Суперчувства: 32 способа познавать реальность

1

Зрение

Все люди от природы стремятся к знанию. Доказательство тому – влечение к чувственным восприятиям: ведь независимо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих, и больше всех зрительные восприятия, ибо видение, можно сказать, мы предпочитаем всем остальным восприятиям[9].

АРИСТОТЕЛЬ. МЕТАФИЗИКА

Зрение долгое время считали главным чувством человека и прочих приматов. Оно позволяет нам мгновенно получить представление о том, где мы находимся и что нас ждет впереди – хорошее или плохое. В каком-то смысле оно действует как роботизированная рука-манипулятор, позволяя прощупывать окружение, но с безопасного расстояния.

Способность распознавать свет, лежащая в основе зрения, – это древнее чувство, которым обладает большинство живых организмов. Оно есть у дуба в ближайшем парке. Оно есть у простых фотосинтезирующих бактерий в пруду. С момента своего появления примерно 3,5 млрд лет назад цианобактерии (вы можете их знать под названием «сине-зеленые водоросли») используют свет как источник энергии.

Один из способов, которым современные цианобактерии обнаруживают источник нужного им света, был выявлен только в 2016 г. благодаря случайному открытию, связанному с микроорганизмами рода Synechocystis. Когда Конрад Муллино и его коллеги из Лондонского университета королевы Марии направили рассеянный свет на группу клеток Synechocystis при изучении их под микроскопом, они заметили яркие точки сфокусированного света на мембранах этих клеток на противоположной от источника света стороне. Дальнейшие эксперименты подтвердили, что вся клетка целиком работает в какой-то степени как глаз животного. Как только Synechocystis «понимает», где находится локальный источник света, он может поплыть в направлении этого источника с помощью движений микроскопических чувствительных к прикосновениям ворсинок, расположенных на внешней стороне клеточной мембраны{10}.

У древних цианобактерий, как и у ныне живущих, способность воспринимать свет всегда обеспечивала получение энергии, необходимой для выживания. В качестве чувства она оказалась настолько полезной, что в том или ином виде присутствует примерно у 96 % всех видов животных. Возраст самых древних известных окаменелых остатков настоящего глаза оценивается примерно в 250 млн лет. Предполагается даже, что своего рода «гонка вооружений» – усовершенствование органов зрения – была движущей силой кембрийского взрыва, который произошел около 550 млн лет назад. Именно тогда на арену жизни вышли все основные ныне существующие группы организмов.

Улучшения в строении глаза – органа зрения – должны были помочь нашим обитавшим в водной среде предкам эффективнее искать пищу и друг друга, а также ускользать от хищников. Эти новшества, вероятно, даже подарили им возможность буквально увидеть для себя новые перспективы – на суше.

До сих пор идут споры о том, что именно подвигло наших позвоночных прародителей примерно 385 млн лет назад сделать судьбоносный шаг из моря на берег. Однако в 2017 г., после детального изучения палеонтологических находок, группа биологов и инженеров сообщила, что непосредственно перед переходом из одной среды в другую зрительные способности позвоночных животных существенно расширились. Незадолго до выхода на сушу глаза этих существ утроились в размерах и переместились с боков головы на ее верх. Теоретически это должно было заметно облегчить возможность выглянуть из воды, поднявшись на поверхность, – и увидеть там целый новый мир. Возможно, как предполагают исследователи, именно вид суши с ее бесконечным изобилием потенциальной пищи – двупарноногих и губоногих многоножек, пауков и прочих беспозвоночных – и направил эволюцию по пути формирования конечностей из плавников{11}.

Небольшими вариациями в эволюции зрения можно объяснить еще одно знаменательное событие, произошедшее миллионы лет спустя, когда наш вид остался последним из гоминин. Последний общий предок Homo sapiens и наших братьев-неандертальцев жил около 500 000 лет назад. Что именно случилось после, непонятно, поскольку огромное количество недавних палеонтологических находок усложнило то, что казалось четкой эволюционной картиной. Однако примерно 430 000 лет назад неандертальцы появились в Европе, а некоторые мигрировали в различные части Азии. Около 300 000 лет назад представители H. sapiens появились в Африке. Еще 50 000–60 000 лет назад группы сапиенсов скрещивались с неандертальцами на Ближнем Востоке. Около 45 000 лет назад группы людей современного типа перебрались в Европу, и анализ ДНК показал, что и там они порой были не прочь заняться сексом с неандертальцами. Тем не менее всего 5000 лет спустя неандертальцы вымерли как вид.

Исследования ископаемых черепов показали, что мозг неандертальцев был примерно такого же размера, как наш. Они были высокого роста и плотного телосложения. И глазницы у них были больше наших, что, предположительно, указывает на более крупные глаза. Так почему же вымерли именно они, а не наши предки, которые явно уступали им по физическим и зрительным способностям?

Вероятно, у неандертальцев были большие глаза потому, что их вид появился и развивался в более высоких широтах, где освещенность ниже. Чтобы хорошо видеть, особенно в предрассветных и вечерних сумерках, им нужны были более крупные глаза, чем нашим африканским предкам-сапиенсам. Более массивные тела неандертальцев тоже, вероятно, были адаптацией – в данном случае к более холодному климату. Но опять же, то, что на первый взгляд казалось однозначным благом, таило в себе определенные недостатки. Группа ученых из Оксфорда предполагает, что у неандертальцев большая, чем у нас, часть ресурсов мозга уходила на зрение и контроль тела. Как считают исследователи, это означает, что у неандертальцев оставался сравнительно меньший объем мозга для выполнения когнитивных функций: мышления и разумного поведения, создания и поддержания сложных социальных связей и новаторства{12}.

Зрение вышедших из Африки H. sapiens могло быть не настолько острым, как у неандертальцев. Однако в рамках описанной теории этот недостаток с лихвой перекрывался их выдающимися умственными способностями. В конце концов, большеглазым (и в целом более массивным) неандертальцам могло быть сложнее справляться с евразийскими условиями жизни, чем сапиенсам, что позволило нам выиграть в конкурентной борьбе с ними. Получается, их эволюция завершилась буквально на наших глазах.

Хотя существуют и иные теории, объясняющие эволюционный успех сапиенсов, можно не сомневаться в том, что мир для неандертальцев выглядел немного иначе, чем для нас. Правда, также вероятно, что для меня и для вас мир тоже выглядит немного по-разному – а возможно, даже совершенно по-разному.

Основы зрения закладываются на ранней стадии внутриутробного развития{13}. Чтобы оно сформировалось в полной мере, ребенку нужно развивать зрительное восприятие с помощью практики[10]. Острота зрения новорожденного составляет всего около 5 % от остроты зрения взрослого, и младенец не может видеть объекты, расположенные дальше 30 см от него (примерно на таком расстоянии расположено лицо матери, когда та держит его на руках). Тем не менее он способен отличать очень темное от светлого и видеть яркие красные пятна. Примерно к двухмесячному возрасту малыш может отличать насыщенный зеленый цвет от ярко-красного. Через несколько недель к этому списку добавляется ярко-синий{14}.

Красный, зеленый и синий – первые цвета, которые ребенок учится различать, поскольку кроме палочек, светочувствительных клеток, позволяющих видеть при тусклом свете, сетчатка глаза человека укомплектована тремя типами других светочувствительных клеток – колбочек. Миллионы этих колбочек собраны в желтом пятне[11] в центре сетчатки.

«Синие» колбочки содержат такую разновидность опсина (светочувствительного белка), которая охотнее всего поглощает свет в синей и фиолетовой, коротковолновой части спектра видимого света. Опсин в «зеленых» колбочках активнее всего реагирует на зеленый свет со средней длиной волны, а опсин в «красных» колбочках наиболее чувствителен к свету из светло-зеленой/желтой/оранжевой части спектра, хотя эти клетки также воспринимают свет с гораздо большей длиной волны.

Считается, что белок опсин, чувствительный к синему свету, изначально играл роль детектора ультрафиолетового излучения, сменив свою функцию, видимо, лишь на ранних этапах эволюции млекопитающих, да и то не до конца. Хотя мы обычно не в состоянии видеть ультрафиолет, наш синий опсин все еще к нему чувствителен{15}. Роговица и хрусталик поглощают ультрафиолетовое излучение до того, как оно достигает сетчатки, однако люди, которым удалили хрусталик из-за катаракты, иногда отмечают, что видят на одноцветных цветках узоры, а на предметах, которые раньше казались чисто черными, замечают фиолетовый отлив. Есть даже подозрение, что именно по этой причине в поздних картинах Клода Моне, которому в возрасте 82 лет удалили катаракту в левом глазу, так много фиолетового и синего.

До какого-то момента (примерно между 30 и 45 млн лет назад) у наших предков были только красные и синие опсины. Затем ген, кодирующий красный опсин, дуплицировался, и мутации сделали его новую копию чувствительной к волнам зеленой части спектра. Что направляло этот процесс? Некоторые исследователи считают, что эти изменения помогали разглядеть красные плоды на фоне зеленых листьев. Но, что бы ни было их причиной, последствия этих изменений проявились незамедлительно. Число цветов, которые были способны различить наши предки, резко выросло – с 10 000 до примерно 1 млн. Благодаря комбинациям сигналов, поступающих от всех трех типов колбочек, мы можем видеть невероятно разнообразные оттенки: от самого светлого цвета слоновой кости до пурпурного и угольно-черного{16}.

Поскольку у нас в сетчатке глаза имеется три типа колбочек, мы, люди, являемся трихроматами. Точнее, большинство из нас. Однако нарушения цветового зрения, вызванные поломками в генах опсинов, весьма распространены{17}. Хотя полная цветовая слепота встречается редко, красно-зеленая недостаточность – частичная цветовая слепота, при которой люди не различают зеленого и красного цветов, – наблюдается примерно у одного из 12 мужчин и у одной из 200 женщин, если говорить о выходцах из Северной Европы (в других популяциях, в которых изучали этот вопрос, она встречается реже). Это означает, что люди могут путать красный и зеленый цвета. Кстати, именно по этой причине для логотипа Facebook[12] был выбран синий цвет. Основатель компании Марк Цукерберг заявил, что из-за своей неспособности различать красный и зеленый синий он видит лучше остальных цветов{18}.

Хотя ни один человек с обычным цветовым зрением не может себе представить в полной мере, как видит мир тот, у кого нет красных колбочек, считается, что цвета при этом нарушении зрения варьируют от синего до белого и желтого, а красный и зеленый отсутствуют. Предполагается, что люди без гена, кодирующего зеленый опсин, видят мир приблизительно так же, только красные предметы кажутся им более яркими.

Одно из самых ранних известных упоминаний о каком-либо нарушении восприятия цветов датируется 1794 г. Оно содержится в лекции, которую прочел британский исследователь Джон Дальтон. «Часто я всерьез спрашивал кого-нибудь, розовый цветок перед нами или голубой, но обычно все думали, что я хочу над ними подшутить», – рассказывал Дальтон слушателям. Он подозревал, что стекловидная влага – жидкость внутри его глаз – может иметь синий оттенок. С разрешения Дальтона после смерти его глаза разрезали. Стекловидная влага в них была прозрачной. Только в 1990-е гг. ДНК Дальтона проанализировали, и оказалось, что в результате генной мутации в его колбочках отсутствовал зеленый опсин{19}.

Отсутствие синих колбочек, которое приводит к нарушениям восприятия синего и желтого цветов, встречается реже – примерно у одного человека из 10 000. Предполагается, что для таких людей мир окрашен в оттенки красного, белого и зеленого.

Хотя трихроматическое зрение, основанное на трех типах колбочек, – это норма, в некоторых случаях у женщин есть и четвертый тип колбочек[13]. Это не всегда приводит к тому, что их восприятие цветов отличается от стандартного. Но если реакция на свет у колбочек четвертого типа существенно отличается от реакций остальных трех типов колбочек, дополнительные колбочки могут повлиять на цветовосприятие. Так, Габриэль Джордан из Ньюкаслского университета обнаружила женщину с четвертым типом колбочек, способных воспринимать длинноволновую желто-оранжевую часть спектра. Благодаря наличию этих дополнительных «желтых» колбочек при проведении тестов на цветовое зрение, когда требовалось отличить смесь красного и желтого от чисто оранжевого, эта женщина показывала гораздо более высокие результаты по сравнению с обычными людьми. Она замечала нюансы оттенков, которые для большинства людей просто неразличимы{20}.

Но даже люди с обычным цветовым зрением видят одни и те же цвета по-разному. Группа ученых из США обнаружила значительное количество вариаций гена, кодирующего красный опсин. Когда исследователи изучили строение этого гена у 236 человек со всего земного шара, они выявили в общей сложности 85 его разновидностей (вариантов). Наличие разных вариантов этого гена, вероятно, влияет на восприятие красных и оранжевых оттенков, а это значит, что одно и то же «красное» яблоко выглядит для нас с вами немного по-разному{21}.

Палочки, позволяющие видеть при низкой освещенности, и колбочки, дающие возможность различать цвета… Еще совсем недавно, когда я была студенткой, считалось, что этим ограничиваются средства восприятия света сетчаткой. Наши глаза служат для зрительного восприятия, а эти клетки являются теми датчиками, которые позволяют нам видеть.

Правда, как оказалось, это только часть истории глаз. Несомненно, вы слышали о «внутренних часах» организма. На самом деле в организме человека несколько «внутренних часов», которые помогают координировать все – от пробуждения до пищеварения. Но главные «часы» расположены в мозге, а конкретнее, в гипоталамусе – области, отвечающей за важнейшие процессы жизнедеятельности. Чтобы эффективно работать, этим «часам» необходимо знать, когда начинается день и когда наступает ночь, и информацию об этом они получают от глаз, однако, как выяснилось, не через те рецепторы, которые обеспечивают нам способность видеть.

В 1998 г. американский нейробиолог германского происхождения Игнасио Провенсио обнаружил в коже гладкой шпорцевой лягушки меланопсин – совершенно иной светочувствительный пигмент{22}. В течение двух последующих лет он выяснил, что человеческая сетчатка тоже содержит это вещество.

В результате дальнейших экспериментов исследователи установили, что животные, слепые из-за отсутствия палочек и колбочек, тем не менее воспринимают общий уровень освещенности благодаря меланопсину, одному из светочувствительных белков сетчатки, и используют эту информацию для контроля своих суточных биоритмов. Было также обнаружено (например, в исследованиях с участием людей, работающих посменно), что такой контроль важен не только для регуляции сна, но и для физического и психического здоровья. Была даже обнаружена связь мутации в гене, кодирующем соответствующий белок, с сезонным аффективным расстройством (САР){23}, при котором у людей в темные зимние месяцы наблюдается сниженное настроение и депрессия.

Таким образом, чтобы помочь гипоталамусу понять, когда день начинается, а когда кончается, важно подвергать глаза действию яркого света утром, но не вечером. У Майкла Термана, главы Центра светолечения и биологических ритмов при Колумбийском университете, есть в запасе несколько приемов, помогающих максимально улучшить работу этой системы. По возможности ходите на работу пешком и старайтесь не носить солнцезащитные очки. В помещении используйте много ярких ламп – но таких, чтобы к вечеру их свет можно было приглушить и снизить его интенсивность. Опираясь на свой опыт, Терман утверждает, что повышение уровня освещенности днем помогает снизить усталость, которую многие из нас ощущают в послеобеденные часы или ранним вечером, а если это сочетать с понижением освещенности помещения вечером, то такие условия помогают еще и улучшить сон{24}. То же самое можно сказать и в отношении многих невидящих людей; после открытия меланопсина им стали рекомендовать не носить темные очки.

Следовательно, глаз – не просто орган зрения. Это еще и орган, позволяющий ощутить одно из важнейших изменений в окружающей среде, которое нам и огромному количеству других организмов необходимо отслеживать, чтобы выживать и процветать, – смену дня и ночи.

Хотя глаз, как отмечал Аристотель, играет роль органа зрения, мы видим не глазами, а мозгом. И некоторые из наиболее поразительных различий в том, как мы видим мир, связаны с тем, как мозг разных людей обрабатывает зрительную информацию.

Давайте рассмотрим это подробнее. Вы только что проснулись, встали, раздвинули шторы, и свет заливает вашу спальню. Когда он проникает в глаза и воздействует на палочки и колбочки, нервные импульсы устремляются по зрительному нерву к головному мозгу. Их первая остановка – таламус, небольшая структура прямо над стволом мозга, работающая как перевалочный пункт для информации от разных органов чувств. Одна из главных задач таламуса – направлять входящую сенсорную информацию (за исключением обонятельной) для ее дальнейшей обработки в соответствующие участки коры больших полушарий{25}.

Сигналы от сетчатки таламус перенаправляет прямо в V1 – тоненький пласт клеток, из которых состоит наша первичная зрительная кора{26}. Разные популяции нейронов V1 отвечают на разные стимулы. Некоторые реагируют на края или линии, направленные под определенным углом, – допустим, вертикальные линии на занавесках или прямые углы по краям кровати либо шкафа для одежды. Из V1 визуальная информация также поступает в другие участки зрительной коры, отвечающие, помимо прочего, за распознавание цветов, движений, форм и лиц{27}. Если вы, например, увидели, что из-под одеяла вам улыбается ваша дочь, а не супруг, это значит, что ваша веретенообразная извилина получила уже частично обработанную зрительную информацию. Этот небольшой участок зрительной коры обеспечивает распознавание лиц – притом не обязательно человеческих; он отреагирует и на морды животных, и даже на лица персонажей мультфильмов{28}. (У некоторых животных, например у собак, тоже есть участки коры, реагирующие на человеческие лица{29}.)

Люди, у которых глаза идеально функционируют, но при этом имеются дефекты в отдельных участках зрительной коры (вызванные мутациями, болезнями или повреждениями мозга), могут не видеть неподвижные объекты, но способны улавливать движение; или способны найти на фотографии нос, но само лицо как целое не воспринимают. В то же время гораздо менее выраженные различия в том, как мозг разных людей воспринимает зрительные сигналы, могут объяснять более тонкие, но не менее удивительные различия между ними во взглядах на мир. Слово «взгляд» в данном случае может толковаться как в прямом, так и в переносном смысле.

Некоторым из нас цвета предметов всегда кажутся менее яркими, менее насыщенными, чем остальным. В эту категорию попадают люди с тяжелым депрессивным расстройством. Индивидуальные особенности личности также связывают с различиями в зрительном восприятии. В частности, высокие показатели по шкале открытости новому опыту – черты личности, связанной с любопытством и широтой восприятия, а еще довольно часто и с креативностью{30}, – обусловлены индивидуальными особенностями обработки мозгом изображений, поступающих от каждого глаза. Психологи, разработавшие популярную пятифакторную модель личности[14], включающую, помимо открытости опыту, такие аспекты, как доброжелательность (по сути, показатель того, насколько приятно иметь с вами дело), добросовестность, невротизм (противоположностью которого является эмоциональная устойчивость) и экстраверсия (ее противоположный полюс – интроверсия), написали, что показатели открытости связаны с толерантностью к неопределенности. И по-видимому, это утверждение верно даже на уровне чувственного восприятия.

Это было подтверждено результатами исследования, основанного на явлении, известном как бинокулярная конкуренция. Представьте, что вашему левому глазу показывают круг из горизонтальных красных полос, а правому – круг из вертикальных зеленых полос. Обычно мозг переключается между этими двумя вариантами, подавляя сначала первое изображение, а затем второе, так что вы воспринимаете поочередно то одно, то другое. Однако иногда оба круга кажутся размытыми, и человек видит некую смесь из них.

Когда Анна Антинори из Мельбурнского университета использовала этот метод при работе с группой студентов, которые перед этим прошли тест «Большая пятерка», она обнаружила, что люди с высокими показателями открытости опыту видели сливающиеся изображения гораздо чаще, чем те, у кого этот показатель был невысок. Ученые сделали вывод, что более открытые люди буквально видят мир по-другому{31}.

В этой работе, опубликованной в 2017 г., существенные различия в зрительном восприятии впервые связали с особенностями личности. Эти различия могут свидетельствовать о том, что мозг более открытых людей работает немного по-другому: процессы в нервной системе, приводящие к более сильному размыванию разноцветных кругов, могут быть каким-то образом связаны с более развитой у открытых личностей способностью к дивергентному мышлению. Ученые выявили прямую связь развитости такого мышления и способности находить больше вариантов решения проблемы с креативностью. Существуют также различия в том, как видят мир целые группы людей, а не только отдельные индивиды. Однако они связаны не с генами опсинов, чертами характера или социально-экономическими условиями, а с чем-то совершенно иным. Исследования показывают, что, как ни удивительно, целые группы людей могут воспринимать мир по-другому не из-за того, что генетически отличаются от остальных, а потому, что принадлежат к другой культуре (следует подчеркнуть, что эти отличия не являются недостатками).

Бывший турагент Деби Роберсон занялась научной деятельностью сравнительно поздно. В возрасте 44 лет она оставила в Великобритании своих детей, а сама отправилась в антропологическую экспедицию в труднодоступный северный регион Папуа – Новой Гвинеи. (Она уверяет: «Я уехала вовсе не потому, что дома меня достали дети-подростки!») Роберсон надеялась, что по результатам проведенного исследования сможет получить докторскую степень. Но то, что она открыла, в итоге полностью перевернуло научные представления о том, как мы воспринимаем цвета.

Роберсон приступила к работе, ожидая, что соберет данные в поддержку господствовавшей теории, согласно которой люди из разных уголков земного шара воспринимают «цветовое пространство» в основном одинаково. Если это так, то оттенки одного какого-то цвета, допустим красного, мы все будем воспринимать немного по-разному, но все равно отнесем к красному цвету. Так же и с любым другим цветом, например зеленым.

Считается, что в английском языке восемь слов, обозначающих основные цвета, – таких, которые все используют и понимают: «красный», «розовый», «коричневый», «оранжевый», «желтый», «зеленый», «синий» и «фиолетовый», а кроме того, есть еще «белый», «черный» и «серый». Роберсон хотела изучить восприятие цветов у тех людей, в языках которых основных обозначений цветов меньше. На самом деле она не знала, где найти таких людей, но как-то раз разговорилась с парой актеров, живших неподалеку от нее в Саффолке, и те дали ей кое-какие подсказки. Актеры рассказали Роберсон, что побывали на севере Папуа – Новой Гвинеи и показывали там пантомимы, чтобы побудить местных жителей использовать москитные сетки. И там они почти не слышали, чтобы кто-нибудь называл разные цвета.

Этого для Роберсон оказалось достаточно. В 1997 г. она полетела сначала в Порт-Морсби, оттуда на самолете местных миссионеров отправилась вглубь страны, а затем на каноэ поплыла в деревни, где проживало ранее никем не изученное племя охотников и собирателей беринмо. Она взяла с собой спальный мешок, запас еды, аптечку первой помощи, керосин и светильник на солнечных батареях, а также 160 карточек разных цветов.

Используя эти карточки, Роберсон попыталась определить слова, обозначающие основные цвета у беринмо. Она обнаружила, что таких обозначений у племени пять, в то время как в английском языке их восемь. У беринмо не было отдельных названий для синего и зеленого цветов. Зато у них было два разных названия для того, что я бы охарактеризовала как оттенки зеленого: «нол» и «уор». Эти слова соответствуют окраске свежих и пожухлых листьев тюльпана, их беринмо считают вкусными и невкусными соответственно. «Представьте, как различаются яркий насыщенный зеленый и цвет хаки», – поясняет Роберсон. – Конечно, я, как англоговорящий человек, вижу разницу между "нол"-зеленым и "уор"-зеленым, но для беринмо любой цвет, который я считаю зеленым, однозначно попадает либо в категорию "нол", либо в категорию "уор". У них нет единого названия для обозначения этих двух цветов. Зато синеву озера или безоблачного неба они также относят к категории "нол"».

Затем Роберсон провела эксперимент. Она показывала испытуемым из племени беринмо цветную карточку, убирала ее, затем показывала пару цветных карточек и просила выбрать ту из них, которую она уже демонстрировала. В каждой паре степень различия между двумя оттенками была одинаковой. Тем не менее иногда и первая карточка, и одна из последующей пары попадали в одну и ту же категорию и на языке беринмо («нол» или «уор»), и на английском (то есть обе были либо синими, либо зелеными). Иногда по англоязычной классификации они оказывались в разных категориях (одна синяя, другая зеленая), а на языке беринмо – в одной и той же; либо, наоборот, в языке беринмо они относились к разным категориям (например, первая «нол», а вторая «уор»), а в английском – к одной.

Роберсон обнаружила, что, когда цветовые категории предъявляемых карточек различались в языке беринмо, ее испытуемые справлялись лучше, чем когда категории различались в английском. Участникам исследования было гораздо проще выбрать карточку цвета «нол» из пары «нол – уор», чем карточку синего цвета из пары «синий – зеленый». Англоговорящие испытуемые, с которыми Роберсон работала в Голдсмитском колледже Лондонского университета, продемонстрировали противоположные результаты.

Если «цветовые универсалии» существуют и с точки зрения восприятия мы все делим цветовое поле одинаково, то язык не должен влиять на это деление. Тем не менее оказалось, что он влияет. Статья по итогам описанных экспериментов, опубликованная в журнале Nature в 1999 г.,{32} потрясла научное сообщество.

Чуть позже Роберсон и ее научный руководитель Жюль Давидофф вместе с Айаном Дэйвисом из Университета Суррея отправились в экспедицию для более детального изучения восприятия цветов у других народов. На этот раз они решили исследовать полукочевой народ химба в Намибии – отчасти потому, что добраться до него было проще.

Как и беринмо, химба обозначают синий и зеленый цвета одним словом. На сей раз Роберсон с коллегами использовали компьютерное тестирование и обнаружили, что, если представителю народа химба на несколько секунд показать расположенные кругом цветные квадратики, он с трудом выделит из них тот, что для меня однозначно отличается от других (например, синий среди зеленых). В то же время они быстро выявляли квадрат, отличавшийся от остальных, если его цвет и в их языке относился к другой категории{33}.

С тех пор многие другие группы исследователей собрали массу доказательств в пользу гипотезы, что язык влияет на то, как мы видим цвета. В некоторых из этих исследований рассматривали языки, в которых есть разные слова для обозначения оттенков синего. Например, в русском и греческом языках есть два слова для обозначения синего (с точки зрения англоговорящих) цвета: «голубой» («светло-синий» по-английски) и «синий» («темно-синий»), причем предмет не может быть и «голубым», и «синим» одновременно{34}.

При более подробном рассмотрении проблемы выясняется, что никто не считает, будто язык человека определяет его способность различать цвета. Может, у древних греков и не было слова для обозначения синего цвета (Гомер, как известно, называл море «винноцветным»), но это определенно не значит, что они не различали цвета, которые я бы отнесла к синим. (Носители древнегреческого языка просто не видели нужды в том, чтобы называть синее синим, а категории «нол» и «уор» существуют не потому, что беринмо очень любят зеленые оттенки, а потому, что два этих названия позволяют легко различать съедобные и несъедобные, пожухлые части растения. На самом деле считается, что многие обозначения цветов в английском языке появились примерно для тех же целей.)

Сама Роберсон вспоминает одну пожилую и весьма сварливую женщину беринмо, которая в забавной форме доказала, что способна легко различать широкий спектр цветов. «Она перебрала все мои 160 карточек и к каждой придумала оскорбление в адрес конкретного жителя деревни, – вспоминает Роберсон. – Она смотрела на карточку и говорила что-нибудь вроде "Ох, какой же тошнотворный цвет, прямо как цвет кожи моей невестки!"»

Как бы то ни было, предъявив доказательства того, что культура посредством языка влияет на зрительное восприятие, авторы данной работы бросили вызов устоявшимся представлениям о том, как мы видим. Другие исследования, например с использованием теста на различение простых фигур, также подтверждают эту точку зрения. Так, Есиюки Уэда и его коллеги из Киотского университета (Япония) показывали добровольцам из Канады, США и Японии простые геометрические фигуры, допустим прямые линии, и просили их указать на фигуру, отличающуюся от других. Иногда одна линия была короче или длиннее остальных либо одна линия была вертикальной, а остальные слегка наклонены. Исследователи обнаружили, что североамериканцам требовалось больше времени, чем остальным, чтобы выявить более короткую линию. У японцев дело обстояло иначе. Им было сложнее найти прямую линию среди наклонных, чем североамериканцам. Чем это объясняется?

Авторы исследования считают, что это может быть связано с различиями в письменных языках североамериканцев и японцев. В восточноазиатской письменности многие символы отличаются едва заметными вариациями в длине штриха, а в «западных» алфавитах имеют значение небольшие изменения углов наклона линий. По всей видимости, опыт приучает наш мозг обрабатывать ту зрительную информацию, с которой мы часто сталкиваемся. Когда подобная тренировка мозга происходит у всех представителей конкретной культуры, ее последствия можно увидеть на популяционном уровне.

И тем не менее до сих ведутся споры о влиянии языка на наше визуальное восприятие. Некоторые исследователи считают, что не существует неопровержимых доказательств того, что язык, связанный с высокоуровневыми мозговыми процессами, оказывает «нисходящее» влияние на чувственное восприятие. Однако сама идея прекрасно вписывается в весьма убедительную модель того, как человек воспринимает мир. Это теория прогнозирующего кодирования перцептивных процессов.

Согласно данной модели то, что вы видите, слышите, обоняете и т. д., отражает наиболее вероятное на данный момент предположение вашего мозга о том, что происходит. Чтобы сформировать это предположение, ваш мозг использует информацию, поступающую от органов чувств, а вместе с ней – ожидания, основанные на прошлом опыте. Если информация от органов чувств кажется нечеткой или ненадежной, мозг может подтолкнуть вас к тому, чтобы собрать более качественные данные (например, немного повернуть голову или приблизиться к нужному объекту). Если вы не в состоянии это сделать, мозг при формировании ощущения в большей степени будет опираться на собственные прогнозы. В ряде случаев он может даже солгать вам – для вашего же блага.

«Цель нашего зрительного восприятия не в том, чтобы обеспечить точную картину окружающей обстановки, а в том, чтобы дать нам наиболее полезное представление о ней, – отмечает нейробиолог Дуже Тадин из Центра офтальмологии Рочестерского университета (США), – а наиболее полезное и наиболее точное не всегда одно и то же»{35}.

Действительно, многие известные оптические иллюзии возникают из-за творческого подхода, который наш мозг использует для создания наиболее полезного, а не наиболее точного зрительного представления об окружающем нас мире.

Одну из самых известных оптических иллюзий, связанных с восприятием цветов, создал американский нейробиолог Эдвард Адельсон в 1985 г. Адельсон сгенерировал на компьютере изображение зеленого цилиндра, стоящего в углу шахматной доски с темно-серыми и светло-серыми клетками. «Светло-серая» клетка, на которую попадает то, что кажется тенью от цилиндра, на самом деле такого же цвета, как и «темно-серая» клетка за пределами тени{36}. Мозг, привыкший к наличию теней и полутонов, корректирует восприятие теней, генерируя наиболее вероятное предположение (ваше ощущение) о том, какого цвета должна быть каждая клетка. Если бы мозг в повседневной жизни не брал в расчет освещенность, вы бы быстро запутались. Автобус, который движется по улице, менял бы цвет каждый раз, когда въезжает в тень и выезжает из нее. Один и тот же лист бумаги в сумерках казался бы одного цвета, а в полдень – совершенно другого. В условиях, в которых все ожидают увидеть тень, наш мозг поспешит сделать соответствующее предположение. По этой причине иллюзия с тенью на шахматной доске действует на всех нас одинаково.

Другая иллюзия, также широко известная в психологии, наглядно демонстрирует, что чувственное восприятие может быть не пассивным, а, напротив, весьма активным. Эта аудиовизуальная иллюзия известна как эффект Мак-Гурка и названа так в честь шотландского психолога Гарри Мак-Гурка. В 1970-е гг. Мак-Гурк и его ассистент по чистой случайности обнаружили, что большинство людей, видя на экране человека, артикуляция губ которого соответствовала слогам «ба-ба-ба», и параллельно слушая повторяющийся слог «га», воспринимают это как третий слог – «да». Это явление четко показывает, что при обработке речи мы сопоставляем данные от зрения и слуха и таким образом конструируем ощущение, которое не является просто отражением этих двух видов информации.

Выдающийся американский психолог Уильям Джеймс писал в своем руководстве «Принципы психологии» (Principles of Psychology, 1890): «…в то время как часть объекта восприятия проникает в наше сознание посредством органов чувств от внешнего объекта, другая часть (и она может быть наибольшей) проникает изнутри, из недр нашего сознания»[15]. Анил Сет, профессор когнитивной и вычислительной нейробиологии в Университете Сассекса, так подытоживает это высказывание: «Воспринимаемый нами мир в равной степени исходит и изнутри, и снаружи. Вероятно, даже в большей степени изнутри»{37}.

В результате своих исследований Сет обнаружил, что это утверждение верно для периферического зрения. Образы объектов, находящихся в центре нашего поля зрения, на котором фокусируется взгляд, обычно точны и детализированы. Но объекты, находящиеся на периферии поля зрения, воспринимаются иначе. Вообще, зрительная информация об окружающем нас мире по большей части недостаточна – и все-таки мы обычно считаем, что можем четко видеть все вокруг себя. Сет с коллегами обнаружили, что кажущиеся четкими и детальными образы, воспринимаемые периферическим зрением, частично являются домыслами. Мы пользуемся информацией из центра поля зрения (сигналами, которым можем доверять), чтобы сформировать образ того, что находится на периферии поля зрения (поступающая оттуда информация более размыта){38}.

Иногда у нас не получается увидеть даже то, что находится прямо перед нами. Наиболее известные доказательства этого явления были получены в результате эксперимента, который так часто обсуждали, что сейчас психологи обычно называют его просто «эксперимент с невидимой гориллой»[16]. Его участникам предложили посмотреть видео, в котором две команды играют в баскетбол. Члены одной команды были одеты в белые футболки, другой – в черные. Зрителей попросили посчитать, сколько раз игроки в белых футболках передадут друг другу мяч. В какой-то момент появился исследователь, одетый в костюм гориллы, и прошел по баскетбольной площадке. Большинство зрителей его вообще не заметили.

Как это можно объяснить? Объем нашего произвольного внимания ограничен. Есть предел тому, сколько всего мы можем одновременно сознательно воспринимать. Приблизившись к этому пределу, мы можем испытать состояние, известное как «слепота невнимания», и не воспринимать даже совершенно неожиданную сенсорную информацию. В этом эксперименте сетчатка глаза его участников среагировала на появление человека в костюме гориллы, но мозг испытуемых не счел информацию о «горилле» достаточно важной, чтобы донести ее до сознания.

Последнее особенно важно. Если бы вы во время эксперимента сами находились на площадке, где играли в баскетбол, а не наблюдали за игрой на экране, и горилла прошлась бы мимо вас, то, бьюсь об заклад, ваш мозг непременно сообщил бы вам о горилле. На заднем плане могут происходить любые события, не представляющие угрозы, это не страшно. Но опасное животное – или чей-то пристальный взгляд – привлекут ваше внимание. Жутковатое ощущение, когда вы словно не по своей воле поворачиваете голову и тут же встречаетесь взглядом с кем-то, кто незаметно следил за вами, возникает потому, что ваш мозг непрерывно собирает и обрабатывает гораздо больше сенсорной информации, чем вы можете (или чем вам нужно) сознательно воспринимать. Если он замечает на периферии потенциальную угрозу для жизни – допустим, гориллу или то, что ему показалось парой пристально смотрящих глаз, – ему понадобится дополнительная информация, а в ее сборе и обработке поможет сознательное восприятие, поэтому в то же мгновение «опасный» объект приковывает ваше внимание.

Большинство оптических иллюзий и других ошибок, упущений и достраиваний изображений могут возникать у всех людей. Но поскольку жизненный опыт у каждого человека свой, то и ожидания тоже разные. И это может стать причиной индивидуальных различий в восприятии даже в обыденных ситуациях.

С вами, несомненно, случалось такое, когда ваши личные галлюцинации[17] были вызваны привычной реальностью. У меня такое точно было. Однажды летним воскресным утром я проснулась в половине пятого от жары и встала, чтобы включить вентилятор. Снова ложась в кровать, в тусклом свете, проходящем через шторы, я увидела руку мужа, торчащую из-под смятого одеяла. Через пять минут он вошел в спальню, объяснив, что заснул на диване на первом этаже и только что проснулся. Не могу сказать, что каждое утро я видела его руку в таком положении. Эта иллюзия возникла из-за того, что я нисколько не сомневалась: муж лежит в кровати. Я не могла увидеть его темные волосы, но из-за полумрака (из-за которого сенсорная информация была нечеткой и мозг отдал предпочтение моим ожиданиям) мне почудилась часть тела, которая по цвету гораздо ближе к нашему постельному белью. Если бы в нашей спальне находился кто-то другой, он бы не увидел того, что померещилось мне.

Бóльшую часть времени мы не сталкиваемся с такими персональными галлюцинациями, и разные люди видят примерно одно и то же. Поскольку у всех нас в основном одинаковые органы чувств и мозг, а кроме того, мы все живем на одной планете, реальность одного человека хотя бы в общих чертах совпадает с реальностью другого. Вам какой-нибудь стол может казаться более красным, чем мне. Но мы оба согласимся, что это стол. Однако время от времени мы видим мир настолько по-разному, что спорим об этом до хрипоты.

Наглядный пример – То Самое Платье (#thedress). Психологи и специалисты по изучению зрения обратили внимание на фотографию платья, которая разлетелась по соцсетям из-за того, что одним оно казалось синим с черным кружевом, а другие настаивали – часто чересчур эмоционально, – что оно, несомненно, белое с золотым кружевом. До этого большинство из нас считало, что люди с обычным цветовым зрением видят, по сути, одни и те же цвета. Специальный выпуск Journal of Vision, вышедший в 2017 г., был посвящен исследованиям этого феномена{39}. Видимо, спор возник из-за того, что у одних людей, которым платье виделось сине-черным, мозг автоматически предполагал, что фото сделано при искусственном освещении, а у остальных – что при естественном.

Почему мозг одного человека предполагает одно, а другого – при виде того же предмета – совсем иное? Вполне возможно, люди, которые восприняли освещение как искусственное, в детстве, когда система обработки зрительных данных еще очень пластична, больше времени проводили в помещении, а те, кто воспринял освещение как естественное, – на улице, и этот ранее приобретенный опыт повлиял на их восприятие во взрослом возрасте.

Учитывая такой активный, конструктивный и гибкий подход к восприятию со стороны мозга, некоторые исследователи, включая Сета, стали называть переживание реальности контролируемой галлюцинацией. Это выражение Сет впервые услышал от видного когнитивного нейроученого Криса Фрита{40}. Каждый из нас погружен в собственную контролируемую галлюцинацию и живет в своем «пузыре восприятия», часто принимая за аксиому, что все остальные видят мир точно так же, – до тех пор пока не столкнется с кем-то, чья реальность выглядит совершенно по-другому.

В ветреный зимний день в обеденное время я спешу со всех ног в Ливерпульский кафедральный собор. Меня сразу же поражает звук: кто-то настраивает большой орган. За громкими, низкими, протяжными басовыми нотами следует постепенное, октава за октавой, повышение звука – вплоть до 4565-й трубы. После нескольких мгновений гулкой тишины огромное пространство собора наполняется визгливыми высокими нотами. Внезапно звучание органа резко понижается на несколько октав.

У меня отсутствие мелодии в музыке – не говоря уже о низкочастотных звуках труб – вызывает отторжение и даже тревогу. У Фионы Терренс, живущей в Ливерпуле и выбравшей для нашей встречи это место, ощущения от тех же звуков совсем другие: «Я вижу это мысленным взором. Оно имеет форму и движется. Форма у него как у трубки, а цвет меняется. Сначала звук был красным, но, становясь ниже, переходит в фиолетовый».

Примерно в семь лет Фиона осознала, что воспринимает мир не так, как большинство людей. Но только в тридцать с лишним, когда ее друг предположил, что у нее может быть синестезия, Фиона обратилась к специалистам для обследования, которое подтвердило, что на самом деле у женщины был целый набор разных синестезий.

Синестезия – это убедительное подтверждение той огромной роли, которую наш мозг играет в создании окружающей «реальности». Синестезию часто описывают как смешение ощущений. Однако древнегреческие корни в основе этого слова (σύν – «вместе» и αἴσθησις – «ощущение») точнее передают суть данного явления. В мире Фионы звуки, соответствующие нотам, автоматически порождают образы различных форм и цветов, и это яркий пример того, как восприятие информации одной сенсорной системой (зрительной) приводит к отклику в другой (например, слуховой). У нее цвета вызывают различные ощущения – тактильные, вкусовые и температурные. Вдобавок к этому у Фионы проявляется еще и самая частая форма синестезии. Она известна под названием графемно-цветовой и задействует только зрение: «Я вижу цвета букв и цифр, – рассказывает женщина, – а еще цвета слов, которые произносят люди…»

Точно неизвестно, сколько типов синестезии существует, однако описано уже несколько десятков{41}. Сюда относятся самые разные синестезии, начиная с ассоциаций букв/цифр с цветами (эта, графемно-цветовая, синестезия изучена подробнее всех других) и заканчивая ассоциациями слов со вкусами (у лексико-гастических синестетов они могут быть весьма своеобразными: так, у кого-то слово «тюрьма» может вызывать вкус холодного твердого бекона, а «тамбурин» – рассыпчатого печенья){42}.

Чтобы человек считался синестетом, у него должны быть постоянные ассоциации между разными ощущениями. Например, если кто-то говорит, что в его восприятии буква П голубая, а буква К бордовая, то при неоднократном прохождении тестов голубой у него должен ассоциироваться с П, а бордовый – с К по крайней мере в 80 % случаев. Несинестеты, которых просили назвать ассоциации между буквой и цветом, и близко не показывали такого постоянства ответов. Еще одна характерная черта синестезии: ассоциации появляются легко, сами собой и обычно весьма оригинальны.

Когда-то синестезию считали редкостью, но теперь ясно, что это довольно частое явление. В одном из недавних исследований было выдвинуто предположение, что синестезия характерна для 4,5 % людей, а это значит, что в мире может быть 307 млн синестетов{43}, что сравнимо со всем населением США.

Однако давайте разберемся, как появляются синестезии. Почему Фиона видит то, чего не вижу я?

С начала XIX в. было известно, что синестезии связаны с наследственными факторами. Недавние исследования подтвердили, что наследуется не конкретный тип синестезии как таковой, а скорее предрасположенность к развитию какого-нибудь из вариантов синестезий{44}. Также стало известно, что синестезия проявляется в раннем возрасте. Джулия Зимнер из Университета Сассекса обнаружила, что у маленьких детей-синестетов ассоциации обычно довольно хаотичны и окончательно формируются только с возрастом{45}.

Имеющиеся данные говорят о том, что, если у ребенка проявляется синестезия, она так и остается у него на всю жизнь. Есть весомые доказательства того, что синестетические ассоциации могут сохраняться, даже если синестезия будет временно подавлена. Кевин Митчелл, нейробиолог из Тринити-колледжа в Дублине, изучал двух человек, которые на некоторое время потеряли синестетические способности{46}. У одного из добровольных участников исследования, молодой женщины, синестезия была временно подавлена, помимо прочего, вирусным менингитом, сотрясением мозга и ударом молнии.

Для Митчелла главный вывод из изучения этих случаев заключался в том, что, если синестезия возникла, она будет удивительно постоянной, хотя может быть временно подавлена биохимическими изменениями в мозге. В связи с этим можно предположить, что, когда синестетические ассоциации возникают и затем укрепляются, по всей видимости в детстве, они навсегда сохраняются в виде сформированных связей в головном мозге. Так каким же образом они устанавливаются? Есть ли какие-то преимущества от способности видеть несуществующие цвета или ощущать вкус слов?

По одной из теорий, у синестетов взаимодействуют соседние участки коры головного мозга, которые в норме не обмениваются сигналами друг с другом. Эта избыточная коннективность[18] мозга может быть причиной необычных перекрестных, кросс-модальных[19] ощущений. Какие именно ощущения будут накладываться друг на друга и какие виды синестезий разовьются, зависит от индивидуальных особенностей и факторов окружающей среды.

Тем не менее Джейми Уорд, другой ведущий исследователь синестезии из Университета Сассекса, не согласен с этой гипотезой. В 2017 г. группа ученых под руководством Зимнер сообщила, что, как и у людей с аутизмом, у синестетов высока вероятность повышенной сенсорной чувствительности: например, они обычно воспринимают свет более ярким или звуки – более громкими, чем другие люди{47}. Причем чем больше у человека синестезий, тем выше его сенсорная чувствительность: «Если у вас два типа синестезии, вы будете менее чувствительны, чем человек с тремя типами, независимо от того, что это за типы», – утверждает Уорд.

Уорд также считает, что предположение, будто синестезия возникает из-за аномальной коннективности мозга, неверно. По его мнению, синестезия скорее появляется из-за присущего любому развивающемуся мозгу стремления максимально повысить чувствительность к сенсорным сигналам, чтобы составить наиболее точную картину изменений окружающей среды. При этом у некоторых детей мозг оказывается пластичнее, чем у других. В результате этого стремления повышаются как уровни чувствительности к сенсорным сигналам, так и уровень нестабильности системы, из-за чего образуются нейронные связи между областями, которые в норме сигналами не обмениваются{48}. В детстве этот паттерн кросс-модальных взаимодействий весьма изменчив. Однако по мере взросления мозг теряет пластичность и синестетические ассоциации закрепляются. В поддержку этой гипотезы Уорд приводит ряд доказательств, в том числе результаты собственных экспериментов с использованием компьютерного моделирования, а также опубликованное в 2018 г. исследование людей с графемно-цветовой синестезией{49}. В этой работе были выявлены необычные связи не только между областями серого вещества, которые обрабатывают информацию о буквах и о цветах, но и между другими областями мозга. «Многое оказывается не там, где мы ожидали», – комментирует Уорд.

По его мнению, превосходная память графемно-цветовых синестетов{50} может быть следствием повышенной пластичности мозга, которая облегчает обучение. Возьмем, например, женщину-синестета, о которой я упоминала выше. Она не умеет читать ноты. Тем не менее она способна сыграть на слух любую мелодию на вистле, флейте, металлофоне, маримбе и фортепиано. Митчелл говорит, что делать все это ей помогает синестезия, ведь неправильный цвет указывает на неправильные ноты.

Фиона Торренс учится играть на арфе и отмечает, что способность видеть цвета звуков, издаваемых арфой, помогает ей разучивать новые произведения.

Кроме того, люди, у которых много синестезий, обычно получают высокие баллы по шкале количественной оценки симптомов, характерных для людей с расстройствами аутистического спектра, позволяющей анализировать различные признаки аутизма. У синестетов, как правило, нет сложностей с общением – основной черты людей с расстройствами аутистического спектра (РАС); общее между двумя группами, по-видимому, заключается главным образом в так называемом повышенном внимании к деталям. Это позволяет предположить, что, как и в случае людей с РАС, чувственные представления о мире, которые формируются в мозге синестетов, в большей степени концентрируются на элементах окружающей среды (будь то художественное полотно, улица большого города, соната или произнесенные кем-то слова), а не на общей картине, которую составляют эти детали в целом. Подобная чувствительность к деталям может помочь объяснить, почему у синестетов порой появляются удивительные способности.

Примерно у одного из десяти людей с аутизмом тоже есть какие-нибудь необычные способности. Американский психиатр Дарольд Трефферт, который специализировался на изучении синдрома саванта, доказал, что множество удивительных способностей – включая способность мгновенно называть результат умножения больших чисел, определять, является ли число простым, и рисовать с совершенной перспективой, а также абсолютный слух или выдающуюся память на факты – гораздо чаще встречаются среди людей с РАС{51}. Один из самых известных современных савантов – возможно, потому, что написал автобиографию, – это британец Дэниел Таммет, который может назвать число π до 22 000 знаков после запятой.

Саймон Барон-Коэн, ныне глава Центра исследований аутизма в Кембриджском университете, диагностировал аутизм у Таммета, когда тому было 26 лет. Кроме аутизма у него было выявлено также несколько синестезий. За числа отвечают вполне определенные участки его памяти. Но кроме того, у этих чисел есть индивидуальные цвета, фактуры и формы{52}. По описанию Таммета, последовательности чисел формируют мысленные «ландшафты», по которым он с легкостью передвигается. Когда он выполняет арифметические действия, формы чисел сливаются воедино, рождая новую форму, – она и есть ответ. Может ли сочетание аутизма и синестезии помочь объяснить феномен савантизма – или по крайней мере некоторые его случаи? Барону-Коэну это представляется вероятным. После изучения способностей Таммета он провел дальнейшие исследования и обнаружил, что синестезия почти в три раза чаще встречается у людей с аутизмом, чем у всех остальных.

Джулия Зимнер и Джейми Уорд, в дальнейшем работавшие совместно с Бароном-Коэном, Треффертом и Джеймсом Хьюзом в Университете Сассекса, изучали распространенность графемно-цветовой синестезии среди савантов с аутизмом, людей с аутизмом, но без савантизма и тех, кто не попадал ни в одну из этих категорий. Эта группа ученых выявила значительно более высокую частоту случаев синестезии только среди савантов с аутизмом. Таким образом, среди людей с РАС в целом синестезия встречается не чаще, чем среди всех остальных. Или, вернее, она чаще встречается у людей с РАС, имеющих еще и экстраординарные таланты{53}.

Авторы исследования считают, что этому есть несколько возможных объяснений. Во-первых, существует вероятность, что графемно-цветовая синестезия обогащает воспоминания таких людей, делая возможными фантастические трюки их памяти. Либо здесь могут быть задействованы более глубинные механизмы.

Повышенная способность выявлять паттерны и одинаковые закономерности в разных наборах данных – особенность, которая может развиться из других способностей, таких как сенсорная гиперчувствительность и исключительное внимание к деталям. Эта особенность, вероятно, способствует развитию савантизма и (независимо от него) синестезии. Какой урок в таком случае мы можем вынести из изучения людей с такими удивительными умениями? До какой степени человек может натренировать свое зрение и способность распознавать образы?

Сейчас ясно, что, если в зрительной коре есть участок, который реагирует на какие-то конкретные стимулы (например, на лица, направление линий или даже на каких-нибудь покемонов – в случае, если люди в детстве много времени провели, постоянно играя в видеоигры и тем самым неосознанно развивая конкретную область коры{54}), этот участок можно многократными повторениями стимулов натренировать так, чтобы он распознавал их быстрее и лучше различал их тонкости.

Можно преуспеть и в быстром распознавании других объектов. По-видимому, различные области мозга, включая префронтальную кору, обеспечивают эффективное распознавание объектов, которым не отведены конкретные участки зрительной коры, – будь то автомобили или фарфоровые вазы династии Цин. Но то, что у вас не отведен конкретный участок зрительной коры под распознавание определенного образа, не значит, что вы не можете научиться обрабатывать и распознавать этот и другие образы быстрее.

Во время Второй мировой войны жизни множества граждан из стран антигитлеровской коалиции были спасены благодаря тренировкам, направленным именно на развитие этого навыка. До появления компьютеров психологи в ходе исследования, в котором участникам демонстрировали некие изображения в течение очень короткого времени, использовали прибор под названием «тахистоскоп» (от древнегреч. τάχιστος – «быстрейший» и σκοπέω – «наблюдаю»). Сэмюэл Реншоу, американский психолог, специализирующийся в области зрительного восприятия, понял, что можно использовать тахистоскопы для обучения пилотов, чтобы те могли быстрее распознавать вражеские корабли и самолеты{55}. Пилоты, после того как им многократно предъявляли изображения этих объектов, все лучше и лучше различали боевые средства противника, даже когда картинки показывали только мельком. Метод оказался таким эффективным, что в 1955 г. Реншоу был награжден медалью ВМС США «За выдающиеся заслуги перед обществом».

Распознавать образы гораздо проще, когда ваши глаза в хорошем рабочем состоянии. Я, например, все еще притворяюсь, будто мне не нужны очки для чтения. Документы на мониторе компьютера я просматриваю, увеличив масштаб до 125 %, бумажные книги держу от себя на как можно большем расстоянии и использую функцию зума на телефоне либо помощь друзей помоложе, чтобы разглядеть раздражающе мелкие буквы в ресторанном меню. Вместо всего этого мне, конечно, стоило бы обратиться к окулисту и подобрать себе очки.

Причина, по которой в 46 лет – типичный возраст для проявления пресбиопии[20] – мне становится труднее фокусироваться на близко расположенных объектах, связана, конечно, с хрусталиками моих глаз. Хрусталик растет необычным образом: в течение жизни новые клетки хрусталика образуются на его наружных поверхностях и оттесняют старые внутрь, в результате чего центр хрусталика становится плотнее, а его эластичность снижается{56}. Чем менее эластичен хрусталик, тем сложнее окружающей его мышце сжать его и сделать более шарообразным, что необходимо для фокусировки на близких предметах. С возрастом эти мышцы ослабевают, что еще больше усугубляет проблему. Хотя уплотнение хрусталика может начаться уже после 20 лет, в большинстве случаев оно продолжается десятилетиями, прежде чем это начнет по-настоящему вас беспокоить{57}.

Самый главный фактор риска пресбиопии – возраст. Любой человек старше 35 лет оказывается в группе риска. Однако есть и другие проблемы со зрением, напрямую связанные не с возрастом человека, а с его образом жизни, и они возникают даже у маленьких детей.

Экспериментальную начальную школу уезда Янси, расположенную на юго-западном побережье провинции Гуандун на юге Китая, недавно выбрали для создания не имеющей аналогов классной комнаты{58}. Она находилась на расчищенной площадке вдали от деревьев и высоких зданий, а следовательно, ее ничто не затеняло. Несущие колонны и поперечные балки были сделаны из стали, стены и крыша – из стекла. При этом нижний метр каждой стены был прозрачным, а сверху установили светорассеивающие стекла, которые одновременно устраняли блики и служили ширмой от внешнего мира, защищая детей от возможных отвлекающих стимулов. Смысл конструкции заключался в том, чтобы она пропускала внутрь как можно больше естественного освещения. Все это было направлено на то, чтобы уберечь зрение детей.

Люди по всей планете пребывают в «состоянии несовпадения» между органами чувств в том виде, в котором нас ими наделила эволюция, и современным окружающим миром, считает Кара Гувер, антрополог из Университета Аляски в Фэрбенксе. И когда дело касается зрения, это несовпадение очень сложно не заметить. Когда-то мы были животными, которые почти все время бодрствования проводили на открытом воздухе, а теперь многие из нас закрылись в домах и офисах с искусственным освещением, погрузившись в чтение бумажных книг и текстов с экранов мониторов.