Дети Вольного Бога. Золотые нити. Книга первая

Посвящается П.Р. Спасибо, что ты рядом.

Пролог

Тени плясали сквозь листву ясеня, путаясь в звездной пыли. За ней гнались. Она бежала прочь от костра, ныряя в подземные коридоры лисьих нор. Шерсть вздыбилась. Бабка предупреждала, что в полночь к озеру ходить нельзя, вода манит, подойдешь – и она пошлет тебе дурные сны. Или не сны, а дурных людей. Или фантомов. Она и сама не знала, что увидела в кустах терновника. Может быть, это был утопленник? Их она не боялась. А вот людей… Людей лиса не выносила.

Рыжий пушистый хвост сверкал во тьме огненным вихрем, ловкие лапы отталкивались от земли, вырывая когтями траву. Давно она не бегала так быстро. Последняя охота была месяц назад, тогда она гналась за зайцем, а теперь кто-то преследовал ее. Человек. Утопленники так не пахнут.

Теперь Лиса стала добычей. А это неправильно.

Она свернула на заячью тропу и бросилась в кусты. До рассвета оставалось пару часов, небо стало прятать звезды. Нужно успеть добраться до дома и запереть двери, взять в руки оружие получше клыков и когтей. Никто не знал, где живет лиса кроме, пожалуй, одной, той, что носила красную юбку и пахла медом. Но она не бегала так быстро и никогда не делала из Лисы добычу. Иногда к ней заходили путники, но в эти моменты Лиса пряталась за другим лицом, более старым, чем ее собственное. Она скрывала свои глаза от всех, и никому не удавалось ее узнать.

Лиса знала, что сегодня к ней явятся в гости. Прошлой ночью, перед Мабоном, ей снилось, что она была костром в снежном Йольском лесу. Хлопья слипшихся снежинок кружились в воздухе и медленно, будто играя с ветром, опускались на землю. Она всегда знала: когда на осеннее равноденствие снится зима – листья опадут и деревья уйдут в спячку через неделю, а темные времена наступят на пятки. Сентябрьский ветер зашепчет о холоде и смерти в не закрытые ставни раньше положенного – еще до прихода Самайна.

Во сне она дразнила падающий снег языками пламени. Не подпускала близко, превращала в воду – капли кипели, Лиса жадно проглатывала их раскаленными углями. Не удивительно, даже ранняя зима никогда не помешала бы ее лесной жизни и повседневным делам. Слишком многое нужно успеть до зимы. Слишком многое в мире еще не выровнялось, слишком многое нужно было исправить: поменять в колесе спицы, смазать маслом, чтобы оно в конце концов встало в колею и докатилось до весны.

Пока она думала о своей неприкосновенности, среди спящих елей и сосен промелькнули серые хвосты. Волки. Целой стаей они крались к костру. Осторожно, боясь обжечься. Зачем им сюда соваться, если они боятся огня? Неужели теплые шерстяные шубы больше не грели их, и даже волки не успели подготовиться к быстро наступающим холодам?

Тогда Лиса поняла: нет, они не хотели подходить близко.

Потому что среди них был белый, почти исполинских размеров волк, с густой шерстью, в которой запутались снежинки, искрящие на солнце. Серая стая травила изгоя, оттесняла его к костру. Волк скалился на своих братьев и медленно отступал к пламени, рычал и запугивал, но их было больше. И большинство не соглашалось с кровной связью между ними и этим… Лишним. Непохожим на них. Они боялись его, их отличий с ним: боялись его размеров, его когтей, его снежной масти. Все это было чуждо братьям. Ты – не наш.

Лиса могла понять решения серых, но сердце болело за прекрасного гонимого отверженца.

Волк остановился и осмотрел своих братьев в последний раз, прощаясь с ними. Взгляд его синих глаз таил в себе зиму, замерзшие озера, темные ночи и ледяные неизвестные людям океаны. Сам Йоль был в этом изгнаннике.

Волк поднял морду, осмотрел озаренный солнцем небосвод и взвыл. И от этого воя внутри задрожало. В нем было все – боль потери, несправедливость мира и утрата дома. Крах всего, что когда-либо было в его жизни. Своим воем он звал саму смерть, чтоб та вышла к нему навстречу, оставила калитку нараспашку и забрала его с собой, в маленькую хижинку на окраине леса.

И с воем волк бросился в огонь. И Лиса приняла его в свои объятия.

Думая о своем сне, Лиса в один прыжок пересекла порог дома и захлопнула дверь уже человеческой рукой, с тонким бледным запястьем и маленькой аккуратной ладонью.

Она опустила засов, запираясь в своем убежище, оставляя незваного гостя одного в мрачном ночном лесу, и ушла готовиться к визиту, чтобы встретить незнакомца так, как полагается любой ведьме, на чью территорию зашли без приглашения.

***

Ему казалось, что он бежал за проклятой Лисой уже целую вечность, пока сквозь желтую листву осенних кленов не увидел свет свечи в окне маленькой хижины. Весь плащ был в колючках терновника, даже волк, изображенный на спине в фамильном гербе, казалось, выл от боли, ладони садили от ударов веток. Лес не хотел пускать его вслед за чародейкой, или сама чародейка оставляла ему препятствия – этого он не знал. Наверняка, ведьма встретит его не хлебом и солью, но он был готов к любому исходу, даже самому неприятному. Ему был нужен разговор с Лисой. Прямо сейчас.

Долго стучать не пришлось. Дверь распахнулась, и свет лампадки, которую колдунья держала в руках, ослепил гостя. Только через пару минут он смог разглядеть ту, за которой гнался.

Яркие рыжие волосы волнами струились по хрупким маленьким плечам. "Та самая" чародейка оказалась юной хрупкой девушкой. Холодные зеленые глаза рассматривали его враждебно. "Тебя здесь не ждали", – читалось во взгляде. Россыпь веснушек созвездиями лежала на вздернутом маленьком носу. Ведьма была разъярена. Такая у нее была ухмылка. Нерадостная. Злая.

Гость за секунду почувствовал страх и чувство вины. Дэви предупреждала, что первые слова будут самыми важными. От них зависит, состоится ли разговор или юноша пропадет в Заговоренном лесу навсегда. Она говорила, что чародейка не рада незваным гостям, которые приходят к ней со своими целями, стоит ей только увидеть твои глаза – и она уже будет знать, зачем ты пришел и что хочешь от нее получить. Важно лишь то, как ты об этом скажешь. Только словами можно ее зацепить.

Но подготовленная речь, как назло осталась на берегу озера, где началось преследование. Он стоял и молчал, а глаза щипало от слез. На языке вертелась сотня тысяч слов, которые он мог бы сказать, но все они казались глупыми, пустыми, не цепляющими. Внутри все сжималось от осознания, что вот он, глупый юный принц, переступил порог смерти, даже не переступив порог долгожданной хижины, к которой шел уже несколько месяцев, сбежав из дома. И умрет он в детстве, так никогда и не повзрослев, где-то на краю земель Фелабелля.

Но сказать что-то было необходимо. Ведьма ждала. И тогда он произнес:

– Я не хочу умирать здесь, ничего не исправив. Я не хочу знакомиться со смертью сейчас и не хочу, чтобы она вела меня через мост Деарила. Я хочу стать одним из первых, кто не пойдет по этому мосту, а переплывет реку и оставит лодку на том берегу, чтобы когда-нибудь вернуться к живым.

Колдунья нахмурилась и отступила на шаг, распахивая перед ним дверь, приглашая войти.

– Еще никогда я не слышала таких глупостей от ребенка, который бежал на встречу с чародейкой-обортнем из своего королевства. Что уж говорить, вообще таких глупостей ни от кого не слышала. Дрожишь, как промокшая псина. Заходи, юный Иеримот. Ты уже убежал от смерти.

И он ступил за порог. Все такой же перепуганный, еще не поверивший в свою удачу и в то, что воздух из легких никуда не пропал, а сердце продолжает колотиться в груди.

В хижине было тепло. Когда ведьма провела его к очагу и впихнула в трусящие руки кружку с горячей медовухой, гость наконец сообразил, что пространство здесь искажено. Хижина была больше внутри, чем снаружи. Он увидел лестницу, перила которой были увиты зелеными лозами виноградника. Повсюду, на каждой дубовой полочке, стояли в глиняных горшках цветы, пыльные книги в кожаных переплетах валялись даже на полу. На стенах висели пучками сухие травы. Он узнал полынь, туманницу, зеленую иглу, не-ешь-траву и, кажется, лунные ягоды, что росли только в одном месте этого мира. В котелке над очагом кипел чай из мелиссы, крапивы и мяты. В доме пахло медом, свечами и апельсинами.

Как только он опустился в шерстяное кресло, захотелось заснуть.

Колдунья усмехнулась, укутала гостя вязанным пледом и села напротив, с интересом разглядывая серые, почти седые растрепанные волосы принца, которые передавались каждому мужчине в королевской династии правителей Фелабелля. "Серая мышка, какой из него волк?" – подумала чародейка, посмотрев в серебряные глаза юноши. Мальчик казался самым неотесанным из всех мальчиков-подростков на свете. Фигура нескладная, слишком тонкий, ссутулится, руки, сразу видно, меча никогда не держали, хотя занятия по фехтованию уже давно должны были начаться в его-то возрасте. И сам он какой-то неуклюжий, чумазый и очень мокрый. Не похож совсем на принца. Да и на лорда не смахивает.

– Я хочу узнать свою судьбу. И судьбу мира. Уже двадцать лет мы воюем друг с другом. Я родился во время войны и не хочу умереть во время нее. Что я могу сделать, когда придет моя очередь наследовать престол? Я проделал долгую дорогу, чтобы получить наставление от вас, госпожа Ари. Не отправляйте меня домой с пустыми руками.

Зеленые глаза ведьмы блеснули. Видимо, обращение к ней польстило чародейке. В первые за все время их разговора добрая улыбка коснулась ее губ, а на щеках выступили солнечные ямочки. Голос ее прозвучал шелестом листьев и морским прибоем.

– А почему ты решил, что наденешь корону и будешь управлять государством, маленький Элибер?

Слова Ари резанули похуже ножа. Это был удар в солнечное сплетение, тот, что выбивает воздух из тела. Элибер вздрогнул и посмотрел на Ари взглядом избитого волчонка.

– Потому что я старший. Потому что я по праву займу свое место, – он хотел, чтобы в его словах звучала уверенность короля, но то был тихий плач ребенка, забитого взрослыми.

–Ты старший, но неудобный, – Ари внимательно смотрела на юношу и взгляд ее пронзал насквозь. Она была абсолютно спокойной, будто боль принца ее не волновала. Да и с чего бы. Что Элибер вообще ожидал? Что Лиса сразу встанет на его сторону, будет жалеть и гладить по голове, говорить, что он самый лучший и у него все получиться? Ну и дурак. А она продолжала: «Власть не всегда достается первым, неудобных травят еще до совершеннолетия более сообразительные младшие, им плевать на добрые побуждения, которые наполняют тебя. Война – это удобно. А значит, те, кто поддерживает войну, удобнее. Удобнее даже старших, будь те хоть тысячелетними драконами. Хочешь закончить войну – останешься без короны. Это я говорю тебе сразу. Тут все зависит только от тебя. Сделаешь выбор, сформулируешь желание, и оно начнет исполняться. Здесь и мое волшебство не нужно, оно есть в тебе самом. А это удивительно, этим качеством обладают редко».

Элибер молчал. Руки его опустились. В словах ведьмы он слышал лишь приговор. Не быть ему королем. Умереть в восемнадцать. Какая война? Да что вообще он сможет изменить, не имея власти? И братья младшие его скинут, отравят, зарежут во сне. Они больше любимы. Они у отца от второй жены, правящей ныне королевы. Она и сама хотела бы, чтобы его не было. Весь рожей в мать пошел, мачеха ни за что не допустит его к трону.

Колдунья задумчиво окинула взглядом принца и вздохнула. Заговорила голосом старушки, к чьим советам внуки никогда не прислушиваются:

– Когда-нибудь ты поймешь мои слова. Но не сейчас. Сейчас ты слишком юн, и сердце твое горячо, а понимать какие-то вещи можно только холодным разумом. В твоей жизни появятся люди, которые заговорят моими словами. Тогда ты начнешь к ним прислушиваться, но, возможно, будет уже поздно.

Она обреченно пожала плечами, убирая непослушную прядь огненных волос за ухо, открывая сережку – одуванчик в застывшей смоле. Юноша всмотрелся в украшение.

"Это же я. Созревший, но запертый в смолу. И никогда мои семечки не опустятся в землю, никогда их не подхватит ветер и не унесет в дальние, неизвестные мне края".

Ари, казалось, читала его мысли. Она качнула головой и бросила на него разочарованный взгляд:

– А насчет судьбы мира не беспокойся. Ее пишет не один король. И вообще, судьба – это колесо. И колесо крутится. Нужно лишь смазывать его спицы и расчищать перед ним колею, когда ее замывает или на нее падают деревья. Но мир сам строит себя, по воле Деа. Правда проста – ты лишь проживаешь то, что он задумал для тебя. У него есть истории для всех, рожденных, запланированных и уже навсегда перешедших мост Деарила. И поверь мне, на тебя у него большие планы.

– Но если так… Я буду в конце этой истории счастлив? А мир? Все закончится хорошо?

Ари улыбнулась, думая о том, какой же маленький и наивный этот ребенок, что прошел через всю страну, чтобы найти ее и узнать те тайны, в которые его не посвящают взрослые.

– Ничто никогда хорошо не заканчивается. Твоя жизнь будет удивительной. Счастье – мимолетное чувство. Невозможно всегда быть счастливым, такова, увы, человеческая природа. В твоей жизни будет много трудных решений, будет много боли, такой, будто лезвием по сердцу. Ты разучишься плакать. Но будет и хорошее. Ты будешь любим. И сам будешь любить. И это – лучше счастья. Уметь любить. Здесь тебе откроется настоящее волшебство.

Юноша, казалось, был совсем разочарован. Внутри бушевали противоречия и непонимание. Ради этого он шел сюда? Ради того, чтобы Ари сказала что-то размытое, то, что сейчас ему никак не поможет? Почему ни в одном месте этого огромного мира его, такого маленького и доброго, никто не понимает?

– Ты ждешь от меня тайн. Чтобы я рассказала тебе того, чего никто другой не знает. Чтобы я дала тебе пророчество. Ладно. Я дам тебе пророчество, но перед тем, как ты решишь, что тебе пора возвращаться домой. А тайну открою сейчас. Этот мир слышит тебя. Он слышит то, чего ты у него просишь. И пока ты говоришь – он будет слушать и подстраиваться. А когда перестанешь – мир тоже замрет. И колесо твое остановится и долго не двинется в колее, пока кто-то его не толкнет. Если тебе не нравится этот мир, ты всегда можешь ему об этом сказать, но кто говорит, что миру нравишься ты? – пальцы Ари копались в темном мешочке, что-то выискивая. – Знаешь, считай, что центр мира – огромная башня. К ней приходят все, когда пересекают мост, поднимаются на самый верх и наблюдают за нами, слушая наши молитвы, слова, видя наши слезы и нашу кровь, наши войны и победы. Это то место, что неизбежно посетит каждый. Апофеоз. Тебя там ждут. Меня там ждут. Всех там ждут. Оттуда невозможно спуститься и невозможно подняться дальше тех ступенек, которые там есть. Это – мироздание. Каждая история записана там, хранится, как в библиотеке на одного человека. Сам понимаешь, сколько книжных шкафов нужно на одну живую душу и какая высокая эта башня. Оттуда мы видимы. Верхушку ее каждое утро ты видишь на небе, а ночью ты видишь ее тень. Это тайна. Помни, смерть всегда рядом. Она следит за тобой каждый день и каждую ночь. И никогда ты не избежишь ее взгляда. Она ждет, чтобы проводить тебя в башню. Она уже пишет о тебе. И я есть в твоей истории. Мое имя часто там встречается, в тех книгах.

Юноша жадно вслушивался в каждое слово колдуньи, запоминая и обдумывая. Любое ее слово все же было словом Ари. А это уже что-то значило. То, что он говорит с ней – уже подвиг. Нужно принимать и слушать.

В очаге затрещали угли. Глаза чародейки вспыхнули странным колдовским огнем.

– Тебя ищут дома. Отец волнуется. Со мной хотят связаться. Я это не люблю. Передай ему, как вернешься, что во сне к тебе пришла Лиса и сказала, что не подчиняется ни одному королевству, ни перед кем не преклоняла колено и поэтому никому не обязана. Скажи, что ты не нашел меня. Мне не нужны здесь люди, которые хотят, чтобы я на них работала. То, что я говорю, – это только для тебя. Расскажешь – и жизнь твоя оборвется. Помни об этом.

Принц испуганно кивнул. В этот момент, колдунья уже не казалась милой рыжей девочкой, с которой можно было говорить по душам и пить медовуху. Она превратилась в драконье пламя, которое может сжечь тебя за секунду. Это было по-настоящему страшно.

– У тебя еще есть вопросы? – холодно произнесла ведьма, бросив в очаг земли, усмиряя огонь и успокаивая его бешенные языки.

– Нет. Больше нет. Ты ответила так, как мне было нужно услышать. Я постараюсь понять твои слова, – пробормотал Элибер, представляя, как кожа покрывается пузырями и лопается в пламени ярости Ари.

Ари кивнула и вытащила из мешочка маленькую сережку с таким же одуванчиком, застывшем в смоле, как у нее в ушах, и протянула юноше, постепенно превращаясь обратно в милую девочку-ведьму. Элибер дрожащей рукой принял украшение, коснувшись своими холодными, вспотевшими от страха пальцами ее, теплых и мягких. Прикосновение то было успокаивающим. Домашним. Таким же, как чай в вечернем саду, у кустов малины, где в пять лет его за шиворот поймали стражники и отвели к отцу и матери, измазанного алым ягодным соком. Ужин через час, нельзя наедаться сладкого, а мама смеялась и вытирала липкий подбородок шелковым белым платком.

Такое оно было. Прикосновение к колдунье.

– Это тебе. Пока она у тебя – удача будет на твоей стороне. И мир будет тебя слушать. Хорошо? – Ари улыбнулась, на её веснушчатых щеках заиграли ямочки. Она могла улыбаться так, как никто в этом мире. Чисто. Тепло. Ярко. Как солнце. Элибер густо покраснел до кончиков ушей и нервно кивнул. – Ари хихикнула, польщенная его реакцией и робостью, и продолжила:

– А вот твое пророчество. Вас будет трое. Двое уже есть. Когда появится третий – все изменится. Ты потеряешь свое сердце, но найдешь его, когда сгоришь в огне. Те двое помогут тебе восстать из пепла. Ты потеряешь все, но найдешь то, что даст тебе бессмертие. И станешь навсегда свободным, – она поднялась на ноги и двинулась к двери, открывая ее перед принцем. – Это все. Иди и выйдешь из леса до темноты. Я попрошу его выпустить тебя с миром.

Элибер поднялся на ноги, аккуратно сложил плед на кресло и последовал за колдуньей.

– Спасибо, – только лишь и произнес он, покидая хижину. Выходя из пламени на другой стороне.

Хоть юноша и просил госпожу Ари не отпускать его с пустой головой, но домой принц отправился именно таким. Опустошенным. Не от того, что Ари ничего не сказала, а от того, что все ее слова засели где-то внутри. Их было слишком много, и Элибер не знал, за что ему цепляться. Все они были тяжелым грузом. Оказывается, жизнь не будет легкой, и история наследника точно будет не такой, какой он хотел бы ее видеть. Она сказала то, что принц больше всего боялся услышать.

Солнечные лучи плясали сквозь вальсирующие падающие листья. Деревья плакали об ушедшем лете и готовились к долгой разлуке. Но где-то в чаще показалась белая морда волка, а это – хороший знак.

Глава первая

Дэви

Это было смешно. Честное слово, я еще никогда так не хохотала. А он сидел в центре зала, под могущественными сводами, королевскими витражами, на троне из драконьей кости и не понимал, почему я смеюсь. «Дэви, пора раз и навсегда покончить с нечистью. Она не трогает солдат Либертаса, но наши гибнут, как мухи. Я поручаю это тебе». Такого бреда я в жизни не слышала.

– Я вроде не шучу, – король нахмурился. Волчьи глаза смотрели с нескрываемым раздражением. Мне нравилось его бесить с самого детства, вот только, вырастая, он становился все большим и большим козлом. Не слышал никого, кроме себя, отказывался от советов и делал все, чтобы удержать корону. Не важно хорошие поступки то были или совсем нечеловеческие. Волк. Вот кем он стал. Одиноким, изгнанным из стаи.

– А мне показалось, что у тебя появилось чувство юмора. Иначе я не совсем понимаю, как ты посмел приказать мне такое. Никому из правителей Фелабелля и чародеев при короне не удалось уничтожить хотя бы одну тварь из лесов, а ты говоришь о геноциде. Максимум, что я могу сделать, изгнать хотя бы часть в чащи.

Ни для кого не секрет, что у Присона были высокие требования, исполнить которые временами было тяжело, но в голову все равно не приходило, что он когда-нибудь попросит о невозможном. Это переходило рамки дозволенного. Скорее всего, такие мысли стали посещать его из-за наступления войск Либертаса. Началась зима, Йоль приближался с каждой выпавшей снежинкой. Война длилась почти тридцать лет и была уже не первой. Жители двух государств не могли договориться, мир длился максимум два десятилетия – и все начиналось заново. Люди уставали, засыпали в сугробах и терялись в метелях. Королю нужен был хоть какой-то свет, чтобы глаза его солдат тоже загорелись надеждой.

– Это не твой максимум. У тебя есть время, но к Имболку ты должна хотя бы придумать план. Не стоит со мной перепираться. Если ни у кого не получалось – мы будем первыми, ясно? Я не собираюсь терпеть гибель народа, который даже не поднял меч на своего врага.

– Элибер Присон, послушай меня, ваша Светлость. Я не могу оспорить твой приказ, но предупреждаю, что, если не войска, много чародеев погибнет в бессмысленной войне против нечисти. Она досталась Фелабеллю, как и Заговоренный лес. Это часть нашего государства. И я бы не советовала тебе начинать новую войну, пока не закончена старая.

Но взгляд серых глаз Элибера был непробиваем. Бесполезно в который раз призывать к его разуму. Его не интересовало, какими средствами будет достигнут результат.

– Я тебе все сказал. Не трать время на уговоры, выполняй.

Все. Разговор окончен. Я вышла из зала, опустив голову. Сказать, что я злилась – это еще мало сказать. Драконий огонь сжигал сердце, оставляя за ребрами пепел. Все это казалось мне цирком. И глупая война, которую когда-то хотел остановить маленький мальчик, а теперь сам же посылал на нее людей, и приказы его отвратительные. Похоронил кто-то того ребенка, не оставив ни единого следа магии в его душе. А сколько надежд было возложено на его правление, что даже выдать место, где живет Ари, великая чародейка и единственная наставница, было не страшно. Получается, все зря. Надежды разбиты.

Нечисть была проклятьем Эира, в чье существование верилось больше, чем в божеств Фелабелля. Как ты избавишься от проклятья Бога, будучи человеком, хотя бы даже и магом? Сталь не причиняла ей никакого вреда, равно как и заклинания.

Хотелось напиться. С этой мыслью я и направилась в «Хмельной котел». Таверна пряталась на окраине Ходра, среди лабиринтов заснеженных улиц и столбов с горящими факелами. Место было зачарованным, чтобы обычные люди не могли его найти. По вечерам там собирались чародеи, потягивали сладкую медовуху из больших железных кружек, обсуждали свою работу, отношения и волшебство. Спасибо Кирке, а то сидели бы сейчас в резервациях под Присонами и не видели света.

Я шла медленно, прихрамывая от холода. Не любила зиму и ее темные ночи. Снег хлопьями путался в темно-русых волосах. Воздух казался разряженным. В окнах домов горел свет лампадок и очагов. Там, за каменными стенами, было уютно. Там ужинали, кормили детей, укладывали их спать, рассказывали сказки. А мне от этого было тошно. Горький ком в горле мешал дышать, в голове вертелся королевский приказ.

В таверне пахло медом, хмелем и теплом. В углу, расположившись на высоком стуле, сидел менестрель с лютней, наигрывая «Срывающего оковы». Оживленный шум голосов разносился в помещении, как что-то домашнее и родное. Жизнь чувствовалась здесь больше, чем в тронном зале замка. Элибер был зимой, стоило лишь чуть-чуть постоять рядом с ним, как внутри все замерзало. Здесь же, в маленькой таверне, стояло терпкое солнечное лето, и, казалось, его не убьет ни одна вьюга. Как на Литу – с теплыми дождями и рокотом сверчков. Я была путником, блуждавшим в метели, и наконец вышедшим на свет костра.

Тавернщик Рэйнар приветливо улыбнулся и махнул рукой. Он понимал, что я прихожу сюда, когда меня покидает радость, а душа словно покрывается коркой льда. Наверное, это тяжело – работать с людьми, которые заливают горе алкоголем. Особенно, когда знаешь их по именам, в курсе их дел, знаком с их семьями. Чтобы выдерживать такое, нужно остро и тонко чувствовать других. Меня он почувствовал с порога.

Тяжело вздыхая, я присела за стойку. Рэйнар, не произнося ни слова, наполнил кружку красным вином из Фаируса и подвинул ко мне. Его я любила больше всего. Оно всегда пахло Литой, виноградниками и музыкой. «Что на этот раз?» – горел вопрос в глазах тавернщика. Мне было непросто рассказывать. Чародеям при короле нельзя болтать о своих работодателях.

– Сегодня меня снова не захотели слушать. Только на этот раз он требует невозможного, и времени у меня мало. Не хочу навлечь на себя его гнев. Боюсь, в этом случае мне грозит нечто похуже смерти.

– Да уж, не думал, что главный жрец настолько тебя задевает, – Рэйнар хитро усмехнулся. В карих глазах заплясали озорные огоньки. От скопившейся в душе злости мне захотелось врезать ему по щеке. Выбить из него эту глупую простоту. Днем я служила в храме Триедины. Грубо говоря, храм был моим прикрытием, потому что у каждого чародея, появлявшегося в обществе, должна была быть работа. Иначе как ты себя прокормишь и на какие деньги купишь фаирусовское вино? Не сказала бы, что мне это нравилось, но выбора не было. Мама тоже служила богам, которых призвал в эти земли Эрдали Присон, кровью и огнем завоевывая Фелабелль.

– Я бы хотела у тебя кое-что узнать. Касаемо невозможности того, о чем я говорю. Мы сможем поговорить завтра ночью, когда «Хмельной котел» будет закрыт? Честное слово, мне так хочется тебя ударить, но я при всех не могу.

– Так ты хочешь личной аудиенции, чтобы меня избить? – он продолжал веселиться, улыбка не сходила с его лица. Мне бы его спокойствие и умение так жизнерадостно улыбаться во время зимы. Это раздражало еще сильнее.

– Хватит, пожалуйста. Мне в самом деле тошно, – прошу его и пробую вино на языке. Жар Фаируса расходится по горлу палящим солнцем и драконьим золотом. Что-то внутри успокаивается, тревога утихает и ложится спать.

«Ты никогда не умела разбираться в своих проблемах и чувствах. Конечно, проще ведь заливать их спиртным», – доносится откуда-то с кромки сознания голос отца. Морщусь и отставляю бокал.

– Ладно-ладно, прости. Просто хотел немного поднять тебе настроение. Видимо, сегодня это сделать не получится. Хорошо. Давай встретимся завтра. Я попробую сделать то, о чем ты меня попросишь.

Рэйнар откинул рыжие волосы с глаз и с интересом заглянул за мое плечо. Карие глаза сузились. Я знала этот взгляд и не любила его, многие наши разговоры на нем заканчивались. Он мог означать только одно: что–то начинается.

– Ты на полном серьезе считаешь это нормальным? Они убивают всех, кто помогает королю! А если я в лихие года брал работу у местного лорда, меня что, тоже убить надо? – раздался сзади голос возмущенного колдуна. Голос дрожал, обвинения сыпались градом. В таверне воцарилось молчание, все внимание переключилось на начинающуюся потасовку.

– Какая разница? Кому ты вообще нужен? На либертасских наемников найдутся наши. Перебьют друг друга, и дело с концом.

– Кому я нужен?! Да ты сам кому нужен?! Слышал, ты недавно заказ от ублюдка из Либертаса получил. Изменник, выходит.

Это, видимо, стало последней каплей у ссорившихся чародеев. Началась драка. Рэйнар вздохнул и слабо кивнул мне, мол, проводи время с удовольствием, а сам пошел разнимать колдунов.

Я оставила на стойке золотые монеты и незаметно выскользнула из таверны, пока обстановка внутри оставалась накаленной. Интересно, что подумает Рэйнар о новых задачах, которые поставил Присон, но узнать это все равно предстояло завтра. Пока мать жила с нами, она говорила: "Если хочешь разобраться с ситуацией, которая кажется невыполнимой, посмотри на нее под другим углом или обратись к людям, которые имеют иное мнение и смотрят на жизнь не так, как ты".

Я жила в неспокойное время. От этого было только страшнее.

Ривер

Было страшно. Я смотрел на их тела, не выпуская из рук нож. Сердце, казалось, лопнуло в груди, разметав ошметки по ребрам. Слез не было. Ничего не было. Только пустота внутри и сухие, не моргающие глаза.

Казалось, мир вокруг почернел. Почернело все, кроме кровавой лужи и двух тел, застывших в неестественных позах. Я не думал о том, что со мной будет. Скорее всего, когда узнают, кто это сделал, меня повесят. В углях очага вот уже целую вечность свистел чайник. Его свист пробивал виски насквозь.

– Зачем ты это сделал? – донесся девичий голос из коридора.

Я и тебя убью. Я всех убью. Я поднимаю нож.

И просыпаюсь с застывшим на губах криком. Если бы была возможность не спать, я бы отдал все, чтобы сон не касался моих век.

Она спала рядом, как обычно покинув свое место у костра. Жалась ко мне от холода, кутаясь в медвежью шкуру. Вот уже несколько месяцев мы блуждаем в этих зимних лесах, а я не могу признаться ей, что сбился с курса и заблудился. Страшнее всего – слезы и разочарование в небесного цвета глазах.

– Тебе снова приснился кошмар? – сонно промурлыкала маленькая, цепляясь холодными пальцами за мою рубашку.

– Да. Ничего страшного. Спи, тебе нужно набраться сил перед рассветом. Я схожу за хворостом.

Наверное, она даже не дослушала, как снова провалилась в сон. Я поднялся на ноги. Нужно было пройтись. Иначе страх никуда не денется. Почувствовать землю под ногами, ощутить, что я здесь, сейчас. Отступи, паника, отступи, прошлое. Прочь.

Говорят, зима в Заговоренном лесу приходит раньше. Мы зашли сюда еще осенью, покинув Либертас, и с тех пор блуждали в чащах, пробираясь сквозь сугробы. Пальцы леденели от холода, я давным-давно забыл, каково это – чувствовать ноги. Губы трескались, кожа слезала с обмороженных щек. Больше, чем ступить на земли Фелабелля, я хотел только прихода весны. Ходят легенды, что Заговоренный лес специально путает путников, если их намерения не чисты. Я думал об этом, но с каждым днем, размышляя, убеждался, что это не так. Этому лесу давным-давно стоило выпустить меня, хотя бы из-за маленькой девочки, которой приходится шататься по свету со своим убийцей-братом, потому что дома больше нет. Хотя бы ее выпусти, прошу тебя, Триедина.

Я молился многим. Эиру, в которого верю, Триедине, в которую верить пришлось, драконам, Заговоренному лесу. Я говорил с ним, как с отдельным существом. Как с человеком и старым другом. Я молился всем, но никто меня не слышал.

Через пару недель, я стал думать, что это урок. Начинать путь всегда тяжелее, чем продолжать. А потом пропала любая надежда. О справедливости судить совсем не мне. Я не из тех, чьи поступки не заслуживают осуждения. Возможно, мне просто воздается за мои деяния. И воздается страданиями близких.

По вечерам я вырезал Нессе кукол из дерева, пока пальцы совсем не замерзали. Мне хотелось, чтобы у нее было детство, даже со мной – человеком со съехавшей крышей, дурным и непостоянным. Я мог оставить ее на месяц в таверне, заплатив за комнату и договорившись с хозяевами, чтобы ребенок был в безопасности, сытый и здоровый. Да, я часто ее бросал. Бросал, и каждый раз возвращался, потому что никого я не любил так, как ее. И не было в этом мире большего дома, чем тот, где она меня ждет.

Я собирал сухие ветки, срезая их острым ножом. Тем самым ножом.

Я вздрогнул, еще не отойдя от сна. Деревянную рукоять, обшитую драконьей чешуей, украшали вырезанные языки пламени. Нож был дорогой и редкий, отец подарил мне его на день рождения, думая, что так воспитает настоящего мужчину. Тогда он сказал, что кожу для этого ножа несколько столетий назад срезал с трона Эрдали близкий друг короля. За предательство его, конечно, повесили, но нож пропал, и только человек, чье сердце горит огнем, сможет держать его в руках.

Это был единственный подарок родителей. Не знаю, где они его раздобыли, скорее всего, украли у какого-нибудь приезжего торговца. Сталь ножа была невероятно острой. Уже у многих я отнял жизни этим серебром. А теперь стою, как баран, и не могу ветку от дерева оторвать.

Ничего, малыш, скоро потеплеет, вьюги закончатся, охотиться будет легче. Искать Фелабелль будет легче. И мы его обязательно найдем. Найдем и исправим то, что происходит. То, из-за чего мы вынуждены скитаться, как побитые собаки. То, из-за чего приходится убивать.

Я вернулся к костру через несколько часов, волоча по земле хилую охапку хвороста. Несса спала крепким детским сном, в том же положении, в котором я ее оставил. Себе я пообещал, что скоро все закончится, звезды покажутся на небе и проводят нас. Я не мог сдаться хотя бы ради нее. Несса – все, что держало меня в этом мире. Сам я был лишь ее тенью, тем, кто помогал ей выжить. Я думал об этом не раз, в самые неожиданные моменты, иногда эти мысли пугали меня. В погоне за счастьем и здоровьем сестры я терялся. Приходилось напоминать себе, кто я. И зачем.

Вот только для себя я все равно ничего не хотел. Для себя я ни к чему не стремился. Значит, пусть так оно и будет.

На рассвете мы должны двинуться дальше. Не знаю куда, просто интуитивно. Поправляю костер и сажусь рядом со спящей сестрой. Фелабелль не славился гостеприимством, да и вообще был одним из самых суровых государств. Король, волчьи тропы, драконы, изгнанные в глубокие пещеры. Все это казалось кошмаром. Нет здесь свободы вольного Бога. Проклятые земли. Но разве нельзя ничего исправить?

Если у меня получится, каков шанс, что война закончится, и люди перестанут гибнуть напрасно? Есть ли у мальчика с Алых гор возможность хоть что-нибудь изменить?

Помню, как они впервые пришли за мной. "Чем больше преступлений вы совершаете, тем меньше у вас свободы выбора. Сколько раз вы провинились перед местными жителями? Позарились на чужое, украли сколько раз? Мальчики в вашем возрасте уже защищают Родину. Подумайте об этом. И запомните: еще раз нарушите закон – и окажетесь в рядах новобранцев. Армия лечит таких, как вы. И лечит довольно быстро".

Отец тогда смеялся, как ненормальный.

Не буду об этом думать. Не сейчас. Сейчас я хочу успокоиться. Подумаешь, воровал еду. Родители считали, что я уже взрослый, в четырнадцать-то лет, могу найти работу и кормить себя сам. О сестренке они заботились, и то славно. Но меня никуда не брали. А когда брали – приходилось работать неделями ради одной булки хлеба. Деньги вкладывались в войну. В защиту нашего государства. Фелабелльским королям всегда нужно больше. Больше земель, рабов, золота.

Тогда я начал воровать. Обносить прилавки с фруктами, мясом и хлебом у местных торговцев. У нас в деревне, конечно, все друг-друга знали. Поэтому догадаться, что воришкой был мелкий сынок двух пьяниц с окраины, было несложно. Отец бил меня в кровь, мать швыряла посудой, тарелками и тяжелыми сковородами, и нередко попадала прямо в голову. Несса плакала.

Когда я слышал в трактирах Либертаса, что нет лучшего места для жизни на всех Девяти континентах – мне хотелось плакать. По-детски уревываться, топать ногами, кричать. Хорошо там, где нас нет. А люди везде одинаковые. Везде люди твари, пока живут в бедности.

Строй мир своими руками, если хочешь счастья для близких. Либо вообще не плодись, раз не готов к тому, что мир для своих детей придется менять.

По закону, они должны были прийти трижды. И лишь на третий раз забрать меня. Вот только к тому времени нас с Нессой там уже не было. Я сбежал от войны и убийств, потому что знал: как только меня заберут, родители начнут вымещать свою злость на Нессе. И придет ее черед ходить в синяках, драться во дворе с мальчишками и девчонками, носить клеймо "алкашьей грязнули".

Денег не было. Я бежал ночью, прижимая спящую трехлетнюю сестру к груди. Я не знал ничего ни о воспитании детей, да и сам был четырнадцатилетним ребенком. Я не знал, как нам теперь жить. Я бежал в столицу Либертаса, и в пути наткнулся на костер, у которого грелись и пели барды.

Я рассказал им свою историю. Выслушав, они предложили мне податься к наемникам, а потом весь вечер пели о Шезме Прощенном. Ребята были пьяными и веселыми. Живыми. Когда родители напивались, казалось, что они становятся настоящими мертвецами. Здесь было по-другому. С того дня я мечтал научиться пить так, чтобы, напившись, красиво петь. Но по сей день я больше смахиваю на отца, когда в рот попадает хотя бы капля алкоголя.

Я боюсь себя, когда выпиваю.

Утром мы нашли группу наемников. Они научили меня кормить сестру по расписанию, работать и находить работу. Через год мы покинули их. Точнее они сами прогнали. Потому что узнали, что меня разыскивают.

Еще пару лет мы скрывались в душных тавернах, где пахнет спиртным. Я работал, пока меня не нашел тот человек, чей заказ я выполняю сейчас, пробираясь в Фелабелль и пытаясь покорить Волчьи тропы.

Это был мужчина в возрасте. Он знал о моей истории и моей сестре. Он был первым, кто посочувствовал мне и не стал обвинять. Заказчик знал, что мне понравится работа, которую он захочет дать. Хитрый старый лис изучил меня до мозга костей. Позже он рассказал, что состоит в Великом совете Либертаса, где принимают решения насчет войн и преступников. Совет состоял из тысячи человек из разных регионов страны. Мужчина рассказал, что я уже четыре года числюсь преступником в розыске. Он мог бы арестовать меня, лишить сестру брата, но не стал этого делать. И не стал бы, даже откажись я взять его заказ. Но я взял.

Солнце лениво поднималось из-за горизонта. Маленький комочек дрожал, прижимаясь ко мне. Рассвет. Пора в путь. Может быть, сегодня нам повезет.

Элибер

Я давно забыл, что такое тепло.

Последний раз тепло было в хижине Ари почти десять лет назад. Она была теплая. Живая. Когда я вернулся домой – все вокруг замерзло. Застыло. И с каждым годом леденело все больше. Я и сам становился сталью. Меня закалял любой мой выбор и поступок.

То, что сказала Великая чародейка, камнем легло на мою душу. Постепенно я стал замечать то, чего не видел раньше. Взгляды братьев и мачехи – острые, как лезвия. Волчьи клыки, когда они улыбались мне, казалось бы, с дружелюбием. Я понимал, что значили эти взгляды, и решил действовать раньше, чем они опомнятся.

Я отравил всех своих младших братьев. У короля Фелабелля не будет наследников, кроме меня. Я предотвратил собственную смерть от их рук и решил, во что бы то ни стало добиться своего. Надеть корону. Изменить страну. Бороться против войны.

Но разве это легко, смотреть, как они умирают от твоих рук – в муках, захлебываясь кроваво-красной пеной, с выпученными в агонии глазами. И помнить, всегда помнить, что цена короны и мира – смерть твоей семьи, даже если она желала тебе того же?

Разве возможно не очерстветь?

Каждый день я видел в зеркале повзрослевшего мальчика с остывшими серыми глазами. Он все рос вверх, черты лица становились острее, серые пряди волос понемногу затягивались в длинный хвост, а глаза оставались теми же. Пустыми. Блеклыми. Как тлеющие угли. Пепел.

За войной стояло нечто большее. Горящие бунты людей, что не могут законно покинуть Фелабелль и уйти в Либертас. Но кто же будет работать, вспахивать поля, рожать детей, если народ сбежит с Волчьих троп? За войной стояли голод, страх, болезни и смерти. Огонь, что таился в сердцах людей. Мы должны быть в их глазах победителями, которых нужно бояться. Наши чародеи истребят нечисть. Мы завоюем новые земли Либертаса. Мы поработим саму свободу, разрушим храмы Эира, сожжем их деревни, низвергнем их веру. Мы сильные. Они слабые.

Грубая сила. Мягкая людям не понятна.

С каждым годом я всё больше и больше осознавал тайный смысл войны. То, зачем она нужна. То, зачем мы отправляем туда мужчин. Запугиваем их, как зайцев запугивают волки, – вот что будет с вами, если вы покинете Фелабелль. Вы должны Короне свои жизни, вы обязаны жертвовать ими во имя своей страны. А если не пожертвуют – либертассцы захватят ваши дома, изнасилуют ваших жен и детей. Они ненавидят нас за то, что когда-то мы отринули их. Они наши враги. Так было и так будет, пока мы не уничтожим их.

И никто не узнает, что это мы первые вторглись в их земли с огнем и кровью. И никто не узнает, что они просто защищаются.

Это выгодно. Политически. Завоевав победу в этой войне, я смогу изменить их взгляды. Только тогда смогу. Но для этого мне нужно выиграть.

Мне нужно быть сильным. Не показывать слабость ни перед кем.

Ведь только когда я ступил за черту "взросления", меня стали слушать и уважать. Когда я убил братьев – мачеха начала бояться меня, а отец впервые посмотрел серьезно. Меня больше не нужно было защищать. За меня не переживали.

А раньше я был посмешищем. Шутом. Маленьким глупым ребенком, которого обзывали бастардом, хотя я никогда им не был. Отец знал, но считал, что я должен разобраться сам. Они называли мою мать шлюхой. Они били меня, когда я говорил, что она была первой женой отца и до сих пор остается его главной любовью. Они убили пса, которого я забрал с улицы и воспитал. Они написали его кровью на моей кровати слово "грязнокровка". Я прощал. Прощал им каждую гадость, каждый волчий укус. Я думал, это сделает меня сильнее. Я мечтал, что однажды они преклонят передо мной колени и будут молить о прощении. Они ненавидели меня за мое первенство, а я их любил.

Но одной любви не хватит, чтобы поставить на колени целый мир.

И я забыл, как это – любить.

Наверное, Дэви была единственной, кто понимал меня. Она лечила мои раны и синяки. Дэви была старше почти на пять лет. Я любил зарываться носом в шелк ее волос, как собака. Дэви до двенадцати лет училась у Ари магии, а затем попала в замок. Она бежала от отца и хотела что-то значить сама. Здесь она стала помощницей бывшего колдуна при Короне. А сейчас, разумеется, моей правой рукой.

Тогда я был даже влюблен в нее. Дэви пахла весной, одуванчиками и дождем. Она носила яркие красные юбки и белые чулки. Волосы заплетала в косы и укладывала на голове змеиными гнездами. Я смотрел в ее удивительные глаза. Взгляд одного из них – медовый, карий, ореховый – всегда был мягче и добрее. Второй – голубой – оставался холодным и строгим. Она говорила, что это называется гетерохромией. А я называл это волшебством.

Дэви залечивала мои синяки и ссадины. Ее мягкие руки с тонкими запястьями касались поврежденной кожи, поглаживали нежно, прикладывали лед. Мы разговаривали ночи напролет, и я не отрывал глаз от оспинки на ее виске, от ее белоснежной северной кожи и маленького шрама на подбородке. Она была самой красивой из всех, кого я встречал.

Дэви жалела меня по-настоящему, вытирая слезы с моих щек. Она верила в меня, поэтому и рассказала, где живет Ари.

Но после того, как я вернулся из Заговоренного леса, надежда в ее разных глазах стала гаснуть. Дэви разочаровывалась во мне с каждым моим новым поступком. Мы перестали разговаривать. Это закаляло мой характер. Было больно, но из боли можно ковать самые острые клинки.

Мои чувства остыли. Я больше не видел в ней магии и волшебства. Да и той красоты, которой восхищался, будучи маленьким ребенком, тоже. Видимо, прекрасное доступно взору, только когда к нему открыто сердце.

Отец умер, едва мне исполнилось девятнадцать. Говорят, его споил на охоте кто-то из наемников Либертаса. Так я стал королем. Мачеха шарахалась от меня по всем углам замка, но скрыться ей не удалось. Я отправил ее в Заговоренный лес замаливать прощение у Триедины за то, что больше не смогла родить моему отцу мальчиков, что встали бы в наследство на трон следом за мной. Всех своих сестер я выдал замуж в тот же год. Было столько слез и ненависти, но все это делало меня сильнее. И холодней. Я становился зимой.

Отец любил меня. Я был всем, что осталось у него от его первой любви. Мама не была дочкой известного лорда, приближенного к короне. Она была дочерью помещика, с которым однажды на пристани познакомился отец. Дедушка тогда как раз собирался женить отца на какой-то совсем юной, но богатой миледи из хорошей семьи. Отец был непреклонен. Он отказался. Умел любить, наверное, потому и умер. Меньше любишь – дольше живешь. В это я верил. Дедушка не мог противиться своему старшему сыну. Они долго ссорились, но отец все сделал по-своему. Говорят, маму убила дочка того лорда, когда выросла и стала понимать, какое оскорбление нанес ей король, предпочтя другую.

Хоть отец никогда не наказывал моих братьев за то, как те обходились со мной, мы вместе с ним похоронили мою собаку. Он попросил служанку поменять белье, испачканное кровью моего лучшего друга. Он утешал меня и разрешал навещать Дэви. Папа даже не отругал меня после того, как я ушел на поиски Ари. Король был в восторге только от того, что я смог вернуться из Заговоренного леса. Мачеха же в открытую оскорбляла, называла глупым истеричным ребенком. Тыкала пальцем и говорила, что я позор семьи.

Отец не казнил меня, когда я убил своих братьев. Конечно, никто не видел, как я это делаю, доказательств моей вины тоже не было, но все знали, что яд мешал я.

Я тоже любил отца, потому выдержал траур длиной в месяц. И лишь после вступил на престол.

С каждым днем мои руки окрашивались кровью. Люди гибли на войне, не смея ослушаться моих приказов. Но я понимал, что большая цена – падение империи, что выстраивали мои предки. Волчьи тропы не замести ни одной вьюгой. Пусть Дэви делает что хочет, но если не справится с поставленной задачей – больше не быть ей моей чародейкой. И так будет продолжаться до тех пор, пока я не получу то, что хочу. Страх.

Каждый день ко мне приходили люди и просили. Золота, скота, жизни. Им всегда было мало. Я исполнял лишь те просьбы, что были удобны для меня. Если нет – человек уходил с пустыми руками. Хороший король тот, кто помогает, но делает во благо себе. Наказать насильника? А он кто? Известный лорд? Простите, вы, кажется, врете. А, так речь идет о том самом Голлуэе, который треплется о заграничной свободе и раздает золото своему народу? Тогда да, конечно, мы сейчас же его накажем, бедная ваша девочка.

Как владыка Фелабелля я не мог самостоятельно устранять лордов. Это вызвало бы бунт на их землях. Народ был бы недоволен. Для этого можно было воспользоваться услугами наемников. Те всегда были рады помочь за горсть золотых монет и за личные обиды.

Разве я плохой король? Удобный для того, чтобы удерживать власть. Пока ты удобный – ты не упадешь. Пока ты знаешь, зачем все это – марать руки не стыдно.

Я стоял ночью в тронном зале, рассматривая карту Фелабелля на витражах потолках. Сквозь стекло сверкали созвездия. Ночью в замке всегда было тихо. Никаких служанок, шастающих по коридорам. Спокойно. Как будто я попадал в другой мир. Больше всего я любил это время. Звезды нежно подмигивали мне сквозь цветные стекла.

Я думал о судьбе Фелабелля. О Либертасе. Хотел бы я когда-нибудь ступить на те земли. Хотел бы я мечтать, как мечтают люди Вольного Бога.

Волчьи флаги висели на колоннах, удерживающих своды. Я всегда задавался вопросом, почему волк на гербе Присонов белый? Ответа не находилось. Завтра очередное слушанье, очередные приказы. И пустота в сердце. Мне нужно было жениться, родить наследников. Продолжить династию.

Времени не хватало. А еще это значило бы привести детей в мир войны. Заставить пройти через то, что прошел сам. Отнять возможность любить.

Этого я не хотел. Даже если я умру и не доведу дело до конца, пусть лучше тогда его никто до конца не доведет. Это моя цель. И я не хочу передавать ее кому-то. Ответственность за это могу нести только я. А если моим детям будет тяжелее идти к ней, чем мне?

У каждого в этой жизни должно быть предназначение. И оно должно быть свое собственное, не привитое никем.

Если его нет – человек не жив по-настоящему.

Если нет – бояться никто не будет. Беги, Иеримот, у тебя есть цель и страх Смерти. Это твой главный двигатель. Пока ты бежишь – бегу и я. Раз боишься, значит, неисполненная мечта горит огнем в твоем уже не бьющемся сердце.

Глава вторая

Ривер

Мне никогда не было так страшно, как сейчас.

Целый день мы шли по блестящему снегу. Солнечные искры отражались в капельках замерзшей воды. Ноги утопали в сугробе, Нессу приходилось нести на плечах. Ее длинные рыжие пряди волос спадали мне на глаза и казались горящим пламенем. Иногда я даже завидовал этому цвету, который достался ей от матери, мне перешли от нее только небесные глаза.

Несси качала ногами и рассказывала страшилки про Фелабелльских утопленников. Их я слышал уже не один раз, но она изо всех сил старалась меня чем-то занять.

– Хорошо. Но ведь утопленники – это нечисть, которая водится в лесах. Значит, сами по себе они где-то утонули. За всю нашу дорогу я не видел ни одного озера. Откуда им здесь взяться? – спрашиваю и с раздражением расталкиваю сугроб, в котором утонул по пояс. Несса радуется. Если спрашиваю – значит, интересно, значит, мое внимание приковано к ее рассказам. Ей нравилось придумывать ответы на мои вопросы. Фантазировала она умело, наверное, могла придумать любую ложь, которая будет гораздо интереснее правды. Такой у нее был талант – врать и воображать. И ведь для кого-то это было бы обычное вранье, а для нее все равно оказывалось истиной.

– А я их слышала, утопленников. Они мне по ночам поют колыбельные и рассказывают истории. Они специально озеро от нас прячут. Говорят, что нам идти в другую сторону, – возмущенно произнесла Несса и оттянула холодной ладошкой мою красную щеку. Губы треснули, было больно, но я ничего ей об этом не сказал. Я понимал, что у сестры просто замерзли руки. Варежки она потеряла несколько привалов назад, сказала, что их унес анчутка, у которого обледенели лапки. Ни в анчуток, ни в утопленников я не верил. Я жил с мыслью, что пока не увижу волшебства и магии – их не существует. Но в то, что лес – заговоренный, я поверил почти сразу, ибо нигде и никогда не терялся и не сбивался с курса. Возможно, в этом и есть какое-никакое колдовство. Но с варежками все было проще. Скорее всего, засыпало снегом, и мы не смогли их найти.

– А я бы хотел выйти к воде. Надоело уже снег растапливать. Хочу пить без всех этих махинаций.

– Ты что, Ривер, сдурел? – От негодования сестра чуть не соскользнула с плеч в сугроб. – Из того озера нельзя пить! Там вода мертвецов.

Хмыкаю. Осенью мы спасались дождями, но к зиме вода в фляжках закончилась. Приходилось довольствоваться снегом. Тяжело в этом лесу было найти даже обычные родники, я уж не говорю о водоемах. Как начнет теплеть, можно собирать березовый сок. Вот только я соскучился по воде, которую не нужно добывать. Выпил бы даже воду мертвецов, им то что, поделятся.

Несса больно пнула пяткой в грудь. Я остановился, и она опустилась к моему замерзшему и покрасневшему уху, ее дыхание обожгло мочку. Я вздрогнул от болезненного тепла, а сестра протянула палец в сторону спящих в сугробах кустарников:

– Сегодня мы поедим. Смотри, там заяц.

К вечеру мы остановились у большого старого дуба. Впереди был бурелом, в темноте нам было не перейти. Я развел костер и приготовил еду. Несса пряталась под медвежьей шкурой, уплетая ужин, маленькая и довольная, с красным от холода носом. Мы рассказывали друг другу истории и давние легенды, а потом легли вместе спать.

Наутро я проснулся один. Нессы нигде не было.

Я помню первый час урывками. Меня охватила настоящая паника. Я ходил по кругу, вокруг костра и кричал ее имя, распугивая ворон. Несса исчезла, оставив меня одного. А если она утонула в сугробе, если она лежит сейчас где-то и замерзает? А если ее придавило снегом? Если ее дыхание остывает, а кровь леденеет в венах? Если она уже заснула йольским сном, дрожа как осиновый лист на ветру?

Что мне делать? Где ее искать? Где раскапывать? Почему она ушла?

Вопросы стучали в висках, но ни одного ответа я найти не мог.

Весь мой оставшийся рухнул. Не было в нем больше ничего светлого и доброго. И надежды тоже не было. Ни папы, ни мамы, ни сестры. Жизнь без нее не имела смысла. Неужели все было зря? Зачем я вообще тогда старался?

Помню, как опустился на медвежью шкуру и расхохотался. Я проверил даже бурелом, и все было бестолку. Казалось, я умер сам, потеряв ее. Дикий, нечеловеческий смех срывался в рыдания. Руки тряслись, ноги подкашивались. Кажется, я потерял остатки контроля, которые пытался удержать в себе. Тело перестало принадлежать мне. Вокруг был пустой, спящий лес, и мои всхлипывания эхом разносились средь голых деревьев.

Почему к кому-то мир добрее? Почему боги отняли у меня последнее, за что я держался? Нужно было взять себя в руки, придумать какой-то план, разыскать ее следы. Но о каких следах может идти речь, когда ночью все снова замело?

Белый цвет давил на глаза, голова трещала. Это был ужас – настоящий, животный.

Ощущать себя я начал только через несколько часов. Помню, как почувствовал покалывание в пальцах, зарытых в сугроб. Заставил себя умыться снегом, хоть как-то почувствовать холод и боль, понять, что это мои руки и мое тело. Что сознание никуда не исчезло, я имею власть над ним и еще могу что-то изменить.

И тогда я увидел рыжее пламя, скользящее между деревьев. Несса.

Я подскочил и бросился за ним. Ботинки утопали в снегу, я прорывался через сугроб так быстро, как только мог, и раскидывал белый рыхлый порох голыми пальцами.

Но это была не сестра. Огненный лисий хвост скользнул в темный подлесок. Солнечные лучи словно не доставали до его сосновых верхушек. Хитрые черные глаза смотрели меня с вызовом. Казалось, лиса видела мой срыв и понимала больше, чем понимали обычные животные. Она ждала, когда я подойду ближе.

Заговоренный лес был необычным местом. Было невыносимо, но это была последняя надежда. Я вцепился в нее зубами, как собака в единственную кость, и не смог отпустить. Лиса провожала меня куда-то, вела глубоко в чащу. Выбора все равно не оставалось, и я шел за ней.

Мимо проносились обледеневшие листья папоротника. Все вокруг плясало яркими красками, но я думал лишь о том, как не упустить из виду пушистый хвост и следил только за ним. Прошел не один час моей погони. Солнце медленно заходило за горизонт. Вскоре под ногами почувствовался твердый наст, я выбрался из сугроба и бросился за плутовкой. Я преследовал ее целый день, мышцы сводило от боли, дыхание выбивалось из груди, горло горело пламенем. Надежда манила огнем лисьего меха перед глазами.

Несколько раз ноги проваливались под наст. Я не обращал внимания на сигналы своего тела и мимо ушей пропускал его просьбы об отдыхе. Ничего не было важнее лисы, которая дожидалась меня у замерзших сосен.

А потом я услышал голос Нессы. Яркое голубое сияние не-ешь-травы ослепило привыкшие к темноте глаза. Она с кем-то разговаривала рядом с призрачно-прозрачной гладью озера.

И тут я понял. Вот чьи голоса она слышала. Вот от чего я не смог ее уберечь. Меня словно ударили по голове. Я понял все и закричал:

– Только не смотри в него, Несси, умоляю тебя, не смотри!

Остановился как вкопанный, боясь подойти ближе и напугать ее. Несса сидела у воды. Озеро даже не думало покрываться льдом. Я видел ее хрупкую маленькую спину. Яркие рыжие волосы струились по ней волнами в сиянии полной луны. Она была такой беззащитной в таком огромном и пугающем месте! Вокруг разносилось чарующее мелодичное пение сотни голосов. Музыка дышала настоящим волшебством, завораживала и притягивала. Это было похоже на гипноз. Не хотелось отсюда уходить. Ложное спокойствие проникало в душу, как молоко с медом скрадывало боль в горле при детской простуде – вроде бы отпускает, но только на время.

– Я как раз хотела тебя позвать, чтобы ты тоже поговорил с ними, – восторженно произнесла сестра, оглядываясь. Широкая улыбка светилась на ее бледном лице, – я думала, тебе понравится…

– Смотри на меня. Не отводи взгляда, – оборвал ее я. Я знал, что это за место. Я слышал о нем в песнях бардов и менестрелей. Здесь когда-то давным-давно расстался с жизнью Эллизиум в погоне за бессмертием. Это его голос звучит в хоре. Озеро Вечности, в которое нельзя смотреть, иначе рискуешь оставить в нем душу.

– Они так красиво поют! Я же говорила, что отсюда пить нельзя. Здесь вода принадлежит мертвым, – Несса аккуратно поднялась, лениво отряхивая ноги от снега. – Я же говорила, что слышала их. Видишь, я не врала. А ты не верил. Может, мы здесь останемся хотя бы ненадолго?

– Вижу. Не нужно было ничего доказывать. Иди сюда, нам нужно идти, – я протянул к ней руки. Страшнее всего было потерять ее здесь, в шаге от воссоединения.

Несса нерешительно ступила ко мне на встречу. Голоса запели громче. "Не уходи. Останься с нами. Будь здесь, в покое и волшебстве", – просили они. Как можно так нагло их покинуть? Вторгнуться и уйти?

«Ты пойдешь туда. Хочешь или нет. Ты здесь не нужен», – я повторил в своей голове слова отца. Здесь я точно не нужен. Я еще не сделал то, ради чего шел все эти месяцы сквозь январский холод. Не для этого я выживал, чтобы так просто взять и остаться здесь. Не для этого марал руки в крови. Несса хотела обернуться, но я шагнул к ней, схватил за тонкое запястье и прижал носом к груди. В этот момент оглушительный шепот заполнил пространство над водой. В нем больше не было просьб. «Останься» сейчас звучало приказом. Останься. Останься. У тебя нет выбора. Пути назад нет. Ты умрешь и никогда не выйдешь из Заговоренного леса. Здесь тепло и уютно. Здесь тебя ждут. Ты только мучаешь сестру, а мы подарим вам покой. Вы больше не разлучитесь. Неужели ты думаешь, что дальше будет легче? Будешь ее везде за собой таскать, убивать при ней будешь, людей истязать будешь? Хочешь, чтобы она смотрела? Хочешь видеть ее слезы и разочарование?

Она возненавидит меня за такое детство. Она не захочет знать мое имя. Откажется.

Кровь. Кровь на серебряном клинке. Крики отца. Последний вздох.

«Ненавижу тебя, отродье! Я насквозь видел твою мерзкую суть». Смертная пелена в глазах.

Я и ее убью, если понадобится. Я и ее убью, если увижу родительское отвращение в ее не тронутом злобой взоре. Лучше остаться.

Бок обожгло пламенем. Я вскрикнул и опустил глаза на клинок, что висел на поясе. Рукоять горела алым. Разум вернулся, и я услышал нарастающий гул голосов, которые мгновение назад казались мне требовательным, но мягким шепотом. Громоподобный рев обрушился на меня.

Мне казалось, что я оглохну. Пришлось зажать маленькие ушки Несси ладонями и зажмуриться, медленно отступая в чащу. Не открывать глаза. Не смотреть, даже если они этого хотят. Даже если они приказывают.

Это была незримая граница между миром жизни и вечности, но идти на другую сторону я не собирался еще очень долго. Несса заплакала, испуганно прижимаясь ко мне, а я шагал назад и не позволял ей отодвинуться ни на дюйм.

Под оглушительный рев мы переступили через кусты папоротника и провалились в сугроб.

Дэви

Вечер опускался на Ходр алым закатом, по небу расползались розовые облака. Город будто купался в огне, и снег отражал его красные всполохи, искрясь кровью. Я любила такие вечера, в них таилась магия.

Я ждала Рэйнара у входа в "Хмельной котел". В столице готовились к празднованию Йоля. Повсюду на ступеньках домов лежали корзинки с яблоками и гвоздикой. Люди были на удивление приветливыми и доброжелательными, вот только почему-то такое происходило с ними только по праздникам. Дети водили хороводы на узких улочках и играли в прятки. Мир, казалось, забыл о войне, смертях и сражениях.

Рэйнар вышел из-за угла и, улыбнувшись, открыл дверь в таверну, пропуская меня вперед. Сегодня он казался каким-то задумчивым, зимний ветер растрепал рыжие непослушные волосы, разбросал их по плечам.

– Как сегодня вел себя Лорд Одуванчик? – спросил тавернщик, когда я закрыла за собой тяжелую дубовую дверь. Меня смешило, когда Рэйнар так называл короля Элибера. Это прозвище Белый волк дал себе сам, давным-давно в Березовой роще, где мы играли с ним в детстве. Как-то на пьяную голову я поделилась этим с Рэйнаром, и с тех пор только так мы его и называли. Почему-то, несмотря на все отвратительные поступки владыки Фелабелля, прозвище привязалось к нему. Оно было смешным, как оксюморон что ли. Противоречиво, но все равно про него.

– Пока не знаю. Еще не была в замке. У нас с ним встреча через два часа, поэтому есть время поговорить, – я присела за стойку напротив Рэйнара. Под рукой уже стоял бокал с вином, пахло драконами, жаркой огненной страной и летним виноградом. – Наливаешь, в нерабочие часы?

– Только тебе. Платить не нужно, считай – издержки производства, – он снова улыбнулся и опустил острые локти на деревянную стойку. Улыбка эта была доброй, теплой и по-домашнему уютной. Родной улыбкой. Он заглянул мне в глаза и прямо спросил. – Ну так что там у тебя? О чем поговорить хотела?

Я сделала пару глотков, набираясь смелости у виноградников и вечного фаирусовского лета.

– Как думаешь, возможно ли уничтожить хотя бы одну нечисть? Утопленника, например? Или чащобника? Лорд Одуванчик приказал мне придумать план убийства их всех. Не знаю, конечно, как он себе это представляет. Речь идет не об изгнании вглубь чащи, и не о защитных заклятиях, а об истреблении.

Рэйнар нахмурился. Меня забавляли его морщинки на лбу, когда он о чем-то задумывался. У тавернщика хорошо получалось не показывать истинных чувств, но его замешательство я заметила с легкостью. Конечно, попробуй тут не сломать голову.

– Лорд Одуванчик решил просить о невозможном. Что ж, интересно. Ладно, ворчащая госпожа, давай подумаем. Что мы знаем о нечисти?

Я поморщилась. На ум приходили только истории, услышанные в детстве, легенды и прочая чушь, которая вряд ли имела хоть что-то общее с действительностью. Тяжело было собрать все это в один пазл, фрагменты так или иначе терялись.

– Нечисть появилась после Великого завоевания и основания Фелабелля. Ее наслал на эти земли Эир, божество Либертаса, – начала я, задумчиво водя пальцем по горлышку бокала. – Единственный способ борьбы с ней – изгнание. Среди нечисти есть разные твари. Утопленники, чащобники, анчутки, мавки, да кого там только нет! Перечислить всех не успеешь – убьют. Да и мало тех, кому удавалось их увидеть, ибо не все покидали лес живыми. То есть даже говорить о том, как они выглядят, не имеет смысла, потому что их истинное обличие нам не известно. Кто-то видел одно, кто-то другое. У кого-то просто разыгралось воображение. Кому-то привиделось со страха.

Рэйнар кивнул и взял в руки колоду игральных карт. Так он сосредотачивался, тасуя их. Или успокаивался. У каждого человека должна быть особенность, а учитывая, что работающий со спиртным тавернщик пить не любил – это стало своего рода способом снять стресс. Рэйнара я знала давно. Его отец приятельствовал с моим, в детстве мы вместе пускали кораблики в весенних ручьях. Он был мне как брат, и я давно привыкла к его странным привычкам. Его руки постоянно были чем-то заняты, будь то бокалом, который нужно натереть, колодой карт или бумагой, которую можно сложить. Без этого он начинал психовать или не мог вникнуть в разговор.

– Ага. Нечисть она и есть нечисть, подкатегории лучше не рассматривать, они только в сказках имеют место, – произнес он, – потому что этот вопрос никогда не исследовался. Трудно рассмотреть что-то в темноте, тем более если это что-то очень хочет тебя убить, а ты в этот момент всеми силами стараешься загнать его подальше в лес.

Хотелось пробурчать в ответ: "Я и без тебя это знала" или "Об этом я и говорю", – но я удержалась. Опять назовет госпожой ворчуньей.

– А еще мы знаем, что нечисть выходит на охоту ночью. Те, кто попадается ей, либо пропадают навсегда, либо остаются лежать на земле, растерзанные и убитые. Некоторые засыпают вечным сном. Когда Кирка шел в Ходр, он пользовался защитной магией. Никому и никогда не удавалось убить ни одну тварь, а те, кто хвалится такими достижениями, в основном лжецы или психи, которые и в лесу-то ни разу не были. Это все, что мы знаем. И как со всем этим я должна придумать средство для геноцида? Волшебную пилюлю от болезней в голове короля я могу создать гораздо быстрее и с большим желанием, – говорю, раскачиваясь на стуле от раздражения. Еще не забытая злость скребется кошачьими когтями под кожей. В такие моменты меня вообще лучше не трогать, уж очень быстро я распаляюсь и прихожу в бешенство.

Рэйнар опустил колоду на стойку и упер руки в бока. В глазах его промелькнул детский задор. Ну вот, опять. Я что, на шута похожа или у меня на лице что-то написано?

Да и почему любой жест в свою сторону я воспринимаю в штыки?

– Знаешь, чтобы придумать средство, которое поможет тебе, я бы на твоем месте сначала обратился к истокам. Мы ведь по сути ничего не знаем. А то, что нам известно, вполне может оказаться досужими домыслами. Вдруг истинная история нечисти еще никем не рассказана?

– Это, конечно, прекрасно. Вот только получается, я должна охотиться на утопленника и одновременно пытаться посадить его на цепь для дальнейших изучений? Мне кажется, что это абсолютно не реализуемо, – проворчала я. Сердилась неистово. И из-за этого мир вокруг терял краски. Серел и серел. Я не могла решить задачу, поставленную передо мной Элибером. Выход из положения, в котором я оказалась, казался призрачным и недостижимым.

Тавернщик замотал головой и взял меня за руки, привлекая внимание. Посмотрел в глаза и улыбнулся:

– Я не об этом. Нужно просто обратиться к тем, кто владеет большей информацией. Пока ты не соберешь пазл целиком – не будешь знать, какая картинка получится. Не стоит поднимать меч, пока твой враг не показал слабое место, понимаешь? Что легче – пытаться пробить доспехи или ударить туда, где заканчивается сталь?

Я слабо киваю и понимаю, что дело, скорее всего, затянется надолго. Вряд ли я успею до Имболка. Мало того, что это в принципе невозможно, так в историю и происхождение лесной живности, похоже, придется окунуться с головой.

– И что ты предлагаешь? Думаешь, я знаю хоть одного человека, который разбирается в нечисти больше, чем я сама?

– Думаю, такие определенно есть. Не забывай, люди живут и у лесных границ. Там стоит немало деревень, и хижин в самих перелесках. Местные с нечистью наверняка сталкивались. Или случайно, может, видели, – ответил он и расслаблено пожал плечами. Конечно, у него же сроки не поджимают. А для меня это как иголку в стоге сена искать. Хвататься за любую возможность хоть что-то узнать, хоть крупицу информации найти. Реально? Не думаю. Ненавижу свою работу.

– И что, мне теперь по деревням и хижинам лесным шастать? Людей расспрашивать? Да они ж горазды выдумывать больше того, что знают. Мы такие существа, любим все приукрасить.

– А может, в выдумках и кроется истина. Об этом ты когда-нибудь думала, реалистка? Там, где начинается рациональное мышление – заканчивается магия. Прислушайся к людям за пределами города, и тебя удивят их слова. Много ли мы знаем о том, что происходит за каменными и могучими стенами Ходра? Я думаю, почти ничего. И пожалуйста, попробуй уже разглядеть свет в этом мире. И начни хоть изредка доверять чужим словам. Гарантирую, жить станет проще, – он растрепал мои волосы и самодовольно ухмыльнулся. Тоже мне знаток. Как эгоцентрично.

– Обойдусь без твоих советов насчет моего восприятия мира. Но про деревни подумаю, вариантов у меня в любом случае немного. Нужно откуда-то начинать. А начало – самая сложная точка пути.

За окном темнело, света от одной свечи в таверне не хватало, и длинные тени плясали на лице Рэйнара. Наверное, со стороны мы напоминали двух заговорщиков, которые планировали начать революцию и свергнуть короля. Жаль, что это не так. С заданиями, что дает Элибер, восстание кажется плевым делом. Проще убить, чем выполнить.

– Думаю, мне пора. Я уже опаздываю к лорду Одуванчику. Он будет злиться, а ты знаешь, как я это не люблю. Когда он недоволен, стены дрожать начинают. Боюсь, однажды замок расколется пополам.

– Передавай привет, – Рэйнар ехидно усмехнулся.

– Если передам – тебя повесят.

– Знаю. Зайди завтра, если надумаешь. Я знаком с человеком, который бывает здесь раз в пару месяцев. Он обещал заглянуть на ярмарку перед Йолем. Возможно, сможет тебе помочь. Хороший мужик, без лишних мыслей. Одинокий, правда. Живет на окраине Заговоренного леса. Пока же не буду тебя задерживать.

Я кивнула и нехотя вышла из таверны. Выпитое вино приятно согревало грудь, однако впереди меня ожидал серьезный разговор с Элибером. Да и пожалуйста! Хочет, чтобы я придумала способ уничтожить нечисть – пусть пару месяцев посидит один в замке. В своем любимом и гордом одиночестве.

Элибер

Я бы убил ее, клянусь.

Я стоял на балконе тронного зала, рассматривая кривые улочки Ходра, заметенные снегом. Дэви опаздывала, а я терпеть не мог, когда кто-то приходит на встречу со мной не вовремя. Как будто бы тебя принижают. Я что, невидим? Может быть, меня вообще не существует?

Дэви стала такой, когда наша связь остыла, словно между нами встала стена льда. Со временем эта стена становилась все толще и толще, попутно обрастая острыми ледяными шипами. Не было больше понимания, чародейка отдалилась, жила сама по себе. Нет, не так. Сама ради себя. Так было бы правильней выразиться.

На ночном небе звездной пылью рассыпались созвездия. Ходр пах Йолем, мхом и копотью. Где ее опять носит? Почему я должен ждать?

Темный шлейф шерстяной мантии с волчьим гербом скользил за мной тенью, скрадывая шаги. Я думал о завтрашнем дне, о предсказаниях Ари. "Когда появится третий – все изменится", – говорила она. Спустя много лет, я начал подозревать, что Лиса ошиблась. Третий не показывался, хотя я мечтал о его появлении. Мечты сменились пустотой внутри, остался лишь холод. Ничего не менялось. Видимо, мою судьбу решили переписать в библиотеках Башни. Забавнее наблюдать за страданиями героя, чем за становлением его счастливой жизни.

– Извиняюсь за опоздание. Я кое-что придумала, – донесся ее звонкий голос из-за спины, разбивая мысли на тысячи осколков.

Я оглянулся. Дэви принесла с собой январский ветер и хлопья снега, что медленно оседал на черепичные кровли домов. Кожаный плащ нараспашку открывал длинную холщевую рубаху, талию обтягивал болотного цвета корсет. Я услышал запах вина.

– Что, из таверн теперь не выпускают, пока бокал не допьешь? – Нахмурился. Злость давила на виски даже сильнее, чем я ожидал.

– Мне теперь и выпить нельзя? – съязвила она, скидывая длинные волосы с плеча. – Вообще-то спиртное часто помогает находить новые идеи. Радовались бы, ваша светлость, что я еще не покинула вас, после того, как вы озвучили свое новое задание.

Дэви присела в неуклюжем реверансе. Меня раздражало ее пренебрежение. Лучше бы сбежала из Ходра, раз не могла справиться с невыполнимой миссией, чем стояла сейчас в тронном зале и паясничала. Или для нее нужно отдельное изгнание? В конце концов, я никого рядом с собой не держу.

– Ближе к делу. Ты хотела меня обрадовать, а не нагрубить. Должно же быть основание для твоего сегодняшнего опоздания? Или, по-твоему, я твой верный пес, который будет ждать до последнего?

– Хвоста не нахожу. Но ты в любом случае ждал. Не нужно делать вид, что тебе не интересно и моя работа тебя не касается. Я тебя насквозь вижу, всю твою гниль и спрятанное под нею тепло. Раз ты все еще терпишь меня, значит, не так уж я тебя и оскорбляю, – Дэви хмыкнула, выпрямилась и расслабленно пожала плечами. Откуда в ней эта уверенность и спокойствие? Она обожала испытывать мое терпение. Может, я и был псом. А может, во мне осталось ни капли жалости. Дэви продолжала: – Может быть, тебе даже нравится пренебрежительное отношение? Или грубость? Впрочем, есть вещи поважнее, ты прав. У моего короля отменно получается давать сложные задачи, над которыми почему-то только я должна ломать голову. Я поломала, пришла к выводу, что в ближайший месяц мне придется покинуть столицу и отправиться за поиском ответов.

Молчу. Мне определенно не нравится такой ход событий. Я, конечно, понимал, что, возможно, Дэви придется покинуть Ходр, чтобы придумать способ для истребления лесных тварей, вот только, когда она сама озвучила свой план, внутри стало невыносимо тихо. Одиночество навалилось на плечи тяжелым грузом. Почти все мое правление Дэви была рядом, а сейчас нам предстояло впервые расстаться на долгое время.

– И куда ты направишься? – спрашиваю, справляясь с эмоциями. Подумаешь, разве я не смогу сам? Кто она вообще такая? Советница моя что ли? Нет. Всего лишь колдунья при дворе. Ее мнение никогда не было ценнее моего собственного.

– Не знаю точно. Возможно, ближе к Заговоренному лесу. Мне придется изучить их, прежде чем придумать способ для уничтожения. Нужно расспросить людей, которые могли с ними столкнуться. Я буду искать тех, кто хоть что-то знает, – говорит она и складывает руки на груди. Смотрит на меня укоризненно, разные глаза враждебно блестят. Для нее это очередное соревнование с самой собой, а не со мной. Доказать, что невозможное возможно. Меня она никогда не побеждала, но себя – всегда.

– Тебе не кажется, что так ты потратишь слишком много времени? Можно ведь совсем ничего не узнать.

– У меня нет другого выбора. Так я смогу найти хоть какую-нибудь зацепку. Хоть что-то. А это больше, чем ничего. Ты приказал то, чего не приказывал еще ни один король своему чародею. Нужно же как-то начать.

В чем-то она была права. Не было другого выбора. Придется путешествовать и искать ответы по всему Фелабеллю. Где-то внутри, за клеткой ребер, зашевелилась тревога. Опасно было в одиночестве блуждать по стране во время войны. "Дэви не пальцем деланная", – напомнил я себе. В конце концов, она ученица Ари и сможет за себя постоять. К тому же о чем я думал, когда давал это задание? Конечно, ей придется рисковать жизнью, но она справится.

– Хорошо. Предупреди меня перед отбытием. И скажи, где ты будешь, чтобы я знал, откуда ждать письма. Будь добра держать меня в курсе дела, если что-то выяснишь. Я должен знать, что с тобой происходит.

Дэви усмехнулась. Мне захотелось дотянуться до шелка ее длинных волос, запустить в них пальцы, коснуться темного золота. Проявить тепло. Мне было сложно. Я и сам не понимал, почему сердце так противно скулило. Боялся за нее? Я не боялся. Мне было все равно. Плевать, даже если она там умрет. Меня больше беспокоило, что будет здесь, когда я останусь один. Если что-то сломается в ее отсутствии, мне будет не на кого опереться, да и руку мне никто не протянет.

– Не переживай. Когда-нибудь ты поймешь, что виноват во всем только ты сам, – произнесла она вдруг и направилась к выходу из зала. Я задумчиво смотрел ей вслед и чувствовал себя абсолютно беспомощным.

Я ненавидел свои эмоции, а беспомощность вообще терпеть не мог. Ее я старался сразу же засадить в клетку в самой глубине сознания. Запирал на все замки, накидывал цепь на стальные прутья. Старался не слушать. Эмоции – слабость. Если идти у них поводу – добром это не кончится. Чувства заставляют нас совершать ошибки, поступать глупо и по-детски. Только чистый разум способен дотянуться до звезд, так было и так будет всегда.

Противоречия губят людские сердца. Если я выбрал свой путь, то должен держаться курса и до конца быть верным своему слову.

Я остался один посреди тронного зала под витражными стеклами небосвода. Звездная пыль заполняла пространство. Город ложился спать, и ветер приносил запах его сновидений. Руки покрывались гусиной кожей от морозного воздуха. Пора было идти в покои.

Завтрашний день нес с собой неизвестность. Это пугало. Я не любил, когда все шло не по плану. Новизну я тоже терпеть не мог. Лучше жить в постоянстве, без сюрпризов и неожиданностей. Если бы все было именно так, существование было бы скучным, но спокойным.

Я бы хотел исправить мир и поставить колесо в нужную колею, но для этого необходимо много терпения. Терпеть я умел, хоть и не любил. Когда-нибудь солнце взойдет перед моими глазами и принесет с собой чувство свободы и тепла, но это точно будет не завтра. А может, я так и останусь один на один с ночью и холодным светом луны.

Глава третья

Дэви

Рэйнар не обманул.

Мы встретились на ярмарке перед самым днем Зимнего солнцестояния. Год заканчивался, колесо закручивалось музыкой бродячих музыкантов, танцами шутов на главной площади Ходра, яблоками в карамели и горячей медовухой в уличных лавках. Время – веретено.

Я шла со службы в Храме Триедины. Еще час назад мы приносили в жертву кабана, пойманного в лесу. Смотрели в глаза смерти. Сейчас я возвращалась в мир живых, где поют, танцуют и провожают год.

Разговор с Элибером был примерно таким, каким я его и представляла. Холодный взгляд, режущий похуже любого ножа, высокомерный вид этакого всезнайки. Тошно. Я радовалась, что скоро покину столицу и наконец смогу отдохнуть от него хотя бы на какое-то время, пусть полноценным отпуском это путешествие и нельзя было назвать.

Рэйнар вышел из-за угла, галантно подхватил меня под руку и повел в сторону узкого, украшенного еловыми ветвями переулка.

– Я рад, что ты получила утром птицу. Как и обещал. Сегодня он в городе, уже заходил в "Хмельной котел". Сказал, что выпьет эля и пройдется по торговым шатрам. У тебя есть возможность обратиться к нему за помощью, – глаза Рэйнара горели праздничными йольскими огнями, отблески костров сияли в его улыбке.

– Ты не предупреждал его обо мне? – спросила я, переступая от холода с ноги на ногу.

– Я сказал, что с ним хочет поговорить необычная чародейка и попросить об услуге. Еще сказал, что ты сможешь заплатить, поэтому он заинтересован в разговоре. Можешь не переживать, нам остается только найти его. Как прошел разговор с Лордом Одуванчиком?

– Сам как думаешь? Больше ничем удивлять он не собирается, поэтому мы возвращаемся в те дипломатические отношения, где каждый делает свою работу. Думаю, без меня ему будет тяжело. Может, за это время он хотя бы поймет, что быть в одиночестве не так приятно, как кажется. Ну, я все еще надеюсь, что он сможет пересмотреть свои ценности, хотя это и маловероятно. Поэтому посмотрим. Пошли? Пора договариваться.

Рэйнар кивнул и вывел меня из переулка прямо к торговым лавкам. В центре площади жонглер подкидывал в воздух факелы, и языки пламени окрашивали пространство в алый. Тепло подкрадывалось к сердцу, наконец-то я прочувствовала приближение праздника. Все становилось легким, волшебным и свободным.

– Потом посмотришь, сначала дела, разве нет? – весело спросил Рэйнар. Он заметил мой неожиданный интерес к празднику, которого я раньше не проявляла. Йоль начинал год по-новому, я чувствовала, что с этого момента все изменится. Мир уже не будет таким, как прежде.

Через пару пролетов мы встретились с мужчиной, о котором говорил Рэйнар. Он покупал перья для каллиграфии, на темные волосы падали хлопья снега. Колдун был высоким, выше Элибера, широкие крепкие плечи казались напряженными, хотя на обросшем щетиной лице читалось спокойствие. Внутри все сжалось, сердце неприятно скрутило. Он напомнил мне отца.

– Фаррис, добрый день тебе еще раз. Я привел девушку, которая хотела поговорить с тобой, – Рэйнар опустил мою руку и отступил назад.

Фаррис осмотрел меня с интересом, слегка приподняв густые брови, положил перед торговцем серебряную монету и, взяв мешочек с перьями, протянул большую ладонь.

– Меня зовут Фаррис. Приятно познакомится с чародейкой, чья вера в Триедину так сильна, – произнес он грубоватым голосом с легкой насмешкой. Да, многие колдуны не придерживались религии, которую принес на Волчьи тропы Эрдали Присон. – Я видел вас на служениях в храме.

– Давайте обойдемся без осуждений. Я – Дэви, – крепко пожимаю его ладонь. – Рэйнар наверняка поставил вас в известность о моей просьбе. Мне нужно остановиться где-то на неопределенное время в целях исследования Заговоренного леса. Рэйнар сказал, что вы как раз живете рядом.

– Живу, – мужчина кивнул. – Рэйнару бы поменьше языком трепать. Что вы можете мне предложить?

– Пять золотых в месяц. Сумма может обговариваться.

Мужчина задумался и подпер подбородок пальцами.

– Завтра утром я покидаю столицу. Могу взять вас с собой, деньги никогда не бывали лишними. Тем более редко можно найти работу, за которую платят больше одной золотой монеты. Я выделю вам комнату в своем доме. С правилами все просто – убирать за собой, никого не приводить и кормить скот, если я отлучусь.

Я усмехнулась. Этакая жена, что ждет мужа с охоты в их маленькой хижинке. В принципе, условия меня устраивали. Единственные, кого я могла привести домой, были, наверное, только утопленники или чащобники. С уборкой тоже все было просто, бардак я не разводила. Да и за животиной ухаживать приходилось, когда я жила с Ари. Она наказывала каждое утро уходить в чащу подкармливать волков, лис и прочих лесных зверей. Считала, что так я сближусь с миром. Не знаю, помогло ли это, но однажды меня чуть не сожрал медведь. Наверное, если бы у него получилось, я действительно стала бы частью природы.

– Я согласна. Завтра на рассвете встретимся рядом с "Хмельным котлом". Удобно?

– Вполне. Территориально мой дом находится за Лунным краем. Путь долгий и холодный, подготовьтесь хорошенько, – мужчина слабо улыбнулся, темные глаза засветились внезапной добротой. – До встречи, госпожа Дэви.

– До встречи, – я кивнула, взяла Рэйнара за руку и потащила к главной площади. Он помахал на прощание своему давнему посетителю, довольно улыбнулся и посмотрел на меня.

Я остановилась у лавки с горячим сидором.

– Получается, в ближайшее время я тебя не увижу. Хочешь выпить на прощание? – Рэйнар буквально светился счастьем. Радовался, что помог мне. Это было приятно.

– Угощаешь?

– Давай.

Старичок торговец кивнул, заполняя стаканы пряным напитком. Легкий порыв ветра принес сладкий спиртной запах.

Мы шли к площади и согревали грудь яблоками и медом. Волшебство было на каждом шагу, кто-то обсыпал йольские полена мукой, кто-то кидался снежками, кто-то громко пел и шутил. Я остановилась у большой сцены, с интересом наблюдая за представлением бродячих артистов.

Со всех сторон слышались смех и звон монет. Люди платили за праздник, чтобы согреться в самую холодную ночь в году. Я чувствовала спокойствие, уют и тепло, тревога отступала, раздражение уходило. Словно в моей руке был не деревянный стакан с сидором, а факел, что освещал все вокруг. Улыбки на чужих лицах. Звонкий детский лепет. Магия. Все изменится. Застой закончится. Оковы падут.

Внезапный порыв ветра сбил меня с ног. Все, что оставалось в кружке, обожгло ладони и пальцы. Раздался громкий крик. Люди в ужасе уставились в небо, тросы, что держали шатры, натянулись и заскрипели, готовые вот-вот вырваться из земли.

Рэйнар кричал, пытаясь поймать мою руку. Началась давка, а я слышала только дикий вой ветра и громоподобный рев, который доносился из-за облаков. В воздухе засвистели стрелы. Лучники на стенах замка выстраивались в шеренгу рядом друг с другом. И тогда я увидела его. Сияние золотой чешуи. Дракон летел над крышами Ходра, разгоняя бурю огромными крыльями.

Люди в панике заползали под ярмарочные стойки, сооружали щиты из столов и скамей, будто это могло спасти их от праведного драконьего пламени. Уши закладывало, в глазах рябило яркими силуэтами. Детские крики и плач разносились со всех сторон, а я не могла оторвать взгляд от мощных крыльев, увитых узорами сверкающей чешуи. Дракон был величествен и прекрасен, стрелы пролетали мимо, либо отбивались вихрями ветра. Не было оружия, способного убить такое волшебство.

Казалось, он заметил меня, подмигнул и взмыл в небо. Пламя окрасило белые облака. Дракон сделал еще пару кругов и полетел на север, в сторону Забытых пещер, оставляя перепуганный город за спиной.

Ветер стихал, и я думала, как это странно. Никто никогда не видел драконов после завоевания Фелабелля, не считая Пирры, но то была всего лишь легенда. Я не верила, что кто-то из них выжил, пока не ощутила на коже порыв бури, что рождали его крылья. Говорят, драконы покидают убежище к Имболку, просыпаясь на Великую охоту. Но сейчас наступал Йоль, и до того, как начнет сходить снег, было еще далеко.

Пальцы покрылись красными пузырями от ожога, и я впервые за время его полета вспомнила о боли, презрительно окинув руку взглядом. Рэйнар потряс меня за плечо, пытаясь привлечь внимание. Люди постепенно выбирались из своих укрытий. Все дрожали от ужаса, а я замерла от великолепия драконьего золота.

– Ты в порядке? – испуганно спросил тавернщик. – Клянусь, я в жизни так не боялся.

– А чего бояться? Не съели же тебя, – произнесла я и поднялась на ватные ноги.

Я была права. Все изменится. Все уже меняется.

Ривер

– Ты совсем сдурела?!

Я кричал и не мог остановиться.

Мы вернулись к костру на рассвете. Всю дорогу я пытался молчать и игнорировать злость, что съедала меня изнутри. В конце концов она разожгла сердце до раскаленных углей, хоть мечи куй. Я благодарил всех богов, я благодарил Заговоренный лес и Лису, которая помогла мне найти сестру, но ярость росла с каждым шагом. Никогда я так не злился, никогда так не боялся. Тоже мне, много в голове мозгов, раз она одна уносится на чей-то зов среди ночи, пока я сплю. Мелкая дрянь.

– Я не думала, что это опасно, – честно призналась Несси. Ее взгляд искал спасения под ногами. Не будет никакой помощи, я чуть не поседел, пока тебя искал.

Горло выворачивало горечью. Мне хотелось рыдать, разбивать костяшки пальцев об деревья, сдирать с себя кожу ногтями, плеваться и рвать голосовые связки воплями. Я хотел, чтобы она поняла, что так со мной нельзя, чтобы она осознала, что я переживал, и больше так не делала. Но Несса – всего лишь маленький ребенок. А я – взрослый. Я должен держать себя в руках, воспитывать ее по-взрослому, а не срываться в истерике, вот только у меня не получалось удержаться. Я был драконом, и каждое мое слово обжигало ее крошечное сердце огненным дыханием. Ну и плевать. Почему я, в конце концов, должен копить все в себе, сдерживаться и не повышать голос, не кричать на нее? Сколько еще мне носить свой гнев внутри? Топтаться на мне позволять? Больше никому не позволю!

А что если бы клинок не привел меня в чувство? Что если бы я пошел к этому проклятому озеру и путь назад закрылся?

– Это было глупо! Ты что, совсем пустоголовая? Забыла, где мы находимся?! Это Заговоренный лес, а не сад, где можно с подружками играть! Здесь нет друзей и не будет! – кричу. Несса хнычет и всхлипывает. Ну и пожалуйста, зачем мне шкуру на себе рвать, когда не доходит, что ради нее я бьюсь с целым миром. Где хоть капля рассудка? Я что, должен упасть на колени и умолять больше так не поступать? «Несси, пожалуйста, предупреждай в следующий раз, если побежишь к утопленникам на ночевку», – так это должно выглядеть? – Сбегать ночью на чужой зов в лес, ты о чем думала?

– Я не пустоголовая! Сам такой, ничего не понял и никогда не поймешь! Я думала, тебе понравится, и ты захочешь с ними поговорить! Ты все испортил! Ты всегда все портишь! – Несса заворачивается в медвежью шкуру с головой и рыдает. Девчонка поганая.

– Из-за тебя мы чуть не погибли! Я чуть не погиб! О себе не думаешь, так обо мне бы подумала, – хмыкаю и развожу костер. Руки сводит от холода, внутри все горит от злости, вот только она меня не согревает. Щеки пылают огнем. Кулаки чешутся, требуют выпустить пар. Нас спас подарок отца. Хочется его выбросить. С силой пинаю мешок с вещами.

"Тебе понравится на войне. Научишься сдерживать свои чувства, а то подрастешь и станешь, как я. А меня, наверное, в этом мире и одного достаточно, как думаешь?" – голос отца звенит в ушах. Тварь. Зарядить бы сейчас йольским поленом по чьей-нибудь роже.

Падаю у костра. Грею руки над языками пламени. Дышу морозным воздухом. Чувствую под собой землю. Я здесь. Я сейчас. Это мое тело. Это я.

Плевать на отца. Плевать. Он не умел любить. «Я не ты, – напоминаю себе, – и таким не стану. Я еще могу научиться не причинять боль другим».

Устремляю взгляд вверх. Хочется многое сказать своим мертвецам, но они не услышат. Внезапно у меня перехватывает дыхание. Впервые, за все это время я вижу звезды – и плачу. Большая, синяя астра расцветает на ночном небе за буреломом. Она указывает на север, в сторону Фелабелля. Мы идем правильно. Пусть где-то я и сбился с пути, но сейчас мой внутренний компас направлен точно по курсу, если, конечно, Заговоренный лес не путает стороны света.

Интересно, когда он нас выпустит и что еще придется преодолеть на Волчьих тропах?

Замечаю, что всхлипы давно затихли. Несса сопит, спрятавшись под теплой медвежьей шкурой. Я аккуратно укладываюсь на земле и опускаю голову на ее ноги. Может, я и перегнул палку, наговорил лишнего. Может, с ней нужно мягче, вот только я так не умею. Не было у меня того, с кого брать пример.

Возможно, лес благодарил меня за искренность звездной пылью? Может, это его подарок? Или подарок лисы?

Мать говорила, что я слишком много спрашиваю и на мои вопросы никогда не найдется ответов.

Тихо нашептываю себе под нос балладу «О Пирре и крыльях». Проблемы чуть-чуть отступают. Чувствую, что скоро засну. Извини, Несси. Я так счастлив, что нашел тебя, и так сильно злюсь, что пришлось искать.

Спасибо, лиса. Я не заслуживаю твоей помощи, но постараюсь заслужить.

Больше никогда не позволю в себе разочароваться, честное слово. Я буду биться, хотя бы ради Нессы. Даже если придется сражаться с самим собой.

Залезаю к ней под медвежью шкуру. Прижимаю к себе. Сестра морщится во сне, трет маленький носик сжатым кулачком. Я смотрю в небо на мириады созвездий. Мне всего девятнадцать лет, руки мои в крови, но пока к груди жмется кусочек прошлой жизни, пока ее глаза горят светом и она верит в волшебство – я живой. Свободный. Утром она не будет со мной разговаривать, надуется и обидится, пока одиночество ей не надоест. Тогда я извинюсь и расскажу про звезды.

Пока я могу любить – я сильный и выдержу все. Моя ярость – из-за любви. Убивать, идти по головам, драться, стремиться. Любовь – это мой огонь. Моя еда. И вот что я понял за свою короткую жизнь: ничто не продвинет тебя вперед, кроме нее. Если придется любить своего врага, чтобы понять, чтобы остановить, чтобы поменять – я буду.

Если бы я не любил, где бы был сейчас?

"На войне", – подсказывает голос отца в голове. Да, наверное, убивал бы ведомых чьей-то властью, не видел бы смысла в жизни, мною бы командовали и отдавали приказы.

Вот чему научился я – изворачиваться. Хитрить, сбегать, дергать за чужие нитки, скрываться. Да я и сам могу приказы отдавать не хуже короля. Говорят, у наемников есть внутренние дети, о которых они заботятся. Не знаю, где потерялся мой, но рядом лежит реальный маленький человек. Он верит мне. Он надеется. И он тоже любит. А когда тебя любят и любишь ты – стоит постараться, даже если приходится сбивать локти в кровь.

Попробуй меня поймать. Пока ни у кого не получилось. Думаешь, ты лучше справишься?

Элибер

Она уехала на рассвете. Наш последний разговор вышел неловким и нервным, должно быть, от того, что я к тому времени еще не пришел в себя после драконьего полета над Ходром. Дэви явилась ночью, чтобы рассказать, куда она планирует направиться. На прощание произнесла, что теперь все изменится и мне придется принять новую реальность. Забавно. Когда-то первый чародей Присонов пришел из Лунного края, а сейчас – действующая колдунья возвращается в те же места. Не намек ли это судьбы, что Дэви будет последней? А я? Я тоже последний король из династии Присонов?

Лед словно дал трещину от внезапной бури. Я боялся потерять себя среди драконов, что покидали убежище раньше Великой охоты и парили в небесах во время зимы. Этот полет означал одно – угрозу Волчьим тропам. Угрозу Фелабеллю, Присонам, нашим устоям и нашему народу. Власти.

В легендах, известных всем, драконы – мудрые, великие создания, которые раньше охраняли мир и людей. Они делились своим волшебством с первыми чародеями, учили архитектуре и радовались нашим успехам. Драконы равны богам. А богов любят, богов слушают, богам верят. Сегодня люди боялись драконов, вот только если страх исчезнет – им снова начнут доверять большее, чем королям. С нечистью нужно поторопиться, а потом задуматься над защитой страны от этих летучих тварей. Загнать их поглубже в пещеры, чтобы даже на охоту не вылезали. Сдохнут там от голода, мне все равно. Лишь бы не предотвратить новые угрозы.

Мучение сплошное.

Почему слом Фелабелля должен пасть на мой век? Почему отец и отец отца правили спокойно, а мне достались их незаконченные войны и драконы, что никогда не летали так далеко от Забытых пещер? Несправедливо. Как всегда.

Целый день я отдавал приказы обороне, стражникам и лучникам. Башни и стены столицы заполнялись отрядами и артиллерией. Люди задавали вопросы, паниковали и нервничали. Главное – не терять лица. Пусть лучше драконы вызывают в них страх, чем любовь.

А потом я думал о Дэви. Размышлял, правильно ли я поступил, когда разрешил ей покинуть столицу в тревожное для города время. Дэви, казалось, не переживала из-за вчерашних событий. В ее радостных, блестящих от счастья глазах не было ни намека на страх. Наверное, так она мстила мне. Выставляла свой восторг на показ. Конечно, возможность покинуть Ходр ее восхищала. Сколько лет Дэви сидела в храме и служила мне верой и правдой? Не пререкаться, помалкивать, исполнять обязанности. А теперь вот: никаких ограничений, целый мир ради цели, борьба за свои принципы, сражение с собой. Надеюсь, ей там весело будет.

Я размышлял о том, как быстро ей удалось найти приют на границе Заговоренного леса. Мне это не нравилось. Дэви сказала, что случайно познакомилась на ярмарке с каким-то колдуном. К Ари она точно не могла сбежать, тогда бы я не смог отправлять ей птиц. Но не бывает же столь внезапных знакомств.

Сомнения росли внутри с каждой секундой. Чародеи не распинаются о том, что они колдуны, и уж тем более не радуются первым встречным. И не зовут их в гости. Тем более сейчас, когда на них охотятся наемники из Либертаса. Дэви не могла поведать незнакомцу о своем задании. Не могла и все.

Тогда как это получилось?

Я намеревался в этом разобраться. Как обычно, придется прибегнуть к помощи языков.

Ночью я покинул замок и отправился по подземным городским проходам в сторону темниц. Не скажу, что любил сотрудничать с заключенными, но в этом была своя выгода. Людям, которые забыли, как выглядит небо, только дай глоток свободы, разреши пробежаться по борделям – и они выполнят все, что ты только прикажешь. Тем более проверенным узникам, что заключили договор с короной. Им не нужно было платить, за их передвижениями следили стражники городских ворот, им было нечего скрывать и не за чем врать.

Так было всегда. Присоны любили кромсать убийц и бывших насильников, превращая их в послушных псов. Такова была система правосудия. "Никогда не попадай в ходрские тюрьмы". Устойчивое выражение для тех, кто хотел совершать преступления в столице, поэтому даже наемники обходили Ходр стороной.

Сумасшедшие и юродивые здесь не ценились. Для них обычно назначались смертные казни, но те, кто когда-то случайно ступили не на ту дорогу, становились самыми послушными животными.

Запахло сыростью. Толстые каменные стены сужались в узкие подземные коридоры. Жирная крыса восседала на столе рядом со спящим стражником. Тлеющая самокрутка медленно прожигала деревянную поверхность, оставляя черное пятно. Пахло гарью. Я остановился напротив гвардейца, спугнув местную обитательницу. Пришлось кашлянуть, чтобы охранник темниц разлепил глаза и, в ужасе уставившись на меня, вскочил с места и прогремел стальными доспехами.

– Ваша светлость… Я всего на секунду веки прикрыл, честное слово.

Протягиваю пальцы в темных перчатках за ключами. Он трясется, передает связку и отступает на шаг.

– Имя, – произношу сухо. Знаю, что всего пару часов назад у них была пересменка. Пока один не соблюдает свои обязанности – карточный домик рушится. Так мне говорил отец.

– Ричард, мой господин, – прокуренный хриплый голос дрожит от страха.

– Ричард, завтра тебя лишат права служить в гвардии. Подыщи себе другую работу.

Нащупываю нужный широкий ключ. Открываю крепкую тяжелую дверь и оставляю сонного, перепуганного Ричарда наедине с невеселыми мыслями. Запах нечистот и болезней бьет в нос, как только я переступаю порог в бесконечный коридор тюрьмы, окруженный по бокам сталью решеток.

Тошно и мерзко. Едва сдержав приступ тошноты, я все же направляюсь к нужной камере. Вокруг меня раздаются чьи-то мычания и болезненные постанывания. Еще бы. Узникам королевских тюрем не полагались целители и лекари. Часто случалось и такое, что многие умирали здесь от нагноений или чего похуже. Останавливаюсь у камеры, за железной дверью которой сидит он. Слепой седой старик, служивший еще во времена моего отца и деда. Длинные морщины волнами растекаются по его лицу. Даже папа не помнил, за что он сюда попал. Похоже, так и провел всю жизнь за железными прутьями решетки.

– Владыке снова нужна информация от бедного хромого Кали? – он шарит бледными глазами цвета полной луны по моему лицу. – Я узнал ваши мягкие шаги.

– Да. Мне нужны сведения о человеке, которого зовут Фаррис. Моя чародейка познакомилась с ним на главной площади.

Старик гремит кандалами и протягивает сморщенные пальцы к оковам. Дряблую шею сковывает холодный металл. Он улыбается беззубым ртом, кивает и стучит грязным длинным ногтем по ошейнику.

– Этого достаточно. Покрути ключиком, мальчик, и я вернусь через неделю, все про него вызнав.

Хмыкаю. Иногда он меня пугал, этот странный старик. Не по-человечески чудной.

Глава четвертая

Дэви

Мы ехали целый день без привалов и отдыха. Лошади уставали, пальцы мерзли даже в шерстяных бордовых перчатках, красный нос горел от холода. Фаррис уверенно восседал в кожаном седле. Сну, голоду и морозу не удавалось овладеть колдуном. Не пробиваемый. Мне бы так, но это было только мое первое осознанное путешествие на далекие расстояния. Я разрешаю себе уставать и учиться. Ворчать, кстати, тоже разрешаю. Мне можно.

– Так что тебя ведет в Заговоренный лес? Ари хочешь найти? –спрашивает он и сжимает поводья. – Предупреждаю, я искал как-то ради интереса. Ничего не вышло. Заблудила меня ведьма, из леса вышел только через год. Считай, жизнь заново, с чистого листа, начинать пришлось. Целый год как в пропасть. Выпал из реальности.

– Нет, – прячу слабую улыбку в шарфе. Вот еще, искать ее буду. Захочет – сама найдет. Это было так похоже на колдунью. Она любила играть с путниками и менять местами Волчьи тропы. Особенно попадало тем, кто ее искал. Нелюдимая у меня наставница. Появляется только перед теми, кто ее чем-то цепляет. Возможно, самовлюбленная, но самая мудрая. Никто не знал Заговоренный лес так, как знала его Ари.

– Тогда что? Я многих путников видал, кто в конечном итоге из леса не возвращался. Мрут как мухи в Вечном озере или на нечисть нарываются в ночи. Помню несколько партизанских отрядов из королевских войск – шли толпами каждую неделю. И все пропали. Даже косточки не осталось. Мечи из сугробов торчат рукоятями вверх и все.

– Скажем так, у меня задание насчет пропадающих в лесах войск.

– Ясно. Ты замерзла, наверное? – Фаррис меняет тему разговора и внимательно осматривает меня. Слегка хмурит брови и кивает в сторону холма. – Там есть деревня неподалеку от Темного края. Можно остановиться на ночлег, выпить горячей медовухи и как следует согреться. Остаток пути с остановками пройдем за полторы недели. Но если будем делать их реже и ехать быстрее – сократим дорогу в два раза. Тут все зависит от того, как ты хочешь встретить Имболк.

– Думаю, сегодня стоит остановиться, передохнуть, а завтра я постараюсь не устать так скоро. Медовуху я не люблю, а от вина не отказалась бы.

Тяжело вздыхаю. Колдун с улыбкой покосился в мою сторону и пустил гнедого коня в галоп. Вперегонки захотел, значит. Ноги в сапогах околели, но я однозначно хотела добраться до теплой таверны быстрее. Может, хоть разогреюсь. Хлопаю пятками лошади по бокам и лечу за колдуном. Ветер бьет в лицо, щеки немеют, а я несусь за ним на всех парах.

Обещаю себе, что когда-нибудь покину север и уеду в Фаирус под палящее солнце, забуду о пронзительных ветрах, снежных полях и холоде, что пробирает до костей. Может быть, заведу там семью и буду рассказывать истории о своей молодости, с содроганием вспоминая о Фелабелле, а извечный деспот Лорд Одуванчик будет сниться мне в кошмарах. Да, от такой судьбы я бы не отказалась.

Не зли меня больше, Элибер. Вон, смотри, как я уже планы о своем будущем строю. Что меня здесь держит, кроме жалости к тебе?

Рыхлый снег сугробами вылетал из-под копыт. Фарриса удалось догнать уже рядом с деревней. В голове рисовалась карта. По-моему, поселение называлось Медвежьими землями. Маленькие бедные домики, заваленные снегом, тянулись к небу рядами остроконечных крыш. Уже вечерело, но местные трудились, лопатами расчищая дорожки к своим убежищам, кормили кур и гусей. Жизнь. Не самая богатая, не самая счастливая, зато свободная от чужих предрассудков.

Чем дальше мы удалялись от Ходра, тем беднее выглядели деревни и города, а люди улыбались все меньше и меньше. Что, в прочем, неудивительно, зная о налогах, которые были вынуждены платить крестьяне. Чем дальше находилось поселение, тем меньше в нем было скота и тем больше ютилось за хлипкими ставнями домов спиртного и нищеты.

Пока все было не плохо, но даже здесь чувствовалась грань между счастьем и горем. Дети не бегали по улицам, не играли в снежки, а держались рядом со взрослыми и помогали им выполнять тяжелую работу. Какой-то чумазый мальчишка тащил по улице ведра с водой, тяжело вдыхая морозный воздух.

Домики стояли слегка покосившись и прижимались к земле. Деревянные двери оседали под грузом времени. Седой дым поднимался из чугунных труб и стремился к закатному солнцу.

Фаррис остановился рядом с таверной, откуда доносился шум пьяных мужских голосов, женский смех и стук кружек. Я спрыгнула с лошади, оставила ее рядом с корытом воды и зашла в заведение, следуя за колдуном.

Местный народ приветливым не казался. Мы опустились за дубовую стойку и стали дожидаться тавернщика. Я заметила косые взгляды пьяных забулдыг, от которых покалывало спину. Музыка в таверне отсутствовала, здесь ее заменяли пьяные ссоры и частые драки. Оно и понятно. Там, куда не заходит ни один бард – всегда враждебно.

– Фаррис, сколько лет, сколько зим! Давно ты к нам не заглядывал, – к нам, кривовато улыбаясь, подошел тавернщик и протянул грязную ладонь для рукопожатия. Вид у него был так себе – черные ногти, сальные волосы, лысые проплешины на голове. Да уж, до моего Рэйнара ему было далеко. Не вызывал мужик доверия.

Фаррис безмятежно пожал ему руку. Я бы побрезговала, честное слово. Потому что насквозь таких видела. И знала, что обычно они заканчивали грабежами, насилием или, в лучшем случае, спивались.

– Да. Обычно не задерживаюсь в путешествиях. Сейчас, как видишь, со спутницей еду. Мы хотим переночевать, поесть и выпить. Окажешь честь?

– Конечно. В гости везешь? Неужто решил закончить с холостяцкой жизнью? – тавернщик скверно хихикнул и посмотрел мне в глаза. Зрачки бегали, оценивающий взгляд блуждал по моему лицу. Экспонат я что ли? Из его рта донесся тошнотворный запах. – Что хотите, госпожа?

– Вино красное хочу. А от еды откажусь, если вы сами ее готовите, – честно призналась я. Наверняка тавернщик чем-то болел или гнил изнутри.

Мужчина залился смехом, задирая лицо к потолку. Закашлялся, придерживая руками живот.

– Бааа, какая она у тебя грубиянка! Жучить таких долго приходиться. Думаешь, справишься? – выдавил сквозь хрипы, обращаясь к Фаррису.

– Справлюсь, если потребуется, – колдун мягко усмехнулся и кивнул в сторону служебного помещения. – Ты не переживай, ему ножа никто в руки не даст и к продуктам не подпустит. Владельцы таверны не хотят, чтобы гости угощались плевками.

Киваю. Фаррис был честным, а честность меня цепляла. Притягивала к себе. Тавернщик кашлянул кровью на рукав коричневой рубахи. Вытер губы от алых пятен. Конечно, вот такие и есть самые жуткие. Люди на пороге смерти. Когда знаешь, что скоро ступишь на мост Деарила, уже ничего не страшно. Наступает настоящая свобода, делай что хочешь, даже если назначат смертную казнь – какая разница, когда ты итак одной ногой в земле.

– Не переживай, дорогуша, выпивку при тебе наливать буду.

– Тогда я хочу стейк.

Дорогуша. Неужели я похожа на девку, с которой дозволено так говорить? Передернуло от раздражения.

Фаррис тоже попросил мясо, но вместо вина взял медовуху. Тавернщик наполнил деревянные кружки спиртным, поставил перед нами и уполз передавать заказ кухаркам.

Было на удивление вкусно. Весь вечер я слушала разговоры о драконе, что побывал в столице перед Йолем, о войне, о Присонах. Потом шум превратился в шепот меня не касающийся. В голове голоса разговаривали сами с собой, обсуждали последние события и прошлое. Кажется, с вином я слегка перебрала.

В полночь Фаррис отвел меня в комнату, и я с облегчением упала в кровать, закутываясь шерстяным колючим одеялом. Приятное тепло разлилось по телу, и вскоре я провалилась в сон.

Элибер

Дни тянулись и сменяли друг друга холодными ночами. Сколько уже прошло с момента, когда Дэви покинула Ходр? Неделя? Две? Я сбился со счета.

Скучал ли я? Нет. Было холодно и пусто. Мне казалось, что Черный замок превратился в дворец из льда и снега. Так чувствовалось ее отсутствие. Пропали теплые места, в которых я грел свое сердце, сад, где я воровал ягоды и убегал от стражников, как будто не сохранил воспоминаний о прошлом, Волчья башня прятала волшебство ночных детских посиделок с Дэви.

Старик Кали вернулся через пару дней. Как он не мерз в одной грязной рубахе, этот странный слепой человек?

Я почти не покидал замок, хоть и любил морозный воздух и иней на ресницах. Всю работу делали за меня, мои задачи были просты – вести слушанья, принимать важные для страны решения, управлять войсками и оставаться за стенами Тронного зала. Я наблюдал за празднованием Йоля с балкона и представлял себя на месте детей, которые играли в прятки и покупали на горсть медных монет запеченные яблоки в меду. Я любил так делать, воображать себя на чужом месте.

Не до праздников мне. Из развлечений, которые подразумевали под собой поездки и отдых от каменных сводов, были охота и турниры. Зимой от этого приходилось отказаться. Я ждал весны и теплого солнца, ждал, когда из-под снега появятся первые зеленые травинки и запахнет капелью, Имболком и подснежниками. Вся жизнь – бесконечное ожидание смены времен года. Слишком быстро надоедает тепло, слишком медленно проходит зима, слишком тяжело даются весенние посевы и надолго затягивается сбор урожая.

Летом все было легче, спокойнее и безмятежнее. Лето пахло юностью. Зима – старением и смертью. Под монотонные завывания вьюги хотелось свернуться под одеялом и спать, забыв о войнах и сражениях, вплоть до Имболка. Какое правление, когда мир умирает, чтобы восстать весной? Почему с людьми так не работает?

Кали стоял напротив меня в тронном зале и опирался на трость из обожженного белого дерева. Безмятежность и спокойствие застыли на лице старика, белесые пустые глаза между тем, казалось, находили мои. Как будто он знал, где они. Холодная усмешка блуждала на его лице. Я чувствовал себя слабым перед его покоем, бессильным и опустошенным. Как будто он не понимал, перед кем стоит. Как будто он не ценил меня. Но что еще можно ожидать от фелабелльского заключенного?

Черные каменные своды зала давили на глаза. Кали заговорил слегка похрипывая, медленно смакуя слова на выдохе:

– Ваша чародейка действительно познакомилась с Фаррисом на главной площади. Вот только с ними был еще один человек, тот, который ее сопровождал. Пока не могу сказать, кто это, но по описанию похож на старого дружка Дэви. Я это еще проверю. Что могу сказать точно – колдун, с которым уехала ваша подруга, живет за Лунным краем, пишет что-то вроде истории о магии, начиная со времен Кирки. Кирка, говорят, был чародеем при короле. Уж не имеет ли это что-то общее с тайной связью между вами и Дэви?

Ему это нравилось: говорить о таких вещах с лисьей улыбкой, с ехидством. В слепых глазах читалось удовольствие, которое он испытывал от своей просвещенности. От того, что он может меня чем-то задеть. Мерзкий старик. Одного моего слова хватит, чтобы запереть его в темнице, где он больше никогда не увидит белый свет. Да я сам сколько захочу таких языков собственноручно сотворю, подумаешь. Уж получше этого будут, не станут язвить. Или из него весь яд выбью.

Но я молчу. С раздражением жду, когда он скажет еще что-нибудь. И он говорит, улыбаясь беззубым ртом.

– Скорее всего, в этом и есть проблема. Поэтому вы не можете нанять наемника, верно? Об этом никто и никогда не должен узнать.

– Язык тебе отрежу, если будешь использовать его не по делу.

– Что вы, мой король. Если на то пойдет, я, как червь, что отращивает хвост, отращу новый язык, чтобы служить вам своим словом. И все-таки, что мешает вам открыть людям глаза на связь королевской семьи и чародеев? Мне действительно интересно.

Он продолжает издеваться.

– Потому что это недопустимо. Хоть чародеи и были приняты Присонами, но все должны чувствовать превосходство власти. В содействии с низким сословием чувствуется слабость Волков, понимаешь, глупый старик?

– Конечно, Волки исторически были одиноки. Прости за мою дерзость, малыш. Возможно, я перегибаю палку. Тяжело мне сидеть в клетке и не уметь общаться с такими высокопоставленными господами.

– Хватит мне зубы заговаривать! Что еще ты узнал? – жалею, что он не видит ярости в моих глазах. Такое бывает, когда на лице написано, что целым ты из зала не уйдешь. Может, если бы он видел, перестал бы паясничать. Когда со мной так разговаривают – вспоминается пренебрежение Дэви, семьи, братьев, мачехи. Неужели вы еще не поняли, кто я есть? Долго мне еще доказывать свою власть и завоевывать свое место?

– Только то, что уже было сказано. Мальчишку, который познакомил Дэви с Фаррисом, я найду и выясню, что ему известно о вашей связи. Кажется, назревает измена. Я бы советовал вам в дальнейшем присматриваться к тем, с кем вы работаете, либо же переписать законы и дать понять чародеям, что они могут пригодиться даже королям. Столько лет жить в мире, но скрывать рабочие отношения из страха? Просто потому что они могут быть опасны? Запомни, Элибер, опасен лишь тот, кого боятся и не признают. С тобой эта заповедь тоже работает.

Морщусь. Разговаривать с ним было неприятно, противно, противоестественно. Не хватало еще, чтоб какой-то заключенный давал мне советы о правлении. Хватит советами меня кормить, не маленький уже.

Дэви. Поганая Дэви, неужели ты действительно пошла на это? Рассказала обо мне за моей спиной? А теперь собираешься поведать историю нашей старой дружбы под чью-то запись, для книжки какого-то урода? Хочешь, чтобы все думали, что ты на самом деле чего-то стоишь, раз работаешь на короля? Тварь. Вот почему ты постоянно хотела меня задеть – нашелся человек, который тебя выслушает и пожалеет. Вот почему ты была такой довольной, когда покидала Ходр.

Вернешься, значит, на пепелище.

– Время ограничено, помните. Слышал, идет охота на вашу голову наемниками из Либертаса. Будь поаккуратнее, – Кали широко усмехнулся и, развернувшись, захромал к выходу.

Я кивнул стражникам. Те схватили калеку, прогремев доспехами, и потащили прочь.

Вокруг меня горел целый мир. Не доверяй никому, сколько раз нужно было это повторять? Доверие – зло. Люди – расходный материал для власти. Будь то чародей, старый друг, да кто угодно. Давайте начнем новую революцию, давайте допустим кучку колдунов к власти, пусть Фелабелль сгорит в войне с магами, что борются за место под солнцем. Не дождетесь. Любое восстание пресеку с корнем, вырву из земли голыми руками, но не допущу драконов, разрушения семейных устоев и не потеряю себя. Клянусь.

Ривер

Мы пересекли бурелом, Несса сидела на плечах и молчала. Обиделась, как я и думал.

Я тоже был не самым общительным братом. Я размышлял о Лесе и его пугающем волшебстве. Сколько еще магического таит в себе этот мир и сколько всего сокрыто от нас, людей?

Под ногами хрустел снег, солнечные лучи пронизывали облака и слепили глаза. Зимой приходилось щуриться от света, его всегда было больше. Когда мы снова ступили в чащу – повалил снег. Белые хлопья путались в волосах, плясали на легком ветру и медленно опускались на ветки зеленых сосен. Несса приподнялась и, приоткрыв рот, начала ловить снежинки языком. Ей нравилась эта игра. Хотел бы я быть на ее месте, не плестись по сугробам, а сидеть на плечах, пробовать снег на вкус и не думать о прошлом.

"И куда ты пойдешь? Думаешь, сможешь от меня сбежать, маленький ублюдок?" – слова отца тянули меня назад. Чем меньше я говорю, тем больше проваливаюсь в воспоминания. Свобода заканчивается там, куда ты ее не допускаешь. Я буду в плену родительского дома, пока не позволю себе его пережить. Пережить не физически, нет – пережить в голове.

Я знал, что однажды не смогу его игнорировать, и меня окунет туда, как в ледяную воду на озере, окунет и затянет под лед. И тем не менее, даже зная об этом, я продолжал избегать воспоминаний. Как будто всё это было не со мной. С кем-то другим.

"– Не трогай! Я убью тебя, обещаю, убью!"

– И с кем останется Несса, если ты это сделаешь?"

Он часто приходил поговорить во время нашего путешествия. Той ночью я словно забрал их с мамой с собой, хотя и решил отказаться навсегда. Отсечь. Не вышло, видимо, раз их голоса продолжали звучать в любую метель и буран. Проклятый я. И сам себя проклял.

Помню тот день ярче любого в своей жизни. Я тогда уже все решил. Решил, что уйду. Заберу сестру, сделаю так, чтобы никто меня не нашел. Сделаю что-то со своей жизнью, начну менять мир, хотя бы по чуть-чуть, по кусочками его пересобирать. Отомщу и избавлюсь. Освобожусь.

Это был наш последний совместный завтрак. Несса, еще совсем маленькая, сидела на коленях матери. Одинокая бутылка вина стояла посреди стола и переливалась внутри алой кровью. Он говорил об армии, о том, как она меня исправит. О том, что если я пойду и сдохну на войне – семья встанет на ноги, а я, мразь такая, не хочу для них счастья. Хотя и обязан. Всю жизнь сижу на их шее. Жру их еду. Пью их воду. А для семьи ничего не делаю. Он говорил, что сдаст меня еще до обеда. Скажет, что я готов. Скажет, что снова крал на рынке. Много чего он тогда говорил, и язык его заплетался от спиртного, а взгляд – затуманенный и злой – прожигал насквозь. Я просто устал терпеть. Устал и хотел жить.

Я уходил из дома плакать, а когда вернулся – увидел Нессу с разбитой губой.

А дальше… дальше было то, что произошло. И все. Я вдруг понял, что это не закончится. Пришло осознание, что, если я не возьму нож, его возьмут мои дети или дети моих детей. Когда-нибудь колесо споткнется. Слетит с оси. И все закончится не так, как должно. Уж лучше я разорву невидимые цепи, чем окончательно покроюсь грязью.

И я не жалею. Совсем. Как бы тяжело мне не было сейчас – всё лучше, чем раньше. Пока за спиной растут крылья, а руки свободны от оков – магия видима. Мир видим. А значит, я живее, чем был.

– А ты знаешь, что они за нами наблюдают по ночам? Ты им нравишься, – спрашивает Несса. Вздрагиваю от неожиданности. Мысли о прошлом отлетают куда-то на границы сознания, захлопывают за собой двери и запирают их на девять замков.

– Кому нравлюсь?

– Чащобникам. Они мне, пока ты спал, сказали, что ты извинялся. Я прощаю. Сказали, что тебе надо идти дальше. Ари ты понравился, сказали.

Слабо улыбаюсь. Если я понравился великой чародейке – это хорошо. Значит, лес все-таки выпустит нас. Значит, надежда есть, и весна обязательно наступит.

– Хорошо. Прости меня. Я вчера погорячился, правда. А еще я звезды видел, представляешь?

Несса возмущенно бьет меня пяткой по груди, хмурится и кричит, распугивая ворон:

– И меня не разбудил?! Какой ты после этого брат?!

– Заботливый. Не хотел мешать тебе спать. Я же не чащобник, чтобы будить тебя в ночи.

Девчонка сложила руки на груди и фыркнула. Я представил, как сморщился от злости ее нос и рассмеялся. Когда Несса злилась – становилась похожей на крошечного сердитого зверька с маленькими острыми зубками.

– Если ты видел звезды, значит, скоро мы придем в Ходр. Я там буду есть самые сладкие пряники? – Несса спрятала нос в мех шубки и мечтательно зажмурилась.

– Да. И имбирные пряники, и яблоки в карамели. Все как у всех детей. Может, подружишься там с кем-нибудь, – улыбнулся я. Злость прошла, внутри разливалось приятное тепло и спокойствие. Хотелось перестать быть сильным и стать просто старшим братом.

– Дружить нельзя, пока ты работаешь. Это ведь опасно.

– Знаешь, если мы взаправду выживем и попадем в Ходр – я тебе все разрешу. Только если ты не будешь рассказывать своим друзьям обо мне. По рукам? – спрашиваю. У нас действительно было такое правило насчет друзей. Несса – моя слабость. Если кто-то узнает, чем я занимаюсь, и начнет угрожать мне, используя сестру, боюсь, я сломаюсь.

– По рукам! – Несса восторженно захлопала в ладоши и подпрыгнула на моей шее. Что-то в ней хрустнуло, и я тихо ойкнул. Но не отбирать же у ребенка радость? – Это значит, я смогу не спать ночью и ходить гулять куда хочу?

– Посмотрим. Об этом мы не говорили, – слабо улыбаюсь. Подловила же, хитрая плутовка.

Снег хрустел под ногами, рассыпался как сахарная корочка, пылил зимой. Вот только она больше не казалась мне жестокой и сердитой. Это была не смерть, а затишье. В зиме скользило волшебство звездных ночей, и даже ледяной ветер сменился легкими южными порывами. А может, так приближалась весна и Великая охота.

Мир меняется от твоего отношения к нему. Вот что я понял. Если думать, что реальность хочет тебя убить – так и будет. Мир станет жестоким и беспощадным. Он сделает всё, чтобы забрать из тебя жизнь. Но стоит только повернуться к нему лицом и сказать: "Я твой урок принимаю. Я с тобой согласен и вижу, что ты хочешь мне счастья" – так и будет. Все зависит от силы твоей мысли. Наверное, я должен благодарить Лису, что та помогла обрести надежду. И звезды высыпали на небо мириадами созвездий, и сестра нашлась целой и невредимой, и путь перестал казаться бесконечным, и даже зима стала теплее. В конце концов, мы находимся в Заговоренном лесу, здесь ткань мироздания тоньше, чем где бы то ни было, и мир как глина – лепи что хочешь.

Я шел и размышлял о власти. Власти над миром. Взять того же короля Элибера. Каким дерьмовым нужно видеть мир, чтобы притягивать к себе столько зла, боли, слез и огня? Как враждебно и недоверчиво нужно смотреть на свою судьбу? Всё из-за него, из-за того, что король сам с собой не ладит. Разве можно таких людей к власти допускать?

Точно. Забыл. У них ведь нет советов, как в Либертасе. Нет Алых гор. Нет свободы. Я как будто стоял меж двух полюсов, которые тянулись друг к другу – и тут же отталкивались. С одной стороны – полный контроль над государством, строгий свод законов, война ради войны, страха и подчинения, а с другой – утопия. Свобода. Волшебство. Чистый мир. Вот только от нашей свободы несло тюрьмой. Какая это свобода, если совет в котором состоят и женщины, и дети, раз за разом выбирает путь войны, словно это единственный из возможных способов защиты? Навязанная свобода? Свобода ради чего? Потому что так надо? Либертас никогда не пытался пойти на компромисс. Либертас кричал слово "свобода" и принуждал людей воевать, насильно впихивая в руки мечи. Все это казалось слишком большим, а я был маленьким, слабым и глупым. Как будто ничего не понимал. Как будто стоял перед лицом великих стихий, подобных штормам и ураганам, и в сравнении с ними был лишь крупицей пыли. Не в моих силах было изменить их величие.

А может, я был слишком строг к себе. Мир состоит из таких крупиц. Исчезни одна – и он рухнет. А это значит, что я значим. И, может быть, у меня все получится.

Глава пятая

Дэви

"То, что ты выберешь – повлияет на дальнейший ход мироздания. Помни об этом задолго до Великого объединения. Поступай разумно", – голос его струился в сознании, эхом отзывался во сне, шелестел, как морской прибой. Нежный, старый и тихий. Мудрый голос, что грел заледеневшие на ветру пальцы. Ари говорила, что порой сны важнее реальности. Сны могут предсказывать, предрешать события и хранить в себе магию. Некоторые из них способны изменить мир. Этот сон словно выдергивал меня из-под толщи снега, в котором я лежала вот уже не одно десятилетие. Я так сильно замерзла, что забыла, каким бывает тепло. Звери водили вокруг меня хороводы. Лисы, волки, медведи. И голос, что звучал над всем этим, тянул меня невидимыми нитями, согревал прикосновением, наполнял мечтами. Я никогда не слышала ничего подобного. Голос был радостью, божественным штормом, магией. Красотой.

А потом раздался пронзительный крик, и все закончилось. Звери вспыхнули пламенем. Хрустнула тонкая оболочка. Реальность ворвалась в мой сон и вернула меня в обычное человеческое тело, хрупкое и уязвимое. На жесткую койку в придорожной таверне. В мир, что живет по глупым королевским законам. И боится жить иначе.

Крики ужаса, приправленные лязгом железа, доносились с первого этажа таверны. Трещали столы и стулья. Под чьими-то ногами звучно скрипели половицы.

– Дэви! Вставай! – Дверь в комнату распахнулась. На пороге появился Фаррис. – Надо бежать! На таверну напали.

– Кто напал? – я вскочила с кровати. Фаррис не ответил, лишь схватил меня под локоть и потащил за собой. Мы бросились куда-то вглубь коридора, мимо многочисленных дверей. Со стороны лестницы послышался женский визг, кто-то внизу молил о пощаде.

"Они наверху! Те, кого вы ищете!" – долетел до нас испуганный женский голос.

Меня прошибло холодным потом. Так, значит, все дело в нас? Мысли в голове понеслись вереницей. Такое бывает, когда кажется, что ты вот-вот встретишь смерть и отправишься по мосту Деарила. Я переживала это не первый раз и знала, как обуздать панику. Более того, в моменты опасности мое сознание словно отбрасывало ненужное, я могла и думать, и действовать одновременно. Элибер не стал бы отправлять за нами хвост. Тем более такой. Внизу, под ногами, кто-то, посчитавший себя Богом, отнимал у людей жизни, порождая хаос и пустоту. И если это не Элибер – значит, его враги. Либертас? Но почему они ищут нас с Фаррисом? Здесь либо моя вина, либо человек, которому я доверилась, совсем не такой, каким его описывал Рэйнар.

Как нам спастись? Вряд ли люди, что пришли за нами, хотят сопроводить нас в свой лагерь и накормить похлебкой. Они пришли убивать. Попадаться им нельзя. Иначе все было зря. А я не была зря. Это я знаю точно. Мир еще не откупился передо мной. Он еще мне должен, причем должен немало.

Нам нужно добраться до лошадей. Окно? А если они караулят снаружи? Окно не подходит – слишком громко падать, к тому же можно переломать ноги, потом ползти придется, а это тоже вызовет уйму внимания. Внимание нам абсолютно не нужно. Наверное, пришел тот момент, когда только колдовство сможет защитить.

Фаррис между тем затащил меня в какое-то рабочее помещение – небольшую комнату для прислуги, с вешалками для сменной одежды, парой стульев и столом в углу. Под ним, сжавшись в комок и вздрагивая всем телом, пряталась худенькая остроносая служанка. Завидев нас девушка съежилась еще больше и задрожала сильнее. Я вырвала руку из крепкой хватки Фарриса и подскочила к ней. Поймала за плечо и вытащила из-под стола, прижимая палец к губам. Она залилась слезами, но, конечно же, подчинилась, уж слишком была напугана. Ни слова не сказала, пока я срывала с нее не очень свежий рабочий фартук и белый чепец, под которым прятались жидкие светлые волосы. Завязав тряпку на поясе и натянув чепец на лоб, я скинула с плеча плащ.

– Выживешь – продашь его. На вырученные деньги выкупишь себя у помещика, и еще пару золотых останется на хижинку поближе к столице, – бросила сквозь зубы. Хоть какая-то конспирация убережет от лишних взглядов. Может, нам даже удастся уйти от преследователей.

Пока я возилась со служанкой, Фаррис, который тоже не терял времени зря, успел найти на вешалке поварскую одежду, накинул кухонный китель поверх рубахи. Будет холодно, но по пути еще встретятся деревни, где можно купить теплые шерстяные плащи.

– Как выйти отсюда через черный ход? – Фаррис склонился над несчастной девушкой. Та указала трясущимся пальцем в сторону двери. За ней оказалась узкая служебная лестница, по которой мы и спустились к выходу из таверны.

На улице стоял мороз. Пальцы тут же закололо от холода. Но если уж и желать себе смерти – то точно не насильственной. Пусть это будет обморожение или любое другое следствие природных стихий. Все лучше, чем ступить на мост в ужасе перед чьей-то сталью.

У таверны стояло несколько лошадей в темных попонах с гербами, на которых были высечены красные розы с острыми шипами. Нежные, но опасные. Герб наемников Братства.

Пазл складывался. Наемники из Либертаса искали чародеев, работавших на Короля. Либо Фаррис выполнял мелкую работу приближенных к Элиберу лордов, либо дело было во мне. Кто-то узнал о моей службе и хотел убрать меня с пути. Интересно, сколько стоит моя голова? Пришли бы они за мной в момент, когда Элибер дал мне задание уничтожить нечисть, клянусь, я бы им сама заплатила.

– Ты соврала! Наверху никого нет. Значит, расплатишься за ложь жизнью, – послышался глухой голос наемника.

– Клянусь, они были здесь! И не могли далеко уйти! – закричала испуганная женщина.

Даже отсюда я слышала ее последний вздох и звон металла, что прорезает чужую плоть. Звук, когда кровь брызжет на стены. Дождь из чьей-то жизни.

Когда смерть так близко – жизнь ценится сильнее. Мне стало по-настоящему страшно. Это было нечестно, совсем. Люди не должны умирать из-за того, что я просто зашла перекусить и выпить вина. Следующий остаток пути мы проедем, нигде не останавливаясь.

– Вот они! Я же говорил, что видел их! – прокричал жуткий тавернщик, что вчера наполнял нам бокалы и улыбался в лицо, а сейчас караулил у гостевой конюшни. Говорю же, чувствую я людей. Ему заплатят за информацию обо мне. У него, видимо, есть часть в сделке.

Нахмурившись и глядя прямо в его маленькие ликующие от предвкушения прибыли глаза, я прошептала подчиняющее заклятие. Выдернула из ножен на поясе острый кинжал. Выхода нет, к тому же он сразу мне не понравился. Значит, сегодня я впервые завладею чужим разумом. Вряд ли это будет приятный опыт, но других вариантов у меня нет. Разрезаю ладонь и отдаю кровь земле. Жертва для волшебства.

Тавернщик замирает. Становится безвольной куклой, а мои виски наполняются тяжестью. Фаррис смотрит на меня с тихим осуждением. Я нарушаю главный закон, ограничивающий действия чародеев. Именно из-за этого нас долгое время держали в отдельных от обычных людей поселениях. Магия бывает пугающей и жестокой. Глаза тавернщика между тем всё больше и больше стекленели. Он превращался в пустую оболочку. Плоть без разума.

– Ты нас не помнишь. Ты нас не видел, – произнесла я и отдала приказ чужому сознанию. Плевать мне на законы Присонов. Из-за них я сейчас в опасности. Только потому, что должна поддерживать своего тронутого короля, ибо такая у меня работа.

Фаррис тем временем проскочил в конюшню и вывел двух лошадей. Я никогда не уезжала так быстро, как сейчас.

Деревня проносилась перед глазами, по сторонам мелькали лица напуганных людей. Кто-то в ужасе рыдал, кто-то кричал, кто-то прятался за тяжелыми дверями домов. Что будет с этим местом, когда мы покинем его?

Наемники из Либертаса никогда не заходили так далеко. Получается, раз теперь они охотятся на чародеев, Заговоренный лес пропускает их. Неужели, мир обозлился и на нас, за то, что мы живем рука об руку с Присонами? Теперь, получается, убивать колдунов можно и нужно? Где в этом великая справедливость?

Нет уж, дорогой мир, ты не доберешься до меня, пока я не получу то, что по праву мне принадлежит. И я буду сражаться до последнего вздоха, пользоваться любыми заклятиями, даже самыми мерзкими, пока не обрету заслуженный покой. Честное слово.

Мы сбегали в тишине. Фаррис молчал, я тоже. Было холодно.

Остановились мы только вечером, когда поняли, что нас никто не преследует. Вокруг простирался Медвежий лес. Заснеженные ветви дубов и кленов клонились к земле. Фаррис слез с лошади, открепил от седла теплую шкуру и бросил мне. Я жадно схватилась за нее задубевшими пальцами и закуталась чуть ли не с головой. Колдун вытащил из своего мешка теплый запасной плащ, оделся и ушел в сторону леса. Привал. Значит, сейчас мы погреемся у костра и продолжим путь. Значит, сейчас нам придется разговаривать.

Я думала о том, откуда им было знать про меня. Где я могла провалиться? Кто мог меня сдать? Рэйнар в жизни бы и слова не сказал. Элибер что ли проговорился? Кому? Нет у него друзей. Или все-таки дело в Фаррисе? Все же многие чародеи выполняли работу лордов Фелабелля. Порой только у них и можно брать какие-то поручения.

Фаррис вернулся через полчаса. Сложил хворост, развел костер и теплые языки пламени тут же осветили алым наши замерзшие лица. Фаррис хмурился густыми бровями, выглядел строгим и каким-то опустошенным. Мне было плевать, я чувствовала, как холод покидал мое уставшее тело и радовалась этому. Огонь успокаивал. Приводил чувства в порядок, хоть как-то уравновешивал все, что произошло за день. Я представляла лужи крови на деревянном полу таверны, которые впитаются и подарят дереву новую жизнь, окрасив мраком воспоминания об этом месте. Я думала об испуганной служанке и мерзком тавернщике-мертвеце, который в ближайшее время обязательно тронется головой. Вот оно каково, поднимать нож. Как Элибер с этим справляется? Неужели в действительности считает себя Богом, способным решать, кому жить, а кому умирать?

– Ты знаешь из-за чего нас искали? – Фаррис опустился напротив меня и протянул пару лепестков сушеного мяса. Только сейчас я услышала, как возмущается мой голодный желудок.

– А ты? Я лишь могу предположить.

– Я никогда не работал на лордов Фелабелля. Думаю, дело в тебе, служительница Триедины. Ешь давай. Раздражают голодные люди.

Киваю. Беру мясо и отправляю в рот. Соль слегка обжигает небо. Живот противно подвывает.

– Да. Думаю, во мне. Извини.

– Что ты сделала? Я хочу знать, какие опасности навлек на меня Рэйнар, познакомив с тобой. И стоит ли мне все-таки брать тебя с собой. Так что будь честна.

Ладно. Уж лучше честно, даже если он не захочет дать мне кров. Зато и не умрет из-за меня. Тяжело бороться за то, о чем ничего не знаешь. Тяжело и не справедливо лить кровь в пустоту.

– Я чародейка при дворе. Работаю на Элибера. Извини, сам понимаешь, этого никто не должен знать.

Фаррис молчит. А потом внезапно улыбается, и в свете костра улыбка эта выглядит совсем по-домашнему. Тепло, что ли. Чистая улыбка, живая и человеческая…

– Значит, миф о Кирке все же не миф. Значит, это правда и без нас не справится ни один Присон. Я рад. Мы сможем помочь друг другу, – говорит он, и слова его настораживают. Я ведь привыкла искать во всем подвох, это качество передалось, наверное, от Лорда Одуванчика, будь ему не ладно…

– Сливать информацию про Элибера я не буду. Предупреждаю.

– Нет, не в этом дело, нужен он мне больно, Присон этот, – Фаррис смеется и подбрасывает в костер сухих веток. Пламя шипит, возмущается и трещит. – Ты не поняла. Я пишу историю про чародеев при дворе. Долгие годы собираю о них сказания и легенды в разных уголках Фелабелля. Но никогда не думал, что они на самом деле правдивы. Если ты расскажешь мне о своей жизни и поможешь собрать этот пазл, найти недостающие кусочки – будет славно. Ты не подумай, я пишу это для себя. Возможно, в будущем, когда война поутихнет, передам рукопись Либертасу и покину Фелабелль.

– Меня вздернут, если узнают, что я помогла шпиону. Это ведь незаконно. Элибер решит, что я поделилась информацией с врагом, – говорю. Интересная штука эта судьба. Никогда не приводит к нам людей просто так.

– Я же говорю. Когда война поутихнет. Так чародеям будет легче жить в Фелабелле. Ты об этом не думала? Мы будем чувствовать себя ценными, а не каким-то юродивыми и неправильными.

Пожимаю плечами.

– Ты подумай. Взамен обязуюсь тебя защищать. Даже сам постараюсь помочь в твоих исследованиях, если понадобится.

Я киваю. Не хочется сейчас думать об этом. И уж тем более принимать решений. Слишком тяжелый был день. Хочется отдохнуть от любых мыслей, а не размышлять, какой ценой дадутся эти исследования и чем мы все заплатим за желания моего короля.

Ривер

Говорят, есть на свете место, которое неизбежно посещают все, когда-либо дышавшие, любившие, искавшие. Оно зовется Мостом Деарила, и вера в него сквозит в каждой религии, когда-либо существовавшей даже в самых отдаленных уголках мира. В Либертасе говорят, что на другой стороне моста, соединяющего нашу реальность с той, откуда не возвращаются, Эир встречает умерших и отправляет в поцелованные солнцем луга, где вольный ветер треплет спутанные волосы и мягкими ладонями гладит по остывшим щекам. Я много раз представлял, как Он ждет меня на другой стороне и, завидев, протягивает руку. С ним отступает страх смерти, с ним становится легко и свободно. И Эир, разумеется, рыжий-рыжий. Невысокий. Похож на меня.

Однажды человек, которого я считал своим другом, сказал, что мы ищем сходство с богами – и так побеждаем тревогу. Если похож, значит, за нас. Если похож, значит, не желает зла. Может, к богу нужно относиться проще. Может, бог на самом деле брат. Вот только в семейные узы с Эиром из года в год верилось все меньше и меньше, потому что, чем старше ты становишься, тем сложнее и заковыристей начинает казаться жизнь. И мир принимает тебя в штыки, и бог больше не добр, а значит, проще не верить. Проще стереть его имя с уст, чем думать, что он – создатель всего – подарил тебе столько препятствий и врагов.

Тот человек, которого я считал своим другом, давно покинул наши земли и ушел на Мост. Я горько плакал, когда его убили. Мы познакомились, когда мне нужна была поддержка. Он любил детей, а потому помогал воспитывать Нессу, учил меня обращаться с ней, и не только с ней. Он учил меня обращаться и с самим собой тоже. Я ведь был тогда всего лишь глупым подростком. Может, я и сейчас такой. Но теперь я хотя бы умею быть собой. Теперь я не расколот. Это он помог мне собрать себя по кускам.

Помню, в детстве я любил Эира. Но в последний день с семьей я на него злился. А потом перестал верить и уже не думал о том, встретит ли он меня после всего, что я сделал, протянет ли руку, искрящую солнцем, поцелует ли лицо западным ветром.

Я сидел у костра и размышлял о смерти под сонное сопение сестры. Звезды больше не подмигивали с небосклона, спрятались под снежными тучами где-то за колючими верхушками сосен. Не было в сегодняшнем вечере привычного спокойствия. Отступило и спряталось вместе с созвездиями в ночной тьме. Несса барахталась под медвежьей шкурой, а я думал о мостах и потаенном волшебстве.

Мы остановились в подлеске, под высокими спящими елями и соснами. Я надеялся, что под открытым кусочком неба нас встретит ясная ночь, но этого не произошло, и теперь северный ветер морозил щеки и пальцы. Я отдал варежки Нессе, думал – костер согреет. Видимо, тепло придет только под медвежьей шкурой, когда сон поцелует веки, но заснуть не получалось. Впереди оставалось еще неизвестное количество миль, над костром висел чугунный котелок, в котором я растапливал снег в драгоценные капли воды. Тоже по-своему магия, подарок природы, чем я не колдун, раз могу превращать холодное и твердое в теплое и жидкое? Чародей. Самый настоящий.

Еще бы уметь возвращать кровь обратно в вены и затягивать раны заклинанием. А ты попробуй, обмануть смерть. Я бы крал саму жизнь. Вор жизни. Звучит красиво. Я бы похищал ее и возвращал в мертвое тело. Если бы это было возможным, я бы к этому стремился. Мечта. Но кто сказал, что в этом мире осталось хоть что-то не достижимое?

А что если моя любовь ко всему сущему способна на такие свершения? Вдруг я уже так умею, просто пока не знаю об этом. Любовь ведь сильная вещь, она зажигает сердце и меняет мироздание. Может, это тот самый палящий огонь, и дыханием своим я научусь перехватывать душу у смерти?

На нос падает снежинка и тает холодной каплей. Снегопад. Опять на утро ботинки будут проваливаться в сугробы.

И тут я слышу хруст снега. Кто-то бредет в чаще. Ощупываю нож на боку, уже готов вырвать его из ножен, броситься на любого, кто подойдет к костру или захочет причинить вред сестре. Вглядываюсь во тьму и вижу… О Эир, Вольный Бог, что я вижу!

Пламенные столбы. Силуэты людей движутся сквозь заснеженные деревья, держась за руки. Штук двадцать, если не больше. Шеренга. Они искрятся огнем, словно факелы в ночи, идут в полном молчании, с улыбками на сияющих лицах. Нечисть. Чащобники. Вместо волос – жар, что поднимается в небо огненными языками. Целует безлунные тучи. Что им мой ножик, какой урон он может нанести их безмолвному, прекрасному величию? Что им оружие, если своими объятиями они расплавят любую сталь? Пламя обнимает их плечи, пляшет по запястьям и разгорается там, где соприкасаются их ладони. Нежность. Любовь. Пожар. Пленительная дивная жестокость. Никогда я не видел ничего прекраснее и могущественнее, чем это. Восторг заполнил внутренности, захотелось закричать и заплакать одновременно. Броситься им под ноги, стать частью их пламени. Вот, значит, как бывает, когда сталкиваешься с чем-то совершенно непонятным для человеческого мозга, с чем-то, что не можешь ни осмыслить, ни удержать в сознании.

Истинное волшебство ступало всего в нескольких шагах от нашего костра. Я и забыл, сколько опасности несут в себе чащобники. Забыл, что нечисть вообще-то нападает на людей Фелабелля. Вот только я не человек с Волчьих троп. Я оттуда, где воображение не ограничивается точкой А и точкой Б. Я оттуда, где свобода ценнее жизни, и плевать мне на политику, что убивает магию земель Либертаса. Я гордился своим народом и смыслом, что был заложен в нашей крови. Я мечтал гореть так же, как эти прекрасные, ненавидимые целым государством существа. Мне казалось, что вот оно, мое сердце, точно такое же, пламенное и опасное.

Женский силуэт, что неспешно покачивался в конце пылающего строя, замер и повернулся в мою сторону. На мгновение я испугался, что они разозлятся из-за того, что я их видел. Убьют и даже пламенем не моргнут. Растворят в своей магии. Я даже на Мост не попаду, и не встретит меня Эир, не проведет в зелень свободных лугов и не споет последнюю песнь. Но силуэт улыбнулся мне и помахал свободной рукой.

Чащобники утягивали друг друга в огненный хоровод. В тишине они закружились драконьим пламенем в нечеловеческом танце, согревая воздух вокруг себя.

А я смотрел на них и плакал. Это было похоже на первый крик новорожденного, на детские волшебные сны, на теплое одеяло среди вечной зимы. Что-то магическое, великое и прекрасное таилось в этой пляске. Что-то, чего взрослым не понять. Я бы разбудил Нессу, я бы показал ей эту пугающую красоту, но понимал, что это не первое волшебство в ее жизни. Она видела больше и чувствовала больше. Потому что была ребенком, потому что ее сознание еще блуждало на тонкой кромке миров и не сделало выбор, какой стороне она принадлежит.

Я наблюдал и думал лишь об одном – останусь ли в себе на следующее утро. Заговоренный лес пугал и удивлял с каждым днем, затягивая в волшебство своих подлесков, волчьих троп и лисьих нор. Силуэты кружили вокруг друг друга, поднимали руки к небу, пытались дотянуться до темных зимних туч, и снег таял под их босыми, огненными стопами. В них не было ни ярости, ни горя, ни страха. Это было чистое счастье. Защитники своих земель – вот, кто они. А я не был тем, от кого их надо защищать. Значит, все было правильно. Значит, с пути я не сошел.

Что-то мягкое коснулось моей руки, замершей на рукояти кинжала. Я нехотя опустил глаза и увидел нечто совсем удивительное. Рыжая пушистая лиса опустилась рядом с моей ногой. Села в снег и принялась с интересом разглядывать хоровод, что водило само пламя. Покосилась на меня, и ее зеленые глаза показались мне совсем человеческими. Она улыбалась, показывая белые клыки.

Так мы вдвоем и смотрели почти до рассвета на волшебные отблески огня. Лиса грела мехом мои ладони, а я нежно поглаживал ее шерсть, успокаивая себя. Наверное, она пришла, чтобы удержать меня от желания присоединиться к их хороводу. Помешать мне влиться в их танец, стать частью чего-то большего. Чего-то вечного. Чего-то волшебного. Когда-нибудь я стану. Но пока у меня были другие планы.

Элибер

Морозное утро не желало выпускать меня из объятий сна. Приходилось оправдываться и обещать, что я вернусь, как только звездная ночь снова опустится на город. Я вернусь, но сейчас пора скидывать оленьи шкуры и подниматься с набитых перин. Вставать с кровати всегда тяжело. У меня был утренний ритуал – каждое пробуждение поднимать бокал вина за то, что я проснулся. Не умер во сне от вспоротой глотки. Это было приятное осмысление, еще приятнее было чувствовать, как внутри разливается жар багрового спиртного. Дэви любила фаирусовское вино, а я предпочитал либертасское. Оно было не таким насыщенным и пламенным, не драконьим огнем разливалось по горлу, а кровью врагов. В Либертасе вино делали из рябины, оттого напиток был кислым и горьким. На вкус как Алые горы.

Терпкое оно было, мое пробуждение.

В замке, меж черных стен, гулял сквозняк. Северный ветер завывал свою зимнюю песнь, темные своды прятали рассветное солнце, и не понять было, действительно ли пришло утро, или это январская ночь обманывает привычным покоем.

Бокал пустел на глазах, я кутался в пуховые одеяла, прятался под тяжелыми шкурами от внешнего мира и размышлял о названой Свободной стране. Что такое свобода? Фелабелль не первый век вел войну с Либертасом. Она то заканчивалась, то начиналась вновь. Не было в ней романтики, да и смысла тоже не было. Они защищали свои идеалы. Не позволяли нам вторгнуться в свои земли и принести в их края нашу религию. Вот только я сам, как и вся моя семья, – выходцы из Вольного края, вскормленные их идеалами, выросшие внутри их свободы. И мы тоже были свободны в своем выборе – брать, завоевывать и создавать. Взращивать новое на почве отжившего старого. И после защищать свое. Мы и защищали. Уже не первое поколение Присонов сражается за свои смыслы. Торговые пути закрывались лет на тридцать, а потом на сорок объявляется мир –до следующего наследника. Наверное, только мои дети, если они вообще будут, прервут войну. Может, я как Элизиум, закончу на себе целую династию. Оружие мы первыми не опустим, а значит, все закончится тогда, когда мы по-настоящему напугаем Либертас.

Свободный – не значит истинный. С людьми это работает также. Люди, что перекупают то же рябиновое вино у враждебной для нас страны, сами же и являются ее жителями. Конечно, было бы опрометчивым допустить, что в Либертасе у Фелабелля не было своих людей. Что это значит для них? Предательство родины. Но что это на самом деле? Свобода. Выбор. Кто запретит им это делать, если такова воля их Бога?

Какие законы диктует их Совет? Свобода кончается там, где начинается свобода другого. То есть убивать и воровать – это не свобода. С поставками либертасского вина для врагов так не работает. Предательство – это ведь тоже выбор. И никто не в силах запретить тебе его делать.

Чудаки. Вот что я о них думал. Будь я на их месте – давно бы вздернул.

Апофеоз войны – золото и страх. Подавление. Отец рассказывал мне, что эта война родилась из восстания крепостных. Войны всегда вспыхивали в моменты, когда народ Фелабелля был больше всего уязвим. С одной стороны – чародеи, истинные наследники Волчьих троп, порабощенные Присонами. С другой – крестьяне, те же наследники. На каждое поколение найдется не один возмущенный своим положением человек, что будет против той жизни, в которой вырос. Такие люди заражают чужие умы своими идеями, выходят на главные площади с пламенными речами против своего правителя, зажигают сердца народа. Заставляют их пылать ненавистью и гневом. Какое чувство сильнее злости? Страх. И что в такой момент должен сделать опытный и мудрый правитель? Объявить войну. Послать первые отряды возмущенных, вооружить их мечами. Заявить, что Либертас напал на наши границы. Заставить их убивать и мечтать о сохранении собственных жизней. Желание вернуться домой – оно сильнее. Соединиться со своей семьей, вернуть потерянную любовь, а после, может быть, снова попытаться изменить что-то в своей стране. Но сначала, сначала нужно выжить. Защитить свои границы. И только потом уже поднимать меч на короля. Который, кстати, и врагом-то больше не кажется, раз воюет за твой дом. Говорю же, любовь – слабость. Она лишает холодного рассудка, заставляет забыть об истинных намерениях и мечтах. Любовью можно манипулировать. Если ты любишь свою жену, что ждет тебя с войны и встречает со слезами на глазах, вряд ли в тебе снова появится желание воевать, пусть даже ради ваших общих идеалов.

Отец был самым умным человеком из всех, что я когда-либо знал. И мне кажется, что потенциал он видел именно во мне, еще тогда, когда я не понимал смысла кровопролития. Папа знал, как правильно поступать, когда государству грозит раскол.

Стук в дверь королевских покоев прервал мои размышления.

– Входите, – я отставил пустой бокал, перевязал растрепавшиеся ото сна лунного цвета волосы шелковой лентой и присел на край кровати. Я не любил, когда мою спальню посещали без важного дела, это знали все стражники и служанки, а значит, что-то опять стряслось, причем что-то важное.

Двое стражников, несущих пост со стороны коридора, распахнули тяжелые двери. На пороге остановился третий гвардеец, встревоженный и испуганный. Опасливый взгляд сверлил белый, в цвет волка на фамильном гербе, ворсистый ковер. Этот гвардеец был не первым, кто боялся смотреть мне в глаза, к этому я уже привык. Но сам его вид настораживал, был каким-то неестественным. Пугал.

– Мой король, в замок прибыл человек, что называет себя воином из Морской деревни. Наверное, ненормальный или юродивый. Он утверждает, что деревня пала.

– Приведите его в тронный зал. Я скоро буду.

Гвардеец кивнул и исчез за дверями. Я остался в комнате один, наедине с собственными тревожными мыслями. Морская деревня была единственной, захваченной нашими войсками точкой на другой стороне Заговоренного леса. То было еще в самом начале войны, мы держали ее уже больше двадцати лет. После Фелабеллю ни разу не удавалось перейти Заговоренный лес. Нечисть. Если это действительно так, значит, мы сдаем позиции и открываем свои земли Либертасу. Так что пусть этот "воин" молится всем богам, чтобы оказаться психом или юродивым, иначе… Иначе я не знаю, что с ним сделаю.

Быстро собираюсь и выхожу в длинный коридор. Стремительно преодолеваю расстояние до тронного зала и презрительно осматриваю человека, замершего под витражами.

Он худой, как щепка. Глаза дикие, беглые, затуманенные. Лицо острое и обветренное. Залысины на висках, клочья седых волос. Хорош воин! Выдыхаю. Больше похож на психа, честное слово. Стоит в одном длинном, искромсанном плаще.

– Я слушаю тебя, – говорю и опускаюсь на трон из драконьей кости. Мужчина вздрагивает и поднимает на меня затуманенный взгляд.

– Ваша светлость, Морская деревня пала. Никто не выжил, кроме меня. Весь отряд полег… У нас там уже дети появились от либертасских рабынь, что были захвачены еще во время завоевания… Тоже погибли, мальчишки… Мы их уже обучали…

– А ты почему стоишь здесь, живой, когда твои товарищи мертвы? – Внутри все сворачивается от злости. Последнее письмо с другой стороны Заговоренного леса я получал около двух месяцев назад. Глава отряда Эймар писал, что войско удерживает позиции и ждет пополнения, чтобы отправиться дальше. Не одна проблема, так другая.

– А я сбежал, – произносит мужчина и срывается в рыдания. Стоит и ревет, как ребенок. Ногтями раздирает щеки, оставляя красные полосы на лице. Заходится в завываниях и чуть ли на колени не падает.

Я выдерживаю паузу и спокойно произношу:

– В таком случае это дезертирство. Как твое имя?

– Мот.

– Знаешь ли ты, Мот, что бывает за дезертирство?

– Что хотите делайте, мне уже ничего не страшно, мой король. Я видел, как они умирали. Больше ничего меня не напугает.

Слежу за дыханием. Срываться в крик я не стану. Большего холода, чем спокойствие, не бывает. И пусть внутри все выворачивается от злости и детской обиды, и пусть хочется топать ногами и кричать, что он врет, но я смотрю равнодушно и произношу:

– Отправьте самую быструю птицу в Морскую деревню с приказом прислать письмо в ответ. А ты, Мот… скажи, почему я должен тебе верить?

Мот опускает тонкие дрожащие пальцы в карман. Вытаскивает кусок ткани и передает гвардейцу. Тот подносит его ко мне, и я различаю волчий герб. Старая нашивка, еще со времен правления моего отца. Нашивка с фелабелльскими буквами: "Эймар с Волчьих троп".

И тут меня срывает. Срывает, как пса с цепи. Все внутри вспыхивает огнем. Я не умею проигрывать. Для меня поражение означает одно – позор. Смерть. Я вскакиваю с трона, подхожу к бедняге Моту и отвешиваю ему пощечину.

– Ты бросил своих товарищей, – слышу противную дрожь в голосе. Будь я один – пустился б в истерику, как ребенок. Верещал бы без устали и колотил кулаками стену. – Ты умрешь.

– На нас напали не либертассцы, мой король. От них мы защищали деревню не первый год и защитили бы снова, – бормочет дезертир, в ужасе глядя на меня. О, я бы с радостью их выколол, эти застывшие пустые глаза. – Клянусь, это были утопленники! Вы бы видели, как они вылезали из леса и моря, вы бы видели, как головы моих товарищей лопались и сгорали в их пламени. Вы бы тоже сбежали, мой король. Если бы у вас не отнялись ноги…

Я смотрю на него, как на идиота.

– Уведите его в пыточную, – приказываю. – Пусть расскажет об утопленниках палачу. И отправьте отряды на границы к Заговоренному лесу. Пусть охраняют каждую милю, никого не впускают и не выпускают. После соберите всех фелабелльских лордов, что когда-либо давали работу чародеям. Мне нужно поговорить с ними.

Двое гвардейцев хватают несчастного Мота и тащат из зала прочь. А я опускаюсь на трон. Дышу и думаю, что теперь делать со всем этим.

Глава шестая

Дэви

Снежные хлопья сыпались с неба белой, рыхлой мукой. Мы проезжали Лунный край под звездной ночной пылью. Фаррис сказал, что до хижины осталось пару миль, а значит, скоро мы отдохнем, скоро я упаду в кровать, укутаюсь одеялами и, наконец, засну в тепле.

Волчьи тропы тонули в высоких сугробах. Ари говорила, что зимы на наш век выпадают самые долгие, ожесточенные и холодные. Раньше снег начинал таять через неделю после Йоля, сменялся тонкой, хрустящей коркой, становился липким и влажным, превращался в лужицы и пускал первые зеленые травинки, запертые в спящей земле. Долгие зимы чародейка-оборотень объясняла тем, что вскоре грядет нечто такое, перед чем миру нужно выспаться.

Чем ближе мы приближались к Заговоренному лесу, тем больше я думала о Лисе. Когда она забрала меня от отца, детство стало детством. С зелеными хвойными чащами, где пахнет мхом и сыростью, с болотами, где растет самая вкусная черника, с волшебством, что караулит у ближайшего подлеска. Детство без крови, войн, чужих приказов и неизбежной взрослой ответственности. Ари показала мне мир таким, каким я никогда его не видела. Она учила меня лечить раны древесной корой и заговорами, ворожить на воде и колдовать у костров. Каждый раз, перед праздником, она уходила к Спящему озеру и возвращалась с предсказанием будущего до следующего кануна. Честное слово, я бы многое отдала, чтобы вновь попасть в ее хижину, что внутри была больше, чем снаружи, и пахла медом, воском и одуванчиками.

Как-то раз Ари показала, как лепить из глины фигурки и наделять их чертами близких мне людей. Или же придумывать таковых самой, если в моей жизни они еще не появились. А потом играть с ними правильно. Она называла это "малым волшебством", говорила, что все, кого я слеплю, в будущем обязательно встретятся на моем пути. Тогда-то я и слепила фигурку принца, по сути сама же и наколдовала его себе. Наверное, стоило подойти к этому занятию более осмысленно. Вряд ли я когда-нибудь снова возьму в руки глину – вдруг еще каких-нибудь Элиберов наделаю.

Ари учила в первую очередь слушать мир и уметь у него просить, а потом уже сухим основам колдовства. Иногда она посвящала целый вечер обсуждению пяти легенд. Колдунья называла их столпами мира. То были истории о Шезме – наемнике–убийце, о Пирре, что будила драконов, а потом отправилась в путешествие и вернулась к любящему отцу с тысячей историй из разных уголков земли, об Эллизиуме – великом музыканте, Иеримоте, что до сих пор бежит от смерти, и о Кирке – первом чародее, что пошел на сделку с королем Фелабелля и освободил колдунов из резерваций, которые создал Эрдали Присон, первый белый волк, основатель Фелабелля. Про Кирку Ари рассказывала с большим удовольствием, это была ее любимая легенда. А мне нравилась Пирра. Почему-то в ней я видела себя. Видела и завидовала. Хотелось быть такой же, и отца хотелось такого же. Когда я говорила об этом Ари, та отвечала: "Не ищи другого дома, чем тот, в котором ты родилась. Иначе в окне погаснет свет, и ты никогда не сможешь забрать оттуда свой первый вдох".

Ари показывала мне, как обращаться в зверя. Этому я так и не смогла научиться. Мы ходили с ней на охоту, и каждый раз колдунья ныряла лисицей в норы и добывала ужин с большей скоростью, чем я, нелепо натягивая к щеке тетиву.

А еще она готовила вкуснее, чем все, кого я когда-либо знала. Ари сушила сотни трав, сама делала приправы и говорила, что "колдовство на голодный желудок – все равно, что фокусы в бродячем театре".

Лунный край был родиной Кирки. Когда-то, лет восемьсот назад, здесь была одна из небольших чародейских резерваций. Это чувствовалось по жженому запаху заклинаний, обледеневшей земле, спрятанным под порогами старых домишек подкладам и тихому дыханию скрипящих от ветра дверей. Деревня дышала колдовством, более магическое место было, пожалуй, только в Заговоренному лесу. Мурашки бежали по запястьям, волосы шевелились на затылке, и все это не от холода, а от спрятанного за деревянными ставнями волшебства.

С Фаррисом становилось спокойнее с каждым днем. Я чувствовала себя под защитой. Он стал более внимательным и осторожным, не делал резких движений, справлялся о моем самочувствии, по вечерам укрывал плечи теплой шкурой, заботился в общем, а этого, как я поняла, мне не хватало уже очень давно. И всё же он не мог скрыть от меня страх, что просачивался сквозь крепкие пальцы, сжимавшие рукоять меча.

– Слушай, а зачем чародею острая сталь? Считаешь, что смерть от нее более гуманна, чем запрещенные заклятия? – колдуна терзали собственные мысли, из которых я и вырвала его своим вопросом. Все не могла забыть Фаррисовскую реакцию на заклятие, наложенное на подлеца-тавернщика.

Он оглянулся на меня. Нахмурился, перебирая пальцами поводья. Вокруг нас парили хлопья снега, тусклый свет факелов из ближайших домов Лунного края нежно целовал запястья. Мир словно затих, стал безмятежным и спокойным. Откровенным. Уголки губ Фарриса дрогнули, и он, стараясь не нарушать это тонкое, хрупкое равновесие, тихо произнес:

– Да. Знаешь, это ведь все равно, что насилие. Когда ты направляешь магию на того, кто не может постоять за себя, выстроить колдовские барьеры и дать равноценный отпор, врываешься в его сознание и приказываешь повиноваться тебе. Это ведь не его решение, следовать за тобой. Для меня это рабство. Гуманнее отнять у человека жизнь. Так он хотя бы отправится на Мост Деарила самим собой. Понимаешь? Остаться тем, кем ты был, а не пустой плотью, навеки лишившейся души. Не забыть свое «я». Не потеряться. Слышала, может, историю про озеро Вечности? Я, кстати, иногда его слышу по ночам, особенно в полнолуние. Из леса доносится. Там ведь тоже человек оставляет свой разум.

– Да, только это по-другому. А я оставила этому тавернщику возможность выжить. Шанс поменять свою и без того короткую жизнь. Может, повредился малость рассудком, но зато, все еще дышит. Без крови, боли и агонии. Без последнего вздоха. Кто знает, может, если желание жить в нем горит – он сможет справиться.

– И все же в тот момент ты лишила его выбора. Завладела им, подчинила. Как фелабелльские захватчики, Эрдали и Иеримот брали в рабство целые деревни, лишая людей свободы, насиловали женщин и убивали детей. Только ты это совершила с чужим разумом. Да, ты нас спасла. Я благодарен тебе за это. Но для меня – это большее злодеяние перед богами, чем убийство в сражении.

Я понимаю его, но все равно не согласна. Может, потому что смерти я боюсь больше проклятий. Поэтому решаю мягко сменить тему разговора, чтобы наш спор не разгорался в столь безмятежном месте. Говорят же, что земля умеет любить. Лунный край любил ярко, много, щедро.

– Ты веришь в богов? В каких? – спрашиваю. Мне-то всегда казалось, что чародеи верят лишь в драконье пламя. Пару лет назад я слышала о культе колдунов, что поклонялись драконам, как богам. После полета одного над Ходром, я чуть не поверила в их божественное существо сама. Слишком они были прекрасными для нашего мира. Для человеческого понимания. А козел этот в замке сидит на костях одного из них. Ведет свои войны, мечтает захватить Либертас, держит людей в страхе и никогда, никогда не открывает свое сердце. Не подпускает к себе тепло и запрещает другим тянуть к нему руки. Червяк.

– Верю. Но не в каких-то определенных, – отвечает Фаррис, в замешательстве потирая замерзший нос. Этот жест чуть ли не умиляет, отчего я чувствую, как легкая улыбка ложится на мои губы, а колдун не замечает меня и продолжает объяснять: – Я не верю, что Боги носят те имена, что мы им даем. И я уж точно не верю в Триедину, в Эира или в других фелабелльских богов. Моя мать верила, таскала меня в детстве по капищам, только лучше я к ним относиться не стал. Религия для меня лишь средство управления людьми. Но боги существуют, и для них, как я думаю, мы большая потеха.

– Пессимистичен ты. Мне нравится фелабелльская вера. И нравится вера в Эира, – честно признаюсь я. – Не то что бы я в них верила, но это, как минимум, интересно.

– Не все события нашего мира происходят просто так, вот что я думаю. А еще считаю, что у Бога нет лица. Пока ты не помешала мне, я прислушивался. Мы уже покидаем Лунный край. Послушай, как он поет. Может, больше ты этого никогда в жизни не услышишь. Это магия зимы, магия места и дары земли. Послушай, а потом утверждай, что вера в богов – глупость. Вот же они – поют для тебя волшебство.

И я вслушалась. Ветер пах горьковатым дымом костров, потрескивал раскаленными углями. Снег под копытами лошадей хрустел сахаром, земля покачивала и убаюкивала. Все струилось, дышало, оживало, несмотря на смертоносные январские холода.

Я отпустила скопившиеся в голове мысли и, наверное, впервые впустила зиму в свою душу. Позволила себе ее почувствовать. Понять и услышать. Лунный край пел мне о Йоле, о яблочном сидре, о Кирке и его хрупкой бабушке, что терпеливо ждала внука из столицы, живого или мертвого, ни на что не надеялась, но в итоге обрела свободу. Отправилась в путешествие, увидела мир и ощутила морской ветер на своей коже. Хорошая была его бабушка, чем-то похожая на меня, жесткая, как сталь, и в то же время – добрая. И на зиму она была похожа. А значит, похожа и я. Не зря же нас отпугивают именно те вещи, что нам близки. Те, в которых мы видим что-то свое и про себя. Я ведь тоже могу быть холодной, колкой, сердитой и суровой, но могу и любить. Петь колыбельные, подобно северному ветру, взбивать белые перины, кружить в танце на границе жизни и смерти. Позволять себе уходить и возвращаться. В этом и есть – суть.

Ривер

Детский звонкий смех разносился по лесу солнечными зайчиками, отскакивал от деревьев, крался сквозь мои сновидения и дарил спокойствие. Я и не заметил, как заснул. Гладил пушистый огненный мех, щурился от рассветного солнца, грел пальцы в лисьей шерсти и на секунду прикрыл глаза. Так оно и бывает, когда сон выхватывает тебя из реальности, уносит по снежными лугам, поднимает к вершинам укрытых белым одеялом холмов, а затем окунает с головой в ледяные родники. Не помню, что мне снилось. То была зима, белые волки и дикий, животный страх. Если бы не хохот Несси, который лился песней, еще не написанной балладой, не знакомой ни одному менестрелю, – я бы, наверное, проснулся от собственного крика. Но стоило мне открыть глаза, как губы тут же тронула улыбка.

Что-то теплое прыгнуло на живот, оттолкнулось мощными лапами, взвизгнуло и соскочило в сугроб. На секунду воздух будто выбило из тела, я глотнул морозный порыв ветра и сел, озираясь по сторонам. Несса, заливаясь восторженным хохотом, нырнула в снежное одеяло следом за лисой и попыталась ухватить маленькими ладошками ее хвост. Я думал, лиса покинула нас еще до моего пробуждения, но странный зверь остался, охранял наш сон, а теперь играл с сестрой в догонялки. А ведь она дикая, лесная, свободная, но почему-то задержалась с нами. Это по-настоящему удивляло меня.

Рыжие кудрявые волосы Нессы спутались, взбились в огненное облако, нос раскраснелся от холода, мои большие варежки спадали с ее ладошек, а она все ковырялась в сугробах, радостная, маленькая и такая смешная. Я и сам не понял, как начал заливаться смехом. Это было так по-живому, сердце таяло от теплого, приятного чувства, что накрывало морскими волнами. Лиса ныряла в норы, хохотала так, как смеются только лисы, пищала и заваливала Нессу в сугроб, прикапывала изящными лапами и таскала по снегу, ухватив зубами за ворот.

– Эй, смотри, чтоб она сильно не замерзла, – говорю и подтягиваю к себе походный мешок, собирая вещи.

Лиса покосилась в мою сторону, улыбнулась и прыгнула. Опрокинула меня в сугроб, а затем начала проворачивать ту же историю с закапыванием Нессы, только уже на мне. Снег кололся, целовал щеки и пальцы январским холодом, а я заливался таким же детским смехом, какой был у моей восьмилетней сестры. Впервые за наш поход я чувствовал себя ребенком, легким, беззаботным, почти счастливым.

– Так его! – вопила Несса и помогала лисе забрасывать меня снегом. – Наш отряд наступает! Берегись, Ривер, сейчас ты за все получишь!

Все вокруг переливалось яркими оранжевыми оттенками. Солнечные лучи слепили глаза и грели совсем по-весеннему. Я перехватил ногу сестры, она шлепнулась в сугроб рядом со мной, и я, навалившись на нее, торжествующе объявил, обращаясь к лисе:

– Я поймал твоего товарища, теперь это моя добыча!

Лиса весело взмахнула хвостом, подхватила шапку, сдернутую с рыжей макушки Нессы, подбежала и бросила ее мне. Я поднялся на ноги, отряхнулся от снега и натянул шапку на уши сестры. Пора возвращаться к сбору лагеря. Не стоит задерживаться здесь надолго.

Пока я притаптывал угли костра и сворачивал медвежьи шкуры, лиса с интересом наблюдала за мной, слегка наклонив любопытную, пушистую мордочку. А я вспоминал вчерашнюю ночь и то и дело поглядывал туда, где водили хороводы чащобники. Глубокие круглые ямы в снегу остались, а значит, это точно мне не привиделось.

– Ривер, мы теперь втроем пойдем или лисичка от нас убежит? – аккуратно спрашивает Несса, выползая из снега. Словно боится спугнуть лису. Конечно, со мной одним-то ей неинтересно идти, я только и делаю, что ворчу и размышляю о своем. Сестре я уже давно надоел.

– Лисы – не домашние животные и уж точно не псы. Если она захочет, может уйти. А удерживать ее будет неправильным, – поглядываю на лису. Та совершенно по-человечески кивает.

– А если я ее приручу? Собаки ведь тоже волками были, – маленькая обиженно морщится. Ей очень не хватает настоящего друга. Может, думаю, я разрешу завести ей собаку. Большую, как медведь, чтобы также таскала ее по снегу и защищала от обидчиков. Пушистую, с густым спутанным мехом, преданную и любящую.

– Не получится, Несси, – объясняю ей. – Лиса свободолюбива. Можешь представить, чтоб либертассца приручили?

– Нет, – грустно вздыхает она. – Тебя вот приручить не получилось. Ты сбежал.

Хмурюсь. Как будто что-то дергает за тонкую ниточку в сердце.

– Вот и я о том же. Тот, кто родился свободным, уже никогда не опустится ни перед кем на колени. Потому что такова природа.

Лиса заливается визгливым смехом, поднимает пушистый хвост и убегает вперед. Я вглядываюсь ей вслед, думаю, что та решила уйти сразу, но плутовка пробегает полмили и усаживается в снегу. Хитро оглядывается и ждет.

– Она укажет нам путь, – понимаю я и чувствую, как глаза наполняются светом. Таким же горящим и пронзительным, как у чащобников. Волшебным, исступленным, чистым. И уголки губ ползут вверх. Наверное, я выгляжу, как сумасшедший, вот только меня это не волнует и от своего неподдельного, живого счастья я кричу: – Идем, Несси! Бежим за ней, быстрее! Она нас проводит, твоя лисичка!

Несса визжит, хватает меня за руку, а я закидываю за плечи походный мешок с медвежьей шкурой и бегу за лисой, проваливаясь в сугробы. Волшебная плутовка смотрит на нас блестящими черными глазами и смеется. И я ей доверяю. Уже не первый раз лиса спасает меня – сначала помогла найти сестру, потом удержала от порыва уйти к чащобникам, а сейчас, клянусь, сейчас она выводит нас из Заговоренного леса.

Перед глазами проносились бесконечные подлески, густые зеленые хвойные ветви, снег забирался под одежду, заваливался в ботинки, обнимал и прощался. Сегодня наш последний день в Заговоренном лесу. Я чувствовал это всем телом, сознанием и кончиками замерзших пальцев. Запах истопленных бань, таверн и жизни струился, заполняя мир вокруг. Я боялся впустить в голову мысль о том, что мы еще задержимся средь бесконечных деревьев, спящих кленов и колючих сосен. Нет, этого точно не будет. Сегодня вечером я сяду за стол в таверне на Волчьих тропах, закажу себе горячей медовухи и говядины, забуду о лесной дичи и стану слушать песни бардов и менестрелей. Сегодня все изменится, и мой путь наконец-то начнется по-настоящему.