Ализм

Комплимент

сквозь ду-дочку

слова

звук

вылетает

и робко витает,

лишенный приюта,

потом

замирает

на кончике ушка

и медленно тает

в ракушке

уюта…

Затишье

ссадины вспышек,

кровоподтеки

плоских витрин,

синяки подворотен

тихими,

четкими

гранями вечера

упорядочены и расчерчены,

а тишина

разлинована звуками

очень бледными,

очень тонкими,

все зановесила сеточкой грусти,

взглядов повисли

ленивые локоны.

Это затишье – как перед бурей

по ту сторону

памяти,

сквозь витражи слезящихся глаз,

вновь застекленных

черною завистью.

Этюд

на короткой ниточке

вздоха,

скомканного в комочек,

как хрустальные узелочки,

серебрятся капельки

пота,

перекатываются по гортани,

заставляя звенеть

голос,

как натянутый тонкий

волос,

застрявший между

зубами,

обрывается на полуслове,

замирает и – снова

в пропасть,

до удушья щемящий

выдох

вдруг захлопнутой

двери,

и тут рождается пение –

холодная острая

мука,

как бритва становится

зрение,

отточена чуткость

слуха.

Звездные стебли смеха

в тот день,

когда в чехарду

играли зеленые

волны,

когда косолапый

краб

клешнями царапал

воздух,

и в теплую синеву

вонзались

с криками чайки,

мне удалось подглядеть,

как ты

вплетаешь в ресницы

звездные стебли

смеха,

льющиеся из глаз.

Дельфин

о, Дельфин –

продолжение

волн!

О, Дельфин,

коронованный

пеной,

подбери меня

в черный

шторм,

я хочу быть твоим

пленным,

мой голос

почти остыл

в бурунах

океанской постели,

я прильну

из последних

сил

к твоему

атласному телу.

Белое лезвие слов

накинул взгляда

петлю,

сузив зрачки,

затянул –

очень хотелось болью

остановить

тишину…

вот и устало

время

стрелки часов

толкать –

облокотилось

на стену,

начало вниз

сползать…

вывернуты наизнанку

острые грани

углов,

к горлу приставлен

вопль

белым лезвием слов…

долго выдавливал

звуки

корявым языком –

как выбитые зубы,

выплевывал на

пол.

Будто ветер пьяный

мне кажется –

день больной –

какой-то он

невменяемый,

то ли глухонемой,

то ли просто

печальный.

Крово-

Излияние

в небо, или в

мозг

после

замыкания

сумасшедших

гроз!

По деревьям

судорога

скачет обезьяной,

на дорогах –

сутолока,

будто ветер

пьяный.

Примитив (по Анри Руссо)

скользкий атлас

листа –

невольный свидетель

драмы:

прыжок

из чащи и –

два

больших наивных

зрачка,

в них еще нет

испуга,

и боль не пронзила

тело,

в них – отражение

джунглей

и искреннее

У Д И В Л Е Н И Е…

Пожар

стоит только

закрыть глаза,

как вокруг заклубится

дым,

удушающий дым костра –

прорывающийся

нарыв,

в этой едкой

пепельной мгле

хороводом кружится

смех,

обжигающий перепев –

сукровицей на языке,

в оглушающем реве

огня

очень хочется испустить

дикий

вопль еретика,

запылавшего изнутри.

Анти-Урба

в горле –

комом

грязная пакля тумана,

воздух –

эфиром пропитанный

кляп,

задыхается

в липкой зевоте дурмана

обезумевший город –

волосатый прожорливый

краб.

Крокет

расплавленный

свинец

трассирующих ливней

обрушился на сад,

в котором нет

людей,

есть только беглецы –

сиреневые

тени

осиротелых душ,

играющих

в крокет…

Экспрессионизм (по Отто Диксу)

режущий вопль

экстаза

заживо сожранной

плоти,

лязгают рваные

раны

металлоломом

лохмотьев,

взрыв пулеметной

злости

из амбразуры

глаза,

на каждый оскал

натянут

намордник

противогаза,

стонущие снаряды

из черной кишки

окопа

выпотрошили трупы –

в награду!

Страх

руки коснулись

стены…

вокруг – черноземом

ночь…

– Тише…

– Давай вернемся.

– Пусти.

Пальцы нащупали

дождь.

Он только что

начался.

Страх.

Ожидание

на холодной скамейке

скучает

лед.

Как наклейка кто-то

прилип –

ждет.

Лишь дрожащие пальцы

тихо снуют.

Как слепые скитальцы

в поисках

рук…

Глаза-метро

как два

бикфордова шнура,

с глухим шипеньем мечущих

икру

еще безмолвных

искр,

на ветру

парящие глазницы,

как тоннели,

как чрево выхлопной трубы,

откуда

вырываются со свистом

поезда –

глаза-метро,

и выход на поверхность –

точно взрыв!

Побег

застывшее время.

Вязкий покой.

Размеренно дышат ели.

Ржавеет загаром

на лицах

зной.

Иголками капает зелень.

И солнечных зайчиков

бьется метель,

кружит

по душному саду,

вокруг раздается любви

капель,

голос ее так сладок.

Моргает спицами

велосипед,

зажмурив колеса от солнца,

еще продолжается

наш побег

из плена жарких

эмоций,

а по асфальту шарят глаза –

катятся шарики

ртути,

и онемевшая в трансе нога

педаль скрипучую

крутит…

Дегустации людей

кинжальные жала

осоки

вонзаются в мякоть

дыханья,

впиваются в ноги

осколки

разбитого тенью

сиянья,

а солнце все ниже,

ниже

соскальзывает

с небосклона,

как по наклонной крыше

большого стеклянного

дома.

«Сдирай кожуру заката

с налившихся соком

озер,

пусть брызги

как зерна граната,

пусть мумией тлеет костер!»

Жестоко распороты

чресла –

зияют шрамы аллей,

аппендицит

у леса

от дегустаций людей.

Будь я скульптором

я высек бы из мрамора

снежинку

изящную как голос

невидимки,

но в то же время гордую

как выстрел

и непреклонную

как горный выступ –

такую, чтоб не таяла

в руках,

а оставляла шрамы

на ладонях,

когда хватаешься за лезвие

погони

в попытке вырвать

из рук неба снего-

пад.

Дым из трубы

морозом прихватило

дым

к промерзшему до солнца

небу,

он выползает жирным

негром

из гангренозной

чахнущей

трубы,

уже блуждая

в непролазных облаках,

он обречен фатально разлагаться –

метель, как перегар

кремаций

разносит горький черный

прах.

Терновый венец

спеленуты смятеньем,

неподвижны,

опущены, будто в кости

свинец,

с презреньем отвергают

даже звуки

твои руки –

терновый мой венец,

но ссора –

сорван с головы…

в груди сомкнулась

пустота,

внезапный заворот

дыханья,

и словно знаки

препинанья,

на ватмане лица –

глаза,

а там, где пальцев

острые шипы

питали кожу нежной

болью,

как родинки темнеют

капли крови

на фоне

полумертвой тишины.

Венеция (У.М. Тернер)

Венеция!

Ты утопаешь

в солнце,

вода каналов плавится

в огне,

из рам, как из глазниц,

уж вытекли оконца –

с шипеньем брызги тают

на стекле,

незрячий город

весь трепещет,

лишь осязанием живет…

вот дунул ветер –

воздух – мед,

из сотен тюбиков добытый,

чуть резче

отражений привидений

дрожит, дробится

и поет…

Натюрморт

бутылка кубистически распята,

сквозь горлышко

просвечивает нож,

на бледную истерзанную

скатерть

свалились тени, как обрезки

кож –

топор-щатся в последних корчах,

будто на плахе, залитой

прокисшим кетчупом…

испорчен

воскресный день – так

называемый выходной,

и у да-

масской прочности предметов

предательство изменчивого света

скрытым текстом…

Врожденные рефлексы –

бить копьем под сердце,

под ребро,

ло-снят-ся блики на стекле,

как после ливня.

Ночь – на заднем плане,

гора-

здо ближе тени чьих-то рук,

будто несущих тело –

воскресать…

Графика

Графика –

скальпелем карандаша

хирургическое вмешательство

в бездыханную грудь

листа.

Неизбежная и безжалостная

пересадка, вживление

сердца –

рассеченная белизна,

не отторгни его,

не отторгни!

Оживи, хладнокровная

ткань,

запульсируйте вены, аорта

набухающих линий,

стань,

как мускул упругим

объем,

капилляры штриховки, дышите,

повторяя вздохами

форму.

Графика –

имплантация страсти

в проем

между ребрами, пробуждение

от бездушия хлоро-

форма.

Ускользающий

и лишь шелест листьев

вослед –

ускользающий,

ускользающий…

ответ-

вления дерзкий побег,

ускользающий,

ускользаю…

он змеится соблазном на…

ускользающий,

ускольза…

бедный разум ужалит боль –

ускользающий,

усколь…

но яблоко все-таки отку…

ускользающий,

у…

сил больше нет держаться за

Рай,

ускользающий…

Любительский фотоснимок

кустарник колет объектив –

так близко…

резкость навести

на лица –

шаг назад…

все замерли. Не дышим.

Вот так фокус –

как укус ослицы,

упрямо клац-

нул рыча-

жок…

жара. Мы в кадр валимся

без ног –

позировали до седьмого

фото,

уже никто и никому

не рад.

Будь другом! Спрячь подальше

свой жуткий пото-

аппарат!

Ерш

холодное лезвие

света

с неба метнула луна –

из-за

порыва ветра

вспорото брюхо пруда –

кесарево сечение,

в аксонометрии нож –

и в иссту-пленном

свечении

вспыхнул над волнами

ерш!

В поезде

напротив – отражение