делать.

— Хорошо. Первым делом надень это, — он протянул девушке широкий кожаный фартук вроде того, что носил сам. — На чёрном крови не видно. Можешь прямо на платье накинуть, оно у тебя не до земли, не запнёшься. Как называются инструменты ты, насколько помню, уже знаешь. В таком случае, остаётся лишь ждать.

Рия облачилась в фартук, вымыла руки и стала прохаживаться возле разложенных инструментов, борясь с томительным ожиданием. Когда она украдкой бросала взгляд на господина Гальна, тот выглядел совершенно спокойным. Если его что-то и волновало или беспокоило в этот момент, то врач старался держать это глубоко в себе. Вдруг Рия поймала себя на мысли, что больше не слышит топот ног, конского ржания и голосов по другую сторону масляной ткани стенок шатра.

В наступившей тишине внутри неё впервые за последнее время пробудился страх, холодком прокатившийся из сердца по всему телу. На её шее висела оловянная ромашка, подарок Игната, на тонкой серебряной цепочке. Она сжала украшение в ладони и вдруг осознала, что может больше не увидеть ни его, ни Драма, ни Дунгара, ни дядю Карла. А что с ней может случиться, если эльфы победят и захватят замок, она и думать не хотела. Нет, трясясь от страха здесь, она точно никому не поможет. Сделав глубокий вдох, она подошла к Гальну и осипшим голосом попросила воды. Тот по-отечески улыбнулся в ответ.

— Понимаю, каково тебе. Впервые я столкнулся с войной много лет назад сразу после окончания Коллегии, — врач налил воды из большого кувшина и протянул Рие кружку. — Мне не терпелось применить знания на практике, но руки от волнения трусило так, что аж скальпель выпадал.

— Странный привкус. Вода не могла испортиться в пути? — поморщилась девушка.

— Нет, это моё собственное средство от излишнего волнения. Я предполагал, что оно тебе понадобится. Признаться, эта тишина перед первыми ранеными — самое страшное.

— Каков же состав?

— Я добавил экстракт из успокаивающих трав, обезболивающий настой и немного вина для вкуса. Получился, конечно, не анхенский глинтвейн, но задачу выполняет, а это главное. Ну как? Полегчало?

— И в самом деле, — Рия ощутила, как пламя паники угасало, а мысли перестали метаться, как пчёлы в потревоженном улье.

— Хорошее средство. Жаль, что в те давние времена его у меня не было. Мне просто дали выпить креплёного вина и влепили пощёчину, — усмехнулся Гальн. — После него, конечно, скальпель в руки мне не доверили, но, по крайней мере, я перестал дрожать как осенний лист. Уверен, если ты приложишь собственные алхимические знания, то сумеешь улучшить этот состав.

— Вы меня переоцениваете, — смутилась Рия. — Я всего лишь самоучка на подхвате у своего дяди.

— Не думала обратиться к медицине? Твои знания очень бы пригодились. Этой науке сейчас нужна свежая кровь, свежий взгляд. Иначе так и будем ждать божественного вмешательства, пока люди истекают кровью и умирают от гангрены.

— Меня всегда интересовала связь магического и материального, а о медицине всерьёз никогда и не задумывалась. Слишком много времени уходило на заучивание алхимических символов и реакций. Мечтала пойти в Мерцбург, как мой дядя когда-то, но пришлось покинуть Империю, — Рия погрустнела, но, заметив на себе сочувственный взгляд Эббена Гальна, попыталась приободриться. — Но я поразмыслю над вашим предложением. Почему же до сих пор так тихо?

— О, девочка моя, ты ещё успеешь вдоволь вкусить кровавых плодов войны. Кажется, об этом было какое-то эльфийское стихотворение… Ну да ладно, не время нынче. Слышишь?

Где-то вдалеке раздался протяжный трубный звук.

— Сигнал к атаке. Начинается, — негромко проговорил Гальн. — Скоро и мы сыграем свою роль в этой битве. Сначала в бой отправляют пехоту, копейщиков, но мы их здесь вряд ли увидим. До госпитальных шатров обычно добираются только рыцари, их волокут сюда оруженосцы, если, конечно, успевают. А вот раненого пехотинца нести некому. К нам они могут попасть разве что при отступлении, но тогда немногие обратят внимание на лежащих, спасая собственные жизни.

Эббен Гальн замолчал, взгляд его был устремлён в одну точку. Ассистенты также стояли почти неподвижно, облокотившись на столы. Рие вновь становилось не по себе, и она попыталась отвлечься, вспомнить о чём-нибудь светлом и радостном. Перед глазами встал большой дом в Аймхе, цветущий сад позади него. Раскидистое яблоневое дерево, по которому так любил лазать чёрно-рыжий полосатый кот. Дядя Карл принёс его ещё котёнком, сказав, что его это самый настоящий тигр из южных стран, только карликовый. Любопытная маленькая Рия больше всего на свете любила сказки дяди Карла и часами могла слушать истории о дальних краях, храбрых королях и могущественных волшебниках, не обращая внимания на слова родителей, отправлявших её спать.

Когда девушка покидала дом, стояла поздняя осень. Яблоня засохла. Рия плакала, глядя в окно на то, как из-под лезвия дворницкого топора вылетают щепки. Чума стремительно охватывала город, проникала в каждый дом, собирая урожай человеческих жизней. Родителей не стало спустя неделю. Человек из лечебницы сказал, что их тела будут сожжены во избежание заражения. Рыдая от собственного бессилия что-то изменить, Рия хорошо запомнила этого бледного, облачённого в чёрные одежды жреца ордена Скорби, посвящённого Шимаруну, богу смерти и погребения. Его каменное лицо без эмоций она потом часто видела во снах, просыпаясь в холодном поту, раз за разом переживая этот момент.

Девушка опустила взгляд на собственный чёрный фартук. В душе возникло щемящее чувство, а в горле застыл ком. Нет, здесь не место слезам. Она посмотрела на неподвижно стоящего сосредоточенного Гальна и разозлилась сама на себя. Подавив нахлынувшие чувства, она сжала кулаки, пообещав себе, что не даст повода считать её изнеженной «имперской девочкой» и сделает всё, что в её силах.

Вдруг Рия вздрогнула, отвлекшись от мыслей. Снаружи раздались голоса и шаги и вскоре в шатре появился еле живой от усталости парень с забрызганным кровью лицом, несший на себе человека в доспехах.

— На стол его, живо! — скомандовал Гальн. — Разрезать ремни!

Первый раненый, корчась от боли, оказался на столе. Рия с помощью оруженосца рассекла кожаные ленты, освободив рыцаря от лишнего железа. Разорванный поддоспешник заливала кровь. Попытавшись снять его, девушка услышала стон.

— Здесь я сам, — хладнокровно прервал её Гальн. Отточенным движением он распорол ткань, и от увиденного Рия вздрогнула: рассечённая плоть от плеча до середины локтя. Врач замер на мгновение и проговорил: «Жить будет», после чего промыл рану и потребовал у ассистента гномью настойку.

В воздухе возник резкий запах спирта, а рыцарь, до того лишь сдержанно стонавший, завопил, как ошпаренный, и выкрикнул совсем не рыцарские слова. Гальн же проделывал всё быстро. Ни один мускул на его лице не дрогнул, а руки будто выполняли совсем будничную работу, не делая ни одного лишнего движения. Рия смотрела, как ассистенты сновали туда-сюда, принося хирургу мотки чистой ткани, иглы, тончайшую шелковую нить. Пару минут спустя всё было сделано, и Гальн отправил раненого в соседний шатёр.

— Дальше о нём позаботятся белые сёстры, — врач вымыл руки, его движения и голос снова стали плавными и неспешными. — Наша работа с ним окончена. Разве только швы разойдутся, но если он не станет вновь рваться в бой, этого не случится. Вижу, тебя даже не стошнило. Хорошо. Нервы крепкие.

Долго без дела сидеть им не пришлось. Прошло не больше пары минут, как они закончили с первым раненым, а в шатре оказался ещё один рыцарь, а потом ещё один, и ещё. Рия даже не обращала внимания на цвет накидок, на черты их лица, на вид крови. Всё происходящее становилось слегка нереальным. Конечно, она делала всё, что от неё требовалось, помогала, как могла, но чувствовала при этом некую отстранённость. Запах как в мясной лавке, сосредоточенный Эббен Гальн и серьёзные лица ассистентов. Отсечённая кисть, пронзённая копьём нога, стрела в плече. Отточенными движениями опытный хирург промывал, зашивал, перевязывал и переходил к следующему.

— Прошу, не говорите никому, что сир Даррен поражён сзади, — слышался умоляющий голос оруженосца, притащившего своего господина с пронзённым стрелой насквозь бедром. — Это посрамит его честь! И молю, осторожнее с его раной. Мечника искуснее него нет во всей Энгате!

— Вон отсюда! — рявкнул Гальн. — Прочь из палатки, если хочешь снова увидеть своего господина в добром здравии! Будем мешкать — рана загноится, и он останется без ноги. Рия, вон там клещи, откуси наконечник. Держи ногу, вытаскиваю стрелу насчёт три…

Раненые всё прибывали. Кто-то из них плакал от боли, кто-то стонал. А один даже рычал и вырывался, требуя, чтобы его сейчас же вернули на поле боя. Но когда очередной оруженосец свалил очередного рыцаря на стол, по телу Рии пробежала дрожь. Ниже колен у несчастного не было ног, лишь окровавленные обрывки шосс. Гальн велел влить в рыцаря полный стакан обезболивающего настоя.

— Это ещё что такое? — нахмурился Гальн, распарывая штанины. — Что там вообще творится, чёрт бы их побрал? С каких пор эльф способен оторвать человеку ногу?

— Деревья, — сипло ответил принесший рыцаря юноша. — Ходячие деревья… Им на помощь вышел лес… И лесные эльфы… Я нужен в битве. Прошу, сделайте всё возможное…

Сказав это, он покинул шатёр.

— Дело плохо. Штопать раны от мечей одно, но это… — ровно две секунды Гальн задумчиво глядел на окровавленные культи, но потом встрепенулся. — Спирт и ткань!

Лицо хирурга приобрело обеспокоенное выражение. Видя это, Рия и сама начала волноваться. Тем временем людей с подобными ранами в шатре появлялось всё больше. Многими уже занимались ассистенты почти без участия самого Гальна. Теперь им иногда приходилось брать в руки огромные клещи, чтобы разогнуть металл особенно искорёженных доспехов и высвободить их обладателя. Сам хирург лишь бросал краткие ответы на их вопросы, не отрываясь от зашивания и перевязок. Запах крови в шатре смешался с запахом пота. Хирург отправил очередного несчастного в соседний шатёр, и на его столе тут же оказался новый. На его голове было то, что когда-то было шлемом, а ныне напоминало сплющенную с боку кастрюлю. Гальн нахмурился и попытался аккуратно снять шлем. Тот не поддавался, из-под него лишь струилась кровь.

— Рия, придержи ему голову. Вот так. Кажется, дело плохо… Да, как я и думал, — с трудом освободив рыцаря от шлема, Гальн не стал снимать подшлемник. Вместо этого он прощупал его, после чего обратился к оруженосцу:

— Зачем ты притащил его сюда? У него шлем сплющен и череп размозжён. Чёрт тебя дери! Ещё не хватало, чтобы мы отвлекались на мертвецов!

Бледный как смерть пухлощёкий оруженосец лишь молча кивнул и направился к выходу.

— Стой! — крикнул ему вслед хирург. — У тебя самого кровь на пол из рукава течёт. Нечего тебе там больше делать!

Парень даже не обернулся на эти слова и покинул шатёр.

— Разве его не нужно остановить? — спросила Рия.

— Если человек решил умереть, медицина бессильна, — процедил сквозь зубы Гальн. — У нас и так дел по горло. Уберите тело!

Раненых становилось всё больше, и часто те, кто их приносил, тут же уходили прочь, не задерживались ни секунды. Среди несчастных было всё меньше тех, кого можно было спасти. Распоротый живот. Две стрелы в груди, одна в лёгком другая в сердце. Оторванная по середину бедра нога — бедняга истёк кровью по дороге. Раз за разом Гальн произносил слова: «унесите тело!» и с каждым разом его голос становился всё более раздражённым.

— Это уже не битва, — тихо проговорил он, глядя на очередную оторванную по самое плечо руку. — Это мясорубка… Рия, воды!

Девушка принесла кувшин, и хирург жадно отхлебнул, после чего бросил очередной наголенник в угол, где за всё время скопилась уже целая куча искорёженного железа, снятого с раненых рыцарей.

— Остаётся надеяться, что эльфийские лекари заняты не меньше нашего, — проговорил Гальн сквозь зубы.

Рия уже не замечала ничего вокруг. Инструменты, доспехи, земля, ставшая липкой от крови, потные лица ассистентов, стоны и крики раненых — всё это смешалось в бесформенный круговорот форм и звуков. Реагировала она только на громкий и решительный голос Гальна, вновь и вновь требовавшего принести скальпель, щипцы, воды или настой. Сколько прошло времени она не знала. Когда Гальн отправил очередного раненого в шатёр белых сестёр, а нового ещё не принесли, он смог позволить себе сесть. Один из ассистентов, воспользовавшись минутной передышкой, раздал всем по куску твёрдого хлеба, смоченном в вине. Врач уговорил Рию поесть, и после недолгих уговоров она согласилась и почувствовала себя немного легче. Чувство реальности возвращалось.

Вдруг Рия почуяла запах жареного мяса. Вначале она решила, что это злая шутка разума, вызванная голодом, но запах становился всё сильнее.

— Это что ещё за чёрт… — Гальн шумно втянул воздух. — Кто-то посреди боя вздумал зажарить кабана в стенах замка? Или… Нет, неужели пожар!

Ответ появился спустя несколько секунд. В шатёр внесли рыцаря без шлема с обугленной спиной и сожжёнными волосами. Лицо пехотинца, что нёс его на спине, было тоже обожжено до волдырей.

— Во имя Троих! — взмолился он. — Спасите этого славного сына Церкви!

— На стол его! Кольчугу долой! — скомандовал Гальн. — Что за чертовщина там происходит?

— Мы посланы Церковью, господин, патриархом Храма Троих. Не отдохнув ни минуты, мы ударили в ряды врага. Святые рыцари разили врагов, не зная…

— Говори короче, чтоб тебя! — вскрикнул хирург. — Нет времени на чёртову проповедь!

— На нас напали ожившие деревья! Они не боялись ни мечей, ни копий, крушили воинов, ломали коням хребты, разбрасывая их, словно собак. А потом всё вокруг поглотило пламя! Древесные чудовища запылали факелами! И мы вместе с ними.

— Пламя, — прошептала Рия, похолодев. — Игнат.

— Я видел, как огненная буря раз за разом обрушивается на нас с холма, и решил спасти хоть кого-нибудь. Не знаю, уцелел ли кто ещё.

— Чёрт бы побрал эту магию! — процедил сквозь зубы Гальн. — Я слышал, что в наших рядах будет огненный маг, но какого дьявола он жжёт наших же воинов!

— Кольчуга не снимается! — донёсся голос одного из ассистентов.

— Дай взглянуть, — сказал Гальн. — Ох, она прилипла к ткани и коже. Попробуем снять — освежуем беднягу заживо. К чёрту! Промойте ожоги водой и отправьте к сёстрам. Теперь его жизнь в руках богов.

Спустя минуту принесли ещё одного обожжённого. Потом ещё. При этом прочих раненых стало чуть меньше. Рия чувствовала горечь и непонимание, земля словно уходила из-под ног, всё вокруг вновь стало неправильным, нереальным. Как Игнат мог так поступить? Неужели ему приказали? Или же… Или же он вновь потерял контроль над собой?

— Либо они побеждают и гонят эльфов к их лагерю, либо у нас просто заканчиваются воины, — мрачно проговорил хирург. — В любом случае, скоро всё завершится.

После этих слов Рия услышала тяжелые шаги и стоны. Она обернулась и увидела столь необычную для сегодняшнего дня картину, что не смогла вымолвить ни слова. В шатёр вошёл рыцарь в полном доспехе, несший на себе простого воина, облачённого лишь в стёганку. Половина лица рыцаря была сожжена до корки, как и часть светлых волос, а на груди остались обгорелые остатки церковной накидки с половиной знака Троих. Тяжёлым шагом он подошёл к столу и сбросил на него воина, у которого кроме ожогов была ранена нога. Сам же рыцарь остался стоять, тяжело и хрипло дыша.

— Чего встал? — обратился к нему Гальн. — Сам еле живой. На стол, живо! Рия, займись им. Доспехи долой, раны промыть!

Ассистенты помогли девушке уложить полуживого рыцаря на стол. Она же освобождала его от железа, благодаря богов, что это не кольчуга, а латный доспех. Разрезая поддоспешник, она услышала слабый голос.

— Рия?..

Девушка замерла. Голос рыцаря показался ей странно знакомым. Она взглянула на него и замерла в изумлении. В наполовину сожжённом лице девушка узнала Эрниваля из Дорема. Он глядел на неё, приподняв здоровый уголок рта в жутком подобии улыбки.

— Эрниваль, — судорожно выдохнула Рия. — Ты только держись… Ожоги не такие сильные. Ткань плотная, тело не обожгло…

Через полчаса в шатёр вошёл лорд Джеррод Раурлинг. Его доспех покрывала кровь и грязь, а от алой накидки остались лишь клочки ткани. Оглядев всех, он объявил о победе войск Энгаты, вот только радости в его глазах не было, как её не было и в ответном взгляде Гальна.

После этого раненые вновь стали прибывать — с поля боя начали выносить тех, кому не посчастливилось иметь собственного оруженосца, но кому повезло не оказаться затоптанным конскими копытами и не истечь кровью, но теперь раненых после шатра Гальна уносили в просторный холл замка, что переделали под госпиталь. Когда хирург смог, наконец, выпустить из рук инструменты, Рия отправилась туда, где и пробыла там до глубокой ночи, помогая белым сёстрам.

Она меняла повязки, проверяла швы и выносила горшки. Простолюдины, рыцари, сыновья лордов в рваных накидках своих домов — здесь все они лежали рядом и были равны в своём несчастье. Иногда, когда девушка проходила мимо, кто-то хватал её за рукав платья и, едва шевеля губами, умолял передать последние слова родным. Рия слышала десятки имён и в горле стоял ком от осознания, что она не в силах помочь всем этим людям, но она дала себе слово оказать всю помощь, какую сможет. Вот в очередной раз её схватила чья-то рука. Немолодой лысый мужчина, чья грудь была перевязана влажными от крови бинтами. В его голосе что-то булькало, а лицо выражало страдания.

— Сестра… Я Ашербах, Глен Ашербах… Мой отец… — он зашёлся в страшном кашле, хватал ртом воздух, испуская жуткий хрип. — Отец… Он кастелян… В Чёрном замке… Скажите ему… И брату… Сестре… Я люблю их… Я…

В глазах Рии застыли слёзы, но она не смела проронить ни одной. На плечо легла рука Эббена Гальна. Лицо его было серьёзным и печальным.

— Три стрелы в грудь, — сказал хирург. — Лёгкие залило кровью. Моё искусство здесь бессильно, увы. Тебе нужно отдохнуть, Рия. Ты сегодня сделала немало и заслужила отдыха, как никто другой. Обойди раненых напоследок, смени повязки, если нужно, и ступай к себе.

Но девушка, вопреки словам Гальна, провела в госпитале ещё не меньше часа. И хоть она старалась ухаживать за всеми в равной степени, но больше всего внимания получал светловолосый юноша с обожжённым лицом. Изуродованный, накрытый влажной повязкой, он молча лежал на своей кровати среди воплей и стенаний.

Иногда слышались новые голоса — кто-то просыпался и начинал кричать от боли, а порой некоторые крики превращались в затихающие стоны, после чего замолкали навсегда. Многие в тот вечер умерли уже после битвы, шепча дорогие сердцу имена посиневшими губами.

Рия покинула госпиталь, напоследок сменив Эрнивалю повязку. Она сбросила мокрый от крови чёрный кожаный фартук и направилась к выходу, где её остановила матушка Анета. Женщина молчала несколько секунд, после чего заключила Рию в объятья.

— Храни тебя Холар, дитя, — сказала монахиня дрожащим голосом.

На пути в покои Рию не слушались ноги. Она шла медленно, держась за стену, когда её нагнал дядя Дунгар.

— Девочка моя! — старый гном крепко обнял её. — Великий Дугматор, да у тебя всё платье в крови! Ты совсем из сил выбилась! Я встретил Гальна, он лестно отозвался о тебе. Ну да я и не сомневался в моей племяннице. А ещё тебя Игнат ищет.

— Больше всего сейчас мне хочется… добраться до кровати, дядя…

— Да, понимаю. Нам всем нужно отдохнуть… Ай, да что это я! По секрету, — гном заговорил тише, — победа эта мало отличается от поражения. Эльфы крепко нас потрепали. К ним-то на помощь ещё могут прийти эти их «лесные братья», а вот если к нам не прибудут свежие силы, крепость придётся сдать. И в этом случае я отдам всё, что угодно, чтобы тебя здесь не оказалось.

— Я видела цену этой победы, дядя, — мрачно проговорила девушка.

— Не только этой, Рия, — грустно проговорил Дунгар. — Такую цену война забирает за любую победу, и за любое поражение тоже. Но, увы, это и есть то единственное, что останавливает сильных мира сего: число воинов не бесконечно, в отличие от амбиций королей и лордов. Если бы убитые солдаты могли воскресать, война бы никогда не кончалась… Ладно, мне только волю дай, так до утра не заткнёшь, а тебе поспать надо.

Преодолев казавшуюся бесконечной лестницу, девушка добрела до двери в свою холодную комнату и вдруг услышала голос:

— Рия! Постой! — Игнат бежал по ступеням. — Я тебя всюду искал. Госпитальщики уже разошлись, а тебя с ними не было. Уж думал, не случилось ли с тобой чего.

Его огненно-рыжие волосы словно встали дыбом, а в глазах читалась радость.

— Что ты наделал… — холодно произнесла девушка.

— Что наделал? Пожёг остроухих как вязанку хвороста. К ним из леса подкрепление вышло, а я его пожёг! До меня пытались долезть, но Драм с наёмниками не пустили. Видела б ты капитана Айдена. Настоящий пёс войны, вся рожа в шрамах…

— Я видела достаточно, — сказала Рия безжизненным голосом. — Целый день провела с ранеными и умирающими. А теперь хочу отдохнуть.

— Не узнаю тебя, — нахмурился маг. — От твоего тона того и гляди стены инеем покроются.

— Эрниваль в госпитале.

— Эрниваль? Эрниваль… А, тот белобрысый, что дракентальца зарезал?

— И спас жизнь Таринору. Да, тот самый. И попал он туда благодаря тебе, Игнат.

— Не понимаю, — проговорил юноша. — Как он тут оказался? И при чём тут я?

— Тебе виднее. У него сожжено пол-лица. Неизвестно, переживёт ли он эту ночь или присоединится к тем, кто уже умер от ожогов. К тем, кого ты убил, Игнат.

— Мне приказали, там почти не было наших… — начал было маг, но Рия тут же прервала его. В ней невесть откуда взялись новые силы.

— Почти не было⁈ В госпитале ещё больше десятка рыцарей с ожогами, умирают в муках! А скольких ты сжёг заживо?

— Я был вынужден. Их окружили древолюды…

— Знаешь, что они шепчут перед смертью? Женские имена! Имена своих любимых, матерей, дочерей и сестёр. Тех, кто их уже не дождётся.

— А если бы не я, их бы ещё там разорвали на части! Всех до единого, — жёстко ответил Игнат, — и Эрниваля тоже! А благодаря мне хоть кто-то спасся! Я, можно сказать, герой этой битвы и…

Маг не успел договорить: его слова прервала пощёчина, оставив веснушчатую щёку гореть красным пятном.

— Ни слова больше, — процедила Рия. — Хочу, чтобы этот проклятый день наконец закончился.

Лицо Игната приобрело злое выражение, а от кожи стал подниматься пар. Он несколько секунд глядел в глаза девушки, шумно вдыхая воздух, после чего резко развернулся и зашагал прочь.

Рия вошла в комнату и тут же упала на кровать. Вопреки ожиданиям она не погрузилась в долгожданный сон сию же секунду. Вместо этого, закрыв глаза, она вновь увидела искалеченные тела, сломанные кости, разорванную плоть, изрезанную и обожжённую кожу. Увидела сломанные судьбы и разрушенные жизни. Людей, что останутся калеками. Детей, которые больше никогда не увидят отцов. Жён, которые никогда не обнимут мужей.

Девушка сжала оловянную ромашку, висевшую на шее. Ощутила, как что-то, так долго копившееся в душе, вот-вот вырвется наружу. Она перевернулась на бок, и по щеке потекла горячая слеза. Прикрыв лицо ладонью, будто бы стыдясь самой себя, девушка всхлипнула и зашлась в судорожных рыданиях. Впервые за этот бесконечно долгий день Риенна Эльдштерн позволила себе заплакать.

Глава 6

Когда путешественник решает разжечь костёр, сначала он раздувает тлеющую лучину, потом подкармливает огонь сухой травой, чтобы тот набрал силу. И лишь после этого, когда пламя пробудится и окрепнет, оно охватит дерево, и костёр загорится, делясь светом и теплом с продрогшим путником.

Он вздрогнул, будто бы разбуженный опрокинутым ведром с холодной водой. Разум словно очнулся от долгого сна, но не ощутил знакомого состояния дремотной расслабленности, какое обычно бывает после пробуждения. Он чувствовал себя тем самым костром, который, вопреки здравому смыслу, мгновенно разгорелся в полную силу, хотя мгновение назад был ещё кучей веток безо всякого намёка на огонь. Нет, всё-таки такое сравнение было не совсем точным: образ костра и огня пробуждал в памяти тёплые воспоминания, уют, безопасность. Сейчас же он ощущал только холод.

Он попытался открыть глаза и удивился. Либо он не владеет своим телом, и не в силах поднять веки, либо же вокруг настолько непроглядная тьма, что глаза просто не видят разницы. Попытка напрячь хоть один мускул в теле также ни к чему не привела. Не ощущалось ни усталости, ни избытка сил, вообще ничего. Разум в панике рвался наружу из неподвижного тела, а вокруг лишь густая, почти осязаемая темнота и давящая, гудящая тишина. Ему казалось, что ещё немного, и темнота захватит его, проникнет внутрь, а сознание вновь угаснет, но в этот момент до боли знакомый голос взрезал тишину, словно острый нож:

— И что же теперь с тобой делать? Отпустить? Только вот куда? Обратно — нельзя. Дальше — тоже. Да и здесь не оставить никак…

— Куда угодно, только не здесь, — собственный голос слышался глухо словно бы из-за стены.

— Ну, что ж…

Мир вокруг резко обрёл очертания, хоть и нечёткие поначалу. Внезапно ударивший в лицо свет ослеплял после густой кромешной тьмы. От рези в глазах даже не сразу удалось расслышать переливчатые звуки не то лютни, не то ещё каких-то струн, звучавших вместе с мерным журчанием воды, будто рядом протекал горный ручей. Запахов не было. Во всяком случае, не было ожидаемых ароматов леса, влажной земли или жареной дичи. Выпивкой тоже не пахло, значит это не трактир. Да, скорее всего, это не утро после попойки на привале у ручья.

— Глаза можно уже и открыть, — вновь раздался знакомый голос. — Всё-таки, мы в гостях, и здесь весьма красиво. Было бы невежливо с твоей стороны не оценить обстановку.

— Глаза… — попытки вернуть себе зрение не приводили ни к чему. Свет будто прожигал сквозь веки, а так сильно жмуриться уже становилось больно.

— Ах да. Мне бы стоило это предусмотреть, — раздался щелчок пальцами. — Открывай.

Резь прекратилась так же внезапно, как и началась. Он осторожно приоткрыл сначала один глаз, потом другой. В резном деревянном кресле напротив восседал тот, кому принадлежал голос. И в нынешней ситуации его вид показался ожидаемым настолько, насколько это вообще было возможно.

— Асмигар… Ну да, кто же ещё. Стоило догадаться.

— Рад, что ты помнишь меня, Таринор.

Бог-странник был во всё той же драной шляпе, вот только на его лице не было и следа обычной ехидной улыбки. Он нахмурил густые брови, придав лицу суровое оценивающее выражение. Уголки рта тянули вниз глубокие морщины, тянущиеся от носа.

— Удивлён видеть меня здесь? Нет, ты ведь даже не знаешь, где это «здесь». Тогда давай так: удивлён увидеть меня снова вообще?

— Честно говоря, я уже ничему не удивляюсь… В прошлый раз ты забрал у меня карты. Чем обязан на сей раз?

— Это ты мне скажи, наёмник. Никаких догадок, каким образом мы встретились снова?

— Я даже не помню, что случилось. Мы, кажется, шли куда-то… Был праздник, а потом… Драм, Игнат, остальные — где они?

— Они-то там. А ты здесь, — Асмигар слегка улыбнулся. — Ещё не понял? Ты мёртв, Таринор.

Странно, но, услышав эти слова, наёмник не удивился, хотя разум подсказывал, что следовало бы. Таринору будто бы напомнили то, что он уже давно и прекрасно знал, только забыл. В памяти возникла битва с эльфом, пронзившим его руками-ветвями. Наёмник ощупал грудь, опустил взгляд, но не увидел ни раны, ни даже шрама.

— Ах да, точно, — неожиданно для себя проговорил наёмник. — Рейнары, эльфы, тот колдун-дерево… Значит он убил меня?

— Именно. И ты его. Вот только он сам где-то там, в Благословенных землях эльфийских богов. Без памяти, забот и проблем. Сидит себе грибом под осиной, а может и бегает где-нибудь ёжиком. Главное, чтобы не белкой. Терпеть не могу белок… А вот ты здесь сидишь со мной, глазами хлопаешь. И заставляешь меня, — он сделал паузу, многозначительно подняв палец, — меня, Асмигара, Вечного Странника, задумываться и недоумевать. Признаться, я даже благодарен тебе за столь редкую возможность. Давно уже я не ощущал этого сладкого непонимания. Богом, знаешь ли, порой быть безумно скучно. Особенно таким, который обошёл добрую часть миров и видел такое, от чего у тебя глаза полезут на лоб и в ужасе спрячутся в волосах. К слову, как тебе местечко?

Только после этих слов наёмник осознал, что сам он сидит в таком же деревянном кресле, обряженный в какое-то серебристое тряпьё явно не по размеру. А само это кресло стоит не то в беседке, не то на балконе, окружённом белыми витыми колоннами, изящными стрельчатыми арками и прочими порождениями чьей-то тяги к прекрасному. Ему подумалось, что будь это замок, первый же булыжник из требушета повалил бы всё это, как тростинки, а после непременно обрушилась бы и сама крепость.

— Выглядит… ненадёжно. Хрупко. Но, разумеется, красиво.

Таринор постарался подобрать как можно более вежливые слова и при этом не соврать.

— Ну, твои глаза воина тебя не обманывают. Конструкция эта и впрямь выглядит хрупко. Но напасть на это место, уверяю тебя, осмелилась бы далеко не каждая армия, — Асмигар поднялся и подошёл к изящной ограде, словно сплетённой из серебристых ветвей. — Это — Серебряная тень. Дайм или, если тебе будет понятнее, мир богини Селименоры. Подойди, взгляни сам. Уверяю, оно того стоит.

Таринор встал и осторожно приблизился к ограде, и от увиденного открылся рот. Он действительно стоял на краю балкона, по обе стороны от которого журчали водопады. Но главное зрелище ждало его внизу, где раскинулись бескрайние холмы, рощицы и ручьи, сверкающие в серебряном свете огромной полной луны, что занимала добрую часть местного неба, усыпанного яркими звёздами.

Если бы его спросили, какое сейчас время суток, он бы, конечно, не задумываясь, ответил, что ночь. Но здесь и в помине не было знакомой ему пугающей темноты, когда лишь скромное белое пятнышко ночного светила давало слабый, почти бесполезный свет. Эту странную ночь заливало мягкое лунное сияние, но всё же то была ночь. Доносившаяся неизвестно откуда песня сверчков послужила для наёмника ещё одним доказательством.

— Красиво? В Аталоре ты такого нигде не увидишь. Размах не тот. То ли дело Межмирье.

— Неописуемо, — только и смог вымолвить Таринор, подставляя лицо тёплому ветру, доносившему откуда-то терпкий запах луговых трав. — Селименора, говоришь? Так вот о чём грезит Драм…

— И он явно не лишён чувства вкуса, — как бы между делом бросил Асмигар, возвращаясь в кресло. — Но тебе остаться здесь нельзя, как бы ни хотелось. И не ври, что не подумал об этом.

— Если б я хотел попасть в подобное место, я б, наверное, в священники подался, — усмехнулся наёмник.

— Полагаю, ты не понимаешь сути, — Асмигар облокотился на ограду. — Видишь ли, даже те, кто подобно тебе шлёт всех богов куда подальше, тоже куда-то попадают. Скажем, совсем не обязательно быть истово верующим, бить поклоны и уходить в монастырь, чтобы после смерти оказаться под сенью Троих и упокоиться с миром. Достаточно просто не быть злобным ублюдком при жизни, помогать ближним и хоть иногда делать что-то безвозмездно и от души.

На последних словах речь бога-странника приобрела ехидный оттенок.

— А то я никогда никому не помогал по доброте душевной?

Асмигар вздохнул, хотя Таринор думал, что богу вообще не нужно дышать. К тому же он только что поймал себя на мысли, что и сам не дышит. Наверное, для мёртвых это неудивительно, но прежде в таком состоянии наёмник не бывал, а потому сравнить было не с чем.

— Да и стоит ли меня судить? — продолжал наёмник. — Жизнь такая у меня… Была. Как потопаешь, так и полопаешь.

— И не поспорить, — подмигнул бог-странник. — Признаться, мне такая философия близка как никому. И всё же… Знаешь, что случилось со старостой Бедобором после того, как ты выгреб у него последние деньги?

— Не знаю и не слишком горю желанием знать.

— Но и помощь твоя порой людям боком выходит. Прошлой зимой в Гирланде ты впускал в Красный дом монастырских послушников. На них донесли настоятелю, и им знатно за это прилетело.

— Думаешь, они без меня не нашли бы способа? Уж если и предаваться разврату, то в приличном заведении, а не с портовыми девками, которые за жизнь повидали больше моряков, чем прославленные корабли королевского флота… А Драм с Игнатом? Им моя помощь тоже боком вышла?

— Ох-хо-хо! — засмеялся Асмигар, и Таринору совсем не понравился этот смех. — Знал бы ты, в какое дерьмо они попали твоей милостью! Впрочем, если бы не ты, боюсь, им бы всё равно пришлось несладко. Но вот если вспомнить Бьорна…

— Чёрт бы тебя побрал… — наёмник отвернулся, стиснув зубы. — Я ведь не бог и не могу знать, куда всё приведёт!

— Но ты польстился на жирный куш. Как тогда, пойдя телохранителем к Эдвальду Одерингу. Мятежникам вообще свойственно делить шкуру неубитого медведя и щедро сыпать обещаниями, которые он обязательно выполнит. Но лишь когда добьётся победы. А если те, кому он обещал, до неё не доживут, так даже лучше! С тобой вообще вышло удобнее некуда: ты ушёл сам.

— Это и есть моё посмертное наказание? — развернулся Таринор, повысив голос. — Вечно слушать, как ты указываешь на мои ошибки в жизни?

— Разве я назвал это ошибками? — Асмигар поднял бровь. — То, что сначала кажется неправильным, может оказаться самым верным решением в жизни. А то, к чему стремишься и прикладываешь все силы, может быть твоей величайшей ошибкой. К слову, если считаешь это наказанием, то поверь, оно не самое худшее. Сомневаюсь, что ты бы предпочёл корчиться в пасти одного из порождений Бездны. Или провести вечность в кандалах на службе какого-нибудь повелителя Ада. Или же вот, моё любимое: беспрестанно сражаться на Вечном поле битвы Нердеса! Удивительно, но некоторые и вовсе считают это наградой. Как если бы пахарь, ежедневно выбивающийся из сил за плугом, больше всего на свете желал бы после смерти вечно вспахивать небесные поля.

— А если он в самом деле любит пахать?

— Тогда ему стоит в самом деле пересмотреть свою жизнь. Ты, Таринор, в любом случае не пахарь и не воин. Ты плут, хитрец и приспособленец. И всю жизнь любым способом стремишься избежать как честного труда, так и славной гибели в бою.

— Желание избежать смерти делает меня особенным? По-твоему, мне следовало самому насаживаться на чужой меч?

— По-моему, ты слишком дерзок для мертвеца, разговаривающего с божеством. Да ещё к тому же в гостях, — заметил Асмигар. — Нет, держаться за жизнь — это неудивительно для человека. Вопрос только в цене, которую ты платишь за это. К слову, ты не задумывался, почему детство для тебя как в тумане?

— Разве не у всех так?

— Детские воспоминания — самые яркие. Люди проносят их через всю жизнь, даже если они этого не стоят, — серьёзно ответил Асмигар. — А тебе есть, что вспомнить, наёмник?

Таринор попытался продраться сквозь гущу памяти, но сумел выудить лишь отдельные фрагменты. Заледеневшее по зиме побережье. Деревушка у моря. Руки матери на щеке.

— Не морщи понапрасну лоб, — махнул рукой Асмигар. — Лучше я сам тебе покажу. Надеюсь, Селименора не будет против маленького представления.

Сказав это, бог-странник щёлкнул пальцами и хлопнул в ладоши. Мир вокруг наёмника снова погрузился в темноту.

— Ну вот, опять, — пронеслось в голове у Таринора.

— Ты так всегда себе говорил, — раздался голос Асмигара из ниоткуда. — Устал от жизни? Теперь отдыхай и радуйся.

Наёмник опять перестал ощущать собственное тело, если оно вообще принадлежало ему. Осязание исчезло, вся его сущность обратилась в зрение и слух. Таринору открылся вид осенней лесной чащи, пестрящей стволами берёз и осин, с ветвей которых доносилось пение невидимых среди листвы птиц. Вот двое мальчишек идут по вытоптанной тропинке, о чём-то весело болтают. Один, высокий и тощий как щепка, несёт плетёную корзину с грибами. Другой же, чуть пониже и поплотнее телом, держит в руках лук, а из кожаного колчана на поясе торчат стрелы. На вид обоим мальчикам не больше десяти.

— Узнаешь? — проговорил голос Асмигара и тут же сам ответил на собственный вопрос: — Конечно же нет. Этого ты помнить не можешь. Вон тот крепыш — это ты, Таринор.

— А кто второй?

— Твой друг детства, Ольфгерд, которого ты звал просто Ольф. Его отец — монах-расстрига из монастыря близ Гирланда. Обрюхатил девицу, она померла родами, а ему с новорожденным сыном дали лишь дожить зиму в монастыре. По счастью, он оказался не болваном, а с руками и головой. Прибился к вашей деревушке и вам с матерью старался помочь по мере сил, даже читать тебя балбеса научил. Хотя твоя мать обычно помощь отвергала, всё отца твоего ждала. Уже лет восемь как…

— Ты знаешь, кем он был?

— Рыбаком. Обычное дело: вышел в море на утлой лодочке — и поминай как звали. Но сейчас важнее другое. Смотри, а то всё пропустишь.

Маленький Таринор вдруг остановился и шепнул другу:

— Слышишь?

— Что опять? — устало спросил Ольф.

— Кролик же, ну!

— Ты в третий раз уже «кролика» слышишь, а на деле — ветер шумит.

— Да нет, теперь точно! Клянусь! Звук был оттуда. О, вижу его, вон там, в листве у бурелома. Даже шерсть видно… — мальчик осторожно вытащил стрелу и положил её на тетиву. — Вечером будет похлёбка. Ещё спасибо скажешь.

Таринор вгляделся в лес, прицелился в сторону поваленного дерева и мгновением позже стрела отправилась в полёт. Пролетев с тихим свистом три десятка шагов, она угодила прямо в серую кроличью шерстку. Таринор мысленно ликовал и уже собрался было идти за добычей, но неожиданно «кролик» разразился громогласной руганью.

Мальчишки вздрогнули, когда из-за бурелома выскочил недовольного вида бородатый мужик. Он придерживал руками приспущенные портки и размахивал меховой шапкой, которую Таринор принял за кролика и из которой торчала стрела. Увидев мальчишек, он уверенно зашагал в их сторону, а когда те бросились наутёк, прямо перед ними возник спрыгнувший откуда-то сверху черноволосый мужчина с пятнами не то грязи, не то крови на лице.

— Ну, здорова, выкормыши деревенские. — После этих слов, откуда ни возьмись из-за кустов и деревьев появились такие же оборванцы, всего с десяток человек.

— Держи их, Рябой! Этот засранец мне шапку прострелил!

— А нечего ворон ловить и шапки где ни попадя оставлять, — с хохотом подал голос кто-то.

— Я по нужде с дерева слез! Портки спустил, присел, а шапку рядом положил, — не унимался бородатый. — В ней жарко!

— А ещё от неё падалью воняет, — прохрипел некто с шрамом через пол-лица и распухшим носом. — Теперь хоть выкинешь её, посвежее спать будет.

— Ни за что! Заштопаю!

— Лучше задницу себе заштопай, чтобы в следующий раз засаду раньше времени не выдать, дурень, — сурово проговорил Рябой и перевёл взгляд на мальчишек.

— Что там у тебя, грибы? Это мы любим, давай сюда… — он выхватил корзинку с грибами из рук Ольфа и передал бородатому. — Держи. На башку наденешь вместо своей дрянной шапки.

— Да выкину я шапку, чёрт с вами! — огрызнулся тот. — Ладно, Рябой, полезли обратно. Скоро у опушки обоз проезжать должен, а с этих мальчишек что возьмёшь?

— Ну-ка, цыц! — отрезал черноволосый. — У меня уже ноги затекли на ветке белкой торчать. Я, может, поразвлечься хочу. Да и парни поди задницы уже отсидели. А обоз вон, пусть рыжий лезет высматривать. Его ведь идея была.

— Это ты с мальчишками развлекаться-то собрался? — усмехнулся кто-то. — Видать и впрямь долго в лесу торчим. Рябой-то наш уже эльфом становится.

— Кто-то без последних зубов остаться хочет, как я погляжу, — рявкнул Рябой сквозь раздавшийся смех, после чего обратился к Таринору: — Ты значит неплохо из лука стреляешь?

— Лучше всех в деревне! — горделиво выпалил мальчик.

— Хо-хо! А ты не из робкого десятка, малец. Доказать сможешь?

— Запросто!

— А давай-ка и проверим. Хотя бы… А хотя бы на этой злосчастной шапке. Не упрямься, Борода, сам же сказал, что выкинешь этот вонючий кусок меха!

Рябой брезгливо взял шапку двумя пальцами и повесил на сук дерева, после чего отвёл Таринора на несколько десятков шагов и велел стрелять. Мальчик прицелился и секунду спустя из кроличьего меха снова торчала стрела. Бородатый плюнул на землю и что-то тихо проворчал.

— Ишь ты, — усмехнулся Рябой. — Отойди-ка подальше и повтори.

— Нам домой нужно… — начал было Ольф, но тут же получил подзатыльник от мужика со шрамом.

— Полегче, Коряга, — сказал Рябой. — А то мальчишка дорогу домой позабудет. А ты чего встал, стреляй живее!

— Я стреляю так, что вам и не снилось! — огрызнулся Таринор и вновь пронзил шапку стрелой.

— Недурно, малец. Ещё с десятка шагов слабо?

— Не слабо! — воскликнул Таринор, нахмурившись. — Хватит глупостей, я уже всё доказал!

— Неужели? — прищурился Рябой. — Тогда предлагаю повысить ставки…

Он подошёл к Ольфу, схватил его за худенькую руку и велел встать спиной к дереву, после чего вытащил из кармана надкусанное яблоко и поставил мальчику на голову.

— Ну как? Теперь уже не такой смелый? — хохотнул Рябой и его лицо тут же приобрело злобное выражение.

Вернувшись к Таринору, он положил руку на его плечо и, указав пальцем на Ольфа, заговорил громко, чтобы все слышали:

— Уговор такой. Попадёшь в яблоко — так и быть, пойдёте домой. Промахнёшься — значит ты мелкий лжец, а лжецам отрезают язык. Вздумаешь дурить, всадить стрелу в одного из моих парней, оба отсюда живыми не уйдёте. Понял, засранец? По всему выходит, выбор у тебя невелик, так что целься лучше.

Ольф побледнел и задрожал так, что яблоко упало на траву. Борода подобрал его и, дав мальчишке крепкий подзатыльник, вернул на место.

— Смирно стой, сучий сын! Ещё раз шелохнёшься — уши отрежу!

На лице маленького Таринора читалась смесь страха и злости. Он тяжело дышал, касаясь оперения стрел дрожащими пальцами.

— Не злись на Бороду, — негромко проговорил Рябой. — Ему шапки жаль. Если б ты её не продырявил, прошли б себе спокойно, нам бы и дела не было. А теперь всё зависит только от тебя, так что не дрейфь. Ты ведь такой умелый стрелок…

Мальчик слышал эти слова словно бы через толщу воды. Весь мир сжался вокруг него, лука в его руках и Ольфа, испуганно прижавшегося к дереву. Таринор взял стрелу и положил её на тетиву. Нет, нужна другая. Эту он вырезал неровно, скверно полетит…

— Чего он там копается? — гаркнул Борода. — Малец сейчас портки промочит со страху.

— Живее, чёрт тебя дери! — процедил сквозь зубы Рябой. — Или кишка тонка?

Таринор наощупь достаёт из колчана стрелу, слыша лишь биение собственного сердца. Тихий скрип натянутой тетивы, тонкое древко скользит по пальцу. Тонкий, словно игла, наконечник из рыбьей кости указывает точно на цель — красное пятнышко яблока на черноволосой голове бледного как снег мальчишки.

Удар сердца. Вдох. Удар. Выдох — и пальцы отпускают тетиву. Короткий свист — и ужас захлёстывает Таринора с головой. Ольф сползает на землю с растерянным выражением лица: стрела угодила прямо ему в грудь.

Мальчик бросил лук и, не помня себя, понёсся к другу. Стрела вошла наполовину, и вниз от неё тут же поползло багровое пятно. Таринор положил голову Ольфа себе на колени. Бледные губы беззвучно шевелились, а стекленеющие глаза глядели в никуда. Рука мальчика потянулась куда-то вверх, но вскоре безвольно опала, а сам он испустил последний вздох.

— Вот тебе и лучший стрелок, — с досадой проговорил Рябой, подходя ближе. — А ведь всё равно недурно. Вот только не обрадуются теперь тебе в деревне. А хочешь с нами? Хлебнёшь воли, станешь разбойным человеком, авось понравится? Не жизнь — сказка! Ну, чего молчишь?

Рябой положил руку на плечо Таринора, но тот вдруг дёрнулся, словно очнувшись ото сна. Он вскочил на ноги, оглядел остальных взглядом столь безумным, что они отшатнулись, и тут же пустился наутёк под громогласный смех.

— И чего, так просто отпустим? — недоумённо спросил Борода.

— Чёрт с ним! — махнул рукой Рябой. — Заблудится — хорошо. К своим выйдет — приведёт добычу. Всё хлеб.

— А с этим что делать?

— Пусть лежит пока. Приманкой будет. Лезьте обратно! Только траву за собой взъерошьте, чтоб никто не приметил. Чтобы не вышло, как…

Последние слова потонули в тишине, а тело Ольфа, лес, Рябой и остальные потеряли очертания. Вскоре всё, что видел Таринор, обратилось в прежний густой мрак.

— Что это было?.. — сдавленным голосом спросил наёмник. — Неужели я…

— Ты убил своего друга, Таринор, — донеслись из темноты слова Асмигара. — Пусть и не совсем по своей воле, но тем не менее.

— А потом…

— Если вкратце, то ты, не помня себя от ужаса, примчался в деревню. А потом только и мог повторять что-то про разбойников и Ольфа. Его отец собрал односельчан и сумел отыскать засранцев. К несчастью для Рябого и его парней, силы свои они явно переоценивали: с яростью отца, потерявшего сына, им было не совладать. Кто-то из них получил в голову мотыгой, кто-то успел убежать. Сам же Рябой, пока его забивали дубьём, вопил про тебя и Ольфа. Быть может, его словам никто и не придал бы значения, если бы не стрела, торчавшая из груди Ольфа, и не твой лук, лежавший неподалёку.

— Но ведь… Меня заставили. Вынудили! — с горечью говорил Таринор.

— Разумеется. Да и на хладнокровного убийцу ты никогда похож не был. И всё-таки после того случая отец Ольфа так и не смог посмотреть тебе в глаза. Пусть он и считал это карой за то, что некогда нарушил монашеские обеты, и не винил тебя в полной мере, но он так и не смог простить тебе, что ты остался жив, а его сын — нет.

— Это всё выглядит, как ночной кошмар… Почему я ничего об этом не помню?

— Очевидно, это сильно ударило по твоему рассудку. Человеческий разум — забавная штука. Он может заставить помнить то, о чём ты мечтаешь забыть, или напрочь стереть из памяти то, чего забывать не следует. После того случая ты потерял дар речи, стал замкнутым и бестолковым. Стоило тебе увидеть лук или стрелы, как тебя тут же начинала бить дрожь. Лишь в такие моменты с твоих губ слетали нечленораздельные крики ужаса. Местные решили, что таким образом боги наказали тебя, а твоя мать молилась в любую свободную минуту, сбивая колени в кровь.

Таринор слышал голос бога-странника, но не мог поверить этим словам.

Прошло три года, — продолжал Асмигар, — и кто-то притащил в деревушку чуму. Зараза выкосила добрую половину местных, в том числе унесла жизнь твоей матери. У её погребального костра у тебя голос вновь и прорезался. Вскоре те, кто выжил, решили оставить деревню. Родичей у тебя не осталось, и ты оказался предоставлен сам себе…

Наёмник больше не слушал, что говорил бог-странник. Люди и события мелькали перед ним разноцветным ураганом. Это всё враньё, что перед смертью перед глазами проносится жизнь. Умирая, наёмник вообще ничего не видел. Угасавшее сознание пронзала только глухая боль. Теперь же он видел каждый прожитый день его проклятой жизни с момента, как он покинул умирающую деревню.

Бродяжничество в предместьях Гирланда, воровство. Потом залез не в тот карман. Схватили, посадили вместе с такими же бедолагами на корабль. Громкие звуки незнакомого языка резали ухо. Свист хлыста черноусого надсмотрщика с диким взглядом. Чудом удавшийся побег. Потом «Чёрные вдоводелы». Лёгкие деньги и грабежи, сражения и пьяные драки.

Потом началась война. Ссора с командиром отряда из-за добычи. Эшафот. Эдвальд Одеринг, что спас из петли. «Крысиная рота». Ублюдок Гильям Фолтрейн с мерзкой ухмылкой и рыбьим взглядом бесцветных глаз. Битва на Руке лорда. Стал королевским телохранителем. Добрались до Энгатара…

Когда перед глазами появился образ наёмника, занёсшего меч над головой короля Эркенвальда, Таринора словно молнией поразило.

— Хватит! Прекрати!

Видения пропали. Мир вновь потемнел, и наёмник обнаружил себя в том же месте, что и раньше. Из окна лился ласковый лунный свет и доносился успокаивающий звук журчащей воды. Асмигар всё так же сидел в кресле напротив, закинув ногу на ногу.

— Я помню всё это, — Таринор чувствовал себя обессилившим, будто растёкся в кресле. — Но тот проклятый день и три года после… Неужели всё дело в моей собственной памяти? Не поверю, что это вся правда. Ты бог, ты должен знать!

— Так уж бывает у людей, — пожал плечами Асмигар. — За жизнь ты заплатил памятью. И, может быть, неким проклятьем со стороны кого-то из богов. Вспомни, тебя ведь всю жизнь преследовали неприятности. Сколько раз ты спрашивал себя «почему снова я?». То-то же. Возможно, это и есть та причина, по которой ты застрял в Небытии, не попав туда, куда обычно души уходят после смерти.

— Разве в этом случае я не стал бы призраком? Неупокоенной душой?

— Призрака привязывает к миру смертных нечто личное, незавершённое. Скажем, моряк, спешивший домой к жене, погибает в кораблекрушении и становится морским призраком, покуда не увидит её. А ты… Тебя ничего такого в Аталоре не держало, желание получить оплату по договору не в счёт, а значит и неупокоенным духом тебе становиться не положено. Вместо этого ты стал чем-то вроде призрака в самом Межмирье. Тенью самого себя, не способной окончательно обрести покой в дайме кого-то из богов.

— И что мне теперь делать? Я обратно в темноту не хочу.

— А куда хочешь?

— Теперь уже не знаю, — грустно проговорил Таринор. — Видимо, я и впрямь редкостная сволочь. Наверное, я заслуживаю Ада.

— Если бы заслуживал, туда бы и отправился. Но ты здесь.

— Разве не ты перенёс меня?

— Вовсе нет. Точнее, не совсем так. Видимо, это из-за тех карт, помнишь? Ты слишком долго был рядом с ними, поэтому, когда ты помер, у меня начало жутко свербить в ухе. Если ты думаешь, что это форма речи, то ошибаешься: у богов так тоже бывает. И всё время твоё недовольное лицо перед глазами. Тут уж, хоть я и зарекался, а всё же решил проверить, как ты там поживаешь. А ты, как оказалось, повис в Небытии. Вот тогда я тебя сюда и перенёс с позволения моей хорошей знакомой. Теперь понятия не имею, что с тобой делать.

— Верни его, Вечный странник. Верни в Аталор, — вдруг послышался мягкий женский голос. — Он искупил вину.

— Не нам решать, искупил он вину или нет, — нахмурившись, ответил Асмигар куда-то в сторону. — К тому же, я этого сделать не могу. Это против правил.

В лучах света огромной луны, пробивающегося из окна, появилась женская фигура. Она становилась всё отчётливее, пока не приобрела очертания и не перестала быть прозрачной. Высокая девушка в платье, сотканном, будто из лунного света, стояла между Таринором и Асмигаром. Вокруг царил штиль, но её одежда и длинные серебряно-белые волосы развевались, будто бы от ветра. Её глаза сияли ярким неземным светом, а на бога-странника она глядела с ноткой снисходительности, взглядом, полным уверенности и спокойствия.

— Селименора, Среброокая госпожа, Сестра лунного света, Светоч-Во-Тьме, Та-что-ведёт-отверженных… и множество других имён, — проговорил Асмигар, улыбнувшись. — Прошу прощения, мы уже уходим. Я пока, правда, ещё не решил, куда, но уходим.

— Его путь ещё не окончен, — проговорила она по-эльфийски.

— Как это? — изумился бог-странник. — Разве нам это решать? Уж не решила ли ты пойти против законов Мироздания?

— Я так хочу.

— Ничего не имею против эльфийского, но прошу, говори так, чтобы он понимал. В конце концов, он имеет право знать, раз уж речь идёт о нём.

— Хорошо, — Селименора подошла ближе, и наёмник будто нутром ощутил взгляд глаз, светящихся серебряным светом. — Он не знал покоя при жизни. Не познал его после смерти. В моих силах вернуть его. И в моей воле. Я желаю, чтобы он отыскал Драма из дома Дирен, из народа Ушедших и передал, что Среброокая не оставит его, покуда он ходит под лунным светом. Пусть это будет моим даром ему.

Таринору стало не по себе. Он вспомнил, как нелестно отзывался о богах в целом и о Селименоре в частности.

— Ты прощён, — неожиданно сказала богиня. — Твои помыслы здесь как на ладони. Я возвращаю тебя в мир живых, в мир невечных.

— А всё, что здесь произошло? Я это забуду? — неуверенно спросил наёмник.

— Не забудешь, — подмигнул Асмигар. — Раз уж тебя решила воскресить сама Серебряная богиня — точно не забудешь.

— Благодарю тебя, среброокая и луноликая, — начал было Таринор, но Селименора тут же приставила палец к его губам.

Наёмник тут же ощутил холодок, расходящийся от губ по всему телу. Странная лёгкость и сонливость. Сознание погрузилось в долгожданный и сладкий сон.

Когда наёмник полностью растворился в окутавшем его тело сиянии, Асмигар откинулся на спинку кресла и вздохнул.

— Надеюсь, ты не боишься последствий. Ты мне, безусловно, очень помогла, но…

Ответом ему было молчание и внимательный взгляд серебряных глаз. Бог-странник подпёр кулаком подбородок и спросил, не глядя на богиню.

— И всё же меня терзают сомнения. Думаешь, он справится?

— Не нам решать.

— А кому тогда?

— Только ему. — ответила Селименора, исчезая, словно дым в лунном свете.

— Эх, если бы женщины перестали говорить загадками, мир стал бы намного проще.

— Я всё ещё слышу. — донеслось из ниоткуда.

— Но, несомненно, скучнее, — улыбнулся бог-странник.

Глава 7

Вздох. Боль в груди. Резкий привкус крови и сухость во рту. Голова раскалывается, а при попытке пошевелить рукой ломит каждую кость.

Так началось возвращение Таринора в мир живых. Кряхтя и превозмогая боль, он попытался сесть. Расплывчатые очертания окружающего мира никак не желали складываться в чёткую картину, но, когда зрение всё же удалось сфокусировать, наёмник обнаружил себя в месте, более всего похожем на деревенский дом, а сам он лежал на невысокой деревянной лавке.

Яркий солнечный свет тонкой струйкой пробивался через крохотное окно без стёкол прямо на широкий стол, за которым виднелась дверь на улицу. Таринор огляделся: стены комнаты украшали бесчисленные пучки, несколько звериных шкур, ветвистые оленьи рога, и множество плетёных амулетов. Не имея ни малейшей мысли, где он мог быть, наёмник подумал, что неплохо было бы спросить Селименору, куда именно они забросят его обратно.

Кроме ответа на этот вопрос Таринора интересовали ещё два: сколько времени он пробыл мёртвым и его ли это тело или какое-то новое? Наёмник нащупал обширный рубец на груди, да и стихающая глухая боль напоминала о причине смерти. Но если это его прежнее тело, разве не должно оно было начать разлагаться? Или же его вернули в виде живого мертвеца? Наёмник в ужасе посмотрел на руки. Не увидев ожидаемых синюшных ногтей и бледной обескровленной кожи, он облегчённо вздохнул. От испуга сердце заколотилось так, что он почувствовал его биение в горле.

Нет, всё-таки он обычный живой человек. Одежда на нём была прежней, но при этом оказалась целой и удивительно чистой, будто бы новой. Неужели его тело тоже пребывало в каких-то иных мирах, в Небытии или где там висела его душа всё это время?

— Время… Сколько же я там пробыл, — подумал наёмник и осторожно поставил ноги на дощатый пол.

Опираясь на руку, он встал, сделал два шага и тут же повалился на пол. Дьявол! С каких пор ходить стало так тяжело? Будто три мешка с мукой на плечи положили. Наверное, он так долго пролежал без движения, что тело попросту отвыкло. Таринор приподнялся на колени, зацепился рукой за край стола и, едва его не опрокинув, вновь оказался на ногах. На этот раз ступал осторожно, пошатываясь, но не давая себе снова упасть. Добрался до стены, облокотился и перевёл дух. Переступив высокий порог, наёмник толкнул дверь и оказался одной ногой на высоком крыльце.

В глаза ударил яркий дневной свет. Таринор глубоко вздохнул, и даже боль, кольнувшая где-то глубоко в груди, не смогла перебить удовольствие от прохладного глотка живительного воздуха. Вокруг стояли приземистые деревянные домики, мимо которых люди шли по своим делам. Молодой паренёк вёл за рога козу, девушка с парой толстых кос до пояса несла корзину с только что выстиранным бельём, а старушка медленно тащила куда-то за руку светловолосого мальчишку лет трёх, который с неохотой плёлся за ней.

Вдруг ребёнок остановился, указал пухлым пальчиком на Таринора, и в то же мгновение на него обратились множество изумлённых глаз. Люди встали как вкопанные, и наёмник не нашёл ничего лучше, кроме как помахать рукой в знак приветствия.

Люди ахнули. Девушка с косами уронила корзину на землю и закричала. Паренёк бросил козу и бросился наутёк. Даже старушка проявила удивительную прыть: схватила светловолосого мальчонку в охапку и быстро засеменила прочь. Все остальные ринулись кто куда, как муравьи в растревоженном муравейнике.

Таринор недоумённо глядел на творящееся вокруг, не понимая, чем же вызвал такую реакцию, но тут из дома напротив выскочил коренастый мужик с короткой рыжей бородой. Помотав головой, он остановил хмурый взгляд на наёмнике и побежал, только в отличие от остальных не куда-то, а прямо на него. Таринор с горечью подумал, что при всём желании не смог бы уйти, и просто приготовился к удару. Долго ждать не пришлось и вскоре незнакомец повалил наёмника на пол, заломив руки за спину.

— Ишь ты! Очнулся! — воскликнул рыжебородый с крепким северным акцентом. — Не соврал старик!

— Слушай, если боишься, что убегу… То можешь уже отпустить… — проговорил Таринор, с трудом ворочая прижатой к полу челюстью. — Я и хожу-то с трудом.

— Глянь-ка, он ещё и пасть свою грязную разевает! Умертвие проклятое!

— Чего? Какое ещё умертвие? Живой я… — наёмнику начинало не хватать воздуха.

— Живые не лежат беспробудно столько дней к ряду! Старого Эйвинда не проведёшь, упырь проклятущий! Он мне строго настрого тебя стеречь наказал!

— Так чего ж ты тогда накинулся? А ну как заражу тебя чем-нибудь? Когти упыря знаешь какие заразные?

На мгновение хватка рыжебородого ослабла, а потом он и вовсе отпрянул и выставил перед собой нож.

— И впрямь! Чего это я! А ну, стоять, не подходи!

Напавший на Таринора оказался молодым парнем с не раз сломанным носом и густыми рыжими бровями, из-под которых настороженно глядела пара голубых, как ясное небо, глаз. Он чем-то напомнил Игната, если бы маг был ниже и шире, да кожа была б посветлее.

— Да не боись ты, — наёмник с трудом сел на скамью, хрустнув шеей. — Будь я упырём, давно б убежал. Или кровь твою горячую хлебал, как знать. Судя по твоему оружию, я бы поставил на второе.

— Это ещё почему? — недоумённо спросил рыжий, не опуская ножа.

— Будь я упырём, первым делом вцепился бы когтями в горло или глаза. Так что ножик тебя точно бы не спас, а вот меч или копьё — вполне. Да и будь я ожившим мертвецом, разве говорил бы я так складно? Видал я лежалых мертвецов. Уж поверь, разговаривать им было бы непросто.

— Ну, я вообще-то…

— Ни разу их не видел, да?

— Мне Старый Эйвинд сказал! А он жизнь пожил, всякого повидал!

— Даю ухо на отсечение, что он и сам их не видел никогда. Эти сказки про упырей повсюду рассказывают, да только никто их встречал. Потому как нет их на свете.

— Ну-ка язык попридержи! Кто б ты там ни был. Негоже так про Старого Эйвинда! Он с богами разговаривает!

— А где ж он сам? — Таринор старался удержать смех, вспомнив об Асмигаре. — Небось, поболтать с ними вышел?

— Сейчас его дождёмся, сам увидишь, — рыжий широко улыбнулся. — Он из твоей шкуры ремней наделать хотел, да всё ждал, пока оживёшь.

— Не дождётся. Не упырь я. Когда ваш старый мудрец явиться думает? Мне б перекусить не мешало, да и выпить тоже. Во рту как кошки нагадили.

Рыжий присел за стол, стараясь держать нож направленным на наёмника, но долго так просидеть он не смог и опустил руку на колено. Таринор пытался спросить, что это за место, далеко ли до Энгатара или, хотя бы как, зовут обладателя рыжей бороды, но его собеседник наотрез отказывался что-либо говорить, повторяя только, что следует дождаться пресловутого Эйвинда. Через некоторое время рыжий откровенно заскучал и забарабанил пальцами по столу. Потом принялся втыкать нож в пол, доставать оттуда и снова втыкать. При этом на лице у него было выражение невыносимой скуки.

— Слушай, а где мои вещи? — встрепенулся наёмник.

— Какие ещё вещи? — отозвался рыжий.

— Дорожная сумка, с припасами.

— Не было никакой сумки.

— Как же это так? Небось, себе прибрали?

— Эй, мы тебе не воры какие! — рыжий пригрозил ножом. — Если б при тебе что и было, то подле тебя б и лежало. Так что не трепыхайся, дождись Эйвинда. Он разберётся, что с тобой делать.

Решив, что без пресловутого Эйвинда здесь, судя по всему, и по нужде ходить не принято, Таринор развалился на скамейке. Покинуть это место самостоятельно он всё равно не мог, а потому самым разумным было просто отдохнуть.

Таринор приободрился. Здешний говор хоть и звучал непривычно, но был вполне понятен, а значит это место не столь далеко от Энгаты, и как только он найдёт способ уйти, сможет туда добраться. Оставалось только дождаться местного мудреца. К счастью, ждать пришлось совсем недолго: дверь распахнулась, и в дом ввалился неопрятного вида старик. Бело-серая рубаха его была перемазана чем-то зелёным, а распознать цвет потёртого шерстяного плаща уже и вовсе было нельзя. Образ дополняли морщинистое лицо, сурово нахмуренные кусты бровей и длинная серо-седая борода, заплетённая в несколько кос.

— Эйвинд, певец богов! — воскликнул рыжий. — Вот, гляди! Упырь-то твой очнулся. Убежать пытался, да только я его мигом скрутил…

— Дурень! — оборвал его хриплый, но ещё крепкий голос старика. — Герда мне всё рассказала. Ты медовуху хлебать отправился вместо того, чтобы делать, что велено. Бедная девка запыхалась, пока до меня добежала, добро, что я клевер неподалёку резал. В самую чащу не пошёл, как знал.

— Но упыря ж я схватил! Вот только чудной он какой-то.

— Потому что я не упырь вовсе, — мрачно проговорил Таринор, отчего старик резко повернулся и вгляделся в полумрак, а лицо его вытянулось от изумления. — Да, разговариваю складно, глотки не грызу, кровь не пью. Что там ещё про упырей говорят?

— А кто ж ты тогда такой будешь? Столько времени пролежал, что мертвец, а теперь встал как ни в чём не бывало.

— А вот на это есть любопытная история…

— Не слушай его, Эйвинд! Зубы заговаривает, нечисть! — не унимался рыжий. — Давай-ка я его лучше за топором схожу, а?

— Ты вообще ступай прочь! — рявкнул старик. — Сам справлюсь.

К удивлению наёмника, услышав эти слова, рыжий покорно встал и вышел из дома, не проронив ни слова. Хоть и вид у него был недовольный.

— Ладно, теперь рассказывай, — вздохнул старик. — Только не думай штуки свои проворачивать. Кто б ты ни был: упырь, трясинник или страхолюдная болотница, тут на стенах кругом знаки, а на мне амулет из медвежьего пузыря. Так что в пыль рассыпешься быстрее, чем за горло меня цапнешь.

— Ох… — наёмник потёр глаза. — Значит, с богами разговариваешь? Тогда должен знать Асмигара? Бог-странник, блуждающий по мирам, лесам, полям… И ещё чёрт знает где.

— Знаю, знаю, — сощурился старик. — Как не знать. Он зовётся богом-прохвостом. Некогда украл у Зильмарда меч, у Торма щит, а у Хьольра посох. Потому изгнан и был, и нынче скитается всюду, не в силах найти кров.

— Стало быть, то были Сильмарет, Тормир и Холар? Не слыхал этой истории.

— Так южане их зовут. Ты, стало быть, тоже из южан? И говор у тебя такой, южанский.

— Выходит, что так.

— И, стало быть, не упырь?

— Ни в коем случае. Хоть чем поклянусь.

— А то проверить — дело нехитрое, — сказал старик и отправился к столу.

Наёмника удивила беспечность Эйвинда. Неужто он и впрямь так верил в силу амулетов, трав и прочего, что был готов вот так запросто стоять спиной к тому, кого считал упырём? А ведь, судя по всему, к суевериям местные относятся со всей серьёзностью. Тем временем из-за спины Эйвинда доносились хруст крошащихся трав, сухой треск и бульканье каких-то жидкостей. По комнате расползался резкий травяной запах. Наконец, он повернулся к Таринору, держа в руках деревянную чашку с неаппетитной тёмно-зелёной жижей.

— Вот. Это снадобье для умертвий что жидкий огонь. Если ты и впрямь не мертвец, то бояться тебе нечего.

— И что мне с этим делать? Обмазаться?

— Не только, — старик окунул палец в чашку и размазал жижу по лбу наёмника. — Теперь пей!

Таринор решил не перечить и раз и навсегда снять с себя все подозрения. Но взглянув на содержимое чашки, на комочки трав и кусочки веток, он подумал, выдержит ли пустой желудок эту дрянь? Ведь когда наёмник станет кататься по полу, корчась от боли, старик точно сочтёт его нечистью. Потом позовёт рыжего, который, кажется, грезит проломить ему голову, и новая жизнь Таринора закончится, не успев начаться. Как же ехидно будет ухмыляться Асмигар, если всё повторится снова? Вряд ли Таринору дадут третий шанс…

Наёмник выдохнул и осторожно поднёс чашку к губам. В нос ударила мешанина из запахов душистых трав, чеснока и чего-то гниловато-земляного, вроде болотной тины или древесного гриба. Старик улыбался, обнажив оставшиеся зубы, всем своим видом предвкушая что-то грандиозное. Была не была! Глоток. Ещё глоток. «Будто грязь болотную хлебаешь, честное слово», — подумалось Таринору.

Подавив рвотный позыв, наёмник проглотил остатки жижи, а посмотрев на заметно погрустневшего старика, ещё и демонстративно облизал край чашки.

— Веришь теперь?

— Эх… Твоя правда, верю, — махнул рукой Эйвинд и забрал у наёмника пустую чашку.

— Расстроился, что не удалось порезать на ремни чуть живого человека?

— А думаешь, каждый день упыря в здешних краях отыскать можно? Ремешки из упырьей шкуры от всякой нечисти, знаешь, первое дело! А то погани на болотах развелось немеряно, огоньки даже из деревни видать.

— Уж извини, что не оправдал твоих ожиданий, старик. И чего б со мной от этой жижи случилось, окажись я упырём?

— Пеной бы изошёл, да грязью излился. Только шкура бы и осталась. Эх!

— Теперь расскажи-ка, как меня нашли и зачем притащили сюда.

— Охотники тебя на опушке увидели, телом бездыханным. Сердце не бьётся, следов вокруг никаких, да ещё рядом альв лесной лежал. Причём он-то истерзанный, израненный, с душком, а вот ты целёхонек, будто только что прикорнул. Ну, мужики меня позвали, я сразу смекнул что к чему и велел тебя сюда приволочь. Неделю ждал, покуда ты очнёшься, дома сидел безвылазно, сегодня только решился отлучиться — и вот поди ж ты! Деревню на уши поднял почём зря, теперь придётся всем растолковывать. Идём.

Сказав это, Эйвинд направился к двери.

— Постой, я пролежал неделю? — изумился Таринор. — Зачем же ждать столько времени?

— Ошибиться не хотел… А ну как ты шутка богов? У нас давеча зимой один так с перепоя под лёд ушёл. Достали, принесли, оплакивали. Он три дня полежал холодный как труп, а потом очнулся, водички попросил. Жена тут же чувств лишилась… С тех пор у неё проседь в волосах, а у него самого нос сломан.

— Это ещё от чего? Об лёд ударился?

— Нет. О сковороду, когда жена очнулась, — усмехнулся старик. — Тебя как зовут хоть?

— Таринор.

— Имя-то не южанское, будто бы наше. Ну, идём.

Сначала пришлось объясниться с толпой хмурых вооружённых мужиков во главе с тем самым рыжим парнем, что набросился на Таринора. Они ждали у самого крыльца дома и ахнули, увидев, как наёмник вышел на улицу следом за Старым Эйвиндом.

Когда старик всё рассказал, толпа разошлась, а рыжий вздохнул с досады, вешая на пояс топорик с короткой рукоятью и широким лезвием.

— Ну, стало быть, извиняй, — широко улыбнувшись, сказал он и хлопнул наёмника по плечу. — Я Тогмур Рьяный, сын Стейна Кривостопа, тана Грарстенна, куда тебя и завели боги.

Вместе с Эйвиндом и Тогмуром Таринор прошёл по всей небольшой деревушке, давая каждому испуганному встречному честное слово, что он не упырь и не умертвие, а самый что ни на есть обыкновенный человек. Люди недоверчиво косились и уходили восвояси, а старик вздыхал и вёл дальше.

Последним местом, куда Эйвинд привёл наёмника, был большой дом, оказавшийся не то таверной, не то пиршественным залом с очагом прямо посреди между столов. Здесь старик вышел в середину зала и поднял руку. Тут же голоса вокруг смолкли и все взгляды устремились на него.

— Добрые люди Грарстенна! — зычно провозгласил Эйвинд. — Возвещаю, что этого человека зовут Таринор. Он не умертвие, а ходит под светом солнца, как и мы с вами! Таково моё слово!

После этого старик с Тогмуром сели на скамью и пригласили наёмника сесть рядом. Рыжий поставил перед ним кубок полный ароматной янтарной жидкости.

— Раз уж ты не упырь, значит, гость, — сказал он. — А гостя принято привечать.

— Странное поведение для человека, с час назад желавшего разбить тебе голову, — заметил Таринор.

— О, будь на то воля Старого Эйвинда, ты был бы уже мёртв, — со смехом ответил Тогмур. — А покуда ты не упырь, так и зла на тебя держать не следует.

— И на том спасибо. Вижу, у вас праздник?

— Начало лета, — ответил Эйвинд. — Мы славим Гемерию, дабы она даровала щедрый урожай, и Нердеса, чтобы наши войны привезли из походов щедрую добычу. Южанские лорды брезгуют делить стол с простым людом, мы же здесь все одного круга, все за одного. Вот сидит тан Стейн, а вон там — Хольгер-охотник.

— Поди дружно живёте?

— А то как же! — усмехнулся рыжий и указал пальцем на другой конец стола. — Вон, глянь туда. Гуннар Одноглазый сидит. Была у нас с ним как-то история. Похвалялся я, что голову с плеч одним махом срубить могу. А он меня возьми, да и назови пустословом.

Таринор заметил, как окружающие толкали друг друга локтями, поворачивались к Тогмуру и замолкали, слушая.

— Я, не будь трус, сошёлся с ним в поединке, — продолжал тот, — и, конечно, снёс бы ему голову, если б не вмешался Старый Эйвинд и не остановил бой, объявив, что я доказал свою правоту и делить нам более нечего. Так что теперь мы с Гуннаром друг на друга зла не держим.

— А одноглазым его зовут, потому что ты ему тогда в бою глаз выбил?

— Нет, — с каменным лицом сказал рыжий.

— А от чего ж тогда?

— Да просто щурится часто, — ответил Тогмур и захохотал, а вместе с ним и те, кто слушал историю.

Остаток дня наёмник провёл в пиршественном зале. Услышал много других историй от Тогмура. Причём если рассказ о Гуннаре ещё был правдоподобен, то чем дальше, тем чуднее и сказочнее становились сюжеты. Про трясинников, про тролля под мостом, про какую-то ведьму с тремя глазами, которая вознамерилась сварить из Тогмура похлёбку, да только храбрый воин разрубил её напополам. Вспоминая рассказ о Гуннаре, подвергать сомнению истории Таринор не решался.

И всё же польза от баек Тогмура была. Среди всё увеличивавшегося количества отрубленных голов и побеждённых чудищ наёмнику удалось выяснить, что деревня эта находится «в дне пути к северному сиянию» от Большого леса, где живёт лесной народ, а «в двух днях к закату» от неё лежит Бескрайнее море. Наёмник узнал в этом Северную пущу и Закатное море. Что ж, значит, не так уж далеко. Осталось лишь пополнить припасы и возвращаться в Энгатар.

Рия Эльдштерн всё ещё была должна ему заплатить, и он искренне надеялся, что его смерть не станет причиной отказа. Игнат и Драм… Он уже скучал по задумчивому тёмному эльфу и хулиганистому магу-недоучке. Эти двое, наверное, оказались первыми за долгие годы, кто был с наёмником не из корыстных интересов и не по долгу службы. Возможно, причиной тому был и сам Таринор. Нечасто он помогал кому-то бесплатно, а уж тем более спасал жизнь. Неужели он и впрямь всё это время был таким гадким человеком, как говорил Асмигар? Похоже на то. Лишь Бьорн смирялся с тариноровской натурой, потому и был его единственным другом во всём мире. Бьорн… Сердце заколотилось от мыслей о мести лорду Рейнару. Чудовищу, убившему собственного брата. В этот момент на душе стало противно: наёмник вспомнил показанное ему Асмигаром…

В завершении вечера Тогмур познакомил Таринора со своим отцом, таном Стейном Кривостопом, который оказался крупным мужчиной с пышной русой бородой. Он подтвердил, что владения южных лордов лежат по ту сторону южного леса, и предложил наёмнику пока что остаться в деревне, чтобы набраться сил.

— Заночуешь у старого Гальдра, — сказал Стейн. — Вы поладите. Он тоже из ваших краёв.

— С юга?

— Ага. Давно тут живёт. Уж три десятка зим минуло. Будет, о чём языком почесать. Тогмур тебя к нему отведёт.

Дом Гальдра стоял на самом краю деревни, и вид его был чуть более привычным глазу наёмника. Бревенчатые стены, обычные для местных, соседствовали с окнами из мутного, но всё же стекла, тогда как остальные здешние дома обходились лишь тяжёлыми ставнями. Хоть крыльцо было по-северному высоким, но над дверью нависал козырёк от дождя, какие Таринор нередко видел в городах Энгаты.

Тогмур вошёл первым и без стука, за ним сам наёмник. Короткий разговор с хозяином жилища, и рыжий удалился так же бесцеремонно, как и вошёл, оставив наёмника один на один с тем, кого называли Гальдром.

— Ну, здравствуй, Таринор, — проговорил тот низким голосом и протянул руку, как то было принято в Энгате.

Наёмник успел заметить, что местные рук не жали, а предпочитали крепкие объятия. Или же довольствовались тем, что клали ладони друг другу на плечо. И если Эйвинд выглядел пожилым и уставшим, то Гальдр производил впечатление глубокого старика, которого всё же ещё не до конца оставили силы. Белоснежная, но короткая седая борода, так же коротко остриженные волосы, широкие плечи и ладони, воинская осанка, не потерянная с возрастом. Таринор мог поклясться, что если этот человек в молодости сражался мечом, то он делал это действительно хорошо.

— И тебе не хворать, — ответил Таринор, пожимая руку. — Так значит, ты и есть Гальдр? Тоже откуда-то с юга?

— Верно. Но там меня называли Кальдор. Кальдор Моэн из Могилы эльфа, если быть точным. Садись что ли. Раз уж тан велел тебе приютить, гостем будешь.

Старик уселся за стол у очага, на котором стояла начатая миска похлёбки. Похоже, неожиданный визит застал его за ужином.

— Моэн? — удивился наёмник. — Знакомое имя… Вы родственник Кевина Моэна?

— Внука моего так звали. Ох и непоседливый был мальчуган, курносый такой. Знаешь его?

— Лично не знал. Он пал в битве. Семь лет назад, — ответил Таринор, почувствовав себя гонцом, принесшим дурные вести.

— Что ж, он выбрал свой путь, — грустно проговорил Кальдор Моэн.

— Боюсь, что на нём род Моэнов прервался… — осторожно добавил наёмник. — Разве что осталась ещё Глория Моэн, сестра Кевина. Её выдали замуж за кого-то из Гвилов, им и передали замок после гибели вашего внука.

— Печально слышать, — вздохнул старик. — Но не надо так осторожничать, говоря об этом. Когда я оставил королевскую службу и отправился сюда, семьи для меня не стало. И меня для них тоже. Благородные дома появляются и исчезают, с этим ничего не поделать, Таринор. Боги пишут историю кровью и им всё равно, текла ли она в жилах лорда или его конюха. Сколько родов прервалось, и сколько прервётся ещё — никакой счетовод не сосчитает.

— Но разве не грустно не оставить после себя наследников?

— Породить выводок болванов, грызущихся из-за наследства? Я предпочту кануть в небытие, оставив память. Вся Энгата помнит Роберта Стоунриджа, что не склонился перед завоевателем Эдельбертом и принял смерть стоя, вместо того чтобы жить на коленях. Пусть его род прервался, но память о нём переживёт века. А кто в будущем вспомнит, чем знамениты какие-нибудь Талоты? Или Мадды из Болотного шпиля? Или…

— Бьорн Талот был моим другом, — резко перебил старика Таринор. — Мы сражались бок о бок, когда его убили люди Рейнаров.

Кальдор Моэн замолчал и внимательно посмотрел на наёмника.

— Вот видишь, — вздохнул старик. — Хоть мы не всегда можем уберечь от гибели тех, кто нам дорог, но в наших силах сделать так, чтобы память о них жила. К слову, о памяти. Я живу здесь уже почти четыре десятка лет и, судя по твоим словам, пропустил немало. Окажи старику услугу и расскажи, что да как. Пусть это будет твоей платой за моё гостеприимство.

Таринор посчитал, что отказать он не вправе. Когда рассказ подошёл к концу, старик утёр невесть откуда взявшуюся слезу.

— Какие же поганые годы, Таринор. Здесь просто тишь да гладь в сравнении с тем, что на юге творилось. Я как чувствовал, что делать мне там нечего.

— Мои друзья сейчас там, на юге, поэтому мне нужно туда вернуться, я должен быть с ними.

— И как же ты собираешься туда попасть? — Морщинистые губы старика скривились в улыбке. — Через лес один не пройдёшь. Особенно, если, как ты сказал, эльфы нынче против нас.

— А если по морю?

— Кто тебя повезёт-то? Конечно, можно добраться до поселений стылого берега, к западу отсюда. Но тамошние китобои на промысел уже ушли и вернутся нескоро. Остались только те, что ходят в набеги за добычей и рабами, но с ними я б тебе связываться не советовал. Их дырявые лодчонки ни на что не годны, как и они сами. Бесславный будет конец для того, кто столько пережил, кого сами боги от смерти уберегли с этими чёртовыми эльфами. На такое способен либо отпетый негодяй, идущий по головам, либо человек, которому не раз улыбнулась удача. На мерзавца ты не похож, а уж я в людях разбираюсь к девятому десятку-то.

— Тоже верно, — задумчиво проговорил Таринор.

Гальдр добыл откуда-то плошку, плеснул в неё похлёбки и поставил перед наёмником. Тот был несказанно рад возможности смыть противный травяной привкус во рту, к тому же сама похлёбка оказалась совсем недурной.

— Да уж, немало я повидал гадов, но и славных парней тоже, — протянул старик. — Был вот в прежние годы у меня дружок, Явосом звали, из Таммаренов. Лопоухий такой и тощий, точно щепка, как и все из его рода. В целом беззлобный малый, но такой, знаешь, хитрый, себе на уме. Помощником казначея был при короле Гюнтере Третьем, а уж король Эйермунд его во главе казначейства поставил. Сейчас-то он, поди, уж помер…

— Явос Таммарен… — Таринор смутно припомнил слова Дунгара. — Кажется, он и по сей день служит верховным казначеем.

— Ишь ты! Хотя они в Высоком доме издавна долголетием славились. К тому же, если уж есть такая штука, как призвание, то у Явоса это было именно казначейское дело.

— А откуда ты его знал? Ты был в Энгатаре?

— Ха! — этот звук напоминал скорее кашель, чем слово. — Я жил в Энгатаре. Лорд Кальдор Моэн, Хранитель клинка, так звали меня когда-то.

— Тогда мне, наверное, следует обращаться к вам «милорд»?

— Уж избавь меня от своих «милордов»! — поморщился старик. — К тому же, выговариваешь ты это слово ужасно. Видно, что оно тебе противно так же, как и мне. Нет, я уже давно Гальдр-южанин и хотел бы остаться им до самой смерти. И обращаются тут ко мне все на «ты» и по имени. Да и пожелай я остаться лордом, разве ушёл бы я в эдакую глушь на север?

Таринор кивнул в знак согласия. Отправив в рот очередную ложку похлёбки, он спросил:

— Что ж тогда тебя сюда привело?

— Да то же, что и тебя, — ответил старик с добродушным прищуром.

— Вот это вряд ли.

— Да ну? Ты рассказывал про войну и всё остальное так, что я понял одно: ты бежишь от всего этого. И неважно, по какой именно причине ты оказался именно здесь, своего ты добился. Убежал. Похоже, боги благоволят тебе.

— Можно и так сказать, — улыбнулся Таринор.

— А я вот просто устал от замков, лордов, королей и прочей трухи. Здесь всё по-настоящему, там — интрига на интриге под личиной благообразия. Чей-то гнилой язык пустил слушок, дескать, хранитель клинка уж старый стал, немощный. Его бы сменить на того, что помоложе. И понеслось. Сперва мне намекали, что я славно послужил стране, заслужил отдых. Потом пошли недобрые разговоры. Мол, Кальдор Моэн он как собака на сене, только небо коптит да хорошее место при дворе занимает. Знаешь, случись тогда война, они мигом позасовывали бы свои языки подальше да поглубже, а в мирное время всегда кажется, что военачальник свой хлеб напрасно ест. Королю Эйермунду же было плевать. Он становился всё набожнее, всё с большим упоением отрезал языки слугам, сёк служанок и сажал грешников в колодки, а с городских улиц всё чаще доносился смрад палёной плоти. Чёрный замок превращался во второй храм Троих, а из-за постоянных молебнов в тронном зале там даже камни пропитались благовониями. Меня от этого запаха уже тошнило.

— Неспроста его теперь называют Эйермундом Святым.

— Святым? Тьфу! — старик смачно плюнул на пол и затрясся от негодования. — Конечно, то дела давние, но ты случаем не слыхал, как закончил свои дни Эйермунд Эркенвальд?

— Об этом всё королевство знает, — усмехнулся наёмник. — Он сжёг самого себя на костре. За грехи. Хотел следом жену с сыном в огне спалить, но, к счастью, придворные оказались куда благоразумнее.

— Надеюсь, боги, к которым он так долго взывал, воздали ему по заслугам. Иной смерти Эйермунд не заслуживал. Он стирал колени в кровь у алтарей и требовал того же от остальных, а больше всего доставалось супруге. Несчастная леди Эйра. Я видел, как она старилась на глазах… Со временем на государственные дела ему стало совсем наплевать. Я долго терпел этот балаган, но вот однажды во время такого молебна я опустился на колени чуть менее ловко, чем обычно. Из-за этого один нахальный оруженосец позволил себе ляпнуть, что, мол, пора бы лорду Моэну на покой. И сказал он это в моём присутствии! Наглый раурлинговский мальчишка! Если б не его старший брат, при котором он и служил, клянусь, я бы оставил мелкого Джеррода без ушей! Это и стало последней каплей. Пусть меня и считали сварливым стариком, но я слишком много отдал Энгате, чтобы видеть, как двор с каждым днём всё больше и больше погружается в безумие.

— Тогда ты и ушёл?

— Да, — с горечью ответил старик, отведя взгляд. — Отказался от титула и звания, от денег, от всей прежней жизни. Взял с собой лишь собственный меч. Попрощался со стариной Явосом, сестрой, сыном… А к жене я всегда был холоден, как и она ко мне. Добрался до западных берегов, а там нанял посудину, что повезла меня на север. На побережье мне не понравилось, уж больно люд там лихой, потому и пришёл в Грарстенн. Здесь мечники в почёте, так что своё место я нашёл быстро.

— Тут устроили турнир? — усмехнулся Таринор.

— Вроде того. Я надрал задницу местным воякам в поединках, они увидели во мне достойного воина, зауважали. А ведь мне тогда уже почти пять десятков минуло!

— Неужто совсем не нашлось противника по силам?

— Не нашлось. И не лыбься так, будто считаешь, что ты чем-то лучше их.

— Ну, я всегда считал себя неплохим мечником.

— Неплохим? Мечник может быть либо хорошим, либо мёртвым. Воинское ремесло полумер не любит.

— Думаю, теперь это проверить уже невозможно.

— Ты чего это, мальчишка, во мне сомневаешься? В моём собственном доме? — старик улыбнулся и сощурил маленькие глазки.

— А что, если и так?

— Тогда завтра на рассвете жду тебя во дворе за домом. Покажешь, из какого ты теста.

— Предлагаешь драться с тобой? На мечах?

— Ну, у тебя, как я вижу, при себе меча нет, а мне вовсе не хочется выпускать тебе кишки. Так что драться будем на палках.

— Но ведь…

— Что? Не хочешь драться со стариком? Конечно, я уже не тот, что в молодости, но уж поверь, на тебя моих сил хватит, — Кальдор Моэн засмеялся негромким скрипучим смехом. — Так что, если не боишься, то, как говорят в Нерале, силь ву пле завтра с первыми лучами солнца на поединок. Обещаю никого не звать поглазеть, чтоб тебе уж совсем стыдно не было. А теперь спать пора. Немощному старику следует набраться силёнок, хехе.

Кальдор постелил Таринору мохнатую шкуру у очага, а сам устроился на кровати неподалёку. Теперь наёмнику было даже интересно, что же такого может уметь дед, которому сто лет в обед? Конечно, сам Таринор сейчас не в лучшей форме, но старик явно себя переоценивает. Наверное, тоскует по старым временам, когда он действительно многое мог, а потому помутился рассудком на старости лет. В любом случае, подумал наёмник, засыпая, этот безумный первый день новой жизни заканчивается не так уж и плохо.

Глава 8

Таринор открыл глаза. Сегодняшнее пробуждение далось куда легче. Вчера наёмнику казалось, будто он настолько ослаб, что ему ещё долго придётся отлёживаться, ходить с осторожностью и не поднимать ничего тяжелее ложки. Теперь же будто неведомая сила вдохнула в него жизнь и избавила от боли.

Наёмник бодро встал на ноги и с удовольствием потянулся. В доме Кальдора Моэна было душновато, а, судя по свету за окном, утро уже переходило в полдень. «Надо бы просыпаться раньше, так и привыкнуть недолго», — подумалось наёмнику. И где же сам Кальдор? Таринор вспомнил о вечернем разговоре и сегодняшнем поединке. В голове витал лёгкий туман: наверное, он, наёмник, и впрямь махнул вчера лишнюю кружку медовухи. Но делать нечего, нужно идти. Да и неужто он не справится со стариком? За домом, значит? Ну, что ж…

Во дворе на небольшом бочонке, прикрыв глаза, уже сидел старик, одетый в новую чистую рубашку. В руках он держал палку, вроде черенка от лопаты или метлы, только раза в полтора короче, а рядом лежала ещё одна. Богатые лорды могли заказать для своих отпрысков настоящие деревянные мечи, которые по форме не отличить от настоящих, но деревенские дети, играя в рыцарей, довольствовались такими вот палками.

— Ага. Пришёл, наконец, — хитрый прищур придавал лицу старика почти мальчишеское выражение. — Какова погодка, а? Может, ну его, этот поединок? Посидим, на солнышке погреемся.

— Ну уж нет, Кальдор, — наёмник взял палку, опиравшуюся на стену дома. — Слов своих назад не бери. Раз уж назначил, так уж будь добр получать по бокам.

— Ох, дерзишь, наймитская рожа, — Захохотал старик и, крякнув, поднялся с бочки. — Давай сперва поглядим, как ты с оружием управляешься.

Таринор поглядел на «оружие» и усмехнулся. Ему, конечно, доводилось держать в руках подобное, когда он только-только учился сражаться на мечах, но то было давно, будто бы в прошлой жизни. Впрочем, в некотором смысле так оно и было.

— Ну, нападай, попробуй ударить, — старик держал дубинку в левой руке. Он стоял прямо, даже не приняв никакую стойку. Наёмник двинулся вперёд, взмахнул палкой и… уткнулся лицом в траву под скрипучий смех.

— Если в ваших краях ты слывёшь хорошим мечником, то, должно быть, эльфы уже подтираются знамёнами в тронном зале Чёрного замка.

Таринор вскочил на ноги и снова бросился на Кальдора. Оба удара прошли мимо цели, и наёмник с трудом удержал равновесие, получив дубинкой в бок.

— Это кто ж тебя сражаться учил? Ты не мясник, перед тобой не лежит свиная туша в ожидании, когда ты её разрубишь!

Чёртов старик. И как он успевает уйти от удара? Даже не пытается блокировать меч. То есть палку. То есть… как это вообще возможно? Таринор решил больше не делать выпадов. Вместо этого он старался стоять на месте и бить аккуратно. Но тут же оказался вынужден отражать настоящий град очень неудобных ударов от старика. В конце концов, пятясь назад, наёмник запнулся о бочку и упал вверх ногами. Поднявшись на ноги, он тяжело дышал от возмущения.

— Ну, я даже не удивлён, — улыбаясь морщинистым ртом, проговорил Кальдор. — Дальше тратить время смысла нет. Конечно, ты можешь подождать, пока я помру и тогда, возможно, победа в поединке будет на твоей стороне, хе-хе.

— Старик, честно скажи, ты мне вчера что-то в похлёбку? Или дело в отваре, что ты дал мне перед сном? Или ты просто колдун? Говорят, маги воздуха могут двигаться так, что ни один глаз не заметит.

— Ох, будь я магом, уж выбрал бы себе судьбу поинтереснее, — усмехнулся Кальдор. — А пили мы с тобой одно и то же. Отваром травяным сам спасаюсь уж который год. Кости трещат, мне, знаешь ли, уж давно не шестьдесят.

— Но в чём тогда дело? Не мог же я так ослабеть.

— А может ты и никогда не был по-настоящему хорош, а? Оно, знаешь, непонятно, пока рубишь гоблинов и другую шваль, что драться не умеет, да и ростом тебе по пояс.

— Я ведь телохранителем был у Эдвальда! — воскликнул наёмник, но тут же замолк, увидев ехидный взгляд Кальдора. — Хотя то было давно, да и столько всего произошло. Видно, смерть на пользу навыкам не идёт… Рукам вспомнить нужно.

— Нужно, — ухмыльнулся старик.

— Так расскажи. Поделись наукой.

— Никак в ученики ко мне собрался? — воскликнул старик таким голосом, что Таринор понял, что именно к этому всё и велось. Похоже, за прошедшие годы Кальдор Моэн заскучал.

— Как хочешь, так и называй. Если уж меня старик избивает, будто тюк сена, то что мне делать на юге? Научи драться.

— Ну, научить — дело нехитрое. Научиться — куда труднее, — старик подмигнул. — Садись-ка сюда на травку.

Таринор опустился на траву перед Кальдором. Сам старик занял бочонок.

— В целом, всё ты делаешь верно. Да вот только забываешь одну важную вещь. Думаешь, раз я старый, значит, слабый, и пытаешься задавать силой. Вот только сила, Таринор, она в опыте. Пусть войн при короле Эйермунде и не велось, но восстания случались. Знал бы ты, сколько за свою жизнь я повидал мечников. Многие из них, самонадеянные, спесивые, нашли свою смерть на лезвии моего клинка. Бывало, конечно, и мне доставалось, но каждый шрам напоминает мне о той важнейшей истине: как бы ни был ты искусен в чём-то, противника недооценивать нельзя. Будь то бой на мечах, топорах, рыцарский турнир или состязание в стрельбе из лука. От боя насмерть на поле брани до кабацкой пьяной драки за девицу; от конкурса урожаев, где выясняют, у кого тыква больше уродилась, до интриг между королями и лордами. Будь ты хоть юным и полным сил, хоть умудрённым старцем, ты всегда должен быть готов к тому, что соперник выкинет такой фортель, что у тебя глаза на лоб полезут. Слыхал про лесных эльфов и их голозадых воинах? Ни доспехов, ни строя, ни тактики, а каковы в бою? Рубятся как черти!

— Стало быть, надо удивлять, повергать в смятение?

— Это уже дело десятое. Главное — владеть положением. Чтоб мне провалиться, если ты не решил, что я окажусь на земле после первого удара.

— Твоя правда, старик, — улыбнулся наёмник. — Именно так я и подумал.

— Потому-то ты и не старался. И удары твои были курам на смех. Замах палача? Тьфу! Будь у меня в руках настоящий меч, ты бы уже собирал с травы собственные кишки. Да и как ты держишь равновесие, никуда не годится. Одна подножка, и ты на земле с пробитыми лёгкими.

— Научишь меня двигаться?

— Показать могу. А учиться будешь сам. Вставай.

Следующие часы проходили так: Кальдор Моэн показывал Таринору, как не стоит делать во время боя, и предлагал наёмнику самому догадаться, как нужно поступить. Неправильная догадка приводила к новым ударам по бокам, рукам и спине, а потому медленно, но верно наёмник учился думать во время поединка, следить за движениями противника.

— Не пытайся предугадать, учись реагировать. Попытка заглянуть в будущее отвлекает от настоящего. Отвлёкся — умер!

Так и прошло время до вечера. Кальдор теперь озвучивал каждый свой удар, достигший цели. Отвёл взгляд — умер. Забыл про ноги — умер. Поскользнулся, ослабил хват, не увернулся — лишился руки, а потом, наверняка, умер от потери крови. Старик был беспощаден.

— Я заметил, что ты чаще стараешься отбить удар, чем увернуться от него. Это закладывается с азов. Кто тебя учил? Впервые.

— Пожалуй, кто-то из наёмничьего отряда, когда я впервые… Нет, наверное, первые уроки я получил сам, когда бежал с рабовладельческого корабля.

— Оно и видно. Ты боишься меча, как раб боится хлыста. Хоть и провёл, без сомнения, немало битв, ты всё ещё больше сражаешься с оружием, чем с его обладателем. Стараешься встретить, отразить удар вместо того, чтобы избежать его вовсе. Двигайся! И под движениями я имею не рывки бешеного пса, а продуманные шаги. Но отвлекаться на них ты не должен. Всё должно быть естественно.

— Столько движений. Это больше уже похоже не на бой, а на танец.

— Наконец-то! — всплеснул руками старик. — Догадался! Именно, что танец. Эти твои бездумные махания мечом в попытке отбиться и, если повезёт, попасть по противнику… — старик почесал затылок. — Знаешь, у нас тут прошлой весной один за мёдом пошёл да сдуру улей разворошил. Так он до самой речки бежал, скакал и махал руками. Вот это настолько же напоминало танец, насколько твои движения похожи на бой мечом! Уяснил?

— Да. Продуманные движения, уклоняться от ударов и поражать противника.

— На этом сегодня закончим, — старик поднялся с бочонка. — Так и быть, можешь у меня пожить, покуда уйти не надумаешь. Все-таки, какая-никакая компания. Раньше с таном местным дружбу водил, Хельмундом, отцом Стейна, так того уж лет десять как нет на свете. А жаль, мужик был хороший. Кабы не тот медведь, эх… Ладно, идём в дом.

— Значит, ты научишь меня сражаться лучше?

— Сможешь ударить меня, сможешь ударить любого. Как только меня дубинкой достать сумеешь, так и ступай. — Кальдор Моэн развернулся и направился к дому. Наёмник поглядел на палку у себя в руке, немного подумал, замахнулся… и тут же оказался сбит с ног.

— Ещё раз так сделаешь, Таринор, — старик протянул руку и помог наёмнику встать. — И будешь ночевать на улице.

— А как же урок? — усмехнулся наёмник.

— Если б я тебя недооценивал, то и не обернулся бы. Насквозь тебя вижу, подлец этакий. Всё, на сегодня хватит с нас обоих. Пощади мои старые кости, паршивец, — Кальдор засмеялся и отправился к дому.

Вечер прошёл за разговорами, травяным отваром и нехитрой деревенской снедью. Старик рассказывал множество историй. Одни — грустные — заставляли его утереть скупую стариковскую слезу, а от других они с Таринором оба хохотали в голос. Вопросов о технике боя он старательно избегал.

— Таким разговорам место на дворе, — нахмурившись сказал Кальдор, когда наёмник попытался перевести тему. — Хочешь поговорить об этом — ступай туда. Только знай, я дверь на ночь запираю. Слова следует подкреплять делом. Я могу сотню, тысячу раз тебе что-то бесполезно объяснять. А могу огреть палкой и показать, как не получить удар в следующий раз. И лишь тогда ты поймёшь. Впрочем, есть у меня кое-какие соображения на твой счёт. Но то завтра. Утро вечера мудренее.

На следующий день наёмника разбудил болезненный тычок. Открыв глаза, он увидел палку, упирающуюся в его бок. За другой конец её держал хитро ухмыляющийся Кальдор.

— Так рано? — сощурился Таринор, глядя в окно. — Кажется, вчера позже начинали.

— Ох, простите, ваше величество, что нарушил ваш сон! Мне следовало послать к вам не раньше, чем в обед! Ты сюда учиться пришёл или дрыхнуть? — Кальдор стукнул наёмника палкой. Не сильно, но достаточно, чтобы начисто прогнать сон.

— Я с тобой до вечера торчать там не собираюсь. Жду за домом.

Тренировка, а наёмник считал это именно тренировками, в этот раз проходила плодотворнее. По крайней мере, теперь Таринор понимал, чего примерно от него ожидает старик и куда ловчее уклонялся от ударов, хотя всё ещё частенько ловил дубинку в бок.

— Знаешь, почему падаешь? Я тебя раскачиваю. Использую твой вес против тебя самого, вот ты и валишься. Как шатающийся кувшин с молоком. Сила не важна. Откуда во мне сила? Я дряхлый и старый. Важно не как сильно ты бьёшь, а куда ты бьёшь. Удар сюда, сюда и вот сюда. И ты валишься, как подкошенный.

— Да он и так свалился бы, — раздался знакомый голос. Облокотившись на угол дома, с усмешкой на лице стоял Тогмур и глядел на происходящее.

— А ты разве сильно лучше него? Давай, что ли, на мечах? — с вызовом спросил старик.

— Не, Гальдр, — отмахнулся Тогмур. — Мне этих ваших южных прыжков и танцев хватило. Я уж лучше по-нашему драться буду, пока силы есть. А вот буду стариком, так и тоже как ты плясать начну. Этот твой бой-танец, он для стариков, у кого сил нет.

— Эх, борода выросла, а ума всё нет, — добродушно покачал головой Кальдор. — Таринор, вон, моей науки слушается, глядишь, и тебя побьёт.

— Брось! Мужчина с мужчиной должен силой состязаться, а не кто от кого убежит да увернётся. Не по-мужски это. Да и куда южанину до меня. Ладно ты, старый, мудрый, опытный. Да тебя и рука не поднимется сильно ударить. А он-то?

— Тогда пошёл вон, пока по шее не дал! — с неизменной улыбкой прикрикнул Кальдор. — Поживём — увидим. А сейчас не мешай!

Тогмур усмехнулся и зашагал прочь.

— А он в самом деле хорош? — спросил Таринор, глядя ему вслед.

— Получше многих здесь, но всё равно сопляк, — махнул рукой старик. — Слушай меня и заткнёшь его за пояс.

— Почему ты так уверен? Всё, что я от тебя получаю — это палкой по бокам.

— Не разочаровывай меня, Таринор, — Кальдор нахмурился и сел на бочку, положив палку на колени. — Я даю знания. И не моя вина, что эти знания лучше всего доходят до тебя именно таким образом. Ну-ка, встань в стойку, будто держишь меч.

Наёмник послушно сделал то, о чём попросил старик: левая нога вперёд, правая назад.

— Теперь представь, что перед тобой противник. Сделай несколько ударов.

Таринор выполнил и это. Вид у старика был задумчивый. Он внимательно понаблюдал за движениями наёмника, и заговорил снова:

— А теперь попробуй встать в стойку для левой руки. Поменяй ноги. Теперь повтори удары… Точно. Как я и думал!

Кальдор всплеснул руками и улыбнулся, а Таринор совсем не понимал, о чём он говорит.

— Ты левша, — многозначительно проговорил старик. — Переученный, как и многие.

Наёмник судорожно пытался вспомнить, действительно ли его переучивали, но никак не мог. И тут в памяти всплыла та болезненная сцена, что показывал Асмигар: тетиву лука маленький Таринор натягивал именно левой рукой. Кальдор был прав.

— Но даже если так… Как ты догадался?

— Ну, во-первых, твои движения казались мне неуклюжими. Вроде как всё делаешь верно, но что-то не то. А во-вторых, потому что я и сам «лукавой руки человек». Неужто не заметил?

— Куда уж там. Палку-то ты обеими руками держишь, а по ногам твоим не разобрать, всё время двигаются…

— Ну, в таком случае всё будет куда проще. Нужно только укрепить левую, и ты станешь очень неприятным противником, каким и я был когда-то. Видел бы ты взгляд тех дурней на турнирах, когда они понимали, что перед ними левша! Только не думай, что одно это даст тебе решающее преимущество. Всё, что я говорил и показывал прежде, остаётся в силе, просто пока что сменим тактику. Вытяни палку перед собой и держи, пока я не скажу прекратить… Да в левую же возьми, остолоп!

С одной стороны, Таринор был рад, что теперь приходилось меньше получать по бокам. С другой же — тренировки левой руки были порой поистине мучительными. Кальдор был беспощаден и позволял отдохнуть лишь тогда, когда сил держать палку на весу уже не было, а каждую мышцу руки мучительно жгло изнутри. Во время отдыха старик заставлял наёмника уклоняться и парировать удары, поправлял движения ног, а после истязание продолжалось.

Так прошла неделя. Наёмник получал дубинкой всё меньше и меньше. Он чувствовал, что всё ближе и ближе к тому, чтобы нанести столь желанный удар. И вот, одним вечером Кальдору ни разу не удалось стукнуть Таринора.

— Что ж, теперь ты чуть лучше, чем простой оруженосец, который знает пару движений и умеет только колоть и рубить. Не смотри так на меня, это уже кое-что. Если прежде ты был беспомощным червяком, то теперь ты, скорее, ящерица, а ящерицу уже просто так не раздавить. Идём в дом.

Разлитый по чашкам отвар наполнил дом запахом луговых трав и сладковатым ароматом медуницы.

— А тебя-то самого кто учил? — спросил Таринор, вдохнув душистый пар из чашки, которую он держал правой рукой. Левая была измотана тренировками и безвольно лежала на коленях.

— Ну, то был аккантиец, — ответил Кальдор, отпив. — Витторио Аррато, необыкновенный был человек! Чернявый, смуглокожий, на голову меня ниже, щуплый и шустрый как кот, даром что хромой на левую ногу! Он слыл первым дуэлянтом на весь славный город Каледоро. «Каледорский ловкач», так его называли за то, что не проиграл ни одной схватки, хотя всюду ходил с тростью.

— Ты был в Акканте?

— Прожил там несколько лет. Занесла нелёгкая по молодости. Прознал я о нём и решил, во что бы то ни стало, научиться его искусству. При первой нашей встрече, когда я, почти не зная аккантийского, кое-как попросился к нему в ученики, он отделал меня этой тростью так, что я чуть жив остался. И на следующий день так же было. И потом тоже. Десять дней один за другим. Я караулил его возле дома, а он не уставал наминать мне бока. И лишь на одиннадцатый день я, готовый к очередной взбучке, увидел на его лице улыбку. «Партиамо!» — сказал Витторио, взял меня за руку и завёл в дом. Я уж подумал было, что он меня сейчас прирежет, чтобы не донимал, а он поставил бутылку вина.

Кальдор Моэн усмехнулся и опёрся на стену. Его глаза словно заглянули в далёкое прошлое.

— Витторио всё же немного знал наше наречие и сумел объяснить, что никто из тех, кто желал постичь его науку, ещё не продержался столько, сколько я. Потому он и согласился. Сам он орудовал длинным мечом с тонким лезвием. Лёгкий и быстрый клинок, обычное оружие для Акканты. Жара там, я тебе скажу, жуткая. Во время наших тренировок с меня сходило сто потов, а у Витторио на лбу порой даже испарины не было. Он называл меня «Орсо дель норд», «Северный медведь» по-нашему. Ну, в сравнении с ним я, должно быть, и впрямь казался медведем…

— А так и не скажешь, — усмехнулся Таринор.

— Придержи-ка язык, щенок, — беззлобно проворчал Кальдор. — В молодости я бы прошёл в дверь этого домишки разве что боком. Не будь я таким здоровяком, ни за что б не выдержал уроков Витторио. То, чем мы с тобой занимаемся, не идёт с ними ни в какое сравнение. Он был необычайно требовательным и жёстким, но при этом настоящим аккантийцем. Пока у меня что-то не выходило, он, казалось, был готов втоптать меня в грязь. Но как только мне это удавалось, он горячо хвалил меня и обнимал, будто родного сына. Рано или поздно я освоил всё, чему он мог меня научить. Потом в Каледоро начался передел власти, улицы превратились в поле боя, а Витторио поспешил отправить меня на корабле обратно в Энгату.

— И тебе не хотелось остаться?

— Хотелось, конечно. Но он сказал, что не для того он передавал мне знания, чтобы я сгнил на душных улицах, растоптанный толпой. Как ни крути, а порядки местные он знал куда лучше меня и понимал, быстро это не закончится. По слухам, к городу подходила армия из Авенто… Ну да ладно, это уже не важно. С тех пор я о Витторио и не слыхал, но всегда буду благодарен ему за знания. А теперь я безмерно рад, что могу передать их тебе. Надеюсь, тебе улыбнётся удача, и ты сумеешь так же научить кого-нибудь хотя бы тем крупицам, что я успел вложить в твою голову.

— Помотало ж тебя по миру, старик, — наёмник отхлебнул из чашки. — А вот меня аккантийцы хотели в рабство продать…

Проснувшись следующим утром, наёмник услышал шум дождя. Кальдор уже сидел за столом.

— Ещё немного и мне пришлось бы тебя будить. Поднимайся.

— Так ведь дождь. Да и ты сам здесь сидишь…

— А ты думал, я тебя там буду ждать? Собирайся и пошли, если ещё не передумал стать хорошим бойцом.

Наёмник стиснул зубы и поднялся на ноги. Дождь — один из злейших врагов путешественника: дороги превращаются в мешанину, хворост в пучок бесполезных сырых веток, а о промоченных ногах и говорить нечего. Стоило ли удивляться, что Таринор не любил дождь.

— Ты не юная леди, так что не бойся промочить рукава. Противник не станет ждать хорошей погоды, чтобы нанести удар. Да и убежать по такой грязи от него не выйдет. Матушка природа позаботилась, чтобы я научил тебя всему, чему следует, хе-хе.

Сегодня Кальдор сразу начал с поединка, минуя истязающую тренировку левой руки. Таринор часами ловил удары на дубинку, уклонялся, парировал и пытался контратаковать, а крупные капли всё падали ему на лицо, голову и плечи, мешая сосредоточиться на бое. Наёмник то и дело утирал лицо рукавом, но каждый раз получал за это палкой по руке.

— Ты умер. В бою у тебя не будет времени утираться.

Со временем Таринор просто перестал замечать струящуюся по лицу воду. Глаза ловили уже не саму дубинку, а то тёмное пятно, в которое она превращалась из-за дождя, но наёмник успевал среагировать даже на это.

— Ну, сегодня закончим пораньше, — сказал Кальдор и чихнул.

— Так и простудиться недолго, — заметил наёмник.

— Ерунда! Просто вижу, что ты делаешь успехи и урок сегодняшний усвоил.

— Это ещё какой?

На этот вопрос старик ответил только когда зашёл в дом, переоделся и принялся развешивать промокшую одежду у камина.

— Урок о том, что не следует пялиться на оружие, от которого хочешь увернуться. Вперишься взглядом во что-то одно, потеряешь из виду всё остальное. Витторио тренировал меня под дождём именно для этого, а дождь в Акканте — явление нечастое, уж поверь. Поэтому в такие дни он старался выжать всё, что можно. Учил меня чувствовать оружие, не обращая на него внимания, как-то так он говорил. Конечно, то могли быть южные замудрёные мысли, но я понимал его слова таким образом: будь готов сражаться даже если не видишь ни черта.

— Мне доводилось биться в темноте, — Таринор вспомнил первую встречу с Драмом.

— И ты победил?

— Ну, я остался жив, ранил противника. Между прочим, тёмного эльфа.

— Значит, этот твой эльф был либо безруким, либо не очень-то хотел жить. Их народ всю жизнь проводят в полумраке. Говорят, даже в кромешной тьме они способны отсечь тебе нос, не задев щеки.

— Примерно так он и говорил.

На следующее утро наёмник как обычно вышел из дома на двор. Как обычно увидел там ожидающего его Кальдора и как обычно принялся уклоняться от ударов. Уворот, рывок, снова уворот, отбил удар, ушёл от следующего и вдруг угодил дубинкой в бок старика.

— Ишь ты! — воскликнул Кальдор, кашлянув. — Неужто я вижу плоды наших мытарств? А ну-ка, давай ещё.

Второй раз повторить то же самое наёмнику не удалось. Но стоило ему действовать иначе, как удар не заставил себя ждать. Теперь старик потирал другой ушибленный бок.

— Гляжу, приноровился. Стало быть, учишься. Теперь слушай: таких, кто будет пытаться уклониться, увернуться, парировать — немного. В Энгате, как ты уже, наверное, знаешь, в ходу рубящий стиль. Рубануть так, что кость хрустнет — это они могут, а вот выжить в случае, если удар не удался — не всегда. Даже лорды зачастую не могут похвастать серьёзными умениями в этом деле. Кавигеры, кажется, неплохо дрались, Русворты… Нет, Русворты — те ещё мясники, всегда брали яростью и напором. Не худший подход, но и далеко не лучший, — старик на мгновение замолчал. — Стало быть, уйдёшь теперь. Когда собираешься?

— Зачем уходить?

— Я ж тебе говорил, как меня ударить сумеешь, так и иди на все четыре стороны.

— Но я хочу научиться большему, — не унимался Таринор.

— Чему же это? — Прищурился старик.

— Всему, что нужно, чтобы стать лучше.

— Это не ответ, — возразил Кальдор, присаживаясь на бочку. — Если не знаешь, чему именно хочешь научиться, то не научишься ничему. Если не видишь цели, то не достигнешь её. Ты хотел научиться попадать по мне дубинкой. Я показал тебе, что для этого надо, вот ты и смог.

— Но ведь времени прошло всего ничего. Сколько тот аккантиец учил тебя?

— Наши с ним тренировки продолжались несколько лет. Но лишь потому, что я в те времена и меча в руках не держал. Да и Витторио было чем заняться, кроме меня. Что же до тебя, то кое-что ты и без меня знал… — Кальдор несколько раз кашлянул. — Сегодня надо бы отвар покрепче заварить, да ромашки добавить. Ты ступай в дом, а я до Эйвинда схожу.

Утром Таринор проснулся пораньше, но Кальдор на удивление отказался проводить тренировку, сославшись на холодный ветер, хотя на улице царил почти полный штиль. Вечером у старика начался жар, и он едва не упал. Весь следующий день он провёл в постели.

К ночи Кальдору стало хуже. Старик заходился в кашле, но не терял присутствия духа. У его кровати к тому времени собрались Таринор, Эйвинд, Тогмур и его отец, тан Стейн Кривостоп.

— Уж не думал, что местная погодка меня угробит, — хрипел слабым голосом старик. — Ладно хоть наукой своей поделиться успел… Не пропадёт впустую…

— Держись, Гальдр! Ты крепкий старик, — ободряюще проговорил Тогмур.

— Держаться? К чёрту! Я своё пожил, и ни о чём не жалею, — Кальдор закашлялся. — Голова раскалывается. Скорей бы уже.

— Что ж ты такое говоришь, — грустно сказал Таринор.

— А ты теперь, значит, моя совесть, наёмник? Я прожил хорошую жизнь. А ты стал её достойным завершением, раз уж я сумел научить тебя чему-то, как Витторио в своё время научил меня. И мне есть, чем отблагодарить тебя за это. Помогите-ка! — Стейн и Тогмур подхватили старика под руки, и тот, кряхтя и дрожа, поднялся с постели. — Дальше я сам.

Старик присел и пошарил рукой под кроватью.

— Ага, нашёл, — хрипло воскликнул он и извлёк длинный свёрток из мешковины.

Положив его на кровать, Кальдор прокашлялся и принялся развязывать узелки. Внутри оказались деревянные ножны, обитые узорчатой кожей, из которых торчала рукоять меча.

— Столько лет я его в руках не держал. А нынче уж и не стану. Вот, — старик достал клинок из ножен — тёмное лезвие из воронёной стали, смазанное маслом — и передал его Таринору. — Забирай. И отказываться не вздумай. Перечить старику на смертном одре — последнее дело. Теперь он твой.

Кальдор вздохнул, вновь лёг на кровать и добавил:

— Но с одним условием.

— Каким же? — Таринор держал оружие осторожно, словно боялся выронить.

— Дай мечу имя. Он того заслуживает. Я этого имени уже не узнаю, но дай слово, что оно будет достойным, под стать его владельцу. И уж, конечно, постарайся его не потерять. Иначе я тебе до конца жизни в страшных снах являться буду, паршивец!

Старик засмеялся, но смех тут же перешёл в кашель.

— Даю тебе слово, лорд Кальдор Моэн, хранитель клинка, — проговорил Таринор. — Клянусь, что стану достойным его владельцем.

— Да уж теперь ты сам хранитель клинка, хе-хе. — Старик продолжал тихо посмеиваться, пока смех не стих совсем. — Прохладно здесь. Видать, зима надвигается, — слова стихали, обращаясь в шёпот. — Грядут холода…

Глаза Кальдора Моэна закрылись, но на морщинистом лице оставалась лёгкая улыбка. Долгая жизнь старого хранителя клинка подошла к концу. Помолчав с минуту, Эйвинд вздохнул и нарушил молчание:

— Прощай, славный воин. Добро пожаловать на вечный пир.

Тан Стейн велел всем расходиться по домам, назначив тризну на завтра. Хоть наёмнику было позволено остаться, но он всё же решил подышать воздухом. Таринор проводил глазами пропавшие в темноте фигуры людей и устремил взгляд на небо, непроглядную безлунную чернь с россыпью звёзд.

Вдруг небесный простор озарился светом. Наёмник слышал, что такое бывает на севере, но никогда прежде не видел. Или видел? Разве что в раннем детстве. Настолько раннем, что едва остались воспоминания. Но сейчас безоблачная чёрную гладь неба озаряли разноцветные всполохи. Зелёные, красные, жёлтые волны переливались и плясали в причудливом танце небесных огней.

Таринор заворожённо глядел на это чудо. Словно сама природа отвлекала его от смерти Кальдора. Да и стоило ли грустить? Человек прожил долгую достойную жизнь и закончил её с улыбкой на устах. Наёмник подумал, что эта смерть и в самом деле получше многих, что он видел. Наверное, он и сам хотел бы умереть подобным образом.

Эту ночь Таринор ночевал на скамье у Эйвинда, в том же доме, где очнулся. На следующий день тело Кальдора Моэна сожгли на большом погребальном костре по старой северной традиции. Как сказал тан Стейн, огненного погребения достойны лишь достойные воины, а Кальдор, без сомнения, был именно таким. Грустных лиц при этом вовсе не было. Северяне верили, что души воинов уходят в мир гораздо лучший, чем этот, а потому грустить или оплакивать умершего, как это делают южане, значило бы не желать ему добра, а то и вовсе противиться воле богов. Когда всё закончилось, тан велел Таринору следовать за ним в пиршественный зал, где уже всё подготовили для тризны.

— Значит, ты теперь уходишь, — проговорил Стейн. — Отправишься к Стылому берегу?

— Я думал идти на юг, через лес.

— Один ты далеко не уйдёшь, южанин. Там, — он махнул могучей рукой, — обитель эльфов. В одиночку эти земли не пройти.

— Я думал проскочить как-нибудь.

— С тобой отправится мой сын Тогмур, — тан будто не обратил внимания на слова наёмника, а тот, услышав это, едва не поперхнулся.

— Тогмур? Зачем? А если нас схватят? Разве вам не жалко сына?

— И верно, — задумчиво ответил Стейн. — Тогда пойдут оба. Тогмур и Иггмур.

Наёмник тяжело вздохнул и сделал большой глоток медовухи из кружки.

— Пойми меня как отца, Таринор, — тан заговорил тише. — Тогмур мнит себя великим воином, но только и делает, что пьёт, бахвалится и задирает местных парней. Видят боги, стыдно мне за такого сына, а потому хочу, чтобы он узнал, что такое битва. Добыл славы на юге. Даже если он погибнет, хочу, чтобы он погиб славной смертью, а не сломал шею, спьяну прыгнув с крыши.

— А второй сын, как там его?

— Иггмур? Он славный малый. Мой младшенький. Ему тоже следует узнать вкус стали, прежде чем он превратится в подобие своего нерадивого братца.

— А сами-то они уже знают, что отправятся со мной?

— Пока нет. Но отцу перечить не станут. Ступай в дом Гальдра, завтра они зайдут к тебе.

Ночь прошла неспокойно. Таринор разжёг очаг, но всё равно ворочался и вздрагивал от холода и завываний ветра. Уют дома Кальдора будто бы умирал вслед за хозяином. Проснулся наёмник от стука в дверь на рассвете. «Могли бы прийти и чуть позже», — подумал он, зевая. За дверью оказался улыбающийся до ушей рыжебородый Тогмур.

— Ну что? Идём? — его голос выражал нетерпение.

— Тан сказал, что вас будет двое, — зевнул Таринор. — Где твой брат?

— Иггмур-то? А там у дороги стоит.

— Дай мне немного времени.

Наёмник умылся, переоделся и взял с собой меч с ножнами. Бросив последний печальный взгляд на погасший очаг, он вышел на улицу. Тогмур разве только не подпрыгивал от нетерпения. Недаром его называли Рьяным.

— А братец где?

— Вон он, — парень махнул рукой. — Иггмур!

Наёмник поглядел в ту сторону и увидел огромного черноволосого человека, обряженного в чёрную мохнатую шкуру, которого впотьмах вполне можно было бы принять за медведя. Когда он обернулся на слова Тогмура, широкое лицо озарила не менее широкая улыбка.

— Иду, братец! Иду! — ответил он густым басом и зашагал, резко передвигая похожие на пару дубов ноги, о которые при каждом шаге билась внушительная деревянная дубина, привязанная к поясу. — Ты тот наёмник? Тогмур говорил о тебе.

Гигант добродушно улыбался и глядел на Таринора сверху вниз, будучи на пару голов выше их с Тогмуром.

— Иггмур Большой, мой младший братец, — с гордостью сказал рыжебородый. — С ним нам не страшны все эльфы мира!

— Действительно не маленький. У вас в роду великанов случаем не было? — спросил наёмник.

— Не, просто Иггмур в детстве кушал хорошо, да спал много, вот и вымахал. А я больше по округе носился с ребятами.

— Что ж, — вздохнул Таринор. — Тогда в путь. Надеюсь, вы взяли всё, что нужно. У меня самого теперь ничего нет, кроме меча.

— Да у Иггмура всё с собой. Вон, сумка на спине. Иггмур сильный, он много унесёт, хоть телегу с лошадьми в придачу.

— А каких-нибудь коней нам от вашего отца не положено?

— Какая ж это лошадь братца моего выдержит? А если только мы верхом поедем, ему за нами плестись придётся. Не по-братски это.

— Да, не по-братски! — подтвердил Иггмур, по-детски нахмурив густые брови.

— Тогда лучше нам выдвигаться прямо сейчас, чтобы пройти побольше дотемна, — проговорил Таринор, взглянув в утреннее небо. — До Северной пущи день пути. Там, не доходя до леса, на ночлег и встанем.

Наёмник взглянул на юг, где серебрился ручей, похлопал по ножнам.

— И да помогут нам боги добраться до южных земель в целости и сохранности. Клинку нужен достойный хранитель, и лучше бы этому хранителю подольше оставаться в живых.

Глава 9

Весть о том, что к королю Эдвальду Одерингу вернулся разум, стремительно разнеслась по всей Энгате. Как, впрочем, и известие о смерти королевы и патриарха, казнённых за государственную измену и покушение на жизнь его величества. Соколов с письмами об этом Эдвальд приказал разослать сам.

Обнаружив письма от императора Ригена, король пришёл в ярость. Он тут же надиктовал писцу послание о расторжении помолвки и рассказал обо всём дочери.

Впрочем, сделать это пришлось через фрейлину, потому как принцесса Мерайя отца видеть не желала. Она была в ужасе от того, что он совершил. В ответ принцесса передала ему просьбу отправить её в Одерхолд, только бы не оставаться здесь, в месте, где он убил её мать. Хоть девушка и догадывалась о планах королевы выдать её за кого-то из ригенской императорской семьи, и втайне желала, чтобы эти планы не осуществились, но она точно не была рада такому разрешению дела.

Вскоре после роковой ночи главный канцелярист Чёрного замка вручил королю письмо с печатью Эттингара Русворта, отца покойной королевы и лорда островов Миррдаэн. В послании этом говорилось о том, что лорд Солёной скалы оскорблён вероломным убийством своей дочери без суда. Он скорбит по ней и требует немедленной выдачи тела, чтобы гвардейцы королевы увезли его на острова. К тому же, несмотря на многолетнюю дружбу с домом Одерингов, он разрывает всякие связи с короной и объявляет острова Миррдаэн независимыми.

«Дочь лорда Русворта должна быть похоронена по островному обычаю, это так», — согласился король и отдал распоряжение передать миррдаэнским гвардейцам тело Мередит. На вопрос канцеляриста, как же быть с мятежом островов, король ответил, что сейчас королевство и без того отягощено войной.

— Острова далеко, а эльфы уже переступили порог, — сказал он. — Отправьте послание в Моирвен, лорду Джойберту Майвену. И напишите слово в слово: «Лорд Майвен, прошу отправить юных Мариса и Мирану Рейнар в Энгатар в сопровождении надёжных людей, лояльных лишь вам или короне, но не Рейнарам».

Как рассуждал король, нынешний лорд Рейнар явно не в себе, если до сих пор не озаботился судьбой своих детей, учитывая, что Моирвен как ни один другой город подвержен внезапному нападению врага. Особенно учитывая, что Дериан Рейнар сам дал этой войне повод, за что, безусловно, ответит по закону, когда всё закончится.

Отпустив главного канцеляриста, король озаботился лояльностью Церкви. Теперь, после того как он самолично её обезглавил, следовало выбрать нового патриарха. Каждый раз, когда король задумывался об этом, в его голове звучал тот странный чужой голос, но Эдвальд не придавал значения этому, в общем-то, странному обстоятельству, предпочитая считать его «голосом разума». Рассудив, что подобных заговоров более допускать было нельзя, он лично отправился в Храм Троих, где провёл долгую беседу с епископским собранием. Он ожидал, что собрание предложит подходящего кандидата в патриархи, но единства между ними не было. Увидев заманчивую возможность, каждый из них мягко, но, очевидно, стремился продемонстрировать королю, что именно он достоин получить высший церковный сан.

Утомлённый бесполезным разговором, король покинул совещательную комнату в вечернем полумраке под конец вечернего служения. Завидев его величество, священники бросали все дела, чтобы выказать королю почтение и склонить голову. Лишь один человек во всём храме не отвлёкся от молитвы, когда Эдвальд проходил мимо: молодая девушка в буром одеянии послушницы, опустив голову, стояла у алтаря Аминеи на коленях и проговаривала тихую молитву. Тот алтарь стоял в стороне под окном, и свет уличного фонаря, пробиваясь через витраж, падал на девушку так, что королю подумалось, будто сами боги озарили её своей милостью.

Разговаривая с заискивающими священниками, он несколько раз специально проходил неподалёку от послушницы, делая голос громче, чем обычно. Сначала Эдвальд решил, что она слишком погружена в молитву и не замечает его, но девушка всё не отходила от алтаря, а её губы всё так же беззвучно шептали священные слова. Тогда король решил, что она, должно быть, глуха, и подойдя ближе, положил руку ей на плечо.

— Разве ты не знаешь, что в храме король? — спросил Эдвальд.

— Мне это известно, ваше величество, — тихо ответила она, не поворачивая головы и не вставая с колен. — Однако насколько король Энгаты выше любого из его подданных, настолько же Трое выше любого из королей.

Эдвальд изумился. Ничто в этот день не впечатлило его так, как кроткий и мудрый ответ юной послушницы. Этим же вечером, размышляя над случившимся, он решил наделить эту смиренную и преданную своей вере девушке высшей духовной властью. А наутро, после тихой и скромной церемонии наречения, девушка чудесным образом вознеслась с низшей ступени церковной иерархии на самую верхнюю. Послушница Агна стала Агной Пречистой, матриархом Церкви Троих.

Пречистой её нарёк сам король, после того как она отказалась и от пышной церемонии, и от бывших патриарших покоев, пожелав лишь скромную келью, как в её старом монастыре Владык милосердия, где она выросла. По её словам, там Агна проходила послушничество, служа лишь Холару и Аминее, а после решила посвятить жизнь Троим. Упросила настоятельницу благословить её на перевод, и вот уже год как живёт в монастыре Святого Беренгара, деля комнату с послушницей по имени Марта.

Через несколько дней после объявления матриарха в замок прибыли люди лорда Майвена вместе с Марисом и Мираной Рейнар, изрядно утомлёнными дорогой. Эдвальд распорядился выделить им отдельные покои в замке и приставил лучших слуг, велев выполнять любой каприз юных Рейнаров, после чего отправил за главным канцеляристом, велев тому прийти вместе с писцом.

Вечером того же дня Дериан Рейнар в Пламенном замке срочно вызвал к себе главу тайной службы Йоахима Раухеля. Долго ему ждать никогда не пришлось, не пришлось и в этот раз.

— Желали меня видеть, лорд Рейнар?

Раухель, одетый в безупречный тёмно-зелёный камзол, выглядел так, словно этот вызов вовсе не был для него внезапным.

— Присаживайся, Йоахим, — Дериан прокашлялся и постарался собраться с мыслями. В последнее время события стремительно сменяли друг друга и перестать следить за ними означало полностью потерять контроль над всем. — Нам действительно есть, о чём поговорить. Для начала я хочу спросить, как обстоит дело с процессом?

— Темпы работы господина Эльдштерна вполне удовлетворительны. К тому же, помощь господина Аронтила трудно переоценить. Благодаря ему мы опережаем планы и первый образец эликсира почти готов.

— Почти?

— Господин Эльдштерн утверждает, что состав должен быть повторно отфильтрован. Просит дать ещё сутки, — маленькие глазки Раухеля глядели внимательно, и от этого взгляда Дериану всегда было немного не по себе, однако в его лояльности он никогда не сомневался. — Это всё, что вы хотели узнать?

— Разумеется, нет, Йоахим, — Дериан положил на стол бумагу, исписанную аккуратным почерком и отмеченную печатью с изображением короны, после чего вновь зашёлся кашлем. — Письмо… Из Энгатара. Его величество… Проклятье!..

Лорд Рейнар кашлял так, что на глазах выступили слёзы. Наконец, справившись с приступом, он продолжил:

— Его величество всё же… Всё же счёл нужным обратить на нас внимание. Впрочем, после того, как к нему вернулось осознание реальности, это неудивительно. Пока длится война с эльфами, мы в относительной безопасности и процесс необходимо закончить до её окончания. Проше, прочти письмо сам, чтобы суть моего беспокойства была понятна нам обоим.

— Я, Эдвальд Одеринг, — начал читать Раухель. — Требую от Дериана Рейнара выдать алхимика Карла Эльдштерна, которого тот удерживает в темнице Пламенного замка вопреки законам богов и людей. В случае отказа Марис и Мирана Рейнар перейдут из положения моих гостей в положение пленников. Эдвальд Одеринг, король Энгаты, лорд Одерхолда и владыка Хартланда.

— Чёрт бы побрал этого безумца, — прошипел Дериан, дослушав. — Теперь ты понимаешь, что происходит?

— Джойберт Майвен предал ваше доверие, — Раухель помрачнел и отложил бумагу.

— И он отплатит за это сполна.

— Но вы не в том положении, чтобы ослушаться королевского приказа.

— И да, и нет, — ответил Дериан Рейнар, подавив приступ кашля. — Разумеется, мне нужны мои дети, но в тоже время пока что мне нужен и алхимик. Я не беспокоюсь о королевской каре. Даже понимая, что толчком к войне послужили мои действия, сейчас Эдвальд не посмеет навредить Марису и Миране. Равно как и не сможет послать армию в Дракенталь, покуда стране угрожают эльфы. Нет, на такое король не пойдёт, и именно это служит нам защитой.

— В таком случае, в чём ваше беспокойство?

— Если эльфы будут отбиты раньше, чем мы закончим — король примется за меня. А если они продвинутся вглубь страны, то первым делом бросят все силы на Дракенталь, жаждя отомстить за эльфийскую подстилку моего брата. И тогда даже Пламенный замок может не устоять. Нельзя останавливаться теперь, когда мы слишком близки к цели. Придётся рисковать. Время работает против нас, не говоря уже о моём недуге…

Дериан Рейнар хрипло и громко кашлянул, прикрыв рот платком. К следам засохшей крови добавились свежие алые пятна. Заметив это, Раухель едва заметно поморщился.

— Чего же вы желаете? — спросил он.

— Выдать им Карла Эльдштерна… Сразу как будет готов эликсир. Риск в том, что попытка будет лишь одна. Вот только вам придётся рассказать ему правду, что его племянницы у нас нет. Он будет, несомненно, в ярости и первым делом отправится просить справедливости у его величества, а я не хочу, чтобы король узнал обо всём раньше времени. Нужно как-то заткнуть ему рот, но мне бы не хотелось поступать с ним как с тем драконьим жрецом из Дахаара.

— Он как раз начал сомневаться в том, что Риенна у нас, и требует с ней свидания. Но ведь помимо жизни племянницы у старика есть и своя, которой он, вопреки собственным словам, весьма дорожит. Госпожа Морнераль как раз предлагала человека, который способен решить эту деликатную проблему. В случае чего, он способен разобраться и со стариком, и с девчонкой.

— Ох, эта женщина… — Дериан провёл рукой по лицу. — Она занимает бывшую комнату моего брата и находит это знаком большого уважения. Когда я смогу от неё избавиться?

— Полагаю, когда процесс будет завершён, язык Карла Эльдштерна перестанет быть угрозой. Тогда Ида Морнераль отправится обратно в Риген, но пока что она полезна своей уникальной способностью воздействовать на господина Эльдштерна, если ему вновь вздумается отказываться от работы. Калечить его мы не можем, так что это единственный выход.

— Йоахим, ты не представляешь, насколько эта женщина мне неприятна. Она, судя по всему, полагает, что я имею на неё виды, что, конечно же, совершеннейший вздор, а потому ищет со мной встречи при любом удобном случае. Ида Морнераль не имеет за душой ничего, кроме знатного имени и заложенного для погашения долгов особняка где-то в Ригене. Она полагает, я помогу ей добраться до наследства Эльдштернов, просто одержима этой мыслью. Эта женщина глупа и к тому же высокомерна, а потому опасно глупа.

— Уверяю вас, лорд Рейнар, она покинет Пламенный замок, как только перестанет быть нам полезна. Дадите ей денег — она с радостью продолжит свою охоту на Эльдштернов и перестанет вас беспокоить.

— Что ж, — вздохнул Дериан, почувствовав первые глухие пульсирующие удары в голове, возвещающие скорую головную боль, — тогда напиши королю, что я согласен обменять моих детей на старика.

— Что-то ещё, лорд Рейнар?

— Нет, Йоахим. Ты свободен.

Следующую ночь Дериан Рейнар спал дурно. Кроме раздирающего горло кашля, ему не давал покоя замысел, который вот-вот должен был воплотиться в жизнь. Навязчивая мысль о том, что, стоит лишь на мгновение ослабить внимание и перестать думать об этом, как всё пойдёт наперекосяк, совершенно рушила сон.

Тяжело дыша, Дериан перевернулся на бок и взглянул на звёзды в ночном небе за окном. Эти холодные блестящие огоньки всегда успокаивали его. В самом деле, есть ли что-то более незыблемое, чем звёзды? Исполненные холодным безразличием, они взирают на Аталор с небесной высоты, а все беды и чаяния смертных для них значат не больше, чем проблемы муравьёв для людей.

Подобные мысли поддерживали Дериана на протяжении жизни в минуты, когда обида на брата затмевала всё вокруг. Когда маленькому Дериану казалось, что на свете нет горя сильнее, он поднимал заплаканное лицо с мокрой подушки и глядел в окно. Тогда все издевательства Алистера, все синяки и ссадины, всё это начинало казаться ничтожным и пустым. В такие моменты более всего на свете ему хотелось быть настолько же выше над прочими, как эти величественные звёзды.

Но сейчас он больше не тот маленький мальчик, рыдающий в подушку. Ненавистного брата больше нет. Так что же теперь может пойти не так, когда всё уже столько раз было просчитано его могучим умом?

Сложнее всего было отыскать драконьего жреца, изгнанного из Дахаара, города драконопоклонников на далёком востоке, окутанного зловещими слухами. Когда Хельм Буревестник посетил этот край в своём великом путешествии, он писал: «это тёмное, проклятое всеми богами место, источающее ядовитую злость на весь мир, населено людьми, желающими видеть Аталор у своих ног и одержимыми идеей о возвращении могучих созданий древности, способных одним дыханием обращать города в руины, а армии в пепел.»

По счастливой случайности, в анмодском городе Акхаранте, людям Дериана удалось найти выходца оттуда по имени Халдаар Шарх им’Даат. Дериану стоило немалых усилий и затрат переправить его в Дракенталь, не привлекая внимания. Человек, который взялся везти жреца, запросил внушительную сумму, заявив, что будет непросто, поэтому ничего обещать он не может. Лишь когда Дериан встретился с дахаарцем воочию, он понял, почему.

Кожа жреца была желтоватой и сухой, будто пергамент, шершавой, словно чешуя, а жёлтые глаза с вертикальными зрачками глядели на Рейнара с выражением нескрываемого превосходства. Когда жрец впервые снял капюшон, Дериан изумился: голова без единого волоса была увенчана кольцом небольших рожек, напоминавшем корону. Именно от этого человека Дериан, используя старые рассыпающиеся в пыль словари, узнал секрет создания драконов искусственным путём. За подобные практики Халдаар и был изгнан из родных, покрытых чёрным вулканическим пеплом даахаарских долин, чьи жители столь трепетно относятся к идее возрождения драконьего племени.

Их вера строго запрещает любые попытки создавать драконов искусственно, используя магию или алхимию, утверждая, что они, обладатели чистой крови, могут возродить древних созданий одним единственным способом: если сами станут подобны им. По словам Халдаара всё жречество Дахаара, подобно ему, имеет те или иные драконьи черты, но лишь он догадался, как можно ускорить процесс. Для этого необходима свежая плоть и кровь дракона. Но, так как получить её можно лишь взрастив ящера искусственно, магическим образом, жрецы пришли в ужас от подобного предложения. Вдобавок к своим словам Халдаар со змеиной улыбкой отдёрнул рукава и продемонстрировал отрубленные запястья. Наказание за вольнодумство.

Драконы не страдают болезнями, а потому Дериан видел в этом единственный путь избавления от недуга. Он жадно впитывал все знания, которыми делился жрец-изгнанник, добыл все необходимые ингредиенты, потратив огромную сумму. К счастью, от брата этого скрывать почти не приходилось: Дериан сказал, что захотел выучить дахаарский язык, а Алистер не слишком интересовался делами брата, считая всё это очередным безобидным увлечением.

В конце концов, когда держать маленького дракона в подземелье замка стало слишком опасно, Дериан распорядился тайно вывезти его в пещеру на достаточном расстоянии от Дракенталя, чтобы дракон, когда подрастёт, кормился крестьянским скотом, но не появился вблизи города. Его не должны были заметить раньше времени, поскольку чем сильнее и больше он станет, тем лучше. По словам жреца, это увеличит шансы на успех.

Время от времени Дериан вместе со жрецом навещали ящера в пещере, привозя пищу. Халдаару были известны особые укрощающие чары, чтобы оголодавший зверь не сожрал их сразу как увидит, но предупредил, что по мере роста дракона очаровывать его будет всё сложнее. Со временем к тому же поползли слухи о крылатой тени, уносящей овец в когтистых лапах под покровом ночи. Когда чудовище пожгло отряд ловчего, Дериан решил, что время пришло. Он предложил брату пустить клич, посулить награду за избавление от дракона, сказав, что это сделает Алистера лордом, при котором был побеждён страшный зверь. Сыграл на тщеславии Алистера и не прогадал.

К несчастью для жреца, на тот момент Дериан уже узнал от него всё, что нужно. Халдаар был убит, как и те из людей Рейнара, кому было известно о драконе. Алхимик, способный изготовить вытяжку, был уже на примете, а смерть брата было легко повесить на заговор.

— Так могло ли, — спрашивал себя Дериан, глядя на звёзды, — что-то пойти не так после всего этого?

Но звёзды по-прежнему оставались безмолвны.

На следующий день кастелян Орвальд сообщил Дериану, что в Пламенный замок прибыл сам Рейквин из Караниса, придворный маг короля.

— Он желает вашей аудиенции, лорд Рейнар. Утверждает, что дело срочное.

— В таком случае, я приму его за обедом. Велите подавать на стол в приёмной.

Дериан облачился в чёрный камзол с зеленоватым отливом, на рукавах которого золотыми нитками были вышиты маленькие драконы, надел на руки белые перчатки из тончайшей кожи и направился в приёмную залу. Добравшись до нужного этажа, он почуял пряный запах жареной свинины. Вчерашнее подают. Впрочем, не важно. Сейчас, когда на карту поставлено так много, меньше всего хочется придираться к кухне. Во всяком случае, это не пересушенное фазанье мясо, застревающее в горле, которое отчего-то так любил Алистер…

Глава 10

Что Дериан знал о Рейквине? Талантливый волшебник и известный сноб, смеющий распространять своё высокомерие даже на лордов. Распахнув двери, лорд Рейнар увидел стоящую спиной к нему фигуру в ярко-красной тунике с серебряной вышивкой. «Безвкусица», — подумалось ему. Впрочем, плевать. Куда важнее была ещё одна деталь…

— Доброе утро, лорд Рейнар, — обернулся гость, и Дериан увидел серебряную брошь в форме звезды с красным камнем посередине, приколотую к его груди. Знак верховного мага.

Чёрные волосы гостя, зачёсанные назад, самым вульгарным образом обнажали его уши. Заострённые уши. Рейквин из Караниса был эльфом.

— Верховный маг Рейквин, я полагаю? — сдержанно, но вежливо произнёс Дериан. Несмотря на свою неприязнь к эльфам, не принять такого гостя он себе позволить не мог. — Присаживайтесь. Вы желали встретиться со мной? Полагаю, дело важное?

— Важное, — согласился Рейквин.

У него было самое эльфийское лицо из всех эльфийских лиц, которые Дериану доводилось видеть. Тонкие черты, надменный взгляд, чуть искривлённые в улыбке губы, выражающие не то снисхождение, не то презрение.

Рейнар сел за стол, где на широком блюде красовался румяный окорок. Рядом стояли бутылка вина и серебряный бокал в виде дракона с распахнутой пастью, запрокинувшего голову. Рейквин расположился напротив и положил руки перед собой, сложив пальцы в замок. Казалось, эльф не знал, с чего начать, а его безупречное, изящное, без единого прыщика, но такое ненавистное Дериану лицо плохо скрывало волнение.

— Лорд Рейнар, вам, несомненно, известно, что идёт война с Халатиром. Они вступили в союз с эльфами Северной пущи и леса Илиниэр, а сами разделили свои силы на две части. Перва, вместе с эльфами Илиниэра, подступила к Лейдерану, вторая же ушла через Озёрные земли в Южный край, где я и присутствовал по долгу королевской службы. Мне известно, что они довольно быстро взяли Лунное пристанище, после чего значительно продвинулись на запад.

— Если вы хотите воззвать к моей совести по поводу вины в этой войне, то у вас ничего не выйдет. Мой брат был убит в результате заговора с участием эльфов. Их цель — пошатнуть доверие короля к дому Рейнаров и подвергнуть мою верность короне сомнению.

— Нет, — эльф заговорил сразу же после Дериана, едва не перебив его, — моя цель не в этом. Дело в том, что в Южном краю эльфийская армия столкнулась с врагом, которого никак не могла ожидать.

— Что же это за враг? — усмехнулся Рейнар. — Неужто им дали отпор крестьяне и рыбаки?

— Речь идёт об армии, пришедшей с запада, из-за моря… — эльф запнулся. — Армии мёртвых.

Нож в руках лорда Рейнара замер на полпути к окороку.

— Позвольте узнать, Рейквин, — осторожно спросил Дериан, — от кого вы получили эти сведения?

— От командующего южной армии Халантира. Его имя вам вряд ли о чём-то скажет. Я встретился с ним, когда они остановили продвижение.

— И вам даже не пришло в голову, что вражеский командир мог солгать?

— Разумеется, это первое, о чём я подумал. Но я слишком хорошо знаю эльфов, чтобы не увидеть ложь и не углядеть на его лице самый настоящий страх. Да, лорд Рейнар, вы не ослышались: армия Халантира оставляет Южный край. Пока что они отходят к Лунному пристанищу, но, судя по всему, в их планах полное отступление.

— Вы всё ещё не убедили меня, Рейквин. Если считаете, что король поверит вам, то вынужден вас огорчить, — деловито проговорил Дериан, отрезая кусок мяса и не поднимая взгляда на собеседника. — К тому же, откуда мне знать, что вы не предатель, засланный в самое сердце королевства, чтобы смутить ум его величества и предопределить наше поражение?

— Вы так говорите, потому что я маг? Или потому что я эльф? — спокойным голосом произнёс Рейквин. — Я знаю, что Рейнары не жалуют волшебников, потому в Пламенном замке и нет придворного мага. А что до моего происхождения — пусть я и рождён в Халантире, но родиной своей считаю Энгату, где и прожил всю жизнь. И я предан своей стране никак не меньше вашего, лорд Рейнар.

От интонации этой фразы у Дериана перехватило дыхание. Он поспешил проглотить кусок, пока не начался приступ кашля, но всё обошлось.

— Я так говорю лишь потому, — проговорил он, указывая зубцами вилки на собеседника, — что до сих пор не получил ни единого подтверждения немыслимым и абсурдным словам, сказанным вами. Есть ли хоть что-то, что вы можете привести в качестве доказательства?

— К сожалению, эльфам удалось захватить лишь одного живого мертвеца. Но командующий намерен увезти его в Халантир, показать королю Майгелету. Не в моём праве было требовать у него отдать единственное оправдание своего решения. Не говоря уже о том, что я просто не сумел бы доставить подобное доказательство в Энгатар. И предупреждая ваш следующий вопрос, да, я видел его своими глазами. Зрелище отвратительное и ужасающее.

— А как насчёт, скажем, руки? Отсечённая рука мёртвого война вполне могла бы доказать ваши слова.

— Чтобы недоверчивые люди, вроде вас, лорд Рейнар, обвинили меня ещё и в том, что я отрубил руку какому-то бедняге? Как утверждают эльфы, отсечённые конечности живых мертвецов ничем не примечательны. Двигаться, подобно их бывшим обладателям, они не способны.

— Итак, всё, что у вас есть — ничем не подкреплённые, слова… — Дериан налил себе вина.

— Слова, в правдивости которых я могу поклясться, — нахмурился Рейквин. — И абсолютная уверенность в том, что если не принять меры сейчас, то мы будем обречены. Сначала Южный край, потом вся Энгата, а после и весь мир.

— Даже если вы говорите правду, то как многочисленна эта армия? Неужели они настолько страшны, что могут угрожать всей Энгате? И уж тем более всему, — Дериан усмехнулся, — миру?

— Их ведёт волшебник. Маг льда. И очень могущественный. Говорят, он привёл их с запада прямо по поверхности моря, замораживая воду под ногами. Единственное наше спасение — они передвигаются медленно. Но ужас в том, что это войско увеличивает своё число постоянно. Каждый воин, павший в битве с ними, становится одним из них. Каждый меч, посланный против такого войска, позже обратится против нас. Удар, что их уничтожит, должен быть единственным и сокрушительным. Второй нам просто не дадут нанести.

Дериан молчал. Он понимал, что если Рейквин говорит правду, то полное отступление армии Халантира — лишь вопрос времени. Но если король не поверит эльфу, то, не видя иного внешнего врага, Эдвальд следующим же приказом велит привести его, Рейнара, в Энгатар, закованного в цепи. С точки зрения собственного плана Дериану было выгоднее не просто поверить, но и подкрепить эти слова своей верой. Сейчас замысел был превыше всего, и даже если армия мёртвых — не ложь и не больная фантазия, то, осуществив его, Дериан справится и с ней.

— Хорошо, — наконец ответил он. — Я дам вам письмо, чтобы убедить короля.

Услышав эти слова, эльф приподнял брови.

— А ещё, — продолжал Дериан, — если желаете, выделю людей, чтобы вы могли добраться до Энгатара как можно скорее. Взамен же прошу о небольшой услуге. Мне необходимо, чтобы вы сопроводили в Энгатар одного из участников заговора против моего брата. Я желал расправиться с ним собственноручно, но, полагаю, у его величества на него не менее справедливые планы. Я отправлю сокола сегодня же, чтобы король мог выслать своих людей вам навстречу.

— Мудрое решение, лорд Рейнар. Полагаю, вы позволите мне провести ночь в замке?

— Если только вы сами того пожелаете, — натянуто улыбнулся Рейнар. — Надеюсь, вы не боитесь быть здесь из-за того, какие слухи ходят обо мне. Полагаю, вы достаточно умны, чтобы не верить в них.

— Вы о том, что сами убили своего брата? — невозмутимо ответил эльф, и Дериан едва не поперхнулся очередным куском свинины. — Нет, я не боюсь. В моём нынешнем положении я не могу позволить себе верить в это, лорд Рейнар.

Рейквину были выделены покои, а королю отправлен сокол с письмом, в котором Дериан Рейнар соглашается с требованием его величества обменять Карла Эльдштерна на Мариса и Мирану.

Ближе к вечеру того же дня, когда солнце ещё только собиралось клониться к закату, глава тайной службы Йоахим Раухель спустился в подземелье западного крыла Пламенного замка, где в строжайшей тайне располагалась тюремная камера Карла Эльдштерна, одновременно служившая ему лабораторией.

— Снова ты, Раухель, — проворчал Карл, выглядывая из-за стола, уставленного стеллажами с книгами, склянками и колбами. Погасив горелку, старик вышел, позвякивая кандалами на ногах.

— Да, господин Эльдштерн. Вы как всегда правы.

— Разумеется, прав. Сюда больше почти никто и не заглядывает. Мне твоя чёртова лысина уже во сне является.

— Что меня поражает в вас, господин Эльдштерн, что, даже находясь в таком положении, вы не перестаёте оставаться собой, ворчливым и сварливым стариком. Уверяю, если бы не ваши знания и навыки, необходимые лорду Рейнару, вы бы не увидели меня никогда. И никого больше тоже не увидели бы, смекаете? Я бы приказал замуровать дверь, и тогда эта камера была бы в вашем полном распоряжении. Лучшее, что вы могли бы сделать в таком случае, это приготовить яд, чтобы избавить себя от мучений. По крайней мере, окажись я на вашем месте, поступил бы именно так.

— Ладно, ладно, — прохрипел Карл. — Будет тебе. Я ведь всего лишь ворчливый старик, которого держат в темнице ни за что, а моего единственного родного человека, возможно уже нет в живых. В самом деле, с чего это мне быть сварливым! Ведь здесь такая уютная сырость и такие удобные кандалы! Где моя племянница, Раухель? Я предупреждал, что разнесу всё к чёртовой матери, если не увижу её сегодня?

— Буду с вами откровенен, господин Эльдштерн, — глава тайной службы набрал воздуха в грудь и осторожно проговорил: — Вашей племянницы нет в стенах Пламенного замка…

Карл нахмурил брови и взял в руку колбу с густой тёмно-алой жидкостью.

— Но не торопитесь пачкать пол, — поспешно продолжил Раухель. — К счастью, мне известно, где она находится. И я в любой момент могу отправить за ней человека, любезно предложенного Идой Морнераль.

Старик побледнел, сжал губы и со вздохом поставил сосуд обратно и опёрся руками на стол.

— Чтоб вас всех… Хотя бы скажи, где она? Ты говорил, в стране война, а здесь Рия в безопасности. А теперь…

— Согласно нашим сведениям, Риенна Эльдштерн жива и здорова. Передвигается с армией Энгатара и сейчас находится в Лейдеране.

— Тысяча бездн! — воскликнул Карл, обернувшись. — Она же в самой мясорубке!

— Королевские войска выиграли битву при Лейдеране, — невозмутимо продолжал Раухель, — поэтому можете быть спокойны. Сомневаюсь, что она была на передовой. В госпитальных шатрах видели некую девушку с имперским выговором. Полагаю, это была она. Согласно моим сведениям, вскоре часть войска вернётся в столицу.

— Значит она видела всё это дерьмо. Всю эту… Войну… — Карл присел на скамью.

— Но я принёс и хорошие новости. Во всяком случае, для вас.

— Выкладывай, что у тебя, Раухель, и скройся с глаз! Дай старику побыть наедине со своими печалями.

— Король требует вашей выдачи. Скоро вы сможете встретиться с племянницей.

Карл Эльдштерн поднял взгляд на главу тайной службы.

— Если это ложь, Раухель… — старик сжал кулаки. — Если ты лжешь, клянусь, я…

— Это правда, господин Эльдштерн. Однако, чтобы я мог даровать вам свободу, работу необходимо закончить в кратчайшие сроки.

— Что, его вероломной заднице лорду Рейнару так не терпится стать рогатой тварью, как тот желтокожий уродец?

— Нет. Просто король не любит ждать. И в наших интересах скорее выполнить его требования.

— Хе-хе, сдаётся мне, дело в другом, — ехидно проговорил старик. — Лорд Рейнар обмочит портки, если королевские войска заявятся под стены Дракенталя по его душеньку,

— Если бы такое произошло, то первым делом он приказал бы избавиться от вас, господин Эльдштерн, — Раухель прищурил свои и без того маленькие глазки. — Словом, лучше бы вам закончить работу быстрее. Тогда выиграют все, включая вас.

— Сначала вы велели приготовить несколько вариантов эликсира, но, если лорду Рейнару угодно брать кота в мешке, то дело его. Только мне понадобятся катализаторы. А ещё соли мышьяка, купорос и спирт. Так что велите этому моему незримому помощнику подготовить всё это в кратчайшие сроки. И… Передайте ему, что он неплохо справляется.

— Разумеется. Ах да, даже не думайте отравить лорда Рейнара. Перед тем, как мы вас отпустим, он проверит полученный состав. Ему известно, как отличить настоящий эликсир от подделки. И если вам придёт в голову обмануть его, последствия вряд ли вас обрадуют.

— Будто бы я этого не знаю, — фыркнул Карл. — В конце концов, это попросту непрофессионально!

— К слову, раз уж мы так славно договорились, у меня есть подарок, — Раухель положил на стол свёрток. — Здесь бритва. Я заметил, что вам не помешало бы побриться, потому и решил принести её. И, пожалуйста, без глупостей. Я сделал это на свой страх и риск, лорд Рейнар о моём подарке не знает. Он не знает вас так, как я, и не доверяет вам в той же мере. Вечером придёт мой человек, заберёт бритву и принесёт нужные реактивы.

Глава тайной службы направился к двери.

— Спасибо, Раухель, — услышал он голос Карла.

— Не стоит благодарности, — бросил Раухель напоследок. — Постарайтесь не порезаться.

Едва глава тайной службы закрыл за собой дверь, на его лице появилась улыбка. Встречи с ворчливым стариком по непонятной причине вызывали у него прилив бодрости. Возможно, из-за незавидного положения Карла Эльдштерна, на фоне которого жизнь Раухеля казалась раем. А может, дело было в специфических отношениях, возникших между столь важным заключённым и его личным тюремщиком, коим по причине секретности и стал Раухель.

Когда Карл пожаловался на больную спину, Раухель добыл для него одеяло потеплее. Когда во время трёхдневного ливня старик пожаловался на протекающую стену, глава тайной службы велел законопатить её. Да и кормёжка алхимика выгодно отличалась от скудного пайка остальных заключённых, что Йоахим также считал своей заслугой. С другой стороны, не было никакого резона мучить Карла или морить его голодом. Напротив, сам Дериан Рейнар лично наказал Раухелю сделать всё, чтобы алхимик сумел закончить работу.

В этот же раз глава тайной службы позволил себе принести старику бритву. Раухель был совершенно уверен, что старик не натворит глупостей и не станет вредить себе, зная, что от этого может пострадать его племянница. Но сумеет ли он разыграть эту же карту, чтобы заставить Карла молчать после освобождения — в этом Йоахим сильно сомневался.

Впрочем, Дериана, кажется, не особенно беспокоил этот вопрос. Лордом Рейнаром овладело предвкушение окончания процесса трансформации… Чем бы это ни было. Что случится после — его уже не интересовало. «Впрочем, его тоже можно понять», — думалось Раухелю. Глава тайной службы собственными глазами видел, как Дериан Рейнар угасает, как болезнь отнимает у него не только жизнь, но даже волю к жизни. Теперь же, несмотря на худобу и душащий кашель, он был полон сил и надежды довести дело до конца. В самом деле, может ли быть для него сейчас что-то важнее?

И всё же было то, что не давало Раухелю покоя. Пусть трансформация и спасёт Дериана от неминуемой смерти, насколько сильно она его изменит? Станет ли он похож на того жуткого жреца или дело ограничится чуть пожелтевшей кожей и едва заметными рожками? А если изменения будут заметнее? Как к этому отнесётся король, лорды и его собственные дети? И, что беспокоило Раухеля больше всего: повлияет ли это на разум Дериана?

Йоахим даже остановился посреди коридора, когда дошёл до этой мысли. Именно сейчас, когда конечная цель лорда Рейнара оказалась так близка, Раухель остро ощутил важность всех этих вопросов. И самое страшное, что он, глава тайной службы, имеющий репутацию самого умного, хитрого и опасного человека в Дракентале, совершенно не знал на них ответ. Йоахим Раухель впервые за долгие годы ощутил полную беспомощность перед нависшим роком. Но сейчас было необходимо сохранить самообладание, чтобы нанести ещё один визит.

— Так значит, вскоре моя служба будет окончена?

Маркус сидел на краю кровати. Он любил вздремнуть в течение дня между утренней и вечерней работой. Его даже не смущали запахи, стоявшие в покоях-лаборатории.

— Что, говорите, ещё требуется?

— Здесь всё, — Йоахим Раухель протянул магу исписанный витиеватым почерком Карла листок. — Кажется, он что-то говорил о соли и спирте. Впрочем, вы непременно поймёте его, как и всегда.

Если бы Маркус и мог пожаловаться на условия, то совесть не позволила бы ему сделать это. После захламлённой комнаты в Академии, ходящей ходуном корабельной каюты и придорожных трактиров покои в Пламенном замке казались ему поистине королевскими. И всё же, как ни упрашивал он Раухеля, тот отказывался перевести Тиберия из темницы в более комфортные условия.

По крайней мере, глава тайной службы уверил мага, что аэтийцу выделена лучшая камера, что никто из стражи его и пальцем тронуть не смеет и что он питается ничуть не хуже самого Маркуса. Несмотря на это, маг всё равно оставлял часть еды и просил передать её Тиберию. В первые пару недель ему даже удавалось добиться встречи с аэтийцем. Тиберий выглядел усталым, но находил в себе силы улыбаться, когда маг уверял его, что они обязательно выберутся. На это аэтиец всегда с улыбкой отвечал «Вы слишком обо мне заботитесь, Маркус».

Маг пробежал глазами список и поднял взгляд на Раухеля.

— И это всё нужно изготовить к завтрашнему утру?

— К утру, — подтвердил глава тайной службы. — В крайнем случае — к полудню.

— И мы с моим спутником можем быть свободны?

— Вне всякого сомнения.

— Тогда я управлюсь за ночь, — решительно ответил маг.

— К тому же, у нас нет резона держать вас дольше, поскольку ваше пребывание в Пламенном замке сопряжено с некоторыми… странностями.

— Что вы имеете в виду?

— Не хотел говорить об этом, но, похоже, выбора нет, — вздохнул Раухель. — С тех пор, как вы сюда попали, в замке пропало три человека. Все трое стражники, каждого из них в последний раз видели заступавшим на ночное дежурство. Я ни в коем случае не вменяю это в вину лично вам, но скажите, не находите ли вы это странным?

— Могли ли они сбежать со службы? В бордель или таверну?

— Одного нет уже полтора месяца. Другого — три недели. Мы не обделяем стражу, но сомневаюсь, что их жалование позволяет кутить так долго. Третий пропал пару дней назад, но подозреваю, он повторил судьбу своих коллег, что бы с ними не случилось.

— Да, понимаю. Это подозрительно. Но не могут же люди вот так просто бесследно исчезать?

— Разумеется, — кивнул Раухель. — Мы нашли их вещи. Совершенно нетронутыми, будто парни сбросили их и сбежали с поста голышом.

— Все трое?

— Верно. Каждый в своё время. Волей-неволей заподозришь неладное. Я даже послал в столицу за инквизитором, но ответа до сих пор нет.

— Я понимаю, к чему вы клоните, но не думаю, что это как-то связано со мной.

— В таком случае, оставляю вас наедине с работой.

Мысль о том, что за ним снова охотится венатор, казалась Маркусу настолько жуткой, что он изо всех сил гнал её прочь. С другой стороны, почему же он до сих пор не напал на него? Он чего-то выжидает? Боится? Или же нечто не даёт ему подобраться к добыче? Но если в Дракентале есть венаторы, то Игнат может быть в страшной опасности!

— Господин Раухель! — Маркус остановил его у самых дверей. — Возможно, это прозвучит глупо, но есть ли в замке другие огненные маги? Или, быть может, в городе?

— Вы единственный огненный маг в замке, — сухо ответил глава тайной службы. — Лорд Рейнар не жалует магов, а потому они не частые гости в Дракентале. Между нами, последний посетивший город волшебник и вовсе оказался участником заговора.

— Вы о том заговоре, что оборвал жизнь прежнему лорду Рейнару?

— Именно.

— Кем же он был, тот волшебник?

— Рыжий мальчишка. Недоучка.

Сердце Маркуса забилось сильнее.

— Его вышибли из Академии, — продолжал Раухель, — но он каким-то образом сохранил силу повелевать огнём. Полагаю, ваш способ лишения магии несовершенен, мой дорогой маг.

Маркуса словно поразило молнией. В голове зашумело. Каждый волосок на теле встал дыбом. Затаив дыхание, он выпалил единственные вопросы, которые смог выразить среди тысячи роящихся мыслей:

— Как его звали? Куда он направился?

— По моим сведениям он со спутниками отправился в сторону Энгатара. А имя его Игнат. Вы его знаете?

На лбу выступила испарина. Глаза сделались влажными, но Маркус изо всех сил постарался не подать вида.

— Да… Помнится, был у нас такой ученик, но то было давно. Ох и намучились мы с ним…

Когда Раухель ушёл, Маркус не мог найти себе места. Словно ищейка, вышедшая на след лисы, он чувствовал, как близко находится к столь дорогому человеку. Теперь он был готов на всё, чтобы поскорее закончить работу, вызволить Тиберия из темницы и отправиться в Энгатар.

Глава 11

Разумеется, Йоахим Раухель не мог каждый день лично спускаться к столь ценному пленнику. Придворные Пламенного замка имели привычку подмечать всё, что не укладывалось в обыденный распорядок дня, и регулярные визиты главы тайной службы в темницу наверняка вызвали бы ненужные кривотолки.

Для Раухеля обыденностью было ходить из своих покоев в покои лорда Рейнара, пропадать неизвестно куда по поручению всё того же Рейнара, но уж никак не спускаться в подземелье западного крыла Пламенного замка с позвякивающим мешком или свёртком в руках. Поэтому, чтобы не давать почвы для слухов, помимо самого Раухеля, темницу-лабораторию посещали ещё двое верных ему стражников. Сами они говорили мало, а называть имена им запрещал личный приказ главы тайной службы.

Один из них, коренастый мужчина средних лет, будучи аккантийцем по происхождению, обладал внушительных размеров носом, а другой — немолодой уже — начинал терять свои и без того редкие волосы медвежьего цвета. Карл Эльдштерн про себя беззлобно окрестил их «носатый» и «плешивый». У него вообще уже не оставалось сил на злобу или недовольство. Единственное, о чём он думал, кроме работы, это судьба племянницы. И слова Раухеля о том, что с ней всё хорошо, были единственным, что грело душу в этом каземате.

Разумеется, старик не мог не подозревать, что всё это могло быть лишь уловкой, чтобы заставить его работать, и на деле Раухелю ничего не известно. Но допустить такое значило потерять всякий смысл что-то делать дальше, всякий смысл жить. Поэтому Карлу Эльдштерну хотелось верить в эти слова больше всего на свете.

На следующее утро после разговора с Раухелем алхимика разбудил Носатый. Стражник принёс мешок со старой одеждой Карла, велел переодеться и ждать. Проговорил он это с тем же аккантийским выговором, что и всегда, но теперь исковерканные звуки даже почти не резали слух. Старик сидел на краю кровати, разглядывая штаны и рубашку, что стали ему велики за время заточения. Тяжело вздохнув, он вновь попытался надеть их, подвязав поясом. Зеркала в лаборатории не было, но он был уверен, что в свисающей одежде выглядит нелепо. Подумав об этом, Карл невольно вспомнил, как в детстве донашивал одежду за старшим братом.

Да, Альбрехту всегда доставались обновки, а Карлу — его обноски. Впрочем, грех было жаловаться — в то время их семья жила небогато. К тому же заучка Альбрехт нечасто бегал по улице с другими детьми, а потому одежда доставалась Карлу почти новой.

Жили они в ремесленном квартале маленького ригенского городка Цеттенберг, что близ Аймха. Отец держал крохотную гончарную лавку-мастерскую, доходов с которой едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Карл старался помогать дома по хозяйству, постигал семейное ремесло, Альбрехт же подрабатывал у знакомого в книжной лавке. Карл ворчал, что лучше бы брат помогал дома, чем тратил время на книги, но отец был не против: в книжной лавке неплохо платили, а с работой они с Карлом и вдвоём вполне справлялись.

Родители старались дать сыновьям самое лучшее из того, что могли, экономя буквально на всём. Мать за бесценок выкупала негодные обрезки ткани у швеи через дорогу, шила из них платки, и ходила продавать в другие городишки неподалёку, где ремесленников было не так много. Она могла не есть целый день, но обязательно приносила детям леденец или пряник.

В одну холодную зиму бедная женщина не вернулась домой. Позже её окоченевшее тело нашли охотники совсем недалеко от города: метель застала её в менее чем миле от дома, а заледенелые пальцы сжимали леденцового поросёнка. С тех пор дела пошли на спад. Книжная лавка, где работал Альбрехт, вскоре закрылась, а отец от горя стал всё чаще прикладываться к бутылке. Он умер через несколько лет, и братья сошлись на том, что мастерскую следует продать. Уехав из городка, они поселились в Аймхе, где устроились учениками в алхимическую лавку, хозяйкой которой была Луиза ле Кюри. Известная в прошлом мастер-алхимик, она желала лишь передать кому-нибудь своё мастерство, и братья Эльдштерны пришлись для этого как нельзя кстати.

Некоторое время спустя Альбрехта заметил один маг из Аркентальского университета, волею случая оказавшийся в городе. Он зашёл купить реагенты и разговорился со смышлёным разговорчивым пареньком, в котором разглядел потенциал и магический дар, о котором тот даже не догадывался. Маг заметил и Карла, умело обращавшегося с реагентами и разбиравшегося в зельях даже лучше своего брата. Но когда он предложил братьям уехать учиться в Аркенталь, согласился только Альбрехт. Карл же заявил, что у него свой путь, к тому же мысль о том, чтобы вот так покинуть ученичество у самой ле Кюри, казалась ему предательской. Впрочем, тогда он даже обрадовался, что брат наконец-то не будет маячить перед глазами, да и хозяйка лавки нередко ворчала, что два ученика обходятся перед гильдией слишком дорого.

С тех пор прошло немало лет. Братья жили своей жизнью, виделись время от времени. Альбрехт стал уважаемым магом, а Карл известным в алхимических кругах специалистом. Родственников у Луизы ле Кюри не осталось, так что она завещала лавку Карлу, своему единственному ученику, чтобы тот «не посрамил искусства». Альбрехт же закончил обучение и завёл семью. Некоторое время он жил неподалёку от Карла, потом вернулся в Аркенталь, кажется, совсем не интересуясь своим сыном и внучкой. Старый алхимик же души не чаял в малышке Риенне, твёрдо решив дать ей ту же заботу, которую им с братом дарили их родители, и которой, как ему казалось, Альбрехт не давал совсем.

После вновь наступили чёрные времена. Чума унесла жизни племянника и его жены. Они с Альбрехтом вновь приняли совместное решение уехать из Империи в Энгату, подальше от чумы и Иды Морнераль, дважды овдовевшей тётки Рии, охочей до её наследства. И ещё неизвестно, что из этого было хуже.

В последний момент Альбрехт отказался следовать за ними, сославшись на дела в Университете. Карл был не удивлён. Он не раз ворчал, что с возрастом маги становятся слишком отчуждёнными от простых человеческих забот. Карл всегда считал брата человеком, витающим в облаках вместо того, чтобы заниматься делом. Ещё с детства при случае говорил ему, что такой путь до добра не доведёт…

Но, по иронии судьбы, именно он, Карл, торчит в темнице, обряженный в мешковатую одежду словно шут, тогда как Альбрехт сейчас наверняка читает очередную лекцию перед полным залом студентов, ловящих каждое его слово.

Неожиданно для себя самого, алхимик тихо засмеялся и проговорил негромко вслух:

— Наверное, и впрямь не стоило тогда уезжать. Ну, теперь уж ничего не поделать. Терпи, Карл. Раз уж подрядился её уберечь, то уж, будь верен собственным словам.

Старик затянул пояс, чтобы штаны, по крайней мере, не спадали при ходьбе, усмехнулся и снова сел на кровать.

— Было велено ждать. Ну а что ещё остаётся?

Карл окинул взглядом комнату, все эти колбы, кальцинаторы и дистилляторы, горелки и штативы. Лучшая алхимическая лаборатория, где ему приходилось работать. Похоже, эта работа действительно невероятно важна для Рейнара, ведь каждый из аппаратов и инструментов явно стоил немалых денег. Не говоря уже об ингредиентах. Порошок из чистейшего гномьего серебра, лепестки полуночного пыльника, зуб оборотня из дальних северных краёв, кровь эльфа и многое другое.

Но больше всего Карл был поражён, когда впервые увидел не мумифицированную, не заспиртованную, а самую что ни на есть свежую драконью плоть. В ту ночь его разбудили и отвели в холодный подвал, где они и хранились, обложенные сохранённым с зимы льдом. Старый алхимик сначала даже не понял, что именно он видит. Огромная куча мяса, костей и потрохов. И только потом, когда ему объяснили, что это такое, Карл принялся за дело с небывалым интересом. Он делал вытяжки, молол в порошок кости, смешивал растворы из крови и желчи. Бесчисленное множество раз перегонял и отфильтровывал — всё по предоставленному ему рецепту. Ему, конечно, не раз приходило в голову, что он, возможно, занимается бесполезным делом и что безумец, написавший рецепт, ничего не смыслит в алхимии, но отходить от инструкций не смел.

Драконья трансформация… Нет, этот состав никого трансформировать не в состоянии. Уж Карл-то это понимал. Но ему льстило, что он, наверное, единственный алхимик во всей Энгате… Да что там, во всём западном мире, которому посчастливилось работать с такой редкой субстанцией как свежая драконья плоть. К тому же, это даже хорошо, что эликсир будет бесполезен.

Кто знает, что случилось, если бы такой властный и расчётливый человек как Дериан Рейнар в самом деле получил бы свойства дракона? Долголетие? Огненное дыхание? Прочную шкуру?.. Крылья? А если Карл чего-то не знает? Что, если плод его работы — не единственное, что нужно для трансформации? Конечно, вряд ли… А вдруг?

По коже пробежал холодок. Карл посмотрел на бутыль, в которую перелил весь полученный состав. Густая, маслянистая, хвойно-зелёная жидкость. На мгновение его охватило паническое желание немедленно швырнуть её в стену. Расколотить вдребезги, расплескать по всей камере! И будь, что будет… Но нет, тогда они доберутся до Рии. К тому же, драконьих потрохов в леднике ещё много, а найти нового алхимика они успеют. Пусть и не такого умелого, пусть работа его будет куда медленнее, но, если повезёт, он сумеет повторить работу Карла. И тогда всё напрасно. Нет, лучше оставить всё как есть. Или всё же…

Тревожные мысли старика прервали приближающиеся шаги. Вскоре в лаборатории появился Плешивый. Он несколько раз втянул ноздрями воздух и закашлялся.

— Как же ты тут в такой вонище сидишь, Карл?

— Привычка, — буркнул алхимик. — К тому же, мои просьбы выделить отдельные покои с балконом и ванной, ответа не получили.

— Всё остришь, старик. Вижу, в своё переоделся. Ладно, пора и честь знать, на выход.

— Тебя послушать, так я по своей воле здесь торчу, — прокряхтел Карл, слезая с кровати. — А что, на сей раз даже глаза не завяжете?

— Не велено, — отрезал Плешивый. — Да и незачем. Прежде завязывали, чтоб ты путь не запомнил и не сбежал при случае. Хотя как по мне, это лишнее: ты ж старик, что с твоих глаз взять.

— И то верно, — притворно вздохнул алхимик.

Карл по природе был человеком внимательным и, как и любой хороший алхимик, обладал отличной памятью. А теперь эта его память словно пробудилась ото сна, впервые за долгое время получив что-то, кроме четырёх стен, поэтому путь обратно запоминался поневоле, даже несмотря на то, что зрение у него было уже не то, что в молодости. Из-за такой особенности Карл порой просто не мог остановить свой разум от запоминания и помнил то, что давно хотел бы забыть.

Например, он бы с радостью забыл это заточение, но был уверен, что ему это точно не удастся. Сколько он просидел здесь? Неделю? Месяц? Два? Карл не следил за временем. Окон в темнице не было, так что отсчитывать дни можно было только отслеживая визиты стражей, приносивших кормёжку. Но алхимику и без того было, чем заняться, а потому время слилось для него в один тягучий, словно смола, непрерывный поток. К тому же Карл слышал, что заключённые сходили с ума, считая дни, проведённые в заточении, а он дал себе слово во что бы то ни стало сохранить здравый рассудок.

Путь по коридорам показался алхимику удивительно долгим, а в конце его они со стражником оказались не где-нибудь, а в приёмной Пламенного замка, где уже ждали несколько человек.

— Donnerwetter! Чтоб меня! — проворчал Карл. — Ты случаем дорогу не спутал? Или у лорда Рейнара забава такая, подержать старика в каменном мешке, подождать, пока он станет похож на чучело, а потом посмеяться всласть вместе с прислугой?

— Спокойнее, господин Эльдштерн, — навстречу алхимику прихрамывая вышел нескладный исхудавший человек в чёрном с золотой вышивкой костюме, волосами масляного цвета и надменной улыбкой. — Никто из присутствующих не намерен над вами смеяться. Особенно после того, какую неоценимую услугу вы мне оказали.

— Дериан Рейнар, верно? — небрежно спросил Карл.

— Лорд Дериан Рейнар, — резко ответил человек, после чего, кашлянув, добавил более мягким тоном: — И будет лучше, если вы будете помалкивать обо всём, что произошло. Полагаю, господин Раухель уже разъяснил это?

— Ага. Разъяснил, — со вздохом ответил Карл.

Только сейчас он заметил, что Раухеля в комнате не было. Кроме Рейнара и нескольких стражников в зале находились двое.

Один долговязый и худой в каком-то нелепом красном платье и чёрными волосами ниже плеч. Карл сначала даже принял его за девушку, но тот вовремя обернулся. Заострённые уши выдали в нём эльфа.

Другой — коренастый лысый тип с немигающим взглядом тёмных глаз. Тяжёлая челюсть, бычья шея, покатый лоб. Но более всего на его слегка смуглом лице выделялся глубокий безобразный шрам. Он начинался у левого виска, пересекал щёку, край рта, и заканчивался только на подбородке. Когда алхимик с Рейнаром подошли ближе, мужчина изобразил нечто вроде улыбки, приподняв здоровый уголок губы.

— Позвольте представить ваших спутников по пути в Энгатар, — с улыбкой проговорил Рейнар. — Рейквин из Караниса, королевский верховный маг, и Рихард Вайс, телохранитель госпожи Морнераль, которого она любезно предоставила вам в сопровождение.

Услышав это, Карл покривился. Ещё не хватало, чтобы за ним по пятам шли прихвостни этой карги. А вдруг так она хочет выследить Рию? Неприятный тип словно бы угадал его мысли. Он открыл здоровый угол губ и заговорил на чистом ригенском:

— Не беспокойтесь, герр Эльдштерн. Если вы будете молчать, я не доставлю вам неприятностей.

— Поднимешь руку на старика, сынок? — Карл тоже перешёл на имперское наречие.

— Нет. В этом случае мне велено поступить иначе, — Рихард Вайс хищно улыбнулся, обнажив желтоватые зубы. Алхимик тут же понял, кто пострадает, если он проговорится.

— Мы можем, наконец, отправляться? — нетерпеливо спросил эльф. — В Энгатаре меня ждут важные дела, к тому же меньше всего мне хочется злоупотреблять вашим гостеприимством, лорд Рейнар.

После этих слов улыбка сползла с лица Дериана Рейнара. Он закашлялся в платок, но быстро справился с приступом.

— Не смею более вас задерживать, — процедил он. — Карета ожидает во дворе. Вас проводят.

Лорд развернулся и быстро зашагал прочь. В этот же момент, словно из ниоткуда, появился старичок в чёрном камзоле. Он представился Орвальдом Эшхартом, кастеляном Пламенного замка и верным слугой его светлости лорда Рейнара и, с опаской взглянув на Вайса, велел идти за ним.

Оказавшись на улице, Алхимик полной грудью вдохнул свежий воздух, по которому уже давно успел соскучиться за время заточения, и даже ощутил, как слегка закружилась голова. Во дворе замка уже стояла запряжённая парой лошадей повозка без крыши, которой лорд Рейнар дал неоправданно громкое имя «кареты», на которой уже сидел коренастый мужчина в измятой чёрной рубахе, державший за уздцы пару гнедых коней. Обыкновенная телега, что выглядела чуть приличнее тех, на которых возят сено, но теперь было грех жаловаться. Карл взглянул вверх и с неудовольствием отметил собирающиеся тучи. На небе, затянутом молочно-белым полотном от горизонта до горизонта, они выглядели уродливыми чернильными пятнами и грозили вот-вот пролиться дождём на этот ставший ненавистным город.

— И никакого навеса? — удивился эльф и обратился к Орвальду. — Что, если в пути нас застанет дождь?

— Его светлость не велели, — отчеканил старичок.

— Его светлость не в силах запретить дождю идти, — усмехнулся эльф и укоризненно взглянул на кастеляна. Тот ничего не ответил и направился обратно в замок.

Рейквин проворчал ему что-то вслед по-эльфийски, после чего вздохнул и взобрался в повозку. Вайс учтиво поинтересовался у Карла на ригенском, не помочь ли ему взобраться, на что алхимик ответил, что ещё не настолько стар, чтобы не сделать этого самостоятельно.

Тронулись неторопливо, будто кучер боялся, что повозка развалится, но как только ворота стен Пламенного замка остались позади, кони прибавили ходу. Тогда же к ним присоединилась пара всадников в чёрных плащах с золотыми драконами.

Даже несмотря на пасмурный день, Карл наслаждался возможностью вновь дышать свежим воздухом. Его даже не смутил целый сонм запахов, приятных и не очень, ударивших в нос, пока они проезжали мимо рыночной площади. Дикая смесь чеснока, пота, мяса, нечистот, зелени в иной ситуации заставила бы поморщиться даже алхимика, но сейчас это был запах свободы.

— Стой! — вдруг крикнул Вайс кучеру.

— Чего ещё? — нахмурился тот. — Останавливаться было не велено.

— Путь неблизкий, а лорд Рейнар, как я вижу, не позаботился о провианте. Раз уж едем через рынок, почему бы не купить припасов? Не думаю, что мои спутники будут против.

Карл согласился, хоть ему и не нравилось решительно всё, что говорит или делает этот морнеральский прихвостень. Даже когда тот просто сидел напротив и молча глядел по сторонам, с его лица не сползала уродливая полуулыбка, в которую искривлялся здоровый край рта. Но, хоть Рихард Вайс и казался Карлу ужасно подозрительным, с урчащим животом спорить он не мог. Старик не завтракал, а до ближайшего трактира они доберутся нескоро. Эльф тоже не был против, так что громила лихо спрыгнул с телеги и скрылся за спинами людей. Появился он как раз в тот момент, когда кучер стал недовольно озираться по сторонам, а стражники хотели было отправиться на его поиски.

— Господа стражники меня уже потеряли? — Рихард всё так же улыбался уголком рта. — Держи, это тебе за простой.

Он бросил на козлы серебряную монету, и кучер расплылся в улыбке.

— Ну, за полновесный я могу и часок-другой подождать. — сказал тот, пробуя монету на зуб. — Едем?

— Едем, — Рихард поставил на телегу большую корзину со снедью, запрыгнул следом и вновь перешёл на ригенский: — Ну, вот теперь можно и поговорить.

— Не лучше ли общаться на общедоступном? Нашему спутнику будет неловко, — Карл украдкой взглянул на эльфа.

— Ничуть. — вдруг отозвался эльф по-ригенски. — Хоть моё произношение не идеально, но, полагаю, поддержать беседу мне труда не составит. К тому же, так мы избавимся от лишних ушей. Сомневаюсь, что сопровождающие нас знают ригенский, а я ужасно не люблю, когда разговоры подслушивают.

— Ну, в таком случае нас ничего не удерживает от беседы, чтобы скрасить скучную дорогу, — проговорил Рихард. — Кажется, нас друг другу уже представили. О вас, Карл, я наслышан от моей госпожи. Чему, впрочем, вы не особенно рады, как я полагаю.

— Правильно полагаешь, — буркнул Карл. — Можешь сколько угодно разбрасываться серебром и улыбаться, вот только я тебя насквозь вижу.

— Ну, господин Эльдштерн, перестаньте. Я ведь всего лишь наёмник. У меня приказ, подкреплённый некоторой суммой. И то, что вы так не любите мою нанимательницу, всего лишь досадное стечение обстоятельств.

— Не люблю? Вовсе нет. Скорее, считаю её отродьем самых непроглядных глубин Ада. Ты, должно быть, знаком с ней не так давно, но поверь, Рихард, на то есть основания.

— В любом случае, лично к вам, господин Эльдштерн, у меня никакой неприязни нет. Мне неизвестны, да и, честно говоря, вовсе неинтересны ваши отношения с госпожой Морнераль. А потому отнеситесь к нашей встрече как к случайности. Не будем усложнять друг другу и без того непростую жизнь.

— Согласен, — ответил Карл. Он решил, что лучше всего будет не болтать лишнего и добраться до Рии в целости и сохранности.

— Вижу, у вас есть общие знакомые, — сказал Рейквин. — Вы ведь оба из Ригена, не так ли?

— Верно, — ответил Рихард. — Я родом из восточных рубежей Империи. Отец из Валенберга, а мать откуда-то из Анмода. Она-то мне при рождении дала чудное анмодское имечко. Какое — не столь важно. Скажу лишь, что смуглокожему пареньку с таким именем на улицах Империи было бы совсем туго. Потому я теперь и Рихард.

— А вы, господин Эльдштерн, — эльф обратился к алхимику, — откуда родом?

— А это так важно? — нахмурился Карл. — Вы бывали в Ригене?

— Я учился в Аркентале, но это было, почти век назад, а с тех пор посещать эту страну не доводилось. Впрочем, если желаете, можете…

— Цеттенберг, — неохотно ответил старик. — Оттуда мы с братом родом. Но раз вы не бывали в Империи, вам это ни о чём не скажет.

— Братом? Тоже Эльдштерн? Его случаем зовут не Альбрехт?

— Именно так, — с неохотой ответил Карл.

— Не он ли выдающийся маг Альбрехт Эльдштерн из Аркентальского университета?

— Он, — недовольно буркнул Карл. Дёрнул же его чёрт упомянуть о брате. — Мы с ним давно не общаемся. И если вам угодно обсуждать его заслуги, то прошу делать это на том языке, который мне неизвестен.

— Ну, будет вам, господин Эльдштерн, — мягко проговорил Рихард и пошарил рукой в корзине. — Вот, возьмите свежую булку с зеленью да кусок сыра. Глядишь, и этот непогожий день покажется лучше. К слову, Рейквин, как так вышло, что вы ни разу не были в Ригене после учёбы? Вы говорили, прошло почти сто лет? Неужели всё это время вы провели на этом клочке земли?

— К сожалению, придворный маг в какой-то мере пленник своего положения и большую часть времени обязан находиться при дворе, — вздохнул эльф. — Кроме случаев, когда король куда-нибудь его отправляет. Я родился в Халантире, учился в Ригене, всю остальную жизнь провёл в Энгате и, наверное, встречу здесь смерть.

— Никогда не угадаешь, где встретишь Мрачного вестника, — мечтательно сказал Рихард. — А если бы можно было выбрать, где и как вы бы предпочли умереть?

— Дома, — негромко проговорил Карл. — В постели во сне. И, желательно, без чьей-либо помощи. Смерть — одно из тех дел, что лучше делать самостоятельно.

— Узнаю мрачный ригенский юмор, — усмехнулся громила. — А вы, Рейквин?

— Признаться, я не раз задумывался об этом. И никогда не мог прийти к одному ответу. Но если всё же выбрать что-то одно… Где-нибудь в лесу, в уединённой хижине под звук ручья и птичьи трели. Наверное, так и должна окончиться жизнь эльфа.

— Забавно, — хмыкнул Рихард. — Это многое говорит о вас. О вас обоих.

— И что же это о нас говорит? — спросил Рейквин.

— Вы, господин Эльдштерн, боитесь смерти. А вы, господин эльф, думаете, что никогда не умрёте. Но это и неудивительно.

— Любопытный вывод, — сказал Карл. — А сам бы ты как предпочёл встретить конец? Может, тогда мы тоже сможем что-то о тебе сказать.

— А у меня всё на лице написан! — рассмеялся Вайс. — Как и всякий уважающий себя наёмник, я хотел бы помереть на куче денег с кувшином вина в одной руке и красивой девицей в другой. Ну, что же это обо мне говорит?

— Что ты наёмник до мозга костей. «И песни нет милее мне, чем сладкий звон монет», — пропел алхимик.

— Именно, — улыбнулся Рихард. — «Для тех, кто меч свой продаёт, назад дороги нет!» К слову, герой этой песни так и умирает. В объятьях женщины, но, так и не познав счастья.

— Потому и вспомнил. Её нередко пели в ригенских кабаках.

— А этот шрам, позвольте полюбопытствовать, он откуда? — спросил эльф.

— Тот, что на лице — от одного ублюдка. Я тогда ещё мальчишкой был, а он решил высказать всё, что думает о моей матери и её народе. Я огрызнулся, а этот меня кнутом… Попади чуть выше — лишился бы глаза.

— Ужасная история, — помрачнел эльф.

— Даже у таких историй бывает счастливый конец, — ухмыльнулся Вайс. Он достал из корзины морковку, потёр о рукав и с громким хрустом откусил половину. — Позже я выяснил, где он живёт. И перерезал ему глотку во сне. Оставил его жену вдовой, а детей сиротами.

Наступила тишина, нарушаемая только поскрипыванием колёс и мерным стуком копыт.

— Да, господа маги и учёные. Шрамов у меня немало. И те, кто их оставил, сполна заплатили за каждый. Кто-то своей жизнью, а кто-то — чужой. Но вам, уверяю, бояться не стоит, коль скоро вы не собираетесь перейти мне дорогу. А делить, как я понимаю, нам нечего. Кроме этой корзинки, разумеется, хех. Угощайтесь, а то, гляжу, побледнели от голода…

Дальнейшая дорога проходила по большей части в молчании. К счастью, дождь повозку так и не настиг. То ли это кучер постарался, обрадованный щедрым вознаграждением Вайса, то ли погода так распорядилась — Карл не знал. Но был этому очень рад, как и тому, что наконец-то можно было просто помолчать.

Глава 12

К вечеру Дракенталь заволокло тучами, и сотни тысяч противных мелких капель устремились вниз, разбиваясь о крыши и землю. Маркус Аронтил с тоской глядел сквозь мокрое стекло. Из единственного окна открывался прекрасный вид на величественные скалы, обрамлявшие Пламенный замок. Обычно этот пейзаж, окрашенный светом закатного солнца, радовал глаз мага, но сейчас он видел лишь серую стену мокрого камня, изредка освещаемую всполохами молний. Раухель говорил, что сегодня служба Маркуса закончится, но магу будто бы не хотелось никуда уходить. То ли виной тому был дождь, явно не располагавший к пешим прогулкам, то ли он просто прикипел к этому месту, как когда-то прикипел к захламлённой деканской комнате в Академии. Но вспомнив о Тиберии, томящемся в темнице, и об Игнате, найти которого, казалось, было лишь вопросом времени, маг укорил сам себя за подобную мысль.

Глава тайной службы появился уже когда за окном совсем стемнело и нельзя было определить, где кончаются горы и начинается небо.

— Следуйте за мной, господин Аронтил, — Йоахим Раухель выглядел усталым и беспокойным.

Путь их лежал вниз по лестницам и с каждым пролётом Маркус чувствовал, как воздух становится всё более затхлым и сырым. В этих тесных коридорах мага не покидало гнетущее чувство, что за ним кто-то наблюдает. К тому же, ему чудилось, будто бы сами стены готовы были сомкнуться и похоронить его в толще камня. Остановившись перед дверью с окошком, Раухель трижды постучал. В окошке появилось небритое лицо тюремщика, после чего послышался скрип засовов и замков.

— От лица лорда Рейнара благодарю вас за неоценимую помощь, — сказал через плечо Раухель. — Ждите здесь. Я приведу вашего спутника, а потом выведу вас через караульное помещение.

Глава тайной службы скрылся за дверью, а Маркусу остался наедине с дверью и нависающими стенами. Маг поёжился и постарался гнать дурные мысли подальше. Мерный огонёк масляной лампы на стене успокаивал. Маркусу всегда нравилось смотреть на пламя, как и любому огненному магу. Порой, когда в Академии выдавался особенно поганый день, он мог уснуть, лишь глядя на огонёк свечи, которую он ставил на стул у кровати. И даже то, что несколько раз порыв ветра опрокидывал свечу ночью, едва не устроив пожар, его не останавливало. Маркус всегда успевал почувствовать пламя и потушить его.

Послышался звук шагов. Маг узнал ставший уже знакомым чеканный шаг дорогих сапог Раухеля, но вместе с ним был и другой, шаркающий, неспешный. Они приближались и, наконец, дверь вновь отворилась, медленно и с противным скрипом, выпустив главу тайной службы. За ним, щурясь на свет лампы, шагал сутулый человек в грязной и рваной одежде, в котором Маркус с трудом узнал Тиберия.

Бывшие некогда кудрявыми волосы аэтийца теперь стали грязными и спутанными. Щёки ввалились и покрылись густой чёрной щетиной, обрамляющей приоткрытый рот, из которого вырывалось тяжёлое дыхание. Но хуже всего было то, что на посеревшем лице Маркус не видел того, что сопровождало молодого аэтийца всё время с момента их знакомства. Надежды. Того неуловимого выражения, веры в лучшее, которая не покидала Тиберия ни во время нападения на корабль, ни после крушения. Оно не покидало его лица даже когда маг видел его в последний раз, перед тем как закрылись тяжёлые тюремные двери. Сейчас же Тиберий был сломлен. Он поднял потускневшие глаза на мага и еле заметно улыбнулся.

— Маркус… Вот мы и снова встретились.

— Тиберий! Друг! — в душе мага поднималась буря. — Что они сделали с тобой? Тебя избивали? Пытали?

— Нет, ничего такого, — аэтиец пошатнулся, но устоял на ногах. — Просто слишком долго просидел взаперти.

— Но ты так исхудал… Я ведь передавал тебе еду, — Маркус гневно обратился к Раухелю: — Передавал через вас.

— Я не могу лично следить за каждым тюремщиком и стражником Пламенного замка, — невозмутимо парировал глава тайной службы. — Возможно, многие передачи не дошли до вашего друга. Если это так, мне жаль, но я не имею к этому отношения. Идёмте, провожу вас к выходу.

Йоахим Раухель светил перед собой лампой, внимательно смотря под ноги, когда поднимался по лестнице. За ним следовал Маркус, придерживая под руку с трудом шагающего Тиберия. От аэтийца разило потом и нечистотами, но мага это ничуть не смущало. Некоторое время спустя он нарушил молчание.

— Но ведь я делал всё, чтобы улучшить его условия. Вы уверяли, что он в порядке, что его хорошо кормят и не смеют тронуть и пальцем.

— Господин Аронтил, — Раухель резко остановился. — Прошу вас не забывать, что ваш друг совершил преступление и понёс за это наказание. Хоть ваши услуги были крайне полезны, но не следует их переоценивать. Вам следует быть благодарными уже за то, что я сделал вам такое предложение.

— Маркус, — подал слабый голос аэтиец, отдышавшись. — У меня не было аппетита. В темнице сложно следить за временем. Вас очень долго не было, и я подумал, что больше не увижу вас. И утратил надежду.

— Conjuncte ad finem, — сказал маг.

— Вместе до конца, — Тиберий вновь улыбнулся. — Но целыми днями один взаперти… Знаете, в империи преступников обычно отправляют на каторгу, в шахты или продают в рабство. Но самая жестокая кара — заключение в «брюхо каменного зверя». Человека просто закрывают или замуровывают в одиночной камере с толстыми каменными стенами оставляя лишь бритву, хлеб и воду в достаточном количестве. Если преступник выдержит там месяц, его отпускают, но обычно в конце срока камеру открывают лишь затем, чтобы вынести тело. Нам показывали такие во время учёбы в Большом тривии. Совершенно пустые каменные комнаты. Человек остаётся там в темноте, но умирает не от нехватки воздуха, голода или жажды, а от того, что сходит с ума и кончает с собой. Режет руки или горло.

— Жуткий способ, — поёжился маг. — Почему бы просто не казнить преступника как полагается?

— Кажется, в Аэтийской империи считают, что палачи прокляты богами, — вдруг сказал Раухель. — И мало кто желает приводить приговор в исполнение. Компромисс. Сделка с совестью.

— Верно, — вздохнул Тиберий. — Тогда я не понимал, почему люди так поступают. Мне казалось, что можно попытаться прожить этот месяц, дождаться, пока камеру откроют. И лишь теперь я представил, что ощущают эти люди. Говорят, надежда умирает последней. В какой-то момент мне показалось, что она умерла и для меня.

— Поэтому у нас заключённым не дают бритвы, — заметил Раухель. — За редким исключением. Мы почти пришли.

В караульной, к удивлению Маркуса, не оказалось никого.

— Нам не нужны свидетели, как глава тайной службы отпускает преступника из темницы, — улыбнулся он. — Я велел командующему отправить стражу на обход другого крыла замка.

— Невзирая на дождь?

— Суровые условия закаляют, и, судя по всему, им это пойдёт лишь на пользу. Только поглядите, какой бардак! Мне, право, даже неловко перед вами.

На не заправленных кроватях валялись скомканные рубашки и штаны, а возле них — разбросанные сапоги. Раухель выругался, едва не наступив в содержимое опрокинутого ночного горшка.

— Глядите, они и дверь не заперли, — указал Маркус на приоткрытую дверь наружу. — Впрочем, проветрить здесь действительно бы не помешало. Либо вы держите стражу на бобовой диете, либо они жгли здесь серу…

На этом слове маг осёкся и замер. Страшное осознание озарило разум безумной вспышкой.

— Я бы подумал, что отсюда бежали, в спешке побросав вещи… — тихо проговорил Тиберий и тут же замолчал, когда со стороны кроватей раздалось тихое шипение. Раухель обернулся. В глазах главы тайной службы читался ужас.

— На улицу, — проговорил Маркус. — Живо!

Раухель оказался у двери невероятно быстро для такого пухлого человека. Маркус и Тиберий последовали за ним как можно быстрее. Маг ощущал, будто сердце колотилось где-то в горле, а от каждого удара пульсировала голова. Он понимал, что произошло…

Оказавшись снаружи, они стали свидетелями ужасной картины. Несколько стражников лежали мёртвыми в грязи караульного двора, двое из них даже не были одеты. Маг пожалел, что двор так хорошо освещался. Он мог видеть всё: содранную кожу на руках и ногах стражников, сорванный скальп на мужчине, на чьём лице застыла гримаса ужаса, и беднягу, лежащего в луже крови на собственных внутренностях.

— Это… это… Вы! — Раухель дрожащим пальцем указал на Маркуса. — Вам известно, в чём дело! Это было не совпадение… Люди пропадали из-за вас! Я так и знал! Вы сейчас же… Сейчас же покинете замок!

— Да, теперь я понял, в чём причина, но не я виновен в этом! — возмутился маг. — К тому же, вы сами задержали меня здесь, а теперь…

Маркус замолчал на полуслове, заметив движение позади главы тайной службы. Оттолкнув Раухеля, маг закрыл дверь и изо всех сил прижал её руками. В этот же момент, нечто попыталось вышибить её с другой стороны. Маг отшатнулся, но тут же снова навалился плечом.

— Тиберий! Назад! Живо! — рявкнул Маркус. — Раухель! Помогите мне! Нужно чем-то подпереть!

Но побледневший глава тайной службы стоял как вкопанный.

— Раухель! — маг стиснул зубы. — К дьяволу вас… Отойдите к Тиберию и стойте там!

Маркус дождался очередного удара и резко отпрянул, разведя руки в стороны.

— Чёртов дождь. Почему каждый раз дождь, — процедил маг сквозь стиснутые зубы. Он несколько раз глубоко вдохнул, и с каждым вдохом свечи в лампах на стене светили всё ярче. Маркус протянул руки к двум из них, и пламя вырвалось наружу, окружив руки мага огненными кольцами. Маркус свёл руки вместе, и между ладонями появилось быстро растущее облачко огня. Сначала почти незаметное, оно становилось всё больше, постепенно приобретая форму шара. Когда руки мага задрожали, он простёр ладони к двери и пламенный шар с рёвом и свистом устремился к двери. Раздался оглушительный взрыв. Дверь, сорвавшись с петель, скрылась внутри караульного помещения, а из проёма вырвался поток дыма и пламени.

— И кто же будет за это платить? — взвизгнул Раухель, хватаясь за голову.

— Я бы беспокоился не об этом, — маг нахмурился и неотрывно глядел в пожар, разразившийся в караульной, откуда доносилось шипение, рычание и какие-то визги. — Молите богов, чтобы мне хватило сил спасти наши с вами жизни, Раухель.

Глава тайной службы ничего не ответил. Шум дождя сливался с треском пламени, а затихающее шипение постепенно сошло на нет.

— Надеюсь, эта тварь сгорела там без остатка, — наконец, выдохнул Раухель. — Страшно подумать, что она могла бы сделать с наааааа…!

Маркус резко обернулся на крик. Глава тайной службы, подхваченный чёрными щупальцами за воротник, завис над землёй, отчаянно кричал и беспомощно махал руками и ногами. Над ним клокотало непроглядно-тёмное бесформенное нечто, а обессиленный Тиберий лежал на земле, отброшенный в сторону. Маг взмахнул руками, образовав вокруг себя кольцо пламени. Так значит, та тварь в караульной была не одна.

— Тебе нужен я! — крикнул маг. — Отпусти его!

— Нам нужны все маги стихии огня, — отвратительный шипящий голос донёсся откуда-то сверху из темноты. — Это наша задача. Но мы должны питаться. Это наше желание…

— А эти бедняги, — маг указал на лежащие вокруг тела. — Вы недостаточно насытились?

— А это… — раздался мерзкий смех. — Наше развлечение! Мы выманили тебя, маг! Ты в нашей ловушке!

— Маркус! Пусть они отпустят меня! — панически простонал Раухель не своим голосом.

— Тихо, мясо! — раздался голос. — Маг должен сдаться. Магию высасывать приятно, когда маг отдаёт её добровольно… Досуха! Без остатка! Волшебная кровь! Сладкая кровь!

— Почему же тогда не сделали этого раньше? Я провёл здесь достаточно времени, чтобы меня можно было убить во сне. И опустите его на землю, чёрт подери!

— Убери жгучее пламя! — зашипел голос. — И я отпущу жирного поросёнка. И даже не буду сдирать с него кожу, наслаждаясь визгом.

Маркус несколько секунд колебался, но потом посмотрел на небо, глубоко вдохнул и опустил руки. Пламя тут же исчезло, оставив промокшего Маркуса без защиты. То, что мага не растерзали сразу же, означало, что тварь осталась одна. Глава тайной службы повалился в грязь рядом с одним из тел, как мешок картошки. Он поднял голову и тут же попятился назад.

— Так в чём же дело? Почему вы не убили меня во сне?

Сгусток дымчатой тьмы спустился ниже, оформившись в нечто, похожее на перевёрнутый чёрный кожистый мешок со свисавшими из-под него тонкими щупальцами. Из пары пульсирующих слизистых отверстий в этом мешке с хлюпающим звуком вырывался пар. Маркус во второй раз в жизни увидел венатора и зрелище это было по-прежнему тошнотворное. Молния сверкнула совсем недалеко, почти сразу раздался гром, заставив Раухеля вскрикнуть.

— Мерзость… — непроизвольно вырвалось у мага.

— Вы, люди, для нас столь же мерзки и жалки, — заклокотало откуда-то из-под мешка. — Мы не могли добраться до тебя раньше, но теперь ты сам отдаёшь себя.

— Раз уж я всё равно не жилец, поведай, почему же ваш гадкий выводок решил напасть только сейчас?

— Мы пытались! Мы жаждали! Но хшшш… Кровь дракона! Мерзкая кровь! Мерзкая плоть! Слишком сильная! Слишком пахучая! Слишком близка к чистому пламени!

— Что ты, чёрт побери, несёшь? Какие ещё драконы?

— Она была везде. С первого дня, как ты попал в большой каменный дом. На тебе. На одежде. В стекле. В грязи. В воздухе. Даже сейчас мы чуем её зловоние! Ядовитая кровь! Туманит разум! Сжигает мысли! Нас не предупредили! Не говорили о жгучем яде!

— Кажется, я начинаю понимать, — Маркус взглянул на тяжело дышащего Раухеля, пятящегося в грязи. — К слову, кто же вас не предупредил?

— Зачем тебе это? Мёртвым ни к чему знание. Ты скоро станешь мёртвым. Я почти не ощущаю огня в тебе. Ты ослаб. Когда с неба падает вода, пламя гаснет… — всполох молнии, вспыхнувшей где-то над башнями замка, озарил кожистый мешок, заставив демона вздрогнуть и поджать щупальца.

— Пусть это будет моим предсмертным желанием. — после слов мага раздался оглушительный грохот грома.

— Пус-с-скай, — прошипел демон. — Мы охотники. Мы призваны. Мы посланы. Мы научены. Найти всех, кто выдыхает пламя. Выследить. Уничтожить их! Тех, кто играет с огнём. Кто болен безумием жара, с которым не способен совладать. Чья душа обожжена, а на разуме оставлен след.

Маркус ощутил холод, пронизавший его от ушей до кончиков пальцев. Во рту вдруг сделалось сухо. Знакомые слова. Слишком знакомые. Нет, это слишком чудовищно, чтобы быть правдой…

— Кто? — проговорил он. — Кто вас послал?

— Смертный господин, служащий бессмертной силе! Архимаг Вингевельд!

Маг почувствовал, как ноги стали ватными. Он едва не повалился на землю, не в силах поверить своим ушам. В одно мгновение в его голове сложилась стройная, но оттого ещё более страшная картина. И чем дольше Маркус не мог найти в ней изъян, хоть что-то, что могло бы опровергнуть сказанное демоном, тем ужаснее она казалась. Это Вингевельд отправил его и других огненных магов на большую землю. Вингевельд отправил венаторов выслеживать их. Вингевельд вознамерился убить его. Истребить всех огненных волшебников Энгаты. Или даже, возможно, всего мира!

Он пытался гнать жуткую мысль прочь, но она всё сильнее вцеплялась в воспалённый разум: а вдруг они уже добрались до Игната? К горлу Маркуса подкатил ком, по телу прокатилась волна тошнотворной слабости. На мгновение всё вокруг показалось нереальным. К жизни его вернул лишь оглушительный звук грома, раздавшийся совсем близко.

Скользкое липкое щупальце обхватило запястье мага и потянуло к себе. Он не чувствовал ни отвращения, ни страха, лишь опустошённость. Руку затянуло куда-то внутрь кожистого мешка, и Маркус сразу же перестал её ощущать.

— Твоя магия крепка и сладка. — послышался голос демона. — Это удовольствие… Поглотить сильнейшего мага пламени…

— Не сильнейшего, — безжизненно проговорил тот. — Есть и сильнее. И моложе… Если он ещё…

— Маркус? — раздался слабый голос Тиберия. — Неужели вы собираетесь сдаться? После всего, что пережили?

— А что ещё остаётся? Ты сам всё слышал. Архимаг разослал венаторов по всей Энгате, если не дальше. Даже если сейчас мы спасёмся, что потом? Огненные маги исчезнут. Сколько их уже погибло и сколько погибнет в будущем? Вингевельд добьётся своей цели. Я знаю этого человека, он не остановится ни перед чем.

— А у вас разве нет цели? Вам ведь с самого начала было плевать на приказ архимага, — Тиберий говорил увереннее и громче. — Вы отправились, лишь чтобы отыскать того мальчишку!

— Игнат… Если он жив, должен справится, — Маркус переставал чувствовать руку по самое плечо. Онемение пошло дальше по телу. Так вот как венатор поглощает магию жертвы. — Я научил его…

— Научили его не сдаваться? А теперь сами пасуете перед этим мешком с дерьмом! — Тиберий выругался на аэтийском. — Да что с вами такое⁈ Где тот мудрый и сильный маг, который победил морское чудовище? Который уже одолел такую тварь однажды? Тот, кто вызволил меня из заточения?

— Раухель, — голос мага звучал для него самого потусторонне, как бы издалека. Наверное, примерно так же чувствуют себя студенты, которых лишают магии: слабость и онемение. — Прошу, позаботьтесь об этом юноше. Отдайте мою оплату ему…

— Не смейте сдаваться! Слышите⁈ — Тиберий сорвался на крик, в голосе послышались слёзы. — Маркус, разрази вас гром!

Эти слова вонзились в угасающее сознание мага калёным железным прутом. Гром. Маг поднял голову и взглянул в чёрное небо. Капли дождя разбивались о лицо, мокрые волосы застилали лоб. Маркус медленно поднял дрожащую руку вверх.

— Да… Посмотри в последний раз, — шипел демон. — Стихия, погубившая тебя. Вода с неба. К несчастью для тебя, с небес не падает огонь…

— Верно… Не падает…

Губы Маркуса сложились в слабую улыбку. Маг собрал всю волю, что в нём осталась. Всё, что всё это время давало ему силы и желание жить. Внезапно ночь озарила ослепительная вспышка молнии. Словно трещина из чистого света, разрезавшая небо напополам. Но вместо того, чтобы тут же исчезнуть, она с оглушительным грохотом устремилась вниз, прямо в руку мага.

Демон отпрянул, неистово зашипев, и освободил вторую руку от скользких щупалец. Маркус ощутил невероятный прилив мощи. Он глядел на себя как бы со стороны, находясь одновременно и в собственном теле и снаружи, наблюдая всё, что происходит вокруг. Самого себя он увидел в сиянии белого огня, пляшущего вокруг и переливающегося немыслимыми цветами. Ярче всего горели глаза, белое пламя струилось из них и оплетало тело сияющими змеями. Капли дождя превращались в облачка пара, не успевая долетать до Маркуса. Он повернулся к демону, распластавшемуся в грязи в нескольких шагах. Потом обратился к Раухелю и Тиберию.

— Закройте глаза, — сказал маг и протянул руку в сторону шипящего комка щупалец.

Все струйки небесного огня, что окружали его, сплелись вокруг протянутой руки, нетерпеливо срываясь с кончиков пальцев. Маркус едва успел ощутить всю мощь, которой он владел в этот момент, как вдруг ослепительный поток пламени устремился в венатора. Не было слышно даже шипения, лишь чудовищный рёв пламени. Спустя несколько мгновений всё было кончено. На том месте, где был демон, не осталось даже пепла, а грязь сплавилась в блестящее стекло, похожее на брызги воды, застывшие сразу после того, как в неё бросили камень. Мага накрыло волной слабости, будто из тела вынули все кости. Он зашатался, но был пойман за руку Раухелем.

— Эти твари… Их больше нет? — обеспокоенно спросил глава тайной службы.

— Не должно быть, — с трудом ответил обессиленный маг. — Тиберий…

— Я в порядке, — отозвался аэтиец. — Мне сейчас точно легче, чем вам.

С трудом добравшись до башенки неподалёку, не давая Маркусу упасть, Раухель опустился на табуретку и перевёл дух.

— Они могут вернуться? — голос главы тайной службы слегка дрожал, хоть он и старался вновь напустить на себя серьёзный вид.

— Могут, — кивнул маг.

— В таком случае отправитесь из замка сразу же, как закончится дождь. А в благодарность за спасение найму для вас повозку.

— И на том спасибо, — вздохнул Маркус. — А пока… Демон, кажется, раскрыл что-то, чего я не должен был знать, работая на вас. Расскажите-ка о драконьей крови, Раухель.

Глава 13

Таринор глядел на простирающуюся перед ним стену шумящих тёмных крон и переплетённых ветвей. От деревьев веяло чем-то недобрым, чуждым человеку. Может так действовали эльфийские чары, а может дело было в обычном и вполне оправданном страхе, но наёмник не чувствовал никакого желания туда идти.

— Так вот как выглядит Северная пуща с этой стороны, — задумчиво проговорил он.

— А у неё есть и южная сторона? — Тогмур удивлённо вскинул рыжие брови и тут же ухмыльнулся. — Да ладно, знаю я, что по ту сторону лежат ваши южные земли. Хотя мальчишкой меня мать пугала, что этому лесу нет конца. Я-то понимал, что это всё сказки, а вот Иггмур долго верил, да, братишка?

— Угу, — промычал верзила, почесав затылок. — Да только матушка бы врать не стала, Тогмур. Тёмный лес. Недобрый. Хорошего там не жди. А ещё говорят, там деревья сами по себе ходят. Да руки-ноги людям отрывают…

— Иггмур, погляди на себя, — усмехнулся рыжий. — Да ты любое дерево с корнем вырвешь и об колено переломишь! Как тогда, помнишь?

— Тогда меня высекли, — угрюмо ответил тот. — То была любимая яблоня Старого Эйвинда.

— Ну, теперь его рядом нет. Никто нам не страшен, тем более что с нами Таринор, а он самого Гальдра победил! На палках, правда, но всё ж!

Наёмник отшучивался, что в победе над стариком мало чести, но Тогмур был непреклонен. День клонился к закату, и Иггмур наотрез отказался идти в страшную чащу, да и Таринор согласился, что идти в лес ночью — это и без всяких ходячих деревьев верный способ заблудиться. Тогмур нехотя согласился разбить лагерь до утра и отправился за хворостом. Наёмник развёл костёр и все трое принялись перекусывать тем, что припасли в дорогу.

— Как-то вы с братом не похожи совсем. Я бы и не подумал никогда, что вы родством связаны, — проговорил Таринор, оторвав зубами кусок плотного северянского хлеба.

— Так у нас матушки разные, — беззаботно ответил Тогмур. — Моя как меня родила, так и преставилась. Редкая красавица была, как говорят. А отец погоревал, сколько положено, да другую жену себе взял, Хильду, дочку кузнеца. Крепкую, как наковальня. Она-то и родила моего крепыша-братца. Он уже тогда был такой большой, что кроме Хильды никто б его выносить не смог. Старый Эйвинд считал, что это сам Торм спустился к смертным в виде могучего воина. Иггмура с детства откармливали как бычка на убой, ну, он и вырос с бычка. Да вот только нрав у братца уж больно мягкий для великого война.

— Матушка говорит, что доброта — главная благодетель, — сказал Иггмур с набитым ртом и, обратившись к наёмнику, добавил. — А яблоню ту я не специально сломал. Ребята говорили, что мне слабо. А мне не слабо! — верзила стукнул по земле кулаком и этот удар почувствовал даже Таринор, сидевший рядом.

— Да, ты всегда был добряком, — ухмыльнулся Тогмур, подбросив в костёр веток. — Вот тебе все на шею и садились.

— Порой для этого и добрым быть необязательно, — заметил наёмник. — Обстоятельства. На моей шее кто только не сидел — от крестьян до королей.

— Странные вы, южане, — хмыкнул рыжий. — И короли ваши — совсем не то, что наши вожди. Ни один северянин не станет целовать задницу кому-то, только потому, что он родился с короной на голове. Рассказывали мне о таких. В руках и топора не держал ни разу, а туда же, кланяться ему да в верности клясться… Мой отец завоевал звание вождя в поединке. Да и потом сломал не один хребет тем, кто пытался оспорить его право вести нас. Поэтому тана Стейна Кривостопа знают от Большого леса до северных бескрайних льдов, где люди живут без глаз, ртов и носов!

— Это ж как они живут-то без всего этого? — спросил наёмник.

— А ты там был? Нет? То-то же. Зима там не кончается даже летом. Холод такой, что глаза замерзают, носы отваливаются, а зубы стучат так, что превращаются в мелкую крошку. Вот потому у них ничего и нет.

— А сам ты там был? — недоверчиво спросил Иггмур.

— Я нет, — осёкся Тогмур. — Мне Эйвинд рассказывал. Ему ведомо то, что ведомо богам. А уж боги-то, они всё на свете знают.

— И кто ж ещё живёт в этих ваших северных краях? — усмехнулся Таринор.

— Ну, известно кто. Мы, Стойкий народ, северяне. Дальше к восходу другие племена, Сероглазые, Чёрные топоры, Снежноволосые, много их, всех и не припомню. А ещё дальше — альвы ледяные. Они как лесные, только живут на берегу ледяного моря. У них и дома, и оружие, всё изо льда, даже кони и те ледяные. Говорят, на кого взглянут, тот в глыбу льда и обратится! Да только я в это не верю.

— Это почему же? В людей без глаз и ртов, значит, веришь, а в ледяной взгляд эльфов нет?

— Да потому что приходил давеча один к нам. На коне ледяном со снежной гривой. Сам белый весь, а глаза синие. Говорил о чём-то с Эйвиндом наедине, долго говорил, а тот всё хмурился. Потом молвил, что альвы нам велели уходить на юг. Мол, зима великая грядёт. Да только псу под хвост все их веления! Ишь, указывать вздумали! Небось, земли наши себе прибрать решили. А на юге мы пропадём, уж больно не любят южане нашего брата.

— Сложно любить тех, кто разбойничает в море и сжигает деревни на побережье, — сказал Таринор.

— Сильный забирает по праву сильного, — многозначительно проговорил Тогмур. — А если в целой деревне не нашлось того, кто сумеет подарить славную смерть в бою, то и поделом им.

— К чёрту такую философию! — вспыхнул наёмник, швырнув в костёр палку. — Пойду воздухом подышу.

С этими словами он поднялся и зашагал прочь от костра. Конечно, он и сам раньше придерживался таких идей. Сильный жрёт слабого, в этом весь этот проклятый мир. Но ведь на всякую силу найдётся сила поболее. Альберт Эркенвальд был королём Энгаты, в его руках была сосредоточена власть и могучая армия. Да вот только это его не спасло. Был ли Эдвальд Одеринг сильнее? Ну, во всяком случае, на его стороне была правда. Так тогда казалось Таринору. Казалось ему и то, что сражался он за «правое дело».

Нет, ему просто хотелось так думать, а на деле сражался, потому что платили. И ярче всего он понял это, когда обезглавил короля Энгаты. Вот оно, правое дело. Кровь безоружного на мече и слабоумный на троне. В их последнюю встречу Эдвальд был совсем плох. Интересно, жив ли он теперь? А если нынче, когда он слаб, его так же пожрёт большая сила? И кто вообще останется в конце, когда слабых не станет вовсе? Когда безжалостная абсолютная сила, наконец, не оставит тех, кто слабее её, а противостоять ей будет некому?

Наверное, останется то, что богословы и философы называют злом. Забавно, наёмник всегда считал добро и зло чем-то из детских сказок, где храбрый рыцарь побеждает ужасного дракона и женится на принцессе. И всегда полагал, что в жизни всё иначе, рыцарь — честолюбивый хитрец, рвущийся к титулам и влиянию, а принцесса живёт в хитросплетениях интриг, словно паучиха. Теперь же это некогда бесплотное несуществующее зло явственно нарисовалось у него в голове. Безжалостная сила, которая не остановится ни перед чем, пока не останется одна на пепелище. И когда уже ничего не станет, она пожрёт сама себя в порыве разрушения…

— Что-то я увлёкся, — наёмник улыбнулся собственным мыслям. Те ублюдки, что подкараулили их с Ольфом в детстве, наверное, тоже забирали всё по праву сильного. Но в тот день не нашлось никого, кто мог бы защитить двоих мальчишек. Таринор возненавидел себя за тот поступок и не надеялся когда-то искупить его даже перед самим собой. И теперь, помимо чувства вины, его переполняло желание сделать что-то правильное, бескорыстное. Пойти наперекор правилам этого проклятого мира. Пусть сильный не отнимет у слабого, но преподнесёт ему дар. Добро ли это? Или просто желание облегчить вину? Наёмник почувствовал, что запутался в собственных мыслях.

— Ну как, подышал? — ухмыляясь, спросил Тогмур, когда Таринор вернулся к костру. — Если не надышался, то лучше снова иди. Здесь свежего воздуха теперь нету, спасибо Иггмуру.

— Меня всегда от сыра пучит, — обиженно отозвался здоровяк.

— Ну да, а я уж подумал, это Зильмард воззвал к небесному грому, чтобы проверить нашу стойкость! Таринор поди потому и решил нос проветрить…

— Иггмур тут не при чём, — перебил наёмник. — Вот скажи, что сильнее всего на свете?

— Известно, что, — без промедления ответил Тогмур. — Боги.

— А почему бы тогда богам не испепелить нас одним махом? Раз уж сильный всегда должен одерживать верх.

— Наверное, мы им тоже зачем-то нужны. Должен же их кто-то славить.

— Вот именно, хоть боги и могут от нас избавиться, они этого не делают. Могут, но не делают, понимаешь? Вместо этого они получают от нас хвалу и веру, а взамен одаривают своей милостью… — Таринор старался не улыбнуться собственным словам, чтобы они не потеряли вес. Настолько нелепым ему казалось то, что он говорит. — И, наверное, если бы северяне не грабили и не убивали, то тоже могли бы получить что-то от южан, дав что-то взамен.

— Например? Что это мы можем дать?

— Торгует же кто-то из ваших китовым жиром и костью? Почему бы всем не последовать их примеру? Я видел резьбу по дереву в Грарстенне, мастерская работа. Вы, скажем, резные колонны на юг, а вам взамен — мягкие ткани и красивые безделушки. Жёны будут рады.

— Наверное… — пробормотал Тогмур. — Но ведь можно же и так забрать? Торгуют пустомели и слабаки, а добыть в бою всегда почётнее, чем выменять.

— Если торговать с южанами, они сами будут привозить богатства. Не нужно будет мёрзнуть в походах, рискуя разбиться о морские скалы.

— Вот ещё! А славу боевую где добывать? Да и украшение, омытое кровью, дороже во сто крат…

— Ладно, сдаюсь, — вздохнул Таринор. — Мы из разных миров. Ты меня всё равно не поймёшь, как ни объясняй.

— А я по-о-онял, — пробасил Иггмур, довольно улыбаясь.

Остаток вечера прошёл в рассказах Тогмура о дальних землях на севере и востоке. О бледных кровососах, спящих в ледяных курганах, о снежных ведьмах, которые могут насмерть заморозить одним лишь дыханием, о волках размером с быка и о жутких медведях, чья шерсть белее снега, а клыки длиной с запястье.

О том, как когда-то люди пришли на южные земли, истребив эльфов, но лишь самые смелые не остались там, а пошли дальше на север, став Стойким народом, сынами Зильмарда, учениками Хьольда и славными воинами Торма.

Наутро Таринор проснулся первым. От холода. Костёр давно погас, а угли уже даже перестали тлеть. Вот тебе и северяне, даже за костром последить не догадались. Стойкий народ, чтоб их. Тогмур и Иггмур умиротворённо спали, плотно завернувшись в шерстяные накидки. Под их дружный храп наёмник успел развести огонь и сварить нехитрую похлёбку в котелке из подсушенного мяса, что им дали с собой. Первым ото сна очнулся Иггмур. Сладко потянувшись и зевнув, он принюхался и широко улыбнулся.

— Похлё-ё-ёбка, — с нежностью протянул здоровяк. — С бара-а-аниной. Как матушка готовила.

Сказав это, он снова втянул воздух носом, поднялся на ноги и куда-то зашагал. Таринор продолжал помешивать похлёбку, как вдруг широкая рука бросила в котелок какой-то травы, да так быстро и бесцеремонно, что наёмник не успел сказать ни слова.

— Эй! — воскликнул Таринор. — Ты что творишь! Испортишь же! Я всё утро варю, а ты невесть что бросаешь!

— Так надо, — благодушно пробасил Иггмур. — Попробуй.

Запах похлёбки и впрямь стал приятнее. Таринор остудил черпачок и осторожно отпил ароматную жидкость.

— И впрямь недурно. Что это за трава?

— А я не знаю. Матушка всегда её в суп добавляла, а собирала неподалёку, в лесочке. Вот я и вспомнил, и нашёл.

— Здоровья твоей матушке, — улыбнулся Таринор. — Только в следующий раз уж будь добр предупреждай.

Тогмур проснулся и сразу же вскочил на ноги. Помахал руками и ногами, громко хрустнул шеей и тут же расплылся в улыбке.

— То ли это чары лесных альвов, то ли и впрямь матушкину похлёбку чую!

Позавтракав, троица принялась собираться в лес. Путь предстоял неблизкий и опасный. Останавливаться в самом лесу никому не хотелось, а разводить там огонь было смерти подобно, эльфы тут же их выследят. Поэтому было единогласно решено пройти до темноты так далеко, как получится, а потом отыскать опушку и постараться провести ночь без костра. Благо в лесу ветра почти нет.

— Эйвинд говорил, что у альвов есть хитрые тропинки, — поёжился Иггмур. — Кто на такую дорожку ступит, из леса уж и не выберется. Будет кругами плутать до самой смерти.

— Тогда придётся прорубать выход, — ответил на это Тогмур, похлопав по топору.

— Вряд ли лесу это понравится, — сказал Таринор, вглядываясь в чащу. — Может это и байки про плутающие тропы, вот только эльфы вполне в состоянии выследить нас и развесить наши внутренности по веткам. Я не пытаюсь вас запугать, просто советую быть аккуратнее. Вы встречались с лесными эльфами до того?

Оба брата замотали головами.

— Если один эльф начинает убегать от вас, не преследуйте, — проговорил Таринор. — Он заманивает в ловушку или засаду. Обычно они сидят на деревьях или в ямах. Да, и будьте готовы, если эльфы побегут на вас нагишом с копьём наперевес.

— Ишь чего! — присвистнул Тогмур. — Ну, тогда я ему копьё-то укорочу. Меня таким точно не смутишь. Я сам кого хочешь напугаю!

— Но лучше молитесь вашим богам, чтобы мы просто спокойно прошли через чащу, — вздохнул наёмник, вспомнив прекрасный облик Селименоры.

Интересно, она теперь и за ним тоже следит, как за Драмом? Едва Таринор успел это подумать, как прямо на лицо ему упал лист. Наёмник успел поймать его и увидел, что он серебряно-серого цвета, хотя листва деревьев вокруг была зелёной.

— Ладно, будем считать это утвердительным ответом, — улыбнулся наёмник.

Он аккуратно свернул лист и положил за пазуху. На душе сделалось как-то тепло и безмятежно, и ноги будто бы стали легче.

Через некоторое время пути Таринор признался себе, что Северная пуща не так страшна, как ему казалось. Сквозь густые кроны деревьев россыпью солнечных зайчиков пробивался солнечный свет. Ветра не было, да и откуда бы ему взяться в таком густом лесу? Однако наёмник вовсе не страдал от жары. Скорее даже наоборот, для начала лета погода стояла весьма прохладной.

Тогмур шёл бодро, распахнув накидку, изредка озираясь по сторонам и поглядывая на брата, который опасливо передвигался небольшими шагами. Вот только эти небольшие шаги великана Иггмура были едва ли не шире тариноровских. Как же они, всё-таки, не похожи. Увидь наёмник их где-то случайно, он бы поклялся чем угодно, что это два совершенно чужих друг другу человека. Причём не только по крови, но и по характеру.

Один — дерзкий поджарый задира с бородой, будто сплетённой из ржавой проволоки, другой же — огромный и спокойный, как вековой дуб, гигант без единого волоска на лице. Наверное, с высоты такого роста нетрудно оставаться безмятежным. Рыцари или священники, воры или торговцы, интриганы или короли, для него все они выглядят безобидными карликами.

Наёмнику случилось бывать на склоне горы. Оттуда он видел земли внизу как на ладони, а всё происходящее там казалось незначительным и мелким. В такие моменты Таринор начинал понимать отшельников и тех, кто уходил в горные монастыри. Должно быть, примерно так Иггмур и видит мир, горой возвышаясь над окружающей его суетой. Наёмник поймал себя на мысли, что невольно завидует неповоротливому гиганту. Он взглянул на несмело шагающего Иггмура, и тут же ему стало совестно, что именно из-за него бедняга покинул привычные спокойные места. Ну, хоть его брат доволен.

— Сейчас бы пожевать чего-нибудь, — задумчиво проговорил Тогмур. — Потянувшись и протяжно зевнув.

— Мы же договорились не делать остановок, — заметил наёмник.

— А я и на ходу поесть могу, чай не маленький. Игг, брось-ка мне сумку.

Иггмур внял совету и буквально швырнул в брата сумкой, отчего тот едва не упал.

— Вот же сила дурная… — усмехнулся рыжий. — Ну-ка, что тут у нас осталось? Хлеб, солонинка, треска сушёная… Эх, сейчас бы пивка кружечку. Или медовухи домашней, как старик Эйвинд делал! У вас-то, небось, на югах о таком питье и не слышали.

— Столько разных напитков, сколько есть в столичных тавернах ты и представить себе не можешь, — снисходительно ответил Таринор. — Если останемся живы, напою тебя каждым из них.

— Боюсь, меня прослабит от вашей виноградной кислятины, — засмеялся Тогмур. — Но на слове я тебя поймал. И всё же кружка сладкой медовухи сейчас бы не помешала. Да хоть бы и крынка мёду. Игг, что скажешь?

— Я люблю сладкое, — расплылся в улыбке Иггмур. — У меня даже пчёлки в голове зажужжали.

— И у меня тоже, — удивился Тогмур. — Погоди, да тут где-то целый улей. Слышишь, как гудит? Точно дикие пчёлы!

— Лучше нам никуда не сворачивать и идти своей дорогой… — проговорил Таринор, но братья уже зашагали куда-то в сторону, с треском ломая кусты. — Да чтоб вас!

Наёмник тут поспешил за ними. Кто знает, что два болвана могут натворить. Уже то, что они свернули с тропы, может привлечь внимание, да и шумели эти двое за десятерых. Таринор проклинал каждый свой шаг по сухому валежнику, оглашавший окрестности громогласным хрустом. Неловко перелезая через упавшее дерево, поросшее скользким зелёным ковром мха, он чуть было не рухнул на траву, но, наконец, ему удалось настичь северян, и глазам его предстала следующая картина. Тогмур, стоя на плечах брата, пытался сбить обухом топора серый шар, висящий на ветке.

— Чёрт вас дери! — вырвалось у наёмника. — Ты ж себе шею свернёшь!

— Когда будешь объедаться мёдом, ещё спасибо скажешь, — с усилием проговорил Тогмур, в очередной раз замахнувшись палкой на гнездо.

— А если это не пчёлы? Кто вообще знает, что за чертовщина в этом лесу может быть? А если они нас заживо сожрут?

— Что заладил? «А если, а если!» Думаешь, я пчелиное гнездо не узнаю? Да я их с малых лет разорял. Ничего в мире… — рыжий стукнул по шару, и послышалось недовольное жужжание, — …нет вкуснее… — ещё один удар, и гул стал громче; из гнезда полезли чёрные точки, — …дикого мёда!

Последний удар, и гнездо упало прямо к ногам Иггмура. Его брат живо спрыгнул вниз, но, не удержав равновесие, приземлился прямо на гнездо, раздавив его в труху. В этот же момент воздух заполонили тысячи разъярённых летающих тварей.

— Проклятье! — взвизгнул Тогмур. — Игг, бежим! Нету там мёда никакого!

Рыжий бросился наутёк от раздавленного гнезда, а гигант припустил за ним с неожиданной для наёмника прытью. Таринор бросился за ними, но насекомые уже успели облепить его одежду и путались в волосах. Наёмник пытался стряхнуть их прямо на бегу, но они жалили руки, вызывая жуткую боль. Вдруг правый глаз будто пронзило раскалённой иглой. Наёмник вскрикнул и смахнул пчелу с лица. Моргать становилось труднее. Он видел впереди спины братьев и старался не отставать. Его ужалили снова — в щёку и губу, а многочисленные укусы на руках и голове он уже и не замечал. Наёмник попытался закричать Тогмуру, чтобы его подождали, но из распухших губ вырывалось лишь непонятное мычание. Тем не менее, рыжий остановился и подскочил к Таринору. Несколько раз шлёпнув наёмника по лицу, он схватил его под руку и побежал к брату. Гигант же хапнул Таринора под мышку и побежал дальше.

Наёмник чувствовал себя, будто едет на лошади, но животом на седле. Рука Иггмура больно сдавливала рёбра, и каждый его шаг отдавался толчком, сбивая дыхание. Через некоторое время тряска прекратилась, а наёмник оказался на земле. Переведя дух и усевшись, он увидел свои руки, которые выглядели так, будто его откармливали на убой. Правым глазом Таринор не видел ничего, он даже не мог его открыть. Распухшими пальцами наёмник ощупал лицо и понял, что оно напоминает надутый свиной пузырь, а там, где должен быть глаз, находилась упругая болезненная шишка. Куда-то девшийся Тогмур тем временем вернулся, вытирая лицо.

— Там дальше ручей. Холодный, освежающий. Самое то после такого… — рыжий не договорил фразу, застыв с круглыми глазами. После секундной паузы он согнулся пополам от смеха.

— Фто такое? — недовольно спросил Таринор, но услышав собственную речь, понял, что его лицо, должно быть, представляет собой действительно смешное зрелище. — Фильно опухло?

— Не то слово, — выдавил Тогмур. — У тебя будто задница вместо глаза, а губы… — он вновь разразился хохотом. — Любая девка позавидует! У тебя рожа вообще на буханку хлеба похожа!

— Не фмейфя, болван! — попытался разлепить губы наёмник. Его начало знобить. — Наф уфлыфат!

Теперь даже Иггмур захихикал басом, а его брат так вообще присел на землю, держась за живот.

— Лучше… Лучше просто молчи! Я… Не могу! Ты похож на… На поросёнка… Розовый такой… Упитанный…

Некоторое время спустя Тогмур всё-таки смог взять себя в руки и, глупо улыбаясь, очевидно, прилагая все мыслимые усилия, чтобы вновь не залиться смехом, повёл Таринора к ручью. Лицо наёмника горело, и прохладная вода ощущалась ледяной и невероятно приятной для опухшего лица. Когда же наёмник вернулся к тому месту, где они остановились, он увидел Иггмура, безмятежно сидящего на камне.

— Красиво, — пробасил он. — Птички запели.

Наёмника бросило в холод. Он прислушался — и точно. Если до этого трели пернатых органично вплетались в шум листвы, стрёкот сверчков и прочие лесные звуки, то теперь они были слышны отчётливо и сильно выделялись.

— Уфодим. Фефяс! — резко сказал Таринор.

— Ох, лучше ничего не говори, а то я снова буду по земле кататься, — ответил Тогмур.

— Пфтицы! Они внают, фто мы вдефь!

— Что нам птицы-то сделают…

— Эльфы! Эльфы внают! Надо вернутьфя на тропфу. — наёмник быстро зашагал туда, откуда ещё некоторое время назад они неслись, сверкая пятками.

— Там же пчёлы! — испуганно воскликнул Иггмур.

— Пфлевать! — отрезал наёмник, не оглядываясь. — Нувно вернутьфя, а то ваблудимфя.

Теперь впереди шёл Таринор. За ним следовал настороженный Тогмур и вглядывался в окружающий лес. А позади семенил испуганный Иггмур, вжав голову в плечи. Они уже немало прошли, когда рыжий взял наёмника за плечо.

— Слушай, Таринор, мы уже должны были прийти обратно. А тут ни улья, ни дерева, ничего. Сплошной лес, — в голосе Тогмура был слышен плохо скрываемый страх. — А вдруг эти россказни правда, и мы теперь не найдём выхода?

— Ефли мы фвернём, то тофьно ваблудимфя, — стараясь не терять самообладания, ответил наёмник.

Непросто говорить уверенно, когда губы больше напоминают оладьи, но он и сам понимал, что Тогмур, скорее всего, прав. Они и в самом деле заблудились.

— Фёрт бы ваф пфобврал ф вафым мёдом… — тихо сквозь зубы процедил наёмник, как вдруг из-за пазухи выпал серебристый листок.

Таринор попытался поймать его на лету, но он полетел в сторону, будто подхваченный ветром. Наёмник дёрнулся в ту сторону, а листок полетел дальше. И тут его осенило: ветра-то нет. Воздух был неподвижен, как в склепе. Селименора…

— Ва мной, — коротко сказал Таринор. — Я внаю путь.

Братья последовали за ним без лишних вопросов. Тогмур побледнел, и его румяное лицо теперь выглядело нездоровым.

— Не бойся, братишка, — раздался голос Иггмура. — Мне тоже страшно.

— И вовсе я не боюсь, — огрызнулся тот. — Сейчас Таринор нас выведет. Он дорогу знает…

Наёмнику тоже хотелось верить, что он знает дорогу и это действительно знак богини. И что целью она имеет именно вывести их на тропу. Наверное, если бы не опухшее покрасневшее лицо, он бы сейчас тоже выглядел испуганным. Наконец, перелетев через кусты, листок приземлился на вытоптанную травяную тропинку. Перекатившись в сторону, он замер. «Туда, стало быть, и пойдём. Спасибо тебе, среброокая», — подумал Таринор. Он спрятал листок обратно и облегчённо вздохнул.

— Феперь вперёд. И никаких офтановок, пфёл и мёда! Фторой раф мовем и не выйфи…

Дальше дорога проходила в молчании. Даже успокоившийся Тогмур ни говорил ни слова, а только мычал под нос какой-то незатейливый мотив. Но Таринора смущали не смолкавшие птичьи трели. Конечно, он не был большим знатоком, но звучали они как-то беспокойно. Наёмник старался гнать эти мысли прочь, но тревога не покидала разум, заставляя биение сердца походить на конский галоп. Вскоре к этому прибавилась паранойя: в причудливых чащобных узорах ему то и дело мерещилось движение. И если раньше он думал, что лес за ними следит и внимательно изучает, то теперь ему казалось, будто за каждым стволом пряталось по эльфу, а сами деревья были готовы разорвать их ветвями на части. В памяти всплыл момент собственной смерти. Таринор будто снова ощутил ту нестерпимую боль, ужас и отчаяние…

— Да уж, здорово тебя покусали, — усмехнулся Тогмур. — Я б тебя и не признал теперь.

— Угу. Вдорово, — буркнул в ответ наёмник.

— Ну, я так считаю, раз всё кончилось хорошо, то и нечего обижаться, правда?

— Ефё нифево не коньфилофь. Коньфифя, когдва мы ив лефа выйвем. Вывыми.

— Ну, уж в этом я не сомневаюсь. Мне как-то старый Эйвинд сказал: молния дважды в одно место не бьёт. Мол, если раз из передряги выбрался, то уже бояться нечего. Только не пойму, причём тут молния…

Таринор ничего на это не ответил. Только подумал, что в его случае, видимо, молния обозлилась и решила бить, покуда не оставит от наёмника горстку пепла…

Вдруг лесной шум прорезал крик незнакомой птицы. Таринор застыл как вкопанный, братья тоже остановились. Похожий на пронзительный свист, звук повторился трижды и стих.

— Это ещё что? — испуганно спросил Тогмур.

— Фо, фево я и воялфя… — настороженно ответил наёмник.

Он поглядел по сторонам: с обеих сторон от тропинки к ним приближались фигуры. Эльфы. Кто-то из них обнажил клинки, кто-то натягивал тетиву лука, а у двоих были длинные копья-рогатины.

— Не февелитефь, — процедил наёмник. — Вабудьте моё имя.

— Чего? Зачем это?

— Профто вабудьте моё имя, — продолжал Таринор с той же интонацией.

Эльфы были слишком близко, чтобы объяснять дальше. Оставалось надеяться, что Тогмур послушается. И Иггмур тоже… Тем временем лесные эльфы уже окружили их. Остриё копья застыло на расстоянии вытянутой руки от лица наёмника.

— Люди, — сказал один из них, темноволосый. — Северный народ. Что же вас сюда привело? Вняли советам наших ледяных братьев?

— Никому мы не внимали, — ответил Тогмур. — Просто идём на юг.

— В таком случае, зачем вы потревожили лес? — продолжал эльф. Его холодная интонация и решительное лицо показалось наёмнику смутно знакомым.

— Так мы случайно. Не хотели никого тревожить. Я вообще здесь впервые.

— Тогда назовите хотя бы одну причину, почему мы не должны убить вас на месте? Подобные вам калечат древа и проливают кровь. Этот лес помнит топоры ваших предков, я чувствую его ненависть к вам.

— Мы фотим к вам прифоединифьфя! — неожиданно сказал наёмник. — Я флыфал, люди идуф к вам.

— Я не разберу ни слова из речи этого калеки, — презрительно ответил эльф.

— Он говорит, примкнуть к вам хотим, — нашёлся Тогмур.

— Что ж, в таком случае, я сохраню вам жизнь. — улыбнулся эльф, — Нам нужны люди. Gerige lau!

После этих слов копья опустились, стрелы вернулись в колчаны, а мечи в ножны.

— Прошу отдать ваше оружие. Вам оно не понадобится.

Тогмур хмуро посмотрел на Таринора. Тот кивнул и отдал меч в ножнах, после чего рыжий с неохотой протянул эльфу топор.

— А он? — эльф кивнул на Иггмура.

— А у него оружия нет, он и сам не промах. Только палка, спину чесать. Но вы не бойтесь, он парень добрый.

Эльф недоверчиво поглядел на гиганта, а тот попытался изобразить на лице улыбку.

— Нам будет полезен такой могучий союзник, — натянуто улыбнулся эльф. — Прежде чем мы отправимся, назовите ваши имена.

— Я Тогмур, это мой братец Иггмур. А это Та… — получив толчок в бок, рыжий осёкся. — Тальберик. Наш общий друг. Глуповатый малый и большой любитель мёда.

— Вижу, вашему другу досталось. Будет неповадно впредь разорять пчелиные гнёзда.

— Вот-вот, — ухмыльнулся Тогмур. — Я ему так же говорил.

Наёмник подумал, что, если бы не опухшее лицо, ему бы вряд ли удалось скрыть недовольную гримасу.

— В таком случае, назовусь и я, — произнёс эльф. — Моё имя Нолдир. Добро пожаловать в Гвельморн или, как его называют иначе, Северную пущу.

Глава 14

Архимаг Вингевельд сидел у костра и грел морщинистые руки. Над его головой раскинулось бескрайнее звёздное небо, а позади едва слышно журчали воды Серебряной, крупнейшей реки Южного края, отделяющей их от Озёрных земель. Ночь выдалась прохладной, так что он подбросил в огонь веток из лежащей рядом кучи валежника. Если бы кто-то увидел его сейчас, то непременно удивился бы, как старику в одиночку удалось притащить столько хвороста. Впрочем, вскоре этот кто-то убедился бы, что архимаг был совсем не один.

Из темноты медленно вышла человеческая фигура, в которой Вингевельд узнал гробокопателя Мальва. Его пустые глазницы глядели в никуда, а из отвисшей челюсти не доносилось ни звука.

— Неужели уже готово? — улыбнулся архимаг. — В этот раз справились даже быстрее. Пожалуй, стоит пересмотреть вопрос о вашей обучаемости…

Всего несколько недель назад Вингевельд поднял из мёртвых трёх гробокопателей, первых солдат его армии. Несколько дней спустя число оживлённых уже достигало дюжины, а к тому моменту, как из портала вывалился незадачливый инквизитор, их было уже несколько десятков.

Однако, чем больше живых мертвецов шагало рядом, тем сложнее становилось оставаться незамеченным, поэтому, расправившись с инквизитором, архимаг решил, наконец, покинуть острова Миррдаэн и отправиться на большую землю.

О том, чтобы отплыть на корабле не могло быть и речи, поэтому преодолеть Русалочий пролив предстояло иначе, и Вингевельд собирался сделать это так, как никому другому не пришло бы в голову. Будучи сильнейшим из известных магов льда, он принял решение идти по воде пешком. Конечно, он не мог заморозить всё море целиком, хотя и подумывал об этом, но ему вполне хватало сил, чтобы превращать водную гладь под ногами его пока что немногочисленного войска в крепкий и толстый лёд. Так, медленно, но неотвратимо, мертвецы, ведомые могучим волшебником, добрались до берегов Энгаты. Маг не мог не отметить неоспоримое преимущество такой армии: мёртвецы не устают, поэтому могут идти круглые сутки.

Отдых был нужен лишь архимагу, однако ему всегда хватало не больше пяти часов сна, поэтому кратковременного привала на крошечных островках было вполне достаточно. Войско шло налегке, хоть это и никак не повлияло бы на его скорость. Архимаг запросто мог бы нагрузить каждого мёртвого солдата, но у него попросту не было столько поклажи. Съестные припасы умещались в паре скромных тюков, которые без устали тащили на могучих плечах двое не в меру любопытных ловцов жемчуга, ещё несколько мертвецов несли узорчатые камни разобранного портала и некоторые необходимые архимагу личные вещи.

Вингевельд ступил на землю Энгаты в совершенно безлюдном месте, где скалистые берега Железного мыса, вдоль которого его войско брело последние несколько дней, уступали место песчаным пляжам. Первым делом он решил перевести дух и как следует отдохнуть: так долго превращать морскую воду в огромные ледяные глыбы было серьёзным испытанием даже для него.

Добравшись, наконец, до какой-то невзрачной деревушки, архимаг решил пойти на хитрость. Он отправился туда в одиночку и представился выжившим после кораблекрушения, сказав, что миррдаэнские пираты, которые потопили его судно, собираются разграбить поселение. Деревня сумела собрать дюжину ополченцев, наспех вооружённых чем попало, но архимаг решил, что для начала и этого будет достаточно.

У объятых ужасом деревенских, тщетно пытавшихся колоть мертвецов пиками и бить баграми, не было ни единого шанса. Когда всё было кончено, деревня опустела. Женщины и дети сбежали, но архимаг тем и отличался от любых других военачальников: ему не было дела до грабежа и мародёрства, его не интересовало золото и женщины. Архимаг Вингевельд преследовал свои, куда более значительные и пугающие цели.

Нечто похожее он провернул и с другими встреченными на пути деревнями, медленно, но верно пополняя свою армию. Но беда подкралась откуда он вовсе не ждал. Главной проблемой, вопреки всяким ожиданиям, оказалось одиночество. Всё то время, что мёртвое войско пересекало пролив, архимаг мучился от невозможности хоть с кем-нибудь поговорить. Дошло до того, что он начинал разговаривать с мертвецом и лишь спустя минуту-другую вспоминал, что они не могут ни понять смысл сказанного им, ни изложить свои мысли на этот счёт. Всё же они оставались лишь оболочками, воспринимавшими исключительно команды, Вингевельда, подкреплённые усилием его воли.

Изредка с мёртвых губ срывались слова или обрывки фраз, но то были лишь отголоски того, чем несчастный занимался при жизни или что чувствовал перед самой смертью. Неудивительно, что чаще всего мертвецы издавали нечленораздельные и полные отчаянья стоны. Архимаг со временем настолько устал от этого, что залеплял себе уши воском сначала на ночь, а потом и днём.

Но этим вечером ему было необходимо слышать, что творится вокруг, ведь первым приказом, отданным после того, как был разведён костёр, было: «Соберите портал».

Вингевельду показалось, что на этот раз мертвецы действительно справились быстрее, хотя, быть может, ему это только показалось: уж очень он был рад возможности вновь услышать Беату. Единственного человека в мире, которого он посвятил в свои планы. В последний их разговор он велел ей занять кабинет архимага в Академии, чтобы иметь возможность в любой момент воспользоваться порталом, и вот, наконец, момент настал.

Арка напоминала ту, что стояла в холле Академии, а мертвецы безучастно стояли вокруг, едва заметно покачиваясь. Вингевельд положил ладонь на холодный тёмно-серый камень, и по бугристой поверхности пробежала серебристая паутинка.

— Хорошо, — сказал он, — теперь разойдитесь на десять шагов.

Последнее уточнение было особенно важно. Согласно трудам магистра Мортимера, не сделай архимаг этого, его прислужники послушно отправились бы прочь и шагали бы до того момента, когда сила, что поддерживала в них некое подобие жизни и связывала их тела с некромантом, не иссякла. К счастью, Вингевельд был слишком внимательным, чтобы допустить столь досадную оплошность.

Он велел одному из мертвецов принести лампу, после чего вынул из кармана несколько кристаллов и принялся внимательно разглядывать их на свету. Кварц и аквамарин, необходимые для работы портала, должны быть безупречно чистыми и без единого скола. В противном случае они неминуемо взорвутся тысячей осколков, как в тот раз, когда Беата отправила через портал инквизитора. К счастью, как раз на такие случаи архимаг предусмотрительно взял с собой целую коробку.

Когда кристаллы заняли свои места, Вингевельд глубоко вздохнул и взмахнул руками, направляя магическую силу в арку. Сначала тускло засветился кварц, после засиял аквамарин. Камни покрылись белёсым слоем инея, а когда свет стал достаточно ярким, по ним потекли тончайшие серебряные нити. Они брали начало от основания кристаллов, направлялись к середине портала и не меняли направления даже когда заканчивалась каменная поверхность, продолжая течь по воздуху. Наконец, серебряные нити встречались в центре арки, сливались в серебряной вспышке и вскоре всё пространство между камнями уже заполняло нечто, напоминающее сияющую водную гладь.

Вингевельд ждал. С минуту по гладкой перламутровой поверхности пробегала лишь редкая рябь, но потом словно что-то начало подниматься из глубины серебристого омута. Сначала проявились едва заметные очертания, после послышались приглушённые звуки и, наконец, архимаг увидел знакомое лицо, по которому успел изрядно соскучиться.

— Какое счастье видеть вас, господин Вингевельд! — воскликнула Беата Леврайд.

Архимаг облегчённо вздохнул. Позади девушки виднелась обстановка родного кабинета в Академии, а значит всё шло согласно плану.

— Не меньшее, чем разговаривать с вами, госпожа Леврайд, — улыбнулся он. — Полагаю, я не слишком поздно?

— Нет, что вы, я рада вам в любое время дня и ночи. Вы уже перебрались через Серебряную?

— Не более пары часов назад.

— Значит я вовремя спровадила госпожу Винтерсонг. И почему декана воды так интересует факультет огня?.. Вы отыскали мост?

— Увы, южные края Энгаты ужасно не благоустроенные, — вздохнул Вингевельд. — Моста я не нашёл. Местные пользуются лодочной переправой, но мне, как понимаете, такой способ не подходил. Пришлось заморозить воду, а с таким течением это не так просто.

— Уверена, вам это не составило труда, — почтительно проговорила Беата. — Как продвигается… Продвижение? Простите, я сегодня сама не своя…

— Согласно моим ожиданиям. Сначала ко мне присоединились жителей прибрежных деревень, потом удалось избавить эти земли от пары разбойничьих шаек, которые тоже влились в моё тогда ещё небольшое войско. После я обратил на себя внимание лорда Харленда. Тот выслал отряд, и у меня наконец-то появились настоящие воины. Сражение с силами лорда Мейтона стало непростым испытанием, но с моей помощью, мёртвые воины справились. После этой битвы численность моих солдат выросла вдвое.

— Замечательные новости, господин Вингевельд! Как работает «нетленная плоть»?

— Превосходно, Беата! У вас настоящий талант в изобретении заклятий. Если бы не ты, мне пришлось бы исполнять роль пугала, отгоняя полчища воронов, но даже теперь, через столько времени, запах от моих воинов настолько слаб, что я почти привык.

— Вряд ли к этому можно привыкнуть по-настоящему, — засмущалась девушка, и на её лице появилось беспокойство: — Вы больше не встречались с эльфами?

— После того передового отряда — нет. И это к лучшему. Сражение с ними оказалось бы непростой задачей, к тому же не уверен, что мне бы удалось должным образом оживить их тела…

Вдруг один из мёртвых воинов редко дёрнулся и отшатнулся, а рядом с ним что-то упало в траву. Вингевельд нахмурился и прислушался, но не услышал ничего, кроме тихих стонов мертвецов, к которым уже успел привыкнуть.

— Господин? — голос Беаты звучал беспокойно. — Что-то случилось? На вас напали?

— Не уверен…

Архимаг отдал воину мысленный приказ подобрать предмет и подойти ближе, и с удивлением увидел, что на иссохшей мёртвой ладони лежит стрела, к которой тончайшей шёлковой нитью был привязан крохотный свиток бумаги.

— Похоже, мне решили отправить послание, — задумчиво проговорил Вингевельд, развязывая узелок.

— Они сумели послать стрелу дальше ваших дозорных? Разве это не повод для беспокойства?

— Стрела совсем лёгкая. Такая не нанесёт особого вреда, — невозмутимо ответил архимаг. — Но вы правы, впредь буду ставить два кольца дозора. Что же они хотят мне сказать?..

Клочок бумаги был исписан мельчайшими буквами и Вингевельду пришлось приложить немало усилий, чтобы их прочитать.

— Меня приглашают на переговоры, — вскинул брови архимаг. — В замок Болотный шпиль завтра утром.

— Это далеко?

— Насколько помню, меньше десятка миль к востоку.

— А если ловушка? Вдруг они собираются… Не хочу даже думать об этом.

— И не думайте, — мягко сказал Вингевельд. — Полагаю, им известно, кто я и на что я способен. И что я не дам так просто навредить себе. К тому же я отправлюсь туда не один…

На следующее утро армия мёртвых двинулась на восток. Вскоре архимаг увидел вдалеке башни Болотного шпиля, замка дома Маддов, которых ещё называли властителями топей. В самом деле, их обширные земли, которые издали могли показаться зелёной равниной, на деле представляли собой болотистые низины, изрезанные сотнями мелких речушек, где затянутые ряской озерца перемежались с непроходимыми трясинами.

Замок стоял на берегу озера, а перед ним раскинулось множество шатров и палаток с флагами лордов Южного края и Озёрных земель. Судя по всему, армия эльфов находилась не здесь, но это было к лучшему. С теми силами, которые увидел архимаг, его войско наверняка бы справилось.

Он скомандовал своей армии стоять и, взяв с собой двоих воинов, отправился вперёд. Согласно посланию, он мог взять с собой не более двух доверенных людей, но не оговаривалось, должны они быть живыми или мёртвыми. Разумеется, Вингевельд не только понимал, какую реакцию вызовет вид ходячих мертвецов, но и намеренно рассчитывал на неё, находя это довольно остроумной шуткой. Но важнее был всё же страх, который он ощущал, приближаясь к караульным, и который наверняка будут испытывать все, кто будет на переговорах. Архимаг надеялся, и небезосновательно, что этот страх придаст веса его словам.

Вингевельда спросили, как его лучше представить, после чего отвели к большому шатру, выкрашенному бурыми и зелёными полосами, цветами дома Маддов. Едва войдя внутрь, архимаг ощутил на себе взгляды, исполненные смесью страха и отвращения. Похоже, виной тому были двое мёртвых воинов в закрытых шлемах, бесшумно покачивающихся за его спиной. На белой накидке одного из них красовался заляпанный кровью зелёный конь дома Харлендов, а на втором накидки не было вовсе, лишь на измятом металле нагрудника угадывалось выгравированное изображение головы какого-то зверя.

Внутри его уже ждали лорды Юга, облачённые в чёрное, и эльфийский военачальник со свитой. Все они сидели за широким столом, все, как один обратили на него взгляд, и в каждом из этих взглядов читалось именно то, на что Вингевельд так рассчитывал. Архимаг согласился на эти переговоры лишь из надежды, что кто-то из них пожелает примкнуть к его величайшему походу, его грандиозному плану передела мира. Он вполне был согласен и на живых союзников, если только они не станут ему мешать. Увы, судя по виду присутствующих, они вряд ли согласятся на его условия.

Из-за занавеси с другой стороны шатра вдруг появился ещё один эльф в одежде спокойных, холодных тонов. Лиловый, синий, серебристый — Вингевельд любил эти цвета и невольно почувствовал к нему симпатию.

— Лорд Эорандил, правитель вольного города Лунное Пристанище, — возвестил герольд, после чего тут же удалился.

Архимага пригласили занять место за столом, что он и сделал под взгляды, полные страха и отвращения.

— Будучи правителем вольного города, я буду вести данные переговоры с нейтральной стороны, — проговорил Эорандил. — Архимаг Вингевельд, вы были приглашены, чтобы изложить ваш взгляд на происходящее, а также чтобы достичь возможного компромисса между враждующими сторонами, одну из которых представляете вы. Другой стороной конфликта выступают Валиус Глайд, лорд Первого причала и владыка Озёрных земель, Орен Мейтон, лорд Чёрного зубца и владыка Южного края, а также Торрхен Мадд, лорд Болотного шпиля, на землях которого и проходят переговоры. Третьей стороной выступает генерал Аргелет, командующий южной армией Халантира.

Лорд Глайд нетерпеливо барабанил пальцами по столу. Вид у него был хмурый, а угрюмый человек в мантии за его спиной показался Вингевельду странно знакомым. Да, точно. Когда-то он учился магии земли в Академии и был почти так же угрюм и нелюдим. Архимаг ещё тогда понял, что юноша, несмотря на замкнутость и молчаливость, далеко пойдёт и… Прогадал, потому что в этом южном захолустье придворному магу работы найдётся куда меньше, чем рыбаку или матросу. Наверняка без должной практики Ваор растерял весь свой талант.

Мысленно усмехнувшись этой мысли, архимаг перевёл взгляд на другого участника переговоров, лорда Мейтона, человека с нездоровым цветом лица и стеклянным взором, направленным куда-то в стол. Время от времени он бросал короткий, едва заметный взгляд на мертвеца в измятом нагруднике, после чего вновь глядел в никуда.

Позади него стоял лысый старик со светлой, закрученной в тугую косу, бородой. Одежда выдавала в нём служителя церкви, а исполненный ненависти взгляд, направленный на живых мертвецов за спиной архимага, был таким, что, наверное, испепелил их на месте, если бы только боги даровали священнику такую силу.

Если лорд Глайд представил своего спутника как придворного мага Ваора, Заклинателя скал, то священник же, положив руку на плечо вздрогнувшего от этого лорда Мейтона, представился сам как Улен, епископ Биргинхема. Эльфийский генерал высокомерно промолчал, напустив на себя надменный вид, будто согласившись участвовать в переговорах, он уже сделал всем одолжение.

— Объявляю начало переговоров, — произнёс лорд Эорандил и мягко опустился на стул. — Итак, архимаг Вингевельд, прошу изложить ваше видение происходящего. Насколько нам известно, вы опустошили Южный край, истребили множество поселений, но не взяли ни единого города и не разрушили ни единой крепости. Многие присутствующие здесь считают вас завоевателем, но я бы, скорее, счёл вас опустошителем. Вы не устанавливаете свою власть, лишь оставляете за собой пепелища и смерть. Кто же вы?

Вингевельд не стал подниматься с места, хотя, вероятно, регламент переговоров того требовал. Вместо этого он оглядел присутствующих и заговорил.

— Вы, безусловно, правы, — начал архимаг. — Я не завоеватель. Завоеватели питают свои низменные желания и, главным образом, жажду обладания. Земли, богатство, женщины… Цели могут быть разными, но суть одна — кормление неуёмного и ненасытного зверя, который есть в каждом из нас. Зверь этот желает лишь отнимать и владеть. И ради этого завоеватель бросает в горнило войны всех, кого может, не щадя никого. Ни безусых юнцов, ни седых старцев, ни дев, ни старух, ни пеших, ни конных. Все служат утробе ненасытного зверя. И крестьянин, выбивающийся из сил на поле, чтобы вырастить хлеб для солдат, и кузнец, кующий мечи и доспехи каменеющими от усталости руками. Но рано или поздно завоеватель покинет этот мир. Он испустит последний вздох, а люди, наконец, вздохнут спокойно. Да, рано или поздно появится новое ненасытное чудовище, которое неизбежно захочет отнимать и владеть, использовать и преумножать. Из таких периодов войн и мира и состоит наш мир. Во всяком случае, сейчас…

— Пока я вижу, что этот зверь движет и вами, — прозвучал недовольный голос епископа.

Архимаг приложил усилие, чтобы не улыбнуться. Он рассчитывал на такой вопрос и специально перешёл к общим и малозначащим фразам, которые можно было бы перебить. Изобразив на лице притворное недовольство, он продолжил:

— Мной движет разум. Холодный расчёт, который в отличие от зверя не требует постоянных жертв. Разум — не костёр, которому нужно всё больше и больше топлива. Это хищник, сосредоточенно идущий к цели, который успокаивается лишь достигнув её. Предвкушая следующий ваш вопрос, скажу, что о моих целях вы догадаетесь сами, если будете достаточно терпеливы, чтобы слушать дальше и не перебивать.

Вингевельд сделал паузу, оглядел собравшихся и продолжил:

— Итак, я нарисовал картину зверя, который требует всё больше и больше до самой своей смерти. А теперь представьте, что он никогда не умрёт. Всё, окружающее его будет обречено бесконечно служить его ненасытным аппетитам, безумным прихотям и желаниям. Представьте ко всему прочему, что он обладает огромным могуществом и ни один смертный муж не в силах убить его. А если я скажу, что это ужасное существо — не плод моего воображения и не абстрактный пример, чтобы оправдать мои пока ещё непонятные вам цели? Что, если эти существа уже долгое время держат нас всех в рабстве, заковав в невидимые цепи? И что, если многие даже рады этим цепям и готовы защищать их даже ценой своей жизни? — на этот раз никто не смел перебивать архимага. — Догадываетесь, кто эти жестокие хозяева? Это боги.

Лица присутствующих исказили хмурые гримасы. Кто-то изумлённо вздыхал, кто-то злился, а кто-то лишь неодобрительно качал головой. Первым голос подал всё тот же епископ Улен, поднявшись с места.

— Прежде я видел в вас завоевателя, теперь же вижу опасного безумца, способного навлечь беду и на себя, и на всю Энгату. Вы собираетесь пойти против богов со своим мерзостным войском? Мне известно, что магам известен способ путешествий в высшие сферы, и я не сомневаюсь в вашем могуществе. Но то, что вы говорите — опаснейшая из ересей! И я искренне удивлён, что всеблагой Сильмарет тот же час не обрушил на вас небесные молнии!

— А вот и один из тех, кто защищает собственные цепи, — на лице Вингевельда появилась лёгкая улыбка. — Хотя, если боги подобны безжалостным тиранами, то вас, служителей Церкви можно сравнить с тюремщиками у них на службе. Видите ли, я никогда не боялся богов. Нет! Куда страшнее люди, идущие на всё, чтобы им угодить. Слепые, безумные фанатики, готовых пролить реки крови ради собственного спокойствия. Вы хоть раз получили благодарность от Холара? Или Тормира? Или, быть может, Сильмарет покарал ваших врагов?

— Вы и сами знаете, что боги действуют иначе. Они посылают вещи сны, вселяют смелость в сердца и помогают залечить раны. Придают сил уничтожать нечестивые культы и справляться с тёмными силами, что они приводят в наш мир.

— Я не пытаюсь оспорить существование этой помощи. Меня беспокоит лишь, что столь могущественное существо разменивается на сны и лечение царапин. Почему бы богам не вспахать поле? Или сделать так, чтобы люди перестали голодать? Или вразумить лордов и королей на мирное и справедливое правление? Боги получают силу от веры смертных, но я вижу, что мы отдаём гораздо больше, чем получаем взамен. Не говоря уже о том, сколько мерзости было сделано во имя веры.

— Таков порядок вещей, — голос Улена был твёрд и непреклонен. — Боги над королями, короли над людьми. В конце концов, если короля, да простит меня его величество за такие речи, можно убить, то боги бессмертны и борьба с ними заведомо приведёт лишь к каре за наглость и безрассудство.

— Но бога убить можно, — спокойно парировал архимаг, и в зале вновь воцарилась тишина.

Изумлённые взгляды сошлись на Вингевельде, лишь лорд Мейтон не смотрел на волшебника, всё так же печально и безучастно глядя в полированное дерево стола.

— Теперь я совершенно убеждён в вашем безумии, архимаг, — осторожно нарушил тишину священник. — Подобные речи можно услышать от одержимых демонопоклонников, еретиков и сумасшедших оборванных бродяг. Но слова безумного бродяги так и останутся словами, а ваши же… Вы собираетесь нарушить законы мироздания? Использовать неизвестную могущественную магию? Обратиться к владыкам Ада или Бездны?

— Вовсе нет, — ответил архимаг. — Всё гораздо проще. Вы слышали о мёртвых богах? Судя по вашему лицу, нет. Что ж, позвольте несколько расширить ваш кругозор. Мёртвые боги — это древние сущности, некогда имевшие своих поклонников в Аталоре, но позже потерявшие их по тем или иным причинам. Катаклизмы, эпидемии, козни других богов… Человеческая жизнь хрупка, как вам известно. Теряя последователей, божество начинает угасать. И по мере того, как оно перестаёт отвечать на молитвы, перестаёт бросать и без того жалкие подачки своего могущества, от него отворачивается всё больше верующих. Этот процесс нарастает, подобно снежному кому, и в какой-то момент бог становится настолько слаб, что, говоря простым языком, засыпает.

Епископ Улен слушал архимага с гримасой отвращения на лице, словно презирал каждое его слово.

— И вот, бога питает лишь вера нескольких особенно упорных фанатиков, но даже на их мольбы он уже отвечать не способен. А как только умирает последний из них, оканчивается и жизнь божества. С тех пор его имя постепенно забывается, а бездыханное божественное тело плывёт в бесконечности Межмирья, подобно кораблю-призраку, служа лишь жалким напоминанием о былом могуществе.

— К чему же ведёт ваша метафизическая брехня? — фыркнул епископ.

— Я много путешествовал, — продолжал архимаг, — изучал древние книги и полустёртые надписи из тех времён, когда лишь камни могли пронести мудрость сквозь века… И мои изыскания привели к поразительному выводу: боги — лишь паразиты, присосавшиеся к смертным словно пиявки. Мы можем обойтись без них, а они без нас нет. Люди, эльфы, гномы — все смертные народы могут и должны стать хозяевами своих судеб. Короли — помазанники богов? Что ж, я предлагаю мир, где не будет ни богов, ни королей. Мир без войн, нищеты и вражды.

— И чего же вы от нас ожидаете? — угрюмый Валиус Глайд поднялся из-за стола. — Речи об избавлении от нищеты и голода могли бы подействовать на чернь, но на что вы рассчитываете здесь, среди благородных лордов?

— Понимаю, что, не обладая высоким происхождением, я также выгляжу чернью в ваших глазах. Как короли равняются на богов, так и лорды равняются на королей, готовые на всё, чтобы сохранить своё положение… — архимаг вздохнул. — Маги для вас чернь. Шутка ли, человек, способный сдвинуть горы и разогнать тучи, для вас немногим значительнее конюха или кузнеца. Однако именно в наших руках находится настоящая сила. Она не основана на наследном праве, древней родословной и надуманной чистоте крови. Она осязаема и… Она вас пугает. Да, вижу это по глазам.

Лорд Глайд сощурился, но не отвёл взгляда. Архимаг оглядел собравшихся и продолжил со вздохом:

— Я уверен, что те, кто сумел обуздать собственную сверхъестественную силу, сумеют справиться с бременем власти ничуть не хуже тех, кто живёт лишь придворными интригами и бестолковыми обрядами. Этот мир должен принадлежать всем, а не только вашим потомкам, благородные лорды. И для этого необходимо разорвать порочный круг, начало которому положили безжалостные боги… Но, возможно, я напрасно пытаюсь воззвать к вашей человечности. Быть может, все вы уже потеряли её за титулами и богатой родословной? Если это действительно так, что ж, пусть страх станет моим орудием, а слова — предупреждением.

— Если думаете, что пустые угрозы…

— Они не пусты, — спокойно проговорил Вингевельд. — Сейчас моя цель — пополнение армии. Любые силы, посланные против меня, будут разбиты и лишь увеличат численность моих солдат. Армия мёртвых не нуждается в фураже, отдыхе и воодушевлении. Если обещаете не выступать против меня и не тратить моё время, если вам дороги жизни ваших воинов и крестьян, я обещаю оставить ваши земли в покое. Сейчас моя цель — Энгатар, и я достигну её, вопрос лишь во времени. Если вы готовы присоединиться к новому миру, я не потребую ни клятв верности, ни преклонения колен. Вашего честного слова будет достаточно.

Лорд Глайд опустился на место и принялся о чём-то перешёптываться с придворным магом Веором. Лорд Эорендил задумчиво изучал стол, а лицо священника Улена искажала гримаса ненависти. Халантирцы вполголоса переговаривались о чём-то по-эльфийски, причём один светловолосый эльф из свиты генерала был явно не согласен с ним, но после того, как генерал повысил голос, ему пришлось покорно замолчать.

— Мы не изменим свой путь, — вдруг произнёс генерал Аргелет с жутким акцентом, делавшим его речь едва понятной. — силы Халантира отступают из Энгаты. Это больше не наша война.

Сказав это, эльф со свитой направился к выходу.

— Разумный выбор, генерал, — одобрительно кивнул архимаг. — Возможно, позже, когда я сделаю Энгату лучшим местом, чем сейчас, вы решите присоединиться ко мне.

Ни один из эльфов даже не обернулся на эти слова, и вскоре занавесь закрылась за последним из них.

— Перед ликом богов и людей, Троих и многих, — вдруг взревел священник, — я, Улен, епископ Биргинхема, клянусь, что ваши ужасные намерения никогда не воплотятся в жизнь! Пока я дышу, я буду отправлять на плаху и костёр тех, чьи безумные планы угрожают самому Мирозданию! Ваши омерзительные практики противны самой сущности мира и противоречат круговороту жизни и смерти!

— Это лишь необходимая жертва, — невозмутимо перебил его архимаг. — Для меня более отвратительно, что вас, по-видимому, куда больше устроило бы, если бы я не оживлял мёртвых, а умерщвлял живых. Если бы моя армия состояла из живых людей, а мои противники, с вашего благословения, превращали их в мертвецов. И кто же из нас более жесток?

— Некромантия задерживает часть души в разлагающемся мёртвом теле, — злобно процедил епископ. — Не даёт ей вознестись в небесные чертоги и обрести покой. Если бы души могли кричать, ваша армия была бы армией тысячи стенаний.

— Двух тысяч, — заметил Вингевельд. — Моё войско сейчас состоит из двух тысяч воинов. Примерно.

— Две тысячи искалеченных душ, запертых в гниющей мёртвой плоти…

— И всё же я нахожу это более милосердным, чем все те мясорубки, устроенные во имя богов, королей и лордов.

— У магов всегда было искажённое понимания мира.

— Вероятно, владение магией позволяет чувствовать себя хозяином своей жизни, не уповая на помощь так называемых высших сил, — улыбнулся архимаг. — Вопрос лишь в том, уверены ли вы в своих силах так же, как я уверен в своих?

— Вы всего лишь человек. Или же вы стремитесь уничтожить мир, чтобы самому стать правителем руин? Богом пепелища? Властелином ничего?

— Не стоит судить меня по своей мерке. Как я уже сказал, мной движет не жажда власти или богатства. Лишь идея и вера в лучшее завтра для этого мира. Я вовсе не собираюсь обращать добровольных союзников в мертвецов, вы же, напротив, готовы пожертвовать ими ради безнадёжной борьбы. Присоединитесь ко мне — и спасёте тысячи жизней. Те же, кто хочет послужить жертвой, лечь в фундамент нового мирового устройства — я с радостью исполню их желание.

— В таком случае, я этого не допущу, — громко проговорил священник.

В плотную ткань стенок шатра упёрлись десятки острых кончиков. Вингевельд прищурился и поднялся с места. Мертвецы встали по обе стороны от архимага, а его руки окутал белый туман. Воздух в шатре стал заметно холоднее.

— Я, разумеется, подозревал, что вы будете защищать свой проклятый мир любой ценой, даже наплевав на неприкосновенность участников переговоров, но до последнего верил в остатки вашей порядочности. Как видно, напрасно. Арбалеты? Очень благородно, господа лорды. Сколько их на меня нацелено? Десять? Пятнадцать? Боюсь, мои старые глаза могут обманывать.

— Двадцать, архимаг, — ответил епископ Улен. — Вы умрете прежде, чем успеете что-то сделать.

— Неужели? Как только я погибну, все присутствующие промёрзнут до костей. — сказал архимаг и чуть громче добавил. — И те, что целятся в меня, тоже. Не говоря уже о том, что в четверти мили отсюда стоит две тысячи мёртвых воинов, которые тут же устроят резню. Вам всё ещё мало смертей?

— Это лишь необходимая жертва, — горько усмехнулся священник. — Возможно, вам повезёт, и стрелки лорда Мейтона подарят вам быструю смерть, угодив прямо в голову.

— Вижу, самого лорда Мейтона не слишком заботит происходящее, — заметил архимаг. Орен Мейтон и впрямь не сдвинулся с места, всё так же устремив стеклянный взгляд в никуда. — Полагаю, его столь потрясла недавняя битва с моей армией, что он тронулся рассудком. Погибло столько славных воинов… Или же дело только в гибели одного?

Услышав это, лорд Мейтон впервые поднял взгляд. Вид у него был, как у человека, только что очнувшегося ото сна. Он посмотрел на архимага, но не проронил ни слова.

— Да, вы не ослышались. Я знаю, что там погиб ваш старший сын. Не могу сказать ничего дурного, он сражался храбро. А храбрые воины заслуживают достойных похорон.

Губы лорда Мейтона задрожали. Архимаг улыбнулся и продолжил:

— Но среди тел на поле брани его не было, не так ли? Строго говоря, большинство ваших погибших пополнило ряды моей армии, кроме тех, кого я счёл непригодным. И, разумеется, я не мог пройти мимо столь отважного воина. Было бы преступлением оставить его на корм воронам. Поэтому у меня есть предложение для вас, лорд Мейтон.

С сухих дрожащих губ Орена Мейтона сорвалось единственное глухое слово.

— Говори.

— Если я покину этот шатёр живым, то выдам тело вашего сына. Вы сможете предать его земле со всеми почестями, которые полагаются благородному воину.

— Он блефует, милорд! — прорычал Улен. — Одно ваше слово…

— Блеф? Помилуйте! Я не сторонник столь дешёвых приёмов. Знаете ли вы, что оживлённый мертвец сохраняет отпечаток мыслей и эмоций, которые владели им в момент смерти или незадолго от него? Великий Моршад называл это явление «памятью смерти» и особенно сильна эта память у воинов, погибших в бою. Обычно незадолго до гибели их преобладающими эмоциями бывают ярость, злость или страх, но ваш сын был не таким.

— Лорд Мейтон, прикажите…

— К чести Орстена Мейтона, в момент смерти он не молил о пощаде, нет! — Вингевельд не обращал внимания на слова священника. — Ваш сын и вправду был необыкновенным человеком. Когда я вернул его к жизни, то не поверил своим ушам…

Лорд Мейтон приоткрыл рот, и Вингевельд замолчал. Повисла мёртвая тишина. Архимаг, понимал, что стоит лорду отдать команду, как всё закончится, но вдруг в этой напряжённой, словно сжатая пружина, тишине, раздался глухой хриплый голос:

— Прости…

Лорд Мейтон вздрогнул. По его рукам пробежала мелкая дрожь.

— Прости… Отец… — повторил голос, и никто не понимал, откуда он мог доноситься.

Из глаз лорда Мейтона тонкими струйками потекли слёзы. Он судорожно задышал.

— Прости… Отец…

Лорд зашёлся в рыданиях, пряча лицо в трясущиеся руки. Архимаг же невозмутимо повернулся к мертвецу в измятом нагруднике, и мёртвый воин снял шлем, открыв присутствующим бледное, без единой кровинки лицо. Остекленевшие глаза не выражали ни единой эмоции, а слипшиеся от крови волосы спадали на лоб. Из приоткрытого рта вновь вырвались слова.

— Прости… Отец…

— Вряд ли сын пожелал бы увидеть вас в таком виде, лорд Мейтон, — мягко проговорил архимаг. — Не теряйте лицо, прошу вас. Примите верное решение и покончим с этим.

— Ты чудовище, Вингевельд, — произнёс священник Улен осипшим от изумления голосом.

— Не больше, чем требуется, — бросил в ответ архимаг. — Так каково же ваше решение, милорд?

Орен Мейтон прекратил рыдать, с трудом поднялся со своего места и медленно зашагал к мёртвому сыну. Когда он подошёл совсем близко, мертвец повернул к нему голову и повторил те же два слова.

— Прости… Отец…

— Ты ни в чём не виноват, сынок, — лорд обнял бездыханное тело, и его снова сотрясли рыдания. — Ни в чём… Не виноват…

— Милорд? — послышался голос священника.

— Отбой… — донёсся голос Мейтона. — Стрелкам отбой… Я хочу… Лишь даровать… Покой… Он заслужил…

— Будь ты проклят, — коротко проговорил лорд Глайд. — Я хотел выдать за него свою дочь. Мало было убить парня, так ты ещё и превратил его в умертвие.

— Думаю, лорду Мейтону будет неудобно хоронить сына в таком виде, так что я приведу его в состояние, более подходящее для мертвеца. Но не раньше, чем покину это место. Думаю, мы договорились, лорд Мейтон?

— Да… Всё, что угодно… — приглушённый голос лорда доносился из объятий. — Только дайте даровать ему… Покой…

Этой же ночью архимаг Вингевельд велел воинам вновь собрать портал. Вскоре он уже стоял перед каменной аркой. По гладкой, словно озеро расплавленного серебра, поверхности пробежала рябь. Кристаллы загорелись потусторонним светом, и взору архимага, наконец, предстало знакомое лицо.

— Рада видеть вас вновь, господин Вингевельд. — улыбнулась девушка. — Вижу, переговоры прошли успешно.

— Вы как всегда проницательны, Беата. Всё прошло именно так, как я и предполагал. Эльфы отступают, а лорд Мейтон полностью оправдал мои ожидания.

Девушка засмущалась, но тут же обеспокоенно спросила:

— А если лорд Мейтон захочет отомстить?

— Очень сомневаюсь. У Орена Мейтона остались двое младших сыновей. И если он хочет, чтобы кто-то в этой жизни снова называл его папой, то не станет мне мешать.

— Восхищаюсь вашей дальновидностью!

— Я всего лишь человек, — усмехнулся архимаг. — Что происходит в Академии?

— Всё, как вы и велели, господин Вингевельд. Преподаватели огня разосланы по делам на материк. Многие студенты-огнемаги также отправлены домой под разными предлогами, чему, к слову, были несказанно рады.

— Всегда приятно сделать людей счастливыми, — улыбнулся архимаг. — Пусть проведут последние дни с семьями. Если они у них есть. Я доволен тобой, Беата. Не будем тратить портал понапрасну. Мне понадобится кое-что из моего кабинета… Я, пожалуй, ещё немного задержусь на юге.

Глядя на луну, столь же холодную и безразличную, каким Вингевельд иногда казался сам себе, архимаг сидел в шатре, окружённом живыми мертвецами, еле слышно хрипящими и мычащими. «Главное, в погоне за счастьем для людей не растерять остатки собственной человечности», думалось ему. Он был одарен огромным могуществом. Знал, что во всём мире сейчас нет мага сильнее, чем он. И всё же тень сомнения, грозившая перерасти в страх, жила в самом потаённом уголке его разума. Хватит ли ему стойкости довести план до конца? Успеет ли он? И что будет, когда то, что одарило его столь невероятной силой, решит потребовать своё?

Глава 15

Игнат возвращался в Энгатар с обозом, полным раненых, и частью королевской армии. Он ехал в отдельной повозке вместе с Драмом и Дунгаров, и в таком скверном настроении не был даже после смерти Бьорна. От прежней весёлости старого гнома не осталось и следа, он лишь молчаливо глядел в окно, провожая взглядом пасмурный пейзаж необычайно прохладного раннего лета.

— Если б я не видел засеянных полей, наверняка решил бы, что сейчас осень. Тебе б укутаться, парень, — бросил он Игнату. — Простудишься, а врачевателям нашим нынче не до тебя будет, там раненых полные телеги. Едва успевают повязки менять.

— Я в жизни не простужался, — буркнул в ответ маг, после чего добавил. — Рия тоже там?

— А где ж ей быть ещё? Прониклась девочка лекарским делом. Говорит, теперь чувствует себя виноватой перед ними за… — Дунгар осёкся. — За то, что с ними произошло.

— Вы хотели сказать, за меня? — резко спросил Игнат. — Неужто и вы туда же? Если б не я, висели б сейчас их кишки на ветках илоренского леса!

— Тише, тише, не кипятись, мальчишка, — гном нахмурил брови, но тут же смягчился. — Я-то как раз всё понимаю. Мне случалось видеть, как мешанину из своих и чужих накрывало градом стрел. Все так делают — и эльфы, и люди, если есть необходимость. Законы треклятой войны всегда поперёк людских. Такова уж цена победы. Но странно, что она так на тебя закусилась из-за всех этих солдат. Может, там кто-то особенный был? Знакомый её?

Игнат сначала отмалчивался, но под прищуром гнома всё же не выдержал и ответил.

— Эрниваль, рыцарь один. Он нас выручил там, у Дракенталя. Таринора спас, когда нас рейнарские прихвостни взять хотели. И чего только ему в Энгатаре не сиделось! Решил стать героем? Его дело. Я тут не причём. К тому же, я видел с холма, что творилось там. Он остался жив в этой мясорубке только благодаря мне. Потом ещё спасибо скажет…

— Эх, Игнат! — добродушно вздохнул Дунгар. — Ты, конечно, Рию насколько-то узнал за то время, что с ней знаком, да только невдомёк тебе, что есть у неё такая черта любопытная — убогих да раненых жалеть. Я им как-то, ещё в Ригене, когда она совсем маленькой была, щенка принёс. Так Рие до него дела не было, пока отец её ему на лапу не наступил. Случайно, без злого умысла, малыш то и дело вился под ногами. Тут она-то и давай за ним ухаживать да выхаживать его. Щенок тот потом всё равно где-то потерялся, но суть не в том. До того рыцаря ей и дела не было, пока ты его не обжёг, так что теперь остаётся только ждать. Сам ты только хуже можешь сделать.

— Эх, лучше б я стрелу поймал или ещё чего… — Игнат отвернулся к окну.

— А вот это ты зря. Теперь, когда маги узнают, что бояться им нечего, и эльфы горят так же ярко, как и леса, в которых живут, они перестанут ни с того, ни с сего «уезжать по важным делам» не пойми куда. А с боевыми магами у нас будет куда больше шансов на победу.

— А как же я? Почему меня не оставили там, в Лейдеране?

— Скажи спасибо, что мы вообще уезжаем. Если б не подошёл сынок лорда Форрина с войском, мы бы так и торчали там гарнизоном. Видать, решил вину отца-предателя искупить. А что до тебя — говорят, слишком уж увлекаешься и приказов не слышишь.

— Но они же сами видели, на что я способен. В следующей битве я буду лучше!

— Нет, не мог я тебя, мальчишку, одного на войне оставить. Остался б с тобой хотя бы Драм — другое дело, но его тут тоже не слишком привечают.

— Я уже привык, — отозвался Драм. — Люди не откажутся от предрассудков, даже если прикрою их от стрелы собственным телом.

— Вот, эльф меня понимает, — кивнул Дунгар. — Да и Рия б мне сама это не простила. Всё же ты ей небезразличен, хоть она и дуется. Просто пережди это, как грозу…

Путь проходил даже слишком спокойно. Обозы ехали, казалось, ещё медленнее, чем прежде, поэтому Игнат просто изнывал от скуки. А глядя на флегматично молчаливого Драма, глядящего в сторону, ему становилось ещё тоскливее. Рия же провела эти дни в лекарских хлопотах. Кроме обычных перевязок и ухода за ранеными на ходу, Эббен Гальн поручал ей помогать ему при операциях, которые приходилось делать во время привалов.

У одного солдата загноилась рана от стрелы, и пришлось срочно извлекать наконечник. После нескольких минут душераздирающих стонов, пробивавшихся даже через закушенный солдатом тряпичный кляп, Гальн держал в щипцах окровавленный треугольный кусочек металла.

— Чёртовы эльфы, — процедил он сквозь зубы. — Слышал, они смазывают стрелы тухлым мясом. А кто-то поговаривает, что и собственным дерьмом. Если б сейчас не вытащили, к утру бедняги бы не стало. Промой и обработай рану, Риенна.

Был и один воин, бодрый и весёлый, что всё время пытался шутить и порой даже отвешивать шлепки белым сёстрам, проходившим мимо. Во время очередной перевязки Рия заметила крохотную слезинку, стекающую по его небритой щеке нездорово бледного цвета. Когда она подошла ближе, он широко улыбнулся, но зубы его были стиснуты. Девушка протянула руку к его повязке на ноге, он попытался отшатнуться, но Рия ловко сдёрнула ткань. Уведенное поразило даже её, а в нос ударил резкий гнилостный запах. Она немедленно позвала Гальна и даже у повидавшего многое врача брови удивлённо поползли вверх. Он не отправил Рию срочно за водой и инструментами, как она ожидала. Вместо этого хирург присел рядом и спокойно спросил.

— Как тебя зовут, сынок?

— Джейкон, господин. Из Волчьего брода, близ Роррсвелла.

— Почему ты об этом молчал? — Гальн указал на потемневшую ногу.

— Так я ж видел, что тут творится. Вы б мне наверняка ногу отчекрыжили.

— Не волнуйся, теперь не отчекрыжим. Тебя ждут дома?

— Не, некому меня ждать. У меня и дома-то нет. Я как услыхал клич на войну, подался сюда, хоть какое-то занятие, да и кормили исправно. Не, вы поймите, господин, я ж знаю, кричать да стонать — оно без толку, тут и так этого хватает. А я хотел, чтоб всем повеселее было. Вот только теперь болеть стала жутко, зараза.

— Да уж, Джейкон, вляпался ты в историю. Но самообладание выше всяких похвал, — поднялся на ноги Гальн. — Выпить хочешь?

— Вот это разговор! Конечно, не откажусь!

— Сейчас будет. Не изысканные вина, конечно, но горло промочить сойдёт.

Отведя Рию в сторону, Эббен Гальн вздохнул.

— Принеси ему кувшин обезболивающего средства. Пусть уснёт.

— Разве мы не должны что-то сделать с раной?

— С такой обширной гангреной уже ничего не сделать. До утра он не доживёт. Пусть хоть помрёт не мучаясь, — после этих слов Гальн развернулся и зашагал прочь. Рия лишь услышала приглушённое. — Болван ты, Джейкон. Болван…

Конечно, хоть она и старалась заботиться обо всех одинаково, но особое внимание всё равно уделяла Эрнивалю, чьи ожоги заживали удивительно хорошо.

— Трое слышат мои молитвы, — хрипло проговорил он, улыбнувшись уцелевшим краем рта. — Не ожидал тебя здесь увидеть, Рия.

— Лучше молчи, не трать силы понапрасну. Ожоги подзаживут, тогда и поговорим.

Девушку каждый раз пробирала дрожь, когда она снимала пожелтевшие повязки с плеча и груди молодого рыцаря. А когда приходила очередь его некогда красивого лица, ей и вовсе приходилось сдерживать слёзы. Хоть пузыри от ожогов уже лопнули, и побуревшая корка начала сходить, уступая место бугристой красно-розовой коже без единого волоска, Рия понимала, что прежним оно уже никогда не станет.

Наверное, заживать ожогам Эрниваля и в самом деле помогали боги, потому как вскоре он уже мог вставать и на привале даже просил разрешить ему пройтись. Гальн лишь удивлённо разводил руками, говоря, что видит такое впервые и что, судя по всему, сам бог врачевания Лепан осенил юношу своей милостью.

Когда Рия проснулась прямо на куче бинтов, где задремала от усталости, уже стемнело. Обоз встал на привал, и девушка узнала, что завтра они доберутся до предместий Энгатара. Наконец, у неё появилась возможность просто отдохнуть. Рия направилась к повозке с сеном в надежде полежать на мягком и посмотреть на звёзды и с удивлением встретила там Эрниваля.

— Рия, — юноша улыбнулся здоровой частью лица и от этого зрелища по спине девушки пробежали мурашки, — рад тебя видеть. Признаться, когда в той мясорубке на нас пошёл вековой лес, я уже и не надеялся вновь увидеть звёздное небо. Лязг, треск дерева, крики, ржание коней, а потом — огонь… Нестерпимый жар и боль. Тогда у меня промелькнула мысль, что я погиб и угодил в Ад. Но потом я очнулся, открыл глаза и увидел тебя. Говорят, нас накрыло пламенем от своих же. Магам отдали приказ.

— Не магам, — Рия осеклась. — Там был лишь один. Игнат.

Эрниваль изменился в лице.

— Так значит… — он провёл по обожжённой части лица ладонью. — Это сделал Игнат?

Рия лишь молча кивнула.

— В таком случае, он спас меня и остальных, кому удалось выжить после ожогов.

Девушка изумлённо открыла рот, не веря своим ушам.

— Там было страшно, Рия. Я видел, как эти твари, эти… Деревья… Разорвали лошадь напополам, — Эрниваль замолчал и взглянул на бесконечную россыпь звёзд на ночном небе. Печально вздохнув, он продолжил: — Знаешь, по пути в Лейдеран вместе со Святым воинством я познакомился с одним парнем. Его звали Дин, сын бондаря с улицы мастеров, до войны был подмастерьем у своего отца. Лошади ему не досталось, и он переживал, что мы не нагоним войско Энгатара вовремя. Дин мечтал когда-нибудь стать настоящим рыцарем, всё просил меня повторить рыцарскую клятву и пытался вызубрить её за время пути. Казалось, он знает все истории о рыцарях, что прежде были простолюдинами. Говорил, что многие из них брали второе имя по прежней профессии, своей или отца, и какой-нибудь сир Вернон Смит наверняка раньше был сыном кузнеца или сам работал в кузнице. Он мечтал, что когда-нибудь к нему будут обращаться сир Дин Купер, а он с гордостью будет рассказывать детям и внукам, что был когда-то простым бондарем. Дин мечтал проявить себя, прославиться… В битве ходячие деревья оторвали ему голову ветвями. А многих, чьих имён я не знал, просто затоптали!

Юноша осёкся и продолжил после короткой паузы:

— Учение Троих призывает всегда сохранять здравый рассудок и, скрепя сердце, беспощадно разить врага до последнего вздоха. Но в тот момент я потерял самообладание, ибо большего ужаса не испытывал никогда в жизни. Я схватил какого-то раненого беднягу, что корчился на земле, и бросился прочь, не помня себя от страха, бросив щит и меч. Я проклинаю себя за малодушие, и бесконечно благодарен Троим за то, что дали мне шанс выжить и искупить этот недостойный поступок. Отец поставил меня во главе отряда, а я привёл людей на верную смерть. Да ещё и впал в панику, как мальчишка.

— Но пламя сделало это с тобой… Твоё лицо… — голос Рии задрожал. — Оно обезображено…

— Лучше ходить с обезображенным лицом, чем с обезображенной трусостью душой. По возвращении в Энгатар, я буду верно служить отцу, Церкви и королю. Только так я смогу искупить свою вину перед ними, перед Дином и всеми теми, кого я привёл на смерть. Если бы только после марша я дал людям и лошадям отдохнуть, если бы так не спешил нагнать королевские силы, всё могло бы быть иначе.

— Всё равно не могу простить Игната за это…

— Я послал людей в бой опрометчиво, едва завидев сражение, а Игнат… Он выполнял приказ. Наверняка то был последний шанс исправить безнадёжное положение. Уверен, — Эрниваль улыбнулся, — ему самому это было не по нраву. Многие из-за него погибли, но многие и живы, благодаря ему, а королевское войско всё же одержало победу. Если мне и есть, за что на него злиться, так это за то, что он не дал мне погибнуть на поле боя, как и подобает истинному рыцарю Церкви!

— Чёрт побери! Какие же вы оба болваны! — вспыхнула Рия и быстрым шагом ушла в другую повозку.

Обычно полный столичного шума Энгатар встречал непривычной тишиной. Конечно, торговцы всё так же зазывали прохожих, простой люд всё так же спешил куда-то, но при всё звучало как-то приглушённо, чувствовалась некая настороженность. Люди то и дело озирались и замолкали, будто бы готовые, чуть что, мгновенно спрятаться по домам и не издавать ни звука.

— Это что ещё за угрюмые рожи в серых балахонах? — хмурился Дунгар, глядя по сторонам. — То тут, то там мелькают, раньше я их точно не видал. Церковный орден что ли какой-то новый? От этих нахлебников и так не продохнуть, а как только в стране неспокойно, тут же, будто грибы после дождя, появляются очередные ордена поклонников какой-то там пречистой задницы.

— Я думал, они собираются ради какого-нибудь благого дела, — задумчиво проговорил Игнат. — Беднякам помогают или за больными ухаживают.

— Да вот только действительно благих дел от них и не дождёшься! — проворчал гном. — Нет, чтобы улицы подмести или урожай убрать помочь, куда уж там! Наберут таких же голодранцев, наклянчат денег, нацепят одинаковое тряпьё и отправятся к чёрту на рога в паломничество к очередному камню, под которым высморкался святой Беренгар! А уж когда мощами торговать начинают, тут уж держись. Самая настоящая ярмарка болванов начинается!

— Мощами? — удивился Драм. — То есть… Останками? Неужели и такое бывает?

— Ещё как бывает. Вот, к слову, с десяток лет назад дело было. Погода по лету стояла прелестная, дай, думаю, прогуляюсь. Прохожу я как-то возле храма Троих, глядь, а там прилавки соорудили. Мол, орден пресвятого-кого-то-там из паломничества вернулся. Откуда — я так и не понял, то ли из Анмода, то ли из Нуаммара… Я праздного интереса ради подхожу к прилавку, а мне в лицо тычут каким-то ошмётком сушёным. Мол, купите, добрый господин, ухо святого Реджинальда-чудотворца, который взглядом мог отгонять змей. Я, разумеется, вежливо отказался. И знаете, что? Пока я проходил мимо прилавков, мне разные люди трижды пытались впарить ухо святого Реджинальда, дважды — нос, и шесть, нет, семь раз предлагали приобрести его указательный перст! И тогда я задумался, кто же был большим уродом — Реджинальд-чудотворец или эти ушлые оборванцы, наживающиеся на доверчивых дурачках…

Среди тех троих, кто был в повозке в этот момент, Драм смеялся громче всех. Видимо, ему казались особенно смешными обычаи поклонения мощам святых среди жителей поверхности.

— Да уж, — усмехнулся Игнат. — Слышал я, в здешнем храме тоже хранятся кости какого-то короля.

— Ага, Эйермунда Святого, — кивнул Дунгар. — То немногое, что удалось выкопать из его погребального костра, который он сам для себя и сделал. Впрочем, сейчас уже никто не скажет наверняка, действительно ли это его кости. Мне всегда было интересно, неужто людям не приходит в голову, что, припадая к полу перед очередными мощами, они рискуют поклониться костям какого-нибудь разбойника или грабителя? А то и вовсе осла или собаки!

Игнат засмеялся, и Драм заметил, как настороженно глядят ни них через окно прохожие и как внимательно их провожают недовольным взглядом люди в сером. Впрочем, за последнее время он видел слишком много, чтобы придать этому особое значение. В конце концов, идёт война, с чего бы людям на улице веселиться, да и подобная реакция на звуки смеха из повозки, возвращающейся с битвы, вполне объяснима.

Дунгар повеселел, должно быть, это связано с возвращением в знакомые места, но всё же что-то в городе изменилось. Драм прямо кожей чувствовал напряжение в воздухе, и ему это совсем не нравилось. Необходимо выяснить, что происходит. Хотя бы для собственного спокойствия.

Вдруг эльф увидел, как облачённое в серое люди в едином порыве вышли из закоулков и выстроились вдоль дороги. Они подняли над собой шипастые булавы и провозгласили вразнобой: «Да здравствует король!» А после небольшой паузы всё тот же нестройный хор гаркнул: «Да здравствует матриарх!» В повозке повисла тишина. Первым её нарушил Дунгар, поковырявший в ухе толстым пальцем.

— Либо мои старые уши меня подводят, либо эти оборванцы только что сказали «матриарх»? Что за чертовщина здесь произошла, пока нас не было? Чует моё сердце, срочно нужно вернуться в банк. Как бы там старый Клаус чего не наворотил… Если что потребуется, заходите, не стесняйтесь. И Рию ко мне отправьте, — сказав это, гном спрыгнул с повозки неподалёку от моста святого Готфрида и деловито зашагал куда-то.

Взглянув ему вслед, Драм произнёс:

— И что теперь делать нам?

— Ну, что касается меня, то я теперь как бы на королевской службе, — пожал плечами Игнат. — Да и ты, судя по всему, тоже. Во всяком случае, так Раурлинг говорил. Вот только сейчас он в Лейдеране, а мы здесь. Надеюсь, без него нас отсюда не погонят.

— Мне идти некуда. К Пристанищу теперь не пройти, разве только под землёй. Но не думаю, что подземные боги будут мне благоволить в этом…

В тот вечер король лично принимал героев Лейдерана: Боевого мага Игната, тёмного эльфа Драма, врачевательницу Риенну Эльдштерн, знаменитого хирурга Эббена Гальна и, наконец, командующего Святым воинством Эрниваля из Дорема, не пожалевшего себя за веру и корону.

Именно так их представили в тронном зале Чёрного Замка, где множество разномастных вельмож и влиятельных столичных богачей разглядывали их с праздным интересом. Для этих разодетых людей война — это что-то далёкое и ненастоящее, как вспышка молнии, скрытая за пеленой облаков. Они — высший свет Энгатара, и даже во время Войны короны они пробыли в городе, прячась в своих домах.

Лишь одна пара глаз в тронном зале глядела на них пристально и оценивающе: взор короля Эдвальда Одеринга был тяжёл, чист и внимателен. Игнат не узнал в этом статном аккуратно подстриженном человеке, облачённом в чёрную мантию, отороченную алым, и с золотой короной на голове, того трясущегося безумца, каким его описывал Таринор. Позади короля стоял Дэйн Кавигер в алом нагруднике с вызолоченным изображением короны и неизвестный магу пожилой рыцарь в таком же доспехе.

По правую руку от короля, смиренно опустив взгляд, стояла девушка, которую можно было принять за одну из белых сестёр, если бы не серебристая вышивка на одеянии и скипетр с набалдашником из серебряных стержней, сплетённых в виде символа Троих. По левую руку — бледнокожая молодая девушка с волосами цвета осенней листвы, одетая в красно-золотое платье до пола. Принцесса Мерайя, как догадался маг, глядела в пол с отсутствующим видом.

— В этот нелёгкий час я рад приветствовать истинных героев Энгаты, с чистым сердцем пришедших на помощь стране, — Игнат услышал, что теперь сталь у короля не только во взгляде, но и в голосе. — Истинное счастье — видеть, как столь разные меж собой люди служат единой цели — защите королевства и возрождению его величия. Пред ликом богов и людей, Троих и многих… — Король осёкся, и магу показалось, что по лицу Одеринга пробежала судорога. — …Корона и Церковь не забудут вас!

Послышались одобрительные голоса и редкие хлопки. Эрниваль, всё это время стоявший неподвижно и молча, вдруг сделал шаг вперёд и обратился к королю.

— Ваше Величество! Для меня нет большей радости, чем служение Церкви и Короне. Но я не вижу здесь своего отца, патриарха Велерена. Хоть я и не лучший сын, но мне хотелось бы засвидетельствовать своё почтение перед ним.

— Юный Эрниваль, — покровительственно проговорил король и обратился ко всем присутствующим, — многие, а в особенности те, кто провёл дни вдали от столицы, должно быть, не знают о заговоре, пресечённом с помощью верного Короне Дэйна Кавигера, командующего гвардией. Королева Мередит, моя супруга, вступила в преступный сговор с патриархом Велереном. Два человека, которым я доверял, как самому себе, вознамерились обезглавить страну. Они медленно ввергали меня в пучину безумия, отравляя мой разум и тело. Но благодаря верности сира Дэйна их удалось остановить. Я лично казнил изменницу королеву, а командующий гвардией исполнил свой долг, лишив жизни предателя Велерена.

По собравшимся вельможам прокатилась волна изумления, сменившаяся изумлённым шепотом. Эрниваль замер в оцепенении с устремлённым в никуда взглядом. Игнат с беспокойством думал, что же тот предпримет. Меча на поясе рыцаря не было, что придавало некоторое спокойствие. «Во всяком случае, — надеялся маг, — он не набросится на королевскую стражу, чтобы в следующую секунду быть изрубленным в клочья.»

— Ваше величество, — Эрниваль нарушил молчание, склонив голову, — если мой отец… Патриарх Велерен предал Корону, то тем самым он предал и Церковь. И для меня как верного её служителя нет большего позора. Я едва ли надеюсь искупить вину своей семьи. Если вы велите казнить меня, как сына предателя, то так тому и быть.

— Не позволяй унынию поразить душу, юный Эрниваль, — покровительственно сказал король. — Ты служил верно и не повинен в преступлении своего отца. А верность в наше время — бесценное сокровище. Если услышанное легло на твою душу тяжким грузом вины, ты можешь искупить её, продолжив служить Церкви, которая теперь близка к Короне как никогда.

Когда король закончил говорить, в зале раздался громкий звон. Драм тут же заметил источник звука: несуразного носатого человечка ростом по пояс окружающим его вельможам. Голову его украшал лиловый берет, а в руке, покрытой золотой перчаткой, он держал палку с колокольчиком на конце. Карлик вышел перед толпой, набрал в грудь воздуха и открыл было рот, но, поймав на себе испепеляющий взгляд короля, проглотил слова прежде, чем они сорвались с губ. Его величество продолжал глядеть тяжёлым немигающим взглядом, под которым коротышка приобрёл растерянный вид и, пятясь назад, скрылся за спинами усмехающихся людей.

— Я продолжу служить Церкви и искуплю вину, — ответил Эрниваль, склонив голову. — Благодарю, ваше величество.

С Игнатом и Драмом король говорил уже не столь приветливо. Возможно, он догадывался, отчего у Эрниваля этот ужасный ожог, а может и просто не любил магов и эльфов. Он позволил им остаться, велев Кавигеру определить им место в замковых пристройках. Рие король сообщил, что Карл Эльдштерн вот-вот прибудет в Энгатар. Девушка, едва сдерживая слёзы радости, рассыпалась в благодарностях и немедленно отправилась в банк, рассказать о радостной вести Дунгару. Эббен Гальн и вовсе удостоился лишь сухих слов благодарности.

Когда собрание окончилось и многие из числа вельмож разошлись, король приказал рыцарям гвардии, что стояли за троном, проводить принцессу в её покои, а Эрнивалю велел остаться.

— Сир Эрниваль из Дорема, эта смиренная дочь богов — Агна Пречистая, матриарх Церкви Троих. Совместно с ней мы произвели некоторые реформы. Должно быть, ты видел людей в сером облачении, хранящих покой на улицах города?

— Видел, ваше величество.

— Мы нарекли их Серыми судьями, слугами Тормира и хранителями порядка. Если ты желаешь продолжить служение Церкви, ты волен присоединиться к ним.

— Если так желает ваше величество…

— Это должно быть твоё решение, Эрниваль, — серьёзно проговорил король. — Твой отец совершил ужаснейшее из возможных преступлений. И, хоть предателю не может быть прощения, ты можешь смягчить его вину передо мной.

— Тогда я присоединюсь к Серым судьям, — ни секунды не задумавшись сказал Эрниваль.

— В таком случае отправляйся в Церковь и сообщи епископу Торну о своём решении. Ступай и служи преданно.

Когда Эрниваль покинул тронный зал, вокруг короля не осталось никого, кроме матриарха.

— Ваше величество, я не сомневаюсь в вашей мудрости, но стоит ли доверять сыну изменника? — с опаской, но смиренно спросила Агна. — Не пустит ли семя предательства корни и в его душе?

— Они не были близки, — отрезал король. — Эрниваль ничего не знал о заговоре, а взращивая в нём чувство вины, мы получим вернейшего из людей. Поставим его над отрядом Судей, позволим ему почувствовать облегчение на душе, а после окажем честь командовать всем орденом, взвалив на его плечи груз ответственности вдобавок к грузу вины.

— Вы воистину мудры, ваше величество, — благоговейно произнесла Агна. — Сами боги направляют ваш разум!

Эдвальд Одеринг лишь едва заметно улыбнулся в ответ.

Рихард Вайс покинул повозку на Перекрёстке, чтобы сопроводить юных Рейнаров обратно в Дракенталь, так что остаток пути Карл и Рейквин проделали вдвоём. Распрощавшись с эльфом, алхимик брёл по улицам неприветливого Энгатара, а подозрительные взгляды людей в серых балахонах не добавляли этому месту радушия. Но к чёрту их всех, он теперь человек свободный и ни одна угрюмая рожа, глядящая вслед, этого не изменит. Да и город, если приглядеться, всё такой же суетной муравейник, каким Карл запомнил его, когда был здесь много лет назад.

Вот главная улица сворачивает в Серный переулок, где обосновались алхимики и аптекари всех мастей. Нос алхимика почуял запах железной окалины, доносящийся из Стального тупика. Тамошние кузнецы и стеклодувы, помнится, заломили непомерную цену, когда Карлу понадобилось починить сломанный кальцинатор. Цены здесь, конечно, что надо: городу всё равно, насколько полны твои карманы, он всегда готов их обчистить тем или иным способом. Но и обладатель пустого кошелька здесь не пропадёт, а то и вовсе найдёт способ его наполнить, пусть и совсем нечестным способом. Алхимик вспомнил о Висельной улице.

Это злачное местечко, ранее звавшееся Крысиной норой, своим нынешним названием обязано королю Гюнтеру Первому, который в борьбе с преступностью в городе избрал самый радикальный из методов. Одному ему известным способом он нанял дюжину убийц из народа тёмных эльфов и подослал их к главам влиятельных преступных кланов Энгатара. Когда большие шишки были мертвы, он велел развесить их тела на виселицах вдоль улицы. Это привело к небывалому по масштабам дележу власти в преступном мире города, залившему кровью сначала Крысиную нору, а потом и весь Энгатар.

Закончилось всё тем, что сговорившиеся кланы оказались достаточно умны, чтобы предложить королю компромисс, и пригласили его на переговоры, а король оказался достаточно глуп, чтобы прийти на них. Следующим утром жители Крысиной норы обнаружили своего монарха в очень интересном положении: части его тела были развешаны на тех самых виселицах. Королевских гвардейцев же, избитых, голых и униженных, отправили обратно в замок передать, что с теневым миром города шутить не стоит. В притонах того времени даже родилась и поныне популярная песенка, смысл которой был таков: Гюнтер Эркенвальд разделил на части преступный мир, а преступный мир разделил на части его самого.

Разумеется, сын короля, Гюнтер Второй, распорядился уничтожить трущобы и убить новых предводителей банд. Крысиная нора была почти полностью разрушена и сожжена, вот только огонь перекинулся на другие дома и добрую половину города охватил пожар. Сотни людей остались без крыши над головой, а преступным главарям всё же удалось улизнуть. Со временем улица вернула себе прежний вид, но впредь жители назло стали называть её Висельной.

Карл даже помнил пару куплетов той песни, но ему всегда было лень запоминать её целиком. Да и ни к чему это было: на Висельной ему доводилось побывать всего пару раз, и вовсе не по своей воле. Куда больше ему нравилось совсем другое место… Вот оно. Здание такого родного и приятного глазу имперского стиля. Мраморные буквы «Fenns und Dreiberg» так напомнили Карлу о родной стране, что пришлось утереть появившуюся на стариковских глазах непрошенную влагу.

За массивной дверью его ждал всё тот же знакомый просторный зал. В конце зала у стола он увидел стоящую спиной низкорослую коренастую фигуру. Услышав шаги алхимика, фигура повернулась, и по коридору восторгом прокатился до боли родной и знакомый голос.

— Чтоб мне провалиться на этом самом месте! — Дунгар широко раскинул руки. — Карл, старый чёрт, Эльдштерн!

— И я рад тебя видеть, угольная борода! — рассмеялся алхимик.

Гном промчался по коридору такими широкими шагами, какие вообще только были возможны для гнома, и крепко обнял старинного друга.

— Полегче, Дунгар, — прокряхтел Карл. — Пощади мои старые кости!

— Ты не представляешь, как я рад тебя видеть! А уж как обрадуется Рия…

— Слава богам, она тоже здесь! Всё бы отдал, чтобы увидеть свою девочку!

— Будет скоро. Мы договорились, она после приёма у короля сразу сюда вернётся.

— У короля… — протянул Карл. — Ишь ты. Высоко метит.

— Она ж теперь на особом счету. Герой войны, как Игнат с Драмом.

— И эти двое с вами? — изумился алхимик. — Воистину наш мир тесен.

— Теснее, чем ты можешь себе представить! Но лучше расскажи, как этот ублюдок Рейнар с тобой обращался. Клянусь, если он хоть пальцем тебя тронул, я лично ему зубы выбью, будь он хоть трижды лорд!

— Дружище, нам обоим есть, что рассказать друг другу. Держу пари, у тебя здесь найдётся, чем промочить горло. Если же нет, то ты не настоящий Дунгар Велендгрим.

— Обижаешь, старый пройдоха! Идём-ка со мной…

Поведав друг другу последние известия за кружкой холодного тёмного пива, принесённого мальчишкой-посыльным из таверны неподалёку, друзья не заметили тихих шагов, пока их обладательница, прокравшись словно мышка, не повисла на плечах старого алхимика.

— Дядя Карл! — голос Рии дрожал от счастья, а глаза блестели. — Я и не надеялась увидеть тебя вновь!

— Ну что ты такое говоришь, девочка моя! Что ж со мной станется? — по щеке алхимика потекла слеза. — Я ж как старый дуб — с годами только крепче становлюсь. Вот только, родная, прошу тебя, со спиной полегче. Присядь-ка лучше к нам.

— А я осмелюсь предложить даме отличного пива, пока вы оба тут потоп не устроили. А ну, прекращайте! — хотя Дунгар и сам украдкой утёр глаза рукавом. — Порадуемся, что не потеряли друг друга в этой чертовщине, а остальное — гори оно синим пламенем!

За радостными разговорами время пролетело незаметно. И даже все неприятности, ужасы войны и заточение в темнице уже не выглядели такими страшными. Вдруг, словно приведение, в дверном проёме появился щуплый старичок в очках. Вид у него был ещё бледнее обычного, а руки пробирала крупная дрожь.

— Клаус! Что ж ты встал, как вкопанный, — воскликнул Дунгар. — Присядь к нам, пивка хлебни! Тебе для цвета лица полезно будет.

— Ох, господин Веледгрим…

Гном нахмурился.

— Что стряслось? Клаус, последний раз я видел тебя таким, когда старый Гельмут Феннс преставился. Что сейчас-то произошло?

— Господин Юргент Драйберг… вернулся из Ригена, — старичок говорил сбивчиво. — Они отзывают…

— Чего отзывают? — гном нахмурился ещё сильнее.

— Отзывают банк… — Клаус набрал побольше воздуха и выпалил. — Банк «Феннс и Драйберг» отзывают из Энгаты. Вскоре начнут перевозить хранилище в Риген.

— Тогда нужно скорее очистить твой счёт Рия, — засуетился гном. — Клаус, ты уже должен был получить все бумаги или что там ещё надо, чтобы девочка могла забрать своё. Принеси ключ от хранилища!

— Господин Драйберг сказал… Все счета заморожены. Приказ из Ригена. И забрал ключ.

— Это что же, Рия теперь не получит своих денег? И никто не получит? Даже я? Мы теперь что, на мели?

— Увы, — сглотнув, ответил Клаус.

В комнате повисла звенящая тишина. Дунгар молча глядел в одну точку. Не меняя направления опустошённого взгляда, он вздохнул и отхлебнул из кружки.

— А ведь неплохо день начинался, — проговорил гном. — Нам понадобится больше пива.

Глава 16

Игнат возвращался в Энгатар с обозом, полным раненых, и частью королевской армии. Он ехал в отдельной повозке вместе с Драмом и Дунгаров, и в таком скверном настроении не был даже после смерти Бьорна. От прежней весёлости старого гнома не осталось и следа, он лишь молчаливо глядел в окно, провожая взглядом пасмурный пейзаж необычайно прохладного раннего лета.

— Если б я не видел засеянных полей, наверняка решил бы, что сейчас осень. Тебе б укутаться, парень, — бросил он Игнату. — Простудишься, а врачевателям нашим нынче не до тебя будет, там раненых полные телеги. Едва успевают повязки менять.

— Я в жизни не простужался, — буркнул в ответ маг, после чего добавил. — Рия тоже там?

— А где ж ей быть ещё? Прониклась девочка лекарским делом. Говорит, теперь чувствует себя виноватой перед ними за… — Дунгар осёкся. — За то, что с ними произошло.

— Вы хотели сказать, за меня? — резко спросил Игнат. — Неужто и вы туда же? Если б не я, висели б сейчас их кишки на ветках илоренского леса!

— Тише, тише, не кипятись, мальчишка, — гном нахмурил брови, но тут же смягчился. — Я-то как раз всё понимаю. Мне случалось видеть, как мешанину из своих и чужих накрывало градом стрел. Все так делают — и эльфы, и люди, если есть необходимость. Законы треклятой войны всегда поперёк людских. Такова уж цена победы. Но странно, что она так на тебя закусилась из-за всех этих солдат. Может, там кто-то особенный был? Знакомый её?

Игнат сначала отмалчивался, но под прищуром гнома всё же не выдержал и ответил.

— Эрниваль, рыцарь один. Он нас выручил там, у Дракенталя. Таринора спас, когда нас рейнарские прихвостни взять хотели. И чего только ему в Энгатаре не сиделось! Решил стать героем? Его дело. Я тут не причём. К тому же, я видел с холма, что творилось там. Он остался жив в этой мясорубке только благодаря мне. Потом ещё спасибо скажет…

— Эх, Игнат! — добродушно вздохнул Дунгар. — Ты, конечно, Рию насколько-то узнал за то время, что с ней знаком, да только невдомёк тебе, что есть у неё такая черта любопытная — убогих да раненых жалеть. Я им как-то, ещё в Ригене, когда она совсем маленькой была, щенка принёс. Так Рие до него дела не было, пока отец её ему на лапу не наступил. Случайно, без злого умысла, малыш то и дело вился под ногами. Тут она-то и давай за ним ухаживать да выхаживать его. Щенок тот потом всё равно где-то потерялся, но суть не в том. До того рыцаря ей и дела не было, пока ты его не обжёг, так что теперь остаётся только ждать. Сам ты только хуже можешь сделать.

— Эх, лучше б я стрелу поймал или ещё чего… — Игнат отвернулся к окну.

— А вот это ты зря. Теперь, когда маги узнают, что бояться им нечего, и эльфы горят так же ярко, как и леса, в которых живут, они перестанут ни с того, ни с сего «уезжать по важным делам» не пойми куда. А с боевыми магами у нас будет куда больше шансов на победу.

— А как же я? Почему меня не оставили там, в Лейдеране?

— Скажи спасибо, что мы вообще уезжаем. Если б не подошёл сынок лорда Форрина с войском, мы бы так и торчали там гарнизоном. Видать, решил вину отца-предателя искупить. А что до тебя — говорят, слишком уж увлекаешься и приказов не слышишь.

— Но они же сами видели, на что я способен. В следующей битве я буду лучше!

— Нет, не мог я тебя, мальчишку, одного на войне оставить. Остался б с тобой хотя бы Драм — другое дело, но его тут тоже не слишком привечают.

— Я уже привык, — отозвался Драм. — Люди не откажутся от предрассудков, даже если прикрою их от стрелы собственным телом.

— Вот, эльф меня понимает, — кивнул Дунгар. — Да и Рия б мне сама это не простила. Всё же ты ей небезразличен, хоть она и дуется. Просто пережди это, как грозу…

Путь проходил даже слишком спокойно. Обозы ехали, казалось, ещё медленнее, чем прежде, поэтому Игнат просто изнывал от скуки. А глядя на флегматично молчаливого Драма, глядящего в сторону, ему становилось ещё тоскливее. Рия же провела эти дни в лекарских хлопотах. Кроме обычных перевязок и ухода за ранеными на ходу, Эббен Гальн поручал ей помогать ему при операциях, которые приходилось делать во время привалов.

У одного солдата загноилась рана от стрелы, и пришлось срочно извлекать наконечник. После нескольких минут душераздирающих стонов, пробивавшихся даже через закушенный солдатом тряпичный кляп, Гальн держал в щипцах окровавленный треугольный кусочек металла.

— Чёртовы эльфы, — процедил он сквозь зубы. — Слышал, они смазывают стрелы тухлым мясом. А кто-то поговаривает, что и собственным дерьмом. Если б сейчас не вытащили, к утру бедняги бы не стало. Промой и обработай рану, Риенна.

Был и один воин, бодрый и весёлый, что всё время пытался шутить и порой даже отвешивать шлепки белым сёстрам, проходившим мимо. Во время очередной перевязки Рия заметила крохотную слезинку, стекающую по его небритой щеке нездорово бледного цвета. Когда она подошла ближе, он широко улыбнулся, но зубы его были стиснуты. Девушка протянула руку к его повязке на ноге, он попытался отшатнуться, но Рия ловко сдёрнула ткань. Уведенное поразило даже её, а в нос ударил резкий гнилостный запах. Она немедленно позвала Гальна и даже у повидавшего многое врача брови удивлённо поползли вверх. Он не отправил Рию срочно за водой и инструментами, как она ожидала. Вместо этого хирург присел рядом и спокойно спросил.

— Как тебя зовут, сынок?

— Джейкон, господин. Из Волчьего брода, близ Роррсвелла.

— Почему ты об этом молчал? — Гальн указал на потемневшую ногу.

— Так я ж видел, что тут творится. Вы б мне наверняка ногу отчекрыжили.

— Не волнуйся, теперь не отчекрыжим. Тебя ждут дома?

— Не, некому меня ждать. У меня и дома-то нет. Я как услыхал клич на войну, подался сюда, хоть какое-то занятие, да и кормили исправно. Не, вы поймите, господин, я ж знаю, кричать да стонать — оно без толку, тут и так этого хватает. А я хотел, чтоб всем повеселее было. Вот только теперь болеть стала жутко, зараза.

— Да уж, Джейкон, вляпался ты в историю. Но самообладание выше всяких похвал, — поднялся на ноги Гальн. — Выпить хочешь?

— Вот это разговор! Конечно, не откажусь!

— Сейчас будет. Не изысканные вина, конечно, но горло промочить сойдёт.

Отведя Рию в сторону, Эббен Гальн вздохнул.

— Принеси ему кувшин обезболивающего средства. Пусть уснёт.

— Разве мы не должны что-то сделать с раной?

— С такой обширной гангреной уже ничего не сделать. До утра он не доживёт. Пусть хоть помрёт не мучаясь, — после этих слов Гальн развернулся и зашагал прочь. Рия лишь услышала приглушённое. — Болван ты, Джейкон. Болван…

Конечно, хоть она и старалась заботиться обо всех одинаково, но особое внимание всё равно уделяла Эрнивалю, чьи ожоги заживали удивительно хорошо.

— Трое слышат мои молитвы, — хрипло проговорил он, улыбнувшись уцелевшим краем рта. — Не ожидал тебя здесь увидеть, Рия.

— Лучше молчи, не трать силы понапрасну. Ожоги подзаживут, тогда и поговорим.

Девушку каждый раз пробирала дрожь, когда она снимала пожелтевшие повязки с плеча и груди молодого рыцаря. А когда приходила очередь его некогда красивого лица, ей и вовсе приходилось сдерживать слёзы. Хоть пузыри от ожогов уже лопнули, и побуревшая корка начала сходить, уступая место бугристой красно-розовой коже без единого волоска, Рия понимала, что прежним оно уже никогда не станет.

Наверное, заживать ожогам Эрниваля и в самом деле помогали боги, потому как вскоре он уже мог вставать и на привале даже просил разрешить ему пройтись. Гальн лишь удивлённо разводил руками, говоря, что видит такое впервые и что, судя по всему, сам бог врачевания Лепан осенил юношу своей милостью.

Когда Рия проснулась прямо на куче бинтов, где задремала от усталости, уже стемнело. Обоз встал на привал, и девушка узнала, что завтра они доберутся до предместий Энгатара. Наконец, у неё появилась возможность просто отдохнуть. Рия направилась к повозке с сеном в надежде полежать на мягком и посмотреть на звёзды и с удивлением встретила там Эрниваля.

— Рия, — юноша улыбнулся здоровой частью лица и от этого зрелища по спине девушки пробежали мурашки, — рад тебя видеть. Признаться, когда в той мясорубке на нас пошёл вековой лес, я уже и не надеялся вновь увидеть звёздное небо. Лязг, треск дерева, крики, ржание коней, а потом — огонь… Нестерпимый жар и боль. Тогда у меня промелькнула мысль, что я погиб и угодил в Ад. Но потом я очнулся, открыл глаза и увидел тебя. Говорят, нас накрыло пламенем от своих же. Магам отдали приказ.

— Не магам, — Рия осеклась. — Там был лишь один. Игнат.

Эрниваль изменился в лице.

— Так значит… — он провёл по обожжённой части лица ладонью. — Это сделал Игнат?

Рия лишь молча кивнула.

— В таком случае, он спас меня и остальных, кому удалось выжить после ожогов.

Девушка изумлённо открыла рот, не веря своим ушам.

— Там было страшно, Рия. Я видел, как эти твари, эти… Деревья… Разорвали лошадь напополам, — Эрниваль замолчал и взглянул на бесконечную россыпь звёзд на ночном небе. Печально вздохнув, он продолжил: — Знаешь, по пути в Лейдеран вместе со Святым воинством я познакомился с одним парнем. Его звали Дин, сын бондаря с улицы мастеров, до войны был подмастерьем у своего отца. Лошади ему не досталось, и он переживал, что мы не нагоним войско Энгатара вовремя. Дин мечтал когда-нибудь стать настоящим рыцарем, всё просил меня повторить рыцарскую клятву и пытался вызубрить её за время пути. Казалось, он знает все истории о рыцарях, что прежде были простолюдинами. Говорил, что многие из них брали второе имя по прежней профессии, своей или отца, и какой-нибудь сир Вернон Смит наверняка раньше был сыном кузнеца или сам работал в кузнице. Он мечтал, что когда-нибудь к нему будут обращаться сир Дин Купер, а он с гордостью будет рассказывать детям и внукам, что был когда-то простым бондарем. Дин мечтал проявить себя, прославиться… В битве ходячие деревья оторвали ему голову ветвями. А многих, чьих имён я не знал, просто затоптали!

Юноша осёкся и продолжил после короткой паузы:

— Учение Троих призывает всегда сохранять здравый рассудок и, скрепя сердце, беспощадно разить врага до последнего вздоха. Но в тот момент я потерял самообладание, ибо большего ужаса не испытывал никогда в жизни. Я схватил какого-то раненого беднягу, что корчился на земле, и бросился прочь, не помня себя от страха, бросив щит и меч. Я проклинаю себя за малодушие, и бесконечно благодарен Троим за то, что дали мне шанс выжить и искупить этот недостойный поступок. Отец поставил меня во главе отряда, а я привёл людей на верную смерть. Да ещё и впал в панику, как мальчишка.

— Но пламя сделало это с тобой… Твоё лицо… — голос Рии задрожал. — Оно обезображено…

— Лучше ходить с обезображенным лицом, чем с обезображенной трусостью душой. По возвращении в Энгатар, я буду верно служить отцу, Церкви и королю. Только так я смогу искупить свою вину перед ними, перед Дином и всеми теми, кого я привёл на смерть. Если бы только после марша я дал людям и лошадям отдохнуть, если бы так не спешил нагнать королевские силы, всё могло бы быть иначе.

— Всё равно не могу простить Игната за это…

— Я послал людей в бой опрометчиво, едва завидев сражение, а Игнат… Он выполнял приказ. Наверняка то был последний шанс исправить безнадёжное положение. Уверен, — Эрниваль улыбнулся, — ему самому это было не по нраву. Многие из-за него погибли, но многие и живы, благодаря ему, а королевское войско всё же одержало победу. Если мне и есть, за что на него злиться, так это за то, что он не дал мне погибнуть на поле боя, как и подобает истинному рыцарю Церкви!

— Чёрт побери! Какие же вы оба болваны! — вспыхнула Рия и быстрым шагом ушла в другую повозку.

Обычно полный столичного шума Энгатар встречал непривычной тишиной. Конечно, торговцы всё так же зазывали прохожих, простой люд всё так же спешил куда-то, но при всё звучало как-то приглушённо, чувствовалась некая настороженность. Люди то и дело озирались и замолкали, будто бы готовые, чуть что, мгновенно спрятаться по домам и не издавать ни звука.

— Это что ещё за угрюмые рожи в серых балахонах? — хмурился Дунгар, глядя по сторонам. — То тут, то там мелькают, раньше я их точно не видал. Церковный орден что ли какой-то новый? От этих нахлебников и так не продохнуть, а как только в стране неспокойно, тут же, будто грибы после дождя, появляются очередные ордена поклонников какой-то там пречистой задницы.

— Я думал, они собираются ради какого-нибудь благого дела, — задумчиво проговорил Игнат. — Беднякам помогают или за больными ухаживают.

— Да вот только действительно благих дел от них и не дождёшься! — проворчал гном. — Нет, чтобы улицы подмести или урожай убрать помочь, куда уж там! Наберут таких же голодранцев, наклянчат денег, нацепят одинаковое тряпьё и отправятся к чёрту на рога в паломничество к очередному камню, под которым высморкался святой Беренгар! А уж когда мощами торговать начинают, тут уж держись. Самая настоящая ярмарка болванов начинается!

— Мощами? — удивился Драм. — То есть… Останками? Неужели и такое бывает?

— Ещё как бывает. Вот, к слову, с десяток лет назад дело было. Погода по лету стояла прелестная, дай, думаю, прогуляюсь. Прохожу я как-то возле храма Троих, глядь, а там прилавки соорудили. Мол, орден пресвятого-кого-то-там из паломничества вернулся. Откуда — я так и не понял, то ли из Анмода, то ли из Нуаммара… Я праздного интереса ради подхожу к прилавку, а мне в лицо тычут каким-то ошмётком сушёным. Мол, купите, добрый господин, ухо святого Реджинальда-чудотворца, который взглядом мог отгонять змей. Я, разумеется, вежливо отказался. И знаете, что? Пока я проходил мимо прилавков, мне разные люди трижды пытались впарить ухо святого Реджинальда, дважды — нос, и шесть, нет, семь раз предлагали приобрести его указательный перст! И тогда я задумался, кто же был большим уродом — Реджинальд-чудотворец или эти ушлые оборванцы, наживающиеся на доверчивых дурачках…

Среди тех троих, кто был в повозке в этот момент, Драм смеялся громче всех. Видимо, ему казались особенно смешными обычаи поклонения мощам святых среди жителей поверхности.

— Да уж, — усмехнулся Игнат. — Слышал я, в здешнем храме тоже хранятся кости какого-то короля.

— Ага, Эйермунда Святого, — кивнул Дунгар. — То немногое, что удалось выкопать из его погребального костра, который он сам для себя и сделал. Впрочем, сейчас уже никто не скажет наверняка, действительно ли это его кости. Мне всегда было интересно, неужто людям не приходит в голову, что, припадая к полу перед очередными мощами, они рискуют поклониться костям какого-нибудь разбойника или грабителя? А то и вовсе осла или собаки!

Игнат засмеялся, и Драм заметил, как настороженно глядят ни них через окно прохожие и как внимательно их провожают недовольным взглядом люди в сером. Впрочем, за последнее время он видел слишком много, чтобы придать этому особое значение. В конце концов, идёт война, с чего бы людям на улице веселиться, да и подобная реакция на звуки смеха из повозки, возвращающейся с битвы, вполне объяснима.

Дунгар повеселел, должно быть, это связано с возвращением в знакомые места, но всё же что-то в городе изменилось. Драм прямо кожей чувствовал напряжение в воздухе, и ему это совсем не нравилось. Необходимо выяснить, что происходит. Хотя бы для собственного спокойствия.

Вдруг эльф увидел, как облачённое в серое люди в едином порыве вышли из закоулков и выстроились вдоль дороги. Они подняли над собой шипастые булавы и провозгласили вразнобой: «Да здравствует король!» А после небольшой паузы всё тот же нестройный хор гаркнул: «Да здравствует матриарх!» В повозке повисла тишина. Первым её нарушил Дунгар, поковырявший в ухе толстым пальцем.

— Либо мои старые уши меня подводят, либо эти оборванцы только что сказали «матриарх»? Что за чертовщина здесь произошла, пока нас не было? Чует моё сердце, срочно нужно вернуться в банк. Как бы там старый Клаус чего не наворотил… Если что потребуется, заходите, не стесняйтесь. И Рию ко мне отправьте, — сказав это, гном спрыгнул с повозки неподалёку от моста святого Готфрида и деловито зашагал куда-то.

Взглянув ему вслед, Драм произнёс:

— И что теперь делать нам?

— Ну, что касается меня, то я теперь как бы на королевской службе, — пожал плечами Игнат. — Да и ты, судя по всему, тоже. Во всяком случае, так Раурлинг говорил. Вот только сейчас он в Лейдеране, а мы здесь. Надеюсь, без него нас отсюда не погонят.

— Мне идти некуда. К Пристанищу теперь не пройти, разве только под землёй. Но не думаю, что подземные боги будут мне благоволить в этом…

В тот вечер король лично принимал героев Лейдерана: Боевого мага Игната, тёмного эльфа Драма, врачевательницу Риенну Эльдштерн, знаменитого хирурга Эббена Гальна и, наконец, командующего Святым воинством Эрниваля из Дорема, не пожалевшего себя за веру и корону.

Именно так их представили в тронном зале Чёрного Замка, где множество разномастных вельмож и влиятельных столичных богачей разглядывали их с праздным интересом. Для этих разодетых людей война — это что-то далёкое и ненастоящее, как вспышка молнии, скрытая за пеленой облаков. Они — высший свет Энгатара, и даже во время Войны короны они пробыли в городе, прячась в своих домах.

Лишь одна пара глаз в тронном зале глядела на них пристально и оценивающе: взор короля Эдвальда Одеринга был тяжёл, чист и внимателен. Игнат не узнал в этом статном аккуратно подстриженном человеке, облачённом в чёрную мантию, отороченную алым, и с золотой короной на голове, того трясущегося безумца, каким его описывал Таринор. Позади короля стоял Дэйн Кавигер в алом нагруднике с вызолоченным изображением короны и неизвестный магу пожилой рыцарь в таком же доспехе.

По правую руку от короля, смиренно опустив взгляд, стояла девушка, которую можно было принять за одну из белых сестёр, если бы не серебристая вышивка на одеянии и скипетр с набалдашником из серебряных стержней, сплетённых в виде символа Троих. По левую руку — бледнокожая молодая девушка с волосами цвета осенней листвы, одетая в красно-золотое платье до пола. Принцесса Мерайя, как догадался маг, глядела в пол с отсутствующим видом.

— В этот нелёгкий час я рад приветствовать истинных героев Энгаты, с чистым сердцем пришедших на помощь стране, — Игнат услышал, что теперь сталь у короля не только во взгляде, но и в голосе. — Истинное счастье — видеть, как столь разные меж собой люди служат единой цели — защите королевства и возрождению его величия. Пред ликом богов и людей, Троих и многих… — Король осёкся, и магу показалось, что по лицу Одеринга пробежала судорога. — …Корона и Церковь не забудут вас!

Послышались одобрительные голоса и редкие хлопки. Эрниваль, всё это время стоявший неподвижно и молча, вдруг сделал шаг вперёд и обратился к королю.

— Ваше Величество! Для меня нет большей радости, чем служение Церкви и Короне. Но я не вижу здесь своего отца, патриарха Велерена. Хоть я и не лучший сын, но мне хотелось бы засвидетельствовать своё почтение перед ним.

— Юный Эрниваль, — покровительственно проговорил король и обратился ко всем присутствующим, — многие, а в особенности те, кто провёл дни вдали от столицы, должно быть, не знают о заговоре, пресечённом с помощью верного Короне Дэйна Кавигера, командующего гвардией. Королева Мередит, моя супруга, вступила в преступный сговор с патриархом Велереном. Два человека, которым я доверял, как самому себе, вознамерились обезглавить страну. Они медленно ввергали меня в пучину безумия, отравляя мой разум и тело. Но благодаря верности сира Дэйна их удалось остановить. Я лично казнил изменницу королеву, а командующий гвардией исполнил свой долг, лишив жизни предателя Велерена.

По собравшимся вельможам прокатилась волна изумления, сменившаяся изумлённым шепотом. Эрниваль замер в оцепенении с устремлённым в никуда взглядом. Игнат с беспокойством думал, что же тот предпримет. Меча на поясе рыцаря не было, что придавало некоторое спокойствие. «Во всяком случае, — надеялся маг, — он не набросится на королевскую стражу, чтобы в следующую секунду быть изрубленным в клочья.»

— Ваше величество, — Эрниваль нарушил молчание, склонив голову, — если мой отец… Патриарх Велерен предал Корону, то тем самым он предал и Церковь. И для меня как верного её служителя нет большего позора. Я едва ли надеюсь искупить вину своей семьи. Если вы велите казнить меня, как сына предателя, то так тому и быть.

— Не позволяй унынию поразить душу, юный Эрниваль, — покровительственно сказал король. — Ты служил верно и не повинен в преступлении своего отца. А верность в наше время — бесценное сокровище. Если услышанное легло на твою душу тяжким грузом вины, ты можешь искупить её, продолжив служить Церкви, которая теперь близка к Короне как никогда.

Когда король закончил говорить, в зале раздался громкий звон. Драм тут же заметил источник звука: несуразного носатого человечка ростом по пояс окружающим его вельможам. Голову его украшал лиловый берет, а в руке, покрытой золотой перчаткой, он держал палку с колокольчиком на конце. Карлик вышел перед толпой, набрал в грудь воздуха и открыл было рот, но, поймав на себе испепеляющий взгляд короля, проглотил слова прежде, чем они сорвались с губ. Его величество продолжал глядеть тяжёлым немигающим взглядом, под которым коротышка приобрёл растерянный вид и, пятясь назад, скрылся за спинами усмехающихся людей.

— Я продолжу служить Церкви и искуплю вину, — ответил Эрниваль, склонив голову. — Благодарю, ваше величество.

С Игнатом и Драмом король говорил уже не столь приветливо. Возможно, он догадывался, отчего у Эрниваля этот ужасный ожог, а может и просто не любил магов и эльфов. Он позволил им остаться, велев Кавигеру определить им место в замковых пристройках. Рие король сообщил, что Карл Эльдштерн вот-вот прибудет в Энгатар. Девушка, едва сдерживая слёзы радости, рассыпалась в благодарностях и немедленно отправилась в банк, рассказать о радостной вести Дунгару. Эббен Гальн и вовсе удостоился лишь сухих слов благодарности.

Когда собрание окончилось и многие из числа вельмож разошлись, король приказал рыцарям гвардии, что стояли за троном, проводить принцессу в её покои, а Эрнивалю велел остаться.

— Сир Эрниваль из Дорема, эта смиренная дочь богов — Агна Пречистая, матриарх Церкви Троих. Совместно с ней мы произвели некоторые реформы. Должно быть, ты видел людей в сером облачении, хранящих покой на улицах города?

— Видел, ваше величество.

— Мы нарекли их Серыми судьями, слугами Тормира и хранителями порядка. Если ты желаешь продолжить служение Церкви, ты волен присоединиться к ним.

— Если так желает ваше величество…

— Это должно быть твоё решение, Эрниваль, — серьёзно проговорил король. — Твой отец совершил ужаснейшее из возможных преступлений. И, хоть предателю не может быть прощения, ты можешь смягчить его вину передо мной.

— Тогда я присоединюсь к Серым судьям, — ни секунды не задумавшись сказал Эрниваль.

— В таком случае отправляйся в Церковь и сообщи епископу Торну о своём решении. Ступай и служи преданно.

Когда Эрниваль покинул тронный зал, вокруг короля не осталось никого, кроме матриарха.

— Ваше величество, я не сомневаюсь в вашей мудрости, но стоит ли доверять сыну изменника? — с опаской, но смиренно спросила Агна. — Не пустит ли семя предательства корни и в его душе?

— Они не были близки, — отрезал король. — Эрниваль ничего не знал о заговоре, а взращивая в нём чувство вины, мы получим вернейшего из людей. Поставим его над отрядом Судей, позволим ему почувствовать облегчение на душе, а после окажем честь командовать всем орденом, взвалив на его плечи груз ответственности вдобавок к грузу вины.

— Вы воистину мудры, ваше величество, — благоговейно произнесла Агна. — Сами боги направляют ваш разум!

Эдвальд Одеринг лишь едва заметно улыбнулся в ответ.

Рихард Вайс покинул повозку на Перекрёстке, чтобы сопроводить юных Рейнаров обратно в Дракенталь, так что остаток пути Карл и Рейквин проделали вдвоём. Распрощавшись с эльфом, алхимик брёл по улицам неприветливого Энгатара, а подозрительные взгляды людей в серых балахонах не добавляли этому месту радушия. Но к чёрту их всех, он теперь человек свободный и ни одна угрюмая рожа, глядящая вслед, этого не изменит. Да и город, если приглядеться, всё такой же суетной муравейник, каким Карл запомнил его, когда был здесь много лет назад.

Вот главная улица сворачивает в Серный переулок, где обосновались алхимики и аптекари всех мастей. Нос алхимика почуял запах железной окалины, доносящийся из Стального тупика. Тамошние кузнецы и стеклодувы, помнится, заломили непомерную цену, когда Карлу понадобилось починить сломанный кальцинатор. Цены здесь, конечно, что надо: городу всё равно, насколько полны твои карманы, он всегда готов их обчистить тем или иным способом. Но и обладатель пустого кошелька здесь не пропадёт, а то и вовсе найдёт способ его наполнить, пусть и совсем нечестным способом. Алхимик вспомнил о Висельной улице.

Это злачное местечко, ранее звавшееся Крысиной норой, своим нынешним названием обязано королю Гюнтеру Первому, который в борьбе с преступностью в городе избрал самый радикальный из методов. Одному ему известным способом он нанял дюжину убийц из народа тёмных эльфов и подослал их к главам влиятельных преступных кланов Энгатара. Когда большие шишки были мертвы, он велел развесить их тела на виселицах вдоль улицы. Это привело к небывалому по масштабам дележу власти в преступном мире города, залившему кровью сначала Крысиную нору, а потом и весь Энгатар.

Закончилось всё тем, что сговорившиеся кланы оказались достаточно умны, чтобы предложить королю компромисс, и пригласили его на переговоры, а король оказался достаточно глуп, чтобы прийти на них. Следующим утром жители Крысиной норы обнаружили своего монарха в очень интересном положении: части его тела были развешаны на тех самых виселицах. Королевских гвардейцев же, избитых, голых и униженных, отправили обратно в замок передать, что с теневым миром города шутить не стоит. В притонах того времени даже родилась и поныне популярная песенка, смысл которой был таков: Гюнтер Эркенвальд разделил на части преступный мир, а преступный мир разделил на части его самого.

Разумеется, сын короля, Гюнтер Второй, распорядился уничтожить трущобы и убить новых предводителей банд. Крысиная нора была почти полностью разрушена и сожжена, вот только огонь перекинулся на другие дома и добрую половину города охватил пожар. Сотни людей остались без крыши над головой, а преступным главарям всё же удалось улизнуть. Со временем улица вернула себе прежний вид, но впредь жители назло стали называть её Висельной.

Карл даже помнил пару куплетов той песни, но ему всегда было лень запоминать её целиком. Да и ни к чему это было: на Висельной ему доводилось побывать всего пару раз, и вовсе не по своей воле. Куда больше ему нравилось совсем другое место… Вот оно. Здание такого родного и приятного глазу имперского стиля. Мраморные буквы «Fenns und Dreiberg» так напомнили Карлу о родной стране, что пришлось утереть появившуюся на стариковских глазах непрошенную влагу.

За массивной дверью его ждал всё тот же знакомый просторный зал. В конце зала у стола он увидел стоящую спиной низкорослую коренастую фигуру. Услышав шаги алхимика, фигура повернулась, и по коридору восторгом прокатился до боли родной и знакомый голос.

— Чтоб мне провалиться на этом самом месте! — Дунгар широко раскинул руки. — Карл, старый чёрт, Эльдштерн!

— И я рад тебя видеть, угольная борода! — рассмеялся алхимик.

Гном промчался по коридору такими широкими шагами, какие вообще только были возможны для гнома, и крепко обнял старинного друга.

— Полегче, Дунгар, — прокряхтел Карл. — Пощади мои старые кости!

— Ты не представляешь, как я рад тебя видеть! А уж как обрадуется Рия…

— Слава богам, она тоже здесь! Всё бы отдал, чтобы увидеть свою девочку!

— Будет скоро. Мы договорились, она после приёма у короля сразу сюда вернётся.

— У короля… — протянул Карл. — Ишь ты. Высоко метит.

— Она ж теперь на особом счету. Герой войны, как Игнат с Драмом.

— И эти двое с вами? — изумился алхимик. — Воистину наш мир тесен.

— Теснее, чем ты можешь себе представить! Но лучше расскажи, как этот ублюдок Рейнар с тобой обращался. Клянусь, если он хоть пальцем тебя тронул, я лично ему зубы выбью, будь он хоть трижды лорд!

— Дружище, нам обоим есть, что рассказать друг другу. Держу пари, у тебя здесь найдётся, чем промочить горло. Если же нет, то ты не настоящий Дунгар Велендгрим.

— Обижаешь, старый пройдоха! Идём-ка со мной…

Поведав друг другу последние известия за кружкой холодного тёмного пива, принесённого мальчишкой-посыльным из таверны неподалёку, друзья не заметили тихих шагов, пока их обладательница, прокравшись словно мышка, не повисла на плечах старого алхимика.

— Дядя Карл! — голос Рии дрожал от счастья, а глаза блестели. — Я и не надеялась увидеть тебя вновь!

— Ну что ты такое говоришь, девочка моя! Что ж со мной станется? — по щеке алхимика потекла слеза. — Я ж как старый дуб — с годами только крепче становлюсь. Вот только, родная, прошу тебя, со спиной полегче. Присядь-ка лучше к нам.

— А я осмелюсь предложить даме отличного пива, пока вы оба тут потоп не устроили. А ну, прекращайте! — хотя Дунгар и сам украдкой утёр глаза рукавом. — Порадуемся, что не потеряли друг друга в этой чертовщине, а остальное — гори оно синим пламенем!

За радостными разговорами время пролетело незаметно. И даже все неприятности, ужасы войны и заточение в темнице уже не выглядели такими страшными. Вдруг, словно приведение, в дверном проёме появился щуплый старичок в очках. Вид у него был ещё бледнее обычного, а руки пробирала крупная дрожь.

— Клаус! Что ж ты встал, как вкопанный, — воскликнул Дунгар. — Присядь к нам, пивка хлебни! Тебе для цвета лица полезно будет.

— Ох, господин Веледгрим…

Гном нахмурился.

— Что стряслось? Клаус, последний раз я видел тебя таким, когда старый Гельмут Феннс преставился. Что сейчас-то произошло?

— Господин Юргент Драйберг… вернулся из Ригена, — старичок говорил сбивчиво. — Они отзывают…

— Чего отзывают? — гном нахмурился ещё сильнее.

— Отзывают банк… — Клаус набрал побольше воздуха и выпалил. — Банк «Феннс и Драйберг» отзывают из Энгаты. Вскоре начнут перевозить хранилище в Риген.

— Тогда нужно скорее очистить твой счёт Рия, — засуетился гном. — Клаус, ты уже должен был получить все бумаги или что там ещё надо, чтобы девочка могла забрать своё. Принеси ключ от хранилища!

— Господин Драйберг сказал… Все счета заморожены. Приказ из Ригена. И забрал ключ.

— Это что же, Рия теперь не получит своих денег? И никто не получит? Даже я? Мы теперь что, на мели?

— Увы, — сглотнув, ответил Клаус.

В комнате повисла звенящая тишина. Дунгар молча глядел в одну точку. Не меняя направления опустошённого взгляда, он вздохнул и отхлебнул из кружки.

— А ведь неплохо день начинался, — проговорил гном. — Нам понадобится больше пива. Свобода и сила. Рассекая облака, он видел под собой деревни и пастбища, луга и поля, крошечные замки и едва заметных, словно пылинки, людей. Величественные горные гряды внизу тщетно стремились достичь подобных высот, а он лишь смеялся, глядя на них. Нет, лишь ему дозволено быть так высоко, куда не добраться ни зверю, ни птице, ни жалкому человеку. Повинуясь внезапному порыву, он взглянул на солнце, трусливо сползавшее за горизонт, словно прячась от его величия, и… Проснулся.

Пробившийся через окно Пламенного замка ярко-алый луч закатного солнца разбудил задремавшего в своих покоях Дериана Рейнара. На коленях лежала раскрытая книга о драконах на неизвестном ему языке. Время не пощадило этот фолиант, и некоторые загадочные витиеватые надписи, некогда каллиграфически выведенные неизвестной рукой в дальних краях, уже было невозможно разобрать. К счастью, тут же располагались перевод и комментарии, сделанные дахаарским жрецом, которые позволили лорду Драконьей долины прикоснуться к древнему, зловещему и почти повсеместно забытому знанию.

Дериан, любивший книги больше иных людей, мог бы посчитать кощунственным подобное обращение с древним фолиантом, но не в этот раз. И книга, и переводчик стоили ему немалых затрат, но цель, вне всякого сомнения, оправдывала средства, так что содержание фолианта он знал почти что наизусть. Далеко не в первый раз пробежав взглядом излюбленные моменты, он осторожно закрыл тёмно-лиловый переплёт из бугристой кожи неизвестного зверя.

Последний луч солнца скрылся за далёкой горной грядой, обрамлявшей драконью долину. «Пора», — прошептал он сам себе и поднялся из кресла. Его дочь и сын прибыли в замок вчера днём и наверняка уже успели отдохнуть от дороги. По их словам, его величество выделил им лучшие покои, а Марис был в восторге от изысканных кушаний. Лорд, услышав это, лишь усмехнулся. Его сын всегда был сладкоежкой, но Дериан не видел в этом ничего страшного. Напротив, ему, воспитанному в строгости и в тени старшего брата, получавшего самые лакомые куски, самых смазливых девиц и самые дорогие подарки, порой хотелось, чтобы хотя бы его дети получали всё самое лучшее. Марис же был тому только рад, год от года исправно прибавляя в весе. «Израстётся ещё», — говорили при дворе, а старая служанка, нянчившая ещё отца Дериана, утверждала, что юный Марис выглядит точь-в-точь как старый лорд Ривен в его возрасте.

Но вот за кого лорду Рейнару не приходилось беспокоиться совершенно, так это за дочь Мирану. Спокойная начитанная девушка была так похожа на свою мать, несчастную Ингрид Ритс. Тот же чуть заострённый носик, ясные аквамариновые глаза, красота и спокойный, но острый ум. Дериан любил её так же самозабвенно, как её мать, и даже её некоторая отстранённость дочери была ему приятна. Владыке Пламенного замка даже нравилось, что она не похожа на типичных лордских дочерей и придворных девушек. Что светским приёмам, на которых самому Дериану приходилось присутствовать вместе с братом вопреки своей воле, она предпочитала чтение книг или прогулки по саду. И несмотря на то, что иные лорды выдавали дочерей замуж, едва тем исполнялось пятнадцать, Дериан так и не смог подыскать для Мираны подходящей пары. «Плевать, — думал он, — если даже ей суждено остаться одинокой, это лучше, чем увидеть, как такой драгоценный цветок увянет в недостойных руках…»

Дериан вдруг ощутил давящее, щекочущее чувство пониже горла. Он знал, что это означает, и привычным движением достал платок, испачканный засохшей бурой кровью. Кашель душил его, медленно убивая день ото дня, а со временем к нему добавился отвратительный, сводящий с ума зуд. Особенно сильно он сводил с ума по ночам, заставляя просыпаться и чесать руки и ноги деревянным гребнем, оставляя на коже кровавые борозды. Когда приступ закончился, лорд опёрся на стену, тяжело дыша. Горло горело огнём, тело пробирала мелкая дрожь, а на глазах выступили нежеланные слёзы.

Скоро всё случится. Скоро недуг отступит, а тело вновь обретёт силы. Скоро он станет больше, чем человеком. Так утверждал и тот желтокожий жрец из Дахаара. Об этом в один голос говорили и старые сказки, а в основе каждой сказки лежит истина, в этом Дериан был уверен. В чём он был не уверен, так это в Иде Морнераль, но об этой проблеме обещал позаботиться Раухель. В самом деле, иначе, как проблемой эту женщину лорд назвать не мог, и терпел её в своём замке, только чтобы воздействовать на старика алхимика, если бы тот вздумал отказаться от работы.

Но теперь дело сделано, и госпожа Морнераль может отправляться, куда ей вздумается. Раухель выдаст ей обещанную плату, а дальше… Главное, что больше она не побеспокоит Пламенный замок. Подумать только, эта изо всех сил молодящаяся вдова из Ригена, похоронившая двоих мужей, строит глазки ему, Дериану Рейнару! Но он был человеком великой выдержки. Он терпел ненавистного брата столько лет, что ему стоило немного потерпеть эту женщину? В любом случае, цель стоит того. После обращения всё это уже будет не важно. Скоро в драконью долину вернётся её истинный хозяин с разумом человека и мощью дракона.

Но власть над долиной — лишь начало для дракона, думал Дериан. Некогда вся Энгата принадлежала этому славному крылатому племени, пока его предки, не совершили величайшее из преступлений, истребив этих прекрасных созданий. И ради чего? Чтобы все эти разжиревшие, глупые и тщеславные лорды населили страну своими ублюдками? Одеринги, Арстены, Раурлинги, Кавигеры, Глайды… Все они преклонятся или погибнут.

Но сначала нужно совершить ритуал. В книге сказано, «дракон рождается ночью при свете звёзд». Проходя по лестнице, Дериан взглянул в окно на усыпанное звёздами небо.

Жрец говорил, что в попытке стать ближе к драконам жрецы-отступники в Дахааре приносили в жертву «пламя родной жизни», кровь дочери или сына. «Чтобы получить то, что желаешь, нужно отдать то, что любишь», загадочно говорил он и с блеском в глазах описывал жертвенные чаши из меди, где кровь стекала к центру по желобам, образуя фигуру изрыгающего пламя ящера, чтобы душа умилостивила древних забытых богов. И если боги одарят колдуна милостью, то он вознесётся над прочими и станет высшим существом.

Впрочем, увидев сомнение в глазах Дериана, жрец сказал, что, если лорд дорожит сыном, то есть и иной путь. «Пламя» может быть не из одного «сосуда». Тогда жертва останется в живых, отдав необходимую часть жизненной силы. Рейнар был уверен, что дети не пострадают. По крайней мере, невероятно сильно хотел в это верить. В конце концов, некоторые маги-отступники, практикующие некромантию, питались силой своих учеников, а те были только рады, получая взамен тайные знания. И после этого им ещё хватало сил убивать собственных учителей в погоне за властью.

Вот и комната детей. Скоро его жизнь навсегда изменится, но он не мог отказаться от удовольствия поужинать с ними. Открыв дверь, Рейнар увидел накрытый стол, по одну сторону от него сидел бодрый Марис, по другую — скучающая Мирана.

— Папа, — улыбнулся мальчик, указывая пухлым пальцем в центр стола. — Нам принесли пирог с вишней! Но Мирана сказала его не трогать, а дождаться тебя.

— И откуда только вишня в это время года… — проговорила Мирана, рассеянно ковыряя скатерть серебряной вилкой.

— Из южных земель, девочка моя, — ласково ответил Дериан. — Там она созревает, когда у нас ещё не растаял снег.

— Когда-нибудь и я там побываю. — Марис схватил большой кусок пирога, капнув на стол вязким соком. — И на побережье Великого моря, где пираты и работорговцы. Хочу объехать весь мир.

— Любопытная цель, сын мой. Но кто же будет править Дракенталем?

— А кто, если не ты, папа? Я бы хотел, чтобы ты правил всегда. Тогда я мог бы путешествовать и отыскать все сокровища мира!

— Но отец не вечен, Марис, — серьёзно сказала девушка. — Тебе следовало бы больше времени уделять учёбе и упражнениям. Иначе скоро тебя не удержит никакая лошадь. А история учит, что слабого и глупого правителя всегда свергают.

— Вот ещё! — возмутился Марис. — Старая Грета говорит, что дедушка был таким же, а потом вырос сильным и статным, совсем как Рейнар Могучий! И я таким же стану, правда?

— Обязательно, сын, — Дериан налил из кувшина в кружки сладкий настой из мёда и трав, который всегда помогал детям лучше спать по ночам, — но чтобы вырасти и отправиться в путешествие, нужно хорошо выспаться.

— А расскажи нам историю! — не унимался Марис.

— Прямо здесь, за столом? — удивился Дериан. — Впрочем, почему бы и нет. Какую-нибудь сказку глубокой старины?

— Лучше о былых Рейнарах, — неожиданно ожила Мирана.

— Хотите услышать о Рейнаре Могучем? Или о Роке Рейи?

— Нет, это мы уже слышали, — зевнул Марис. — Расскажи лучше о Делвине Злосчастном!

Лорд Драконьей долины едва не поперхнулся куском пирога.

— Сын, ведь знаешь, почему он прозван «злосчастным»?

— Ага, Мирана рассказала, — непринуждённо ответил мальчик, отхлебнув из кружки.

— И, наверное, ты знаешь, почему после него ни одного мужчину в роду Рейнаров не называли Делвином?

— Потому что он был ленивым, любил только пировать и превратил Пламенный замок в «пламенный бордель», а потом был… Оскоплён любовницей. — гордо, будто рассказывая стих по памяти, продекламировал мальчик, явно не догадываясь о значении этих слов.

— Дочь, — Дериан обратился к Миране и сделал паузу, — ты много читаешь, это хорошо. Но прошу тебя впредь не рассказывать брату о… Не самых светлых ветвях нашего семейного древа.

— Я всего лишь хотела привести пример, что бывает, если проводить жизнь в праздности, — невозмутимо ответила девушка.

— Уверен, он и сам обо всём узнает, когда вырастет…

— …как Делвин Злосчастный?

— Мирана! — Дериан повысил голос, но тут же смягчился. — Раз ты так разбираешься в нашей родословной, предложи, какую историю мне рассказать. Только покороче, у вашего отца сегодня ещё много дел. И лучше, если она будет доступна для понимания Мариса.

Девушка на мгновение задумалась.

— А если про Рейвана Рейнара, Белого ворона?

— Ну, что ж, если Марис согласен, — мальчик энергично закивал, — то я расскажу вам эту историю. Итак, во время завоевания Энгаты принцем Эдельбертом, когда все прочие земли уже покорились его воле, лишь непокорные Рейнары, короли Драконьей долины, храбро сражались с захватчиками, стремясь отстоять родные земли. У тогдашнего правителя, Вейлена Рейнара, не было детей, хотя он уже был немолод, но именно во время Завоевания боги смилостивились, и его жена готовилась принести долгожданного наследника или наследницу. Солдаты империи долго осаждали Пламенный замок, а все попытки штурма разбивались о несокрушимую оборону и храбрость защитников. И продолжалось бы это ещё дольше, если бы не рождение долгожданного наследника. Вейлен более не мог подвергать свою семью и сына опасности, поэтому предложил имперцам союз. Эдельберт Эркенвальд по достоинству оценил храбрость Вейлена Рейнара и верность своей семье, и принял его как равного союзника. Лишь один человек во всём замке был недоволен. Рейван Рейнар по прозвищу Белый Ворон, старший брат покойного отца Вейлена, впавший в безумие старик, прежде добровольно отказавшийся от престола, призывал обороняться до последнего. Ему было плевать на будущее своего рода и уж тем более на собственную судьбу. Он сыпал проклятиями, призывая небесную кару на голову своего племянника, покуда тот не велел казнить безумца. Но даже когда Рейвана замуровывали в самую тёмную и забытую всеми темницу Пламенного замка, он не переставал проклинать Вейлена и всех его потомков. Последним, что он сказал перед тем как сплошная каменная стена отрезала его от внешнего мира, было: «Проклятье падёт на род Рейнаров, на двенадцать колен! Когда ворон вновь победит дракона, лишь тогда вернётся право власти!» Так встретил свою смерть безумный Рейван Рейнар.

— Я не слышал эту историю, — с блеском в глазах сказал Марис. — Этот Рейван был плохим человеком?

— Не совсем, сын. Со старыми людьми такое бывает, они теряют рассудок и ведут себя пугающе. Вейлен даровал своему дяде упокоение, чтобы безумие перестало терзать его несчастный разум.

— Славное же упокоение, быть замурованным заживо, — хмыкнула Мирана.

— А почему его звали вороном? — не унимался Марис.

— Говорят, он был колдуном, мог оборачиваться вороном, когда вздумается, — ответил Дериан. — Отсюда и прозвище. Иные писали, что Вороном он нарёк себя сам, а так как от старости волосы его стали белее снега, то и звать его стали Белым Вороном.

— Всё равно бессмыслица какая-то, — пробормотал Марис. — Где это видано, чтобы ворон победил дракона?

— Рейван Рейнар считал себя воплощением Рейнара Могучего, — пояснила девушка. — Когда-то на месте Пламенного замка была гора, а на той горе жил дракон Нагдареон. Его-то и победил сир Рейнар Могучий, чьим родовым символом был ворон. То есть Ворон победил Дракона и завладел его землёй по праву сильного. Рейван имел в виду, что, отдав Дракенталь империи, Рейнары потеряли право владеть этой землёй. И что вернуть это право можно лишь повторив подвиг Рейнара Могучего.

— Где же ты этого набралась? — прищурился Дериан, ощутив в глубине души гордость за пытливый ум дочери.

— В библиотеке. Книга о Белом вороне, написанная книжником Диггертом.

— Что за вздор… Нужно было давно избавиться от всей ерунды, забивающей детям головы, которая по недосмотру всё ещё занимает место на полках.

— Но разве это ерунда? — удивилась Мирана. — Это ведь о нашей семье. Рейван в этой книге описан мудрым человеком, который помогал своему племяннику править.

— Получается, это Вейлен Рейнар болван? Человек, спасший наш род и позволивший дому Рейнаров процветать, вместо того чтобы кануть в небытие, как Стоунриджи? — голос Дериана был полон возмущения. — Белый ворон был выжившим из ума старым ослом, желавшим видеть головы собственной семьи насаженными на колья!

Повисла тишина. Дериан Рейнар только сейчас заметил, что не сидит, а стоит, опёршись на стол руками, нависая над собственной дочерью. Он, прокашлялся, сделал глубокий вдох и выпрямился.

— Прости, дорогая. Просто пойми, что написанное в книгах — не всегда правда. У нашего дома всегда было немало врагов, многие из которых, к сожалению, умеют писать. Да и потом, где же то проклятие, что Белый ворон обещал обрушить на головы Рейнаров? Не скажу, что я большой знаток истории других благородных домов Энгаты, но уверяю, все три сотни лет, пока Эркенвальды были у власти, Рейнары жили уж точно не хуже их.

— И ты меня прости, — голос Мираны слегка дрожал. — Наверное, я действительно слишком верю написанному. Нам всем пора спать.

Проводив детей до кроватей и пожелав крепкого сна, Дериан вышел за дверь. Белый ворон… С чего бы Миране вспоминать об этом свихнувшемся на тайных знаниях старике? Да, говорят, что он путешествовал по Межмирью, общался с демонами и небожителями и, о силы небесные, как же, должно быть, было непросто не предавать всё это огласке! Волшебник, родившийся среди чистокровных Рейнаров! Уму непостижимо. Наверняка, незаконнорожденный. Потому ему и не дали власти, всё сходится.

Дериан даже повеселел от собственного вывода. Проклятье Ворона… Что же или кого можно считать проклятьем? Да, некоторые из Рейнаров были мужами не самого достойного поведения, взять того же Делвина Второго Злосчастного. Но чтобы называть его проклятьем? Нет, ни к чему в такой день вспоминать о чёрных страницах истории Рейнаров, когда грядёт золотой век Драконьей долины. Мысли Дериана прервал звук приближающихся шагов. Конечно, лорд знал, кого он ждёт, опёршись на стену возле двери. Вскоре в неровном свете свечи появился и сам Йоахим Раухель в неизменном зелёном камзоле.

— Ваши дети уже уснули, лорд Рейнар?

— Не сомневаюсь, Йоахим. Обычно они крепко спят после настоя, а сегодня я добавил для надёжности снотворного. Вряд ли их сейчас вообще можно чем-то разбудить. Полагаю, раз вы здесь, то всё готово?

— Готово, — кивнул Раухель. — Мои люди перенесли жертвенные столы, чашу, зеркала и всё остальное, что вы просили. Признаться, было непросто доставить всё это в Звёздную башню, да ещё и поднять на крышу. Ещё труднее было убедить моих людей, что лорду Рейнару вздумалось понаблюдать за ночным небом. Всё же не думаю, что они готовы к правде, поэтому пришлось употребить некоторые выражения, характеризующие вас как чудака.

— Брось, Йоахим, — улыбнулся Дериан. — Скоро будет неважно, что они будут думать обо мне. Скажи, осмелился бы ты сказать что-то дурное в лицо дракону?

Раухель вздрогнул.

— Признаться, не уверен, можно ли назвать драконью морду лицом. Скажите, насколько сильно этот ритуал вас изменит?

— Достаточно сильно, чтобы стало не важно, что обо мне говорят и как называют. Дракона боятся, его уважают. Возможно, мне даже будут поклоняться, как в Дахааре. Думаю как-нибудь навестить это место в будущем. Впрочем, довольно разговоров. Идём.

Раухель, пыхтя, закинул на плечи пухлого Мариса, а Дериан осторожно держал на руках спящую дочь. Пройдя недолгий путь по коридорам замка, они оказались на крыше старой обзорной башни. В прежние времена, когда при дворе Дракенталя ещё были маги, она использовалась для наблюдения за звёздным небом, движением солнца и магических упражнений. Тогда-то она и получила название Звёздной башни.

Но вот уже несколько поколений Рейнаров это место пустовало, и лишь птицы прятались здесь от непогоды, да придворный книжник изредка сюда заглядывал. Дети были осторожно уложены на специально подготовленные столы, между которыми стояла медная чаша с причудливым орнаментом. Рядом с ней находилось причудливое устройство из зеркал и линз, а также бутыль с серебристо-зелёным раствором, переливающимся в свете ламп.

Дериан заглянул в чашу: там лежал изогнутый клинок с позолоченной рукояткой в форме сложившего крылья дракона. Такой вряд ли пригодился бы в сражении, уж очень неудобно он лежал в руке, но дахаарский жрец настаивал, что жертвенная кровь должна быть пущена именно таким клинком. А вот, кстати, и сам Халдаар Шарх им’Даат, вернее, то, что от него осталось: отрубленная безволосая голова с жёлтой, словно пергамент, кожей, обрамлённая уродливыми рожками. Она лежала лицом вверх на столике подле чаши, а в стеклянных глазах отражалось звёздное небо.

— Теперь ты ещё отвратительнее, чем при жизни. А я думал, хуже быть уже не может. Говорил, что без тебя ритуал невозможен? Что ж, книга говорит обратное, но всё же я позволю тебе узреть обращение… Узреть, как человек становится драконом!

— Вы говорите с мёртвой головой, лорд Рейнар? — недоумённо спросил Раухель. — Возможно, стоит перенести ритуал?

— Нет! Ни в коем случае! Это должно произойти сегодня, — вспыхнул Дериан, но тут же смягчился, увидев изумлённое лицо Раухеля. — Всё в порядке, Йоахим.

— Моя помощь больше не понадобится, лорд Рейнар?

— Я знаю всё, что необходимо. Можешь идти.

— В таком случае… — глава тайной службы глубоко вздохнул. — Послушайте, если я не скажу вам это сейчас, то, возможно, не смогу сказать никогда. Я… я не одобряю всё это. И, честно признаться, ужасно боюсь за вас. Только вдумайтесь, что именно вы желаете совершить!

— Исправить ошибки моих предков. В Драконьей долине должны быть драконы. И я стану первым из них за много лет.

— Но ведь всё, что вы знаете — это слова, подчерпнутые из древних книг и речи этого обезумевшего фанатика, которого изгнали даже из его жуткой страны. Да и потом… — Раухель утёр лоб, — …неужели вы в самом деле намереваетесь превратиться в настоящего дракона?

— Я стану настолько близок к этому славному племени, насколько это возможно. Уж точно ближе, чем это недоразумение, — Дериан презрительно взглянул на голову жреца.

— И как давно вы готовились… Именно к этому?

— Сначала, как ты знаешь, я стремился лишь избавиться от недуга. Но потом, чем больше я узнавал, тем больше понимал, какие возможности открываются передо мной.

— Но ведь неизвестно, сохраните ли вы разум… И если да, то каким это разум будет? Сможете ли вы править? И что будет с вашими детьми? Что будет с домом Рейнаров?

— Он станет более великим, чем любой другой дом Энгаты. Любой другой в мире… — Дериан вдруг нахмурился. — Вы надеетесь меня отговорить, Йоахим?

— Лишь хочу сказать, что был рад служить вам все эти годы. Сначала вашим желанием было исцелиться от недуга, но теперь я вижу, что всё зашло гораздо дальше, чем я мог предположить. Дальше моего понимания. В любом случае, у меня нет никакого желания смотреть на всё это, — Раухель направился к лестнице вниз и добавил: — Надеюсь, вы знаете, что делаете, потому что я — нет. Прощайте, лорд Рейнар.

— Не сомневайся, Раухель! — крикнул вслед лорд. — И благодарю! Твою помощь сложно переоценить!

Дверь внизу захлопнулась с глухим звуком. Йоахим ушёл. Можно приступать. Скоро ни его мнение, ни чьё бы то ни было ещё будет не важно.

Дрожащими от предвкушения руками Дериан настроил линзы и зеркала. В центр чаши устремился сфокусированный луч лунного света. Лорд взял в руки книгу и открыл на нужной странице, где специально оставлял закладку. Поверх переплёта он взглянул на детей в белоснежных ночных рубашках. Вдруг тень сомнения заставила его задержать взгляд на них чуть дольше. Что же происходит? Он, Дериан Рейнар собирается пустить собственным детям кровь, чтобы совершить неизвестный ритуал с такими же неизвестными последствиями. Но ведь он так долго шёл к этому… Что если болезнь заберёт его через год? Полгода? Месяц? Во имя всех богов! Его будто разрывало на части.

Нет! Дериан дал сам себе пощёчину. Он ощутил себя тем самым хромоногим мальчиком, дрожащим в тени собственного брата. Боится сделать шаг, боится шквала насмешек от Алистера. Дери-хромоножка! Он почти слышит его голос в голове… Но Алистер Рейнар мёртв. Убит руками Дериана. Разве теперь ему есть, чего бояться? Теперь он в шаге от мощи, о которой никто из его рода не мог и мечтать!

Лорд взял жертвенный клинок и взглянул на дочь. Юная, прекрасная и хрупкая. Так похожая на мать. Дериан потерял жену и всю жизнь стремился уберечь Мирану от бед. Никто не посмеет тронуть дочь дракона. Но пусть это будет не она. Не первая. Лорд перевёл взгляд на сына. Марис… Такой добрый и светлый мальчик. Несомненно, он бы помог отцу, о чём бы тот его ни попросил. В конце концов, он ничего не почувствует. Дериан взял руку сына и осторожно, стараясь не дышать, провёл по коже бритвенно-острым лезвием. Ярко-алая кровь с тихим звоном закапала в медную чашу, стекая к самому её центру.

Теперь пришёл черед эликсира. Того самого, ради которого он привёз в Энгату жреца с края света. Ради которого подверг опасности свой народ, взрастив дракона в долине. Ради которого продержал в темнице Карла Эльдштерна, и ради которого отдали свои жизни столько людей. Дериан откупорил холодную на ощупь бутыль и сделал глоток. Во рту появился привкус сырого мяса, горло обожгло огнём, лорд закашлялся, но подавил приступ. Ритуал требовал, чтобы эликсир был выпит до конца, поэтому за первым глотком последовал второй, а за ним ещё один, пока последняя капля холодного пламени не оказалась на языке. Дериана бросило в жар и тут же в холод. Мир перед глазами стал невероятно чётким, приобрёл новые краски. Лорд ощутил прилив сил и решимости. Все его чувства обострились. Он услышал мерное дыхание Мариса и… Шёпот?

— Не может быть… — голос доносился из-за спины.

Дериан мгновенно развернулся и увидел собственную дочь, стоящую возле стола. Глаза её были исполнены ужаса. Взгляд метался между жертвенным клинком, братом и Дерианом.

— Отец… Что это значит?

— Это начало новой страницы в истории Рейнаров, Мирана, — Дериан старался говорить как можно более мягко, но его голос неожиданно зазвучал властно и жестоко. — От вас требуется лишь помочь мне… Но почему ты не спишь?

— Я всё слышала, — голос дочери дрожал, а ночная рубашка колыхалась от ветра. — Ещё когда ты говорил с Раухелем за дверью спальни. Я уже давно не пью настой. Как ты мог подмешать снотворное собственным детям?

— Всё это, всё, через что я прошёл, всё ради нашего общего блага! — Дериана переполняла сила, а собственный голос казался невероятно убедительным. — У нас будет всё, что пожелаем! Весь мир!

— Всё, чего я желала, это жить со своей семьёй! — отчаянно воскликнула Мирана. — Ты в самом деле хочешь превратить себя в дракона? И лишить нас с Марисом отца⁈

— Я никогда вас не оставлю. Вы — смысл моей жизни!

— Нет! Власть — вот смысл твоей жизни! Я не верила слухам, что ты убил дядю Алистера. Изо всех сил не верила, что ты способен на это! И не желала верить до сих пор!

— Ритуал уже начат, его не обратить. Ты должна помочь мне! Я ведь твой отец!

— Ты чудовище, — произнесли побледневшие губы девушки.

Кровь на дне медной чаши, стекала в желобки и образовывала фигуру дракона. Из алой она становилась серебристой, а струйка из безвольно повисшей руки Мариса не прекращалась. Магия ритуала делала своё дело. Дериан сделал шаг в сторону дочери.

— Мирана, послушай. Твой брат может погибнуть. Помоги мне, и спасёшь его!

— Я не хочу помогать тебе стать драконом! — Мирана шагнула назад. — Это… Неправильно!

— Это право нашего рода!

— Это безумие! — девушка стояла на самом краю крыши башни.

— Подумай о Марисе, — Дериан сжимал лиловую обложку книги онемевшими пальцами. — Разве ты не любишь своего брата?

Девушка обернулась и посмотрела вниз.

— Я люблю своего брата. И я любила своего отца, Дериана Рейнара. Жаль, что его больше нет.

— Мирана, не вздумай…

Но она уже сделала шаг в пропасть. Лорд рванулся к краю башни, едва не сорвавшись сам. Мир будто перестал существовать, а время застыло. Белёсый силуэт уносился вниз, превращаясь в едва различимую точку…

Но что это? Обман зрения от эликсира? Едва различимая точка стала расти и приближаться, пока что-то стремительно не пронеслось перед самым лицом Дериана, устремившись вверх. Лорд поднял глаза и увидел белого ворона. Того самого, которого так любил подкармливать Алистер, которого назвал Рейваном. Мирана… Рейван… Белый ворон! Всё вдруг встало на свои места. Ворон Алистера — это Мирана. Его собственная дочь — оборотень, как тот безумный старик Рейван Рейнар! Он проводил птицу взглядом. Ворон покружил над башней, после чего растворился в ночной тьме.

Ритуал! Дериан обернулся. Серебряная жидкость в котле бурлила и сверкала, а бледный Марис лежал неподвижно. Теперь обратного пути нет. Наверное, это и есть та самая грань. Грань между человеком и чудовищем. Но ведь всё не напрасно. Ведь так?

— Прости, Марис. Прости, сынок. Твоя жертва не будет забыта никогда…

Дериан ощутил тяжесть нахлынувшей душевной боли. Сознание начало мутиться. Пора. Если это не свершится сейчас, то всё было напрасно. Лорд раскрыл книгу. С трудом различая буквы, утирая слёзы, он произносил слова на неизвестном ему самому языке. Слова, никогда доселе не звучавшие в этих землях. И чем дальше читал Дериан, тем большая мощь струилась по его телу.

Серебристый свет из чаши стал ярко-огненным и устремился к нему, пронизывая каждую частичку его естества, воспламеняя душу. Сила, власть, могущество, заполняли его тело и разум и вдруг стали осязаемыми, плотными. Он менялся. Внутри и снаружи. Вместо крика из груди вырвался звериный рёв. Последней мыслью, мелькнувшей в опьянённом силой разуме, было страшное осознание: «Я и есть проклятие Рейнаров…»

Глава 17

Про главу тайной службы Пламенного замка Йоахима Раухеля при дворе ходили слухи, будто бы он может ходить сквозь стены, растворяться в тенях и слышать каждое слово в городе, сказанное против Рейнаров. Особенно это мнение укреплялось после арестов и казней тех, кто искренне верил, что успел замести все следы. Казнь особо видных членов купеческой артели со связями в Акканте, организовавших неудачное покушение на лорда Алистера Рейнара несколько лет назад и вовсе закрепила среди народа мнение, что Раухель не то злой дух, не то и вовсе колдун, везде и всюду имеющий глаза и уши.

Всё это ему, безусловно, льстило. Йоахим верил в собственное всеведение и способность держать всё под контролем, пока не настала сегодняшняя ночь. Теперь же этот невысокий лысый человек сидел, запершись в своих покоях изнутри, и думал, как быть дальше. Глаза его, обычно внушавшие трепет, пристально глядящие в самую душу, теперь смотрели в никуда. Руки, подписавшие немало приказов об аресте и казни и ни разу не дрогнув, теперь тряслись, будто с жестокого похмелья. А холодный разум и упорядоченные мысли сменились полным хаосом в голове.

'Что же мы имеем? — проговаривал про себя Раухель. — Дериан совершил ритуал и теперь находится неизвестно, где. Судя по глубоким царапинам на крыше башни, в которые поместился бы палец, задуманное ему удалось. Я поднялся туда не меньше, чем через минуту после того, как раздался чудовищный звериный рык, сразу как увидел ту чёрную тень, что подняла ураганный ветер и унеслась вдаль. Кто знает, что могло произойти, если бы его услышал кто-то ещё. Кто-то мог так же прийти туда и обнаружить это…

Марис Рейнар мёртв… О, боги! Каким же ударом было увидеть бледного мальчика, недвижно лежащего на жертвенном столе без единой кровинки на лице. И как непросто было унести его хладное тело в покои, чтобы никто не заметил. Придётся сказать, что юный Рейнар скончался во сне от неизвестной болезни…

Дьявол! Мне доводилось лгать. В некотором роде, это даже стало частью моей работы. Но более мерзкой лжи говорить ещё не приходилось. И виной тому не кто иной, как Дериан. Всё-таки в погоне за этим превращением он обезумел настолько, что пожертвовал собственными детьми. Утверждал, что с ними ничего не случится, послушал того уродливого жреца. А я… Чем я лучше, если поверил ему? Верность стала привычкой, обыденностью и совсем ослепила меня… Ещё неизвестно, куда пропала Мирана. На крыши её не было. Неужели это проклятое колдовство уничтожило её тело без остатка? Или же это сделал сам Дериан, когда обратился… О, боги… Если он не пощадил детей, то наверняка бросил бы в пламя своих амбиций и меня, и замок, и весь город, не моргнув глазом, если бы того потребовали его безумные цели…'

Раухель никогда в жизни не ощущал себя более гадким и гнусным человеком. Он не разглядел в Дериане чудовище, когда тот убил собственного брата, а теперь и сам чувствовал себе таким же чудовищем. Его помощь во всём этом деле действительно сложно переоценить.

Что же теперь? Он обещал позаботиться о замке, но что будет, когда грядущим утром служанки не обнаружат ни Дериана, ни его детей? Зато обнаружат Раухеля. Того, кто был к ним всех ближе и который имеет верных людей, готовых исполнить любой приказ. Если бы, как и планировалось изначально, пропал лишь Дериан, это можно было бы списать на отъезд по важному делу, но вот дети… Наверняка, лорды обвинят в убийстве именно его, а когда дело дойдёт до короля, тот непременно решит поставить в Пламенный замок наиболее верного и полезного из них. А что же до Раухеля? А Раухеля просто укоротят на голову за измену. И тут уж никакие приписываемые ему великие силы не помогут. «Самый могущественный человек в Дракентале» ощущал себя совершенно беспомощным.

Испуганный внутренний голос подсказал единственно верное в данной ситуации решение — бежать и как можно дальше. В Риген? Но добираться туда придётся через подконтрольные эльфам земли… Тогда, может быть, в Гирланд, а оттуда на юг, в Эхлаан, Нераль или Акканту? Нет, Русворты подняли мятеж, торговля парализована, в прибрежных городах творится чёрт знает, что… А если сразу на острова Миррдаэн? Русворты ведь ничего не имеют против Рейнаров. Эта мысль стоила того, чтобы её обдумать.

Глава тайной службы поднял глаза на стену напротив. Её украшал гобелен, на котором Рейнар Могучий сражает дракона Нагдареона. Раухель подошёл и решительно сорвал полотнище, за которым оказался вделанный прямо в стену стальной шкафчик. Дрожащими руками он вставил ключ в скважину и открыл тяжёлую дверцу и принялся спешно выгребать содержимое.

Бросил в сумку личные драгоценности, засунул за голенище кинжал с резной рукояткой, которым прежде вскрывал письма — мало ли, что. Бумаги лучше всего было сжечь, так что он, не мешкая, скормил их каминному огню. Глядя на то, как пламя пожирает указы и письма, он с ужасом осознал, что в кабинете Дериана, должно быть, остались бумаги, которые необходимо уничтожить. Нужно успеть сделать это до рассвета. Раухель направился к двери и вдруг его посетила странная мысль. Неужели Дериан собирался править в облике дракона? Тронный зал точно пришлось бы перестраивать. Сохранил ли он способность говорить? Мыслить? Собирался ли он сжигать неугодных собственным пламенем? Да, если он знал об эффекте превращения заранее, то и впрямь тронулся умом задолго до самого ритуала…

Внезапный стук в дверь заставил Раухеля вздрогнуть. Кто это может быть, если Дериан заблаговременно отослал стражу подальше от башни? Никто не мог видеть его с мёртвым наследником Рейнаров на плечах, даже верные ему люди. Или всё же мог? Внезапная жуткая мысль парализовала Йоахима: если кто-то осмелился побеспокоить главу тайной службы в столь поздний час, то этот кто-то полагал, что вправе сделать это. Но ведь теперь в замке не было людей выше него? Или были? Силясь придать голосу как можно более уверенный тон, Раухель громко спросил:

— Кто смеет прерывать мой сон?

— Господин Раухель, это Дункан, — глухо донеслось из-за двери. — У меня для вас срочное послание.

— Какое ещё послание? Просунь под дверь, завтра прочитаю.

— Но, господин…

— Прочь! — рявкнул Раухель, сам от себя не ожидавший такого. Какие, к дьяволу, могут быть послания посреди ночи? Да и от кого?

За дверью послышался какой-то шорох и голоса. За ними последовал сильный удар в дверь. Потом ещё один.

— Это ещё что такое⁈ — возмущённо рявкнул Раухель. — Дункан, ты пьян? Я тебя в темницу отправлю!

Вместо ответа раздался ещё один удар. Изношенные петли, скрипевшие каждый раз, когда дверь открывалась, явно не были к такому готовы. С каждым ударом они гнулись сильнее, пока, наконец, тяжёлая дверь с грохотом не рухнула на покрытый ковром пол. Кроме Дункана в покои главы тайной службы шагнул другой знакомый Раухелю стражник. Носатый Гульельмо, тот самый, которого он приставил к Карлу Эльдштерну.

— Что это всё значит? — с вызовом спросил Йоахим. — Как вы посмели⁈ Клянусь, если вы сейчас же не объяснитесь, то тебя, Дункан, я отправлю в темницу и потеряю ключ! А твоя аккантийская задница, Гульельмо, окажется на самом дальнем из островов Закатного моря!

— Для вас срочное послание, господин Раухель, — спокойно проговорил Дункан. — Послание от госпожи Морнераль.

Йоахим похолодел. Он услышал мерные негромкие шаги, приближавшиеся по коридору, и понимал, кому они принадлежат. Ида Морнераль вошла в комнату, подняв подол лилового платья и перешагнув через выломанную дверь. За ней стоял Орвальд Эшхарт, кастелян Пламенного замка.

— Что ж, обстановка лишена изящества. Как я и предполагала. Видите, господин Эшхарт, он собирается сбежать, как я и вам и говорила.

Кастелян нахмурился, а женщина обнажила мелкие зубы в хищной улыбке. В свете ночной лампы она выглядела особенно зловеще. У Йоахима похолодело внутри.

— Что за чёрт? Что вы здесь делаете? Я отправил вас в Риген прошлым вечером.

— А я решила задержаться здесь. Уж больно мне пришлось по нраву это место. Особенно теперь, когда у замка больше нет хозяина.

Глава тайной службы присел на кровать. Ноги его не держали. Откуда ей знать? Что происходит?

— Да, Раухель, — продолжала женшина. — Мне известно о ваших тёмных делах. И об исчезновении лорда Дериана Рейнара сегодняшней ночью. И о гибели его детей. Бедный Марис, должно быть, внезапно скончался от болезни? А бедная Мирана случайно сорвалась с крыши Звёздной башни? Несчастный Дериан тоже был там и куда-то случайно пропал? И все эти события объединяет одно: вы, Йоахим, знали об этом, находились рядом, и приложили руку ко всему этому.

— Всё не так! — возразил было Раухель.

— Не так? — сухо спросил кастелян. — Тело Мариса Рейнара лежит в его покоях. Ночная рубашка Мираны Рейнар найдена караульными в камнях под Звёздной башней. Тело его светлости Дериана Рейнара же, я полагаю, вы собственноручно куда-то спрятали. Его ещё не нашли, но уверен, это вопрос времени.

— Но я глава тайной службы! — изумился Йоахим и перевёл взгляд на стражников: — А вы и вовсе присягали на верность мне лично!

Ида Морнераль усмехнулась и заговорила:

— Видите ли, за то время, что я нахожусь в Пламенном замке, мне удалось многое выяснить и сделать. Например, открыть глаза тем, кто прежде слепо доверял вам, не догадываясь о гнилой предательской натуре главы тайной службы. Вы бесчестный и безжалостный человек, готовый идти по головам ради достижения цели. И всё бы ничего, если бы эти головы не были наделены властью. Радуйтесь, вы своего добились. Уничтожили один из самых древних родов Энгаты.

Услышав эти слова, старик-кастелян до хруста сжал костлявые кулаки.

— Ваши грязные пухлые ручонки прервали многовековую историю рода Рейнаров… — продолжала женщина. — Один за другим: Алистер, Дериан, Марис и Мирана. Теперь же единственное моё желание — не позволить вам почивать на лаврах. Я просто не могу допустить, чтобы эти земли оказались в ваших лапах, Раухель.

— Она ведь пудрит вам мозги, Орвальд… Эта женщина даже… Не из Энгаты!

— Для вас я господин Эшхарт, — высокомерно проговорил кастелян. — А что касается происхождения, госпожа Морнераль представляет старинное ригенское семейство с богатым прошлым. Ваш же род, насколько мне известно, им обделён.

— И что теперь? — Йоахим вдруг ощутил странное спокойствие и смирение перед неизбежным. Будто бы в глубине души он знал, что так всё и закончится. — Перережете мне горло? Велите сбросить меня со скалы?

— Без сомнения, мне стоило бы так поступить, — ответила Ида Морнераль. — Не сомневаюсь, что и вы бы на моём месте поступили подобным образом. Однако Гульельмо подсказал мне, что вашим излюбленным методом было заключение в одиночную камеру. «Каменный мешок» — так вы это называете. Посмотрим, сколько времени вы продержитесь, прежде чем рассудок окончательно покинет вас. Я же с удовольствием посмотрю, как «самый могущественный человек в Дракентале» будет скулить и царапать ногтями стены.

— Увести изменника, — холодно произнёс кастелян.

В тот момент, когда некогда верные люди уводили его вниз по лестнице во мрак темниц, Йоахим Раухель подумал, что, наверное, так ему и надо. В конце концов, если подумать, то Ида Морнераль не так уж и неправа. С его помощью лорд Дракентальский оборвал жизнь брата, собственных детей и, наконец, свою собственную, прежнюю жизнь лорда Пламенного замка. После всего, что он сделал, такое развитие событий казалось ему даже в каком-то смысле справедливым. У него осталось лишь два вопроса. Как долго ему удастся сохранить разум и что Ида Морнераль собирается делать теперь?

Та же самая ночь для Маркуса и Тиберия прошла спокойно. Раухель отправил их из замка, выделив неплохую повозку, но, видимо, забыл упомянуть, что довезут их только до Перекрёстка. Благо, имея деньги, в этом оживлённом поселении было несложно найти и кров, и того, кто поможет добраться до Энгатара. Для многих жителей Перекрёстка перевозки давно стали хлебом насущным. Это место жило торговлей и извозом, даже несмотря на солидную пошлину, которую учредили, чтобы городок не отнимал у столицы хлеб. Если главные тракты Энгаты считались артериями страны, несущими живительное серебро из одного её конца в другой, то Перекрёсток по праву называли её сердцем.

Здесь сходились Западный и Восточный тракты, проложенные ещё во времена имперского владычества, когда Эдельберту Завоевателю потребовались надёжные и безопасные пути для контроля над новообретённой страной, торговли и, разумеется, подавления возможных восстаний. Имперская власть учредила патрули и обязала каждого лорда поставить постоялые дворы вдоль дорог через каждые пятнадцать миль, дабы гонцы и путники всегда могли получить пищу и кров. И даже теперь, когда владычество Ригена позади, многие, пусть и невольно, в душе благодарны мудрым королям из рода Эркенвальдов. Особенно когда лютой зимой переступают порог постоялого двора и вдыхают тёплый запах очага.

Перекрёсток, по сути, и был большим постоялым двором. Здесь, ненадолго задержавшись и подкрепив силы, Маркус с Тиберием и подсели к торговому обозу, следовавшему до Энгатара. Хозяин обоза, смешливый торговец тканями по имени Гельмут Штольц, сетовал, что из-за мятежа Русвортов и эльфийской армии на юге ему не удаётся удовлетворить стремительно выросший спрос на одежду.

— По мне, так король, только между нами, — говорил он. — Редкостный болван. Приспичило ж ему прибить собственную жену аккурат во время войны! Теперь мало остроухих на юге, так ещё эти солёные рожи с Миррдаэна совсем продыху не дают. Мой знакомый из Хельмара целый корабль потерял. Представляете! Говорит, русвортовские псы разграбили. Пришлось ему денег занять. Но он человек цепкий, всё вернёт сторицей. А ещё рассказывал, что с пару месяцев назад одно судно из Вальморы в шторм вышло, да так и пропало. Капитан там был сумасбродный с каким-то мудрёным неральским именем. Никто не выжил. Ни команда, ни те бедняги, кому случилось с ним плыть, да упокоит море их души. Вот и прибавилось призраков в Закатном море…

Услышав это, Маркус и Тиберий переглянулись и не сдержали улыбок, хоть маг и с грустью вспомнил капитана де Болье. Торговец посчитал, что они ему не поверили, и остаток пути ехал молча. Высадив их за воротами, он сухо попрощался и отправился по своим делам.

— Этот город напоминает мне Аэций, — сказал аэтиец, шагая по въездной улице. — Та же суета, те же люди, разве что одеты потеплее. Наверное, все столичные города похожи друг на друга в какой-то мере.

— Возможно и так, — ответил Маркус. — Нечасто бываю в столицах. Я и в Энгатаре-то всего лишь третий раз. Сравнивать не с чем.

— Признаться, я посещал подобные города проездом по пути сюда. Из Аэция в Сатели, потом Эхлаан. Сначала думал морем из Вегеции отправиться, но потом подумал, что лучше посмотреть на людей и чужие земли, чем днями напролёт вглядываться в водную гладь. Надеюсь, мне удастся вернуться назад, не попав в заточение снова, — Тиберий грустно улыбнулся. — А вам никогда не хотелось путешествовать, Маркус?

— Честно говоря, хотелось всегда, — признался маг, — но жизнь в Академии порой напоминает густую кашу. В ней вязнешь с головой, забываешь о мечтах и желаниях. Хотя, если подумать, то дело даже не в месте, а в самом человеке, в его природе.

— Человеческая природа… Неисчерпаемый источник для философов и теологов. И что же вы имеете в виду?

— Человек, едва приехавший в новое место, готов покинуть его без колебаний. Так было и со мной, когда я впервые ступил на почву острова Морант, вдохнул запахи Вальморского порта… В то время для меня, юнца, привезённого на Закатный остров, даже тамошние портовые запахи рыбы и матросского пота отдавали магией. Я увлечённо учился, был готов отправиться хоть на край света, если потребуется. Но этого не требовалось. А потом, как и любой человек, пробывший где-то достаточно долго, я пустил корни. Когда меня впервые за долгое время отправили на большую землю, я даже удивился своему нежеланию покидать обжитое место. А потом, что парадоксально, чем больше раз мне приходилось уезжать из Вальморы, тем меньше мне этого хотелось. Эти «корни», в отличие от настоящих, с каждым разом становились всё крепче, тянули меня обратно и вовсе не желали рваться. Дошло до того, что, когда меня назначили деканом, я с большой неохотой переезжал в деканскую комнату, что в западном крыле Академии.

— А что же с вашими корнями сейчас?

— Забавно, но теперь чувствую, что их нет. Даже больше, будто их никогда и не было, — усмехнулся Маркус. — Оборвались в тот самый момент, когда демон произнёс имя архимага. Тогда я понял, что путь назад для меня закрыт окончательно. По крайней мере, пока Вингевельд во главе Академии. Отправив меня в погоню за Игнатом, он решил просто избавиться от меня, как и от других огненных магов. И что-то подсказывает мне, что дело не только в различии стихий.

Маркус задумался было о мотивах архимага, но тут же сообразил, что ему известно слишком мало, чтобы это выяснить. В любом случае сейчас важно найти Игната, ради этого он прошёл через всё это и, наконец, прибыл в Энгатар. Вот только как именно отыскать мальчика в этом людском муравейнике?

Маг поймал себя на мысли, что было бы проще, если б в городе и впрямь начался пожар. Тогда, по крайней мере, ему было бы ясно, что Игнат где-то здесь и не покинул город. Нет, глупости. Это слова архимага. Мальчик никогда бы не поступил так. Да и мальчик ли? Сколько же ему сейчас должно быть? Маркус не знал, когда Игнат родился, но встретив его на улицах Дракенталя, решил, что тому должно быть около семи или чуть меньше. С тех пор минуло, кажется, двенадцать лет, пять из которых они не виделись. Что бы сделал сам Маркус, окажись он в столице в таком возрасте? «Отправился в кабак», — сам себе ответил маг. Ему стало противно от такого ответа, но подобные питейные заведения полнятся слухами, а значит, там могут знать о таком примечательном человеке.

Маг почему-то был убеждён, что узнает Игната при встрече, а потому старался всматриваться в лица прохожих, чьи волосы хоть немного отдавали рыжиной. Те в свою очередь удивлённо ловили его взгляд и тут же отворачивались. Тиберий воспринял идею спрашивать в тавернах с осторожностью.

— Не думаю, что это хорошая мысль, — поёжился он. — Заходить в такие места после прошлого раза.

— В этот раз деньги нам выдали в Пламенном замке, — парировал Маркус. — Думаешь, Раухелю есть смысл расплачиваться фальшивкой?

— Тогда надеюсь, вы знаете, что делаете, — вздохнул аэтиец.

Они обошли самые разные заведения: от забегаловок со сломанной вывеской, ютившихся на первых этажах домов, до постоялых дворов, где даже вышибала был одет лучше них. Но о молодом рыжем парне со взъерошенными волосами мало кто слышал. В паре мест, впрочем, рассказали, будто бы видели похожего то ли у банка с ригенским названием, то ли неподалёку от королевского дворца. Но то, должно быть, были какие-то другие обладатели рыжих волос. В самом деле, какие дела у Игната могли быть у банка или королевского замка? В таких местах бродят лишь богачи и придворный люд. Наверняка бедняга теперь ведёт полунищую жизнь, перебиваясь случайными заработками, а таких стража к замку и на милю не подпустит. И всё же Маркус не прекращал поиски, полный намерения обойти город вдоль и поперёк. Он вновь вспомнил слова капитана и, стиснув кулаки, сказал про себя: «Нет, я не сдамся и не отступлю. Не в этот раз».

Очередной переулок оказался серым, грязным и неприветливым. В лужах, образованных дождевыми стоками, лениво похрюкивали свиньи, у их боков грелись тощие облезлые собаки, а со всех сторон на Маркуса с Тиберием внимательно глядел разномастный люд. Те, кого было принято называть «городским дном». Калеки, опёршись на покосившиеся стены домов, плевали на землю, хмурые громилы провожали недобрым взглядом, а босые чумазые дети развлекались тем, что дёргали свинью за хвост и хохотали над тем, как она визжит.

Маркус покрепче прижал к себе кошелёк, убедившись, что он до сих пор за пазухой. Конечно, порт Вальморы, куда он частенько наведывался, живя в Академии, был тем ещё местом, но там, во всяком случае, бурлила жизнь и суета, напоминая о бурной реке. Это же место навевало мысли о застойном болоте, да и пахло здесь соответствующе. Маркус увидел деревянную трактирную вывеску, неподалёку от которой какой-то оборванец справлял малую нужду прямо на стену. Глубокие царапины на вывеске образовывали надпись «Крысий хвост», которая жутко возмутила мага, в которого много лет упорно вдалбливали грамоту. Что за чушь! Хвост может быть «крысиным», но никак не «крысьим».

— Маркус, вы и впрямь хотите зайти сюда? — негромко спросил Тиберий, увидев направление взгляда мага. — Все эти люди не сводят с нас глаз. Думаю, мы в плохом районе, такие есть в каждом большом городе. Уж поверьте, в Аэции он примерно так и выглядит.

— Нам нечего бояться, — не унимался маг. — Мне не раз приходилось отбиваться от подобных встреч. Я ведь как-никак огненный маг.

— Надеюсь, у вас хватит сил справиться, Маркус, — Тиберий оглянулся. — Мне всё кажется, будто за нами кто-то идёт, но я никого не вижу. Паранойя?

— После того, что тебе довелось пережить — очень может быть. Понимаю твои опасения, но уверяю, мы только зайдём, спросим об Игнате и тут же выйдем.

Внутри «Крысьего хвоста» оказалось именно так, как ожидал Маркус. Грязный пол и почти такие же грязные столы, закопчённый чадящими настенными лампами потолок, мутные окна, тошнотворные запахи вчерашней пирушки. «Огонь в лампах — это хорошо», подумал маг. Картину довершали свернувшийся калачиком человек, сопевший справа от двери, и лысый трактирщик с повязкой на глазу, что тёр тряпкой барную стойку и даже не взглянул на вошедших. Лишь когда они подошли совсем близко, он нехотя оторвал от тряпки здоровый глаз, который тут же внезапно округлился.

— Вы от Стервятника? — осторожно и немного испуганно спросил он.

— Никогда о нём не слышал, — ответил Маркус, от чего трактирщик вновь поскучнел. — Мы ищем одного человека.

— Вы не похожи на того, кто может искать человека на Висельной улице. Скорее на того, кто ищет брадобрея или лавку ювелира.

— Это ещё почему? — удивился маг.

— Те, кто приходит сюда из других частей города, одеваются иначе, уж таковы правила игры, а вы слишком опрятны для этих мест. Мой вам совет: уходите, пока можете.

— Не думал, что трактирщик станет угрожать с порога…

— Это не угроза, — усмехнулся тот, — а доброе предупреждение.

Маркус оглядел себя и Тиберия. Не сказать, что они были одеты богато или слишком уж вычурно. К тому же, за время пути одежда успела порядком запылиться.

— Мы покинем это место сразу же, как сумеем. Но сначала скажите, видели ли вы в городе юношу с ярко-рыжими волосами? Высокого и худого.

— Вы описали половину города, мой любознательный друг, — ухмыльнулся трактирщик. — Это может быть кто-то из русвортовских ублюдков или потомки северян-овцелюбов. В Энгатаре полно рыжих, как и в любом другом городе. Даже королева — и та была рыжей. Русвортовская дочь как-никак. Ух, знатная была баба! Раньше, когда король выходил с речами на площадь, я даже выбирался поглазеть на неё. Жаль всё-таки, что он её прибил…

— А если я скажу, что тот парень ещё и маг?

— Маг, говоришь? — трактирщик почесал небритый подбородок. — Колдунов тут нынче не привечают. Да и объявись тут колдун, мы б уже знали. Короче говоря, я точно знаю, что в Чёрном замке есть придворный маг. Про остальных ничего сказать не могу.

Положив на стойку серебряный марен, Маркус покинул трактир. Тиберий последовал за ним и вид у него был обеспокоенный.

— Зачем вы показали, что у вас есть деньги? — спросил аэтиец.

— Это простая благодарность. К тому же, ты верно подметил, место это неспокойное. В таких принято платить за информацию, даже если она совершенно не пригодилась. Уж лучше было умаслить его монетой, чем быть обвинённым в неблагодарности. Нам ведь не нужно лишних проблем, правда?

По пути к выходу из Висельной улицы Тиберий то и дело оборачивался. Маркус улыбался, утверждая, что им нечего бояться, но тот лишь отмалчивался и не переставал озираться по сторонам. Неужели заточение так изменило жизнерадостного аэтийца, до того не побоявшегося в одиночку отправиться в путешествие в чужую страну?

Маркус вдруг подумал о том, что будет, когда он найдёт Игната. Куда им идти? Маг полагал, что они могут осесть где-нибудь в Энгатаре, а лучше где-то в другом городе, чтобы быть подальше от столичной суеты. Открыть алхимическую или книжную лавку, где Игнат мог бы помогать ему. Тиберию тоже нашлось бы там место. Получился бы прямо семейный подряд…

Стройную картину в мыслях мага нарушила чья-то широкая грудь, преградившая путь неподалёку от выхода из Висельной улицы. Подняв взгляд, он увидел и её обладателя — щекастого черноволосого громилу с недружелюбным взглядом поросячьих глаз.

— Чем обязан? — спокойно спросил Маркус.

— Вижу, серебром трясёшь, папаша? — донёсся голос сзади.

Маг обернулся и увидел двух крупных мужчин, направляющихся к нему. Тиберий побледнел и будто хотел свернуться в клубок: он зажмурился, прижал к себе руки и втянул голову в плечи.

— Боится дружок твой, — сказал один из них. — Правильно боится. По нему сразу видно, что не здешний, а мы здесь иноземцев не любим. А сам ты откуда будешь? Дай угадаю, из Садов? Или с Книжной аллеи?

— Не угадал, — холодно ответил маг. — Вы не любите иноземцев, а я не люблю загадки, так что мы, пожалуй, избавим друг друга от неприятного общества.

— Монет отсыпь, и можете идти, куда вздумается, — прогудел обладатель поросячьих глаз.

— Полагаю, в случае отказа вы пригрозите нас побить?

Вместо ответа все трое засмеялись.

— Это место называется Висельной улицей, а кое-кто зовёт его Крысиной норой. Знаешь, почему, папаша?

— Попробуйте меня удивить.

— Потому что городская стража сюда носа не кажет!

— Не вижу связи, — улыбнулся Маркус.

— Это пугало носатое мне уже надоело! — прорычал один из тех, что подошли сзади. — Хватай его за ноги, вытряхнем из него всё, что есть.

— А вот это не рекомендую, — маг резко вытянул вперёд руку и щекастый громила с несвойственной такому человеку прытью отпрянул, взвизгнув от боли. На пожелтевшей от пота вонючей рубахе красовалась дырка с опалёнными краями, через которую виднелась обожжённая красная кожа.

— Чёртов колдун! — воскликнул тот, что был сзади. — Харрен, сломай ему поганые руки!

Маркуса тут же схватили со спины, попытавшись вывернуть руку, но он наступил пяткой на босую ногу нападавшего, заставив того на мгновение ослабить хватку. Маг вырвался и отпрыгнул в сторону. Тиберий поспешил оказаться рядом.

— Я же говорил вам, Маркус! Я же говорил! — повторял испуганный аэтиец.

— Тихо! Я справлюсь с этими увальнями, — маг выставил вперёд кулаки, объятые пламенем. — Кто ещё серебра захотел? Кому ещё поджарить бока?

Внезапно на мага обрушился поток воды. Оплёвываясь и вынимая из волос рыбьи кости, он посмотрел наверх, но успел заметить лишь скрывшуюся в окне фигуру. «Окатить помоями? Умно. Хорошо хоть, не из ночного горшка», — только успел подумать Маркус, как его тут же повалили на землю.

— Я сейчас тебе все кости переломаю, колдун! — раздался голос того, кому маг наступил на ногу.

— Сперва я выбью этому ублюдку зубы! — это был обожжённый свиноподобный громила.

— Ай! — послышался голос третьего. — Ты ещё куда лезешь, щенок? Пшёл прочь!

Вслед за этим Маркус услышал звук падения и стон Тиберия.

— Беги за помощью, Тиберий, — с трудом проговорил маг.

— Никто вам тут не поможет, сюда ни одна сволочь из стражи не заглянет… А это ещё что за оборванцы⁈ Пошли прочь, а то мы и вас…

Послышался глухой звук удара и вопль. Хватка ослабла и Маркус смог перевернуться. Он увидел, как тот, кого звали Харреном, держится за рот окровавленной рукой.

— Жубы! Мои жубы! Ублюдки! Фкоты! — вопил он.

В этот момент фигура в сером балахоне с капюшоном замахнулась стальной булавой с набалдашником в форме кулака. Удар — голосящий Харрен рухнул и замолчал. Человек в сером был не один — трое других лупили широкоплечего громилу с поросячьими глазами. Тот визжал и пытался закрыться пухлыми ладонями, но стальные булавы с шипастыми набалдашниками уже раздробили кости окровавленных рук. Наконец, и он стих, оставшись лежать на земле. Третий нападавший, видимо, сбежал: Маркус его нигде не видел.

— Во имя Тормира! — провозгласил обладатель булавы в форме кулака.

— Во имя порядка! — вторили ему трое других.

Пока Маркус пытался осознать, что сейчас произошло, ему и Тиберию помогли встать.

— Вы не отсюда, — проговорил человек с булавой-кулаком. — И точно не живёте на Висельной улице.

— Это верно, — тяжело дыша, согласился Маркус, вытирая мокрые грязные волосы. — Я Маркус Аронтил, декан огня из Академии Вальморы. А это Тиберий из Аэция, путешественник. Вы спасли нам жизнь. Позвольте отблагодарить…

Маг потянулся за кошельком, но человек в сером перебил его:

— Нет. Серые судьи не берут денег. Мы служим Тормиру и Церкви Троих, их благодарность дороже золота и серебра.

— В таком случае, могу ли я узнать, как зовут нашего спасителя?

Человек снял капюшон, открыв обезображенное ожогом лицо.

— Моё имя Эрниваль из… — он запнулся. — Просто Эрниваль.

— Что с вами случилось, Эрниваль? — изумился Маркус. — Откуда этот ужасный ожог?

— Из прошлой жизни. Плата за новую, в которой я искуплю грехи, — вдруг лицо человека приобрело недоверчивое выражение. — Говорите, вы из Вальморы? Значит, вы маг?

— Деканами магической Академии не становятся люди, лишённые магического дара, — улыбнулся Маркус, подумав про себя, что его собеседник либо невнимателен, либо не слишком умён, а потому решил добавить. — Да, я маг огненной стихии.

— В последнее время боги часто сводят меня с магами, — задумчиво произнёс Эрниваль. — Особенно с огненными. Испытание веры, не иначе… Один из них и оставил мне этот ожог.

— Это ужасно! — покачал головой Маркус. — Как же это произошло? Кто это был?

— Не столь важно, что случилось, и я не держу на него зла. Это был мой знакомый, огненный маг на службе короля по имени Игнат. Он спас меня от гибели.

Маркус просиял. В душе его будто взошло солнце, а по телу разлилась приятная теплота. Он забыл о драке, о боли, даже о дурно пахнущей жиже, пропитавшей его одежду. Все мысли заняло одно.

— Вы знаете Игната? — с жаром спросил маг. — Он сейчас в городе?

— Вы знакомы? — удивился Эрниваль и добавил: — Да, думаю, он сейчас в Чёрном замке.

— Простите за навязчивость, но… Вы можете отвести меня к нему? — губы Маркуса дрожали, на глаза навернулись слёзы.

— Мы должны закончить обход…

— Прошу! Он мне как сын! Я не видел его пять лет! — маг сам не заметил, как схватил Эрниваля за руку.

Остальные трое в серых балахонах перехватили оружие поудобнее и сделали шаг к магу, но человек с обожжённым лицом остановил их.

— С другой стороны, этот обход прошёл плодотворно, к тому же, вы пострадали от нападения этих проходимцев. Братья, позаботьтесь о телах. Если они ещё живы, передайте их страже, — сказал Эрниваль троим людям в сером, после чего вновь обратился к Маркусу. — Я сопровожу вас в замок.

По пути к замку маг заметил, что горожане, которых раньше приходилось осторожно обходить, теперь расступались перед Эрнивалем, а в глаза их читалось не то почтение, не то страх. Кто же они такие, эти Серые судьи? Маркус не помнил, чтобы слышал о таком… Такой… Организации? Ордене? Братстве? Наверное, недавно учреждённая служба. И, учитывая нелюбовь Церкви к магии, Академии и волшебникам, им, наверное, повезло, что Эрниваль вошёл в их положение и согласился помочь.

Громадная махина Чёрного замка, которую Маркус до этого видел лишь издали, внушала трепет. Высокие мрачные стены, потемневшее от времени дерево моста через ров, вода в котором в этот пасмурный день казалась чёрной. Стражники у ворот ограничились лишь удивлённым взглядом, когда мимо них прошёл один из Серых судей, а за ним двое неизвестных, пусть даже от одного из них и шёл заметный душок. Видимо, и в самом деле эти люди пользуются немалым уважением даже при дворе. Оказавшись во дворе замка, Эрниваль велел ждать, после чего куда-то ушёл.

Двор тем временем жил своей жизнью, вовсе не обращая внимания на неожиданных посетителей. Вот женщина несёт куда-то тяжёлые с виду корзины, прикрытые тканью. Пухлощёкий мужчина в свободной одежде поспешно скрылся за воротами в замок со свитком в руке. Где-то неподалёку раздался звонкий стук молота, за которым последовал испуганный собачий лай.

— Шумно здесь, — прошептал Тиберий и вдруг добавил: — Я слышал, тронный зал Чёрного замка впечатляет. Интересно было бы посмотреть на него, и на короля тоже. Хочу поблагодарить вас, Маркус. Я здесь благодаря вам.

— Скорее уж, из-за меня, а не благодаря, — горько усмехнулся маг. — Тебе столько пришлось пережить, что совесть, наверное, будет мучить меня до самой смерти.

— Не вините себя, — мягко сказал Тиберий. — Я знал, на что иду, покидая Аэций. Младшему сыну в семье, подобной моей, и не снились те приключения, которые довелось мне пережить. И не снились такие друзья, как вы, Маркус Аронтил. Conjuncte ad finem.

— Вместе до конца, — маг повторил последнюю фразу на энгатском. — И тебе спасибо, Тиберий. Я бы вряд ли справился без тебя.

— Как и я без вас, — улыбнулся аэтиец и обратил взгляд к воротам замка. — Я читал, что трон короля Энгаты целиком сделан из камня. Как думаете, удобно ли сидеть на таком? Наверное, без мягкой подушки долго не усидишь.

— Наверное, король бывает на нём нечасто, — предположил маг. — Только во время важных приёмов. А мы с тобой люди простые, потому нас и не принимают в тронном зале.

— К слову о простых людях. Правда ли, что среди магов нет выходцев из благородных домов?

— Правда, — кивнул Маркус. — Если бы маг родился в семье лорда, его дар наверняка бы скрывали от людских глаз. Или отправили бы его куда подальше. Или… Впрочем, нет. Это уже слишком.

— Почему бы же не отдать такого в Академию?

— Неблагородно это. Магия впервые проявилась у простых людей, да и после ей занимались в основном представители незнатных родов. И с некоторых пор укоренилось мнение, что все маги простолюдины, а значит, человек благородных кровей просто не может быть магом. Тот же Хельм Буревестник был сыном пастуха.

— Неужели ни в одном доме Энгаты совсем не было магов?

— Как правило, знатные дома женят детей на детях таких же знатных домов, в их крови просто неоткуда взяться магии. Впрочем, о некоторых выходцах из знатных домов ходили слухи, будто они занимаются колдовством, как про того же Рейвана Рейнара.

— И что же вы о них думаете?

— Думаю, это просто слухи, — ответил Маркус. — И это хорошо. Не хватало ещё нам политических интриг, грызни за власть и наследство среди магов. Взять хотя бы каменный трон Энгаты. Представь, насколько ужаснее стали бы войны, если бы за право сидеть на нём боролись волшебники?

— Наверное, войны остались бы такими же, — заключил Тиберий. — Изменились бы только средства их ведения.

— Возможно, и так. Короли меняются, а войны остаются прежними, — промолвил Маркус, взглянув на ворота замка, и, усмехнувшись, добавил: — Интересно, сколько королевских задниц повидал тот кусок камня? И сколько ещё повидает?

— Этим же вопросом задался и я, когда впервые попал в город.

До боли знакомый голос донёсся будто из глубин памяти, но звучал совсем близко. Маркус обернулся, и его глаза наполнились слезами.

— Игнат… — проговорил маг дрожащими губами. — Мальчик мой…

— Ну, здравствуй, Маркус, — улыбнулся рыжий юноша. — Давно не виделись.