Город и пустоши

Глава 1. Мальчик и дикие

Мир безвозвратно изменился. Большая война и последовавшая за ней эпидемия разрушили города и страны. Границ не осталось. Темное время. Поколение тех, кто помнил цивилизацию пытались сохранить ее знания. Не смогли. Их дети еще умели читать, внуки уже нет. И все же несколько поселений объединяются вокруг центра, где когда-то была исследовательская лаборатория. Дети и внуки настоящих ученых могут немногое. Но они запустили электростанцию, добывают уголь в недрах горы, заново обретают энергию пара. Так вырос Город.

Вокруг города – пустоши – бесконечные пространства, изуродованные войной. Здесь кочуют племена Диких. Мутации и жестокость, кровь и предательство – это все, что ты найдешь в пустошах. И еще Орда. Она уже близко. Слышишь?

Мальчик открыл глаза. Он еще не чувствует боль, только горечь во рту и страх. Но боль уже рядом, она неизбежна. Мальчик пытается подняться. Гравий скрипит под ним, правая рука подламывается, бессильное тело сползает по насыпи вместе с острыми камнями. Мальчик протяжно стонет. Боль, наконец, пришла. И с ней вернулась память.

Источником боли оказалась правая рука. Взрослый грубый бушлат почернел на плече, боль гнездилась именно там, где торчал арбалетный болт. Его почти не видно, всего пара дюймов черного оперения. Как болт смог отыскать в огромном рукаве отцовского бушлата тонкое мальчишеское плечо непонятно. Но смог, отыскал и впился железной хваткой. Арбалетные стрелы называли болтами. Мальчик не знал почему. Настоящие болты совсем не похожи на стрелы. Он знал это, потому что уже год жил и работал в шахте. И каждый день проходил по маршрут вагонетки, проверяя устойчивость опор, осматривая рельсы и подтягивая ключом с длинной рукоятью ослабевшие соединения. Мальчик знал про болты. И про рельсы. Это была его работа. Вниз, туда, где вырубали уголь, его, конечно, не пускался. Там, в темном чреве горы работали взрослые. Осужденные. Как его отец. Уголь отправлялся в Город. Чтобы в Городе было тепло и светло. Через год они с отцом вернутся туда. Им тоже будет тепло и светло. Если отец выйдет сегодня из шахты…

Час назад случилась авария. Обрывы линии электропередач бывали нередко, но с таким, как сегодня, мальчик столкнулся впервые. Электричество пропало в тот момент, когда вагонетка, наполненная углем, преодолевала самый крутой участок подъема, с поворотом. Мальчик услышал грохот, с которым она сорвалась с троса и покатилась назад. Туда, где бригада горняков поднималась к солнечному свету. Мальчик побежал вниз, освещая себе дорогу керосиновой лампой. Выход был завален. Из под завала он слышал стоны и крики о помощи. Некоторые опоры туннеля подломились. Большая беда случилась именно в тот момент, когда наверху не осталось никого, кроме мальчика. Мальчик растерялся.

Помощь нужна немедленно. Он хорошо это понимал. Не было никакой связи с Городом. Значит, нужно выталкивать из тупика дрезину и ехать за помощью. Конечно, это запрещено. Даже взрослым запрещено выводить дрезину на путь без разрешения диспетчера из Города. Но там отец… И мальчик принял решение, а дальше делал все, не задумываясь.

Тяжелая рукоять дрезины не поддавалась. Мальчик помнил: не хватает сил – используй рычаг. Помогло. Дрезина сдвинулась. Дальше проще. Главное, успеть. Стоны и голоса из тоннеля он старался не вспоминать. Потому что среди них он отчетливо слышал голос отца.

На спуске с холма дрезина разогналась, ветер свистел в ушах. Мальчик закутался в отцовский бушлат, и все равно было холодно. Город уже близко. Как затормозить, мальчик представлял себе плохо, но там, в Городе, разберутся. Увидят и разберутся. Так думал мальчик. А потом был сильный удар в плечо. Его качнуло так сильно, что капюшон сорвался с головы, и светлые его волосы подхватил ветер. Ему показалось, что дрезина переворачивается, и небо падает на него, но это он падал, а дрезина рвалась вперед, в Город. А потом земля бросилась ему навстречу и ударила в лицо, в грудь, вышибая дыхание и закручивая по насыпи…

Мальчик приподнялся на левой руке. Весь ободранный и оглушенный. Дрезины уже не было видно. Только стихающий перестук железных колес.

– Смотри, Лысый, щенок то жив, ворочается. Добьешь?

Голоса сзади, неожиданно громко ворвались в ватную тишину мальчика.

– Тебе надо, вот и добей, – голос раздался совсем близко.

Мимо мальчика пробежали ноги. В тяжелых солдатских ботинках и стянутой веревками рвани. Много ног. Это были дикие.

– Малец разогнал дрезину, не успеем! – кто-то, тяжело дыша, подгонял бегущих.

Они спешили вдоль насыпи и по шпалам, скользили по щебню и траве, ругались. Бежали к тому месту, где дрезина могла встретиться с поездом, идущим на шахту. К составу с ремонтной бригадой. Они хотели перехватить его.

А потом мальчик услышал быстрые шаги, и шорох гравия за спиной. Страшный удар сзади в затылок. Сознание погасло, как пламя свечи под черными пальцами шахтера.

– Попал! Нормально попал, да?

– Тупой, ты, Моль, хоть и меткий.

– Сам тупой, Лысый. Болт достанешь?

– Некогда копаться. На обратном пути.

Но мальчик этих разговоров не слышал. Удар тяжелого ботинка в затылок мог убить и взрослого мужчину.

Глава 2. У восточных ворот

– После войны не наступит никогда. Такого времени не было и не будет. Может ли трава расти и не расти? Может ли ветер перестать? Знаешь ли ты, что стало с ветром, который перестал? Его нет.

Он кричал хриплым сорванным голосом у городских ворот. Он совсем не был похож на нищих попрошаек, что по воскресеньям собираются на ступенях собора. Когда проходившая мимо женщина бросила к его ногам мелочь, он мгновенно поднял деньги и крикнул ей:

– Стой, женщина! Тебе не хватит этого вечером. Вернись и возьми.

– После войны не наступит. Для вас не наступит, потому что вас не будет. Война сожрет вас, разгрызет ваши кости, как голодная бешеная сука.

Старик в черном рваном плаще стоял, опираясь на посох-костыль и кричал всем, кто шел в Город или выходил из него. Старика обходили, не глядя, как препятствие на дороге. А он грязный, в лохмотьях, хрипел, заглядывал в глаза, как будто искал что-то в лицах этих усталых людей, спешивших по своим делам.

– Бегите! Иначе ветер с пустошей развеет вас, разнесет пылью, пеплом. Бегите! Грядет Бог, который не знает вас и не захочет вас знать. Кто вы? Пыль. Попал…

Из будки у ворот, где прятался от солнца патруль, выбрались двое солдат. В черной форме Корпуса, но без шлемов. Жарко. Солдаты подошли к проповеднику. Он, не обращая на них внимания, все кричал о войне.

– Что расшумелся, старик. Заткнись и убирайся отсюда, – молодой высокий солдат обращался к проповеднику, но тот даже не повернулся, как будто не слышал.

– Упрямый, старый бродяга. Он так не уйдет. Не понимает по-хорошему.

Второй солдат, пониже ростом, но значительно шире в плечах, с нашивками капрала, растирал запястья, сжимая и разжимая кулак в черной перчатке. Не дождавшись ответа от проповедника, капрал пнул тяжелым ботинком костыль, выбивая опору у старика. Костыль полетел в пыль. Проповедник взмахнул руками, точно неловкая нелепая птица, пытаясь устоять. Капрал ударил его в лицо кулаком. Быстро, без замаха.

Проповедник рухнул на колени. Капрал сделал полшага вперед, намереваясь пнуть его в ребра, но молодой солдат положил ему руку на плечо:

– Не надо, Кэп, пусть сам уйдет. А то потом тащить его с дороги…

Капрал кивнул, и наклонившись к проповеднику внушительно сказал:

– Ползи отсюда. Еще раз здесь увижу, убью.

Поток людей огибал стоящего на коленях старика и двух солдат. Происходящее никого не касалось. Простое правила выживания: пока бьют другого, не бьют тебя.

Проповедник на четвереньках добрался до костыля. Кашляя, встал. Побрел, хромая и что-то бормоча в свою седую бороду. Солдаты вернулись в будку. Кэп (так звали капрала) остановился и услышал:

– Один или два? Один мертвый или два мертвых глупых солдатика? Один или два? Пепел… – старик говорил сам с собой.

Кэп покачал головой, с досадой потер кулак. Он старался ударить легко, старика было жаль, но все равно вышло слишком сильно.

– Старый дурак, ходит как на работу. И каркает-каркает, слушать тошно, – Кэп не оправдывался, просто объяснял.

– Интересно, где он живет? Он ведь на ночь в город не входит?

– Кто ему на ночь позволит? На помойке, где-нибудь, за стеной.

– И дикие его не трогают?

– Кому нужно это старое дерьмо? Его даже крысы не станут жрать…

Шутка была не бог весть, но солдаты посмеялись.

– Четко ты ему врезал, Кэп, – молоденький солдат смотрел на капрала с уважением, – Готовишься к бою?

– Да, думаю участвовать в воскресенье. Пора, – капрал потянулся, похлопал молодого солдата по плечу, – хочешь ко мне в клуб? Любишь подраться?

– Ну, нет, – молодой солдат, неуверенно улыбнулся, – я видел, что в последнем бою было с тем шахтером.

– Да, парень вряд ли сможет ходить. Рик сломал ему хребет. Но Рик, он – отморозок. Звереет, когда дерется и совсем не умеет останавливаться. Все-таки бои – это спорт, хоть и жесткий.

– А ты бы справился с Риком, Кэп? Он ведь опять будет в этом сезоне.

Капрал задумался, посмотрел в окно:

– Посмотрим. Он, конечно, тяжелее. Но я быстрее. И дыхалка у меня получше. Думаю, справлюсь. Деньги, парень, это хорошие деньги, которые мне не помешают.

Молодой солдат кивнул, хотя куда ему понять… Капрал снова посмотрел в окно. Как будто ждал кого-то. Молодой солдат почувствовал, что Кэп не расположен говорить. С Кэпом ему не повезло. Этот неразговорчивый капрал, ничем кроме боев на арене и лошадей не интересовался. Его уважали в Корпусе, но друзей у него не было. «Может он мутант? Ишь как поглядывает, точно сам – зверь», – подумал Пабло, избегая пристального взгляда необыкновенно синих глаз капрала. Говорили, что Кэп из диких. Правда это или нет – Пабло не знал. Если выбирать того, с кем выйти в пустоши на разведку, то лучше Кэпа не было никого. Но провести целый день в карауле с молчаливым человеком, который не играет в карты, не травит анекдоты и не обсуждает женщин… Не лучший день в жизни Пабло Эпштейна.

В прошлую смену с двумя курсантами они играли в покер на интерес. Всю смену резались. Это было повеселее, чем гонять бездомных сумасшедших. А больше ничего не происходило. Город слишком силен, чтобы дикие пытались его штурмовать. Крысы и те давно держались от ворот подальше. Говорят, раньше крысы были маленькими и кошки их гоняли. Но это было до войны. Хуже крысы ночью за стеной ничего нет. Огромные крысы, вставая на задние лапы, были выше взрослого человека и нападали на людей без раздумий. Ночью они охотились за людьми. Ну и за кошками или собаками тоже, разумеется. Дикие, те кто жил в пустошах, страдали от крыс несравнимо больше, чем горожане. Огнеметы корпуса стражи когда-то приучили крыс в город не соваться. Правда, сейчас эти огнеметы давно заржавели, но крысы об этом не знали.

– Кэп, почему мы его прогнали? Он вроде безобидный, даже денег не просил, —

Молодой солдат не сумел найти новую тему для разговора, но и молчать у него не получалось.

Кэп не ответил. Он смотрел в окно. Неспокойно. После вчерашнего нападения на поезд, караул должны были усилить. В город тонким ручейком текли люди. Бедные и робкие, неуверенные в себе и обеспеченные. За стеной у многих были дела. Люди жили и за стеной, в поселке, который быстро разрастался. Дома ставили с опорой на городскую стену, так надежнее. Кто-то работал в городе, на фабриках, на рынке или в депо, кто-то работал на фермеров, которые приезжали в город на больших телегах и продавали мясо, молоко, муку и овощи, много было строителей и подмастерьев. Изредка показывались охотники за древностями. Эти мотались по пустошам в поисках чудес или материалов из далекой довоенной эпохи. Все они были людьми Города. Все они зависели от Города, жили по его законам и нуждались в его защите. Даже те, кто жил за стеной.

Проповедник был другим. От него несло дикостью. Кэп видел это сразу. Дикие – это, безусловно, враги. Любой курсант, любой солдат знает это. Видишь дикого – стреляй. Объяснять что-то вчерашнему юнкеру Кэп не хотел. Пабло – мальчик из хорошей семьи, закончил училище, мечтает сделать карьеру в корпусе. Зачем? Это только ему известно. Но сделает, конечно. Потому что семья, потому что связи, друзья отца, деньги, наконец. Ему никогда не понять, как чувствует диких Кэп.

– Старик грязный. Каркал как ворона. Пусть делает это в другом месте. Может, он вообще шпион диких.

– Тогда его нужно было задержать?

– И объяснять потом полковнику, почему ты решил, что этот вонючий старик – шпион?

– Ну, не знаю… допросили бы его.

– Кому нужен это помойник? Ты, кстати, слышал что-нибудь про налет на шахту вчера?

В Корпусе такие новости почти не распространялись. Кэп надеялся узнать от Пабло подробности.

– Да, говорят, жуткая история. Дикие устроили аварию на линии электропередач, свалили столб, в общем. И в шахте сошла с рельсов груженая вагонетка. Да не просто сошла, завалила шахтеров. Они как раз поднимались. Мастера не было, наверху оказался только какой-то мальчишка. Он запаниковал, раскачал дрезину и отправился за помощью, – Пабло рассказывал с удовольствием. Его отец, третий человек в городе, утром в подробностях разобрал происшествие. За завтраком отец любил рассказывать о городских делах и своей скромной роли в решении городских проблем.

– В общем, мальчишка разогнал дрезину, только ее перехватили дикие. И раскачали ее под горку так, что она врезалась в паровоз, и он тоже сошел с рельсов.

– А что там делал паровоз? – Заинтересовался Кэп.

– Паровоз с ремонтной бригадой шел в сторону шахты. Искали обрыв. И нашли дрезину на полной скорости.

– А что мальчишка?

– Кто его знает? Может, убили его, а может, он сразу был с ними заодно, есть и такая версия. Не нашли, в общем.

Кэп кивнул соглашаясь.

– И дальше?

– Дальше дикие вырезали всю бригаду ремонтников, а двух сопровождающих бригаду солдат повесили за ноги на столб и развели под ними костер. А поезд, естественно, разграбили. Оружие забрали.

– За этим они все и устроили. Понятно, почему сегодня за стены вывели почти весь Корпус.

– Да, они там делом заняты, а мы здесь, голодранцев гоняем, – Пабло вздохнул. Ему тоже хотелось настоящей войны. С подвигами и схватками. Ему хотелось стрелять в реальных врагов, а не в мишени у казарм. Ему бы сойтись с дикими врукопашную, на штыках…

Кэп знал, что полковник никогда не отпустит Пабло в экспедицию. Сын городского казначея и без того получит свои медали и офицерский чин. Интересно, понимает ли это Пабло? Он, в принципе, неплохой парень, вон, старика этого пожалел… Кэп знал, что и сам остался у западных ворот только потому, что полковник сделал на него ставку на турнире. А гнать в экспедицию лучшего бойца Корпуса за три дня до арены – это риск.

– Постой, а это еще кто? – Кэп выскочил из будки и опустил шлагбаум. Тяжелый брус качнулся на противовесах, скрипнул и перекрыл дорогу. Хмурый бородатый фермер в меховой безрукавке дернул за кольцо шестиногого быка, который медленно тянул воз.

– Куда это ты направился? – Кэп стоял в двух шагах от фермера и говорил чуть растягивая слова, с видимой ленцой, но Пабло заметил, что ремешок на кобуре расстегнут, а правая рука небрежно лежит на широком поясе, касаясь рукояти револьвера.

Фермер хмуро глядел на Кэпа. Низкий лоб его и глаза были почти не видны под косматыми, с заметной проседью, волосами. Всклокоченная борода сливалась с мехом безрукавки. Он сам был как бык, которому по ошибке достались человеческая голова.

«Здоровенный какой, не мутант, случаем?» – подумал Пабло с некоторым даже восхищением. Невысокий коренастый капрал рядом с огромным фермером казался подростком.

– Уйди с дороги, – буркнул фермер, – На рынок я.

– Рынок завтра будет, а сегодня торговля закрывается через час. Разворачивай своего шестилапого и вали.

– Ты, солдатик, уймись. Я два дня в дороге, переночую в городе. Чай, не впервые. Вот тебе, на пиво…

Широкая, как лопата ладонь раскрылась перед Кэпом серебряной монетой.

Кэп не двинулся с места, презрительно посмотрел на монету и тихо сказал:

– Минута тебе на разворот. Иначе Корпус конфискует твой товар и телегу. Понял?

Фермер сделал шаг навстречу капралу, сжимая монету в волосатый кулак, размером с дыню.

– Ничего я не понял, солдатик… Ты что-ли мой товар брать будешь?

Пабло спохватился, что он все еще стоит у окна и смотрит, словно в театре. Но он не успел ничего сделать. Все началось слишком быстро. Фермер потянулся ручищей к шее капрала. Кэп сделал неуловимое движение, скользнул под медленной рукой фермера и дважды ударил. Кажется, в бороду и в печень. Слишком быстро, чтобы Пабло успел рассмотреть.

Фермер качнулся назад, взмахнул руками, но сумел устоять, ухватившись за упряжь своего быка. А потом заревел и бросился на Кэпа.

Пабло дернул, наконец, цепь тревожного колокола и под гулкий медный звон выскочил из будки, пытаясь на ходу расстегнуть кобуру с револьвером. Ничего не вышло. Револьвер зацепился за ремень и выпал под ноги. А когда Пабло, подняв его из дорожной пыли, выпрямился, дело для него было кончено. Из шеи его торчал арбалетный болт. Пабло свободной рукой коснулся его, с удивлением понимая, что минуту назад шея была в порядке… Попытался что-то сказать, но изо рта хлынула кровь, и вчерашний курсант рухнул в пыль.

Кэп не видел Пабло, только слышал колокол и с досадой подумал, что мальчишка оказался тугодумом. Фермер, несмотря на свою неповоротливость, сумел ухватить Кэпа за отворот куртки и дернуть к себе. Кэп обеими руками сверху вниз ударил по волосатому толстому предплечью, но безрезультатно. Рывок страшной силы оторвал его от земли, и он врезался лицом в грязный мех безрукавки фермера. Шея мгновенно попала в медвежий захват. Фермер легко держал капрала в воздухе, как щенка. Кэп, задыхаясь, нащупал револьвер, вырвал его из кобуры и выстрелил трижды, уперев ствол куда-то в необъятную тушу.

Фермер вздрогнул всем телом. Кэп только успел сделать вдох и встать на ноги, когда получил удар ножом в спину. И еще и еще…

Капрал, занятый огромным фермером, не видел, как откинулась рогожа, закрывавшая воз, и оттуда выскочили трое диких. Один с арбалетом сразу уложил Пабло, а двое бросились на помощь фермеру.

«Ножом в спину, что может быть проще и глупее», – с горечью подумал Кэп, опускаясь в пыль. Кто-то повис у него на руке с револьвером. И Кэп, выпустив оружие, упал, ткнувшись лицом в меховую безрукавку поверженного здоровяка. Он успел только увидеть Пабло в луже крови. Худой плешивый дикий выламывал у него из сжатых пальцев револьвер. Потом боль стала невыносимой, и Кэп с облегчением почувствовал как проваливается в темноту.

Глава 3. О пещерах, в которых живут не только люди

– А ты кто такой? Чего здесь валяешься? Ну-ка, дай посмотреть? Мальчишка дурной, кто же это тебя так… Ладно, ты ведь знаешь, кто. Зачем всякую чушь говоришь? Пусть…. Пусть? Что пусть? Пусть валяется? Как все они…

Мальчик слушал. Кто-то склонился над ним и говорил. Наверное, сумасшедший. Кто еще будет говорить сам с собой? О ком это он говорит? О нем?

– Из мальчика выйдет толк. Надо бы взять. Прихватить? Не так уж он и плохо лежит. Согласен? Нет, надо брать. Хороший малец. Что скажет, Берта?

Незнакомые руки, ощупывали его, изучали. Бережно, не двигая с места и не касаясь правой руки, где затаилась боль. Боль медленными толчками скользила по всему телу, но только тронь ее. И она обожжет, окатит нестерпимой волной.

– Похоже, ты шахтер, малец. Шахтер, шахтер. Вон какой черный весь. Уголек то греет, но и чернит. Черные человечки лезут внутрь горы, ищут там тепло, а находят смерть. Что еще можно найти внутри горы, если грызть ее корни? Город требует много уголька. Город хочет гореть.

Мальчик открыл глаза. Все было мутно. Кто он? И где он? Наверное, он где-то застрял. Внутри горы. И гора навалилась на его плечо всей своей огромной тяжестью. Вот и больно…

– Лежи пока здесь, малец. Я староват для того, чтобы таскать мальчишек на себе. Даже таких тощих. Но есть кое-кто, кто мне поможет. Надо только сходить. Да, пойду за Бертой. С ней мы тебя и заберем. Ты уж тут подожди нас. Может и дождешься…

Мальчик понял, что глаза его снова закрылись и он проваливается куда-то вниз головой. Кружится и проваливается. И летит вниз. Вот только плечом все время бьется о стены. И каждый удар – это боль.

Старик в черном рваном плаще убрал руку со лба мальчика, и захромал по железнодорожной насыпи вниз, через подлесок, в пустошь. Как большая неуклюжая птица. Он шел к оврагам, что разрезали долину под горой крутыми склонами. Старик шел, опираясь на костыль и бормотал что-то. Спорил, соглашался.

В следующий раз мальчик очнулся от боли. Застонал. Кто-то забросил его на спину и бежал по пустоши, раскачиваясь на ходу. Страшная боль дергала, грызла руку. Мальчик протяжно заскулил. На лицо его опустилась шершавая горячая ладонь. И боль отступила. Не отпустила, но затихла. Как будто ей запретили рвать и мучить. Но боль не разжимала зубы. Ждала. Мальчик снова провалился в глубокую черную пропасть.

– Вот так. Хорошо. Поспи. Не надо пока тебе ничего знать и видеть. Еще натерпишься. Жизнь такая. Покоя не будет у тебя. Эх, малец…

Мальчик благодарно засыпал. Он чувствовал, как шершавая горячая ладонь удерживает боль, не дает ей лютовать. Он не проснулся, когда тряска закончилась. Не проснулся, когда старик срезал ножом рукав его бушлата. Мальчик кричал и бился, но не просыпался, когда старик кончиком ножа расширил рану на его плече и вынул арбалетный болт. Потом залил чем-то похожим на жидкое пламя рану, сшил ее края четырьмя стежками толстой бурой нити. Плотно замотал плечо чистой тряпкой.

– Ну, теперь как бог даст. Мы с тобой, Берта, сделали все, что могли. Если мистер Бог не подведет нас, то мальчик выживет. Вот только с головой мы ничего не сможем поправить. Ушиб кто-то нашего мальца. Да, Берта, люди это были, верно говоришь. Кто же еще. Люди – безжалостные. Только себя жалеть умеют. Глупые жестокие люди…

Огромная черная крыса рядом со стариком подняла морду, и старик погладил ее своей шершавой ладонью между больших ушей. Крыса качнула головой соглашаясь.

– А теперь, девочка, пойдем. Тебе на охоту пора собираться.

Старик укрыл мальчика одеялом. Оставил маленький огонек у изголовья, в узкой трещине стены, и ушел в темноту подземных коридоров пещеры. Рядом с ним вразвалку бежала огромная черная крыса. В холке она была старику почти по грудь. А если бы встала на задние лапы, была бы выше его на голову. Спина и грудь крысы перетянули широкие кожаные ремни с большими пряжками, крючьями и карабинами. Старик и крыса шли рядом, в поднятой вверх ладони старика горел оранжевый огонек. Огромные тени путались позади старика и крысы. Переплетались, перебегали со стен на потолок и наконец, дотянувшись до пещерного мрака, сами становились безымянной тьмой.

–

Мальчик пришел в себя. Было тепло и спокойно. Над ним как маленькая свеча горел огонек. Это было хорошо. Проснуться в полной темноте – все равно, что умереть. А мальчик был жив, он точно это знал. Остальное он знал совсем неточно. Память его, как огонек на стене, освещала крошечную часть его жизни: старик, шершавая горячая ладонь, прогоняющая боль, Берта. Кто это – Берта? Мальчик не помнил. Но он все выяснит. Он ведь жив. Он пошевелил пальцами. Странно. Он их чувствовал, но не видел. Пальцы были в темноте. Огонька над головой не хватало. Ничего вокруг не видно. Но ведь он не в шахте. И гора не навалилась на его плечо. Он жив. А кто же он? Темнота молчала. Тогда мальчик сказал вслух: «Я – мальчик».

Получилось. И хотя губы шелестели, как осенние листья, мальчик услышал свой голос. Боль тоже услышала и тут же ответила горячим толчком в затылок. Мальчик застонал, закрыл глаза и не видел, как вдалеке, в переходах темной пещеры, показался огонек. Старик шел проверить своего пациента. Увидев старика, боль съежилась и спряталась от него глубоко внутри мальчика. Но старик нашел ее и прогнал. И мальчик снова уснул.

–

Берта в сопровождении двух черных сестер бежала по равнине. Не особенно таясь, шурша прошлогодней травой, подминая ее своим мощным телом. Она отлично видела в темноте, гораздо лучше, чем при ярком свете. И любила этот неспешный ночной бег. Где-то впереди испуганно подняли голову антилопы. Всего час от пещер, совсем близко. Повезло.

Берта молча отдала распоряжение, и сестры разошлись вправо и влево, широким веером охватывая небольшое стадо антилоп. Антилопы видели в темноте хуже крыс, днем они бы легко ушли из этой широкой петли, но не ночью. Ночью стадо испуганно сбилось вместе и побежало в сторону от неспешно приближавшейся Берты. Прямо на одну из неподвижно замерших в траве сестер. Когда притаившаяся в высокой траве крыса прыгнула, стадо шарахнулась в сторону. Берта и третья крыса рванулись вперед и каждая опустилась на спину своей антилопе. Огромные когти впивались в плоть, резцы словно сабли резали шеи жертв. Стадо умчалось, оставив три окровавленных тела в высокой ночной траве. Крысы убивали ровно столько сколько могли унести. Забросив туши антилоп на спины и зафиксировав их кожаными ремнями, крысы трусцой двинулись к пещерам.

Охота удалась. Берта была довольна. Старик приготовит сегодня мясо на углях, а все, что останется, будет коптить в узкой длинной пещере, далеко от центральных нор и главных залов. Старик настаивал, что им нужен большой запас еды, и Берта ему верила. Он никогда не ошибался. Воды в пещерах было достаточно, а ночная охота Берты и ее сестер пополняла глубокие темные гроты сушеным, вяленым и копченым мясом. Там же старик подвешивал свои травы и коренья. Он собирал их день и ночь, иногда уходя от пещер на несколько дней. Тогда Берта беспокоилась за него и шла по его следа. Искала, находила, и они вместе возвращались. Старик ворчал на нее из-за этого, говорил, что он стар, но не беспомощен. Берта не спорила с ним. Крысы вообще никогда не спорят. Они или соглашаются, или делают, как считают нужным, но не спорят. В отличие от людей, крысы не считают, что истина – это что-то значимое. Еда, вода и тишина – вот три по-настоящему важных вещи. А споры – это для людей. Для суетливых, пугливых и шумных существ, среди которых, правда, иногда попадаются стоящие экземпляры. Старик, например.

Глава 4. Не все леди делаю это

– Я устала слушать ваши нравоучения, профессор. Моя работа – это будущее, а вы мне про мышей рассказываете. Я скормлю ваших мышей своей крысе. Мне нужны дикие. Мне необходимо продолжить эксперимент. На людях. Раздобудьте мне их. Директор вы или викарий?

С этими словами рассерженная Анабель захлопнула дверь перед лицом профессора Шульца.

Профессор поднял руку, чтобы постучать в дверь кабинета своей грозной помощницы, но услышал из-за дверей:

– Разговор окончен, профессор. Будьте мужчиной. Наука не терпит слабаков.

Профессор раздраженно развернулся и пошел к себе, постукивая тростью и бормоча:

– Вздорная девчонка, ничего не хочет слышать. Надо что-то с ней решить. Выгоню из лаборатории к чертовой матери… – и сам усмехнулся, представив себе как он, семидесятилетний старик, замахивается на Анабель своей тростью и выгоняет эту чертовку из лаборатории, – Придется солдат вызывать. С ней иначе не справиться. Староват я уже для боевых действий.

Дверь за спиной профессора распахнулась. Анабель Шторм стояла на пороге. Видимо, она уже начала переодеваться, но не смогла сдержаться и снова вернулась к спору.

– Послушайте, профессор, дело ведь не в моем упрямстве. Неужели вы не видите куда приводят ваши запреты? Посмотрите хотя бы на лошадей Корпуса…

Профессор со вздохом снова повернулся к своей ученице и отвел глаза от расстегнутой рубашки, которую Анабель не потрудилась придержать на груди.

– И что, по-вашему, не так с лошадьми, мисс Шторм?

– А то, что лошади фермеров вдвое жизнеспособнее! Я уже не говорю про то, что они сильнее и выносливее!

– Но они мутанты, Анабель! Мутанты! И люди – не лошади. При чем здесь вообще лошади?

– А при том, что вы оставляете Корпусу заведомо слабых животных, а сильных и здоровых называете мутантами и вышвыриваете из города или уничтожаете, что еще хуже.

– Мы должны стараться сохранить чистоту вида, Анабель. Разве это не правильно? Именно об этом заботились твой прадед и дед.

– Мутация, профессор, к вашему сведению – это способ вида приспособиться к новым условиям. Мне даже странно вам об этом говорить. Все вокруг мутировали. Дикие, птицы, насекомые. Я вчера видел стрекозу размером с голубя! Ее тоже нужно выгнать из города? Вы пытаетесь сохранить чистоту вида, который не может сохранить себя сам. В силу изменившейся среды. Из-за этого идиотского принципа лошади фермеров живут двадцать лет и даже больше, а лошади Корпуса, едва доживают до семи. А размеры, а сила или выносливость?

– Это неприемлемо, Анабель. Кто мы, чтобы решать, какими должны быть лошади… или люди? Ты берешь на себя ответственность Бога.

– Только если ваш Бог не справляется!

Профессор развел руками, повернулся и пошел к лестнице. Спорить с ней у него давно не хватало терпения. Впрочем, как и аргументов.

Анабель, еще немного постояв, махнула рукой и вернулась в лабораторию. «Он опять меня не понял. Ничего. У меня есть время» – успокаивала она себя, закрыв дверь.

Профессор с трудом спустился на два этажа по винтовой лестнице. Башня, построенная когда-то для лабораторий и первого университета, стояла на склоне горы и выглядела внушительно. Пять этажей, на каждом из которых теперь была одна лаборатория. Территория профессора на первом этаже, Анабель занимала пятый. Для профессора не было ничего мучительнее, чем эти бесконечные винтовые лестницы. Его колени просто отказывались понимать, зачем такому пожилому человеку идти на пятый этаж, чтобы выслушивать нотации этой упрямой скандалистки. Профессор остановился перевести дух у окна на лестнице. Спускаться, определенно, сложнее чем подниматься.

Анабель с раздражением переоделась в белый комбинезон. Швырнула одежду на стул и вспомнила свой спор с профессором. Упрямый старик наотрез отказывался от эксперимента на людях. Никаких добровольцев. Так он ей заявил. Никаких опытов на людях. Даже, если она говорила про диких. Дикие – это ведь не совсем люди. Если говорить справедливо, дикие – совсем уже не люди. Никто не контролирует чистоту вида в пустошах. И Город закрывает глаза на трехглазых быков фермеров, бургомистр не спрашивает на рынке сколько ног было у коровы, из молока которой сделан сыр. Главное, чтобы у фермера было две ноги и две руки…

Анабель с силой захлопнула за собой внутреннюю дверь лаборатории, отделяющую рабочее пространство от технических комнат. Подошла к большим клеткам. Двойная решетка – прутья толщиной в палец, и тонкая мелкоячеистая стальная сетка задрожали от удара изнутри. Анабель с удовольствием смотрела, как беснуется внутри огромная серая крыса.

– Не любишь меня, зверюга? А я вот тебя очень люблю! Ты мое сокровище, моя первая удача.

Крыса снова бросилась на решетку, пытаясь встать на задние лапы… которых не было. Передние лапы с почти человеческой ловкостью хватались за толстые прутья, но когти и пальцы крысы не проходили через мелкие ячейки сетки. Крыса металась по клетке. Раздался скрип несмазанной оси. Вместо задних лап у крысы были колеса. Большого диаметра, стальные колеса на резиновых покрышках. Каждое с двумя дюжинами спиц. Там, где у живой крысы был хвост, у этого животного выступал железный крюк, за которой можно было крепить прицеп. Мощный зверь размером с небольшого бычка способен тянуть пассажирскую коляску с парой взрослых людей внутри. Великолепная замена лошадей, с которыми в городе были очень большие сложности и альтернатива крайне дорогим паровым коляскам доктора Герхарда. Вот только никакой дрессировке крыса не поддавалась. Ее яростная жажда свободы и ненависть к людям восхищали Анабель. Однако, эксперимент требовал укрощения зверя и Анабель уже почти решила эту задачу. Точечное воздействие на мозг крысы электрическим током давало неплохой результат. Вот только работало недолго.

– Смазать бы тебя, зверюга! – Анабель пошла вглубь мастерской мимо многочисленных клеток, длинных столов, заполненных рядами приборов, стеклянных перегонных систем и горелок. В центре лаборатории стоял широкий полукруглый стол. Именно к нему направлялась Анабель. Стол был похож скорее на место работы механика, чем биолога. Сфера исследований Анабель была необычайно широка. Многолетние эксперименты с птицами, мышами, собакам и, наконец, серыми крысами-мутантами привели ее к цели. На столе были разложены механические части и детали. Как будто Анабель разобрала и разложила здесь механического голема, человека из металла и керамики. На самом деле, целью Анабель было изменение природы человека. Стальные пружинистые ноги коленями назад, как у птиц, длинные четырехпалые руки с двумя локтевым суставами, сложные механические подобия жабр из керамики – сфера интересов Анабель была очень обширной. Не хватало одной маленькой детали – подопытных. Она просила, требовала обеспечить ей исследовательский материал. Но профессор Шульц даже слышать об этом не хотел. Старый упрямец говорил ей о какой-то чуши: гуманности, ответственности науки и человеколюбии. Анабель с раздражением вспоминала их последний разговор.

«Никаких экспериментов на людях. Не здесь, не в моей лаборатории», – профессор Шульц был непреклонен. «Если бы тебя слышали твой дед или прадед, они бы ужаснулись», – так говорил профессор. Возможно, он был прав. Но ведь наука обречена на движение вперед. И ограничивать прогресс глупыми стариковскими байками о гуманизме просто смешно. Ладно, старик не вечен. «Его лаборатория» возможно скоро будет лабораторией Анабель. Время работает на нее. Вот только терпением Анабель не отличалась. Под потолком замигала оранжевая лампа. Кто-то хотел войти в лабораторию. Кого еще черти принесли?

Анабель вернулась к дверям, прошла мимо крысы, проводившей ее яростным взглядом, и открыла дверь в коридор. На пороге стоял доктор Герхард. Высокий, элегантный мужчина с небольшой ухоженной бородкой и яркими серо-зелеными глазами. Как всегда, безупречный сюртук с серебристыми пуговицами, темно-серая льняная сорочка, шейный платок и даже легкая шпага у бедра. Ловелас, а не ученый. Аристократ, унесли бы его черти.

– Анабель, рад видеть вас! Как ваши успехи?

– Герхард, что вам нужно? Я занята.

– Вы позволите войти? Мне бы не хотелось обсуждать некоторые вещи в коридоре…

Анабель неохотно отступила, пропуская Герхарда в тамбур лаборатории. Она терпеть не могла посетителей.

– Итак, что у вас за дело? – спросила она, закрыв дверь и скрестив руки на груди.

Герхард смотрел на нее и думал, с каким удовольствием он бы стер с ее лица эту надменность. Ничего. Старый профессор не вечен. Скоро лаборатория будет принадлежать ему, Герхарду. И тогда девчонка будет разговаривать с ним по-другому. Этой грубиянке нужен настоящий мужчина, хозяин. Герхард усмехнулся.

Анабель не понравилась его усмешка. Под его ироничной вежливостью иногда проглядывали жестокость, властность. Анабель не слишком разбиралась в людях. Сказать честно, люди ее или не интересовали, или раздражали. Доктор Герхарда она едва терпела.

– Я слышал, что профессор Шульц не поддерживает ваш новый эксперимент? – Герхард был сторонниким мягкой дипломатичный обходительности.

– Не поддерживает! Да он просто его срывает. Впрочем, вы то здесь при чем? – окинула его Анабель презрительным взглядом. Этот человек совал нос везде и уже не в первый раз пытался выяснить подробности ее экспериментов.

Герхард сделал вид, что его не задела грубость Анабель.

– Я знаю, что вам нужны добровольцы, волонтеры, так сказать.

– Вы что же можете достать мне подопытных людей? – заинтересовалась Анабель

– При определенных усилиях и условиях, я мог бы попробовать…

– И что же это за условия и усилия, Герхард? Заплатить я не могу, вы же знаете, что бюджет лаборатории полностью контролируется профессором Шульцем, а он категорически против.

– Милая Анабель, у каждого из нас есть свои таланты. Вы гениальный исследователь, я неплохой администратор. Я могу поговорить кое с кем и решить вопрос с волонтерами по-своему.

Анабель очень не понравилось, как он произнес это «милая Анабель», но она вовремя сообразила, что грубить сейчас не стоит. Ей бы сдержаться и выяснить, что же нужно этому скользкому, но очень влиятельному человеку.

– Доктор Герхард, я с удовольствием приму ваша помощь. Но я должна понимать, что мне это будет стоить.

– Не беспокойтесь, дорогая, ровным счетом ничего. Мы же ученые, мы поддерживаем друг друга. Нас не так много в этой башне. Сколько волонтеров вам нужно?

Анабель задумалась. То, что Герхард упорно называл подопытных волонтерами, ее немного беспокоило. Их ведь не посадишь в клетку рядом с крысой и собаками. Их нужно, как минимум, кормить.

– Мне нужны будут три человека. Это минимум. Максимум – пять. На следующей неделе. И вероятно, мне понадобиться помощь решении некоторые технических, бытовых вопросов.

Герхард почувствовал изменение ее настроения. Это был отличный знак. Он посмотрел на Анабель и представил ее обнаженной. Покорной, послушной, лежащей у его ног… Он хотел ее. И он ее получит. Герхард всегда получал то, что хотел.

– Вам стоит думать только о вашем проекте, милая Анабель. Все остальное я решу. Значит, на следующей неделе… – он сделал вид, что задумался, – Я зайду на днях, и мы согласуем детали. А сейчас не буду вас больше задерживать.

Герхард поклонился и вышел. Анабель вернулась к столу с разложенными частями механического голема и окунулась в работу. Вся ее жизнь – это лаборатория. Ничего другого она не знала и знать не хотела.

Крыса следила за девушкой из своей клетки. Черные глаза зверя пылали ненавистью.

Глава 5. Бес пустошей

Среди тех, кто не обращал внимания на череп, пожалуй, можно назвать только Лысого. Он, впервые увидев череп, усмехнулся и сказал, что теперь в кочевье будет двое лысых. Бес думал, что Лысый вообще ничего не боится. Чувство страха отсутствовало у него с детства. Это нехорошо, ведь страх – предохранитель, который помогает человеку выжить. Лысый жив, пожалуй, только потому что не слишком умен. Ум – редкость в пустошах. Здесь нужны другие качества. Хитрость, безжалостность, быстрота, умение приспособиться. Лысый с детства был особенным. Отсутствие страха и патологическая честность подводили его всегда. Доставалось ему и от взрослых, и от детей постарше. Лысого били с тех пор, как он начал говорить. И до тех пор, пока он не начал отвечать ударом на удар. Тогда вдруг выяснилось, что драться с тем, кто ничего не боится, себе дороже.

Бес любил Лысого. Бес тоже не был трусом, но храбрость его была расчетливой. Бес знал Лысого с детства. Они сошлись, когда Бес заступился за малыша-Лысого, когда его, топили в реке старшие мальчишки. Для смеха. И еще потому, что Лысый не плакал и не просил пощады. Бес тогда еще не был Бесом, у него было детское имя, которое сейчас он не вспоминал. Бес был немного старше этих пацанов, на год, не больше. Почему он тогда заступился за сопливого мальчишку с круглой, как речная галька головой, на которой никогда не рос ни один волос? Наверное, потому что упрямый сопляк всегда выбирался на берег и бросался на своих обидчиков. Пока мог. А потом полз, когда бросаться не было сил. Бес долго смотрел на эту не слишком забавную игру, а потом подошел к пацанам и врезал старшему, самому крупному из них, в тот момент, когда тот снова хотел спихнуть лысого малыша на глубину. Бес с детства был расчетлив. Бить неожиданно и сильно было его стратегией. Пацан заревел, сжимая нос, из которого пузырилась кровь. Двое тех, что помладше испуганно отступили. Бес вытащил обессилевшего малыша из воды и сказал ему: «Тебе нужен нож, сопляк». А потом Бес вынул из-за пояса свой короткий нож, когда пацаны во главе с хлюпающим кровью главарем решили взять реванш. На этом конфликт оказался исчерпан. Оружия у пацанов не было, и они отступили. С тех пор Лысый ходил за Бесом как маленький хвостик. Дрался рядом с ним, учился у него пить брагу, взял свою первую девчонку, сразу после Беса. Лысый был всегда на полшага позади Беса. И пока Лысый был рядом, Бес не боялся удара в спину. Тридцать лет прошло с тех пор. И ничего не изменилось.

– Так ты объяснишь мне, что произошло у ворот? – Бес не смотрел на Лысого, закрыв глаза, он гладил череп.

– Оказался один слишком сообразительный солдат. Опустил бревно перед быком, прямо перед носом. Они ведь почти прошли…

– Да, почти. Но не прошли и запороли все дело.

– Дело было слишком сомнительное, Бес. Ты и сам так говорил.

– Я говорил. А ты провалил.

Лысый молчал. Обвинение было не совсем справедливо, ведь Лысого вообще не было у ворот. Его дело с ремонтной бригадой и поездом на шахтерской дороге накануне как раз прошло успешно. Лысый молчал, потому что Бес об этом отлично помнил. Бес сделал маленький глоток своего отвара и

Бес вышел из своего шатра. Он был в центре кочевья. Он сам бы центром кочевья, и все они, люди, что копошились вокруг, признавали это. Три сотни человек, включая детей и женщин, спали, готовили еду и ругались. Шатер Беса, обтянутый толстой пропитанной специальным составом тканью каркас, окружали шатры поменьше. Ткань многих шатров была изношена и требовала замены. Чем дальше от центрального шатра, тем хуже. Кочевье Беса было крупным. Его считали удачливым и сильным вождем. Только за последний год число шатров увеличилось на четверть. Три больших семьи пришли к нему с просьбой принять их. И Бес их взял. Несмотря на ропот некоторых из его окружения. Впрочем, ропот быстро утих. Бес не обсуждал свои решения. А те, кто в этом сомневались, могли прийти и взглянуть на череп Серого.

Чем больше кочевье, тем сложнее найти место для стоянки, тем быстрее приходится переезжать. Три главных проблемы: вода, еда и чистая земля решались нелегко. Но большое кочевье может за себя постоять. Мало кто решиться напасть, зная, что у Беса почти две сотни копий. Разве что Орда… Бесу нужно больше людей, больше места, больше стада. Он давно шел к этому. Объединить несколько кланов и кочевий диких. Основать город. Остановить бесконечный круг миграций в пустошах. Вот о чем мечтал Бес. О городе, который не снимался бы с места каждые полгода. О городе с высокой стеной, где бы его дети и внуки жили в безопасности. Этой мечтой Бес не делился даже с Лысым. Он собирал оружие, принимал новые семьи и ждал. Ему нужен был знак. Бес ждал знака, искал его. И неделю назад он получил этот знак во сне. Знак и четкое послание. Теперь Бес собирался в Черные земли. В Черные земли никто не собирается без веских причин. Даже искатели древних артефактов не решаются там бродить.

Бес медленно шел между шатрами. Высокий, грузный, с короткой нечесаной бородой. В черном меховом полушубке и широких грубых штанах, закатанных над крепкими солдатскими ботинками. Его цель была недалеко. Последняя семья поставила свой шатер недавно и еще не заплатила входной налог. Женщины. Ему всегда было их мало. Кочевье знало эту походку. Знало и в ожидании того, что будет, затихло. Взрослое свое имя Бес получил неслучайно. Его бешенство слишком часто прорывалось наружу. И тогда он был как настоящий бес: безумный, безжалостный, беспредельно жестокий. Бесу нужна была женщина. Только это его успокаивало. Весь шатер качнулся, когда Бес отдернул полог и вошел. Их предупредили. Бес сразу понял это, увидев, как напряглись двое мужчин у очага. Встали и, глянув исподлобья, вышли. В шатре остались только женщины. Одна из них, та что была постарше, подошла к Бесу, развязывая верх рубашки.

– Не ты, – Бес оттолкнул ее, даже не взглянув.

Женщина, которую он отбросил, снова встала перед ним, уже стянув рубашку. Голая до пояса, она загородила дочь. Тяжелые большие груди. Длинные темные волосы. Красивая. Еще молодая. Может, в другой раз он придет за ней. Но не сейчас. Сейчас Бес смотрел на ее дочь…

Их предупредили, но они пока не понимали. Бес зарычал как зверь. Он был слишком раздражен и сам не смог бы справиться со своей яростью. Удар отбросил женщину в угол шатра.Гладкий грязно-желтый череп скалился обломками зубов. Череп глядел своими пустыми черными дырами глаз на каждого, кто входил в шатер Беса. Череп лежал в центре единственного в шатре круглого стола. За столом на войлоке обычно сидел сам Бес. Он потягивал пахучий настой трав, поглаживая череп левой рукой, на которой не хватало одного пальца. Череп принадлежал когда-то вождю кочевья Серому. Вернее сказать, не принадлежал, а был им. Это был череп Серого. И Бес часто посмеивался, что Серый был серым только снаружи, а внутри оказался желтым. Бес убил Серого. Почти честно. Убил, отрезал голову, велел варить ее до тех пор, пока плоть не отойдет от кости, а потом отполировать. Теперь череп Серого лежал на столе у Беса. И каждый, кто говорил с Бесом, помнил о том, что бывает с его врагами.

Среди тех, кто не обращал внимания на череп, пожалуй, можно назвать только Лысого. Он, впервые увидев череп, усмехнулся и сказал, что теперь в кочевье будет двое лысых. Бес думал, что Лысый вообще ничего не боится. Чувство страха отсутствовало у него с детства. Это нехорошо, ведь страх – предохранитель, который помогает человеку выжить. Лысый жив, пожалуй, только потому что не слишком умен. Ум – редкость в пустошах. Здесь нужны другие качества. Хитрость, безжалостность, быстрота, умение приспособиться. Лысый с детства был особенным. Отсутствие страха и патологическая честность подводили его всегда. Доставалось ему и от взрослых, и от детей постарше. Лысого били с тех пор, как он начал говорить. И до тех пор, пока он не начал отвечать ударом на удар. Тогда вдруг выяснилось, что драться с тем, кто ничего не боится, себе дороже.

Бес любил Лысого. Бес тоже не был трусом, но храбрость его была расчетливой. Бес знал Лысого с детства. Они сошлись, когда Бес заступился за малыша-Лысого, когда его, топили в реке старшие мальчишки. Для смеха. И еще потому, что Лысый не плакал и не просил пощады. Бес тогда еще не был Бесом, у него было детское имя, которое сейчас он не вспоминал. Бес был немного старше этих пацанов, на год, не больше. Почему он тогда заступился за сопливого мальчишку с круглой, как речная галька головой, на которой никогда не рос ни один волос? Наверное, потому что упрямый сопляк всегда выбирался на берег и бросался на своих обидчиков. Пока мог. А потом полз, когда бросаться не было сил. Бес долго смотрел на эту не слишком забавную игру, а потом подошел к пацанам и врезал старшему, самому крупному из них, в тот момент, когда тот снова хотел спихнуть лысого малыша на глубину. Бес с детства был расчетлив. Бить неожиданно и сильно было его стратегией. Пацан заревел, сжимая нос, из которого пузырилась кровь. Двое тех, что помладше испуганно отступили. Бес вытащил обессилевшего малыша из воды и сказал ему: «Тебе нужен нож, сопляк». А потом Бес вынул из-за пояса свой короткий нож, когда пацаны во главе с хлюпающим кровью главарем решили взять реванш. На этом конфликт оказался исчерпан. Оружия у пацанов не было, и они отступили. С тех пор Лысый ходил за Бесом как маленький хвостик. Дрался рядом с ним, учился у него пить брагу, взял свою первую девчонку, сразу после Беса. Лысый был всегда на полшага позади Беса. И пока Лысый был рядом, Бес не боялся удара в спину. Тридцать лет прошло с тех пор. И ничего не изменилось.

– Так ты объяснишь мне, что произошло у ворот? – Бес не смотрел на Лысого, закрыв глаза, он гладил череп.

– Оказался один слишком сообразительный солдат. Опустил бревно перед быком, прямо перед носом. Они ведь почти прошли…

– Да, почти. Но не прошли и запороли все дело.

– Дело было слишком сомнительное, Бес. Ты и сам так говорил.

– Я говорил. А ты провалил.

Лысый молчал. Обвинение было не совсем справедливо, ведь Лысого вообще не было у ворот. Его дело с ремонтной бригадой и поездом на шахтерской дороге накануне как раз прошло успешно. Лысый молчал, потому что Бес об этом отлично помнил. Бес сделал маленький глоток своего отвара и сказал:

– Ладно, не провалил. Не ты провалил. Разберись с тем, чтобы все оружие, которое забрали у ворот и в поезде было у меня. И если кто-то приберет для себя хотя бы один патрон, ты знаешь, что делать.

Лысый кивнул, встал из-за стола и собрался выходить, но голос Беса его остановил.

– Завтра идем в Черные земли. Предупреди Моль, его тоже берем. И еще троих сам выбери. Только чтобы молчали. Куда идем, знаешь только ты.

Лысый кивнул второй раз и вышел. Он не обсуждал решения Беса. Просто делал то, что Бес говорил. Бес поднялся из-за стола. Устал сидеть. Увидел на столе фигурку волка, вырезанную из дерева. Лысый вечно что-то резал из дерева, когда у него были свободными руки. Дети любили его игрушки, взрослые над ним подшучивали. Бес поднял фигурку и повертел в руках. Настоящий волк, зубастый. Бес швырнул волка в огонь очага. Злость тлела внутри него и требовала движения. Раздражение от неудачной операции у ворот искало выход. Почему он спас когда-то этого лысого мальчугана? Кажется, ему тогда просто стало скучно.

Бес вышел из своего шатра. В самом центре кочевья. Это он был центром кочевья, и все те люди, что копошились вокруг, признавали это. Три сотни человек, включая детей и женщин, спали, готовили еду, ругались и жили под его рукой. Шатер Беса, обтянутый толстой пропитанной специальным составом тканью каркас, окружали шатры поменьше. Ткань многих шатров была изношена и требовала замены. Чем дальше от центрального шатра, тем хуже. Кочевье Беса было крупным. Его считали удачливым и сильным вождем. Только за последний год число шатров увеличилось на четверть. Три больших семьи пришли к нему с просьбой принять их. И Бес их взял. Несмотря на ропот его окружения. Впрочем, ропот быстро утих. Бес не обсуждал свои решения. А те, кто в этом сомневались, могли прийти и взглянуть на череп Серого.

Чем больше кочевье, тем сложнее найти место для стоянки, тем быстрее приходится переезжать. Три главных проблемы: вода, еда и чистая земля решались нелегко. Но большое кочевье может за себя постоять. Мало кто решиться напасть, зная, что у Беса почти две сотни копий. Разве что Орда… но Орда – это почти миф. Мало кто верил в нее. Бес верил. Бес видел Орду.

Бес с детства знал, что он не такой, как все. Его безумные вспышки ярости, его невероятная быстрота. И еще сны. О снах Бес не рассказывал никому. Сны предупреждали, учили. Сны подарили Бесу мечту. В пустошах нет места мечтам. Здесь живут слишком близко к земле, не поднимая головы, не думая о завтрашнем дне. Мутанты, хищники, болезни, голод… у диких много врагов, не сосчитать.

Бес другой. Он знает, чего хочет. Ему нужно больше людей, больше места, большие стада. Он давно идет к своей цели. Объединить несколько кланов и кочевий диких. Бес видит в своих снах город. Он верит, что когда-нибудь остановить бесконечный круг миграций. Вот о чем мечтает Бес. О городе, который не снимался бы с места каждые полгода. О городе с высокой стеной, где бы его дети и внуки жили в безопасности. Этой мечтой Бес не делится даже с Лысым. Он собирает оружие, принимает новые семьи и ждет. Ему нужен знак.

Бес ждал знака, искал его. И неделю назад он получил этот знак. Сон. Знак и четкое послание. Теперь Бес собирался в Черные земли. В Черные земли никто не идет без веских причин. Даже искатели древних артефактов не решаются там бродить. Черные земли завтра. А сегодня нужно освободиться от своего проклятья, от бешенства, что закручивается внутри него дикой колючей спиралью…

Бес медленно шел между шатрами. Высокий, грузный, с короткой нечесаной бородой. В черном меховом полушубке и широких грубых штанах, закатанных над крепкими солдатскими ботинками. Его цель была недалеко. Последняя семья поставила свой шатер недавно и еще не заплатила за вход. У Беса плата одна: женщины. Ему всегда было их мало. Кочевье знало эту походку вождя. Знало и в ожидании того, что будет, затихло. Взрослое свое имя Бес получил неслучайно. Его бешенство слишком часто прорывалось наружу. И тогда он был как настоящий бес: безумный, безжалостный, беспредельно жестокий. Бесу нужна была женщина. Только это его успокаивало. Весь шатер качнулся, когда Бес отдернул полог и вошел. Их предупредили. Бес сразу понял это, увидев, как напряглись двое мужчин у очага. Встали и, глянув исподлобья, вышли. В шатре остались только женщины. Одна из них, та что была постарше, подошла к Бесу, развязывая верх рубашки.

– Не ты, – Бес оттолкнул ее, даже не взглянув.

Женщина, которую он отбросил, снова встала перед ним, уже стянув рубашку. Голая до пояса, она загородила дочь. Тяжелые большие груди. Длинные темные волосы. Красивая. Еще молодая. Может, в другой раз он придет за ней. Но не сейчас. Сейчас Бес смотрел на ее дочь…

Их предупредили, но они пока не понимали. Бес зарычал как зверь. Он был слишком раздражен и сам не смог бы справиться со своей яростью. Удар отбросил женщину в угол шатра. Она закричала, и Бес, развернувшись, пнул ее ногой в живот. Так сильно, что ее подбросило вверх. Потом он подхватил ее за длинные спутанные волосы и вышвырнул из шатра. Прямо под ноги двух обозленных, но молчащих мужчин. Они стояли и смотрели, как она пытается подняться и, всхлипывая, хватает ртом воздух.

Бес вернулся, к той, что была моложе всех. Рванул на ней одежду. Верхняя рубаха с треском распалась, обнажив мягкое белое тело. Девушка завизжала, но никто не пришел на помощь. Отец снаружи, закусив до крови губу, вцепился в плечи ее брата, не давая тому двинуться с места. Пустоши жестоки.

Глава 6. О тех, кто рожден за стеной

Город велик. Ты узнаешь его издалека. Сначала по дыму фабричных труб. Когда ты увидишь эти черные неподвижные облака над горами – это и будет Город. Он словно прижался спиной к высокой безымянной горе. Здесь равнины пустошей прерывались горным массивом, который тянулся далеко на север, подпирая снежными вершинами небо. У города, как и у горы не было имени. Потому что других городов не было. С гор спускалась река. Ее ледяная чистота оставалась в городе, пряталась в каменное подземное русло, забирая с собой грязь и нечистоты Города. У реки тоже не было имени. Город был Городом, река – Рекой. И довольно об этом, идем дальше…

Подойдя ближе, ты увидишь ползущие вверх по склону горы дома, острый шпиль ратуши и темный крест собора – самого высокого здания в Городе. Если ты видишь крест, значит, ты уже рядом с городской стеной. Раньше, стена тоже могла тебя удивить. Но не сейчас. Сейчас камни ее основания стали опорой для выросшего вдоль стены пригорода. Деревянные постройки, хижины, кузницы, мастерские лепились к стене без всякого порядка уже полвека. Высокая и мощная, городская стена скрылась под этими уродливыми бесформенными наростами. Стену построили больше ста лет назад для защиты от диких. С тех пор как стена была закончена, дикие не входили в Город. В него теперь можно попасть через западные и восточные ворота или въехать на поезде со стороны шахты. Но въехать ты, конечно, не сможешь. Со стороны шахты нет входа для таких, как мы с тобой. Так что, держи путь к ближайшим воротам. Их легко найти. Восточные и западные ворота расположены с разных сторон города и отмечены башнями, которые видны издалека.

Велик Город. Попасть в него нетрудно, если ты не дикий и не мутант. Вот только остаться в Городе нелегко. Право на жизнь в Городе принадлежит гражданам по рождению. Если ты рожден за стеной, не рассчитывай жить под защитой каменных стен. Исключения, конечно, бывают. На то они и исключения. Но не будь наивным. Надеждами наивных вымощены городские тротуары.

Кэп стал капралом Корпуса городской стражи три года назад. И еще семь лет Кэп служил рядовым. Кэп никогда не станет офицером. Ни через пять, ни через двадцать пять лет. Потому что Кэп не был рожден в городе. Кэп – исключение, и он никогда не забудет об этом. У него нет другой семьи, кроме Корпуса городской стражи. У него нет ничего своего. Форму и оружие ему дал Корпус. Корпус кормит его и считает своим. Казармы – его дом, Корпус – вся его жизнь. До тех пор, пока Кэп помнит свое место и делает свою работу.

Когда-то, расчищая безопасные пространства вокруг города, Корпус городской стражи регулярно отправлял экспедиции в радиусе одного-двух дней пути от городских стен. Так расширялось безопасное пространство вокруг Города. Город велик, но зависит от фермеров. Как живут фермеры, в Городе толком никто не знает. Фермеры приезжают караванами к торговым дням, часто страдая от набегов диких. Однажды караван фермеров подвергся нападению диких совсем рядом с городской стеной, и Корпус успел выйти, чтобы защитить их. А потом преследовал диких до самого кочевья. Стрелял в спины бегущим, поднимал на штыки тех, кто не хотел бежать и дрался, понимая, что пощады все равно не будет. Кочевье было уничтожено. Мужчины, женщины, старики, дети… Все они мутанты в той или иной степени – люди, только напоминающие людей и животные, отдаленно похожие на настоящих животных… Вся эта мерзость должна быть сожжена. Так говорит епископ. Так говорит бургомистр. Так говорит и командир Корпуса. Когда солдаты жгли трупы всех, кто оказался в кочевье, из пустоши к огромному костру вышел маленький полуголый мальчик. Замерзший, он подошел согреться к огню. Он был из диких, это было понятно всем. На вид – обычный ребенок. Мальчишку ждала та же участь, что и его соплеменников. Но он сделал удивительную вещь. Он подтащил к костру обломок воза и бросил его в огонь. Солдатам это понравилось. «Это наш парень», – сказал один из солдат. «А ну подбрось еще дров», – засмеялся другой.

И мальчишка вытащил и столкнул в огонь опору шатра, валявшуюся рядом. Солдаты хохотали над тем, как серьезно и точно маленький дикий выполнял их распоряжения. Ни у кого не поднялась рука бросить его в огонь. Люди перестают быть людьми, когда убивают себе подобных. Но когда ярость боя проходит, солдаты снова становятся детьми своих матерей, братьями своих сестер, отцами своих сыновей и дочерей. Мальчишка был смышленым и очень похожим на детей, которых эти солдаты защищали в городе. Да, всего пару часов назад они насиловали женщин кочевья, расстреливали мужчин, рубили саблями детей. Дикие были безжалостны к горожанам, а солдаты не щадили диких. Взаимная ненависть корнями уходила далеко в прошлое. Но теперь бой был позади.

Капрал Джеронимо подхватил маленького серьезного дикого и усадил в седло впереди себя, когда отряд возвращался в город. И лейтенант, руководивший экспедицией сделал вид, что ничего не заметил.

Так Кэп оказался в городе и стал воспитанником Корпуса. Кэпом или капралом его прозвали почти сразу. Сначала он был «младшим капралом Джеронимо». Когда капрал Джеронимо погиб в очередной экспедиции Корпуса, мальчишке досталась его фамилия. Так малыш стал Кэпом Джеронимо. К тому времени молчаливого и понятливого Кэпа в Корпусе полюбили. С тех пор прошло двадцать лет. Кэп не помнил ничего из того, что было с ним до Корпуса. Возможно, в том пламени, куда он ребенком подбрасывал дрова, сгорели его родители. Возможно. Жизнь в пустошах не располагает к долголетию. Все умирают – дикие, фермеры, солдаты.

Смерти нет дела до того, как тебя зовут и какие нашивки ты носишь на плече. Приходит время, и она зовет тебя. Так думал Кэп, когда стал взрослее. Так думал Кэп и теперь, лежа в лазарете Корпуса. Он выжил. Он всегда выживал.

– Все-таки ты – мутант, капрал Джеронимо, – доктор Маркес, врач корпуса присел рядом с Кэпом на стул, – Всякий раз, когда ты у меня оказываешься, я поражаюсь твоей живучести. Три грязных дыры в спине. Другого бы уже с почестями закопали под стеной, а ты скоро опять к сестрам начнешь клеиться.

Это было преувеличением, Кэп едва мог пошевелить рукой, и приставать к сестрам он сможет нескоро, если вообще сможет. Но доктор Маркес, добродушный, насмешливый врач госпиталя любил Кэпа. Без особых причин. Наверное, он любил всех своих пациентов. Его жизнерадостность распространялась вокруг него волнами и Кэпу казалось, что это удивительное качество доктора – его магия, имеет терапевтический эффект не меньший, чем его лекарства.

Кэп смотрел на доктора и пытался вспомнить, как он здесь оказался. В памяти возникло лицо молодого солдата Пабло Эпштейна в густой темной луже крови. Какой-то дикий рвал из его сведенных судорогой пальцев револьвер. Потом появилось мутное лицо бородатого фермера необъятных размеров…

– Это были дикие, док. Они вошли в Город?

– Нет, капрал. Их остановили в воротах. Слава богу, что наряд на башне спал не слишком крепко и ваш колокол их вовремя разбудил. Они успели опустить решетки. Один или двое диких, правда, сумели уйти, но нескольких застрелили у ворот.

– Пабло?

Доктор Маркес покачал головой:

– Это плохая новость, капрал. Рядовой Эпштейн погиб. И не спрашивай меня больше. Во-первых, тебе нужно отдохнуть. Во-вторых, я не в курсе подробностей. Ко мне новости доходят позднее, чем резаные капралы.

Доктор сделал знак медсестре, и девушка в белой униформе, тихо стоявшая у него за спиной, подвинула капельницу к койке Кэпа, умело вставила в бессильную его руку иглу и открыла винтовой клапан на стеклянной колбе.

– Глюкоза, покой, контроль каждые два часа, – распорядился врач, кивнул на прощание капралу и вышел из палаты.

В следующий раз Кэп проснулся, когда чьи то ласковые руки протирали его тело губкой и полотенцем. Капрал приподнял голову, увидел толстые повязки на груди и животе и бессильно уронил голову обратно на подушку:

– Я не чувствую ног, – прошептал он, – Сестра, что там со мной? Они хотя бы на месте?

В поле зрения возникло печальное лицо пожилой женщины. Эту медсестру он знал, она давно служила в госпитале Корпус. Сестра промокнула его лицо горячей мягкой губкой и насухо вытерла чистым полотенцем:

– Все есть, мальчик, а если чего и нет, доктор поправит. Он говорит, на тебе, как на собаке все заживает.

Кэп чувствовал, что его утешают, и утешение принимал с благодарностью. Но его беспокоило то, что он совсем не чувствовал ног. Он снова приподнялся. Ноги на месте, но тело отказывалось подтвердить то, что видели глаза. Он уснул, еще до того как медсестра закончила его мыть.

Через день, Кэп проснулся поздним утром. За дверью палаты слышались голоса. Знакомый голос полковника Бора – командира Корпуса городской стражи заставил его собраться с силами и приподняться в постели. Когда полковник вошел в палату, Кэп все еще пытался сесть, всеми силами стараясь сдвинуть непослушное тело. Седой старый полковник, немного тучный, затянутый ремнями портупеи, мрачно смотрел на бессильные попытки Кэпа. Потом подошел к кровати. Адъютант подставил стул, и полковник сел, звякнув шпагой. Сделал знак адъютанту, и тот вышел, плотно закрыв дверь.

– Капрал, рад видеть тебя живым. Доктор ввел меня в курс дел. Сожалею, мой мальчик. Доктор говорит, ты как кошка, всегда падаешь на лапы и еще можешь оправиться. Однако я сейчас не за этим тебя тревожу. Мне нужны детали атаки. Все, что ты помнишь, что ты предполагаешь. Все, что случилось в тот день.

Кэп попытался мысленно вернуться в то утро. С момента, когда они отогнали от ворот старика в черном плаще. И медленно, очень тихо и с большими паузами рассказал все, что произошло. Полковник не перебивал, не уточнял и не торопил. Старый командир стражи был отмечен феноменальной памятью.

Когда Кэп закончил и устало перевел дыхание, полковник начал задавать вопрос:

– Значит, ты считаешь, что в телеге было несколько диких и этот фермер тоже был из них?

– Да, сэр. Я думаю они хотели загнать своего быка под решетку в арке. Его туша не дала бы опустить обе решетки.

– Ты заметил кого-то из диких, кроме этого фермера?

– Нет, сэр. Я и тех, кто прятался в телеге не видел.

– То есть, ты не знал, что это не настоящий фермер и поэтому не предупредил об опасности рядового Эпштейна?

– Не знал, сэр. Мне показалось, что с ним что-то не так, но я не знал наверняка.

Полковник на секунду задумался.

– Его отец требует отдать тебя под трибунал. Заявляет, что твоя невнимательность на посту стала причиной смерти мальчика и угрожала безопасности Города.

Кэп почувствовал, как в горле его пересохло. Полковник продолжал:

– Я пока ничего не докладывал бургомистру. Ты действовал по уставу. Но ситуация непростая.

– Простите, сэр. Дикие хотели ворваться в Город?

– Да, капрал. Мы именно так и думаем. Именно в тот момент, когда большая часть личного состава Корпуса была за стеной.

– Сэр, вы считаете, что оба нападения были спланированы?

– Знаешь, капрал, если ты видишь что-то очень похожее на свинью, значит, с большой вероятностью, это и есть свинья.

Полковник Бор поднялся и пошел к выходу. У дверей он обернулся. Окинул Кэпа взглядом, в котором явственно читалось сожаление, и вышел, мягко прикрыв за собой дверь.

Через пару минут в палату зашел доктор Маркес. Худощавый, быстрый, с нервными, вечно двигающимися руками и мягким голосом, он был полной противоположностью тучного и хмурого полковника Бора.

– Как твои дела, солдат? Ты сумел рассказать полковнику то, что ему было нужно?

– Да, сэр.

– Отлично, значит голова у тебя в порядке. Это главное, – дружелюбный тон доктора помог Кэпу задать свой вопрос:

– Что с моими ногами, доктор? Я их не чувствую.

Доктор помрачнел:

– Я бы не хотел спешить с выводами, капрал. Пока нет ясности…

– Я не могу пошевелить ногами, пальцами ног. Как будто их отрезали. Что со мной, сэр?

Доктор вздохнул:

– У тебя три проникающих ножевых ранения. Тебе повезло, что ни одна из них не задела почки. Но позвоночник поврежден.

– Я смогу ходить, сэр? – вопрос этот дался Кэпу трудно. Но задать его было необходимо.

– Трудно предположить, капрал. Пока рано говорить об этом. Все может быть.

Кэп прикрыл глаза, стараясь справиться с захлестнувшим его ужасом.

Доктор Маркес вышел. Шаги его стихли в коридоре. И тогда Кэп беззвучно завыл. Сжимая зубы, изо всех сил стараясь сдвинуть с места чужие непослушные ноги. Хотя бы на дюйм…

Глава 7. Бес идет в Черную землю

Говорят, до большой войны никакой Черной земли не было. Говорят, вся земля была одинаково добра к людям. Дороги, пересекавшие пустоши, связывали между собой города, в которых жили миллионы людей. Кто теперь скажет, что, на самом деле, было до большой войны? В Черную землю, действительно, вели старые дороги. Иногда вдоль дорог стояли покосившиеся столбы, иногда развалины домов. Но люди здесь не жили уже сотни лет. На краю Черной земли обитали мутанты. Они редко заходили в пустоши. А люди с пустошей не искали счастья в землях мутантов.

Бес был одним из тех немногих, кто был в Черной земле. Да, Бес уже проходил этой дорогой однажды. Ребенком. Он шел здесь со своим отцом. Зачем они шли тогда в Черные земли, Бес не знал. Отец его в тот несчастливый год оставил свое прежнее кочевье. Это было очень давно и очень далеко отсюда. Тогда Бес не слышал о Городе, и, наверное, никто в тех местах не знал, о том, что Город действительно есть.

У отца случились разногласие с большим кланом, который управлял их кочевьем и, чтобы решить вопрос миром, отец решил уйти и жить отдельно. Наверное, это показалось ему тогда правильным решением, а может быть, других просто не было. В семье отца осталось всего двое взрослых мужчин – он и его брат. Старуха-мать, жены и десяток детей на двоих мужчин – это плохой расклад, как не крути. Они шли двадцать дней, прежде чем нашли место, где поставили свои шатры. И спустя всего несколько дней, оказалось, что место их стоянки слишком близко к Орде…

Бес помотал головой, прогоняя воспоминания. Он был слишком мал, чтобы помнить все в подробностях. Орда напала, и Бес помнил топот копыт огромных жутких зверей, закованных в броню. Он помнил гортанные крики, грохот брони, летящие со всех сторон веревочные петли и свистящие железные шары на цепях.

Отец был ранен, его брат убит, большая часть детей и женщин связаны или убиты. Отец сумел уйти и увести с собой троих: Беса, его старшую сестру Алию и жену своего брата Анну. Они бежали в земли мутантов и в поисках воды дошли до самой Черной земли. По дороге Анна умерла. В Черной земле были страшно. Она вовсе не была пуста, нет. Но, сказать, что там жили люди, тоже было нельзя. Там осталась Алия. По своей доброй воле и вопреки желанию отца.

Прошло тридцать лет. Теперь Бес шел в Черные земли сам. Он шел за силой. У него было огнестрельное оружие, которое он раздобыл в набегах на город. Он не боялся мутантов и у него была цель.

Уходя из лагеря, Бес оглянулся. Было раннее утро. Над кочевьем поднималась всего пара дымков. Его люди спали. Возможно, когда он вернется, кочевья уже не будет. Без вождя кочевья распадаются на кланы и семьи, уходят к другим вождям. Некому следить за порядком, некому защищать, некому судить. Вождь – это все. Это сердце и хребет кочевья. Дикие не знают законов, не служат богам. Дикие идут за своим вождем. Но только если он силен и удачлив.

Месяц назад Бесу приснился сон. Его сестра Алия, совсем взрослая теперь женщина, сидела рядом с ним у очага. Бес сразу узнал ее, хотя видел в последний раз маленькой испуганной девчонкой. Алия была закутана в черное. Только руки, которые она протянула к огню и лицо, что она повернула к брату были открыты. Она сказала:

– Ветерок, тебе пора. Собирайся. Я жду тебя.

– Алия, меня давно зовут по-другому, – ответил он, удивляясь своему детскому имени.

– Я знаю. Но скоро тебя и Бесом перестанут звать. Скоро у тебя будет другое имя. А сейчас собирайся и приходи ко мне.

Бес во сне покачал головой:

– Сестра, ты не знаешь. У меня кочевье. У меня много людей, большие стада. Мне не бросить все это.

– Если ты не бросишь малое, ты не возьмешь большое. У человека всего две руки, Ветерок.

– Разве мое кочевье – малое? Приходи и посмотри! У меня двести копий!

– К тебе уже идет тот, кто посмотрит. Твои двести копий – горсть песка против ветра. Ты знаешь, о ком я говорю. Орда двинулась. Ты должен прийти ко мне. Тебе нужна сила.

В глазах ее Бес увидел огонь горящих шатров, мертвых женщин и детей, сотни монстров, закованных в броню и вереницы рабов.

– Как я найду тебя, сестра?

– Ты найдешь не меня. Ты найдешь дорогу на восток и узнаешь ее сразу. В конце дороги я буду ждать тебя. Не медли, Ветерок. И Алия, опустив капюшон на лицо, пропала, как дым костра в пустоши.

Бес запомнил сон, но ничего не предпринимал. Через семь дней Алия снова приснилась ему. Она опять сидела у огня. А Бес стоял и смотрел на нее сзади. Она оглянулась и сказала: «Ты должен идти. У тебя семь дней. Всего семь дней, Ветерок», – потом она снова набросила капюшон и пропала.

Сегодня был седьмой день. И Бес отправился в путь. Возможно, это был тот самый знак, которого он всегда ждал.

Маленький отряд Беса шел быстро. Это были воины – охотники и разведчики кочевья. Самые сильные и быстрые. Преданные Бесу. Черные начинались далеко на востоке, и отряд туда, где солнце поднималось над пустошами. Через несколько дней они обнаружили древнюю дорогу, которая шла на восток, прямая как стрела. И Бес повел свой отряд по этой дороге. Алия говорила про дорогу, пусть будет так, как она сказала. Диких они не встречали совсем. Видели только старые следы проходившего стада.

А потом дорога привела их к широкой реке. Через реку вел на восток древний мост. Он был почти разрушен, но каким-то чудом держался над водой. Вот только на другой стороне реки кто-то, возможно, ждал их.

– Там могут быть мутанты, Бес. Я видел их на краю пустошей, – один из разведчиков стоял рядом с Бесом и вглядывался в противоположный берег. Разведчика звали Безухий. Он был человеком осторожным и, вопреки своему имени, отличался чутким слухом.

– Могут быть и мутанты, – подошел к ним Лысый. Он хмуро смотрел по сторонам. Все ждали решения вождя

– Мы идем. Разберемся на месте, – Бес всегда предпочитал простые решения.

Переход через древний мост – дело опасное. Плиты, когда-то выдерживавшие огромные нагрузки, давно рассыпались. Часть конструкций моста упала в воду, часть превратилась в ржавую труху. Первым шел разводчик по имени Кость. Он был самым легким в отряде, и, пожалуй, самым ловким. Его рюкзак взял себе Лысый, который шел последним. Кость, прыгая с балки на балку, легко прошел самую опасную часть и, развернувшись к отряду, махнул рукой. Бес медленно двинулся вперед, внимательно осматривая ветхие балки перед каждым шагом. Кость решил не ждать отряд и отправился к краю моста, сняв арбалет из-за спины. Он осматривал развалины, вплотную подходившие к мосту и совершенно упустил из виду небо. Кто смотрит на небо, когда впереди темная неизвестность, а под ногами качается мост, которому несколько сотен лет?

Вершина одной из опор моста вдруг беззвучно сорвалась вниз. Это была огромная хищная птица. Бесшумно падая, она раскрыла широкие черные крылья лишь у самой жертвы и, подхватив разведчика когтистыми лапами, нырнула между опор моста вниз, к воде. Кость не успел выстрелить из арбалета. По тому, как он свисал из лап хищника, Бес понял, что птица при атаке сломала ему шею. Один из диких сорвал с плеча арбалет. Болт ушел в воду. Слишком далеко. Отряд озирался в поисках новых хищников на стропилах моста, но монстр, видимо, был один.

После реки и моста, их дорога на восток снова превратилась в идеальную прямую. Было бы удобно идти по остаткам дорожного полотна, но Бес повел отряд чуть в отдалении, не теряя однако дорогу из виду. Но и не приближаясь. Бес не хотел идти на виду у каждого хищника в лесу. Они шли по стране мутантов.

Здесь, за рекой, было гораздо больше деревьев. Местами лес вдоль дороги превращался в непролазный бурелом – сплетение переломанных стволов и колючих кустов. Чем дальше на восток, тем гуще становились заросли. Бес все время слышал голоса птиц и животных. В отдалении кто-то закричал, пронзительно и жалобно. Словно звал на помощь. Голос был похож на человеческий. Впереди зашуршали кусты, и прямо перед отрядом на поляну выбрался огромный зверь. Он был похож на гигантского медведя грязно-белого цвета. Он рылся в буреломе, явно что-то разыскивая. Наконец, нашел и с ворчанием запустил лапу под корни поваленного дерева. Раздалось жалобное мяуканье, в лапе у медведя оказался котенок. Почти котенок. Это был детеныш пумы. Пятнистый, средних размеров. В гигантской лапе он выглядел малышом. Уродливый медведь-альбинос вцепился в него зубами и разорвал надвое. Раздался короткий истошный писк. Медведь отрывал окровавленные куски от своей добычи и довольно урчал. Через пару минут с детенышем было покончено, и медведь снова зашарил лапой под корнями. Видимо, там было логово пум. И вот новая жертва оказалась в лапах хищника.

Бес и его отряд неслышно замерли в паре десятков шагов. Зверь был очень опасен. Арбалетные болты и пули трофейных револьверов для него явно были маловаты. Медведь не успел съесть второго детеныша. С веток ближайшего дерева ему на плечи бросилась черная кошка. Это была мать-пума. Размеры хищника не испугали ее. Вряд ли что-то могло остановить ее ярость. Медведь отшвырнул детеныша и обеими лапами ударил себя по плечам. Его огромные когти едва не зацепили пуму. Она перекатилась по плечам медведя, когтями и зубами вцепилась в морду хищника, целя в нос и глаза. Зверь заревел и бросился на землю, катаясь среди бурелома и сбивая врага. Пуму было не остановить. Казалось, еще немного и ослепленный медведь проиграет схватку бесстрашной кошке. Но чудес не бывает. Пума продержалась до тех пор, пока медведь не перекатился через голову. Он зацепил пуму когтями задней лапы и стащил со своей окровавленой морды. Как только медведь сумел ухватить отважную пуму, дело было сделано. Чудовищной силы рывок просто оторвал ей лапу и медведь зубам вцепился в затылок пумы, перекусывая шею. Все было кончено. Победитель продолжил есть и, увлеченный этим, не услышал, как отряд диких обошел его и продолжил путь.

Вечером пошел дождь. Унылый и медленный он моросил, пропитывая одежду и снаряжение. Земля стала податливой и вязкой, болотистой. Каждый шаг через промокший поломанный лес давался с трудом. На ночь решили остановиться как можно дальше от древней дороги. Среди высокой груды замшелых камней, когда-то бывших частью поселения, нашлось закрытое от дождя место, где разведчики смогли развести костер. Черная сырая ночь наполнилась шорохами и криками. Бес спал плохо. Промокшая одежда не хотела сохнуть, огонь поддерживать было трудно, потому что все вокруг пропиталось влагой.

Когда Бес все-таки уснул, он снова оказался в своем старом шатре у очага. Это было облегчение. Тепло и безопасно. Алия сидела совсем близко, и он хотел коснуться ее рукой, провести по снежно белым волосам, золотившимся в свете очага. Алия отстранилась.

– Ты уже близко, брат, поспеши. Я жду тебя.

– Ты думаешь, мы сумеем дойти?

– Я знаю это. Ты дойдешь.

– А мои люди?

– Все люди умирают, Ветерок. Эта земля наполнена мертвыми.

Алия улыбнулась ему. Ее улыбка была такой же, как в детстве. И вдруг Бес вспомнил мать. Он совсем позабыл ее лицо, ее руки. Это было слишком давно. Но вот сейчас он увидел, что улыбка Алии – это улыбка матери. И ему стало так горячо внутри, что он снова потянулся к сестре. Разделить с ней свое тепло и свою радость.

– Уже скоро, – Алия встала, набросила капюшон и беззвучно вышла из шатра. Бес не смог прикоснуться к ее белоснежным волосам. Пока не смог.

Бес проснулся. Ночь по-прежнему полнилась движением вокруг их лагеря, дождь не прекращал шуршать. Беса удивило, что его одежда, в отличие от одежды его спутников, была сухой, и сам он чувствовал себя отдохнувшим. Он, не вставая, оглядел своих товарищей. Лысый спал, завернувшись в широкий плащ с головой, совсем близко от Беса. Моль, спал сидя, ближе к огню. Если бы его одежда не была такой мокрой, она бы уже горела. Безухий следил за огнем, отбирал и подбрасывал в огонь самые сухие ветки, которые смог найти. Хорек, такой же крупный и сильный, как Бес, во сне мерз и пытался подвинуться ближе к огню. От его грязной безрукавки шел пар. Между ним и огнем лежал ствол мокрого дерева, и перебраться через него во сне Хорек не мог.

Бес почувствовал движение совсем рядом. Не увидел, не услышал, а именно почувствовал. Он не двинулся с места, только представил себе как можно отчетливее, где лежит его широкий тяжелый нож. Движение у его ног не прекращалось и, наконец, Бес рассмотрел, что это. Казалось, что ствол старого покрытого мхом дерева поблескивает в свете костра, но это было не дерево. Дерево не может затягиваться вокруг ног спящего человека. Хорек не почувствовал, как его ноги оказались в двойной петле. И Безухий, занятый гаснущим костром, тоже не видел этого. Бес встречал змей в пустошах. Но никогда не видел таких огромных. Тело змеи было толщиной с бедро взрослого мужчины. Бес ждал, когда покажется голова, он боялся, что нож будет слишком слабым оружием. Бес ждал и был как взведенная пружина, но все равно пропустил момент, когда змея сжала свои кольца и дернула в лес спящего Хорька. Очень быстро. Невероятно быстро. Безухий только начал поворачиваться на внезапный шум, а Бес уже упал, наваливаясь всей своей тяжестью прямо на Хорька, прижимая его к земле и изо всех сил вбивая нож в середину змеиного тела.

Раздалось пронзительное шипение, гигантская змея дернулась. И вдруг оказалось, что она везде. Лысого отбросило прямо в огонь, он закричал и покатился по углям, Безухий взлетел вверх. Он сидел на стволе дерева, тоже оказавшимся телом змеи. Хорек, стянутый двумя кольцами уже не спал, но ничего не мог сделать. Его тащило в лес с невероятной силой, и даже тяжесть Беса не могла остановить этого движения. Моль, озираясь, натянул тетиву арбалета, но стрелять было некуда. Безухий схватил топор и бросился прямо через костер на помощь Бесу. Но все было зря. Змея стряхнула Беса, дернула в темноту Хорька, и он, захлебываясь криком. Раздался хруст, и Хорек замолчал. Лысый с горящей веткой подбежал к месту, где пропало тело Хорька, но в черной густой тьме мокрого леса уже не было никакого движения. По-прежнему кричали ночные птицы, все также уныло шелестел дождь. Бес взглянул на нож в своей руке. Он был весь в густой слизи. В свете костра казалось, что это слизь черная. Утром Бес увидел, что она засохла бурыми, грязно-коричневыми пятнами. На рассвете они осмотрели все вокруг, но никаких следов змеи или Хорька не обнаружили. Нужно было идти дальше. Под дождем пробираться по лесу стало совершенно невозможно, и Бес решился выйти на дорогу. Они шли сквозь пронизывающий мелкий дождь. Усталые и промокшие. Но хуже всего было ощущение собственного бессилия.

Моль шел впереди и о чем-то злобно говорил. Тихо, сам с собой. Распределенная нагрузка между оставшимися путниками его почти миновала, Бес распорядился, чтобы руки у него всегода были свободны. Моль – лучший стрелок и снайпер среди диких. И на этот раз он успел среагировать. Лес подошел совсем близко к дороге, а сама дорога почти исчезла под мхом и завалами. Когда из леса наперерез отряду бросилась волчья стая, Моль срезал первого волка из арбалета, а во второго метнул топор. Оба волка кувыркнулись под ноги стае, сбивая скорость атаки. Это спасло отряд. Лысый и Бес успели сбросить рюкзаки, а Безухий опустил свой громадный тесак, раскроив голову первому прыгнувшему на него зверю. Два волка с разных сторон бросились на Лысого и сбили его с ног. Бес трижды выстрелил из револьвера и убил того, кто прыгнул на него. Еще две пули достались одному из волков, рвавших Лысого. Лысый смог встать, поднимая за горло второго зверя, и распорол ему брюхо ножом.

Волки закружили вокруг четверки, Моль выстрелил из арбалета трижды. И еще три волка покатились по земле. После этого стая отступила в лес. Последний болт Моли догнал еще одного волка уже между деревьев. Волки были крупными, гораздо крупнее тех, что встречались в пустошах.

Моль, перезарядил арбалет быстрым, плавным движением. Короткие арбалетные болты он держал в двух самодельных колчанах, зафиксированных на бедрах. Для скорости. Он был зол:

– Долго нам еще здесь бродить, вождь? Может, пора домой, а?

Он смотрел на Беса исподлобья, положив арбалет на сгиб локтя. Арбалет был направлен в сторону Беса. Почти. Этого «почти» хватило, чтобы Бес все понял.

– Мы идем, пока я не скажу, что пришли, – спокойно ответил Бес, глядя в глаза Моли и вспоминая, возведен курок револьвера или нет

– А я говорю, что хватит. Не выберемся потом. В общем, я возвращаюсь. Ты как, Безухий? Со мной?

Безухий помолчал, бросив виноватый взгляд на Беса.

И тут неожиданно опустился на землю Лысый. До этого он стоял, немного пошатываясь, и Бес думал, что он просто устал. Но Лысый упал, прижав обе руки к животу и глухо застонал, видимо, волки его все же достали…

– Стой, Бес, не двигайся. – Моль наставил на Беса арбалет, – Если Лысый готов, я уйду и один. Сейчас. Нечего мне здесь делать, а сдохнуть я всегда успею, – Моль сплюнул и глянул на Безухого. Тот хмуро кивнул, – Короче, Бес, иди по своим делам, а мы возвращаемся.

Бес и Моль смотрели в глаза друг другу. И Бес видел, что Моль уже все решил. Он не оставит Беса за спиной. Бес напрягся в ожидании болта. В грудь? В живот?

Моль понял движение Беса и усмехнулся:

– А ты думал? Уйду, а потом буду оглядываться всю жизнь?

Моль нажал на спуск. Однако мгновением раньше справа грохнул револьвер. Болт чиркнул по щеке Беса, оставив кровавую полосу. Моль уронил арбалет. Бес сделал шаг к оторопевшему Безухому и вогнал нож ему в основание шеи.

Лысый лежал на земле и улыбался. Ствол его револьвера дымился.

Моль еще пытался подняться, когда Бес подошел к нему. Моль прижал обе ладони к груди. Сквозь грязные пальцы сочилась ярко-красная кровь. Бес отодвинул арбалет от Моли, опустился на колени, навис своим грузным телом над стрелком. А потом медленно всунул ему между зубов клинок ножа и резко провернул. Вынул отрезанный язык из кровавого рта, и полоснул лезвием по глазам. Моль завыл. Бес снял с него пояс с метательными ножам, колчаны с арбалетными стрелами. Моль выл, держась за рану на груди и прижимая ноги к животу.

Бес поднялся, закинул на плечо арбалет Моли:

– Побудь здесь, Моль. Сейчас подойдут твои друзья. Они немного сердятся на тебя, но, думаю, вы договоритесь… – Бес глянул, в сторону леса. Поредевшая стая волков стояла на краю леса. Волки ждали. – Не печалься, Моль, они тебя хорошо видят. Они тебя сейчас будут есть. А мы пойдем дальше.

Бес подошел к Лысому, протянул ему руку и помог подняться. Вдвоем они распределили припасы из рюкзаков между собой, и тронулись в путь. Моль бессвязно мычал за их спиной. А потом хрипло кричал. Жалко и мучительно долго.

Бес сжал плечо Лысого. Это была благодарность. Лысый, прихрамывая, шел рядом, на полшага позади. Как всегда.

Глава 8. О тех, до кого никому нет дела

Ночью приличному человеку нечего делать на улице. Человека, который бродит после заката по Городу, ждут на темных улицах лишь неприятности. Во-первых, он точно встретит всех, кто никогда себя к числу приличных людей не относил. Во-вторых, он рискует встретить патруль Корпуса, который не любит ночных бродяг. Что лучше, а точнее, что хуже, неизвестно.

Кэп умудрился не просто оказаться на улице ночью. Он был при этом изрядно пьян. Настолько пьян, что потерял один из костылей. Где и как? Он не помнил. Может ли вообще калека потерять костыль?

Оба этих обстоятельства полностью его обездвижили. Кажется, последнее, что он успел сделать, перед тем как окончательно вырубиться – намочил штаны. Да, именно так. Самым позорным образом. Впрочем, Кэп не считал это позором. Все относительно. Сейчас он спал, втиснувшись в узкую темную нишу между домами. Здесь его и обнаружил патруль Корпуса. Их было четверо. Все молоды и совсем недавно окончили училище. Опытные солдаты в патрули ходят редко.

Старшим был капрал Скотт. Вся четверка была одного года выпуска, но Скотт чем-то больше понравился лейтенанту Майерсу и получил нашивки капрала. Возможно, вопрос решил отец капрала Скотта, известный торговец и владелец самой большой мясной лавки в центре города, где покупали мясо аристократы и офицеры. Патруль шел по мостовой, гулко топая подкованными ботинками, и обсуждая театральные новости. В частности, патрульных интересовало, встречается ли прима «Театра у ратуши» с лейтенантом Верге, штабным офицером и адъютантом полковника Бора. «Крошка Элина», как позволяли себе называть актрису патрульные, должна быть хороша в постели, Так считал капрал Скотт. Рядовой Рульке возражал, что «в постели подобные девицы холодны и неподвижны, как селедки». Аргументы обоих патрульных были совершенно неоспоримы. Оба ссылались на собственный опыт и знание женщин. Рядовой Рульке к тому же успел поработать в рыбной лавке и, стало быть, знал толк в селедке. В опыте своих молодых товарищей сомневались скептики Зоммерфельд и Бенсон. Рядового Рульке возмущало не то, что его точку зрения оспаривают его друзья, а то, что они сомневаются в его «обширных связях в театральной среде». А капрал Скотт считал, что нашивки младшего офицера на плече делают его утверждения на порядок весомее. И был, в целом, прав.

Занятный спор и прелести крошки Элины настолько отвлекли от службы капрала Скотта, что он споткнулся о последний оставшийся у спящего Кэпа костыль и под насмешливые возгласы товарищей растянулся на мостовой.

– Что за мерзость здесь валяется? – капрал Скотт чувствовал, что ладонью попал в какую-то зловонную лужу, отчего разозлился еще больше.

– Какой-то бродяга. Пьяный и вонючий, – сморщился рядовой Бенсон.

– Сволочь, – капрал Скотт поднялся и пнул пьяного заросшего бородой бродягу прямо в лицо, – А ну вставай, и проваливай в свою дыру.

– Выбросим его за ворота? – предложил Рульке

– Кто же его понесет, ты что-ли? – Скотт еще раз пнул пьяного бродягу и попытался вытереть руку о шершавую стену.

Самый молчаливый из четверки, рядовой Зоммерфельд заметил:

– Лейтенант сегодня на разводе просил докладывать о появлении бездомных бродяг ему лично.

– Зачем ему?

– Кто его знает? Вы разве не слышали? – Зоммерфельда удивленно смотрел на капрала. Скотт пожал плечами, но согласился, что доложить стоит. Это проще, чем тащить грязного нищего до ворот.

Через час по указанному адресу приехала паровая коляска с гербом доктора Герхарда, и пьяный до бессознательного состояния бездомный исчез за ее дверями.

В эту ночь и в последующие две ночи с улиц Города пропали еще несколько человек. Разумеется, эти отбросы никого не беспокоили, искать их тоже было некому.

–

Кэп проснулся в клетке. Было тепло и сухо. Последнее время Кэп перестал удивляться тому, где он посыпался. Способность удивляться зависит не от того, что ты видишь. А от того, как ты смотришь. А еще, как выяснил Кэп, она напрямую зависит от подвижности твоих нижних конечностей. Вместе с ногами Кэп потерял всю свою жизнь. Физически ноги были на месте. По крайней мере, он их видел. Но не чувствовал совершенно. Ножевые раны, как и предполагал доктор Маркес, зажили быстро. Но подвижность и чувствительность к ногам не вернулись. Доктор Маркес с сожалением выдал Кэпу два костыля и сообщил, что после недельной реабилитации госпиталь придется покинуть. И не только госпиталь. Накануне выписки к Кэпу пришел лейтенант Верге, адъютант полковника Бора. Лейтенанта сопровождал рядовой, который поставил рядом с кроватью Кэпа вещмешок и вышел. Лейтенант Верге уведомил Кэпа, что в результате расследования обстоятельств гибели рядового Пабло Эпштейна, командованием Корпуса принято решение уволить со службы капрала Джеронимо без предъявления ему обвинений в пренебрежении своими обязанностями, повлекшими гибель его подчиненного.

– Значит, я больше не нужен Корпусу, сэр? Я теперь не солдат?

– Нет, мистер Джеронимо.

– И это мои вещи из казармы, сэр? – Кэп кивнул в сторону вещмешка.

– Думаю, да.

– Куда же мне идти, сэр?

Лейтенант Верге неплохо знал Кэпа. Они были примерно одного возраста. И не раз встречались. Кэп был хорошо известен в Корпусе. Удачливый в бою, прекрасный стрелок и разведчик, он кроме прочего, участвовал в турнире Корпуса. Кулачные бои на приз пятьдесят монет серебром давно стали частью городской жизни. Кэп Джеронимо имел все шансы стать чемпионом нового сезона. Теперь, впрочем, это уже не важно.

Лейтенант Верге не участвовал в экспедициях за стеной, был никудышным стрелком и фехтовальщиком. Он занимался только административной, штабной работой. По сути, он был чиновником в форме Корпуса, неплохим человеком, по случайности надевшим военную форму. Склад, снабжение, обязанности секретаря полковника, отчеты в ратуше и прочие далекие от реальной военной службы обязанности. Лейтенант любил театр, хорошо играл на фортепиано и даже писал стихи. Лейтенант отлично знал, что вся вина Кэпа заключалась в том, что он не погиб вместе с рядовым Эпштейном. Отец Пабло Эпштейна, городской казначей, чуть не сошел с ума, потеряв единственного сына. Он требовал расстрелять капрала, за то, что тот не смог защитить его сына. Абсурдность обвинений, к сожалению, компенсировалась высоким положением Эпштейна старшего. И Корпус решил пожертвовать пешкой, чтобы выровнять позиции на доске. Пешкой стал Кэп Джеронимо.