Хроники Ламмеры: Прах

Отголоски прошлого являются нам из записей мыслей об ушедших событиях

Это важные страницы в истории Ламмеры. И я хотел бы вам о ней поведать, взяв в помощь крайне важный документ времени междоусобиц, войн, обмана и кровопролитий – дневник под названием "Прах", который даёт нам подробное видение картины минувших колец от лица не абы кого, а самого Эксодия Айтилла, одного из правителей влиятельного клана на западе Ламмеры. Без него, возможно, множество – если не большинство – событий так бы и остались за пеленой незнания и навсегда бы затерялись в прошлом. Так давайте перенесемся на множество веков назад и узнаем, что случилось с династией Айтилла и что привело кланы удивительной и опасной Ламмеры ко второй и третьей клановой войне.

Глава 1 "Прах – остаток пламени, мощного и гордого, жгучего и голодного"

4 эра, 45 кольцо

Герб клана Айтилла (Королевство Айтилла)

Гидеон и Рьяна Айтилла правят кланом в мирное, даже беззаботное в какой-то степени, если не считать цены мира с могучим кланом Лакшата, которому еженедельно приходится платить дань и отдавать часть продовольствия. Никому в государстве не требовалось выходить убивать на полях брани солдат других кланов за место под Сэн. Поэтому гуатти жили в покое и не боялись за свою жизнь. Так правил Гидеон Айтилла.

 Гидеон, освободившись на несколько часов от дел государя, решил, собравшись с детьми в трапезной, заняться делом родителя и преподать урок сыновьям, одним из которых был наш герой и автор дневника "Прах" – Эксодий Айтилла. Он, будучи молодым юношей, слушал наставления отца и уже имел свои взгляды на положение дел в стране. Отец его был крупным чернокожим мужчиной с понемногу седеющей пышной бородой, под которую он временами клал увесистую сухую ладонь, что могла запросто охватить лицо обычного человека целиком и сплющить, используя мощную мускулатуру короля, прошедшего через войну и тяжелейшие схватки, выступая против сильнейших полководцев Лакшата в грандиозных и кровавых битвах. Глаза его источали силу и мудрость человека, знающего жизнь и готового передать знания потомкам. А из его уст голосом, словно медленной птицы со стальными, хлопающими с лязгом металла и глухими хлопками крыльями, взлетали и пикировали в умы детей неторопливым и низким полётом, доходчивым и простым, но настолько же и суровым: "Когда моё время уйдет, Эксодий, ты будешь править в мирное время, а народ будет тебя любить, как моего сына и Короля этих земель. Я кровью и потом своих соотечественников и ратников добивался только этого. Мы – потомки великого Адио Айтилла. Именно он сумел объединить разбредшейся народ гуатти и создать эту страну. Он пережил много боли, лишений, побед и поражений, и стал основоположником того, что вы видите вокруг, дети мои. Мы как его потомки должны чтить и уважать всё то, что создал и ваш, и мой предок: блюсти древние законы, созданные Адио Айтилла и Совет Магистров, что имеют буллу1 и право по сим законам судить. Это касается не только народа, но и короля. Нет… Особенно короля."

 Эксодий, в силу своего возраста и горячего, юношеского нрава, нахмурив густые черные брови, что были похожи своей небрежностью и изгибами на молнии, тонким голосом зарычал, словно молодой котёнок на старого льва с той же дерзостью, с какой бросают вызов схлестнуться в дуэли: "Отец, ты считаешь, что такая страна хороша? Да ты слеп, раз не видишь, под каким гнётом живёт твой народ! И ты правда хочешь, чтобы я оставил всё как есть?! Я не собираюсь выкалывать себе глаза миром, который навязал нам Лакшата, и мой народ будет жить в сто крат лучше, когда я исправлю твои ошибки!"

 Гидеон хоть и безгранично любил своих детей, но оставлять такую дерзость безнаказанной он не мог, ибо в нём взыграл лик полководца, способного удержать дисциплину в многотысячной армии. И он, будто по привычке, ударил увесистым кулаком по столу и, глядя Эксодию прямо в полные детской злобы и обиды глаза, с грохотом вскрикнул сыну: "Следи за манерами, разговаривая с родителем! Ты ещё слишком мал, чтобы понять суть таких тонких вещей, так что в твоей голове не должно возникать и мысли о том, чтобы спорить!" После этой вспышки гнева, совсем маленькие Гвала и Алмакир потеряли дар речи и не могли от страха удержать ложку без дрожи в пальцах, а Дахий, что был на пару колец их младше, и вовсе начал рыдать то ли от громкого удара и враждебного гнева в голосе Гидеона, то ли от страха за старшего брата, на которого гнев и обрушился. Однако сам Эксодий постоял на своём: пару секунд вглядывался в огромный кулак отца на столе, а уже затем в его гневные очи, после чего молча ушел из трапезной, не окинув никого взглядом.

Время подходило к вечеру; на окрестностях дворца по кирпичным дорожкам прошлись лучи Сэн, понемногу уходя в закат, одаривая напоследок дня людей теплом и светом. И когда Сэн ушёл за горизонт, в тёмных уголках покоев короля Гидеона медленно, стараясь не привлечь внимания, шагал Эксодий в короткой тунике и зажёг свечу только тогда, когда добрался до своей цели. Свет свечи переливался в металлической оправе небольшого сундука оранжевым бликом, а полированная деревянная крышка на ощупь оказалась удивительно приятной и гладкой несмотря на то, что за содержимым уже давно никому не было дела, отчего столь красивое изделие долгое время оставалось под коркой пыли. И когда Эксодий открыл сундук, он увидел свой желанный предмет: отцовскую шпагу с позолоченным эфесом, а крупный рубин в яблоке блестел от света свечи. Вот что писал сам Эксодий уже будучи взрослым мужчиной про оружие отца:

"Я видел не просто оружие. Это было произведением искусства наших ремесленников, сотворивших из куска металла то, что способно одним своим видом как укрепить боевой дух солдат, так и ввести в ужас и трепет от насколько тонкого, настолько и острого и смертоносного оружия. Когда я был маленьким, часто видел на улицах баронов со шпагами, и видеть мечи мне было не впервой, но этот был совсем другим. Он был ушедшим далеко вперед и не понаслышке знал о сражениях. Именно эту шпагу поднимал в небо мой отец, когда кричал своим воинам: "в атаку!" Мне было в какой-то степени стыдно брать в руки это оружие: я считал, что просто недостоин его. Но юношеская упертость взяла надо мной верх, а руки схватили тяжелый для них меч и унесли во двор, чтобы наконец опробовать, выплескивая гнев на невидимом противнике, – в нём я видел весь народ Лакшата, который всеми правдами и неправдами покушался на мою страну."

Так Эксодий, выхватив рукою шпагу, в трепете и спешке ринулся к черному ходу, ведущему в сады дворца, украшенные мраморными арками, коих обвивали цветущие лозы и пахли так сладко и нежно, что юнец сразу же заметил разницу между привычным ему запахом пыльной ткани гобеленов на стенах и благоухающими разнообразными цветами, смотрящими на Шенч, что ласкал их лепестки голубым светом. Эксодий не затерялся в красотах этого места и нашёл там просторный уголок, где можно было хорошенько расступиться, делать выпады невидимому врагу и колоть его украденным оружием. Однако в тот момент он не считал, что совершил преступление: в голове были лишь мысли о том, как он наконец начнёт заниматься фехтованием и прочувствует меч всем своим нутром, чтобы мстить обидчикам, да и после этого Эксодий собирался после тренировки вернуть его на место, так что в его голове о краже не было и намёка.

 Когда Эксодий встал на нужное место, то постарался вспомнить боевую стойку и то, как вообще правильно держать оружие. Огромная шпага соскальзывала из ладони и была тяжела, а каждый удар требовал больших усилий. Это было настоящее оружие, которым так неумело пользовались, пытаясь поразить воздух. Запястье Эксодия начало болеть уже после десятого выпада, но упорство и ненависть делали своё дело: когда рука мальчика дрожала от постоянных напряжений, то пальцы неволей разжали рукоять, и шпага упала, воткнувшись в землю. Эксодий от досады пнул почву, что "забрала" его меч, и уже собирался поменять руку, надеясь, что левая у него окажется сильнее правой, но в этот момент позади себя он услышал знакомый, до боли приятный и нежный женский голос: "Эксодий, сынок, кого ты так рьяно стараешься задеть этим мечом?" Малец испугался того, что его заметили, но как только он обернулся, то увидел мать, стоящую у клумбы с голубыми цветами. Она томным взглядом медленно отвела глаза от Шенч к своему сыну, чтобы со слабой улыбкой на тёмном лице услышать ответ и увидеть воинственный, но забавный вид чада, не сумевшего управиться со шпагой. Эксодий, справившись со взглядом матери, сумел дать чёткий ответ:

– Матушка, тебе могло показаться, что я режу воздух и делаю это развлечения ради. – не опуская взгляда на матерь, он поднимал воткнувшуюся в землю шпагу и зарычал – Но это не так! Не надо смотреть на меня, как на ребенка! В воздухе я вижу образ солдат Лакшата, а в сердце их колет не шпага, но армия гуатти! – слова Эксодия прозвучали так же блистательно, амбициозно и сильно, как рука со шпагой, что взмыла, стремясь с фехтовальщиком к звездному небу, сияя гардой при свете Шенч.

– Всю жизнь наши люди сражались за место под Сэн. Не только твой отец воевал против Лакшата, даже первый правитель кровью собирал королевство. – мысленно Рьяна уже смирилась с тем, что Эксодий пойдет по стопам предков и с печалью опустила глаза, но надежда не угасала из-за одного факта, о котором она решилась поведать сыну. – Гуатти со времен Адио мечтали только о том, чтобы их жизнь была легче. Люди не хотели выживать, но жить. Адио делал всё, чтобы воплотить мечту всех гуатти: хоть в наших краях войны и смерти граждан – обычное дело, но Адио сумел хоть на время добиться мира. Это было так же невозможно и невообразимо, как родиться под северным сиянием. Но так и получилось. Будь милостив, сын мой, иначе как простые люди смогут показать улыбку? – глаза её устремились в звёздное небо, набираясь от него не то печали, не то надежды на будущее. Эксодий запомнил эти слова на всю жизнь и пытался разгадать из потаённый смысл: что это за сияние, под которым рождаются великие люди?

Во всяком случае, Рьяна Айтилла поддержала бы любой выбор сына и стояла бы горой против всех его врагов, но никогда не говорила ему об этом. В ту ночь она лишь поцеловала Эксодия в лоб и сказала, что о шпаге ничего не расскажет Гидеону и продолжила наблюдать за звёздами, не мешая сыну тренироваться.

Глава 2 "Отголосок прошлого: потомки купца"

Не совсем далеко от дворца Айтилла располагался прекрасный особняк, в котором жил народ красноволосых людей, что пришли в клан и обосновались в нём ещё при правлении Адио. Тогда началась первая клановая война: гуатти, шандийцы и вашаки сражались за земли безрезультатно, пока из Суры в Айтилла не укоренился купец по имени Золотой Бык. Его миролюбивость родилась в жерновах войны, и жажда добиться покоя хотя бы между Сурой и Айтилла дала свои плоды, когда тот провел несколько колец в чужом клановом доме торговцем, а его растущее влияние на экономику внутри королевства привлекло внимание Адио. Тогда Золотой Бык заручился поддержкой совета магистратуры для посвящения в лорды во дворце короля. И именно после этого знаменательного события Золотой Бык сменил имя на Голди Халливель и, будучи элитой общества в королевстве, добился союзных отношений для Суры и Айтилла. Последние кольца жизни он провёл с женой из Айтилла, Лореной Золии, чей брак стал символом дружбы двух кланов. Голди заимели сына, который в будущем помог похоронить отца по традициям вашаков – на родине, в степи. Род Халливель не закончился на одном этом великом человеке для истории Ламмеры, ведь его сын, Ричард Халливель (Серебрянный Язык), унаследовал дух предка и всеми силами поддерживал дружеские отношения кланов Айтилла и Сура, а во взрослом возрасте достроил особняк Халливель, где жила его большая семья, чьи люди смогли служить у короля, а потом и вовсе стать верным ему союзником. А ко временам Эксодия, род Халливель уже был устоявшимся и уважаемым домом среди народа, чьи потомки продолжают служить верой и правдой королю.

Герб клана Сура (Племя Сура)

Глава 3 "Возьми себя в руки, сын короля!"

Прошло несколько колец с того дня, как Эксодий украл отцовскую шпагу. Пронеся с собой ненависть к шандийцам сквозь кольца, он стал озлобленным на мир подростком, но уважение к отцу и матери, как к родителям и великим людям, эта черта характера Эксодия не сумела собой раздавить, отчего Гидеон и Рьяна оставались для него авторитетом, посему их мнения он иногда прислушивался. Но Рьяну Эксодий ценил особенно сильно: это можно с легкостью увидеть в его дневнике, где уже в осознанном возрасте король пишет о своей матери:

"Многие богатые люди боятся скуки или того, что внезапно их богатство исчезнет. Моя мать хоть и была из таких людей, но она всячески старалась избавить окружающих от их страхов. Если бы не она, я бы никогда не решился искать источник своей силы и скитался бы не только по Ламмере, но и в своей голове в поисках моих действий. Мне было страшно стать королем, который не знает, куда ему двигаться. Наверное, если бы мир с Лакшата был на равных условиях, я бы потерял волю управлять кланом от того, что банально не знал, куда мне расти. Всю жизнь Рьяна заботилась обо мне и хранила как зеницу ока, а любое моё действие сопровождалось её поддержкой и гордостью за сына. И я безумно горд, что моей матерью является именно Рьяна Айтилла, жена Гидеона."

Во времена своего бунтарства Эксодию было суждено потерять этого близкого человека. Рьяна тяжело заболела: её постоянно бросало то в жар, то в холод, на лбу выступал пот, каждое движение ей давалось с огромным трудом и невыносимой болью, а глаза, смотревшие с гордостью на успехи Эксодия, теряли свой огонь. Сын изредка выходил из её покоев и намеренно голодал, когда она не могла есть, утверждая, что он просто не голоден. Эксодий приносил Рьяне цветы из её любимого сада и помогал Гидеону найти хорошего лекаря в Ламмере. И хоть такой действительно нашёлся только в клане Лакшата, Эксодий был готов наступить себе на горло и согласиться с любыми условиями, но внезапно лекаря остановил лично правитель клана – Ракеш Али и запретил ему приближаться к Рьяне, иначе ему придётся поплатиться головой. Эксодий запомнит этот жест на всю жизнь и будет винить в смерти матери Ракеша, не понимая, почему смерть пришла не к его родне, а к этой святой женщине, не сделавшей никому ничего плохого.

 Эксодий стоял на смертном одре вместе с Гидеоном, что потерял какую-либо грубость и твёрдость духа: глаза его наполнились слезами и нежеланием верить в происходящее; он, сидя на коленях, держал руку своей любимой женщины, с которой прожил множество колец рука об руку, и теперь она… уходит? Эксодий разделял своё неверие с отцом и смотрел в лицо матери, пытаясь избавиться от навязчивой мысли: "Она вот-вот умрёт." Эти слова повторялись из раза в раз и подтверждались теплом руки Рьяны, что медленно уходило. Рьяна попыталась из последних сил поднять шею и посмотреть на своих родных и горячо любимых, но не видела трёх других своих сыновей, что в этот день ходили по кабакам, и хоть это немного огорчило Рьяну, но то, что она проводит последние минуты своей жизни с семьёй, смогло поднять ей настроение, а на лице появилась крайне слабая улыбка, что вытягивала иссякающие силы. Она хотела утешить мужа и сына, но улыбка та была настолько мучительной как для Рьяны, так и для Эксодия с Гидеоном. Почему жизнь отнимает у них её? Это нечестно! Она должна жить! Эксодий щупал холодающую руку матери, а пальцы её отвечали, нежно потирая тыльную сторону ладони сына; и Рьяна сказала: "Свети, сыночек, чтобы люди улыбались." Она медленно опустила голову на подушку, после чего бесшумная убийца, Смерть, забрала огонь её глаз, и та закрыла веки и более никогда не открывала. Рьяна никогда не скажет больше никаких слов, никаких наставлений Эксодию, больше не возьмёт любимого мужа за руку, больше ничего. Остался только холодный труп, слезы, катящиеся по щекам, а в чертогах властителя эхом пронесется крик сына короля: "Я только начал жить, не уходи!"

Всю неделю после этой трагедии Эксодий и Гидеон были подавлены и медленно теряли тягу к жизни и несли траур, но совсем скоро должна была пройти церемония, посвященная взрослению детей короля. Это – древняя традиция, в которой король выбирает из своих детей наиболее достойного и даёт ему день на подготовку к церемонии, где ему будет уготована отцом первая шпага и право унаследовать трон. Но если выбранный приемник сильно опоздает или на самой церемонии не будет соблюдать нужных манер, его могут с легкостью изгнать из клана. Эту церемонию король вправе организовать только тогда, когда одному из детей исполняется 16 колец. Этот предстоящий день смог дать искры Эксодию и пробудить огонь в глазах от трепета и желания доказать отцу, что он не зря надеется на него. Тогда он обещал себе не ударить в грязь лицом и готовился как следует: купил роскошный камзол из синего атласа и белую шляпу с плюмажем из голубых, словно морская гладь, перьев. Теперь Эксодий выглядел ничуть не хуже богатейших баронов в королевстве, а знания традиций и тонкие манеры обеспечивали успех, но волнение не давало покоя и могло всё испортить, поэтому Эксодий отправился за несколько часов до церемонии в кабак немного покурить.

 На небе не было и тучи, Сэн светил сегодня особенно ярко, настолько, что Эксодий был и рад ясной погоде в такой важный день, но и возненавидел жару за ручьи пота на шее. Так, вытирая пот со лба платком, Эксодий отворил дверь кабака, где "и мебель дешева, и напитки, видать, столь же скудны и только для битья пригодны." Эксодий, торопясь, подходил к стойке, чтобы попросить десяток грамм высушенных листьев эвдеймона, а пока ждал своё курево, разглядывал окружение, что не заметил в спешке: всюду раздавался шум, хохот и разговоры на разнообразные темы, кто-то собирался огромной толпой за стол и играл в карты на деньги, а кто-то из более богатых особ разбрасывался едой, которая ему показалась не очень вкусной, благо – в каждом кабаке была небольшая собака, что доедала с пола остатки еды: "Если бы псы не только доедали за этими пьяными собаками, но и носили их кружки и тарелки, того гляди, и служанки не будут нужны в кабаках. Пишу это и становится жаль, что собаки у нас человечнее человека." Именно так писал в своём дневнике Эксодий, во взрослом возрасте вспоминая обстановку родной страны. Здесь же в туче пьянчуг он случайно заметил знакомые лица – родные братья распивали дешевый эль и поднимали дым эвдеймона, чуть ли не закрывая им полностью свои головы. Эксодий решил подойти к ним и, возможно, наконец сблизиться с ними. Может быть, если понять их образ жизни, они перестанут держаться от него в стороне? Но как только братья услышали голос Эксодия: "Приветствую", – с их лиц сошла улыбка и смех прекратился за всем столом. Все окружающие их люди умолкли и расступились, дав Эксодию подойти в упор к облаку перегара и эвдеймонового дыма, где тот, оперевшись ладонью о крышку стола, выдал:

– Братья, мы же с вами одной крови, Адио ценил эту связь и пронёс её в дух нашего народа, так почём нам держаться поодаль? Позвольте мне вас угостить пойлом получше, чем эта дешевая, не побоюсь этого слова… – не успел он сказать, как Алмакир перебил его.

– Хуета в стакане? Ты это хотел сказать? Мы тут, по-твоему, мочу распиваем? – орлиным носом и ненавистным взглядом сверлил Эксодия, пока не подключился Гвала, с полной жира физиономией, и, растрясая вторым подбородком, добавил пару ласковых.

– Вы такой знатный господин, Эксодий Айтилла, даёте нам честь быть угощёнными вами, тьфу! – харкнул Гвала на пол, что был и без того убогим. – У вас же сегодня церемония вознесения, будущий король. Не изволите ли вы пойти нахуй отсюда и не портить вкус нашего дешевого эля?

– Да-да! Уходи отсюда, пока не разозлились! – поддакивал Дахий.

На все нападки Эксодий ответил презренной улыбкой и приподнятыми бровями, хоть внутри появилась горечь того, что с братьями не удалось примириться. И уже собирался он пойти за трубкой к стойке, но в один момент Алмакир задел Эксодия за живое, со смехом рассказывая кому-то из толпы эти едкие и мерзкие слова: "И этот ндан2 будет нами править? Я отсюда слышал, как после смерти мамочки он рыдал как сучка. Вы хотите идти под знаменем человека, который по каким-то бабам плачет? Какой ител3 ему доверит армию?!" Эксодий после этих слов остановился и стоял к ним спиной, пытаясь держать себя в руках, пока кулаки сами сжимались, а люди в толпе смеялись над его покойной матерью. Их смех доносился в голове эхом, но едкий пьяный и злобный хохот Алмакира сильнее всего стучал в мозг и требовал ответа. И тут в один момент Эксодий больше не мог терпеть этого шума бешенства в голове, и тот с ужасающим выражением лица, полного жгучей ненависти, ринулся к толпе; люди в страхе расступились, услышав злобный рёв сына короля, что в порыве ярости перевернул стол с убогими пьяницами, которые посягнули не только на древние традиции, но и на родную мать, что была так дорога мальцу. Тарелки с грохотом разбились о гнилые доски; вся знать и обычные пьянчуги, что беззаботно смеялись в кабаке, резко умолкли и, глядя на Эксодия, перешептывались между собой, не веря, что сам сын Короля Гидеона учинил такое.

 Эксодий, задыхаясь от злости, осознавал, что натворил, и всматривался бешеными глазами в лица всех окружающих, что пристально глядели на сына его высочества. Тогда Эксодий понял, что если нападёт на своих братьев, то все его планы и мечты станут пылью, а мать, которая так надеялась на своего старшего сына, никогда не обретет покой. Своей выходкой он чуть не подвёл всех, но, вспомнив слова матери, "будь милостив", он понял, что ещё есть шанс всё исправить – не сопротивляться. Именно это и сделал Эксодий, когда озлобленные и напуганные братья избивали его и рвали дорогой камзол, а шляпу и вовсе присвоил себе какой-то зевака. Эксодий не нарушил древнее правило, заложенное Адио Айтилла: "Не вреди человеку, что связан с тобой кровными узами." Династия Адио с великим трудом воссоединялась во время первой войны кланов, чтобы сплотить народ гуатти. И именно этот метод ведения контакта с народом стал ключевым для создания прочного государства и провозглашения гуатти не только как расы, но и нации со своей культурой, историей и сильным народом. То, что много колец назад сплотило людей и создало, ни много ни мало, страну, заставило получить Эксодию множество шрамов и презрение, тогда как братья его остались невиновными, поставив себя в позицию жертвы.

 Эксодий вернулся в покои в синяках и шрамах, переоделся, взяв не такой роскошный, но всё ещё красивый алый кафтан с белой оторочкой, умылся, посмотрелся в зеркало и, сказав: "Я смогу", отправился в церемониальный зал. Там его ждала сотня людей из знатного рода на скамьях, а в центре, куда сквозь витражное окно с изображением Адио Айтилла прокрадывались лучи Сэн, чтобы пронаблюдать за действом, что вот-вот произойдет внутри, красная ковровая дорожка вела прямиком к сцене из мраморной плитки, где стояла статная фигура короля Гидеона в синей мантии, подбитой мехом горностая, бросая грозный взор на каждого присутствующего. И вот, когда Гидеон наконец увидел вошедшего в зал Эксодия, в миг вошел в ступор, завидев следы побоев и рассеченную губу: "Эксодий, кто тебя так изувечил? Ещё вчера ты был в добром здравии, почему ты пришёл в таком виде?" В это время среди баронов и вассалов короля на скамьях сидели Гвала, Алмакир и Дахий, чтобы позлорадствовать и воочию увидеть крах амбиций брата, ожидая от него жалобных стонов и слов: "меня избили". Они были готовы поплатиться клеймом виновников и на пару месяцев отправиться в темницу ради того, чтобы весь народ посчитал, что Гидеон ошибся.

 Зал охватила тишина, и все застыли в ожидании ответа человека, для которого организовывалась церемония. И в один момент молчание прервали слова Эксодия, что смотрел в уже полностью седую бороду Гидеона и морщинистый лоб: "Эти раны не так страшны, как проблемы народа, которому я хочу служить верой и правдой. Я прошу вас, отец, позвольте продолжить церемонию, невзирая на пару синяков." От шевеления губ рана открылась и кровь стала капать на кафтан, однако была незаметна остальным людям из-за цвета одежды, что прятала алые пятна без следа, а сам Эксодий спокойно вытер губы платком в ожидании ответа отца. Гвала и Алмакир еле сдерживали себя от злости и досады, однако Дахий встал в ступор и восхищался храбрости и стойкости Эксодия, когда тот спокойно давал клятву блюсти древние традиции и защищать народ этих земель ценой своей жизни. И в момент, когда юноша принял от рук короля шпагу, что блестела в лучах Сэн, Дахий завороженно смотрел на Эксодия и с этого дня решил брать с него пример, со временем всё больше отстраняясь от Гвалы и Алмакира.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Эксодий заслужил собственную шпагу и право наследования престола. Всё это время он проводил в тренировках по фехтованию и верховой езде, впитывая от учителей знания о стратегии и военном деле. Но в один день по пути в тренировочное поле, в окрестностях дворца, Эксодий наткнулся на действо, что чуть не вывело его из себя.

 Он остановился у лавки с цветами, вокруг которой стояли клумбы с желтыми сэнниками. Именно оттуда он увидел на противоположной части улицы солдата из Лакшата, который требовал у кузнеца плату сверх нормы, угрожая и оправдываясь подозрением, что он куёт оружие, что хочет использовать против их клана. Эксодий уж собирался достать шпагу из ножен, и только успел он схватиться за рукоятку, как к ремесленнику подбежала девушка с алыми волосами и, озабоченная проблемой, спросила, что происходит. Эксодий наблюдал за ошарашенным солдатом, что не ожидал поддержки кузнецу и старался всячески избежать огласки. Эта девушка была единственным человеком с бледной кожей, но для вашака она была недостаточно красноватой. Эксодий не мог понять, какой она расы, но её взволнованное лицо и честная речь вкупе со знанием законов сумели убедить солдата отстать от кузнеца и даже не взять с него дани. Когда Эксодий опомнился, всё уже закончилось и никто не пострадал, а удивительная девушка пропала так же резко, как и появилась.

Не прошло и недели после той встречи с девушкой-вашаком как жизнь посягнула отобрать у Эксодия второго родителя. Падучая болезнь накинулась на Гидеона, и тот не мог встать с кровати и временами бился в припадках, пока глаза наливались кровью, а всё та же алая жидкость чуть было не разрывала вены от притока, и те надувались на лбу и огромных руках, что испускали пот крупными каплями. Эксодий поднял всех лекарей королевства, чтобы спасти отца и поставить его на ноги, но все методы были безуспешны. И в один день, когда взволнованный и отчаявшийся Эксодий старался просто быть рядом в последние дни жизни отца и молиться Богу земли в надежде, что хотя бы высшие силы смогут спасти его, некогда могучий Гидеон Айтилла медленно отправлялся в мир иной и, глядя глазами полными крови в заплаканное лицо Эксодия, сказал ему хриплым слабым голосом:

– Ты – моя единственная надежда, Эксодий. Когда меня не станет, ты должен следить за братьями, а пока тебе не исполнится 18 колец, назначь от моего имени регентом члена совета магистратуры. Это всё, чего я не успел сделать, сын мой. У меня было так мало времени, и всё подчистую я потратил на страх, Эксодий, на страх… Твоя мать умирала с улыбкой; я убил множество людей, но мне страшно умирать в муках, прошу, Эксодий, убей меня! – из последних сил сказал Гидеон, давясь кровью на глазах у всех лекарей и прислуги, что не на шутку испугались этих слов так же, как и сам Эксодий.

– Что ты такое говоришь, отец?! Ты будешь жить! – еле сдерживая слёзы выкрикнул Эксодий, но Гидеон был непоколебим и одержим ужасной болью, что не думала прекратить муки.

– Прояви надо мной милосердие, Эксодий, вонзи мне в сердце шпагу, которой я тебя и одарил! Лекари будут тебе свидетелями: ты – не убийца! Только прекрати мои муки, мне стало больно и страшно жить, так заверши мои страдания!

Как лекари не старались поддерживать жизнь Гидеона, всё сводилось лишь к продолжению мук, а в их головах крепко держалась мысль, рождённая отчаянием: "Смерть – лучший выход сейчас." Эксодий смотрел на отца и ладонью прикрывал глаза, из которых катились слёзы, ибо в голове от вида больного Гидеона всплывали воспоминания последних минут жизни Рьяны, что погибла у него на глазах. Эксодий не мог смириться с тем, что жизнь отбирает у него ещё одного дорогого человека, но ничего… Ничего уже не поделаешь. Эксодия бесило бездействие и беспомощность, в один момент критическое мышление и трезвый взгляд на суровые обстоятельства взяли верх, и юноша взялся за шпагу. Лекари отвернулись, и слёзы сами вытекали из глаз, а Эксодий, рыдая над отцом, вонзил ему шпагу в сердце. Мучения Гидеона Айтилла и его сердце остановились, а за ними последовал истошный крик сына на смертном одре, от которого сердца лекарей в страхе и морозной горечи задрожали. А страницы этого эпизода в дневнике окажутся в пятнах слёз автора, что в юношестве потерял родителей.

На следующий день Гидеону устроили похороны, на которые пришли разделить горечь Эксодия и нести вместе с ним траур абсолютно все знатные лорды королевства, но Гвалы и Алмакира не было здесь, под дождём и в могильной тишине. Короля поместили в дубовый гроб со шпагой, что служила ему продолжением руки в борьбе и спасала жизнь так часто, что присутствующие бароны считали оружие Гидеона лучшим другом. Хороших правителей в Зикамере хоронили обычно со скипетром, кого-то с мантией, но по-настоящему могучих правителей в Ламмере, стране вооруженных конфликтов и заговоров – предавали земле с оружием, что буквально прорезало дорогу к процветанию. Эксодий в черном камзоле читал вслух эпитафию4, после чего гроб опустили в яму:

"Захоронен тот, кто властвовал и мудро правил.

Выколи очи мои, коль я не прав.

Он жаждал жить, желал долгой жизни и нам,

Однако Бог земли прибрал его к рукам."

"Голос его был спокоен и ровен, ничего не выдавало в нём вчерашнее горе, только светящаяся гордость струилась из уст. А в небе молнии сверкали особенно часто." – так писал неизвестный кольцеписец об Эксодие.

 И хоть волнения Эксодия прошли после прощания с отцом, после похоронной процессии к нему в комнату явился Дахий – худощавый и слабый физически младший брат – с печальным взглядом, не поднимая головы и потирая свои руки, он наконец скажет то, что хотел:

– Эксодий! Я пришёл на похороны, но… – брат не стал дожидаться слов Дахия и задал вопрос на опережение.

– Ты знаешь, почему Гвала и Алмакир не пришли? Это важный день… Последний раз мы могли видеть отца, разве он не любил всех нас одинаково? Ты явился, но почему они…

– Это я и хотел тебе рассказать! Прямо сейчас они празднуют смерть нашего отца! – эти слова выбили Эксодия из колеи и не дали собраться с мыслями. Он ожидал какого угодно ответа, считая, что братьям просто не хватило времени или другие обстоятельства не дали им прийти вовремя.

– Ч-что ты сказал? – Нахмурившись и потряся головой, полушёпотом спросил он.

– Как только они узнали о смерти отца, отправились в кабак праздновать его кончину. Скоро наступит деление наследства, ты представляешь, сколько они получат золота?

Эксодий уже не слышал Дахия, догадавшись о причине праздника. Они продали отца, повесили на него ценник. В голове мелькали воспоминания о том, скольким он был готов пожертвовать ради жизни Гидеона, но они… Они… "Они поплатятся." – именно с этой мыслью Эксодий достал шпагу и в ливень двинулся в кабак, пока перепуганный Дахий отговаривал его пускать кровь.

 Двери кабака были резко выбиты ногой, а из улицы в помещение вошёл мощный грохот молнии и Эксодий, что, не роняя слов, ринулся к столу, за которым сидели шокированные Гвала и Алмакир, и невероятно быстрым взмахом руки разрубил шпагой мебель надвое, едва ли не задев братьев. Толпа в страхе завопила и разбежалась по углам, а зеваки собирались вокруг буйного сына, чтобы узнать, что происходит. Гвала и Алмакир разозлились и потребовали объяснений, на что Эксодий ответил, крепко держа шпагу наготове:

– Сколько, по-вашему, стоит жизнь нашего отца?!

– Чего ты несешь, урод?!

– Я уже смирился с тем, что вы не дорожите кровными узами, но радоваться смерти родного отца и делить его имущество, со счастливым лицом распивая эль?! Вы переходите все границы! – взывая к законам, собрался Эксодий поумерить пыл, надеясь не доставать шпагу и всё решить мирно, как та девушка-вашак. И хоть Алмакир, завидев острую как бритва шпагу, был готов согласиться мирно разойтись и обойтись без погрома и расправ, Гвала был непреклонен.

– Я не собираюсь потакать твоим бабьим чувствам и рыдать за каждого умершего! Гидеон умер, и теперь ЕГО золото МОЁ, ясно тебе, пидорас?! МОЁ! И я лучше сдохну, чем буду твоей собакой, как никчёмный Дахий!

Гвала бросил всю желчь и грязь, что скопилась в нём за всю жизнь, и та разъедала Эксодия, сводила его с ума и не давала здраво мыслить. Рука так и жаждала потянуться за шпагой и отсечь брату голову, но в один момент Эксодий смог взять себя в руки, и, искрящимися глазами сверля очи Гвалы, он схватил его за ворот грязной рубахи и гневно прошипел: "Мы же дети одних родителей, так почему ты так поступаешь с ними?!" На что Гвала лишь окинул презренный взгляд и сказал: "Я не одарю тебя ответом, плаксивая сука." Эксодий схватился за шпагу и чуть было не заколол ею брата, но Дахий успел зажать его руку и оттолкнуть братьев друг от друга. Гвала лежал на земле до смерти перепуганный, ибо не останови Дахий Эксодия, то был уже не жилец с проколотым брюхом. Алмакир, решив воспользоваться ситуацией, уставил указательный палец в сторону Эксодия и сказал во всеуслышание: "Эксодий настолько агрессивен, что может заколоть родного брата! Он мне не король, а кровожадный убийца! Ему нельзя держать в руках шпагу, и этот человек будет управлять королевством и нашими жизнями?! Задумайтесь, под чьим именем нам нужно будет жить!" Однако сам Эксодий, от начала и до конца прослушав его речи, просто молча ушёл восвояси, а Дахий остался помогать прибраться, пока капли дождя капали на пол через открытую дверь в грозу, куда вошёл будущий король.

Глава 4 "Каждый сам себе судья"

Прошло уже одно кольцо со смерти отца, а регент, назначенный Эксодием от лица Гидеона, стабильно вел государственные дела и обучал героя нашей истории политике для скорого наследования престола. Всё это время Эксодия не покидали мысли о словах матери, но вопросов со временем становилось больше, чем ответов. И в этом возрасте, полном непонимания и грядущих больших обязанностей, Эксодий сталкивается с проблемой, что обнадёжит его и заставит на время поверить в сплоченность того, что осталось от семьи.

 Шелест осенней листвы проникал сквозь окна, а ветра доносили дары осени сезоном сбора ягод и пшена, отчего по улицам проходил хлебный фестиваль, и в дома заходил запах булок, что совсем недавно достали из тёплой печи. Это событие заставило Эксодия задуматься о том, что нужно человеку, записывая об этом дне спустя десяток колец в свой дневник:

"Каждую осень в королевстве проходил хлебный фестиваль. Наши люди радовались хорошему урожаю и делились этой радостью, выпекая хлеб. Знатные лорды, которым каждый день подавались роскошные яства, фаршированные утки и целые корзины разнообразных фруктов, с огромным удовольствием скупали у простого люда лепешки и булки. Это мне напомнило, как в детстве я возжелал сделать королевство ещё больше и ещё сильнее, несмотря ни на что. Но как только я стал заниматься обязанностями короля, понял, что рвать и метать за высшую цену – себе дороже. Ступать за золотом нужно осторожно и держать свой мешок с серебром так же крепко – если не крепче – как намерение идти вперед. Как и знать на фестивалях, что стремились к благополучию своих домов, комфорту и роскошной пище, но всё ещё радовалась и делилась радостью вкусить простой кусок хлеба."

В этот замечательный день Эксодию пришла в голову идея сплотить семью, чтобы с лёгкостью вести государственные дела и избавиться от разлада среди своих братьев.

 Выйдя в центр кланового дома, Эксодий прикупил в лавке у крестьянина корзину свежих булок. Из-за запаха еле сдерживаясь, чтобы не съесть всё по пути, он отправился в кабак "Толстая Кружка", где привык видеть своих братьев. Сегодня собралось намного больше людей, чем обычно, а в толпах веселых пьянчуг Эксодий пытался опознать своих братьев, но всё было тщетно. Там – плотник со своими друзьями, тут – новоиспеченный вассал отпивает свою новую должность в окружении красивых и не очень девушек; и все они веселы! Но Эксодия смутил один стол, вокруг которого не было никого, а сидел за ним подросток со знакомыми чертами лица, но кривила их досада и мрак. Только когда Эксодий с любопытства подошёл к столику поближе, тот узнал в этом размазанном, плавающем в круговороте тревоги, страха и пьянства лице, родного брата, Гвалу Айтилла. Эксодий аккуратно положил ему руку на плечо и спросил: "Что случилось?" На что Гвала, чуть ли не всхлипывая, схватил жалобно Эксодия за рукав камзола и сказал:

– Эксодий, брат, прости нас, глупых людей за всё!

– Что с тобой? Где Алмакир?! – в шоке раскрыв шире глаза, пытался понять ситуацию Эксодий.

– Алмакиру не видать головы на плечах, если ты не поможешь! Он защищался! Он… Он… – не мог уже нормально связать пару слов Гвала в состоянии сильного пьянства и страха, что сильно разозлило Эксодия.

– Говори внятно! От начала и до конца: что случилось с Алмакиром? Говори!

– Недавно он сцепился с графом Гуаму и избил его. Он это делал не со зла! Но сейчас Алмакир в узилище, и скоро над ним будет суд. Если он его проиграет, то… То… – не мог продолжить Гвала, представляя, что не станет больше брата рядом с ним. – Ему очень жаль, Эксодий. Он не хотел причинять ему вреда. Если ты ему поможешь, он исправится, обязательно!

Эксодий не стал как-либо мешкать и, ухватившись за кончик надежды, принялся изо всех сил взбираться к процветанию и гармонии в семье. Он понимал, что это может быть последним шансом наладить отношения с близкими и не ударить в грязь лицом перед покойным отцом, которому пообещал следить за братьями.

 Эксодий поднял на уши всех знатных лордов, что могли вступиться, дать ложные показания и правдами и неправдами, так или иначе, оправдать преступника Алмакира Айтилла на суде. Вся столица ходила ходуном: одни графы с энтузиазмом вставали на сторону Эксодия, надеясь заблистать перед следующим королем или из уважения к предыдущему; другие окутали себя дымкой сомнения, и те были ведомы чувством справедливости, решаясь провести собственное расследование и вставая стеной за жертву происшествия, в жажде воспользоваться незримой рукой закона и отсечь ложь или же убить неприятного им человека, не марая при этом кровью свои рукава. А графини распространяли слухи по королевству через своих слуг и семью настолько, что знатные лорды из других городов с трепетом и тревогой отправились в столицу Айтилла, дабы воочию следить за развитием событий дела о нападении брата будущего короля на графа Гуаму. И чем больше откладывали день суда над Алмакиром, тем больше росли волнения среди народа, что начал сомневаться в мотивах Эксодия. Никто не мог понять, с чего вдруг он так рьяно защищает права того, кого несколько раз чуть было не убил в гневе? И хоть вначале позитивные мысли о том, что Эксодий защищает права даже тех, кого ненавидит, в народе обнадеживали и давали нашему герою ореол чести и справедливости, со временем уходили на замену сомнениям и слухам о заговоре. Никто уже не доверял ни Эксодию, ни Алмакиру, ни даже пострадавшему графу. И вот, когда поиски людей и личные разговоры Эксодия с судьями и свидетелями продлились слишком долго, пришло время покончить с подготовкой и начать было сражение лоб в лоб.

И хоть записи о судебной процессии и какие-либо намеки на её существование были стёрты со страниц истории самим Алмакиром, Эксодий мельком описал в дневнике часть этого злополучного дня, что происходила в зале суда:

"Всё было подстроено с самого начала, оставалось только убедить присяжных в том, что перед ними не разыгрывают спектакль, а судьи не читают свои реплики, а говорят то, что хотят. Это было убогим зрелищем, полным лжи и несправедливости в месте, котором люди за этой самой справедливостью приходят. Я видел воочию лица подкупленных свидетелей, которые они прятали за маской благородного гражданина. Они бросались красивыми речами о том, как любят законы этих земель и клялись на коленях говорить только правду и ничего более. Они делали всё! Шли на любую жертву ради пары тысяч золотых. Столько стоила их верность законам, что строил мой предок. Столько стоила их честь, но я был главный лжец в этом спектакле ради защиты родни. Никогда не смогу забыть чувство волнения и страха, будто надо мной вот-вот рухнет потолок, что я так кропотливо строил. После того как судья поднял мизинец левой руки и показал золотой перстень