ГергиеVская ленточка

Мариупольский конвой

Уже более месяца мы поднимались ежедневно в четыре утра, выезжали из Донецка командой в десять человек в Еленовку, где усаживали в три автобуса по двадцать человек военнопленных, ещё с марта ожидавших обмена. К девяти утра мы доезжали до первого блокпоста в Мариуполе, добирали в три колонны прокурорских, патологоанатомов, «труповозку» и отправлялись по разбросанным меж заводов, пустырей и оврагов руинам разрушенных микрорайонов приморского города.

Медленно продвигаясь по колдобинам некогда асфальтированных проспектов, улиц и переулков в июльской пыльной жаре, среди обрушенных многоэтажек и разорённых домохозяйств, мы раз за разом останавливались по маршрутной карте следования и проводили рутинную, наторелую работу. Вообще-то, главным образом работали лопатами военнопленные, предусмотрительно одетые в синюю униформу рабочих завода «Азовсталь». Раскопав очередную временную могилку, они выкладывали труп на осмотр суд медэкспертам, которые описывали под протокол состояние останков, предварительно определяли причины смерти, брали кусочки мёртвой ткани и проводили дактилоскопию. Далее труп те же пленные упаковывали в чёрные пакеты и складывали в малотоннажный грузовичок. За день в каждой группе набиралось до тридцати тел.

Наша задача состояла главным образом в конвоировании бывших солдат и офицеров украинской армии, сдавшихся в плен как на улицах Мариуполя, так и в цехах самой «Азовстали». Вся эта операция называлась просто: «Эксгумация временных стихийных захоронений».

После двух месяцев изнурительного боевого противостояния под Харьковом или боёв за Мариуполь и Запорожье многим бойцам нашей команды эти «поездки» поначалу казались просто прогулкой вдоль побережья Азовского моря, однако вместо свежего морского бриза нас всё время, с самого первого выезда, сопровождало трупное зловоние, тяжёлый дух мусорной паленины и смрадный запах горелых автомобильных шин. Напрягали настороженность и угнетённое состояние мирных жителей, не готовых окончательно воспринимать нас в качестве освободителей и где-то с сочувствием смотревших на военнопленных, ещё несколько месяцев назад призванных в Вооружённые силы Украины, гражданами которой продолжало себя ощущать ещё немалое количество мариупольских обывателей.

Нельзя сказать, что скептическая отчуждённость по отношению к нашим бойцам ощущалась повсеместно. Подавляющее большинство действительно нас ждало, и не только как спасителей, но и в качестве той самой санитарной команды, которая призвана очистить их район, квартал, двор от стихийных могил, источающих на жаре невыносимую вонь и превращающих их среду обитания в несанкционированное кладбище. Многие помогали искать захоронения, опознавать тела, сообщали известные адреса родственников, даже иногда рассказывали подробности гибели и последних мгновений жизни несчастного.

Несмотря на общий трагический конец каждого свидетельского показания, истории отличались драматизмом, многие из которых когда-нибудь могли бы стать сюжетами большого количества рассказов и повестей, посвящённых одной из самых страшных страниц многолетней войны на Донбассе.

В один из дней наша команда вошла в частный сектор с почти целиком сохранившимся жилым фондом. Семейная чета, где супруга, очевидно, была истинной главой семьи, после того как мы провели эксгумацию их бабушки, погибшей от шального осколка мины, повела нас к соседнему дому. В крохотной могилке за виноградником мы нашли останки старой женщины, прожившей почти вечность среди икон и образов, скорее всего оставшихся ещё от её прапрабабушек.

…Жила она одиноко, рано овдовев и потеряв ещё в Афганскую войну единственного сына. Ей было за чьи души молить Бога на этом свете, и это, видимо, было единственным и главным предназначением её жизни, а Всевышний таким даёт долгие лета.

Военные с шевронами «Правый сектор» и «Азов» с осени 2014 года периодически устраивали облавы и обыски в жилых массивах в поисках сочувствующих России или подпольщиков, но с началом наступления союзных войск наезды нацистов начали носить бессистемный и, скорее, истерический характер. Беспардонное мародёрство, как и банальный вооружённый грабёж населения, перед драпом схожи с нашествием саранчи, оставляющей после себя пустошь, а иногда и безлюдность. Так и в доме почти столетней старушки появился пьяный бородатый автоматчик с засученными рукавами и татуировкой «Слава Україні!» на волосатой руке.

Соседи увидели, как «бандеровец» широким шагом вышел во двор из домика старушки, держа одной рукой перевязанные тесёмкой несколько икон в рамках. В другой руке он держал автомат с укороченным стволом, в который двумя худенькими ручонками вцепилась бабушка, семенящая следом и тоненьким стонущим голоском горько умолявшая боевика оставить образки в доме.

– Сыночек! Родимый! Ради Господа Бога, оставь образа в доме! Я же на них за тебя молиться буду!

– Пішла звідси, москальська рухлядь! – грубо бросил он через плечо и пнул женщину в живот, отчего она упала на колени, но не отпустила рук от автомата.

Бородач вырвал оружие и, передёрнув затворную раму, хладнокровно выпустил короткую очередь в лицо старухи. Потом, широко улыбаясь гнилыми остатками зубов, бросил «трофей» в кузов стоящего на дороге «Урала», куда уже сбрасывали добычу другие военные, тащившие бытовую технику, домашнюю утварь, кур, поросят и даже одежду из соседних домохозяйств.

Нацисты уехали, а во дворе давно обветшалого дома, в пыли, свернувшись калачиком, лежало тщедушное тельце бабушки, вся вина которой перед её убийцей состояла лишь в том, что она была человеком.

…В том же посёлке, когда в Мариуполе была объявлена мобилизация в украинскую армию, Мишку-бульдозериста не тронули по причине болезни не то почек, не то печени. Для всех соседей он называл себя греком, хотя старожилы, знавшие ещё его дедушку, говаривали о цыганском происхождении Мишки, с чем он упорно не соглашался, особенно в состоянии хорошего подпития. Уважение, которым он пользовался у посельчан, было заслужено в буквальном смысле слова трудом. Его собственный трактор «Беларусь» с ковшом и скребком часто использовался окрест на приусадебных подворьях или местной администрацией при ремонте инженерных сетей. Миша, как в старом анекдоте, мог раскопать, мог закопать, а мог и улицу в редкий снегопад почистить.

Когда война пришла в город, то она не обошла и Мишкин дом. Однажды ночью во дворе раздался резкий треск автоматной очереди, хотя для всех нормальных людей Миш ка давно установил на воротах электрический звонок. Площадная матерщина с лигатурой украинско-польской мовы ворвались в прихожую, сопровождаемые чесночным амбре и самогонным перегаром, не на шутку напугав детей и супругу Михаила.

Сопротивляться было бесполезно, а потому пришлось заводить трактор и под вооружённое сопровождение «азовцев» ехать на пустырь за мусорной свалкой. Где-то в заводских микрорайонах Мариуполя громыхала, стрекотала, ухала и сверкала вспышками война. На пустыре было относительно тихо до тех пор, пока не приехали Мишка на своём тракторе и какой-то самосвал в сопровождении бронетранспортёра с изображением пары зигзагов и гитлеровской свастики на борту.

Мишке приказали вырыть яму на пять-шесть ковшей, к которой затем подъехал задом «КамАЗ» и что-то вывалил прямо в неё. Подошёл старший и, показав в сторону отвала, произнёс:

– Зарой яму і звалюй звідси.

– Мне надо осмотреть место, – сказал Миша и, соскочив с трактора, подошёл к краю, как оказалось, братской могилы.

Сзади подошёл старший из «чесночных» бородачей и, ткнув стволом пистолета в спину тракториста, приказал:

– Закопуючи без розмов і забудь. Я б тебе і так пристрелив, але ти нам ще завтра будеш потрібен.

– Там же люди шевелятся! Вон, посмотрите. Они там стонут! Это же ваши! Форма ваша! – пытался Миша пробить на чувства военного.

– Это не ваше дело. Закапывайте и уезжайте. Завтра к вам приедут так же ночью.

Мишу словно током дёрнуло, когда он вдруг услышал чистую русскую речь с чётким московским акцентом. Он обернулся. Позади бородача стоял ещё один военный, половину лица которого закрывала «балаклава».

– Делайте то, что вам говорят, и не задавайте лишних вопросов. Слава Украине! – сказал русскоязычный офицер и, хлопнув Мишку по плечу, удалился прочь.

…Уже под самое утро Миша поставил свой трактор у ворот дома, закрыл дверцу машины на ключ, зашёл к себе в каморку, которую устроил в ангаре как свой рабочий кабинет, где любил по субботам с соседскими мужиками обсудить всякие мирские проблемы под стаканчик «первача». Но то было в иные времена. А в эту ночь он запер дверь на засов, налил полный стакан самодельной водки, начеркал карандашом записку жене и, накинув аркан на перекладину, повесился…

Изо дня в день мы продолжали свою скорбную жатву, очищая город и окрестности от мрачного наследия боёв. Недалеко от завода Ильича, за железнодорожной насыпью, нам показали очередное захоронение, более похожее на зарытый окоп. Догадка оказалась правильной. В первые дни боёв в этом месте действительно была расположена земляная огневая точка, возле которой расстреляли двух тридцатилетних братьев-близнецов из местных жителей, вся вина которых состояла в том, что бандеровским нелюдям подошли размеры их одежды и потребовались чужие паспорта. Так хочется верить, что Бог не дал этим тварям миновать наказания и снаряды русской артиллерии разорвали их в клочья, только вот одинокой матери, оставшейся без сыновей, легче от этого станет вряд ли.

Как успокоить душу отца, вернувшегося освободителем в родной город, где вместо семьи – разрушенный дом и общая могила жены с двумя маленькими дочками, расстрелянными по наводке соседей как семья ополченца?

Что можно сказать родственникам сотен горожан, которых «азовцы» 16 марта собрали якобы для эвакуации, заблокировали в здании городского драматического театра и подорвали, спешно обвинив в гибели людей русскую авиацию?

А как быть дочери, похоронившей престарелого отца, убитого украинскими десантниками только за то, что тот попросил у них парочку сигарет на русском языке, а потом не захотел кричать нацистские лозунги?

Есть ли слова, способные утешить родителей шестнадцатилетнего мальчика с синдромом Дауна, убитого выстрелом в лоб из пистолета за то, что нацистский ублюдок решил на практике реализовать евгеническую программу гитлеровцев «расовая гигиена»?

Как спится тому укроязычному снайперу, убивавшему походя, сидя на кухне, прохожих, включая маленьких детей и прогуливающихся с колясками мамаш?

Будет ли отомщён каждый из десятков тысяч убитых руками потомков бандеровцев и нацистских выродков, слетевшихся, как стервятники, со всего мира на Донбасс?

Каждый день, с каждой отрытой могилой мы задавали себе похожие вопросы, но один всё же звучал чаще других: «Какая сука, какая тварь родила этих чудовищ?!» Мы смотрели на военнопленных, пытаясь заглянуть некоторым в глаза и, быть может, увидеть в них хоть какие-то муки или угрызения совести, но, увы, перед нами сидели не «азовцы» и не «айдаровцы», а их бывшие холопы, коими считаются до сих пор насильно мобилизованные граждане Украины. Да и что могли нам поведать эти жалкие, ничтожные жертвы собственного малодушия и трусливой робости, допустившие когда-то до власти человеконенавистнических вампиров и откровенных убийц? Теперь они начинали и сами понимать, как из некогда потомков советского народа, растоптавшего коричневую чуму в Берлине в 1945 году, превратились в подневольников нового глобофашизма, обратились в манкуртов, потерявших генетическую связь с их коренной, истинно великой национальной диаспорой, называемой русским миром. Они стали нашими врагами, а врага надо уничтожать… Уничтожать, пока он вооружён… Но перед нами стояли военнопленные, которым очень повезло, что для них война закончилась…

К началу сентября количество могил заметно уменьшилось. Мы прощались с Мариуполем в надежде увидеть его после войны цветущим и красивым. А наши подопечные, как нам сказали позже, вскоре были обменяны на наших ребят, попавших в плен к нацистским извергам, и вернулись в свои дома… Живыми и здоровыми.

Враги России всему миру пытаются внушить, что мы – русские люди – жестокие, без чести, без совести, наглые хамы, не имеющие в душе даже намёка на великодушие и доброту. Возможно, что русский характер во многом парадоксально сложный, не всегда последовательный и труднообъяснимый. Чего в нём только нет. Мы и сами себе часто удивляемся. Но разве мы-то с вами не знаем, что сердце нашего народа в первую очередь состоит из мужества, терпеливости, религиозности, верности и гуманной доброты? Именно гуманной доброты, сводящей на нет злопамятность, смягчающей при встрече даже сильную ненависть к вчерашнему врагу, когда душевная мягкость доводит до самоосуждения, порицания самого себя за жестокое отношение к побеждённому врагу. А сердце народа – это и есть сердце каждого солдата.

Сердце русского народа – это и есть сердце каждого русского солдата. Каждого русского солдата, какой бы национальности он ни был.

Мариуполь, Донецк, 2022–2023 гг.

Бантики на асфальте

Солнышко заглянуло в окошко и ярким бликом брызнуло в голубые глазки маленькой белокурой «кудряшки», которая тут же закрыла пухлыми ручонками румяное личико.

– Ой! Бабуля! Мне солнечный зайчик пливет пеледал!

– Вот видишь, как тебя утро ласкает, Оленька?! – ответила седовласая пожилая женщина, нежно выравнивая расчёской запутавшиеся белые локоны внучки.

– Это меня солнышко с доблым утлом поздлавляет от мамы и папы. Плавда, бабушка?

– Конечно, малыш, они тебя очень любят и помнят, – чуть дрогнувшим голосом ответила бабушка, мельком смахнула накатившую слезу, поцеловала девочку в макушку и продолжила как можно нежнее вычёсывать сбившиеся за ночь на подушке волосы девочки.

– Бабуля, а почему они мне не сказали, что уезжают и не лазбудили меня? У папы снова командиловка налисовалась?

Прошло мгновение, прежде чем женщина, проглотив ком в горле, смогла еле дрожащим голосом ответить:

– Оленька, они так спешили и просто не хотели тебя будить. И почему командировка обязательно должна была «нарисоваться»?

– А это мама так говолит, когда папа слочно уезжает или не плиходит с лаботы.

– Это мама так шутит, маленькая моя. Папа твой инженер и рисует только чертежи.

– А я знаю, где папа лаботает! Вот! – гордо заявила Оля и чуть скривила рожицу в хитрой улыбке. – Он льёт зелезо на огломном заводе, котолый на самом белегу моля… Бабуля, а как наше моле называется?

– Азовским морем называют. И завод называется «Азовсталь»…

– Лазьве в моле льётся зелезо? Там ведь вода клугом течётся?

Бабушка закончила работу над причёской маленькой принцессы, завязав на макушке два белых банта, нежно приобняла внучку, расцеловала в обе пухлые щёчки, полюбовалась в зеркало своей работой и помогла девочке ступить со стула на коврик.

– Иди уже к себе в спальню и не задавай вопросов, на которые нужно долго отвечать. Нам с тобой надо ещё собираться в дорогу.

Девочка послушно потопала к себе в детскую, а когда за ней закрылась дверь, пожилая женщина обеими руками зажала рот и, еле сдерживая нахлынувшие слёзы, выталкиваемые глухим грудным рыданием, бросилась в ванную комнату, где тут же открыла кран и под шум воды наконец позволила себе зарыдать в голос…

Оля уже заканчивала складывать в розовый чемоданчик самые важные игрушки, которые она привыкла собирать в дорогу на дачу или в путешествие с родителями, когда в комнату зашла бабушка и уже спокойно сказала:

– Внученька, сегодня в дорогу мы возьмём только самое важное, потому что папы с его машиной не будет и нам придётся чуточку пройтись пешком, а потом нам дадут автобус, где будет много деток, которые, я надеюсь, также не станут брать с собой много вещей.

– А почему?

– Что «почему»?

– Почему мы поедем без мамы и папы? Они же плиедут домой, а нас не будет…

– Они обязательно приедут к нам, но чуточку позже, малыш.

– А из нашего садика детишки будут?

– Именно они там и будут. Вы все вместе поедете туда, где не гремит гроза и не сверкает молния.

– И не тлесётся земля?

– И не трясётся земля!

– А почему она тлесётся у нас? Ланьше так не было…

– Всё потом, доченька. Всё потом поймёшь.

– Я тебе не доченька, а внученька! Ты, што ли, забыла?

Женщина крепко обхватила девочку обеими руками и как можно нежнее прижала к себе. Тёплые слёзы упали на личико Оли…

– Не плачь, бабуля, а то и я ласплакаюсь. Будем потом как две плаксы сопли длуг длужке вытилать.

Пожилая женщина взяла в ладони пухлое личико внучки и, обливая его тёплыми слезами и смеясь, начала жарко целовать в розовые щёчки.

– Ты моя умница! Ты моё солнышко! Ты радость моя единственная! – заголосила она сквозь одновременно нахлынувшие смех и слёзы. – Всё будет у нас хорошо! Всё будет хорошо!

– Ну не надо плакать, бабушка, а то мне глуснится стало…

– Всё! Всё, девочка моя, не буду больше. Надо собираться. Как бы не опоздать на автобус к детскому саду.

Они вышли из подъезда. Впереди выходила пожилая женщина, придерживая подъездную дверь, давая возможность протиснуться маленькой девочке. Выйдя на двор, они лишь успели ощутить влажный мартовский ветер, идущий с моря, как бабушка, не произнеся даже стона, рухнула на спину… Красная кровавая точка зияла на её лбу. Девочка кинулась к ней и, успев лишь крикнуть: «Ба…», тут же застыла прямо на груди старушки…

– Шо ты робишь, Павлухо? Чи не бачишь, шо це старуха и дитя малое?

– Це дитятко того москаля, шо меня зараз «бандеровцем поганым» обласкал. Бачишь две горки у песочницы? Це батька её и мамка, шо я вчера шлёпнул.

– Бога в тебе нету, Павло!

– Зато зараз я двух москаляк грохнул, шоб им не жилося на энтом свете…

Снайперы с жёлтыми повязками на рукавах откатились в сторону и тихо отползли от боевой позиции.

Мартовский ветер в Мариуполе частит холодными порывами, раскатывая по тротуарам, паркам и скверам мусор, бумагу, прошлогоднюю пожухлую листву, словно дворник, убирающий городские улицы после долгой и сорной зимы. Он залетает во дворы и, завывающе суетясь между стен домов, поднимает вверх всё лёгкое и воздушное, что может лежать на холодном асфальте, как и те два белых бантика, сорвавшихся с белокурой кудрявой головки маленькой девочки по имени Оля, так и не успевшей уехать от войны…

Мариуполь, 2022 г.

Совесть в выгребной яме

В один из погожих и солнечных дней наша колонна, состоящая из автобуса с военнопленными и конвоем, автомобиля со следователями прокуратуры и патологоанатомами, а также грузовичка ритуальной службы для перевозки тел, въехала в частный сектор на левом берегу Кальмиуса, где нас ждали несколько семей, потерявших своих близких во время минных обстрелов. Все истории в общем где-то похожи: бомбили, осколками посекло или разорвало на части, настигла шальная или снайперская пуля ошалевших от наркотиков укронацистов…

В самом конце улицы, где, в отличие от всего района, к счастью, не пострадало ни одного домостроения, к нам навстречу из-за добротных металлических ворот с наваренными узорами вышел мужчина лет сорока с небольшим – баскетбольного роста, одетый в изысканный твидовый костюм с ярким галстуком. Уже во дворе стало понятно, что здесь проживает обеспеченная чета, чему свидетельством были и отборный красный кирпич, которым были отделаны все строения хозяйства, и зелёная металлочерепица, покрывавшая крышу дома и других построек, и брусчатка на подворье, выстланная от ворот до входа в богатый виноградник, пройдя сквозь который мы оказались на приличном участке земли в шесть-семь соток, вероятно засаживаемый картофелем, луком и всякой зелёной всячиной. В левом углу участка стоял весьма обветшалый садовый туалет, что никак не встраивалось в основной строительный ансамбль, а в правом был насыпан могильный курган длиной больше двух метров. Сразу подумалось, что умерший был немалого роста, и сомнения рассеялись окончательно, когда моложавый высокий мужчина представился старшим сыном покойника.

Пока шестеро военнопленных принялись раскапывать могилу, следователь начал свою рутинную работу по составлению протокола и опросу хозяев. Оказалось, что восьмидесятилетний старик не погиб от пули или осколка, а умер от разрыва сердца во время первого же прилёта фугасного снаряда в трёхстах-четырёхстах метрах от дома. Вдова после смерти супруга слегла и даже не смогла найти в себе силы выйти к нам поздороваться. Старший сын, встретивший нас у ворот, взял на себя все заботы, связанные с временным захоронением, в то время как его младший брат так и не смог приехать на эксгумацию тела отца даже через месяц после его смерти из далёкого польского города Свиноуйсьце…

– Скажите, любезный, а для чего у вас тут туалет? Вроде дом у вас солидный, вон и тарелка спутниковая висит. Наверное, и санузел централизованный есть? – спросил я, не удержавшись, когда «баскетболист» присел рядом и закурил какие-то ароматизированные электронные сигареты.

– Да это прихоть такая у меня. Сами представьте, как хорошо летом сидеть на свежем воздухе, когда птички поют вокруг, солнышко греет. И почитать можно не отходя, так сказать, от горшка.

– Так что же такой ветхий рядом с краснокирпичным дворцом?

– Так при живом отце не хотел в хозяйские вопросы влезать. Теперь вот уж сделаю, как мне удобно.

Пленные копатели уже стояли по пояс в яме, но до трупа так ещё и не добрались.

– Глубоко закопали? – спросил следователь, привыкший к тому, что практически все до сих пор выкопанные могилки были не глубже одного метра.

– Как положено, – невозмутимо ответил сын покойного, – два метра в глубину…

– Зачем же себя так нужно было утруждать? Метра с лихвой хватило бы. Ведь всё равно выкапывать пришлось бы, – удивился майор из прокуратуры.

– А что я? Сам-то не копал, понятное дело. Вон нашёл двух бомжей, так они мне за сто гривен яму-то и отрыли.

Прошёл ещё целый час, пока наконец дошли до покойника и вытащили его наружу. Патологи осмотрели уже гниющее тело, взяли образцы для определения ДНК, пленные упаковали труп в чёрный целлофановый мешок, остатки тряпья забросали снова в могилу и принесли хлорку с известняком для дезинфекции. Было странно наблюдать, что наследник так и не подошёл к телу отца, а лишь однажды вскользь и через плечо кинул полубрезгливый взгляд в его сторону. После всех процедур и вынесения тела со двора следователь вручил наследнику номерок со словами:

– По этому номеру вы сможете найти труп вашего отца в центральном морге и дальше сами захороните там, где лежат ваши родственники.

– А разве нельзя за счёт государства?

Майор удивлённо посмотрел на собеседника и ответил:

– Можно. Только в этом же мешке, без гроба и на Старо-Крымском кладбище под номерком, который вы держите сейчас в руках.

– Окей! Нас это устраивает. К чему лишние траты? Вы согласны?

Следователь скорчил брезгливую гримасу, не пожав в ответ протянутую руку собеседника, развернулся кругом, словно на плацу, и со словами «Честь имею!» зашагал прочь со двора.

Увидев, как рабочая команда приступила к закидыванию могилы землёй, мужчина подошёл ко мне и спросил:

– Скажите, а можно приказать вашим рабочим, чтобы они яму не засыпали?

– А что так? Вам-то самому трудновато будет.

– Вы меня не поняли. Посмотрите, какая хорошая выгребная яма получилась. Как раз под новый туалет. Я всё заранее рассчитал.

– Когда «заранее»? Когда папе могилу копали, что ли? То есть ты, поганка серая, не могилу для бати, а яму для говна сразу заказывал тем бомжам за сто гривен? Ну ты и дерьмо собачье! Как же ты в это место потом срать будешь? Как же ты матери после каждого похода сюда в глаза смотреть будешь? Где же совесть твоя сыновья? Неужто вся по карманам да по кошелькам распихана? Да за такие дела…

«Баскетболист» изменился в лице, румянец на щеках исчез, и на меня сверху уже смотрели испуганные поросячьи глазёнки. Он, видимо, осознал всю неосмотрительность своего поведения, и предчувствие надвигающейся неприятности не обмануло его…

…Выведя команду пленных с инструментом за металлические узорные ворота, я тихо затворил их за собой и направился, потирая покрасневший кулак на правой руке, к нашей колонне. А в это время на заднем дворе, сидя глубоко на дне бывшей могилы отца, только начинал приходить в себя, держась за окровавленный нос и подбитую челюсть, наследник теперь уже выгребной ямы для нового туалета.

Всё правильно, всё оказалось на своих местах.

Мариуполь, 2022 г.

День рождения Валерки

Сегодня Валерке исполнилось девять лет.

Что такое девять лет для человека? Это мало, если оглянуться назад, и очень-очень мало, если всмотреться в будущее. Детям свойственно мечтать, особенно мальчишкам, видящим себя то в военной форме, то на капитанском мостике, то в шикарной машине с охраной, то на пьедестале почёта с кубком и в боксёрских перчатках.

У Валерки тоже есть мечта, но она непохожа на воздушные замки его сверстников, он не думает об армии, море, большом бизнесе и профессиональном спорте, потому что для него это всё лишь призрачные чаяния, не способные случиться никогда, если однажды не произойдёт чудо – он сможет сам пройтись на своих ногах.

Год назад, в такой же день, мама принесла с работы торт, бабушка испекла его любимый капустный пирог, дядя Ваня – брат мамы – играл весь вечер на гитаре, а папа под этот аккомпанемент пел. Но в этом году такого уже не будет, как и его главная мечта теперь стала ещё более несбыточной…

Мама с бабушкой погибли неделю назад, когда стояли в очереди за водой. Мимо проезжали военные с сине-жёлтыми и красно-чёрными флагами на бронетранспортёрах. Остановившись и нагло растолкав народ, боевики начали набирать воду в свои баки. Люди им сделали замечание, что в очереди ждут воду старики и женщины. Они просто сделали замечание… Всех убитых пулемётной очередью позже отволокли бульдозером на пустырь за футбольным полем. Там и закопали. Всех, одной кучей, как навоз… Закопали и заминировали подходы.