Одержимость справедливостью

Одержимость – частичное или полное и всеобъемлющее подчинение разума человека чему-то, какой-либо мысли или желанию.

Справедливость – в римском праве трактуется, как субъективная категория.

Глава-1 Синяк под глазом

– Как вы все помните, вам поручалось привезти с собой с сельхоз работ, куда вас всех посылали, видение художника. Вы, не жители села, и не колхозники, вы будущая творческая интеллигенция, художники! На вас будет возложена миссия, нести и развивать культуру народа! Художник не должен терять драгоценное время. Везде, где бы вы не оказались, наблюдайте жизнь вокруг, осмысливайте происходящее, и учите людей прекрасному.

… Ишь, как декламирует с придыханием и выражением, как будто выступает перед тысячной аудиторией, – думал я про себя, наблюдая происходящее. В классе-то, вместе с ним и вторым преподавателем, человек 25 наберётся, не больше.

– Пошёл второй год вашей учёбы в нашем замечательном училище, и вот мы уже подводим первые итоги. Все вы прожили одинаковый отрезок времени, в одном и том же месте, в ту же самую погоду. Но каждый из вас, индивидуален и уникален. Каждый видит мир по своему, и пропускает его через себя. В ваших работах мы видим не отражение реальности, а ваш внутренний мир. Как сумели вы показать это зрителю. В любом конкурсе всегда побеждает кто-то один, лучший из нас. Но сегодня, у нас победителей двое!

… Интересненнько, кого вы тут лучшими назначили? Дурацкие конкурсы придумали, как будто мы и так друг друга не видим.

– К такому трудному решению мы пришли потому, что работы авторов представляют собой два разных жанра. Но обе работы выполнены со своеобразным мастерством. Их трудно сравнивать одинаковыми мерками. Вы все видели работы друг друга. Кто же победители?… Признаюсь, неожиданно впечатлила пейзажная работа. Игра красок, свежесть, спокойствие, всё радует глаз. Мы с удовольствием сохраним работу в коллекции училища. Когда автор окрепнет и станет художником признанным, не только нами, мы будем показывать эту работу и гордиться, что помогали становлению таланта.

… Уж ни про Димку ли он тут так распинается. Кто бы сомневался. С таким папой нельзя, не победить.

– Это работа «Золотая осень в деревне», Димы Петрова! Похлопаем ему.

… Ишь, как заливает. Ничего там особенного нет, Димка вообще не художник, он типичный фотограф «что вижу, то и пою». Ну да, красить у него получается. Но при чем тут индивидуальность? Обывательщина, лубок.

– Работа второго нашего победителя, не бросается в глаза яркими красками. Вообще, это неожиданно, когда молодой неопытный человек и начинающий художник, берётся за такие сложные темы. Жанровая картина, друзья дорогие, с людьми и животными, сложнее для художника, чем пейзаж. Требует от автора определённой смелости и уверенного владения искусством композиции. Потому, что каждая фигура, это отдельный характер, самостоятельный образ, и все эти фигуры на полотне, нужно увязать между собой в единое целое, передающее зрителю замысел автора. Полотно хоть и сравнительно небольшое по размеру, но, можно сказать, фундаментальное по содержанию.

… Уж ни про меня ли он говорит? Неужели заметили? – я сидел в заднем ряду и ждал когда балаган закончиться.

– Это работа, под названием «Уборка урожая», другого нашего Дмитрия! Некоторые моменты на картине, совершенно неожиданные для такого названия и сюжета. Милиционер внимательно разглядывает картофельный клубень? Что он там хочет увидеть? Или вот это. Некто, лица мы его не видим, он повернулся к нам почти спиной, стоит на фоне коровника у открытого молочного бидона, и пьёт молоко из большой кружки. Тут же женщина в белом платке. Чему она улыбается с таким нескрываемым восторгом? А этот фрагмент, я бы сказал, в некотором роде провокационный. Убрав стену деревенской хаты, или сделав её прозрачной, художник показал нам происходящее внутри. Молодой человек и девушка растянули неширокое полотенце, едва скрывающее за ним другую девушку, которая судя по всему, таким образом, принимает душ. Она стоит ногами в тазике, а молодой человек, что держит полотенце, демонстративно отворачиваясь и не глядя на неё, другой рукой льёт сверху воду из ковшика. Вода, судя по всему, подогревается во дворе, вот на этом костре. Знаете, искусствоведы обожают разгадывать скрытый смысл, как будто специально оставленный для них авторами картин. Похлопаем ему. Я поздравляю обоих Дмитриев с хорошим началом!

… Ну, почему? Почему? Какого хрена он опять первый, а я «другой»? Почему не я первый?

– Все знают, что они давние друзья, ещё со школы, – продолжал преподаватель, – вот так дружба, товарищество, творческое соперничество обогащают каждого из нас.

– Может, кто-то хочет сказать, или пожелать что-нибудь? – преподаватель смотрел на класс.

Все молчали, переваривая то, что здесь произошло. Каждый теперь думал про себя, сдал ли он обещанный зачёт. Победители, понятно, сдали. А как с остальными? Преподаватель паузу понял.

– Вам не следует волноваться. Зачёт, за, так сказать практику, сдали все. Все кто был на картошке и принёс свои работы. Ну, так кто-то хочет сказать?

– А, можно спросить? – подняла руку Роза, – моя мама рассказывала, что ходила в оперный театр на все премьеры. Не потому, что любила музыку, а чтобы увидеть декорации, которые Вы создавали. Мама рассказывала, что когда под музыку открывался занавес, в зале публика взрывалась овациями, вскакивали со стульев, кричали, браво! Расскажите, как это было. Как Вы могли создавать такие огромные полотна?

– Правда, расскажите! – загалдели остальные студенты.

… Розка, дрянь, нарочно тему перевела. Не хочет, чтобы обо мне говорили. И чего я в ней нашёл.

– Здесь, наверное, не место и не время рассказывать, не по теме? – преподаватель смутился и покраснел.

– Почему же не по теме? Мы о профессии спрашиваем, об искусстве. А Вы, живая легенда! – не унималась Роза. Остальные одобряюще загудели.

– Что же такое нужно показать, чтобы вызвать овацию зрителей одной лишь только картинкой? – снова не выдержал я.

– Если задаться целью, Дмитрий, то это не сложно. Иногда синяк под глазом производит неизгладимое впечатление на окружающих.

Услышав реплику преподавателя, все в классе засмеялись.

… Синяк под глазом? Это он про меня. И все смеются, все помнят. Неужели, Роза рассказала? А может, Светка? Уж ни Димка ли? Смеются, наверное, за моей спиной. Всё впечатления от победы в конкурсе, было испорчено. Так вот, почему победителей два. Не хотели, чтобы я был первым…

Глава-2 Вино и картошка

Я лежал на полу, на надувном матрасе. Заснуть не мог. На хозяйской кровати ворочалась Светка. Тоже не спит, хотя кровать мягкая, я проверял. И всё это из-за Димки, того самого Димки.

Ближе к выходу из деревенского дома, куда нас заселили, стояла большая русская печь. Её не топили, в доме итак было тепло, даже жарко. С этой печи раздавались стоны и вздохи. Там спали Роза и Димка. Только они не спали, а сопели и кряхтели, и не давали спать мне и Светке. И так каждую ночь, уже неделю. Когда в первый раз это случилось, ночью я не решился сказать. Но утром сказал прямо, – кончайте возню, вы мешаете спать! Розка покраснела, глаза отводит, а Димка, в наглую, – ты, говорит, о чём? Дурочку включил.

– Кончайте аморалку! Стыдно! Вот я о чём. Вы мешаете спать другим. Вот пойдём сейчас, и попросим, чтобы нас от вас отселили, нам весь день работать, между прочим! Правда, Света?

– Я ничего не слышала, – Светка сделала круглые глаза.

Дрянь какая, не слышала она. Розка выскочила из-за стола, и на улицу, как будто у неё живот схватило.

– Ма-альчики! Вы что? Не надо ссориться. Я пойду Розу искать…

– Я тебе, как другу говорю, нельзя так, Светка всё знает, она про вас расскажет, сплетни пойдут. Зачем девчонку позоришь? Ты же сам говорил, что она тебе не нравится. Я же о тебе забочусь. Узнают, из училища выгнать могут.

– Как узнают? Кроме тебя, сказать некому. Роза и Светка – подружки, сами разберутся.

– Слышь, Дима, вы что там, на печке, трахаетесь?

– Тебе то, что? А, ну, понятно. Успокойся, никто не трахается.

– Вы как туда залезли оба, Светка покой потеряла.

– Светка, или ты, покой потерял?

– Ты же говорил, что она тебе не нравится?

– Тут же делать нечего. А других нет. Может, был бы телевизор, так и сидели бы и смотрели.

– Так ты от скуки, вместо телевизора, девчонку позоришь? – не выдержал я.

– Чего ты привязался, кто её позорит? Она сама на печку залезла, я её и не звал.

– Сама залезла?…

– Ну да, сама.

– Вы там, целуетесь?

– Да пошёл ты к чёрту? Чего ты всё выспрашиваешь? Целуемся, не целуемся, какое твоё дело?

– Потому, что это цинично, так. Она же тебе даже не нравится.

– Ну, почему не нравится? У неё попка, такая крепкая, выпуклая. Она семь лет художественной гимнастикой занималась.

– Попка выпуклая….

– Завидуешь, что-ли? Или, она тебе нравится?

– Нравиться, с самого начала нравится! Как только я увидел её.

– Чего же не сказал? Мне и в голову не приходило. Ты же мой друг, странно. Ну, хочешь, забирай её. У меня с ней ничего не было.

– Как, забирай? Ты про неё, как про вещь.

– Ладно, сделаем так, я сегодня уйду, меня ребята звали в карты играть. Не хотел идти, но ради тебя, пойду. А ты тут оставайся и разбирайся. Ну, хочешь так?

– Ты, настоящий друг!

Понимает, что унижает меня, или нет? Однако, выпуклая попка из головы не шла, и сейчас я думал только об этом.

Уже через час мы были в поле. Девчонки рылись в грязи, подбирая картошку, оставшуюся от картофелеуборочного комбайна, и складывали в вёдра, а парни эти вёдра таскали к трактору. После обеда меня с Димкой перебросили грузить картошку в новенький грузовик, с длиннющим прицепом. Крутились ещё какие-то люди, помогали, а бригадир подгонял, чтобы закончили до темноты. Шофёр грузовика сидел тут же, наблюдал процесс. Рядом с ним стоял ящик с непонятным дешёвым пойлом, которое предлагалось всем желающим участникам погрузки. С погрузкой управились быстрее, чем ожидалось. Бригадир едва стоял на ногах. Меньше других был пьян шофёр,

– Труд, это счастье, труд, это радость, – сказал Димка, плюхнувшись рядом с шофёром.

– Правильно говорите, молодой человек, – отозвался шофёр, – труд, это – счастье! Только, от него растёт горб, и выпадают зубы.

– За двенадцать тонн картошки, одного ящика портвейна, мало! – заявил подошедший бригадир и тут же упал, и сразу вырубился.

– Умаялся человек, – сочувственно сказал шофёр, – работает тяжело. Не переживай товарищ, будет тебе ещё ящик портвейна.

Димка остался выяснять, почему за погрузку дают вино, а я пошёл домой. Меня ждала Роза, сегодня она принадлежала мне.

***

– Слава труженицам полей! – девчонки-дуры, в мою сторону даже не посмотрели, делали вид, что меня нет. А я и не навязывался. Пока пили чай, я всё думал, как подкатиться, как начать контакт, если не реагируют даже на мои шутки. Эх, надо было бутылку того пойла прихватить. Как же это я не подумал.

На улице уже полностью стемнело. Девчонки затихли, я тоже лёг. С Розой надо было что-то решать, а то Димка завтра засмеёт. Выпуклая попка не оставляла в покое. Подумал, какая ей разница, чем я хуже Димки, и решил поговорить с ней прямо сейчас. Я тихонько залез на печку и лёг рядом. Роза спала лёжа на животе. Она не возражала, только буркнула, что хочет спать. Я хотел объясниться и стал шептать ей в ухо, – Роза…, Роза…. Она молчала. Тогда я погладил её по спине и положил руку на ту самую выпуклую попку.

– Дима? – она повернулась ко мне, прислушивалась, вероятно со сна, – Дима это ты?

– Да, это я, Дима, не пугайся.

– Отвали, урод! – она взвизгнула и стала толкаться локтями и коленями, – я буду кричать! Уйди урод!

– Успокойся, Роза, успокойся, я ничего тебе не сделаю, – шептал я, но она продолжала толкаться.

Я отодвинулся и сел, чтобы она перестала визжать. В этот момент она сильно ударила меня ногой, вязаным носком прямо в лицо. Носок был грязным, она ходила в нём по избе, вместо тапочек. Я не удержался и слетел с печки, больно ударившись при этом скулой о скамейку. Хорошо, что зубы не выбил.

– Только подойди, урод! – шипела она сверху.

– Кому ты нужна, дура набитая! – почему «урод», почему она меня уродом зовёт? Я даже очки не ношу. Чем Димка лучше меня?

***

Утром Светка растолкала к завтраку. Девчонки уже успели сварить на керосинке кашу из концентрата. Вспомнив ночное происшествие, я невольно избегал их взглядов. А Светка, как нарочно, крутилась перед носом и лезла в глаза. Мне казалось, что она заигрывает, что немало удивило. Было не похоже, чтобы она издевалась. Но как только Светка вышла, и мы с Розой остались одни, она вдруг сказала,

– Вот что Дима, если я узнаю, что ты сплетничаешь, я скажу, что ты хотел меня изнасиловать. Вылетишь из училища! Понял?

– Ты не права, я только хотел….

– Привет ребята, – в дом ввалился Димка, – каша ещё осталась? Жрать хочу! Со вчерашнего дня ничего во рту не было.

– Жрите, пожалуйста! – вместе с Димкой вернулась Светка, и отдала ему свою кашу. Она снова нагло стрельнула глазами в мою сторону.

– А откуда это у тебя такой фингал под глазом? Вчера вроде не было, – ляпнул Димка продолжая жрать свою кашу.

– Какой ещё фингал? – внутри меня всё сжалось. Подскочив к облезлому хозяйскому зеркалу, что висело на двери, я увидел на щеке под глазом, здоровый синяк. Вот оно, доказательство «изнасилования». Не спрячешь, все будут спрашивать. Сейчас Роза всё ему расскажет. Исподтишка я посмотрел на девчонок, они делали вид, что не слышат.

– Чего застыл? Заканчивай с кашей, – Димка жрал, как ни в чём ни бывало, – опоздаем. Нам вдвоём снова на погрузку, утром придёт другой такой же грузовик.

Мы топали по грязи пару километров, а когда пришли, никакого грузовика ещё не было.

– Ну, как там, с Розой разобрался? – от скуки спросил Димка.

– Ай, знаешь, Пропал интерес.

– Ну, ты даёшь, вчера был влюблён, Быстро ты. С чего это?

– Ну сказал же, чего спрашиваешь? Тебе нравиться? Балуйтесь, мне наплевать, – не мог же я сам рассказывать ему, как она меня грязным носком, в лицо! – ну, и где грузовик? – я хотел сменить тему.

– А с грузовиком тут интересно, – Димка хитро улыбался, – картошку-то, воруют.

– Как? Воруют картошку? – судя по Димкиной физиономии, он не шутил.

– А вот так, грузовиками, по 12 тонн за раз. Мне ещё вчера это чернило не понравилось. С каких это пор бухло на халяву, ящиками. Я к шофёру подкатил, так он и скрывать не стал. Говорит, что в Ставрополье картошка, страшный дефицит, она у них не растёт. Говорит, за 12 тонн картошки, машину легковую можно взять.

– В смысле, взять?

– Ну, купить, обменять на картошку.

– Ну да? Как? За картошку? – не поверил я.

– Представляешь, говорит, у них там килограмм картошки за рубль продают. 12 тонн, это 12 тысяч рублей.

– Так надо в милицию! Нас сюда прислали помогать убирать урожай, мы его убираем, а они воруют? Нет, я так не могу. Я всё расскажу.

– Ага, расскажешь, тут же все повязаны, тебя же ещё и виноватым сделают. Придумают что-нибудь, напишут в училище. Эй, смотри, Димка, видишь бидоны на улицу выносят. Там ферма, пойдём молочка парного попьём.

– Я тёплое молоко не люблю, – механически, я тащился за Димкой.

Несколько больших металлических бидонов были составлены вместе, в ожидании транспорта. Неподалёку крутилась какая-то тётка.

– Хозяюшка, – крикнул Димка тётке, – можно молочка попробовать?

– Отчего же нельзя, конечно можно. Погодь, сейчас кружечку принесу, – отозвалась тётка. Через минуту она вернулась с большой алюминиевой кружкой, – пейте ребята, пейте мальчики. Вы ведь помогать приехали, пейте помощники вы наши!

Откинув крышку бидона, Димка зачерпнул полную кружку и протянул мне. Я пригубил, в кружке были жирные сливки, скопившиеся в горловине бидона. Было вкусно, но больше одного глотка я сделать не смог. А Димка с жадностью выпил всю пол-литровую кружку. Вытер тыльной стороной ладони белые усы, и с восторгом погладил себя по животу.

– Ну как, хорошее молочко? – хитро улыбалась тётка, – может, ещё кружечку?

– Спасибо! Спасибо, очень вкусно! – Димка продолжал облизываться, как кот из мультика.

Но вдруг, его глаза округлились, лицо вытянулось, и он ни слова не говоря рванул к лесу. Тётка хлопала в ладоши и от души смеялась.

– Что случилось? – не понял я, – куда его понесло?

– Попал твой приятель, хорошо, если до леса успеет добежать, – веселилась тётка, – кальсоны-то запасные взяли с собой? Кто же так сливки пьёт-то, больше полстакана опасно, можно опозориться.

Прибывший новенький грузовик, точно такой же как вчера, оповестил о своём прибытии громким сигналом. Я не знал что делать. Ворованную картошку грузить было унизительно, как будто я как эти, что за бутылку чернила. Где этот Дима? Пусть бы уже обгадился, посмотрел бы, как ты после этого к Розе полезешь.

– Эй, это тебя на погрузку послали? Вас же, вроде двое должно быть, – вчерашний бригадир ещё не был пьян, – иди за мной. Задача понятна? Ну, погнал. Так, где говоришь, второй лоботряс? Я вашему начальству расскажу, как вы тут прохлаждаетесь.

– Не надо начальству, он сейчас придёт, если надо я и один справлюсь! – схватив вилы, я набросился на кучу картошки.

– Ну, смотрите у меня! Я проверю!

Бригадир, по-деловому, глотнул из трёхлитровой банки похожей на те, в которых закатывают огурцы. Неужели сегодня сок будут пить? – подумал я.

– Слышь, а почему Портвейн в банках сегодня? – как бы услышав мой вопрос, с подозрением спросил у шофёра бригадир.

Два ящика, по четыре банки в каждом стояли тут же, рядом с шофёром, готовые к употреблению.

– Не знаю, так завезли. В Сельпо другого не было. Да какая разница? Так даже пить удобнее, чем из горла, – ответил шофёр, – а тут горла широкая, стакан не нужен.

– Да, так удобнее. А может, это не вино? Ты тут, часом, не экономишь на рабочих людях? – вновь усомнился бригадир.

– Как, не вино? Вот же на ящике написано, «Портвейн».

– А, ну если написано, тогда, да-а, – согласился бригадир, – ты, тут за студентами смотри. Бездельники! – сделав большой глоток, бригадир ушёл.

Появился Димка и тоже стал махать вилами, такими же как у меня, тупыми, с узко расположенными прутьями, сделанными специальными для картошки. Вилы, были тяжелее обычных, но Димка, почувствовав моё волнение, тоже махал с энтузиазмом.

– Ну как, добежал? – спросил я его.

– Добежал, добежал, всё нормально. А ты чего, какой-то нашароханый, что-то случилось?

– Представляешь, бригадир, пьянь, обещал нажаловаться на нас.

– За что? – не понял Димка.

– За то, что тебя нет!

– Как же нет? Ты сказал ему, что мы тут с утра торчим, что машины не было?

– Да не успел, он наехал сразу. А шофёра, приставил следить за нами.

– Следить? Зачем? – тупил Димка.

– Алё, студенты, расслабьтесь, перерыв, – глаза шофёра, в отличие от вчерашнего, были недобрыми. Он был молод, руки в татуировках, похож на урку.

– Хо-хо, – засмеялся Димка, недоверчиво покосившись на трёхлитровые банки, – спасибо, только я вина не смогу, медвежья болезнь. Боюсь, вино с утра.

– Чего? – не понял шофёр.

– Понос у меня, понос, – уточнил Димка

– А ты, побитый, – это он так про мой синяк, – у тебя тоже понос? Или возьмёшь на грудь, для разогрева?

– Спасибо, я не пью.

– А-а, ну ладно, как хотите, – казалось, что шофёр обиделся, что отказались от его бесплатного угощения.

Помахав вилами ещё около часа, услышали шум мотоцикла. Милиционер, вероятно участковый, по-деловому подошёл к ящику с чернилом, достал из него банку и с недовольным видом положил в коляску мотоцикла.

– Это что, всё, больше вина нет? – спросил он шофёра,

– Есть ещё ящик, в кабине.

– Ты бы ребят угостил, а то они какие-то скучные, – милиционер подозрительно посмотрел в нашу сторону.

– Так они не пьют, я предлагал…, – шофёр сплюнул в траву.

– Вот как, не пьют? Интересно. А что говорят?

– У одного, говорит, понос. А другой, типа, не пьющий….

– Интересно…, – милиционер внимательно посмотрел в нашу сторону.

– А вы, откуда, студенты? Из какого заведения? – милиционер подошёл поближе, казалось что он старался запомнить наши лица.

– Мы из Художественного училища.

– Рисуете, значит? Ну, ну…. Ладно, поехал я, – бросил он шофёру и пошёл к своему мотоциклу.

– Чего это он так нас разглядывал? – спросил я тихонько Димку, – тут что, только мы не пьём?

– Я, когда назад шёл, бидоны с молоком на трактор грузили. Краем уха слышал, как сказали, – «наш, кажется, попал…». Вроде, тот грузовик с картошкой, стопорнули где-то. Я значения не придал. А тут, вижу все злые какие-то. И милиционер этот, высматривает что-то.

– Он же за чернилом приезжал….

– Может, они думают, что это мы стуканули. Ты же хотел…, – Димка посмотрел мне в глаза.

– Что хотел? – по спине поползли мурашки, – ничего я не хотел! Не придумывай. А, я понял, это ты вчера куда-то смылся! Ты настучал! Я при чём тут? Не впутывай меня в свои дела!

– Да не трясись ты так, ничего ещё неизвестно.

– Не понимаю, почему я? В смысле, почему мы, что мы им сделали?

– Мы, потому что не пьём, подозрительно, – тихо говорил Димка, – мы чужие, а они тут все свои, лыка не вяжут. Милиционер явно в теме, прикормленный….

Да, Димка прав, так и есть, надо спасаться.

– Можно мне, глотнуть? – подбежал я к шофёру.

– Ты же не пьёшь, – шофёр ехидно улыбался.

– Хочу попробовать, Вам что, жалко?

Водитель протянул открытую бутылку. Я сделал два больших глотка. Чернило было тёплым и сладким, с запахом гнилых яблок.

– А ты, будешь? – спросил Димку шофёр.

– Нет, я не могу, я же говорил, понос у меня.

Не успел он сказать как я почувствовал, что понос уже и у меня. Это, наверное, от волнения, такое бывает. Только бы добежать… «Кальсоны есть запасные?» – вспомнил я тётку-молочницу. Не дай бог, в доме водопровода нет, одна общая комната…. Пока сидел в ложбинке, развезло. Чернила ударили в голову. Но, стало спокойно, чего это я испугался? Урку- шофёра? Да кто он такой? Они воруют, а я бояться должен? Сволочи! Вот пойду сейчас, и скажу ему в лицо, что он вор! А Димке скажу, что он трус! А Розке скажу, что она шлюха!

– Так, у кого из вас понос, студенты сраные? – спросил шофёр, завидев меня и растянув рожу в своей мерзкой улыбке. Скрестив руки на груди, он, как на показ, выставил свои татуировки.

– Можно мне с собой вина взять? Хочу девушек угостить, – я не знаю почему это сказал, ведь хотел сказать совершенно другое.

– Девушек? Девушек можно. Слышь, ты меня познакомь, я с тобой пойду. Возьмём чернила, погудим. Девки-то, хорошие? Подержаться, есть за что?

Кто меня за язык тянул. Увяжется сейчас за нами, урка. Димка выпучил глаза, ишь как разволновался, за свою Розу. Посмотрю я на тебя, когда не ты, а этот урка «баловаться» с ней начнёт.

– Ты чего козёл делаешь? – шипел Димка, – с ума сошёл?

– Ай, жалко, не получится. Мне после погрузки сказали сразу сваливать, – шофёр искренне расстроился, – бери вино, возьми банку. Передай девчонкам, что это от меня. Эх, люблю тёлочек молоденьких.

– Сам ты козёл! Всё из-за тебя. Панику поднял, – ну, урод. У меня отлегло.

– Ну да, теперь то уж точно, скажут что пили, и ещё чернила с собой выпросили.

С банкой в руках идти через всю деревню. Димка прав. Я сунул банку в траву возле забора.

– Что с тобой происходит? Ты пьяный совсем, – Димка банку подобрал.

– Выбрось эту гадость! Никто её пить не будет, – я попытался забрать банку, в конце концов это я её взял, значит она моя.

– Почему не будут? Девчонки будут пить, ты же сам сказал.

– Да я не это имел ввиду! Тьфу, гадость какая.

– Ну не будут, так не будут. Всё равно надо оставить. Это же валюта, можно на что-нибудь обменять. На кусок сала, например, а то только одну картошку едим. Что привезли с собой, всё съели уже.

Пока шли хмель выветрился, во рту остался лишь сладкий привкус гнилых яблок. Я лежал на своём надувном матрасе и не мог заснуть, прислушиваясь к стонам и вздохам доносившимся с печки. Я представлял себе, чем они там занимаются, и от этого мутилось сознание. Прислушиваться мешала Светка, которая, как нарочно, вертелась и скрипела кроватью. А ещё говорила что ничего не слышит. Только когда на печке затихли, я, наконец, заснул.

Утром Роза смотрела на меня с презрением, ничего ты, мол, не сделаешь. Но увидев, что я равнодушен, перестала обращать на меня внимание. Зато Светка, всё заглядывала в глаза, как будто я ей денег должен.

Когда остались с Димкой вдвоём я снова спросил, что они там, на печке делают, что заснуть не могут.

– Экий ты завистник, что же ты хочешь, чтобы я рассказывал? Не знаешь, что с девчонкой делают?

– Ты же сказал, что у вас ничего такого нет.

– И быть не может. Девчонки переживают, что им помыться негде. Уже неделю без душа, а они каждый день мыться привыкли. Мы просто обнимаемся. Она ногами обнимет, и прижимается.

– И не стыдно ей? – я представил себе эту картину и чуть не задохнулся, – это же, неприлично…

– Неприлично, это как ты, тихо сам с собою. А она, нормальная девчонка. Слушай, давай их помоем, чтобы не мучились. Устроим банный день. Деревенские же моются, прямо в комнате. Не у всех же баня есть.

Мыться затеял, баню захотел. Скотина, чтобы ты тут совсем берега потерял.

– В смысле, как помоем?

– Нагреем воды на улице на костре, принесём в дом, девчонку в тазик поставим, и ковшиком сверху. Мыло есть. Всего-то пару вёдер надо. Вёдер полно. Я в сарае шаечку видел и ковшик есть. Тут же люди жили, мылись как-то.

– Ты, что ли сам их мыть будешь? Разве они не будут стесняться?

– Ну, отвернёшься. Простынку повесим, сверху только польём, типа душек сделаем. Да и вообще, их же двое, помогут друг другу. Нам только воду организовать, дрова, чтобы сами не таскали.

– Нет, я против. Не наше это дело. Пусть сами разбираются.

Знаю я зачем тебе их мыть, кот и сало! Обойдёшься. Тебя не остановить, так ты тут устроишь.

– Может у кого-то баня есть? Не может быть, чтобы не было, – не унимался Димка, – хотя для бани много дров надо. Завтра узнаю. Слышь, а ты с девчонками в баню, ходил?…

Вопрос с мытьём отпал сам собой. На выходные, всех автобусом отвезли в город, именно для того, чтобы дома помылись. И снова с печки слышалась возня. Но Светка кроватью больше не скрипела. А когда картошка закончилась, Димка с Розой больше не встречались, как будто ничего и не было. Я думал, почему я такой. Почему ему всё, даже ненавистная картошка, и та в радость, а мне ничего, одни только неприятности. Его обнимают, ногами!…. А мне этой же ногой, в морду. Если бы его не было, Роза обнимала бы меня. Даже понос, у него от сливок, а у меня, от страха.

Глава-3 Маленькое пианино

После окончания школы, мне и голову не приходило, что жизнь снова сведёт с Димкой. Я узнал его сразу, хотя теперь он был в очках, вытянулся и носил длинные волосы. Увидев меня, он страшно обрадовался, как будто мы были близкими друзьями.

– Слушай, это лучшее, что я тут видел, – он с восторгом разглядывал мои рисунки, искренне восхищался, говорил, что у меня уникальный талант и большое будущее.

– А ты, как сюда попал, я думал, ты музыкой занимаешься. Ты же любил музыку. Поэтому, тебе подарили то маленькое пианино.

– Какое пианино, ты меня с кем-то перепутал. Никакого пианино мне не дарили.

Да, как же, перепутал, – подумал я, – знал бы ты, сколько из-за этого переживаний было. Я, тот мой день рождения никогда не забуду.

***

Я, Димку совсем почти не знал. Они жили в соседнем доме, нам было по пути в школу. Однажды он сам подошёл и пригласил меня на день рождения. Когда я к нему пришёл, там стояла ёлка, украшенная красивыми игрушками и конфетами, и было много детей. На мой день рождения, ёлки никогда не было, и детей тоже не было. Были только взрослые. Говорили, что детей нет потому, что все дети на лето уехали в деревню. И что мы тоже, наверное, уедем. Но всё равно обидно. Как будто, ко мне специально никто не пришёл, а у Димки было так много гостей. Все вокруг него бегали, а когда он задувал свечки на торте, все весело смеялись. А про меня забыли сразу, как только я свечки задул. Взрослые сидят, жуют, громко разговаривают, а на меня никто не обращает внимания. Я ждал, когда, наконец, будут подарки дарить. И вот подарили, всякую ерунду. А главный подарок – краски! А Димке подарили, пианино!

– Почему ты плачешь? – папа спрашивал, а я от этого рыдал ещё больше. Я сам не знал, мне хотелось побыть одному, но взрослые обступили меня и не отпускали.

– Димок, малыш, тебя кто-то обидел? Может у тебя болит что-нибудь? – мама трогала мой лоб, – температуры нет, у тебя животик не болит?

– А-а! – заплакал я ещё больше и убежал в коридор. Хотел бежать на улицу, но не мог достать шапку, она лежала высоко на полке.

– Ну, что с тобой? – папа вышел в коридор и обнял меня, – ну, расскажи мне, по секрету, что случилось? Тебе краски не понравились? Это хорошие краски, дорогие. И кисточки в коробке есть, ты видел?

– Видел…

– Ты сказал, что хочешь настоящие краски. Эти настоящие, разве нет?

– Настоящие…

– Тогда, почему ты плачешь?

– Я хотел пианино…, – и я снова заплакал.

– Пианино? Ого? Как, пианино? В музыкальную школу не захотел. Да у нас и места нет, для пианино, и денег нет…, – задумался папа.

– Не надо места, пианино маленькое, я видел.

– Где ты видел, о чем ты говоришь?

– У Димки, ему подарили….

– Пианино подарили?

– Да! Подарили! Маленькое, но как настоящее. Как в школе, кусочек только…

Папа взял меня за руку и отвёл назад в комнату.

– Он, оказывается, хотел пианино, – сказал папа, и все уставились на меня.

– Подарки не нравятся? – громко сказал дядя Федя, наш сосед, который тоже пришёл на мой день рождения. У него было красное лицо, и язык заплетался, – дарёному коню, зубы не смотрят!

При чем тут конь? – подумал я, такого подарка не было… Разве у коня есть зубы? Конь же не тигр…

– Успокойся, Федя! – сказала мама, – он же совсем маленький ещё. Нужно разобраться, объяснить. Димок расскажи, что за пианино. Ты же не хотел музыкой заниматься, мы с папой тебя спрашивали.

– При чём тут какая-то музыка, я пианино хочу, а вы мне краски, – я снова заплакал.

– Вы не понимаете! Там, так много кнопок и лампочек, они такие красивые и делают разные звуки, – эх, никогда они меня не поймут.

– Лампочек? А, я кажется понял. Это такая плоская штука, с клавишами, да! – папа смотрел на маму, – помнишь, мы где-то видели. Как она называется?

– Да, что-то припоминаю, название не запомнила, какое-то не русское слово. Может, клавесин? Нет, что-то другое….

– Да, пацана жаба жрёт, – громко сказал дядя Федя.

Сам ты жаба, – какая ещё жаба, подумал я, фу, гадость какая.

– Димок, зависть, это некрасивое чувство, – сказала мама, – всегда у кого-то будет то, что тебе захочется. Нужно спокойно к этому относиться. У тебя тоже есть что-то такое, чего нет у того мальчика.

– Что у меня есть? Что? Краски?! Они мне не нужны! Заберите их себе!…

Мама расстроилась и ушла на кухню. За ней вышел дядя Федя, сказал, что нужно руки помыть. Я тоже пошёл, хотел маму пожалеть. Но в щёлку увидел, что в кухне уже был дядя Федя. Я думал он в ванну пошёл, а он тут в кухне, уже жалел маму, а она его отталкивала. Говорила, – уйди дурак. Тогда, дядя Федя ущипнул маму за попу, я думал ей больно. Я хотел ударить дядю Федю, но мама вдруг рассмеялась и положила руку ему на щёку, и снова сказала, – уйди дурак. Тут они увидели меня. Я побежал обратно в коридор, а дядя Федя за мной. Догнал, схватил меня за воротник и зашипел, – куда бежишь, гадёныш! Но тут вышел из комнаты папа, он толкнул дядю Федю, и тот упал. Мама стала кричать.

– Что происходит? – закричал папа, – а ты куда смотришь? – крикнул он на маму.

– Ничего не происходит, я устала от твоего хамства! – ответила мама, – Дима, иди сейчас же в комнату!

Дядя Федя уже поднялся и злобно вращал глазами.

– Этот напал на ребёнка, ты что, не видишь? – возмущался папа, – зачем его в дом приводишь.

– Никто ни на кого не напал, Федя просто хотел его задержать. Дима… нагрубил.

– Мама! Я не грубил, я не успел…, – я смотрел на маму, и мама отвернулась.

– Что тут случилось? Дима, ты что-то натворил? – папа покраснел и разволновался ещё больше.

– Ничего я не натворил. Дядя Федя ущипнул маму, я думал ей больно, хотел защитить. А она засмеялась, ну, я и убежал.

– Ущипнул? – лицо папы перекосилось.

– Да пацану показалось, мы просто разговаривали, – шмыгал носом дядя Федя.

– Ничего не показалось, ущипнул за попу, мама сказала, ой! И засмеялась.

– Та-к! И давно он тебя, щипает? – протяжно сказал папа, и дядя Федя снова оказался на полу.

Из комнаты выскочили другие взрослые и схватили папу. А мама схватила меня и кричала, чтобы вызвали милицию. Она обнимала и целовала меня и всё повторяла, – зверь, зверь, ребёнка напугал…

Милицию никто не вызывал, и краски у меня никто не забрал. После того дня рождения папа ушёл от нас, и видел я его очень редко. Дядя Федя тоже исчез, посадили в тюрьму.

Подарки мне больше не покупали. Разве тетрадка, или ранец для школы, это подарок? Мама говорила, что нет денег. Потом, Димкины родители переехали в другой район. Мама сказала, что Димкиного отца назначили большим начальником, его возит шофёр, и у них теперь большая квартира. Димку с тех пор я не видел и стал уже его забывать. Почему одним всё, и пианино, и подарки лучшие, и родители нормальные, а другим – ничего?

***

– А, вспомнил. Так это киборд, игрушка японская. Кто-то привёз из-за границы.

– Почему игрушка? Помнишь, у тебя на дне рождения, кто-то даже настоящую музыку на этом играл.

– Да? Не помню, чтобы кто-то играл. Это, наверное, в твоём воображении? – удивился Димка, – по-моему, обыкновенная игрушка. Я её кому-то отдал. Мне ни к чему. Слон на ухо наступил. Какая там музыка.

– Как отдал? Когда?

– Да тогда же и отдал, какому-то мальчику соседскому. У него тяга к музыке была.

– Отдал?

– Ну да, отдал. Мне-то она зачем?

– И тебе не было жалко?

– Да, забудь ты эту игрушку! Ты меня удивляешь. Посмотри на свои работы, вот оно, ты же талант. Ты будешь большим художником. Купишь себе настоящее пианино.

– А ты, как в училище попал? Тоже рисуешь?

– Родители запихнули, – сморщил нос Димка, – чтобы не болтался. Рисую для себя, но понимаю, что нет у меня таланта. Воображения, говорят, не хватает.

– Так ты что, типа блатной?

– Типа, да. Немного блатной, – уныло сказал Димка.

– А это правильно, ты считаешь, чужое место занимать? Мне тоже отец помогал устроиться сюда. Потому, что из-за блатных, таланту самому не пробиться!

– Знаешь, учиться, всё равно где-то надо. А я, ничего другого не умею. Я ведь даже школу не закончил.

– Как не закончил? Почему?

– Сказали, лодырь. А отец думает, что я тупой от природы, – уныло продолжал Димка, – упрекает всё время, маму ругает, что разбаловала. Говорит, это наследственность от неё.

– Как же тебя в училище приняли? Разве так можно?

– Надавили. Сказали, что у меня, якобы, талант к рисованию.

– Значит, ты всё-таки рисуешь? Дай посмотреть.

Его работы, были лучше моих. Наверное, он ждал, что я тут же в осадок выпаду, хотел посмеяться. Понял я тебя! Ну, блин, актёр.

– Ну что, очень неплохие работы у тебя, – подумав, я добавил, – мне кажется, они лучше моих.

Он недоверчиво смотрел мне в глаза, а я подумал, – ну что, съел? Я унизиться не боюсь! Так мы стали «друзьями».

Глава-4 Проклятые кисточки

Димка стал приглашать меня в гости домой к нему. Мы пили чай и болтали об искусстве.

– У тебя что, девчонки на ночь остаются?

– Да нет, ты что, родители не разрешают. Только до одиннадцати можно, а потом стучат в дверь: «девочке пора домой».

… Мне мать девчонок приводить не разрешает. Говорит, рано. Говорит, девчонки хорошему не научат. А этому, пожалуйста, води себе, сколько хочешь. Ещё и дверь на крючок запирается. Говорит, чтобы родители не вскакивали. Часть его комнаты была отгорожена перегородкой от пола до потолка. И та часть, что ближе к огромному окну, стала настоящей студией. Это не важно, что там всего 4 квадратных метра. Ну и что, мольберт-то, смог поставить. Полки тут есть, краски разложить можно, кисти, холсты.

У меня тоже есть своя комната. Окно маленькое, тёмное, а мне ведь рисовать нужно. Я вечером цветов не вижу, красок не чувствую. Вещи положить негде. А у этого, хоромы настоящие.

– Кем работает твой отец?

– Он, заместитель министра энергетики. А почему ты спрашиваешь?

– Да вот, вижу книг много. Даже иностранные есть. Думал, он какой-нибудь дипломат. Раз тебе игрушки дорогие из-за границы привозили.

– Какие ещё игрушки? Это мать книги собирает, теперь так модно.

– А, иностранные книжки, зачем?

– Это польские. Тоже мать собирала. Мама из Белоруссии, там польские школы были.

– Ну, ладно, спасибо за чай. Пойду я, завтра в училище увидимся.

Не успел выйти, Димкина мать пришла.

– Здравствуй Дима, – говорит, я так рада, что ты с нашим. А то у него друзей совсем нет. Теперь вот, тёзки, будете дружить. Дима много про тебя рассказывал. Говорит, ты в группе самый лучший и художник талантливый. Ты заходи, не стесняйся. Мы всегда будем рады тебе, правда Дима? – продолжала распинаться Димкина мамаша.

– Да, конечно! – подхватил Димка, – заходи, в любое время.

***

Вскоре я снова оказался в квартире Димки. Димка жил в центре, недалеко от того места, где у меня пересадка по дороге в училище и обратно. Зашёл случайно, было настроение поболтать с кем-то. Дверь открыла мать, обрадовалась. Однако, Димки дома не оказалось, ушёл в магазин за продуктами, но должен был скоро вернуться. Мать куда-то спешила, предложила подождать в Димкиной комнате.

Оставшись один, я сначала хотел что-нибудь почитать и стал разглядывать книги, что стояли на полке. Одна, просто поразила, Димка её прошлый раз не показывал. В книге необычно большого размера, было всё о военных кораблях. От парусников до современных крейсеров и линкоров, с рисунками, и репродукциями картин известных художников, с описаниями и рассказами о подвигах моряков. Некоторые страницы книги были сложены вдвое. Развернув их, открывались схемы и чертежи разных типов кораблей, со всеми мельчайшими подробностями. Я представил себе, как рисую картину морского сражения. Без такой книги сделать это совершенно невозможно. Нужно обязательно попросить книгу у Димки, он должен дать, мы же друзья. А вдруг подарит, ему ничего не жалко, подарил же тогда то маленькое пианино.

Я вдруг подумал, если в комнате оказалась такая книга, здесь наверняка должно быть ещё что-то. Я стал разглядывать всё, что видел на полках. А ведь самое ценное должно быть спрятано, а не лежать на виду. Я такие вещи прятал на шкафу, за буртиком, где не видно. Пока на стул не залезешь, не найдёшь. Ну-ка посмотрим, что прячешь ты, Дима. Я оказался прав. На шкафу была спрятана плоская деревянная лакированная коробка с вензелями. Оказалось что это пенал, внутри которого, в специальных отделениях лежали пять кисточек разного размера. Металлическая обойма каждой кисти, удерживающая волосяной пучок была отполированной и жёлтого цвета. Уж ни золото ли? Всё выглядело нарочито дорогим. Это же надо так зажраться. Мне бы и в голову не пришло сунуть такую кисть в краску. На древках и внутри коробки много иероглифов разных. Японские, наверное, как то «пианино», – вспомнил я. Кто-то привёз тебе Дима, а ты даже не рассказал, а говорил, что друг. К горлу подкатил комок, от обиды стало трудно дышать. Я механически сунул коробку в свою сумку. Воровать, у меня и в мыслях не было, просто так получилось.

В этот момент открылась дверь, и в комнату ввалился Димка. Увидев меня, обрадовался.

– О, привет, я как раз о тебе вспоминал. Тебя мама впустила? Она уже ушла, я не знал, что ты здесь. Давно ждёшь?

По моей спине тёк холодный пот, язык прилип к нёбу. Страшно было подумать, что было бы, если бы Димка увидел, как я прячу коробку с кистями себе в сумку. Он бы решил, что я ворую, а у меня и в мыслях не было. Чёрт попутал. Надо отдать, но как?

– Ну, чего замер, как будто аршин проглотил?

– Аршин, какой аршин? Я ничего не делал, я книгу смотрел. Поразительная книга, хотел у тебя попросить.

– Да, книга классная, только дать я её не могу. Отец запретил из дома выносить, никому не даёт. Говорит, смотрите сколько хотите, а выносить не разрешает.

– Ну да, я так и думал. Книга-то дорогая, наверное? Вообще-то я просто так зашёл. Хотел спросить, ты пойдёшь на выставку, что завтра открывается?

– На выставку? – задумался Димка.

– Ну, ладно, пойду я, пора мне уже.

– Ты что, обиделся что ли? Не торопись, давай чаю попьём, я сушки принёс. Пойми, книга не моя!

В этот момент больше всего мне хотелось смыться. Вдруг Димке стрельнёт кисточками новыми похвастаться, а они у меня в сумке.

– Да я-то понимаю, что книга не твоя. Я без претензий. Нельзя, значит нельзя.

– Ну вот, обиделся, – Димка выглядел расстроенным.

– Ладно, я побежал. Увидимся в училище, завтра.

Выскочив за дверь, я вытер пот со лба. Только бы он сейчас про свои кисти не вспомнил, а то сразу на меня подумает. Надо подловить момент, и подбросить их обратно…. Однако, таскать коробку с кистями с собой я боялся. Вдруг случайно найдут, залезут в сумку под любым предлогом и найдут, катастрофа! Что делать с кистями я не знал. Не то, что пользоваться, открывать боялся. Хотел выбросить, но не смог, стало жалко. Я прятал их в своей комнате, перекладывал с места на место, опасаясь, что случайно найдёт мама, и станет задавать вопросы. Откуда?… Откуда?… Из Японии, вот откуда!

Каждый день, встречаясь с Димкой в училище, я ждал что он спросит, – а не брал ли ты мои кисти? Одно его появление портило настроение на весь день. Но ничего не происходило, и я вынужден был «дружить!» Димка молчал. Вначале мне казалось это подозрительным, казалось, что он всё знает и просто играет со мной, ждёт подходящего момента. Порой, я сам хотел заорать, – хватит играть! Я знаю, что ты знаешь! Хотелось ударить его. Это было невыносимой пыткой. Учёба подходила к концу, я ждал, что вот-вот Димка нанесёт удар. Но он молчал.

***

Вот уже отзвенел последний звонок и нам вручили дипломы. Хвалили и поздравляли всех, но особенно меня, и Димку. Сказали, что дадут рекомендации для поступления в Академию художеств. Я не хотел с ним, ни в какую Академию. Да и думать об этом было рано, впереди ждала армия.

Девчонки из группы бегали, требуя устроить прощальный вечер. Повод был, Роза, оказывается, выходит замуж, и уезжает в другой город, где её ждёт жених и свадьба. А поскольку это далеко, она приглашает всю группу для прощания к себе в гости, в квартиру, которую для неё снимали родители.

Сидели, кто на чём. Играла музыка, девчонки хотели танцевать, но из-за тесноты топтались на месте. Напились быстро, галдят, каждый своё. В углу уже тискаются, ишь, на кухню пошли. Роза, затмевала всех. Она как-то слегка округлилась и превратилась в шикарную бабу, с какой стороны ни глянь. И глаза такие томные. Вот только смотрит она этими глазами не на меня, а на Димку. Он сначала не замечал, так она чуть ли ни на колени к нему залезла. Это она так замуж выходит? А Димка, так даже отталкивает её, спорит с пацанами.

– Налейте ещё! Мужики! – пьяным он не был, но вёл себя необычно, – мужики, домой идти не хочу!

– Чего случилось-то? – подключился я.

– Представляешь, прихожу домой. Кричу, – мама, я училище закончил! Она поздравила, поцеловала. И тут вдруг говорит, отец утром был очень расстроен. Почему, говорит, ты не сказал, что подарок нашёл, тот, что отец для тебя приготовил? Какой, на хрен подарок? Я никакого подарка не находил, так ей и сказал. Что за подарок-то, я должен был найти? Погоди, говорит, я папе позвоню, и звонит отцу на работу. Ну, они поговорили, и она мне трубку даёт. Отец спрашивает, не видел подарка? Я говорю, не видел. А он говорит, нет мне времени с тобой разговаривать, но, говорит, я очень тобой разочарован! И трубку повесил…. И так он это сказал, что мне реально поплохело. Оказывается, отец за огромные деньги купил для меня японские кисти для каллиграфии, из какой-то коллекции. И они, эти кисти, якобы пропали. А я их и в глаза не видел….

… Вот оно, началось, – внутри у меня всё сжалось, – сейчас скажет, что это я украл, что больше некому. Будь прокляты эти кисти.

– Мать сказала, что отец целую речь приготовил, чтобы мне их вручить после окончания училища. И вот, пропали кисточки. Оказывается, они были спрятаны в моей комнате, на шкафу. Там кроме пыли никогда ничего не лежало. В мою комнату заходил только я, и мои друзья. За это время кучу народу перебывало, пока они там лежали. Вот и Дима заходил, – кивнул он на меня, – что же, я его подозревать должен?

Я смотрел на него, боясь себя выдать. Но все были пьяными и ничего не соображали.

– Да и кому в голову придёт по шкафам шарить, и уж тем более на шкафу, куда я даже сам никогда не заглядывал. Чушь какая-то, вроде, я сам у себя украл и теперь дурака валяю. Обидел меня папа.

Конец Димкиного рассказа никто, кроме меня уже не слушал. Все болтали о своём и расползлись кто куда. Выпив всё, стали расходиться. Вышли на улицу, идём к остановке.

– Слушай, может я у тебя переночую. Видеть отца не хочу. Мне ничего не надо, я на полу лягу. У тебя же, надувной матрас есть?

От этой идеи у меня ноги подогнулись. Я представил себе, как Димка случайно находит у меня в комнате свою коробку с кистями. Минуту, я даже слова сказать не мог.

– Так ты у Розы переночуй, она же одна живёт, – наконец выдавил я из себя первое, что пришло в голову.

– У Розы? А что, вдруг не прогонит, – Димка даже остановился.

Я сразу вспомнил масленые глазки, которыми она весь вечер провожала Димку. Конечно пустит, и в кровать с собой положит. Я только сейчас понял, что она весь этот вечер ради него затеяла. Юбка, короче некуда.

– Подлец! Как у тебя язык поворачивается? Молодая девушка, замуж выходит! Неужели ты на такое способен?

– Да ты что, я же только переночевать…, – залепетал Димка, – и в мыслях не было к ней лезть.

– Мало ты её на картошке портил! Думаешь, я не помню?

– Не было у меня с ней ничего.

– Как же не было? Забыл, как рассказывал, подробности, попка выпуклая!

– Не было. Я же тебе говорил, она мне никогда не нравилась. После картошки мы вообще не встречались.

Неужели и правда, не встречались, – подумал я про себя. Как он может? В мыслях, я не раз обнимал её, ночью просыпался…

– Но, ты прав! – продолжал Димка, – идём к тебе.

– Вот что Дима, ты сейчас пойдёшь к родителям и всё им объяснишь. Они тебя простят. Они же волнуются сейчас, наверное не знают, где ты.

– Ты, правда думаешь, что я сам у себя подарок украл?

– Это не моё дело, разбирайся сам. Может, переложил куда-нибудь, или отнёс показать кому-нибудь, и забыл. Я тебя не осуждаю. Родителей уважать надо! Стыдно, нельзя так. Понимаешь?

С минуту шли молча. Димка, с пьяных глаз соображал медленно.

– Но ты ведь мне веришь? Веришь? – прорезался он, наконец, – ты прав! Ты настоящий друг! Ты правду в глаза говоришь, не все так могут. Я этого не забуду.

Глава-5 За такое можно и по морде

В палате для выздоравливающих, куда меня перевели, было ещё семь таких же как я. Только все они были солдатами из разных частей, а я один гражданский среди них затесался. Болезни у всех были разные, но все инфекционные. Нас уже не лечили, а просто наблюдали, чтобы не было рецидива. Все кроме меня, пребывали в хорошем настроении потому, что «солдат спит, а служба идёт». А мне чего радоваться, я тут можно сказать, за свой счёт. Привезли прямо из военкомата. На медицинской комиссии обнаружили болезнь и привезли сюда, в военный госпиталь на обследование. Оказалось, что я таки подхватил где-то заразу, Инфекционный Мононуклеоз. Что за дрянь, никто не знает. Вначале даже изолировали, два месяца почти провалялся. Теперь вот, в общей палате с этими гогочущими придурками. Радуются, с медсёстрами заигрывают. А у меня никакого настроения. Получается, я целый год жизни потерял.

Сначала в военкомате потеряли мои документы. Когда повестку почему-то не принесли, я уж подумал, вдруг пронесёт, может, забыли про меня. Ан нет, принесли на два месяца позже, а майор в военкомате орал, почему я сам не явился. Ну, говорю, вот он я, нашли ведь, забирайте. А он опять орёт, – мы не забираем, а призываем! В общем, в этот призыв я не попал, сказали ждать следующего. А на следующий, на тебе, в госпиталь попал.

– Димка, к тебе пришли, спустись вниз, – в палату заглянул дежурный санитар.

– Пришли? Кто спрашивает, не сказали?

– Не знаю. Милиция вроде, – санитар ушёл.

Милиция? Зачем я понадобился милиции? Неужели из-за кисточек тех…. Но их больше нет, – размышлял я, пока одевал халат и тапочки, – главное, не паниковать…

Милиционера я увидел со спины, он почему-то был в белой рубашке без кителя. Был ещё кто-то, женщина, милиционер её заслонял.

– Извините, это Вы меня спрашивали?

Милиционер повернулся. Фуражка с кокардой на ней, тоже была белого цвета. Лицо расплылось в улыбке.

– Привет! Не узнал?

Это был Димка. Я действительно его не узнал, настолько неожиданным было это явление. Тот самый Димка, которого, думал, никогда больше не увижу. И которого меньше всего хотел увидеть. Как он здесь оказался, и что это за маскарад? Что ему нужно?

– Вот, Танечка, познакомься, это тоже Дима, мой лучший друг.

Полностью сбитый с толку, я только сейчас сообразил, что вторым посетителем была девушка в ярком платье.

– Таня, – слегка присев и поклонившись, сказала девушка.

Наверное, танцовщица или балерина. Я тряс её руку и в растерянности не знал, что сказать. Мы вышли во двор госпиталя и сели на скамейку. Погода была чудесной, воздух прозрачным и пьянящим после душной палаты. В лучах солнца фигуры посетителей буквально засияли на фоне серого двора и мрачных окон. Девушка-Таня, держа Димку под руку прижималась к нему, не оставляя сомнений в их отношениях. Ниже верхней пуговички её платья открывалось круглое низкое декольте. То, что было видно там, светилось восхитительным цветом. Представив себе, как Димка запускает туда руку, у меня потемнело в глазах. А Димка, вдруг достал откуда-то апельсин и протянул мне. Извини, говорит, ещё два мы по пути к тебе съели. Как тут кормят, тебе хватает? Димка говорил так, как будто мы только вчера с ним расстались, хотя прошло уже месяцев восемь. Я смотрел ошалелыми глазами то на апельсин, то на Танечку, то на белую фуражку, и ничего не понимал. Я приставил себе, что думает сейчас обо мне эта красавица, глядя на моё помятое заспанное лицо, на застиранный, казённый халат и древние как мир, стариковские тапочки. Он снова унижает меня.

– Ничего не понимаю, как вы здесь оказались? А что это за форма? Ты что, в милицию пошёл?

– В армии я, в армии служу! Я думал ты знаешь, – Димка улыбался счастливой улыбкой, обнимал за талию и прижимал к себе девушку, которая с любопытством поглядывала на меня, уткнувшись лицом в Димкино плечо.

– Вы рубашечку белую, помадой не испачкаете? – не выдержал я. Это он так в армии служит. Ага, а её тебе вместо ружья дали.

– Ха! Пусть пачкает. Не стесняйся Танюша, кусай, пусть пацаны позавидуют, – заржал Димка, – мы у тебя дома были. Мама твоя сказала, что ты в госпитале лежишь. Вот, решили навестить.

– А домой, зачем приходили?

– Хотел тебя с Танечкой познакомить. Мы рядом оказались, вот и решили зайти.

Понятно. Девчонку привёл, чтобы хвастаться. Вот мол, посмотри, кого я сейчас… «рисую…».

– Так, почему форма милицейская?

– Внутренние войска, милицейский батальон, часть недалеко от твоего дома. Неужели не знаешь?

– Так что, туда в армию берут?

– Ну, как видишь.

– Да ты гонишь, я же вижу, форма офицерская. Солдаты такую не носят, – на Димке были настоящие штаны-галифе и новенькие, надраенные до блеска офицерские хромовые сапоги, чего на солдатах я точно никогда не видел.

– Обыкновенная форма, у нас все такую носят, – ухмыльнулся Димка.

– Ты что, рядовой?

– Ну да, солдат. В генералы ещё не вышел.

– Все в белых рубашках ходят? Что это за армия такая?

– Праздник у нас сегодня, день рождения части. Вот и нарядили в белые рубашки. А так, у нас всё серое, как эти штаны.

– А фуражка белая, это что, вторая?

– Это не фуражка, белый колпак поверх фуражки натягивается. Чтобы можно было постирать. Тоже часть парадной формы.

– Так почему форма офицерская? Ты что ли блатной?

– Форма не офицерская, а милицейская, обыкновенная. Чего ты к этому привязался, форма и форма, какая разница? Давай о тебе поговорим, как ты тут? Тоже в городе оставили служить? Тоже художником?

Пришлось рассказать, как я оказался в госпитале, и что служить мне ещё только предстоит. А куда заметут, неизвестно. Папаши-то у меня такого нет, как у Димки.

– Ну, ты рисуешь, работаешь?

– Рисую, здесь в госпитале. А то бы вообще с ума сошёл от скуки. А с работой, никак. Я же думал, в армию заберут, кто меня на работу возьмёт.

– Здесь что, мастерская есть?

– Какая мастерская, мать блокнот принесла, большой. Карандашом рисую, и углём иногда. Рисую портреты в основном, солдат, медсестёр. Для себя, чтобы навык не терять.

– А, можно посмотреть? – подала голос Танечка.

– Да, покажи, – подхватил Димка.

– Посмотреть? Можно, почему нет. Сейчас принесу.

Пока шёл в палату за блокнотом переваривал услышанное. Димка, значит, остался в городе. Но почему он не в казарме. Что это за служба такая, с девчонкой подмышкой. Ни хрена себе, я бы так тоже служил.

– Ну вот, смотрите, – отдал я мой рисовальный блокнот в руки Димке, – слушай, а вам там, в вашей части, художники не нужны? Я бы тоже не прочь в городе остаться.

– Знаешь, я впечатлён. Нет, я восхищён, ты настоящий талант! Ты растёшь! – Димка переворачивал страницы моего альбома, а Танечка с восторгом смотрела то на рисунки, то на меня. Её больше не смущал мой зачуханный вид и больничный халат.

– Я так не смогу, – продолжал восхищаться Димка, – портреты очень сильные, такие все образные.

– Скажите, Дима, а сколько времени Вам нужно, что бы такой портрет нарисовать? – снова подала голос Танечка.

– По-разному бывает. Иногда минут 10, иногда больше, как пойдёт. Зависит от моего состояния и настроения.

– А сейчас, сможете нарисовать, вот Диму, например? Смотрите, какая у него шикарная фуражка, – глаза Танечки горели, щёки порозовели.

Видно было, что девушка смущалась. А она хороша, очень хороша, – подумал я.

– Я рисую то, что меня впечатляет. Не знаю почему. Смотрю, а руки сами к блокноту тянутся. Вот Вас, я бы нарисовал. Хотите?

– Хочу, конечно хочу!

– Ладно, сядьте вот сюда. А ты не подглядывай, – сказал я Димке, не люблю когда под руку, – сядь рядом с Танечкой.

Все, наконец, расселись. Декольте мешало сосредоточиться. Хотелось рисовать только эту часть. Какого чёрта, нарисую не лицо, а портрет до пояса, с руками.

– Так ты не ответил, вам там художники не нужны? – начав рисовать спросил я Димку.

– Нет, вроде не нужны, пока. Я же, художник. Хотя работы, скажу тебе, там до хрена и она никогда не кончается. То оформления бесконечные, то какие-то лозунги, даже карты приходилось рисовать. А вот за Аллею Славы, я пока браться не хочу. Там портреты героев нужно рисовать. Заставляют, рисуй, говорят. А я, тяп-ляп не хочу. Вот бы тебя, на эту работу.

– Если ты в армии сейчас, то почему ты не в казарме? Разгуливаешь по городу, да ещё с девушкой. Там у вас все так разгуливают?

– Нет, все не разгуливают. Я же художник, да ещё при штабе прикомандирован. Поэтому, хожу куда хочу, без ограничений.

– А цель какая, ходить без ограничений? Неужели никто не контролирует?

– Нет, не контролируют. Дают задания, а я выполняю. Все довольны.

– А, если военный патруль остановит?

– Да кто же милиционера остановит? Меня ни разу не останавливали. Но если остановят, я бумажку покажу. Вот смотри, тебе первому показываю. Это на крайний случай.

На маленьком, сложенном вдвое листочке белой бумаги было написано, что Димке разрешается ходить где угодно, когда угодно, и якобы он выполняет важное задание. Подписано, генералом МВД и припечатано большой круглой печатью.

– Да, убедительно. А что это за задание такое ты выполняешь, если не секрет, конечно?

– Ничего особенного. Думаю, бумажку дали потому, что иногда начальство даёт личные поручения. Не хотят, чтобы меня с этим случайно задержали.

– Это, что же такое, например.

– Да, ерунда всякая. Последний раз, полковник поручил проявить фотоплёнку и отпечатать карточки. Ну, я в город отнёс, отпечатали. А там, жена полковника и две его дочки на пляже, в купальниках. Просто не хотят, чтобы посторонние видели. А однажды, поручили сделать керамическую бляху на могилу какой-то женщины. Ты, говорят, художник, вот и сделай.

– А, как же ты должен такое сделать?

– Как, как, отнёс в Бытовую фотографию и заказал. И все довольны. Такие вот задания. Зато, я сплю дома.

– Как? Ты спишь не в казарме?

– Дома сплю. Кровать, у меня в казарме, конечно есть. Но сплю, в основном дома. Правда, обещают в части мастерскую оборудовать. Тогда, в город меньше нужно будет ходить.

… Вот это служба. Спит дома. Там, наверное, Танечку, со всех сторон… рисует…. А я здесь, в палате на восемь человек, два месяца безвылазно. Почему всё ему, всю жизнь такая халява ломится?

– А, что это за парни в окнах, на нас смотрят? – вдруг спросила Танечка.

Действительно, в каждом окне торчало по две, а то и по три головы. Хотя окна были закрыты, лица были хорошо видны. Понятно, что все они таращились на Танечку, единственную здесь девушку в ярком платье, с накрашенными губами и сексапильными формами.

– О, я забыл, Вам Танечка привет передаёт всё инфекционно-венерическое отделение. Помашите им ручкой, они будут очень рады, – пошутил я, но увидев оцепеневшую Танечку, сам помахал им рукой.

На этот мой жест за окнами оживились, стали что-то выкрикивать в форточки. А за некоторыми откровенно паясничали и строили рожи.

– Дима, пойдём отсюда, – разволновалась Танечка. А Димка шутку оценил и заржал в полный голос.

– Портрет свой, не хотите посмотреть? Я закончил.

– Портрет? Да, пожалуйста, покажите.

На рисунке, обнажённая по пояс Танечка, слегка наклонив голову и глядя с портрета блудливыми глазами, приоткрыв рот и высунув кончик языка, двумя руками прикрепляла большую розу к волосам. Её формы я изобразил так, как себе их представлял, глядя на декольте. Увидев рисунок, Димка остолбенел, а Танечка покраснела и смутилась.

– Вы, это в казарму понесёте? – выдавила Танечка.

– За такое, можно и по морде! – добавил Димка.

– Не надо по морде, отдайте рисунок, – строго сказала Танечка.

– Сейчас же порви, при мне! – наступал Димка.

– Не надо рвать, просто отдайте мне, пожалуйста, – уже умоляла Танечка.

– Конечно, возьмите, – я вырвал лист из блокнота и протянул ей, – извините, не обижайтесь. Хотел пошутить. Глупо получилось.

Она молча разглядывала рисунок, затем бережно свернула его в трубку и подняла глаза. В них была рабская покорность. Так, наверное, смотрит кролик на удава, – подумал я.

– Спасибо. Дима, пойдём, – опустив глаза, молвила Танечка.

Обиделась, ну и наплевать. Нечего ко мне своих девок водить.

Глава-6 Персональная заявка

Визит Димки перевернул во мне всё. Я был полон злости и возмущения от преследовавшей меня несправедливости. Мало того, что из моей жизни из-за мононуклеоза выбрасывались не два, а целых три года на бессмысленную муштру и беготню. Так ещё и зашлют, куда Макар телят не гонял. А часть, вон она, в трёх кварталах. Я тоже дома спать хочу, и девок тискать хочу. Ночью мне снилось, как я запускаю обе руки в Танечкино декольте, а она улыбается, – Вы такой талант, Дима!

Я забросил свой альбом и мучительно искал решение. Ничего лучше не придумав, пришёл к КПП части и долго смотрел, на входящих и выходящих, пытаясь понять, кто есть кто. Убедившись в бесполезности этого занятия, хотел было уже уходить. Но напоследок всё же сделал попытку.

– Я художник, мне сказали прийти, а я не знаю куда идти дальше. И имя офицера не помню, – обратился я к дежурному на КПП.

– Художник? Тебе, наверное, в Политотдел. Сейчас позвоню. Жди здесь.

Минут через пятнадцать появился старший лейтенант.

– Вы по какому вопросу, молодой человек? Вас кто прислал?

– Мне в военкомате сказали, что вам в часть нужен художник. Вот я и пришёл.

– Художник? Из военкомата прислали? Странно, нам вроде художники не нужны.

– Не знаю, сказали прийти. Мне через два месяца в армию идти.

– Так ты призывник?

– Да, я художник. У меня диплом есть, вот посмотрите.

– Хм, может, это начальник политотдела заявку подавал? Как же он без меня…, – старший лейтенант крутил в руках мой диплом из училища, пытаясь сообразить, что всё это значит, – дежурный, дай лист бумаги и чем записать. А ты, вот что, запиши мне все свои данные, и какой военкомат. Разберёмся.

Я писал и думал, что сейчас разберутся, и уж точно отправят к белым медведям. Но отступать было поздно. Ай, хуже не будет, я должен был попытаться, и я попытался. А что ещё я могу сделать. Выйдя с КПП, я заставил себя выкинуть всё это из головы.

Когда, наконец, пришла повестка из военкомата, я даже и не вспомнил о том, как ходил в часть наниматься на службу. Было даже немного стыдно за свою наивную глупость. Однако, каково же было моё удивление, когда в военкомате сказали, что служить я буду в своём городе, что на меня пришла персональная заявка. Больше никто ничего объяснять не стал, и до самого отъезда в часть я не был уверен, что повезут именно туда куда надо. А когда понял, что везут именно туда, накрыла бешеная радость. Наконец удача повернулась ко мне лицом. Я представил, как иду с Танечкой под руку, в белой фуражке и хромовых сапогах, а она смотрит на меня влюблёнными глазами, – ты такой талантливый…. Да! И я шлёпаю её по заднице.

***

Грузовики с новобранцами заехали в часть, загрузили какие-то тюки, и тронулись в загородный учебный лагерь. Меня почему-то не высадили. Я спросил старшину, что ехал со всеми в кузове, почему меня не высадили? Наверное, забыли? На что он ответил, – сиди салага, и рот закрой! Я стал возмущаться, позовите офицера! Товарищ старшина, Вы не в курсе! Я художник! На меня персональная заявка!

– Закрой рот, салага, – старшина ударил меня под дых так, что я не мог больше произнести ни одного слова, – какие на хрен художники? Здесь армия, солдаты. У-у, сачки, чего только не выдумают. Художник, твою мать!

Привезли в лагерь и стали всех переодевать. Форма почему-то была не серая, как у Димки, а точно такая, как у солдат, с которыми я лежал в госпитале. Нехорошее предчувствие сменилось уверенностью, когда вручили кирзовые сапоги с портянками. Точно такие портянки я видел в госпитале, только те были вонючими, а эти ещё чистые. Призывники радостно натягивали на себя гимнастёрки и с интересом разглядывали друг друга. Кажется, я попал. Всё это никак не напоминало то, о чем рассказывал Димка. Его офицерские сапоги на кожаной подмётке выглядели так, как будто их шили на заказ. У Танечки туфли были надеты на босые ноги. Я тогда спросил Димку, не жарко ли? А он сказал, что нет, и что сам удивляется. Наверное, потому, что кожа натуральная, и в тонком носке нога дышит. Сапоги, оказывается, говорит, очень удобная обувь.

Я сунул ногу в кирзовый сапог и попытался встать. Сразу стало понятно, что ходить в них не смогу. Я подошёл к тому старшине, других начальников не было, и спросил, нельзя ли сапоги поменять?

– А, это ты, художник. Что, размер не твой, малы что-ли?

– Нет, размер вроде мой, только очень пальцы болят, и выше пятки будет натирать. Может, другая пара лучше подойдёт?

– Ну, художник, ты достал. Оборзел салага, я тебя научу Родину любить! Да, ты в этих сапогах, будешь у меня польку-бабочку плясать!

В общем, не возлюбил меня старшина и цеплялся при каждом удобном случае. Через две недели, научившись наматывать портянки, и стерев в кровь ноги, я начал про сапоги забывать. А вот старшина обо мне не забыл.

Однажды, я совершил «чудовищное преступление». Лейтенант послал за сержантом, сказал, – «одна нога здесь, другая там…» Чтобы выслужится, я рванул что было сил, но возникший из неоткуда старшина, подставил подножку и я упал.

– Встать! Смирно! Ты кем себя возомнил, мерзавец?

– Виноват, товарищ старшина, выполняю приказ товарища лейтенанта.

– Ах ты негодяй! Ты ещё и клевещешь! Не мог лейтенант такой преступный приказ отдать! Марш за мной, я тебя сейчас выведу на чистую воду!

Дальше меня чихвостили все вместе, и лейтенант, и старшина, и сержант. Через весь лагерь, посередине тянулась дорожка, шириной метра два. Обложенная по краям, свежим дёрном с яркой, зелёной травой, дорожка казалась красной из-за того, что была покрыта мелкой кирпичной крошкой. Дорожка называлась, генеральской. Говорили, что по ней генерал пойдёт, когда приедет. Но, никакие генералы в лагере не появлялись. К дорожке привыкли и почти не замечали, лишь регулярно освежали её новым дёрном и битым кирпичом. По ней никто никогда не ходил. Моё «чудовищное преступление» заключалось в том, что торопясь выполнить приказ лейтенанта, чтобы сократить путь, я переступил генеральскую дорожку, оставив на ней след от моего сапога. За этим «подлым занятием» меня и застукал старшина.

– Каков негодяй! – брызгал слюной лейтенант, – даже начальник лагеря не смеет ступить на генеральскую дорожку! Такого пренебрежения к воинскому долгу, я представить себе не мог! Это в моём подразделении, потенциальный дезертир, провокатор! Разве можно такому доверить оружие?!

– Товарищ лейтенант, я этого негодяя давно приметил, – старшина гневно сверлил меня глазами, – он отказывался в учебный лагерь ехать. Кричал, что на него «персональная заявка!»

– Так вот откуда ноги растут, – понял лейтенант, – он у нас «особенный», не такой как все! Вот что старшина, и ты сержант, вот этого вот «особенного», загрузить «особенными» заданиями. Загрузить по полной! Понятно?

– Так точно! Обеспечим! Ну-ка, художник, выбирай сам куда сегодня пойдёшь, пластинки крутить, или в очко играть?

Заподозрив, что «игра в очко» ничего хорошего не сулит, я выбрал пластинки. Оказалось, что «крутить пластинки», означало – мыть алюминиевые тарелки за весь учебный лагерь, штук четыреста за раз. На это уходило почти вся ночь. А «играть в очко», означало мыть деревянный солдатский туалет с дырками в полу, что, по словам старшины, было «особенно полезно, для художников». Вообще, «играть в очко» оказалось легче чем «крутить пластинки». Сначала моешь шлангом, только иногда нужно шваброй, если кто из солдат случайно в очко не попадал. А затем хлоркой посыпал, и всё. Работы максимум на час. Но то, что я неправильно выбрал, ничего не меняло. Потому что в следующий раз я уже не пластинки крутил, а играл в очко, и затем снова крутил пластинки.

Старшина следил, чтобы я без работы не остался. Скидок при этом никто не давал, гоняли вместе со всеми. Маршировать, бегать и стрелять, ещё куда ни шло, а вот уставы учить было самым страшным. Сев за стол в учебном классе я из-за недосыпа, буквально вырубался. Это обижало офицера, читавшего науку уставов, и он сразу причислил меня к разгильдяям. В наказание снова отправляли в наряд. Я стал подумывать, что тот старший лейтенант, к которому я приходил на КПП, решил проучить меня, чтобы я не пытался откосить от армии. Судьба сыграла со мной злую шутку, в какие-то моменты, «играя в очко» и вспоминая Димку, его белую рубашку и декольте Танечки, мне уже стало казаться, что это было сном, или плодом моего воспалённого Мононуклеозом, воображения. Я считал проклятые дни, надеясь, что когда перевезут в город станет полегче.

Но вот, однажды, объявили о том, что приедет начальство и будет смотр, что проверять будут всё. Я понял, что туалет должен быть вымыт особенно чисто, и что снова не высплюсь. Но вместо этого вызвал замполит роты и вдруг спросил, почему старшина называет меня художником?

– Не любит он меня, товарищ старший лейтенант.

– А, почему художником, а не сапожником?

– Наверное, так ему кажется смешнее.

– Так ты художник или нет, чёрт возьми?

Я подумал, если скажу, хуже всё равно не будет. Ну, что ещё они могут придумать….

– Виноват, товарищ старший лейтенант, Художественное училище закончил.

– Да? Боевой листок нарисовать, сумеешь?

– Я сегодня в наряде, товарищ старший лейтенант, «в очко играю». Там рисовать не получится.

– Ты мне тут не паясничай, от санобработки места общего пользования на сегодня я тебя освобождаю. И от занятий освобождаю. Но чтобы к концу дня боевой листок висел, вот тут! Если обманул, до конца службы в очко играть будешь. Иди к старшине и получи всё необходимое.

– Так ты что, и вправду художник? – удивился старшина, – а чего раньше не сказал? Я думал ты дурака валяешь. Был тут один художник. Вот он, настоящий художник. Молодой совсем, и такой талант. Он такой пейзаж забабахал, что начальник лагеря его сразу себе в кабинет повесил. Ему домик отдельный выделили, вон тот. Вот там он и жил. Дима и меня нарисовал, на рыбалке. Услышал, что я рыбак, и нарисовал. Ни разу с удочкой и без формы меня не видел, а нарисовал, как будто вместе ловили. Жене очень понравилось. Мы его потом пельменями угощали. Вот это, мастер! А всего ведь 20 лет человеку.

Дима? Димка?! – у меня потемнело в глазах. Тот самый Димка, из-за которого я тут «пластинки кручу»? Он тут был, в этом самом лагере. Только он в очко не играл, он в отдельном домике жил. А этот самый старшина, который с первого дня издевался надо мной, его пельменями кормил.

– Он, наверное блатной, сынок чей-нибудь, правда товарищ старшина? Почему он в домике жил, а не как все?

– Почему блатной? Не как все, потому, что он не такой как все. Он талант, понимаешь! В армии, я тебе скажу, таланты ценят. Если кто поёт хорошо, или на музыке играет, или художник как Дима, незамеченным не останется. Вот и в дивизии заметили. А ты что, знаешь его? Ишь, как глазки у тебя забегали. Ох, не нравишься ты мне, художник! Ладно, иди в столовую, рисуй. Там, стол свободный найдётся.

– А может, в домик можно, чтобы не мешали?

– В домик? Ну, ты наглец. Вон твой домик, – старшина показал на солдатский туалет, – ну-ка, пошёл вон!

И всё же, заданию я был рад. В столовую не пошёл. Там всё время толклись люди. Работать пришлось в душной спальной палатке моего отделения. На единственной, стоявшей здесь тумбочке сержанта. После почти трёх месяцев мучений, я снова держал в руках коробку с гуашью и старую истёртую кисть. Наверное, это Димкина кисть, кого же ещё, – подумал я, и снова вспомнил Танечку и белую фуражку. Если его тут пельменями кормили, то не исключено, что и Танечка к нему приезжала, в отдельный домик.

К вечеру Боевой листок был готов. Нарисовал знамя, горниста, и крупными буквами написал тексты, которые дал замполит. Повесил туда, куда он указал и стал ждать приговора. Листок заметили, после ужина подходили солдаты, смотрели. Горнист всем нравился. Спрашивали, сам ли нарисовал, или может, перевёл откуда-то. Некоторые заговаривали, хотели познакомиться. А замполит сказал, – упустил я тебя, упустил. Думал «художник», это кличка такая. А ты, и правда художник.

Глава-7 Он – начальник, я – дурак

Школа молодого бойца закончилась, и меня вместе со всеми привезли в часть. В казарме было тесно и нечем дышать, всё заставлено кроватями в два этажа. Кругом были какие-то азиаты, они общались на своих совершенно непонятных языках, и меня не замечали. Я уже морально приготовился тянуть лямку. Однако, на третий день неожиданно вызвали в политотдел дивизии.

В кабинете сидел тот самый старший лейтенант, теперь у же капитан.

– Ну, как устроился? Как настроение? Боевое? Будет много работы, – вопросы капитана были риторическими, мои ответы его совершенно не интересовали, – сейчас пойдёшь в дивизионный клуб и найдёшь там начальника Оформительской Мастерской. Поступишь в его распоряжение. Выполняй.

В клуб я летел как на крыльях. Мастерская, мастерская! Неужели больше не нужно крутить пластинки. Клуб оказался очень приличным концертным залом с лоджиями и балконом. В коридорах клуба бродили какие-то ленивые солдаты, таскали туда-сюда стулья и прочий хлам. Я громко спросил, где найти начальника мастерской.

– Я начальник, – из боковой двери появилась фигура офицера.

– Товарищ начальник, прибыл в Ваше распоряжение, – я назвал свою фамилию.

– Дима? Ты что ли? – раздался знакомый голос, – а ты, как здесь оказался?

Да, начальником мастерской был тот самый Димка. Я сначала растерялся, потом обрадовался, увидев, наконец, первого знакомого за несколько месяцев. Димка тоже искренне обрадовался, и сходу полез обниматься. Почему же он рядовой, если он начальник мастерской? Но спросить я не успел, Димка сам засыпал вопросами.

В помещении, где мы разговаривали, какой-то солдат в зелёной, такой же как у меня форме, ползая по полу, огромными буквами писал какой-то лозунг на большом красном, натянутом на подрамник материале. Это и была вся мастерская.

Рассказывая, как три месяца надо мной издевались, мне стало так себя жалко, что я даже всплакнул.

– Да, вид у тебя не геройский, – посочувствовал Димка, – я думаю, тебе для начала нужно отоспаться. А то ты какой-то заторможённый. Тебе задание какое-нибудь дали?

– Нет, сказали, ты дашь. В смысле, начальник мастерской.

– Да? Хорошо, вот тебе задание, обедать и спать.

Место для сна, солдаты обслуживающие клуб, оборудовали над сценой. Забраться туда можно было только по узкой шатающейся подвесной лестнице.

– Ты, только не шуми там, и не храпи. И курить, ни в коем случае! Спи спокойно, если будут искать, я тебя прикрою. Ну, ладно, пошли обедать.

Получив свою пайку, мы сели за стол напротив друг друга. К моему удивлению, содержание наших тарелок отличалось. В тарелке Димки лежали ломтики рыбы розово-красного цвета, а в моей серая селёдка с костями. Я подошёл к раздаче и попросил, чтобы мне тоже положили красной рыбы, поскольку селёдку не люблю. Солдат на раздаче, даже головы не повернул, так и стоял, не обращая на меня никакого внимания.

– Слышь, ты что оглох, я к тебе обращаюсь.

– Пошёл вон, салага! Тебе рыба не положена! – солдат в белом, замызганном фартуке и поварском колпаке замахнулся половником.

– Как это, не положена? Давай рыбу, гад!

В этот момент подошёл Димка и оттащил меня от раздачи.

– Сума сошёл, с кухней ссориться.

– Они рыбу подменяют!

– Ничего они не подменяют, так положено.

– Что положено? Рыбу тырить?

– Бери мою пайку, я дома поужинаю. У меня пайка милицейская, а у тебя конвойная. В какой форме пришёл, такую пайку и дают. А будешь орать, скажут чтобы со своей ротой приходил. Тут же не ресторан.

– Как это? Питание разное?

– Для каждого рода войск своя норма. Конвойник, обычно стоит на посту, двигается мало, пайка – пониженная. Ты по штату, конвойник. Тот парень, что плакат рисовал, приписан к Особому полку. Поэтому я и зову его, «Особист». Они приравниваются к пехоте, бегают, тренируются, поэтому у них пайка обычная, солдатская. А у милиции пайка усиленная. Понял?

– Нет, не понял, почему усиленная? Вы что не солдаты?

– Милиция, по 7 часов, каждый день пешком по городу ходит. Пацаны молодые, ищут где подкормиться. Лезут на хлебозаводы, на конфетные фабрики. Милиция, как с голодного края. Вот и кормят усиленно, чтобы не рыскали. Понял? Чего не ешь, ты же хотел?

– Не хочу больше, расхотелось. Буду есть, что положено, – внутри у меня всё клокотало. Следующие полтора года, я по закону буду питаться хуже Димки. Он свою пайку ещё и жрать не хочет. Дома, поужинает! Бери, говорит, ешь с моей тарелки, не жалко. Как тогда на картошке, девчонку мне, после себя.

– Да, чего ты так распереживался. Нарисуешь портрет начальнику столовой, вон тот толстый прапорщик, и до конца службы будешь милицейскую пайку лопать. Прямо в мастерскую принесут.

– И пельмени принесут? – мне захотелось задеть Димку.

– Пельмени? При чём тут пельмени? Ты же рыбу хотел.

***

Матрасы лежали один на другом, простыни никакой не было, одеяла тоже. Но, было тепло, и я заснул. Спать, меня хватило на два дня, а потом надоело. На третий день, спустился в мастерскую.

– Ну что, отоспался? – спросил Димка, – или ещё пойдёшь.

– Отоспался, надоело. Скучно там.

– Может, хочешь в город сходить? Маму проведаешь.

– А разве можно, в город?

– Вообще-то, первые 6 месяцев покидать часть не положено. Я скажу начальству, что тебе нужно за инструментом сходить, чтобы было чем работать. Тебе увольнительную выпишут. Придумаешь, за чем сходить?

– Придумаю, придумаю!

Для похода в город нужна была парадная форма, Несмотря на то, что всё было новое, из зеркала на меня смотрело ряженое чучело. Солдатский зелёный китель был широким и коротким, зато брюки узкие, но тоже короткие. На складе всё выдали по списку. При попытке обменять хотя бы брюки, ответ был: «Не положено, радуйся, что без очереди получил». Я невольно вспомнил офицерскую форму Димки. На нём всё выглядело так, как будто сшито на заказ. К горлу снова подкатила обида. Но пожаловаться кому-то, кроме Димки было некому. Теперь, он мой начальник.

Димка, слушая мои жалобы и глядя на меня, от души смеялся. Оказалось, что когда одевают целую роту, солдаты меняются формой друг с другом, подбирая наиболее подходящую по размеру. Получая парадную форму вне очереди, я лишился возможности выбирать.

– До дома как-нибудь дойдёшь, а там в цивильное переоденешься, – советовал Димка, – плюнь, ты же человек творческий, будь выше условностей. Всё это временно. Оботрешься, привыкнешь тут, найдёшь себе и форму, и дудку и свисток.

Мне, предстояло предстать перед мамой. Приду и скажу ей, – это всё временно, будь выше этого. Как художник, я с трудом переносил любую нелепицу и дисгармонию, моя душа страдала от этого. А Димка ходит в офицерской форме. Как так получается, что ему всегда достаётся всё самое лучшее? Это что, судьба такая?

– Рядовой! – сзади раздался громкий окрик.

Я невольно оглянулся. Это был комендантский патруль.

– Рядовой! Ко мне! – скомандовал лейтенант, и я пошёл к нему строевым шагом, как учили, отдал честь, и, как положено, доложил по форме.

Лицо лейтенанта чем-то напоминало того старшину, что заставлял меня «играть в очко». Он недоверчиво разглядывал то меня, то увольнительную. Проверял её на свет, наверное подчистки искал.

– Странно, рядовой, увольнения разрешаются не ранее, чем через 6 месяцев, а у Вас только четвёртый месяц пошёл. Как Вы это объясните?

– Выполняю приказ по подбору материалов для подготовки Аллеи Героев.

– Кто приказал? – механически продолжал допрос лейтенант.

– Начальник мастерской, – я не верил собственным ушам, что несу такую чушь. Солдат приказал солдату покинуть часть, вопреки всем правилам. Но услышав магическое слово «начальник», лейтенант стал терять интерес. Его дело ловить, а не разбираться.

– Свободен, – оставив меня в покое, патруль снова ушёл в засаду. Пронесло.

Только сейчас я почувствовал дрожь в коленях. Снова замаячившая в памяти гора алюминиевых тарелок и солдатский туалет, сменились на уныние. Прошёл метров триста всего, и уже попался. Будь я в форме милиции, даже не остановили бы. Я вспомнил бумажку, подписанную генералом, которую показывал Димка. Увидев такую, этот лейтенант ещё бы и честь отдал. А я дрожу, боюсь собственной тени. За что мне это? Разве я художник хуже, чем Димка?

***

Постепенно я втянулся в работу, её было немного. Меня уже знали, и в знак уважения отменно кормили в столовой. А если чего-то надо, то еду, действительно, могли принести прямо в мастерскую. В клубе был полноценный современный кинотеатр, где регулярно крутили для солдат кинофильмы утверждённые политотделом. Конечно, мы все их смотрели.

Наглость Димки, поражала. Однажды, его подрядили снимать на видео, свадьбу дочки начальника политотдела. Со складов МВД притащили новенькую видеокамеру. Их только-только начали осваивать. Якобы, для просмотра материла, выписали ещё и переносной телевизор, со встроенным видеомагнитофоном. Димка, задружившись с каким-то ведомственным архивом, стал таскать фильмы, предназначенные для узкого круга. В основном иностранные, часто даже без какого-либо перевода. Для меня оставалось загадкой, почему ему их давали, при этом свершено бесплатно. Лишь однажды, Димка упомнил, что Люсечка просила не задерживать». Мы приносили какой-нибудь жратвы с кухни, приготовленной специально по нашему заказу, типа жареной картошки, а Димка иногда притаскивал растворимый кофе. И мы балдели, глядя на маленьком экране кино, недоступное простому смертному.

Однажды, в момент, когда герой фильма лишь только вступил в интимную связь с героиней, а мы затаив дыхание боялись ему помешать, в мастерскую громко постучали и потребовали открыть дверь. Ворвавшись, дежурный капитан поставил всех по стойке смирно и стал домогаться, почему заперлись, и почему долго не открывали. Видеомагнитофон мы успели выдернуть из розетки и задвинуть подальше. Капитана он не интересовал, капитан искал водку. Не обнаружив бутылок, он всех обнюхал и ушёл разочарованный, не понимая, как нам удалось его провести. От злости, он всё же настучал на Димку, заявив, что тот при встрече, не отдал ему честь. Димку вызвали к начальнику политотдела! Он честно рассказал, что честь дежурному офицеру, не отдать не было никакой возможности потому, что в помещении, кроме дежурного капитана, все были без головных уборов, а «к пустой голове руку не прикладывают». Больше нас никто особенно не беспокоил, мы исправно украшали многочисленные служебные помещения и своевременно обновляли наглядную агитацию. Служба не утомляла, казалась что жизнь, наконец удалась.

Настроение портилось к вечеру, когда нужно было идти в казарму, становиться перед этим в строй, ложиться, а утром вставать вместе со всей своей конвойной частью. Засыпая в окружении сотен сапог, вонючих портянок, и бормотания на непонятных языках, я представлял себе Димку, как раз в это самое время, наверняка, кувыркавшегося с Танечкой. Должен же он рано или поздно демобилизоваться. Тогда, я сразу попрошусь в милицейский батальон, надену милицейскую форму и смогу ходить в город. Начальником мастерской, конечно, назначат меня. Ведь все знают, что как художник я лучше Димки. А этот, третий, из особого полка, что вместе с нами числится художником, вообще не художник. Образования, никакого. Всё что умеет, так это лозунги писать. Я сразу скажу, что начальником мастерской должен быть не рядовой, а сержант, или хотя бы младший сержант. Чтобы, если кто придёт, не спрашивали, кто тут начальник. Эх, скорее бы Димка свалил.