Унденский лебедь

Размер шрифта: 13

«Унденский лебедь»

Я видел на брегу Ундена,

Как плыл надменно черный лебедь.

В тисках великолепья плена

Он смел вокруг величьем веять;

Окрас его и есть мой взор,

Судьба его – мой приговор.

Узрел я родственную душу…

Стою пред ним: ногами в сушу.

Туман над озером седеет,

А черный лебедь не тускнеет;

Все тот же блеск его пера

Мой будоражил ум с утра.

Под ним уснула мирно гладь,

Имея честь сим отражать

Крыла той дивной птицы стать;

А мне бы рукопись в печать!

Мне торопиться в этот час!

Мне отвести с него бы глаз! –

В мгновенье мысли той жестокой,

Поднялся ветер над Унденом,

И тучей томно-светлоокой

Слетелись лебеди катреном.

Как снег белы: большая рать;

Ах, мне бы рукопись в печать!

Мне б поспешить! Но в этот миг

Услышал той я стаи клик:

Сродни горе брюзгливый, громок,

Свиреп, ревуч и жгуче-колок.

Они, как наковальню молот,

Взялись величие терзать:

Окрас его тому ли повод?!

На светлых вправе ль клеветать?!

Эх, мне бы в руки да кирпич,

Прервать сей лебединый линч! –

В мгновенье мысли благородной,

Унялся ветер над Унденом,

А крылья роскоши свободной

Из ига вырвались рефреном;

И скрылся в небе лебедь черный!

Я, року своему покорный,

Помчался дело увенчать:

Успеть бы рукопись в печать!

Вечерний час: ступал обратно

Вдоль брега спящего Ундена;

Мелькает силуэт невнятно:

Всё та же благолепья сцена.

Подкрался, шорох не тревожа,

А в клюве песнь того вельможи…

Проникся ею я до дрожи,

И стих в тиши творю столь схожий:

"Я – ночи сын, Ундена жемчуг.

Мне оберегом стал туман;

Проклятья – ореол легенды,

Вода смывает боль из ран.

Пером я черный, сердцем – белый:

Не грех мой мрак, но мрак мне – блеф.

Вспарю над миром чистотою,

Оковы лжи преодолев;

Меня запомнят, их забвеют:

Я серебрист той чернотой!

Лишь заводь обличает серость:

Пером кто бел – угрюм душой.

Моя краса со мной до смерти:

Не прикасайся, лицемерье,

Пера средь часа круговерти;

Не к лику мне твое творенье.

Пусть эта песнь в глуши Ундена –

Надежд лишь призрак пируэта:

Восславлюсь миру я однажды

Строфой великого поэта!"

«Веянья преданности друг»

(Полине Гёбль и женам декабристов)

Стиха трагичная персона,

Веянья преданности друг:

Слагаю памятник с фасона

Я верных стойкости подруг;

Не леденея на морозе,

С сердец хрустального бокала

Высокой чести данью оземь

Кровь благородная стекала.

Я помню, не предавши тленью,

Что Вашу поступь, Вашу прядь;

И передам сим поколенью

Деянья благородства пядь.

Голубка модного салона,

Острог читинский Вам – супруг:

Нам не узрелась с небосклона

Звезда пленительная вдруг;

Не Ваши ль слезы – нам проклятье:

Убогим, малодушным суд,

Сменившая роскошья платье

На увертюру смрадных руд?

Прости, голубка, мне – потомку –

Дрейфловый профиль и анфас;

Что я – мужчина лишь поскольку…

Но скольким недостоин Вас.

«Поэты северных широт»

(узникам совести)

Честолюбив! При всём при этом

Желал я легких рифм поэтам:

Вольтер нутром он аль Марат,

Поэт поэту всё же – брат!

Стихов невзрачных не бывает,

Бывают чёрствые сердца:

Не тот, кто пишет, а читает –

Являет истинность лица;

Элита редкостных пород –

Поэты северных широт!

Под гнётом зла тысячелетий

Лишь проницательнее эти:

И тех великие умы –

Творенье горестной судьбы;

Не те ли – светлая дорога

В веках для тёмного народа? –

И честь, и совесть, и свобода!

Не те ль проводники восхода

Сиянья призрачных надежд

На крах всевластия невежд?

Как безысходно их проклятье:

Тех ценность в тюрьмах, не в карате!

Тех дар ничтожен средь орды,

Чьи представители – рабы;

Слепы, грубы, глупы, немы:

Не свет кумир им, гнусность тьмы!

Но вы – что братья – не мельчайте

В угоду мерзостных смотрин!

Тем память тех не оскверняйте,

Кто рвал оковы паутин

Бесчестья времени и люда,

Где имя каждому – Иуда,

Награда коим – эшафот:

Поэтов северных широт.

«Осень моросью целует»

(Москве)

По Пречистинке пройду я

Пасынком седой Москве;

Внеурочно, без раздумья

Вновь любим сырой тоске.

Сеченовским переулком

На Остоженку спущусь,

Пусть изысканным притулком

«Geraldine» накормит грусть;

Долгорукого творенья

Сонным воздухом дыша,

Черпаю я вдохновенье

Для уютного стиха;

Осень моросью целует

Гению его лицо:

Улыбнулось умиленьем

Им Садовое кольцо;

Мачехи мила прическа

Пепельною красотой:

Та честна со мной без лоска

И добра своей душой;

Щедрой музою ютимый,

Что дана мне Богом в дар,

Одинокий, но счастливый,

Гоголя почту бульвар;

Сидя кротко на скамейке,

Обниму свою судьбу,

И признаюсь чародейке,

Что люблю мою Москву.

«России песнь»

Вкусивший жизнь моею грудью,

Хранимый ласкою дитя,

Молитвой Матери взываю:

Собою не губи меня…

Позволь расправить эти плечи,

Цвести красой полей и рек.

Не будь погибели предтечей,

Мной порожденный человек.

Лиричным именем Россия

Я Господом наречена:

Счастливой быть – моя стихия,

Несчастной слыть – моя судьба;

Беспечною младою девой

Ордою дикой пленена,

И от сестер единокровных

Веками тьмы разлучена.

Угра омыла мои ноги,

Оковам ржавчину вменив;

Невольный брак и дни тревоги

Надеждой светлой заменив.

Рассветом северным сияя,

Стеснение в себе тая,

Я тропами родного края

Вернулась в лоно бытия.

Но настороженные двери

Не впустят сердце за порог;

Укором слышится: «Чужая.

А резус-фактор твой – Восток».

Печаль безропотной заботой

Укрыла боль моей души:

Примерив маску с позолотой,

Я родила детей в глуши;

Плохою матерью не стала:

Хранила сон ваш сенью ив.

Истоком Волги умывала,

О здравье Господа молив;

Подобно россыпи жемчужной,

Покрывши взор своим числом,

Столетия ватагой дружной

На мне селились вы потом;

И чем всегда была горда я

Земных средь лика матерей,

Смогла что, кровью истекая,

Родить талантливых детей!

Я ими Лиру приласкала,

Наукам обустроив дом;

Я ими небо раздвигала,

К далеким звездам став мостом.

Я Александрами воспета,

Петрами глас услышан мой!

Я – мать великого поэта,

И сын мне – космоса герой!

Вкусивший жизнь молочной негой,

Рожденный в муках мной дитя,

Молитвой слезной заклинаю:

Собою не позорь меня…

Смой лихоимства тяжкий грех,

Татьбы следы очисти с рук;

Богата ваша Мать на всех:

И на господ средь вас, на слуг.

Спешите дегтем линчевать

Дитя, что грабит свою мать:

Не уподобьтесь фарисеям

Мне паразитами на шее…

Однажды бездыханных вновь

Вас обретя во своем чреве,

Я не явлю свою любовь

Для утонувших в Божьем гневе.

Коль матери своей погибель

Наследством скорым возжелали,

То бездарь – всем вам искуситель:

За оным следуйте стадами;

Уму непостижимым злом,

Что соткано хмельным дурманом,

Вы – душегубы напролом

Своим же детям видом пьяным;

Но если скорым исцеленьем

Возлюбите потомкам весть,

То возвеличьте одаренных,

Супругами храните честь;

И панацеей от всех бед

Себе вмените трезвость духа:

Лишь в ней таится лазарет

Для ока вашего и слуха;

Лишь вместе с ней начнете вы

Ценить себя, свои мечты:

Тогда, быть может, к счастью вас

Поманит разума компас!

Мне остается лишь молиться,

Могла чтоб чадом вновь гордиться,

Не слыша эха голосов:

«Она рожает лишь рабов!»

Вкусивший жизнь веленьем божьим,

Благословенное дитя,

Молитвой робкой призываю,

Собою же восславь меня…

Во дружбе пребывай с соседом,

Будь благодетель сирот хлебом;

Не оскверняй себе в угоду

Мою роскошную природу;

Груди речные ожерелья

Не запятнай своей рукой,

Дыханья моего деревья

Не поруби себе лихвой.

Народов сонму став родною,

Меж вами мир хранить велю:

Вы сплетены судьбы лозою

В одну великую семью.

«Не запрещайте счастью громкость»

Не обрезайте детям крылья! –

Не совершайте тяжкий грех;

Не обрекайте на унынье,

Не приглушайте детский смех;

Не запрещайте счастью громкость,

Не порицайте тишину;

Не позволяйте себе колкость,

Ввергая душу в темноту;

Сердца не остужайте детям:

Не угнетайте их мечты!

Но пользуйтесь моментом этим,

Узреть таланта чтоб черты;

И обнимайте каждый день!

Руками, сердцем, словом, взглядом:

В свою не превращайте тень,

Травив амбиций ваших ядом.

Детей не опекайте яро,

Но не вменяйте их другим;

Им не являйте лик скандала:

Ребенок – общий. Неделим!

Своим примером обучайте

Их добродетели людской;

И книги на ночь те читайте,

В которых мир совсем другой:

Где зло не побеждает веру,

Финал которых не жесток.

Любви создайте атмосферу,

Гармонию вдохнув в росток;

Их не делите на чужих,

Своих, здоровых и больных;

Нет у детей ни разных глаз,

Ни цвета кожи нет, ни рас!

Есть белый лист, вам данный Богом:

От вас зависит лишь во многом,

Каким окажется итог

На нем разлитых вами строк.

«Русский язык»

Ах, как же все-таки прекрасен

Народа русского язык!

Чудесен он, многообразен!

С младых я лет к нему привык;

Он мудр строкой Крылова басен,

Могуч – законный то ярлык!

Он Лермонтовым слуху ясен,

Им благорожен мой кадык!

Чаадаевым глупцу опасен:

Веков творение и стык!

Ах, как же все-таки прекрасен

Народа русского язык!

Я подмастерьем быть согласен,

Постичь у гениев азы:

Я над веками был бы властен,

Отняв у Пушкина бразды!

Язык сей гласными столь страстен,

В нем соль народной есть слезы!

Цветами яркими он красен,

Вобрав эпох в себя пласты!

Я верю: труд мой не напрасен,

Коль помыслы мои чисты!

Я к языку тому причастен,

Храни его, мой друг, и ты!

«Гладь белых страниц»

Посажу я сирень за окном,

К ней подвесив кормушку для птиц;

И когда этот мир занят сном,

Потревожу гладь белых страниц.

Безмятежным и тихим стихом

Боль укрою в вельветовый плед;

Мой сакральный и маленький дом

Мезонином встречает рассвет.

Выступает к обрыву балкон

Дивным оком на синее море,

А внутри его бархатный трон,

Утонувший в меандра узоре;

И лучи пусть блаженно робеют,

Горизонта покинув объятья.

Пусть окурки судьбы моей тлеют,

Не познав силуэт губ из счастья;

И талант уникальной камеей,

Потаённый незрячим глазам,

Тем пытать его боле не смея,

Я сломаю легко пополам…

Усыпив панорамные очи,

Света нового дня сторонясь,

Умерщвлю я себя вновь до ночи,

Чтоб проснуться в безлюдье, смеясь.

Под Юпитера летним свеченьем

Приготовлю кусочки уюта;

Их намажу густым вдохновеньем

Ярких сот красоты абсолюта.

Саквояж свой наполнив стихами,

Я признателен Богу за то,

Что в пути, умащенной грехами,

Покаяньем омыл мне лицо.

«Любитесь, люди!»

Любитесь, люди: не ленитесь!

Не ссорьтесь глупостью причин,

А за внимание боритесь

Своих прекрасных половин.

Любитесь днем, любитесь ночью! –

В плену чарующих оков;

Не фигурально, а воочью:

Любитесь громко и без слов;

Творите мир своей любовью! –

Сражайтесь в том между собой;

И побеждайте, но не болью,

А темпом, юмором, душой.

Любитесь, люди, благородно! –

Не, как дворняжки, за углом:

Вам помнить было бы угодно,

Что мы в развитии ином…

Да! Преданно всегда любитесь,

Все соки выжав из себя.

Займитесь этим: не деритесь,

Прекрасное вокруг губя.

Ведь войны пораждают те,

Кто плох в делах любовных;

Вы – асы, что на высоте, –

Орлы небес раздольных!

Любитесь, но не примитивно;

И узаконьте интерес:

За модой следуя наивно,

Не оскверняйте сей процесс.

Любитесь, люди, традиционно;

Любитесь: раз и навсегда!

И в дождь, и в солнце: всесезонно,

Да будет счастье вам тогда.

«Он вам не поэт!»

(ко флоре)

Березы ветками объятый,

Лучится парковый фонарь.

Вдыхая ароматы мяты,

Читаю вновь себе мораль;

Луна полна блаженства света

Сквозь струнки ивовых ресниц.

Хранится памятью поэта

Коллекционный стон девиц;

За что вы любите тиранов,

Красой целованные розы,

Стиху чарующих дурманов

Предпочитая черствость прозы?

Безумства чаркой пригубивший

На фоне счастия контраста,

Чем дорог памяти твой бывший

Покоя угнетатель, астра?

И удивлением затеей

Он потревожит орхидеи:

Ответьте в манком разговоре,

Чем деспоты у вас в фаворе?

К замужним лилиям подкрался

Неугомонный литератор,

И аналогией задался:

Чем сердцу каждой мил диктатор?

Вы утром влажные в росе

От ласк их, явленных во сне!

Ну а супруга-либерала

Вы нежите ничтожно вяло!

Померкли тихой грустью очи

Цветов, покрытых негой ночи;

Лишь бризный шелест лепестков

Мне выдал таинство их слов:

Прошло уже немало лет,

Нас потревоживший поэт,

Как этот парк хранит следы,

Коснувшейся всех нас, беды;

Но не прозаик, лиры друг

Украл беспечность наших губ.

И рифмой он нам томной врал,

Что демократ и либерал…

Когда коснулись его пальцы

Стеблей ранимых ликом ситца,

Пустились все мы в ритме вальса

С ним в сладострастии кружиться;

И обнажил пиит нам души,

Играя на пьянящей флейте,

Чем корни юные из суши

Вытягивал словами – «Млейте!»

Но счастья танец был недолог;

Румяной поступью хорея…

Сердца в нас сотнею иголок

Вкусили боли апогея;

И скинута поэтом маска,

За коей нам он представлялся:

Закончилась трагично сказка,

Которую слагать он взялся;

За ширмой вольности мозаик

Скрывался извергом прозаик…

Замаливая век грехи,

Не чтим мы более стихи;

Пустил поэт слезу скупую,

Внимая грусти дивной флоры:

Явивши паузу немую,

Утихли шелеста их хоры.

И уходя, окинув взором,

Вопрос я задал им укором:

За что же разуму назло

По сей день любите его?!

Но их ответом на прощанье

Поэт услышал лишь молчанье.

«Быть может…»

Мне дивным голосом девицы

Сплетали песнь из сладких слов:

Приди скорей, твоей десницы

Мы предначертанный улов…

Их светел каждой лик в сто лун,

И кожа – жемчуг потаенный;

Казалось бы, земной я лгун,

Делец, на хитрость обреченный:

За что же грешнику награда?

Уста – зефир, глаза – сапфир:

Тех наслаждение – услада,

О чем не помышлял сей мир.

А чуждым делом столь неловко;

Возможно, песни адресат –

Небес жестокою издевкой –

Не я, щедроте что столь рад.

– А не ошиблись ли вы, девы,

Слагая песнь ту обо мне? –

Безверны разуму напевы:

Грехами горб мой на спине;

В ответ журчанием медовым

Слух одурманен, но не пьян:

– Ты из числа, что был ведомым

Страстями, окаянством рьян…

Уста огреху неподвластны;

И провидением времен

Ты – господин нам меткой ясной:

Удел Скрижалью сей вменен.

А сонмом всех своих грехов

Одним стал дьяволу ты плох:

О них Создателю не лгал,

Когда был созван Трибунал;

И взору нашему коль мил,

Быть может, Бог тебя простил…

«Урок Истории рабам»

(Реквием по идеалистам)

Каким же путь был ваш тернистым,

Мои друзья, идеалисты…

Не без мороза, не без фарта,

Но вы побили Бонапарта;

Не без предательств Талейрана,

В Париж вошли вы спешно, рьяно.

И в нем каприз Истории

Вам ниспослал викторию;

Но, к чести, следует признать,

Не побоявшись осознать,

Что ваша Родина прогнила

На фоне Праги, Вены, Рима,

Вернулись вскоре вы домой

Под лозунгами: «Гниль – долой!»

К набору светлых мыслей, лиц,

Вам не хватило лишь… (яиц)

Каре! – И пушки… Пушки по углам! –

Укор Истории глупцам!

Не вам ли посвящал я строки,

О вас не Бога ли молил?!…

Того услышьте же упреки,

Что милосердным к слабым слыл!

Но очерствел я сердцем диким…

Я стал к бесчестию безликим:

Мне капля крови дорога,

Чтоб проливать ту за раба.

Во мне всегда жил добрый человек!

Но доброты души все струны

Заставив замолчать навек,

Наполнил сердобольством урны.

Картечь… Картечью по рабам! –

Тирану должное воздам!

Да сгинет мерзостное племя

Под гнетом мерзостных господ:

Не Бог ли возжелал то бремя? –

Несправедлив к стадам Исход?

Не жаль мне боле их потомство;

Бесправием гордившись всласть,

Судьбе не скальте недовольство:

Каков народ – такая власть!

«Настежь»

От злого света в доброй темноте,

Укрывшись черным одеялом,

Покой таился в чистой мгле

Столь вожделенным идеалом.

Невидимый сквозь пальцы ветер

Заботливо и нежно веял;

Здесь проклят день, лишь вечный вечер

Надежно тишину лелеял.

Здесь дышится цветам легко,

Сокрытым от незрячих глаз:

Не потревожит их никто,

И не сорвет для мнимых ваз.

Здесь звезды угольного цвета,

Но ярче их не отыскать;

Здесь в темноте краса рассвета,

Которой можно доверять.

Здесь щедрость снов не знает брега,

Наивны прочные мосты:

В них прозорливость оберега

От лицемерной белоты.

Здесь полноводные ручьи

Журчаньем дивным слух ласкают;

Зарыты теплые ключи

Дверей, которых не познают.

«Вечера на Бейкер-стрит»

(Василию Ливанову, Виталию Соломину, Рине Зеленой)

Четверг; Сутуля позвоночник,

На кэбе к старому дружку

Везет меня седой извозчик,

Браня пегаса на скаку;

Уют собой оберегая,

Горит в окошечке свеча:

Щедротой шиллинг вынимая,

Дам вместо пенса сгоряча.

Вечерний час; Мой друг не спит,

На ужин гостя ожидая.

Туман стоит на Бейкер-стрит,

Осенней серостью блуждая.

В дверях мне рада миссис Хадсон;

И на французский лад напев,

Вновь вынуждает улыбаться:

– Oh! Welcóme, mistе́r Italе́v!

В колониальном хрустале

Блистает ужин на столе:

Перепела, салат, вино.

Но я не пью его давно;

И после трапезы начнут

Два джентльмена пред камином,

Найдя иронии приют,

Беседу, сотканную дымом:

Ведь это лучшая еда

Чревоугодию ума;

Джон поглощен всецело Мэри,

А я заменой стал потере.

«Ну с кем еще поговорить

О музыке, о королеве,

Трактат о химии излить?

Ну не с женой же… в самом деле!

У женщины одна беда –

Та разумом, увы, скудна!» –

Озвучен факт мне голосисто

Устами мудрого сексиста;

И не подать судебный иск,

Так как таится в этом риск:

Дедукцией не смея лгать,

Холмс сможет это доказать!

И потому наверняка

Два бабника-холостяка,

В плену безбрачия эдикта,

Мы счастливы и без вердикта;

Уже и Лондон полуночный

От городских огней устал:

Самоиронией межстрочной

Стиху советую финал;

«Ода Меншикову»

(К Данилычу)

Ума острот любимец славный,

Великий вор всея Руси!

Интриги друг, хитрец коварный

Титан опального пути;

Покрой же свое имя одой,

Дворцов изыску монумент!

Таланта бес неугомонный,

Генералиссимус побед!

От Нотебурга до Полтавы,

Украсив шрамом лик груди,

Ковал величие Державы

Светлейший князь своей судьбы!

Орденоносец эпохальный,

Достойный сын Орла наград!

И благодетель окаянный,

Великолепный казнокрад!

Но Гений выше всех пороков,

Разносчик нищий и регент:

В пыли истории уроков

Достопочтим твой постамент!

Страну неграмотных холопов

За косы, гулом их упреков,

Из тьмы веков ко свету дней

Тянул ты с лучшим из царей!

Услышь проклятие народа,

Которому мерзка свобода:

И, Прометеем средь мороза,

Униженным ступай в Березов;

В России гений – пища плахе!

Служитель зла он аль добра:

Судья – предсмертная рубаха,

Палач – бездарная толпа;

Прими же памятник сей одой

Того, что родственен природой!

Пусть строки эти сохранит

Поэта дарственный гранит:

«Гласит легенда: было встарь,

Россию возродить из праха

Рукой жестокою без страха

Сумели вор и государь!»

«Нищета философии
и философия нищеты»

(К Марксу и Прудону)

Страшна нищета философии,

Юродивый друг мой Прудон;

И Генриха сына утопией

Фальшиво звучал камертон.

А толпы… Ничтожные толпы,

Лишенные дум и любви,

За вами унюхали тропы,

Смочив весь двадцатый в крови.

Совокупиться и сытно покушать –

Как жалок их рай на земле.

И Бога не думают слушать

С гордыней из мечт на челе.

За ересью орд лжепророков

Последуют тучно и впредь;

Не вспомнив ухмылку уроков,

Вкушая истории плеть.

Пусть стерпит! Бумага все стерпит…

Нет разуму в гавани мест;

Внегрешен безродный сей трепет,

Несущий тяжелый свой крест.

«Породистая женщина»

(Алевтине М)

Есть то, что ракурсом не мерят;

Не реставрируют тайком.

Тот вкус, которому не верят,

Когда безвкусица кругом.

Есть то, что не купить за деньги:

Порода – Божья благодать;

Ей ни к чему акрил и серьги,

Не ей годами увядать.

Не обнажая голенища,

Склоняя мир к своим ногам,

Она не сгинет в пепелище

И не ходима по рукам.

Чужда ей, будь ума безликость,

Будь говор гласный без конца.

Породе свойственна невинность

И элитарность – дар лица.

Завидуйте, земные твари!…

Бесчестье участи своей,

Что в жертву заклано морали,

Вам не украсит серость дней.

«Христа судили демократы»

Не скрыть нам правды торжества,

Меняя постулаты:

Христа веленьем большинства

Судили демократы.

К Пилату воззвала толпа:

"Дай зрелищ, а не Рая!", –

С морщин диктаторского лба

Пот ужаса сшибая;

И состраданья в пасти льва

Найдется к жертве больше:

Палач – народная молва –

Трофей терзает дольше.

Подлей всех оказался тот,

За ширмою скрываясь,

Кто паству, этот же народ,

Лишь грабил, не гнушаясь:

– О Боге вспомнить нам велел! –

Роптали фарисеи –

Из храма вышвырнуть посмел

Торговцев Иудеи!

От истины его беда:

В бюджете дефицит!

Не хочет в долю?… ну, тогда…

Пусть будет он убит!

И чести в грешника устах

Две пригоршни найдется:

Святой наместник на глазах

От лжи не отречется.

За что же вменены им всем –

Рабам сим и их слугам –

Сонм бед, несчастий и дилемм?!

Быть может, по заслугам?

Столетий двадцать утекло

С событий древних лет,

Но неизменно лишь одно:

Толпы презренней нет;

Жестокость – лакомство людей:

Ничтожен человек!

И средь безжалостных зверей

Сего свирепей нет.

Венца природы осквернил

Не автор – пастырь дней:

Ту аксиому зверь явил

Историей своей.