Военная стратегия США при администрации Д. Трампа и национальные интересы Российской Федерации

Особенности американской ядерной стратегии в постбиполярном мире

В годы холодной войны у лидеров двух «сверхдержав» – США и СССР – сложилось устойчивое представление о крайней важности диалога Москвы и Вашингтона по предотвращению ядерной войны для выживания человечества. Однако после краха биполярного мира в американских правящих кругах возобладали иные настроения.

На протяжении 1990-х годов в американской политико-академической элите сложились устойчивые представления о необратимом упадке тех некогда могущественных советских стратегических ядерных сил (СЯС), которые Российская Федерация унаследовала от распавшегося Советского Союза. На рубеже 1990–2000-х годов военно-политическое руководство Соединённых Штатов было твёрдо уверено в том, что при любом сценарии российско-американского ядерного конфликта Россия потерпит поражение (об этом, в частности, свидетельствовали итоги командно-штабной игры, которая была проведена в Министерстве обороны США осенью 2005 г. и в которой Российская Федерация потерпела полное поражение в ходе ядерной войны с Америкой)26.

В общем, в США в это время считали, что их страна должна опасаться не столько стратегической мощи бывшего «противника № 1», сколько его стратегической слабости. «На рубеже веков в американских кругах испытывали неуверенность относительно способности российских властей эффективно контролировать колоссальный российский арсенал оружия массового уничтожения и средств его доставки. Особую обеспокоенность вызывала в США деградация российской системы раннего предупреждения… Американские политики и специалисты не исключали в то время, что данная ситуация может привести к ошибочному запуску российских стратегических ракет в ответ на несуществующее стратегическое нападение со стороны США»27.

А вот в России и после окончания холодной войны по-прежнему доминировали представления о том, что диалог между Москвой и Вашингтоном в стратегической ядерной сфере сохранил своё значение и в постбиполярном мире. Российское руководство полагало, что стратегический паритет сохранится – пусть даже уровень ядерного противостояния и понизится.

Не видя серьёзной угрозы со стороны российских СЯС, американский политический класс после окончания холодной войны рассматривал системы ПРО исключительно как способ противодействия «государствам-изгоям» и международным террористам. Как говорилось в «Обзоре ядерной политики» 2001 г., «Россия представляет собой лишь уменьшенную версию угрозы, исходящей от бывшего Советского Союза». Куда большую угрозу, по оценкам составителей Обзора, представляют rogue states вроде Северной Кореи, Ирака, Ирана, Сирии и Ливии. Предполагалось, что американская система ПРО сможет обеспечить надёжную защиту не только 50 штатов США, но и американских баз за рубежом, а также американских союзников от ракетного нападения28.

«Непосредственным следствием выхода США из Договора по ПРО стало развёртывание противоракет типа GBI, способных перехватывать стратегические боеголовки. Именно эти системы должны были стать, по замыслу официального Вашингтона, наряду с системами ПРО ТВД «ТХААД» (THAAD) и «Пэтриот» (Patriot) и системами ПРО морского базирования «Иджис» (Aegis), основой глобальной системы противоракетной обороны Соединённых Штатов. Особую озабоченность у российской стороны вызвали намерения разместить элементы американской системы ПРО в Европе»29.

Эти планы и намерения американской стороны в противоракетной сфере не случайно возникли практически одновременно с появлением новой формулировки понятия «Американская стратегическая ядерная триада». Как указывалось в «Обзоре ядерной политики США» 2001 г., «элементы новой ядерной триады должны в себя включать:

– стратегические наступательные вооружения, как ядерные, так и неядерные, системы командования и боевого управления;

– активную и пассивную системы стратегической обороны, включая системы управления ПРО и ПВО;

– научно-технический и индустриальный потенциал для разработки, производства и поддержания в боеготовом состоянии наступательных и оборонительных систем»30.

«Такое понимание стратегической триады предполагает наличие планов интегрированного применения стратегических наступательных (в том числе неядерных) и стратегических оборонительных вооружений с целью достижения победы при любом сценарии вооружённого конфликта. Следует отметить в этой связи, что на рубеже 1990–2000-х годов США и их союзники обладали огромным превосходством в высокоточных вооружениях большой дальности, способных вывести из строя незащищённые объекты стратегических ядерных сил (системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН), лёгкие надземные укрытия мобильных пусковых установок МБР, подводные лодки-ракетоносцы у пирсов и тяжёлые бомбардировщики на аэродромах, а также пункты связи и управления космическими аппаратами)»31.

Нет нужды лишний раз в этой связи говорить о том, что все эти американские попытки создать общенациональную систему ПРО, обеспечив при этом надёжную противоракетную оборону союзников США, в сочетании с вышеупомянутым пересмотром подходов к понятию «стратегическая триада», не могли не вызвать серьёзную озабоченность у Москвы. В России сложилось твёрдое убеждение, что Америка стремится к достижению стратегического превосходства, воспользовавшись слабостью Российской Федерации.

Следует отметить в этой связи, что неоднократные попытки российского руководства наладить конструктивный диалог по проблемам противоракетной обороны с Соединёнными Штатами и в 1990-е годы, и в «нулевые» закончились полным крахом.

Эволюция американской ядерной стратегии в XXI веке

Американские планы одновременного создания общенациональной системы ПРО и, в то же время, модернизации стратегических ядерных и неядерных сил не могли не вызвать у Москвы обоснованных подозрений относительно возможности появления у Соединённых Штатов потенциала первого, обезоруживающего удара. Неудивительно, что с начала «нулевых» годов российская сторона форсировала усилия по модернизации своих стратегических ядерных сил, чтобы не допустить подрыва сложившегося стратегического баланса. Разумеется, у российской программы модернизации стратегических ядерных сил были и иные причины. Многие российские стратегические системы, поступившие на вооружение ещё в 1970-е годы, морально и физически устарели, и в начале «нулевых» возникла необходимость их замены.

В любом случае, однако, практически все российские стратегические новации начала XXI века отличает одна общая особенность: эти новейшие стратегические системы создавались в расчёте на первый «контрсиловой» удар «потенциального противника» в лице США и необходимость прорыва высокоэффективной системы ПРО. К числу новейших российских стратегических ядерных систем, способных пережить первый обезоруживающий удар «потенциального противника» и в дальнейшем обеспечить прорыв его противоракетной обороны, относятся МБР типа «Ярс» (РС-24) мобильного базирования с разделяющейся головной частью (развёртывание началось в конце 2009 г.), а также БРПЛ типа «Булава» Р-30 с РГЧ ИН (принята на вооружение в 2012 г.). БРПЛ и МБР с мобильным стартом считаются гораздо более устойчивыми в случае внезапного контрсилового удара, чем ракетные системы шахтного базирования, и развёртывание таких систем должно было снизить заинтересованность «потенциального противника» в нанесении такого удара.

Другие новейшие российские стратегические ядерные системы, о которых президент России В.В. Путин объявил в своём послании Федеральному Собранию Российской Федерации 1 марта 2018 г., также должны были обеспечить прорыв неприятельской системы ПРО. В частности, в послании было сказано о МБР шахтного базирования РС-28 тяжёлого класса «Сармат».

«Сармат» несёт несколько ядерных боезарядов индивидуального наведения, в том числе гиперзвуковых, а также имеет системы прорыва противоракетной обороны противника. Благодаря большим энергетическим возможностям ракетный комплекс «Сармат» способен атаковать цели на территории США по самым неожиданным направлениям – как через Северный, так и через Южный полюс, и это, разумеется, затруднит действия американской ПРО по перехвату этих ракет. Кроме того, «Сармат» будет оснащён гиперзвуковым крылатым маневренным боевым блоком, что также крайне затрудняет его перехват средствами ПРО32.

В послании В.В. Путина было сказано и о других системах доставки ядерного оружия межконтинентальной дальности, которые обладают немалым потенциалом для преодоления вражеской противоракетной обороны. Президент в этой связи упомянул крылатую ракету с ядерной силовой установкой, которая в дальнейшем была названа «Буревестник» («низколетящая, малозаметная крылатая ракета, несущая ядерную боевую часть, с практически неограниченной дальностью, непредсказуемой траекторией полёта и возможностью обхода рубежей перехвата, является неуязвимой для всех существующих и перспективных систем как ПРО, так и ПВО»), и торпеду с атомным двигателем «Посейдон» («в России разработаны беспилотные подводные аппараты, способные двигаться на большой глубине… и на межконтинентальную дальность со скоростью, кратно превышающей скорость подводных лодок, самых современных торпед и всех видов, даже самых скоростных, надводных кораблей… Они обладают низкой шумностью, высокой маневренностью и практически неуязвимы для противника. Средств, которые могут им противостоять, на сегодняшний день в мире просто не существует. Беспилотные подводные аппараты могут быть оснащены как обычными, так и ядерными боеприпасами. Это позволит им поражать широкий спектр целей, в том числе авианосные группировки, береговые укрепления и инфраструктуру»)33.

Таким образом, мы видим, как в ХХI веке возникла угроза возобновления гонки вооружений: в ответ на американские попытки создать общенациональную систему ПРО появилось несколько российских стратегических систем, предназначенных для прорыва противоракетной обороны. Иными словами, начал свою работу такой встроенный механизм гонки вооружений, как «действие-противодействие». Возникла и реальная перспектива возобновления соревнования между стратегическими оборонительными и наступательными системами двух ядерных сверхдержав.

«Американскому руководству пришлось пересмотреть вышеприведённые представления о российском ядерном потенциале, в соответствии с которыми упадок стратегических ядерных сил России необратим, и то, что осталось от некогда впечатляющей советской ядерной мощи, может угрожать Соединённым Штатам лишь в том случае, если какие-то чувствительные российские ядерные ноу-хау окажутся у врагов Америки»34.

И если в американском «Обзоре ядерной политики» 2010 г. было констатировано «сокращение роли ядерных вооружений в стратегии национальной безопасности США»35, то в настоящее время от этих представлений американским правящим кругам пришлось отказаться. Как утверждалось в «Обзоре ядерной политики» 2018 г., «Россия стремится обеспечить реализацию своей стратегии и доктрины путём всеобъемлющей модернизации своего ядерного арсенала. Российская стратегическая ядерная модернизация позволила увеличить потенциал стратегических средств доставки, а также даёт России возможность быстро наращивать число развёрнутых боеголовок. Помимо модернизации унаследованных от Советского Союза ядерных систем, Россия разрабатывает и развёртывает новые ядерные боеголовки и пусковые установки. Эти усилия включают в себя многократную модернизацию для каждого элемента российской ядерной триады, включая стратегические бомбардировщики, ракеты морского базирования и наземные ракеты. Россия также разрабатывает по меньшей мере две новые системы межконтинентальной дальности – гиперзвуковой глиссадный аппарат и новую межконтинентальную автономную торпеду с ядерным вооружением и подводным двигателем»36.

В документе утверждается также, будто «Россия обладает значительными преимуществами в производстве ядерного оружия и в нестратегических ядерных силах перед США и союзниками. Она также создаёт большой, разнообразный и современный комплекс нестратегических систем, которые обладают двойным потенциалом (могут быть вооружены ядерным или обычным оружием). Эти системы театра военных действий и тактической дальности не подпадают под действие нового договора СНВ, и модернизация нестратегического ядерного оружия России увеличивает общее количество такого оружия в её арсенале, значительно улучшая возможности доставки»37.

При этом американская сторона склонна приписывать Москве агрессивные планы нанесения превентивных ядерных ударов в рамках якобы имеющейся у российского военно-политического руководства стратегии «эскалации ради деэскалации» («российская стратегия и доктрина подчёркивают потенциальное принудительное и военное применение ядерного оружия. Она ошибочно полагает, что угроза ядерной эскалации или фактическое первое применение ядерного оружия послужат “деэскалации” конфликта на выгодных для России условиях. Эти ошибочные представления увеличивают вероятность опасных просчётов и эскалации»)38.

Как полагают в Вашингтоне, Соединённые Штаты должны принять этот российский выбор и осуществить модернизацию своей стратегической ядерной триады.

Морской компонент стратегической ядерной триады.

Как говорится в «Обзоре ядерной политики», «программа создания ПЛАРБ типа «Колумбия» предусматривает строительство 12 подлодок этого класса на замену существующего флота ПЛАРБ типа «Огайо», и эта программа предназначена для обеспечения потребностей в атомных субмаринах на протяжении десятилетий. Первая ПЛАРБ класса «Колумбия» вступит в строй в 2031 г. На данных подлодках будет реализован ряд технологических новшеств и в то же время будет сохраняться гибкость для модернизации, чтобы гарантировать живучесть подводного флота». При этом БРПЛ класса «Трайдент-2» сохраняют достаточный потенциал для модернизации. Этими ракетами будут оснащаться и ПЛАРБ типа «Огайо», и идущие им на смену ПЛАРБ типа «Колумбия».

Наземный компонент стратегической ядерной триады.

Чтобы сохранить значение межконтинентальных баллистических ракет в стратегическом ядерном сдерживании, Соединённые Штаты должны начать в 2029 г. постепенную замену отслужившей свой срок системы «Минитмен-3» новейшей ракетой «Наземная система стратегического сдерживания» (Ground-Based Strategic Deterrent, GBSD). Предполагается развернуть 450 таких ракет вместо 400 «Минитменов»39.

Воздушный компонент стратегической ядерной триады.

«Соединённые Штаты будут поддерживать и модернизировать стратегические бомбардировщики B-52H и B-2A, чтобы обеспечить их эффективность в будущем, – говорится в «Обзоре-2018». Учитывая продолжающееся распространение и совершенствование средств ПВО противника и старение бомбардировщиков B-52H, B2A, а также крылатых ракет воздушного базирования, Соединённые Штаты инициировали программу разработки и развёртывания бомбардировщика следующего поколения – B-21 Raider. Этот бомбардировщик сначала дополнит, а в итоге заменит существующие компоненты обычных и ядерных бомбардировочных сил начиная с середины 2020-х годов». На замену же устаревшей крылатой ракете воздушного базирования типа «Томагавк» должна прийти современная крылатая ракета воздушного базирования типа «Противостояние на большой дистанции» (Long-Range Standoff, LRSO). В Министерстве обороны США считают, что программа LRSO сохранит в будущем способность американских бомбардировщиков поражать любые цели в любой точке Земли и преодолевать даже самую насыщенную систему ПВО40.

В Вашингтоне предполагают осуществить модернизацию и нестратегических ядерных вооружений и, в частности, заменить авиабомбы свободного падения типов B83-1 и В61-11 на бомбу В61-12, которая должна поступить на вооружение в 2020 г. Этими бомбами варьируемой мощности ядерного взрыва будут вооружаться как американские тяжёлые бомбардировщики, так и истребители-бомбардировщики.

Особо следует отметить, что в «Обзоре ядерной политики» 2018 г. говорится о разработке и создании ядерных боеголовок ограниченной мощности для БРПЛ, с тем чтобы, как говорится в Обзоре, «обеспечить оперативный вариант реагирования, способный пробить оборону противника. Это сравнительно недорогая и быстрореализуемая модификация существующих систем, которая поможет противостоять любому ошибочному восприятию… потенциала регионального сдерживания США»41. Нет нужды лишний раз говорить о том, что подобная «модификация» на деле повышает вероятность ядерной эскалации в ходе локального конфликта.

Оценивая «Обзор ядерной политики» 2018 г., видный российский эксперт в области ядерных вооружений В.И. Есин подчеркнул, что планы модернизации американского ядерного оружия, которые содержатся в Обзоре, «в целом базируются на тех установках, которые были прописаны в Ядерном обзоре-2010. Но при этом явный акцент сделан на разработку миниатюрных ядерных зарядов малой мощности для “облегчённой” боеголовки БРПЛ «Трайдент-2 (D5)» и перспективной КРМБ в ядерном оснащении, что не предусматривал Ядерный обзор-2010»42.

Как полагает В.И. Есин, «ядерные вооружения с подобными характеристиками явно задумываются как “оружие поля боя”, что объективно понижает порог его применения, хотя разработчики Ядерного обзора-2018 и пытаются доказать обратное»43. Дело в том, что удар, нанесённый с применением БРПЛ «Трайдент», пусть даже и в ходе локального конфликта, может быть воспринят как начало широкомасштабного стратегического ядерного нападения, и реакция другой ядерной державы (будь то Россия или КНР) может быть совершенно непредсказуемой.

В Вашингтоне утверждают, что эти планы использования боеголовок БРПЛ в ходе локальных конфликтов объясняются превосходством России (и Китая) в нестратегических ядерных вооружениях (по американским данным, по состоянию на 2019 г. у США имелось 230 ядерных боеголовок такого типа, а у России – 1820)44.

Обеспокоенность в связи с укреплением российских (и китайских) стратегических ядерных сил нашла своё отражение и в «Обзоре противоракетной обороны» 2019 г.: «Россия и Китай разрабатывают современные крылатые ракеты и гиперзвуковые ракетные комплексы, которые могут перемещаться с исключительной скоростью, с непредсказуемыми траекториями полёта, бросая вызов существующим оборонительным системам. Эти сложные реалии… должны приниматься во внимание при выработке политики, стратегии и наращивании возможностей США в области противоракетной обороны»45.

Как отмечается в документе, ответом на эти новые стратегические реалии должно стать развёртывание дополнительных 20 противоракет класса GBI на авиабазе «Форт-Грили» на Аляске к 2023 г.46 (подробнее о развитии американских систем ПРО говорится в главе 2). Опасным представляется и содержащееся в Обзоре положение о том, что в случае возникновения угрозы ракетного нападения со стороны «государств-изгоев» в каком-либо регионе планеты США могут пойти на нанесение превентивного удара по ракетным позициям потенциального противника47. Попытка нанести такой превентивный удар могла бы иметь совершенно непредсказуемые последствия, если бы системы предупреждения о ракетном нападении великой ядерной державы восприняли такую попытку за ракетное нападение на саму эту ядерную державу. Нельзя исключать, например, того, что американские попытки нанести превентивный удар по КНДР (с помощью баллистических или крылатых ракет) могут быть восприняты высшим военно-политическим руководством Российской Федерации и/или КНР как начало широкомасштабной американской агрессии против их стран – со всеми вытекающими последствиями.

Американская ядерная стратегия и проблемы контроля над ядерными вооружениями

Особо следует сказать о подходе американской стороны к российско-американскому диалогу по проблемам ядерного разоружения. Так, в «Обзоре ядерной политики» 2018 г. отмечалось, что «Соединённые Штаты и Россия в прошлом поддерживали стратегический диалог для управления ядерной конкуренцией и ядерными рисками. С учётом действий России, включая оккупацию Крыма, это конструктивное взаимодействие существенно сократилось»48.

Иными словами, Вашингтон обусловливает возобновление двусторонних переговоров по ядерному разоружению с региональными конфликтами, никак напрямую не связанными со стратегическим балансом. Хотелось бы отметить в этой связи, что в годы холодной войны даже в моменты обострения международной напряжённости и противостояния двух «сверхдержав» в различных регионах планеты советско-американские переговоры по контролю над ядерными вооружениями шли практически непрерывно: и в Москве, и в Вашингтоне отдавали себе отчёт в важности этого диалога49.

Таблица 1.1

Стратегические ядерные силы США (2019)

Другим примером неготовности американской стороны к конструктивному диалогу по разоруженческим проблемам стал выход Вашингтона из ДРСМД под предлогом «нарушения» российской стороной положений этого советско-американского договора 1987 г. «Такие шаги американской стороны, как введение санкций против российских компаний с тем, чтобы принудить Россию к решению проблемы ДРСМД на американских условиях, стали совершенно беспрецедентными. Даже в худшие годы холодной войны, когда также возникали разногласия относительно тех или иных разоруженческих договоренностей (таких как Договор по ПРО, ОСВ-2, Договор 1974 г. об ограничении подземных испытаний ядерного оружия и др.), стороны стремились решить эти проблемы в формате диалога, а не санкций и диктата»50.

Ярким примером такого деструктивного подхода, исключающего какой бы то ни было конструктивный диалог между США и Россией по контролю над вооружениями, является интервью газете «Вашингтон таймс» (The Washington Times) специального посланника президента Трампа по проблемам разоружения М. Биллингсли, который заявил, что он не понимает, почему российская сторона хочет продлить договор СНВ-3, и желает «понять, почему Россия так отчаянно хочет продления, мы хотим, чтобы русские объяснили нам, почему это в наших интересах». В этой связи американский чиновник отметил, что Соединённые Штаты не заинтересованы в «контроле над вооружениями просто ради контроля над вооружениями».

Конкретно, Биллингсли выдвинул два предварительных требования в адрес Москвы, без выполнения которых российско-американский разоруженческий диалог невозможен:

1. Пригласить Китай за стол переговоров, если только российская сторона рассчитывает на продление СНВ-3 в феврале 2021 г.;

2. Отказаться от новейших стратегических систем, о которых президент Путин заявил 1 марта 2018 г. «Мы просто не согласимся ни на какие условия, которые не будут включать в себя эти системы, – сказал он. – Они должны просто свернуть эти пять новых программ и забыть о них»51.

Комментируя это и тому подобные высказывания высокопоставленных американских должностных лиц по разоруженческим проблемам, заместитель министра иностранных дел С.А. Рябков, в частности, сказал: «Сигналы, в том числе публичные, поступающие из Вашингтона, оснований для особого оптимизма не дают. К сожалению, коллеги в Вашингтоне продолжают выставлять определённые условия для продолжения продуктивного диалога и в целом подают дело так, будто бы работа в области контроля над вооружениями нужнее России, чем США»52.

Российская сторона заняла твёрдую позицию и по вопросу о новых российских стратегических системах, и относительно американских требований «уговорить Китай». В то же время Москва пошла навстречу американскому предложению о «замораживании» российских и американских ядерных вооружений сроком на 1 год, т.е. на тот срок, на который предполагается продлить действие Договора СНВ-353. Хотя ответ американской стороны на эту российскую инициативу был внешне благоприятным54, Вашингтон требует раскрытия данных о российском арсенале ядерных боеголовок и мониторинга объектов по производству ядерного оружия в России. Такие американские требования исключают достижение договорённости по продлению Договора55.

Выход из этого тупика стал возможен только после прихода к власти президента Дж. Байдена в результате выборов 2020 г. В начале февраля 2021 г. Москва и Вашингтон смогли, наконец, достичь договоренности о продлении Договора СНВ-3 на следующие пять лет. Однако серьезные разногласия между Россией и Америкой относительно параметров нового соглашения об ограничении стратегических вооружений, которое должно прийти на смену СНВ-3, сохраняются.

Между тем кризис разоруженческого механизма совпал с возникновением угрозы начала нового раунда гонки ядерных вооружений. «После выхода из ДРСМД США смогут на законном основании разместить баллистические ракеты средней дальности в непосредственной близости от российской территории – в Польше и Прибалтике, откуда эти ракеты, разрабатываемые в настоящее время в Соединённых Штатах, будут обладать подлётным временем, исчисляемым минутами (а в случае Санкт-Петербурга, второй столицы России, – секундами). Американская сторона сможет развернуть свои баллистические ракеты средней дальности, способные достичь российской территории, и в АТР – на территории Южной Кореи и Японии. И дело даже не только в том, что России придётся тратить немалые средства на повышение живучести ядерных сил и совершенствование системы их боевого управления. Последствия американского нападения с применением ракет средней дальности для российского потенциала ответного удара могут быть крайне тяжёлыми»56.

К сожалению, российская сторона вынуждена учитывать и такую возможность. Ведь в настоящее время в Соединённых Штатах уже ведутся НИОКР по созданию крылатых и баллистических ракет средней дальности наземного старта. Бюджет Министерства обороны США на 2020 г. предусматривал выделение средств на разработку и испытания ракет такого типа57.

Неудивительно, что в «Основах государственной политики в области ядерного сдерживания», которую президент России утвердил 2 июня 2020 г., было особо подчёркнуто, что российская сторона может применить ядерное оружие при поступлении достоверной информации о старте баллистических ракет, атакующих территорию России и (или) её союзников58.

Данное положение «Основ государственной политики в области ядерного сдерживания», на наш взгляд, можно рассматривать как предупреждение американской стороне, которая в настоящее время осуществляет НИОКР по созданию баллистических ракет средней дальности. В то же время Москва предложила странам – членам НАТО ввести мораторий на развёртывание таких ракет в Европе, пытаясь найти выход из того кризиса в системе европейской безопасности, который возник после краха Договора по РСМД59.

Как полагает известный российский исследователь В.С. Кузнецов, реализация этой российской инициативы создаст определённые условия для продления Договора СНВ-3, а также позволит выиграть время для подготовки нового соглашения, в котором можно было бы определить более низкие уровни СНВ у сторон60. До сих пор, правда, никакого вразумительного ответа американской стороны на эту российскую инициативу не последовало.

Стремясь найти выход из сложившейся ситуации, президент России В.В. Путин предложил дополнить инициативу о моратории на развёртывании РСМД в Европе отказом от развертывания на европейской части территории страны ракет 9М729, которые, по мнению США и их союзников по НАТО, якобы имеют радиус действия свыше 500 км и тем самым относятся к системам средней и меньшей дальности61. Но и на это предложение Москвы ответа не последовало.

Свои озабоченности по поводу последствий возобновления российско-американской гонки вооружений высказывают и в Вашингтоне. Высокопоставленные представители администрации Трампа выражают озабоченность по поводу американского отставания в области гиперзвуковых систем. Так, Биллингсли указал на проблемы с испытаниями таких систем, в то время как гиперзвуковые боеголовки уже размещаются на российских МБР62.

Таким образом, можно констатировать, что в настоящее время возникла реальная угроза возобновления российско-американской ядерной гонки, – и всё это происходит на фоне развала механизма контроля над вооружениями. Что ещё хуже, сложившийся в российско-американских отношениях политико-идеологический климат создаёт серьёзные препятствия на пути восстановления этого механизма. А ведь именно диалог между Москвой и Вашингтоном по проблемам стратегической стабильности был очень важным сдерживающим фактором в период холодной войны между США и СССР (конец 1940-х – конец 1980-х годов).

«Разумеется, имеются и иные отличия между той гонкой вооружений, которая была при первой холодной войне, от того, что мы видим в настоящее время. Биполярного мира больше нет, и это обстоятельство не может не сказываться на ядерной стратегии великих держав. Так, в последние годы Китай добился серьёзных успехов в количественном росте и качественном совершенствовании своих ракетных систем меньшей и средней дальности. И если в момент подписания советско-американского Договора по РСМД Москва и Вашингтон могли себе позволить не принимать во внимание ракетный потенциал КНР, то сейчас обстоятельства изменились самым радикальным образом. В настоящее время общее количество ракетных систем (баллистических и крылатых) промежуточной и средней дальности на вооружении Народно-освободительной армии Китая (НОАК) составляет, по американским оценкам, до 1 тыс. единиц. При этом в последние годы китайцы сумели добиться существенного повышения точности этих ракет, а также успехов в разработке гиперзвукового оружия»63.

Успехи КНР в разработке новейших ракетных систем, которые имеют техническую возможность нанести удар как по территории американских союзников в Азиатско-Тихоокеанском регионе (Япония, Южная Корея, Тайвань, Филиппины, Австралия), так и по американским военным объектам в АТР, не могут не вызывать озабоченности военно-политического руководства Соединённых Штатов. Как полагают в Вашингтоне, именно это обстоятельство заставило администрацию Трампа пойти на выход из Договора по РСМД64.

Нельзя не отметить и тот факт, что гонка ядерных вооружений возобновилась в XXI столетии в условиях технологического прорыва в сфере высокоточного обычного оружия (ВТО). В настоящее время конвенциональные высокоточные боеприпасы большой дальности могут в ряде случаев выполнять те задачи, которые ещё 40–50 лет тому назад могли выполнить только ядерные боезаряды, и это обстоятельство, разумеется, не может не влиять на состояние стратегического баланса в мире.

Как полагают профессор Массачусетского технологического института Э. Мониц и экс-сенатор С. Нанн, новейшие технологии подрывают стратегический баланс: «Помимо разрушения механизмов контроля над существующими вооружениями военный баланс ещё больше нарушают новые технологии. Кибератаки могут привести к сбоям в системе раннего оповещения или структурах командования и управления ядерными силами, что увеличивает риск ложной тревоги. Силы мгновенного удара располагают системами доставки с обычными и ядерными боеголовками, включая гиперзвуковые планирующие блоки и крылатые ракеты, способные лететь с бóльшей скоростью, на малой высоте и маневрировать, чтобы избежать перехвата. В случае развёртывания эти системы уменьшат время предупреждения и принятия решений страной, оказавшейся под ударом. Военные стратеги с обеих сторон всё больше опасаются, что потенциальный первый удар обеспечит атакующему решающее преимущество… Грозная смесь рушащегося контроля над вооружениями и передовых военных технологий становится опаснее из-за отсутствия диалога между Россией и Западом, в частности между гражданскими и военными специалистами министерств обороны и иностранных дел»65.

Технический прогресс внёс значительный вклад в кризис контроля над вооружениями, с которым в настоящее время сталкивается международное сообщество. С одной стороны, количественный рост и качественное совершенствование высокоточных обычных вооружений (которые не входят в соглашения об ограничении и сокращении ядерных вооружений) открывают возможности для уничтожения незащищённых, а в некоторых случаях и защищённых объектов стратегических ядерных сил. В этой связи следует согласиться с теми экспертами, которые считают дестабилизирующим фактором неядерные высокоточные обычные вооружения большой дальности.

С другой стороны, технический прогресс сделал возможным появление принципиально новых средств доставки ядерного оружия межконтинентальной дальности, которые также не включены ни в какие разоруженческие соглашения, – такие, например, как вышеупомянутые «Буревестник» и «Посейдон». Все эти системы, как уже говорилось, имеют межконтинентальный радиус действия, но не входят в состав стратегической ядерной «триады».

Эти новейшие российские системы привлекли, понятно, самое пристальное внимание в Вашингтоне. Например, помощник госсекретаря США по контролю над вооружениями и международной безопасности А. Томпсон, выступая 15 мая 2019 г. в сенатском Комитете по международным отношениям, заявил: «В своём выступлении 1 марта 2018 г. президент Путин говорил о разработке пяти новых систем ядерного вооружения: крылатая ракета с ядерным вооружением; беспилотный подводный аппарат с ядерным оружием межконтинентальной дальности; баллистическая ракета воздушного базирования; “скользящее крыло”; тяжёлая МБР. По нашим оценкам, как минимум две из них – тяжёлая МБР “Сармат” и гиперзвуковая система “Авангард” – будут считаться существующими типами и будут приняты на вооружение в соответствующий момент цикла их разработки. Кроме того, мы полагаем, что остальные три системы соответствуют американским критериям того, что представляет собой “новый вид стратегических наступательных вооружений” для целей нового СНВ. Соединённые Штаты следят за развитием этих систем и обсуждают их с российскими официальными лицами»66.

Министр обороны М. Эспер, в свою очередь, говоря об этих новых российских стратегических средствах доставки, отметил, что Россия «очевидно» расширяет свой стратегический ядерный потенциал, и все её новые ядерные вооружения должны быть включены в Договор о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-3), если он будет продлён67.

Что касается российско-американского диалога об этих новейших системах доставки стратегических ядерных боеголовок, то Москва должна дать понять нашим американским партнёрам, что Россия готова обсуждать эти системы только в новом формате Договора СНВ. И лишь после продления договора в 2021 г. откроется окно возможностей для переговоров по этим новым типам стратегических средств доставки.

Конечно, в обозримом будущем Москва и Вашингтон должны быть вовлечены также в серьёзный диалог по высокоточным обычным вооружениям и системам ПРО, которые подрывают стратегическую стабильность, создавая хотя бы теоретический потенциал для успешного первого стратегического удара. Во всяком случае, вполне возможно, что известная стратегическая «триада» вскоре может быть преобразована в стратегический «квинтет», включающий в себя атомные беспилотные подводные аппараты и атомные крылатые ракеты межконтинентальной дальности.

В любом случае, как представляется, российско-американскому диалогу по разоруженческим проблемам нет альтернативы. «Нынешнему поколению политических элит и руководителей внушают, что всеобъемлющий кризис контроля над вооружениями закономерен и не так уж опасен…, – отмечает академик А.Г. Арбатов. – Казалось бы, насколько легче и приятнее вести дипломатию по ядерной тематике, произнося речи на международных форумах и не преследуя цели достижения конкретных договоров со всеми их юридическими тонкостями и техническими нюансами. Проблема лишь в том, что такой путь никогда не принесёт плодов. Международная безопасность невозможна без стратегической стабильности, а стабильность недостижима без договоров по ограничению и сокращению конкретных вооружений и военных технологий»68.

Заключение

Сравнивая ядерную гонку, которая имела место в годы первой холодной войны, с той ситуацией, которая сложилась в настоящее время, нельзя не заметить, что произошли большие перемены, – причём не в лучшую сторону.

1. Была нарушена связь между стратегическими наступательными и стратегическими оборонительными вооружениями, которая в 1960–1980-е годы считалась нерушимой. Выход США из Договора по ПРО, последовавшие за этим усилия по наращиванию противоракетного потенциала Соединённых Штатов имели дестабилизирующие последствия не только для российско-американских, но и для российско-китайских отношений.

2. Если в годы советско-американской конфронтации переговоры об ограничении ядерных вооружений рассматривались как непременный атрибут гонки вооружений, и всякий перерыв в этих переговорах воспринимался с тревогой и озабоченностью, то в настоящее время по инициативе американской стороны наблюдается неуклонная деградация механизма контроля над ядерными вооружениями.

3. Мир XXI века более не является биполярным, и это обстоятельство касается и ядерной гонки. Так, официальный Вашингтон в своей ядерной стратегии вынужден во всё бóльшей степени учитывать и ракетно-ядерный потенциал КНР. Соответственно, американская сторона проявляет все меньше желания вести двусторонний диалог с Москвой по ядерным вооружениям.

4. Технологический прогресс также внёс свои коррективы в ядерный баланс. Появились принципиально новые средства доставки ядерного оружия межконтинентальной дальности; появились и неядерные стратегические системы, способные выполнять некоторые задачи, которые ранее могли выполнить только ядерные боеприпасы.

5. И, пожалуй, самый тревожный фактор состоит в том, что в сознании американской правящей элиты существенно ослаб некогда существовавший священный ужас перед ядерным конфликтом. В противном случае официальный Вашингтон не относился бы с таким пренебрежением к сохранению механизма контроля над ядерными вооружениями.

По всей видимости, в любой обозримой перспективе эти особенности новой гонки ядерных вооружений будут самым непосредственным образом сказываться на ядерной стратегии Соединённых Штатов. В этих условиях российской стороне не следует присоединяться к мнению о том, что в новых исторических условиях контроль над ядерными вооружениями якобы устарел и должен быть заменён на некий «неформальный диалог» по проблемам ядерной безопасности. В интересах России держать дверь открытой для возобновления российско-американского полноформатного переговорного процесса по ограничению и сокращению стратегических наступательных и оборонительных вооружений и по снижению риска ядерного конфликта.

Развитие ПРО США изучается в основном специалистами в России и США. Специалисты Института США и Канады РАН (ИСКРАН) (например, Рогов С.М., Есин В.И.) и Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) РАН (например, Арбатов А.Г., Дворкин В.З.) исследуют ПРО США, в первую очередь, с точки зрения того, как она влияет на стратегическую стабильность в отношениях США и России и на процесс сокращения их ядерных вооружений. В публикациях ИСКРАН подробно рассматриваются развитие ПРО США и дискуссии в США по ПРО69. В монографии с участием специалистов ИМЭМО даётся обстоятельный обзор программы ПРО США с момента её начала в 1950-е годы и до 2012 г.70 Также тематика ПРО изучается экспертами научных центров США. По данной теме основными центрами являются Ассоциация по контролю над вооружениями, «Союз обеспокоенных учёных» и Центр по стратегическим и международным исследованиям.

Оценка ракетных угроз

Администрация Д. Трампа в своём планировании политики в сфере ПРО исходила из состава угроз для территории США, для их войск, развёрнутых в различных регионах мира, и для их союзников. Данная оценка ракетной угрозы в наиболее концентрированной форме изложена администрацией США в «Обзоре ПРО2019». Там же были перечислены основные положения политики США в сфере ПРО.

Среди угроз для территории США в этом документе были перечислены программы разработки МБР71 в Северной Корее и в Иране, а также Стратегические ядерные силы России и КНР. К угрозам для войск США и их союзников (в различных регионах мира) отнесены арсеналы ракет малой и средней дальности в КНДР, Иране и КНР. Кроме того, впервые была упомянута угроза от ракет малой и средней дальности со стороны Российской Федерации в отношении войск США и их союзников. В частности, было упомянуто применение ракет средней дальности морского базирования России в Сирии, развёртывание крылатой ракеты наземного базирования (КРНБ) 9М729 (последняя, с точки зрения НАТО, нарушала Договор о РСМД), а также то, что российские ракеты средней дальности могли бы повлиять на исход регионального кризиса.

В отличие от «Обзора ПРО-2010» в «Обзоре ПРО-2019» речь идёт о противодействии не только баллистическим ракетам. Авторы документа 2019 г. обратили внимание на угрозу от крылатых ракет (КР) и гиперзвуковых систем (ГЗС) как для территории США, так и для войск США и их союзников в различных регионах мира. К ГЗС относятся как гиперзвуковые планирующие блоки, так и гиперзвуковые крылатые ракеты.

Также среди ракетных угроз для США было упомянуто наличие у каждой из перечисленных стран систем ПВО/ПРО, а у России и Китая ещё и противоспутниковых систем. Администрация США считает, что Россия и Китай успешно развивают стратегию «ограничения доступа/воспрещения присутствия» (anti-access/ area denial, A2/AD) вооружённым силам США в соответствующие регионы, чтобы обезопасить себя от воздушного нападения или парализовать космические средства противника, используемые для навигации, позиционирования и целеуказания. Упоминание ПВО/ПРО и противоспутниковых систем среди угроз для США говорит о повышении роли ПРО США в противодействии стратегии «ограничения доступа».

Архитектура ПРО

Национальная ПРО. В «Обзоре ПРО-2019» отсутствовало слово «ограниченная» в характеристике НПРО США. В соответствии с законом «Об оборонных расходах на 2017 финансовый год», политикой США является поддержание и улучшение эффективной ПРО, способной защитить территорию США, их союзников и развёрнутые войска от развивающейся и чрезвычайно сложной угрозы баллистических ракет72. В законе «Об оборонных расходах на 2020 финансовый год» кроме угрозы БР были добавлены КР и ГЗС (статья 1681)73.

В рамках построения защиты территории США от МБР осенью 2017 г. были намечены планы увеличения количества перехватчиков GBI (Ground-Based Interceptor) в системе GMD (Ground-based Midcourse Defense) с 44 до 64 к 2023 г. Это было зафиксировано и в «Обзоре ПРО-2019». Но в 2019 г. стало ясно, что это не может быть исполнено в срок, так как основная программа доработки боевой части противоракеты GBI программа (Redesigned Kill Vehicle, RKV) была закрыта из-за непреодолимых технологических проблем. «Перехватчик следующего поколения» (Next Generation Interceptor, NGI), идущий на смену программе GBI, по прогнозам самого Агентства по ПРО (АПРО), может быть развёрнут к концу 2020х годов. В то же время производство прежних моделей противоракет было свёрнуто, чтобы вложить ресурсы в RKV. Таким образом, возникает пробел в обеспечении защиты территории США.

Данный пробел теоретически может быть восполнен с помощью противоракеты SM-3 IIA, которая изначально разрабатывалась для перехвата БР промежуточной дальности (3000–5500 км). Испытания SM-3 IIA против МБР были проведены в 2020 г. Эти противоракеты значительно дешевле GBI (около 15 млн долл. и около 70 млн долл. соответственно). АПРО планирует довести их численность до 60 к концу 2021 финансового года74. Их планируется развёртывать на системах Aegis Ashore в Румынии, Польше, а также на кораблях с системами Aegis. Демократы в Палате представителей были против данных испытаний, так как это заставит Россию и КНР нарастить ядерные арсеналы, чтобы сохранять в перспективе способность преодолеть ПРО США. Тем не менее в докладе согласительной комиссии по закону «Об оборонных расходах на 2020 финансовый год» осталась статья об испытании SM-3 IIA против МБР75. Развёртывание SM-3 IIA в этом качестве планируется на 2025 г.76

Другая система региональной ПРО, которую планируется рассмотреть как поддержку НПРО, это система «ТХААД» (THAAD). Обсуждается возможность создать улучшенную противоракету «ТХААД» и развернуть соответствующие комплексы около 2023 финансового года77. Хотя в «Обзоре ПРО-2019» подобный вариант не рассматривался, развёрнутые в различных регионах РЛС AN/TPY2, разрабатывавшиеся для системы «ТХААД», предполагалось интегрировать в НПРО США. Поэтому подобное развитие системы «ТХААД», в целом, логично. Россия и КНР, скорее всего, негативно отреагируют, если данный проект продолжится и такие системы будут развёрнуты.

В планах по РЛС НПРО также произошли изменения. Хотя РЛС LRDR планируется поставить на боевое дежурство в срок в 2022 г., постройка двух новых РЛС на Тихом океане, указанная в «Обзоре ПРО-2019», отменена. Есть точка зрения, что это связано с бесполезностью таких дорогостоящих РЛС в защите от ГЗС78.

Защита территории США от КР также была упомянута в «Обзоре ПРО-2019». Изначально «План обороны страны» (Homeland Defense Design) предусматривал развитие объектовой ПРО от КР в единую архитектуру систем для защиты всей территории США и Канады в три этапа79. Говорилось, что в 2019 финансовом году начнётся второй этап развития данной архитектуры80. В 2020 г. были перечислены основные части системы: сеть сенсоров и РЛС; «новые средства противодействия передовым угрозам» БР, КР, ГЗС и беспилотных летательных аппаратов (БПЛА); «Совместная всеохватная система командования, контроля и боевого управления» (Joint All-Domain Command and Control, JADC2) для координации всех этих элементов81. Но в запросе на 2021 финансовый год средств для защиты территории США от КР не оказалось82.

Региональная ПРО. Три основные системы региональной ПРО: Система «Иджис» (Aegis) с противоракетами SM-3 (Block IA, IB, IIA) и корабельными РЛС SPY-1 предназначена для решения задач перехвата БР малой и промежуточной дальности на заатмосферном участке траектории. Система «ТХААД» с РЛС AN/ TPY-2 предназначена для защиты от БР малой и промежуточной дальности при входе боеголовки в атмосферу и на конечном участке траектории. Система «Пэтриот» (Patriot) с противоракетами PAC-3 (модели GEM-T и MSE) предназначена для защиты от КР и от БРМД на конечном участке траектории.

Построение «Европейского поэтапного адаптивного подхода» (ЕПАП) администрация Д. Трампа все ещё связывала только с ракетной угрозой от Ирана. Так или иначе, но сроки окончания развёртывания были пропущены. Если система «Иджис эшор» (Aegis Ashore) в Румынии с 24 перехватчиками SM-3 IIA (2-я фаза ЕПАП) была достроена и встала на боевое дежурство в срок в 2016 г., то насчёт такого же позиционного района «Иджис эшор» в Польше (3-я фаза ЕПАП) в 2018 г. было объявлено об откладывании развёртывания с 2018 на 2020 г. В 2020 г. срок был сдвинут на 2022 г.83 Это очередной отход от положений «Обзора ПРО-2019». Другим отходом будет изменение численности кораблей с системами Aegis в Средиземном море с 4 до 6. Возможность такого шага в настоящее время рассматривается. Согласно «Обзору ПРО-2019», направление таких кораблей в регион обосновано только во время кризиса или конфликта84.

Общую численность кораблей с системами «Иджис» планируется повысить с сегодняшних 38 до 59 к концу 2024 финансового года85. АПРО стремится выполнить установку «Обзора ПРО-2019» о многолетних (до 2023 финансового года) закупках противоракет SM-3 IB для сокращения затрат. К концу 2021 финансового года ожидается, что их будет 395 единиц. Также планируется оснащать корабли новыми РЛС SPY-6 AMDR, которые, имея бóльшую дальность, могли бы помочь в защите от ГЗС86.

В настоящее время у США есть 7 батарей систем «ТХААД». Из них одна постоянно развёрнута на о. Гуам, а другая – в Южной Корее. Количество противоракет к концу 2021 финансового года планируется довести до 625 единиц. Пять РЛС AN/TPY-2 развёрнуты отдельно от комплексов (две в Японии, по одной в Израиле, Турции и «у Центрального командования США»)87. Системы «ТХААД» и РЛС AN/TPY-2 совершенствуются в направлении увеличения дальности, способности решать задачи сопровождения ГЗС, а также взаимодействия с системами «Пэтриот» PAC-3 MSE88.

У армии США есть всего 15 батальонов систем «Пэтриот» (суммарно 60 батарей). Их численность не увеличивалась уже несколько лет подряд, и подобных планов до сих пор не озвучено. 8 из 15 батальонов развёрнуты в США, а 7 – в различных регионах мира89. 4 из 7 постоянно развёрнуты в Европе и Азии, как сообщается, из-за угроз со стороны КНДР и России. Таким образом, на противодействие угрозам БРМД и КР на Ближнем Востоке остаётся около 3 батальонов, которые в основном развёрнуты в Саудовской Аравии90. Атаки КР и БПЛА на саудовские нефтеперерабатывающие предприятия в сентябре 2019 г. заставили Армию США пересмотреть действующие подходы к ПВО/ ПРО, в частности, на необходимость новой РЛС «Пэтриот» с обзором на 360 градусов91. В свою очередь, атаки иранских БРМД на американские базы в Ираке в январе 2020 г. повышают необходимость пересмотра Министерством обороны схемы развёртывания систем «Пэтриот» за рубежом.

«Система командования, контроля, боевого управления и связи» ( Command and Control, Battle Management Communication, C2BMC) должна обеспечивать обмен данными между системами GMD (национальная ПРО), системами «Иджис», «ТХААД», «Пэтриот», развёрнутыми в разных регионах мира, а также различными имеющимися РЛС большой дальности (в том числе, перспективной LRDR) и сенсорами космического базирования92. С одной стороны, это полностью соответствует указанному в «Обзоре ПРО-2019» положению о необходимости трансрегионального подхода к ПРО по мере того, как ракетные угрозы пересекают границы зон ответственности региональных командований и видов вооруженных сил США. С другой стороны, такую всеохватывающую архитектуру только предстоит осуществить.

Передовые разработки ПРО. К таким проектам относятся «Перехватчики космического базирования» (Space-Based Interceptors, SBI). Хотя он широко обсуждался в период 2017–2019 гг., сторонников среди военных США у этого проекта почти нет. Это чрезвычайно затратная и крайне уязвимая система, эффективность которой под вопросом, а способность дестабилизировать стратегическую обстановку практически гарантирована93. Республиканцам – сторонникам SBI не удалось добиться включения этого проекта в число приоритетов «Обзора ПРО-2019». А с получением демократами большинства в Палате представителей вероятность создания SBI стала еще ниже. В 2019 г., оценив недостатки проекта, демократы заблокировали создание космической испытательной площадки94.

Тогда же демократы поддержали другие проекты – «Сенсоры космического базирования для сопровождения баллистических и гиперзвуковых целей» (Hypersonic and Ballistic Tracking Space Sensor, HBTSS) и «Инфракрасная система постоянного наблюдения» (Overhead Persistent Infrared, OPIR). В пользу этих программ давно высказывались военные в США. Действующие сенсоры могут лишь обнаруживать пуски БР (SBIRS-High, STSS) и оценивать результаты перехвата (выведенные на орбиту в 2018 г. спутники SKA). Необходимы космические сенсоры для сопровождения БР и ГЗС по всей траектории, отличия боеголовки от ложных целей и наведения противоракет. Бывший замминистра обороны по НИОКР М. Гриффин утверждал, что обнаружить и отследить ГЗС в 10–20 раз тяжелее, чем БР. В связи с этим есть необходимость в широкой сети сенсоров на низких орбитах95. Увеличение числа спутников необходимо и для повышения общей живучести системы в условиях реального боя, так как несколько больших спутников легче вывести из строя, чем множество малых на низкой орбите96.

Программы «Многозарядный перехватчик» и «общий перехватчик» (MOKV/CKV) велись с 2014 г. Основной задачей этих проектов было создание противоракеты с несколькими перехватчиками для одновременного уничтожения нескольких боеголовок. Эти программы столкнулись с серьёзными технологическими проблемами. Хотя они были упомянуты в «Обзоре ПРО2019», сколько-нибудь значительного финансирования после этого не получили.

Исследования в области направленной энергии (лазеры и лучи на нейтральных частицах) были упомянуты в числе перспективных разработок в «Обзоре ПРО-2019». Перехват с помощью лазера гораздо дешевле, осуществляется быстрее, и подобная система имеет почти неограниченный боезапас. Кроме того, перехват БР на разгонном участке её траектории проще из-за заметности цели, низкой скорости и возможности падения обломков на территорию страны, запустившей эту БР. Но существуют простые способы преодоления подобной ПРО97. И само создание лазера является тяжёлой технологической задачей. Необходимо достичь высокой мощности лазера (для перехвата БР от 500 кВт до 1 МВт), большой дальности (более 100 км) и меньшего веса самой лазерной установки (около 2 кг/кВт)98. Программа создания такого лазера к 2025 г. была вытеснена из запроса на 2020 финансовый год99. В рамках запроса на 2021 финансовый год программа исследований направленной энергии была выведена на уровень Министерства обороны США100. Таким образом, её дальнейшее пребывание в числе программ ПРО вызывает сомнения. Программа создания луча на нейтральных частицах, упомянутая в «Обзоре ПРО-2019», была вообще отменена из-за ограниченности финансирования и больших сроков для получения первых результатов101.

Интеграция истребителя-бомбардировщика пятого поколения F-35 в региональную ПРО указывалась в «Обзоре ПРО-2019» как перспективный проект. Считалось, что сенсоры на данном самолете и возможность создания для него специальной ракеты для перехвата БР на разгонном участке сделают F-35 серьёзной частью архитектуры ПРО. Но в 2020 г. выяснилось, что и эта программа уже едва ли рассматривается как необходимая102.

Гораздо более перспективными считаются программы защиты от ГЗС. Дискуссии о том, насколько ГЗС уязвимы для перехвата имеющимися средствами ПВО/ПРО на разных стадиях полёта, только начались103. Выше уже говорилось о соответствующей модернизации имеющихся РЛС (SPY-6 и AN/TPY-2) и о создании сенсоров на орбите. Для противодействия ГЗС также нужно и улучшение системы командования, контроля и боевого управления104. Кроме того, работа идёт и над созданием перехватчика для ГЗС. Угроза ГЗС для войск США в различных регионах мира несколько раз упоминалась на страницах «Обзора ПРО-2019»105, что могло бы говорить о соответствующем акценте в развитии систем защиты от ГЗС.

В запросе на 2021 финансовый год появилась программа «Региональная система для защиты на планирующей фазе» (Regional Glide Phase Weapon System). В марте 2020 г. директор АПРО адмирал Дж. Хилл изложил амбициозные планы: данная система будет рассчитана на пусковую установку MK-41 морского базирования, затем будут приняты варианты воздушного и наземного базирования. Развёртывание планируется на вторую половину 2020-х годов, а сенсоры HBTSS – «в течение трёх лет»106. Ранее обсуждалась возможность провести перехват ГЗС на конечном участке, когда скорость блока объективно снижается из-за входа в атмосферу и из-за маневрирования. Очевидно, решено было сделать акцент на перехват на стадии до входа блока в атмосферу, когда он не так резко меняет направление полёта107.

Меры ПРО «до пуска». При администрации Д. Трампа в стратегию ПРО начала активно внедряться концепция мер «до пуска». Американские высокопоставленные военные и до этого не раз подчёркивали, что нейтрализовать «лучника» – это легче, чем пытаться перехватить все его «стрелы»108. К апрелю 2018 г. они были упомянуты во всех программных документах по внешней и военной политике США109. О мерах ПРО «до пуска» много говорится в «Обзоре ПРО-2019». Они включают как высокоточные наступательные средства наземного, морского и воздушного базирования110, так и радиоэлектронные и кибернетические средства для нарушения работы боевых информационно-управляющих систем в целях срыва пуска ракет111.

О техническом развитии концепции ПРО «до пуска» свидетельствует размещённый Министерством обороны США заказ на создание системы для космических спутников «Прототип устройства своевременного целеуказания» (Time-Sensitive Target Mission Payloads Demonstration)112. С одной стороны, перспективы выполнения заказа неясны с учётом темпов развития космических программ ПРО. В «Обзоре ПРО-2019» говорилось об интеграции уже имеющихся систем разведки, наблюдения и рекогносцировки для выполнения операций ПРО «до пуска» в случае необходимости.

Ещё одна система, поддерживающая концепцию ПРО «до пуска», – противоракета SM-6, способная решать задачи не только перехвата КР, БПЛА и БРМД на конечном участке траектории, но и уничтожения надводных и наземных целей113. Дело в том, что в отличие от SM-3, «ТХААД» и PAC-3 противоракета SM-6 использует осколочно-фугасный перехват.

Готовность систем

Хотя Министерство обороны США настаивает на том, что упомянутые системы ПРО способны выполнить свои задачи в реальных боевых условиях, это ставится под сомнение учёными в США (например, «Союз обеспокоенных учёных», Центр по контролю над вооружениями и нераспространению и др. организации). Из-за характера испытаний GMD с ограниченной реалистичностью (лишь 11 из 20 испытаний закончились успешно) ставится под сомнение способность GMD отразить атаку одиночной северокорейской МБР114. Даже после второго успешного испытания GBI против МБР в марте 2019 г. Управление по испытаниям и оценке, говоря об общей готовности систем, признавало целый ряд недостатков, которые могут повлиять на реальную эффективность систем ПРО. Среди проблем следующие: качество симуляций, уязвимость перед кибератакой, уровень надёжности, способность взаимодействия между системами, отличие боеголовки от ложных целей115. Все эти проблемы являются следствием агрессивного графика НИОКР, испытаний и развёртывания. Системы продолжают дорабатываться, уже будучи на боевом дежурстве. Зачастую это приводит к отставанию от графика, низкой надёжности систем и росту перерасходов в рамках их доработки.

АПРО было освобождено от стандартных правил закупок еще в 2002 г., чтобы обеспечить скорость развёртывания систем. До сих пор Министерство обороны утверждает, что подобный подход будет применяться в ПРО и дальше, разве что с бóльшим вниманием к качеству испытаний систем и к их эффективности, чем это было во времена администрации Дж. Буша-младшего116. Но упомянутые проблемы продолжаются117.

Тем временем АПРО стало заниматься несвойственной ему работой, а именно закупкой и поддержкой систем. Доля расходов на НИОКР продолжает сокращаться118. Это может отразиться на качестве данных НИОКР и на скорости развития программ. Идеи об ускоренной передаче систем ПРО на баланс видов вооружённых сил неубедительны, так как, во-первых, у самих вооружённых сил есть достаточно своих проблем и приоритетов, среди которых ПРО затеряется, а, во-вторых, как уже отмечалось, сами системы ПРО всё ещё требуют доработки, поэтому должны оставаться на балансе АПРО119.

Перспективы финансирования

Во время администрации Д. Трампа появились два новых инструмента финансирования программ ПРО. Во-первых, это дополнительные запросы средств, которые администрация выдвигала два раза осенью 2017 г. на качественное и количественное наращивание НПРО и региональной ПРО. Во-вторых, с 2019 г. определённое значение для анализа намерений администрации Д. Трампа имеют так называемые «нефинансированные приоритеты» (unfunded priorities). То есть список программ, на которые не хватило средств в запросе МО США, но которые желательно финансировать, если Конгресс изыщет дополнительное финансирование. Сторонники администрации Д. Трампа в Конгрессе таким образом имели ориентиры для повышения финансирования программ ПРО. Эти инструменты позволяют влиять на финансирование лишь на ближайший финансовый год.

В анализе долгосрочных перспектив финансирования программ ПРО необходимо учитывать как минимум два фактора:

1. Роль демократов в Палате представителей. Демократы не являются сторонниками такого развития ПРО США, которое заставляло бы Российскую Федерацию и КНР наращивать свои Стратегические ядерные силы (СЯС) и повышать таким образом опасность для США. Именно поэтому демократы выступили не только против чрезвычайно затратного и сомнительного с оперативной точки зрения проекта перехватчиков космического базирования (SBI), но и против проведения испытаний перехватчика SM-3 IIA против МБР.

2. Остальные приоритеты военной политики США. Например, план наращивания ВМФ до 355 кораблей, полное обновление всех трёх частей СЯС США (создание и закупка новых МБР GBSD, новых ПЛАРБ класса «Колумбия» и новых стратегических бомбардировщиков B-21). Администрации США придётся решить, какие программы ПРО сокращать, какие откладывать на неопределённый срок, а какие вовсе отменять.

Само финансирование программ ПРО в период президентства Д. Трампа (с 2018 финансового года) выросло. В 2017 финансовом году было запрошено и ассигновано 7,5 млрд и 8,2 млрд долл. соответственно. На 2018 финансовый год – уже 7,9 млрд и 11,5 млрд долл. соответственно. На 2019 финансовый год – 9,9 млрд и 10,5 млрд долл. На 2020 финансовый год – 9,4 млрд и 10,4 млрд долл. Запрос на 2021 финансовый год – 9,2 млрд долл.120 Давление со стороны демократов в Палате представителей, другие оборонные приоритеты (хотя все расходы на программы ПРО по затратам сравнятся разве что с программой создания и закупки истребителя-бомбардировщика пятого поколения F-35), а также актуальная до 2019 г. необходимость решения проблемы дефицита федерального бюджета оказывали определённое давление на финансирование ПРО. К 2020 г. в администрации Д. Трампа поняли необходимость сокращения изначальных планов, изложенных в «Обзоре ПРО-2019», как в связи с технологическими вызовами и неудачами, так и из-за необходимости выполнения других планов по развитию вооружённых сил.

По мнению Т. Карако, запрос на программы ПРО на 2021 финансовый год не сочетается с планами и приоритетами, изложенными в «Обзоре ПРО-2019» и в Национальной оборонной стратегии 2018 г. В последнем документе речь идёт о возвращении соперничества с «великими державами» (имеются в виду КНР и Российская Федерация). В запросе АПРО на 2021 финансовый год отразился сложный переход от одной программы НПРО (RKV/GBI) к другой (NGI). Ещё более примечательно то, что недостаточно финансирования предполагается для наиболее важных из передовых разработок ПРО (космические сенсоры; защита от ГЗС). Продолжают снижаться расходы АПРО на НИОКР, повышаются расходы на закупку и поддержку систем, что может в целом плохо отразиться на НИОКР. Только повышение финансирования программ региональной ПРО как-то согласуется с программными установками 2018 и 2019 гг.121

Взаимодействие с союзниками

Учитывая неопределённость в плане достаточного финансирования программ ПРО, а также то, что, по признанию главы Космического и противоракетного командования Армии США, у американских войск никогда не будет достаточного количества средств активной защиты от реальной ракетной атаки122, особое значение для США в сфере ПРО приобретает взаимодействие с союзниками.

В «Обзоре ПРО-2019» речь шла о следующих направлениях сотрудничества. Интеграция ПРО и ПВО как между системами союзников США, так и с системами самих США для более равного распределения оперативной нагрузки, в том числе в рамках противостояния потенциалу «ограничения доступа». Интеграция сил и средств союзников в операции «до пуска». Инвестиции союзников в разработку, производство и испытания систем, распределение затрат на развёртывание и поддержку систем, облегчение продажи готовых систем союзникам123.

США взаимодействуют в сфере ПРО с союзниками в Европе (через блок НАТО), в Азиатско-Тихоокеанском регионе и на Ближнем Востоке (в двустороннем формате). С Японией успешно завершена программа разработки перехватчика SM-3 IIA. Совместно с Израилем ведётся разработка тактических и региональных систем ПРО «Праща Давида» (David’s Sling) и «Стрела» (Arrow), а также производство и закупка системы тактической ПРО «Железный купол» (Iron Dome). Системы «Пэтриот» PAC-3 американского производства продаются союзникам США во всех указанных регионах. Две батареи систем «ТХААД» были проданы в ОАЭ. Готовится продажа семи батарей этой системы Саудовской Аравии. Совместные учения по тактической и региональной ПРО с союзниками свидетельствуют о стремлении к интеграции в единую архитектуру как систем американского производства, так и созданных европейскими странами своих систем ПВО/ПРО в единую архитектуру в каждом отдельном регионе. Это делается, чтобы не было ситуации, где «каждый защищает только себя». Более эффективной считается архитектура, в которой «все защищают всех». Европа ближе к осуществлению этой идеи. Союзники США в АТР и на Ближнем Востоке до сих пор испытывают недоверие друг к другу, что препятствует созданию указанной архитектуры в этих регионах в обозримом будущем124.

В рамках перераспределения оперативной нагрузки по ПВО/ ПРО с войск США на союзников насчёт стран Персидского залива в «Обзоре ПРО-2019» говорилось о помощи им в закупках и развёртывании средств ПРО, которые, когда будут интегрированы, дадут основу для сети эшелонированной региональной обороны125. Относительно европейской ПРО говорилось, что архитектура ЕПАП, с одной стороны, и средства ПВО/ПРО самих стран НАТО, с другой – должны препятствовать стратегии России по «перекрытию доступа» войскам США и их союзников в регион и обеспечить свободное перемещение сил и средств НАТО в Европе.

С другой стороны, всё большая интеграция систем ПРО союзников (даже американского производства) в американские архитектуры региональной ПРО означает повышение уязвимости систем для киберопераций противника126.

В качестве поиска новых путей распределения нагрузки можно рассматривать и упоминания в «Обзоре ПРО-2019» таких стран, как Канада и Индия.

Как известно, НПРО США может защитить и территорию Канады. Возможно, администрация Д. Трампа обдумывала распределение расходов на НПРО с Канадой. В частности, говорилось о необходимости обновления либо замены «Северной системы предупреждения» (North Warning System)127, а также распространения на территорию Канады архитектуры защиты от КР128. И если «Северная система предупреждения» все еще фигурирует в планах МО США, то расширение защиты КР на территорию Канады пока перестало обсуждаться.

Вовлечение Индии, которая сама развивает технологии ПРО, в сотрудничество с США в данной сфере могло бы, например, помочь снизить расходы на НИОКР по некоторым системам ПРО. Но развития контактов и взаимодействия между США и Индией в этой сфере не произошло.

Значение для безопасности Российской Федерации

Среди решений, которые администрация Д. Трампа принимала с 2017 г. в сфере ПРО, есть такие, которые так или иначе связаны с Россией, её внешней и оборонной политикой. В «Обзоре ПРО2019» ядерное сдерживание признаётся в качестве основы защиты от массированного ракетно-ядерного удара со стороны России129. В то же время понятие «стратегической стабильности» не употребляется в тексте данного документа. Авторы «Обзора ПРО-2019» считают, что ПРО сама способствует стабилизации кризисной ситуации, предотвращая либо сокращая ущерб от ракетной атаки. Конечно, сама возможность использования системы GMD для защиты от российских МБР и БРПЛ не исключается. Утверждается, что «в случае конфликта, она защитила бы, насколько это осуществимо, от атак БР по территории США из любого источника»130. Хотя её эффективность против СЯС России была бы под вопросом. Тем не менее в своей речи по случаю выпуска «Обзора ПРО2019» президент Д. Трамп говорил о необходимости справляться с любой ракетой независимо от её происхождения. В целом он предложил более широкое видение НПРО США (например, его тезисы о «защите каждого города» в США). С другой стороны, технологическая возможность создания подобной широкомасштабной НПРО США всё ещё остаётся низкой, а увеличение финансирования программ ПРО для этих целей не имеет необходимой поддержки в Конгрессе.

Настороженность российской стороны вызывает проект включения противоракеты SM-3 IIA в НПРО. Успешные испытания перехватчика SM-3 IIA против МБР и разработка соответствующей противоракеты в системе «ТХААД» не будут означать моментального снижения потенциала СЯС России.

США потребуется время, чтобы сделать эти системы полноценной частью своей НПРО. Нужно будет решить такие вопросы, как закупка этих противоракет, их интеграция с РЛС и другими частями НПРО, их оптимальное развёртывание с учётом других угроз, в том числе, региональных, для которых эти противоракеты создавались изначально. Бюджетный процесс по закупке дополнительных единиц SM-3 IIA и «ТХААД» может быть заторможен демократами в Конгрессе, которые считают, что усиление СЯС России в ответ на наращивание НПРО США вредит безопасности США гораздо серьёзнее, чем отсутствие национальной ПРО. В то же время надо учитывать, что перспективы успешности развития SM-3 IIA и «ТХААД» пока совершенно неясны. Но даже если эти системы не будут действительно эффективны против МБР, технологический задел данных улучшений может повысить их эффективность в рамках региональной ПРО.

В докладах Северного командования США открыто говорится об угрозе для континентальной территории США со стороны российских крылатых ракет воздушного базирования на стратегических бомбардировщиках. Указанные выше меры, предпринимаемые в рамках ПВО США, призваны снизить угрозу, но они всё ещё не получили необходимой финансовой поддержки.

Разработка в США системы для защиты от ГЗС также чётко направлена, в том числе, против России, давно занимающейся созданием ГЗС. Только в случае многолетнего стабильного финансирования США смогут создать систему для защиты от ГЗС.

Возможности Российской Федерации в сфере ракет средней дальности могут быть в некоторой степени ограничены из-за развития региональной ПРО в Европе. Российские ракеты малой и средней дальности (независимо от типа базирования) и системы ПВО/ПРО воспринимаются блоком НАТО как воплощение стратегии «перекрытия доступа» и ограничения свободы манёвра войск НАТО в Европе. Кроме того, в законе «Об оборонных расходах на 2019 финансовый год» предписывается усилить защиту войск НАТО от российских ракет, которые, по утверждению НАТО, имеют дальность больше 500 км131. Развёртывание этих ракет было официальной причиной выхода США из Договора о РСМД. По сути, речь идёт не только о ракетах наземного базирования. На слушаниях по ПРО в Конгрессе США с 2015 г. говорится о применении Россией КРМБ в Сирии. До этого законом «Об оборонных расходах на 2018 финансовый год» было закреплено развёртывание системы ПВО для обеспечения прикрытия объектов «Иджис эшор» в Румынии и Польше132. В случае выполнения данные меры могли бы повлиять на региональный баланс сил в Европе.

Концепция мер ПРО «до пуска» в бóльшей степени относится к противостоянию с КНДР и Ираном, так как подготовка её применения против СЯС России будет замечена и повысит вероятность упреждающего удара со стороны России. С другой стороны, совершенно неясно, какое решение примет администрация США, если речь пойдёт о возможности применения мер ПРО «до пуска» в отношении российских неядерных ракетных систем средней дальности, угрожающих войскам США и их союзникам, например, в случае гипотетической нарастающей кризисной ситуации в регионе.

Итак, можно сделать несколько выводов о политике США в сфере ПРО и её влиянии на безопасность Российской Федерации:

1. США в своей политике в сфере ПРО стремятся принять во внимание наибольший спектр угроз, в том числе КР большой дальности и ГЗС, разработкой и совершенствованием которых занимается Россия. Кроме того, российские ракеты средней дальности вместе с системами ПВО/ПРО официально перечислены среди ракетных угроз для войск США и их союзников.

2. Нынешняя НПРО США не в состоянии справиться с одиночными российскими МБР и БРПЛ, так как существуют обоснованные сомнения в эффективности GMD даже против северокорейских МБР в реальных боевых условиях.

3. Серьёзные изменения в программе НПРО США (отмена RKV и GBI, подготовка перехода к NGI) совпали по времени с исследованием возможностей региональных систем ПРО «Иджис», SM-3 IIA и «ТХААД» в сфере защиты от МБР. Хотя перспективы их успешности пока совершенно неясны, необходимо учитывать, что, если даже эти системы не смогут пройти испытания против МБР, технологический задел данных улучшений может повысить их эффективность в рамках региональной ПРО. США считают необходимым постепенно укреплять ограниченную защиту от СЯС России, насколько успешно это будет – большой вопрос.

4. Средства улучшения защиты территории США от КРВБ всё ещё не получили достаточно финансирования.

5. Администрация США активно развивает системы региональной ПРО от БР. Но у войск есть большие пробелы в защите от КР. Батальонов, оснащённых системами «Пэтриот» PAC-3, не хватает. Решения о наращивании их численности давно не принимались. При сохранении долгосрочного тренда на развитие региональной ПРО это может изменить региональный баланс сил, например, в Европе, создать региональную напряжённость, так как может начаться цикл «действия – противодействия».

6. Все передовые разработки, в том числе самые перспективные из них – создание космических сенсоров HBTSS и системы защиты от ГЗС, – остаются среди «нефинансированных приоритетов», когда дело доходит до распределения сумм внутри бюджетного запроса администрации на ПРО.

7. Развитие мер ПРО «до пуска» должно рассматриваться в меньшей степени как угроза для СЯС России и в большей степени как угроза для российских ракет малой и средней дальности в случае гипотетического регионального кризиса с участием России, США и их союзников.

8. В сфере финансирования программ ПРО новые инструменты, задействованные администрацией Д. Трампа, имеют ограниченное влияние. Долгосрочные перспективы финансирования наращивания ПРО зависят от действий демократов в Палате представителей и от решений администрации по другим приоритетам военной политики США, например, в сфере совершенствования СЯС США.

9. Администрация США пытается расширить круг стран для взаимодействия в сфере ПРО. Военные понимают, что им не обойтись без союзников в случае реальной ракетной атаки со стороны региональных противников. В то же время понимание опасности данной интеграции систем ПРО союзников (пусть и американского производства) в региональную ПРО тормозит сам процесс взаимодействия по ПРО даже в рамках НАТО.

Место Европы в военной стратегии администрации США

Оценивая современную американскую стратегию национальной безопасности и американскую военную стратегию (которая призвана реализовать основные положения стратегии национальной безопасности, используя военные средства), следует признать, что обе эти стратегии свидетельствуют о возвращении американских правящих кругов к подходу к окружающему миру, характерному для официального Вашингтона вплоть до окончания холодной войны. А именно Америка вынуждена противостоять на международной арене вызовам (военно-политическим, экономическим, идеологическим) со стороны других враждебных великих держав, и именно на эти вызовы должны дать ответ американская стратегия национальной безопасности и военная стратегия.

В постбиполярную эпоху, когда американский политический класс был охвачен эйфорией от победы в холодной войне, американские стратегии строились из презумпции абсолютного доминирования в мире. В Америке не сомневались в том, что это лидерство сохранится в любой обозримой перспективе.

Администрация Трампа, однако, исходила из того, что лидерство в мире вовсе не является чем-то само собой разумеющимся, и Соединённые Штаты вновь сталкиваются с противниками из числа великих держав.

Иными словами, при Трампе военная стратегия вернулась к пониманию того, что основным вызовом национальной безопасности США являются враждебные великие державы, вроде Российской Федерации или КНР. И то обстоятельство, что увеличение военного потенциала России было наиболее наглядно продемонстрировано именно на европейском континенте, стало подлинным вызовом для официального Вашингтона.

Именно администрации Трампа пришлось серьёзно пересмотреть ту военную политику в Европе, которую его предшественники проводили после окончания холодной войны и которая привела к серьёзному сокращению американских военных возможностей на континенте – при одновременном резком расширении политических обязательств США на востоке Европы.

В начале XXI века военная политика США на европейской части континента сводилась к тому, чтобы максимально сократить там численность американских войск, способных принимать участие в военных действиях на сухопутных ТВД (сухопутные войска, морская пехота, тактическая авиация), заменив их американскими подразделениями, размещёнными в США и прибывающими в Европу на условиях ротации, на время проведения учений и иных мероприятий133. Несмотря на ограниченность своих военных ресурсов на континенте, США продолжали вплоть до недавнего времени расширять военно-политические обязательства в Европе, свидетельством чему стало, в частности, вступление в НАТО Албании и Хорватии в апреле 2009 г. Хотелось бы ещё раз подчеркнуть: данную военную политику в Европе американское военно-политическое руководство могло проводить лишь в условиях господствующей в Вашингтоне твёрдой убежденности в том, что упадок России необратим, и поэтому с позицией Москвы по вопросам европейской безопасности можно не считаться.